Любовь и кровь в снегах и льдах. Роман и повести

Любовь и кровь в снегах и льдах

Теплоход отчаливал ровно в полночь. А сейчас было только шесть утра. Даже без четверти шесть, если уж быть совсем точным. Антон вышел из жарко натопленного вагона и тут же поскользнулся на замерзшей луже. Вот это да! И еще ветер — пронизывающий насквозь и ледяной, аж дыхание перехватило. Всего-то конец октября, а такой лютый холод. Может, и Нева уже замерзла? Он застегнул полар под самый подбородок и вдвинул руки поглубже в карманы.

Следом выбрались соседи по купе — молодая парочка, добиравшаяся в Питер с каких-то югов. Девушка выскочила на платформу прямо в шортах и короткой маечке. На нее было холодно смотреть…

Накануне вечером она разгадывала кроссворд. Спросила у своего молодого человека, где находится Монблан.

— На Сампсониевском, — не задумываясь ответил он.

— Где?

— На Сампсониевском, возле «Петровского форта».

— У тебя уже крыша поехала от вашего строительства, — раздраженно сказала девушка. — Я про гору спрашиваю.

— Тогда не знаю, — парень беспомощно развел руками. — Где-то в Европе, в странах ЕС…

Антон пошел наверх, к зданию вокзала. Металлические колонны пандуса блестели в ядовитом свете фонарей. На соседнем пути стояли покрытые инеем цистерны. Пахло бензином, как на заправочной станции.

Встречающих не было — только маленькая симпатичная девчушка, лет, наверное, четырнадцати, одиноко стоявшая в конце подъема с большим вязаным свитером в руках. Даже со стороны было видно, какой он теплый — этот свитер.

Антон подумал, что было бы здорово, если бы его тоже встречала такая вот крошка. Младшая сестра, например.

— Продаешь? — он приостановился рядом.

— Еще чего, — девчушка мельком глянула на него.

— А если подумать?

— Иди, куда шел, — она продолжала высматривать кого- то в толпе приезжих.

— Потом ведь жалеть будешь. Захочешь продать, а никто уже не купит.

— Слушай, отъебись! — вдруг зло огрызнулась крошка.

Антон растерянно улыбнулся.

— Извини, — он недоуменно пожал плечами. — Не хотел тебя обидеть…

В зале ожидания было уже теплее. На металлических скамейках дремали бледные невыспавшиеся пассажиры. Тучный милиционер, поигрывая дубинкой, всматривался в лица приезжих. Антон прошел мимо очереди в закрытую пока еще кассу, потом по скользким наклонным плитам вниз, вдоль серой стеклянной стены, за которой вяло разгорался новый серый день.

Вокзальное кафе пустовало. Только в дальнем углу спал ночной посетитель, положив лицо на мрамор стола. Кофе из опрокинутой им пластмассовой чашки растекся бурым пятном по скомканной газете.

Антон сел у окна и увидел сверху свой поезд, который бесшумно двинулся с места и пошел дальше, на север. Потом оглядел интерьер: крашеные серой эмалью швеллера колонн, такие же серые балки потолка, депрессивного цвета стены, грязный стеклянный купол…

Он не любил этот новый вокзал. Хотя и прославились тут его бывшие однокурсники. И даже, кажется, получили за него государственную премию. Какой-то он был холодный и неуютный. Антон бывал здесь редко и обычно старался не задерживаться. Но сегодня не очень-то спешил его покидать…

Электронные часы на стене показывали шесть. Ну вот, пятнадцать минут уже прошло. Осталось убить восемнадцать часов.

Из подсобки появилась худая темноволосая женщина в клеенчатом переднике, протерла тряпкой барную стойку. Антон подошел, попросил горячий бутерброд и кофе.

— Девяносто, — подсчитала она.

Он достал из заднего кармана брюк несколько мятых купюр и отдал сотню.

— Здесь не обменный пункт, — сказала женщина.

— Ах, да, — Антон сунул гривны обратно и достал паспорт, за крокодиловой обложкой которого лежали рубли.

— На заработки?

— Как раз наоборот, — сказал Антон.

— Шутите!

— Какие уж тут шутки.

— Чем же вы там, интересно, занимались?

— Да так, разные махинации.

— Я сама с Украины, — женщина поставила бутерброд разогреваться и принялась за кофе. — Уже полтора года здесь.

— Ну, и как?

— По-разному. Веселее, конечно, чем у нас на селе…

— А где вы там живете?

— В центральной части. Это не село даже, хутор почти. Зеленый Гай называется, — женщина произнесла «г» мягко, получилось что-то среднее между «г» и «х».

— Красивое название.

— На Украине, наверное, тысяча сел с таким названием. А вы где были?

— На западе.

— Ну, и как? — улыбнулась женщина.

— По-разному, — Антон тоже улыбнулся. — Хотя и не так весело, как у нас в городе…

Зазвенела микроволновка. Женщина извлекла бутерброд и налила кофе. Он украдкой ее разглядывал. Да, там — на своих хуторах — они как-то получше выглядят. Естественнее, что ли. Город высасывает все соки. Ну, собственно, это не новость…

Антон вернулся за столик.

Недоумение женщины было понятным. Честно говоря, он и сам не очень-то понимал всю эту аферу с вышками. Какой-то фокус был с этой работой, который он так и не разгадал. Да, пожалуй, и не хотел разгадывать. Они, в общем-то, не так уж плохо провели время. Если бы еще не работать… Хотя три мешка денег, которые обещал Толстый, он пока что не видел. Даже на обратную дорогу пришлось одалживать у Тимохи…

В их последний на Украине день было жуткое пекло.

Утомленный солнцем Тимоха лежал в тени под грушей и был готов отдать все, лишь бы его не трогали. Правда, ближе к вечеру, когда жара немного спала, вдруг заявил, что надо покрасить хотя бы одну нижнюю опору. Бывали у него такие приступы ответственности. Но предложение так и повисло в воздухе — все были настолько измотаны, что не было сил даже спорить. Сэм загорал на сдутом надувном матрасе. Антон пытался читать местную прессу и вообще уже переоделся в шорты и футболку.

Потом появился Юрочка с канистрой уайт-спирита и какими-то сомнительными тряпками начал оттирать краску на лице, глядя в тусклый, заляпанный брызгами осколок зеркала, прибитый к стене вагончика.

Едкий запах стал расползаться вокруг, и Антона опять затошнило.

— Ты куда это собрался, Трубадур? — поинтересовался Тимоха.

— Я устал, я ухожу, — сказал Юрочка.

— А барахло кто будет снимать?

— Мне в город надо, — уайт-спирит жег Юрочке глаза, и со стороны казалось, что он плачет. — Подарок для Людки поискать. У нас через неделю пятнадцать лет будет. Брачного периода.

— Глобус Украины ей подари, — посоветовал Сэм.

— Хорошая мысль.

— Тоже мне причина! — возмутился Тимоха. — Мы тут, значит, кровь на рыле, топай к светлому концу…

— Да ладно, — Юрочка вытер руки и сунул тряпки в переполненный мусорный бак. — Утром снимем. Главное — пораньше встать.

— Пораньше встать. Посмотрю я на тебя…

Антон попросил Юрочку купить местного вина — у той бабули, которая обычно стояла возле клуба на главной улице.

— И жратвы какой-нибудь, — потребовал Тимоха. — Все-таки прощальный ужин.

— И сигареты не забудь! — добавил Сэм.

Юрочка, уже в цивильных джинсах и яркой рубашке, еще раз подошел к зеркальцу.

— Ну, — он критически оглядел себя и пригладил мокрые волосы рукой. — Кто еще хочет комиссарского тела?

— Давай, давай, — Тимоха вяло махнул рукой. — Пачкуале Пестрини…

Через полчаса все-таки полезли на вышку. С трудом добрались до нижней площадки и легли на залитый краской брезентовый тент. Здесь было хотя бы не так душно. Металлические прутья давили Антону в спину, но искать удобную позу было лень.

Делать ничего не хотелось. Конечно, надо было собирать вещи и потихоньку таскать их вниз, но гораздо приятнее было просто лежать и смотреть на бескрайний прикарпатский ландшафт.

Солнце клонилось к горизонту. Юрочка был уже далеко — они видели, как он пылит по дороге мимо виноградников. До городка было километров пять, и отсюда хорошо различались только водонапорная башня и пожарная каланча. Дальше начинались совхозные поля, пологие холмы и блестевшая в закатных лучах извилистая река.

— Так ты уже окончательно все решил? — спросил Тимоха. — Не вернешься сюда из нашего кругосветного плавания? Когда наша усталая желтая подводная лодка из глубины придет домой?

— Не вернусь, — ответил Антон.

— Почему?

— Сложный вопрос.

— Ну, а все-таки…

— Меня тошнит от этой работы, — сказал Антон.

— В каком смысле?

— В прямом.

— Ну, даешь! — удивился Тимоха. — А в переносном?

— И уж тем более — в переносном…

— Да брось ты! Деньги платят — и ладно.

— При чем тут деньги? — Антон приподнялся на локте и вытянул из кармана мятую пачку сигарет. — Я завязываю с физическим трудом. Навсегда.

— Ты, Антоха, кремлевский мечтатель, — сказал Сэм.

— Физический труд полезен, — назидательно произнес Тимоха.

— Кто это сказал? — Антон зубами вытащил из пачки сигарету. — Наверное, Стаханов?

Сэм засмеялся.

— Дай-ка и мне, — Тимоха тоже привстал.

Антон протянул ему пачку. Сэм тоже взял себе сигарету.

— Нет, ты все-таки объясни по-человечески— почему? — не унимался Тимоха. — Мы же тут не чужие люди.

— По-человечески? — Антон прикурил, повернулся на бок и свесил руку с зажженной сигаретой через прутья решетки. — Хорошо, только потом не обижайся.

— А чего мне обижаться-то? — Тимоха снова лег на брезент. — Ну, так почему?

— Ну, в общем, как бы так поточнее выразиться… Просто иногда мне кажется, что я для чего-то другого родился…

— О! Посмотрите на него! — усмехнулся Тимоха. — И для чего же ты, интересно, родился?

— Спроси что-нибудь полегче. Откуда я знаю?

Тимоха снова приподнялся:

— А мы, по-твоему, для этого, что ли, родились — чтобы вышки красить?

— Ну вот, обиделся…

— Да не обиделся я, на дураков не обижаются, — заверил Тимоха, хотя в его голосе чувствовалось недовольство. — Нет, ты скажи, для чего мы вот, например, с Сэмом, родились?

— Ты меня об этом спрашиваешь?

Тимоха задумался и на какое-то время замолчал. Антон несколько раз глубоко затянулся и выбросил окурок.

— Но кто-то ведь должен всем этим заниматься! — воскликнул наконец Тимоха.

— Я говорю только о себе, — устало отозвался Антон. — Запах пентафталевой эмали мешает мне воспринимать жизнь как таинственное и волшебное приключение.

— Ну, знаешь…

— Антонио прав, — сказал Сэм. — Давно пора что-то менять. Посмотри на себя — ты постарел на этой работе…

Антон уже не первый раз сцепился с Тимохой на эту тему. Здесь, на Западной Украине, на этой облезлой ретрансляторной вышке собрались одни неудачники — каждый на свой лад. Те, кто по разным причинам не вписался в эту новую сладкую жизнь. Хотя вряд ли кто-нибудь признался бы в этом даже самому себе. И особенно Тимоха, который все время пребывал в состоянии легкой эйфории и совершенно искренне был уверен, что у него все отлично. Два литра пива и маленькая водки каждый вечер делали его практически неуязвимым…

Высотные работы давно уже перестали быть экзотикой, а заодно и предметом восхищения экзальтированных девушек. Еще лет десять назад, увидев в городе человека на веревке, Антон на пятьдесят процентов был уверен, что знает его лично, а на другие пятьдесят — что у них есть общие знакомые. Промышленный альпинизм — он терпеть не мог это словосочетание — был лишь удобным способом хапнуть денег и свалить в горы. Или в Крым. Или еще куда-нибудь. В конце концов, просто заняться тем, чего хочется. За два месяца можно было обеспечить себя на год, благо нужно было совсем немного: тарелка супа, хорошая книжка, пачка сигарет. И билет на самолет — с серебристым крылом.

Это затягивало. Как затягивает водоворот на реке…

Но как-то незаметно зарабатываемые деньги из бешеных стали очень средними, свободного времени оставалось все меньше и жизнь превратилась в бесконечную череду халтур, каждую из которой Антон считал последней. И все они постепенно превратились в работяг. Смириться с этим было непросто…

Вот, к примеру, Сэм.

Еще совсем недавно Сэма регулярно поминали во всевозможных рейтингах, он был всяческим чемпионом, его приглашали в престижные экспедиции. К сорока годам Сэм научился многим полезным и нужным для жизни вещам: отлично лазал по льду, за полминуты бил шлямбурный крюк, спокойно и уверенно проходил скальные отвесы, неделю мог жить без кислорода на высоте восемь тысяч метров.

Он красиво играл. И немного заигрался.

Чем успешнее шли дела Сэма в горах, тем хуже было в миру. Устраиваться на постоянную работу не имело смысла. Попытки завести свое дело терпели крах. Только начинало что-то вырисовываться, как пора уже было паковать чемоданы. И все летело к чертям. А промальп, как верный пес, преданно ждал у дверей дома…

Сами экспедиции денег тоже не приносили. Если удавалось выйти в нули, то это было уже почти чудом. Антон видел как-то по телевизору интервью с Сэмом. Среди прочего корреспондентка спросила его, платят ли деньги за восхождения.

— Еще бы! — уверенно произнес Сэм.

— А сколько, если не секрет?

— Доллар — метр! — хвастливо заявил он.

В глазах корреспондентки появилось напряжение — она считала в уме.

— Вверх идешь — получаешь, — усложнил ей задачу Сэм, — вниз идешь — отдаешь…

Хотя однажды жизнь все-таки повернулась к Сэму передом, и ему чуть было не удалось совместить приятное с полезным. Его наняли в качестве эксперта в одну московскую фирму, которая решила заняться производством оборудования для всяких экстремальных развлечений, все больше входивших в моду. Сэм должен был испытывать альпинистское снаряжение и давать ему оценку. А в дальнейшем возможно и рекламировать его. Он был почти что счастлив. Однако музыка играла недолго. Вернувшись из первой же испытательной экспедиции, бескомпромиссный Сэм абсолютно все раскритиковал. Причем в обычной для себя манере — не взирая на лица и не выбирая выражений. И контракт с ним расторгли. Генерального директора взбесила фраза «Такими ледорубами только Троцкого убивать».

И вскоре Сэм стал немного побухивать, но так, без фанатизма…

Были уже сумерки, когда позвонил Юрочка и туманно намекнул, что видимо задержится. Для удобства они все тут переключились на местную сеть, потому что обещанные рации Толстый так и не прислал. Мобильника не было только у Антона — он всерьез решил оборвать связь с миром.

— А что мы жрать будем? — спросил Сэм нежным голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Юрочка что-то отвечал, и Тимоха попросил включить громкую связь.

— В нашем обществе изобилия мы подвергаемся опасности переесть, — зазвучал в эфире довольный голос Юрочки, и рядом с ним отчетливо послышался женский смех. — Поэтому надо сокращать часы пребывания за столом, чтобы посвятить освободившееся время занятиям любовной игрой.

— Скотина, — прокомментировал Тимоха.

Похоже, ослабевший было на германщине Юрочкин «Декамерон» вновь набирал силу.

— Ты узнал об этом из украинской конституции? — невозмутимо поинтересовался Сэм.

— Это «Дао любви», старик, — в трубке опять раздался женский смех и потом снова голос Юрочки — полушепотом, видимо он прикрывал трубку рукой. — Ты бы ее видел! Она богиня, старик. Мадонна…

И уже в полный голос:

— А о еде не беспокойтесь. Я достану вам ящик настоящих французских сардин.

— Подонок, — сказал Тимоха, — Штирлиц хренов.

Тут в мобильнике что-то зафонило, и слышимость пропала. Проблемы со связью были здесь в порядке вещей, и вышка, на которой они торчали уже почти полгода, должна была отчасти эту проблему решить.

— Небось, какая-нибудь шмара, — пробурчал Тимоха.

Возникла пауза. Каждый думал о том, где и как в надвигающейся ночи достать еды и питья.

— А я, кажется, догадываюсь, что он подарит Людке, — Сэм убрал телефон в клапан комбинезона.

— Триппер? — сказал Антон.

— Ты знал! — засмеялся Сэм.

Уже начало стремительно темнеть, и в городке зажглись первые огни. Огни небольшого города, как называл их Антон. И тут Тимоха проявил не свойственное для себя мужество и сказал, что пойдет на хутор. В одном из дворов приторговывали водкой — для местных алкашей и соседских дачников. И Тимоха время от времени пользовался их услугами.

— Попроси хотя бы хлеба! — взмолился Сэм.

— Попробую, — сурово ответил Тимоха. — Хотя ничего не обещаю…

Хутор находился за небольшим холмом, в противоположной от города стороне. Какое-то время Тимоха еще маячил темным пятном на белой проселочной дороге, но потом стало совсем черно. Ни о каких сборах речи уже не было. Но уходить вниз тоже не хотелось. Свежий ветерок принес долгожданную прохладу. Городок весело мерцал огнями, за рекой двигался разноцветным пунктиром пассажирский поезд.

Какое-то время лежали молча. Антон одну за другой зажигал спички и кидал вниз. Не долетая до земли, они гасли.

— И что будешь делать? — нарушил тишину Сэм.

— Не знаю, — сказал Антон.

— А жить на что?

— Хороший вопрос…

Действительно — на что жить? И где жить? Но сейчас Антон не хотел об этом думать…

— Ну, а все-таки — надо же чем-то заниматься?

— На фабрику пойду, — сказал Антон. — Пусть меня научат.

— На какую еще фабрику?

— На фабрику грез.

— Что, Тонино, — Сэм заворочался в темноте, устраиваясь поудобнее, — слава Феллини не дает покоя?

Антон обернулся в его сторону:

— А кто это такой — Слава Феллини?

Сэм засмеялся…

— И про что же будет твое кино? — спросил чуть погодя.

— А ты угадай.

— Наверное, про любовь? — улыбнулся Сэм.

— Да, Сэм, про любовь, — Антон чиркнул спичкой, но не бросил. Держа ее в пальцах, смотрел, как язычок пламени разгорелся и почти сразу же потух. — А еще про кровь…

— Нет, правда. О чем ты хочешь снимать?

— Да про вас, про уродов.

— Неужели ты думаешь, что кому-то будет интересно про нас смотреть?

— Ну, во-первых, мне самому.

— А во-вторых?

— Не знаю. Может, и найдется еще пара-тройка душевных калек…

Помолчали.

— И сколько тебе на это нужно? — спросил Сэм.

— Миллион.

— Миллион чего?

— Да чего угодно. Хоть дохлых кошек.

— Сочувствую, — серьезно сказал Сэм.

Тимоха тоже куда-то пропал. Прошел уже почти час, как он ушел, а до хутора было минут пятнадцать нога за ногу. Антон покричал немного в темноту, но ответа не было. И тогда Сэм поднялся и сказал, что ему все надоело и он идет к сторожам на бахчу — за самогоном.

— Тебе не кажется, что мы деградируем? — спросил Антон.

— В каком смысле?

— В алкогольном. Сначала хотели вина, потом водки. Теперь вот до самогона докатились…

— Возможно, — отозвался Сэм из темноты.

В свою очередь Антон попросил Сэма прихватить арбузов.

Луна куда-то делась, и двигаться приходилось на ощупь. Сэм пошарил под брезентом и отыскал налобный фонарь. Тот еле горел, но он все равно его нацепил.

— Раньше я спускался вниз за едой и женщинами, — печально процитировал он напоследок. — Теперь только за едой…

Какое-то время было слышно, как стучат по перекладинам его кованые ботинки, потом тусклый свет фонарика мелькнул среди деревьев, и, наконец, Сэм тоже исчез в ночи.

Антон перевернулся на спину и посмотрел в небо. Хорошо было вот так лежать, смотреть на звезды и ни о чем не думать. Хотя совсем ни о чем не получалось. Вон Полярная звезда — там дом. Прямо перед глазами — Млечный Путь. Не такой яркий, конечно, как в Азии, но все-таки…

Все эти уходы поодиночке в темноту подозрительно смахивали на легенду о Джантуганском мальчике.

Легенда такая: четыре альпиниста попали на Кавказе, на горе Джантуган, в страшную бурю. Решили переждать непогоду в снежной пещере. И вот ночью им послышался странный звук. Как будто где-то совсем рядом плакал ребенок. Плач был настолько душераздирающим, что вскоре один из них не выдержал и пошел на зов мальчика. И плач, наконец, затих. А мужчина почему-то все не возвращался. Час проходил за часом, а его все не было. Он исчез. И через некоторое время плач опять возобновился… И тогда искать мальчика ушел второй мужчина. Когда же и он не вернулся, то в метель ушел третий. Если верить легенде, то последний — обезумевший и поседевший за одну ночь — наутро спустился к людям…

Раздавшиеся в районе бахчи выстрелы вернули Антона к действительности. Пора было спускаться и предпринимать какие-то действия. Уже внизу, около вагончика, он услышал приближающиеся по дороге голоса. Сэм и Тимоха возвращались вместе. Фонарик Сэма окончательно сдох. По поводу выстрелов он, нервно посмеиваясь, сказал, что в следующий раз нужно сначала покупать самогон, а уже потом брать арбузы. А не наоборот…

Антон с Тимохой натащили сухой лозы и запалили костер. Сэм нарезал хлеб и арбузы, сходил в вагончик за чашками. Водку решили пока убрать — до лучших времен, как сказал Тимоха. Юрочки все не было…

Воздействие самогона на истощенный организм было стремительным. Уже после второй чашки наступила какая-то прозрачная ясность в вопросах устройства мироздания, и Антон подумал, что раз уж решено навсегда покончить с физическим трудом, то хорошо бы как-то обозначить этот рубеж. То есть совершить некий ритуал, произвести какое-то публичное торжественное действие, которое подвело бы черту под всей прежней неудавшейся жизнью. Короче говоря, он решил сжечь одежду, в которой работал…

— И какой смысл? — спросил Тимоха, аккуратно сплевывая арбузные косточки.

— Антон сказал, что это будет что-то вроде сожжения лягушачьей шкуры.

— То есть?

— Ты детям сказки перед сном читаешь?

— Ну, — насторожился Тимоха.

— «Царевну-лягушку» помнишь?

— Слабо, — признался тот.

— Все очень просто, сейчас объясню, — Антон насадил кусок хлеба на длинный прут арматуры и сунул в огонь. — Иван-царевич вел двойную жизнь. По будням жил с лягушкой, а по выходным и праздникам — с царевной. И никого из троих это не устраивало.

— Так ты про Маринку, что ли? — уточнил Тимоха. — Любовный треугольник?

Сэм засмеялся.

— При чем тут Марина? — занервничал Антон. — Я про себя. Мне надоело по будням быть лягушкой, а царевной — в свободное от лягушки время.

— Так она сама, что ли, сжигала свою шкуру?

— Да какая разница? — Антон поплевал на пальцы и стащил хлеб с арматурины. — Иван-царевич сжигал. Царевна — это метафора. Образ его раздвоенности.

— Ты меня не путай, — Тимоха бросил корку в огонь, — налей-ка лучше.

Он протянул Антону чашку, и тот наполнил ее до краев.

— Но он, кажется, немного поторопился, ваш царевич, — заметил Сэм. — Искал потом царевну за тридевять земель. В тридесятом царстве…

— А и плевать, — почему-то сказал Тимоха…

Куртку Антон не нашел, а вот штаны принес и поставил на крышку мусорного бака. Именно поставил — такое количество краски на них было. В отблесках костра они смотрелись грозно — как монумент.

И тогда Тимоха вдруг заявил, что эти штаны нельзя сжигать.

— Надо отправить их в Больцано. В Зигмундскрон, — сказал он.

Антон с Сэмом засмеялись…

Больцано — столица Южного Тироля, а Зигмундскрон — замок на горе Монте-Рита, где альпинист номер один Райнхольд Месснер создал музей альпинизма. «Музей в облаках», как называют его журналисты.

Когда речь заходит о Месснере, Тимоха всегда оживляется. У него свои отношения с Райнхольдом — как он панибратски его называет. Дело в том, что Тимоха — единственный в стране, а скорей всего и в мире, человек, у которого есть характеристика за личной подписью восходителя всех времен. Это довольно известная история. Благодаря ей раздолбая Тимоху знают многие…

А получилось это так. В середине восьмидесятых Тимоха был бройлером. Вообще-то, бройлерными тогда назывался особый вид куриц, точнее цыплят, которым давали какой-то специальный корм, благодаря которому они за считанные дни раздувались в огромных жирных птиц. Тимохино же бройлерство заключалось в том, что за одну майскую неделю в горах Памиро-Алая он из обычного новичка, перескочив сразу две ступени, сделался разрядником. В традиционном советском альпинизме на это уходило два года. В первое лето нужно было провести двадцать дней в альплагере: прослушать курс лекций, пройти занятия, сходить в небольшой поход и, совершив наконец несложное восхождение, стать альпинистом СССР. В следующее лето — опять лагерь, опять лекции и занятия, еще четыре восхождения, и вот ты уже немного спортсмен… Тимоха стал одним из первых, кому удалось на кривой козе объехать незыблемый закон плавности спортивного роста. Поэтому когда ранним июльским утром изможденный заваленной экзаменационной сессией Тимоха отдал свои документы начальнику учебной части лагеря «Адыл-су», на него посмотрели с подозрением. А после того как он с большим трудом отжался четыре раза, упал с турника и продемонстрировал полную неспособность держать «пистолетик», его показательно отстранили от восхождений.

Именно в тот свой выезд Тимоха на всю оставшуюся жизнь возненавидел систему альпинистских лагерей — считал ее бесовским порождением и называл «Архипелаг альплаг».

Через пару недель ему все-таки разрешили выйти в высокогорную зону, но неудачи продолжали преследовать его. Для начала он проспал свое дежурство, и намеченное на этот день восхождение пришлось отменить. Товарищи по отделению чуть не побили его за это. А потом Тимоха опрокинул горящий примус с кипящим супом, ошпарив инструктора и спалив дотла продовольственный шатер. И был окончательно и бесповоротно списан…

К этому моменту Райнхольд Месснер уже совершил первое в истории человечества одиночное восхождение на Эверест, первым в истории покорил все четырнадцать восьмитысячников и был настоящей звездой мирового класса. На Кавказе он хотел подняться на Эльбрус, но погода что-то не заладилась. И пока что он просто гулял внизу, в сопровождении переводчика.

— И тут они встретились. Не могли не встретиться — как обычно подчеркивал Тимоха…

Оставаться в лагере не было смысла. Тимоха собрал вещи и приготовился к отъезду. Автобус в Минеральные Воды был через час. Командира своего отряда он нашел в столовой и через пять минут вышел оттуда, злой на весь мир, с короткой, но емкой характеристикой в «Книжке альпиниста». Можно было ехать домой.

Он немного постоял на крыльце. В лагере было сонно и тихо — почти все ушли наверх. Несколько участников, сидя за дощатым столом, заполняли маршрутные листы. Парочка стажеров резалась в настольный теннис. Из открытого окна радиорубки доносился смех. Докторша загорала на скамейке с книжкой в руках. Шмель тяжело облетал розы на клумбе.

Тут кто-то заорал: «Месснер!», и всех как ветром сдуло.

Повинуясь инстинкту толпы, Тимоха тоже пошел следом. На центральной аллее, у доски почета с выцветшими фотографиями чабанов, небольшая толпа окружала симпатичного длинноволосого бородатого мужика. Никто ничего не говорил, все просто стояли и молча пялились на него. Месснер был почему-то один, без переводчика, поэтому тоже молчал, добродушно сверкая белозубой западной улыбкой. Тимоха подошел и скромно встал за спинами. В первом ряду он заметил Жужу из Корабелки — в руках она держала лист бумаги, конверт и ручку. Наверное, письмо писала, да так и схватила все с собой…

И тут Тимоху осенило. Он уверенно потеснил впереди стоявших, подошел к Жужу, молча вынул из ее руки шариковую ручку, раскрыл «Книжку альпиниста» на только что полученной записи и подошел к Месснеру. Потом также молча протянул ему сначала книжку, а потом и ручку…

«До сих пор для меня загадка, какой смысл в автографах. За один перерыв я даю их столько, что болят пальцы. Отказаться невозможно, этого бы никто не понял, а каждый раз говорить о бессмысленности своей подписи слишком утомительно. Чувствую себя цирковой лошадью».

Эту жалобу Месснера Тимоха прочел только спустя два года. А пока что цирковая лошадь виртуозно продемонстрировала свой обычный номер. Тут как раз вернулся переводчик, и они с Месснером пошли дальше. Также без слов Тимоха вложил ручку обратно в ладонь Жужу. Потом отошел в сторону и внимательно осмотрел полученный результат. «Плохо подготовлен физически и технически, — каллиграфическим почерком было написано на развороте. — Ленив. Невнимателен. На биваке пассивен. Дальнейшие занятия альпинизмом не рекомендуются». Размашистая подпись в углу гласила: Месснер…

После этого Тимоха на долгое время стал настоящим фанатом Месснера. Развесил по стенам его фотографии, добывал книги и статьи о нем, назвал Райнхольдом кота, даже пошел на курсы итальянского, хотя потом выяснилось, что Месснер говорит на немецком.

Из какого-то интервью он выудил фразу Месснера «Раньше я бегал в гору, но теперь предпочитаю ходить на природном здоровье», которую тут же взял на вооружение, особенно ее вторую часть. В результате чего и родилось известное выражение «Сходить по Месснеру», поначалу означавшее всего лишь новый вид тренировки. Но спустя некоторое время — скорее всего от частого употребления к месту и не к месту — смысл этого выражения сильно трансформировался, и «Сходить по Месснеру» вытеснило популярное в альпинистских кругах «Сходить на Шхельду», которое взялось вообще непонятно откуда и когда-то давно заменило древнерусское «Сходить до ветру». Бедняга Месснер и не подозревал, как часто поминают в России его имя…

Тем временем штаны все-таки упали. Антон установил их снова и подпер для надежности обломком доски. Это действительно был экспонат. Памятник нашей действительности…

Антон никогда не пользовался спецодеждой. Вынужденный быть рабочим по сути, он избегал быть им по форме. И для не очень грязной работы брал свою обычную городскую одежду, в которой запросто можно было пойти, например, в театр или филармонию. Каждый раз он давал себе слово, что вот сейчас окончательно ее добьет и купит, наконец, новые брюки, новую рубашку и новую куртку. Но после стирки смотрел — а вроде ничего еще. Надевал — и хоть снова иди в театр. Но в этот раз нужно было красить, и он опять достал из чулана это чудо…

Вообще-то советская легкая промышленность не баловала альпинистов. Рыбацкие негнущиеся веревки, чудовищные обвязки, в которых неудобно было даже стоять, калечившие ноги отечественные вибрамы, бесформенные рюкзаки, уродовавшие позвоночник, — вот нехитрый набор, который она могла предложить. Хотя это и противоречило негласному утверждению, что до тех пор, пока три тысячи километров границы с Китаем проходит по горам, альпинизм в СССР будет процветать. И вот, под занавес, она наконец-то разродилась восходительскими штанами…

Это было что-то среднее между солдатским галифе, рабочим полукомбинезоном и скафандром водолаза: толстый негнущийся брезент цвета хаки, металлические молнии и стальные заклепки. В таких штанах удобно было выходить в открытый космос. Совершать в них горовосхождения было проблематично. Федерация выдала их всем, кто должен был ехать на первенство Союза. Но Союз неожиданно развалился, и первенство не состоялось…

Зато в новой российской действительности они неожиданно пришлись как нельзя кстати. И теперь заслуженно возвышались на своем импровизированном пьедестале. Так и не побывавшие в горах— зато объехавшие полстраны в бессчетном количестве халтур и покрывшиеся таким слоем краски, что перед каждой новой работой их приходилось топтать ногами — иначе надеть штаны было попросту невозможно…

Наконец, Антон поднялся. Нетвердо держась на ногах, собрал валявшиеся вокруг масляные тряпки, картонные коробки и газеты и швырнул все это в огонь. Потом кинул туда же всю оставшуюся лозу, поворошил обрезком металлической трубы и, дождавшись момента, когда костер взвился до небес, бросил в него штаны. Ему действительно хотелось покончить со всем этим. Хватит…

Потом Антон налил себе полную чашку самогона и стоя выпил.

— Мне стали слишком малы твои тертые джинсы, — грустно сказал он…

Дальнейшее Антон помнил смутно — так, какие-то вспышки. Кажется, Тимоха сказал, что лучшие времена уже наступили. И, видимо, сходил за водкой. Потом Сэм заявил, что начал видеть в темноте и сейчас пойдет за виноградом. Тимоха вроде бы его отговаривал: охрана, мол, будут стрелять, к тому же виноград уже давно собран. Но Сэм настаивал, что охраняют только бахчу, и пропал. Потом он появился — почему-то весь мокрый, волоча за собой холщовый мешок. Вывалил содержимое на землю — и, правда, виноград…

Проснулся Антон от холода. Он лежал на мокром от росы Тимохином спальнике. Вокруг был туман. Сам Тимоха покачивался в гамаке и курил. Сэма не было видно. Голова была ясная, но тело совершенно разбито. Подниматься не хотелось. Антон привстал на четвереньки, расстегнул молнию, забрался в мешок и снова лег. Было очень тихо. Туман двигался неравномерно; опоры вышки, деревья, кусты будто плыли сквозь легкое белое облако. Антон повернулся набок. На цветочном лугу немного развиднелось, и на мгновение он увидел аиста. Тот стоял в высокой траве, неподвижно склонив голову…

Сэм появился из вагончика с зубной щеткой в руках — свежий и бодрый. Все-таки чемпионская закалка. По пути зачерпнул воды из бочки, подошел к костру и стал методично чистить зубы. Потом прополоскал рот и сплюнул на серые угли. Штаны так и не сгорели полностью — дотлевавшие куски брезента, с молниями и заклепками, еще дымились на пепелище.

— А все-таки невозможно до конца расстаться со своим прошлым, — мрачно пошутил Сэм…

Пока поднимались на вышку, туман рассеялся и стало ощутимо припекать. Спускать барахло на себе уже не было времени. Поэтому все, что было можно, просто скидывали вниз. Вскоре Тимоха разглядел на дороге Юрочку. Тот шел медленно, с остановками. Потом свернул к винограднику и лег на землю. Минут через десять поднялся и двинулся дальше. Когда он наконец выбрался на площадку, все вещи были уже сброшены. Вечнозеленый Юрочка выглядел довольно бледно. В своих круглых черных очках он напоминал кота Базилио. Для более полного сходства не хватало только белой трости. Он устало облокотился на перила и бессильно уронил голову на руки.

— Ты как раз вовремя, — сказал Сэм.

Юрочка не реагировал и вообще не подавал никаких признаков жизни. Только еле слышно сопел.

— Ну что, — спросил Антон сочувственно, — как она, богиня?

— Мадонна, — уточнил Тимоха.

Юрочка тяжело приподнял голову и взглянул на Тимоху. Черные очки блеснули на солнце.

— Ничего нового, старик, — бесцветным голосом проговорил он. — Все та же мокрая дыра…

В полдень тормознули совхозную полуторку. Сидевшие в кузове хуторские женщины потеснились, оттащив к ногам свои узлы. Юрочка сразу же обнял свой рюкзак и устало ткнулся в него лицом. Антон привалился спиной к заднему борту. Тимоха и Сэм старались держаться ровно, но на фоне пышущих здоровьем хохлушек даже атлетически сложенный Сэм выглядел заморышем.

Женщины постарше смотрели в упор. В их глазах читалась смесь жалости, брезгливости и какого-то этнографического любопытства. Молодые девчонки, лузгавшие семечки, наоборот посматривали с интересом, но как-то искоса — робко и осторожно.

— До дому? — спросила чернобровая, похожая на цыганку женщина.

— Да, — сказал Сэм. — На родину…

Машина тронулась, и женщины затянули прерванную песню. Это была длинная и мелодичная украинская песня, слов которой Антон не понимал. Машину сильно качало на ухабах, справа и слева шли бесконечные виноградники. Потом хуторские спели еще одну песню. Когда же и эта песня закончилась, чернобровая женщина усмехнулась и хитро глянула на соседок.

— Ну, а теперь нехай москали заспивают свои москальские песни! — вызывающе сказала она и посмотрела на Сэма.

Сэм никак не отреагировал на этот призыв — кажется, он спал сидя. Тимоха напрягся и втянул голову в плечи. Антон искоса глянул в их сторону. У одного фамилия Кобахидзе, у другого Хартыкайнен. Ни хрена себе москали! А лежавший мордой в клапане Юрочка так и вообще давно уже был германским бюргером. Жителем города Бремен.

Машину сильно тряхнуло, Юрочка поднял голову и с недоумением посмотрел вокруг. На щеке у него отпечатался след от металлической пряжки…

Он уехал неожиданно для всех, когда Людка вдруг оказалась немкой. В Бремене они отдали детей в школу, купили машину. Людка устроилась на работу, а Юрочка все что-то тянул. В Германии ему не нравилось.

— Скучно, — жаловался он в письмах.

И через пару лет стал наезжать на работу в Россию… Даже язык он учил лениво — продавцы в магазинах его не понимали, он их тоже. Там, в Германии, Юрочка вдруг стал патриотом России. Читал только российские газеты, смотрел исключительно российские фильмы.

— В гривнах вся сила мира, брат, — говорил он, когда они с Антоном ходили в украинский обменник.

В тоже время возвращаться назад он не собирался: в Германии проще было получать визы. Там он увлекся дайвингом, по несколько раз в год ездил к морям и океанам…

Машину снова тряхнуло. Сэм тоже очнулся и посмотрел на часы.

Одна из девчонок протянула Юрочке горсть семечек. Он глянул сначала на протянутую ладонь, потом на саму девушку.

— Да нет уж, спасибо…

— А чого? — удивилась она и передвинула семечки Сэму.

Сэм подставил руку, и она высыпала их ему.

— Что она сказала? — Юрочка повернулся к Тимохе.

— Я не понял, — сказал Тимоха.

— Вай нот, — перевел Сэм.

— Съесть стакан семечек — все равно, что вылизать метр асфальта, — пробурчал Юрочка.

— Ну и зря, — Тимоха тоже взял у Сэма несколько семян.

— Что русскому здорово, то немцу смерть, — сказал Сэм…

Кофе был выпит. Антон поблагодарил женщину за стойкой и пожелал ей удачи.

Уже заметно посветлело, но фонари еще продолжали гореть. Площадь у «Заневского Каскада» была непривычно пустой. Возле продовольственного ларька разгружали машину с пивом. Таджики в ярких жилетах мели тротуары. Устало мерцала реклама игорного клуба. Маршруток еще не было.

Из-за поворота выехал пустой троллейбус. Антон прибавил шагу. Чувствуя, что не успевает, побежал. Водитель немного притормозил и открыл заднюю дверь. Антон на ходу запрыгнул в салон, прошел в середину и сел на холодное пластмассовое кресло.

Запотевшее окно делало привычный пейзаж каким-то нереальным. Антон с трудом узнавал знакомые места. Он протер стекло рукой, но стало только хуже. Слева шли бесконечные металлические гаражи. Справа пустырь, трубы бывшего химзавода. На полуразрушенном кирпичном заборе мелькнула надпись «Капитализм — дерьмо». Потом был новый путепровод, и сразу же за ним — родной до боли спальный район.

А вот и провал между хрущевками, за которыми — чуть в глубине, почти скрытая деревьями — его кирпичная точка. Четыре окна на верхнем этаже были темные — еще спят, наверное. Антон против воли, как прикованный, смотрел на свои окна, пока их не заслонила стена девятиэтажки. Было очень странно проезжать вот так, мимо собственного дома, когда раньше ты миллион раз выходил на этой остановке…

За эти полгода Марина ни разу ему не написала. Он, естественно, тоже. Хотя чего уж тут естественного…

Антон отвернулся и стал глядеть в другую сторону. Злости не было. Но и доброты тоже. Не было ненависти и не было любви. Даже обиды уже не было. Только печаль и опустошенность.

Может, именно так и бывает после смерти? Каким-нибудь ранним осенним утром на улице промозгло и сыро — а в твоей квартире уютно и тепло. Там все в точности так же, как было при тебе, — карта мира на стене, фотографии друзей, гитара, одежда в шкафу. Жена и дочка мирно спят в своих постелях. А ты едешь мимо в дребезжащем и холодном троллейбусе и с непривычной ясностью понимаешь, что никогда уже больше не зайдешь в свой дом, не снимешь с полки любимую книжку, не погладишь собаку… Это только в стародавние времена часовой всех времен переправлял мертвецов на лодке. Сейчас-то уж вряд ли так. Пропускная способность маленькая…

Троллейбус въехал на мост, и за окном показалась черная вода в гранитных берегах. Нет, Стикс еще не замерз… А Харона закрывала реклама зубной пасты «Дентал плюс». Улыбающаяся девушка с идеальным прикусом демонстрировала изящный тюбик. Всю эту красоту венчал слоган «Забудь про кариес!» Хорошая, кстати, надпись на могиле…

Антон вспомнил, как Юрочка, упившись на отвальной по поводу своего отбытия в Германию, кричал:

— Геморрой побежден, у ангины нет шансов, у гриппа нет будущего — мне больше нечего делать в этой стране!..

Троллейбус спустился на левый берег и резво покатил по широкому бульвару мимо помпезных сталинских построек. Свинцовые тучи низко висели над плоскими крышами. Машин было мало, людей еще меньше…

Антон сошел возле булочной. Аид — край вечной тьмы — принял его как родного.

Немного потеплело.

Коротким путем, через дворы и заброшенный стадион, Антон вышел к трехэтажному особняку довоенной постройки. Похоже, здесь тоже еще спали. Хотя «Пежо» возле парадной уже не было.

Он перебрался на огороженную кустами детскую площадку. Чтобы туда попасть, пришлось форсировать огромную лужу, в которую для удобства были положены кирпичи и принесенная с помойки картонная дверь, уже порядком размокшая.

Антон сел на изрезанные витиеватыми иероглифами качели и огляделся. Карусель была сломана, бетонная урна опрокинута набок. В песочнице лежали окурки, сплющенные пивные банки и порванный резиновый мяч. На все это равнодушно взирал пустыми глазницами двухметровый гипсовый Абрам с отбитым носом и раскрашенными помадой губами.

В этой песочнице Антон играл почти до самой школы — детскую площадку было хорошо видно из окон квартиры, где они тогда жили и где теперь жила его сестра. И все эти семь лет он бессчетное количество раз пытался отломать таинственную штуковину, на которую опирался покрашенный серебрянкой дядя — то ли ружье, то ли палку, то ли какой-то длинный молоток. Сейчас-то ее уже не было, этой штуковины. Давно вырвали с корнем. Остались только огрызки металлических прутьев, на которых она держалась…

В первую зимнюю сессию, когда Дрюня ночевал у него перед экзаменом по теории архитектуры, они сидели на кухне.

— О, а это кто? — удивился рассеянно смотревший в окно Дрюня, разглядевший в бушующей метели темный силуэт, освещенный качающимся фонарем.

— А это первый в стране заслуженный мастер спорта по альпинизму, — сказал Антон.

Дрюня решил, что Антон его разыгрывает.

— Какие уж тут шутки. Это, Дрюня, спина Крыленко сквозь пургу видна.

Антон принес ему книжку «В заоблачные выси», и теория архитектуры пошла прахом. Дрюня от души веселился и полночи цитировал солдата революции, большевика ленинской гвардии, организатора первых революционных трибуналов, прокурора республики, наркома юстиции и государственного обвинителя, именем которого была названа улица Антонова детства.

Из этой же книжки Дрюня узнал, что подпольная кличка «этого замечательного, жизнерадостного и душевного человека» была Абрам и что «на лацкане этого организатора и участника первых памирских экспедиций всегда можно было видеть значки "ГТО" и "Альпинист СССР"».

В общем, Дрюня был под впечатлением. После этого где-нибудь у черта на рогах, в каком-нибудь отдаленном и труднодоступном горном районе, когда все лежали едва живые на очередном сумасшедшем подходе, частенько раздавался его голос.

— Николай Васильевич, откуда у вас берутся силы, чтобы прокладывать путь в этом зыбучем снегу? — вопрошал Дрюня.

И сам же отвечал:

— Представьте, что перед вами залегла белогвардейская цепь. В атаку пошли коммунисты и комсомольцы. Опрокинут они врага, обратят его в бегство — значит, приблизят победу революции. Не преодолеют — все погибло. Думайте постоянно об этом, и у вас в жизни всегда хватит сил, чтобы взять любой, даже самый тяжелый рубеж…

Легкое покачивание и монотонный скрип качелей убаюкивали — так и заснуть недолго. А там, глядишь, и замерзнуть насмерть. Антон забрался на сиденье с ногами, и качели сильно накренились. Сидеть на спинке было неудобно, можно было легко потерять хрупкое равновесие и свалиться в грязь. Герман Буль, когда замерзал на Нангапарбате, тоже нашел качающуюся плиту и простоял на ней всю ночь, чтобы не уснуть…

Наконец зажегся свет на кухне. Антон аккуратно выбрался обратно на сушу и постучал в окно на первом этаже.

В альпинизм Антон попал в пятнадцать лет. Его привела туда сестра. До этого были три с половиной класса музыкальной школы, театральная студия, несколько занятий мотокроссом и несколько приводов в милицию.

Родители видели в этом движение по нисходящей. Более того — стремительное падение. Преподавательница по классу фортепьяно, кстати, тоже.

— Душу на мотор променял, — укоризненно бросила она, случайно встретив Антона в гастрономе.

Чтобы остановить деградацию, созвали небольшой семейный совет, на котором Антон отсутствовал по причине все того же мотокросса. На повестке стояли два основных русских вопроса: кто виноват и что делать. Причем ответ на первый был заранее известен…

Неожиданно для всех Наталья предложила альпинистскую секцию, в которую ходила сама. С ее стороны это был настоящий подвиг, потому что девушки ее возраста обычно держали младших братьев на расстоянии выстрела — чтобы не путались под ногами и не мешали крутить романы с мальчиками. Привести брата в студенческую компанию было позором. Все равно, как если бы бабушка провожала тебя на ночную дискотеку…

Когда же пропахший куревом и бензином Антон заявился наконец домой, ему было сделано предложение, от которого он — прямо как Марлон Брандо — не смог отказаться. Теперь хоть какая-то часть его свободного времени должна была проходить под надзором. Родители Антона еще долго воспринимали альпинизм как вынужденную альтернативу колонии для несовершеннолетних…

На следующий же вечер Антон вышел на Техноложке и, сверяясь с нарисованной специально для него схемой, перешел дорогу. Здание строительного института выглядело солидно. Орден Трудового Красного Знамени угрожающе нависал над входом.

Антон зашел внутрь. Внизу был просторный холл, по центру которого стоял огромный бюст Ленина. Две лестницы — слева и справа — вели на балюстраду второго этажа. Антон, озираясь по сторонам, поднялся наверх. Здесь было довольно темно, в продолговатых нишах белели статуи Аполлона и Венеры…

В коридоре у спортзала было пусто. Он приоткрыл дверь и заглянул внутрь. В дальнем углу разминались гимнастки, зеленый дощатый пол был расчерчен желтыми кругами, пара баскетбольных колец свисала с потолка, вдоль правой стороны тянулась шведская стенка. Антон аккуратно прикрыл дверь, отошел в сторону и залез на высокий подоконник. Окно выходило во двор-колодец. На другой стороне колодца была видна учебная архитектурная мастерская, студенты что-то рисовали на белых листах ватмана… Мимо Антона прошел высокий солидный мужчина со шкиперской бородкой. Антон занервничал — в школе уже давно согнали бы на пол, но мужчина даже не обратил на него внимания. Тогда Антон устроился поудобнее, и тут на противоположной стене увидел стенд. Крупными буквами сверху было написано: «Альпинизм»…

Про альпинизм Антон ничего не знал. Крошечная фотография и несколько строчек из детской книжки «Путешествие в страну Спортландия» не прояснили ситуацию.

У друзей и одноклассников все было понятно: они ходили в какие-то кружки, в любой из которых мог записаться и сам Антон. Боб собирал рефлекторный телескоп, у Шивы был желтый пояс по каратэ, Илюша двигал фишки и был почти гроссмейстером.

Здесь же все было таинственно и загадочно — для школьников не существовало кружков с таким названием. Это было «только для взрослых», что-то запретное и манящее из большого мира…

Антон спрыгнул на пол и подошел к стенду. Дрожь первооткрывателя охватила его. Сейчас завеса приоткроется, и он узнает, что ждет его в будущем…

Прямо под заголовком шел такой текст: «Альпинисты — материально не обеспеченные люди свободных профессий, ведущие легкомысленный и беспорядочный образ жизни. Узкий индивидуализм и распущенность — их характерные особенности».

Ниже было наклеено довольно много фотографий. Одна из них привлекла внимание Антона. На ней три человека полулежали на острой каменистой вершине и смотрели вдаль на уходящие в бесконечность горные цепи. Была какая-то завершенность в их свободных и расслабленных позах. Они никуда не спешили, время для них будто остановилось.

На другой фотографии, уже в лесу, с малопонятным содержанием и кучей народа, Антон разглядел на заднем плане криво прибитый к дереву плакат «Если альпинизм мешает работе — брось работу».

Вообще, на снимках было много улыбок, радостных и даже счастливых лиц.

Среди прочих бросалась в глаза еще одна фотография. Судя по надписи, она была сделана на высшей точке страны. Там человек стоял на коленях прямо в снегу, склонившись над металлической плитой, обозначавшей эту самую высшую точку. Но было такое ощущение, что он стоял на коленях не от усталости. Это больше походило на молитву, на поклонение какому-то богу, имени которого Антон пока еще не знал…

Он продолжал внимательно изучать стенд. О, вот еще… В правом нижнем углу был листок с отпечатанной на машинке выпиской из медицинской энциклопедии. Антон начал читать.

«Альпинизм — в дальнейшем для краткости А. — восхождение на труднодоступные горные вершины, вид спорта. А. зародился в Альпах Швейцарии, где были совершены первые восхождения на высшую точку Альп — вершину Монблан. А. как вид спорта служит укреплению здоровья и является средством активного отдыха. А. — один из наиболее сложных видов спорта, требующий высокой физической, технической и моральной подготовки. А. могут заниматься юноши и девушки не моложе восемнадцати лет (так вот в чем дело!), а в высокогорных экспедициях принимают участие только спортсмены, достигшие двадцати четырех лет.

Причины А. разнообразны. Помимо наследственного предрасположения, развитию А. способствует напряженная умственная работа, связанная с сидячим образом жизни. В большинстве случаев А. не сопровождается болезненными симптомами. Иногда же отмечаются жалобы на «приливы» к голове и появляющийся вслед за этим озноб, холодный пот и шум в ушах. Бывает, что в течение более или менее длительного периода после А. остается ложное ощущение несуществующей конечности или ее части — кисти, стопы, пальцев (так называемые фантомные ощущения). У некоторых А. продолжается и в браке, при нормальной половой жизни, или возобновляется на отдельных ее этапах, иногда совершенно вытесняя, заменяя нормальную половую жизнь…»

— Зачитался? — Антон почувствовал удар в спину и обернулся. Это Наталья, подкравшись сзади, врезала ему подрамником.

У входа в зал уже собралась небольшая толпа студенческого вида парней и девушек. Наталья подвела его к ним.

— Ну, давай, говори, — строго сказала она.

Антон и сам понимал, что надо что-то сказать, но вместо этого, наоборот, замкнулся. Пауза затягивалась, но неловкости не было. Было какое-то доброжелательное внимание, которое он чувствовал.

— Ну что, так и будешь молчать? — снова сказала сестра.

— Я хочу заниматься альпинизмом, — выдавил наконец Антон каким-то сиплым и неестественным голосом.

Все засмеялись, и в этот момент за его спиной раздался чей-то саркастический голос:

— Ничего! Это пройдет!

Антон обернулся и в первый раз увидел Вовика.

— А где вещи? — Вовик протер кухонный стол, собрал хлебные крошки в ладонь и выбросил в мусорное ведро.

— Сэму отдал. Не хотелось таскаться с баулом по Москве. Ты один, что ли?

— Наталья уже на работе, хотела сегодня пораньше начать.

— А девчонки?

— Юлька у подруги, диплом рисует. Марго дрыхнет еще. Кофе?

— Давай лучше чаю.

Вовик залил воду в чайник и нажал на клавишу.

— Ты бы рассказал, что ли, про эту одиссею безумную, — Антон грел руки о батарею. — А то мы там, за границей, совсем отстали от жизни.

— Почему безумную?

— Ну, как-то необычно…

Вовик достал из посудомоечной машины чашки, вынул из холодильника масло и сыр.

Идею подал Мутный. Сначала хотели в Хельсинки и Стокгольм, на пароме. Но там сразу же куча проблем — визы, паспорта. И переиграли на Кижи. Четыре полных дня, плюс Валаам, — он высыпал из узорчатой жестянки горсть кураги, подошел к раковине и начал ее промывать. — Толстый сделал широкий жест и взял все расходы на себя. Правда, пока раздумывали, чуть без теплохода не остались. Так что наш крейсер «Аврора» последний в этом сезоне. Мы закрываем навигацию…

— Народу много?

— Больше ста человек.

— Откуда столько?

— Ну, с женами, с мужьями. Все-таки круглая дата. Юбилей, понимаешь, — Вовик выложил курагу на блюдце и вытер руки. — Слушай, может, ты есть хочешь? В меня-то с утра вообще ничего не лезет.

— В меня тоже. А из-за бугра будет кто-нибудь?

— Кунин уже здесь, израильтяне в полном составе, про Юрочку ты и сам знаешь. Будет даже Люси со своим американским мужем, сегодня прилетают.

— Фантастика. Даже не верится…

— Из туземцев не будет Юлика — пропал куда-то. Танюха заболела и скорее всего не сможет. Стася тоже вся в каких-то делах. Ну, и Папа как всегда под вопросом, хотя сейчас он как раз в Питере.

В ванную прошлепала сонная Рита.

— О! Тоха! — она помахала ему рукой. — С приездом! Ты уже насовсем вернулся?

— Пока только до вечера.

— Тебя тоже взяли на «Корабль Дураков»? — прокричала она уже через дверь.

— Э, поаккуратнее в выражениях! — громко запротестовал Вовик. — Не обижай наш маленький броненосец «Потемкин»!

В ванной зашумела вода.

— У меня с «Потемкиным» плохие ассоциации, — поморщился Антон.

— Ты про выбитый глаз?

— Про червей в мясе.

— Да ладно тебе. Будет на что рыбу ловить, — вода закипела, Вовик заварил чай и сел наконец за стол. — На студии-то был?

— Нет.

— А чего так?

— Да вот так, — Антон налил себе заварки, кинул сахар и начал сосредоточенно его размешивать.

— И не звонил даже?

— Да нет, почему же, звонил. С уличного автомата.

— Ну, и что?

— Сказал «здрасьте». Попросил к телефону этого чела… — Антон отвечал нехотя, через силу.

— Какого?

— Продюсера, — Антон глотнул чаю.

— Ну?

— Ну, он взял трубку, говорит: «Але?» — Антон замолчал.

Вовик тоже налил себе чаю.

— Ну, а ты?

— Опять сказал «здрасьте». Назвал себя…

— А он что?

— Он долго вспоминал, кто я такой; кажется, так и не вспомнил…

Антон снова замолчал.

— А ты?

— Наша с тобой беседа напоминает разговор двух восьмиклассниц, у одной из которых появился мальчик, — засмеялся Антон. И затараторил, передразнивая тонкий девичий голосок. — Ну, а он? А ты? А он? А ты ему что?

— Так потому что ты сам ничего не рассказываешь, — возмутился Вовик. — Приходится все из тебя вытягивать.

— Да нечего там рассказывать. Грустно все это, — Антон вертел в руках чайную ложку. — Сценария он не прочел. Сказал, что у него нет времени читать сценарии. Попросил в двух словах рассказать сюжет. Я ответил, мол, на кой хрен писать двести страниц текста, если все можно объяснить в двух словах. Тогда он поинтересовался, зачем я все это ему прислал. Я в свою очередь спросил, куда же надо было все это посылать — на мебельную фабрику, что ли?

Антон опять замолчал.

— Ну?

— Тогда он спросил, чего же я, собственно, хочу.

— А ты?

— Сказал, что хочу того же, чего и любой нормальный человек — славы и денег, — Антон положил ложку на стол. — На этом официальная часть визита закончилась, и мы с Юрочкой пошли гулять.

— Печально, — Вовик поднялся, подошел к окну и раздернул шторы. На улице было уже совсем светло. — Ты бы все-таки поел чего-нибудь. Омлета может сделать?

— Не хочу, правда.

— Как столица?

— Жирует столица.

— Были где-нибудь?

— Как обычно — мавзолей, зоопарк.

— Он что, открыт еще?

— Ты чё, там полно зверей.

— Я про мавзолей.

— А, — засмеялся Антон. — Открыт, конечно, куда же он денется. Вот бы кому продюсером работать. Единственный в этой стране человек, для кого важнейшим является кино.

В коридоре заиграл мобильник.

— Началось, — Вовик быстро пошел к телефону.

Антон отхлебнул чаю, придвинул блюдце с курагой, покрутил, потом отодвинул обратно…

В зоопарке они и вправду были. Провели там почти весь день. Антону больше всего понравился фенек, крошечный пустынный лис. А Юрочке вомбат — такой австралийский сумчатый с круглыми ушами, который как заведенный носился по своему загону. Юрочка проторчал возле него, наверное, с час, провел фотосессию, пытался кормить чипсами и был в совершенном восторге. Сказал, что когда построит собственный дом, то обязательно заведет ручного вомбата.

— Бассейн для него сделаю, — размечтался он.

— Ты, кажется, перепутал его с Тем, кто сидит в пруду, — засомневался Антон.

— Ерунда, — заверил Юрочка. — Куплю ему акваланг, ласты. И сделаю из него настоящего дайвера!

Потом пошли в центр, постояли на Крымском мосту. Антон облокотился на парапет и смотрел на Пречистенскую набережную. Впереди громоздился Кремль, за спиной гудело Садовое кольцо, внизу суетились тысячи людей, неслись потоки машин. Равнодушный, поглощенный своими делами муравейник…

А Юрочка все улыбался и горстями ел чипсы.

— Ты о чем сейчас думаешь? — вдруг спросил он.

Антон не отвечал, наверное, минуту.

— Я думаю — неужели кому-то из них нужно мое кино? — наконец сказал он. — А ты о чем?

— О вомбате, — Юрочка запрокинул голову и высыпал в рот остатки чипсов. — Вомбат-батяня, батяня-вомбат! — заорал он во все горло. — За нами Россия, Москва и Арбат!

А потом Юрочка поехал в Домодедово встречать Людку, а Антон взял билет на этот странный мурманский поезд…

— Слушай, мне на совещание надо, — Вовик вернулся на кухню и стал озабоченно рыться в стопке бумаг на подоконнике.

— Я тоже пойду, — Антон поднялся.

— Может, останешься? Марго скоро уйдет, а часам к пяти уже и Наталья вернется.

— Как-нибудь в другой раз.

Они переместились в прихожую. Вовик торопливо собирал сумку.

— Куда направишься?

— К Максу поеду, — Антон надел кроссовки и прислонился к двери. — Слушай, дай мне свитер какой-нибудь.

Вовик быстро пошел в дальнюю комнату, долго хлопал там дверцами шкафа. До Антона донеслось его недовольное бормотание. Потом вернулся в прихожую, начал обыскивать стенной шкаф.

— На кого это ты ругаешься?

— Да ну, блин. Три женщины в доме, а порядка — ноль.

Вовик снова ушел и наконец вернулся со свитером в руках. Критически его осмотрел и протянул Антону.

Антон надел свитер, и по телу сразу же разлилось приятное тепло.

— А жизнь-то налаживается! — улыбнулся он и втянул носом воздух. — Костром пахнет…

— Ездили тут с конторой на шашлыки. Ну что, идем?

Вовик вытащил из кладовки велосипед, взял его под мышку, и они вышли на улицу. Остановились под окнами. Вовик проверил, как накачаны шины, и недовольно хмыкнул. Потом закинул ногу, вставил в стремя и передвинул съехавшую на бок сумку за спину.

— К родителям заедешь? — спросил он напоследок.

— Нет.

— Они тебя ждут.

— Лучше уже потом, когда вернемся.

— Почему?

— Не хочу, чтобы меня жалели.

— Ну, смотри…

Они попрощались до вечера, и Антон пошел к метро.

Вовик, сколько Антон его знал, всегда ездил на велосипеде. Ничего не изменилось даже с неизбежным появлением престижной машины. Хотя это и выглядело не очень солидно для его возраста. И уж тем более для должности главного архитектора самой известной в городе мастерской.

В то последнее школьное лето, в день отъезда, он тоже появился на перроне с великом. Правда, тогда это был не модный «Атом» с карбоновой рамой, а обычный «Старт-шоссе». Был конец июня, самый разгар белых ночей — светлое небо, несмотря на поздний час… Антон впервые в жизни уезжал далеко, и к тому же один. Помимо собственного рюкзака у него было еще двенадцать мест: четыре здоровенных баула, четыре тяжеленные картонные бочки и четыре совершенно неподъемные коробки, перетянутые резинками от эспандера. Когда он пришел к поезду, все это хозяйство уже было аккуратно разложено по третьим полкам его плацкартного вагона и занимало чуть не три отсека подряд. Антон так и не понял, чья невидимая рука все это проделала, потому что провожали его только Вовик и Наталья.

Он ехал в Азию. Ехал просто так, за компанию, — чтобы наконец-то увидеть все собственными глазами… Отправиться полноправным участником в альпинистский лагерь, куда-нибудь на Кавказ, на который уже укатили почти все и куда через неделю собирались двинуть и Вовик с Натальей, он не мог по малолетству. А самые старшие собирались в Фанские горы — на спортивный сбор и на чемпионат. Туда летел только что закончивший аспирантуру Виталий, там должен был наконец-то появиться легендарный Виктор, отбывавший два года лейтенантом в вологодских лесах, туда должны были подъехать уже работавшие инженерами Эдик и Альберт, ожидавшие со дня на день — один отпуска за свой счет, другой увольнения по статье за прогулы.

— Поехали с нами, — сказал Альберт. — Погуляешь внизу с биноклем и рацией. Не торчать же все лето в городе…

Когда поезд тронулся, Наталья бежала рядом с вагоном и махала вслед, а Вовик шел чуть в стороне и катил свой велосипед…

В Москве была пересадка. Весь день и часть ночи Антон просидел на куче своего барахла, сваленного носильщиком в зале ожидания Казанского вокзала. Поезд на Самарканд уходил в пять утра. У него был тридцать четвертый номер, и он был скорый, что полностью совпадало с названием нашумевшего фильма-катастрофы, который Антон посмотрел за неделю до этого с Бобом и Илюшей.

За полчаса до отправления подали состав. Шатаясь от усталости, Антон перетащил вещи к вагону. Завидев гору тюков, проводник-узбек наотрез отказался его пускать.

— Почему? — забеспокоился Антон. — У меня же билет.

— Ты можешь брать только тридцать шесть кило, а у тебя тут полтонны, — объяснил проводник.

Уговоры и мольбы не помогали.

— Ну, пожалуйста, — просил Антон.

— Вот сам — поезжай, — проводник был неумолим. — А вещи багажом отправь.

— Что же делать? — Антон был в отчаянии.

Проводник молчал. На его невозмутимом восточном лице не отражалось никаких эмоций.

До отхода оставались считанные минуты. Антон заметался по платформе. Бригадир долго не хотел ничего слушать, но когда Антон заплакал — сжалился. И объяснил, что же надо делать. Антон дал проводнику три рубля, и вопрос был решен.

Долгожданная взрослая жизнь началась…

На третью ночь поезд объезжал Аральское море. Антон лежал без сна. От духоты в вагоне не спасали ни открытые окна, ни распахнутые в тамбур двери. Наконец он не выдержал и слез со своей верхней полки. Поправил постоянно сползавший матрас, закинул свесившуюся, скрутившуюся жгутом простыню.

В туалете попробовал кран, но воды уже не было. Он вышел в тамбур. Поезд еле тащился. Сквозь разбитое окно виднелась черная степь и круглая кровавая луна. Антон открыл входную дверь и сел на ступеньки. Пожухлая трава мелькала под ногами в тусклом прямоугольнике света.

Вдруг поезд начал тормозить. В стороне показались одноэтажные строения из саманного кирпича. Освещенные луной, они выглядели зловеще, вместо окон зияли черные провалы. Поезд не останавливался, а продолжал медленно двигаться. Антон спрыгнул на землю и пошел рядом. Не было ни перрона, ни станции, ни фонаря — только голая степь и десяток домов. Потом он увидел бегущих к поезду людей…

Раскрылась дверь уже давно переставшего работать вагона-ресторана. Толстый небритый официант выхватывал из тянущихся к нему рук деньги и прямо на ходу сбрасывал вниз мешки с картошкой, бидоны с молоком и коробки с тушенкой. Одна из коробок лопнула от удара о землю, и банки покатились в придорожную пыль…

Поезд опоздал почти на сутки. Вместо раннего утра пришел уже в ночи. Антон высунулся в окно, пытаясь в разноцветной толпе встречающих разглядеть своих, но никого почему-то не было. Попутчики, один за другим, торопливо проталкивались к выходу, и вскоре вагон опустел. Потом на платформу спустился проводник, сменил табличку «Москва-Самарканд» на «Самарканд-Термез». Обжитый и почти родной уже поезд сразу стал каким-то чужим. Антон подождал еще немного и начал в одиночку перетаскивать вещи через пути.

Несмотря на поздний час на вокзале было многолюдно и шумно. В глазах рябило от яркого света фонарей и моря пестрых стеганых халатов. В ушах стоял звон от тепловозных свистков и усиленных громкоговорителем объявлений на незнакомом языке. Толпа стремящихся попасть в Термез пассажиров уже осаждала платформу. Антон с трудом продирался сквозь плотный встречный поток.

Почему-то было много военных. Особенно бросалась в глаза компания десантников в ярко-голубых беретах. Они стояли под окнами ресторана, вызывающе поглядывая по сторонам. У одного из них был перебитый нос и жуткий рваный шрам в пол-лица. Антон видел, как он схватил за руку проходившую мимо симпатичную узбечку. Та испуганно вырвалась и шарахнулась в сторону. Стоявшие рядом молодые парни отводили глаза…

Найти свободное место было непросто. Все скамейки вокруг были заняты. Еще больше народу сидело прямо на земле. Антон чуть не наступил на старика, который лежал прямо поперек дороги, положив голову на свернутый рулоном ковер.

Когда он волочил рюкзак с коробкой мимо ресторана, десантник со шрамом двинулся в его сторону. Антон прибавил шагу.

— А ну, стоять! — раздался окрик за спиной.

Антон припустил еще быстрее, и десантник переключился на кого-то другого. Следующие одиннадцать ходок Антон на всякий случай сделал в обход, хотя это было дольше и тяжелее.

Перетащив наконец вещи к зданию вокзала, Антон сел на баул и устало привалился спиной к теплой стене. Было очень душно, и страшно хотелось пить. Он оттянул ворот вымокшей футболки. Напротив него была клумба с розами, их сильный аромат чувствовался даже на расстоянии. Рядом с клумбой стоял небольшой питьевой фонтанчик, но сейчас он не работал. Прислонившись к фонтанчику, сидела старуха-узбечка. Уткнувшись головой ей в колени, спал голый ребенок.

Мимо прошел милиционер в белой рубашке с короткими рукавами. Подозрительно глянул на коробки и бочки.

Антон посмотрел на свои наручные часы — было уже начало первого.

Вдруг из толпы снова возник десантник со шрамом и направился в его сторону. Антону стало не по себе. Тот остановился совсем рядом и вперил в Антона недобрый взгляд.

— Ты куда сбежал, козел? — дыша перегаром, проговорил он.

Антон молчал.

— Это у тебя что? — десантник пнул ногой баул. — Что за шмотье?

Антон поднялся на ноги.

И тут из-за угла вынырнули Алик и Виталий. Оба они чему-то смеялись. Следом появился улыбающийся Виктор — в военной форме и надвинутой на лоб фуражке. В руке у него была сетка с лепешками и полупустой стеклянной бутылью — весь этот день они проторчали в привокзальной чайхане, мешая зеленый чай с красным портвейном.

— Что случилось, дружище? — Виктор мгновенно оценил ситуацию и подошел к десантнику.

Тот мельком бросил взгляд на бульдозер в петлице и презрительно смерил Виктора взглядом:

— Чего лыбишься, строитель? — его угрожающий тон не обещал ничего хорошего.

— Да так, просто радуюсь жизни, — Виктор продолжал широко улыбаться.

— Ты не знаешь жизни! — резко сказал десантник.

— Ты прав, старик, — обезоруживающе рассмеялся Виктор. — Жизнь слишком сложна, чтобы ее знать…

Подошел Алик:

— Успокойся, брат, такой хороший вечер, давай не будем его портить.

— Я же тебя одним ударом… всех вас… — проговорил десантник, но уже как-то беззлобно, скорее, по инерции.

— Конечно, старина, никто в этом не сомневается, — добродушно сказал Виктор. — Но лучше глотни вина. У нас отличное домашнее вино. Присядь. Ты сам откуда?

— Из Омска, — десантник как-то вдруг обмяк и присел на одну из бочек.

Виктор сел рядом, достал из сетки бутыль, откупорил, хлебнул прямо из горлышка сам и протянул ему. Тот тоже хлебнул немного. Потом какое-то время сидел, молча уставившись себе под ноги.

— Я в Афгане уродом стал, пока вы тут, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Ты не волнуйся, — Виктор приобнял его и стал что- то негромко ему говорить.

Расстались они как старые друзья, похлопав друг друга по плечу.

С вокзала ехали на небольшом грузовичке. На улицах было очень мало света и совсем не было людей. Город будто вымер. Машина кружила где-то в ночи, и вскоре Антон перестал ориентироваться. Фары выхватывали из темноты то глухую стену дома, то глиняный дувал, то арык, переполненный водой. Ненадолго открылась показавшаяся бескрайней площадь — разноцветные прожектора освещали рассыпающиеся брызгами фонтаны, исполинские стены мечети уходили в черное небо. И снова пошли темные кривые улочки. Ветви невидимых деревьев мягко шуршали по металлическому борту…

На одном из перекрестков метнулся под колеса огромный грязно-белый пес. Он остервенело и бессмысленно кидался на машину, и на его злобное рычание тут же откликнулись из-за заборов другие собаки. Было такое ощущение, что грузовик обложила стая волков. Потом пес отстал — также внезапно, как и появился. А хриплый многоголосый лай еще долго разносился эхом по всей округе…

На базе было темно и тихо. Их встретил Эдик, в трениках и резиновых шлепанцах на босу ногу. Сначала Антону показалось, что здесь никого нет. Но когда глаза попривыкли к темноте, он увидел, что на самом деле народу полно, просто все давно уже спали. На просторном деревянном настиле свободных мест уже не было. Двухэтажные железные кровати, вынесенные на воздух, тоже были заняты. На площадке вокруг бассейна некуда было ступить. По земле ровным слоем были раскиданы ящики, бочки, рюкзаки и баулы… Антон шел, внимательно глядя под ноги, и со всего размаху врезался лицом в мокрую штормовку, висевшую на протянутой между деревьями веревке…

Минут через десять собрались за белым пластмассовым столиком под навесом из лоз незрелого мелкого винограда, сквозь листья которого просвечивала громадная неоновая надпись «Вода — это жизнь!» на крыше высокого темного дома. Огарок свечи в стеклянной банке тускло освещал коробку с остатками торта из «Севера» и абрикосы в эмалированной кастрюле.

Эдик согнал с торта мух и разлил по пиалам зеленый чай. Антон отхлебнул немного и поморщился. Чай показался слишком горьким. Он тихонько поставил пиалу на стол, заел абрикосом.

— Ты чего не пьешь? — удивился Виталий. — Кто час назад умирал от жажды?

— Невкусно, — смутился Антон.

— Привыкай, Тоха, — сказал Алик. — Это же Азия.

— Пей, Антонио, — сказал Виктор. — Вода — это жизнь!

Спать улеглись прямо в саду, под персиковыми деревьями. Было очень тихо, только стрекотали цикады в траве да кто-то негромко перебирал струны. Потом стукнули ворота, раздались обрывки приглушенного разговора и женский смех. И опять все стихло. Уже засыпая, Антон услышал, как невидимый гитарист напевал:

— Куда ты скачешь, мальчик? Темно уже в лесу. Там бродят носороги с рогами на носу…

Выехали рано утром, еще по холодку. Закидали дно машины вещами, сами легли сверху и накрылись тентом. В кузове поместилось человек пятнадцать, еще двое сели в кабину. Со многими Антон уже был знаком, кого-то видел мельком на скалах, но были и совсем новые лица. Все почти тут же опять уснули, но Антон не мог спать. Он приподнялся, упершись локтем в ящик с огурцами. Тент хлопал на ветру, дорога впереди была пуста.

Грузовик почти сразу же выехал из города. За спиной остались голубые купола Регистана. По сторонам шли хлопковые поля и фруктовые сады. Впереди в утренней дымке розовели предгорья Памиро-Алая.

Через пару часов свернули на грунтовку и стали забирать вверх, в сторону высоченных, растрескавшихся от засухи склонов. Внизу открылась гигантская долина Зеравшана. По широкой пепельно-желтой каменистой равнине неслись мутные потоки воды, то разветвляясь на многочисленные русла, то сливаясь в одну бешеную реку. К воде сиротливо жались деревья, крошечные островки зелени и редкие, едва различимые сверху дома. Все остальное огромное пространство на многие километры вокруг пугало своей безжизненностью…

К полудню въехали в узкий темный каньон. Стало заметно прохладнее. Теперь машина ползла по раздолбанной колее между нависающим глиняным откосом и двухсотметровым сбросом к реке. Откос подступал так близко, что на крутых поворотах металлические углы кузова прорезали в нем глубокие ржавые полосы. Из-под сползавших в пропасть колес с грохотом падали в реку увесистые камни. Мотор то натужно взвывал, то опасно затихал. Громко скрежетала коробка передач.

Почти все проснулись и сели. Антон попытался на всякий случай перекинуть одну ногу за борт, но кузов так качало, что это было опасно. Тогда он просто вцепился со всей силы в лежавший под ним баул. Тем временем Алик прямо на ходу перелез из кузова на подножку кабины и встал там, ухватившись рукой за приоткрытое стекло дверцы.

— Чего это он? — спросил Антон сидевшего рядом Виталия.

— Перевернешься разок в машине, тоже будешь на подножке ездить, — сказал Виталий.

В конце ущелья дорога закончилась. На живописном зеленом лугу разгрузили машину, и она уехала вниз.

Долина несколькими уступами полого уходила наверх. Среди арчовых деревьев зигзагом белела тропа, по бокам шли отвесные желтые скалы, по дну бежала река, искрились на солнце небольшие водопады… А в самом верху долины склоны сходились, образуя темную гряду на фоне голубого безоблачного неба. И там, за этой грядой, сиял острый снежный пик какой-то вершины. Антон стоял на дороге и заворожено смотрел на его хрустальные ребра, переливающиеся на солнце.

— Любуешься? — Эдик дружески потрепал его по плечу.

— Красиво.

— Запомни, мой юный друг, имя этой горы, — сказал Виктор. — Первой горы, которую ты увидел в своей жизни. Ее зовут Аурондаг.

Ненадолго спустились к реке. Река в этом месте была спокойная, прозрачные потоки плавно текли меж камней. Антон скинул футболку, опустился на колени и зачерпнул воду. Вода была ледяная. Он сделал несколько глотков, и у него заломило зубы. Руки и шея уже успели покраснеть на солнце.

— Смотри, не обгори, — сказал Алик.

Подошел Виталий с пустым рюкзаком.

— За лепешками пойдешь? — спросил он.

— Я вас догоню, — сказал Антон.

Он вернулся к вещам, достал из полиэтиленового пакета белую накрахмаленную рубашку, надел, застегнул на все пуговицы и поднял воротник. Минут через пять, запыхавшись, нагнал остальных.

— Горы — это праздник, — засмеялся Эдик, увидев рубашку.

— Наш человек, — сказал Виктор.

Кош стоял чуть вверх по склону. Это был низкий, сложенный из камней дом с плоской крышей и дырами вместо окон, пристроенный к огромному камню. На привязи стоял ишак, у порога лежала вязанка сухих веток арчи. Антон внутрь не пошел, остался стоять у невысокого каменного забора. Отсюда был хорошо виден подвесной мостик через реку. Несколько человек, приехавших вместе с ними, уже перешли на другую сторону и медленно поднимались вверх по тропе с первой заброской.

Вскоре вышел Алик, сунул в руки наполненную до краев банку айрана и снова вернулся в дом. Антон осторожно поднес банку к губам и попробовал. Айран был густой и теплый. Он отхлебнул еще немного, а потом стал пить прямо через край. Неожиданно Антон почувствовал на себе чей-то взгляд и поперхнулся. Поставил банку на камень, вытер подбородок, обернулся и увидел наблюдавшую за ним девочку лет четырнадцати, стоявшую у входа в дом. Она была в надвинутом по самые брови платке, цветастом платье и серых байковых шальварах. Босые ноги были черны от грязи, а темные глаза на худом лице смотрели изучающе. Заметив, что Антон ее увидел, девочка тут же скрылась в проеме двери.

Наконец из дома вышел Виталий, а за ним и все остальные. Виталий тащил полный рюкзак лепешек. Алик, Эдик и Виктор несли каждый по две пачки соли.

— Куда столько соли? — удивился Антон.

— На раны сыпать, — засмеялся Виталий.

— Огурцы будем солить, — пояснил Алик. — Думаешь, зачем бочки везем?

Подъем наверх дался с невероятным трудом. Лямки рюкзака впивались в плечи, сердце бешено колотилось, пот заливал глаза, в горле пересохло, ватные ноги отказывались идти.

После первого взлета остановились передохнуть. Антон повалился на землю. В голове была пустота, склоны долины странно колебались в прозрачном воздушном мареве, а звуки он слышал как будто сквозь легкую пелену. Полежав немного в таком полузабытьи, Антон поднялся и вдруг почувствовал неожиданную легкость. Словно кто-то тянул его вверх. Он пошел к ручью, сел на траву и стал наполнять флягу. Здесь была тень, вода негромко журчала, и хотелось так сидеть бесконечно. Антон уже поднялся, чтобы уйти, когда на той стороне ручья, между деревьями, блеснула на солнце медная табличка, прибитая к невысокой скале. Он перебрался по камням поближе, раздвинул ветки арчи. С эмалевой фотографии на него глядел улыбающийся молодой человек…

Антон вернулся притихший, молча сел на рюкзак. Все как обычно чему-то смеялись, но, увидев реакцию, замолчали, переглянулись между собой.

— Что делать, Антонио, — сказал Виктор. — Такие правила у этой игры.

— Да не пугай ты парня, — сказал Эдик.

— А я и не пугаю.

Антон сидел совершенно подавленный и смотрел в землю.

— Иначе, Антоха, все это будет обычной загородной прогулкой, пикником, — Виталий поднялся на ноги. — Но ты об этом лучше не думай.

Солнце уже коснулось ближайшего хребта, когда вышли наверх, под самый перевал. Ящики, тюки и бочки кинули на небольшой ровной поляне, и все, кроме Антона, поспешили обратно, чтобы наутро снова подняться с остатками груза.

Антон остался один. Повесил мокрую от пота рубашку на ветку арчи, сел на баул и стал смотреть в сторону долины, откуда они только что пришли.

В оранжевом вечернем свете все выглядело как-то по- домашнему. Мягкие травянистые склоны плавно опускались вниз. Деревья, словно расставленные детской рукой, отбрасывали длинные тени. Скалы обрели рельеф и перестали казаться неприступными. Вода на дне ущелья стала бирюзовой, а в разливе на поляне — изумрудной. На лугу паслись лошади, из очага возле дома расползался серый дымок. От коша поднималось вверх стадо баранов, немного в стороне шел пастух, рядом с ним бежала собака. Ниже был виден их маленький временный лагерь — Антон насчитал восемь человек, значит, остальные еще спускались. Вниз по дороге ехал мотоцикл с коляской…

А за ближайшим, плавно окаймлявшим долину хребтом открывались другие хребты. Казалось, они были нарисованы акварелью. По мере отдаления их голубоватые силуэты становились все ниже, положе и прозрачнее. И, наконец, где-то там, за последним из них, угадывалась в сизой вечерней дымке равнина.

Но Антону не терпелось увидеть плато. Сейчас его загораживал небольшой взлет, за которым ничего не было видно. На перевал можно было подняться по тропе, но она уводила довольно далеко вбок. И Антон стал карабкаться прямо вверх по склону, скользя кедами по траве и цепляясь руками за теплые белые камни, торчащие из земли. Под конец он ухватился за ветку арчи, подтянулся, вылез наверх, прошел еще немного по шершавым скальным лбам и остановился на самом краю чаши.

Открывшийся вид поразил величественной марсианской безжизненностью и странным тревожным безмолвием. Серые каменные осыпи, начинавшиеся прямо у ног, полого уходили вниз — к мертвенно гладким зеркалам озер, лежавшим в окружении бледных, растрескавшихся ледников. От ледников поднимались вверх крутые снежные склоны, упиравшиеся в подножие темной отвесной стены, перегораживающей небо.

Сама стена тоже выглядела устрашающе. Гладкие скальные бастионы мерцали прожилками натечного льда. На километровой высоте блестел панцирь вечных снегов. Фирновые предвершинные гребни кроваво отсвечивали в закатных лучах уже невидимого солнца.

Антону стало не по себе. С плато тянуло арктическим холодом. Захотелось поскорее вернуться назад, под уютную арчу.

В этот момент вдруг раздался странный звук, немного похожий на хлопок ладоней, и вслед за ним — грохот. Антон сначала даже не понял, откуда идет этот грохот. Но тут же увидел, как гигантская часть висячего ледника откололась, медленно отошла в сторону и рухнула вниз. Тонны льда, сдирая и унося вниз куски стены, устремились к подножию и ударились в белый снежный конус. В одно мгновенье чистая поверхность снежника превратилась в грязно-серое крошево. А по стене еще долго текла ледовая река, напоминавшая гигантские песочные часы…

С гнетущим чувством Антон вернулся назад. Расстелил на траве шатер, достал из рюкзака спальник, надел свитер. Начало стремительно темнеть. Он лег на землю и стал глядеть в небо. Появились первые звезды — яркие и огромные, Млечный Путь замерцал перед глазами… Антон посмотрел в сторону долины — над равниной висело едва различимое зарево огней. Где-то там, страшно далеко отсюда, были шумные вечерние улицы, смех, музыка.

Но внезапно появившийся страх не давал успокоиться. Антон поднялся. Какая-то сила тянула его снова взглянуть на плато. На этот раз он пошел в обход по еле видимой, но еще различимой, тропе и вскоре опять выбрался на край чаши. В ночи плато выглядело еще более суровым и мрачным. Низкий туман стлался тонким облаком над поверхностью озер…

И вдруг там, в этом тумане, на другой стороне безжизненного озера, среди мертвых каменных осыпей и холодных льдов, он увидел мерцающий огонек. Приглядевшись, Антон понял, что это костер. Значит, на плато были люди…

Антон, не отрывая взгляда, присел на камни. Слабый огонек костра притягивал к себе, как магнит. Он был как далекий маяк, как путеводная звезда в бескрайней ночи. И неожиданно мертвый и холодный мир вокруг чудесным образом преобразился — он стал теплым и одухотворенным…

И тогда Антону показалось, что там, у этого огня, все должно быть не так, как внизу. Что там ведется какой-то другой счет. Что там ему всегда будут рады. И постараются понять. И будут ценить что-то истинное и главное в нем…

А в самом конце лета он снова стоял на этом же месте и оглядывался назад, чтобы навсегда запомнить эти озера, эти горы и эти осыпи. Это не было прощанием. Антон знал, что еще вернется сюда. Он принял правила игры.

В Самарканд спустились поздно вечером.

На базе сидели за тем же пластмассовым столиком, что и два месяца назад. Прямо над головой висели кисти уже созревшего винограда. Антон, не вставая, протянул руку и сорвал крупную спелую гроздь. В неоновой надписи «Вода — это жизнь!» перегорели две первые буквы.

Эдик разлил по пиалам вино, все выпили, Антон тоже глотнул немного. Виктор глубоко вздохнул, поставил опустевшую пиалу на стол и откинулся на спинку раскладного стула.

— Да — это жизнь! — убежденно сказал он.

Антон открыл дверь ключом, бывавшим в других мирах. В прихожей оставил дыню и кинул рюкзак, на дне которого лежала тетрадка с песнями Визбора, рецепт плова, записанный на обратной стороне конверта, и украденная в самолете аэрофлотовская чашечка. Зашел в свою комнату и сел на диван. Форточка была приоткрыта, и тюлевая занавеска чуть колыхалась в такт ветру. С детской площадки доносился визг, смех и собачий лай.

После бескрайних азиатских просторов все показалось каким-то игрушечным — и комната, и окно, и вид за окном. Дотянувшись, он взял со стола учебник по алгебре, повертел в руках и отложил в сторону. Потом встал, пошел на кухню — на столе ждал обед. Заглянул в комнату родителей, провел пальцем по крышке пианино, оставив темный след на слое пыли.

Выходя обернулся, и на мгновение увидел свое отражение в мамином трюмо: медная, задубевшая от солнца и ветра кожа, длинные выцветшие волосы, пропыленные штаны, подпоясанные обрывком веревки, часы, висящие на шее — на шнурке от ботинок. А на белой рубашке — огромными красными буквами через всю спину — молитва тибетских монахов «Ом мани падме хум». Слова были написаны одно под другим и свободно прочитывались метров с тридцати…

Эта рубашка была единственной, и мама огорчилась. В раствор стирального порошка, который по иронии судьбы назывался «Лотос», она тайно от Антона всыпала тройную дозу отбеливателя. Но это не помогло, даже наоборот. На чистом хлопке надпись приобрела какой-то добротный фирменный вид.

Первое сентября выдалось пасмурным. На линейку Антон опоздал. Вся школа уже выстроилась каре — как декабристы на Сенатской — возле спортзала. Еще издали была слышна музыка и голос директрисы, усиленный громкоговорителем. Пионеры уже заканчивали читать стихи, когда Антон нашел своих. Он протиснулся в последний ряд и остановился, бросив портфель на землю и зажав его ногами. Боб стоял в первом ряду, и Антон помахал ему рукой.

— Тебя Серафима ищет, — сказал стоявший неподалеку Илюша.

— Зачем?

— Не знаю.

Тем временем слово взял инструктор райкома. Антон пытался высмотреть Варю, но их класс стоял в самом углу, сбоку, и там вообще никого не было видно.

Кто-то тронул его за плечо, он обернулся и увидел Серафиму. Она поманила его пальцем.

— Оставь портфель и быстро иди за мной, — сказала она.

— Куда?

— Не задавай лишних вопросов.

Ничего не понимая, Антон всучил портфель Илюше и пошел за ней. Серафима поднялась на школьное крыльцо и скрылась за дверью.

В вестибюле на скамейке сидела крошечная, похожая на куклу девочка в белоснежном крахмальном переднике. В руке она сжимала колокольчик.

— Ты у нас спортсмен, так что давай, — Серафима аккуратно расправила огромные банты на голове девочки. — Обойдешь три раза по кругу, больше не надо. Только будь, пожалуйста, осторожен. Пойдем, Алена.

Девочка слезла со скамейки, и колокольчик глухо звякнул в ее руке.

— Держи его вот так, — Серафима взяла руку девочки, продела два ее пальца в колечко и поболтала. Колокольчик зазвенел. — Поняла? Ну-ка, попробуй сама.

Девочка тряхнула рукой, и колокольчик снова зазвенел.

— Ну, все, пошли.

Они спустились вниз и остановились за спинами родителей.

Купленный четыре года назад пиджак жал в плечах и, когда Антон поднимал девочку, треснул по шву.

— Снимай, только быстро, — сказала Серафима. — В рубашке даже наряднее будет.

Антон опустил девочку на землю. Она действительно была как кукла. Ей, кажется, было все равно, куда ее сажают, ставят или несут.

— А теперь, — микрофон снова взяла директриса, — для вас, наши дорогие первоклассники, прозвучит первый в вашей жизни школьный звонок!

Наступила тишина. Антон быстро скинул пиджак, сунул его в руки Серафиме, расстегнул ворот рубашки, закатал рукава по локоть, снова подхватил девочку и посадил на плечо. После бочек с огурцами он вообще не почувствовал ее веса.

— Ну, давай, — Серафима чуть подтолкнула его вперед.

Родители впереди расступились, и Антон сначала пошел, а потом вдруг легко и уверенно побежал.

Колокольчик заливался прямо над ухом, боковым зрением он видел лица, банты, море цветов — все это было смазано, как будто он кружился на карусели. Мелькнула Варя, болтавшая с подружкой, Шива со знаменем школы, красная трибуна, где стояли директриса, обе завучихи, инструктор райкома и шефы с завода «Большевик». Потом сзади раздался чей-то смех…

После уроков Боб сказал, что все, как завороженные, глазели на его спину. Малышня так даже пальцем показывала. (Десять лет спустя футболка без надписи будет смотреться, как пустой экран в кинотеатре. А пока что все было очень строго — белый верх, серый низ, и никаких тебе вольностей.) Особенно напрягало — считал Боб — последнее слово из трех букв «хум», не очень ясно читавшееся в складках заправленной в штаны рубашки…

После благополучного приземления девочки Серафима как-то странно посмотрела на Антона. Стоявшие поблизости мамаши тоже с улыбкой поглядывали в его сторону. Пока он одевался, сквозь толпу пробилась раскрасневшаяся парторг школы Романова.

— Что ты себе позволяешь?! — гневно прошипела она.

— В каком смысле? — Антон с удивлением посмотрел на нее.

— Что все это значит? — Романова со всей силы тряхнула его за воротник рубашки. — Что за слова у тебя на спине?!

О, драгоценность в цветке лотоса! Антон в ужасе вспомнил про трафарет, и у него похолодело внутри…

Но через мгновение он вдруг успокоился. Не спеша поправил воротник, застегнул на все пуговицы лопнувший пиджак. И сказал, что слова на его спине означают «Коммунистическая партия Советского Союза». По-таджикски.

— Ладно, иди в класс, — в глазах парторга была угроза. — Потом разберемся. И чтобы завтра был коротко подстрижен.

Первым уроком была литература. Ираида написала на доске тему сочинения — «Кем я хочу быть?» — и вышла. Одноклассники довольно быстро угомонились, раскрыли тетрадки и погрузились в мечты о будущем. Сидевшая рядом Ирка Воробьева что-то быстро строчила своим крупным детским почерком. Боб по обыкновению грыз колпачок шариковой ручки…

И только Антон не мог собраться с мыслями и смотрел в окно. Контуры окружающей действительности расплывались. Физическое тело находилось в классе литературы, а душа была где-то далеко. Он все никак не мог вернуться в реальность.

Он был совершенно заворожен этим удивительным миром, в который попал, и людьми, которые этот мир населяли. И единственное, чего ему по-настоящему хотелось, — это быть там, рядом с ними…

Он был совсем как Буратино, который по дороге в школу увидел на пристани полотняный балаган, украшенный разноцветными флагами.

— Возьмите мою курточку (тем более что она треснула по шву). Заберите мою новую азбуку. Только дайте, пожалуйста, билет на самый первый ряд!

И Антон, наконец, очнулся, взял ручку и написал, что хочет быть архитектором.

— В центре будет сквер с фонтаном, по углам четыре стометровых тридцатиэтажных небоскреба, — Макс обошел макет с другой стороны. — Стоянку полностью опустим под землю, через канал будут пешеходные мостики, здесь велосипедная дорожка, а тут — развлекательная зона, крытая стеклянным куполом, — он аккуратно поднял двумя пальцами завалившуюся декоративную елку и приладил на место. — Как тебе?

— Симпатично.

— Уже котлованы роют. Чаю?

— Вы прямо как сговорились все — чай, кофе, — Антон потрогал медный проволочный шпиль на крыше торгового комплекса. — Вина бы, что ли, кто-нибудь налил. Для разнообразия.

— Потерпи до вечера, еще устанешь, — Макс прикрыл жалюзи на окне, и картонный микрорайон погрузился в темноту. — Молока будешь просить…

Они вышли из комнаты переговоров и двинулись по коридору. Возле бухгалтерии Макса поймала девушка в брючном костюме и протянула небольшой листок.

— Факс для Егора, — сказала она.

— Хорошо, — Макс взял у нее листок и прямо на ходу стал его читать.

Просторный кабинет Макса был отделен стеклянной перегородкой от довольно большого зала, выполненного в стиле техно — с красно-синими стенами, длинными пластиковыми столами и такими же пластиковыми светильниками под высоким потолком. В зале было, наверное, человек сорок. Все они сидели, неподвижно глядя в мониторы.

— Да у тебя тут целый проектный институт, — Антон погрузился в глубокое кожаное кресло.

— Стараемся, — Макс отодвинул в сторону зеркальную створку шкафа-купе и достал бутылку мартини.

Антон взял с журнального столика красочный номер «Вертикалей».

— Это последний? — спросил он.

— Да, свежий, — Макс налил мартини в стакан и поставил перед Антоном.

— Третий не нужен? — в проеме двери возникла долговязая фигура Игоря.

— О, Игорек! — обрадовался Антон. — Еще как нужен. Я ведь тут по твою душу…

— Вот твой пригласительный, — Игорь протянул Антону красиво оформленный буклет с теплоходом на обложке. — Только не опаздывай. Танкер «Дербент» никого ждать не будет, — он присел на диван. — Выпить-то дайте.

— Налей себе сам, — Макс глядел в экран ноутбука. — А где Егор, не знаешь?

— В аэропорт уехал, Люську встречать, — Игорь придвинул к себе бутылку и чистый стакан. — Сегодня уже не вернется.

— В «Монолите» собрались его убивать, — Макс, не отвлекаясь, помахал в воздухе письмом.

Игорь взял листок, сел на диван и надолго погрузился в чтение.

— Надо бы отвезти ему, — сказал он наконец.

— Я не могу, — сказал Макс. — Скоро заказчик приедет.

— Я тоже не могу, — сказал Игорь.

— Давайте я отвезу, — предложил Антон, — все равно делать нечего.

— Было бы здорово, — обрадовался Макс. — А то Егор заварил тут кашу…

В кабинет заглянул длинноволосый парень, и Макс вышел. Антон листал «Вертикали». Через некоторое время засмеялся. Потом снова.

— Чего ты там нашел такого веселого? — поинтересовался Игорь.

— Статья называется «Трагедия на Ай-Петри». Не читал?

— Нет еще. Макс этот номер только вчера купил.

— Тогда послушай, — Антон хлебнул мартини и перевернул страничку назад. — «Дмитрий поставил рюкзак на перрон и в изумлении огляделся по сторонам, не узнавая Ялты».

Игорь засмеялся.

— «Надо же, — присвистнул Дмитрий. — Такой вокзал был зачуханный, а теперь совсем как в Европе».

— Сильно, — сказал Игорь.

— Это еще не все, слушай дальше, — Антон поискал глазами нужное место. — А, вот: «Лучи заходящего солнца коснулись гребня Ай-Петри. До вершины зубца оставалось всего несколько метров. Дмитрий подался вперед, нога предательски соскользнула, и на мгновение он потерял равновесие. Через минуту его тело глухо ударилось о прибрежные скалы…»

Игорь поперхнулся и закашлялся.

— То есть он пролетел еще километров пять по горизонтали, — подвел итоги Антон.

— Может, он на параплане летел? — продолжая откашливаться, предположил Игорь. — Дай-ка журнальчик посмотреть.

Антон отдал ему «Вертикали» и налил себе еще мартини.

— Михалыч, наверное, не успевает читать то, что у него между рекламными блоками стоит, — Игорь наконец успокоился и задышал ровно. — Он, кстати, не предлагал тебе сотрудничество?

— Предлагал, — кивнул Антон. — Он всем предлагает.

— Ну, и?

— Не нашли общего языка.

— Почему?

— Долгая история.

— А все-таки?

— Михалыч попросил написать коротенькие рассказы про личную жизнь знаменитых современных восходителей. Такие маленькие сенсации, — Антон отставил пустой стакан на пол и прилег, задрав ноги на подлокотник. — Я поинтересовался, кто там нынче знаменит. Он сказал, что сейчас это Ножкин, Дубов, Поттер, братья Хуберы… Я засомневался, что смогу что-нибудь такое найти. А он говорит — тогда придумай. Ну, я и придумал…

— И что же ты придумал?

— Я уже плохо помню.

— Да ладно врать-то. Колись.

— Хорошо, — сказал Антон, глядя в потолок. — Один был такой: Томас Хубер очень любил своего брата Алекса. И поэтому с нежностью относился ко всем, кого тоже звали Алексами. Однажды российская журналистка спросила у него, читал ли он какие-нибудь русские книги. «Конечно», — ответил тот. «И кто вам больше всего понравился?» — поинтересовалась она. «Алекс Пушкин и Алекс Солженицын!» — воскликнул Томас.

Игорь снова засмеялся.

— Давай еще! — потребовал он.

— Сын алюминиевого магната Дубов считал, что известного американского скалолаза Дина Поттера зовут Гарри. И при встрече ласково именовал его Гариком. «Ну что, Гарик, — спрашивал Дубов, приобнимая Поттера за плечи, — когда ты продашь мне свой коттедж в Йосемитах?»

— И чем кончилось? — улыбаясь, спросил Игорь.

— Михалыч меня прогнал.

— Я бы тебя тоже прогнал, — сказал Игорь.

— Пора, наверное, ехать, — Антон спустил ноги на пол и поднялся. — Как зовут нового Люськиного мужа?

— Не помню, — сказал Игорь. — Какое-то пинкфлойдов- ское имя. Ричард, что ли.

Вернулся Макс, стал озабоченно рыться в кипах бумаг на столе. Вид у него был расстроенный.

— Как Люськиного профессора зовут? — спросил у него Игорь.

— Роджер, — сказал Макс. — Егор называет его Веселый Роджер. Ты уже, что ли? — он обернулся к Антону.

— Да, — сказал Антон, — поеду.

— Я тебя провожу, — поднялся Макс.

Обратно пошли через зал. Работники Макса по-прежнему неподвижно сидели перед мониторами, никто из них даже не поднял головы.

— Видишь свободное место у окна? — Макс показал рукой в дальний угол.

— Ну.

— Ты можешь его занять.

— Издеваешься, что ли? — рассмеялся Антон.

— Почему издеваюсь? — удивился Макс.

— Посмотри на меня внимательно. Я уже все забыл.

— Это тебе только кажется, — Макс толкнул массивную стальную дверь, и они вышли во двор. — Подучишь автокад…

— А что делать-то? — Антон остановился на крыльце. — Хмарочесы строить?

— Ну почему обязательно хмарочесы? Работы море, — Макс ногой сбросил вниз валявшиеся на плитах окурки. — Ты все еще мечтаешь о кино? Глупо в твоем возрасте.

— Представляешь, Макс, как будет скучно жить на свете, если все вокруг будут архитекторами? — улыбнулся Антон. — Такой архитектурный ад…

— Ну, в общем, подумай, — сказал Макс, — время еще терпит.

Егор сидел в баре международного аэропорта и пил коньяк.

— Да пошел он, этот «Монолит», — небрежно сложив письмо, он засунул его в стоявшую на полу сумку.

Официантка принесла еще одну пластиковую чашечку, и Егор налил коньяка Антону. На столике лежала полупустая коробка шоколадных конфет и небольшой фотоальбом.

— Твой? — Антон придвинул альбом к себе.

— Машкин, — сказал Егор.

— А что там?

— Ничего нового, — хмуро пояснил Егор. — Киса и Ося здесь были…

Антон полистал альбом. Все фотографии были примерно на один сюжет. Фоном служил идеально белый песок на берегу океана, реже — заросли кокосовых пальм или цветущих магнолий. А на переднем плане была улыбающаяся Маша в разнообразных курортных нарядах и ее загорелые дочерна сыновья.

— А где она сама? — спросил Антон.

— Курит, — Егор указал через стекло. — Она и Серега.

Антон посмотрел на улицу и действительно увидел Сергея и Машу, стоявших под козырьком автобусной остановки.

За окном, в контраст с фотографиями, было серо и уныло. Накрапывал холодный дождь, на площади перед аэровокзалом маслянисто блестел черный асфальт. Два парня в мармотовских куртках тащили от автомобильной стоянки объемистые рюкзаки и здоровенный баул. Вид у них был довольно экзотический — у одного дреды почти до плеч, у другого бритая голова и серьга в ухе. Их сопровождала девушка в длинном черном пальто. Она тоже несла небольшой рюкзачок.

— О! Ребятки куда-то собрались. На ночь глядя, — прокомментировал Егор. — Даже завидно…

И налил себе еще коньяка.

— Слушай, Антуан, а давай и мы куда-нибудь махнем? — как бы размышляя вслух предложил он.

— Куда?

— Да все равно. Главное — от людей подальше. На Денали, например…

— Давай, — согласился Антон. — Вот только коньяк допью.

— Нет, правда, поехали! — внезапно воодушевился Егор. — В декабре. На Аляске зимой космос. Народу никого — полярная ночь и белое безмолвие.

— Там зимой морозы под семьдесят. Страшно…

— Только лохи ничего не боятся, — засмеялся Егор. — Нормальные пацаны всегда на измене. Зато у эскимосов все цивильно, заброска на геликоптере…

— Из года в год одно и то же, — Антон залпом выпил коньяк и зажевал конфетой. — Не надоело?

— Придумай что-нибудь новенькое.

— Давай перегоним партию наркотиков из Пакистана…

Вернулись Маша и Сергей.

— Куда это вы собрались? — заинтересовался Сергей. — Привет, Антоха!

— Привет, — Антон пожал протянутую руку.

— Поехали зимой на Мак-Кинли, — Егор повернулся к Сергею.

— Я в Австрию лечу в марте, — Сергей снял мокрую куртку и повесил на спинку стула. — На сноуборде хочу покататься.

— Вот и спустишься с вершины на сноуборде. Оттуда, кажется, никто еще на сноуборде не спускался.

— Оттуда вообще мало кто спускался, — сказал Сергей. — Да и те с обморожениями.

— Да не смешите вы. На Мак-Кинли они собрались, — встряла в разговор Маша. — Из вас уже песок сыпется!

— Пока он из нас сыпется, — усмехнулся Егор, — мы вас всех этим песком засыпем…

— А ты сама-то не хочешь? — Сергей придвинул к себе альбом.

— Я холод терпеть не могу. Дождусь лета и поеду в жаркие страны. В Грецию, например. Возьму в аренду маунтинбайк и спокойно там покатаюсь, развалины древнего мира посмотрю.

— Флаг в руки, — язвительно пожелал Егор. — Серега, коньяк будешь?

— Я за рулем, — Сергей рассматривал альбом. — Это вы где? — он указал Маше на одну из фоток.

— Это на Мальдивах, в прошлом году. А это две недели назад, в Таиланде, — Маша придвинулась к столу и стала переворачивать страницы.

— Мария, может, соку тебе принести? — спросил Егор.

— Если только свежевыжатого, — сказала она, не поворачивая головы.

Егор поднялся и ушел к стойке.

— Это старшенький, Владик, — продолжала показывать Маша. — Это Глаша, его девушка, тоже с нами была. Это младшенький. Это они все вместе на шоу слонов. В общем, классно съездили, — она отодвинулась от стола и закинула ногу на ногу. — И ребятки все хорошие, только уж очень безбашенные.

— Мой тоже, — понимающе кивнул Сергей. — Такое впечатление, что вообще ничего не боится. Месяцами торчит на всех этих модных горнолыжных курортах. Чуть сезон — только его и видели.

Вернулся Егор, поставил перед Машей высокий запотевший стакан.

— Спасибо, — Маша сделала небольшой глоток через соломинку. — Люська Глеба-то чего с собой не взяла?

— Глеб Егорыч учится, — Егор рассовал сдачу по карманам и сел.

— Куда поступил?

— В Стэнфорд. Так сказать, поближе к дому…

— И как?

— Глеб — умный пацан, нормально там прижился. По- русски уже с акцентом говорит.

— Пишет?

— Звонит иногда. Когда Люська его достает.

— Вы были такой хорошей парой, — укоризненно произнесла Маша. — Все время вместе, такие влюбленные. Вам все завидовали…

— Да ну, перестань. Мы разругались прямо в день свадьбы.

— Когда это вы успели?

— Перед сном, — объяснил Егор. — Люська была уже на седьмом месяце, и я ей сказал: «Ну что, начнем нашу первую брачную ночь?» А она вдруг разозлилась, два дня со мной не разговаривала…

— Говорят, Роджер жуткий педант, — Сергей закрыл альбом и отдал его Маше. — День расписан по минутам.

— Зато он не стрижет газон, — вступился за Роджера Егор. — С соседних вилл на него телеги в полицию пишут. И самое обидное, что не он в этом виноват.

— А кто же? — удивилась Маша.

— Предки, — развеселился ожидавший этого вопроса Егор. — Прадеды, прабабки, внучатые дяди, тети разные, праотцы и праматери…

Посмеялись.

— Кроме шуток, — сказал Егор. — У него бабка из Одессы.

— Тогда понятно, — сказал Сергей.

— А твоя Дарья как? — Маша повернулась к Антону. — Чего молчишь-то? Похвастайся.

Антон мельком глянул на нее.

— Даша сбила насмерть постового ГАИ и осуждена условно, — негромко сказал он.

— Ты чего, серьезно? — у Маши вытянулось лицо.

— Да. Шла на обгон, не заметила регулировщика…

— Давно? — Егор тоже был ошарашен.

— Месяц назад.

— Ужас, — выдохнула Маша. — А почему условно?

— А ты бы хотела, чтобы ей пожизненное дали? — Антон снова посмотрел на нее.

— Да нет, что ты, извини. Я совсем не то хотела сказать, — пытаясь загладить неловкость, быстро заговорила Маша. — Ничего себе. Я Владику постоянно говорю, чтобы не гонял. Хотя он отлично водит. Он даже ходил на курсы экстремального вождения…

— А Маринка что? — спросил Сергей.

— Что-что… Сухари сушит, вот что.

— Ну, дела, — Егор покачал головой.

— Кошмар, — печально произнесла Маша.

— Да уж, — сказал Сергей.

— Ладно, успокойтесь, — сказал Антон. — Забудьте.

— Тут успокоишься, — Маша нервно глотнула еще немного сока.

— Правда. Не берите в голову, — снова попросил Антон. — Даша учится в пятом классе. И машины видит только в учебнике по физике.

— А чего же ты тогда? — опешила Маша.

— Не знаю. Просто захотелось.

— Да ну тебя! — Маша махнула на него рукой. — Дурак.

— А вот и наша общая с кроликом Роджером жена, — сказал Егор.

Все обернулись и увидели Люсю. Она шла через зал с большой спортивной сумкой через плечо. На ней был джинсовый костюм и бейсболка. Здоровенный цифровой фотоаппарат болтался на животе. Следом катил сумку на колесах высокий полноватый блондин с детским лицом.

— Наконец-то! — Маша радостно вскочила и повисла у Люси на шее.

Подойдя к столу, Люся обняла Сергея и чмокнула Антона в щеку. Потом бросила сумку на пол и устало опустилась на свободный стул.

— Больше никогда не полечу «Аэрофлотом», — раздраженно сказала она. — Все нервы измотали.

— А то ты не знала! — удивилась Маша. — «Люфтганзой» надо летать. В крайнем случае — «Финнэйром».

Егор поднялся, поздоровался с Роджером и снова сел. Он был сильно ниже Роджера. Сергей притащил для Роджера еще один стул. Тот аккуратно примостился на краешке. На лбу у него выступили капли пота.

— Давай за встречу, — Егор вылил остатки коньяка в чашку и пододвинул Роджеру.

— Нечего мне Роджера спаивать, — Люся отодвинула чашку обратно.

Роджер улыбнулся Егору и бессильно развел руками.

— Не хотите — как хотите, — Егор залпом допил коньяк и поднялся. — Я пошел греть машину.

— Ты что, на машине? — возмутилась Люся. — Ты же пил!

— Оставь, пожалуйста, свои буржуйские замашки.

— Я тоже поеду, — сказал Сергей. — Антоха, ты со мной?

— Антоху оставь, он мне нужен, — попросила Люся.

Сергей попрощался, и они с Егором пошли к выходу.

— Ты никуда не спешишь? — Люся подсела к Антону.

— До пятницы я совершенно свободен, — сказал он.

Люся улыбнулась.

— Я Стаське привезла тут кое-что, — она пододвинула к себе сумку. — Это прямо сегодня нужно отдать. Ты не сможешь?

— Отдам, конечно.

— Я ей звонила из Лондона, хотела, чтобы она в аэропорт подъехала, но телефон был выключен.

— На домашний позвони, — сказала Маша.

— Я номера не знаю.

Маша набрала номер на своем мобильнике и передала трубку Люсе. Та приложила ее к уху, продолжая свободной рукой расстегивать молнию.

— Не берет никто, — она извлекла из сумки большой красочный пакет. — А, вот. О, господи…

Люся с минуту что-то молча слушала, потом медленно закрыла телефон, положила на колени и посмотрела на Антона.

— Что такое? — забеспокоилась Маша.

— Я не сразу поняла, что это автоответчик, — тихо сказала Люся.

— А, ты об этом… — вздохнул Антон. — Дети попросили оставить. Они звонят иногда домой. Специально, когда там никого нет. Чтобы послушать его голос.

В стареньком «Фольксвагене» Егора поместились с трудом. Антон сел позади, вместе с Роджером и Люсей. Егор почти сразу же вырулил на новую развязку и долго там кружил, пока не съехал на Пулковское шоссе.

— Да у вас тут прямо Калифорния, — восхитилась Люся, — как и не уезжали вовсе… Антоха, перебирайся к нам, — она повернулась к Антону. — В Лос-Анджелесе каждый второй — сценарист. Все мечтают написать гениальный сценарий и разбогатеть.

— Сейчас все брошу… — усмехнулся Антон.

— Я тебе серьезно говорю, — продолжала убеждать Люся. — Главное, сделать все по голливудским канонам. Последние несколько лет как раз в моде экстрим, актуальны такие полукриминальные смеси из политики и спорта. Ну, и любовная линия чтобы обязательно была, — засмеялась она. — А то домохозяйки смотреть не будут.

— Откуда ты все это знаешь? — поинтересовалась Маша.

— «Космополитен» читаю. «Си-Эн-Эн» смотрю.

— Взяла бы сама и написала, — сказал Антон.

— Да я бы завалила их сюжетами. Времени не хватает…

Тем временем Роджер достал из кармана бумажник, извлек несколько купюр и сказал что-то Люсе на ухо. Она взяла деньги и похлопала Егора по плечу. Тот глянул на нее в зеркало заднего вида.

— Возьми, — сказала она. Егор протянул руку, и она вложила доллары ему в ладонь.

— Что это? — спросил он, помахав ими в воздухе.

— Деньги, — сказала Люся.

— Я знаю, что деньги. Зачем ты мне их даешь?

— На бензин.

В зеркале мелькнул жесткий взгляд Егора.

— У меня свои есть, — он, не оборачиваясь, протянул деньги назад.

— Оставь, — твердо сказала Люся. — У нас так принято.

Роджер, ничего не понимая, глядел то на нее, то на Егора.

— Забери, я сказал, — в голосе Егора послышались стальные нотки.

— Да перестань ты.

— Хорошо, тогда я их выброшу.

Люся ничего не ответила и обиженно отвернулась, уставившись на пролетающие за окном автосалоны «Форд» и «Ленд Ровер». Егор чуть приоткрыл стекло водительской двери. В образовавшуюся щель подул свежий ветерок. Он, не глядя, просунул в окно одну из купюр и разжал руку. Доллары полетели назад и весело покатились по асфальту, пока идущая сзади машина не наехала на них колесом.

Маша нервно засмеялась, Роджер недоуменно наклонился к Люсе и стал что-то быстро и возбужденно ей говорить.

— Что он говорит? — обернулась Маша.

— Спрашивает, что происходит, — раздраженно пояснила Люся.

— Как будет по-английски «полная херня»? — спросил Егор и выкинул в окно следующую купюру.

— Ладно, хватит, давай обратно! — разозлилась Люся. — Умом Россию не понять. То глотку за баксы готовы перегрызть, то на улицу выкидываете…

Она взяла деньги, и Егор прикрыл стекло.

Оставшаяся часть пути прошла в гробовом молчании.

Антон попросил высадить его на Миллионной, недалеко от спорткомитета. Егор тоже вышел из машины и открыл дверцу багажника.

— Ну, так что, едем? — спросил он. — Давай, решайся! Мозги проветрим. Встретим новый год в снегах и льдах…

— По-моему, эта гора не стоит метра наших ног, — Антон бережно вынул из багажника Люсин пакет.

Егор засмеялся.

— Ладно, завтра поговорим, — он захлопнул дверцу и вернулся за руль. — На сухогрузе.

Когда Антон переходил Зимнюю канавку, закапал дождь. Ближе к Эрмитажу это был уже почти ливень. Под крышей Эрмитажного портика уже прятались несколько человек: пожилая японская чета фотографировала атлантов, парень с девушкой стояли в обнимку у закрытых навсегда парадных дверей. Антон тоже поднялся к ним и прислонился спиной к гранитному постаменту.

Под козырьком дома напротив стояла женщина с коляской, по лужам пробежала собака, лошади провезли мимо экскурсионную карету. На Дворцовой было пусто. Дождь поливал химеры на крыше Зимнего дворца, и там, дальше, еле видимый в потоках воды стоял Исаакий… Наверное, тысячи людей мечтают хотя бы раз в жизни постоять тут, на ступенях Эрмитажа, и увидеть эту грандиозную перспективу. Антон же просто укрывался здесь от дождя. И на сердце у него было тяжело. И в груди холодно…

Наконец, дождь поутих. Антон высунул ладонь наружу. Еще капало, но не сильно. Он достал сигарету, она оказалась последней. Антон скомкал пустую пачку и сунул в карман. Спустился вниз и остановился, зажав Люсин пакет между колен. Держа сигарету в пальцах, поискал зажигалку. В этот момент мимо пронесся парень на роликах — так близко, что чуть не сшиб Антона.

Антон отшатнулся, сигарета упала в лужу. Парень ничего не заметил и продолжал стремительно катиться дальше. Его куртка ядовито-желтого цвета мелькнула среди зонтов и пропала. Антон нагнулся, поднял сигарету, попытался раскурить, но ничего не получилось. Он бросил ее обратно в лужу.

— Ты хорошо выглядишь, — сказала Стася.

— Это оптический обман, — сказал Антон.

Они сидели в пустом и тихом кафе, возле окна. Уже начало темнеть. На улице тоже было пусто и тихо. Только на детской площадке несколько подростков лениво пинали мяч.

— Пишешь что-нибудь? — поинтересовалась Стася.

— Ты первый человек, который меня об этом спрашивает.

— Ты не ответил.

— Нет.

Сама Стася тоже почти не изменилась. Только чуть располнела, и вместо привычных косичек была короткая стрижка, под мальчика. Она сидела очень ровно, немного отодвинувшись от столика.

— Слушай, — Антон немного замялся, — расскажи, как это было здесь…

Она глянула на него как-то странно.

— Я всегда боялся с тобой об этом говорить, — добавил он.

— А со мной об этом никто никогда и не говорил. Ты тоже первый, кто меня об этом спрашивает, — Стася улыбнулась. — Все, наверное, тоже боятся. Ждут, когда я успокоюсь. Или замуж выйду…

Антон молчал и смотрел на нее. Она продолжала как- то странно улыбаться, глядя через витринное стекло на пустынную дорогу. Подтаявшее мороженое с ее ложечки капало на скатерть.

— Перед отъездом, в последний день, Дрюня ни на шаг от меня не отходил. Наверное, что-то чувствовал, — Стася опустила ложечку на блюдце и взяла в руки салфетку. — Вещи собрал еще утром и все не знал, чем себя занять. Дети были на даче. Потом он сходил в магазин и купил банку компота. Вечером мы ее открыли, он достал свою любимую чашку. Но тут вдруг пришло такси — чуть не на целый час раньше — и мы поехали в аэропорт. Был сильный дождь, почти ливень, и мы подумали, что рейс задержат. Потом Дрюне вдруг показалось, что он забыл шерстяные носки. Он несколько раз перерыл баул и действительно их не нашел. Он страшно расстроился из-за этих носков. Мы даже решили, что успеем съездить домой, пока погода станет летной. Возьмем носки и выпьем компот. Но рейс не отменили, и он улетел…

Стася ненадолго замолчала.

— А про лавину я услышала по телевизору. В программе «Время». Готовила на кухне пирог, а телевизор работал в комнате. И это было самое ужасное, потому что вот так… — она сложила салфетку и провела ногтем по сгибу. — Но тогда еще не называли никаких фамилий. Я позвонила Дрюниным родителям, и они сразу же приехали. С другого конца города, на своей машине. Машину вел его папа, почти целый час. А войдя в прихожую, потерял сознание и упал. А потом…

Антон глядел на Стасю с тревогой, но она говорила совершенно спокойно, как о чем-то постороннем.

— Потом было такое ощущение, что прилетела летающая тарелка и всех забрала. Потому что ведь мертвых никто не видел…

Стася замолчала и снова посмотрела на улицу. Там все было каким-то сонным. Сонные дома, сонный канал, сонные кусты. Ни машин, ни прохожих…

— А что ты делаешь, когда не пишешь? — вдруг спросила она.

— Ничего.

— Совсем ничего?

— Да, совсем. Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, среди детей ничтожных света, быть может, всех ничтожней он…

Антон тоже посмотрел за окно. Футбольный мяч плавно перелетел через сетку, огораживающую детскую площадку, вяло запрыгал сначала по тротуару, потом по газону и уже по инерции медленно выкатился на дорогу. Пацан лет восьми перелез через ограду и побежал за ним. В это же мгновение из-за поворота вдруг выскочила машина…

Визг тормозов был такой силы, что Антон и Стася, не сговариваясь, одновременно вскочили на ноги. Как в замедленном кино машину боком сносило в сторону мальчишки, застывшего в оцепенении с мячом в руках. Буквально в полуметре от него машина все-таки остановилась, глухо ткнувшись носом в бордюр. Веером разлетелись по асфальту куски битого стекла и пластмассы. Несколько секунд была тишина, потом мальчишка сорвался с места и убежал в ближайшую подворотню. Потом открылась водительская дверь, и на дорогу вышел невысокий мужчина в джинсовой куртке. Он постоял, глядя в сторону арки, в которой скрылся мальчишка, и, не закрывая двери, снова опустился на сиденье.

Стася с Антоном тоже автоматически сели. Он посмотрел на нее. Она очень сильно побледнела, стала почти белой. Потом из ее глаз выкатились слезы и поползли по щекам, оставляя мокрые следы. Антон дотронулся пальцами до ее руки.

— Извини, сейчас пройдет, — Стася попыталась вытереть глаза, но только размазала тушь по лицу.

И вдруг она по-настоящему разрыдалась.

— Я всегда, каждую секунду, готова к тому, что вот сейчас раздастся звонок в дверь, и я ее открою, а за ней будет стоять Дрюня, — всхлипывая, говорила она. — На самом деле я все время только одного этого и жду. И ничуть не удивлюсь, если это вдруг произойдет. И мы снова будем вместе. А жизнь пойдет дальше. Так же, как и должна была идти…

Попрощавшись со Стасей, Антон решил сделать крюк и свернул на Мойку, к Новой Голландии, которую Дрюня так любил рисовать. Они часто приходили сюда вместе — на институтский пленэр, потому что Дрюня жил в Коломне. Устраивались с планшетами и красками напротив громадной полуразрушенной арки и просиживали до темноты. Летом здесь было очень тихо. Тополиный пух плыл по воде…

А сейчас тут была стройка. При свете мощных прожекторов экскаваторы грызли землю, бульдозеры сгребали в сторону остатки порушенных зданий…

А на месте Дворца культуры, куда Дрюня ходил в кружок рисования, вообще была яма. Заодно снесли и школу, в которой он проучился десять лет. Хорошо, что Дрюня ничего этого не видит…

Офис Мутного занимал полуподвальное помещение жилого дома на Кирочной. Несмотря на поздний час, тут было еще довольно много народу. Шура провел Антона в небольшой холл с камином и низким сводчатым потолком.

— Располагайся, — сказал он. — Я сейчас.

Антон остался в одиночестве. Обогнув лежавший на полу ковер, он протиснулся мимо гигантского фикуса и залег на диван.

В холле был полумрак. Со всех четырех стен на Антона смотрел Мутный. Слева— на церемонии вручения «Золотого ледоруба». Справа — на какой-то гималайской вершине, с флагом «Мобильных телесистем» в руках. За спиной — с губернатором области на открытии ледового тренажера в Гатчине. И, наконец, прямо по курсу висел здоровенный постер его главного детища — проекта «Русские подъемы на вершины мира».

В холл заглянул Данила.

— Чего в темноте лежишь? — он щелкнул выключателем.

— Павел тут? — Антон кивнул на постер.

— Уехал по делам, — Данила забрался в плетеное кресло-качалку.

Вернулся Шура, разложил на прозрачном столике разноцветные таблицы и начал что-то подсчитывать на калькуляторе, сверяясь с записями в пухлом растрепанном ежедневнике. В приоткрытую дверь было слышно, как по коридору, словно тигр в клетке, бродил Славик, разнося кого-то в телефонную трубку.

— Нет, я не понял, а кто будет доделывать? — громко возмущался он. — Я говорю, кто будет все это доделывать? Тихон Хренников?

— Славик разошелся, — хмыкнул Данила.

Люстра светила прямо в лицо, и Антон прикрыл глаза рукой. В образовавшейся черноте поплыли яркие разноцветные круги. Заковыристая ругань Славика, как морская волна, то отдалялась, то с шумом накатывалась снова.

— Да вы там давно уже на все забили болт! — в бешенстве кричал он, приближаясь к дверям. — И не надо мне ничего объяснять, я и сам все знаю! Я не буду никому звонить. Я сейчас уезжаю, и четыре дня меня не трогайте вообще. Понятно? Да, делайте все сами. Представьте, что вы на корабле.

Наконец Славик вошел в холл, на ходу засовывая мобильник в футляр на поясе.

— Уроды, — продолжал кипятиться он. — Не хило зарабатывают, а всем все по барабану…

Славик быстрым шагом прошел к окну и достал сигареты. Антон убрал руку и проводил его взглядом. Бросив пачку на подоконник, Славик нервно рылся в карманах.

— Зажигалка есть у кого-нибудь? — он обернулся и увидел Антона.

— О, Антоха! — удивился и обрадовался Славик. — Мне нужны твои руки!

— Здравствуй, Слава, — сказал Антон. — Миллион.

— Что — миллион? — не понял Славик.

— Миллион долларов стоят мои руки, — Антон демонстративно пошевелил пальцами.

— Ты бредишь, — сказал Славик.

— Я здоров, как никогда, — Антон сел. — Орнелла Мути оценила свои ноги в семь миллионов, а я свои руки в один. Всего-навсего.

У Славика зазвонила трубка, и он, матюгнувшись, снова вышел в коридор.

— Ну, ты размахнулся, — засмеялся Шура.

— Слава меня полгода не видел! — возмутился Антон. — Он не спросил, как я живу. Он даже не поздоровался!

— Они действительно в запарке, — вступился за Славика Данила. — Работать некому, рук не хватает.

— Всем нужны только руки, — грустно сказал Антон. — Почему никому не нужен светлый ум, добрая душа, горячее и отзывчивое сердце?..

Раздался звонок в дверь офиса, Данила подошел к монитору и нажал кнопку «Открыть».

— Кого там несет? — поинтересовался Шура.

— Макмерфи, — Данила вернулся на свою качалку.

Через минуту в холле появился Валера.

Валеру называли Макмерфи в честь героя фильма «Пролетая над гнездом кукушки». Имелась в виду заключительная стадия — между лоботомией и удушением подушкой… Антон давненько уже не видел Валеру. Вид у него действительно был какой-то пришибленный — засаленный пиджак, лысина, обрамленная длинными седыми вихрами, скорбный взгляд из-под толстых линз…

Валера обошел всех по кругу, здороваясь с каждым в отдельности. Рукопожатие у него было вялое. Возле Антона он задержался.

— Почитай вот это, — порывшись в старомодном кожаном портфеле, Валера положил на диван тонкую глянцевую книжечку. — Когда поедем?

— Через часик, — сказал Данила.

— Поесть осталось что-нибудь?

— В холодильнике посмотри, — Данила вальяжно покачивался в кресле.

Валера щелкнул замком, прислонил портфель к стене и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Антон взял книжку в руки. «Пробудись!» — призывал с обложки ласково улыбающийся мужчина азиатской наружности.

— Почему он дал только мне? — спросил Антон.

— Ты свежий человек, — объяснил Шура. — Нас он уже устал обращать.

Антон посмотрел картинки. На них ломились от нарисованных плодов ветви экзотических деревьев, стояли в обнимку счастливые многодетные семьи, жили в мире и согласии грифы, львы, зайцы и почему-то снежные барсы…

— Ну, как там, — Данила кивнул на брошюру, — что- нибудь новенькое?

— Не знаю, — Антон отдал ему книжечку. — Посмотри сам.

Данила наугад открыл брошюру и углубился в чтение.

— По мне так циничный Виктор гораздо ближе к Богу, — сказал Шура.

— В каком смысле? — поинтересовался Данила, не прерывая чтения.

— Некоторые его откровения я бы включил в Нагорную проповедь.

— Например?

— Ну, например: «Он тебя на хуй послал, а ты ему — чаю».

Антон с Данилой засмеялись. Шура убрал таблицы в папку и начал что-то записывать в ежедневник.

— Слушай, Антоний, — сказал Данила, оторвавшись от брошюры. — А ведь ты не попадешь в царствие Божие на Земле. Ты в курсе?

— Почему это? — удивился Антон.

— А потому что ты врешь, крадешь, прелюбодействуешь.

— Да? — Антон неожиданно огорчился. — Жаль.

— А что там, интересно, будет? — Шура наконец-то закончил подсчеты и выпрямился.

— Где? — не понял Данила.

— Ну, в этом, в царствии Божием.

— А я откуда знаю? Наверное, все та же бодяга, — Данила кинул брошюру на ковер и поднялся. — Пойду, что ли, еще немного поработаю.

Данила вышел. Шура тоже встал и подошел к окну.

— Покурим? — предложил он.

— Если угостишь, — сказал Антон.

— Славик нам свои оставил, — Шура продемонстрировал забытую пачку.

Антон захватил со стола пепельницу, подошел к окну и забрался на высокий подоконник.

— Нет, правда? — Шура просунул руку сквозь решетку и приоткрыл форточку. — Что мы будем делать, когда придет царствие Божие на Земле? А, Энтони?

— Мне-то какое дело, что вы там будете делать, — пожал плечами Антон.

Шура засмеялся и протянул ему сигарету. Они закурили, глядя в окно. По темной улице неслись, отсвечивая фарами, мокрые автомобили, спешили по делам редкие прохожие… Потом они увидели Мутного. Он вывернул из-за угла под руку с какой-то блондинкой.

— Кто это? — заинтересовался Антон.

— Новая племянница Мутного, — пояснил Шура. — Продюсер с «Пятого канала». Лови момент!

— Два продюсера за два дня — это чересчур, — сказал Антон. — Это уже передозировка…

По коридору застучали каблучки, и блондинка появилась в холле. Следом за ней вошел и сам Мутный.

— Шура, я же просил здесь не курить! — раздраженно проговорил он.

— А мы не взатяжку, — сказал Антон.

Мутный поднял глаза и увидел Антона.

— О! — удивился он. — Ты уже здесь?.. Это и есть наш маленький Антониони! — пояснил он блондинке, указывая на Антона. — Наш сценаристик, как я его называю…

Антон помахал им рукой, не вставая с подоконника.

— Загорелый, никак с гор спустился, — Мутный помог блондинке снять мокрый плащ и пристроил его на вешалку. — Шура, я оставляю вам Анну Сергеевну. Кормите ее, поите, развлекайте, а потом захватите с собой на «Арго». Я подъеду прямо туда.

— Хорошо, — пообещал Шура.

— И проветрите уходя, невозможно дышать! — Мутный немного потоптался у дверей и вышел.

Шура бросил недокуренную сигарету в окно и подошел к блондинке.

— Присаживайтесь, Анечка, — он пододвинул ей кресло.

— Спасибо, — она сняла босоножки и забралась на него с ногами.

— Значит, тоже с нами на галеры? — Шура присел рядом.

— Выходит, что так.

— Может, кофе или чаю?

— Спасибо, мы уже.

Антон тоже затушил сигарету, положил в пепельницу и вернулся на диван. С минуту сидели молча. Блондинка с интересом разглядывала фотографии на стенах.

— А можно почитать ваш сценарий? — вдруг обратилась она к Антону. — Павел Валентинович говорил, что вы какой-то фильм собираетесь снимать.

— А он никому не дает его читать, — встрял Шура. — Хранит в тайне.

— Почему? — удивилась блондинка.

— Потому что это такая страна, в которой даже малыши знают военную тайну и крепко держат свое твердое слово! — пояснил Шура.

— Прямо такой секрет? — улыбнулась блондинка и посмотрела на Антона.

— Да нет у меня никаких секретов, — нехотя отозвался он.

— А как будет называться ваш фильм? — спросила она.

— «Ледниковые поля навсегда», — услужливо подсказал Шура.

— Нет, — Антон отрицательно мотнул головой.

— Как нет? — удивился Шура. — Ты же сам говорил.

— Я больше не хочу снимать «Поля», — сказал Антон.

— С чего это вдруг?

— Я буду снимать другой фильм, — сказал Антон. — По голливудским канонам.

Шура недоуменно посмотрел на него.

— Тем более интересно, — сказала блондинка.

— Он будет называться «Любовь и кровь в снегах и льдах», — Антон повернулся к ней.

— Забавно, — улыбнулась она. — Может, хотя бы сюжет расскажете?

— В двух словах? — уточнил Антон.

— Да.

— Запросто, — Антон откинулся на диване и закинул ногу за ногу.

— Чудно, — обрадовалась блондинка и радостно захлопала в ладоши. — Заодно и даму развлечете.

— Но сначала по всем телевизионным каналам пройдет массированная реклама, — начал рассказывать Антон.

— Подожди-ка…

Шура решительным жестом прервал Антона, поднялся и выглянул за дверь.

— Эй, вставайте, кто еще не встал! — закричал он куда- то вглубь офиса. — Великий немой сейчас заговорит!

— Не надо никого звать, — запротестовал Антон, но Шура только досадливо от него отмахнулся.

— Торопитесь же, буржуины! — снова крикнул он.

— Реклама будет такой. По главным улицам самых больших городов мира: Токио, Дели, Нью-Йорка, Мехико, Лондона, Москвы, Шанхая, Парижа — мчатся на роликах ярко одетые мальчики и девочки. В руках у них коробки с фильмом, и они выкрикивают на разных языках: «Лучший фильм двадцать первого века! Спешите видеть! Лучший фильм двадцать первого века! Не пропустите! Лучший фильм двадцать первого века!..» Потом — наплывами — броские заголовки. На огромном светодиодном экране во всю стену небоскреба в Дубай: «Год над пропастью!..» На первой полосе газеты «Тайме»: «Он и Она на снежном гребне!..» На борту летящего в небе Боинга: «Кто смотрел, тот плакал!..» На порванном ветром баннере у набережной Круазетт: «Загляните в лица героев нашего времени!..» На вагонах скоростного поезда, мчащегося мимо Фудзиямы: «Все страсти этого мира!..» На обложке журнала «Космополитен»: «Зрителей Каннского фестиваля увозили прямо в психушку!..» На развороте газеты «Московский комсомолец»: «Кинематограф без компромиссов!..» На гигантском постере в голливудских холмах: «Спорт вне политики — хрена с два!..»

В холл заглянули Славик и Данила. Шура показал им жестом, чтоб быстрее заходили. Данила присел на ковер прямо у двери, Славик тихонько пробрался на стул возле окна.

— Теперь действующие лица, — продолжал Антон. — Главных героев будет двое. Молодой архитектор из Петербурга Тихон Хреников (с одним «н») и Глафира Бодягина — восемнадцатилетняя девушка из поселка Барабановка Московской области. Кроме них: руководитель проекта Эраст Пропагандеев, командир отряда Семен Иванович Забубённый, инструктор отделения Нестор Нехилятый и заведующий хозяйством Мыкола Офиногейко. Потом еще Борис Грейпвайн — зубной техник из подмосковного города Орехово-Зуево и Степан Забейболт — житель украинского хутора Зеленый Гай. А также: Министр культуры России, председатель комитета Государственной Думы по международным делам, Патриарх Московский и всея Руси, мэр Москвы, девушки из модельного агентства «Русская красавица», Феликс Эдмундович Дзержинский — фотографией на белой стене, Николай Васильевич Крыленко — спиной сквозь пургу. Я постараюсь как можно короче…

Антон о чем-то задумался и ненадолго замолчал.

— Идет двадцать седьмой день восхождения на пик Кара-кизяк в рамках проекта «Русские подъемы на вершины мира», — снова заговорил он. — Участник проекта Хреников, находящийся в полубессознательном состоянии от хронического недоедания, усталости и непогоды, случайно наступает остро заточенными кошками на участницу проекта Бодягину, прилегшую отдохнуть на склоне горы и мгновенно заметенную снегом. Раненую девушку откапывает инструктор отделения Нехилятый, отошедший на две минуты за перегиб справить нужду. Небольшое пояснение: в трепетную красавицу Глашу влюблены абсолютно все участники проекта, однако Нехилятый, пользуясь служебным положением, никого к ней не подпускает и вообще старается не оставлять девушку одну. И вот — только отошел, и на тебе… Через несколько минут Бодягину укладывают в специально установленную по такому случаю палатку. В присутствии Нехилятого врач проекта Грейпвайн производит осмотр. По привычке он начинает его с зубной полости и невольно радуется за Глафиру. Но потом, закатав под ревностное сопение инструктора штанину на стройной загорелой ноге, обнаруживает жуткую картину— рваные следы металлических зубьев. Нехилятому становится дурно, и он с позеленевшим лицом выбирается наружу. Оценив обстановку, командир отряда Забубённый приказывает становиться на ночлег, и спустя некоторое время озадаченные участники собираются в продовольственном шатре для обсуждения возникшей экстремальной ситуации. Слово берет руководитель проекта Эраст Пропагандеев. Не стесняясь в выражениях, он объясняет собравшимся, что проект, в который вбуханы немыслимые деньги, необходимо завершить во чтобы то ни стало. Поименным голосованием решают Бодягину, а с ней в наказание и Хреникова, оставить на гребне. Остальные продолжат начатое восхождение…

У Антона запершило в горле, и он откашлялся.

— Глафиру и Тихона решено забрать на спуске. По распоряжению Забубённого им отдают все оставшиеся продукты. На резонный вопрос заведующего хозяйством Офиногейко «А сами что есть будем?» Забубённый отвечает, что у него есть охотничье ружье и поэтому все могут быть спокойны. Последующие события развиваются с пугающей быстротой, напоминая кошмарный сон. Дайте, пожалуйста, воды…

— Только не рассказывай пока, — Шура поднялся и ушел на кухню. Данила, пользуясь моментом, перебрался на кресло-качалку.

— Может, пива? — прокричал Шура откуда-то издалека. — Вода только из-под крана.

— Давай, — согласился Антон.

Шура принес банку «Балтики» и поставил на столик перед Антоном. Следом за Шурой пришел из кухни Валера и остановился в дверях.

— Наутро все, кроме Глафиры и Тихона, выходят наверх, — Антон открыл банку и немного отпил. — За первым же бугром озабоченный продовольственным вопросом Забубённый палит в альпийскую галку, чем вызывает сход колоссальной снежной лавины, которая в считанные секунды сносит участников проекта к подножию горы. При этом все они чудом остаются живы и в шоковом состоянии спускаются в альплагерь «Уллу-ёй». Немного придя в себя, они поспешно готовят спасательный отряд, который наутро должен отправиться наверх и снять оставленных на гребне Тихона и Глафиру.

Антон снова прокашлялся и хлебнул еще немного пива.

— Ночью альплагерь «Уллу-ёй» сносится селем. Выбравшись целыми, но сильно помятыми из грязевого потока, очумевшие участники проекта добираются до ближайшего населенного пункта — города Небздымска. Поздним вечером, находясь в полуобморочном состоянии, они находят местное отделение Министерства по чрезвычайным ситуациям и сообщают координаты оставшихся на горе Хреникова и Бодягиной.

Антон сделал еще один долгий и глубокий глоток.

— На рассвете город Небздымск разрушается землетрясением. Откопавшись из-под дымящихся обломков зданий, совершенно деморализованные участники проекта начинают хаотично двигаться в сторону мест своей прописки. Однако сделать это оказывается непросто, потому что как раз в это самое время страна разваливается на отдельные суверенные государства. С большим трудом несколько участников проекта добираются до Москвы. В столице беспорядки, голод, инфляция, девальвация, вовсю свирепствует СПИД, идут выборы первого президента… Может, кто-нибудь тоже хочет пива? — Антон оглядел сидящих вокруг.

— Никто не хочет, — ответил за всех Данила. — Давай дальше.

— Не хотите, как хотите, — пожал плечами Антон. — Дальше… Тем временем на гребне, где остались Тихон и Глафира, наступает осень. Становится заметно холоднее, продукты стремительно заканчиваются. Глафира понемногу выздоравливает, но мысль о самостоятельном спуске приходится выбросить из головы, после того как Тихон раскрывает карту местности, оставленную командиром отряда Забубённым. Карта оказывается схемой распространения легочной чумы крупного рогатого скота на территории Небздымского района… Тихон вынужден бороться за существование. Он начинает охотиться на грифов и снежных барсов, роет пещеру и строит иглу. Одновременно происходят изменения в отношениях Тихона и Глафиры. Если раньше Глафира не обращала на Тихона никакого внимания и называла его, как и все остальные участники проекта, не иначе как Тихоня, то теперь она ласково зовет его Хреник, а иногда — уважительно — так и просто Хрен. По вечерам они ведут беседы об устройстве мироздания, преимущественно в стихах.

Антон залпом допил пиво и опустил банку на пол. Глаза у него начали блестеть.

— А в это же самое время в Москве Нехилятый, снедаемый неутоленной страстью к Глафире, решает любым способом заполучить девушку. Но теперь для ее спасения требуется целая экспедиция, а это бешеные деньги. Где их взять — непонятно. И тогда в его голове зреет дерзкий план. Нехилятый создает «Партию Нехилятого», которая выдвигает его кандидатом в президенты. Один из главных пунктов в программе партии — спасательные работы на пике Кара-кизяк. Помимо удовлетворения личного сексуального желания, снятие с гребня высокой горы бедствующей двойки должно принести ему дополнительные голоса на выборах. Я вам еще не надоел?

— Нет, что вы, очень интересно, — запротестовала блондинка.

— Хорошо… — Антон мельком глянул на нее. — Тут как раз средства массовой информации начинают усиленно рекламировать мероприятие под названием «Кара-кизяк Балтика Трофи», цель которого — проложить новый маршрут на пик Кара-кизяк и водрузить на вершине горы флаг одноименного пивзавода. Телеведущие «Си-Эн-Эн» и «Пятого канала» намереваются показать это мероприятие в прямом эфире. Спуск вниз планируется двумя группами — одной на сноубордах, другой на маунтин-байках. Узнав об этом, Нехилятый на партийные взносы организует свою экспедицию, которая в рамках «Кара-кизяк Балтика Трофи» должна спустить, наконец, погибающих на гребне Тихона и Глафиру. Помимо этого, чтобы привлечь повышенное внимание, экспедиция Нехилятого планирует осуществление первого в мировой истории «Русского спуска» с вершины — на задницах. Автор идеи «Русского спуска» Пропагандеев — он же идеолог «Партии Нехилятого» — выбивает госзаказ под строительство на Воробьевых горах тренажера для отработки «Русского спуска». Идеей спуска заинтересовывается Книга рекордов Гиннеса. Пива больше нет?

— Последняя, — развел руками Шура.

— Жаль, — Антон опять ненадолго замолчал, но вскоре заговорил снова.

— К концу зимы строительство тренажера заканчивается. На открытии присутствуют члены Правительства и Государственной Думы, а также мэрия и духовенство. Министр культуры произносит берущую за душу речь. Только идея «Русского спуска», говорит он, способна в это трудное для страны время консолидировать общество и противостоять духовному обнищанию масс. Председатель комитета Государственной Думы по международным делам высказывает мысль о том, что мир уже потрясен «Русскими подъемами», но пока еще ничего не знает о «Русских спусках». И клятвенно обещает, что если все пройдет удачно, то государство выделит деньги на финансирование проекта «Русские спуски с вершин мира». Под конец митинга слово берет сам Нехилятый. В своей пламенной речи он обещает любой ценой снять оставшихся на гребне молодых людей, двусмысленно намекая на то, что без них невозможно зарождение нового поколения россиян. Патриарх освящает тренажер. Пропагандеев разрезает алую ленточку, и Нехилятый, Патриарх, мэр, а также группа моделей из агентства «Русская красавица» — в сарафанах, кокошниках и с блинами на подносах — улетают вниз по тренажеру…

Антон говорил все быстрее — без остановок и практически без пауз, немного прикрыв глаза.

— Тем временем, испытав массу лишений, Офиногейко и Забейболт попадают в родную Украину, которая тут же становится незалежной. И оказываются отрезанными от всего остального мира. Степан возвращается в родной хутор. Но вид беленых хат и созревших подсолнухов не радует его. Борщ и вареники кажутся пресными, а берущие за душу песни румяных чернобровых дивчин не приносят покоя. День и ночь думает он о друзьях, оставшихся на гребне. Проведя дома не больше месяца, Степан едет в Киев к Офиногейко, который к этому времени уже успел стать процветающим бизнесменом, и просит помощи в организации спасательных работ. Однако Мыкола, основа бизнеса которого — поставка в Россию сала и горилки для экспедиции Нехилятого, тут же сообщает об этом Нестору. Тот требует послать новоявленного Робин Гуда подальше. Мыкола объясняет Степану что, к сожалению, ничем не может ему помочь — нет денег. Огорченный Степан, несолоно хлебавши, возвращается домой. И через неделю — тайно, ночью — переходит украинско-русскую границу, чтобы в одиночку спасти Тихона и Глафиру. Перед этим он отсылает в Орехово-Зуево письмо Грейпвайну, в котором открывает свой план. Ни о чем не подозревая, Борис рассказывает об этом плане Забубённому — в своем кабинете, пока вставляет тому зубы, которые Семен Иванович потерял на охоте, надкусив начиненное дробью крыло утки, подстреленной из дробовика. В свою очередь, Забубённый, выпив лишнего на банкете по случаю открытия тренажера для отработки «Русского спуска», проговаривается о плане Забейболта Нехилятому. Взбешенный Нехилятый дает российским спецслужбам описание внешности Забейболта, и на подходах к Небздымску Степана берут как украинского шпиона. Во время допросов сотрудниками ФСБ Забейболту открываются истинные причины его поимки. Пелена спадает с его глаз…

У Славика вдруг зазвонил телефон. Чертыхнувшись, он вышел в коридор. Антон остановился, открыл глаза и огляделся вокруг, будто очнулся от сна. Окружающие молча смотрели на него.

— Короче… — Антон глубоко вдохнул. — Весной стартует «Кара-кизяк Балтика Трофи». На спуске с вершины экспедиция Нехилятого находит Тихона и Глафиру. Те до слез рады спасателям, однако вскоре выясняется, что вниз заберут только Глафиру, поскольку партийных денег на спуск Тихона не выделено. Глафира наотрез отказывается спускаться без Хреника. После долгих уговоров и бесполезных угроз члены экспедиции оставляют Глафиру и Тихона на гребне. И совершают «Русский спуск», который с замиранием сердца наблюдают в прямом эфире телезрители семидесяти стран мира. Снова оставшись одни, Тихон и Глафира понимают, что помощи ждать больше неоткуда. Из шкур снежных барсов и перьев грифов они шьют параплан. И, дождавшись попутного ветра, улетают с гребня. Они долго парят сначала над горами, потом над предгорьями… Через зарешеченное окно камеры предварительного заключения Степан видит летящих по небу друзей. Улыбка озаряет его заросшее щетиной лицо. Скупая мужская слеза падает на тюремный матрас. «Летите, ребята, и будьте счастливы! — шепчет он, до боли сжимая пальцами прутья решетки. — И пусть хотя бы наши дети узнают истинный вкус свободы!»… На исходе дня Тихон и Глафира опускаются на пустынный берег океана. Здесь, на белоснежном песке, среди кокосовых пальм и цветущих магнолий, происходит объяснение Тихона и Глафиры. И когда алый диск солнца погружается в прозрачную голубую воду, они признаются друг другу в любви и решают остаться тут навсегда, чтобы начать новую жизнь вдали от цивилизации…

— А ты, оказывается, опасен, — Шура пристегнулся и включил зажигание. Микроавтобус затрясло на месте, и он немного убавил обороты.

— Странно, что вы этого еще не поняли, — Антон устало вытянул ноги в угол кабины. Он словно выдохся.

Через боковую дверь в салон загрузились остальные.

— Поехали! — шумно потребовал Данила. — «Жанетта» уже поправляет свой такелаж!

— Сначала забросим Антоху на Московский вокзал, — Шура стал протирать тряпкой запотевшее лобовое стекло.

— А чего там? — спросил Валера.

— Он с Папой встречается, — пояснил Шура. — Будет просить миллион баксов на фильм.

— Папа разве не плывет? — удивился Славик.

— Папа едет, — Шура кинул тряпку под сиденье.

— Куда?

— В Охотный ряд.

— Жаль, давно не виделись, — Славик был разочарован.

— Может, все-таки, не надо, — засомневался Антон. — Умные люди советуют никогда ни у кого ничего не просить…

— Да перестань ты! — успокоил его Данила. — У нас же богатое государство. Пусть раскошелятся для мирового кинематографа!

— Меценатство — дело богоугодное, — добавил Валера.

— Поздняк метаться, — веско произнес Шура. — Мы уже ему позвонили. Он тебя ждет.

— Интересно, как они там, в Думе? — спросил Славик.

— Увечны они и горбаты, голодны, полуодеты, — засмеялся Данила.

— Нет, правда, Папа изменился? — не отставал Славик. — Он же терпеть не мог все эти общества, партии. Говорил, что коммунисты произошли от обезьян…

— В прошлой жизни он штаны последние готов был с себя снять, — сказал Шура. — А в этой — не знаю…

— Антоха, а кто будет у тебя в главных ролях сниматься? — поинтересовался Данила.

— Орнелла Мути и Витале Брамани, — немного подумав, ответил Антон.

Окружающие засмеялись.

— А что это за актер — Брамани? — подала голос молчавшая до этого продюсерша. — Никогда о таком не слышала.

— Это не актер, — сказал Антон. — Это художник по костюмам.[4]

— Все, хватит, поехали! — крикнул Данила. — Надоело говорить и спорить!..

На Лиговском, возле пешеходного перехода, Шура притормозил. Антон спрыгнул на тротуар.

— Тебя подождать? — спросил Шура.

— Не надо, — сказал Антон. — Меня товарищ привезет…

Часы на башне показывали начало двенадцатого, до отхода «Николаевского экспресса» оставалось совсем немного. На электронном табло Антон поискал номер платформы и вышел на перрон. Около поезда было многолюдно и шумно. Легкая дымка висела в воздухе.

Он быстро пошел вдоль синих вагонов, вглядываясь в лица. Сзади раздался требовательный гудок, Антон посторонился, пропуская тележку с углем, и тут как раз увидел Олега, курившего в одиночестве у края платформы. Антон двинулся в его сторону, но громила в сером костюме решительно преградил ему дорогу.

— Пропусти, — Олег жестом остановил громилу, и тот вернулся на место.

Они поздоровались.

— У тебя есть две минуты, — сказал Олег.

Антон попросил сигарету, Олег раскрыл какой-то немыслимый портсигар и протянул Антону. Сигареты были все те же — «Мальборо».

Антон с любопытством разглядывал Олега. Таким он его никогда еще не видел — дорогой костюм с золотыми пуговицами, модная рубашка, красивый галстук. Вместо длинных волос — короткая стрижка…

Последний раз они столкнулись лет десять назад — в Кузнечном, на очередном скальном безумии. Это было уже под вечер. Фестиваль заканчивался, и на Парнасе собралось огромное количество народа. Стремительно темнело, давно уже пора было двигать к дому, а церемония закрытия все не начиналась. Обстановка накалялась прямо на глазах, и спокойная поначалу публика стала закипать. Именно в этот момент на вершине скалы вдруг появился Олег. В руке у него был сигнальный пистолет. Он поднял его над головой и начал палить в воздух. Разноцветные ракеты полетели в черное небо…

Прозвучал сигнал об отправлении, и пассажиры стали заходить в вагон. Громила тоже встал поближе к двери, стреляя глазами по сторонам.

Олег думал о чем-то своем. Лицо у него было сосредоточенное и отрешенное.

— Олег Анатольевич, — обратилась к нему проводница в форменной одежде с петлицами, — вы бы зашли, сейчас поедем.

Олег очнулся.

— Так что у тебя? — он бросил окурок на рельсы и посмотрел на Антона. — Спрашивай.

Антон тоже выкинул окурок и сунул руки глубоко в карманы. Он молчал.

— Не стесняйся, — приободрил Олег. — Не ты первый, не ты последний.

Антон глядел себе под ноги.

— Олег, как ты думаешь… — начал он и замялся.

— Да говори же! — потребовал Олег.

Антон поднял глаза на Олега и вдруг рассмеялся.

— Как ты думаешь, — улыбаясь, спросил он, — что мы будем делать, когда наступит царствие Божие на Земле?

— В каком смысле? — удивился Олег.

— Ну, чем мы будем заниматься?

— Не знаю, — Олег тоже улыбнулся, но как-то невесело. — Грехи, наверное, замаливать…

Поезд двинулся с места и медленно поплыл вдоль платформы.

— Удачи, — Олег потрепал Антона по плечу. — Рад был тебя видеть.

Красная приземистая «Селика» уже стояла, мигая аварийной сигнализацией, на Гончарной. Боб дремал, накрыв лицо газетой «Спорт-Экспресс».

— Ты проспал все самое интересное! — Антон открыл дверь и плюхнулся на переднее сиденье.

— С приездом, — очнулся Боб.

— Давай, заводи самокат, — Антон защелкнул ремень безопасности.

Боб протер глаза и врубил мотор. В динамиках, ударив по ушам, завопили Битлы.

— Ты как-то херово выглядишь, — он мельком глянул на Антона.

— Попили кровушки на исторической родине… — усмехнулся Антон.

— Кто?

— Тени забытых предков.

Машина рванулась с места.

— Э-э, поаккуратнее! — Антон схватился за ручку дверцы. — Не дрова везешь…

На Невском удачно попали в зеленый коридор, и Боб вдавил педаль газа в пол. Спинка пассажирского кресла была откинута, и Антон почти лежал. Яркие витрины бутиков проносились мимо, сливаясь в пеструю неоновую линию. Вот одна из немногих радостей в жизни — гнать с другом на машине под хорошую музыку…

Возле Лавры было пустынно. Не снижая скорости, вылетели на набережную. Мчавшаяся далеко впереди бетономешалка, просигналив, рискованно обогнула двух девиц, шедших прямо посреди дороги. Девушки испуганно отскочили в сторону, но тут же возвратились обратно. Завидев машину Боба одна из них — та, что была в короткой юбке — двинулась наперерез, призывно сигналя розой на длинном стебле. Боб вывернул руль, прижимаясь к трамвайным путям, но объехать девушку уже не успевал.

— Прямо под колеса бросаются, — он резко затормозил и остановился.

Девушка не спеша подошла вплотную к пассажирской двери и наклонилась к окну. Боб убавил Битлов, нажал на кнопку, стекло плавно опустилось, и на Антона дохнула волна пряной косметики.

— Добрый вечер, — сказала девушка, и к аромату духов прибавился резкий запах дешевого алкоголя. У нее был низкий грудной голос и едва уловимый акцент.

— Если он действительно добрый, — Боб в ожидании смотрел на нее.

Девушка облокотилась тонкой загорелой рукой о кромку стекла и немного просунула голову внутрь. Розу она бережно держала чуть в стороне, на отлете.

— Нам очень нужна ваша помощь, — ее светлые прямые волосы почти касались лица Антона, крестик на тонкой золотой цепочке выпал из расстегнутого ворота блузки и раскачивался прямо перед его глазами.

— Что-то случилось? — спросил Боб.

— Да, — девушка лучезарно улыбнулась ему.

— Что-то страшное?

Девушка засмеялась.

— Моя подруга Ирена весь вечер пила «Хеннесси», — она кивнула головой в сторону второй девушки — в джинсах — которая, насупившись, стояла на дороге с банкой джин-тоника в руках. — И теперь мы никак не можем отсюда выбраться…

Боб мельком глянул на Антона. Тот пожал плечами.

— Куда вам надо? — спросил Боб.

— Как это место называется? — девушка обернулась к подруге. — Ленинский… что?

— Ленинский проспект? — нетерпеливо переспросил Боб. — Нам совсем в другую сторону.

— Ленинский дом, — недовольным голосом проговорила подруга.

— А где это такой? — удивился Боб.

— Не знаю, — сказала девушка. — Там еще речной порт рядом.

— Может быть, домик Ильича?

— Да, да, домик! — обрадовалась девушка.

Боб многозначительно посмотрел на Антона.

— Это судьба, — Антон открыл дверцу, вылез на дорогу и откинул сиденье.

— Но у нас совершенно нет денег!

— Мы уже поняли, — сказал Боб. — Коньяк, и все такое…

— Вы нас очень выручите.

Девушки стали протискиваться на заднее сиденье. Первой полезла девушка в джинсах. Из кармана у нее посыпались монеты, и она стала, ругаясь, их собирать, шаря свободной рукой по дну машины. Джин-тоник полился на кожаные чехлы. Боб молча наблюдал все это.

— Да оставь ты свою мелочь, — девушка в юбке подталкивала подругу в спину.

Наконец они забрались внутрь, Антон вернул сиденье в нормальное положение, сел и захлопнул дверь. Боб снова резко взял с места, сзади раздался глухой удар и негромкий вскрик. Похоже, одна из девушек стукнулась головой в обшивку низкого потолка…

Боб мчался, как сумасшедший, но вскоре уперся в желтую стрелку «Объезд». Проспект Обуховской Обороны был перерыт.

— Когда же закончится это бесконечное строительство? — проворчал он и дал вправо, в темноту. Пошли какие-то кирпичные заборы и бетонные цеха.

Антон мельком глянул назад. Названная Иреной девушка уже спала, свернувшись калачиком на сиденье и уткнувшись головой в жесткий подлокотник…

Хороший асфальт быстро закончился, Боб сбавил газ и поехал спокойнее, аккуратно выбирая путь среди колдобин. После очередного его маневра между передними сиденьями показалась светловолосая голова девушки.

— Меня зовут Ниёле, — представилась она.

— Как? — переспросил Боб, не отрывая глаз от дороги.

— Ниёле, — повторила девушка, — мы из Литвы. Какая классная у вас машина! Прямо космический корабль, — она провела черенком розы по мерцающим кнопкам бортового компьютера.

— Не завидую я тому астронавту, который на нем полетит, — сурово произнес Боб, объезжая очередную яму.

— Почему?

— Долго объяснять.

— Вы специалист по машинам? — уважительно спросила Ниёле.

— Нет, — Боб отрицательно мотнул головой.

— А кто же тогда, если не секрет?

— Угадайте с трех раз. Хотя теперь уже с двух.

— Даже не знаю. Менеджер какой-нибудь?

— Холодно, — Боб неодобрительно хмыкнул.

Ниёле на минуту задумалась.

— Сдаюсь, — наконец сказала она.

— С вас ящик «Хеннесси», — засмеялся Боб.

— Ну, вот, — расстроилась Ниёле.

— Да не мучай ты девушку, — вступился Антон.

— Ладно, так и быть, — согласился Боб. — Программы пишу.

— Хакер, небось? — обрадовалась Ниёле. — Взламываете секретные сайты?

— Да нет, — сказал Боб, — все гораздо проще. А вы?

— Мы с Иренкой актрисы! — гордо сказала она. — А почему русские всегда говорят «да нет»? Это означает все- таки да — или нет?

— «Да нет» по-русски всегда означает нет, — сказал Боб.

Неожиданно асфальт совсем прекратился. «Селика» еле ползла, задевая днищем о земляные ухабы.

— И что же литовские актрисы делают в нашем замечательном городе? — услышав металлический скрежет, Боб поморщился, как от зубной боли.

— Мы участвуем в театральном фестивале. От студии при Паневежском театре — слышали о таком?

— Да нет! — засмеялся Боб.

— Совсем-совсем? — удивилась Ниёле. — У нас был знаменитый режиссер — Мильтинис.

— В Литве я знаю только Сабониса, — сказал Боб.

— Ну, как же так? — недоумевала Ниёле. — У нас играл Банионис! Неужто и его не знаете?

— Ну, вы уж прямо, — Боб даже немного обиделся. — Донатас — это святое. «Солярис», «Мертвый сезон», «Никто не хотел умирать»…

— Ну вот, видите, — успокоилась Ниёле. — У нас будут две пьесы — завтра и в субботу. Приходите смотреть!

— Что за пьесы? — заинтересовался Боб.

— Все по классике мировой. Завтра вечером — «Сто лет одиночества», в субботу утром — «Черный обелиск».

Антон засмеялся.

— Почему вы смеетесь? — обернулась к нему Ниёле.

— Не обращайте внимания, — сказал Антон.

— У него суицидальное настроение, — пояснил Боб.

— Тем более приходите.

— Я не смогу, — сказал Антон.

— Почему?

— Уезжаю.

— И кого же вы там играете? — спросил Боб.

Ниёле немного смутилась.

— У нас роли пока еще очень маленькие…

— А что же так?

— Ну… — она долго подыскивала слова. — Хороших актрис много, а главных ролей мало. Мы еще только учимся…

Наконец выехали на ровную дорогу. Боб вздохнул с облегчением и прибавил скорости…

Антон смотрел прямо перед собой. Впереди показался бывший завод турбинных лопаток. Именно на этом заводе Толстый сделал в конце восьмидесятых свой первый миллион… А ведь всего за год до этого знаменательного финансового события они вместе с Антоном обивали пороги обнищавших комбинатов и разорившихся фабрик. Дырявые ботинки Антона требовали каши, сырые носки издавали чудовищный запах. Возле очередных ворот он снял носки и выбросил в канаву. Толстый — уже председатель кооператива «Высотник» — нагнулся за трехкопеечной монетой… В бесплодных скитаниях прошло две недели, Антон свалился с чудовищной температурой. Еще через несколько дней ударили морозы, и Толстый наконец не выдержал. «Скарлетт никогда больше не будет голодной!» — сказал он. И дал взятку чиновнику Невского райсовета…

— А вы кто? — Ниёле повернулась к Антону.

— Я? — очнулся он.

— Да, вы.

Антон ненадолго задумался.

— Я хищник.

— О! — восхитилась Ниёле. — Акула бизнеса?

— Да ну, что вы, какой там бизнес, — улыбнулся Антон. — Делать деньги слишком взрослое занятие. Я еще до него не дорос.

— А почему же тогда хищник?

— Большинство людей, Ниёле, делятся на хищников и травоядных. Вы разве не в курсе?

— Впервые слышу.

— Не может быть. Это же общеизвестный факт.

— Так расскажите! — она заинтересованно положила локоть на спинку его сиденья.

— Хорошо, — согласился Антон. — С кого начнем?

— Ну, давайте с травоядных.

— Травоядные ленивы, неповоротливы и, как правило, рогаты, — Антон немного развернулся в ее сторону. — Каждое утро пастухи с собаками гонят травоядных на пастбища щипать траву. На шее у травоядных колокольчики — чтобы не отбились от стада. Ночь травоядные проводят в загоне, холодную зиму — в стойле. Большую часть жизни травоядные спят. За все это с них берут молоко и шерсть.

— А с некоторых даже и мясо! — добавил Боб.

— Ужасно, — улыбнулась Ниёле. — Ну, а хищники?

— У хищника быстрые ноги, острые клыки и развитое чутье. Он неделями хладнокровно выслеживает свою жертву, потом внезапно нападает и разрывает на части. После чего месяцами лежит где-нибудь у воды. Пока не проснется чувство голода, и не заставит двинуться на новую охоту.

— Заманчиво, — Ниёле воодушевилась, глаза ее заблестели. — А кто же тогда мы?

— Кто — вы? — не понял Антон. — Литовцы, что ли?

— А ты, оказывается, шовинист! — засмеялся Боб.

— Да нет же, — сказала Ниёле, — я имею в виду мы — актеры?

— Ах, актеры, — Антон снова откинулся в кресле и посмотрел вперед. — Даже не знаю. Вы, наверное, вообще пресмыкающиеся…

Боб радостно заржал.

— Ну, — Ниёле тоже засмеялась, но в ее голосе чувствовалось неодобрение. — Так ведь и обидеться можно…

— Не обращайте внимания, Ниёле, он вас обманывает, — успокоил ее Боб. — Никакой он не хищник. На самом деле он — вредное насекомое. Окололитературный трутень.

— То есть? — не поняла Ниёле.

— Ну, вдохновенный лгун, инженер человеческих душ. Короче говоря — писатель.

— Правда, что ли? — она посмотрела на Боба.

Антон незаметно ткнул Боба кулаком в бок.

— Нет, в самом деле? — Ниёле снова повернулась к Антону.

— Конечно! — не унимался Боб. — Просто он скромничает.

— И что же вы пишете?

— Ну, что пишу, — Антон как-то вдруг посерьезнел. — Как обычно — романы, повести, рассказы, новеллы, миниатюры, статьи, очерки, эссе…

Он мельком глянул в их сторону — Ниёле слушала очень внимательно, Боб еле сдерживался, чтобы не засмеяться.

— Ну, монографии, конечно, — продолжал перечислять Антон, — философские исследования, само собой. Потом еще либретто, цирковые репризы, некрологи, рекламные слоганы…

— А пьесы? — вкрадчиво спросил Боб.

— Регулярно.

— А сценарии?! — почти выкрикнул он.

— Еще бы! Это мой конек!

Наконец Боба прорвало. Он смеялся так заразительно, что Ниёле снова заулыбалась.

— Да ну вас, я же серьезно, — она смотрела то на спокойного Антона, то на покатывающегося со смеху Боба. — Писатель… Можно я буду вас так называть — Писатель?

— Конечно, — разрешил Боб. — Его все так называют.

Снова пошли освещенные улицы. В туманной дымке мигали отключенные светофоры. Машин почти не было, людей тоже.

— А как ваша фамилия, Писатель? — Ниёле откинулась на спинку заднего сиденья.

— Моя фамилия? — переспросил Антон.

— Ну да.

— Ремаркес, — сказал Антон.

— Как, как?

— Ремаркес, — повторил Антон внятно. — Эрих Гарсия.

— А вот, кстати, школа, — сказал Боб. — В которой прошло тяжелое пионерское детство писателя.

— Где? — голова Ниёле снова появилась между сиденьями.

— Вон там, внизу, — показал рукой Боб. — В парке.

— Красивое место, — она посмотрела в окно.

— Но гиблое, — сказал Боб.

— Слушай, а давай тормознемся? — вдруг предложил Антон. — Я тыщу лет здесь не был.

— Не опоздаем?

— Нет.

— А сколько сейчас? — спросила Ниёле.

— Уж полночь близится, — Боб выключил двигатель, подрулил к обочине и остановился. — Вы не против? Мы отойдем ненадолго, прогуляемся.

— А можно с вами?

— А как же ваша подруга? — Боб указал на спящую девушку.

— Закройте Иренку в машине. С ней ничего не будет.

Антон вылез на тротуар. Ниёле высунула ноги на асфальт, попыталась встать, но не удержалась и опять бухнулась на сиденье. Розу она положила на приборную доску.

— Дайте руку, Писатель, — попросила она.

Антон взял ее за руку — ладонь была сухая и крепкая — и рывком вытащил из машины. Ниёле оказалась неожиданно высокой — чуть не на голову выше него.

— А вы вместе учились? — спросила она.

— Мы — «одноклассники-ру», — Боб нажал кнопку сигнализации, фары коротко вспыхнули и погасли. — Школьные друзья.

Они пересекли дорогу и подошли к началу пологого спуска. В низине стоял густой туман. Двухэтажное здание школы неясно угадывалось за деревьями, к центральному входу вела блестевшая в темноте мокрая асфальтовая дорожка. Дежурный свет вестибюля и пара фонарей у крыльца таинственно мерцали.

— Откуда такой туман? — спросила Ниёле.

— Это не туман, — сказал Боб. — Это надымили старшеклассники…

Они спустились вниз и прошлись вдоль больших темных окон. Потом обогнули куб спортивного зала с отслоившейся штукатуркой и ржавыми сетками на пыльных битых стеклах. Голые клены чернели по краям гаревой дорожки. Из яблоневого сада тянуло запахом горелой листвы. Здесь все было так же, как и четверть века назад: обрывавшаяся под самой крышей водосточная труба у пожарной лестницы и вот этот кусок обнажившейся кирпичной стены…

— А здесь был наш класс, — Боб забрался на небольшой покатый выступ, подтянулся, держась рукой за жестяной подоконник, и, вытянув шею, заглянул в темноту окна.

— Видно что-нибудь? — спросил Антон.

— Так, еле-еле, — Боб повисел еще немного, пытаясь что-то высмотреть, потом спрыгнул вниз.

— А какой там был предмет — в вашем классе? — спросила Ниёле.

— Литература, — Боб отряхнул руки и колени.

Ниёле подошла к разрисованному баллончиками торцу стены, ковырнула ногтем краску:

— Как много нехороших слов. Это вы писали?

— Мы не знаем таких слов, — сказал Боб. — Пошли, что ли, дерево поищем? — он обернулся к Антону.

— Давай, — обрадовался Антон. — Было бы здорово его найти.

— Что за дерево? — заинтересовалась Ниёле.

— Увидите, — сказал Боб.

Загребая ногами опавшую листву, он двинулся вглубь парка, в сторону яблоневого сада. Антон и Ниёле пошли следом. Ниёле увязала каблуками в земле. Время от времени она нагибалась, на ходу подбирая кленовые листья.

— В гербарий? — спросил Боб.

— Венок буду плести, — сказала Ниёле.

Боб шел наугад. То и дело проглядывали в темноте удивительной формы кусты, причудливые силуэты деревьев проплывали по сторонам.

— И все-таки, — подала голос Ниёле. — Почему русские так много ругаются? Зачем это нужно? Неужели без этого никак не обойтись?

— Спросите, вон, у писателя, — Боб кивнул в сторону Антона, — он должен знать.

Ниёле вопросительно посмотрела на Антона.

— Ну, как зачем, — Антон шел, засунув руки глубоко в карманы. — Через мат проявляет свою безграничность русская душа.

— То есть как это? — не поняла Ниёле.

— Даже не знаю, как вам объяснить, — Антон замолчал, подыскивая слова. — Вот, например «до колена», «до пояса», «до плеча», — он вынул руки из карманов и продемонстрировал эти уровни на себе, — это все имеет конкретную меру, количество. А вот «до хуя» — это бесконечно, этому нет предела…

Боб засмеялся. Ниёле тоже улыбнулась, но как-то смущенно, и с интересом посмотрела на Антона.

— Вот оно! — вдруг радостно воскликнул Боб, указывая на выплывшую из тумана и темноты яблоню, огромная нижняя ветка которой почти касалась земли.

Он подошел к дереву, ласково погладил кору рукой и попробовал ветку на прочность. Потом осторожно присел на нее.

— Держит, — Боб немного покачался. — Присаживайтесь.

Он похлопал ладонью рядом с собой. Антон и Ниёле пристроились рядом.

— Почему она так странно растет, эта ветка? — спросила Ниёле, одергивая юбку.

— Груши, персики и помидоры пригибали ветви к земле, — сказал Антон. — Так пишет одна наша модная писательница.

— Не слушайте его, — сказал Боб, — это мы ее пригнули. Каждый день приходили сюда после уроков.

— И что же вы делали? — спросила Ниёле.

— Ничего, — сказал Боб. — Качались на ветке и слушали голос.

— Какой голос? Америки, что ли?

— Нет. Из прекрасного далека…

У Боба коротко пропищал какой-то сигнал.

— Сообщение? — спросила Ниёле.

— Это часы, — сказал Боб. — Полночь.

— Бьют часы, едрёна мать, скоро с бала мне бежать, — сказал Антон.

Они замолчали, и стало очень тихо. Над заросшим прудом стояло какое-то странное свечение. За темной водой едва различался остов сгоревшего деревянного дома — черные обуглившиеся бревна, скат надломленной шиферной крыши. Ниёле ловко и быстро заплетала венок.

— Скажите, Писатель, — вдруг спросила она, — вы, наверное, здорово писали сочинения?

— А вот и нет, — сказал Антон. — Все свои сочинения я всегда списывал.

— С кого же?

— Да вот с него, — Антон указал на Боба.

Боб утвердительно кивнул.

— А что же так?

— Да вот так. Если честно, я не прочел в школе ни одной книжки.

— Даже по программе?

— Даже по программе.

— Почему?

— Теперь это сложно объяснить, — Антон пожал плечами. — Наверное, потому что впихивали насильно. Я и сейчас не понимаю, почему все это нужно читать в пятнадцать лет.

— Но ведь невозможно же всегда списывать! — засомневалась Ниёле. — На экзаменах, например…

— Да. На выпускном пришлось самому писать.

— Это потому что нас рассадили по разным углам, — вставил Боб.

— А какая тема у вас была? — Ниёле обернулась к нему.

— Да я уже и не помню, — сказал Боб, — давно это было.

— Ну, хоть примерно! — она вопросительно глянула на Антона.

Антон задумался.

— Ну, что-то вроде «Первый бал Сонечки Мармеладовой в драме Островского "На дне"», — улыбнулся он.

Боб засмеялся, Ниёле тоже. Антон снова почувствовал на себе ее внимательный взгляд…

Венок был готов.

— Наверное, у вас была плохая учительница, — сказала Ниёле, надевая его.

— Учительницей она была как раз хорошей, — возразил Боб. — Но это был наш злой гений. Она страшно на нас орала, поливала водой из чайника, кидалась цветочными горшками…

— Ничего себе! — изумилась Ниёле.

— Она, конечно, тоже была актриса, — продолжал рассказывать Боб, — но тогда это сложно было понять. Гнев ее был ужасен. Я все время боялся попасть ей под горячую руку. Думал, что если она обрушится на меня одного, то просто-напросто раздавит.

— Да… — Ниёле задумчиво поправила свесившийся на лоб кленовый лист. — А вы, Писатель, — обратилась она к Антону, — тоже боялись?

— Когда она кричала, я представлял себе нашу школу из космоса — какая она крошечная, — сказал Антон. — А уж мы там, в своем классе, и вообще были просто молекулы. И все эти ее истерики тоже становились какими-то игрушечными и не такими страшными. Это как-то примиряло с действительностью.

— Она еще все время повторяла: какой ты в жизни след оставишь? — вспомнил Боб и вдохновенно продекламировал, назидательно подняв указательный палец. — След, чтобы вытерли паркет и косо посмотрели вслед? Или другой, на много лет?..

Тут что-то прошуршало в траве возле кустов — то ли птица, то ли какой-то зверек. Боб отвлекся и стал вглядываться в темноту, но все опять затихло.

— Ну, и? — нарушила молчание Ниёле.

Боб не отвечал, о чем-то задумавшись.

— Никакой, — сказал Антон.

— Что — никакой? — не поняла она.

— Я про след, — сказал Антон. — Никакого следа в жизни оставить нельзя. Сдохнешь, а никто и не заметит. Кроме самых близких. Полная бессмыслица…

— Почему вы так думаете? — Ниёле повернулась к Антону и серьезно на него посмотрела.

— Потому что вопрос задан неверно, — сказал Антон.

— А как же будет верно?

Антон мельком глянул на нее.

— Какой след эта жизнь оставит в тебе, — сказал он.

И тоже замолчал, отвернувшись куда-то в сторону. Ниёле продолжала как-то странно на него смотреть. И тут в машине Боба вдруг завопила сигнализация. Ниёле аж подскочила.

— Иренка, наверное, проснулась! — забеспокоилась она.

— Пойду, гляну, — Боб встал и быстро пошел к машине.

— Пора и нам, — Антон тоже поднялся.

Выйдя на асфальт, Ниёле начала счищать грязь с босоножек и для равновесия положила руку Антону на плечо.

— А где она сейчас — ваш злой гений? — спросила она.

— Лежит в каком-нибудь небесном травматологическом пункте, — сказал Антон. — С побоями.

— Почему? — улыбнулась Ниёле.

— Она не любила Льва Толстого. Говорила, что на том свете он ждет ее с дубиной.

— Кого же она любила?

— Евтушенко.

— А! Знаю! — обрадовалась Ниёле.

— И что же вы знаете? — спросил Антон.

— Вот это, — Ниёле распрямилась и еле слышно запела. — Бежит река, в тумане тает. Бежит она, меня дразня. Ах, кавалеров мне вполне хватает, но нет любви хорошей у меня…

Пока ехали, Ниёле вдруг обняла Антона за шею. Лицо ее было совсем близко. Кленовые листья щекотали висок. Боб глянул на них с удивлением. Ирена еще не до конца проснулась и хмуро смотрела в окно.

Боб остановился возле небольшого сквера. За изумрудными елками проглядывал сквозь туман двухэтажный бревенчатый дом, зажатый с боков темными пятиэтажками.

— Ну, вот и ваш домик, — сказал Боб. — Ильич, поди, заждался уже…

Какое-то время сидели молча.

— Большое спасибо, — сказала наконец Ниёле.

— Мерси, — сухо добавила Ирена.

— На здоровье, — сказал Боб.

Антон вышел на дорогу, подождал, пока девушки выберутся следом, и снова опустился на сиденье. Ниёле сняла венок, положила его на капот и стряхнула облетевшие листья. Один из них застрял в волосах, но она этого не заметила.

— А знаете что? — сказала она. — Пойдемте к нам! Мы тут совсем близко живем.

И вопросительно посмотрела на Боба.

— Я пас, — сказал Боб.

— Почему?

— Семья, дети.

— А вы, Писатель? — Ниёле присела возле открытой дверцы и взяла Антона за руку. — Тоже семья и дети?

Антон молчал, уставившись себе под ноги.

— Он спешит, — сказал Боб.

— Куда?

— На встречу с читателями, — сказал Боб.

— Так поздно?

— Его читатели никогда не спят, — объяснил Боб.

— Правда? — Ниёле заглянула Антону в лицо.

Антон молчал. Она чуть встряхнула его руку.

— Мои читатели уже давно умерли, — он повернулся к ней.

Ирена, ничего не понимая, смотрела то на Антона, то на Ниёле.

— Тебе что, не нравится Ниёле? — удивленно спросила она.

Антон глянул на Ирену, но ничего не ответил.

— Вас, мужиков, не понять! — вдруг разошлась Ирена. — Да ты разуй глаза-то! С такой грудью и с такой жопой, как у нее, она может иметь, кого хочет!

Боб покатился со смеху.

— Ну, ты даешь, Ирена, — Ниёле залилась краской, отпустила руку Антона и поднялась на ноги.

— А что такого я сказала? — продолжала возмущаться Ирена.

— Спасибо за приглашение, Ниёле, — сказал Антон. — Но нам надо ехать.

— Очень жаль, — Ниёле взяла с приборной доски розу. — Ну, мы пошли?

Она стояла на месте и ждала, вопросительно глядя на Антона.

— Да, — сказал он, — счастливо…

Они пошли в сторону пятиэтажек, но Ниёле вдруг обернулась.

— А скажите, Писатель, — ее голос отражался эхом от невидимых стен. — Что самое главное для писателя?

— Самое главное? — Антон снял с капота венок.

— Да! — сказала она. — Самое-самое!

Антон вертел венок в руках и никак не мог понять, каким образом листья держатся друг за друга. Потом сделал какое-то неосторожное движение и венок развалился. Листья посыпались на асфальт.

— Ну… — Ниёле то ли огорчилась от его неловкости, то ли требовала ответа на свой вопрос.

— Самое главное для писателя, — он посмотрел ей прямо в глаза, — не попасть в школьную программу!

Ниёле звонко рассмеялась, послала ему воздушный поцелуй, и они пошли дальше. Напоследок она обернулась и помахала розой. Антон махнул в ответ, и девушки исчезли в тумане. Он устало откинулся на спинку кресла. Боб тоже расслабленно вытянул ноги и прикрыл глаза. Стало тихо. Потом издалека, как сквозь вату, донеслось:

— Все парни спят, и спят девчата, уже в селе нет ни огня. Ах, я сама, наверно, виновата, что нет любви хорошей у меня…

— Может, надо было все-таки пойти с ними? — не очень уверенно произнес Антон.

— Думаешь? — вяло засомневался Боб.

— Ну да. Могли бы сыграть неплохую пьеску, — Антон вертел в руках кленовый лист. — Причем у всех были бы главные роли…

Боб засмеялся.

— Ну что, поехали? — он открыл глаза и взялся за руль.

— Давно пора, — Антон захлопнул дверцу. — Слушай, у тебя выпить ничего нет?

— Ты про алкоголь?

— Да нет, просто воды.

— Потерпи, вождь Гусиное Перо, — Боб завел мотор. — Скоро приедем к реке.

Через пару минут выехали на площадь, пересекли трамвайные пути и подрулили к гранитному спуску. Стоянка возле гостиницы была забита машинами. Антон заметил «Хаммер» Толстого, «Пежо» Вовика и Натальи…

Набережная была пустая и темная. Черная Нева в густом тумане казалась бескрайним морем.

— Ни фига себе! И где же твой корабль? — Боб сбежал по ступенькам, быстро пошел вдоль края причала и скрылся в тумане.

Антон вылез из машины и тоже спустился вниз. Здесь было сыро и холодно. Полуразрушенные каменные скамьи заросли мхом, из трещин в асфальте пробивалась трава. Он подошел к воде. Маслянистые волны глухо ударялись о бетонную стену.

Минут через пять вернулся озадаченный Боб. Следом за ним бежал непонятно откуда взявшийся щенок — в ошейнике, но с грязными лапами и порванным ухом. Он сел в нескольких шагах от Боба и стал преданно на него смотреть.

— Ничего не понимаю, — сказал Боб. — Где «Алые паруса»? Мы что — опоздали?

— Ушли «Алые паруса», — Антон наклонился к щенку, но тот проворно отбежал в сторону и снова сел.

— Куда?

— В Зурбаган, — сказал Антон. — Извини, Боб, мне сложно все это объяснить…

Боб недоуменно пожал плечами. Потом зачем-то сходил в другую сторону причала, но скоро вернулся.

— А может, это корабль-призрак? — спросил он. — «Летучий Голландец»?

— Это «Титаник», — сказал Антон.

— Думаешь, утонет? — улыбнулся Боб.

— Он уже утонул, — сказал Антон. — Его поглотила река времени…

Боб зябко поежился. Стало заметно холоднее, и туман быстро рассеивался. На другом берегу проглянули желтые фонари Октябрьской набережной, справа проявились мрачные цеха завода «Большевик» и сигнальные огни Байтового моста.

— И что теперь? — спросил Боб.

— Теперь нужно снимать кино, — сказал Антон. — С голливудскими звездами в главных ролях. С розами на воде. И с бюджетом в двести миллионов баксов…

— Ерунда какая-то, Антоха, — Боб мерил шагами набережную. — Ты же совершенно свободен! Тебя ничего не держит! Там все ваши! Четыре дня сплошных удовольствий!

Антон застегнул куртку и посмотрел на щенка, который уже прилег, свернувшись калачиком и положив голову на лапы.

— А еды у тебя, случайно, нет? — спросил он.

— Вас, богему, не поймешь, — разозлился Боб. — То вам воды, то еды! Нет у меня ничего…

Антон сел на скамью. Боб тоже перестал ходить взад-вперед и облокотился на парапет.

— Понимаешь, Боб, наш добрый и веселый дух нас покинул, — сказал Антон. — Ничто уже не держит нас вместе, не поднимает над всей этой суетой…

Он посмотрел на Боба, но тот молчал, глядя на воду.

— Вдруг оказалось, — снова заговорил Антон, — что для меня горы — это не просто какие-то абстрактные люди с большой буквы, а совершенно конкретные граждане, с именами и фамилиями. Благодаря которым я и стал тем, кто я есть. Научился отличать лживое от святого… Но по большому счету мы уже давно ничего не можем друг другу дать, а только отнимаем. И каждая встреча — это новая потеря…

Боб оглянулся на Антона, потом отошел от парапета и присел рядом. Антон глубоко вздохнул.

— Наш альпинизм был такими спасительными шорами, — он на секунду приложил ладони к глазам, изобразив ограниченный обзор. — Мы не смотрели по сторонам и бежали себе вперед. Но времена изменились, и шоры больше не нужны. Началась самая обыкновенная жизнь, которую надо как-то жить… Конечно, я узнал много нового. Наверное, стал умнее, опытнее, увереннее в себе… Но, знаешь, мы ехали как-то на Юго-Запад. Я почему-то задержался в городе и прилетел в Ош самым последним. И сразу же поехал на базу. Она была на краю города, у стадиона. Я сошел на автобусном кольце, поднялся по тихой старой улочке, прошел через виноградник и остановился у ворот. Был чудный июльский вечер, сумерки, дул теплый ветерок. Забор был увит зеленью, и там, за этим забором, был слышен смех. Я различал знакомые голоса. И чьи-то еще незнакомые. Я знал, что меня там ждут. Но не спешил входить. Я просто стоял и наслаждался этой минутой. И был абсолютно счастлив…

Антон замолчал.

— Поехали к нам, — Боб положил руку ему на плечо.

— Я, наверное, посижу здесь еще немного, — сказал Антон.

— Да ну, ты что, холодина такая. Поехали! Ленка нас покормит, переночуешь. Чего тебе здесь делать?

— Собаку, вот, буду воспитывать, — Антон кивнул на щенка.

— Я серьезно.

— Спасибо, Боб, но я хочу побыть один.

— Ну, смотри…

Боб посидел рядом еще немного.

— Я поеду, — сказал он. — Звони.

— Да, конечно, — улыбнулся Антон.

Боб ушел наверх. Хлопнула дверца его машины, заработал мотор, и он уехал, посигналив на прощание.

Антон сел поудобнее, затянул воротник и спрятал руки в карманы. Щенок тоже заворочался, потом тихонько поднялся, подошел к Антону и лег рядом. Они смотрели на мутную темную реку.

И тут пошел снег. Он падал белыми хлопьями на черную воду и уплывал вниз по течению.