Любовь кардинала

Глава 10

Звук клавикордов струился по комнатам королевы в Лувре, нежные и чистые ноты звучали, как журчащий фонтан. Музыкантшей была одна из фрейлин, мадам де Мортемар, игравшая мелодии по личному приказу короля. Королева и придворные дамы слушали концерт в середине салона, в то время как король удалился с мадемуазель де Хотфор в приемную и сел там у окна таким образом, что мог видеть происходящее в салоне, оставаясь, как того требовал этикет, и сам в поле зрения. Музыка просто служила приятным фоном, благодаря которому он мог свободно разговаривать со своей избранницей. Мари де Хотфор уже меньше стеснялась короля. Теперь она не краснела по пустякам и в разговоре не отделывалась банальностями. Она смело обсуждала с ним такие спорные темы, как продолжающаяся война с Испанией, и даже пыталась восхвалять королеву, но это так рассердило Людовика, что он дулся несколько дней подряд. Свою обиду он проявил тем, что запретил жене и ее дамам любые развлечения, так как был не в духе и в неладах с де Хотфор. Короля бесило, что объект его робких фантазий оказался верным своей госпоже. Но еще больше он злился на Анну, которая воспринимала привязанность короля к де Хотфор с любезным безразличием. Вот и сейчас он наблюдал за королевой, которая сидела в кругу своих дам и слушала музыку с таким безмятежным выражением лица, что казалась еще прекрасней, чем обычно. Все говорило о том, что она счастлива. Людовик никак не мог этого понять.

Анна казалась спокойной и умиротворенной. И эта умиротворенность присутствовала во всем, что она делала. Она как будто смирилась с условиями своей жизни и даже с кардиналом. Прошли месяцы с тех пор, как Людовик получил ее письмо, в котором она смиренно просила прощения за неповиновение его приказам и неразрешенную переписку. Но он все-таки цеплялся за надежду, что, несмотря ни на что, Анна в действительности не изменилась. Но ничего похожего не замечал. Королева полностью прекратила участвовать в политических интригах, которые так занимали ее в течение двадцати лет. Она принимала его с той же ледяной вежливостью, но с каким-то безразличием вместо прежнего негодования. Казалось, что он, король, перестал для нее что-либо значить, тем более – его неуклюжее преследование ее фрейлины. Анна любезно улыбалась девушке, обращаясь с ней дружелюбно и великодушно и, как следствие, заслужила ее благодарность и уважение. Король откинулся в кресле, размышляя о своей жене и об изменениях, которые произошли в ней в течение последних месяцев. И какова бы ни была их причина, эти изменения ему не нравились, Людовик шестым чувством ощущал довольство и радость в других людях, именно в силу того, что сам был несчастлив. И он не испытывал ни тени сомнения в том, что сейчас Анна удовлетворена жизнью так, как никогда раньше. Король повернулся к прекрасной блондинке, сидевшей возле него, и коснулся ее рукава.

– Вы невнимательны, мадемуазель. Ваши мысли сегодня блуждают далеко-далеко.

– Прошу прощения, сир, я слушала музыку.

Людовик нахмурился. По тому, как она ответила, он чувствовал, что сегодня разговор не получится. Приятный тет-а-тет не состоится, и, вернувшись к себе, ему не удастся помечтать о том, насколько все было бы иначе, если бы вместо надменной жестокосердной испанки он женился бы на Мари де Хотфор. Женщины жестоки, и с ними трудно иметь дело; им ни в чем нельзя доверять. Он искоса взглянул на девушку, уже как бы сердясь на нее за то, что она не оправдала его надежды. Женщины отвратительны, и нет ни одной женщины в мире, которую он мог бы полюбить или которая любила бы его.

– Вы не пожелали поохотиться со мной сегодня утром, – сказал он. – Я был разочарован.

– Ее Величество нуждалась в моих услугах, сир.

– Когда я хочу вас видеть, королева обязана вас отпускать, – возразил король. – Она не имеет права портить мне удовольствие, я ей скажу об этом!

Мадемуазель де Хотфор покраснела и ответила так резко, что король поморщился.

– Я прошу вас не делать этого, сир. Я служу королеве и ни за что на свете не стану пренебрегать своими обязанностями. Я не могу смириться с мыслью, что она испытывает из-за меня унижение или боль.

– Вы говорите глупости, – сказал Людовик. Его гнев разгорался: день был испорчен, а воплощенная мечта обернулась сварливой девицей, которая ничего не хотела понять.

– Вы хотите быть лояльной к особе, не знающей смысла этого слова или благодарности! Где все остальные, кто поддержал королеву против меня? В изгнании, мертвы или сидят в тюрьме, все до одного. Вам пора бы знать, мадемуазель, кому можно доверять. И верьте мне – только не королеве.

– Прошу прощения, Ваше Величество, – холодно возразила де Хотфор, – но я вынуждена не согласиться с вами.

– Тогда мне придется вас покинуть, – бросил Людовик. Он встал, и в тот же момент клавикорды смолкли, а все, кто был в главном салоне, поднялись с мест. Анна подошла к королю, когда он выходил из комнаты.

– Вы так быстро уходите?

Король посмотрел в ее голубые глаза, и отвращение, которое он в них прочитал, заставило его съежиться. Одним брошенным на него взглядом Анна всегда заставляла Людовика чувствовать себя как бы червем в пыли.

– Здесь душно, – сердито сказал король. – Мне нужно на свежий воздух. – Обращаясь к королеве, он сразу начинал заикаться и поэтому старался говорить в ее присутствии как можно меньше. – До свидания, Мадам.

Анна присела в реверансе, Людовик сделал вид, что целует ей руку, и через мгновение двери за ним захлопнулись. Выждав несколько секунд, Анна повернулась и подошла к мадемуазель де Хотфор, которая с раскрасневшимися щеками стояла поодаль.

– Неужели снова поссорились?

– Да, Мадам. Боюсь, что король на меня очень сердится.

– Что случилось? Бедная моя де Хотфор, вам надо быть терпимее с королем. Вы же знаете, как он вас обожает.

– А я обожаю вас, Мадам! – с чувством ответила девушка. – И никому не позволю говорить о вас плохо. Даже королю! – Де Хотфор была не только девицей с сильным характером и твердыми принципами, но и умной, тонко чувствующей личностью. Она быстро постигла мелочную, мстительную душу Людовика и больше не боялась общения с ним. Ей приходилось терпеть знаки его внимания не только из-за того, что открытый протест был невозможен, но еще потому, что девушке нравилось дразнить короля.

– Не надо обращать внимание на его слова, – мягко сказала Анна, – если вы им не верите. Пусть говорит обо мне все, что хочет. Но он – король, дитя мое. Слишком сердить его – дело опасное и может закончиться для вас неприятностями. Хотя бы ради меня будьте добрей к нему и, по возможности, сохраните мир.

Мадемуазель де Хотфор неожиданно упала перед Анной на колени и поцеловала ее руку.

– Мадам, вы просто ангел доброты! Бог да благословит вас!

– Он благословил меня, – ответила королева. – И не однажды.

Тут она заметила, что мадам де Сенлис не отрывает от нее глаз. Фрейлина, видимо, настолько была сбита с толку разыгравшейся сценой, что все еще стояла с открытым ртом. Сегодня она опять принесла Анне кольцо с рубином. Она не обмолвилась ни единым словом о ночных визитах, которые повторялись почти каждую ночь, и каждый раз им предшествовала та же странная церемония, что и перед первым посещением. Ей доставляли кольцо, она вручала кольцо Анне, та надевала его на палец, а утром кольцо исчезало. Дверь, ведущая в тайный ход, теперь все время была открыта. После первого визита кардинал вызвал де Сенлис и был так суров, что фрейлина ушла от него, дрожа от ужаса; одно слово о секретном переходе, легкий шепоток о том, что Их Величества помирились… Ришелье показал ей ордер на заключение в Бастилию с уже вписанной фамилией «Де Сенлис», и бедная женщина чуть не упала в обморок. Она ушла, заливаясь слезами и обещая, что будет молчать, как убитая.

– Продолжайте, де Мортемар. Пожалуйста, доиграйте мелодию. Нам очень нравится ваша музыка.

Анна села и слушала инструмент с закрытыми глазами. Сегодня он опять придет. Анна коснулась кольца и стала вертеть его на пальце. При мысли о том, как откроется дверь, и она ощутит первые нежные прикосновения, все ее тело охватило чувство безвольной покорности. Они никогда не разговаривали. Молча он овладевал ею, и молча она ему отдавалась. После долгого замужества Анна в первый раз познала радости физического влечения.

Еще до того, как они стали любовниками, он говорил, что любит ее, но ни разу не спросил, не полюбила ли и она. Впрочем, Анна и не смогла бы ответить. Но теперь она могла спокойно наблюдать за патетическим обожанием Людовиком ее фрейлины Мари де Хотфор и даже жалела мужа, потому что поняла, каким может быть мужчина и что он может дать женщине.

– Благодаря ей вы стали счастливым человеком, Арман. Но от этого ваш грех возрос еще больше, – сказал отец Жозеф. – А теперь и она согрешила. Неужели вы не страшитесь Ада?

– Ад подождет до завтра, святой отец, – ответил Ришелье, – а сегодня я предвкушаю радости Неба. И пока этого достаточно. Разве такой грех – любить? Неужели в глубине сердца вы никогда не чувствовали искушения?

– Мое сердце всегда принадлежало Богу, – тихо сказал монах. – Тогда как ваши сердце и душа отданы мирским делам. Но вернемся к королеве. Любит ли она вас, мой друг? Кроме того удовольствия, что вы ей доставляете, чувствует она что-нибудь?

Кардинал на мгновение заколебался. Это был не тот вопрос, на который ему хотелось бы ответить.

– Я не просил ее любви, – сказал он. Нельзя делать любовь частью такой сделки, как наша. Я получил то, о чем просил, и довольствуюсь этим. Моя любовь к ней – это кое-что другое. А я люблю королеву, святой отец. У меня не так уж много слабостей, – добавил он и улыбнулся. – Так что эту одну вы должны мне позволить.

– А если будет ребенок? – спросил монах. – Что тогда вы станете делать? Каково придется вам обоим в этом случае?

– Ребенок должен быть, – ответил Ришелье, – и обязательно мальчик. Столько лет я был фактическим королем Франции во всем, кроме имени. Только справедливо, если мне унаследует мой сын. Вы шокированы, отец? Простите. Уже поздно, и мне надо идти. Помолитесь за спасение моей души, так как сам я еще не готов к раскаянию.

Отец Жозеф поклонился и ушел. Он шел с осторожностью человека, постоянно ощущающего боль. Ему еще не доводилось видеть Ришелье в таком состоянии. Последние несколько месяцев министр ни разу от души не рассмеялся. А теперь, когда он совершил кощунство, вступив в незаконную связь, на сердце у него было легко, а сил и энергии стало хоть отбавляй. Он работал по восемнадцать часов в день, поставив целью заключить мир с Испанией, чье военное вторжение закончилось полной неудачей. Франция и король находились под его контролем. Враги были рассеяны, а пораженный Двор удивленно взирал на самого ожесточенного и непримиримого из них – саму королеву, которая стала любезной и ни в чем не противоречила Первому министру.

Гастон, как обычно, дулся по углам, но его уже никто не принимал всерьез. Умиротворенный по приезде огромной суммой денег, он растранжирил их на женщин и карты. А чтобы пресечь его хилые вспышки возмущения, достаточно было предложить ему вернуться в Брюссель к матери. Ришелье одержал верх над всеми. Но самой странной победой, в которой он признался, – нет, скорее, о которой просто рассказал отцу Жозефу, – была его связь с Анной Австрийской. Он не раскаивался, не стремился получить отпущение грехов, и отец Жозеф слишком много знал о причудах человеческой натуры, чтобы чему-либо удивляться. Он принял как должное рассказ о столь экстраординарной любовной интриге, ночах, которые любовники проводили вместе, сплетаясь телами в незаконной страсти и не обмениваясь друг с другом ни единым словом. По его мнению, их связь оставалась прочной, пока влечение было чисто физическим. Женщине это позволяло сохранить свое достоинство и предаваться заблуждению, будто она не несет никакой ответственности. Мужчина же наслаждался своим триумфом именно так, как и задумывал. Любовь… Монах медленно шел по длинному коридору дворца кардинала. Эта связь – можно ли назвать ее любовью? Что она в действительности означала для королевы, чье сердце оставалось холодным, как лед, в то время когда ее тело сжигало чувство? Любовь к королеве немало значила и для кардинала. И не последним, в частности, была профанация священных клятв. Ришелье смеялся, называя любовь своей единственной слабостью. Но теперь возникла и вторая, более опасная, чем всякие нежные чувства. Гордыня побуждала его посадить на трон Франции своего незаконнорожденного сына.

В 11 часов в последний день ноября 1637 года Анна приказала всем фрейлинам покинуть ее спальню, отказалась от услуг мадам де Сенлис и задернула занавески. Ей хочется помолиться, – сказала Анна, – и она запрещает беспокоить ее в течение ночи. Оставшись одна, она и в самом деле упала на колени перед маленькой иконой Мадонны с младенцем, которую привезла с собой из Испании. Но слова молитвы не шли с языка. В ее положении было невозможно смотреть в безмятежное, чистое лицо Божьей Матери и просить о помощи. В отчаянии Анна поднялась с колен и стала расхаживать по спальне. Кольцо с рубином мерцало на пальце: он должен был прийти, невидимый любовник, чье лицо она видела только раз в ночь своего падения. Каждый день они встречались в обществе, пряча свои отношения под личиной строгого этикета. Все эти месяцы они не обменялись ни единым интимным словом, но теперь придется встретиться с ним лицом к лицу: настало время перестать прятаться друг от друга в темноте. В полночь дверь в стене, покрытой гобеленом, приоткрылась, и Анна повернулась, чтобы встретить гостя.

Кардинал вошел в освещенную комнату и заколебался, держа руку на дверном косяке. На нем была длинная мантия из темно-зеленого шелка, голова непокрыта. Он увидел королеву в ночном одеянии с морем кружев у шеи и рукавов. Ее рыжие волосы лежали волной за спиной, глаза были заплаканы.

Ришелье подошел к Анне и ласково взял ее за руку.

– Как вы прекрасны, Мадам, – сказал он. – Этого-то наслаждения мне и недоставало. Вы всегда должны встречать меня таким образом. – Он повернул ее руку и поцеловал в ладонь.

– Мы пропали, Ришелье, – прошептала Анна. – Погибли. Скоро весь мир увидит нас в таком же свете. – Успокойтесь, – приказал спокойный голос. Обеими руками он нежно гладил руки королевы. – Что случилось? Говорите!

Анна содрогнулась и отстранилась от кардинала.

– Я беременна! Понимаете, что это означает? Я погибла, опозорена! Король уже пятнадцать лет не прикасался ко мне. Перед всем миром я рожу бастарда!

– Это будет мой сын, Мадам, – сказал Ришелье. – И ваш. Вы исполнили все мои желания. Я теперь очень счастливый человек.

– Вы сошли с ума! – вскричала Анна. – Я исполнила ваши желания! Какие желания? Чтобы вы увидели, как меня разведут, заключат в тюрьму и казнят за супружескую измену? Бог мой, это, что ли, было вашей целью, вашей местью мне?

Она закрыла лицо руками и истерически зарыдала. Ришелье тут же оказался около нее. Он положил ей руки на плечи, заставив Анну повернуться к нему. Для человека хрупкого сложения он был очень силен.

– Мадам, – сказал он. – Наш ребенок – это благословение, а не несчастье. Вы должны доверять мне больше, чем когда-либо ранее.

Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся, и не было ни насмешки, ни вызова в его улыбке – только глубокая нежность.

– Теперь вы более беспомощны, чем шесть месяцев назад, – сказал он. – И я нахожу, что вам это идет. Подумайте как следует, и вы перестанете бояться. Франции нужен наследник престола. И вы дадите ей его. Ваш ребенок, если он родится мальчиком, будет управлять этой страной, и в глубине души я чувствую, что так и будет. Конец гражданской войне, конец надеждам Гастона Орлеанского на корону Людовика Святого. Вы станете подлинной королевой Франции, матерью дофина. Ну же, – добавил он ласково, – где ваше мужество. Раньше вы никогда не страдали слабостью духа.

– Но король, – взмолилась Анна. – Король будет знать, что это не его… Он никогда не признает ребенка.

– Ему придется, если мы подтолкнем его надлежащим образом. И это мы сделаем, конечно, сделаем. Он никогда не узнает, отец он ребенка или нет. Но даже и сомневаясь, он никогда не выскажет эти сомнения вслух! Как давно вы это обнаружили?

– Недавно, – ответила Анна.

Сначала она сопротивлялась, но потом склонилась кардиналу на грудь и позволила себя обнять. Он был так уверен в себе, так спокоен. И никогда не терпел неудачи. Он может все.

– Я не решалась тянуть, скрывая это от вас. Но я уверена: прошел уже почти месяц. Есть и другие признаки.

Ее груди слегка увеличились в размерах, и сегодня утром первый раз затошнило. Очень слабо, поэтому ей удалось все скрыть. Но во время первой беременности, много лет назад, она лежала совсем больная после первых же нескольких недель.

– Что я могу сделать? – спросила Анна.

Ришелье отпустил ее, поцеловав в обе руки, и стал ходить взад и вперед по комнате. Его движущееся отражение повторялось в зеркалах на стене и на туалетном столике королевы. Казалось, он был повсюду.

– Вам придется соблазнить короля, – сказал он, помолчав. – Вы должны будете уговорить его провести с вами ночь. Только один раз и нужно, но как можно быстрее.

– Он на это не пойдет, – возразила Анна. – Он меня ненавидит. К тому же вы не знаете его как следует. Не случится ничего – как почти ничего не случалось и раньше…

– Может случиться достаточно для того, чтобы в глазах посторонних король оказался скомпрометированным. Одна ночь, проведенная в вашей спальне, час или два наедине с вами в этой комнате, – и у вас будет готово доказательство для всего света.

– Я не могу пойти на это, – сказала Анна. – Я его не выношу. Меня от него тошнит!

– Какое-то время вас от всего будет тошнить, Мадам. – Ришелье позволил себе ласковую насмешку. – Вы обязаны это преодолеть. Вы – самая прекрасная женщина в мире, и если бы захотели, то могли бы соблазнить и святого. Будьте любезны с мужем, будьте обаятельны. Я приведу к вам короля, но остальное – за вами. Сейчас не время для вопросов морали, но и чрезмерно волноваться не следует – вы можете потерять нашего маленького принца. Вы плакали? Да, я вижу, что плакали. Подойдите сюда, довольно слез, Мадам, довольно страхов. Доверьтесь мне. Вместе мы не пропадем. Это начало нашего триумфа.

– Побочное дитя, – прошептала Анна. – Принц-полукровка.

– Мой сын и ваш, Мадам, – возразил Ришелье, – будет величайшим королем, которого когда-либо знала Франция.

В середине декабря король решил покинуть Лувр и провести ночь в своем охотничьем домике в Сен-Море. Он страдал от острого приступа скуки и депрессии, усиленного глубоким чувством духовного беспокойства. Отец Сирмонд, новый исповедник короля, назначенный Ришелье, при каждом удобном случае читал лекции бедному кающемуся о греховном состоянии дел в его отношениях с королевой.

Людовик слушал, спорил, искал убежище в присущем ему упрямстве, но чувство вины, пробужденное священником, начало пускать корни в его мозгу. Не имело смысла говорить прелату, что он не любит королеву, что она предавала его с другими, что холодна с ним. И что вообще физический аспект брака вызывает у него отвращение. Святой отец со всем соглашался, но с неопровержимой логикой указывал, что короли женятся не по склонности, а во исполнение долга. И если Людовик вдруг умрет, то оставит страну на милость Гастона Орлеанского и самых безответственных личностей при Дворе. Франция будет поглощена Испанией, династия Бурбонов исчезнет, и все это будет виной его, Людовика, потому что он не пожелал дать своей супруге ребенка. Возражать тут было нечего, и Людовик это понимал. Он ушел от своего исповедника еще более несчастным и угрюмым, чем обычно, а теперь и кардинал вылез со своими советами. Следует помириться с Анной. Она наконец-то стала повиноваться королю, и потому он должен прийти к ней и выполнить свой долг перед Францией.

Именно эта мысль и погнала Людовика прочь из Лувра в ненастный декабрьский день. Он испытывал такие душевные муки, что решил заехать в монастырь Святого Антония в Фубуре, чтобы помолиться и подбодрить себя беседой с прежней фрейлиной его жены, отказавшейся от мирских радостей и начавшей новую жизнь под именем сестры Анжелики. Но и она твердила то же самое, что проповедовали кардинал и исповедник короля: ему следует помириться с женой. Как будто все включились в чудовищный заговор, чтобы заставить его совершить нечто столь отвратительное, что он и подумать об этом не мог, не впав в жесточайшее уныние. Король потому и страдал, что слишком хорошо знал самого себя. Ему было известно то, чего не знали набожные наставники: он ненавидел Анну, так как сама мысль о любовной связи с женщиной вызывала у него отвращение. Другое дело – невинный и безопасный флирт с де Хотфор. Он вышел из монастыря в своем мрачном настроении, а тут еще небеса разверзлись, хлынули потоки дождя, и подул свирепый ветер. В результате король со свитой оказались не в состоянии продолжать путь в Сен-Мор. Они укрылись, как могли, под кучкой деревьев, а капитан королевской стражи Гито, сойдя с коня, подошел к королю.

– Разыгрывается буря, сир. Мы не можем рисковать и ехать по открытой местности.

Людовик посмотрел на него сверху вниз и злобно нахмурился. Он промок насквозь и жутко боялся простудиться.

– Мы можем поехать в Версаль, – сказал он. – Мои апартаменты в Лувре пусты, и нас там никто не ждет. Отправимся в Версаль и там переночуем.

Гито покачал головой.

– Сир, взгляните на эти тучи, несущиеся с востока. Через двадцать минут станет темно, и мы окажемся посреди разыгравшейся бури. А на дороге может произойти все что угодно. Может быть, ваши покои в Лувре и не подготовлены к вашему возвращению, но Ее Величество там, во дворце, и вас, конечно, тепло встретят и вкусно накормят.

Выпал удобный случай, и капитан, как смелый человек, решил им воспользоваться. Если удастся уговорить короля, то будущее его, Гито, обеспечено – так обещал кардинал. Многим из окружения Людовика, не только ему, было велено воспользоваться малейшей возможностью, чтобы свести короля с королевой. И эта буря была послана самим Богом. На продолжение путешествия не оставалось никакой надежды.

– Я хочу поехать в Версаль, – сердито возразил Людовик. – Я не желаю возвращаться.

– Вы рискуете жизнью, сир, – запротестовал Гито. Резкий порыв ветра сорвал шляпу с головы короля, и она покатилась по грязным лужам. – Кони боятся грома и молнии, а ваша кобыла не выносит бури. Я настаиваю, сир, на возвращении в Париж.

И вдруг Людовик почувствовал, что сыт по горло. У него не осталось сил отбиваться от наседавших со всех сторон советчиков. Ко всему еще и погода загоняла его в капкан, которого он больше всего на свете старался избежать. Воля к сопротивлению разом оставила короля, он взял мокрую шляпу из рук Гито, вытряс из нее грязь и воду, натянул на голову, скомандовал:

– В Париж, господа! – и повернул коня в обратном направлении.

– Как все произошло? – раздался шепот во тьме у уха Анны. – Король не обмолвился ни словом ни со мной, ни со своим духовным наставником.

– Я вовремя получила весточку от Гито, – ответила Анна. – И к его приезду все было готово: на столе – любимые блюда, а де Хотфор по моей просьбе вела себя очень мило и привела короля в хорошее настроение. Все мы выражали радость в связи с появлением нашего повелителя. Ему ничего не оставалось, как провести ночь со мной.

Анна закрыла глаза и поежилась. Это оказалось самым трудным испытанием в ее жизни: долгий, напряженный вечер в обществе мужа, причем задача покорить его ложилась всецело на нее, хотя каждая жилка в теле протестовала против того, что она намеревалась сделать.

– Признает он ребенка своим?

– Думаю, да. Пожалуйста, не спрашивайте меня об этом.

– Поздравляю от всей души, Мадам. Теперь выбросьте все случившееся из головы. Повторять ваше испытание нет нужды. Одного раза – вполне достаточно.

– Я так боялась, – прошептала Анна. – Я так боялась за ребенка. Внебрачное дитя королевы дозволяется задушить при рождении, так?

– Думаю, да, – мягко сказал Ришелье. – Если этого хочет мать. По законам Франции никто не имеет права убить невинное дитя. А вы ведь хотите иметь ребенка?

– Да, – согласилась Анна. – О да. Сейчас хочу! Сначала я боялась, молилась, чтобы случился выкидыш. Не могла спокойно подумать о том, что может произойти. Но теперь, если я его потеряю, я умру. Я уверена, что это будет мальчик.

– Я тоже. И он станет великим королем. Но вы отдаете себе отчет в том, что это означает? Вы должны забрать у меня свое кольцо. Пока не родится ребенок, я к вам приходить не смогу.

Королева ответила не сразу. Нет, она его, конечно, не любит. Нет, нет, мысленно протестовала Анна. Это немыслимо. Но тогда почему она плачет? И откуда такая боль, как будто ей нанесли удар прямо в сердце?

– Почему нет? – услышала она собственный голос, полный слез. – Почему вы не сможете приходить? Вы так мне теперь нужны.

– Это приятно слышать, – мягко сказал кардинал. – Очень приятно. Но продолжать наши встречи слишком опасно. Де Сенлис станет недоумевать: почему король продолжает свои тайные визиты, когда посетил вас открыто? Мужайтесь, Мадам. Наберитесь терпения и верьте мне. Думайте о нашем ребенке и о счастье, ожидающем нас. Когда он родится, я не стану вам нужен. И умоляю, не плачьте. У нас еще осталась часть ночи, не будем тратить ее на слезы.