Любовные утехи Екатерины II

VII. Ва-банк

Есть русская пословица; не раздавивши пчел, меду не съешь.

В четверг 8 июля 1762 года в Петергофе императрица удалилась в свою комнату, открывавшую вид на террасу. Было душно. Разразится ли гроза, гнетущая ее сердце? Брызжущие фонтаны, хоть немного освежали воздух. В конце зеленого ковра над ними подымалась водяная пыль, рисовавшаяся на далеком горизонте в виде вопросительного знака. Екатерина, стоя неподвижно, вопрошала судьбу.

Сомневалась ли она в будущем, которое доверила трем братьям Орловым — трем молодцам, готовым на все ради любви к ней? Вот это вожаки!

Солдаты были без ума от них. Не поклялись они разве идти за ними, хотя бы на смерть? У них головы херувимов, железные мускулы и стальные сердца. Эти заговорщики достанут ей корону.

Наконец, эти смельчаки предусмотрели все, не рассчитывая просто на счастливый случай. Император хотел сломить офицерство, распустить служилое дворянство по домам. Григорий Орлов подкупил их одного за другим теми 200 000 рублей, которые похитил из полковой казны.

Петр угрожал отнять многие привилегии и духовенства. Григорий Орлов именем императрицы поднял все духовенство против Петра. Орловы понаобещали в казармах повышений и наград.

Быть щедрым так легко! Они так и сыпали золотом, заливая вином, подпаивая, где надо, колеблющихся.

Была ли она печальна или радостна накануне чудесного события, перевернувшего всю ее жизнь, эта государыня, 33, лет свежая, как только что распустившийся пион в холеном саду!

Щеки ее были круглы и гладки, как яблочко, так и манившее укусить. Жизнь била в ней ключом, горячая кровь кипела в просвечивающих сквозь кожу голубых жилках. Пусть себе кипит свободно.

В тот одинокий душный вечер она уже видела себя в мечтах занимающей то высокое положение, к которому она тайно стремилась давно. Екатерина взвешивала свои шансы, вспоминала прошлое, предвидя сияющее будущее, ибо в ней все было расчетом — даже дерзновенная смелость.

Вот уже 18 лет, как она прозябала в скуке и одиночестве, 18 лет, как она переносит грубость своего супруга. Теперь она возмутилась против оскорблений, подобных тому, которое он бросил ей на последнем банкете в присутствии 400 приглашенных, крикнул ей через весь стол:

— Дура! — Это слово и теперь еще звенело в ее ушах. Он смел так ее оскорбить! Румянец залил ей щеки. Раз этот сумасшедший потерял последние проблески ума — если только он вообще был у него когда либо! — предоставим его своей участи. И, веря в отвагу и мужество Орловых, Екатерина спокойно легла спать, надеясь, что завтра все будет по-другому. Четверг — благоприятный ли день для революции?

В пять часов на следующее утро Алексей Орлов вошел к ней, не постучав даже.

— Я пришел за вами, Все готово.

Екатерина торопливо оделась, омыла пальцы в розовой воде и освежила лицо пудрой. Она готова.

— Где император? — спросила она просто.

— В Ораниенбауме.

— Что происходит?

— Перед вечерней молитвой, с быстротой выстрела разнесся слух, что его величество приказал арестовать вас. Узнав эту новость из казармы в казарму бросился солдат, извещая всех, что вы погибли. Сейчас же повсюду забили тревогу. Едем в Петербург, мы провозгласим вас владычицей наших сердец и всей России.

В пяти верстах от города к ним присоединился Григорий Орлов. Оживленный, с раскрасневшимся и без того свежим лицом, сильный и нежный в то же время, он проявлял свою любовь в тысяче всяких мелочей: сообщники обменивались влюбленными взглядами. В ясных глазах Екатерины светилась гордость.

Измученные лошади отказывались идти дальше по трудной песчаной дороге. Слава Богу!

Едет какая-то повозка. Это оказался парикмахер Екатерины. Что за странный экипаж? Таким образом, императрица ехала, сидя между своим любовником и своим парикмахером, чтобы произвести переворот и завоевать свой трон.

Екатерина прошла двор Измайловских казарм. Барабаны били поход. Отовсюду сбегались солдаты, толкая ее в суматохе. Какой беспорядок, крики! Но вот ее узнали, стали целовать ей руки и ноги, щупая ее платье, чтобы убедиться, что это она, живая. Ее сторонники подняли крик.

Вот наша спасительница!

Екатерина улыбалась во весь рот. Ее веселость нравилась солдатам, ее пышная красота ободряла их. Двое солдат притащили перепуганного на смерть священника. Григорий Орлов приказал ему поднять крест, и громким голосом офицеры приносят Екатерине присягу верности. Вперед, к Казанской Божьей матери!

К шествию присоединилось и духовенство. При их приближении к ним вышел архиепископ Амвросий в торжественном облачении, сверкая на солнце драгоценными камнями митры, прижимая к своей длинной бороде императорскую Императорскую золотую державу. Екатерина взяла ее твердой рукою, словно не чувствуя ее тяжести.

При виде этого солдаты стали криками выражать свой необузданный восторг, колокола церквей перекликались друг с другом. Екатерина заплакала от радости и переполнявших ее чувств с легкой примесью страха.

Около Казанского сквера к ним присоединилась княгиня Дашкова, принимавшая в заговоре самое деятельное участие. Друзья подхватили ее небольшую фигурку и стали качать, подбрасывая ее, как куклу, под крики ура. В этой веселой борьбе разодралось кружево ее рукавов, висевшее в лохмотьях. Екатерина освободила ее от чрезмерных восторгов энтузиастов и вскочила на лошадь, одетая теперь в форму Измайловского полка, которую одолжил ей князь Голицын. На голову, поверх собольей шапки она надела лавровый венок; волосы ее разлетались по плечам, щеки горели. Зеленая форма красиво обтягивала стройные ноги, сжимавшие бока рыжей лошади; в руке Екатерины шпага — не хватало только темляка.

Кто этот скромный молодец, приближающийся к ней весь дрожа, и подает ей потерянный было в суматохе серебряный темляк? Это — Потемкин, не выдающийся ничем унтер-офицер. Как жаль! Екатерина посмотрела прямо в сияющее лицо этого юноши. Он мог бы быть прекрасным возлюбленным. Женщина оказалась в ней сильнее, чем Императрица, и она окинула взором всех, желая нравиться всем. Впереди уже слышались барабаны, флейты и трубы. Она стала во главе войск и крикнула:

— Дети мои, за мной!

В быстром движении она увлекла за собою полки в Петергоф, где должен был в тот день обедать Император.

Ее остановили на полпути. К ногам ее бросился генерал Измайлов.

— Я приношу Вашему Величеству отречение Императора. Вот оно, вот его собственно-ручное письмо к вам. Он со слезами отказывается от короны.

— Слава Богу! — воскликнула Екатерина. — Таким образом страна избавлена от необходимости вести братоубийственную войну. Скажите вашему повелителю, что у него будет все, что ему захочется, кроме свободы.

И, не теряя времени, она послала Алексея Орлова для надзора за мужем, так как носились слухи, что крестьяне готовились к восстанию, желая стать на его защиту.

Императрица вернулась в Петербург. Эскортируемая Преображенским полком, она победительницей вступила в свою столицу, встречаемая всеобщей радостью. На ступенях дворца ее ждал сын, Двор и святейший синод. Усталая, охрипшая, разбитая массой впечатлений, она бросилась в постель, не раздеваясь.

Есть дни, когда как будто все перепутывается, но в результате все же оказывается, что звенья цепи событий следуют одно за другим в строгой последовательности. Екатерина не без прикрас пишет в своих мемуарах об этих событиях, где переплетаются честолюбие и любовь, бывшие с самого раннего утра вплоть до темной ночи ее верными спутницами. Благодаря им, она выиграла свою рискованную игру. Отныне она единодержавная владычица, никто не смеет противиться ее воле, кроме ее любовника. Она сама стала его пленницей, так как полюбила его искренне.

На следующий день после обеда Орлов находился в спальне императрицы. На сияющем паркете валялся его сапог, забрызганный грязью. Зевая, он авторитетно распечатывал депеши, читал всякого рода прошения и ходатайства. В то время ее величество хлопотала над покрытою рыжеватым пушком ногою, перевязывая ее, так как при преследовании крестьян, упрямо лезших защищать царя своими косами и вилами, он получил несколько царапин.

Над городом еще лежал медно-красный отблеск заката; было еще светло. В открытые окна доносились крики «ура», вибрирующие отзвуки революции, гаснущей в последних вспышках радости.

Маленькая княгиня Дашкова, всегда разыгрывавшая из себя избалованного ребенка, всегда немного нескромная, резко распахнула дверь. Увидев Орлова в такой смехотворной позе, она воскликнула:

— Что вы делаете, несчастный? Не смейте вскрывать эти бумаги, никто не имеет права прикасаться к ним — это государственные бумаги.

— Она меня просила ознакомиться с ними, — отвечал Орлов, безразлично ткнув в сторону императрицы пальцем. Княгиня покраснела и не могла скрыть антипатии, которую она почувствовала по отношению к этому самоуверенному великану, ставшему между нею и императрицей. Видя, что влюбленные перестали обращать на нее внимания, она пробормотала:

— Я надеялась, что услуги, оказанные по дружбе, никогда не станут в тягость.

Екатерина не решалась отпустить ее прямо, и только поглядывала то на любовника, то на кровать.

Внезапно она поняла, что вся русская земля принадлежит ей со всеми своими нетронутыми еще областями. Неужели же это возможно? Капризы ее величества станут законом. Захотелось ли ей арбузов? Она до них лакомка, и в ее садах станут выращивать их для нее. Предпочитает ли она икру — эти свежие, чуть соленые жемчужинки, тающие во рту? Ей станут доставлять икру кораблями чуть ли не до самых дверей дворца. Царица всемогущественна, она может выбирать себе фаворитов по своему усмотрению — и даже превращать их в вельмож. А хотя бы и так!

Екатерина радостно взялась за чистый лист пергамента. Она выпустит свой первый указ, отблагодарив им своего любовника.

Счастливец! Она наградит его так, что завистники побледнеют от зависти, а титул графа так ему к лицу! Скорее, где же государственная печать? С усердием старательной девочки написала она несколько строк и подписала «Екатерина», залюбовавшись сама красивым росчерком. Гордость переполнила все ее существо! Наконец-то она сможет отблагодарить всех подарками и наградами! Если она радостна, то и Григорий Орлов должен быть счастлив, весь народ должен быть весел. Она так хочет.

Как не радоваться, что переворот кончился так блестяще, что при этом не пострадал никто?

— Подойдите, граф, я хочу передать вам вашу награду, — произнесла она, кокетливо смотря на любимца.

Не успела она кончить этой фразы, как в комнату ворвался Алексей Орлов, — растрепанный, бледный, вспотевший, с выражением ужаса на лице, на котором виднелся кровавый шрам.

Заикаясь, он в отчаянии бросился к ногам Екатерины и, перекрестившись, начал свою мрачную исповедь:

— Матушка, нет его больше на этом свете. Но никто не готовил ему смерть. Как смели бы мы занести руку над императором? Но случилось несчастье: все мы были пьяны — и он тоже. Он поспорил за столом с князем Барятынским; мы не успели разнять их, как он уже был мертв. Все мы одинаково виновны и заслужили одинаковое наказание. Смилуйся надо мною, матушка, хотя бы ради любви к брату. Я все сказал тебе, все! Не взыщи. Свет не мил нам, ибо заслужили мы твой гнев, потеряв навеки душу!

Екатерина встала.

— Ужас, внушаемый мне этой смертью неописуем. Этот удар поразил меня.

— Ваше величество, — вскрикнула княгиня Дашкова. — Эта преждевременная смерть своей внезапностью может повредить вашей славе, да и нас всех затронет.

В молчании Екатерина вышла в соседнюю комнату, а за нею туда же прошел Алексей Орлов. Вернувшись оттуда, она улыбалась, но, приказав приготовить траурные одежды, залилась слезами.

За границей друг у друга прямо из рук вырывали маленькую газетку, которая сообщала удивительную и поразительную новость. Фридрих II писал в Потсдам:

— Петр дурак, что позволил лишить себя трона, как ребенок, которого взрослые посылают спать.

Любовь брала верх над благоразумием, у Понятовского, сидевшего в Варшаве, было только одно желание, одно стремление: переехать через границу во что бы то ни стало, чтобы, наконец, быть вместе с восторжествовавшей венценосной возлюбленной. Он готов был с ней разделить участь, ложе и ее триумфы. Он постоянно был настороже, с лихорадочным нетерпением ждал он письма, зовущего его туда.

Как он был поражен первым известием, полученным им от Екатерины, когда дрожащими от волнения пальцами он развернул ее письмо!

«Если вы явитесь сюда, то рискуете тем, что нас убьют обоих, завтра напишу более подробно».

Григорий Орлов и его четверо братьев не остановились бы ни перед чем; они столпились вокруг Екатерины, охраняя свою царственную любовницу, которую они по-семейному запросто передавали друг другу.

Каким образом избавиться от стесняемого теперь Понятовского! Хитрая здравомыслящая Екатерина тут нашла выход. Даром, которым она надеялась заглушить горесть разлуки, был трон Польши.

Целое царство — это весьма галантный дар, и, не теряя времени, она сообщила Понятовскому о принятом ею решении. Не колеблясь и не задумываясь, писала она ему на листе, окаймленным золотом:

«2 августа 1762 г.

Я посылаю графа Кайзерлинга, польского посла, чтобы сделать вас королем ввиду смерти последнего. Все умы здесь еще заняты брожением; прошу вас воздержаться от приезда сюда, чтобы не увеличить волнений.

Милосердный Бог привел все к намеченному концу, и это более чудесно, чем события, которые предвиделись и подготавливались исподволь, ибо не могут столько счастливых комбинаций слиться воедино без участия руки провидения.

Я получила ваше письмо. Регулярная переписка стала бы причиной тысячи всяких неудобств, да некогда писать любовные письма, могущие повредить мне. Я очень занята, у меня тысячу обязанностей. Я сделаю все для вас и вашей семьи, но вместе с тем я чувствую тяжесть правления.

Прощайте. На свете много необычных положений».

Действительно, необычное положение! Европа выжидала успеха, чтобы рукоплескать Вольтеру, но Вольтер не стал ждать, а прямо написал мадам дю Деффань.

«Я прекрасно знаю, что Катишь ставят в вину несколько пустяков относительно судьбы ее супруга, но это семейные дела, и я в них не вмешиваюсь».