Любовные утехи Екатерины II

X. Афродизиазм[2]

Екатерина боялась пустоты, как и природа, советам которой она следовала всю свою жизнь.

В то время, как бабник Орлов женился на молоденькой родственнице, в которую влюбился до безумия, а Потемкин стал только сотрудником и поверенным Екатерины в ее любовных делах, — сама императрица, почти совсем уже старая, стремилась отогнать от себя припадки меланхолии, пытаясь удержать ускользающую молодость и страсти при помощи молодежи, которая была вокруг нее.

Она стала жадной до вечно новой смены молодых фаворитов. Но кто говорит о старости, когда она каким-то чудом, умела давать иллюзию молодости? Посмотрите в лесу на дряблые дубы — их спутанные корни вылезают из земли, но весною они все же покрываются зеленой листвой, сидящей клочками; поднимите голову кверху, к зеленой вершине: ветерок пробегает по листочкам более нежным, Чем листва на окружающем лозняке.

Завадовский, хорват Зорич, Корсаков, гвардеец, певший тенором; нежный и верный Ланской, шпион Архаров, «белый арап» Ермолов, Мамонов и Зубов следовали один за одним, отдавая ей расцвет своей юности. Случай выдвигает их, каприз бросает, как лимон, выжатый опытными руками.

Но каждый раз Екатерина все сызнова вносила в новую связь надежды и неизменную веселость. Однако, как только ее желание было насыщено, — она пыталась найти в другом месте что-либо, могущее вдохнуть новую страсть в ее одряхлевшем теле. Свежего рта, черных очей или матовой кожи было достаточно, чтобы сызнова разжечь в ней желание.

— Раз прерван магнетический ток, — надо найти новый аккумулятор, — такого мнения придерживалась Екатерина.

— Вчера я любила его, сегодня не люблю больше.

Но она была уверена всегда в том, что сама любила искренно.

Тем, кто только разъезжает в карете, для кого дворец является тюрьмой, будь даже из мрамора, яшмы, серебра и малахита, к кому приближаются только с комплиментом на устах, кадя вечным фимиамом лести, тем простительно иметь подобные иллюзии. Екатерина не была помешана на любви, в ней жила вечно женственная, вечно юная и неумирающая жажда любить и быть любимой. Она не разбиралась в искусстве, не была чуткой к художественным достоинствам. Ее просто привлекала красота в любых видах. Хотя у нее не было утонченного вкуса, но она покупала картины, книги, камеи, с неимоверной страстью собирала целые коллекции. Как капитан, чувствующий себя на корабле владыкой волн, гордо взирает вдаль — так Екатерина часто ходила вокруг своих сокровищ, глядя на них, но не замечая их достоинств. Художники были для нее просто орудиями для выполнения ее прихотей, философы — по ее мнению — были живой газетой, любовники — развлечением. Она властвовала над всем, так как сама не привязывалась ни к чему, кроме огромной, нетронутой почти страны, с которой она связала свое имя.

Взгляните на ее портреты, сколько в них аксессуаров! Испуганный купидон приподнимает занавес; на горизонте проходит корабль, теряющийся вдали; на верхушке ее скипетра вделай бриллиант, подаренный ей Орловым, величиной почти с яблоко, он тяжелее любых угрызений совести. Собрав губы бантиком, она царила над рабски подчиненным народом, забрасывая потомство победами, одержанными ее любовниками, полководцами, прошедшими через ее альков, редко бывшими под неприятельским огнем, но зато выдержавшими ее пыл, они каким-то чудом завоевали новые края, которые клали к ее ногам, как простое цветочное подношение.

В чем же гении Екатерины? Почему так блещет ее имя славой? Почему еще при жизни ее обессмертили? Принц Генрих Прусский, завидуя этой провинциалочке, которая развернулась так блестяще, заявлял, что в другой стране она блистала бы меньше, хотя была бы и там умнее своих окружающих.

— На таком троне легко стать знаменитым, — тот кажется великим, кто управляет Россией в период ее унижения.

Хитрая Екатерина не забывала тех, кто трубил о ее славе. Часами и всякими безделушками она купила философов, и, не питая к Франции особой симпатии, она сочувствовала тем, кто в своих трудах злословил ее. Дидро заключен в тюрьму в Венсенне. Она заинтересовалась его судьбою. Ему не дали доступа в Академию? Она стала превозносить его в льстивых, хвалебных речах, купила ему библиотеку, пригласила к себе в Петербург. Не успел он приехать туда, как пораженный ее черным платьем и дерзкой смелостью, ее мыслей, он сразу же погладил ее руки, пройдясь от самого плеча, потряс их, ударил кулаком по столу. Но она ни словом не заикнулась о его чуткой и честной душе. А Дидро вышел после аудиенции восхищенный, воскликнув:

— Я видел ее, я слышал ее; она не подозревает, сколько сделала мне хорошего. Какая владычица! Что за удивительная женщина! — В порыве лихорадочного энтузиазма он на ходу приласкал горничную, поцеловав ее в шейку.

Приблизительно в эту эпоху Потемкин «открыл» Ланского и указал государыне на красивого хрупкого юношу. Ему было всего 20 лет, он был беден, не глуп и умел составлять вкусный напиток из токайского, рома и сока ананасов. Изобретение было из удачных, и он охотно делился им со всеми. Что же ему было делать, когда императрица решила из поверхностно образованного, простенького корнета сделать изысканного любовника?

Ланской стоял на четвереньках, уткнувшись головой в огромный ящик с соломой, и вынимал оттуда шедевры, давно ожидаемые из Парижа. Повсюду валялась обертка, предохраняющая картины в пути от порчи. Екатерина радовалась, как ребенок. На мольберте стояла Богоматерь Гвидо Рени с необычайно пухлыми руками; к стулу был прислонен поддельный Рембрандт — «Введение Самуила в храм», который заставлял ее млеть от восторга. Что это за драгоценное полотно, судя по количеству наверченных на него предохранительных оберток? Екатерина подошла. Это оказалась «Купальщица Лемуана». Какое ей дело до ее золотистых тонов, редкостных и нежных оттенков?

Она схватила Ланского за руку и любовалась его стройными ногами, подтянутой породистой фигурой, лицом, на котором напускная страстность играла улыбкой. Не обращая ровно никакого внимания на картину Клода Лоррена, на которой лучи солнца, освещая, падали на словно зачарованный холм — Екатерина, смеясь, увлекла чуть не плачущего Ланского и скрылась с ним за тяжелой портьерой.

Чувствуя, что силы его иссякают именно тогда, когда от него ждали наивысшего проявления их, Ланской был смущен. Неужели его робость заставляет его медлить? — мелькнуло в мыслях Екатерины… Перед ним в одно мгновение промелькнули все последствия подобной скандальной неудачи. Какое отчаяние, какой стыд! И на глазах его выступили слезы, которые он немедленно постарался скрыть. Как ненавидел он в эту минуту и презирал полную страсти старуху!

Лучше сбежать, спрятать свое отчаяние от насмешников, чем хлесткие грязные шуточки. А Екатерина была восхищена этой бешеной робостью — признаком замиравшего сердца.

— Как он меня любит! — И она сдерживала свое нетерпение, зная, что благодаря задержке, чувства ее прорвутся с еще большей бурной пылкостью. Екатерина всегда сумасшествовала и наслаждалась, не зная границ и меры.

Время шло. Ланской боялся потерять расположение Екатерины, и, вспомнив, что доктор всегда оставлял в спальне порошок из шпанских мушек, он медленно проглотил его. Он почувствовал, что в жилах его пылко затрепетала кровь и, что его снова влекло к терпеливо ждавшей Екатерине. Закусив губы и скрежеща зубами, взял он ее в свои объятия.

Разнесся слух, что молодая княгиня Орлова умерла от чахотки на берегу Женевского озера и что Григорий в отчаянии не находил себе места: даже говорили, что разум его пошатнулся.

Екатерина, поглощенная своею страстью, нё могла этому верить; кроме того, какое ей до него дело? Ей казалось, что она искренно полюбила впервые и жила только ради Ланского, готовая все отдать за одну его улыбку.

Как восхитительно чувствовать руку своего возлюбленного около самого своего дряхлеющего сердца! Покоренная, наконец, питая в то же время к Ланскому материнские чувства, она громко вздохнула и прижалась побагровевшей дряблой щекой к юному лицу с нежным румянцем. Желая полюбоваться Ланским, одетым в голубой шелковый камзол, шитый серебром, она велела позвать музыкантов, чтобы обставить пышнее триумф своего любимца.

Внезапно скрипки замолчали, струны оборвались. Кто это в глубоком трауре, весь бледный с растрепанными волосами? Камергерский ключ болтался спереди, ордена надеты вверх ногами, что производит ужасное, хотя и комичное впечатление.

— Что ж, Катенька, видно ты все еще любишь потанцевать. Угодно тебе покружиться и со мной? Моя черная одежда, быть может, пугает тебя? Разве ты не знаешь, что жена моя умерла?

Как, смела ты задавать праздник, раз ее еле успели похоронить?

Глаза его блуждали, и с уст помешанного сорвался смех. Ланской хотел приблизиться, но Екатерина, вся дрожа, удержала его:

— Я любил ее, Катенька. Я так несчастен! — И он зарыдал на ее плече, потом взглянул на Ланского.

— А! Вот и новый! Вы еще очень молоды, сударь! Как попали вы в эту ловушку, глупыш?

Раздраженный Ланской был готов броситься на него и выбросить из зала.

— Еще шаг, и я выкину вас за окно!

— Орлов! Орлов! Оставь его! — вскричала Екатерина вся в слезах. — Оставь его, Сашенька, в покое, он сошел с ума.

— Да, сошел с ума, — сказал великан с горькой усмешкой. — И знаешь, кто меня свел с ума? Ты, Катенька. Чего только я не делал ради тебя! А теперь ты говоришь, что я с ума сошел.

Императрица подала знак, чтоб бедного помешанного увели. Он вскоре после этого умер в припадке буйного помешательства.

Ланской становился все более дорог ее сердцу. Она лелеяла его, ласкала, обожала и готова была забыть все, лишь бы прикоснуться к его губам. Она любовалась его нежным, как у девушки лицом. Пораженный Двор уже начинал поговаривать об этой скандальной верности.

Увы, хрупкое здоровье Ланского, подорванное искусственными возбуждающими средствами, не смогло выдержать простой скарлатины. Екатерина, не верившая врачам, смеялась всегда над их предписаниями. Больной разделял ее скептицизм и издевался над немцем-врачом Викгардом, вызванным поспешно из Петербурга, подсмеиваясь над его горбом и гадким красным носом. Екатерина поддерживала его в его дерзости. Но все же, видя горящие щеки, она встревожилась и спросила ученого, который без всяких обиняков отвечал ей.

— Злокачественная лихорадка. Он не выживет.

— Замолчите! Вы не знаете, какая у него крепкая натура, — прервала его потрясенная Екатерина. — Спасите его! Я знаю, что вы можете спасти его.

Болезнь была заразительна, и лейб-медик требовал, чтобы ее величество оставило комнату больного.

Но она отказалась. Десять дней она просидела на его постели, борясь за его жизнь, пытаясь вырвать любимого из цепких объятий смерти. Неужели молодости и такой красоте суждено исчезнуть, несмотря на то, что она все еще страстно жаждет обладать ею? Как прекрасен Ланской! Страдание увеличило его глаза, щеки раскраснелись от лихорадки, запекшиеся губы жадно приоткрыты. Вдруг он широко раскрыл объятия. Кому? Екатерине или смерти? Смерть унесла его. Императрица была безутешна.

Все надоело ей. Она тосковала по чистому, бескорыстному, хрупкому Ланскому. Она не могла заставить себя ни спать, ни есть, ни писать; никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной. Выживет ли она сама? Все дела находились в беспорядке. Обеспокоенный Потемкин окружил ее своей заботливостью, но она оставалась безучастной ко всему. Действительно ли болело ее сердце или просто ее чувства вспоминали безвременную утрату?