Любовь и честь

39

Мартина Ивановна с Тихоном ждали нас в заброшенной лесной избушке — в чем-то вроде охотничьего домика, — куда Петр привез их на санях. Они захватили с собой еду, одежду, одеяла, но опасались разводить огонь, чтобы не привлечь к себе внимание. Поэтому когда мы приехали туда, они уже совсем замерзли.

Я сразу же решительно подошел к печи и разжег ее.

Беатриче явно забеспокоилась, но не сказала ни слова, а я шепнул ей на ухо:

— Может, это наша последняя ночь в России, с людьми, которые рисковали за нас жизнью. Так давайте проведем ее в тепле и уюте.

Петр, стоявший у дверей, видимо, понял, о чем мы говорим, и одобрительно улыбнулся. Он был готов бодрствовать и охранять нас хоть всю ночь. Зато Горлов чувствовал себя явно не в своей тарелке. Он часто подходил к окнам, выглядывал и опять садился на место, пока, наконец, не выдержал.

— Проедусь-ка я вокруг, — словно между прочим сказал он, но я слишком хорошо знал его, чтобы меня мог обмануть этот спокойный тон.

— Что-то заметил? — тихо спросил я, остановив его у дверей.

— Нет. Просто на всякий случай.

— Горлов, кому ты это рассказываешь? Что случилось?

— Н-не знаю. — Он явно был смущен. — Мне почему-то кажется, что за нами следят.

— Кто?

— Да не знаю я, — с досадой ответил он. — Просто такое чувство. Когда я уезжал из Санкт-Петербурга, то решил, что мне просто померещилось, а теперь не знаю, что и думать. Лучше все-таки лишний раз проверить, так что я проедусь вокруг, на всякий случай.

Беатриче помогала готовить ужин, и я невольно залюбовался ее грациозными движения ми. Не удержавшись, я обнял ее сзади за талию. Она на секунду замерла, но потом, ласково коснувшись моих рук, выскользнула из объятий. Только тогда я понял, как она нервничает, осознавая опасность, которой мы подвергаемся. Мартина Ивановна тоже сидела как на иголках, и, скорее всего, именно этим объяснялась ее бледность.

Горлов вернулся мрачнее тучи.

— Всадники на дороге, примерно в часе езды отсюда. Я залез на дерево и видел стаю птиц, которых они спугнули.

— Имперская кавалерия? — предположил я. — Но может, они двигаются в другом направлении?

— Может быть, — буркнул Горлов.

Мы поужинали сухарями, сыром и фруктами, которые привезла Мартина Ивановна. Ужин удался на славу, а вот разговор не клеился. Все с тревогой прислушивались к звукам снаружи. Нет, мы, конечно, пытались завести беседу, но стоило кому-то на секунду отвлечься, как всем уже мерещился какой-то шум. Поэтому неудивительно, что ужин закончился очень быстро. Горлов поднялся.

— Ну что, поехали?

— Поехали, — согласился я. — Сани на месте?

Петр молча кивнул.

Мы погасили огонь в печи и вымели золу. Местным крестьянам не поздоровится, если кавалеристы подумают, что они здесь грелись у печи, сжигая деревья из царских лесов.

Беатриче погладила Тихона по голове и повернулась к Мартине Ивановне.

— Спасибо за все.

— Езжайте с Богом. Пусть у вас все будет хорошо.

Они обнялись, и Мартина Ивановна, к моему удивлению, даже всплакнула. Она долго устраивала Беатриче в санях, кутая ее в одеяла, а потом передала мне сумку, которую принесла вместе с одеялами из избы.

— Здесь орехи и сыр. Обязательно ешьте сыр, если по пути не найдете молока.

Она быстро обняла меня, потом отстранилась и перекрестила.

— С Богом.

Петр уже сидел на козлах, а Горлов стоял в стороне, держа под уздцы лошадь.

— Ну вот. — Я чувствовал, как тяжело мне говорить. — Ты будешь получать письма от купца из Англии или некой дамы из Франции. Они будут на разных языках и написаны разным почерком, но это будут письма от меня. И если у нас родится сын, я назову его в честь тебя… Черт возьми, даже если будет дочь, я все равно назову ее в честь тебя.

— Давай уже, езжай, — буркнул он, сгребая меня в медвежьи объятия. — Вы просто созданы друг для друга.

Я, как взрослому, крепко пожал руку Тихону.

— Ну, прощай, друг. Я никогда тебя не забуду.

Вскочив в сани, я тронул Петра за плечо, но он словно застыл. И тут я увидел — мы все разом увидели — неподвижного всадника среди деревьев. Он был одет в порванный кафтан, и лошадь его была усталой и тощей, а на голове у него был шлем в виде волчьей головы.

— Горлов, кто это? — тихо спросил я, хотя уже и сам догадался.

— Это настоящий, — хрипло ответил он, но я услышал в его словах другое: Россия так просто не отпустит.

Не знаю почему, но никогда еще мне не было так страшно. Я не мог понять, что делает здесь этот человек и откуда он взялся, и как нашел нас. Да, Россия так просто не отпустит.

Горлов был поражен не меньше, чем я. Он сам пару дней был Волчьей Головой, и мы все так успели привыкнуть к этому, что совершенно позабыли о настоящем казачьем атамане, и вот он перед нами.

— Да это просто какой-то безумец, — прошептал я, сам не веря в свои слова. — Я вот сейчас рубану его как следует…

Не знаю, слышал ли кто мои слова, потому что все просто застыли, глядя на неподвижного всадника: и Беатриче в санях, и Горлов, держащий под уздцы наших с ним лошадей, и Тихон с Мартиной Ивановной. А Петр как поднял руки с вожжами, чтобы тронуть с места лошадей, так и сидел, боясь даже вздохнуть.

Волчья Голова, должно быть, почувствовал наш страх и направился к нам. Сначала медленно, шагом, потом все быстрее, пока не перешел в галоп, дико вскрикивая и подвывая.

Мы, как завороженные, смотрели на него. Никто не двинулся с места и даже сабли не вытащил. Может быть, поэтому Волчья Голова осадил коня в двух десятках шагов от нас. Мы по-прежнему молчали и смотрели на него.

— Зачем вы преследуете меня? — хрипло спросил он.

Мы недоумевающе переглянулись.

— Горлов, — прошептал я, — он, наверное, все это время скрывался здесь и думает, что мы его выследили.

Горлов медленно кивнул.

— Скажи ему, что я Селкерк, тот самый, что разрубил казака надвое.

Горлов прокашлялся и крикнул несколько слов по-русски. Волчья Голова что-то коротко ответил.

— Он говорит, что знает тебя и хочет напиться твоей крови.

— Что ж, если он действительно Волчья Голова, я дам ему такой шанс.

Вскочив в седло, я вытянул из ножен саблю.

— Кайрен! — вскрикнула Беатриче.

Я успокаивающе кивнул ей, пришпорил коня и поскакал туда, где ожидал меня Волчья Голова. Он уже летел мне навстречу. Казалось, время остановилось.

Мы мчались прямо друг на друга, и мне даже почудилось, что наши лошади столкнутся, но мы все же разминулись по правой стороне, со звоном скрестив сабли. Проскочив десяток шагов, я развернул лошадь для новой атаки, когда увидел, что в руке Волчьей Головы остался лишь обломок клинка. Другой бы на его месте не счел зазорным ретироваться в такой ситуации, но он не мог так поступить. Взревев, Волчья Голова отбросил обломок сабли и пришпорил коня, атакуя меня с голыми руками.

Что ж, мне некогда было колебаться, и я привстал в стременах, чтобы было удобнее нанести сабельный удар. Но чего я не ждал, так это казацкой хитрости и совершенно потрясающего искусства верховой езды. Пока я примеривался, он вдруг, словно акробат, откинулся в седле и, освободив ноги из стремян, так пнул меня в грудь, что я кубарем покатился на землю. Когда я, задыхаясь, поднялся на ноги, то обнаружил, что Волчья Голова в нескольких десятках шагов от меня и уже снова мчится мне навстречу. Моя сабля лежала на земле между нами, и он, нагнувшись в седле, подхватил ее. Горлов было ринулся к нам, но я жестом остановил его: все равно он бы не успел.

Упав на колено, я подобрал обломок казацкой сабли, и когда Волчья Голова оказался совсем рядом, ужом скользнул на другую сторону от его сабли и обломком полоснул по подпруге. Волчья Голова вместе с седлом свалился с коня, и я тут же насел на него сверху, схватил его за горло и занес руку для последнего удара обломком клинка. Но пока мы боролись, страшный шлем слетел с его головы, и вместо свирепого волчьего оскала я увидел перед собой изможденное лицо мужчины, которому было лет семьдесят.

Я замер.

Подбежавший Горлов тоже застыл, увидев старого воина, у которого хватало храбрости, но уже не хватало сил сражаться против молодого солдата, годившегося ему во внуки.

Волчья Голова что-то прохрипел, и Горлов тут же перевел:

— Он говорит, что почтет за честь умереть от руки хорошего солдата.

— Скажи, что еще большая честь — это подарить жизнь такому славному воину, как он, — ответил я, поднимаясь на ноги и протягивая руку казаку, чтобы помочь ему подняться.

Горлов перевел мои слова, и, — такое бывает, наверное, только в России, — этот свирепый казак, живая легенда и гроза империи, дружески хлопнул меня по плечу.

— Очень трогательно… — пробормотал Горлов, прислушиваясь к чему-то, и вдруг крикнул: — Лошади! Слышите топот лошадей?

— Их много, — кивнул я, прислушавшись.

— Откуда топот? — спросил Горлов, оглядываясь. — Я слышу их со всех сторон.

Они и мчались со всех сторон. Послышался тяжелый топот, треск ломающихся кустов, и через минуту поляна была окружена имперскими кавалеристами. Они окружили нас и застыли на месте, но сабли их были обнажены, словно намекая, что бежать бессмысленно.

— Плохо дело, — пробормотал Горлов.

— Куда уж хуже, — согласился я.

По единственной дороге на поляну выехала верхом на лошади Екатерина Великая. Рядом с ней скакал Потемкин. Шеттфилд тоже был с ними, но держался позади, среди свиты.

— Хуже не придумаешь, — сказал я, увидев их.

— Да уж, — эхом отозвался Горлов.

В полном молчании Екатерина легко, без посторонней помощи, соскочила с лошади и подошла к нам. С зачесанными назад волосами, раскрасневшаяся после скачки, она выглядела словно Минерва.

Она посмотрела на меня, потом перевела взгляд на Горлова, который со скучающим видом глядел в небеса. Затем пылающий взгляд императрицы скользнул по Беатриче, сидевшей в санях, и по Мартине Ивановне и Тихону, стоявших рядом.

— Взять их! — скомандовал Потемкин, и солдаты бросились на меня, Горлова и всех остальных, кроме Волчьей Головы, который без своего знаменитого шлема походил на безобидного крестьянина.

— А ну стоять! — гаркнула вдруг Екатерина, и солдаты застыли, словно игрушечные, а она добавила, уже более спокойно: — Зачем? Куда они денутся?

Потемкин на мгновение показался растерянным, как ребенок, которого поймали на горячем.

— Как это куда? — Он кивнул на сани, где Петр по-прежнему сидел на месте кучера, мелко крестясь и бормоча молитвы. — К границе, конечно, направлялись, мерзавцы. Предательство, измена, шпионаж, ложь…

— И любовь, — негромко добавила Екатерина, и снова воцарилось молчание.

Она медленно подошла к Горлову.

— Генерал Горлов. Вот кто лгал. Вот кто выдавал себя за разбойника. Вот кто терроризировал мои владения. Вот кто мочился на моих чиновников.

Горлов только пожал плечами, словно не понимая, зачем вспоминать о таких мелочах.

Но Екатерина продолжала с нарастающим гневом:

— И кто говорил крамольные слова обо мне и о русском троне!

Усы Горлова стали торчком, как у рассерженного кота.

— И все ради друга, — тон императрицы было невозможно понять. — Безо всякой корысти. Он рисковал потерять все.

Она умолкла, а потом вдруг добавила:

— Именно такие люди нужны России.

Усы Горлова растерянно повисли, зато брови стали стремительно подниматься вверх.

А императрица, повернувшись к Потемкину, заговорила своим обычным властным голосом:

— Князь Потемкин, мне кажется, вам пора отдохнуть в монастыре и поразмыслить, стоит ли ставить свою личную выгоду выше интересов своей императрицы и государства.

Она кивнула, и личная охрана Потемкина, схватив под уздцы его лошадь, двинулась в направлении монастыря.

Екатерина посмотрела им вслед, и мне показалось, что я заметил тень сожаления на ее лице.

Видеть, как самого могущественного человека в России уводит в ссылку (пусть даже и временную) собственная охрана, было так странно, что никто не заметил, как Волчья Голова тихо скользнул мимо саней Петра и исчез в заснеженном лесу. Только шлем его волчий так и остался лежать на поляне.

Императрица вновь взглянула на Беатриче, а потом на меня.

— Императрицы… королевы… царицы… — словно ни к кому не обращаясь, заговорила она. — У них есть все, что угодно, в огромных количествах. Кроме любви… любви и чести.

Она замолчала, глядя на верхушки деревьев, и когда я посмотрел на нее, мне стало не по себе. Она словно заглядывала и будущее. Не в наше и не в свое. А в будущее всего человечества. Какими же наивными мы были, надеясь перехитрить ее! Реальность была столь очевидной, что мне хотелось рассмеяться над самим собой.

— Вы знали, — сказал я, не в силах сдержаться. — С самого начала знали, что меня похитили не казаки и что мы попытаемся освободить Беатриче.

— Разумеется. — По-моему, ее даже позабавило, что я только сейчас понял это. — Все с самого начала, то есть со дня вашего приезда в Россию, полковник.

— Со дня приезда? — я чуть не задохнулся от изумления.

— Ну да. Я знала, когда вы приедете и зачем. Не лично вы, конечно, а кто-то от Бенджамина Франклина. Я наводила справки об этом человеке, его вряд ли можно назвать глупцом. Ваши британские друзья тоже об этом знают.

Шеттфилд опустил глаза, но императрица даже не посмотрела в его сторону.

— Да, мистер Селкерк, поскольку моя слабость широко известна, то я ожидала, что Франклин подошлет кого-то, кто сможет заинтересовать меня и воспользоваться своим влиянием. Поэтому я ждала с нетерпением. Я просто умирала от любопытства. Но я не ожидала встретить вас. Это был гроссмейстерский ход — прислать молодого, привлекательного, наивного идеалиста, принципиального и искреннего. Франклин знал, что мне скучны принципы, но я ценю честность и искренность. Они меня просто обезоруживают. А принципы — это же просто смешно. Демократия никогда не победит.

— Совершенно верно, Ваше Величество, — поддержал Екатерину Шеттфилд, стоявший среди свиты.

— Но, Ваше Величество… — немедленно ощетинился я.

— Молчать! Больше никогда не смейте перебивать меня, ясно? — к концу фразы голос императрицы снова стал спокойным, но в нем прозвучала скрытая угроза, и мы с Шеттфилдом прикусили языки.

— Демократия, — почти презрительно сказала Екатерина. — Я знала многих людей, рассказывавших о демократии и ее принципах, но не видела ни одного, кто был бы готов умереть за нее.

Она посмотрела мне в глаза.

— Я видела многих, готовых на какое угодно предательство и унижение ради денег, власти или славы. Вы отказались от всего этого ради чего-то совсем иного. И в этом смысле вы выиграли.

— Ваше Величество… — взмолился Шеттфилд.

— Наши с вами переговоры закончены, лорд Шеттфилд, — холодно сказала она. — Вы не сможете отнять у Америки независимость.

— Сможем, если вы дадите солдат…

— Не дам. Я не собираюсь посылать своих солдат на бессмысленную смерть.

— Король Георг не думает, что американские колонисты могут оказать серьезное сопротивление.

— Это потому, что он не принимал их у себя в спальне, — бесцветным голосом ответила императрица и снова повернулась ко мне.

— Вы обращались со мной как с женщиной, а не как с императрицей. И как женщина я даю вам вот это…

Она вдруг залепила мне такую оплеуху, что даже усатые гвардейцы болезненно поморщились.

Но Екатерина тут же мило улыбнулась и поцеловала меня в горевшую огнем щеку. Потом повернулась к Горлову.

— Значит, говоришь, толстая шлюха? — вкрадчиво спросила она. — С большими сиськами?

Горлов густо покраснел.

— Но, Ва-ваше Величество, мне нравятся именно такие женщины…

Императрица снова улыбнулась, но тут рядом с Горловым появилась Мартина Ивановна и, вцепившись ему в руку, сверкнула глазами на Екатерину, готовая до конца бороться за своего мужа.

Императрица благосклонно кивнула ей и, отвернувшись, направилась к своей лошади, где два юных красавца гвардейца, млея от счастья, помогли ей сесть в седло. После этого вся кавалькада умчалась прочь по дороге, ни разу не оглянувшись в нашу сторону.

Вот так все и закончилось. Мы не стали еще раз прощаться, ведь и часом раньше это было тяжело, а просто молча обнялись. Я бросил Горлову саблю. Он ловко поймал ее и отдал мне свою.

Мы с Беатриче уселись в сани и уже отъехали на добрую сотню шагов, когда позади я услышал знакомый рев Горлова.

Я встал в санях и, обернувшись, увидел, что он салютует мне саблей. Я улыбнулся Беатриче, стараясь успокоить ее, и, выпрямившись, отсалютовал ему в ответ.

Автор семи романов, включая бестселлер «Перл-Харбор», Рэнделл Уоллес живет в Лос-Анджелесе. Он сценарист знаменитых художественных фильмов «Человек в железной маске», «Темный ангел», а фильм «Храброе сердце» в 1995 году получил (в числе многих других премий и восторженных отзывов) награду за лучший оригинальный сценарий от Гильдии писателей Америки и был номинирован на «Золотой глобус». Рэнделл Уоллес является основателем фонда «Голливуд за сохранение гуманизма» — организации, которая занимается сбором пожертвований и привлечением добровольцев для борьбы с нищенскими условиями жизни во всем мире.