Любовь под прикрытием

Глава 3

– Папуля, а ты сейчас где? – пропела я ласковым голосом, надеясь, что в ответ не услышу Абу-Даби или Камчатка. С моим папой станется. Чаще всего он таинственно промолчит. Да уж, у нас всё сложно…

– Дома, – словно это нормально, ответил папа, – как ты, моя Фарушка?

Почему я Фарушка, даже папа не знает, но с детства называет меня так. Может, потому что моим первым словом было far[1] с натуральным английским прононсом вместо «мамы» и «папы».

Родители рассказывали, что я периодически выдавала что-нибудь эдакое на английский манер. К примеру, тыкала пальчиком в холодильник и говорила «фри», то есть почти fridge[2]. Хотя не исключено, что меня просто манила картошка фри уже в ползунковом возрасте…

В общем, я везде лезла, не только в холодильник. Наверное, Фарушку папа придумал, когда понял, что с именем он промахнулся. «Доча, – вечно приговаривал папа, когда я совала свой нос куда не положено, – называли тебя в честь высшего чувства, а получилось, что Люба от слова любопытство».

А я не считаю, что любопытство – это что-то отрицательное, наоборот. Эта черта эволюционная! Вот не было бы Колумбу любопытно, что там, на той стороне Земли, не видать бы нам сегодня МакДональдса и Голливуда. Правда, тогда б индейцы были счастливы…

– Дома где? – уточнила я на всякий случай.

– В Сергиевом Посаде, конечно. Где же ещё?

Да где угодно! – подумала я, но ничего не сказала.

– Папулечка, а ты мог бы мне помочь?

– Конечно, Фарушка! Что надо?

– Проверить «пальчики», в смысле отпечатки пальцев, – игриво сказала я. – Как ты думаешь, если человек коснулся ручек кожаной сумочки, они могут остаться?

– С чего ты взяла, что я с этим тебе помогу? – невинно осведомился папа.

Я пнула в раздражении ведро для бумаг под столом. Ну, с родной-то дочерью можно не придуриваться! Горбатого могила исправит.

Впрочем, кем именно работает мой папа, я не знаю до сих пор. Хотя догадываюсь. В пять лет, когда папа уходил на работу, я случайно вытащила у него из кармана малюсенький пистолет. Я очень обрадовалась, что как в кино, а родители чуть не поседели. Кричали: «Отдай, отдай». А я смеялась, убегала и говорила, что я «ханхстер, и отдам только за денежку».

На вопрос, кто мой папа, мама всегда отвечала: «Инженер». Я спрашивала, где он работает, но мама поджимала губы: «Мы об этом не говорим». Папа мог уйти на работу в воскресенье вечером и прийти в пятницу следующей недели подозрительно загорелым, несмотря на зиму, и привезти в подарок, к примеру, сомбреро. Или неопознанные восточные сладости с арабской вязью, или засушенного огромного паука больше моей ладошки, или бусики из косточек неизвестных ягод.

Иногда папа был элегантным, иногда натуральным дворником. Главное, что он был весёлым и классным папой, пока не уехал в командировку, когда мне было пятнадцать, и исчез. На семь лет. Мама украдкой плакала по ночам, я просыпалась и бежала её успокаивать. Но как я ни допытывалась, что случилось, мама молчала круче всех партизан на свете. Правда, стала болеть гипертонией. Я была в растерянности, даже не уверена была, уезжать ли мне поступать в Москву, но мама настояла и выпроводила меня в большую жизнь.

Чувствуя себя обманутой сиротой, я была на папу зла, уверенная, что он нас бросил, как последний трус, ничего не сказав. Но когда я закончила университет, папа явился, постаревший и какой-то совсем другой: не сияющий улыбками обаятельный и гибкий шкаф среднего роста, а худой, коричневокожий, похожий на бедуина, с седым европейским ёжиком и едва уловимым акцентом.

Мама обрадовалась, снова плакала и целовала его, как безумная. Позже они всё равно развелись: привыкли жить друг без друга.

Я со скандалом требовала объяснений. Но оба родителя заявили строго: «Тебе лучше не знать!» Садисты какие-то, честное слово. Года три я на папу сердилась и отвергала все его попытки поучаствовать в моей жизни, ведь к тому времени я уже научилась быть самостоятельной и пробиваться везде, где нужно. А потом оттаяла. Всё-таки папа. У меня другого не будет.

Правда, он снова периодически исчезал, привозил неожиданные подарки, а в свободное от секретов время делал вид эдакого почти пенсионера-инженера-дурачка с зарплатой в три копейки, кормя и дрессируя всех собак, кошек и голубей в своём дворе.

– Папа, мне очень надо! – требовательно сказала я. – Вопрос жизни и смерти!

– Во что ты ввязалась, кукла маленькая? – нахмурился, судя по голосу, папа.

«Кукла маленькая» по отношению ко мне – это балда стоеросовая или любое другое ругательство по выбору.

– Ни во что. Пока, – многообещающе ответила я.

– Я же всё равно узнаю…

– Вот поэтому лучше помоги узнать, не известен ли всяким там службам человек, который спас мне жизнь вчера в метро.

– Подробнее, – строго сказал папа.

И я рассказала в цветах и красках про вчерашнее приключение, трижды обозванная «куклой маленькой» в ответ.

– Зачем тебе это надо? Человек явно уходит от знакомства, – сказал папа.

– Ну, папуля, ну, пожалуйста, – канючила я, как в детстве, потому что на него это действует, – ну, я сегодня ночь не спала, думала о нём, я просто если узнаю, что это не бомж, а кто-то там, какой-то там, я не буду пытаться отблагодарить. И лезть не буду, честно-пречестно. А если человек бедствует? Если он скромный, нищий, бомжеватый герой, которому не на что колбасы купить? А у меня в сумке вчера двести тысяч было налом, и печати, и документы! Вот есть же народная мудрость, что надо делиться. Так я ему хоть немного денежки подкину. Я не могу не отблагодарить, умру просто!

– Умрёшь ты скорее от любопытства, – вздохнул папа в трубку.

– Ну, ты сам виноват, назвал меня Любой. Надо было Надеждой назвать…

– Угу, тогда бы ты непременно Ленина себе нашла или сама бы слепила, – буркнул весело папа.

Чувствуя послабление, я надавила на больное и сказала жалостливо:

– Ведь ты так долго мне ничем не помогал… – И добавила голосом сиротинушки: – А мне и попросить было не у кого…

– Ну хорошо, – выдавил папа. – Где там твоя сумочка?

Уррраа!!! Сработало!

– Я тебе привезу! – воскликнула я, забыв на радостях, что «Феденька» в ремонте.

– Нет уж, я сам заберу и проверю. Если есть что проверять, – пообещал папа. – Буду у тебя в шесть.

– Спасибо, папуля! – пропела я в трубку. Отбила звонок и, довольная, станцевала ритуальный танец шамана-вождя, попавшего копьем в глаз динозавру. Йахууу!!!

Папы всякие нужны, папы разные важны! Секретные так тем более…

Папа сказал, что позвонит утром. И я ждала, сидя в офисе, как на иголках, толком не понимая, зачем мне всё это нужно. Я отменно волновалась, поедая экспериментальные шоколадные сырки с новыми добавками. От лимонной скривилась, киви тоже не пошло, а вот перетёртая с сахаром смородина и клюква очень даже понравились. Хотя с чистым, без примесей творожным чудом в шоколаде по советской ГОСТовской рецептуре, которую я выискала всеми правдами и неправдами, ничто не сравнится!

Папа позвонил в десять утра, когда мой стол был завален бумажками от сырков, а блокнот исписан заметками «для нашего дядюшки»-технолога.

– Он не из наших, – сообщил папа.

– Ой, – я опешила, – значит, из тех, кого вы ловите?

– А кто тебе сказал, что я кого-то ловлю? – невинно спросил папа.

– Ну пап…

– Нет.

– Как так?!

Бабамс, с моего стола упал дырокол. И в голове где-то так же грюкнуло, ведь в ней уже была нарисована грандиозная история суперагента под прикрытием, красочного шпиона, Джеймса Бонда… А он, выходит, просто бомж?

Здравствуйте, приехали! А каратэ? А огненный взгляд?!

Я даже похолодела. Но тут папа сказал следующее:

– А вот так, Фарушка. И я предлагаю тебе расслабиться и прекратить какие-либо поиски и попытки вознаградить «бедного» героя, потому что герой он так себе…

– Кто это? – спросила я, затаив дыхание.

– Рафаэль Маркович Гарсия-Гомес, его отец из обрусевших испанцев, кстати, состоятельный человек… Гарсия-Гомес младший учился с тобой в одной школе в Ярославле, только на четыре года старше. Ты, наверное, и не помнишь такого. И для краткой справки: Гарсия-Гомес младший привлекался три года назад по делу об автомобильной аварии с летальным исходом. Он был виноват. Пьяный за рулём. Дело быстро замяли, но виновник, видимо, пустил свою жизнь под откос. Так бывает. Предположительно спился.

– А кто погиб? – севшим голосом спросила я.

– Его жена, Наталья Николаевна Гарсия-Гомес.

– Спасибо, папа, – пробормотала я.

– Доча, я уеду недельки на две, – сказал папа, – ты уж, пожалуйста, не пускайся во все тяжкие. Помог тебе человек, спасибо. Не хочет знакомиться – не лезь. Может, у него не все дома.

– Хорошо, папа, – ответила я тихо и отбила звонок.

На самом деле, на меня будто ушат холодной воды вылили и в морозильную камеру засунули – так я примёрзла к офисному стулу. Потому что я не просто помнила, кто такой Рафаэль Гарсия-Гомес, Раф, как его в школе называли… Я была безумно и безответно влюблена в него целых два года! Почти три… С двенадцати до пятнадцати лет.

Я уткнулась глазами в стену, а видела не грамоту в рамке, которая закрывала пятно от кетчупа, а его, Рафа, семнадцатилетнего, красивого, высокого спортсмена и звезду нашей школы. Он шёл на медаль, он был мажором, за которым бегали девочки. Я и сама готова была с крыши прыгнуть за одну его улыбку! Раф побеждал на соревнованиях по каратэ, у него были волосы и зубы, как у актёра из рекламы шампуней и зубной пасты одновременно.

Он собирался поступать в МГИМО, все это знали. Многие завидовали. И с упоением обсуждали Рафа, как обсуждают знаменитостей. Одно имя чего стоило!

В двенадцать я поняла, что в нашем классе все мальчишки дураки и смотреть не на кого, а приличной девочке уже стоило влюбиться. Тем более, что мы с девчонками, Наташкой Спицыной, Варей Галкиной и Олькой Крофт, вместе сочиняли роман в стиле трёх мушкетёров. Так что мне надо было найти кого-то, с кого писать главного героя. Ну, не из наших же крикливых драчунов выбирать, и я стала внимательно рассматривать старшеклассников.

И вдруг на физре, на стадионе я увидела ЕГО! Точнее, я и раньше его, конечно, видела. Но тут, сидя с тетрадкой на лавочке и выбирая жертву, в смысле главного героя для эпической истории любви, я увидела Рафаэля. Он нёсся с мячом, огненный, энергичный, смуглый, в спортивных трусах и футболке. Забил гол, и его все принялись обнимать. Орали, как сумасшедшие. И мне тоже захотелось орать и обнимать!

А потом он снял майку, вытирая пот. И я поняла, что вот таким и должен быть настоящий герой – смуглокожим, стройным, высоким, атлетически сложенным, гибким и быстрым, как гепард. И с такой улыбкой на уверенном лице. У меня аж дыхание перехватило.

Потом я выслеживала его в школе, напрашивалась к Варе в гости, ведь он жил в подъезде напротив её окон и дружил с её старшим братом, хоть в гости и не заглядывал.

Себе я объясняла это тем, что мне надо описать героя – я обещала девчонкам, и должна ответственно подходить к делу. Но как-то постепенно я стала ненавидеть Наташку Нехлюдову, с которой он встречался, старалась и канючила, чтобы мама купила мне вещи повзрослее, а однажды даже, изнывая от желания увидеть его поближе и, о Боже! потанцевать рядом, я свистнула мамину красивую блузку и чулки, обрезала свою любимую юбочку до мини и отпросилась «ночевать» к Варе. Это была чистой воды авантюра, потому что нас, шестиклашек, на дискотеку не пускали.

Но я заблаговременно подготовила ходы и выходы! Игра стоила свеч, потому что Варин старший брат сказал, что Раф на дискотеку точно пойдёт. Я была готова на подвиги ради секундочки рядом с ним. К этому январскому, морозному вечеру я уже души в нём не чаяла, рыдала в подушку и представляла Рафаэля самым романтичным из всех на свете принцев, героев и д'Артаньянов!

В груди всё сворачивалось сладостным, а иногда мучительным томлением, сердце раскрывалось и таяло, а потом сжималось в страхе от мысли, что он вот-вот окончит школу и уедет в свою Москву. А я… Слёзы наворачивались на глаза и про себя пелось что-то грустное и про любовь. Нет, надо было рискнуть! Вдруг он увидит, какая я красивая и женственная, несмотря на ранний возраст, и пригласит меня потанцевать! От этой мысли внутри всё загоралось в радостном предвкушении.

Наряженная, как мне казалось, как принцесса, с распущенными волосами до бёдер, я спряталась за портьерами актового зала и сидела там долго-долго. Чуть не заснула от тёплой батареи рядышком. А потом вдруг выключили свет, что-то замелькало и заиграла музыка. Дискотека!

Подождав ещё для верности, я выбралась из укрытия и испугалась. В темноте и бликах светомузыки все казались невероятно взрослыми и какими-то не такими. Вдалеке, почти у сцены я заметила Рафаэля, Наташку и Вариного брата. Трясясь, как осиновый лист, я направилась туда. Я видела только его. Красивее никого на свете не было! Я шла быстрее и быстрее, у меня будто крылья выросли. И вдруг кто-то грубо меня остановил:

– Эй, малышка! – Это был самый отъявленный бандит в школе – Хрюмин.

Я сжалась от страха, а он потащил меня за руку к стене.

– Таким, как ты, здесь быть не положено, – грязно засмеялся он и навис надо мной. – Но ты будь, раз уж такая хорошенькая.

– От-от-отпустите меня, – выкрикнула я, испуганная, словно меня похитила горилла.

– Ну зачем же? – гыкнул Хрюмин. – Такие губки, надо попробовать.

И вдруг я почувствовала, что меня ещё сильнее вжимают в стену, а в рот лезет что-то мокрое и противное. Такого я стерпеть не могла и куснула со всей силы.

Дикий крик Хрюмина долго звенел в моих ушах, пока я бежала домой, забыв, что «ночую» у Вари. По дороге чулки упали в сапоги, и я бежала по морозу с голыми коленями, благо недолго и очень быстро. Ужас, что горилла погонится за мной, подстёгивал меня лучше мороза. Я ворвалась домой, мама ахнула, засунула меня в горячую ванну, а потом надолго наказала.

Позже, несмотря на мои опасения, Хрюмин ко мне ближе чем на три метра не приближался. Даже на пять. Видимо, я хорошо кусаюсь. Но, увы, я и не увидела толком, как танцует Рафаэль…

Один единственный раз мне довелось оказаться с ним рядом. И я помню это, как сейчас. Я пришла в школу позже, мы с мамой ходили к врачу, и в тишине, пока все были на уроках, я подошла к расписанию, уточнить, где у нас рисование. И вдруг к стенду подошёл ОН. Забыв о приличиях, я смотрела на него большими, сияющими глазами, счастливая и ошарашенная от подаренного мне жизнью шанса. А Рафаэль посмотрел что-то в одиннадцатых, потом повернул голову и увидел меня. Улыбнулся и сказал:

– Боже, какой чудесный ребенок! – и так ласково и совершенно волшебно чмокнул меня в нос. А потом ушёл в приподнятом настроении.

Я не умывалась неделю…

Через полгода он уехал, и я видела его урывками всего три раза, и целый год страдала. А потом пропал папа, и мне уже было не до собственных страданий. Правда, ещё раз я видела Рафа совсем рядом во время летних каникул, но я была одета не очень, и Рафаэль просто прошёл мимо меня.

И хотя я считала, что чувства к нему давно угасли, мне стало так обидно, что я решила во что бы то ни стало всегда быть яркой, красивой и всем заметной. Даже если за хлебом выхожу! А ещё решила, что буду жить не беднее, чем он и его родители! Так что, возможно, именно Рафаэль, моя первая и такая долгая любовь, повлиял на то, чтобы я поступила в университет, закончила с красным дипломом, и работала, не боясь, правда не переводчиком, а в продажах, потом опять переводчиком, потом снова в продажах. И созрела до собственного бизнеса. Будто кому-то что-то доказываю. Кому? Зачем?…

До сих пор где-то у меня дома хранится его фотография, которую я украла из фотоальбома Вариного старшего брата. Когда я приехала в Москву после школы, меня несколько раз посещала мысль, что, возможно, мы встретимся, ведь говорят, что Москва – это большая деревня. Увы, она оказалась гигантской. Но всё-таки деревней: столкнула нас спустя столько лет!

В сердце снова защемило, и даже плакать захотелось от несоответствия, от невозможности того, что было на самом деле. Это неправильно! Так быть не должно!

Он был не пьян в метро, – подумалось мне. – И глаза не алкоголика, и нос. Очень правильный, аристократичный нос. У алкоголиков всегда лицо деформируется, но не у него…

И снова представился Рафаэль в школе, красивый, с улыбкой на миллион долларов и девчонки следом за ним, табуном… До слёз.