Лайза Хелл Любовный марафон

1

— После выступления мы идем шататься по Нью-Йорку, и мне все равно, Фе, устала ты или нет, — шептала Нита подруге, пока они за сценой ждали своего выхода. — В конце концов, мы третий день в Нью-Йорке, уж могла бы выспаться! Что ньюйоркцы должны подумать о девушках из Берлина? Ты нас просто смертельно компрометируешь!

Белокурая изящная Фелициата тихо прошептала в ответ:

— Ты всегда ужасно преувеличиваешь, Нита! Я никого не компрометирую! Весь мир знает, что существует разница во времени между Европой и Америкой. А на репетициях и выступлениях мы должны быть в самой лучшей форме. Я не виновата, что у меня нет твоей лошадиной выносливости!

Она подняла красиво очерченные брови и бросила упрямый и одновременно извиняющийся взгляд на сильную, крепкую Ниту. Ей казалось, что подруга вообще не знает, что такое усталость.

Ни во время балетных выступлений и репетиций в Берлине (обе девушки уже два года имели там ангажемент на сцене), ни теперь, в Нью-Йорке, в Бруклинской музыкальной академии, где Берлинский ансамбль уже три дня гастролировал в рамках немецкой культурной недели, темноволосая живая Нита не проявляла никаких признаков усталости. Фелициата, которую Нита ласково называла Фе или Фелайн, тихо вздохнула. При том, что она пламенно любила танцевать, природа не дала ей таких физических сил и выносливости. Тело девушки иногда отказывалось ей подчиняться. Побороть приступы слабости помогал только продолжительный спокойный сон. Он постоянно требовался Фелициате в первые дни пребывания в Нью-Йорке, и она позволяла себе побольше поспать, несмотря на резкие протесты подруги. Та, напротив, попав в этот бурлящий котел, готова была сразу же ринуться в гущу городской толпы, чтобы оказаться в центре событий, происходящих в городе. Однако разный темперамент не мог повредить их дружбе. В конце концов они всегда объединялись — подчас, к своему собственному удивлению, и в ансамбле знали, что Фе и Нита не могли друг без друга. Небольшие разногласия не играли в их отношениях никакой роли.

— Давай, вперед! — энергично скомандовала Нита. Сегодня они танцевали под джазовую музыку и старались выступить как можно лучше. В таком городе, как Нью-Йорк, было немало критически настроенных зрителей, влюбленных в джаз, и лишь блестящее исполнение смогло бы их увлечь.

Казалось, гибкое натренированное тело Ниты стремительно пролетело в большом прыжке над сценой безо всякого усилия. Темные волосы девушки были собраны в строгий узел, лицо набелено, стройную сильную фигуру плотно облегало простое черное трико. Она танцевала босиком под глухо звучавшую музыку. Нита раскачивалась, изгибалась, кружилась, всем своим существом отдаваясь ритму. Зрители все восторженней следили за ней. Она достигла того, к чему стремится любой артист. Публика была очарована.

Блондинка Фе, длинные завитые волосы которой свободно падали по узкой спине, производила впечатление хрупкой беззащитности. Всех поражало, что эта не имеющая сильной мускулатуры танцовщица летает без труда по сцене, как и Нита. Зрители не знали, кому из них отдать предпочтение, поэтому переводили взгляд с одной прекрасной фигуры на другую и были полностью покорены грациозными движениями девушек.

Нита чувствовала, что публика находится под большим впечатлением. Во время сильного прыжка, когда девушки почти коснулись друг друга высоко в воздухе, она успела радостно прошептать подруге:

— Мы покорили их, бэби! Они у нас в руках!

Отсюда, со сцены, публика выглядела, как одна большая масса, из которой не выделялось ни одного лица. Поэтому девушки не подозревали, что два молодых американца почти благоговейно следили за ними во время выступления.

— Блондинка! Ты когда-нибудь видел более прелестное и фантастическое существо? — тихо обратился Джерми к своему другу Гарретту, которого он обычно звал Ред[1] из-за его темно-рыжих волос.

Ред повернулся к нему в недоумении, но с таким же восторженным лицом.

— Что ты сказал? — шепотом спросил он. — Блондинка? Мне жаль! Я не мог наглядеться на темненькую! Что за темперамент! Что за огонь! Я должен с ней познакомиться! Теперь я понимаю, почему дедушка всегда с восхищением вспоминал немецких девушек!

— Тише! — попросили их с заднего ряда, и Гарретт прекратил свои восторженные излияния.

Нита и Фелициата смешались на сцене с другими танцорами.

— Еще десять минут! — тихо констатировала Нита и внимательно посмотрела на Фе. — Ты очень бледна! Только не раскисай!

— Брось ты! — ответила Фе. — Все мы бледные! Перед последним номером нас с избытком напудрили.

Но Нита, казалось, заметила ее усталость сквозь грим. Фелициата посмотрела на подругу с благодарной улыбкой. Иногда Нита была резкой, но у нее было золотое сердце, и о лучшей подруге нельзя и мечтать.

— Позже мы купим тебе самый большой антрекот, который только сможем найти в Нью-Йорке, — снова прошептала Нита слегка дрожащей Фелициате. Потом музыка усилилась, поднявшись до крещендо, и подруги больше не смогли переговариваться. Танцовщицы еще раз виртуозно закружились по сцене. Занавес упал. Представление закончилось.

Зрители, поднявшись с мест, бешено аплодировали. Раздавались восторженные возгласы. За кулисами хореограф и артисты сияли от радости. Некоторые девушки бросались друг другу на шею, а Нита от восхищения сама громко захлопала.

— Сегодня до них дошло, как мы хороши! — громко воскликнула она. Затем обняла обессиленную Фелициату с такой силой, что девушка испугалась, как бы не сломались кости.

— Прошу тебя, Нита, — попросила Фе жалобно. — Дай мне еще немножко пожить! Я согласна гулять с тобой по городу сколько захочешь!

Нита, сияя, отпустила ее.

— Вот это разговор! Но сначала мы еще должны поклониться зрителям!

Занавес медленно поднялся. Теперь зрительный зал был ярко освещен. Девушки с любопытством всматривались в улыбающиеся, восторженные лица, но и сейчас едва ли могли их различить.

Однако особенно громкие, экзальтированно-восторженные возгласы «Браво! Браво! Брависсимо!» нельзя было пропустить мимо ушей, и Нита попыталась отыскать в массе зрителей тех, кто мог так громко выражать свои чувства. Она тут же заметила в центре зала две высоко поднятые руки, неистово хлопающие, и решила, что это и есть тот самый восторженный зритель. Догадка девушки оказалась верной, но ей так и не удалось разглядеть лицо пламенного поклонника.

Весь балетный ансамбль стоял вплотную к краю сцены и отвечал благодарными поклонами на несмолкающие овации и крики «Браво!».

— Я погибаю! Погибаю от голода! — в нетерпении шептала сквозь зубы Нита, продолжая низко кланяться и любезно улыбаться. — Ведь они не знают, что с сегодняшнего утра в моем животе ничего не было, кроме трех чашечек черного кофе.

— Ну потерпи еще минутку, Нита! Сейчас помчишься к своему антрекоту, который честно заработала. Ты не можешь разглядеть того человека, который так громко и восторженно кричит? Теперь он еще увлек второго, слышишь? Сколько я ни всматриваюсь, никак не различу их в общей массе. — Во время своего монолога Фелициата едва двигала губами, словно чревовещательница. Она приветливо улыбалась и кланялась, улыбалась и кланялась…

Наконец все кончилось! Занавес медленно опустился и больше уже не поднимался. Девушки разбежались в разные стороны. Они бурно радовались успеху. Это была лучшая плата за их труд и утомительные, длившиеся часами, тренировки и репетиции.

Нита и Фелициата рука об руку прошагали в раздевалку, где царила страшная давка. Артистам выделили весьма скромную площадь для смены гардероба, но все же они могли освежиться под горячим душем. Нита сорвала с себя пропотевшее черное трико и, голая, протиснувшись между своими коллегами, одной из первых заняла душевую кабинку.

— Фе, иди сюда! — крикнула она подруге. — Мы здесь поместимся вдвоем!

Фелициата пробралась к кабинке, быстро выскользнула из своего трико и встала рядом с Нитой под горячие струи воды.

— Ах! Это восхитительно… фантастически… просто до безумия хорошо! — постанывала от удовольствия Нита. — Почти так же прекрасно, как большой антрекот. Ты готова? — Она смывала пену со своих темных волос, зажмурив карие блестящие глаза, чтобы в них не попал шампунь.

— Хватит вам, эгоистки! — кричали другие танцовщицы. — Мы тоже хотим быть чистыми! Уже одиннадцать часов! Ведь так можно протянуть и до полуночи, а нам еще надо потолкаться в Нью-Йорке! Скоро вы наконец будете готовы?

— Готовы! — Нита схватила два белых купальных полотенца, обмотала одно из них вокруг своего крепкого, благоухающего свежестью тела и нетерпеливо обернулась к Фе. — Пошли! — поторопила она ее. — Хватит плескаться. Пускай моются остальные. — Она взяла второе полотенце и накинула его на хрупкие, сверкающие от влаги плечи подруги.

Вернувшись в раздевалку, девушки уложили свои трико в голубую кожаную сумку и облачились в джинсы и пуловеры, Нита — в ярко-красный, а Фе — в белый.

— Обувь! — напомнила Нита подруге.

Фелициата, покопавшись в сумке, достала две пары плоских голубых кожаных туфель.

— Как ты думаешь, высохнут наши волосы на воздухе? — спросила она. — Я уверена, что на улице сейчас по меньшей мере градусов двадцать тепла, если не больше. Ведь днем было под сорок. — И, увидев единственный фен, у которого толпилось с полдюжины девушек, разочарованно протянула: — Да, здесь мы можем застрять надолго. Следовательно, остается только свежий воздух! Ты готова, Нита?

Подруга торопливо пыталась вытереть насухо свои мокрые волосы, густой гривой спадавшие ей на плечи.

— Сейчас, — ответила она. — Стоит мне их уложить или и так годится?

— Можно и так, — решила Фелициата, оценивающе посмотрев на голову Ниты. — Ты выглядишь, как дикая цыганка или как темпераментная венгерка, но ни в коем случае не похожа на дитя Берлина. — Она радостно улыбалась. К этому моменту спало напряжение, всегда испытываемое ею перед выступлением и доводящее иногда до тошноты, и мир она теперь видела только в розовом свете, и он казался ей таким прекрасным, как весеннее утро. И такой же розовой и прекрасной, как весеннее утро, выглядела она сама в полном очаровании, создаваемом ее нежностью и хрупкостью, и во многом еще роскошными белокурыми волосами — полная противоположность жизнерадостной темноволосой подруге.

Наконец Нита сбросила с головы полотенце, схватила кожаную сумку и потянула за собой Фелициату.

— Все! — громко воскликнула она. Ее возглас прозвучал как боевой клич. — Нью-Йорк, мы идем! Где самый большой антрекот во всем Манхэттене?

— В Бруклине, — поправила ее Фелициата. — Мы в Бруклине, на Лафайет-авеню, или ты действительно хочешь попасть в Манхэттен? Когда мы туда доберемся, будет уже полночь, а в десять утра репетиция!

— Давай только выйдем отсюда, а на улице все и решим. Главное — не нервничать, Фелайн!

— Ты сама же больше всего и нервничаешь, моя милая!

— Тут я не могу спорить! Осторожней на ступеньках! Если переломаешь ноги, то надолго станешь безработной. — Поддерживая рукой свою подругу, Нита стала спускаться по бетонной лестнице к выходу со сцены. — Если бы твоя голубых кровей мама знала, как хорошо я забочусь о ее любимой доченьке, — бормотала девушка, — то в следующий раз, наверное, пригласила бы меня в элегантный салон на вашу виллу, а при сервировке чая, безусловно, было бы старинное серебро, разве не так?

— Точно, она была бы тебе благодарна, ты ведь ее знаешь! Но почему именно сейчас ты должна упрекнуть меня за мое происхождение?

Фелициата действительно выросла в одной из роскошных вилл местечка Грюнвальд под Берлином. Родители ее обожали и всячески опекали. Многие годы они не только не воспринимали всерьез желание дочери стать танцовщицей, но и рассматривали как мимолетный каприз эксцентричной, избалованной девочки. Правда, этот «мимолетный каприз» смог превратиться в очень надежную профессию. Фелициата стала превосходной талантливой танцовщицей, прежде чем родители согласились с ее выбором. О том, что Фе и Нита на своем долгом пути к успеху успели подружиться, почти никто не знал, в том числе и родители Фе. Девушек отличали не только происхождение, но и характер, вероятно, поэтому они великолепно понимали друг друга. Энергичная Нита, выросшая в берлинском округе Кройцберг без отца и при вечно занятой матери, надеялась в жизни только на себя. Единственной, к кому она привязалась всей душой, была Фелициата. За годы, проведенные вместе в балетной школе, у нее развились почти материнские чувства к Фе. Когда заходила речь о знатном происхождении подруги, Нита только добродушно улыбалась или даже подсмеивалась, особенно над мамой Фелициаты, которая так и не смирилась с профессией своей одаренной дочери и всегда испуганно всплескивала руками, когда та заявляла об очередных гастролях за границей их танцевальной труппы.

Конечно, девушек сближала любовь к искусству, а еще, наверное, то, что они являлись ровесницами, — обеим было по двадцать лет.


— Ты что, действительно хочешь их ждать? Как влюбленный выпускник средней школы? Они же иностранки, Ред, и просто тебя проигнорируют! — Джерми настойчиво уговаривал своего друга Гарретта, который быстрым шагом, почти бегом, покинул академию и свернул на боковую улицу в поисках служебного входа.

— Что значит иностранки? — ухмыльнулся Гарретт. — Прежде всего — представительницы прекрасного пола. До сих пор меня не проигнорировала ни одна женщина! Но даже если бы такое и произошло, я все равно должен увидеть вблизи эту прелестную брюнетку. А это возможно только тогда, когда она выйдет из здания, — надо надеяться, вместе с маленькой блондинкой, так понравившейся тебе. Ну, Джерми, давай отнесемся к этому, как к игре! Если обе девушки появятся вместе, мы заговорим с ними, если нет… а… смотри, они идут… и — что я говорил… рука об руку! Они прелестны… рискнем!..

Джерми Гунтер и Гарретт Портер дружили уже много лет. Они жили вместе в Сан-Франциско, снимая для различных агентств рекламные фильмы, имеющие успех из-за своей оригинальности и таланта. Бизнес друзей приносил им хорошие деньги.

Высокий, несколько застенчивый Джерми отметил два дня назад свое двадцативосьмилетие и использовал этот предлог, чтобы пригласить напористого друга Реда на экскурсию в Нью-Йорк. Кроме того, их здесь ждали для решения некоторых коммерческих дел, так что друзья смогли сочетать приятное с полезным. В свободные вечера они посещали на Бродвее новейшие театральные и музыкальные представления.

Джерми тщательно изучал в воскресенье «Нью-Йорк таймс» и натолкнулся на восторженную статью известного балетного обозревателя Анны Кизельгроф, в которой она очень благоприятно отзывалась о выступлении Берлинской балетной школы в Бруклинской музыкальной академии на Лафайет-авеню.

— Послушай, — потребовал он от Реда, — что эта Кизельгроф пишет о немецких девушках: «Талантливы, прекрасно владеют телом, достойны внимания…». — Джерми знал, что его друг не очень любил классический балет, и поэтому начал его обрабатывать: — Может быть, пойдем? Это современный балет, никаких юных лебедей, парящих в пачках над сценой под музыку Чайковского, тебе нечего бояться, мой дорогой! Ты понимаешь? Это балет под джазовую музыку, которая так нравится тебе. Мы ведь должны хоть раз увидеть, какие они, эти знаменитые прелестные немецкие девушки! Вспомни, что всегда говорил твой дед? Что американки представляют собой лишь жалкую копию немки, женщины его мечты. Впрочем, и мой дед придерживался того же мнения.

Джерми и Гарретт родились в семьях немецких эмигрантов, приехавших в Америку еще перед войной. Оба отлично владели немецким языком. А Джерми из любопытства долгое время изучал немецкую культуру.

— Итак, завтра я попытаюсь взять билеты на это представление, — продолжал свою обработку Джерми. — Нам придется проехать через весь Бруклин и, вероятно, лучше будет арендовать машину. Ты ведь знаешь мое отношение к нью-йоркской подземке. Я всегда удивляюсь, что из нее кто-то умудряется выходить невредимым на свет Божий. — Он несколько смущенно улыбнулся. — Ты ведь не можешь сказать, что я трус, но эти мрачные типы, вечно слоняющиеся там, внизу, на станциях… — Джерми убрал волосы со лба, задумчиво покусывая дужку своих темных роговых очков. — Я возьму напрокат машину, и тогда мы к тому же не будем зависеть от сумасшедших нью-йоркских таксистов. Не говоря о том, что их часто с трудом можно отыскать по вечерам, да и днем тоже. Все ясно?

— Все ясно, — ответил Ред и быстро собрал валявшиеся по обе стороны его кресла газетные страницы. — А что мы будем делать сейчас?

Был полдень. Над городом висела прозрачная, голубоватая июньская дымка. Когда Ред выглянул из окна отеля, то увидел прямо перед собой Центральный парк, весь в зелени.

— Может быть, хоть раз пройтись по парку? — спросил он. — Мне не хватает ежедневных занятий йогой, я, кажется, поправился. — Он провел руками по своим узким бедрам. Ред никогда не был толстым, наоборот, он, скорее, выглядел поджарым. Его широкие плечи обтягивал белый кашемировый пуловер, а стройные бедра — несколько выцветшие голубые джинсы.

— Если бы ты прибавил в весе, то это была бы сенсация, — улыбаясь, возразил Джерми.

Его друг пожал плечами, и они вышли из номера отеля. Прогуливаясь по парку, молодые люди обсуждали свои планы на будущее и в итоге решили снять обзорный рекламный фильм о Сан-Франциско для многочисленных туристов, ежегодно посещающих их родной город. Причем этот фильм можно было бы предложить и в бюро путешествий, и для показа в авиалайнерах, летающих в Европу, Азию и Африку.

— Да, похоже, работа предстоит серьезная, — радостно воскликнул Ред и тут же пристально оглядел проходившую мимо красивую блондинку и восхищенно присвистнул.

— Ты не можешь пропустить ни одной юбки! — осуждающе произнес Джерми. — Я не желаю ничего плохого, но когда-нибудь и твоя избранница может пройти мимо тебя с таким же самонадеянным и равнодушным взглядом.

— Моя избранница?! — Ред энергично потряс своей темно-рыжей шевелюрой. — Меня ни одна не привяжет к себе, мой дорогой друг! Еще не родилась та, которая сможет меня поймать, так что выброси эти мысли из головы!

Действительно, за свои двадцать девять лет он еще ни разу серьезно не влюблялся. Гарретт даже боялся этого и надеялся, что любовь придет еще не скоро. За ним тянулся бесконечный шлейф легких интрижек. Ред чрезвычайно нравился женщинам за счет своего жизнерадостного вида и веселого характера. Где появлялся парень, там всегда было весело. Он охотно смеялся от всего сердца и не боялся переборщить с комплиментами, иногда излишне восторженными.

Во вторник Джерми взял напрокат машину. Вечером вместо любимых джинсов они надели светло-серые костюмы из льна и, оглядев друг друга, смущенно улыбнулись. Каждый чувствовал себя несколько неуютно в этой одежде. Но, в конце концов, речь шла о торжественном посещении музыкальной академии, подобало соответственно одеться.

Во время выступления друзья в восторге толкали друг друга, а после окончания спектакля громко хлопали. Современный балет был прекрасен.

— Что за женщина, — восторженно вздыхал Ред во время бурных аплодисментов и показывал на Ниту. — Я должен с ней познакомиться, я должен… пошли, нам нужно попасть к служебному входу.

Джерми несколько задержался. Ему не было свойственно реагировать так же импульсивно, как Реду. Hо втайне он надеялся познакомиться со светловолосой изящной девушкой, танец которой совсем покорил его.


Загрузка...