Любовь кардинала

Глава 9

– Королева уже должна все знать, – заметил король. – Она должна быть в ужасе при мысли о том, что это значит для нее лично.

Людовик сидел напротив Ришелье в маленькой приемной в своем доме в Сен-Жермен. Кардинал разбудил его посреди ночи, и король принял Ришелье прямо в ночном облачении, приказав умолкнуть придворным, которые протестовали, заявляя, что даже кардинал должен бы подождать до утра. Но за десять лет союза с Ришелье у Людовика развился нюх на грядущие неприятности и предстоящее кровопролитие не хуже, чем у охотничьей собаки. И это доставляло ему удовольствие, не меньше, чем война. Он словно хмелел, как на пиру, от жестоких потрясений его трона, потому что они всегда заканчивались победой короля и поражением врагов. Заволновавшись, он забыл о постоянно одолевавшей его скуке. Едва дождавшись, когда на него набросят мантию, король поспешил к Ришелье, чтобы услышать новости. Вместе они прочитали письма Мари де Шеврез к ее любовнику. Она тоже была красноречива в своих письмах. Отдельные, особо яркие пассажи, заставили угрюмого короля покраснеть от смущения. Другие места, где она писала о Ришелье, были настолько грубы, что не верилось, чтобы образованная дама благородного происхождения могла написать подобное.

– Как они вас ненавидят, – бормотал время от времени король, но Ришелье, ничего не отвечая, только склонял голову в знак согласия.

Дошли они и до политических писем, выражавших полную поддержку Гастону, королеве-матери, Испании и всем врагам Франции и Ришелье. С цитатами, выражавшими чувства Анны, и сообщениями о разговорах с ней и письмах королевы, которые тайно переправляла герцогиня. В одном из писем Мари отметила, что в почтовой конторе больше нет необходимости, так как Ее Величество нашла способ пересылки писем более надежный и быстрый, чем помощь герцогини. Тут Людовик поднял тяжелый взгляд и посмотрел на министра.

– Какой способ? Вам понятно, что это означает?

Ришелье кивнул и жестом попросил короля продолжать чтение. Но вот с письмами было покончено, и они легли аккуратной стопкой на столе возле кресла Людовика.

– Она, наверное, пришла в ужас, – сказал король. – Шатонеф арестован, письма конфискованы. А эта герцогиня… – Он бросил взгляд на письма и содрогнулся. – Сколько грязи в умах женщин, Ришелье. Как она пишет о вас… – Король никогда не упускал случая причинить боль кардиналу, сделать такой, будто бы безобидный, выпад. Это как-то принижало Ришелье в глазах Людовика.

– Распутница, болтающая на языке порока, – пожал плечами кардинал. – Но, как вы и говорите, сир, королева, надо полагать, пришла в ужас.

Он внимательно следил за королем, произнося эти слова, и заметил в унылом взгляде проблеск радости. Во всем этом деле именно Анна интересовала короля. Людовик ощутил возможность, до сей поры ускользавшую от него, шанс нанести удар со всем ожесточением его извращенной натуры. Ему сейчас ничего не стоило убедить себя, что он прав, – стоит только постараться не думать о своих подлинных побуждениях, а все объяснить любовью к другой женщине. Он обожал прелестную, высокоодаренную мадемуазель де Хотфор и не боялся этой страсти, так как знал, что, кроме слов, от него ничего не ждут. Девственность служит ей защитой, и по этой причине никто не ожидает, что он станет любовником юной фрейлины. И значит, не боясь последствий, Людовик мог обманывать себя, считая, будто ненавидит жену потому, что она является препятствием между ним и мадемуазель де Хотфор.

– Завтра утром королева будет еще больше напугана. Я предвидел ваш приказ, сир, и велел арестовать герцогиню де Шеврез. Монастырь Вал-де-Грейс находится под наблюдением. Убежден, что именно он подразумевается в том письме, где говорится о новом способе переписки, придуманном королевой. Но следить за монастырем недостаточно, сир. И сомневаюсь, чтобы мы добились толку от герцогини. Думаю, она и под пыткой не даст показаний против своей госпожи, и мы только потеряем время. Мне необходимо разрешение на обыск монастыря, которое может дать лишь парижский архиепископ. Я предпочел бы, чтобы он дал это разрешение вам, а не мне.

– И я его потребую! – объявил король. – Сегодня вечером напишу ему, и завтра у вас будет разрешение. Вал-де-Грейс! Монастырь, в котором королева будто бы проводила время в молитвах, в благочестивых размышлениях! Я сотру его с лица земли, а этих чертовых монахинь заточу в кельях, чтобы они узнали, что такое дисциплина!

– Но мы обязаны все проверить, – мягко сказал Ришелье. – Не осуждайте королеву заранее, сир. Очень вероятно, она виновна в том, что, несмотря на ваш запрет, писала письма брату, но не в том, что передавала испанцам секретные сведения и подбивала ваших слуг на государственную измену. Нельзя считать болтовню герцогини окончательным доказательством.

Людовик бросил взгляд на кардинала и улыбнулся.

– Ах, мой друг, не хитрите со мной. Вы тоже уверены, что моя жена шпионила против Франции. Только поэтому вы появились здесь среди ночи. Так думаете вы, и так думаю я. Но вы хотите предоставить мне доказательства ее вины, да?

Ришелье отвел глаза в сторону.

– Молю Бога, чтобы их не обнаружили.

– А я молю Бога об обратном. – Людовик резко поднялся с кресла. – Я не смогу казнить королеву, вы не дадите мне это сделать. Но я отправлю ее в крепость в Гавре. Оттуда еще никто не выбирался живым.

Король внимательно следил за кардиналом. Временами отношение Первого министра к королеве раздражало Людовика и сбивало с толку. Она ненавидела Ришелье, поддерживала попытки покушения на его жизнь, объединялась с Марией Медичи в ее интригах против кардинала и вообще помогала каждому, кто боролся против него. Людовик знал, что, несмотря на мягкие сдержанные манеры, Арман де Ришелье был жесток и безжалостно мстителен.

Он наказывал за мельчайшее неповиновение себе или своему суверену без снисхождения к прошлым заслугам. И однако король чувствовал, что кардинал колеблется, не желая соглашаться и на пожизненное заключение женщины, которая, по их общему убеждению, виновна в государственной измене.

– Вы не отвечаете, мой друг, – сказал он. – Какое оправдание вы найдете для королевы, если она шпионила для Испании? Как уговорите меня не наказывать ее и на этот раз?

Ришелье поднял голову. Он посмотрел прямо в глаза королю, взгляд его был холоден, без тени эмоций.

– Если королева виновна, сир, я сам приму меры к ее заключению в Гавре. Даю вам слово.

– Значит, в этот раз никакого снисхождения? – настаивал Людовик.

– Никакого снисхождения, – ответил Ришелье.

– Тогда приступайте, приступайте. – Король встал и протянул руку кардиналу. Легкий румянец появился на его впалых щеках. – Не пренебрегайте ничем, Ришелье. Не защищайте никого. Я требую, чтобы виновные были преданы суду, кто бы они ни были!

Только две свечи горели в личном кабинете королевы в Лувре. Занавески были опущены, в камине мерцал огонь, отбрасывая огромную тень женщины, сидящей в кресле с закрытыми глазами; одна рука беспомощно опущена, в другой – мокрый от слез платок. Анна была одна. Прошло уже сорок восемь часов с тех пор, как по приказу короля ее заперли в шато Шантильи без права выйти из комнаты или кого-либо принять. Шатонеф арестован. Мари де Шеврез, любимая подруга и союзница, заточена в одной из сельских крепостей собственного мужа, претерпевая Бог знает какие пытки от рук допрашивающих ее королевских чиновников. Ужас при мысли о том, что делают с подругой, вынудил Анну встать с постели, и она всю ночь до рассвета шагала взад и вперед по комнате. А теперь известие еще об одном, самом тяжелом ударе. После того как она пообедала, больше делая вид, что ест, так как не могла ни есть, ни спать, к ней подошла мадам де Сенлис. Из всех дам королевы только она одна всегда оставалась верной сторонницей кардинала и никогда не колебалась в своей лояльности к нему. Фрейлина присела перед королевой и очень просто, без всякого предисловия, сказала:

– Мадам, Ла Порт арестован. Он в Бастилии, – она снова сделала реверанс и удалилась.

Если задержали Ла Порта, то это только вопрос времени, когда они вытянут из него все секреты. Анне слишком хорошо были знакомы тяжкие испытания, которым подвергали людей в камере пыток, чтобы можно было надеяться, будто кто-либо может их выдержать сколь угодно долго. Ла Порт выдаст ее, потому что не сможет поступить иначе, и теперь Вал-де-Грейс наводнят агенты кардинала. Она подумала о том ящике для церковных риз в часовне, о массе писем в нем и чуть не потеряла сознание.

Там ее ждут письма, оставленные Гербьером, чиновником английского посольства, который служил ей связующим звеном с Испанией. Их найдут, как найдут и последние оставленные ею письма, в которых она советует брату атаковать Корбей и идти маршем на Париж, отказывает Людовику в праве называться мужчиной, умоляет о помощи против Ришелье. Все это найдут, и в глазах французов это станет неоспоримым доказательством того, что она – предательница и шпионка, и наказание ей по закону – казнь. Сидя одна в полутемной комнате, Анна истерически рыдала, упрекая себя за участь, выпавшую на долю Мари де Шеврез, которую она искренне любила, и бедного преданного Ла Порта. Еще в давние времена он доставлял ей любовные письма Бекингема и пересылал ее письма к нему. Всем, кто имел с ней дело, она принесла несчастье и смерть. Она рисковала всем, чтобы выиграть все. Но не выиграла, а проиграла. Анна услышала, как открывается дверь, но даже не оглянулась.

– Кто это?

– Де Сенеси, Мадам.

– Почему вы вошли? Я же сказала, чтобы меня не беспокоили.

– Мадам, – произнесла фрейлина почти шепотом, но ее голос все-таки дрожал. – Мадам, сам кардинал здесь! Он хочет вас видеть!

Анна встала. Она двигалась так медленно, как будто это требовало от нее слишком больших усилий.

– Заприте дверь. Я его не приму.

– Мадам, – прохныкала де Сенеси, – он предвидел ваш ответ. С ним отряд стражи, и он заявляет, что у него есть приказ короля взломать дверь.

– Вот оно что, – сказала, помолчав, Анна. – Итак, он пришел сам, чтобы арестовать меня! Очень хорошо. Не стану лишать его этого удовольствия. Идите и передайте кардиналу, что я приму его через несколько минут. Де Сенеси, созовите моих дам и приготовьте мне все необходимое.

В спальне, залитой светом множества свечей, царило молчание. Анна стояла в центре комнаты и ждала, пока на нее наденут платье из алого бархата с высоким жестким кружевным воротником. Для этого наряда она выбрала изумруды, доставшиеся Изабелле Кастильской от конкистадоров. Жестом она попросила дам отойти от нее. Все фрейлины, кроме безжалостной мадам де Сенлис, были в слезах. Анна подошла к высокому зеркалу из полированного металла и внимательно себя осмотрела. Из этой комнаты она выйдет пленницей. Что ж, пусть так, но она выйдет как королева и испанская принцесса.

Повернувшись к мадам де Сенеси, вытиравшей слезы носовым платком, Анна с трудом улыбнулась.

– Не плачьте, моя бедная Амелия. Я не боюсь. Будьте добры, приготовьте плащ и смену белья. А теперь пусть кто-нибудь из вас впустит кардинала.

Войдя в комнату, Ришелье не произнес ни слова. Низко поклонившись королеве, он повернулся к ее дамам и приказал им оставить его наедине с их повелительницей. Анна молча ждала, пока фрейлины, приседая в реверансе, исчезали одна за другой. В комнате сияло множество свечей, только что подброшенные в камин поленья разгорелись ярким огнем – казалось, что королева устраивает небольшой прием, как ей случалось это делать для Мари де Шеврез и немногих друзей. На Ришелье был костюм придворного, в руке – широкополая шляпа с пером.

– Где же стража, Ваше Высокопреосвященство?

– Охраняет Ваше Величество. Вижу, что мадам де Сенлис передала вам мое послание. Сегодня утром Ла Порт арестован и препровожден в Бастилию. При нем нашли ваши письма.

Кардинал шагнул к королеве и резким движением швырнул шляпу на стол.

– Сейчас не время для формальностей, Мадам. И нет нужды принимать меня стоя, когда все обстоятельства свидетельствуют о том, что для разговора лучше сесть. Нам необходимо поговорить, и это займет немало времени.

– Мне нечего вам сказать, – ответила Анна.

– Да? – К ее удивлению, кардинал улыбнулся, затем покачал головой, как если бы спорил с ребенком.

– Вы очень смелы, Мадам, и очень упрямы. Но я убежден, что в глупости вас обвинить нельзя. А только глупец на вашем месте продолжал бы бороться со мной. Позвольте мне все вам объяснить. Карты раскрыты, Мадам. У меня есть письма, написанные вашей рукой, за которые вас вполне можно отправить на Гревскую площадь!

– Я не боюсь смерти, – медленно сказала Анна. – После двадцати лет жизни это будет облегчением. Теперь вы можете отомстить, Ваше Высокопреосвященство, бороться с вами я больше не буду. Вы схватили моих друзей, пытали их и убили, когда от них вам уже не было никакой пользы. Я рада умереть вместе с ними.

– Я вам верю, – серьезным тоном сказал Ришелье. – Верю, что вы все перенесете очень мужественно и пойдете на казнь с большим достоинством, но у короля в отношении вас другие планы. Как вам понравится провести остаток жизни в одной из темниц Гавра? Ах, я вижу, что вы кое-что слышали об этом месте. Мадам, вы молоды и крепки телом, вы проживете годы и годы в такой дыре, передвигаясь ощупью в вечной темноте, медленно поедаемая крысами! Вот что всего лишь позавчера предложил сделать с вами Его Величество.

Анна отвернулась, чтобы не видеть спокойный взгляд холодных глаз и скупую насмешливую улыбку. Она так дрожала, что была вынуждена сесть.

– Я прикажу принести вина для нас обоих, – сказал Ришелье. Он держался крайне непринужденно, полностью владея положением. Позвонив в звонок, он дал распоряжение пажу, и когда тот принес вино, он налил стакан и подал королеве.

– Вам бы не мешало выпить, – сказал он. – На вас лица нет. А теперь давайте проясним ситуацию. Вы совершили государственную измену.

Анна привстала, но снова опустилась в кресло, встретив холодный обвиняющий взгляд.

– Я буду все отрицать! Любое письмо, которое вы будто бы нашли у Ла Порта, – подделка. Я не писала этих писем!

– Они написаны вашей рукой, – возразил Ришелье. – В них – сведения об укреплениях в Пикардии и советы королю Испании, как лучше победить Францию. Насколько я помню, вы и короля не пощадили. Неужели это правда, что уже пятнадцать лет, как он не посещал вас ночью? Как глупо было с вашей стороны писать о мадемуазель де Хотфор, вы же знаете, сколь чувствителен Его Величество. Надо ли продолжать?

– Я отрицаю, – повторила Анна. – Я отрицаю все.

– Этого я и ожидал, – сказал кардинал. Он сидел в кресле, закинув ногу за ногу и потягивая вино.

Не произнося ни слова, он в течение нескольких минут обдумывал, как вести разговор дальше. Он шел сюда с твердым настроем сломить Анну или, если не удастся, перевезти ее под стражей в Компьен, чтобы она там дожидалась суда. Но теперь это последнее решение казалось настолько невозможным, что он удивлялся, как мог всерьез его рассматривать. Анна была настолько прекрасна, что ему причиняло боль вот так просто сидеть и смотреть на нее. Желание пробуждалось в его груди, желание, смешанное с ненавистью, гневом и любовью и не допускавшее, чтобы она сидела перед ним с побелевшим лицом и в слезах. Даже теперь он не мог ее покинуть. И признав это, он как бы почувствовал прилив новых сил. Только что он грозил ей, был груб и насмешлив. Но теперь, придвинув кресло поближе, он снова наполнил ее бокал и заговорил очень ласково:

– Я получил разрешение архиепископа Парижа на проведение обыска в Вал-де-Грейс. Ла Порт уже признался, что получал письма оттуда. Ради Бога, Мадам, неужели вы не понимаете, почему я здесь?

Анна приложила руку к раскалывающейся от боли голове.

– Чтобы насладиться своим триумфом. Арестовать меня. Если бы вы не были так жестоки, то не тянули бы, а давно это сделали.

– Вы не правы, Мадам, – возразил Ришелье. – Я пришел, чтобы попытаться вас спасти. И это не в первый раз, не так ли? Бекингем, восстание Гастона – все эти годы я стоял между вами и королем. И продолжаю стоять.

– Да, вы говорили мне, – подтвердила Анна. – В монастыре в Компьене. Вы сказали, что меня защищает ваша любовь.

– И еще я сказал, что так будет и дальше, хотите вы этого или нет. Сегодня я подтверждаю свои слова, так как понял, что любовь моя не ослабела с годами. Ничто теперь не может на нее повлиять.

Не поднимая головы, Анна чувствовала на себе взгляд его горящих глаз. Она заплакала, но тихий настойчивый голос не отступал:

– Людовик вас ненавидит. В течение двадцати лет он мечтает от вас избавиться, так как сознает свою немощь. И удерживал его, Мадам, – я! Но вы на этот раз зашли слишком далеко. Я вынужден был раскрыть ваши интриги, так как в противном случае рисковал проигрышем войны с Испанией. А рисковать Францией я не стану даже ради вас, Мадам! И теперь королю известно слишком многое – его не сбить с толку. Он знает о Вал-де-Грейс, он знает о Ла Порте, о том, что вы писали в Испанию. Через несколько дней ни одна ваша затея не останется для него секретом. Я имею в виду – когда найдут и другие письма вроде тех, что оказались у Ла Порта. И тогда, клянусь Всемогущим Богом, король обрушит на вас весь яд и ненависть, накопившиеся в его груди за двадцать лет! Гавр, Мадам! Тьма, вонь, насекомые – и забвение! Я не угрожаю вам, я только пытаюсь показать все, что с вами случится, если вы не захотите меня слушаться. А я могу вам помочь, спасти вас от всех этих бед!

Анна, закрыв глаза, молчала, ведя внутреннюю борьбу с его словами и нарисованными им картинами, борясь с охватившей ее беспомощностью, растущей по мере того, как Ришелье продолжал свою речь. Усилием воли она заставила себя посмотреть ему в лицо и, еще не задав вопрос, прочитала в нем готовый ответ.

– И какова цена?

– Ваше доверие. Подчинение моему желанию. Я долго ждал, Мадам, и по-своему много страдал. Таковы мои условия, и ни на что меньше я не пойду. Я не прошу вас меня полюбить. Но в ответ на ваше согласие я спасу вам жизнь, и не пройдет и года, как вы узнаете, что значит быть королевой Франции и другом Ришелье!

– Любовница кардинала, – медленно сказала Анна. – К этому-то вы и стремились все эти годы? Именно это я должна принять, а иначе вы мне не поможете?

– Таковы мои условия, – повторил он тихим голосом. – Может быть, они не покажутся вам такими уж неприятными. Повторяю: я не жду, что вы меня полюбите.

– Вы склоняете меня к кощунству! – воскликнула Анна. – Я не пойду на это! Лучше брошусь к ногам короля с мольбой о пощаде. Расскажу ему о вашем предложении, признаюсь во всем! Я поплачусь за это, но и вы, Ваше Высокопреосвященство, тоже!

Кардинал пожал плечами, и легкая улыбка коснулась его губ.

– Вы так наивны, Мадам. Двадцать лет замужем за королем, и до сих пор ничего о нем не знаете? Вам неизвестно, что он так вас ревнует, что это уже просто болезнь? Думаете, король смягчится, услышав вашу сагу о моих попытках вас соблазнить? Когда вы, упав на колени, признаетесь в том, как предавали его, как сумели завлечь даже Первого министра страны? Если он вам поверит, то сожжет на костре за прелюбодеяние со священником. Потому что именно так он посмотрит на это дело. О да, я тоже пострадаю, но сомневаюсь, что мои страдания послужат вам таким уж утешением. Предполагая, конечно, что вы окажетесь умнее меня и сумеете воспрепятствовать мне убедить Его Величество в том, что это очередная попытка вбить между нами клин и оказать услугу Испании, избавив ее от врага. Придите в себя! Довольно фантазий и героики. Будьте благоразумны, и давайте помиримся. Вы должны признать, – добавил мягко Ришелье, – что я очень терпелив.

Анна молчала. Все, что он сказал, было верно. По мере того как кардинал говорил, беспомощность ее позиции раскрывалась ей шаг за шагом. Милость Людовика! Прощение Людовика!

Закрыв лицо руками, королева взмолилась:

– Боже, помоги мне! Я погибла.

Со смертью она могла бы примириться. Вынесла бы унижение на суде, публичное обнародование ее измены – даже саму казнь встретила бы с достоинством и смелостью дочери и сестры короля. Анна не была трусихой, и угроза казни не заставила бы ее дрогнуть. Но темницы Гавра казались кошмаром: всю оставшуюся жизнь провести в темноте, опуститься на самый низменный уровень грязи и физической деградации, стать жертвой клопов и огромных кровожадных тюремных крыс. Она подняла голову и взглянула в большие серые глаза человека, сидящего напротив нее. Он не отводил от нее взгляда, как будто хотел своей огромной силой воли склонить королеву к согласию.

– Я заставлю короля убить меня, – прошептала Анна. – Я признаюсь в таких ужасных вещах, что у него не останется другого выхода.

Ришелье покачал головой.

– Он этого не сделает. Разве вы забыли – король очень жесток и нарочно сохранит вам жизнь, чтобы заставить подольше страдать. Он в восторге от мысли о темницах Гавра и о том, что это будет значить для вас. Ваши признания побудят его лишь выдумать дополнительные лишения… Скажите, то, что найдут в монастыре, сильно вас скомпрометирует?

– Я буду уничтожена, – ответила Анна. – Там – все, все. В моей часовне.

– А Ла Порт? Вы полностью ему доверяли?

– Да, – подтвердила королева. – Он тайно служит мне еще с того времени, когда Бекингем покинул Францию. Ему все известно.

– В таком случае, – решил Ришелье, – нам следует сделать так, чтобы сыщики не нашли в Вал-де-Грейс ничего существенного, а Ла Порт не отведал пыток по полной программе.

– Что вы имеете в виду? – спросила Анна. – Что вы хотите сказать?

– Думаю о том, как вытащить вас из этой ситуации. Вы согласились на мои условия, Мадам. Я это понял. Разумный поступок, не так ли? Пожизненное заключение – или шанс стать женщиной и королевой. Итак, вы сделали выбор. Это решено. Теперь договоримся о деталях. Вы должны написать полное свое признание, подписать его и передать через меня королю.

– Полное признание! Меня немедленно осудят!

– Полное признание в отдельных проступках, а не во всем, – поправился кардинал. – Вы подтвердите, что писали брату, королю Испании. Людовику это и так уже известно. Но вы поклянетесь, что сообщали только личные новости, как сестра – брату. Признаетесь в переписке с де Фаржи, но только на тему о том, как ей живется в изгнании. То же самое – и о переписке с Марией Медичи. Напишите, что встречались в монастыре с послом Мирабелем, но не говорили ни слова о политике. Остальное предоставьте мне. Король учуял след и должен разыскать кое-что нехорошее, чтобы удовлетворить свои чувства. Но не настолько нехорошее, чтобы идти на решительные шаги. Ему придется в итоге вас простить, так как ваши проступки окажутся достаточно незначительными. Он будет крайне разочарован и раздосадован, но я уговорю короля проявить великодушие. Мне случалось делать это и раньше. Много раз.

Анна медленно поднялась с кресла. Все было решено и согласовано, хотя она не сказала в этом смысле ни слова. Ришелье показал ей выход из положения. И зная его, она понимала, что все это возможно. Что удастся остаться в безопасности.

– Вы, конечно, можете послать сообщение в Вал-де-Грейс, – сказала Анна. – Но вам нужно что-то такое, какую-то вещь, которую настоятельница знает как мою. В противном случае она не тронет мои бумаги. Вот, возьмите это кольцо. Оно ей знакомо.

Кардинал взял протянутое ему кольцо, и на мгновение их пальцы соприкоснулись. Неограненный рубин в форме сердца был окружен жемчужинами и бриллиантами, венчавшими камень как бы короной. Ришелье надел кольцо на палец и с восхищением несколько секунд его рассматривал. Потом сказал:

– Вы храбры духом, Мадам. И быстро пришли в себя. Вместе мы сделаем много хороших дел, вы и я.

– Еще одно, – быстро проговорила Анна. – Еще одна просьба: отпустите Мари де Шеврез.

– Невозможно, – ответил кардинал. – Она была столь глупа и неосторожна, что не в моей власти ее простить.

– В вашей власти все, что угодно! – с яростью сказала Анна. – Вы можете спасти Мари. И спасете, если хотите, чтобы наша постыдная сделка была выполнена мною до конца! Вот моя цена, Ваше Высокопреосвященство: освободите Мари.

– Хорошо. Она сбежит. И ваш друг Ла Порт тоже.

Королева отвернулась. Она не ожидала такого великодушия и на мгновение не могла справиться с нахлынувшими чувствами. Вытерев слезы, Анна снова посмотрела на кардинала и увидела на его лице такую нежность, какой никогда раньше не замечала.

– Благодарю вас. Я очень люблю их обоих и не могу смириться с тем, что сама спасусь, а им придется из-за меня страдать.

Ришелье подошел к Анне и с поклоном поцеловал ей руку.

– Им не причинят вреда, обещаю. А когда я приду к вам, то знаком будет это, – рубин сверкнул на его пальце. – Я не прошу вас, Мадам, полюбить меня. Только разрешите мне любить вас. Может быть, это не покажется вам таким уж невыносимым.

– Не понимаю, – медленно произнесла Анна, – как вы можете прикоснуться ко мне, зная мои чувства. Как вы считаете возможным навязывать себя мне?

– Потому что гордость – холодный компаньон в постели, – ответил Ришелье. – И когда дело касается вас, у меня ее почти не осталось. А то немногое, что еще есть, удовлетворено тем, что наконец-то вы полагаетесь на меня. Что же до ваших чувств… У меня есть предчувствие, что со временем они изменятся. Итак, предоставьте все мне. Завтра я вернусь со своим секретарем и составлю ваше признание в допущенных провинностях. Вам придется быть скромной и полной раскаяния, Мадам. Никто пока не должен подозревать, что мы с вами заключили мир. А ведь это так, да?

– Да, – помолчав, сказала Анна наконец. – Да.

18 августа архиепископ парижский, советник Сегье, два секретаря и отряд стражи появились у ворот монастыря Вал-де-Грейс с ордером на арест настоятельницы и обыск здания. Работая среди плачущих монахинь, королевские чиновники взломали ящик в часовне королевы, а также перебрали бумаги, найденные в ящиках письменного стола в маленькой комнате по соседству с часовней. Масса документов и писем была опечатана и конфискована. Их чтением занялись Сегье и секретари. Затратив на это целый день, они сообщили королю, что не нашли ни одной бумаги, датированной позже 1630 года, а в них – ни одной инкриминирующей фразы в отношении политики или военной кампании, которая велась в это время против Испании. В монастыре настоятельница благодарила Бога, что у нее оказалось достаточно времени, чтобы не только сжечь письма королевы, но и развеять по ветру оставшийся от них пепел. А в камере пыток в Бастилии старый слуга Анны Ла Порт перед лицом инквизиторов, среди которых находился советник Сегье, признал на коленях, что однажды, восемь месяцев назад, доставил письмо Ее Величества королевы в британское посольство и забрал оттуда какой-то пакет. Он отрицал, что Вал-де-Грейс используется как почтовая контора, и несмотря на то, что советник угрожал ему, а орудия пытки были заранее приготовлены, Ла Порт отказался добавить хоть слово к своему признанию, и никакого более сильного давления на него не было оказано.

Установили, что его признание в точности совпадает с тем, что написала Анна. Ее признание, скрепленное собственной подписью, было вручено Людовику кардиналом Ришелье. Никаких доказательств заговора или другого преступления, более тяжелого, чем мелкое неповиновение королю (в частности, в отношении запрета писать брату и друзьям в Испании), обнаружено не было. Анна так и не видела короля, который неожиданно уехал в Шантильи. Во время допросов она отвечала на вопросы Ришелье в присутствии независимых свидетелей, которые отсылали свои отчеты королю.

Кардинал ничем не показывал, что помнит о встрече в тот вечер в ее комнате. Он был полон смирения, внимания и, казалось, очень усердствовал в поисках истины. Только сообщение о том, что в Вал-де-Грейс ничего не нашли, а Ла Порта не пытали, служило Анне доказательством, что та встреча ей не приснилась, и договор с кардиналом заключен. Хотя она никогда не оставалась с Ришелье наедине, и в его манерах не было и следа теплоты или признака участия в сговоре, Анна к концу месяца получила доказательство того, что он полностью выполнил свои обещания.

Ей принесли раздраженное, оскорбительное письмо от Людовика, в котором ей даровалось прощение за неповиновение, но в будущем запрещалось посещать любые монастыри, а писать письма разрешалось только под строгим наблюдением. Далековато от темниц Гавра, но с точки зрения короля все-таки лучше это, чем ничего. Анна прочитала письмо, сидя в окружении своих дам, и заплакала. Последние несколько лихорадочных недель королева тщательно следовала совету Ришелье и вела себя так смиренно и униженно, что ее тошнило от презрения к себе. Слезы Анны обьяснялись грубостью и уничижительным духом дышащего злобой письма. Ришелье не преувеличивал. Как король ее ненавидит! С каким восторгом засадил бы ее навсегда за решетку. Она подняла голову и увидела, что за ней следит мадемуазель де Хотфор. Девушка, покраснев, тут же отвернулась. Он не был настолько мужчиной, – подумала Анна, – чтобы иметь любовницу, а желал только притворяться и играть в свою игру.

– Мадам, – обратилась к королеве де Сенеси. – Его Высокопреосвященство в вашей приемной. Примете вы его?

– Да, конечно. Вы пойдете со мной. И вы тоже, де Филандр.

Кардинал низко поклонился и поцеловал Анне руку. Обе фрейлины, сделав реверанс Ришелье, остановились на пороге, а тот повел Анну к окну, где они могли поговорить без помех.

– Я добился, чтобы вас простили, – сказал он, – но не мог воспрепятствовать оскорблениям – король слишком настаивал.

– Не сомневаюсь, – сказала Анна. – Но покончил ли он с попытками загнать меня в ловушку?

– Он пытался и потерпел неудачу, – ответил Ришелье. – Теперь вы в безопасности. Я вижу, что вы плакали, Мадам. Не стоит, все позади. Мы возвращаемся в Париж. Новости с поля боя ободряющие: испанцев оттеснили. К концу года мы заключим мир. Могу сообщить кое-что для вас приятное, – кардинал улыбнулся и сделал движение рукой, выражая досаду, что они не одни. – Герцогине де Шеврез повезло, ей удалось совершить побег. Король выдал ордер на заключение герцогини в крепость Люш. Там тоже, как вы знаете, есть темницы вроде тех, что в Гавре. Но увы, дорогая Мадам, кто-то, должно быть, ее предупредил, она переоделась в мужской костюм и умчалась к испанской границе. Теперь нам ее никак не поймать.

– Слава Богу! – прошептала Анна. – А Ла Порт?

– Год тюремного заключения, не больше. И я обещаю, что он не будет терпеть больших лишений. Но не пытайтесь снова войти в контакт с герцогиней. Она в безопасности и отныне должна полностью исчезнуть из вашей жизни. Обещаете вы мне это?

– Как я могу возражать? – ответила Анна. – Я всем вам обязана, хотя никак не могу привыкнуть к этому чувству. Но если я сейчас вас поблагодарю, то, вы же понимаете, моя благодарность прозвучит фальшиво.

Ришелье кивнул. Казалось, он не может оторвать взгляд от ее лица. Чувство близости с ним непреодолимо овладело Анной, хотя они и не были одни в комнате.

– Понимаю. Не надо меня благодарить. Прощайте, Мадам. Я потребую свое вознаграждение в Париже.

У всех женщин есть такая черта – способность смириться с обстоятельствами, какими бы они ни казались отвратительными, если эти обстоятельства становятся неизбежными. И для королевы после двадцати лет неослабеваемой борьбы с одним человеком поражение стало почти облегчением. Угроза постоянно висевшей над ней опасности, эмоциональное напряжение от непрестанных попыток перехитрить кардинала истощили ее умственно и физически. Лишенная поддержки Мари де Шеврез, которая своими насмешками, возможно, снова втянула бы Анну в интригу против Ришелье, она погрузилась в унылую летаргию, в которой надеялась найти спасение, когда придется выполнять главное условие сделки, заключенной с кардиналом.

Он говорил о любви, но не страстно, как Бекингем. Без красноречивых жестов – как будто акт соблазнения значил не больше, чем партия в карты. И тем не менее его чувственность создавала напряжение между ними, словно готовая вспыхнуть молния.

В душе королевы бурлило возмущение. Гордость и честь кричали Анне в оба уха, что она еще может отступить. Нарушить обещание теперь, когда он выполнил все свои. Но искушение ослаблялось чувством, что все предстоящее – это судьба. Какой смысл сопротивляться? Ведь бесполезно игнорировать тот факт, что без Ришелье она не выстоит. Без него и она, и все ее друзья погибли бы. Не было человека, способного противостоять кардиналу. Она перебрала всех, кто, казалось, мог, и все потерпели неудачу. И сильнее всех проиграла она. Пусть он приходит и берет ее. Жизнь научила Анну не чувствовать собственного тела – как было тогда, при попытках Людовика исполнить свои супружеские обязанности. Кардинал овладеет не Анной Австрийской, а безвольной жертвой, пассивной и безучастной, как набитой опилками куклой.

Мадам де Сенлис дремала у окна, не замечая, что ее шитье почти сползло на пол. В обязанности фрейлины входило раздеть королеву и оставаться с ней, пока та не погасит свечи. Но Анна так и не послала за ней, а часы уже давно пробили одиннадцать. Де Сенлис устала. Она была уже немолода, и жизнь на службе у королевы оказалась нелегкой. Она сохраняла верность кардиналу, стараясь не придавать значения враждебности Анны и остальных дам. Несколько месяцев назад, после того как Анну взяли под стражу в Шантильи, у де Сенлис появилась надежда, что ее служба закончится вместе с заключением королевы в тюрьму или высылкой в Испанию. Но эта опасность королеву миновала. Король по-прежнему навещал жену, но кроме формального приветствия не обменивался с ней ни словом. Он уединялся в уголке с мадемуазель де Хотфор и мямлил какие-то ходульные фразы или вообще молчал. Обстановка в Лувре стала мрачной, а жизнь монотонной. Де Сенлис очень хотелось избавиться от всего этого.

Без четверти двенадцать ее разбудил паж. На секунду она подумала, что звонила королева, но мальчик только поклонился и протянул сложенный лист бумаги с красной печатью кардинала. Де Сенлис встала, зевнула и распечатала записку. Вдруг она широко открыла рот и тут же прикрыла его ладонью, испустив серию возгласов, означавших удивление, волнение и страх. В спальне королевы была дверь, ведущая через тайный проход в другую часть дворца. Эта дверь всегда находилась на замке, ключ от которого хранился у де Сенлис. Секретным входом никто никогда не пользовался, даже Анна, вероятно, не знала о нем.

В записке де Сенлис предписывалось открыть дверь и сделать так, чтобы в течение ночи никто королеву не беспокоил. Особа слишком высокого ранга, чтобы ее можно было назвать по имени, воспользуется тайным коридором и будет принята королевой наедине. Предписывалось также вручить Ее Величеству кольцо, которое принесет паж, как доказательство, подтверждающее личность упомянутой высокой особы. Записку скрепляла подпись Ришелье.

– Это он, Мадам, да? – В волнении де Сенлис забыла, как не любит ее королева. Через двадцать лет, когда примирение казалось невозможным, Людовик намеревался нанести визит жене! Тайный ход в середине ночи! Анна в ночном одеянии с рассыпанными по плечам волосами стояла, держа в руке кольцо с рубином в форме сердца. Красный огонь рубина и искры от окаймлявших его бриллиантов вспыхивали в ее ладони.

– Это король, не так ли? – задыхаясь, повторила де Сенлис, вне себя от гордости, что именно ее выбрали открыть дверь и доверили секрет столь огромной важности.

Анна взглянула на фрейлину и покраснела.

– Да, – ответила она. – Это король. Кольцо с рубином дала ему я. – Она надела кольцо на палец. – Где эта дверь? Я ничего о ней не знаю.

– Там, Мадам. За фигурой Юноны в гобелене. Идите, я покажу! Бог мой! – воскликнула она вдруг. – Где же ключ?

– В вашей руке, – холодно указала Анна. Ее охватила дрожь. Акт судьбы обрел реальность. Дверь, открытая фрейлиной, скрипнула, и за ней открылся темный проход. Позже, ночью, кардинал пройдет по нему, и она окажется с ним наедине.

– Мадам, разве вы не взволнованы? После стольких лет Его Величество…

– Де Сенлис!

– Да, Мадам?

– Вы поняли, что король хочет оставить все в секрете? Ни единого слова ни одному человеку – или вас заточат в Бастилию! Понимаете? Только одно слово – и… Вы же знаете, каков сейчас Его Величество. Я не смогу вас защитить. А если вы мне не повинуетесь, я не стану и пытаться.

– Ни единого словечка, – пообещала де Сенлис, побледнев от страха. Конечно же, король хотел сохранить тайну. Что подумает де Хотфор, если узнает, что король снова делит ложе с королевой? Вдруг он потерпит неудачу? Вдруг после всех этих лет королева не сможет его удовлетворить? Да была дюжина причин, по которым ей следовало молчать. И гнев Ришелье против тех, кто вызвал неудовольствие короля, был одним из самых убедительных доводов.

– Буду молчать, как рыба, Мадам. Погасить все свечи или одну оставить?

– Пусть одна горит. – Анна опустила занавеску. – Можете идти.

Анна забралась в постель и погасила последнюю свечу. За плотно задернутыми занавесками она оказалась в полной темноте. Она не смогла бы сказать, сколько прошло времени до того момента, когда послышался скрип открываемой двери. Час или несколько минут? Она лежала, закрыв глаза, и слышала чьи-то приближающиеся шаги. Почувствовав, как раздвигаются занавески, Анна открыла глаза, и в свете свечи, которую он держал над ее головой, увидела лицо с остроконечной бородкой и горящие серые глаза. Свеча тут же погасла.