Люди долга и отваги. Книга 1

Р. Рождественский СОВЕТСКОЙ МИЛИЦИИ

Братья Вайнеры «ГОРОД ПРИНЯЛ!..» (Отрывок из повести)

Игорь Гаспль НУЖНЫЙ ЛЮДЯМ ЧЕЛОВЕК

Уже давно подмечено, что если день начался с хорошо выполненной работы — большой или малой, то до самого его окончания все у человека будет ладиться. Пожалуй, это наблюдение можно отнести и ко всей людской жизни. Если с первого своего шага человек крепко и уверенно ступил на землю, то и весь свой судьбой отмеренный путь он пройдет также твердо и уверенно. И все у него будет ладиться. Вернее, почти все. Потому что в жизни все-таки гладких дорог не бывает. Но первое, добротно выполненное дело даст ему необходимое ускорение и столь нужную каждому уверенность в своих силах.

В жизни Ильманда Зянгова, капитана милиции, участкового инспектора в Харью-Ристи так, пожалуй, все и сложилось. Сейчас ему за сорок. И не в годах еще человек, но голову обильно присыпала ранняя седина. Видимо, капитан беды и горести других пропускает через свое сердце. У него есть семья — жена и дочь. В короткой характеристике, которая хранится в его личном деле, не склонные к сантиментам кадровики записали:

Впрочем, заботится Зянгов не только о своей семье… На участок сельсовета Падизе он был направлен в шестьдесят седьмом году после окончания Таллинской средней специальной школы милиции. И хоть тогда ему было около тридцати, а за спиной — годы службы в армии и три года учебы в школе милиции, все же, когда с инспектором Пилипенко, сдававшим свои «владения», они проехали по границе участка, Зянгова немного взяла оторопь. Участок был большой, и людей на нем жило много. Это сейчас он сократился наполовину, а тогда на его территории проживало более шести тысяч. «Как же успеть усмотреть за всем этим хозяйством?» — с долей растерянности подумал молодой инспектор с новенькими лейтенантскими погонами на милицейском кителе. Но робость робостью, а порученное дело делать надо.

Пожав Пилипенко руку, фиксируя этим прием участка, Зянгов подумал о деле. И не подумал о том, где он будет жить. Райотдел жилплощадь не гарантировал. Но многое ли надо молодому и при том холостому человеку? Первое время жил инспектор в помещении сельсовета. Хоть и не было особых удобств, но просьбами никого не обременял. Пока не сжалилась председатель сельсовета Агнес Лийвет, женщина немолодая, семейная. Вздохнув, она сказала:

— Перебирайся-ка, инспектор, ко мне, самим, правда, тесновато, но уголок тебе выделим.

Что и говорить, свет не без добрых людей. Это было в тот год, когда над Эстонией пронесся ураган, уложивший на землю деревья на многих гектарах. Поваленный лес надо было спасать, и в республику приехали заготовители из многих краев страны. Далеко не все они были передовиками производства, поэтому участковому инспектору, несущему ответственность за порядок на вверенном ему участке, забот хватало. К вечеру, а вернее, к ночи, валился он с ног от усталости, сразу засыпал крепким, беспробудным сном. Но телефонные звонки, особенно если случалась беда, настойчивы…

Вот такой именно звонок глухой, дождливой осенней ночью и поднял Зянгова с постели. Взволнованный голос, сбиваясь, прокричал в трубку, что в совхозе «Кунгла» горит животноводческая ферма… Зянгов уже был в «Кунгла», знал это хозяйство. «А ведь там восемьдесят голов скота!» — подумал он, торопливо натягивая сапоги.

Когда подоспел к пожару, ферма догорала. Правда, коров, всех до единой, успели вывести, и встревоженные, они мычали во тьме ночи, прорываемой редкими всполохами пламени. Смотрел Зянгов на печальную картину и сердцем принимал беду, прикидывал, какой убыток понесло хозяйство, потому что сам был сельским жителем и не нуждался в объяснениях, что такое ночной пожар…

Сейчас капитан уже не помнит всех деталей раскрытия преступления. Он помнит только, что весь остаток ночи и часть сумрачного утра, пахнущего сырой гарью пожарища, провел в беседах с людьми. Выяснилось, что пожар этот — не следствие небрежности. Ибо электропроводка здесь была в исправности, что все противопожарные меры на ферме строго соблюдались… И по тому, что они не говорили, — пришел инспектор к выводу, что пожар — следствие злого умысла. Кто же мог совершить такое… И опять помогли люди. Сначала едва проступила, а потом все четче прояснилась фигура Пауля Мерисмаа — никчемного, неудачного, на все и всех озлобленного человека… А в середине дня участковый инспектор потряс за плечо спящего Мерисмаа. В грязной, запущенной комнате витал сивушный запах. Около железной кровати стояли сапоги. Инспектор отставил их в сторону — пригодятся, когда начнется расследование… А Мерисмаа с запухшими после попойки глазами и не думал запираться.

— Я это сделал. Я «красного петуха» подпустил… Они меня еще попомнят, — бормотал он, напяливая старые ботинки. У стола сидела старая женщина, мать, неестественно выпрямившаяся, словно окаменевшая. И по ее потемневшему лицу не понять было, какие чувства терзают ее душу… Надолго Зянгов запомнил это материнское лицо и, может быть, именно в тот день пробился у него первый седой волос.

В официальном приказе были особо отмечены четкие оперативные действия участкового инспектора Ильманда Зянгова при раскрытии преступления по горячим следам.

Без малого четырнадцать лет прошло с той непогодной осенней ночи… За это время еще много было таких же тревожных ночей в жизни участкового. Но та ночь отложилась в его памяти особым пластом. Это было как раз то первое дело, которое многому его научило, дало хороший старт в будущее, помогло увериться в своих силах. И что не менее важно, в него поверили люди, чей покой ему вверено было охранять.

Как-то Зянгов услышал слова о том, что хорошим пожарным является не тот, кто ловко справляется с огнем, а тот, кто опережает пламя. «И в нашей работе так же, — думал инспектор в редкие минуты досуга. — Главное заключается не в раскрытии преступления, а в недопущении его».

Конечно, если идти от этой позиции, то работа участкового будто бы лишается романтики борьбы с преступностью. Но если честно говорить, то, идя на службу в милицию, Ильманд Зянгов о романтической стороне милицейской работы и не думал…

Давно это было. Сразу после службы в армии работал Ильманд шофером в Пылваской льносеменной станции. И вот однажды товарищ по работе, тоже шофер, являвшийся нештатным инспектором ГАИ, предложил ему вместе пойти в рейд. Разве можно отказать товарищу в помощи? В тот вечер они задержали «Москвич», которым управлял пьяный водитель. Сначала тот нещадно ругался, даже в драку пытался лезть, потом униженно просил отпустить его, пролив пьяную слезу. На здорового, расплывшегося в слезливости мужика стыдно было смотреть. А товарищ, свой брат-шофер, сказал:

— Беду мы с тобой погасили.

Пожалуй, именно тогда в сознании Зянгова впервые промелькнула мысль о нужности милицейского дела — спасать людей от беды. Возникнув, эта мысль нашла в нем зацепку и окрепла. Разрослась и в конечном итоге определила всю его дальнейшую жизнь. Сначала привела в Таллинскую среднюю специальную школу милиции, а потом уже, офицером, определила в участковые инспектора.

Есть много служб в милиции — уголовный розыск, следствие, ОБХСС, ГАИ… Но служба участкового инспектора как бы вмещает в себя все эти службы. И еще: участковый инспектор всегда среди людей, всегда на виду. Поэтому должен быть он постоянно образцом, постоянно символизируя собой всю милицию в целом.

Это убеждение пришло к Зянгову с годами работы. Здесь, на участке, его знает теперь каждый. Здесь он женился. Жена Вийви работает в Вихтерпалуском лесничестве техником, дочь Лийви учится в школе. Живет он в деревне Виливалла. Тут ему дали небольшую квартирку. Только далековато стало ездить в Кейла. Раньше, по молодым годам, как-то не замечал расстояния. А теперь… Что же поделаешь? Ведь участковый инспектор не из железа сделан. Заикнулся как-то начальству на предмет получения квартиры в Кейла, чем ввел его в смущение. Понял Зянгов, что нет на сей счет особых надежд. А начальство подсказало выход: участок в Кейла тебе выхлопочем. Стройся. Вот и строится участковый инспектор, капитан милиции Ильманд Зянгов уже седьмой год. Своими руками, на законном основании. Трудно ему. Но доволен. Говорит, что в ближайшее время предполагает справить новоселье.

А пока суд да дело, все дни будничная работа. Возводится в Падизе восьмилетняя школа. И вот однажды звонят строители: пропал из вагончика нивелир.

— Вагончик охранялся?

Короткое замешательство на другом конце провода последовало после этого вопроса. Зянгов не вытерпел:

— У вас же на стройплощадке в субботу и воскресенье ни одной живой души нет. Так?

— Так, — неохотно подтвердили на другом конце провода.

— Чего же вы хотите? Вы сами создаете условия для хищения.

— Мы хотим, чтобы вы нашли прибор. Он дорогой, государственный и очень нам нужен.

Капитан Зянгов — сдержанный человек, поэтому он пропустил эти слова мимо ушей и сказал:

— Будем искать.

Где искать, он уже знал. Кому нужен нивелир? Наверняка подростки, забравшись на стройку, когда там никого не было, не могли побороть искушение. Он прикинул, кто бы это мог сделать, и, почти не сомневаясь, решил, что исчезновение нивелира — дело рук Тоомаса. Ох, уж этот Тоомас! Сколько крови он испортил участковому инспектору. И зло берет на мальчишку и чем-то он нравится капитану. Наверное, своей шустростью, неугомонностью. Эх, направить бы эту энергию да на полезное дело. Но как? Об этом еще думать и думать… А сейчас надо сделать так, чтобы растяпы — строители обрели вновь свой нивелир. Исподволь порасспросив мальчишек и убедившись в правильности своего предположения, капитан Зянгов как бы невзначай встретился со своим давним подопечным Тоомасом. Они поговорили о жизни, об учебе, о том, о сем, а под конец, прощаясь, инспектор как бы между прочим сказал:

— А нивелир-то снеси в вагончик, — и ушел, оставив на дороге опешившего от неожиданности мальчишку.

На следующий день позвонили со стройки:

— Нашелся нивелир. Его кто-то под топчан засунул. Извините за беспокойство.

— Пожалуйста. Звоните, — сказал довольный исходом инспектор. А про себя подумал: «Мне важно, чтобы Тоомас понял, что ни одна его проказа не утаится. Это на первый случай. А потом надо восстановить в нем критерий, что такое хорошо, что такое плохо… А потом.

Но все это потом. А пока с хутора увели корову, и участковый переключается на ее поиски. Молва всегда бежит впереди человека. Видно, дошел до похитителя слух, что за дело взялся сам Зянгов, и похититель дрогнул. В отделение прибежал радостный владелец коровы и сообщил, что его буренка преспокойно переваривает корм в родном хлеву.

А иногда «на потом» откладывать нельзя. Егерь нашел в лесу голову лося и ноги.

— Недавно стреляли, — сказал он Зянгову.

— Но ведь охота еще не разрешена?

— Браконьеры.

Через несколько дней ночью прибежал к Зянгову Юла Таммерт, председатель Вихтерпалуского общества охотников.

— В лесу стреляют!

Прихватили с собой Валмара Пяхна, тоже охотника, и в лес. В самой гуще обнаружили две легковые машины, а возле них — восемь вооруженных охотничьими ружьями мужиков.

— Что вы? — вполне естественно удивились они. — Мы же на зайцев охотимся. — А сами как бы ненароком стволы ружей повернули в сторону нежданных пришельцев. Нет, нелегко в такой ситуации соблюсти спокойствие и хладнокровие.

— Откройте багажник, пожалуйста, — вежливо попросил Зянгов. Когда подняли крышку багажника, там оказалось мясо лося.

— Сдайте оружие!

Подчинились…

У капитана Зянгова много помощников. Это Эндель Ярв, ветеран Великой Отечественной, начальник штаба сельсоветской народной дружины, это маляр Велло Аунпуу, это Юлло Таммерт, Валмар Пяхн и многие другие. Вместе они планируют и ходят в рейды. Один раз в месяц — районные. Да еще своих участковых несколько.

И тем не менее забот у инспектора немало. В этом году, например, заканчивается обмен паспортов. На его участке обмен в основном закончен. Но есть люди преклонного возраста, которые давно уже не выходят из своих домов. Зянгов сейчас думает над тем, как к каждому из них привезти фотографа, помочь заполнить необходимые документы и каждому доставить домой новые паспорта. Это — работа!

Редки праздники у Зянгова. Но когда они наступают, прикалывает к мундиру капитан орден «Знак Почета» и две медали «За безупречную службу». Но это бывает редко. Будни, будни… Вот и сейчас. Посмотрите на снимок.

Раздался телефонный звонок. Участковый снял трубку, слушает. Вот он уже поднялся и скоро будет там, где случилась беда. Он очень нужен людям, участковый инспектор милиции капитан Зянгов.

Василий Ардаматский ТИМУР ЖАГИН

Инспектор районного ОБХСС старший лейтенант Тимур Жагин, проклиная дождливое лето — вот уж действительно ни дна ему, ни покрышки! — шел в районную прокуратуру. Ему позвонили, что он не оставил своей «закорючки» на одной из страниц протокола допроса. Обидно терять на это время, но ничего не поделаешь — виноват! Тем более что он и сам всегда добивается, чтобы в документах следствия все было точно, ибо по этим документам будет решаться судьба человека. Жагин считал, что работа у него не видная, но людям очень нужная. В его планшетке, туго перехваченной ремешком, с которой он никогда не расстается, хранилась маленькая записная книжечка, в которую он записывал фамилии тех преступников, коих отправил за решетку. Последним в списке под номером 19 был Симакин, заведующий бюро по ремонту квартир.

А сейчас, как это мы знаем, шел Жагин в прокуратуру. Еще издали у въездных ворот магазина «Овощи-фрукты», мимо которого ему надо было идти, Жагин увидел унылую фигуру магазинного подносчика Улькина. Давно тревожит его этот типчик. Здоровый молодой мужик с семиклассным образованием, а таскает ящики. Башка у него варит неплохо. Когда выпьет, любит даже философию развести о смысле жизни. Однажды Жагин сказал ему:

— Дура ты, Улькин, и по-дурацки жизнь свою тратишь. Пошел бы на завод, заимел бы там какую специальность, глядишь, и твой портрет в газете бы тиснули.

А тот скрипуче засмеялся и ответил:

— У меня должность имеется, я человек без определенных занятий, находка для милиции. Случись что в районе, хватай Улькина — он же никто, и вот будем шить ему дело. Что, разве не так? Уже два раза хватали, а только зазря…

И действительно, было так…

И сейчас Улькин издали улыбался Жагину:

— Добрый день, старлей. Все торопитесь, а я, между прочим, хотел бы иметь с вами служебный разговор по поводу хищения.

— У меня, Улькин, и без тебя службы хватает.

Жагин прошел мимо. И слышит за спиной сипатый голос Улькина:

— Зря, старлей, брезгаете, узнали бы — ахнули…

Жагин уже миновал магазин, и вдруг вернулся — что-то ему показалось, что у Улькина есть действительно серьезное дело, что не просто шутит.

— Что же ты, Улькин, хочешь сказать?

— Сперва спрошу. Вы любите фундук?

— Что это такое?

— Орешки, старлей, в поджаренном виде дико вкусные.

— Ну и что?

— Сегодня утром Красавчик (так он называл заведующего своим магазином Курмаева) получил с базы пять мешков этого самого фундука. Выгрузили во дворе. Я спрашиваю у Красавчика: таскать мешки в магазин? А он непонятно осерчал, говорит: «Я лучше знаю, что тебе делать, иди в подвал и перегрузи тару, чтобы проход стал шире». Часа два я перетаскивал ящики, после чего выхожу во двор перекурить и вижу: мешки с орехами грузят на полуторку. Орудуют дядьки в кепочках с усиками. Их двое. Я их по-хорошему спрашиваю: помочь? А они меня — к черту! Быстренько погрузились и уехали. Спрашивается в задачке: на какой рынок они повезли те орешки? А повезти им большой резон, в магазине фундук по рубь кило, а на рынке он идет от пяти до семи рублей. Вот тебе, старлей, и весь мой служебный разговор.

— Спасибо, Улькин…

Он сразу же вернулся в отдел, выпросил машину и поехал по московским рынкам и уже на третьем, на Тишинском, нашел тех, которые бойко торговали орехами, даже мешки клейменые не заменили. С рынка он свез их к Красавчику, и там за какой-нибудь час все было оформлено, как положено. Выяснилось, что такую же операцию с орехами проделывали не раз.

В субботу Жагин дождался часа, когда Улькин кончил работу, и пригласил его в пивной бар.

— Будете воспитывать? — усмехнулся Улькин, но пошел…

Жагин взял четыре кружки пива, и они сели за столик в дальнем углу бара. Оба с удовольствием отпили пива. После жары на улице в баре была приятная прохлада, даже кислый, затхлый воздух не ощущался.

— Ну давай, старлей, свои вопросы. Первый я сам знаю. Почему я с семиклассным образованием и так далее. Это?

Жагин кивнул.

— Я алиментщик, старлей…

— Догадывался, — обронил Жагин. — Ну и что? Таскаешь тару, чтобы меньше платить по исполнительному?

— Именно, старлей, именно. Но всего пять лет назад мой портрет, как вы сами однажды выразились, был тиснут в газете. Без трепа. Если будешь когда в Ялте, зайди в новую гостиницу «Ялта», я там вместе с югославскими малярами стенки работал. Их туда тоже на работу пригласили, а они табунами ходили глядеть, как я работаю. Правду говорю. И заработок был у меня будь здоров, ниже трех сотен не получал. И вот влюбился я там в одну Марусю. Она кулинарный техникум в Донбассе кончила и работала в Ялте в одном ресторане. Влюбился я в нее с первого взгляда и навсегда. А вот у нее было все по-другому. Она с первого взгляда углядела мою комнату, которую мне дали в новом доме. Однако родила она мне сразу двух девочек-близняшек. Хочешь глянуть?

Жагин взял из его рук затасканную фотографию двух глазастых девчушек, наверное, годовалого возраста.

— Которая слева — Катя, а справа — Аллочка, — пояснил Улькин и спрятал фотографию в карман… — И на том, старлей, все хорошее у меня кончается. — Улькин крупными глотками осушил свою кружку до дна и резким движением отодвинул ее от себя: — Мне хватит, старлей!.. Ну вот… и начинается черт те что… В общем, замечаю я, что моя Маруся покупает себе всякие заморские шмутки — явно не по моей зарплате. И не по своей тоже. Однажды я спросил: на какие же рэ ты все это покупаешь? Она смеется, говорит: не на твои, не бойся. Ну, я прикинулся, будто этому рад, а она тогда идет к детской кроватке и из-под матрасика вынимает сберкнижку и дает мне посмотреть последнюю в ней запись. Я как глянул — ахнул: там сумма, за которую мне больше года надо стены штукатурить и малярить. И опять прикинулся, будто рад увиденному до крайности, и тогда она притишенным голосом говорит: «Коленька, у нас в ресторане на кухне все здорово гребут». И рассказывает, как она участвует в изготовлении неучтенных пирожков, которые потом продаются вразнос. После этого я рву ее сберкнижку на мелкие клочки и заявляю, что не допущу, чтобы у моих девочек мать была воровка. А она мне и на это говорит: «Дурак ты и своим детям враг, раз не хочешь, чтобы они росли без бедности». Но на другой день приходит с работы и говорит: все, Коленька, раз ты не хочешь, завязано и вообще на время курортного сезона все это закрыто… И полезла целоваться… Вот так, старлей. Поверил я ей, очень уж хотел поверить… Она права — дурак я был отпетый. Осень и начало зимы жили мы вроде бы нормально — мне, дураку, так казалось. А на самом деле у моей Марии Владимировны в это время уже был мой, так сказать, заместитель — гитарист из ансамбля «Ялтинские дрозды», игравший в их ресторане. Но я узнал об этом только зимой. Мы как раз авралили на стройке гостиницы, и я приходил домой поздно, падая с ног. И вот прихожу и вижу: света в окне нет и дверь заперта. Стучу. Появляется соседка и сообщает, что моя Мария Владимировна переехала к своему новому мужу и ключ взяла с собой. Девочек — тоже. Смог я пережить такое, старлей? Но я пережил, Пошел на стройку и переночевал там со сторожами. А на другой день получил койку в общежитии. Что делать, не знаю, даже сказать кому про свою беду стыдно. Вы, может, спросите: почему не пошел в милицию и не катанул про пирожки?

— Не спрошу, все понимаю. Давай дальше…

— Дальше я опять полный дурак. Узнаю, что тот гитарист — шпана залетная. У него каждый курортный сезон — новая жена. Чтоб с ним не повидаться, иду в ресторан утром, иду прямо на кухню. Говорит мне шеф-повариха, что моя Мария Владимировна взяла отгул на десять дней. Прошел срок, снова иду. Шеф-повариха говорит — нечего сюда ходить, она тебя видеть не хочет. Стал я караулить ее на улице и однажды словил, стал ей говорить про гитариста, а она смеется — гитарист давно отставку получил и больше говорить со мной не желает. Спрашиваю: как девочки? А она посылает подальше и уходит. И тогда я решаю идти в ресторан к директору и секретарю парторганизации — вопрос уже не обо мне лично, а о всей семье. Верно? — Жагин кивнул… — Партийного секретаря не оказалось — в отпуске. А с директором поговорил. Но он стал меня оскорблять. А тут еще в кабинет заявилась шеф-повариха и тоже на меня напала. Тут я сорвался, старлей. Я сказал ей, что не хочу, чтобы мать моих девочек вместе с ней села в тюрьму за пирожковые дела. Тут такой крик поднялся, что и слов не разберешь! И она вызвала своего ресторанного швейцара. Является такой хмырь с бородой и без слов берет меня за шиворот и толкает к дверям. Ну, я развернулся и врезал ему под бороду. Он шмяк на пол и лежит, что мертвый. Вызвали милицию. И состоялся мой первый привод с обвинением в хулиганстве и драке в состоянии легкого опьянения.

— Опьянение было? — спросил Жагин.

— Было, старлей. Как шел в ресторан, для храбрости принял сто грамм… или сто пятьдесят — не помню. После этого я немного затих, тем более что Мария Владимировна один раз дала мне возможность на улице повидать дочек. Ну вот. А в конце зимы узнаю, что моя Мария Владимировна купила часть дома и живет там с новым мужем. Кто он — не знаю. Я решил — пойду схожу погляжу, если у нее там все серьезно, махну рукой и отойду в сторону. Узнал, когда у нее выходной, и вечерком пришел к ней. Девочки уже спали, а она сидит перед цветным телевизором в обнимочку с ним. Ну, она, конечно, в крик. Ты, говорит, не даешь мне жить и воспитывать девочек — и пошла, и пошла! А я в это время обнаруживаю, что знаю этого парня — мы у него вино покупали за две цены. И вот я его тихо и мирно спрашиваю: а почем теперь у тебя вино? Он сразу полез на скандал и пустил в ход руки, но он хоть и молодой, а мужик прокислый, я ему поддал пару раз, он и завыл: «Держите бандита!» Кто-то из соседей вызвал милицию, и я получил второй привод. На этот раз за меня вступился сам начальник стройуправления — выручил. Но взял с меня слово, что больше я в такое дело не полезу. Я пообещал. А через неделю получаю повестку в суд. Оказывается, на развод. И она там, и он. Разговор короче воробьиного носа, нас разводят и назначают мне алименты. После суда прошел я к судье, решил, что ему я скажу все, даже про пирожки, а главное — про то, что боюсь за воспитание и судьбу девочек. Но судья слушать меня не стал, сказал: любишь кататься, люби и саночки возить — плати алименты и живи нормально, не ты, говорит, первый, не ты последний…

На том мое проживание в курортном том городе и закончилось. По первому исполнительному листу я уплатил, а потом бросил все и уехал в Москву, где и обитаюсь. Как обитаюсь, вы, старлей, знаете. Но из всего, что зарабатываю, третью часть перевожу Марии Владимировне. Могу квитанции показать. Но честно работать по своим возможностям не могу, старлей. Не могу, и все.

— Девочкам твоим от этого хуже, — сурово заметил Жагин.

— Пока там все в порядке. Один мой дружок тамошний встречался по моей просьбе с Марией Владимировной, спросил у нее, где я и что со мной. А она рассмеялась и говорит: «Коленька ваш в бегах от алиментов, сильно вышел в люди, но больше четвертного не присылает. Мы с мужем, когда его переводы приходят, смеемся до упаду. И на каждый его присыл в ресторан ходим…» Вот так, старлей. Хотите меня судите, хотите — милуйте, а иначе я жить не буду. Пока не буду. Должна же эта воровка попасться и сесть за решетку? Должна?

— Если по-прежнему ворует — сядет, — твердо ответил Жагин.

— И тогда я дочек заберу себе. Могу сделать это по закону?

— В общем, можешь, но дело будет нелегкое.

— Все силы на него положу, старлей. И тогда счастливей меня не будет человека…

Жагин молчал и думал о том, какие в жизни бывают истории — просто не придумаешь. И еще он думал об Улькине: а ведь хороший он мужик, если глядеть на него без формальности.

Они долго молчали, допили пиво.

— Знаешь, что бы я тебе посоветовал? — заговорил наконец Жагин. — Ты все-таки иди на приличную работу и посылай ей денег побольше. А если она тебя разыщет и придет исполнительный лист, плати, как положено. Ты можешь зарабатывать столько, что и для тебя — одиночки — хватит. Тогда у тебя совесть будет чистой, как вода в роднике. И жить будешь, как человек…

Улькин долго молчал, тупо глядя в мокрый стол, потом сказал:

— Да кто возьмет меня на приличную работу с моим трудовым списком, где уже одиннадцать раз записано: «разнорабочий при магазине»? И десять раз уволен за нарушение трудовой дисциплины.

— Так или этак, но с водкой надо кончать, — сказал Жагин.

С этого дня у Жагина ко всем его заботам прибавилась еще одна — Улькин. Но прежде чем предпринять что-либо, Жагин рассказал об Улькине своему начальнику: без его поддержки ничего начинать нельзя.

Майор Гринин выслушал Жагина, не перебивая, потом помолчал и сказал:

— Вечно ты, Жагин, влезаешь в такие головоломные истории, а ведь тебе прямой службой заниматься надо.

— Да тут все занятие — помочь ему на работу устроиться.

— А жилье у него есть?

— Он в Кратове сторожит дачу одного профессора, тот ему еще и платит за это четвертной в месяц.

— Ну, гляди сам. Детским садом занялся?

— На той неделе кончу, и директор, и повариха — воровки, детей, гады, объедают.

— Нянечку поблагодари — она честная.

— Приказ о ее увольнении отменен, и она сейчас моя первая помощница.

— Ладно, действуй. Улькин у этого твоего фамилия?

— Улькин.

— Да, лягнула его жизнь по темени.

Жагин был доволен — на его заботу об Улькине «добро» начальства получено…

В это утро Жагина спросила жена:

— Ты Улькину квартиру выхлопотал?

— Нет.

— Пропала последняя надежда, думала, выбьешь ему квартиру, займешься наконец ремонтом своей комнаты. Обо всех болеешь, кроме себя.

В тот же день Жагин зашел в бюро ремонта квартир. Знакомая девушка-сметчица была на месте.

— Ой, товарищ Жагин, стыдно в глаза вам глядеть, но в нашей конторе полный бедлам: начальника уволили, а нового так и нет. Одну ремонтную бригаду забрали на другие объекты, работать у вас некому.

И тут Жагина осенило: надо бы сюда Улькина, он порядок наведет!

Спустя две недели Улькин стал бригадиром отделочников этого бюро и с первого дня стал работать на совесть.

Вскоре Улькина перебросили на отделку в микрорайон, и он исчез с горизонта Жагина. Вдруг позвонил по телефону:

— Не обижайтесь, старлей, думаю о вас каждый день, а вырваться к вам не могу, работаем с рассвета дотемна, сплю на рабочем месте, где ночь застанет…

Жагин не заметил, сколько времени прошло, но однажды на службе вручают ему письмо. Оглядел конверт — из того курортного города, где сломалась жизнь Улькина.

Вынул из конверта письмо, стал читать:

Жагин прочитал письмо и, тихо смеясь, спрятал его в карман.

И так на душе у него было светло и чисто, что не захотелось заниматься жуликами. Но служба есть служба, и он, подхватив свою пузатую планшетку, отправился на склад строительных материалов, где, судя по всему, нахально «левачил» один тип.

Валерий Денисов ОГОНЬ НА СЕБЯ

В дежурку забежал молоденький сержант:

— Попрядухин, к начальнику отделения.

«С чего бы это, — думал, шагая по длинному коридору, Александр, — вроде никаких промашек не допускал в последнее время, чтобы «на ковер» вызывать. Впрочем, разве за собой все уследишь. Без причины начальство не требует к себе».

Осторожно приоткрыв дверь, Попрядухин спросил:

— Разрешите войти, товарищ подполковник?

— Заходи, заходи, присаживайся…

В кабинете кроме начальника находились наставник Александра майор милиции Равчеев и участковый инспектор Зорин.

— Ладно, Зорин, — подполковник, видимо, подводил итог разговору, насильно держать тебя на участке не собираемся. Жилка в тебе оперативная есть, попробуй заняться розыском. Ну а дела передашь Попрядухину, если, конечно, у него не будет возражений. — Подполковник взглянул на Александра. — Не будет, сержант?

Александр быстро поднялся со стула, но не ответил. Он был несколько растерян и не сразу нашелся, что сказать. Как всегда, выручил наставник.

— А разве могут быть возражения у солдата, которому открывается путь к генеральским звездам? — пошутил Равчеев.

— Это точно, — подхватил мысль майора начальник отделения, — участковый инспектор — первая офицерская должность у нас. Ответственная должность.

— Вот этого я и опасаюсь, — произнес наконец Саша.

— Чего? Ответственности?

— Нет, трудностей. Справлюсь ли, хватит ли знаний?

— Майор рекомендует, значит, верит в тебя. Так что не робей и завтра же выходи на участок. Будут трудности — поможем. Да и сосед там у тебя толковый, старый служака, советом не поскупится. Значит, порешили?

— Так точно.

— Вот и хорошо.

…Нынешнему участковому инспектору столицы, имеющему отдельный кабинет в опорном пункте или, в худшем варианте, комнату при жэке, трудно представить, что его коллеге, каких-нибудь пятнадцать лет назад приходилось задавать себе с утра вопрос, где приткнуться сегодня. Хорошо, если коммунальные работники выделят стол в конторке, а то и того не было. Приходилось людей либо в отделение приглашать, либо встречаться с ними в квартирах. А где собрать активистов? Где просто над документами посидеть? Дома? Так он, как правило, на другом конце Москвы. Но Саше, можно сказать, повезло. Начальник жэка, Семен Тихомирович, выделил ему стул. Постоянный в красном уголке. Так что жильцы знали, где можно в случае чего отыскать участкового. А на первых порах, как это ни грустно, пришлось Попрядухину, человеку по натуре деятельному, привязаться к стулу. Массу бумаг оставил Зорин: книги учетов, планы, списки… Одним словом, канцелярия, в которой требовалось основательно разобраться.

Обстановка на участке Попрядухина улучшалась день ото дня. Вот хотя бы такой пример: до прихода Александра в микрорайоне пять человек слонялись без работы. Теперь все по будильнику встают и спешат к заводским проходным. Пьяницы притихли, дебоширы квартирные знают — участковый спуску не дает. Попрядухин понимал, это лишь первые шаги… Успехи должны множиться. Однако говорят, у человека лишь две руки, со всем не управишься… «И то верно, — думал лейтенант, — нужно искать помощников». Добился того, что в каждом квартале у него появился внештатный инспектор. Активизировали действия дружинники. Часто Александр встречался со своими активистами. И передавал им то, что получил когда-то от Равчеева и Шурыгина. «Приходите ко мне не тогда, когда человек споткнулся, а когда заметите, что встал тот на скользкую дорожку. Нелады в семье, пристрастие к бутылке, связь с сомнительной компанией — вот повод для того, чтобы обратить внимание». Так учил инспектор людей.

Но и сам не забывал о главном резерве успехов, о знаниях. С тех пор, как пришел в милицию, он по сути не прекращал учебы. Закончил курсы первоначальной подготовки, поступил в восьмой класс вечерней школы. Получил аттестат зрелости, подал заявление в институт. Настойчиво, целеустремленно познавал премудрости теории и практики. Бывало придет в отделение с покрасневшими от бессонницы глазами, кто-нибудь скептически произнесет: «Стоит ли себя мучить? Или «поплавок» покоя не дает?» «Причем здесь «поплавок», — ответил Александр, — просто нельзя сегодня без знаний, будешь мыкаться, как слепой котенок, шарахаться из стороны в сторону. Знания, что компас, по прямой к цели ведут».

Пробудившееся стремление к новому, ставшее потребностью, регулярное знакомство с юридической и специальной литературой, периодическими изданиями пополняли «копилку» опыта. А значит, росла квалификация, оттачивалось мастерство. Уже через год работы инспектором докладывал Александр Иванович на партийном собрании, что число правонарушений на участке идет на убыль, что раскрываются все преступления. Конечно, в последнем больше «повинны» сотрудники уголовного розыска. Но без помощи участкового и его актива «шерлок холмсам» было бы трудновато.

Постоянное желание узнать больше, научиться делать свою работу лучше, пожалуй, одно из ценных качеств коммуниста Александра Ивановича Попрядухина. Ну а еще что отличает его?

Большинство тех, кто служил или служит с А. И. Попрядухиным, называют упорство в достижении цели одной из черт его характера. Один вспомнил, как Александр со сломанным ребром вышел на борцовский ковер, на решающую схватку. Ему лично поединок ничего не давал. Но для команды значил многое… Другой рассказал, как настойчиво преследовал Попрядухин угонщика автомашины. Третий просто рекомендовал посмотреть его зачетную книжку: оценки о многом поведают.

Упорство. Откуда оно? Биография героя помогает ответить и на этот вопрос. Страстное желание доводить начатое до конца передалось сыну от отца. В годы войны Попрядухин-старший вернулся из партизанских лесов на развалины, вместе с женщинами, стариками, малолетними детьми возрождал из пепла колхоз. Ночи недосыпал, до седьмого пота ворочал тяжелую землю, но хозяйство поднял.

Пример отца, сельского коммуниста, стал для Александра навсегда путеводной звездой. С него писал свою жизнь. Нижний Тагил — сюда приехал на учебу в строительное училище брянский паренек, здесь впервые по-настоящему узнал, что такое труд.

На молодежных стройках закалялось упорство Александра. В тревожных пограничных ночах, в трудных милицейских буднях крепло его мужество.

В тот день на очередной тренировке по самбо случилось непредвиденное. Вроде бы Попрядухин провел прием удачно, да вот беда — подвернул кисть правой руки. Тренер заметил гримасу боли, на миг искривившую лицо спортсмена.

— Что, травма? — спросил участливо, с тревогой. Да, собственно, и так все было ясно. — На сегодня довольно. Можешь идти отдыхать. Надеюсь, обойдется, до первенства Москвы заживет…

Александр вышел на улицу. Не думал он тогда, что не придется ждать чемпионата столицы. Схватка, не на ковре, а прямо на тротуаре уже поджидала его… Едва вступил на железнодорожный переход, услышал крик. Увидел, как двое верзил схватили за руку девушку.

— Отпустите немедленно! — решительным тоном произнес Попрядухин.

Пьяные хулиганы переглянулись. Один из них кинул оценивающий взгляд на человека в спортивном костюме. Загоготал.

— Отваливай, малявка, пока цел…

В тот же момент Александр почувствовал удар в плечо. В плечо травмированной руки. Стоит ли говорить, какую боль ощутил милиционер. Но не до нее было. Спасать девушку требовалось. И Попрядухин, превозмогая боль, ринулся в схватку. Один против двоих. Серия приемов самбо и один из хулиганов — на земле. Но другой, тот здоровый, что гоготал, восьми-пудовой тушей насел на Александра. Ему пришлось облокотиться на руку, на поврежденную… Что-то хрустнуло, что-то резануло, казалось, в самое сердце. Это позже врачи установят диагноз — закрытый перелом. Тогда же там, на переходе, было не до диагнозов. Нашел в себе силы милиционер для того, чтобы выиграть схватку… Оба усмиренных хулигана последовали за ним в отделение…

Попрядухин попал в больницу. «Все, — сказали хирурги, — со спортом нужно расстаться». Нет, такая рекомендация не устраивала Александра. Он решил вернуться на ковер. Сам разработал систему восстановительных упражнений для руки. Стиснув зубы, тренировал ее… Воля человека оказалась сильнее хвори…

А вскоре фамилия Попрядухина прозвучала на всю страну.

Утро того дня не предвещало ничего неожиданного. Обычное фиолетовое утро московской осени. За окнами многоэтажного дома пробарабанили колеса электрички. Еще не открыв глаза, как-то механически, Александр отметил про себя: «Семичасовая, значит, подъем…» Встал по армейской привычке быстро, натянул тренировочный костюм, сбежал по лестнице во двор. Там, переминаясь с ноги на ногу, поджидал его знакомый паренек из первого подъезда.

— Что, дядя Саша, традиционные круги почета?

— Как водится…

И они побежали по тропке, навстречу все явственнее проступающему контуру высотного здания МГУ… Затем была привычная чашка кофе, ласковая болтовня проснувшейся Аленки. Все, как вчера, позавчера, много дней назад. Хорошее начало трудовых будней. И когда Александр закрывал за собой дверь квартиры, он не догадывался, не чувствовал, не знал, что уходил навстречу подвигу…

Вообще-то для встреч с опасностью в последнее время у Попрядухина было больше возможностей, чем раньше. Из родного 127-го отделения его откомандировали в одну из оперативных групп МУРа. Но вот уже сколько дежурств минуло, а группа, по сути дела, даже не выезжала на происшествие…

Новая вахта — да простят нам этот морской термин — началась так же спокойно. Честно говоря, Александр был даже рад этому спокойствию. Ну, во-первых, раз нет срочных вызовов, значит, в городе порядок, а это для милиционера самое веское основание для радостного настроения. Во-вторых, последний год заочной учебы в институте требовал серьезной подготовки, а «тихое» дежурство давало возможность посидеть над учебником «Гимнастика»… Но Саше не удалось погрузиться в мир гармонии, физического совершенства, красоты. Короткая, как выстрел, команда вмиг собрала группу… Вот они стоят плечом к плечу в одной шеренге молодые, сильные, смелые…

Подвиг начинается тогда, когда человек во имя большого дела осознанно и добровольно идет на риск. Александр Попрядухин и его товарищи по оперативной группе знали о грозившей им смертельной опасности, но не дрогнули в решительный момент. На завершающей стадии очень сложной и рискованной операции сотрудники милиции и вооруженные преступники, закрывшиеся в воздушном лайнере, находились друг против друга, готовясь к схватке. На первый взгляд их разделяла лишь плотно закрытая дверь пассажирского салона. Но на самом деле между ними стояло нечто более существенное — разность целей. Те, что укрылись в самолете, замышляли преступление. Те, что вызвались их обезвредить, боролись за людские жизни.

Десять томительных минут длился поединок нервов. Преступники его не выдержали. Их испугала вдруг наступившая тишина за дверью. Один из них, держа оружие наготове, чуть приоткрыл ее. Всего на долю секунды. Но этого было достаточно, чтобы Александр, оценив обстановку, принял смелое решение.

— Действуем! — скомандовал он и ринулся вперед, приняв огонь на себя. Так велел ему долг коммуниста. Пуля ударила в грудь, едва не сбила с ног. Но он устоял. Спас бронежилет. А дальше? Дальше броски, нырки, подсечки. Он и его товарищи словно вихрь промчались по преступникам. И на этом все кончилось. Когда напряжение спало, выяснилось: вся операция заняла три с половиной минуты. Три с половиной минуты мужества, отваги, отточенного профессионализма.

В этой схватке проявились в полной мере лучшие качества воспитанника московской милиции Александра Попрядухина: моральная убежденность, нравственная готовность в любой момент принять бой, умение действовать решительно и грамотно, физическая и волевая закалка.

Несколько месяцев спустя Александру Попрядухину в Кремле была вручена Золотая Звезда Героя. Офицер милиции совершил подвиг, он взял, пожалуй, самую трудную вершину в своей жизни. Но, как говорят альпинисты, хребты состоят не только из «эверестов», есть вершины и поменьше, но их тоже нужно брать. Очередной вершиной Попрядухина был вуз. Александр успешно закончил институт физкультуры.

Каждый солдат порядка добрую половину своей жизни, как и положено солдату, проводит на фронте, где действует враг, где свистят пули, где гибнут люди. Фронт этот — борьба с преступностью. И часто человеку в милицейской форме дается боевой короткий приказ: «Задержать!» А задерживать приходится не только трусливо убегающих мошенников, но и закоренелых преступников, которые, не задумываясь, пустят в ход и нож и пистолет… Разные средства защиты есть на вооружении солдат правопорядка. Но, пожалуй, наиболее эффективное — самбо.

В том, что спорт помогает лучше выполнять возложенные функции, Попрядухин понял на границе. Новая служба еще больше укрепила его в этом мнении. Понял Саша и другое. Если сотрудник милиции занимается, скажем, бегом или баскетболом — это неплохо. Это развивает силу, выносливость, быстроту. Но бокс, борьба и особенно самбо всего полезнее.

Именно самбо стало его привязанностью навсегда. И вот теперь преподаватель Академии МВД СССР А. Попрядухин — страстный пропагандист этого вида борьбы. На одном из занятий слушатель спросил майора:

— И все же почему именно самбо?

— Оно — элемент нашей профессии, — ответил тот. — Самбо может не только продлить нам жизнь, как всякий спорт — жизнь всякого человека. Оно может нам эту самую жизнь спасти.

Попрядухин знал, что говорит. На его счету немало поединков с хулиганами и бандитами. Но всегда мастер спорта выходил в этих смертельных поединках победителем.

Вот почему, не ограничиваясь учебными часами, он приходит по вечерам в спортивный зал.

Здесь энтузиасты, те, кто хочет стать выносливее, сильнее, смелее. Здесь всегда напряжение, здесь всегда нагрузка. Часами поднимаются сотни и сотни килограммов железа, тысячи раз проделываются приемы. Попрядухин все делает для того, чтобы у его учеников они становились автоматическими, чтобы их можно было провести мгновенно, едва проснувшись, думая о другом, в кромешной тьме, когда тебя оглушили, когда внезапно напали сзади, когда противников несколько, когда… Мало ли в жизни сотрудника милиции бывает ситуаций, требующих немедленной реакции, решительных действий, когда пригодится все то, чему приходят учиться в зал будущие самбисты.

Именно будущие, ибо Попрядухин неоднократно повторял ученикам: «Постигнуть несколько приемов — еще не значит освоить борьбу. Полюби ее, отдай ей свою привязанность, каждую минуту свободного времени, твори и дерзай, тогда будешь с ней на «ты». А пока тренировки, тренировки и еще раз тренировки». Таков принцип Попрядухина-преподавателя, Попрядухина-тренера.

Он четко осознает главное: выпускник академии должен быть не только высоко профессионально грамотным, он должен быть и физически совершенным. Ведь не даром говорится: «В здоровом теле — здоровый дух».

Виктор Пронин ИЗ САМЫХ ЛУЧШИХ ПОБУЖДЕНИЙ

Участковый инспектор Илья Николаевич Фартусов брел по громадному пустырю, утыканному башенными домами, лениво обошел вокруг киоска, взломанного прошлой ночью, заглянул внутрь и, не увидев ничего нового, сел в тени каменной башни. Перекушенные провода сигнализации, свернутые кольца запора, позднее время… Вроде и подготовка была, и подход к делу серьезный. А что на кону? Ящик портвейна? Неужели пьяные работали? Опять же разбитая бутылка… Но пьяные к двенадцати ночи уже хороши, к двенадцати они уже пристроены — кто дома, кто в сквере, кто в вытрезвителе…

В этот самый момент к Фартусову подсела старушка. Скромненько так, вроде бы даже по своим надобностям. Остро, наискосок глянула на участкового, подвинулась ближе, посмотрела на него подольше, как бы предлагая заинтересоваться ею, потом совсем близко села, локотком коснулась. И все словно невзначай, будто и нет у нее никаких желаний, кроме как в холодке посидеть, дух перевести, с силами собраться, чтобы авоську с мерзлой, подтаивающей рыбой до квартиры доволочь.

— Ах, как нехорошо, как нехорошо, — проговорила старушка, показывая на киоск.

— Да, это плохо, — согласился Фартусов. — Так нельзя.

— Эх, кабы знать, кабы знать, — вздохнула старушка.

— Что знать?

— Да это я так, про себя… Вчерась выхожу на балкон, а они с ящиком-то и бегут! Изогнулись бедные, торопятся, а я-то, дура старая, про себя думаю, как же это людям тяжело живется, если им приходится и по ночам трудиться, ящики перетаскивать… Мне бы в крик, мне бы в милицию! Нет, не сообразила.

— Так, — протянул Фартусов, боясь вспугнуть старушку слишком уж пристальным вниманием. — И в котором часу это было?

— Да уж за двенадцать, никак не раньше. Потому как меня в двенадцать часы разбудили. Бой в часах, понимаете? А пружина в них старая, с прошлого века часы бьют. Когда ударят, а когда и пропустят, силы у них не хватает, чтоб каждый час бить… И надобно ж беде случиться, что в двенадцать ночи они двенадцать раз и ахнули! Обычно то в десять промолчат, то в шесть два раза бабахнут. А тут в двенадцать часов — двенадцать раз… Я уж обрадовалась, думаю, сами собой починились. Дождалась половины первого — молчат, дождалась часу — молчат. Ну, я и спать легла.

— Сколько же этих тружеников было? — спросил Фартусов.

— Двое. Ящик-то двое волокли, третьему никак не подступиться.

— Был и третий?

— А как же! — удивилась старушка непонятливости участкового. — А на стреме! Вот третий и стоял на стреме!

— Где? — спросил Фартусов, имея в виду место, но старушка решила, что он не понял.

— На шухере, — повторила она. И, посмотрев в глаза участковому, добавила — на атасе.

— Я спрашиваю, где, в каком месте стоял?

— На этой вот скамеечке и сидел. Все ему видать, все слыхать, а сам вроде и ни при чем.

— Так… А может, это был посторонний человек и никакого отношения к грабителям не имел?

— Имел, — старушка махнула успокаивающе рукой. — Когда те двое ящик волокли, он им знак подал, мол, не робейте. Это я уж потом поняла. А тогда подумала, что он здоровается с ними, рукой машет, спокойной ночи желает. А тут вона какая ночка беспокойная получилась.

И чем дольше слушал Фартусов словоохотливую старушку, тем тверже становилось в нем убеждение, что и сегодня не миновать ему встречи с красивой девушкой Валентиной.

Если и проявлял Фартусов в эти минуты нетерпение, то вовсе не потому, что хотелось ему побыстрее уличить Ваньку в злонамеренной деятельности. Несмотря на прискорбность события, Фартусов с удивлением обнаружил в собственной душе нечто поющее. Во всяком случае не было ни удрученности, ни опечаленности. Да, Фартусов откровенно радовался тому, что у него есть вполне законный повод снова проведать девушку Валентину. Простим его. Это по молодости, это пройдет.

Но чем ближе подходил он к знакомому дому, тем шаги его становились медленнее, тем больше в его походке появлялось раздумчивой неуверенности. То, что всего несколько минут назад представлялось совершенно очевидным, вдруг обернулось сомнительным, чреватым. В самом деле, как поступить? Оттащить Ваньку в городское отделение милиции на допрос к следователю? Отправить в колонию? Не разрушит ли он тем самым свое собственное будущее? Если же уклониться, то будет еще хуже…

Размышления Фартусова были прерваны появлением самого Ваньки. Он вышел из подъезда, увидел участкового и хотел было тут же нырнуть в спасительную темноту дома, но не успел.

— Иван! — сказал Фартусов так громко, что не услышать его было невозможно. — Ты что, не узнаешь друзей? Это плохо. Так нельзя. Подошел бы, о здоровье спросил, а? Неужели тебе безразлично, как я себя чувствую? Присаживайся, Иван, будем сидеть вместе.

— Как… сидеть… вместе? — дрогнувшим голосом спросил Ванька.

— На скамеечке. А ты думал где?

— Ничего я не думал, — ответил Ванька, присаживаясь на самый краешек горячей от солнца скамейки.

А Фартусов тоже зажмурился от дурного предчувствия — на ногах у Ваньки были не вчерашние кроссовки, а обычные сандалии, замусоленные и даже какие-то скорчившиеся. — Ха! — догадался Фартусов, — да это же сандалии Валентины. Тогда они в самом деле года три пролежали в бездействии.

— Слыхал, какая беда у нас на участке?

— Нет, а что? — насторожился Ванька.

— Кража в киоске. Особоопасные преступники глубокой ночью проникли в государственную торговую точку. Приезжала следственная группа с собакой… Пайда ее зовут. Правда, след не взяла. Видно, опытные преступники, приняли меры. Найдут, — протянул Фартусов.

— Подумаешь, киоск, — обронил чуть слышно Ванька.

— Э, не скажи. Дело не в киоске. Взломан магазин. Похищены ценности. Продавец сказала, что крупная сумма денег была у нее в кассе.

— Ничего у нее там не было! — неожиданно резко сказал Ванька.

— Откуда знаешь?

— Чего там знать… Кто же деньги на ночь оставляет!

— Тоже верно… Но дело не в этом. Сегодня они забрались в киоск, завтра по квартирам пойдут. Вон, приятеля твоего, Георгия Мастакова на чужих балконах видели. О чем это говорит?

— У нас воланчик залетел на балкон! — Ванька сделал попытку принизить значение Жоркиного проступка.

— Так нельзя, — сказал Фартусов. — Это нехорошо. А если завтра ваш воланчик залетит кому-нибудь в форточку? Вы в квартиру полезете? А? Молчишь?

— Ну, я пошел, — сказал Ванька.

— Валентина дома?

— А где ж ей быть… Дома.

— Никуда не собирается?

— Вроде нет… Ну, это… До свиданья.

— Погоди… Вопрос у меня… Скажи, Иван, как ты отнесся к вчерашнему предупреждению? Насчет того, что есть у нас кое-какие сведения.

— Как отнесся… Никак.

Ванька изо всех сил смотрел в глаза участковому инспектору, и Фартусов видел, какие нечеловеческие усилия тот прилагает, чтобы выглядеть спокойным и равнодушным.

— Это плохо, что ты мои слова недооценил… Так нельзя. Ну, вот скажи отвлеченно… К примеру, я сказал тебе — есть подозрения… Так? А друзья предлагают — пойдем малость поозорничаем, пошалим… Пойдешь?

— Не знаю, — Ванька отвернулся.

— Как не знаешь? — удивился Фартусов. — Это что же, можешь пойти, а можешь и не пойти.

— Как получится, — обреченно ответил Ванька.

— От чего же это зависит?

— Ну, как… Зависит… От всего зависит.

— Так, — Фартусов почувствовал, что неуверенность покидает его. Последние слова Ваньки освободили его от скованности. Теперь он наверняка знал, что ему есть о чем потолковать с Валентиной. — Ладно, — сказал он. — Ты, я вижу, торопишься… Беги. А я загляну к твоей сестричке. Не возражаешь?

— Как хотите, — Ванька пожал плечиками и начал тихонько отходить от скамейки. С каждым шагом ему словно бы становилось легче, свободнее. И, наконец, отдалившись на десяток шагов, Ванька повернулся и побежал.

А Фартусов, поправив фуражку и усы, решительно направился в подъезд.

— Что-то вы зачастили к нам, товарищ участковый инспектор! — приветствовала его Валентина.

— Дела, — Фартусов развел руками. — Все дела.

— А Ваньки нет дома. Ведь у вас с ним какие-то секреты?

— Я не прочь и с вами посекретничать.

— Да? — протянула Валентина с улыбкой. — Это что-то новое.

— Ничего нового. Старо, как мир.

— Это вы о чем?

— О секретах, которые случаются между… людьми, — Фартусов не решился сказать — между мужчиной и женщиной. Но Валентина прекрасно поняла, что он имел в виду.

Фартусов прошел вперед, в уже знакомую комнату, взглянул на балкон, как бы в возвышенном желании насладиться видом сверху.

— Красиво, правда? — спросила с придыханием Валентина, как спрашивали в прошлом или позапрошлом веке, глядя с террасы на погруженный в сумерки парк, на излучину реки, хранящую еще закатные блики, на липовую аллею, таинственную и благоухающую… Но Валентина и Фартусов видели перед собой лишь глухую серую стену соседнего дома и множество балконов, увешанных стиранным бельем, заваленных лыжами, досками, корытами. Однако Фартусов видел еще и балкон этой самой квартиры, видел протянутую веревочку, на которой висели связанные шнурками кроссовки. Их, видимо, помыли совсем недавно и повесили сушить.

Фартусов прерывисто вздохнул, не зная с чего начать щекотливый разговор. Но Валентина поняла его вздох по-своему и тоже вздохнула шумно и прерывисто, передразнивая участкового. Красивые девушки любят передразнивать.

— Красиво, правда? — переспросила Валентина.

— Да, — согласился Фартусов. — И удобно. Бегать удобно…

— Ну, что будем делать, — улыбчиво спросила Валентина, заметив некоторую заторможенность Фартусова.

— Надо принимать меры. Так дальше нельзя. Это нехорошо. Попахивает…

— Чем попахивает? — участливо спросила Валентина, готовая посочувствовать расстроенному участковому.

— Колонией.

— А чем пахнет колония?

— Карболкой в основном. Запах не из приятных, но зато убивает всякую заразу.

Валентина с таким сочувствием посмотрела на Фартусова, что тот готов был пожалеть самого себя.

— Будет время — заходите, — напомнила Валентина.

— Боюсь, что мне придется заходить, даже когда у меня совсем не будет времени.

— Как это понимать?

— По долгу службы буду заглядывать. Хочется мне того или нет, — Фартусову показалось обидным столь бесцеремонное выпроваживание. — У меня маленький вопрос, если позволите.

— Можете задать даже большой.

— Этой ночью Иван поздно пришел?

— А в чем дело?

— Сначала вы ответьте на мой, потом я отвечу на ваш. Договорились?

— Хорошо. Он пришел около часу ночи. И получил хорошую взбучку. Но в чем же все-таки дело?

— Дело в тапочках. Вот в этих, — Фартусов открыл дверь на балкон, снял с веревки еще влажные кроссовки, внес в комнату и положил на стол.

— Ничего не понимаю! — Валентина, как это часто бывает с красивыми девушками, рассердилась оттого, что не понимала происходящего. — Может быть, вы объясните?!

Фартусов не мог не отметить, что гнев придал Валентине еще больше прелести — щеки пылали, глаза были светлы и сини, губы…

— Вот эти завитушки импортной конфигурации, — он показал Валентине подошву кроссовок, — очень хорошо отпечатались на полу киоска, который был ограблен ночью.

— Боже! — Валентина прикрыла ладонью рот и невольно села на диванчик. Глаза ее, наполненные ужасом, были прекрасны. — Вы шутите?

Фартусов только вздохнул. Вряд ли стоит подробно описывать дальнейшую сцену в квартире Жаворонковых. Конечно, Валентина горько плакала и рыдала, ругала Ваньку, себя, высказала несколько критических замечаний в адрес родителей, оставивших на нее хулигана и грабителя, но в конце концов позволила себя утешить.

Из дому они вышли вместе. Шагая рядом с участковым инспектором, Валентина впервые почувствовала, как хорошо и надежно идти с таким вот сильным человеком, готовым каждую минуту прийти ей на помощь в деле воспитания малолетнего правонарушителя. Они отправились искать Ваньку и вскоре нашли его, поскольку Фартусов уже наверняка знал, где тот коротает свободное время — в подвале сантехника Женьки Щуплова.

По дороге Фартусов предупредительно попросил у девушки прощения и отвлекся на минуту — заскочил в телефонную будку. Дело принимало оборот весьма неожиданный, и вести себя самостоятельно не позволяла ему ни одна из всех его обязанностей.

— Товарищ майор? Докладывает участковый инспектор Фартусов. Я насчет ограбления киоска…

— Вы его уже раскрыли?

— Так точно, товарищ майор, — ответил он скромно, но с достоинством. — Иду на задержание.

— Требуется подкрепление? — в голосе Гвоздева было уже примерно равное количество озадаченности, смущения и неверия.

— Пока нет. Возможно, позже…

— Докладывайте подробно, — приказал майор строго, и его можно было понять. Не может же он шутки шутить с участковым инспектором.

— Значит, так, — начал Фартусов. — По предварительным данным в краже принимал участие подросток Иван Жаворонков.

— Он у вас на учете?

— Да. Теперь на учете. Очень строгом.

— Что же вы хотите от меня? — рассердился майор Гвоздев. В самом деле, кого могут оставить равнодушным сообщения о том, что подростки пьют плохой портвейн, вскрывают питейные заведения с помощью грубых самодельных ломиков, а собака Пайда не может взять их след. Была еще одна причина — у майора росли два сына и далеко не все в их поведении ему нравилось.

— Я хотел доложить обстановку. Оперативная группа, которая была утром…

— Она на выезде, — вздохнул Гвоздев. — Когда вернется, ей уже есть куда поехать. Вот что, Фартусов, — начальник поколебался, — уж коли тебе известны взломщики и они не очень опасны… Выясни все, потолкуй с ребятишками, собери показания и подъезжай сюда. Задача ясна?

— Так точно!

Ванька, конечно, не умел ни юлить, ни лгать. Он тут же во всем признался, но что более всего озадачило Фартусова — утверждал, будто забрался в киоск один. И дверь взломал, и ящик с портвейном уволок и даже чуть ли не выпил все двенадцать бутылок. Тогда Фартусов в полном соответствии с указаниями начальника отделения отвел Ваньку к киоску и выставил на порог ящик с тяжелыми литыми бутылками, наполненными портвейном.

— Вот точно такой ящик, какой был похищен ночью. Верно?

— Да, — согласился Ванька, не поднимая глаз.

— Хорошо. Бери его и тащи туда, куда оттащил ночью. И той же дорогой.

Ванька пожал плечами, оглянулся, подошел к ящику, вцепился в него покрепче, рванул от земли и… И через несколько метров обессиленно опустил на асфальтовую дорожку.

— Не могу, — сказал он.

— Задаю наводящий вопрос: кто был вторым?

— Кто, кто… Жорка, кто же еще…

— Запишем, пока не забыли, — Фартусов тут же составил документ, из которого следовало, что вторым соучастником преступления был Георгий Мастаков. Присутствующие жители микрорайона подписали протокол в качестве понятых.

После этого Фартусов внимательно осмотрел толпу и, выхватив острым взглядом Жорку, поманил его пальцем. Тому ничего не оставалось, как выйти вперед. Его смугловатое лицо было бледным, глаза пылали решимостью бороться до конца.

— Георгий, по установленным данным, этой ночью вместе с Иваном Жаворонковым ты украл ящик вина из этого киоска.

— Подумаешь, ящик вина! — непочтительно перебил Жорка. — Нашли о чем беспокоиться… Пропадете вы, что ли без этого вонючего портвейна!

— Еще вопрос. Зачем вам это понадобилось?

— Пошутили! — дерзко ответил Жорка.

— Бывает! Но как же кончилась ваша шутка? — продолжал Фартусов. — Куда ящик делся?

— В подвал оттащили, — Жорка как-то сумел отвернуться и от Фартусова, и от ящика, и от толпы.

— Ночью? В подвал? Он же запирается!

— В окно… Там слуховые окна вокруг всего дома.

— Ага, понятно. Следственный эксперимент продолжается. Прошу, граждане-взломщики, берите ящик, как вы его взяли ночью, и тащите, куда ночью тащили. Прошу!

Поколебавшись, Ванька и Жорка взяли ящик с двух сторон, поднатужились, оторвали от асфальта и поволокли к дому. Но направились они не к тому торцу, где находился вход, а к противоположному.

— Простите, простите! — вмешалась вдруг уже знакомая Фартусову старушка. — Ночью они вот по этой дорожке направились, мне сверху хорошо было видно!

— Ничего, — успокоил ее Фартусов. — Пусть. Истину так просто не скроешь, как кажется правонарушителям.

Жорка и Ванька поволокли ящик к слуховому окну, поставили его на землю и вопросительно оглянулись на Фартусова — что дескать дальше?

— Продолжайте, — сказал участковый. — Заталкивайте. Я, правда, в этом окне не вижу никаких следов, кроме кошачьих, но уж коли вы утверждаете… Значит, так оно и было.

А дальше вышел конфуз. Сколько ни пытались ребята затолкнуть ящик в квадратную дыру, как они не поворачивали его, он не проходил. Убедившись в бесполезности затеи, Жорка и Ванька поставили ящик и опустили головы.

— Слушаю вас внимательно, — сказал Фартусов невозмутимо.

— Ящик, наверно, был другой, — предположил Ванька.

— Нет. Других ящиков в этом киоске не было. Как дальше будем жить, ребята?

— По-честному, товарищ участковый.

Борис Баблюк ПРИЗВАНИЕ

Михаила Мовчанюка в детстве не пугали милицией. Скорее наоборот. Мать не раз говаривала ему: будешь послушным, трудолюбивым — выйдет из тебя добрый человек, что наш Архипыч. Это она об участковом так говорила. Архипыч и самому Михаилу нравился. Он даже завидовал ему: какой на селе авторитет у ихнего милиционера. Одно слово — партийный человек. Видимо, потому и правильный.

Жили тогда Мовчанюки на Киевщине в селе Самгородок Сквирского района, в 120 километрах от Киева. Село большое, красивое, все дома в густых садах, неподалеку большой пруд и речка Рось. Хотя после войны прошло всего лишь пять лет, люди отстраивались основательно — один дом лучше другого. А вот у Мовчанюков хата с соломенной крышей словно бы вросла в землю. Тяжело было одной матери с тремя детьми. Еле сводили концы с концами, к тому же и коровенки своей не было, не на что было ее купить.

Шести лет еще не было Михаилу, а он уже пас гусей, зарабатывал. А когда пошел в школу, мать купила на его деньги костюмчик дешевенький, ботинки и сумку брезентовую под учебники. С весны и до осени Михаил пас коров, и так до седьмого класса. А там добился, что его взяли помощником комбайнера. Успевал заниматься и спортом, и преуспел — играл в футбол за сборную юношескую Киевской области и даже за республиканскую.

После десятилетки мог бы поступить в вуз — учился хорошо, но оставить мать, когда ей было тяжело, не мог. Стал работать учителем физкультуры в своей же школе.

Встречаясь с участковым милиционером, наблюдая за его работой, Михаил все чаще стал подумывать: «Вот бы стать таким, как Архипыч. Стать милиционером, стать коммунистом». И выбор был сделан — идти в милицию. Но тут подошло время призыва в армию. Михаила направили на Балтику, во флот.

Через три года, сняв морскую форму, надел милицейскую. Весной 1970 года он принес в отдел кадров Калининградского областного управления внутренних дел заявление с просьбой направить на учебу в школу милиции. К нему приложил ходатайство командира подразделения и комсомольскую характеристику, в которых прямо было записано:

До начала занятий еще было пять месяцев, и в отделе кадров сказали:

— Послужи пока рядовым милиционером, познакомишься с нашей службой, а может, еще передумаешь.

Нет, не передумал, даже наоборот, еще больше уверился в том, что выбор его правильный. В известной степени на это повлиял и пример его первого милицейского начальника и наставника коммуниста старшего сержанта Павла Андреевича Савича.

Участок у них был тяжелый — привокзальная площадь и окружающие ее кварталы. Здесь особенно много было развалин, заброшенных подвалов, трущоб — остатки войны. Это были места, облюбованные бродягами и разными преступными элементами. И в один из первых дней своей милицейской службы Михаил лицом к лицу встретился с преступниками. Было это поздно вечером. Он заметил, что какой-то мужчина, воровски озираясь, юркнул в подвал. Савича рядом не было, и Михаил решил сам проверить, в чем дело. Подошел к подвалу. У входа остановился, прислушался — тихо. Спустился ступеньки на три, включил фонарик. И вдруг что-то свалилось на его голову. Михаил устоял и с силой отбросил от себя чье-то крупное тело. Раздался дикий крик.

Их в подвале было двое. Одного в тяжелом состоянии увезли в больницу, а второго — в отделение милиции. Вместо похвалы Савич крепко отругал Михаила:

— Смелость — хорошо, но осторожностью пренебрегать не имеешь права. Одному на такое дело идти нельзя. В общем, выговор тебе и одновременно благодарность — преступники оказались опасными.

Не хотел Савич расставаться со своим молодым помощником, понравился он ему.

— Может, еще годок со мной поработаешь, а школа милиции никуда от тебя не уйдет.

Но Михаил уже решил твердо — учиться.

Экзамены вступительные сдал успешно и стал курсантом Калининградской специальной средней школы милиции. А через полгода его портрет уже висел на доске Почета школы. Несколько позже журнал Калининградского обкома КПСС «Спутник агитатора» тоже поместил портрет Михаила Мовчанюка и корреспонденцию о нем: «Старт взят успешно». В ней говорилось:

И таких экзаменов в десятилетней милицейской службе М. Г. Мовчанюка было много. Уже через год после окончания школы милиции, будучи старшим инспектором отдела внутренних дел Балтийского района города Калининграда, Мовчанюк выявил опасную воровскую группу. В том же году ему присуждается первое место среди оперативных работников уголовного розыска области с вручением вымпела УВД. В последующем такие вымпелы Мовчанюк завоевывал уже трижды. А различные награды — каждый год: наручные часы от министра, нагрудные знаки, две медали «За спасение утопающего», Почетная грамота ЦК ВЛКСМ и другие.

Что за ними, за этими наградами?

…Утром, едва начальник уголовного розыска отдела внутренних дел Зеленоградского района Мовчанюк вошел в свой кабинет, заурчал телефон: «В поселке Клинцовка ограблен магазин». Через несколько минут Мовчанюк во главе оперативной группы выехал на место преступления.

Перепуганная случившимся продавщица Антошина объясняла все сбивчиво. Одно было ясно: что несколько дней подряд она не сдавала выручку, а это около трех тысяч рублей. Антошина, уходя вечером из магазина, спрятала всю выручку в один из пяти мешков с мукой. И вот, денег там не оказалось.

Сотрудники уголовного розыска просмотрели и прощупали в магазине все, каждую вещь. А когда молодой инспектор Филиппов заметил своему начальнику: «Зачем тратить время на мелочи», Мовчанюк не взорвался, а сказал спокойно, но твердо:

— Чтобы я никогда больше не слышал этого слова «мелочь». В жизни вообще не бывает мелочей, а в работе милиции тем более. Наоборот, мелочь в нашем деле — самая ценная вещь.

И вот уже обшарено подсобное помещение, чердак, затворки. Подробно допрошена продавщица.

Теперь самое время поразмыслить. Этим и занялся Мовчанюк. Сел во дворе магазина на валявшийся ящик и задумался: «Откуда похититель знал, что продавщица не сдала выручку? Как он мог точно определить, что деньги спрятаны в одном из пяти завязанных мешков с мукой? Грабитель не новичок в этом деле — он не тронул ни замка, ни окон. Снял возле трубы на крыше лист шифера и проник на чердак, искусно пробил небольшую дыру в потолке, не задев сигнализации. После кражи опять аккуратно положил на прежнее место шифер, чтобы не привлечь к магазину внимания до прихода продавца. Он ни на чем не оставил ни одного отпечатка пальцев. И в то же время были очень странными и необъяснимыми его действия — он зачем-то разбросал ящики, все перевернул вверх дном.

Мовчанюк продолжал рассуждать. Даже самый опытный и изощренный в своем деле преступник может допускать непростительные для него ошибки. На эти ошибки его толкают страх, торопливость, неожиданные обстоятельства. В таких случаях противоречия в его действиях и поступках неизбежны. Видно, что и тут преступник столкнулся с непредвиденным.

Мовчанюк вновь поднялся на чердак, осмотрел пробитую преступником в потолке дыру. Чем же он ее пробивал? Ломиком или ледорубом? Этот инструмент нужно разыскать. Осмотрели весь чердак — ничего не нашли.

Вновь разговор с продавщицей. Кто в числе последних покупателей был в магазине? Антошиной запомнился один хилый мужичок с рыжей бородкой, он до самого закрытия магазина крутился, все требовал, чтобы у него приняли пустые бутылки.

Поиск рыжебородого занял немного времени, он проживал в соседнем поселке. Фамилия его Назаров. Допрашивал его Филиппов.

Старичок на все вопросы отвечал спокойно. Да, был в магазине, даже поругался с продавщицей. Вредная она, посуду не приняла.

— А вы знаете, что ночью обокрали магазин?

Назаров не смутился.

— Так ей и надо, разиня. Кто же оставляет деньги на ночь в магазине.

— Это точно, — подтвердил Филиппов. — Надо же додуматься спрятать деньги в коробку от конфет.

— В мешок с мукой, — сорвалось у Назарова, и он сразу же примолк.

Но теперь уже Филиппов больше ничего не смог добиться от Назарова. Тот отвечал одно и то же: «Не знаю. А про мешок с мукой люди говорили».

Филиппов прекрасно знал, что про мешок с мукой никто в поселке не знал, Антошина никому не говорила.

Довольный результатом разговора с Назаровым, Филиппов поспешил доложить обо всем Мовчанюку.

— Брать надо Назарова, это он ограбил магазин. Все улики налицо.

К удивлению Филиппова, Мовчанюк выслушал его сообщение спокойно.

— Улики могут быть использованы и для сокрытия действительного виновника преступления, — сказал Мовчанюк. — Мы должны обращаться не только к уликам, но и к разуму, и, если хочешь знать, к чувствам. Мы не можем допустить ошибки, потому что любая наша ошибка может стать трагедией для невиновного человека.

Занявшись выяснением личности Назарова, Мовчанюк скоро пришел к твердому убеждению, что преступник не он. В колхозе он человек трудолюбивый, мастер на все руки, хотя и нередко прикладывается к хмельному. Мовчанюк сам решил поговорить с Назаровым. И уже собрался ехать, но зашел по срочному делу участковый из Малиновки.

— Был я сегодня в колхозной мастерской, а механизаторы мне сказали, что к ним на днях заходил прилично одетый молодой человек. Попросил монтировку, говорит, баллон у «Жигулей» сел. Взял, а возвратить забыл.

— Монтировку? — воскликнул Мовчанюк. — Стой, стой, а не ею ли орудовал преступник?

И вновь Мовчанюк с Филипповым облазили весь чердак магазина. И опять ничего. Уже собирались спускаться вниз, как вдруг взгляд Мовчанюка упал на один лист шифера, он был едва заметно приподнят и положен над другим. Разъединили оба листа и в желобе нижнего обнаружили монтировку.

Малиновские механизаторы признали свою монтировку. Значит, Назаров к преступлению не причастен. Но кто же?

Мовчанюк решил исследовать дело по способу совершения. Он сам побывал в Калининграде, просмотрел все дела «магазинщиков». Заинтересовал некто Костин. Почерк его «работы» во многом походил на случай в Клинцовке. Несколько месяцев назад Костина условно освободили и направили на стройку народного хозяйства. По просьбе Мовчанюка пересняли фотографию Костина. И когда ее показали малиновским механизаторам, все как один признали в нем того, кто брал монтировку.

Ясно, ограбление совершил Костин, но найти его на месте не могли, выехал в неизвестном направлении. Мовчанюк и Филиппов объездили всех дружков Костина, всю его родню. И все же на след его напали. Встреча состоялась в ресторане одного из районных центров. Мовчанюк и Филиппов взяли его без шума.

Монтировка и показания механизаторов из Малиновки вынудили Костина признаться. Да, в магазин он залез, все там перевернул, а денег не нашел. А в последний момент его кто-то спугнул, пришлось ретироваться.

Значит, в магазине был еще один вор. Кто же он? Опять допрос продавщицы, Назарова. И выяснили: был перед закрытием еще один подозрительный покупатель. Он подъехал на «Яве». Вместе с Назаровым наблюдал в окно, как продавщица прятала деньги в мешок с мукой.

Установить владельца «Явы» делом оказалось не трудным. Это был Перегонов из соседнего поселка. Но из колхоза он уволился, а хозяйка, у которой он жил, сказала, что в день ограбления магазина он приехал домой под утро. А потом отправился в Калининград, хотел купить там мотоцикл «Урал».

В воскресенье Мовчанюк с Филипповым, переодевшись в гражданское, выехали в Калининград на «Урале». У автомагазина, где шла торговля частными автомашинами и мотоциклами, они прикрепили к своему «Уралу» табличку: «Продается».

Скоро подошел Перегонов.

— Хозяин, сколько просишь? — спросил он.

— Если серьезно, две тысячи — и по рукам, — ответил Мовчанюк. — Мотоцикл в полном порядке, можешь удостовериться, садись, испробуем.

Взревел мотор. Перегонов сел в люльку, а на заднее сиденье за спиной Мовчанюка примостился Филиппов.

Мотоцикл въехал во двор УВД. Филиппов довольный подошел к Мовчанюку.

— Ну по поводу этой победы можно и… отметить?

— Какой победы? — спросил Мовчанюк.

— Преступление сложное раскрыли, товарищ начальник, неужели не понятно? — недоумевал Филиппов.

— Радоваться надо, когда предотвратишь преступление, а не когда его раскроешь, — заметил Мовчанюк. — Каждое преступление — это несчастье. И нам с тобой не отмечать это надо, а больше уделять внимания профилактической работе. В общем, пошли работать.

На допросе Перегонов рассказал все. Он подъехал к клинцовскому магазину в час ночи. Мотоцикл спрятал в кустах, на руки надел резиновые перчатки. Подкрался к магазину, осторожно заглянул в освещенное окно и остолбенел: в магазине орудовал какой-то человек. А когда приблизился к мешкам с мукой, нервы Перегонова не выдержали, он вскочил с места. Шум его услышал тот, что был в магазине. Он шарахнулся в сторону, и скоро Перегонов услышал, как тот спрыгнул с крыши. Теперь путь в магазин был открыт.

Вот так закончилось это запутанное дело. Мовчанюк и Филиппов за проявленные оперативность и профессиональное мастерство при раскрытии этого преступления были поощрены приказом министра.

Изменчиво, непостоянно в Прибалтике лето. То дожди льют, то холодные ветры свирепствуют, то вдруг тридцатиградусная жара. Местные жители уже приноровились. Покажется солнце, пригреет, и если у кого свободное время — быстрее на море, на пляж. Солнечные дни здесь считанные и упускать их нельзя.

В это июньское воскресенье солнце припекало уже с утра. Жители Калининграда чуть свет двинулись к морю. Поезда, автобусы, легковые машины переполнены.

В Зеленоградск в этот день я приехал в числе первых. Сидел на привокзальной площади, ожидая друзей, с которыми условились встретиться у зеленоградского вокзала.

Но здесь, у вокзала, я неожиданно встретил майора Мовчанюка. Он стоял на перроне и о чем-то говорил с двумя милиционерами.

Увидев меня, подошел и сел рядом на скамейке.

— С солнечной погодой вас! — поприветствовал я.

— Это вас, отдыхающего, так надо поздравлять, — ответил Мовчанюк. — А для меня лучше подойдет так: «С трудным рабочим днем!» Вы посмотрите, что делается? — указал Мовчанюк на подошедшую к перрону очередную электричку.

Из открытых дверей вагонов валил пар. Мокрые, вспотевшие от вагонной сутолоки, люди улыбались, они считали себя счастливчиками.

— Вот беспокоит меня — воды и кваса мало завезли, — сказал вдруг Мовчанюк.

— А милиция что и за торговлю отвечает? — спросил я.

— За все. За весь отдых людей. Ведь если в одном киоске кончится вода, значит, в другом увеличится сразу очередь. Люди начнут нервничать, а отсюда неизбежны и конфликты.

Лето — пора отдыха, а для зеленоградской милиции — пора напряженной работы. К этому периоду в отделе внутренних дел готовятся загодя. Уже в начале апреля разрабатывается детальный план подготовки к летнему сезону. В нем предусмотрено все до мелочей. Пляж разбивается на четыре зоны. За каждой закрепляется группа работников во главе с офицером. Назначаются ответственные за приемку и отправку поездов, за работу торговых точек и предприятий общественного питания. Дежурство дружинников в субботние и воскресные дни переносятся с вечернего времени на дневное. Из числа работников сезонных турбаз создаются дополнительные дружины. Только на пляже, не считая городских улиц, в выходные дни дежурят постоянно свыше ста дружинников.

С мая весь личный состав отдела переводится на работу в субботние и воскресные дни. На летнее время при отделе создается передвижной милицейский пункт. Для этого оборудован специальный автобус, его обслуживают офицер, сотрудник ГАИ и инструктор-собаковод.

— И все же главная наша опора в организации спокойного отдыха людей — народные дружины, — сказал Мовчанюк. — Их работой мы очень довольны. В летнее время на территории района действуют пятьдесят дружин, это 1500 человек. Мы дорожим этой армией добровольных помощников и всегда поддерживаем их, помогаем, воспитываем, учим. И то, что каждый летний сезон в Зеленоградске проходит благополучно, заслуга не только работников милиции, но и дружинников. А их работа в первую очередь зависит от особого внимания к ним партийных организаций, райкома партии.

При первой моей встрече с майором Мовчанюком он не преминул сказать о том, что одной из важных задач зеленоградской милиции является охрана уникальнейшей природы и в первую очередь Куршской косы. Кто хоть раз побывал в этом чудесном уголке природы, тот непременно преисполнится благодарностью тем людям, кто оберегает эти сказочные места.

Древняя литовская легенда рассказывает: «Безответно влюбленная в рыбака русалка в знак печали отрезала свою белокурую косу и бросила ее в море. На том месте протянулась золотисто-песчаная полоска…» А вот истинная история Куршской косы. Четыре с половиной тысячи лет назад подводные течения Балтики намыли 100-километровую стрелку шириной от пятисот метров до пяти километров, образовав огромный морской залив. Ветер продолжил работу течения, двинул на стрелку миллиарды кубометров песка. Так появилась Куршская коса — живописнейший уголок Прибалтики.

Бугристой цепью уходят на север и на юг пески, с запада и востока дюны омываются водами моря и залива. Густые леса, многочисленные бухточки, зеленые полосы камыша, белые паруса рыбачьих лодок — все это создает незабываемый пейзаж.

Но особую известность Куршской косы дали знаменитые дюны, достигающие высоты более 60 метров. Это самые высокие морские дюны в мире. Сейчас мы восторгаемся их неповторимой красотой. А когда-то на них с трепетом и страхом взирали местные жители. Подгоняемые мощными порывами балтийских ветров, дюны двигались по косе, уничтожая леса, поселки. Так, в XVII—XVIII веках здесь погибли от песчаных дюн семь деревень.

Потребовалась титаническая борьба человека с природой. Вдоль всего морского побережья косы от Зеленоградска до Клайпеды вытянулись антидюны — песчаные валы 10—12-метровой высоты, предохраняющие косу от заноса песком. Были высажены сосновые леса и песколюбивые травы. И тогда шествие дюн остановилось.

Сейчас на Куршской косе замечательные леса — хвойные и лиственные. Если вы поедете по всей косе, вам непременно перебегут несколько раз дорогу зайцы, косули, лисы, белочки. Возможно, придется и затормозить машину в ожидании, когда семейство лосей нехотя свернет на обочину. Коса является государственным заказником, здесь запрещена всякая охота, и потому звери чувствуют себя вольготно. В борах водятся барсуки, еноты, ондатра, кабаны. В прибрежных зарослях залива гнездятся утки, цапли и такие редкие в этих краях птицы, как бакланы. А в водах залива — обитают знаменитые куршский судак и угорь, много леща и окуня.

Ясно, что неповторимая красота Куршской косы привлекает множество туристов со всей страны. А потому охрана ее является делом важным, государственным.

За последние два года в результате допущенных ошибок в эксплуатации косы, нарушения ее строевого режима в ряде низинных мест косу залило водой. Все это говорит о том, что за косой нужен постоянный бдительный глаз, нужна ее действенная охрана. И осуществляют ее в первую очередь работники милиции и лесного хозяйства. И не случайно начальнику Зеленоградского отдела внутренних дел Мовчанюку так часто приходится выезжать на косу, и не только днем, но и ночью. На косе находится постоянный круглосуточный пост милиции, а в субботние и воскресные дни по всей косе курсируют милицейские патрули. Вместе с работниками лесхоза они пресекают браконьерские вылазки, различные нарушения режима пользования косой.

Много дополнительных забот у майора Мовчанюка.

Шарип Асуев КОМИССАР

Майор милиции Аллабердыев вроде бы все сказал заместителю начальника областного Управления внутренних дел, но казалось ему, — как-то путано, неубедительно. Возникла пауза. Не вынеся ее, Нурмамед встал.

— В общем, товарищ полковник, прошу вас помочь. Парня в обиду я не дам.

Полковник пристально посмотрел на него.

— Разберемся, Нуры-джан, разберемся… Лейтенанта пришли ко мне. Кстати, передай с ним свою фотографию. На доску Почета тебя предлагаем.

Кивнув дежурному сержанту, Нурмамед вышел на улицу. Сел в машину и закурил. Курил он, в общем-то, мало. «По большим праздникам», — говорили друзья. Но сегодня был явно не праздник. Утром к нему в кабинет зашел начальник райотдела:

— Мне звонили… Айрапетов проверял вчера условно осужденных. Он там что-то не так сделал. Проверьте, пожалуйста.

Аллабердыев работал заместителем начальника Советского РОВД города Ашхабада по политико-воспитательной работе пятый год и отлично знал всех своих сотрудников. Лейтенант милиции Айрапетов был переведен к ним год назад из МВД республики. Работу свою знал и любил. Что он мог «не так сделать»? Замполит вчера дежурил по отделу и лично поручил Айрапетову провести профилактическую проверку нескольких условно осужденных, среди которых был и великовозрастный бездельник Хансахатов, учинивший драку в молодежном кафе. Вот на нем инспектор и споткнулся. Его отец — Хансахатов оказался довольно ответственным работником, но, что называется, с червоточинкой. О профнадзоре и слушать не хотел. Мягко говоря, попросил милиционера со двора. А утром — звонок. Да не просто звонок, а чуть ли не требование примерно наказать «непонимающего свои обязанности сотрудника».

Вызванный для объяснения Айрапетов был смущен, но не растерян:

— Товарищ майор, объясните мне, в чем я виноват. Я действовал согласно инструкции. Выполнял поручение…

Аллабердыев отпустил его и стал звонить Хансахатову — отцу. Но тот и слова не давал сказать. Говорил свысока, периодически повторяя, что он это так не оставит.

Майор положил трубку и задумался.

Он родился и вырос в колхозе имени Куйбышева Дейнауского района в крестьянской семье. Думал ли, что станет сотрудником милиции? Пожалуй, нет. Окончил школу, затем ашхабадский культпросветтехникум. Работал в Чарджоуской областной библиотеке. Женился на своей бывшей однокласснице Эрешгуль. Она к тому времени заканчивала второй курс на факультете иностранных языков Туркменского государственного университета имени А. М. Горького. Переехал к ней в Ашхабад и устроился помощником библиотекаря в Центральной научной библиотеке Академии наук республики. Неизменно веселый и вместе с тем серьезный в работе, исполнительный парень вскоре стал, как говорится, душой коллектива. Ему, казалось, все трудности нипочем. Жил с женой и первенцем — дочуркой Гулэндам — в маленькой однокомнатной квартире. Успевал и на работе справиться, и жене по хозяйству помочь, и экзамены в университете на отлично сдавать.

К 1969 году тридцатилетний Нурмамед стал главным библиографом. Коммунисты АН ТССР единодушно приняли его в свои ряды.

Выбранная в университете специальность все больше увлекала Нурмамеда. Его дипломная работа, посвященная истории Ашхабада — города, возникшего в 1881 году как военное поселение царской России на среднеазиатской железной дороге, ставшего затем одним из центров революционного движения в Туркестане, до основания разрушенного страшным землетрясением в 1948 году, но в новой красе восставшего, словно Феникс, из пепла, — была высоко оценена не только государственной комиссией, но и в научных кругах республики. Аллабердыев у предложили аспирантуру. И он уже готовился к экзаменам. Но жизнь внесла поправку.

— Счастливую?

— Пожалуй, — отвечает Аллабердыев.

В один из декабрьских дней — это было все в 1969 году — в коллективе шло открытое партсобрание. Повестка дня: рекомендация сотрудника для работы в органах внутренних дел. Присутствовавший на собрании подполковник милиции рассказал, что партия и правительство принимают эффективные меры по дальнейшему укреплению в стране правопорядка и законности. Но есть трудности, и немалые. Не везде еще изжиты инертность в предупреждении, пресечении и раскрытии преступлений, встречаются случаи нарушений социалистической законности. Необходимо привести в действие все резервы и возможности. Подчеркнув, что главный резерв в этом деле — это люди, кадры, которых в республике, в частности, остро не хватает, подполковник попросил собравшихся выделить из коллектива наиболее достойного кандидата. Зал притих. А затем из вначале разрозненных голосов уверенно сложилось единодушное мнение: рекомендовать коммуниста Н. Аллабердыева. Подполковник, по глазам видно, был доволен.

С Нурмамедом он встречался не в первый раз. Бывал у него дома, с женой говорил. И в принципе уже получил согласие Нурмамеда сменить профессию. Но то, что коллектив назвал сейчас именно Аллабердыева, очень обрадовало подполковника: значит, не ошибся в предварительном выборе. В заключение он сказал:

— Товарищи, позвольте напомнить вам слова Серго Орджоникидзе о том, что крестьянин судит о Советской власти не по тому, как к нему относится тот или иной народный комиссар, которого он, может быть, не видел никогда в своей жизни, а по тому, как к нему относятся в сельском Совете, в милиции. Эти слова не потеряли своего значения и сегодня. Мы уверены, что товарищ Аллабердыев оправдает ваше доверие, будет достойно представлять власть советского народа.

Домой шел со странным чувством. Жалко было науку бросать. Да и в милиции не обещали манны небесной, скорее — наоборот. В голове вертелось любимое изречение отца, что в переводе с туркменского означает: «Обмозговать надо».

Работая в библиотеке, Нурмамед много читал. Наиболее полюбившиеся стихи и отрывки выписывал, заучивал наизусть. И сейчас в его сознании сначала туманно, затем четче и четче в такт скрипу снега под ногами возникали слова из стихотворения Александра Межирова:

18 января 1970 года приказом по городскому управлению внутренних дел Аллабердыев был зачислен заместителем командира по политико-воспитательной работе дивизиона. Ему присвоили звание — лейтенант милиции.

Институт военных комиссаров, введенный по указанию Владимира Ильича Ленина в тяжелую для страны весну 1918 года, с некоторыми перерывами существовал более 22 лет и был упразднен в октябре 1942 года. Вместо комиссаров пришли замполиты. Но овеянный славой образ красного комиссара, олицетворяющий дух нашей партии, ее дисциплины, твердости и мужества, живет и поныне. И не только в армии, но и в милиции заместителей по политико-воспитательной работе нередко называют старым словом «комиссар», вкладывая в него уважение и к должности, и к человеку.

— Ну так что легче, комиссар, книжки читать или порядок поддерживать? — пошутил как-то при встрече подполковник Туваков, отличный офицер и прекрасной души человек, взявший с первого дня духовную опеку над Нурмамедом.

— А я не противопоставляю, Кули Тувакович.

— Правильно делаешь. А вот соединять эти понятия надо. Качество нашей работы зависит во многом от знаний, в том числе и книжных. А главное — чем лучше мы работаем, тем спокойнее другим эти книги писать и читать. Ты одно запомни: количеством мероприятий мало чего добьешься. Успех — в ежедневной, кропотливой работе в каждой службе, в каждом подразделении, с каждым сотрудником. Раньше не случайно говорили, что командир — это голова полка, комиссар — его отец и душа. А душа должна за все болеть…

Аллабердыев запомнил. Всего через год молодого замполита ставили в пример другим. Еще через год перевели заместителем начальника дивизиона дорнадзора по политико-воспитательной работе. Вот здесь и произошел случай, который вспомнился Нурмамеду после неудавшейся телефонной беседы с Хансахатовым.

Аллабердыев сопровождал группу велосипедистов. Завершалась традиционная гонка на призы Совета Министров Туркменской ССР. Последний этап шел на пригородном шоссе. Увлеченные борьбой спортсмены стремглав неслись по всей ширине дороги, движение по которой было приостановлено. И вдруг в шипение велосипедных шин ворвался угрожающе громкий звуковой сигнал. Обдавая колонну клубами пыли, мимо промчался легковой автомобиль. Патрульная машина догнала и заставила его остановиться. Нурмамед был уверен, что за рулем пьяный, и очень удивился, когда перед ним предстал совершенно трезвый, но наглый в своей уверенности тип.

— Мне некогда. К шефу спешу, — протянул он кончиками пальцев водительское удостоверение. — Сам, как миленький, через час принесешь.

— Вот теперь начнется, — сочувственно произнес шофер патрульной машины, подкатив к зданию управления. «Началось» действительно, скоро.

— Может, не будем связываться, — предложил было начальник, но, встретившись со взглядом зама, продолжать не стал. — Ну, смотри сам…

История тянулась почти неделю. Были и звонки, и просьбы, и увещевания. Но старший лейтенант милиции Аллабердыев был непреклонен: провинился — отвечай! Он твердо знал, что закон не может быть к одним строгим, а к другим снисходительным, кто бы за их спиной не стоял. Партийность, справедливость, гуманизм — все это заложено в самих наших законах. И поэтому по-настоящему партийно и честно только требование неукоснительного их соблюдения. Это воспитывалось в Нурмамеде с детства. Его отец Аллаберды Елдашев был председателем крупного колхоза. В первые послевоенные годы разрушенной, полуодетой стране был остро нужен хлопок, много хлопка. Колхоз расширял посевы. Отец днями пропадал в поле. Как-то вечером восьмилетний Нурмамед слышал, как мать жаловалась ему: мука кончилась, готовить не из чего, а в доме десять детей.

— Так оно тем лучше, что десять, — весело ответил отец и, подозвав старших сыновей, строго наказал им намолоть на ручном жернове побольше муки.

На следующий вечер, придя домой, отец вначале удовлетворенно посмотрел на стоящие под навесом четыре мешка. Но затем как-то быстро подошел к ним и, развязав один, потрогал муку рукой. Игравший во дворе Нурмамед видел, как переменилось лицо отца, как он вскочил на еще не расседланного коня и поскакал за ворота. Через некоторое время отец вернулся вместе с дальним родственником, заведовавшим колхозным складом.

— Твоя работа? — еле сдерживаясь, показал он на мешки.

— Я… Колхозу выделили…

— Сколько выделили?

— Шестьдесят мешков.

— А семей в колхозе сколько?

— Восемьдесят.

— Себе сколько взял? Чтоб через полчаса здесь этих мешков не было! Склад сегодня же передашь Аман-ага.

«Раз отступишь, сынок, где не надо, всю жизнь будешь, как рак, задом пятиться», — любил повторять отец.

Нурмамед не забывал эти слова. И никогда не жалел, что не отступил, даже когда было очень трудно. В конце концов правда всегда брала верх, как и в случае с тем горе-водителем. В дело вмешались партийные органы. И шофер, и его покровитель получили по заслугам. Аллабердыев точно знал, что так будет и на этот раз. И теперь после беседы с полковником больше думал о том, откуда такие люди еще берутся, столь уверенные в своей непогрешимости и безнаказанности? Это стремление в каждом случае докопаться до первопричины, понять мотивы и связь поступков, предугадать их возможные последствия помогало ему в повседневной работе с личным составом райотдела милиции.

Функциональные обязанности заместителя начальника РОВД по политико-воспитательной работе предписывают ему совместно с партийной организацией вести политическую подготовку подчиненных, регулярно информировать их о событиях внутри страны и за рубежом, разъяснять личному составу государственное значение задач, выполняемых органами внутренних дел, пропагандировать правовые знания среди населения. Казалось бы, все просто и ясно. Но как часто жизнь дополняет этот четко очерченный круг обязанностей!

Каждый раз, обходя на разводе строй опрятных, подтянутых милиционеров, замполит думает: «Вот стоит подразделение, единый коллектив, готовый выполнить любое задание. Через несколько минут они разойдутся по постам. И каждый станет самостоятельным представителем власти, вынужденным порой в считанные секунды, при сложных обстоятельствах сам себе поставить задачу и решить ее. Предусмотреть все ситуации и дать инструкции невозможно. Там машину, остановленную на минуту, угнали, здесь обвесили покупателя и книгу жалоб не дают, еще где-то мать сынишку потеряла и мечется вся в слезах по улице… И нигде не скажешь, что ты не работник милиции. Должен понять. Должен помочь. Ты — представитель советской власти. И от работы замполита во многом зависит, сумеют ли эти очень часто совсем молодые парни быть где надо чуткими и добрыми, где надо строгими защитниками людей. Их можно приказом заставить выполнить задание, за срыв — так же приказом наказать. Воспитать приказом нельзя. Сотни выговоров и распоряжений не заменят верно сказанное слово, в нужный момент, нужным тоном сделанное замечание».

Как-то вечером в отдел доставили пожилого человека. Аллабердыев был в отпуске, в дежурной комнате оказался случайно: по пути домой зашел по привычке посмотреть, как идут дела у ребят. И сейчас, сидя в гражданском, он со стороны наблюдал, как дежурный оформлял протокол: фамилия, имя, отчество, возраст… Задержанный был в изрядно поношенном, но в чистом и опрятном костюме. Волновался, но держал себя достойно.

— Да, выпил пива пару кружек. Хулиганил же не я, а этот патлатый в джинсах, нагло лезший вперед. Я, между прочим, мог вообще не стоять в очереди, но вижу — много людей, женщины с детьми. Неудобно стало вне очереди брать. А сержант ваш хам, — дежурный вскинул голову, но майор знаком остановил его. — Да, хам. Я к нему: «Товарищ милиционер». Он мне: «Не скандаль, старик. Тебе зачем духи французские? О спасении души пора думать». Вот я и не выдержал, в чем единственно и признаю вину.

Аллабердыев взял у дежурного протокол и, представившись, пригласил мужчину к себе в кабинет. Тот оказался фронтовиком. Мог действительно взять эти злосчастные духи для внучки вне очереди. Был дважды ранен под Волховом. Давно на пенсии, но продолжает работать бондарем. «Настоящих бондарей нынче мало стало», — с грустью произнес он. Нурмамед извинился за своего сотрудника. На милицейской машине отправил старика домой. А после добрый час рылся в своих бумагах, отыскивая затерявшуюся выписку из книги маршала Г. К. Жукова. Нашел. Внимательно перечитывал слова, в свое время заставившие его самого по-иному взглянуть на многое.

Нурмамед сел за пишущую машинку и неумело, двумя пальцами перепечатал текст. Уходя поздно вечером из отдела, отдал листок дежурному с просьбой передать сержанту. И какова была его радость, когда на следующее утро очень рано сержант пришел к нему домой!

— Извините, товарищ майор. Вы не знаете адрес вчерашнего старика? Хочу извиниться перед ним.

— Наши ряды в основном пополняет молодежь, грамотная, эрудированная, с хорошей армейской закалкой, — рассказывает Нурмамед. — Не хватает только жизненного опыта, но это дело, как говорится, наживное. Вот мой девиз работы с новичками. Смотрите, как верно подмечено.

Замполит показывает очередную выписку, которых у него, кстати, целая уйма. На листке — выдержка из романа Юрия Стрехнина «Завещаю тебе», в которой начальник политотдела говорит о работе с молодыми:

— Очень важен также личный пример, — продолжает Аллабердыев. — Каждый сотрудник милиции, вступая в должность, дал присягу добросовестно выполнять все возложенные на него обязанности, не щадя сил, а в случае необходимости, и самой жизни. Ты воспитываешь в человеке мужество и самоотверженность. А верит ли он тебе, если ты говоришь о смелости и доблести, сидя за кабинетным столом? Мне, как замполиту, не обязательно лично участвовать во многих операциях. Но чтобы воспитывать человека, надо прекрасно знать его характер, наклонности и способности. Изучить их можно только в деле. Опасные ситуации, словно прожектор, высвечивают всего человека. Один герой-героем, а в критическую минуту стушевался, забыл все, чему учили. Другой же был тихоня-тихоней, но в опасный момент преобразился, действовал храбро и четко.

В личном деле майора милиции Аллабердыева немало записей, начинающихся со слов:

Вот один из случаев.

Замполит, как всегда, присутствовал при вечернем разводе, затем еще несколько часов работал в своем кабинете. Был уже поздний вечер, когда он, уходя домой, заглянул в дежурную часть. Сотрудники пожелали ему спокойной ночи. И только на следующий день из приказа по областному управлению милиции многие узнали, что эта ночь была для майора Аллабердыева не совсем спокойной.

К двум часам ночи Нурмамед поехал в аэропорт проводить улетавшего в Москву друга. Возвращался оттуда на такси. Сидел рядом с водителем. Теплая майская ночь кутала притихшие улицы и дома Ашхабада. На очередном перекрестке их машина одна остановилась у запрещающего глаза светофора. Ночами светофоры, как правило, благосклонны к водителям: красный сигнал на них горит гораздо меньше, чем днем. Но сейчас уставшему от напряженного дня и бессонной ночи Нурмамеду казалось, что они стоят целую вечность. Веки сами собой смыкались. Вдруг перед самым носом готовой тронуться машины дорогу торопливо пересек мужчина. Таксист чертыхнулся. Нурмамед подумал было: «С ночной смены, видать, идет. Домой спешит». Но в следующий миг в мозгу словно током ударило. Заворачивая за угол, прохожий мельком обернулся, но и этого оказалось достаточно. Цепкая зрительная память майора сомнений не оставляла: в глубину жилого массива уходил особо опасный преступник, бежавший недели две назад из колонии.

Бросив коротко: «Остановите здесь!» — Нурмамед выскочил из машины. Подбежал к телефону-автомату. Но в нем вместо трубки, как проклятье чьим-то недобрым рукам, висели два оборванных провода. Что делать? Уйдет ведь… Майор метнулся снова к машине.

— Вы не дружинник? Я из милиции. Сообщите немедленно в ближайший пункт: обнаружен разыскиваемый в городе рецидивист. Запомните место.

В глубине квартала было темно. Мерцающий свет фонарей на проспекте не доходил сюда. И Нурмамед не сразу заметил удалявшуюся фигуру. Бандит замедлил шаги, внимательно осматривался. Он явно не мог найти то ли дом, то ли квартиру. Вдруг он остановился, постоял секунду и решительно повернул обратно. Матерый преступник и майор милиции в гражданской одежде шли теперь навстречу друг другу. Из ориентировки Аллабердыев знал, что противник вооружен и при первой же опасности готов открыть огонь. Позже, скупо рассказывая об этом случае, он заметил.

— Боялся? Да как сказать… Волков бояться — в лес не ходить. Вы знаете, милиция — это не ежечасные погони и перестрелки, но иногда еще приходится браться за оружие. Каждый раз, заряжая пистолет, думаю о том, что мы не всегда можем ответить на вопрос: «Где, когда в воспитании человека была допущена ошибка, которую сейчас, возможно, придется исправлять огнем». Уверен: придет время, и мы научимся не только отвечать, но и предупреждать эти вопросы.

А в ту минуту я, честно говоря, с досадой подумал о том, что нет с собой пистолета.

Расстояние между Аллабердыевым и бандитом неумолимо сокращалось. Таксист, кажется, парень не промах. Скоро будет подмога. Не упустить его! Задержать любой ценой!

— Спичек нет, парень? — голос вроде бы не выдал волнения майора. В руках он держал сигарету.

— Я те сейчас такую спичку отвалю, в последний раз прикуришь, — от бандита несло перегаром. Короткая прическа с лысинкой. Толстые, приплюснутые уши. Мясистый нос и бульдожий подбородок. Дальнейшее произошло мгновенно. Резким приемом самбо Нурмамед сбил противника с ног и навалился на него, пытаясь выйти на болевой прием. Но тот был моложе и физически сильнее майора. Где же у него оружие? Главное — не дать выхватить его. Аллабердыев уже выдыхался в ожесточенной схватке, когда услышал топот бегущих. В следующую минуту их разняли. Двое крепких парней в милицейской форме скрутили руки бандиту. Рядом, готовый в любой миг помочь им, стоял водитель такси.

— Риск, конечно, был, — вспоминает Нурмамед. — В отдельных случаях я и сам вступаю в спор с классикой: безумству храбрых поем мы песню. Считаю правым командира, который в одном известном фильме говорит, что ему нужны не мертвые солдаты, а живые победители. Но бывают моменты, когда надо думать только о долге.

Именно это чувство, чувство долга, и воспитывает замполит Аллабердыев у своих подчиненных. О результатах его работы красноречиво говорят переходящее Красное знамя областного управления милиции, которое Советский РОВД держит уже который год, Почетный диплом МВД СССР, врученный отделу как победителю во Всесоюзном смотре-конкурсе по организации правовой пропаганды среди личного состава, другие многочисленные поощрения.

Не так давно при встрече Нурмамед сообщил:

— Старший сын Бахтияр поступил в мединститут. Сказал ему в шутку: «Изменил, значит, отцу?» А он: «Нет, папа, будем с тобой оба лекарями. Только ты лечишь общество от пороков, а я научусь избавлять людей от недугов. Но в любом случае обещаю, что работать буду не хуже тебя».

Михаил Исхизов УТВЕРЖДАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Кабинет у капитана Климашова небольшой, да и тот на двоих. Два стола, два железных сейфа, несколько стульев и одно большое окно. Здесь и работают два инспектора уголовного розыска: один — старший, другой — просто инспектор. Капитан Климашов — старший.

— Сергей Михайлович. Почему вы пошли работать именно в уголовный розыск?

— Я, можно сказать, случайно. Случайно и закономерно… Знаете, у каждого это бывает по-своему. Давно это было…

Климашов долго смотрит в окно, как будто видит там что-то из этого своего «давно». Потом вынимает из ящика стола пачку сигарет «Наша марка», не торопясь аккуратно открывает ее, длинную сигарету с фильтром зачем-то вставляет в небольшой костяной мундштук, неторопливо прикуривает.

— Давно это было, но могу рассказать, — повторяет он. Военную службу проходил я на дважды Краснознаменном Балтийском флоте. В гвардейской части. Гвардейские ленточки носил. Был механиком-электриком на торпедных катерах. Пришло время — уволили в запас. Вернулся домой, к матери в Харьковскую область. Город там есть такой, наверно, слышали, Изюм. Приехал домой, помог матери, но дома пробыл недолго, хотелось мне работать на большом заводе. И поехал я в город Краматорск Донецкой области. Поступил на Новокраматорский машиностроительный завод слесарем-инструментальщиком, это было в пятьдесят восьмом году. Неплохим слесарем я был уже на флоте. На торпедных катерах надо, знаете, все уметь, особенно механику. Так что скоро получил пятый разряд. Выбрали меня заместителем секретаря комсомольской организации цеха. Цех у нас там был большой, не меньше иного завода. Играл в футбол, поступил на подготовительные курсы в техникум, вступил в дружину цеха. Дружины тогда еще только начинали создаваться. Первым, сами понимаете, всегда трудней. У нас ведь тогда не было ни навыков, ни опыта. И для хулиганов все это тоже было очень непривычно. Не милиция, а обыкновенные рабочие парни осмеливаются им указывать, задерживают, отводят в пикет. Первые рейды дружин, первые патрули нисколько не напугали «королей» танцплощадок и «атаманов» улиц. Они были удивлены и рассержены. «Как же так, Васька, мол, в одном цехе работаем, корешом всегда считался, а теперь патрулирует, своих хватает… Продал, такой-сякой!..»

Да… Они тогда были абсолютно уверены, что все это временно. Побить дружинников разок, другой — и перестанут они лезть не в свое дело. И били. Но мы тоже были упрямые. И потом у нас еще была идея. Понимаете, когда нас впервые собрали и сказали, что мы, комсомольцы, должны поставить на место хулиганов, пьяниц и дебоширов, что это позор, когда хулиганы командуют на улице, а молодежь стоит в стороне, для нас это прозвучало как дело первостепенной важности, как возможность проявить свою твердость, свое мужество, как наш долг, наконец!

По вечерам мы дежурили в пикете. Не каждый день, конечно. Дружина нашего цеха дежурила один раз в неделю, по субботам. Только тогда еще была шестидневная рабочая неделя, и по субботам мы работали… Бежишь, бывало, в субботу побыстрей домой, умоешься, переоденешься, причем надеваешь, как говорится, выходную форму, и опять бегом в пикет… А в пикете собирается вся наша группа: парни, девчата, лейтенант милиции и с ним два сержанта и, конечно же, парторг нашего цеха Хромченко — невысокий такой, худощавый. Руки и лицо у него в шрамах — это он в танке горел. Он во время войны замполитом в танковой бригаде был. Сколько уж лет прошло, а запомнились мне эти вечера на всю жизнь. Понимаете, там какая-то особая атмосфера создавалась, я бы сказал, торжественная и в то же время напряженная… Как перед боем, наверное. А комиссар — это мы парторга называли комиссаром — рассказывал нам о танковых атаках, прорывах, о фронтовой службе, в которой, как он любил говорить, — вся сила солдата. Мы ходили на танцы, выводили оттуда подвыпивших, нарушавших порядок, патрулировали по улицам. Иногда нам доставалось. Но и мы давали сдачи. Так что постепенно отношения, так сказать, налаживались, хотя синяков на этой почве появилось немало, да и удары ножом иногда тоже бывали.

Ходил я тогда еще в морской форме, и сам потанцевать был не прочь. И лет мне было тогда немногим больше двадцати. Во время одного из дежурств на танцплощадке познакомился с девушкой хорошей. Нина ее звали. Студентка. Дружили мы. Вместе на танцы ходили, в кино, по городу гуляли. Однажды в субботу проводил я Нину домой. Постояли у подъезда. Хотел я подняться с ней до самой квартиры, она на третьем этаже жила. Но она не разрешила. «Сама, — говорит, — добегу, не надо меня больше провожать».

Не надо так не надо, попрощались, пошел домой. Общежитие наше далековато было, так что добрался туда только часов в двенадцать. Товарищи уже спали. Я тоже лег спать. А в полвторого приехала за мной оперативная машина из милиции. Вахтер мне потом рассказывал: входят два милиционера и спрашивают, в какой комнате Климашов живет. Он им говорит, что напрасно они на меня плохое думают, а они: «Не твое, отец, дело. Ты лучше скажи, когда он домой пришел, спокойным был или возбужденным, трезвым или пьяным?» Он опять о том, что я хороший… А они: «Сами знаем, что хороший, но нужен он нам сейчас очень, и побыстрей, так что показывай, где живет». Разбудили они меня. С одним я был немного знаком, в райотделе он нас, дружинников, несколько раз инструктировал. Спрашиваю, в чем дело. «Некогда, — говорит, — одевайся быстро, поедем, по дороге поговорим». Надо так надо, одеваюсь, но никак не пойму, в чем дело. Скорей всего, думаю, дружину срочно собирают. Наверно, какое-нибудь опасное преступление произошло и наша помощь нужна. Поехали. В машине опять спрашиваю, в чем дело, а они почему-то разговор в другую сторону уводят: где сегодня вечером был да с кем был, когда вернулся, кого встретил, когда возвращался. Отвечаю, а сам беспокоиться начинаю. Зачем они мне допрос устраивают? Я уже в то время разбирался, когда просто разговор, а когда под видом разговора допрос настоящий идет. Машина остановилась. Попросили меня выйти. Смотрю: больница. Ничего не понимаю. Если дружинников собирают, привезли бы в отделение, если на меня что-то плохое подумали, тоже в отделение привезли бы. А здесь — больница. Идем в больницу. Подошел оперативник к дежурному, тот нас, видимо, уже ждал, потому что сразу протянул халаты. Накинули мы эти халаты и идем за дежурным. Вводит он нас в палату, гляжу: Нина лежит. Лицо бледное, белое, как полотно, смотреть страшно. Все это так неожиданно было, что слова вымолвить не мог. Стою, смотрю на нее и с места сойти не могу. «Два ножевых ранения в спину», — говорит оперативник.

И эти слова как-будто разбудили меня. Медленно подошел к постели, опустился на колени. «Как же это так? — спрашиваю. — Кто тебя?..» Она только и сказала: «Те, что тебя встречали…» — и сознание потеряла. Ну, врач нас тут быстренько из палаты вытолкнул. И сразу же меня оперативники трясти начали: о ком это она, откуда ты их знаешь, где живут?.. Тон у них сразу изменился, и тут только я понял, что это же они на меня думали, что я мог Нину ножом ударить. Но я даже нисколько тогда не обиделся. Только злость меня охватила страшная. «Знаю, — говорю, — где живут, поехали».

И помчала нас машина по ночному городу. Едем, молчим. Я просто говорить не могу, а они это видят, тоже молчат. Откуда я знал этого, который ножом? Мы с ним еще весной познакомились, в мае это, кажется, было. Я тогда тоже Нину домой проводил и шел к себе в общежитие. Только от ее дома отошел, догоняют меня двое. Один плотный, среднего роста, лет двадцати, другой — поменьше, щуплый. Догоняют они меня и одновременно подходят с двух сторон, так что я оказываюсь между ними. Тот, который поменьше, сквозь зубы цедит: «Послушай, матрос, ты, наверно, с ножом ходишь?» И сразу оба ко мне в карманы полезли, один с одной стороны, второй — с другой. Не понимаю, чего они ко мне пристали. Я ведь парнем крепким был и довольно легко с ними двумя мог бы справиться. Очевидно, думали, что я испугаюсь. Но я тогда испугался не особенно. Вырвался, ударил того, который побольше. Второго не успел. Убежали они. Вперед по улице побежали. Я гнаться за ними не стал, но теперь уже иду осторожно, по сторонам посматриваю. Кто знает, могут они меня подстеречь уже не вдвоем, а, скажем, вчетвером или впятером… Квартала два прошел, слышу впереди где-то возня, вскрикнул кто-то. Подхожу ближе, присмотрелся: трое парней возле девушки стоят. Двое из них те, с которыми я встречался, третий — новенький. Прикидываю: с тремя управиться тяжело будет, но девчонку выручать надо. Побежал я к ним, а сам думаю, что завтра на работу приду с хорошим синяком под глазом. На большее, чем хороший синяк, я почему-то в то время не рассчитывал.

Увидели они меня, мои старые знакомые, сразу в сторону и бегом за угол технического училища, там как раз проходной двор был. Третий парень с девушкой остался стоять. Я, конечно, понял, в чем дело. Что же ты, говорю я ему, такой здоровый, не мог с двумя балбесами справиться! А он: «Растерялся я… А ты когда побежал, я подумал, что ты тоже из их компании». Парнем он оказался неплохим. Мы с ним потом подружились. Он тоже на флоте служил. Зовут Саша. Но здесь растерялся или, попросту говоря, струсил. А они успели у девушки часы сорвать.

Ладно… Стоим, думаем, как быть дальше. Решили в милицию не заявлять, а сами с этим делом разобраться. Знаете, такое кастовое пижонство: если два матроса решили разобраться с какими-то хулиганами, так неужели они этого не сделают без помощи милиции? Решили так: район не особенно большой, и если как следует поискать, хоть одного из них да встретим. А тогда, как говорится, и выясним отношения.

С тех пор мы с Сашей, как только у нас свободное время бывало, прогуливались непременно в этом районе. И что вы думаете, встретили. Буквально на том самом месте, где они у девчонки часы сорвали. Одного встретили, того, который побольше. Он как раз выходил из дверей технического училища, за угол которого они тогда забежали. Вышел он из дверей, идет по улице, а мы так это аккуратно к нему подходим: «Здравствуйте, мол, не забыли ли вы нас? Ведь мы с вами где-то встречались…» Он, конечно, делает вид, что не узнает и вообще не понимает, в чем дело. Берем под руки, ведем туда, где народу поменьше и популярно объясняем, какими неприятностями грозит ему вся эта история.

При таком разговоре он сориентировался довольно быстро, вспомнил все, начал прощения просить. Так обычно всегда поступает хулиган, когда встречает человека, который сильней его: бьет себя в грудь, клянется, что это случайно, что он не знал, какой ты хороший парень. Противная вообще картина… Короче, пообещал он через неделю возместить стоимость часов. Они эти часы уже продали и деньги пропили. Мы проводили его до общежития, посмотрели, где он живет. Через неделю, как и было условлено, принесли они с напарником деньги, стоимость часов. Предупредили мы их на прощание: если когда-нибудь увидим за подобным занятием, плохо будет. На том и кончилась эта история. И все же пришлось мне с ними встретиться еще один раз. Были мы с Ниной на танцплощадке. Вдруг она показывает мне издали одного парня и говорит, что тот постоянно пристает к ней. Смотрю — тот самый. Говорю Нине, что знаю его. И коротко рассказываю эту историю. Потом подошел к парню, предупредил, чтобы он Нину не трогал. Он залебезил. Не знал, мол, что она с тобой, и тому подобное. Короче, обещал близко не подходить… Так вот, я сразу про них вспомнил. Кто-то из них ножом ударил. Не было у нас с Ниной других общих знакомых из таких вот. И поехали мы на этой оперативной машине прямо в общежитие, где жила эта пара. Стучим в дверь. Не открывают. Стучим крепче, настойчивей. Все равно не открывают. Я, по правде сказать, уже начинаю сомневаться. Может быть, они здесь уже и не живут. Тут выходит сосед. Спрашиваем, дома ли парни. Говорит, что дома. А они все не открывают. Тогда сосед говорит, что его ключ подходит и к этой комнате. Взяли ключ. Вошли. Зажгли свет. Спят оба, ни один не шелохнулся. Возле одного пиджак на стуле, весь в крови. На тумбочке нож. Тоже в крови. Одним словом, бросился я на этого старшего, и стал его бить, еле меня оперативники от него оторвали. А второй все спит, ничего не слышит. Пьяными оба были. Забрали мы их, привезли в райотдел. Они не запирались, сразу во всем признались…

Климашов тянется за сигаретой, осторожно разминает ее крепкими большими пальцами. А глаза у него прищуриваются и становятся злыми. Холодными и злыми. Он зажигает спичку и несколько мгновений смотрит на огонек, как бы размышляя: прикуривать или не прикуривать. Потом неторопливо прикуривает.

— А девушка та, Нина, ночью умерла.

И он опять молчит несколько минут. Потому что после такой фразы ни один человек не сможет так просто продолжить разговор. Надо на какое-то время остановиться, чтобы увидеть человека, о котором только что говорил. Увидеть его живым и этим отдать ему дань уважения… Мне показалось, что капитан, видит в эти минуты не только девушку, но и людей, которые убили ее. Они тоже запомнились ему на всю жизнь…

— Так вот все это и произошло, — продолжил капитан свой рассказ. — А через два дня, это после того как ее похоронили, пошел я в комитет комсомола и попросил направление, комсомольскую путевку на работу в милицию.

Дали мне направление. Пришел в горотдел. Начальник отдела кадров, пожилой, усатый человек, долго со мной разговаривал. Суть разговора сводилась к тому, что зачислить они меня могут. Но больше всего милиции нужны сейчас люди с высшим образованием. И если я хочу по-настоящему приносить пользу своей работой, если я хочу по-настоящему бороться с преступностью, а он не сомневается в этом моем желании, то надо мне учиться, и лучше всего поступить в юридический институт. Короче говоря, убедил он меня. Мы тут же взяли справочник и остановились почему-то на Саратовском юридическом институте. Там, в Краматорске, прошел комиссию и поехал в Саратов. А в дороге совершенно случайно разговорился я со старшим лейтенантом милиции, который ехал со мной в одном вагоне. Может быть, это и не случайно было, ведь ехал я учиться на работника милиции, и каждый человек в милицейской форме был мне близок. У него я и остановился в Саратове. Когда оказалось, что в юридический я уже опоздал, он посоветовал мне сходить в управление, попросить, чтобы направили на учебу в школу милиции.

Пошел. И здесь тоже начальник отдела кадров, майор, часа четыре со мной разговаривал. Мне что-то не приходилось людей более заботливых и отзывчивых встречать, чем работники отдела кадров в милиции. Выбирали мы с ним, выбирали и решили, что лучше всего подходит Саратовская школа милиции. И был я шестьсот пятьдесят первым, а принимали тогда всего человек двести. Взяли документы и велели ехать домой, ждать вызова.

Поехал я на завод. Уволился. Потом к матери. Мать сказала: «Смотри, сынок, тебе жить. Ведь работу выбираешь на всю жизнь. Если так решил — поступай».

Четвертого сентября получил вызов. Приехал в Саратов. Экзамены сдал нормально. Прошел дополнительную комиссию, собеседование, одним словом — зачислили. В шестьдесят первом закончил. Послали работать в райотдел. Здесь назначили участковым. Другой должности не было. Сказали мне: такая-то улица проходит так, а такая-то так. Здесь вот и здесь имеются проходные дворы. За Ивановым, Петровым и Сидоровым присматривать надо. Вот тебе месяц, ходи знакомься, спрашивай всех кого хочешь и в какое хочешь время. А потом тебя спрашивать будем. И спрашивать с тебя тоже будем. И пошел я знакомиться…

В шестьдесят шестом году перевели в уголовный розыск. Вот так это получилось у меня…

Олег Тагунов ТАКАЯ РАБОТА

«Ну, вот и опять пересеклись наши стежки-дорожки», — подумал Загребельный, перечитывая телеграмму. Что же, начатое дело все-таки надо доводить до конца.

Сложная сеть розыска, раскинутая по всей территории миллионного города, пока еще не приносила ожидаемого «улова», а дни шли. Однако Анатолий почему-то был уверен, что Хмелинин не минует Донецка. И он не ошибся. Хотя до этой встречи их отделяли еще три долгих томительных недели.

«Час от часу не легче», — недоумевал инспектор, разминая сигарету.

Только что закончившаяся оперативка, казалось, добавила тумана в дело, о ходе которого руководство постоянно требовало доклада.

…Рано утром инспектор по особо важным делам капитан Владимиров, будучи в одном из районов города, разговорился с работниками ГАИ. При этом капитан упомянул фамилию Хмелинина, который, судя по всему, «загостился» в Одессе. И тут неожиданно один из автоинспекторов сообщил, что сегодня на дороге были встречены белые «Жигули» с одесским номером, в которых находились четверо молодых парней. На требование остановиться машина проскочила на большой скорости в направлении шахты «Заперевальная». Преследование лихачей закончилось неудачей.

Доложивший об утреннем происшествии Владимиров счел его подозрительным, а вскользь брошенная капитаном фраза, что в этой машине, мол, вполне мог оказаться разыскиваемый Хмелинин, теперь не выходила у Анатолия из головы.

Еще более неожиданным оказался ответ на вопрос, посланный Загребельным в Одессу. В телефонограмме, присланной незамедлительно, сообщалось, что указанные номера принадлежат не белым «Жигулям», а «Москвичу-412» зеленого цвета, угнанному в одном из районов области.

Через два дня, под вечер, к Загребельному поступило сообщение, что интересующую его машину видели в центре Донецка на стоянке возле ресторана «Уголек».

…До одиннадцати было еще довольно далеко, но зал оказался полон лишь наполовину. В дальнем углу сидели официантки, лениво переговариваясь в ожидании уже близкого конца смены. Но Анатолий направился не к ним, а к метрдотелю, одиноко сидевшему за отдельным столиком.

Загребельный представился, получил в свое распоряжение служебный кабинет и попросил разрешения переговорить по очереди с каждой официанткой. Впрочем, опрашивать всех, к счастью, не пришлось. Вошедшая второй невысокая черноволосая девушка сразу же вспомнила, как несколько часов назад обслуживала одесситов.

— Вы уверены, что не ошиблись?

— Так они же сами сказали. Я еще только подошла к столику, а они мне сразу говорят, что, мол, обслужи нас побыстрей да повкусней, мы не жадные, не бедные, а только очень торопимся, приехали из Одессы и ехать еще далеко. Так что понравишься, в обиде не оставим. Денег у нас много.

Утром на оперативном совещании у заместителя начальника УВД Валентина Петровича Косичкина было принято решение о блокировании всех выездов из города. Учитывая, что из Донецка ведут две главные трассы — одна выходит на юг, к Жданову, и затем вдоль моря в сторону Таганрога и Ростова, а другая — на север, к Харьковской области, — всю территорию города условно разбили на районы, поручив их контроль двум группам. Руководство первой, отвечающей за юг, поручили майору Анатолию Ольховскому, вторую — северную, возглавил Загребельный… В распоряжение каждой группы поступило несколько машин, оснащенных радиосвязью. Одновременно всем постам ГАИ и нарядам передвижных милицейских групп, несущим дежурство по городу, было приказано в случае появления автомашины «Жигули» под указанными номерами немедленно сообщить об этом на центральный пульт связи УВД. Здесь неотлучно находился взявший на себя общее руководство операцией подполковник Косичкин.

Зная характер Загребельного еще по совместной работе в Ворошиловском райотделе милиции Донецка, Косичкин, когда утреннее совещание закончилось и сотрудники покидали кабинет, подозвал Анатолия:

— Ты там смотри без самодеятельности. Не исключено, группа Хмелинина может оказать вооруженное сопротивление. Повторяю, без фокусов там! Обо всем докладывать мне лично и незамедлительно.

Но докладывать Косичкину было пока не о чем. Молчал с дороги и Ольховский. Не поступало ничего, кроме запросов, с центрального пульта.

…Они крутились по улицам уже несколько часов. День был в разгаре. Погожий солнечный день, на которые так щедра здесь поздняя весна. Глядя на шумные потоки горожан, льющиеся по обеим сторонам дороги, и успевая привычно, боковым зрением засекать номера идущих навстречу и обгоняющих автомашин, Анатолий вспомнил, что сегодня суббота.

«Вот и Хмелинин, наверное, где-нибудь в укромном месте сидит и отдыхает, — с тоской подумал он. — Сдались ему эти прогулки на «Жигулях».

И тут заговорила включенная рация:

— «Сокол-11», «Сокол-11», прошу связи. Прием!

Анатолий резко подхватил микрофон, включил тумблер:

— Я «Сокол-11», слушаю вас. Прием!

Центральный пост сообщал, что машина, объявленная в розыске, замечена в районе 2-й городской больницы, далее она свернула с площади Павших коммунаров и сейчас движется в сторону проспекта Дзержинского. Загребельному было тут же приказано выехать навстречу «Жигулям», обнаружить их и взять под наблюдение.

Водитель взял скорость. Теперь их внимание было приковано к встречному потоку транспорта. Его слишком много, ведь суббота! Впереди показалось трамвайное кольцо. Неуклюже, широко забирая вбок задом, разворачивался вагон, и в узкой горловине перекрестка машины замедлили бег. Это было как нельзя кстати. Прижавшись к обочине, «Волга» Загребельного, не обращая внимания на сердитые сигналы задних автомобилей, пропускала встречные легковушки. Вот он, белый «жигуленок»!

Анатолий вызвал на связь Косичкина, доложил:

— Указанная машина движется в направлении Дворца спорта «Дружба». Следуем за ней. Какие будут указания?

Косичкин приказал сопровождать «Жигули», чтобы захватить при первой возможности.

Преследование продолжалось. Загребельный предупредил по рации две другие машины группы, чтобы они подтянулись к Дворцу.

В «Дружбе» начинался дневной концерт. Выступал один из модных ансамблей, и толпа на площади, на ступеньках огромного здания, у стоящих в стороне касс все прибывала. Брать здесь, на виду у тысяч людей, Хмелинина с дружками было трудно, без шума не обойтись. Да и рискованно, если вспомнить утреннее напутствие Косичкина. Больше того, «одесситы» могут попросту разбежаться, пропасть, раствориться в людской круговерти.

Об этом лихорадочно думал Анатолий, наблюдая, как лихо разворачивается «жигуленок» на пятачке возле бокового входа в здание Дворца. К машине, где находился Хмелинин, подкатил желтый «жигуль». Из него вышел рослый парень и направился к белому автомобилю. Хмелинин открыл дверцу, но выходить не стал. Здоровяк о чем-то быстро переговорил с Хмелининым и направился обратно.

Обе машины резко взяли с места и двинулись в обратном направлении — к площади Павших коммунаров: впереди белая, чуть поотстав, желтая. Загребельный вел машины на двести — двести пятьдесят метров сзади. Сокращать дистанцию было рискованно: погоню могли заметить.

Внезапно желтый «жигуленок» с визгом тормознул и нырнул в какой-то переулок. Водитель встревоженно обернулся к Загребельному, но тот махнул рукой вперед, обронив:

— Эта, донецкая, никуда не денется. Для нас сейчас главное — Хмелинин.

Данные о незнакомой машине Анатолий уже передал несколько минут назад на центральный пульт связи УВД, а там, он знал, уже идет выяснение личности владельца через картотеку ГАИ.

И еще он знал, теперь уже был уверен, что преследуемые их заметили. Подтянутые по рации машины группы Загребельного следовали буквально по пятам, и этот строй бросался в глаза. За окном тонко посвистывало. Они сейчас шли на большой скорости, «Жигули» впереди все прибавляли ход, и прохожим, наверное, эта бешеная гонка казалась странной, многие останавливались и провожали взглядами проносящиеся одна за другой машины.

Он сразу понял, что влип. Еще там, у «Дружбы», что-то удержало его в машине. Какое-то внутреннее чувство опасности заставило быть начеку.

Там, в Одессе, вырвавшись на свободу, он уже было успокоился и решил, что все обойдется. Ковры, хрусталь, другие вещи, взятые на профессорской квартире, адрес которой подсказали «друзья», ждали его в надежном месте. Раздобыли и транспорт. Причем работали не грубо, а по его, хмелининской системе. Не зря же он работал в автомагазине! Хорошо сработанные водительские документы, казалось, гарантировали вполне безопасную дорогу на Кавказ. И дернул же его черт задержаться в Донецке. Ведь все барахло можно было сбыть уже там, на побережье. Охотники бы нашлись.

Он опять оглянулся назад, на растянувшуюся колонну легковых автомашин. Зло усмехнулся. Целый эскорт! А парнишки, похоже, плохого не чуют, безмятежные, как дети. Он нажал на акселератор, еще увеличивая скорость.

Анатолий не любил, когда его знакомые, расспрашивая о работе, просили рассказать что-нибудь про головокружительные погони, засады, стрельбу. Большинство друзей твердо верили, что без всякого этого не проходит и недели милицейских будней, а когда Анатолий пытался переубедить, что это далеко не так, собеседники понимающе кивали головами, молча соглашались, что профессиональный долг заставляет его держать профессиональные тайны при себе. В таких случаях он сдавался, понимая, что спорить тут бесполезно.

Машина резко затормозила. Впереди, на железнодорожном переезде, ведущем к металлургическому заводу, закрыли шлагбаум. Обеспокоенно всмотревшись в шеренгу автомашин, выстроившихся перед неторопливо пыхтящим маневровым дизелем, Анатолий еще раз усмехнулся, на этот раз облегченно: дорогу «Жигулям» через переезд перекрыл тяжелый «Зил-130».

Загребельный доложил ситуацию Косичкину, взволнованно добавив, что лучшей возможности для задержания может не оказаться.

— Добро, — прогудел голос подполковника. — Действуйте!

Анатолий отдал распоряжение сотрудникам задних машин, а сам приказал вырваться из правого ряда в свободный левый, поравняться с «Жигулями» Хмелинина, и прижать их к обочине. Таким же маневром вторая милицейская «Волга» приткнулась к «Жигулям» вплотную сзади.

Загребельный первым выскочил из машины и уже на бегу увидел, как сидящие в «Жигулях» защелкали задвижками дверец, запираясь изнутри. В это время начал подниматься автоматический шлагбаум, и грузовик, натужно заурчав, тронулся к переезду, за ним — «Жигули».

«Уйдет! — едва отскочив в сторону, с отчаянием подумал Загребельный. — Ведь уйдет же!»

Времени на размышления не оставалось. Он бросился вперед, обегая движущиеся машины. Мелькнули испуганно-злые лица в «Жигулях». Грузовик, первым переваливший через железнодорожное полотно, уходил, набирая скорость. Инспектор вскочил на его подножку, метнулся на капот, оказавшись прямо перед смотровым стеклом, и закрыл его собой. Водитель «ЗИЛа», увидев человека, всем телом прильнувшего к стеклу, от неожиданности крутнул баранку, грузовик резко вильнул в сторону, одновременно тормозя, и на переезде сразу же образовалась пробка.

Все это произошло за несколько секунд, но их оказалось достаточно, чтобы оперативники окружили «Жигули» с преступниками.

— Выходи! Всем из машины!

Задержанных рассаживали по машинам.

Подполковник Косичкин, которому Загребельный доложил о завершении операции, не скрывал удовлетворения.

— Молодцы! Возвращайтесь в хозяйство!..

…На другой день, в воскресенье утром, жена спросила:

— Ты опять на работу?

— Нет, Галка. Сегодня нет. Сейчас завтракаем, берем Наташку — и в город. Будем гулять целый день!

— А разве сегодня праздник?

— Да, праздник! Сегодня у меня одним делом стало меньше…

Анатолий Безуглов Я — ИЗ УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА

О том, что доярка Галина Федоровна Чарухина завтра, во вторник, едет в город, на селе знали почти все. Может быть, потому, что покидала она свой колхоз редко. Очень редко. Последний раз — лет пять назад. Не любила Чарухина городской суеты и очередей. Но на этот раз без них не обойтись: через неделю — свадьба. Выходила замуж Оленька — ее любимая внучка. Вот и захотелось Галине Федоровне поехать в город и купить свадебных подарков — получше да подороже. Правда, кое-кто из соседей советовал бабушке не морочить себе голову, а сделать подарок деньгами — мол, сейчас это модно. Но Галина Федоровна про такую моду и слушать не хотела — некрасивая это мода, да и памяти никакой не останется. Другое дело — золотой перстенек или столовый сервиз, да и сапожки модные, что с блестящими цепочками, Оле давно хотелось поносить.

Узнав о предстоящей поездке Чарухиной, к ней стали подходить товарки по ферме, соседки, а то и просто знакомые. Одна просила гостинец передать сыну-студенту, другая — вручить письмо самому главному в облисполкоме, а третьи дали деньги на покупки. Чтобы не сбиться, не перепутать, Галина Федоровна вечером на листочке записала — кто сколько дал денег и на что. А когда она подсчитала общую сумму — прямо ахнула. Без сотни получилось три тысячи рублей! Да своих полторы тысячи. Такой суммы Чарухина отродясь и в руках не держала. Оттого, наверное, ей даже страшновато стало — не потерять бы в дороге. А ночью, когда долго не могла уснуть, пришла мысль — вернуть деньги от греха подальше, но тут же вскоре она решила этого не делать, ибо знала, что люди понять ее не поймут, а уж обидятся наверняка.

Утром Чарухина встала рано — как вставала всю жизнь, до коров. А может быть, даже чуток раньше, хотя собраться ей было всего ничего. Она еще с вечера все приготовила. Свои полторы тысячи она завернула в косынку и перевязала крест-накрест шпагатом. А для чужих денег она достала кошелек мужа, умершего лет десять назад от ран, что получил на войне. Кошелек был почти новенький и, как показалось Галине Федоровне, удобный для данного случая. В нем было шесть отделений — как раз по отделению для каждой пачки денег, что дали ей на покупки… Словно предчувствуя беду, она тяжело вздохнула и все деньги сложила в новую коричневую сумку с молнией, что подарил ей в прошлом году колхоз к Восьмому марта. Сверху положила платок, а потом газету. Так, на всякий случай…

Перед тем, как отправиться на автобусную остановку, Галина Федоровна еще раз проверила содержимое коричневой сумки — все на месте. Надела плащ. По старому обычаю, перед дорогой с полминуты посидела на табуретке, а потом встала, заперла на замок дверь и пошла.

Автобус пришел без опоздания. Устроившись на свободное место, Галина Федоровна бросила взгляд на свое подворье — не забыла ли что-нибудь сделать по дому? Как будто нет… Автобус тронулся…

Шесть часов пути, почти триста километров дороги, прежде Чарухиной казались долгими и утомительными, а на этот раз время прошло как-то незаметно. Может быть, потому, что в автобусе ехали студенты — по всему видно, возвращались из какой-то дальней деревни. Стройотрядовцы. Народ веселый. С гитарой. Песни, смешные истории, шутки никому не давали скучать. Да и шофер удачный — ни одной задержки в пути. Короче, ровно в два часа дня кондуктор объявила: «Конечная! Приехали!».

Тут же, на автобусной станции, была и столовая. Чарухина быстренько перекусила и, не теряя времени, направилась к центральному универмагу. Но, не доходя метров сто, на другой стороне улицы она увидела магазин «Радио» и вспомнила о наказе самой молодой доярки Зои Крутских, что просила ее купить во что бы то ни стало магнитофон. Да и дала на это четыреста рублей. Перешла улицу, зашла в магазин и уже в дверях услышала музыку, какую часто у них в клубе играют. «Значит, есть магнитофон», — подумала Чарухина. И не ошиблась. Правда, пришлось постоять в очереди минут сорок. Но зато на душе было приятно: во-первых, уважила приветливой и работящей Зойке, а, во-вторых, для начала ее торговых операций было совсем не плохо. Если все так быстро пойдет, — смотришь, она к вечеру скупится, переночует у племянницы, а завтра прямо с утра поедет домой — нечего зря время тратить, на ферме людей и так не хватает. Еле удалось отпроситься на три дня. А если она вернется через два — вот уж бригадир обрадуется…

В хорошем настроении Галина Федоровна вошла в большой, но всегда тесный, многолюдный и шумный центральный универмаг. Прямо перед ней большими буквами было написано «Женская обувь». У прилавка стояли всего человек пять-шесть, не больше, следовательно, ничего дефицитного. А сапоги с блестящими цепочками пользовались явно повышенным спросом, и если бы они появились в магазине, то наверняка бы выстроилась длинная-предлинная очередь-змея. А раз ее нет, значит… Но чтобы совесть была чиста, Чарухина подошла к молоденькой продавщице и спросила насчет сапог с цепочками… Та в ответ засмеялась:

— Да ты что, бабуся, с луны свалилась?

— Причем тут луна? — обиделась Галина Федоровна. — Из «Сосновки» я. Слыхала?

— «Березовку» знаю, а вот «Сосновку» — не имею чести.

В это время в разговор вмешалась полная женщина — покупательница, что стояла у прилавка и рассматривала домашние тапочки с меховой отделкой:

— Простите, гражданка, обратилась покупательница к Чарухиной, — если я не ошиблась, вы из «Сосновки»?

— А откуда же мне быть? — удивилась Галина Федоровна. — Только сегодня оттудова. Вот приехала внучке на свадьбу гостинцев купить…

— Извините, — перебила полная женщина, — у вас председателем колхоза Николай Васильевич… Николай Васильевич… — женщина, потирая лоб, стала вспоминать фамилию, но та никак не приходила на память.

— Верно, Николай Васильевич…

— Головко! — вспомнила женщина. — Он?

— Он. А вы откудова его знаете? Или из наших мест будете? — в свою очередь поинтересовалась Чарухина.

— У меня племяшка второй год у вас в колхозе трудится. После культпросветучилища направили туда. Да вы его наверняка знаете, он хорошо на аккордеоне играет…

— Дима Мухин? Клубом заведует?

— Точно, он, — обрадовалась полная женщина. — А я его родная тетя. Виолетта Семеновна меня зовут. Надо же, такая встреча! Даже не представляете, как я рада… — засуетилась, закудахтала Виолетта Семеновна, по всему видно, действительно довольная тем, что повстречала односельчанку своего племянника, который жил у нее, пока учился клубному делу.

Виолетта Семеновна еще раз поинтересовалась, по какому случаю приехала в город доярка, а когда услышала про сапоги и внучку, то тут же вспомнила про соседку, что живет на одной лестничной площадке, в квартире напротив, и про то, что у той соседки есть дочь-студентка, которой отец привез сверхмодные сапоги из Москвы, да они ей оказались малы. Носила в сапожную мастерскую, а там растягивать их наотрез отказались…

— Какой номер обуви у вашей внучки?

— Тридцать шестой…

— Прекрасно! — воскликнула Виолетта Семеновна, — а у соседской девчонки не то тридцать седьмой, не то тридцать восьмой… Если они не продали, я их уговорю уступить вам. Обязательно уговорю… Не будем терять время. Здесь совсем рядом, три остановки…

Чарухина не успела опомниться, как очутилась в троллейбусе вместе с Виолеттой Семеновной Загребельной. По совету Виолетты Семеновны Чарухина стала проталкиваться вперед, а сама Виолетта Семеновна достала из сумочки мелочь и направилась к кассе. Бросила деньги, а вот оторвать билетики оказалось не так-то просто: что-то где-то заело, и билетная лента не тянулась. Молодой человек, что опустил свою монету вслед за Виолеттой Семеновной, пытался отрегулировать несложный механизм, но у него ничего не получалось. Тогда за исправление взялся пассажир постарше. Зачем-то открыл крышку, потом закрыл. Потянул, и лента подалась. Он оторвал себе билет, затем той, что помогала, и лишь после этого оторвал два билетика Виолетте Семеновне. Услышав микрофонный голос водителя, Виолетта Семеновна поняла, что им пора выходить, но через переднюю площадку она уже не успеет, а если выходить через заднюю, то она не сумеет дать знать своей новой знакомой. И поэтому решила выйти на следующей остановке, а потом немного вернуться назад…

Загребельная так и поступила, потеряв на этом всего две-три минуты, не большее Зато поднявшись на лифте на пятый этаж, они не стали заходить к Виолетте Семеновне, а сразу позвонили в квартиру напротив, на дверях которой значилось «Грацианский О. О.».

К счастью, соседка оказалась дома. И сапоги — тоже. Красивые, нарядные. Югославские. Да и размер тридцать шестой!

Галина Федоровна на миг представила свою Олю в этих сапожках, и у нее закружилась голова от счастья. Вот уж внучка будет рада. Зацелует бабушку…

— Нравится? — спросила сияющая Виолетта Семеновна.

— Очень даже, — ответила Чарухина и тут же спросила у той, кому они принадлежали. — И сколько такие будут стоить?

— Сто двадцать пять рублей, — ответила несколько смущенно Грацианская Ирина Андреевна, а потом, словно оправдываясь, добавила. — Понимаете, чек не сохранился, но Олег Орестович заплатил именно такую сумму… Поверьте, мой муж ответственный работник, и мы не позволим брать лишнего… Может быть, для вас дорого…

— Что вы, что вы, — заторопилась Чарухина, боясь, что Грацианская передумает. — Это совсем не дорого для такой внучки и по такому случаю. Знаете, у нас через неделю свадьба.

— Поздравляю вас! — протянула руку Ирина Андреевна.

— Спасибо, спасибо, — ответила Галина Федоровна. — Значит, сапоги я беру. Нет ли у вас веревочки завязать коробку? — спросила она хозяйку. — А я вам сейчас деньги…

Пока Ирина Андреевна ходила за ленточкой, Галина Федоровна взяла свою сумку и поставила на журнальный столик, который находился тут же в холле, расстегнула молнию и полезла за своими деньгами, что были завернуты в ситцевом платочке… Но что за черт: платочек развязался, и шпагат не помог — значит, деньги рассыпались по сумке… Она стала искать их на ощупь рукой… Одной… Потом второй… Потом вытащила обе руки, взяла сумку за края, и, раскрыв ее вширь, поднесла к окну, хотя в комнате и без того было достаточно света, но, увы, ни одной бумажки на дне сумки не было видно… «Не могли же мои деньги оказаться в кошельке вместе с чужими…» — промелькнуло в голове Галины Федоровны, и она тут же выхватила из сумки черный кошелек. Но еще до того, как его раскрыть, она почувствовала, что он из туго набитого, толстого, упругого, стал тонким и тощим… Развернула — он был пуст… Совершенно пуст.

— Как же так? Где они? — прошептала Галина Федоровна и начала медленно опускаться на колени. Виолетта Семеновна, едва успев, подхватила падающую и растерянно спросила:

— Что случилось? Вам плохо? Сердце?

Галина Федоровна ничего не ответила. На ее лбу показались капельки пота. Пальцы рук дрожали. Задыхаясь, она жадно хватала воздух бледными губами.

— Срочно валидол, — скомандовала Виолетта Семеновна соседке, которая держала в руках какую-то веревочку и не могла понять, что происходит. А когда услышала о валидоле, бросилась в другую комнату, где хранилась аптечка, и уже через считанные секунды запихивала таблетку сквозь стиснутые желтые зубы Чарухиной…

Прошло две-три минуты, и Галина Федоровна открыла глаза, попросила воды. Сделав несколько глотков, она увидела рядом лежащий бумажник и потянулась к нему… Виолетта Семеновна предупредительно подала его хозяйке и спросила:

— Скажите, что случилось?

— Деньги, деньги пропали… — заплакала старуха.

— Деньги? Какие деньги? — решила уточнить Виолетта Семеновна.

— Вы хотите сказать, что в нашем доме исчезли ваши деньги? — насторожилась Ирина Андреевна, глядя на плачущую. — Да и как они могли пропасть?

— Не знаю как, а пропали. Все до копейки, — продолжала плакать Галина Федоровна.

— И много? — спросила Виолетта Семеновна.

— Четыре тысячи…

— Сколько? — воскликнула удивленно и испуганно Грацианская. — Тут что-то не то. Или это плод вашей фантазии, или просто…

— Я хорошо помню, я считала… Они лежали здесь, в сумке, — показала Чарухина. — А теперь там ни рубля… Куда они могли деться? Куда?

— Слушайте, — зло бросила Грацианская. — Я ничего не знаю… И знать не хочу… Или вы просто какая-то авантюристка… Хотите шантажировать нас… Не получится. Мой муж в горисполкоме работает, нас знают… И никаких сапог я не намерена вам продавать, — Ирина Андреевна потянулась за коробкой, но взять ее не успела. Виолетта Семеновна решительно отстранила руку Грацианской.

— Вот это ты уже зря… Сапоги ее, — показала она на Чарухину, — а деньги получишь сейчас. — Пойдемте ко мне, Галина Федоровна. — Она одной рукой поддерживала Чарухину, а в другой несла коробку с сапогами.

Расплатившись с Грацианской, Виолетта Семеновна долго еще сидела с Чарухиной, стараясь понять, как и где могли пропасть деньги, и, по возможности, успокоить попавшую в беду. Ни того, ни другого ей не удавалось сделать. Правда, она высказала предположение, что Галина Федоровна могла уронить деньги в радиомагазине, где покупала магнитофон, но та твердила свое: хорошо помню, что, взяв из кошелька три сотни, она его снова положила в сумку, а что касается своих денег, что были завязаны в платочек, то она их даже не вынимала…

— Значит, украли, — заключила Виолетта Семеновна. Но и с этим Галина Федоровна не могла согласиться, ибо сумка была застегнута на молнию. Это, во-первых, а во-вторых, разве жулик стал бы развязывать платочек, шпагат и вынимать деньги из кошелька? Конечно, нет. Ну а вот куда они девались, — сказать она тоже не могла.

Виолетта Семеновна на всякий случай позвонила в городской стол находок, потом в милицию по телефону 02. Дежурный выслушал, задал несколько уточняющих вопросов, а затем посоветовал потерпевшей лично зайти в дежурную часть городского управления внутренних дел. Назвал адрес. Услышав это предложение, Галина Федоровна наотрез ей отказала.

— В милицию? Не пойду. На кого заявлять? Если бы украли — другое дело. А то и в самом деле скажут — старуха с ума спятила, на людей наговаривает… Вон, слыхала, как Ирина Александровна обиделась, хотя я ей дурного слова не сказала. И в уме не держала на нее. Нет, нет, в милицию не пойду. Ты мне лучше расскажи, как отсюда к племяннице добираться надо…

Виолетта Семеновна решила, что в таком состоянии старуху оставлять одну не следует. Выйдя на улицу, она остановила такси, и они вместе поехали на квартиру, где жила племянница Галины Федоровны Надя Сачкова. Увидев тетю, Надя обрадовалась, но, взглянув на ее заплаканные глаза, почувствовала что-то неладное. Но при посторонней расспрашивать постеснялась.

Виолетта Семеновна протянула коробку с сапогами.

— Это ваши. А деньги потом. Или через племянника передадите, или вот по этому адресу почтой… Когда будут… — Виолетта Семеновна протянула ей бумажку, — там и мой телефон. Если что, звоните…

Когда дверь захлопнулась и на лестнице послышался торопливый стук каблуков, Надя обрушилась на тетю с вопросами… И Галина Федоровна рассказала непонятную ей историю, начиная со вчерашнего вечера. Вновь догадки, различные версии — благо по телевидению часто показывают разного рода детективы и многие считают, что смогли бы раскрывать криминальные истории не хуже столичных знатоков…

Именно тогда Надя высказала довольно убедительное предположение, что Виолетта Семеновна и Грацианская — просто две матерые аферистки, которые заманили деревенскую женщину в ловко расставленные сети и с помощью гипноза или другой чертовщины усыпили ее и взяли деньги… Правда, не совсем понятно, зачем Виолетта Семеновна настояла на покупке сапог для внучки Чарухиной, отдав свои деньги, и с какой целью оставила адрес и телефон? А впрочем, сказала Надя, мошенница могла это сделать просто для маскировки своих преступных замыслов…

Галине Федоровне не хотелось верить, что эта так, но доводы племянницы и вспомнившиеся рассказы о проделках городских жуликов заставляли взглянуть на случившееся совсем иначе, чем еще час назад…

Ночь была долгой и мучительной. О сне не могло быть и речи. Мысли и воспоминания набегали одни на другие.

…И зачем она, старая, поехала в город, лучше бы деньгами подарила, как советовали…

…Похоронка на сына пришла в сорок втором…

…Если бы Семен жил, она бы сейчас не работала, а жила бы на его иждивении.

…Дочка у нее ничего, а вот муж попался пьянь, хотя бы у внучки все было хорошо…

…А что она скажет Зинаиде Крохиной, которая дала ей полторы тысячи на перстень для дочки? А Клавдии Афанасьевне, что просила купить больному мужу новое пальто… Неужели не поверят? Ну, если и поверят — им от того не легче. Деньги у них не шальные, трудовые.

…Да и сама она, Чарухина, живет на пенсию, а на ферму пошла, чтобы собрать, внучку поддержать… Полторы тысячи — это почти два года работы…

…Когда дочку выдавали замуж, всего-то приданого было: одеяло да две пуховые подушки. Но то было в сорок седьмом году… А сейчас, хотелось все сделать по-людски, и надо же такому случиться.

…Неужели и в самом деле Виолетта Семеновна жульница, а про племянника все придумала?.. Но как же так? Глаза-то у нее добрые. Вон она как посмотрела на соседку, когда та хотела сапоги взять назад…

…Что же делать? Господи, помоги! Я прошу тебя, помоги вернуть мне деньги… Если не все, то хотя бы те, что дали мне… А внучка? Внучка хорошая, она поймет меня и простит… Господи, помоги…

Но чуда не произошло. Когда утром племянница позвонила, по просьбе тети, в стол находок, там сухо ответили:

— Деньги не поступали. — А потом женский голос добавил: — Не помню, чтобы такую сумму нам когда-нибудь приносили… А впрочем, звоните… — В телефонной трубке послышались частые гудки.

— Тетя Галя, — заявила решительно Надя. — Сегодня я работаю во вторую смену. Время есть. Так что сейчас позавтракаем и сразу пойдем в милицию. Все там расскажем. У меня лично большое подозрение на этих двух… Конечно, в милиции могут быть и другие версии, но если бы я была следователем, то начала бы с них…

Чарухина решила на сей раз поступить так, как советует ей племянница: она как-никак лет десять в городе живет, техникум окончила, даже в газете о ней писали… Не то что она, Чарухина, в лесу родилась, а пенькам богу молилась. Всю жизнь в колхозе то с поросятами, то с коровами… Вот если корма коровам не привезут или молоко вовремя не вывезут, она знает, куда и к кому обращаться… А тут, в городе, — попробуй разберись. Вон ей Виолетта Семеновна куда как понравилась, а племянница усомнилась в ней…

В дежурной части городского управления внутренних дел Чарухину и Надю принял подполковник милиции Митрофанов Лев Николаевич. Выслушав Галину Федоровну, подполковник недоуменно пожал плечами:

— Даже не знаю, что и посоветовать, — сказал он. — Если деньги утеряны — милиция тут ни при чем. Конечно, сочувствовать мы вам сочувствуем, а вот помочь, увы, вряд ли сумеем, мамаша. Если бы вы сказали, что у вас украли или иным преступным путем…

— А как же не преступным, если эти женщины сговорились, — вмешалась Надя, немного подумала и добавила, — может быть…

— А что, в этом резон какой-то есть. Вы, часом, не юрист? — улыбнулся подполковник.

— Нет, я мастер на текстильной фабрике да еще в дружине состою, насмотрелась на всяких…

— И то верно, — соглашался дежурный. — Надо проверить. А вам, — обратился он к Чарухиной, — придется написать заявление.

— Уже написано, еще дома, — Надя достала из сумочки бумагу и положила на стол подполковнику. — Здесь все подробно, даже адрес и телефон одной из них…

Пробежав быстро глазами заявление, дежурный пообещал сейчас же передать его товарищам из уголовного розыска, которые самым внимательным образом проверят подозрительных дамочек, и добавил, что если понадобится, они встретятся с Галиной Федоровной дополнительно.

Если бы Николай Шанин, по кличке Циркач, узнал, что уголовный розыск проверяет роль, которую сыграли Виолетта Семеновна и Ирина Андреевна в исчезновении денег, — он долго и заразительно смеялся бы над незадачливостью «тихарей», как он и другие воры величали сотрудников уголовного розыска.

Николай Шанин был абсолютно уверен, что если бы можно было ходить на рыбалку в одиночку, его бы никогда не повязали, ибо он — ас своего дела. Но вот за последние пять лет его дважды брали по вине тех, кто стоял на пропали и передавал «бабки». На этот раз, кажется, напарник попался надежный. Работает чисто. Да и внешность у него — лучше не придумаешь, ведь недаром у него кличка такая — Доцент, хотя родилась она скорее всего от его фамилии — Доценко. Не исключено, что учитывался при этом и образовательный ценз Виктора Доценко: он как никак два курса пединститута кончил, а с третьего отчислили за пьянку в общежитии. До последнего времени Виктор промышлял по раздевалкам: они его не только кормили, но и поили. Правда, не всегда в ресторане, а хотелось пожить красиво, но все не получалось. Наконец, повезло — судьба свела его с Циркачом, человеком опытным и веселым. Циркач любил девочек. И они его: знали, что Коля не обидит, меньше сотни «на гостинцы» они не уносили. Расходы на выпивку, закуску — не в счет…

Прежде чем отправиться на первую рыбалку с новым напарником, Циркач дня два водил его по сберкассам, магазинам, катал в автобусах и троллейбусах — все рассказывал, показывал… Одним словом, натаскивал.

Убедившись в способностях ученика, Шанин три дня назад предложил Доценту самостоятельно на рынке выбрать лоха — то бишь жертву, а потом в автобусе извлечь из кармана его пиджака лопатник, и сам стал на пропаль. Операция прошла успешно, но улов разочаровал Циркача. В кошельке было каких-то два червонца и пачка не нужных им документов, в том числе и паспорт. Поделив бабки поровну, — таков жесткий закон карманников, как говорил еще раньше Шанин, а все остальное, не имеющее для них интереса и представляющее ценность для «конторы», бросили в урну позади газетного киоска. Надо было обмыть крещение. Виктор предложил шефу отправиться в ближайший ресторан, обещая пригласить двух очаровательных «телочек», которые наверняка ему понравятся. Но Циркач на этот раз был огорчен легкомысленностью своего нового напарника и поэтому на полном серьезе прочитал Доценту еще одну лекцию о технике безопасности в их деле, суть которой сводилась к следующим неписаным законам: во-первых, они вдвоем должны как можно меньше появляться на глазах ментов, и не только их. И тогда, в случае завала, легче говорить: «не знаю», «не знаком», «вместе оказались случайно». Во-вторых, после улова в публичных местах не гулять, не шиковать, не привлекать к себе внимания. И, наконец, перед выходом на рыбалку — ни грамма спиртного! А назавтра им предстояло поработать серьезно — Циркач должен доказать, что два последних года, проведенных в колонии, никак не повлияли на нюх, глаза и руки аса… Конечно, Коля Циркач был абсолютно уверен в себе, но все же чуточку волновался — ведь как никак еще месяц назад его длинные чуткие пальцы «по приказу хозяина» вынуждены были шуровать топором в лесу, хотя на свободе он тяжелее кошелька ничего не поднимал этими руками… Там, в зоне, когда другие книги умные читали, он, Циркач, тренировал пальцы… А чтобы убедиться, что все «в норме», он рискнул спортивного интереса ради обчистить раз или два карманы других заключенных. Нет, нет, не ради корысти, а так, чтобы в форме быть… Для самоутверждения…

О своих небольших переживаниях Шанин, естественно, не должен был делиться с Доцентом. Перед тем, как расстаться, Циркач назначил ему место и время встречи на завтра и попросил его надеть другой пиджак, чистую рубашку, обязательно галстук и захватить с собой хозяйственную сумку. Последнюю — для маскировки. На этом они в понедельник разошлись по домам, чтобы встретиться завтра ровно в двенадцать ноль-ноль у входа в ювелирный магазин.

Когда во вторник Шанин подходил к месту делового свидания, Доцент уже был на месте. Наглаженный, свежий, представительный — все, как надо.

Зашли в магазин, но буквально через две-три минуты Циркач направился к выходу. Доцент за ним, удивляясь, как быстро тот нашел свою жертву, на воровском жаргоне — лоха. Но кто он, Доценко определить не мог. Более того, подойдя к автобусной остановке, Циркач пропустил одну машину, вторую и только на третью они сели последними, убедившись по привычке, что за ними нет хвоста.

Проехав две остановки, Циркач вышел. За ним в недоумении Доцент. И только тут Виктор узнал причину странного поведения шефа: оказывается, в ювелирном Николаю не понравился один «колхозник», который показался ему тихарем, а скорее всего и был сотрудником уголовного розыска. Чтобы разойтись с ним, Циркач и проделал заячью петлю.

Теперь они решили заглянуть в радиомагазин. Вначале подошли к отделу, где продают батарейки для приемников. Узнав, что «Элемент-373» стоит 17 копеек, Циркач направился к кассе и пристроился за пожилой женщиной с коричневой сумкой в руках…

Получив свою батарейку, Циркач положил ее в карман и теперь уже не спускал глаз с этой женщины. Но держался от нее на расстоянии, стараясь не попадаться ей на глаза. Чарухина — в универмаг, Циркач — за ней, она — в обувной отдел, они — рядом… А когда Галина Федоровна на выход пошла не одна, а вместе с полной женщиной, — Циркач от злости стал про себя матом ругаться. Положение осложнялось. Надо было решать — пасти ее дальше или бросать. Циркач решил не отступать — уж больно заманчивой была коричневая сумка.

Женщины — в троллейбус, воры — за ними. Когда одна из них, та, что с сумкой, стала проталкиваться вперед, а другая задержалась возле кассы, Циркач понял, что теперь «дело в шляпе», а точнее — в технике, которой он владел безукоризненно… На следующей остановке воры вышли и тут же сели в такси, приказав шоферу везти их за город на садовый участок, где стоял домик матери Шанина, от которого у сына были ключи.

Доцент на ощупь чувствовал, что сегодня куш достался им приличный, не то, что вчера, но, несмотря на это, оказавшаяся при подсчете сумма явно превосходила даже его ожидания. Четыре тысячи сто десять рублей. По две с лишним тысячи каждому. При этом Доцент не понял, то ли в шутку, то ли всерьез Циркач проверил — не припрятал ли напарник сотню-другую. Но кроме вчерашней десятки, в карманах Доценко ничего не было. Но обнаруженный червонец, лежавший от вчерашней «рыбалки», дал повод прочитать своему новому другу очередную нотацию о том, что свежий улов не рекомендуется носить в карманах: а вдруг лох переписал номера дензнаков, запомнил купюры и тому подобное. Если нужны деньги на расходы, надо брать из резерва, а эти — свеженькие пусть подождут в укромном месте своего дня или, в крайнем случае, «переплавить» их на другие купюры…

— Да, конечно, шеф, — сиял от радости Доцент, все еще не веря такой быстрой и легкой удаче. — Понимаю. Точно, — соглашался со всем Доценко.

Следуя строго законам конспирации, Циркач взял у Доцента хозяйственную сумку, насыпал из ведра в нее яблок и вернул сумку обратно:

— А теперь езжай на хату, вези гостинцы на этой же «тачке» — кивнул он на ожидавшую машину с шашечками на боках. — Сегодня можешь повеселиться от души с обещанными «телочками». Завтра тоже. А потом сутки на отдых. И не вздумай в этот день пить. А в пятницу сгоняем по маршруту. Поработаем с недельку хорошенько, а потом рванем на море. Покупаемся, позагораем, как все порядочные люди… — похлопал по плечу своего счастливого напарника Циркач. У него было прекрасное настроение. Он понимал, что его авторитет в глазах Доцента теперь был недосягаемо высок. Ходки к хозяину — ходками, а свое дело он знает туго. Не зря Циркачом прозвали…

Когда такси скрылось за поворотом, Шанин поднял руку, остановил черную «Волгу» и, сунув шоферу четвертной, попросил его отвезти в район новостроек, где жила Зинка Рудановская с маленькой Шурочкой-дочкой. Познакомился он с Зинкой две недели назад, в баре. В тот же вечер она пригласила его к себе домой. Шурочка в то время находилась в детском саду — она там на шестидневке. Но потом, в воскресенье, он увидел эту славную девочку, ходил с ней в кино и даже купил ей эскимо на палочке, за что Шурочка поцеловала его в щеку и спросила:

— А можно я вас буду называть папа Коля?

Тут не сразу и ответишь белокурой девочке, которой так хотелось иметь папу… А она продолжала:

— И вы теперь будете приходить за мной в «Колобок». Правда?

— Буду, конечно, буду, — ответил Шанин и взял девочку на руки. Глядя на нее, он почувствовал, как где-то там, в глубине души, что-то вздрогнуло, защемило. И он впервые в жизни подумал о семье, своих детях… «А что если и в самом деле Зинке сделать предложение?» — пронеслось в голове и тут же споткнулось о вопрос: «А если она узнает, что я вор?»

Но Рудановская не интересовалась ни его профессией, ни его заработками… О семейной жизни на будущее разговора тоже не заводила. Она просто радовалась, когда он приходил, жил у нее день, а то и два, или забегал на несколько минут, оставляя на хранение свои свертки, сумки, дипломаты… И что подкупало его — это порядочность Зинки, которая никогда не заглядывала в эти свертки и сумки, не проверяла их содержимого, в чем он убеждался не раз. И еще у нее одна замечательная черта — не интересовалась, чем занимается Шанин и откуда у него деньги.

Вот и на этот раз Зинка встретила Шанина широкой улыбкой и нежными объятиями.

Хорошо было бы сейчас взять ее и махнуть в ресторан, отвести там душу, но Шанин оставался верен себе — осторожность и еще раз осторожность.

Не считая, он достал пачку денег и сунул их в руки Зинке, что означало — сбегай за коньяком, закусоном и не мелочись.

Конечно, сегодня он мог бы позволить себе погулять широко, с друзьями, но он всегда помнил о недремлющих ментах. И потому не раз говорил Доценту: чем шире компания — тем больше шансов завалиться. А ему, Циркачу, в свои двадцать пять лет ох как не хотелось иметь третью ходку. То ли дело свобода: хочу — гуляю. И Шанин гулял. Всю ночь. Уснул только под утро. Когда проснулся — день подходил к концу. Зинки не было — значит, сегодня работает во вторую смену. Ушла, не успев убрать со стола.

Шанин умылся. Принял холодный душ, но головная боль не проходила. Попробовал перекусить — не хотелось. Подошел к зеркалу: жеваная физиономия, щетина на щеках и помятая рубашка раздражали его. Скорее на улицу, на воздух! Пройтись бы немного, подышать… Но в таком виде? Нет, не годится, обратишь на себя внимание.

Схватив такси, Шанин поехал домой. Надо было привести себя в порядок. И отдохнуть…

Итак, остаток среды и весь четверг Циркач отдыхал. Что же касается младшего инспектора уголовного розыска городского управления внутренних дел старшего сержанта Владимира Николаевича Коваленко, или просто Володи, как его называли друзья по службе, то он в тот день, в среду, казалось, тоже имел право на отдых — его с утра принимали кандидатом в члены партии. Точнее, после того, как за его прием на собрании первичной партийной организации проголосовали единогласно, прошло уже две недели, а теперь это решение полагалось утверждать на заседании бюро районного комитета партии. Ожидая приглашения в просторной комнате райкома, Владимир волновался как перед экзаменами на аттестат зрелости. Может быть, даже сильнее. А когда пригласили в зал заседаний, и он увидел там своего секретаря парткома, на душе стало спокойнее. После того как были доложены анкетные данные, рекомендации и другие документы, кто-то из членов бюро райкома заметил:

— Не молод?

— Молод, — ответил секретарь парткома, — всего двадцать три года ему. Но скажу: не зелен он. Армию отслужил, да и у нас в управлении уже больше двух лет. Зарекомендовал себя. Даже знаком «Отличник милиции» награжден.

— За что же, если не секрет? — поинтересовался первый секретарь.

— Гроза карманников. Только в прошлом месяце семь жуликов задержал…

— Неужели у нас в районе столько карманников? Не перевелись еще? — удивился член бюро, работавший директором крупнейшего в области завода.

— Наша группа действует на территории всего города, — ответил Коваленко и добавил: — А карманники, к сожалению, еще не перевелись. Без работы сидеть не приходится. Боремся…

— И правильно делаете, — поддержал первый секретарь райкома. — И вам, товарищ Коваленко, теперь как коммунисту нужно показывать пример в этой борьбе. Никакой пощады всяким жуликам и тунеядцам! Когда кончится кандидатский стаж, и будем решать о приеме вас в члены партии, вот тогда и вспомним сегодняшний разговор. Хорошо?

— Хорошо, товарищ секретарь. Постараюсь оправдать доверие…

Об этой беседе в райкоме Володя Коваленко рассказал друзьям, которые сердечно, от души поздравляли его с важным событием в жизни.

Но кандидат в члены партии Владимир Коваленко понимал, что одно дело пообещать, а другое — выполнить. Он и прежде не любил бросать слова на ветер, а теперь тем более — звание кандидата партии обязывало его ко многому…

Коваленко не привык к своему новому, отутюженному костюму, надетому по случаю такого торжества, и чувствовал себя в нем как-то неуютно. Хотел пойти домой, переодеться, но в это время его вызвали к майору Кузякину Юрию Петровичу, который возглавлял группу, призванную ловить и обезвреживать карманных воров. Кроме майора в нее входило еще пять инспекторов уголовного розыска, в том числе и старший сержант Коваленко.

Но в кабинете начальника группы присутствовало не пять инспекторов, а шесть. Шестой — Бородин Григорий Тимофеевич по документам числился бывшим инспектором этой группы. По тем же документам старший лейтенант Бородин вот уже полтора года находится на заслуженном отдыхе, значился пенсионером. Но, вопреки бумажкам, все это время он исправно, как и прежде, являлся на службу. Вначале над ним шутили, уговаривали «жить спокойно», «ковыряться на участке», но потом поняли: их усилия тщетны. Григорий Тимофеевич просто не представлял себе иную жизнь без службы в уголовном розыске, которому отдал тридцать пять лет из шестидесяти. А если отнять четыре года фронтовых, то получалось, что другой жизни он не знал и не желал знать, даже слышать о ней не хотел. Коммунист с августа сорок первого, один из старейших коммунистов во всем городском управлении. И когда Григорий Тимофеевич дал старшему сержанту Коваленко рекомендацию в партию, Володя не скрывал своей радости и гордости. Выступая на общем собрании коммунистов, Бородин подробно рассказал о том, как они с комсомольцем Коваленко много раз вместе участвовали в операциях и как молодой сотрудник честно выполняет свой служебный долг, какой он добрый, отзывчивый… «С таким можно идти не только на карманника, но даже на фашиста!» — заключил свое выступление Григорий Тимофеевич под общий одобрительный гул собрания.

Старший лейтенант многому научил Коваленко. Но тот все равно и сейчас, когда возникали сомнения или требовался мудрый совет, — шел к дяде Грише, как его за глаза любили называть сослуживцы, старался быть рядом.

Вот и теперь в кабинете начальника они тоже сидели рядышком.

Майор Кузякин, только что вернулся с совещания у генерала и, как говорится, по свежим следам решил проинформировать своих подчиненных об общей оперативной обстановке в городе и о задачах, которые стояли перед их группой.

Кузякин был всегда краток и терпеть не мог ни длинных совещаний, ни длинных выступлений.

— Вопросы есть? — спросил начальник.

— Разрешите, товарищ майор, — поднялся Бородин. — Вот вы упомянули о колхознице, у которой из сумки исчезли тысячи.

— Был такой факт. Вчера, — подтвердил майор. — Но как доложил полковник Соболев, подозрения Чарухиной, а точнее, ее племянницы, были напрасными. Обе женщины оказались порядочными гражданками. Так что… — развел руками майор, — ни к милиции вообще, ни к нашей группе в частности, это заявление, видимо, не имеет отношения… У нас достаточно реальных фактов, которыми предстоит заниматься…

— А куда же все-таки деньги делись? — спросил сержант Житарь.

— Может быть, потеряла, — неопределенно пожал плечами майор.

— А может быть, у нее украли, — в тон начальнику сказал Бородин. — Тогда как прикажете поступать?

— Так я же вам говорил: никаких признаков кражи — в сумке нашли и кошелек, и тот платочек, в котором были деньги…

— И я про то, — продолжил Бородин. — Вспомните дело Циркача и тогда поймете, Юрий Петрович, куда я гну.

— Циркача? Какого Циркача? Напомни, Григорий Тимофеевич, когда это было?

— Два года назад. Неужели забыл? — удивился Бородин.

— Два, говоришь? — поднялся со своего места майор. — Тогда забыл не я, а вы, товарищ старший лейтенант. Когда вы циркачей ловили, я курс науки проходил в Москве, — подмигнул начальник.

— И то правда, — почесал затылок Григорий Тимофеевич. — Значит, и в самом деле на пенсию пора.

— Ты не о том, Григорий Тимофеевич. Лучше расскажи, в связи с чем про Циркача какого-то вспомнил, — обратился на полном серьезе начальник.

— А как же не вспомнить, — отозвался Бородин. — Стали поступать одно за другим заявления — и устные, и письменные о пропажах не совсем обычных. Понимаете, деньги пропадают, а кошельки и бумажники остаются на месте. Вот и стали голову ломать, да ничего придумать не могли. И вот однажды смотрю, стоят возле троллейбусной остановки трое, по сторонам поглядывают. Пропустили всех в вагон, как положено, а потом сами — прыг. Я с помощниками хотел за ними, но было поздно: дверь перед самым носом захлопнулась. Что делать? Не сговариваясь, мы пристроились сзади троллейбуса и доехали так до следующей остановки. Заходим в вагон. Смотрю, а один из них уже чистит карман. Точнее, очистил. Тот, что стоял на пропале, к выходу направляется. Мой помощник за ним, а я ворюгу хватаю. Он, естественно, возмущается, комедию ломает. Я поворачиваюсь к мужику и говорю ему: «У вас украли деньги». Он шнырь рукой в боковой карман, достает свой бумажник и улыбается: «Все, мол, в порядке, на месте». У меня мурашки по коже, думаю: «влип», взгреют теперь меня за нарушение соцзаконности. Неужели, показалось? А в это время тот мужик открывает бумажник, и я вижу, как он в лице меняется: деньги тю-тю. Он тогда как заорет на весь трамвай. «Ворюга проклятый!» — и с кулаками на него. Пришлось защищать от самосуда.

— А деньги? — уточнил майор.

Деньги изъяли у того, что стоял на передаче. Не успел выбросить. Потерпевший опознал их. А когда стали следствие вести, вот тогда-то и познакомились с этим жуликом поближе. Доказали, что он десятка полтора карманных краж успел в нашем городе совершить. И всюду один почерк: деньги возьмет, а кошелек на место положит.

— Это зачем же? — не выдержал Коваленко.

— Неужели не догадался? — удивился Бородин. — Хитрый был, подлец, вот и придумал: оставлять кошельки, чтобы те, у кого украл, не могли понять, когда и куда исчезли деньги. Я думаю, что многие из них и в милицию не обращались, полагая, что деньги просто где-то потеряли. А если и приходил кто в милицию, то и наш брат из угрозыска не спешил верить такому заявлению. Думали, мало ли из каких соображений человек говорит о пропаже денег. Может, сам в карты или на бегах их продул, а теперь морочит другим голову… Когда же задержали этого Циркача, стали работать с ним, следствие вести, вот тут-то и узнали фокусы этого Циркача.

— И давно он овладел этим методом? — поинтересовался майор.

— После первой судимости. Вот почему мы не сразу на него и вышли. А теперь, когда вы заговорили про ту женщину, я сразу вспомнил Циркача и его фокусы.

— Тимофеевич, — улыбнулся майор, — ты уже извини меня за темноту, но ей-богу понять не могу — он что, и в самом деле в цирке работал?

— Да нет, фамилия у него Шанин, если не ошибаюсь, а блатные ему такую кличку дали за его «мастерство» с кошельком. А может, еще за какие заслуги, не знаю.

— Что же, — обратился Юрий Петрович ко всей группе, — я думаю, в том, о чем рассказал Григорий Тимофеевич, есть информация не только для размышления, но и для проверки. Кому поручим это дело?

Все повернулись в сторону Бородина, но тот завертел головой.

— Мне не годится. Шанин меня затылком и то узнает. Надо свежему поручить, а я чем смогу — помогу, разговора нет, — сказал Григорий Тимофеевич и остановил свой взгляд на соседе справа.

— Тогда так и будем считать: задание выполняют Бородин и Коваленко. В помощь подберете дружинников.

— Слушаюсь, товарищ майор! — встал и отчеканил Коваленко.

— Ну вот и хорошо, — поторопился майор, давая рукой знак Бородину, чтобы тот не вставал. — Приступайте. Заявление потерпевшей и материалы проверки можете взять у Соболева. Будут успехи или трудности — проинформируйте!

Совещание закончилось. Григорий Тимофеевич и Коваленко отправились сразу за проверочным материалом. Оттуда — в паспортный отдел. Выяснилось, что среди проживающих в городе Шанин не значится.

Через час у них на руках был адрес матери Шанина и две его фотографии.

Взяв одну фотографию, Бородин пошел побеседовать с участковым инспектором, соседями Шанина и кое с кем еще.

Владимир Коваленко узнал по телефону, что Чарухина в городе, условился поговорить с ней на квартире племянницы.

Когда Бородин и Коваленко встретились вновь, чтобы обменяться информацией, то старший сержант развел руками, что означало — ничего нового. Чарухина никого не подозревает, никого не запомнила, фотография Шанина ни о чем ей не говорила.

Григорий Тимофеевич же прямо светился — ему повезло. Хотя Шанин и получил по приговору три года, но увы, его уже видели в городе с месяц назад. Освобожден условно досрочно или по другим основаниям, но на свободе.

— А почему не прописан? — удивился Коваленко.

— А почему он обязан прописываться обязательно в нашем городе? — вопросом на вопрос ответил Бородин. — Главное, что видели последний раз дня два назад. Так что не исключено…

— Значит, будем искать? — вопросительно посмотрел на Бородина старший сержант.

— Будем, — ответил тот, а потом, как-то по-молодецки подмигнув, добавил. — Только разных людей.

— Не понимаю, — пожал плечами Коваленко.

— Тем хуже для тебя. Тут и понимать нечего: ты с дружинниками катаешься и ищешь за «работой» Циркача, а моя задача — поискать тех, кого уже обчистил Шанин, установить его напарников и подруг. Уяснил? А если повезет, и похищенное найти, вернуть по назначению.

— А если ваш Циркач завязал?

— Порадуемся вместе с ним.

— Хорошо бы, — согласился Коваленко. — А как вы, Григорий Тимофеевич, собираетесь искать тех, кого он обчистил? Ведь мы же и так знаем все поступившие к нам заявления…

— Верно. А если кошелек на месте, о чем думает жертва? Мол, потерял. И обращается он в таком случае куда? В стол находок… Вот туда я и хочу направить свои стопы, узнать, кто, что и при каких обстоятельствах потерял… В общем, если гора не идет к Магомету, то…

— В переводе на русский это означает: если потерпевший не идет в милицию, милиция ищет и потерпевшего, — засмеялся Коваленко. — Только горы на этот раз у нас с вами будут разные, Григорий Тимофеевич.

— Зато цель одна. Ты свою «гору» по фотографии сумеешь опознать?

— Постараюсь.

— И еще: учти, раньше Циркач предпочитал «работать» в троллейбусах и автобусах. В центре города, где людей побольше.

Договорившись о способах связи между собой и о встрече вечером, Бородин и Коваленко разошлись.

Наскоро перекусив в буфете, старший сержант вместе с двумя дружинниками отправился «кататься». Учитывая, что помощниками были студенты — Олег и Роберт, Коваленко решил, что его «парадный» костюм, в котором он красовался с утра, не нарушит их общего ансамбля. Для завершения рисунка он взял черный дипломат и «Литературную газету». Роберту предложил лежавший у него в столе детектив, а у Олега на плече висел маленький радиоприемник. В этом составе они встречались всего два-три раза, но понимали друг друга, как говорится, с полуслова.

Всю вторую половину вторника, до вечера, тройка колесила по улицам города. Но, увы, безуспешно. Правда, в автобусе они задержали подростка, который залез в карман сидящего соседа. Пришлось Олегу вместе с задержанным пацаном отправиться в инспекцию по делам несовершеннолетних. Коваленко и Роберт, сменив маршрут, продолжали кататься… Когда часовая стрелка приблизилась к десяти, они расстались. Роберт пошел к себе в общежитие, а Коваленко — на встречу с Григорием Тимофеевичем.

Володя мог бы и не рассказывать о результатах поиска, они читались на его отчаянно-безнадежном лице. Зато Бородину опять повезло. Он установил напарника Шанина и даже раздобыл в пединституте фотографию Доцента. Узнал и его домашний адрес. Что же касается тех, кто терял свои деньги или другие ценности при странных обстоятельствах, то и здесь были пусть небольшие, но успехи. Инженер, у которого из бумажника куда-то исчезло на полторы тысячи рублей чеков, с коими он ходил в магазин «Березка», среди пяти фотографий опознал в Доценте того «симпатичного молодого человека», ехавшего в троллейбусе рядом с ним в тот злосчастный день. Другой потерпевший, хотя не опознавал ни Циркача, ни Доцента, да и опознать не мог — он на фронте полностью потерял зрение, но в беседе с Бородиным сказал, что, анализируя случившееся, он все больше и больше приходит в выводу, что деньги не потеряны, а кем-то похищены в дороге…

И несмотря на то что Григорию Тимофеевичу удалось повидаться лишь с немногими из числа тех, кто за последний месяц обращался в стол находок, имелись все основания полагать: на счету Циркача и Доцента Чарухина была не первой жертвой…

— Что будем делать завтра? — спросил Коваленко.

— То, что не успели сделать сегодня. Ты — искать Шанина и Доценко. Только советую поменять помощников и… костюм. В этом у тебя нерабочее состояние и угловатость в движении. Мне так кажется… А я продолжу поиск тех, кто мог стать жертвой карманников. И с Зиной Рудановской хочется познакомиться поближе, хотя это сделать будет нелегко.

За два года работы в угрозыске Коваленко не раз убеждался в сложности той обстановки, в которой приходилось действовать. И только тот, кто не знал специфики их службы, мог представлять себе ее легкой. Поэтому и ему, Владимиру Коваленко, и другим, входящим в группу майора Кузякина, было обидно, когда на больших совещаниях у генерала или в его приказах чаще отмечались те, кто задержал «особо опасных», «вооруженную группу» и тому подобных преступников, а вот о них почему-то ни спецдонесений в Москву, ни представлений к правительственным наградам почти не пишут. Не жалуют их и писатели, фильмов тоже о них не снимают. В общем, считают эти дела мелочью, семечками… А между тем один карманный вор сколько горя людям принесет. Да и поймать его порой труднее, чем убийцу…

Но тут же Владимир вспомнил свой знак «Отличник милиции». Значит, и их начальство не забывает. А с каким вниманием отнеслись к нему на бюро райкома партии! Он не только запомнил слова, но и ту интонацию, с которой произнес первый секретарь: «…вам товарищ Коваленко, теперь как коммунисту нужно показывать пример в этой борьбе…» Об этом не раз думал и сам Владимир еще раньше, когда родилась мысль о вступлении в партию. Да, нужно. Но как? Хорошо токарю, слесарю, или другому рабочему — он выточил лучше, сделал больше деталей, — сразу видно, что старается, умеет. Там почти все от него зависит… Как доказать ему, младшему инспектору уголовного розыска? А если учесть, что всю среду и весь четверг Коваленко и его новые помощники прокатались вхолостую, то нетрудно представить, с каким настроением он докладывал вечером Григорию Тимофеевичу. Узнав от Бородина, что им точно установлен адрес Зины, которой, по полученным сведениям, попадает часть «улова» Циркача, Коваленко предложил:

— А может быть, сделать обыск и у Шанина, и у Доценко, и у этой самой Зины?

Смелая идея старшего сержанта не вызвала ожидаемого восторга у Бородина.

— Во-первых, нет гарантий, что наворованные деньги они хранят дома. Во-вторых, если даже хранят, — как доказать, что это именно те, что лежали у Чарухиной?

— А если найдем чеки, о которых вы говорили?

— А если не найдем? Тогда поминай как звали Циркача. Подастся в другой город… Нет, Володя, карманника надо брать с поличным.

— А я разве против? Да вот не получается, видно, почуял…

— А может быть, уже на Черном море? Хвастался, что загорать туда махнет… Завтра постараюсь уточнить…

Где и как уточнял Григорий Тимофеевич, Коваленко не знал.

Ему же пришлось в пятницу опять с новыми помощниками из заводской народной дружины снова и снова садиться в автобус или троллейбус, выходить, а дождавшись следующего, садиться… Делать вид усталого, после смены, почти спящего, а самому внимательно изучать каждого вошедшего в салон… Час катались, два… четыре… Владимиру Коваленко в эти дни казалось, что на свете два самых несчастных человека: он и Чарухина. Сегодня рано утром он забежал к ней, хотел успокоить, сказать, что они ищут вора и обязательно найдут, но оказалось, что еще в среду утром она уехала к себе в колхоз.

— А как чувствует себя Галина Федоровна? — поинтересовался Коваленко у племянницы.

— Как? Плачет все, успокоиться не может от обиды. Два года работала, собирала внучке на свадьбу. В такие-то лета попробуй коров подоить. А она доит… И сколько еще придется потрудиться, чтобы расплатиться с теми, кто давал ей деньги на покупки. Шутка ли, три тысячи. Да и сейчас как в глаза им смотреть. Вот и плачет старуха…

Вспомнив этот разговор, Коваленко представил убитую горем Чарухину. И оттого он еще сильнее злился на себя, на свое бессилие. Ему так хотелось помочь Галине Федоровне — скорее найти воров, вернуть деньги… Правда, они их наверняка уже прогуляли. Но суд заставит их работать. Вынесет решение возместить ущерб… «Суд, — усмехнулся про себя Коваленко, — кого судить, если еще никто не пойман, ничего не доказано, да и будут ли пойманы?»

Они снова вышли из троллейбуса. Пересели в автобус. Конец рабочего дня. В салоне автобуса пассажиров стало побольше, что одновременно помогало жуликам и мешало тем, кто вышел их ловить… Дружинники, теряя надежду на успех, стали скисать на глазах… Лида Лазарева начала вспоминать английские слова к предстоящему семинару, а Саша Волобуев откровенно клевал носом — как следует не отоспался после ночной смены…

Да и на душе Коваленко было не сладко. Еще час на колесах… Снова новый маршрут автобуса. Снова люди, входящие в автобус и выходящие…

И вдруг… на остановке знакомое по фотографии лицо. Неужели он? Или показалось? Коваленко хотел на вошедшего обратить внимание Саши Волобуева, но не решался, — чего доброго, тот после дремоты сразу не поймет, что к чему, и своим резким взглядом насторожит Циркача или его напарника… Но где он? Что-то его не видно. Неужели, не сел? Как быть?

Закрылись двери автобуса. Водитель объявил следующую остановку…

Коваленко взглянул на того, кто вошел последним. Им был элегантный молодой человек. В руке дипломат. Модный вельветовый костюм. И большие дымчатые очки, которые явно мешают разглядеть его черты лица, а главное — есть или нет шрама над правой бровью. А у Доценко есть. Но вот он подходит к билетной кассе, бросает гривенник, отрывает билеты. Да, два билета… Значит, их двое… И еще на руке Коваленко отчетливо видит наколку — буква «В»… О ней говорил Григорий Тимофеевич.

Если это Доцент, то где Циркач? Коваленко уже дал знать Саше, тот Лиде, а сам лихорадочно ищет глазами главного. Его не видно. «А что если Доцент едет один. Просто так, домой, к товарищу или еще куда-нибудь, — пронеслось в голове старшего сержанта. — В этом случае наша радость преждевременна…» Молодой человек в вельветовом костюме прошел к середине салона. Остановился. Чуть впереди мужчины в черном кожаном пиджаке и синем берете. У того рост средний, шатен, а вот лица не видно. Коваленко начинает соображать: как будто через заднюю дверь тот, что в кожаном пиджаке, сейчас не входил. До этой остановки ни одного в коже не было… Следовательно, он вошел через переднюю площадку… Может быть, это и есть Циркач? Но как узнать? Не станешь же заходить вперед и рассматривать человека…

Следуя команде старшего, Саша Волобуев прошел вперед и остановился рядом с Доцентом, а точнее — по его левую руку. Лида оставалась на месте, сзади Коваленко. Тот же продолжал стоять в проходе, наблюдая за вельветовым и кожаным пиджаками. И за женщиной — яркой блондинкой, стоящей рядом с ними. Что у нее в руках — не видно. Так проехали одну остановку, другую… На третьей вошла шумная компания молодых людей — человек семь-восемь… В вагоне стало совсем тесно. А тут еще водитель резко затормозил перед светофором… Все качнулись вперед, потом назад…

Коваленко смотрит, не отрывая глаз… Вот едва заметно дрогнуло правое плечо того, кто в кожаном пиджаке. Приподнялось его плечо и застыло…

Коваленко, сделав энергичное движение корпусом, продвинулся вперед, но целлофановая сумка мешала разглядеть манипуляции, проделываемые Циркачом. Но что он уже побывал в кармане или сумочке стоявшей рядом блондинки, у Коваленко сомнений не было.

Когда кожаное плечо стало опускаться, а Доцент, несколько выпрямившись, едва сделал полшага вперед, Коваленко громко и решительно бросил:

— Держите воров!

Услышав команду, Александр Волобуев, в одно мгновение обернувшись, схватил за руки Доцента. Коваленко уже держал Циркача. Кстати, когда тот обернулся и возмущенно произнес:

— Безобразие! Как вы смеете!? — инспектор его сразу узнал.

— Я — из уголовного розыска. Прошу следовать вперед, — приказал Коваленко и стал продвигаться вперед, а до его ушей доносилось:

— Не имеете права. Я студент… Как вы могли подумать, — кричал Доцент, поглядывая по сторонам и желая найти сочувствующих… И они, кажется, уже нашлись.

— А может быть, и в самом деле студент? — послышался чей-то хриплый мужской голос.

Не молчали и другие.

— А кто украл? У кого?

— Позвать милицию!..

Не обращая внимания на возгласы, Лида подошла к той самой женщине, у которой, по предположению Коваленко, похитили деньги. Она стояла спокойно, не ведая, что весь сыр-бор разгорелся из-за нее.

— Гражданка, посмотрите, все ли у вас цело? — обратилась Лида, но, увидев недоумевающее лицо, добавила. — Проверьте в карманах, сумочку…

И только после этих слов женщина, поняв суть происшедшего, стала дрожащими руками открывать свою сумочку, а когда открыла, то тут же бросилась на Циркача:

— Отдай мои облигации! Украл! Отдай!

— Какие облигации и на какую сумму? — спросил Коваленко, стараясь своим телом преградить путь рукам потерпевшей, которыми она так хотела вцепиться в Циркача.

— На две с половиной тысячи. Трехпроцентный заем. Только сейчас взяла в сберкассе…

В это время автобус подошел к остановке. Водитель открыл переднюю дверь. Волобуев вывел Доцента, Коваленко — Циркача, а Лида вышла с потерпевшей и двумя свидетелями. Здесь, на остановке, в окружении толпы любопытных, Волобуев ощупал карманы Доцента. В правом лежала пачка облигаций трехпроцентного займа… Увидев их, потерпевшая вновь бросилась, но теперь уже на Доцента…

Понимая, что автобусная остановка — явно неподходящее место для обысков, осмотров и составления протоколов, Коваленко лихорадочно думал: как лучше поступить. Но в это самое время бог весть откуда появился инспектор ГАИ и, сразу догадавшись, в чем дело, предложил свои услуги — рядом стоял «рафик».

Через десять минут старший сержант Коваленко докладывал дежурному городского управления о задержании карманных воров.

А еще через пять приступил к исполнению своих обязанностей следователь…

Владимир Гойтан ВОЗВРАЩЕНИЕ

Республиканский слет отличников милиции. Лучшие из лучших часовые правопорядка Белоруссии собрались в Минске. На груди у многих сияют ордена и медали — признание заслуг перед Родиной. И когда докладчик сказал, что старший инспектор уголовного розыска, кавалер ордена Красной Звезды майор А. М. Чумаков недавно задержал еще одного опасного преступника, зал взорвался аплодисментами. Присутствующие приветствовали своего соратника, друга за отвагу, верность делу, которому они служат…

Сознание постепенно возвращалось к нему. Словно сквозь туман виделись ему белые стены комнаты, белая кровать с белой простыней и низко-низко над ним такое родное лицо. Оно по своей белизне могло соперничать с окружающей больничной обстановкой. И только глаза светились добротой и сердечностью. А еще были в них тревога и печаль. Как же это все случилось, любимый? Как же ты, такой сильный, смелый, опытный не уберегся от беды?..

Под утро ему позвонили прямо домой. Дежурный по Калинковичскому линейному пункту милиции доложил, что неизвестный преступник на железнодорожном переезде ограбил женщину.

— Высылайте дежурную машину. Скоро буду, — приглушенно сказал он в трубку. Жена еще спала и не хотелось будить ее. Спать легла далеко за полночь, ждала его со службы. Только разве от нее что утаишь? Не успел одеться, как послышался встревоженный голос.

— Что там снова случилось, Алексей?

— Не волнуйся. Сверху позвонили. Ты спи, — он старался успокоить ее.

— Сверху ночью не звонят. Ночью все спят. И когда это кончится? — тяжело вздохнула она. — Четырнадцать лет живем, как на вокзале. То провожаю, то встречаю… Поезда хоть по расписанию ходят, а ты…

— Не нужно так, Людмила. Служба. Ты не волнуйся, через час буду.

Утром 30 сентября 1979 года майор Чумаков вышел из дома. Назад вернулся только через четыре месяца, в феврале 1980 года…

Под утро землю хорошо выстудило. Трава, листья на деревьях, крыши домов покрылись легким налетом инея. Подумалось: «Скоро и заморозки наступят».

Из-за поворота показался милицейский газик. За рулем — сержант Анатолий Мерзляков. Сегодня его очередь дежурить.

— Куда прикажете, товарищ майор? — спросил водитель.

— Давай на переезд. Потерпевшая там?

— Наверно, там. Где же ей еще быть. Оттуда и позвонила нам.

— Начальник знает?

— Сообщили уже.

Через несколько минут подъехали на место происшествия. Их встретила женщина лет сорока. Рука возле запястья наспех перевязана платком. На нем отчетливо виднелось красное пятно.

Скороговоркой, то и дело сбиваясь, она рассказала:

— С полчаса или же немного более тому назад к переезду подошел неизвестный. Молоденький такой. Лет, может, двадцать. Щупленький. Волосы русые. Спортивная сумка типа «Аэрофлот» через плечо. Спросил еще про дорогу на Озаричи. А потом…

— Куда он пошел?

— Да разве я знаю. И теперь вон руки дрожат. Страху натерпелась.

Где теперь преступник? Скорей всего будет пробовать убежать, затаиться, переждать. Калинковичи — городок небольшой. Здесь ему спрятаться непросто. Пешком вряд ли пойдет. Необходим транспорт. Железная дорога отпадает. Туда он не сунется, милиция дежурит. Значит, остается автовокзал.

— Давай, Толя, на автовокзал. Может, где-то там отирается, — сказал он Мерзлякову, стукнув дверцей.

Чтобы лишний раз не привлекать внимание, остановились метров за полтораста. Милицейская машина приметная.

— Подожди здесь, я пройдусь один, — сказал Чумаков. — Ты в форме, а на мне гражданская одежда.

Вот и перрон, немного дальше здание автовокзала. Народу в это раннее время было мало: до открытия касс оставалось с полчаса.

Внимание привлек невысокий парень. Он стоял за киоском, оглядывался. Приметы будто совпадали: белобрысый, худощавый. Только это не повод для задержания. Их, белобрысых, тысячи. Что щуплый с виду, тоже еще не доказательство.

— Далеко ехать собрался, приятель? — словно невзначай поинтересовался Чумаков.

— В сторону Озарич. А что?

— Так, ничего.

Помолчали. Мысли лихорадочно проносились в голове. Проверить документы? Но их у него может не оказаться, люди не обязаны носить с собой паспорт. К тому же насторожится. Лучше доставить его в отделение и разобраться на месте. Если ошибка, что же, попросят извинение, помогут добраться на место.

— Вот что, — как можно спокойнее сказал Чумаков. — Надо кое-что уточнить. Пожалуйста, пройдем со мной. Здесь недалеко.

И он пошел в направлении машины. Незнакомец двинулся вслед. Может, нельзя было его оставлять одного? Даже на мгновение? Но он еще не знал, что вышел именно на того самого преступника.

И вдруг топот ног. Оглянулся. Парень убегал. Наверное, догадался что к чему, а может, машину увидел. Алексей Михайлович бросился догонять. Был уверен, никуда тот не денется. От него еще никому не удавалось уйти. Бежал, экономя силы. Расстояние между ними неумолимо сокращалось. Тридцать, двадцать, десять метров. Еще несколько шагов…

Вот и небольшой бетонный мост. На бегу незнакомец что-то выхватил из сумки.

«Нож? — пронеслась мысль. — Только все равно не поможет».

И тут он словно наткнулся на невидимую преграду. Выстрела не слышал.

В себя пришел на мосту. Третий пролет от конца. Стылый бетон под руками. Попробовал повернуться. Все тело словно чужое. Как в тяжелом сне: нужно бежать, а ты с места сдвинуться не можешь. И вновь потерял сознание.

— Послушайте, гражданин, что с вами? Может, «скорую помощь» нужно вызвать? — позвала с балкона соседнего дома незнакомая женщина.

— Благодарю. «Скорую» потом. Вызовите, пожалуйста, милицию. Безотлагательно.

Алексей Михайлович то терял сознание, то вновь приходил в себя. Где-то прячется опасный преступник, который готов на все. Теперь только один человек, он, Чумаков, знает его в лицо. Скорее сделать словесный портрет. Скорее.

Милицейская машина пришла несколько раньше медицинской. Алексей Михайлович до мелочей обрисовал приметы незнакомца. Посоветовал, где лучше искать его, напомнил о пистолете. И уже в конце, когда, окровавленного, его укладывали в машину, попросил, чтобы пока ничего не говорили жене. Зачем лишняя тревога.

Преступника поймали в тот же день. Настолько выразителен был портрет, который составил Чумаков, что будто бы готовый фотоснимок находился в руках оперативной группы.

Суд, наказание…

А для Алексея Михайловича самое тяжелое было впереди. Пуля пробила живот и засела в позвоночнике. Много потеряно крови. Потом, через несколько недель, хирург Калинковичской городской больницы Валерий Яковлевич Загальский скажет, что и после операции он не мог с уверенностью утверждать, останется ли раненый в живых. Пуля осталась там, в позвоночнике. Доставать ее нельзя. Она попала в самое нервное сплетение. Одно неосторожное движение — и может парализовать человека. Как только по радио сообщили о трагическом случае на переезде, а также о том, что раненому нужна донорская кровь, десятки людей пришли на медпункт; сотрудники линейного пункта и райотдела милиции, горожане.

Шли день за днем, а жизнь Чумакова все еще висела на волоске. Одна операция, вторая. Переливание крови. Только его сердце, сердце спортсмена, могло выдержать все это.

— Больному нужен абсолютный покой. Покой — это жизнь, — утверждали медики.

А он думал иначе: покой — смерть. Только жизнь, ее горячее дыхание согреет тело, придаст ему новые силы. И он рвался к жизни всем своим существом, наперекор смерти. Интересовался делами коллектива, мечтал о дне, когда снова вернется в строй. Ни на минуту в этом не сомневался.

Труднее всего было, когда оставался один со своими мыслями. Они набегали одна на одну…

Вот он приехал из армии в родную деревню Осиновка, что под Жлобином. В первый день, как повелось, всей семьей сели за праздничный стол. А на следующий день отец спросил:

— Что думаешь делать, сынок?

— Пойду работать в милицию, как Володя.

Старший брат к тому времени окончил Могилевскую среднюю специальную школу милиции.

— Решай сам, — сказал отец. — Только помни, работу, как и семью, надо иметь одну и на всю жизнь.

Однако в милиции первое время пришлось поработать шофером, а в августе 1964 года все же добился своего. Стал оперативным работником.

Начало работы показалось ему скучным и не очень привлекательным. Представлялись стремительные погони. А здесь бесконечные однообразные дежурства. В будни и в праздники.

Алексей Чумаков в этот день дежурил на железнодорожной станции Жлобин. Поезд уже набрал скорость, когда из дверей вокзала выбежала девушка. Алексей и глазом не успел моргнуть, как она ухватилась за поручни вагона. Но не рассчитала своих сил. Ноги ее никак не могли попасть на ступеньку, и ее затягивало вниз под вагон… Каким-то чудом Алексей успел подхватить девушку, рвануть на себя. Они клубком покатились по перрону. Затем были слезы благодарности, письма.

И вновь воспоминания… Вот он курсант Могилевской школы милиции. Напряженные дни учебы. Однажды их школу подняли по тревоге. В специальной телеграмме сообщалось о том, что в сторону Могилева движется по железной дороге преступник. Вооружен, готовый на все, очень опасен.

Проверялись все поезда, в том числе и товарняки. Визитных карточек преступник не оставляет и место встречи не указывает.

Очередной поезд медленно подходил к станции. Алексей прошел по одному вагону, другому. Вот и последний. Дверь в тамбур не открывалась. Изо всей силы рванул ручку. На площадке с карабином в руках сидел человек. Когда подошли остальные участники группы, тот уже лежал связанным. Тогда и получил Алексей медаль «За отличную службу по охране общественного порядка». Первую в жизни награду…

В чем смысл жизни? Этот вопрос Алексей не однажды задавал себе там, на больничной кровати. Для чего, в частности, живет на свете он, Чумаков? Что сделал такого, чтобы оправдать свое существование? Пересчитал мысленно поступки, поведение. Подвел своеобразную черту. Выходило, что уж не такой и малый его личный счет. Смысл личного бытия он видел в борьбе с преступностью, со всем темным, ужасным, что, словно гниль, разъедает человека. И когда своевременно не остановить, не обезвредить ее, много беды принесет людям, обществу.

Силы постепенно возвращались к нему. Пришлось во второй раз учиться ходить. Причем теперь это было делать намного труднее, чем в детстве. Каждый шаг отдавался болью.

Что он будет жить, в этом Алексей Михайлович не сомневался. Только как жить? Руки, ноги целые. Но какая польза? С трудом ходит по палате. С милицией, наверное, придется расставаться. Какой теперь из него оперативный работник? Как-то не выдержал, спросил у доктора:

— Скажите, пожалуйста, смогу ли я снова работать на прежнем месте?

Добрый доктор. Как он понимал этого худощавого человека с желтым лицом и такими горячими угольками-глазами. Более того, успел полюбить его за силу воли, необычную жажду к жизни. Но, к сожалению, медицина пока что не всесильная.

— Случай тяжелый, — сказал, вздохнувши, врач. — Мы и так, кажется, сделали больше, чем могли. Остальное в ваших руках.

Что же. Он и дальше будет тренироваться. Бороться за свое место в строю. И встанет туда, обязательно встанет.

Вспомнился отец. Хоть Алексей и мал был тогда, но хорошо помнит, каким тот вернулся с фронта. Весь израненный, с покалеченной рукой. Одним словом, инвалид второй группы. Первый год даже соседей просили, чтобы помогли сена накосить. А потом… С какой настойчивостью отец приучал свою раненую руку к всякой крестьянской работе.

Как-то летом, когда сын принес на покос узелок с завтраком, он увидел отца с косой. Вся рубаха мокрая. Он тяжело дышал. А рука? Словно подбитое крыло птицы, она свисала вниз. И все же отец добился своего. Помаленьку «приручил» ее, как он сам любил повторять, к нелегкому крестьянскому труду. И косил, и за плугом ходил. И он, Алексей, добьется.

Наконец в феврале 1980 года, через четыре с лишним месяца, его выписали из больницы. Всего несколько дней пробыл дома. Потом пошел на работу.

Вот и знакомый переулок. Деревянное здание за высоким дощатым забором. И табличка над входом: «Линейный пункт милиции железнодорожной станции Калинковичи». Сам вокзал в каких-нибудь двух десятках шагов отсюда.

Перво-наперво зашел к начальнику. Владимир Петрович Пржевальский перебирал бумаги у себя на столе.

— Заходи, дорогой! — воскликнул он. — Давно ожидаем. С выздоровлением!

И оттого, как радостно заблестели глаза на его утомленном лице, как приветливо заторопился навстречу, на душе у Алексея стало легко и светло. Словно и не было этих долгих сумрачных дней и ночей. Алексей неловко оступился. В то же мгновение острая боль огнем обожгла тело.

— Что с тобой, Михайлович? — тревожно спросил Пржевальский. — Побелел весь. Присядь скорее. Может, воды? — метнулся он к графину.

— Не нужно, Владимир Петрович. Уже легче.

Помолчали. А затем начальник спросил:

— Давай, выкладывай, что будешь делать дальше? Хотел спросить, когда на работу. Но вижу, что еще не скоро.

— Считайте, что я уже на работе. Не могу без дела. Да и бумаги разобрать нужно.

— Может, посидел бы еще дома, — возразил было Владимир Петрович.

— Хватит, насиделся и належался.

Так и ходил на работу с больничным листом. Одного не терпел — снисходительности, чрезмерного внимания к себе. Очень не любил, когда ему напоминали о ранении.

Дежурства, командировки. Никаких скидок. Дел и забот у оперативного работника хоть отбавляй. Здесь и сила, и ловкость нужны. До ранения каждый мускул своего тела ощущал. Первый разряд по самбо имел, в соревнованиях участвовал. Любого преступника скрутить — мелочь. А теперь… И он настойчиво тренировался. Каждое утро — гимнастика. Хоть нередко белые мухи летали в глазах. И все же добился своего. С радостью начал ощущать, как былая сила возвращается к нему.

Шли дни, недели, месяцы. Как-то, уже в феврале 1981 года, позвонили из Мозыря. Коллеги из горотдела предупреждали, что исчез особо опасный преступник. Сообщили и приметы.

Принять меры к задержанию… Но преступник может и не появиться там, где его ждут. Но все же, поскольку объявлена тревога, надо быть в полной готовности. И действовать в соответствии с обстановкой.

Так уж случилось, что и на это свое дежурство Алексей Михайлович заступил вместе с сержантом Анатолием Мерзляковым. Что ж, работник он умелый, надежный. Не подведет, в случае чего.

На улице дул пронизывающий ветер. К тому же еще с морозцем. Он то стремительно налетал, обжигал лицо холодным дыханием, то вдруг успокаивался, чтобы через некоторое время налететь с новой силой.

Чумаков прошелся вдоль перрона к самому павильону. Там обычно можно перекусить, выпить бокал пива. Но в этот поздний час на двери висел замок. Вокруг — ни души. Да и кому охота бродить по такой стуже.

Ощутив, что окончательно продрог, Алексей Михайлович подался в сторону станционного здания. Зашел в помещение. И здесь словно током ударило его. Так вон же, вон он, преступник! Приметы совпадают. Стоит возле справочника-автомата, делает вид, что читает. А сам в это время так и стрижет глазами по сторонам.

Чумаков оценивающим взглядом окинул незнакомца. Такому бы в тяжелой весовой категории выступать. Короткая жилистая шея, крутой разворот плечей. Под болоньевой курткой угадывались тугие сплетения мускулов. Попался бы он ему года два назад. Разговор был бы коротким. Но после всего, что с ним случилось… К тому же брать надо мгновенно и сразу вон в ту боковушку. Дверь открыта. Зачем привлекать внимание пассажиров.

Алексей Михайлович подошел к аппарату. Встал рядом. Костюм на нем гражданский, так что тот пока ничего не подозревал.

Вот незнакомец обернулся в сторону Чумакова, приподнял голову. На мгновение их взгляды встретились. Серые, студенистые глаза глянули на него исподлобья. И тут же тревожный взгляд в сторону дверей. Но этого было достаточно.

Рука Чумакова легла на запястье преступника. Резкий рывок в сторону. Поздно. Месяцы тренировок не прошли бесследно. Алексей Михайлович не дал ему ни одного шанса. А из дверей напротив подходил уже наряд милиции.

В этот день майор Чумаков с каким-то особенным чувством возвращался домой. Здесь, на станции, в единоборстве с опасным преступником он почувствовал, наконец, что снова в строю. Снова готов выполнить любое задание.

Леонард Фесенко ШЕСТЬ ПУЛЬ

Кривые улочки районного центра Агджабеды быстро погружались в вечерние сумерки. В окнах домов засветились огни. Прохлада и тишина действовали успокаивающе на лейтенанта милиции Гасанова. Он молча сидел рядом с водителем оперативной машины, радовался в душе тому, что прошедший день сложился хорошо, без особых происшествий. «За час-другой, — думал старший лейтенант, — успею проверить посты и домой… Хотя… Надо еще дождаться возвращения поисковых групп. Если они задержатся, отдыхать сегодня навряд ли придется».

Вот и последний пост. Он на окраине города. Поздоровавшись с милиционером, Гасанов расспросил про обстановку, поинтересовался, знает ли тот последние ориентировки. Мурад Алиев службу нес отлично. Старший лейтенант поблагодарил сержанта и сделал отметку в постовой книжке. Распахнул дверцу машины, чтобы сесть, но чуть помедлил, вслушиваясь в ночную тишину. Уловил: где-то далеко-далеко жужжал шмелем мотор, работающий на предельных оборотах. Мурад тоже услышал, сказал с тревогой:

— Жмет на всю железку.

— Подождем, — решил заместитель начальника райотдела. — Надо выяснить, что за машина.

Из-за холма, начинавшегося сразу за городом, вырвался кинжальный луч света, заплясал по листве деревьев, стенам и крышам домов.

— Включи дальний свет и помигай! — приказал водителю Гасанов.

Две огненные стрелы вспороли темноту и тут же погасли. Так повторилось трижды. Но там впереди словно не замечали сигналов. Рев двигателя приближался с каждой секундой. Мурад Алиев, не ожидая приказаний начальника, выскочил на дорогу. И чуть не поплатился жизнью: едва успел отпрыгнуть. Грузовик, обдав сотрудников пылью, с грохотом промчался мимо.

— В машину! — скомандовал Гасанов.

Началась погоня, к счастью, по безлюдным ночным улицам. Грузовик на полном ходу делал такие виражи, что оставалось загадкой, как он до сих пор не опрокинулся.

Погоня закончилась неожиданно, как и началась. Грузовик вдруг свернул в тупик и врезался в ворота больницы. В ту же секунду Гасанов выпрыгнул из кабины, распахнул дверцу грузовика и… Каково же было его удивление, когда он увидел за рулем человека в окровавленной милицейской форме. Гасанов едва успел подхватить безжизненное тело милиционера.

— Вагиф! Что случилось?! — спросил Гасанов. Он узнал сержанта Исмаилова. — Вагиф! Ты жив?

Исмаилов молчал.

Вдруг застонал и, не открывая глаз, прошептал пересохшими губами:

— Самосвал… самосвал. ЗИЛ… тридцать четыре — сорок восемь, лет тридцать пять… бан-ди-ты.

Он хотел еще что-то сказать, но потерял сознание.

В тот вечер сотрудник ночной милиции Вагиф Исмаилов был свободен от несения службы. Но, как всегда, не сидел без дела. Семья большая, нужно и похлопотать на приусадебном участке и с детьми заняться (их у него трое). И вдруг во дворе появилась встревоженная жена:

— Вагиф, тебя срочно вызывают. Наверное, что-то случилось?

В ответ Вагиф обнял жену и сказал улыбаясь:

— Ничего, не волнуйся. Обычные дела. Скоро буду дома.

И он отправился в райотдел. Еще издали увидел перед зданием РОВД толпившихся сотрудников. Они что-то оживленно обсуждали. Что именно, Исмаилов узнал чуть позже, когда доложил начальнику отделения вневедомственной охраны старшему лейтенанту милиции К. Набиеву о своем прибытии.

— Не догадываешься, Вагиф, зачем тебя вызвал? — проговорил тот.

Сержант пожал плечами.

— А о ночных кражах скота слышал?

— Как же не слышал, — удивился Вагиф, — весь район об этом знает.

— Вот, вот, — произнес Набиев, встал из-за стола и, затянувшись табачным дымом, подошел к сержанту. — Пришлось нарушить твой отдых. Не до отдыха нам теперь, сам понимаешь. В республике идет угон скота на летние пастбища. А тут эти пропажи. Создаем усиленные поисковые группы. Словом, поступаешь в распоряжение участкового инспектора Джафарова. Инструктаж получишь в дежурной комнате.

Шло комплектование поисковых групп. В них, как правило, включались участковые инспектора и представители других милицейских служб.

Получив подробный инструктаж от заместителя начальника районного отдела по оперативной работе С. Гасанова, сотрудники стали разъезжаться по закрепленным участкам. В их распоряжение поступил транспорт, выделенный колхозами и предприятиями. Выезжали из райцентра, когда стемнело…

— Повезло нам с тобой, что попали в одну группу, — весело сказал Алы Джафаров Исмаилову, садясь в кабину грузовика. — Земляки ведь.

— Точно. Только видимся редко.

— Служба такая! — Джафаров сделал паузу, а потом поинтересовался:

— Как семья? Растут ребятишки?

— Растут, — оживился Вагиф.

— У меня у самого четверо. В детях наше счастье, наше будущее…

Вагиф слушал старшего товарища и в то же время сосредоточенно всматривался в ночную дорогу, стараясь не пропустить что-либо подозрительное.

Въехали на территорию колхоза имени Жданова. Машина остановилась недалеко от колхозного гаража. Им навстречу вышел сторож, крикнул:

— Кто такие?

— Милиция, — негромко произнес Джафаров. — Откройте гараж, все ли машины на месте?

Сторож виновато ответил:

— Не все… — и, как бы оправдываясь, продолжил: — Председатель разрешил держать машины во дворах у водителей.

— Придется составить акт…

Проверив еще одно хозяйство соседнего колхоза, машина поисковой группы выехала на шоссе Агджабеды — Барда.

Взглянув на часы, Алы неторопливо произнес:

— Пора в райотдел.

Они развернулись. Сразу за поворотом показался Верхне-Карабахский канал. На территории шлюзового хозяйства возле аккуратно сколоченного домика сторожа что-то темнело.

— Смотри, самосвал у обочины! — воскликнул Вагиф.

— Странно, в такой-то час…

Патрульный автомобиль осветил самосвал фарами.

— Товарищ лейтенант, номер-то бакинский, — удивился сержант.

— Я сейчас выясню, в чем дело, — ответил Алы, останавливая машину.

Он спрыгнул на землю, обошел самосвал сзади, заглянул в кузов, убедился, что тот пуст. Подошел к кабине. Сидящий в ней мужчина, увидев человека в милицейской форме, растерялся, но тут же сделал вид, будто дремлет. От зоркого глаза Алы эта деталь не ускользнула.

— Что вы здесь делаете? — спросил лейтенант.

Приоткрыв глаза, незнакомый буркнул себе под нос:

— Я из села Кеюк, немного задремал, еду домой.

— Если из Кеюка, то дорога ваша в другую сторону. Предъявите документы!

Нехотя пошарив в кармане, незнакомый опять проворчал недовольно:

— Нет документов, забыл захватить.

— Так, так, и документов нет.

Джафаров принял решение доставить подозрительного человека вместе с машиной в милицию и крикнул напарнику:

— Вагиф, поезжай вперед, а я за тобой.

— Понял, — ответил Исмаилов и нажал акселератор.

Алы тоже сел за руль. Но едва самосвал тронулся с места, как на подножку с обеих сторон вскочили двое, притаившиеся до этого в кустах. Они навалились на лейтенанта милиции. Алы был не из пугливых, смело вступил в неравное единоборство, и кто знает, как бы оно закончилось. Но тут один из бандитов в упор выстрелил в него из винтовки.

— Теперь нужно разделаться с другим, — злобно крикнул тот, первый, кого пытался задержать Алы.

Вагиф за шумом мотора не слышал выстрела. Проехав километра полтора, он заметил через боковое зеркало, что идущий сзади самосвал мигает фарами.

«Наверное, Алы просит притормозить», — подумал Вагиф и снизил скорость. ГАЗ-51 остановился. Преступники, затаившись в кабине самосвала, вплотную подъехали к грузовику. И когда Вагиф приоткрыл дверцу, чтобы спросить, в чем дело, прозвучал выстрел. Затем еще и еще…

Истекая кровью, Исмаилов откинулся на спинку сиденья. Чудовищным усилием воли он заставил себя не потерять сознание. У него хватило сил, чтобы ногой отбросить пытавшегося ворваться в кабину бандита. Еще одно нечеловеческое усилие — и взревел мотор. Машина помчалась по шоссе.

Крепко вцепившись обеими руками в баранку, израненный Вагиф повел газик к райцентру. Преступники в ярости, не жалея патронов, беспрерывно палили по уходящему автомобилю, пытались обогнать его, прижать к обочине дороги. Но тщетно… Так более двадцати километров продолжалось преследование истекающего кровью сержанта милиции.

«Лишь бы не потерять сознание, — сверлила мозг одна и та же мысль, — добраться до своих, сообщить о происшествии. Еще немного, еще чуть-чуть. Я должен, должен добраться…»

Вот уже показалась городская окраина, замелькали дома, переулки… Здесь, на окраине райцентра, и заметили сотрудники Агджабединского РОВД мчавшийся на большой скорости по пустынным улицам грузовик. Заметили и узнали в человеке, сидящем за рулем, сержанта милиции В. Исмаилова. Дальнейшее известно. Добавим только, что данные, сообщенные теряющим сознание сержантом, сыграли решающую роль в задержании опасных преступников. Номер самосвала и другие приметы были немедленно сообщены по рации во все органы внутренних дел республики. Милицейские патрули перекрыли все дороги. Спустя несколько часов преступники были задержаны.

… Яркий свет вспыхнул в операционной, и хирург Р. Гаджиев склонился над раненым милиционером.

Началась долгая, упорная борьба за жизнь человека. Сложная операция длилась всю ночь. Из тела Исмаилова было извлечено… шесть пуль!

Люди в белых халатах ни на минуту не отходили от сержанта, пока не появилась малейшая надежда, что он будет жить. И почти беспрерывно в приемном покое звонил телефон! Сослуживцы интересовались ходом операции, его состоянием, предлагали свою кровь.

Когда начало светать, и первые лучи восходящего солнца коснулись стен операционной, хирург наложил последний шов.

— Можно в палату, — устало бросил он…

Молодой крепкий организм победил. Раны затянулись. Однажды перед выпиской из больницы к Вагифу буквально ворвались его сослуживцы. В руках у каждого — газеты.

— Читай!

Вагиф растерялся, недоумевающе смотрел в газету.

— Не здесь, не здесь. Вот где!

Вагиф увидел опубликованный Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденом Красной Звезды. Боль резанула сердце. Сверху над фамилией Вагифа значилось: посмертно. Это — о лейтенанте милиции Джафарове. Вагиф любил Алы, считал его своим наставником.

Вот и настал день, когда сержант милиции вновь появился в райотделе и доложил о своей готовности продолжить несение службы. Начальник одобрительно покачал головой, спросил:

— Вагиф, что ты думаешь об учебе?

— Я учусь в сети партийного просвещения…

— Это хорошо. Я говорю о специальной учебе. Мы посоветовались в райкоме партии и решили направить тебя в Бакинскую среднюю специальную школу милиции.

Милиционер хотел было возразить, но подполковник мягко предупредил:

— Подумай, Вагиф. Погиб твой друг, наставник лейтенант Джафаров. Кто заменит его? Ты. Но для этого надо учиться.

Среди курсантов школы коммунистов оказалось не так уж много. А у Вагифа уже был восьмилетний стаж. Первокурсник в первый же день учебы зашел в партбюро, попросил поручение.

— Первое и главное твое поручение — хорошо учиться! — с улыбкой сказал секретарь. — И добавил: — На днях в школе будет «Вечер биографии». Это своего рода знакомство курсантов друг с другом и преподавателями. Тебе есть что рассказать. Обязательно выступи. А потом, когда освоишься, втянешься в учебу, дадим партийное поручение.

О сержанте милиции Вагифе Исмаилове в школе уже хорошо знали. Статью о его подвиге, опубликованную у журнале «Советская милиция», читали в учебных группах. Поэтому, когда на вечере объявили его фамилию, в актовом зале вспыхнули аплодисменты.

Скромный, немногословный курсант, зардевшись, начал:

— Я, Исмаилов Вагиф Гумбат оглы, родился двадцать восьмого сентября сорок четвертого года… Являюсь членом Коммунистической партии Советского Союза. В марте тысяча девятьсот семьдесят седьмого года партийное собрание машиносчетной станции, где я работал после службы в армии, рекомендовало меня на работу в органы внутренних дел. Так я стал командиром отделения ночной милиции…

Николай Шаповал ФИЛИПП КАРЕТИН

Когда началась Великая Отечественная война, Филиппу Каретину шел шестой год. Отец ушел на фронт. Федора Митрофановна осталась с пятью детьми. Настало и в их поселке черное время. Однажды на рассвете над головами мирных жителей засвистели немецкие снаряды. В доме Каретиных все проснулись от сильных взрывов. Где-то забившись в угол, плакала от испуга маленькая Нина. Филипп прильнул лбом к холодному стеклу и долго смотрел, что делается за окном. Небо на краю поселка обагрилось в красный цвет. Немцы жгли хаты. На улице бегали, суетились черные от дыма, и копоти люди. С воем и визгом проносились над поселком Средний с черными крестами на крыльях вражеские самолеты. Строчили пулеметы.

Немцы заняли поселок.

Однажды Филипп сидел на пороге своей хаты. Долговязый фашист, увидев рослого мальчишку, подошел к нему и ударил его прикладом. Напуганный шестилетний мальчик забежал домой и спрятался под печку. Там до конца войны и было его любимое убежище. Филипп наравне со старшими старался облегчить труд матери. Он выходил из своего укрытия и шел в лес за дровами.

Фашисты у белорусов забирали все: продовольствие, скот, одежду. Очистили фрицы и их кладовую. Когда Филипп узнал о том, что у них из питания ничего не осталось, он украдкой от родителей рано утром, босиком, в одной рубашонке и штанишках, побежал в колхозный сад за яблоками. Принес, высыпал перед всеми на пол и сказал:

— Ешьте, а у меня сильно ноги замерзли, пока рвал их.

И полез на печку греться…

Филипп видел из окна своей хаты, как фашистские варвары расстреливали односельчан, кто не выполнял их прихотей, не отдавал скот и продовольствие для отправки в Германию. Всюду на улицах поселка были большие красные пятна крови. Мальчик на всю жизнь еще тогда запомнил эту запекшуюся на земле его родной улицы людскую кровь односельчан. Увидел и запомнил. А повзрослев, понял значение и смысл событий, которым сам был свидетелем в детстве.

Филипп завидовал брату Георгию и тем односельчанам, кто, как и он, еще долго после войны носили военные гимнастерки, в которых освобождали Европу от немецко-фашистских захватчиков. Он, как и тысячи его сверстников в то время, играл в войну, брал «пленных», ходил в разведку и штурмовал «безымянные высоты». Это были первые в его жизни уроки мужества и отваги, где он учился постоять за себя и товарищей.

Семи лет Филиппа приняли в Бирюлевскую начальную школу, где работал опытный педагог Сурус Иван Иосифович.

Взрослел мальчик. Менялись увлечения, расширялись интересы. В юности Каретина большое место занимал спорт. Допоздна с мальчишками он на улице в дорожной пыли гонял тряпичный мяч. Потом садился за учебники. Читал художественную литературу. Читал не отрываясь. Вдумчиво, познавая взрослый мир.

Продолжал образование он уже в Горовской средней школе Краснопольского района. В те школьные годы зародилось у него горячее желание учиться музыке. На слух подбирал мелодии и залихватски играл на гармошке. А когда в школе задали домой написать сочинение о своей будущей профессии, Филипп, на удивление всем одноклассникам, написал:

Неожиданно тяжело заболел отец. Это был страшный удар, внезапно обрушившийся на многодетную семью Каретиных. В 1944 году, когда советские войска изгнали фашистов из Белоруссии, тяжелобольного Герасима привез с фронта провожатый. А в 1947 году отца не стало. Не пришлось Герасиму Каретину увидеть младшего сына взрослым. Последнее время Герасим не спал по ночам, тяжело вздыхал, надрывно до хрипоты кашлял. Умер так же, как и жил, — спокойно, никому ни на что не жалуясь. Никого не обидев, не оскорбив.

Филипп рос и учился без отца под присмотром старших братьев Георгия и Алексея, и еще старшей сестры Федосьи.

Не раз осенние ветры шумели над поселком Средний и будили в памяти Филиппа Каретина образ отца-труженика, который по первому призыву: «Родина-мать в опасности!», обманув врачебную комиссию, больной ушел добровольцем на фронт и воевал до тех пор, пока не изгнали фашистов из России. И до конца дней своих сожалел, что так рано свалила его болезнь, что не дошел он до Берлина.

…Далеко убегает в поле тропинка, шуршит под босыми ногами взрыхленная земля да похрустывает сухой прошлогодний валежник.

Широкими взрослыми шагами ступает рядом с братом Филипп. С наслаждением вдыхает свежий воздух. Шумит колосьями поле. Ветер порывисто, сурово наклоняет их до самой земли и расходится волнами далеко, далеко за горизонтом. К земле Каретин привык с пеленок. Здесь, на этом поле, еще в конце прошлого века гнул спину на помещика его дед — Яков Каретин. Добрую половину жизни уже на освобожденной от угнетателей земле работал его отец — Герасим, братья — Георгий, Алексей, сестры — Федосья и Нина. Не только солнечными веснушками и широко расставленными глазами, но и всей своей статью, сдержанной силой напоминает еще совсем юный Филипп отца — потомственного хлебороба. Внешне высок, спортивен, юн, а держится с чувством собственного достоинства. По-мальчишески откровенен.

Старший брат у Филиппа крепкий, сажень в плечах. Часто, особенно в сырую погоду, он туго сжимал зубы и тогда курил цигарки одну за другой. Филипп привык к этому. Он знает: у брата рана еще с войны.

Летом Георгий просыпался с первой зарей, шел на сенокос и брал с собой Филиппа. Проведя большим пальцем по лезвию косы, он, бывало, подмигнет ему и скажет:

— Ну что, взялись!?

Трудно успевать Филиппу. Но раз взялся за гуж — не говори, что не дюж. Сам в помощники напросился.

— Я, — уверял он, — двухпудовую гирю пять раз выжимаю, а коса, что коса?.. Пустяк!..

Висит над головой палящее солнце, высоко в небе парит жаворонок, и ватные облака плывут и плывут себе в дальние дали.

Вот тебе и коса. Руки онемели, не повинуются. А брату хоть бы что, знай машет себе.

«Все равно не сдамся… Не сдамся… Не сдамся…» — бодрится он.

— Да ты, я вижу, настоящий богатырь! — » хлопает его по плечу Георгий.

Не заметили косцы за работой, как над горизонтом взошел бледный месяц, а небо стало густо покрываться звездами. И уже пала роса. Филипп увидел, как она засверкала на крышах, отражая в своих капиллярах звездный свет. Стих ветер. Лишь время от времени, словно пробудившись от вечерней дремы, шевелился на деревьях лист.

Дома брат, раздевшись до пояса, умывался у колодца, зачерпывая старым солдатским котелком из ведра холодную колодезную воду. Вода струйками стекала по спине, по волосатой груди Георгия, обезображенной множественными глубокими рубцами.

Он смешно мотал головой, убирая со лба прилипшие волосы, и блаженно отфыркивался.

— Что это? — указывая на шрамы, спрашивал Филипп.

— Это?.. Это война, братик, война! — коротко объяснил Георгий.

— В тебя стреляли фашисты? — неотступно расспрашивал его Филипп, и, поджав губы, он заглянул брату в глаза, убеждаясь в правдоподобности его слов.

Георгий вздрогнул. Он пристально посмотрел на любопытного брата и в глубине его темных зрачков уловил твердую потаенную мысль. Он ждал ответа.

Видимо, неожиданный вопрос Филиппа встревожил Георгия, глубоко задел за живое. Он редко вспоминал прошлое. А когда в памяти восстанавливалось былое, сердце охватывала тревога. То вдруг вспыхивало в памяти пережитое на дорогах войны, то будто ножом полоснет в самое сердце письмо фронтового друга, или перед взором заполыхают зарницы, опалявшие поля сражений, где ты пролил кровь…

«Как рассказать тебе, братишка, о памяти, которая будит по ночам, выводит на старые фронтовые тропы и, доведя до голой гранитной стены, обретает колючую ясность, повторяя каждое мгновение страшного часа, проведенного рядом со смертью? Раньше ты почему-то таких вопросов не задавал, — подумал Георгий и тут же удовлетворенно отметил: — Взрослеет брат, взрослеет…»

— Да, Филипп, стреляли… Едри их корень!..

И тут Филипп понял, насколько же отвратительно это страшное слово — война, если даже его исключительно скромный и сдержанный всегда и во всем брат не смог подобрать к нему более подходящего слова.

— Вот, видишь, дыра… от вражеской пули, — говорит Георгий Филиппу, показывая ему пробоину в верхней части старого солдатского котелка. — Железо, как видишь, не выдержало, а мы выстояли… Ну идем, мать небось заждалась. Время ужинать…

Когда Филипп пластом свалился на койку, Георгий с восхищением сказал матери:

— Ну, мать, братика ты вырастила! С характером. От своего не отступит. Жаль, отец не дожил, порадовался бы…

Кому из нас не хотелось поскорей стать взрослым? Помню, торопили время. Куда-то спешили. Не терпелось: «Скорее бы закончить седьмой класс. Скорее бы получить паспорт, взять свидетельство об образовании, и айда…»

Спешил и Филипп Каретин.

Кем быть?… В сущности такого вопроса для него не существовало. С детства любил читать детективные романы, книги о пограничниках, о работе милиции. Собирал все, что было связано с этой профессией. В его коллекции были погоны, пуговицы от кителя и милицейский свисток. Но еще маленьким он решил стать конюхом, чтобы потом попроситься служить в кавалерию. Лошади ему по-прежнему снились по ночам. Все свободное время он проводил на колхозной конюшне.

Трудно было большой семье Каретиных в первые послевоенные годы, и Филипп, окончив начальную школу, стал работать почтальоном, чтобы хоть чем-нибудь помочь семье. Дома все делал по хозяйству, а вечерами садился за стол с младшей сестрой Ниной и помогал ей делать уроки.

Быть военным Филипп не мечтал, но к службе в армии готовился. У него, мальчишки довоенного времени, с войной было связано многое. Он еще хорошо сам помнил войну и ее жестокости.

Подрастал, мужал и набирался сил сын хлебороба. Наконец пришло и его время надеть на свои плечи солдатскую гимнастерку. И снова вспомнились слова отца, когда он говорил:

«Я горд, что был солдатом, что вместе со всеми советскими людьми защищал Родину…

Утром 20 октября 1959 года Каретин приехал в Ржевский горотдел милиции за получением паспорта, но прежде решил зайти в райком комсомола и встать на комсомольский учет. Разговор там с ним был долгим и обстоятельным, а в заключение секретарь сказала:

— Теперь думай, Филипп, ты ведь солдат, а служба в милиции та же передовая, только невидимого фронта. Милиционер — это профессия. Работа, требующая особых, деловых качеств. Так что вам есть над чем подумать.

Это Каретин хорошо понимал. Знал он и то, что случайно подвернувшемуся человеку работу в милиции не предложат.

Филипп отличался от многих своих сверстников особой целеустремленностью, цепкой хваткой. В какую бы он обстановку не попадал, с какими бы людьми не встречался, ко всему подходил со своей, особой, присущей только ему меркой. Он никогда не удовлетворялся беглым знакомством с человеком. Он мог терпеливо выслушать несколько собеседников, чтобы сделать один и правильный вывод. Это у него с армии.

Служба в армии и в милиции — между ними для Каретина — это миг между прошлым и будущим. Это перекресток дорог, на котором он оказался и за которым снова — путь. И все же нелегко было сразу решиться. Требовалось время подумать, посоветоваться с женой и ее родителями, с друзьями.

От жены и ее родителей о разговоре в райкоме комсомола он не скрывал. Все предоставил на их суд и совесть. Он заранее знал: работа в милиции не мед. Умолчал только об одном разговоре со старым работником, знакомым старшиной милиции.

— Приходи, — сказал он, — без работы не будешь, рано на службу уйдешь и поздно прибудешь. Одним словом, работы и заботы прибавится, зарплата — убавится.

Филипп жену заранее предупредил:

— Если решусь, легкой жизни не жди…

А через несколько дней Каретин снова пришел в райком комсомола. В кабинете его встретила все та же молоденькая девушка-секретарь. Теперь, обращаясь уже как к старому знакомому, глядя на его огромный рост, сказала:

— А эта работа вам подойдет. Вы такой сильный!..

— Ну, если так, тогда согласен, — улыбаясь, ответил он.

Тут же Филиппу Каретину была вручена комсомольская путевка на работу в милицию.

Седьмое ноября 1959 года для Каретина было особенно торжественным. В тот день он давал клятву: на верность народу.

Когда назвали его фамилию, разрубая четким шагом воздух, он вышел из строя, из рук начальника отдела майора Зорина принял текст присяги и, повернувшись лицом к строю, стал читать:

Сухие, строгие слова. Тем, кому довелось знакомиться с ними, чеканными уставными фразами, хорошо понятно взволнованное чувство приподнятости над чередой серых будней, бесконечных житейских проблем, мелочных неурядиц. Разве не кажется в такие минуты, что ты готов преодолеть непреодолимое? И разве только кажется? Ведь ты поступаешь согласно своим убеждениям, когда произносишь простые, но полные глубокого смысла слова:

В тот момент Каретин меньше всего думал о смысле этих слов. Они уже были просто смыслом его жизни.

С гордостью Каретин рассматривал себя в зеркале. На нем была новенькая форма. На плечах малиновые погоны. И вдруг Филипп делает для себя открытие: синяя шинель придает его лицу серьезность. Он стал как будто постарше, посолиднее. Так на улицах Ржева появился новый милиционер. Первое время Каретин частенько «спотыкался». Бывший сотрудник милиции, товарищ Филиппа, Александр Бычков рассказывал:

«Смышленый, энергичный, с отличными рекомендациями, из армии пришел он к нам в милицию. Ну, думаю, этот быстро войдет в строй. Конечно, промахов у него было немало. Это естественно. У меня первое время было еще больше. Его поправляли, учили. Всякий раз он понимал, соглашался. Точно такую же ошибку не повторит».

С завистью смотрел Каретин, как милиционеры — ветераны после развода, получив оружие, уходили в наряд нести патрульную службу по охране общественного порядка на улицах. Ему же, новичку, не прошедшему курсы первоначальной подготовки милиционера, приходилось изучать приказы и наставления. Это было интересно, но ему хотелось настоящего дела. Не терпелось пойти на выполнение очень важной операции, связанной с опасностью и риском. Как-то на разводе начальник уголовного розыска Павлов сказал:

— Сегодня для выполнения особо важного оперативного задания мне нужно два человека.

Когда он говорил, то Филипп даже привстал со стула, боясь остаться незамеченным при его и до того огромном росте. Казалось, что у него остановилось дыхание… Капитан сделал небольшую паузу, его взгляд остановился на широкоплечем милиционере, отделяя каждый слог в отдельности, произнес:

— Сержант милиции Ка-ре-тин!

Через час Каретин и Морозов сидели в засаде. Пост Морозова находился за углом соседнего здания. Все было продумано так, что куда бы преступник не кинулся бежать — все равно попал бы в руки сотрудников милиции. Чтобы подоспела помощь с соседнего поста, нужно было две минуты продержаться в схватке с преступником. Филипп завернул за угол к Морозову. Увидев, что его товарищ держит в руках пистолет, а на лице не осталось и следа от страха, подумал: «Молодец, поборол в себе это мерзкое чувство…

Преступник в ту ночь был взят и обезоружен без единого выстрела и шума.

Дежурства Филиппа Каретина проходили относительно спокойно, видимо, хулиганы боялись крепкого, статного милиционера с погонами сержанта. А жители микрорайона, где дежурил новый милиционер, полюбили его за спокойную рассудительность, непримиримость к нарушителям общественного порядка.

Каретин и сам не терпел хулиганов и пьяниц. И он, пока еще не всегда умело и юридически правильно, но всегда терпеливо разъяснял во дворах ребятам, что такое — хорошо и что такое — плохо. К хулиганам был непримирим, он их брал культурно под руки и, поглядывая сверху вниз, спокойно доставлял в отделение милиции.

Детишки за высокий рост в шутку называли его «дядя Степа — милиционер».

Закончив школу рабочей молодежи, Каретин твердо заявил:

— Поступаю учиться в школу милиции. Хочу работать в уголовном розыске. Буду офицером.

Занимался самозабвенно. Время было строго рассчитано. Филипп мог час, другой и третий, не отрываясь, штурмовать учебники. Даже в воскресные дни, когда товарищи уходили отдыхать с семьями за город, куда настойчиво его звала Мария, — он даже ей в этом отказывал. Уж больно жаль было ему терять драгоценное время. А сколько он успевал «перевернуть» литературы!

Мечтал об учебе в специальной школе милиции. Его рапорт с рекомендациями и характеристикой был направлен в областное управление внутренних дел. Это был первый шаг к осуществлению мечты.

Филипп ожидал вызова. Но так и не получил. Не успел получить…

Июль подходил к концу. Погода стояла на удивление теплой, и народный суд стал все чаще и чаще планировать выездные заседания. Много еще у Филиппа Каретина было дежурств, оперативных выездов, но одна из поездок в сельский клуб, где проходил выездной суд над преступником Марковым, оказалась для него последней. Это было в его жизни очередное испытание. Нет, не очередное, а главное, ибо к нему готовил он себя долгие годы. Но кто мог подумать, что ему суждено было погибнуть.

В разгар суда в помещение вошел брат преступника Марков. Он был пьян и зол. Каретин еще не успел подумать: каким образом тот оказался здесь, как Марков выхватил из сапога финский нож и занес его над головой стоявшего на охране милиционера Александра Бычкова.

Решение пришло молниеносно: «Отбить плечом Бычкова и принять удар на себя». Стремительным прыжком и движением плеча Каретин оттолкнул в сторону ничего не подозревавшего Александра, однако полностью предотвратить беду не успел. Сверкнувшее лезвие ножа легко скользнуло по плечу Бычкова. Потеряв равновесие, применить прием самбо Филипп не успел. Второй такой же удар пришелся в него. Схватив нападающего, Филипп прижал его к своей сильной груди, в которую вонзилось холодное, стальное лезвие ножа. Удержав преступника, Каретин не дал ему возможности вновь совершить нападение на товарища. Но сам… Подлый удар бандита пришелся ему прямо в горячее комсомольское сердце. Каретин не упал сразу, у него еще хватило силы занести над убийцей свой железный кулак и нанести удар в челюсть. Филипп выхватил из кобуры пистолет, но взвести затвор сил уже у него не хватило. Все качнулось, медленно поплыло, а потом стремительно понеслось словно в хороводе. Грудь его обагрилась кровью. Он чувствовал, как подхватили его обессилевшее тело теплые руки. Боясь выдохнуть, Филипп видел оцепеневший от происшедшего суд, зажавшего на плече рану Александра Бычкова…

Люди, находившиеся в зале, осторожно вынесли любимого милиционера на воздух. Он еще был какие-то короткие минуты жив. Перед глазами его в недосягаемой бездне поплыли облака, тропинка, убегающая в марево, и плывущая по ней к нему навстречу в белой горошком косынке его Мария. Филипп понял: видит он это в последний раз…

Юрий Решетник ВСЕГДА В ПОИСКЕ

Первая встреча с Рустамом Абдуллаевым произошла в 1969 году. В газете мне поручили написать репортаж о раскрытии преступлений «по горячим следам». Случайно выбор пал на отдел внутренних дел Янгиюльского горисполкома, расположенного недалеко от Ташкента.

— Тебе нужно писать о Рустаме Абдуллаеве — нашем старшем инспекторе, — сказал начальник отдела подполковник Байхутов. — У него почти все преступления раскрываются «по горячим следам».

В этот момент из динамика послышался голос дежурного:

— Тебе повезло, — продолжал начальник, — завтра он сможет рассказать и об этом деле.

Но у меня уже возник новый замысел, и пока мы дошли до дежурной части, мне удалось уговорить начальника.

— Рустам, вот товарищ из нашей газеты, — сказал он коренастому среднего роста младшему лейтенанту с приветливым, улыбающимся лицом, — он поедет с вами. Смотри там, если что.

Абдуллаев сразу же понравился мне простотой в обращении и доброжелательностью. Пока ехали, он объяснил, что на Самаркандской кто-то избил двух парней. На месте происшествия не оказалось ни пострадавших, их увезла «скорая», ни преступников, которые скрылись, ни очевидцев преступления. Никто из собравшейся толпы зевак ничего не видел и толком ничего не мог сказать.

И тут Рустам заметил девушку, которая сидела на ступеньках магазина и горько плакала. «А не из-за нее ли сыр-бор здесь разгорелся» — и к ней. Вернулся минут через десять, очень довольный.

— Поехали! Быстро к универмагу. — Тут же по рации связался с дежурным, передал ему приметы преступника и в чем тот был одет.

В универмаге он подошел к одной продавщице, другой, третьей: «Девушки, тут у вас час назад продавщица была с Персидской Назира Нишанова, возле нее все крутился парень, худой, высокий, светлые волосы почти до плеч. Не знаете, кто он?» Наконец одна из них, полненькая блондинка Валя Иванова, вспомнила, что видела этого парня несколько раз со своей знакомой Нинкой Серегиной. Ее адреса она не знает, но может показать, где та живет.

Нинка Серегина, высокая, тощая, вертлявая девица в коротеньком халате, сначала отрицала не только знакомство с этим парнем, а вообще с любым молодым человеком. Но Рустам с помощью Валентины, которую он удивительно быстро сумел расположить к себе, быстро добился своего, и через три минуты мы выходили с адресом, где живет разыскиваемый нами гражданин Трофимов Василий.

Он жил на улице Лермонтова, где небольшие частные дома прячутся за высокие глиняные дувалы. Место глухое, можно было ожидать всяких неожиданностей, и поэтому Рустам ни за что не хотел брать меня с собой, а согласился лишь при условии, что я буду держаться позади. Долго пришлось стучать, пока калитку открыла высокая худая старуха, которая непрерывно курила какие-то сигареты с очень сладким дымом. Она тут же с нескрываемой радостью сообщила, что бандит, которого она имела несчастье пустить на квартиру, уже неделю как съехал. И сколько Рустам ее не расспрашивал, куда хоть примерно он мог переехать, ничего толком не добился. Хозяйка, обрадовавшись неожиданным слушателям, долго и обстоятельно рассказывала о своем горе.

— Ну, кажется, все на сегодня, — сказал, когда сели в машину, лейтенант Гульмирзаев, высокий, толстый, молчаливый парень. — Сейчас в отдел, может, еще и отдохнем. А завтра, если подтвердятся слова хозяйки о его судимости, направим запрос, через несколько дней будем иметь его фотографию, и никуда он от нас не денется. Правда Рустам?

— Да-да, — отозвался тот, видно было, что он напряженно думает о чем-то своем.

— Рустам, а что такое пакикюр?

— Не пакикюр, а педикюр, это когда лаком покрывают ногти на ногах, — машинально ответил Абдуллаев, все еще поглощенный своими мыслями. И вдруг оживился. — Кильдьяр-ака, да ты же молодец. Ведь это о ней старуха говорила больше всего. Здоровая, очень громкий голос и все к ней с этим педикюром приставала. Скорее всего он переехал к ней, — и Рустам сказал:

— Кильдьяр-ака, давай на Зеленую, 37.

— Туда, где живет эта девица?

— Нет, одна старушка.

— А зачем она нам? Что за шутки, ведь двенадцать часов ночи.

— Сейчас, Мирза, будем тебя сватать, — повернулся Рустам к Гульмирзаеву. — Только ты молчи, ни слова, можешь улыбаться, если уж совсем будет невмоготу.

Снова мы перед глухими воротами. Но здесь Рустама хорошо знали. Едва он отозвался, как тот же час открылась калитка, и мы оказались в чистеньком аккуратном дворике, ярко освещенном электрической лампочкой, которая укреплена на ветке старого разложистого урюка посредине двора. Под ним — деревянный помост, куда нас гостеприимно усадила хозяйка, невысокая, худенькая, очень подвижная женщина средних лет.

— Вот Халида-апа, жениха привез, — сказал, улыбаясь, Рустам, указывая на Гульмирзаева. — Понимаете, хочет, чтобы невеста обязательно работала дамским мастером или маникюршей.

— Что, серьезно? — женщина доверчиво взглянула на Мирзу. — А зачем вам это, сынок?

Тот лишь улыбался, и вид у него был действительно несколько глуповатый.

— Вот и я его спрашивал об этом, — тут же пришел на помощь Абдуллаев. — Так заладил одно и то же: хочу жену парикмахершу.

— А что, и правильно, люди у нас хорошие, работа интересная, — кажется, хозяйка воспринимала все всерьез. — Есть у нас одна девушка, скромная, умница, красивая. У нее отец…

— Простите, Халида-апа, — снова вступил в разговор Рустам, — такая нам не подойдет. Давайте о других.

— Но у нас нет больше молодых, незамужних узбечек.

— Назовите, пожалуйста, еще молодых.

— В другом зале работает еще Сания Измайлова, только какая она невеста…

— Так, прекрасно. Это, кажется, то, что нам нужно. Расскажите, пожалуйста, о ней.

До поселка сельхозинститута пришлось ехать через весь город да потом еще километра три. Нужный дом нашли сразу; вокруг действительно не было больше пятиэтажных. Уже когда подъезжали, Рустам стал колебаться, нельзя же без санкции войти в час ночи в квартиру. На счастье, возле дома в беседке, затененной чахлыми лозами винограда, сидели трое мужчин пенсионного возраста и колдовали над шахматной доской. Видно, отоспавшись в жаркий полдень, сейчас наслаждались ночной прохладой.

Рустам оставил нас в машине, а сам пошел к беседке. Вернулся через несколько минут.

— Поехали к баракам. Санька с нашим мужиком там.

— А к которому подъезжать, их там три?

— Приедем, услышим, — беззаботно ответил Абдуллаев. — Думаю, они там не в лото играют.

На этот раз он оказался прав. Уже за добрых полсотни метров услышали, как несколько мужских и женских глоток остервенело ревели «Тишину».

— Вы вместе с Кильдьяром остаетесь на улице, — командовал Рустам, когда остановились возле двух ярко освещенных окон. — Мирза, проверь пистолет. Пошли, только тихо.

С последним предостережением вряд ли можно было согласиться, там было так шумно, что гуляки вряд ли услышали, если бы на улице проехала колонна тяжелых тракторов.

И вдруг там наступила тишина, почти в тот же миг с треском распахнулось окно. Высокий парень с длинными светлыми волосами хотел выпрыгнуть, но, увидев нас, замешкался на миг. Тут же подскочил Абдуллаев и ловко заломил ему руку за спину.

… Пока сдавали задержанного, оформляли документы, пошел четвертый час ночи. Мы с Гульмирзаевым дремали в креслах, что стояли в дежурной части. Но с тех пор я много раз встречался с Рустамом Абдуллаевым, став свидетелем его быстрого и уверенного подъема по служебной лестнице. Причем все это без чьей-то протекции или каких других субъективных факторов. Просто в эти годы в его характере очень ярко раскрылись именно те способности, которые так необходимы оперативному работнику для успешной деятельности. И еще, редко кто так, как Рустам, был предан нелегкой милицейской службе.

Когда в 1966 году городской комитет партии направил Абдуллаева после демобилизации на работу в милицию, решение это полностью совпало с сокровенным желанием самого рекомендуемого. С детства для Рустама не существовало проблемы в выборе будущей профессии. Вырос он в семье работника милиции и иной судьбы себе не желал. Три его брата и две сестры также пошли служить в органы внутренних дел. Все они пошли по стопам своего отца, старого и заслуженного чекиста. Худайберген Абдуллаев сын ургенчского кузнеца, казненного по приказу хивинского хана за участие в революционных событиях, с семнадцатилетнего возраста принимал активное участие в ликвидации басмаческих банд. Потом он более тридцати лет успешно трудился в органах НКВД — МВД Узбекистана на руководящих должностях различных уровней. Это был сильный и добрый человек, который никогда не оставался равнодушным к чужой беде, всегда приходил на помощь слабым, беспощадно боролся со злом. Такими же он воспитал и всех своих детей.

Уже при первой встрече я заметил, что во время поиска Рустам делает неожиданные ходы, лишенные, кажется, всякой логики. Но самое интересное, что эта нестандартность мышления неизменно помогает ему успешно завершать расследования преступлений.

Дерзкое преступление было совершено в самом центре города. Удалось установить лишь одну свидетельницу. Ее немедленно допросили, потом вызывали еще несколько раз. Свидетельница, хотя и находилась от места происшествия в нескольких метрах, все время путалась в показаниях о внешности преступника. Первый раз говорит, что он был рыжий, высокий и одет в серый костюм, во второй — что он лысый, смуглый и в черном костюме, а в третий раз — черноволосый с усиками и в клетчатой рубашке навыпуск. Пять показаний и пять совершенно разных портретов преступника. После этого расследование окончательно застопорилось.

И тогда это совершенно безнадежное дело передали Абдуллаеву. Рустам не стал в шестой раз допрашивать свидетельницу, он вызвал ее и повел в… ателье мод. Перечитывая ее предыдущие показания, он обратил внимание, что она несколько раз упоминала об очень красивой и модно одетой девушке, которая была вместе с преступником и которую она видела раньше несколько раз в городе. Вот Рустам и договорился в ателье с мастерами: они поговорят со свидетельницей о нарядах незнакомки и с ее слов попытаются нарисовать их. Эти рисунки он показал трем признанным городским модницам и красавицам. В отличие от простых смертных, они никогда не пропустят и не простят сопернице, которая красивее их и одета моднее. Расчет оказался правильным. Посмотрели они рисунки и в один голос заявили: «Такой брючный костюм носит Райка Шмарева и платье с рукавами фонариком тоже ее, она стюардесса и иногда приезжает из Ташкента к матери». Дальнейшее расследование не составляло для Абдуллаева никакого труда.

В работе инспектора уголовного розыска немалое значение имеют интуиция, чутье, которое некоторые из них называют шестым чувством.

Иногда, наблюдая, как работает Абдуллаев, особенно, когда беседует с гражданами, я ловил себя на мысли, что в нем погибает талант следователя. С кем бы ему ни приходилось сталкиваться в своей деятельности, а чаще всего это были люди не очень доброжелательные к работникам милиции, он всегда умел находить подход к каждому из них, разговорить любого и даже, как это ни странно, завоевать их симпатии.

Правда, не всегда встречи с преступниками проходили так идиллически, не раз инспектору Абдуллаеву приходилось вступать в единоборства с ними. Но, как правило, он всегда выходил победителем в этих поединках. Излишняя, свойственная молодости, горячность его несколько компенсировалась бесстрашием, большой физической силой, натренированностью. Но однажды и ему пришлось отступить. Ночью застигли его безоружного четверо самых отъявленных на голом бугре, что круто обрывался в речку Куркульдюк. Окружили, в руках ножи и раскрытые опасные бритвы.

Только одно мгновение оставалось у Рустама на раздумье. И он его не упустил. Один из нападающих стоял возле бетонной опоры к телеграфному столбу. Рустам взвился в воздух, с силой оттолкнулся от этого столба и, сбив двух нападающих, полетел в речку. И настолько отчаянным по смелости, красивым и удачным был этот прыжок, что противники его на некоторое время оцепенели и не сразу бросились в погоню. А наутро двое из них явились в горотдел милиции с повинной.

В другой раз в минуты смертельной опасности ему пришлось проявить уже другие качества. Получилось так, что он один задержал двух подозреваемых в крупных хищениях и вез их в милицию. На безлюдном участке один из них вытащил нож и приставил к горлу Абдуллаева: «А ну, заворачивай к посадке, живо».

Дрогни Рустам хоть на миг — и тут бы ему пришел конец. Но он как только мог спокойно сказал:

— Не дури. Лучше посмотри на спидометр. Видишь, на сотне. Считаю до трех. Если не выбросишь нож и не положите оба руки за голову, вмажемся в ближайший столб. Раз, два…

В его голосе такое было спокойствие, что потом сам удивлялся, откуда что взялось. Но при счете два нож полетел в открытое окно, и оба задержанных послушно заложили руки за голову. Так и пришлось ему гнать машину на предельной скорости до ближайшего поста ГАИ.

Все эти и многие другие качества Рустама Абдуллаева позволили ему за довольно короткий срок стать одним из лучших инспекторов уголовного розыска республики. Уже решался вопрос о переводе его в управление уголовного розыска МВД Узбекской ССР.

Но в это время в области образовался новый Ахангаранский район. Говорят, что, когда одному из работников милиции предложили возглавить там отдел внутренних дел, он заявил, что согласится при условии, если ему заместителем по оперативной работе назначат лейтенанта милиции Абдуллаева. Сейчас трудно сказать, так ли это было или несколько иначе, но тем не менее именно тогда Рустам Абдуллаев стал одним из руководителей этого райотдела милиции.

Наверное, нелегко ему было сразу ощутить себя в новой роли, и еще некоторое время он по-прежнему продолжал считать себя работником уголовного розыска. Об этом свидетельствует тот факт, что уже в первые недели на новом месте он в неурочное, можно сказать, время раскрыл половину из оставшихся нераскрытыми преступлений. Взял он 14 папок разной толщины и стал, оставаясь вечерами в отделе, внимательно изучать их. Эти дела, или «висяки», как их еще называют, привлекли его внимание еще и потому, что на прежнем месте у него практически не оставалось нераскрытых преступлений. Перечитывая и сопоставляя показания, собранные в каждом деле, он стал выстраивать собственные версии, давать по ним задания участковым инспекторам милиции, инспекторам уголовного розыска. И вскоре многие из них были возобновлены расследованием, преступники установлены и изобличены в содеянном.

Хотя, если быть точным, одно нераскрытое преступление на старом месте осталось и у Рустама. Хотя потом оказалось, что это не было преступлением. Случилось так, что нам пришлось вместе испытать горечь неудачи.

Группа работников Янгиюльского горпищеторга написала в газету «Правда» о том, что милиция не принимает мер по розыску официантки городского ресторана гражданки З. Два месяца назад гражданка З. взяла отпуск и с тех пор никто не видел ни ее, ни дочери. В министерстве проверить это заявление поручено было мне. Действительно, инспектор, к которому обращались по этому поводу работники горпищеторга, отнесся к их заявлению недобросовестно. Вторично исполнять его было поручено Абдуллаеву. Мы побывали на квартире исчезнувшей, произвели вскрытие с выполнением всех необходимых в таких случаях формальностей. Картина, открывшаяся нам, заставила предположить самое худшее. В пропыленной насквозь комнате стояли собранные в дорогу чемоданы, на столе лежали документы, деньги и даже билеты на проезд в город Красноводск. Несколько дней Абдуллаев выявлял и проверял все имеющиеся связи З. Она жила в городе несколько лет, вела довольно замкнутый образ жизни, не имела ни друзей, ни близких, изредка, по свидетельству хозяйки, приводила на ночь мужчин. Почти всех их удалось установить и опросить. Каждый из них продемонстрировал определенную степень морального падения, но, увы, и полную непричастность к исчезновению З. и ее дочери. В конце концов пришлось ограничиться объявлением З. во Всесоюзный розыск и изготовлением плаката «Помогите найти!»

Через некоторое время мы снова встретились с Рустамом уже в Ахангаранском райотделе внутренних дел.

— А ты знаешь, нашлась наша пропавшая.

— Кто? Неужели З.!

— Представь себе, она. И где ты думаешь? Аж в Каракалпакии.

Как-то, читая ориентировку, он заинтересовался женщиной с малолетней дочерью, задержанной в числе лиц, занимающихся спекуляцией угнанных автомашин. Интуитивно (опять эта его интуиция!) решил проверить личность этой женщины. Связался по телефону с каракалпакскими товарищами, передал приметы З., и они сошлись. Тогда он выслал в Каракалпакию фотографии З. и ее дочери и оказалось, что это действительно они. Меня тогда поразило не столько совпадение всех этих обстоятельств и даже не дикость мотивов побега этой женщины от самой себя, сколько то, как мог Абдуллаев вспомнить о ней. На новом месте, в новой роли, с целым ворохом нерешенных проблем он через год вспоминает и начинает заниматься делом, давно не имеющим к нему никакого отношения.

Но заместитель начальника отдела это не сотрудник и не руководитель уголовного розыска. Он курирует деятельностью еще нескольких служб. Кроме всего прочего, он еще и воспитатель. И по-видимому Рустам Худайбенович сумел стать и хорошим руководителем и воспитателем. Через два года его выдвинули на должность начальника отдела внутренних дел Верхнечирчикского, ныне Коммунистического, райисполкома. Прошло уже несколько лет, но до сих пор в Ахангаранском районе о нем осталась добрая память как среди личного состава отдела, так и среди населения.

Все дальше он отходил от своей прежней деятельности. Начальник отдела внутренних дел в равной степени несет ответственность за работу всех служб своего подразделения. И по идее он обязан одинаково относиться ко всем своим сотрудникам. Наверное, так и строил свою работу Рустам Худайбенович потому, что все службы в Коммунистическом райотделе работали при нем одинаково успешно. И все же, мне кажется, невольно Абдуллаев чуть-чуть выделял сотрудников уголовного розыска. То немного дольше задержит у себя начальника их отделения, то немного подробней, чем нужно, расспросит о ходе расследования того или иного преступления. Ну а что касается молодых инспекторов уголовного розыска, то он всегда находил время и возможность пообстоятельней поговорить с каждым, позаниматься с ними. Да и самому в эти годы удалось раскрыть несколько преступлений личным сыском.

Одно из этих преступлений доставило особенно много хлопот работникам милиции Ташкентской области. Долгое время им никак не удавалось напасть на след одного довольно ловкого мошенника, который «специализировался» только на магазинах культтоваров. Приезжал он туда, представлялся председателем месткома какого-нибудь предприятия и, предъявив соответствующую документацию, по безналичному расчету выписывал большую партию самых дорогих фотоаппаратов, радиоприемников, магнитофонов, телевизоров.

— Понимаете, — объяснял он, — завтра мы должны вручить ценные подарки большой группе передовиков производства. Приказ уже подписан, а подарки закупить не успели. Это же скандал. Так что помогите, войдите в мое положение.

Заведующие магазином неизменно шли навстречу обаятельному предместкома и без лишней волокиты, не соблюдая установленного порядка, заключали сделку. Во-первых, полученные за товар 5—6 тысяч рублей позволяют им с лихвой перевыполнить план, а во-вторых, действовали они отнюдь не бескорыстно. Как было установлено позже в ходе следствия, каждого из них мошенник отблагодарил пачкой ассигнаций на сумму 500—600 рублей. Что они стали жертвой мошенничества, завмаги узнавали гораздо позже, когда, не получая деньги по счету, обращались на предприятие. А там о таком председателе месткома и не слыхали. Тогда они бежали в милицию, и очень скоро выяснялось, что все подписи и печати на документах поддельные. Причем так искусно, что только специальная экспертиза с большим трудом отличала их от подлинных.

Побывал мошенник и на территории Коммунистического района. Его улов здесь составил 5300 рублей. Оперативно-следственные действия, осуществленные сотрудниками отдела как и везде, результатов пока не дали. Стоимость полученных преступником по области мошенническим путем ценностей превысила 50 тысяч рублей. И тогда капитан милиции Абдуллаев решил сам заняться розыском преступника. Он внимательно изучил показания потерпевших и пришел к выводу, что во всех случаях действовал один и тот же мошенник, причем человек довольно ловкий и предусмотрительный. Он выбирает те магазины, где заведующие не совсем морально чистоплотные и жадные к деньгам. Видимо, он учитывает и то, что завмаги — люди другой национальности и не сумеют подробно описать его внешность. И действительно, со слов потерпевших так и не удалось составить подробный словесный портрет преступника. Рустаму Худайбеновичу удалось выбрать лишь несколько характерных черт внешности его. И еще Абдуллаев предположил, что мошенник или сам является художником или имеет сообщника, наделенного этими способностями.

Со всем этим и начал он свой поиск. Он выехал в Ташкент, где встретился с некоторыми из своих старых помощников. Все они были той же национальности, что и мошенник, а в свое время тесно сотрудничали с Рустамом. Довольно скоро Абдуллаев с их помощью вышел на гражданина К., художника по профессии. Проверка установила, что это и есть разыскиваемый всеми мошенник. В ходе следствия были доказаны все его преступления, и К. вместе со своими сообщниками был осужден к длительному сроку лишения свободы.

После окончания ВАКа Академии МВД СССР Рустам Абдуллаев был назначен начальником отдела внутренних дел Ангренского горисполкома. С его приходом начался серьезный процесс укрепления правопорядка в городе. Уже через год отдел внутренних дел Ангренского горисполкома стал одним из победителей социалистического соревнования в области. И с тех пор он неизменно находится в числе передовых. Значительно укрепилась дисциплина среди личного состава, резко улучшилась оперативная обстановка.

Олег Яшин КРИМИНАЛИСТ

Трудные двадцатые годы. Опыт работы только налаживался, поэтому преступников искали долго. Расследование дела осложнялось целым рядом невыясненных обстоятельств. Известие о том, что в городе орудует шайка мошенников, поступило давно, но результаты поисков были ничтожны. Те скудные данные, которыми располагали работники местной милиции, не давали положительных результатов.

Известно было лишь, что какие-то люди занимаются скупкой похищенных кооперативных книжек, по которым в магазинах получали товары и продукты. Зачастую мошенники прибегали и к прямой их подделке. Оперработники сбились с ног в поисках группы людишек с нечистой совестью.

Но вот в уголовный розыск поступили сведения, что очередную партию книжек мошенники приобретут в квартире одного из жителей. Был назван точный адрес. Однако обыск квартиры ничего утешительного не принес. Ни одной кооперативной книжки найдено не было. Решили устроить засаду.

В то время, когда оперсостав занимал необходимую позицию, провели повторный обыск. Внимательно осматривая каждый уголок квартиры, мебель, подоконники, половицы, заинтересовались печами. Одна — русская — была только что истоплена, другая — голландская — была забита мусором. Осторожно разобрав мусор, обнаружили пепел сожженных бумажных листков и обуглившиеся обложки. Изучив пепел, тщательно упаковали его вместе с протоколом в коробку и отправили в лабораторию на экспертизу.

Там, в лаборатории, началась серия экспериментов. Сжигались пачки бумаг разной плотности. Затем по пеплу происходило их восстановление. Так делалось несколько раз подряд, пока у эксперта не появилась полная уверенность в том, что пепел, обнаруженный в голландской печке, является остатками кооперативных книжек. Преступники были полностью изобличены и под давлением неопровержимых улик признали себя виновными.

Это была одна из первых экспертиз в практике Леонида Петровича Рассказова. Более 30 лет он отдал милиции и уголовному розыску. Трудно перечислить то, что сделано им за три десятилетия работы в должности криминалиста. И сейчас, оглядываясь на пройденный путь, Леонид Петрович вспоминает те далекие дни, когда он, студент-путеец, делал первые шаги на новом для него поприще.

Шел 1920 год. Отец и брат Рассказова, потомственные железнодорожники, любили свою профессию и всячески старались сделать так, чтобы и Леонид пошел по их стопам. Прислушавшись к советам родственников, он поступил в институт инженеров путей сообщения. Однако уже через два года он меняет свою профессию и уходит работать в научно-технический подотдел Центророзыска НКВД СССР. На первых порах был чертежником, дактилоскопистом.

Но окончательно судьбу Леонида Петровича предопределили курсы научно-технических экспертов, которые он окончил в 1928 году. Вскоре руководство направило его в уголовный розыск города Костромы, где в течение двух лет Рассказов заведовал кабинетом экспертизы. А затем — МУР, должность инструктора Центрального регистрационного бюро, начальником отделения которого в то время был В. И. Прокофьев. Таким образом, после многочисленных жизненных перипетий Леонид Петрович снова оказался в том учреждении, в котором началась его служба в Центророзыске десять лет назад.

На этой работе Рассказов проявил себя как опытнейший криминалист. Да и не только криминалист — как хороший рационализатор. Предложенные им мероприятия по улучшению регистрации и розыска преступников не только упростили эту трудоемкую работу, но и значительно ускорили процесс обнаружения и розыска преступников.

Прежде всего по предложению Леонида Петровича был упразднен пресловутый стол привода и введена новая система проверки и регистрации преступников без доставки их в МУР. С улиц Москвы исчезли «черные вороны», без конца сновавшие по утрам от окраин к Петровке, а со второй половины дня — от Петровки к периферии. Не стали пугать москвичей группы преступников, арестованных железнодорожной милицией и шедших в пешем строю в сопровождении конвоиров, вооруженных пистолетами. В то время железнодорожная милиция была сравнительно бедна и не имела своих машин, поэтому задержанных доставляли на Петровку пешком.

Еще больший эффект дало предложение Рассказова, касающееся облегчения всесоюзного розыска в Москве и ее области. Если раньше время, уходившее на подборку розыскных требований и составление списков разыскиваемых лиц, исчислялось несколькими неделями, то теперь, благодаря остроумному предложению Леонида Петровича, оно сократилось до одного-двух дней. Суть этого предложения сводилась к следующему. Сначала списки лиц, находящихся в розыске, перепечатывались на машинке, потом отправлялись в типографию, где они лежали до тех пор, пока не накопится количество, необходимое для запуска в производство. Типографских работников можно понять — у них свой план, но от этого страдали интересы МУРа. Проходил месяц, прежде чем отпечатанные бланки попадали в центральное регистрационное бюро, после чего разрезались и наклеивались на специальные карты. И только после того, как все эти манипуляции были выполнены, начинался розыск. А преступник тем временем не ждал, продолжая делать свое черное дело. И дальше с этим мириться было нельзя.

По предложению Леонида Петровича розыскные данные при печатании их на машинке стали размечаться на листках в определенной последовательности. Затем каждый лист разрезался на четыре квадрата, каждый из которых содержал сведения только на одного преступника, после чего эти квадраты раскладывались в алфавитные картотеки МУРа и адресного бюро. Таким образом, разыскивать преступника можно было буквально на второй день после объявления его во всесоюзном розыске, минуя длительные промежуточные процессы.

Сколько возможных преступлений было предупреждено благодаря своевременному задержанию разыскиваемых.

Отдельные предложения Рассказова касались процесса ускорения розыска по требованию московских органов. А в это время в Московском уголовном розыске возникла необходимость в создании кабинета экспертизы. Заботы по его организации легли на плечи Леонида Петровича и экспертов Б. Н. Малиновского, И. А. Челядко и др. И здесь не обошлось без своих трудностей. А главная трудность состояла в том, что все оснащение будущего кабинета приходилось создавать своими руками, так как ни отечественного, ни импортного оборудования не было. И здесь снова проявился рационализаторский талант Рассказова. Благодаря его неустанным, самоотверженным поискам кабинет экспертизы был создан и оказался лучшим криминалистическим учреждением в Советском Союзе.

Рассказов был назначен заведующим этим кабинетом. Кроме разнообразных экспертиз и выездов на места преступлений, сотрудники лаборатории вели большие научно-исследовательские работы, а заведующий проводил занятия по криминалистике, и в частности по внедрению знаний научно-технических средств среди оперативных работников милиции.

Много интересных и нужных дел совершил Леонид Петрович за свою долгую жизнь. Его способностям криминалиста можно завидовать и удивляться. Вот случай, характеризующий Рассказова как криминалиста.

Как-то воскресным утром в его окно постучали. Открыв занавеску, Леонид Петрович увидел во дворе оседланную лошадь, а возле нее работника уголовного розыска Колю Буслаева. Зная, что не ради прогулки приехал к нему молодой сотрудник, Рассказов оделся и вышел во двор.

— В чем дело? — спросил он Колю.

— Магазин обокрали. Похитили мелочь из кружек и еще что-то.

— Собаку пускали?

— Пускали. Только она след не могла взять. Пол магазина залит керосином.

Леонид Петрович, не мешкая, взял с собой оперативную сумку, которая всегда была под рукой, вскочил на лошадь и помчался на другой конец города, где находился продовольственный магазин. Въехав во двор магазина, он был немало смущен, увидев оперативных работников, понуро сидевших на ящиках и томительно ожидавших его. Рядом с проводником стояла немецкая овчарка. Увидев Рассказова, оперработники облегченно вздохнули, а Леонид Петрович смутился еще больше; он понимал, что на него смотрят, как на единственного спасителя, и ударить в грязь лицом здесь было просто нельзя.

«Да, начало обязывающее», — подумалось ему. Рассказов спрыгнул с лошади. К нему подошел старший группы инспектор Коробов, человек знающий, опытный, и рассказал коротко, что произошло.

…Утром в дежурную комнату уголовного розыска позвонил заведующий магазином и сообщил, что сегодня, как и всегда, он открыл своим ключом замок, вошел в помещение и тут почувствовал запах керосина. Взглянув на пол, увидел влажные пятна. Не успев сообразить, что это за пятно, услышал крик одной продавщицы.

— Смотрите, кружки кто-то взломал! Ни одной монеты не оставил!

Ее поддержала кассирша…

— А у меня кассовый аппарат открыт и ящик стола выдвинут.

— Бутылки разбиты, — пробасил продавец винного отдела.

Как только заведующий сообщил об этом, Коробов предложил ему вывести всех сотрудников из магазина, никого туда не пускать и ни к чему не прикасаться, пока не приедет оперативная группа.

— Вы осмотрели замок двери? — спросил Леонид Петрович у Коробова, когда тот закончил свой рассказ.

— Да, осмотрел, но никаких повреждений.

Решили осмотреть все сначала. И в самом деле, ни замок, ни двери внешних повреждений не имели. Проведя самый тщательный осмотр помещения, переходя от одного предмета к другому, Рассказов обратил внимание на электрическую лампочку, висевшую над кассовым аппаратом. Патрон этой лампочки был снабжен выключателем. На лампочке явно просматривались два отпечатка пальцев. Сравнив их с папиллярными узорами на пальцах кассирши и установив их несходство, Рассказов построил три версии: следы мог оставить кто-то из посторонних, проникших в магазин с помощью ключа. Далее, украсть деньги мог кто-то из покупателей, пришедших сюда днем, когда магазин был открыт, и оставшийся там незаметно на ночь. В то же время преступником мог оказаться и кто-то из работников магазина. Своими предположениями Рассказов поделился с Коробовым и с присутствующим здесь представителем прокуратуры.

Было решено проверить папиллярные узоры на пальцах работников магазина. Кстати сказать, они сами требовали того же. Результат превзошел ожидания! Отпечатки пальцев на лампочке полностью совпадали с папиллярными линиями на пальцах разнорабочего К. Доказательство, так сказать, налицо. В карманах К. оказались два узелка с разменной монетой, похищенной из кружек.

Это был первый случай в дактилоскопической практике, когда тождественность папиллярных линий была установлена непосредственно с пальца, минуя предварительный оттиск. Здесь подтвердилась еще одна мысль: вызов эксперта на место происшествия вполне правомерен и просто необходим. И если раньше выезды экспертов происходили от случая к случаю, то теперь они стали непременным условием в раскрытии дела.

Здесь хочется отметить интересную деталь. Когда Леонид Петрович вернулся домой, хозяйка встретила его «новостью».

— Знаете, ограбили магазин. Преступника уже нашли. Помогла собака. Ей дали понюхать какую-то лампочку, она пошла по следу и нашла преступника.

Леонид Петрович усмехнулся. Однако не стал разубеждать женщину в ее наивной вере в неограниченные возможности собаки. В самом начале Великой Отечественной войны в НТО была развернута большая работа по изучению средств ПВХО, велись научные исследования по криминалистической тематике, очень необходимой в военное время. Под непосредственным руководством Рассказова проводятся сложные экспертизы по выявлению фашистских лазутчиков, диверсантов. Естественно, и внутренние дела не были в стороне.

В это напряженное время НТО приступает к конструированию новой криминалистической техники и создает ряд ценных приборов, многие из которых используются и сейчас. В лабораториях НТО были созданы приборы для баллистических экспертиз, для исследования пуль и гильз, а также для установления почерков и дактилоскопических исследований. Здесь же был сконструирован фотографический аппарат для изучения отпечатков пальцев и для спектрального анализа. НТО города Москвы оказался первым криминалистическим учреждением, которое широко ввело в свою практику спектральные исследования.

В криминалистике тех лет появляется много дельных начинаний: используются красители-ловушки, проводятся опыты по одорологии, в оперативную работу внедряется кино, организуется первая в стране пулегильзотека (кстати, термин этот предложен Рассказовым), изучаются возможности восстановления спиленных номеров и многое другое.

Работы Рассказова этого периода отмечены высокой правительственной наградой — ему был вручен орден Красной Звезды.

Прошли годы. Здоровье Леонида Петровича заметно ухудшилось. Он уходит на пенсию. Но и здесь он не оставляет своей обширной деятельности, ибо знает, что его знания и опыт, накопленные в результате многолетней работы, очень нужны людям. В 1957 году по инициативе Рассказова при МУРе организуется группа ветеранов, которая занималась раскрытием старых уголовных дел. Несколько позже он участвует в создании совета ветеранов при Министерстве внутренних дел, являясь председателем научно-технической секции. Леонид Петрович организовал при НТО УВД научно-исследовательскую лабораторию на общественных началах, куда были привлечены доктора и кандидаты наук.

Невозможно перечислить всего, что сделано этим чутким, заботливым человеком, ветераном московской милиции. В Главном управлении внутренних дел его знают многие и все, кто причастен к криминалистике. Сам же Леонид Петрович в любом разговоре не упускает случая, чтобы с благодарностью вспомнить своих учителей и товарищей, всех, с кем в разные годы сталкивала его судьба, с кем он работал в тесном контакте, ведя непримиримую борьбу с преступностью. С особым почтением он называет имена своих учителей: профессора С. М. Потапова, доктора П. С. Семеновского, И. Н. Якимова, товарищей по работе В. И. Прокофьева, А. К. Орлова, В. В. Прорехину, П. И. Горского и многих других.

Ветерану есть что вспомнить, о чем рассказать. И Леонид Петрович с большой охотой делился воспоминаниями из своей интересной жизни. Его домашний архив хранит огромное количество уникальных документов, фотографий, всевозможных материалов, заключающих в себе целую историю советской криминалистики.

Мечта ветерана МУРа — рассказать людям о том, что знает он и не знают пока другие. Он много пишет, встречается с учеными и учениками.

В этом весь он, Леонид Петрович Рассказов — криминалист, рационализатор, педагог…

Александр Савоян КОМИССАРЫ В ТВОЕЙ БИОГРАФИИ

…Взгляд мальчика, настороженно ощупывая крепко сбитую фигуру майора, скользнул по погонам, значку «Отличник милиции», до блеска начищенным ботинкам. Когда он поднял глаза, в них уже не было тревоги.

— А почему у вас нет орденов или медалей? — спросил он.

— Не заслужил, наверное, — пожал плечами Дарбинян и, усевшись напротив, спросил: — А что, людей без орденов не уважаешь?

— Уважаю, — сказал мальчик и, помедлив, добавил. — Я вообще людей уважаю. Только это никому не нужно…

Дарбинян как от удара съежился. Он как бы кадр за кадром прокрутил в памяти утренний разговор в общественном пункте охраны порядка с родителями мальчика и ясно понял истоки горечи, которые звучали в словах ребенка.

…Ему позвонили утром. Ушел из дому мальчик. Оставил записку, что, мол, не ищите, домой он не вернется. Листочек, вырванный из тетради в клеточку. Аккуратно выведенные строки, без единой ошибки. Подпись, число — все честь честью. Казалось, писал взрослый, хорошо обдумавший свое решение человек. Если бы не детский почерк…

«Немедленно! Слышите, немедленно! Найдите нашего ребенка!» — требовали родители. И пока майор, связывался по телефону с ГАИ, патрульными службами, они бушевали вовсю. Дарбиняну это было понятно, и лишь одна фраза сразу насторожила. «Я ему покажу!» — сказал отец.

Они ничего не знали о своем ребенке, эти родители. Они не знали, что он любит и что ненавидит, что читает и чем живет. Они не смогли назвать ни одного его товарища и даже не знали, как зовут собаку, которую их сын прятал на чердаке. «Мы ее выбросили на улицу!» — брезгливо скривив губы, сказала мать.

— Когда это было?

— Вчера! Но какое это имеет значение? Вы обязаны…

Участковый за полгода службы еще не видел майора таким. Обычно сдержанный, замполит заговорил рублеными фразами, еле сдерживая себя.

— Что же вы знаете о нем кроме джинсовой куртки, которую привезли из-за границы, кроме импортных туфель и несносного характера?

Они искали мальчика целый день и нашли его. И вот сидели друг перед другом и… «Я вообще людей уважаю. Только это никому не нужно…

— …Неправда! — Он смотрел мальчику в глаза. — Неправда! Это нужно всем — и мне, и тебе, и той собачке, которую ты подобрал на улице. И вообще, брат, уважение ведь не только орденами завоевывается. Вот в школе учителя тебя уважают, говорят, что ты парень хороший, честный. И ребята уважают тебя. Видишь, сколько уже набралось людей, которым это надо…

Ему хотелось взять мальчика за плечи, сказать слова, которые снимут горечь, накопленную в настежь раскрытых детских глазах.

Но он просто поднялся и сказал:

— Давай знакомиться. Зовут меня Владимиром Кероповичем, фамилия — Дарбинян. А по званию, как сам видишь, майор милиции…

Вечером он не успел зайти к мальчику домой, как обещал. С сотрудниками уголовного розыска Дарбинян выехал на место происшествия. «Позвонишь сам, лично, — приказал майор дежурному. — От моего имени извинись и скажи, что выехал срочно на операцию. Да, так и скажи «на операцию». Вернусь — позвоню сам и заеду. Смотри, не забудь. Утром доложишь!»

— Есть! Утром доложить! — Дежурный широко улыбнулся и спросил. — Опять «крестника» заимели, товарищ майор?

Не знал Дарбинян, что ни в этот вечер, ни в последующие дни не сможет он увидеться и поговорить ни с «крестником», ни с сыновьями, потому что на одной из улиц микрорайона патрульная машина обнаружила труп убитого человека.

Личность убитого удалось установить сразу. Это был рецидивист, которого разыскивали вот уже несколько дней. Единственный свидетель, запоздалый прохожий показал:

— Его сбросили с такси. Машина подъехала вот сюда, в переулок. Остановилась. Я было обрадовался: повезло — домой доеду и побежал к ней. Не успел. Она рванулась с места… А этот лежал и стонал, а потом затих…

— Номер машины не помните?

— Номер не помню весь, а вот одну цифру запомнил «6». «Маршрутку» № 6 я ждал. Может, поэтому и запомнил.

…Убийцу нашли. Нашли, скрупулезно проверив более 700 таксомоторов, побеседовав и опросив сотни людей. И вот он сидит перед Бабаяном и Дарбиняном, путаясь и сбиваясь, рассказывает, как пассажир вымогал у него деньги, как грозил ножом, приставив его к шее, и как он, отобрав «финку», ударил не глядя, а затем сбросил из машины в переулке. «Я очень боялся…» — сказал он и заплакал. И когда его увели, Бабаян посмотрел вслед и обратился к заместителю:

— Трус не играет в хоккей, но «финкой» ударить может. — А затем, помолчав, добавил: — Выросли-то как наши ребята, а, Володя! За несколько часов такую работу проделали!

Они были ровесниками — начальник РОВД и его заместитель по политико-воспитательной работе. У каждого за спиной была неплохая школа жизни. Оба начинали с рядовых милиционеров, и вряд ли тогда кто мог предположить, что судьба сведет их вместе. Бабаян с первых же дней службы был избран секретарем комсомольской организации, работал в отделе кадров. Коммунисты Министерства избрали его секретарем парткома. «Быть тебе политработником», — говорили ему старшие. И он не спорил. Нравилась ему эта работа.

А Дарбиняну прочили амплуа оперативника. Он прошел службу в ГАИ, был начальником отдела РОВД, работал в школе подготовки младшего и среднего начсостава. «Службист в лучшем смысле слова», — говорили о нем. Но когда Бабаяна назначили начальником Советского РОВД, именно в этом «службисте» увидел он своего замполита. И добился своего, назначили Дарбиняна на эту должность.

— Работу замполита в цифрах не покажешь, — Ром Александрович Бабаян на минуту замолк, потом продолжал: — Апеллировать такими словами, как «добросовестный», «инициативный», «думающий», «хороший советчик», — не буду. В понятие «офицер милиции» эти качества входят как сами собой разумеющиеся. В армии офицер — воспитатель солдат. В милиции — он воспитатель не только своих подчиненных. На доске Почета района портрет Дарбиняна не случайно вывешен. Токарь, ученый, учитель, строитель, врач и рядом — майор милиции.

Биография Владимира Кероповича Дарбиняна как бы подтверждает истину: каждый — кузнец своего счастья. Вся жизнь — на виду людей, достиг того, к чему стремился.

Отца он не видел. В доме висит на стене фотография молоденького красноармейца. Всего на несколько дней, после финской, приехал на побывку в свое родное село солдат. Деревенский фотограф чин чином усадил его вместе с двухлетним первенцем рядом с женой и предупредил, чтобы не двигались. Фотографии «маэстро», так почему-то называли его в селе, были отпечатаны, когда солдат уже был далеко, где-то на восточной границе. Там Кероп Дарбинян и узнал, что вскоре после его отъезда родился у него еще один сын. В письме он наказал назвать его Владимиром и обещал: «Вот демобилизуюсь и сфотографируемся уже вчетвером». Но так и не пришлось солдату выполнить обещанное.

В 1942 году позвонили матери: «Приезжай на станцию, Кероп с эшелоном проедет. Велел сыновей привезти. Очень хочет младшего увидеть…» Мать прибежала домой, схватила сыновей и — на станцию. Но ушел эшелон… Так и не увидел солдат своего младшего…

И писем от него не дождались… Лишь одно пришло в 1943 году. Никто не решался вскрыть его. Знали уже в селе цену таким конвертам. Вслед почтальону, который приносил их, в крике исходили женщины…

В двадцать два года осталась Дарбинян вдовой с двумя детьми на руках. «Запомни, сынок, село Маяк под Керчью. Вырастишь, поезжай туда, пусть отец увидит, каким ты стал…»

Владимир поехал туда, где пал в бою отец. Сын давно уже был старше молоденького красноармейца, портрет которого висит дома на стене. Он сумел отыскать братскую могилу, на которой не значится ни одна фамилия. На ней бронзой выведено: «Здесь похоронены 32 советских солдата и офицера, павших в боях за Родину». Молча стоял у обелиска, убранного живыми цветами. И вместе с ним, обнажив головы, стояли его ровесники, многие из которых, как и он, не видели своих отцов…

Когда Володю избрали секретарем комсомольской организации школы, мать сказала ему: «Я знаю, сын, ты не подведешь людей. Спрос-то с тебя теперь другой».

Он понял, о чем она говорила. Было это осенью. Поехали они с матерью в город за шифером — крышу надо было перекрыть. И там случилось «ЧП». Кладовщик, где они должны были получить шифер, скептически посмотрел на них и сказал: «Эта бумажка здесь не проходит. Накинь на каждую штуку шифера по десятке…» Он не успел докончить. Кулак Володи, описав дугу, опустился на голову вымогателя…

Работники милиции разобрались что к чему. «Ты, парень, в общем-то, прав, но кулак — не аргумент», — сказал ему на прощанье пожилой лейтенант с орденскими планками и нашивками ранений на гимнастерке.

— В прошлом году мама гостила у меня в Ереване, — рассказывал Владимир Керопович. — И мы с ней в семейных «Жигулях» поехали за покупками. Но купить ничего не успели…

«Ты уж мне не мешай! Я знаю, что парням надо!» — выговаривала она сыну, который твердил ей, что фотоаппарат сейчас внукам ни к чему. И тут Дарбинян увидел у магазина человека. Тренированная память высветила: «Он!» Сегодня сам инструктировал сотрудников о человеке, который находится в розыске. «Опасен… Вооружен!..» — гласило спецсообщение.

— Мама! Ты стой здесь, никуда не уходи… — сказал он матери и выбежал.

Как назло вокруг ни одного постового. Как брать его? Кругом люди. А этот наверняка вооружен…

Вдруг кто-то тронул его за рукав. Оглянулся — мать. «Ты кого, сынок…?» — Она не успела докончить фразу.

Двое мужчин медленно направились к зеленым «Жигулям». Только один почему-то шел боком, а другой его поддерживал.

Уже в машине Дарбинян предупредил: «Двинешься — стреляю без предупреждения! Понял?»

Потирая руку, которая онемела после болевого приема, тот хмуро кивнул головой. И тут дверцу машины открыла мать. «Я еду с тобой», — сказала она твердо.

— Делать было нечего, пришлось ехать. Рядом на сиденье — рецидивист, а на заднем — мать. — Вспоминал тот памятный день Владимир Керопович. — А когда приехали в отделение милиции, товарищи шутили: «Дарбинян даже родную мать в дружинники записал!» А мне каково… Ведь я точно знал: случись что, она не будет сложа руки сидеть, не такой у нее характер.

Характер… Еще в годы учебы на юридическом факультете Ереванского университета, который он окончил без отрыва от службы, в первые годы работы в органах внутренних дел, Дарбинян не раз убеждался: в воспитании человеческого характера нет мелочей. Даже малейшая деталь, слегка заметные полутона могут поколебать, казалось, уже твердо установленное мнение о человеке. И не мог не вспомнить человека, который дал ему первые уроки предмета, называемого «человековедением».

Подполковник Николай Бойченко, замполит полка, учил своих комсоргов именно этой науке. «Посеешь привычку — пожнешь характер», — повторял он.

С именем этого человека у Владимира Дарбиняна ассоциируется понятие «комиссар». Свела их служба в рядах Советской Армии. Кадровый политработник, прошедший суровую школу Великой Отечественной войны, Николай Бойченко умел как никто другой увидеть за привычками солдата его характер. Когда однажды один из новобранцев отказался идти на занятия по физкультуре, замполит не стал его заставлять. Он безошибочно выделил из массы новобранцев его земляка — сильного, атлетически сложенного парня и сделал так, что тот приобщил молодого солдата к спорту. Этим парнем был Владимир Дарбинян.

«Если ты решил стать офицером милиции, — писал ему замполит, — то мнение мое — положительное. Верю, что выбор твой — на всю жизнь».

Он хранит эти письма, написанные четким мужским почерком, отправленные из Минска, где сейчас живет Николай Бойченко. Хоть и прошло после службы в армии почти два десятка лет и не довелось им за это время вновь свидеться, но, вскрывая каждый раз конверт со знакомым адресом, Дарбинян волнуется как перед встречей со старым другом, сыгравшим в его биографии роль, которую трудно переоценить.

— Товарищ майор! В 20.00 назначено оперативное совещание. — Голос ответственного дежурного по райотделу в трубке вибрировал. — Машина за вами послана.

Видя, как отец одевается, сын обиженно отвернулся от шахматной доски, а жена… Она хорошо знала, что сулят такие неожиданные звонки, и привыкла не расспрашивать. Давно уже между ними был молчаливый уговор: вызывали ли ее срочно в больницу, или его в райотдел — каждый знал — речь идет о жизни человека. Просто у него было право, пусть полночь, но заезжать за ней, на работу. А у нее этого права не было. Она укладывала детей, садилась у телефона и ждала, зная, что он позвонит, когда будет можно. Скажет пару ничего не значащих слов, и она поймет, что все в порядке.

Оперативное совещание закончилось быстро. «Будем брать» — мнение было единодушным. «Тогда по машинам», — приказал начальник РОВД.

До поселка Джрвеж — рукой подать. Там и предстояло завершить операцию, над которой работал не один десяток людей. А завершить ее в эту январскую ночь предстояло пятерым оперативникам. Возглавить группу решил Дарбинян.

В городе действовали преступники, угонявшие автомобили. Действовали они хитро, как охарактеризовал один из сотрудников милиции уголовного розыска, — «комбинированным» методом. Угон автомобиля чередовался с квартирной кражей. Машину увозили, затолкнув в крытый грузовик, где-то за чертой города «раскулачивали» и, бросив, скрывались. Анализ показывал: время, затраченное на это, было минимальным. Все было рассчитано. Пока искали угонщиков, в другой части города совершалась квартирная кража.

Дважды работникам уголовного розыска удавалось настигнуть их. Но оба раза преступникам удавалось уйти от погони. Теперь их предстояло брать в обстановке, когда те чувствовали себя в безопасности. По поступившим сведениям грабители собрались на очередную пьянку. И не одни. С ними были их подружки.

Время приближалось к полуночи, когда оперативная группа окружила дом. Все ходы и выходы были перекрыты. Как и намечалось по плану, постучались к хозяину, якобы от соседей, зовут, мол, к телефону. Но с этого момента события развернулись не так, как намечалось. Звериное чутье не подвело преступников. Забаррикадировав дверь в квартиру, они на предложение сдаться ответили отказом: «Не подходите! Покончим с собой и девиц заодно прихватим!» — несся из-за дверей пьяный истошный крик, а затем из окон вырвалось пламя.

Это был отвлекающий маневр. Преступники надеялись, что пока милиция согласно неписаному закону (так и сказал на допросе потом один из них) бросится спасать девушек, они попытаются бежать.

Все решилось за несколько минут. Дарбинян в два прыжка оказался у двери, сильным ударом высадил ее и оказался один на один с двумя преступниками. За ним следом в наполненную дымом и пламенем комнату ворвались оперативники.

В углу пылала накрытая войлоком тахта. Дарбинян бросился к ней, как бы открывая преступникам путь к бегству. Резким движением сорвал войлок, затем сетку тахты и расшвырял их в стороны так, что опрокинул как одного, так и другого преступника. Один из них быстро вырвался из-под пылающего одеяла. Но Дарбинян успел приемом самбо выбить у него лезвие и перехватить руку, а второй лежал на полу, накрытый металлической сеткой, которую майор придерживал ногой…

Уже в отделе, когда преступников, предварительно допросив, увезли, подполковник Бабаян велел всем идти отдыхать. Они остались одни. Болело ушибленное плечо, и спавшее напряжение навалилось усталостью. Он знал, что сейчас Бабаян спросит: «А что, Володя, разве другого выхода не было? Неужто надо было идти на такой риск?»

Он очень вырос, этот самый молодой в Ереване район — Советский. Корпуса новостроек, широкие проспекты улиц, благоустроенные дома, скверы. Только за последние пять лет в районе стали новоселами свыше 100 тысяч человек. И в новом районе, где все «с иголочки», рождались и утверждались новые традиции. Это — праздники улиц, чествование трудовых династий, аллеи молодоженов, где каждая новая семья сажает свое деревце. Это «звездочки», сформированные из пионеров и школьников, живущих в одном подъезде, клубы подростков по интересам, работа в жэках и дежурство общественности. Всем этим руководят Советы микрорайонов, в составе которых — представители партийных организаций, промышленных предприятий, научных учреждений, народные депутаты, ученые, писатели. Среди «ребячьих комиссаров» — сотрудники детской комнаты милиции, где развернута постоянно действующая выставка юных художников, чьи фамилии совсем еще недавно числились в списках трудновоспитуемых, участковые инспектора, по инициативе которых для детей из так называемых «неблагополучных семей» созданы лагеря труда и отдыха, сотрудники опорного пункта № 14, ставшего базовым в республике методическим центром по работе с подростками, офицеры райотдела, ведущих постоянно действующий семинар «школа — семья — подросток». И с каждым из этих начинаний связана работа коммунистов, всех сотрудников Советского РОВД.

Подтверждением тому служит вручение в торжественной обстановке участковому инспектору капитану Вазгену Аветисяну кубка «Лучшему шефу-воспитателю». Во всем этом немалая заслуга и Дарбиняна.

Валерий Курбатов ОДНАЖДЫ УТРОМ

Чисто, светло голубело небо. По-осеннему неярко утреннее солнце, повиснув над вершинами загородного леса, в раздумье глядело на облетающие сады и крыши дач, затем, будто выпущенный на волю шарик, пошло вверх, становясь теплее, лучистее.

Город просыпался, и в отчетливом перестуке первых поездов, глухом рокоте моторов угадывался нарастающий трудовой ритм нового дня.

В 6.40 в отделении милиции все было спокойно. Дежурный лейтенант Иванов, решив позавтракать, налаживал электрочайник. Тут же на столе лежали завернутые в целлофан бутерброды — жена позаботилась, сунув ему в портфель сверток с едой.

И тут в дежурное помещение вошел сержант.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — бодро приветствовал он.

— С добрым утречком, Захаров, — отвечал лейтенант. — Как там у вас дела?

— Нормально, товарищ лейтенант, никаких ЧП. А вы чайком побаловаться решили?

— Точно. Стакан крепкого чая — это ж сила! Прошу и вас за компанию.

— С удовольствием, — сказал сержант, присаживаясь к столу.

Потом они пили чай, говорили о службе, вспомнили своих детей, которые, конечно, уже проснулись, говорили о том, сколько хлопот с первоклассниками: утром надо накормить, помочь собраться в школу, проверить, не забыли ли чего.

В 7.30 раздался звонок. Иванов снял трубку.

— Дежурный лейтенант Иванов слушает… Что, что?.. Вы шуточки оставьте, товарищ прораб… Гм-м… Ну так гоните, гоните их… Беспомощный народ.

— Куда гнать? — ответил голос с противоположного конца провода. — Здесь объект, стройплощадка, машины, люди, рядом шоссе.

Дежурный в нерешительности повертел трубку, прикрыв ладонью микрофон, сказал:

— Лоси на стройку забрели.

— Ну, цирк, — рассмеялся сержант. — А что хочет прораб?

— Надо как-то помочь. Приезжайте, говорит, на месте решим, — лейтенант записал адрес, сказал в трубку, что работник милиции выезжает.

— Словом, без нас, товарищ Захаров, никуда, — заметил Иванов, потирая ладони.

Возбужденный, шагал он по комнате, будто давно ждал и теперь радовался этому необыкновенному случаю.

— Наше ли это дело, товарищ лейтенант? — усомнился сержант.

— Почему нет?.. Очень даже наше, — ответил лейтенант. — Мало ли что бывает. И за это мы с вами в ответе. Поезжайте, товарищ Захаров, выручайте четвероногих.

Вскоре милицейская «Волга» неслась по шоссе, обгоняя бесконечную вереницу грузовиков, и водители с опаской поглядывали ей вслед, сбавляли скорость и вздыхали: «Не иначе, наш брат, шофер, провинился…»

А произошло вот что. В тот ранний час, когда окраина Москвы еще не успела проснуться, лишь редкие дворники шаркали метлами по асфальту, через старый парк прошли лоси. Бока и спины у них были мокрые, лоснились от росы, осыпавшей их, когда они проходили сквозь чащу. Первым шел крупный, пяти- или шестигодовалый рогач с темно-бурой шерстью, за ним следовала его подруга — молодая лосиха.

Никем не потревоженные, лоси прошли между дачами, перебрались через железнодорожную насыпь. На пути лежал пустырь, перерезанный канавами, котлованами, тут и там высились горы земли, штабеля серых бетонных плит.

Пока лоси блуждали по лабиринтам строительной площадки, окончательно рассвело. Лосиха оглядывалась по сторонам, настороженно шевелила ушами. И лось проявлял беспокойство, прислушивался к нарастающему гулу впереди…

Никто не смог бы объяснить, почему лоси покинули прежний район обитания. Очевидно, у их предков здесь когда-то была своя «дорога», и сейчас они просто подчинились инстинкту переселения. Они пришли не из сказки, не просили о помощи, во всем полагаясь на свое чутье и силу.

Шум, который с самого начала беспокоил лосей, было движение машин на шоссе: прорваться сквозь гудящий, грохочущий и мчащийся неведомо куда поток было невозможно. А вокруг ни леска, ни кустарников — не укрыться.

На строительной площадке начинался рабочий день. Появились люди, они что-то кричали, размахивали руками. Вся эта суматоха еще больше растревожила лосей. Они широкой рысью пошли вдоль шоссе, но тут неожиданно в клубах пыли показалось что-то черное, рычащее, оно летело прямо на них…

Заметив лосей, водитель пятитонного самосвала притормозил, и звери, охваченные бессознательным страхом, проскочили мимо. Самец свернул левее, он бежал вдоль изгороди, которая незаметно превратилась в коридор, а впереди и вовсе был тупик — невысокий забор. Лось с ходу перепрыгнул через забор и оказался посреди тесного дворика. Очутившись в западне, он не стал метаться в поисках выхода. Наоборот, здесь было тихо, никто за ним не гнался. Лось понемногу успокоился. Но тут из-под крыльца вылезла маленькая белая собачонка и стала яростно лаять на пришельца. Самец мотнул рогами, ударил копытом о землю. Собака с визгом рванулась на улицу. На стук открылась в доме дверь. Лось повернул голову. На крыльцо вышла старушка и, ахнув, отпрянула, будто кто-то с силой дернул ее назад. Дрожащими руками старушка накинула крючок…

Лосиха, потеряв своего спутника, бежала все вперед, перепрыгивая канавы, взбиралась на отвалы земли и, наконец, с разгона налетела на какие-то прутья. Жесткий удар отбросил ее назад. Она зашаталась, издав хрип, похожий на стон, повернулась и тихо пошла прочь от предательских прутьев, которые оказались стальными арматурными стержнями. Лосиха дошла до края отвала, впереди зеленела лужайка и блестело маленькое болотце. Она вошла в воду и, по-коровьи подогнув передние ноги, легла. В воде она почувствовала себя легче, боль в ногах и в груди, куда пришелся удар, постепенно утихала. Лосиха казалась дремлющей, и лишь длинные уши чутко ловили окружавшие ее звуки.

…Милицейская «Волга» остановилась возле щитового домика. Захаров заметил мелькнувшее в окне лицо, ему навстречу вышел высокий мужчина в серой шляпе, легкой кожаной куртке, в резиновых сапогах.

— Вы прораб?

— Да.

— Ну, показывайте вашего пленника.

— Так это рядом, за отвалом, — сказал прораб. — Рабочие говорят, что тут еще один рогатый гость. Забрался будто бы во двор, вон в тех домиках, перепугал старушку.

— Значит, уже два? — воскликнул Захаров. — Понятно! Вот так денек!..

Вокруг болотца, где лежала лосиха, собрались любопытные жильцы из ближайших домов, кто-то щелкал фотоаппаратом, грузная воспитательница в белом халате, окруженная щебечущей ребятней из детского сада, голосом экскурсовода поясняла:

— Дети! Это животное — лось. Запомнили?

— Запомнили! — хором ответили дети.

— А теперь повторить, — сказала воспитательница, по-видимому, очень довольная собой, своей ролью…

Но тут вмешался Захаров, по-своему оценивший обстановку.

— Тихо! — он предупреждающе поднял руку, потому что заметил нечто такое, что требовало немедленного действия. Лосиху, хотя она и лежала спокойно, раздражало это скопление людей. Захаров увидел, как недобрым огнем вспыхивают ее глаза и как прижимает она уши.

— Ведь это зверь! — сказал он. — Не понятно?

Воспитательница попыталась возразить. Наверное, понятие о зверях вызывало у нее определенные образы: медведей, тигров, львов. Но Захаров спорить не стал: он приказал увести детвору и как можно дальше. Теперь предстояло самое главное.

У прораба нашлись и веревки, и кусок брезента, принесли доски (на всякий случай). Затем последовала короткая борьба, и вот связанная лосиха лежит на брезенте. Человек десять арматурщиков и бетонщиков с веселым гиканьем и уханьем подхватили брезент и погрузили лосиху на машину. Один молодой рабочий — он жевал булку с колбасой и в общем деле не участвовал, сохраняя выражение застывшей сосредоточенности на широком лице, по-хозяйски заметил:

— Небось пудов двадцать потянет? Куда ее, на мясокомбинат?

Захаров смерил парня взглядом и притворно вздохнул:

— Эх! Ты, по всему видать, больше животом думаешь…

— Он у нас слесарь по мягкому металлу, по хлебу и по салу, — смеялись рабочие.

— А ну, братва, — скомандовал Захаров, — пошли ловить другого…

И вот оба лося связаны, смирнехонько лежат на дне кузова. Снова бежит по шоссе милицейская «Волга», эскортируя тяжелый ЗИЛ. Захаров сидит рядом с водителем. Ровно гудит мотор. Упруго шумит за ветровым стеклом разорванный воздух. Проскочили мост окружной дороги, остались позади пригороды. Дальше, дальше от Москвы. Захаров улыбается. Сегодня он чувствует себя самым удачливым милиционером во всем городе. Ну кто может подумать? Ни одна душа не догадается, какой груз везет он. Еще один поворот — лес. Кажется, кто-то потянул замок-молнию, и он распахивает навстречу машинам свою роскошную зеленую шубу. Захаров смотрит в заднее окно кабины: лось вытянул шею, ноздри раздулись, ловят родные запахи.

«Потерпи чуток…»

Пронизанные солнечными лучами, встали по обе стороны богатырские сосны, густо зеленые стрельчатые колонны елей укрывают своей тенью белую наготу берез. Березы тянут вверх золотистые-гибкие руки и полощут, полощут их на ветру.

На миг с пригорка открылись в голубой дымке лесные дали. И снова вокруг зеленая стена.

Водитель, привыкший изо дня в день возить на стройку кирпич, бетонные плиты, прорывается сквозь сумятицу городских улиц, косит глазом на сидящего рядом. Оба молчат, но хорошо понимают друг друга, как заговорщики, и человек в сером кителе улыбается.

Не доезжая Гжели, Захаров сказал водителю:

— А ну-ка, притормози. Место, кажется, подходящее. — Он вылез из кабины, осмотрелся. — Давай подгоняй машину задним бортом вон к тому откосу.

Подошли и четверо рабочих, которые ехали в «Волге».

— Ну, ребята, еще немного, еще чуть-чуть! — посмеиваясь, скомандовал Захаров. — Освободим наших путешественников, выпустим на волю с миром.

И вот лоси распутаны, рогач как бы в недоумении поводит головой и устремляется к открытому борту. Сильное красивое животное резво поднимается по откосу. На вершине бугра лось оглядывается: лосиха следует за ним.

Захаров машет фуражкой:

— Гуляй, гуляй, бродяга!.. И впредь не попадайся…

Валентина Диброва ВЕРЮ!

Горделиво, величаво несла воды Катунь. В ее бурливом потоке купалось солнце. Его светом были наполнены березовые рощи. Белоствольные деревья взбирались на гору, где возвышался огромный портрет Василия Шукшина. Возле него стояла худенькая темноволосая женщина и звонким голосом читала:

Торжество закончилось. Опустела гора Бикет. Ида спустилась в березовую рощу. Погрузившись в свои думы, не сразу заметила что возле портрета писателя стоит босоногий вихрастый парнишка, а когда увидела его, подошла, положила руку на плечо и спросила: «Нравится?» Тот в ответ кивнул головой, грязным кулаком мазнул по лицу, поддернул штаны и, набычившись, хотел было уйти, но Ида крепче обняла худенькие плечи:

— А откуда вы знаете, что я пастух? — спросил парнишка.

— А я все про тебя знаю, — задорно ответила Ида. — А стихи как, понравились?

— Ничё… Это вы сами написали?

— Сама.

— А все же откуда вы меня знаете? — не унимался парень.

— Да ты детдомовский, из Бийска. Отец у тебя в колхозе, мать умерла, кроме тебя еще пятеро. Правильно?

— Правильно, — изумился вихрастый. Теперь он уже повернул к женщине свое лицо — круглое, с румянцем во всю щеку, и с хитрым прищуром рассматривал незнакомую поэтессу, понравившуюся ему тем, что разговаривает без жеманства, не поучает: застегни пуговицу, причеши волосы, на кого ты похож, а еще сюда заявился, где столько народу собралось и столько гостей знатных понаехало, чтобы отметить день рождения писателя, как недавно отчитывала его тетка с ярко накрашенными губами, когда он хотел пробраться на свободное место возле нее.

— А знаю я тебя вот откуда, — просто начала она, но потом передумала и сказала: — Давай знакомиться: я — Ида Федоровна Шевцова, капитан милиции. Работаю в детской комнате. А ты Саша. Правильно? Я в вашем детском доме часто бываю, лекции читаю, стихи. Тебя видела там мельком. Ты стоял у окна грустный такой. Я сразу поняла, что новенький. А у директора все про тебя расспросила. Я новенькими всегда интересуюсь.

— И про коров?

— Что про коров? — не поняла Ида вопроса.

— Про коров, что я пас, тоже расспрашивали?

— Ах вот ты о чем, — рассмеялась она. — Расспрашивала, потому что хотела знать о твоих увлечениях. Да ты не расстраивайся, — заметив, что Саша низко опустил голову, взбодрила его Ида. — Многие пасли коров, и это им не помешало стать настоящими людьми. Вот и Шукшин.

— А что, и он пас? — вырвалось у мальчика.

— Пас, матери помогал. У него отца-то рано не стало. А отчим на фронт ушел. Мать одна, с двумя детьми. Тяжело ей было, вот Васятка и подрабатывал как мог. Летом коров пас, а зимой учился. Читал он много. Ты, видно, тоже любишь читать, раз сюда пришел? А как добрался-то? От вашей деревни до Сросток не близко.

— На попутке, — сказал он. — А рассказы его, — Саша кивнул на портрет, — я читал, умора. Особенно запомнил, как мужик деньги нашел в магазине и всем предлагал: «Кто потерял, кто потерял», а оказалось, что это он сам и потерял. Вот чудак.

Долго сидели в тот день возле портрета знаменитого земляка двое: мальчик и женщина. Издали можно было подумать, что беседуют друзья. Их разговор то и дело прерывался смехом, потому что мальчик все время жестикулировал. Ида внимательно слушала Сашу и изумлялась его цепкой памяти, наблюдательности.

В Бийск они возвратились поздно. Шевцова тут же позвонила участковому, обслуживающему деревню, в которой жил Саша, и попросила его предупредить отца мальчика, что Саша ночевать останется у нее.

Ужинали вчетвером. Катя — дочь Иды Федоровны — быстро собрала на стол. Ожидая мать, они с братом Васей напекли блинов, сбегали в магазин за сметаной, заварили душистый чай. Все пришлось кстати: в доме — гость. Когда он переступил порог, Катя (а ей уже восемнадцать, работает она в отделе внутренних дел секретарем, собирается пойти по маминым стопам) строго повела красивой черной бровью, перекинула через плечо длинную густую косу, скомандовала: «Руки мыть и за стол».

Ужин затянулся. Спать легли поздно. Возможно, впервые Саша засыпал с чувством детской радости и счастья.

Утром мать с дочерью тихонько, чтобы не разбудить сладко спавших мальчишек, собрались и ушли на работу, оставив на столе завтрак и записку: дождаться их.

На перекрестке они расстались. Катя направилась в райотдел, Ида Федоровна пошла к себе в инспекцию.

В такие минуты хорошо думалось. Вспоминалось детство, мама.

Война… Сколько горя она принесла, скольких детей сиротами оставила. А ведь не сломила, не согнула. Отец погиб на фронте. Трудно было матери одной троих поднимать, вот Ида и решила уехать к тетке, в Ленинград. Там закончила медучилище, была фельдшером. Но, несмотря на красоту и величие города, хотелось в родные края, на Алтай, в Бийск. И вернулась. Работала в детской больнице медсестрой. Сразу ее как-то к детям потянуло, поступила в пединститут, стала членом литературного объединения. Практика медика, педагога часто сталкивала ее с подростками. Особенно ее волновала судьба трудных ребят.

В то время в милиции стали создаваться детские комнаты. Ида попросилась туда, но приняли не сразу, а предложили сотрудничать внештатно. С этого все и началось. Она так втянулась в работу, что проводила с ребятней все дни. Сама по натуре человек непоседливый, увлекающийся, романтичный, она заразила этими качествами и подростков. То организует поход на лесоперевал, при этом заставит кого-нибудь узнать и рассказать всем остальным о достопримечательностях местности, климатических условиях, полезных ископаемых, животном и растительном мире. А Ида дополнит все это бытующими легендами, своими стихами о писателях Шишкове и Шукшине. То штурмует с мальчишками Алтайские горы, то изучает с ними Чуйский тракт, то едет в передовой колхоз и просит, чтобы подростков взяли на комбайны, то…

— Студенческий строительный отряд «Эврика» Бийского педагогического института, — рассказывает Ида Федоровна, — ввел в практику включать в свои ряды трудных. Мы на опыте убедились, какое большое влияние это оказывает на ребят. В прошлом году в Восточном районе двадцать подростков стали стройотрядовцами и были сняты с учета в инспекции. И кроме того, общественность нашего района, руководители маслосыркомбината, автотреста, других предприятий окружили особым вниманием группу мальчишек, которые воспитываются в семьях, где нет отцов. Двадцати ребятам были вручены путевки в пионерский лагерь, всего в районе через райком ВЛКСМ и райисполком 215 трудных получили различные путевки на лето.

Перечень таких дел можно продолжить.

Больше всего и в себе, и в других Иду волнует отношение к жизни. Василий Макарович Шукшин, творчество которого она беззаветно любит, говорил: «Прожил, как песню пропел». И уточнил: «Пропел ее превосходно или пропел скверно».

О своем отношении к жизни Шевцова говорит так:

А самый ярчайший огонь для Шевцовой, конечный результат ее дела — ребята, обретшие почву под ногами. Поэтому она старалась быть ближе к трудным, изучать их привычки, характеры, увлечения, обиды, душевные травмы. И вскоре поняла, что большинство таких подростков остро воспринимают похвалу. К бранным словам они уже привыкли, и нравоучения до них не доходят, а лишь озлобляют, сеют неверие в свои силы. А вот на дружескую поддержку, участие не наигранное, а искреннее они откликаются всей душой, становятся преданными помощниками.

Так было и с Сашей. Тогда, на горе Бикет, он поверил этой женщине, почувствовал в ней друга. Первый раз Ида увидела парнишку не в детдоме, а в стайке ребят, трусливо убегавших от милиционеров. Его она запомнила по белой вихрастой голове, ямочкам на щеках. Они были отчетливо видны, когда парень оглядывался и растерянно улыбался. Тот случай заставил сотрудников ИДН насторожиться, внимательно изучить окрестные села, прилегающие к городу. Распутать попытку к совершению кражи подростками на территории Восточного района помогла тогда Иде инспектор по делам несовершеннолетних сельского района старший лейтенант милиции Надежда Кобзева. Шевцова ценила в ней эмоциональность и в то же время дотошность, скрупулезность. Надежда три ночи не спала, вместе с Идой ездила по району, выявляла неблагополучные семьи, исподволь узнавала, кто из ребят отлучался из деревни в тот день. Истинного виновника, заводилы им установить не удалось, зато сколько полезного они почерпнули из своего содружества. Надежда у Иды — вдумчивость, мягкость, доброту, Ида у Надежды — настойчивость, неутомимость.

Дольше всего женщины задержались в семье Саши. Парнишки дома не было — пас стадо. Его отец — Федор Павлович — приболел, вот сын один и управлялся, да и меньших не с кем оставить.

— Хозяйка-то померла недавно, пила крепко, сердце не выдержало, — заключил Сашин отец и тяжело вздохнул.

Когда женщины покинули семью Дроновых, Ида предложила Надежде вместе похлопотать, устроить парня в детдом.

— Неровен час, втянется в компанию, воровать всерьез начнет. А парень он, видно, трудолюбивый, добрый.

С тех пор Саша стал жить в детдоме. Зимой учился, а летом работал с отцом, пас стадо. Из своей деревни он тогда пешком пришел в Сростки, на Бикет. Вот здесь-то и встретила его Ида. Узнала, но ни словом, ни намеком не дала понять, что знает о том случае. А с тех пор, как Саша стал воспитанником детдома, Ида исподволь за ним наблюдала, боялась, как бы не попал под дурное влияние.

Теплоту, доброе участие Иды Федоровны в свое время ощутили немало подростков. Ее метод — не грубым окриком останавливать расхулиганившихся мальчишек, а, положив руку на плечо, успокоить, а затем уж повести разговор. Так в свое время Ида сумела вызвать на откровенность Костю Матвеева. Мальчишка верховодил компанией, которая била стекла в подъездах, лазила по товарнякам. Когда Ида установила вожака, ей легко было справиться со всей группой. Костя оказался парнишкой понятливым, а главное, поверил инспектору, потянулся к ней, стал первым помощником. Все свои горести и радости нес он Иде Федоровне. Вместе решали: как быть? А когда Костю провожали в армию, Ида подарила ему на память книжку стихов и при этом добавила:

«Возьми с собой в дорогу то, что тебе дорого, что дорого твоему сердцу». Сейчас Костя пишет Иде Федоровне о том, что хочет после армии пойти учиться в пединститут, работать с детьми.

Так было и с Сашей Шачневым. Он состоял на учете в инспекции. Как-то Ида попросила его подежурить на танцплощадке, последить за порядком. Саше это понравилось. Он стал предлагать свои услуги. А после службы в армии пришел работать в милицию. Таких примеров много…

…Когда Ида Федоровна вошла в свой кабинет, раздался телефонный звонок. Звонил начальник УВД города подполковник милиции В. Федоров. Владимир Павлович имеет привычку приходить задолго до начала рабочего дня, полтора-два часа трудиться в спокойной обстановке. Раньше появляется в своем кабинете и Шевцова. Федоров знает об этом и поэтому позвонил ей.

— Ида, здравствуй! — Один на один называет ее на «ты», потому что они ровесники. — Хочу с утра тебя предупредить, а то закручусь, забуду: сегодня просмотр фильма «Праздники детства». Это тот самый фильм, что в Сростках снимался, по рассказам Шукшина. Думаю, тебе будет интересно его посмотреть?

— Конечно, Владимир Павлович. А во сколько? — оживилась Ида.

— В восемнадцать.

— Можно я с собой двух мальчишек возьму?

— Можно, можно, ты ведь без них жить не можешь…

Весь день Ида думала о предстоящем фильме. А когда пришла домой и увидела, что Василий с Сашей сидят перед раскрытой книгой и задорно хохочут, настроение ее еще больше улучшилось.

— А ну, за стол! Еще, наверное, не обедали?

В ответ раздался дружный смех.

— Над чем это вы?

— Да вот, мам, рассказ Шукшина «Как зайка летал на воздушных шарах» Сашка в лицах читает. Умора.

— У Саши действительно есть талант, Вася. Ему надо в драмкружок ходить. Давайте книжку в сторону и побыстрее. Через пятнадцать минут мы должны выйти из дому.

— А куда?

— Идем фильм смотреть про Шукшина. «Праздники детства» называется.

— Это тот, что у нас снимали, — уточнил Василий.

— Тот, тот.

…Погас свет в зрительном зале, и на экране замелькали знакомые места, лица. Исподволь Шевцова наблюдала за Сашей. Он был сосредоточен. А когда на экране появился главный герой фильма Ваня Попов, Саша встрепенулся, сияя улыбкой, уставился на Шевцову.

— Да ведь это же Сережка, — зашептал он. — Наш Сережка Амосов. Он со мной в одном детдоме…

— Тише, тише, — успокаивая мальчика, сказала Ида Федоровна и взяла его за руку. Так они и просидели весь фильм.

Алтайское солнце клонилось к закату, когда Шевцова с мальчишками вышла из кинотеатра.

— Тетя Ида, а какой наш край красивый, — заметил Саша. — Я на горе Бикет не раз бывал, а такого не замечал, как сейчас в кино. Вы правы были: пас Шукшин коров. И у Сережки тоже здорово все получается, как будто на самом деле.

— А он и в самом деле, Саша, так же, как ты, летом отцу помогает стадо пасти. У него тоже мамы нет, поэтому он и в детдоме.

— Вы и про него все знаете? — изумился парнишка.

— Все я про вас знаю, все.

— Тетя Ида, а я бы эту роль тоже мог сыграть, правда!

— Конечно, я даже в этом не сомневаюсь. Есть у тебя способности, что там говорить.

При эти словах Ида краем глаза посмотрела на Сашу и заметила, как тот горделиво приосанился.

— А вы и в Сережке талант замечали?

— Замечала.

— Вот здорово! Значит, вы все, все про нас знаете? — не успокаивался Саша.

— Все знаю, — подтвердила Ида. — А как ты думаешь, что больше всего в людях ценил Василий Макарович?

— Ну, наверное, юмор?

— Может, и это. Да только больше всего он в людях ценил качества, как он сам говорил, «не подлежащие пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту…» Заметь: на первом месте у него — честность!

— Я больше никогда не буду, — выдавил он из себя.

— Что не будешь?

— Я вам соврал, что стихи пришел на Бикет слушать, рассказы. Нет. Я знал, что народу в этот день много собирается. Я у той крашеной тетки хотел кошелек стащить. Он у нее в сумке сверху лежал, а сумка не застегнута была. А когда услышал вас и то, как вы про детей написали, решил: послушаю, а потом…

— Что потом? — переспросила Шевцова, почувствовав, как у нее похолодело в груди.

— Потом тетка ушла, и я не успел…

— Да, Саша, — облегченно и горестно произнесла Ида Федоровна. — Плохо. Ведь у тебя это не первый раз. Значит, снова решил попробовать старое вспомнить.

— А вы и про то знаете?

— Знаю, мы тогда с нашей сотрудницей все деревни, прилегающие к городу, объехали, три ночи не спали, за вас же переживали. Я тебя в ватаге мальчишек приметила, когда вы убегали от милиции. Кражу-то вы на моем участке хотели совершить, а распутывать пришлось вон аж где, в деревне вашей. Я потом все время следила за твоим поведением в детдоме, боялась, что сорвешься. Да и вообще обидно, когда такие мальчишки, как ты, выбирают ложный путь. Побудешь у меня еще несколько дней, — перевела она разговор на другую тему. — Я твоему отцу позвонила, вернее, позвонила нашему участковому, а он передал твоему отцу, чтобы тот не беспокоился за тебя.

— Переночую, а завтра поеду, — ответил Саша. — Я вам твердо обещаю, что воровать больше не буду. Вот посмотрите.

— Верю, Саша, верю!

Ольга Сазонова СПАСИБО, ТОВАРИЩ УЧАСТКОВЫЙ

Есть люди, общение с которыми даже с первого знакомства обогащает вас, радует. Встретишься с таким человеком, поговоришь разок-другой по душам и чувствуешь, что давным давно знаешь его и друг он тебе верный и товарищ. Подобное чувство довелось испытать, когда познакомилась с Николаем Степановичем Наумовым.

Худощавый, неулыбчивый, кареглазый капитан милиции располагает к себе прежде всего серьезностью, внимательным и доброжелательным отношением к окружающим. Более пристальный взгляд позволит разглядеть другие симпатичные черты характера этого человека и, в первую очередь, житейскую мудрость, душевную щедрость. И не простую щедрость и мудрость, а деятельную, приносящую людям добро.

Жила в селе Павлово девочка, сирота. Подросла, заневестилась. Как-то раз подходит она к участковому инспектору и говорит:

— Николай Степанович, парня, с которым гуляю, знаете?

— Знаю, конечно, а что?

— Да вот сватает, выходить ли?

— Выходи, дочка, не пожалеешь.

— Да пьет же!

— Ничего, он парень умный, слабоват только, а ты девушка с характером, исправишь его.

Поженились молодые, уехали на Урал. Через год-другой приезжает «зять» и прямо к «тестю» — спасибо, дескать, Степанович, и руку жмет крепко. «За что же?» — удивляется Н. С. Наумов. «А за то, что человека во мне сумел разглядеть, поддержал, когда все меня пьяницей считали. Сейчас живу хорошо, металлургом работаю. И семья дружная».

Это не единственный «крестник» Николая Степановича, не один он вспоминает участкового инспектора добрым словом. Два юноши сейчас в армии служат. Оба на учете в милиции состояли. Один — Геннадий Б. никак не хотел учиться, лентяй несусветный, чуть ли не с детских лет пристрастился к выпивке. Не однажды Николай Степанович отвозил его на своем мотоцикле в Великореченскую школу на занятия. С грехом пополам закончил 8 классов. «Толкнули» парня в Санчурское ГПТУ и опять та же картина — прогулы, двойки, жалобы преподавателей. «Воевал» участковый с ним упорно. И только в армии Геннадий понял, что война эта была не против, а за него самого. Теперь приходят домой от солдата письма, и почти в каждом примерно вот такие наставления братьям (их трое — учатся в 7, 8 и 9-м классах):

Также благодарит Наумова за науку в письмах из армии и второй — Владимир К. Жил он в Павлово, Алексеихе. Рос воришкой, учиться не хотел. Но интересовал Володя участкового не только как «неблагополучный», а и как смышленый, смелый паренек. В беседах с ним Наумов нет-нет да и сведет разговор на свою профессию — рассказывал, чем она интересна, романтична, не скрывал и трудностей. Зерно проросло. Сейчас в письмах к участковому инспектору Владимир пишет, что не мыслит свою будущую жизнь без милиции, просит объяснить, как поступить на службу в органы внутренних дел. Николай Степанович ответил, что в первую очередь нужно иметь как минимум среднее образование. И Владимир уже закончил в армии 9-й класс…

С легкой руки Наумова в отделах внутренних дел области, соседней Марийской АССР работают десятки хороших парней, а многие из них в недавнем прошлом были в числе «трудных». Нет-нет и выскажут слова благодарности участковому инспектору прибывшие из мест лишения свободы. Даже те, которых спровадил туда сам Николай Степанович.

— На правду, брат, не обидишься, — говорит Наумов. — И воевать против нее — дело бесперспективное.

Есть у участкового инспектора большое и очень деликатное право — право строгого осуждения человека за его пороки. Особенно непримиримую борьбу ведет участковый с пьянством. И здесь неоценимую помощь ему оказывает, конечно, общественность. На участке Наумова находятся Алексеевский, Люйский, Шишовский и Больше-Ихтиальский сельские Советы. И во всех не без помощи и инициативы участкового инспектора организована и активно действует крепкая общественность. Совет профилактики Шишовского сельсовета, которым много лет руководит бухгалтер хозяйства Полинария Кузьминична Ухова, имеет высокий авторитет среди односельчан. Достаточно сказать, что женщины приходят к Полинарии Кузьминичне сами и просят «пропесочить» их мужей-выпивох на заседании Совета. Последние же откровенно боятся таких разбирательств. Особенно не нравится пьянчужкам представать перед сельским сходом. Не остается незамеченным ни один случай злоупотребления спиртными напитками и в других хозяйствах участка.

В сельской местности работать участковому инспектору и просто и сложно. Просто потому, что сотрудник милиции как свои пять пальцев знает людей, проживающих на территории участка, их быт. А кому как не Николаю Степановичу, проработавшему на одном и том же участке 31 год, известно, чем дышит каждый односельчанин! Поэтому происшествия на основе семейных, соседских неурядиц, некоторые другие обычно ликвидирует он в самом зародыше. Сложно — в силу того же всезнайства. Твоя-то жизнь тоже как на ладони. Но авторитет Наумова непререкаем. И его моральное право осуждать сограждан за неблаговидные поступки завоевано безупречным поведением, всей нелегкой и честной жизнью.

Уроженец села Сметанино Санчурского района Николай Степанович Наумов воспитывался в трудовой крестьянской семье. Учился, рано пошел работать в колхоз. Недоучился, недоработал — началась война. Наумову еще не исполнилось и 18 лет, когда в октябре 42-го очутился он на Карельском перешейке в артиллерийском корпусе Ленинградского фронта. Военная специальность у молодого бойца была интересная и не менее ответственная, чем другие, — топограф — вычислитель взвода управления.

— В нашу задачу входило вычисление направления огня батарей, его корректировка, привязка элементов боевого порядка — вспоминает ветеран. — Иными словами, мы вместе с командирами руководили боем артиллерии. Поэтому почти всегда находились километра за три-пять, а то и больше от расположения своих пушек. А во время наступления частенько шли вместе с передовыми частями пехоты…

Медаль «За отвагу» Наумов почитает как одну из самых дорогих своих наград. Потому что это было первое признание заслуг молодого бойца.

— На Карельском перешейке мы простояли до лета сорок четвертого года, вплоть до выхода из войны Финляндии, — продолжает рассказ Николай Степанович. — В январе сорок пятого нас с Ленинградского фронта перебросили на Сандомирский плацдарм на реке Висле. Оттуда и пошли в наступление. Маршал Конев в своих мемуарах описывает как раз те события, в которых участвовал и наш десятый артиллерийский корпус. Мы, конечно, не представляли общей картины наступления, но понимали, что вот они настали, наконец, грандиозные события и победа близка. Не передать нашего азарта, необыкновенно высокого боевого духа! Мы перли, как лавина, сметая отчаянное сопротивление врага. Да, это было сопротивление смертников, и каждый бой превращался в жесточайшее сражение.

Бой в одном из населенных пунктов Германии мало чем отличался от других. Беспокоил командование наблюдательный пункт врага, корректирующий огонь своей артиллерии. Вражеские снаряды обрушивались на скопления наших войск и глубоко в тылу. Разведчики подсказали, что НП противника расположен на высотке, на колокольне церкви. Наумов вместе с товарищами точно определил координаты, и несколькими меткими выстрелами артиллеристы разбили НП противника. За этот бой Наумов был удостоен ордена Красной Звезды.

— Особенно запомнилось взятие Берлина, — текут дальше воспоминания. — Красивое и страшное было зрелище! Ночью светло от множества включенных фар и прожекторов, днем темно от дыма, пыли… Прекрасны были стремление наших бойцов к победе и радость, вызванная ее предчувствием. С другой стороны, особенно жаль было терять друзей в последние дни и часы войны. Из Берлина перебросили нас в Дрезден. Здесь сказали, что пойдем освобождать Прагу. Три дня и три ночи, почти без остановки двигались на выручку столицы Чехословакии. Удивительно приветливо встречал нас чешский народ: люди выходили на улицы нарядные, с цветами, улыбались, чуть какая остановка — нас окружали и каждый старался выразить свою любовь, благодарность. Рано утром Девятого мая мы подошли к Праге. Но, несмотря на капитуляцию гитлеровской Германии, еще долго гремели выстрелы над Прагой.

За последний год войны где только не довелось побывать Наумову: Берлин, Прага, Будапешт, Вена — это только столицы, а городов поменьше и не перечесть! Демобилизовался в апреле 1947 года, в должности командира, топографо-вычислительного отделения.

Вернулся Н. С. Наумов домой, в Сметанино, стал работать агентом Министерства заготовок. Года через три предложили ему перейти на службу в милицию. И, хотя зарплата была меньше, согласился. На вопрос: «Почему?» Николай Степанович ответил коротко и достойно: «Работа мужская, солдатская».

Живет в Павлово Санчурского района Кировской области замечательный, добрый человек Николай Степанович Наумов. Хороший семьянин и отец. Вырастил вместе с женой детей. Старший сын закончил Тульское высшее военное артиллерийское училище, как и отец, — «бог» войны. Дочь студентка геологического факультета Казанского университета. В праздники надевает Николай Степанович парадную свою одежду, на которой вместе с боевыми наградами поблескивают и трудовые. Среди них — орден Трудового Красного Знамени, знак «Отличник милиции», медали. Николай Степанович Наумов и сейчас на посту — боец милиции, солдат.

Юрий Феофанов ПОСТ У ВОКЗАЛА

Старшина Чельцов не любил происшествий. Не то чтобы он их боялся. Владимир был кряжистым крепышом. Если к этому добавить, что пришел в милицию старшина прямо из воздушно-десантного полка, где отлично отслужил положенный гражданину мужского пола срок, будет ясно, что страха перед дебоширом он особенного не испытывал.

Происшествий же старшина Чельцов не любил потому, что они создавали суету. Владимир Иванович любил все обстоятельно взвесить, обмозговать. Тот же пьянчужка начнет куролесить, надо в порядок человека приводить, а то и доставлять. Старшине же интересно, чем бы все кончилось, а также, почему все началось. Недосуг пораскинуть мозгами — надо тащить раба божьего. А там этот самый раб попадал уже в другие руки.

Пост у старшины был на привокзальной площади. Три года назад он сошел с поезда в армейской форме на эту вот самую привокзальную площадь. И тут же увидел, как трое бьют человека. Через мгновение двое корчились, а один бормотал: «Ты что, ты что, я же не хотел».

Когда в милиции все утряслось, начальник отделения, полковник, разговорился с демобилизованным старшиной. Хоть куда парень. Глаза смелые, а лицо простодушное. Когда же поговорили, полковник понял, что и ума старшине не занимать. К тому же десятилетка. Не рассчитывая на согласие, полковник все же предложил старшине пойти в милицию.

— Можно и в милицию, — ответил десантник, — дело недолгое, — только форму переменить. Пока послужу. А вообще-то я хочу быть химиком.

— Химиком?! — удивился полковник. — Колбочки-скляночки. Не похож ты на химика. Куда ж, в аптеку, что ли?

Разговор этот происходил еще тогда, когда о большой химии писал только журнал «Наука и жизнь», рубашки, которые можно не гладить, привозили из-за границы, а дома строили исключительно из кирпича, дерева и железа. Так что полковник подумал: пожалуй, поторопился с предложением, однако, посмотрев на ладного парня, вспомнив о двух отлеживающихся хулиганах, на попятную не пошел.

— Дело, — сказал он, — хозяйское. Хочешь в химики — валяй в химики. Молодым везде у нас дорога. А насчет таинственного, так на нашей Хлыновке его больше, чем во всех твоих колбочках-скляночках…

Досталась Чельцову не загадочная Хлыновка, которая славилась знаменитой на всю округу барахолкой, а привокзальная площадь. Старшина не возражал. Во-первых, это вообще было не в его правилах — начальству виднее, куда поставить; а во-вторых, Владимир не собирался задерживаться ни на посту у вокзала, ни вообще в милиции. Несколько месяцев оставалось ему до экзаменов в институте. Он честно сказал об этом полковнику. Тот принял условие.

— Держать не будем насильно. Прав у нас таких нет. Но высшие учебные заведения и в нашей системе имеются. С химией тоже.

Полковник, правда, не был уверен, что в их системе есть вузы с химией, но уж очень понравился ему старшина. С другой стороны, полковник вовсе не хотел завлекать парня разными романтическими пряниками. Он знал цену своей милицейской службе. Поэтому старшину поставили на пост хоть и ответственный, но отнюдь не привилегированный — ни в смысле сложности, ни в смысле легкости.

Пост старшине понравился. Вокзальная площадь — это и город, и уже не город. Это не столько территория, сколько люди, а старшина Чельцов любил наблюдать людей. Суетливая и бестолковая с виду вокзальная площадь регламентирована жестче, чем надменный центр. Ее жизнь подчинена строгому ритму. Он только не дается поверхностному взгляду. А толпа! Кого нет только в этой толпе.

На вокзальной площади отремонтировали дом и поместили в нем детскую музыкальную школу. Старшина умиленно смотрел на карапузов со скрипичными футлярами. Краем глаза отметил женщину в платке по-старушечьи, однако с портфелем-кошелкой. Отметил потому, что никого из ребят не провожала она персонально, шла поодаль. И встречала, но ни к кому не подходила. Два раза это повторялось. А через несколько дней унесли все детские шубки. Через окно во двор. Началось расследование. Почему Чельцов сказал, что стоило бы поискать женщину с портфелем-кошелкой, он и сам бы не объяснил. Мало ли кто ходит по площади. Задержали эту женщину. По сумке. И тогда старшина понял — по-старушечьи повязанный платок не соответствовал сумке.

У него не было наметанного глаза. У него скорее был свежий глаз. И когда не было происшествий, он наблюдал.

Осень. Холодно. А мужчина в светлой шляпе — почему? Наверное, с курорта, но человек, пожалуй, легкомысленный. Вот идет важный, в старом дорогом пальто и в галошах. Или чудак профессор, или стойкий активист жэка, другие галош не носят. Совсем молоденькая и с тяжелой авоськой — юная жена, девица «при маме» авоську не возьмет. Одинаковые с виду люди, снующие по площади, оказывались на поверку все разными. Редко — странными, но никогда — одинаковыми.

Отстоял на своем посту у вокзала старшина несколько месяцев и подал рапорт. Полковник вздохнул и подписал.

— Будешь в наших краях, заглядывай, — только и сказал на прощание.

Полковник оказался провидцем.

Вскоре Владимиру пришлось снова выйти на знакомую привокзальную площадь… Однако к моменту нашего знакомства давно уже покинул пост у вокзала. Он окончил школу милиции, служил в угрозыске. После окончания заочного юридического института стал начальником отдела. Но чувствовал себя все время как бы на посту на привокзальной площади — там, где так хорошо и спокойно было смотреть на людей.

Служба в милиции приобщила его к обещанным полковником розыскным тайнам. Обычно говорят, что тайн у милиции нет. Но тайны в розыске всегда есть и всегда будут. Иначе сыщики никогда не поймают воров. Но по большей части это не те тайны, о которых принято думать. Общих секретов не существует. Каждая операция всегда неповторима, а следовательно, загадочна, таинственна, хотя, повторяю, как правило, в ней ничего нет, о чем бы нельзя рассказать.

Много наук изучил Владимир, немало опытных наставников было у него, но высшую математику розыска он прошел на своем посту у вокзала. Ибо там он учился наблюдать. А наблюдать — это значит ловить случай.

Сравнивать великих мужей науки со скромным детективом, конечно, трудно. Но, право же, «случай» играет в их работе такую же роль, как в знаменитых открытиях. Он никогда не придет, если нет постоянной работы мысли, если схватка с неведомым пока преступником не продолжается денно и нощно, если не фиксируются «незаметные для глаз» детали.

На привокзальном рынке ограбили магазин тканей. По всей вероятности, пришлые воры. Видели, как трое вскочили в отходящий поезд. Связались с поездом — оттуда подтвердили: да, были такие, проехали три остановки и сошли. На той же станции, где сошли, никаких следов не оставили, их никто не видел. Но на рынке, на месте происшествия, — одна старая серая кепка. Старшина вертел ее в руках. По всей вероятности, обронил преступник. Владимир вывернул кепку. За околышем заложена свернутая газета — чтоб поддерживать материю. Старшина развернул газету. Там еще оказалась полоска плотной бумаги. На ней был напечатан план культурно-массовых мероприятий исправительно-трудовой колонии.

Дальше оставалась чисто техническая работа. Установили колонию. Выяснили, что недавно оттуда освободился осужденный, кстати, бывший участник художественной самодеятельности.

В самом деле случай? Такие «подарки» правонарушители делают крайне редко. Они предпочитают не оставлять визитных карточек. Они ведь тоже предусматривают все, чтобы исключить «случаи», начисто замести следы… Но старшина знал: человек не может раствориться бесследно никогда.

Азбучные истины криминалистики, которые он изучал в милицейской школе, в институте, всегда соотносились в его мозгу именно с его первой должностью. Пост у вокзала приучил Владимира к терпению. Он даже вывел теорию: чтобы раскрыть преступление, надо уметь ждать. Правда, Чельцов свою теорию особенно не пропагандировал, держал про себя. Хорош бы был инспектор угрозыска, который, получив сигнал о преступлении, начал бы философствовать: почему, да отчего, да каковы причины или как это без мотивов. Искать надо, ловить.

Но ведь Буран рвет поводок, значит надо действовать. Инспектору при любой спешке думать надо. И все-таки бывают случаи, когда ничто не поможет — ни техника, ни самоотверженность, ни опыт — поймать преступника по горячим следам. Нераскрытое преступление повисает на счету милиции. Хуже этого, пожалуй, ничего не бывает. Так вот, где-то в тайниках души он любил такие ситуации. Не потому, конечно, что неудача могла быть приятна. Просто теперь, когда горячка была бесполезна, можно было спокойно искать.

Только напрасно инспектор думал, что это тайна. Начальство отлично знало его «слабость», и именно ему поручали самые безнадежные дела.

— Когда надежд никаких, — говорил начальник управления, — остается надежда на Чельцова.

Таким безнадежным представилось и дело о воровстве в шелкоткацком комбинате. Тогда из цеха этого предприятия унесли медицинской пряжи на 40 тысяч рублей. Несколько тяжелых тюков. Действовали люди, хорошо ориентировавшиеся в обстановке. Воры, очевидно, досконально знавшие, где что на комбинате находится, проникли ночью в цех готовой продукции, сбросили со второго этажа в окно на улицу несколько тюков пряжи, погрузили ее в машину и спокойно уехали. Все обнаружилось только утром. Следов никаких: ни отпечатков пальцев, ни какой-нибудь пуговицы или клочка одежды. Даже машину никто не видел, сторожа только слышали, что мотор среди ночи взревел, однако значения этому не придали. В таких случаях ищут лиц, которые могли принять участие в краже, — кто-то ведь точно знал расположение цехов, систему охраны. Однако и тут все было чисто. Занялись окрестностями комбината — никто из жителей близлежащих домов подозрения не вызвал. В возможных местах сбыта пряжи также не обнаружили.

И дело «повисло». Можно было обвинять кого-то в нерасторопности. Но факт оставался фактом: не нашли. Полгода прошло, а не нашли. Хотя Чельцов своих «теорий» никому не высказывал, в управлении знали — распутает самое безнадежное дело, надо только его не торопить. Поэтому, вызвав Чельцова, начальник управления сказал:

— Выговор за комбинат я уже получил. Но списать ограбление мы не можем. Займись. Торопить не стану. Но… сам понимаешь.

Инспектор Чельцов не участвовал в розыске, но тем не менее дело это знал. Он еще тогда обратил внимание, что следок все же был — сторож слышал, как грузовик взревел, но не придал этому значения. Тюки иным способом унести трудно, значит, этот, наверное, грузовик. Да ведь не видел никто. Так уж и никто? Вокруг комбината тихие улочки со старыми деревянными домами — «частники» живут. Потом пустырь и новый район, на въезде в него — пост ГАИ.

— Если бы я вез эти тюки, я бы ночью мимо ГАИ не поехал, — размышлял Владимир. — А они что, дурнее меня? В другую сторону можно — в соседний район дорога. Вряд ли туда подались. Но будем считать, пятьдесят процентов за то, что уехали туда. Остальные пятьдесят приходятся на поселок. Так неужто ночью никто не видел и не слышал машины? Эх, как же в горячке не проверили — теперь-то полгода прошло, разве в состоянии кто вспомнить. Конечно, если наводить вопросами, вспомнят, да толку что…

И все же в душу запал этот грузовик. Что бы ни делал — в ушах шум мотора, будто сам слышал. В ночь на 12 марта было ограбление.

— Постой, что же у нас 12 марта было? Ведь что-то было. Ну-ка, ну-ка, ага — выборы в местные Советы.

Если бы угрозыск полагал, что иголку в стоге сена найти невозможно, то солидная часть преступников оставалась бы безнаказанной. Раз иголка существует, в принципе ее можно найти и в стоге сена. Майор Чельцов начал искать. Он обходил дом за домом, двор за двором. Ориентировался на старух.

К старухам майор питал слабость. Обычно детективы их не очень жалуют: путается у них все в голове, фантазерки и поучать любят. Капитан Гавриков пошел к одной, как положено, электромонтером представился: проводку-де надо проверить. Старуха с распростертыми объятиями встретила, чайку предложила. Капитан потолок и стены избегал глазами, ну и завел интересующий его разговор: одной, мол, наверное, скучно, да кто это на фотографии, ах, сын, а сноха-то когда в последний раз была, современная-то молодежь стариков вниманием не балует, то да се (ему про сноху надо было выяснить). А старуха тем временем старый утюг откуда-то достала: «Починил бы заодно, да еще кипятильник сломался, не найти только». Взял капитан утюг, вертит его, а что с ним делать, не знает. А ехидная эта бабка и говорит: «Давеча по телевизору из ваших тоже показывали, тот водопровод смотрел». Гаврикова в жар бросило. И себя клянет, и бабку. Пугануть ее решил: «А может, я вор». — «Глупый, стало, ты вор, что у старухи унесешь-то, старье какое — так я его бы сама продала, ан скупки все позакрывали».

Побаски старухи майор слушал охотно, даже когда они начинали вспоминать ныне живущую или почившую родню. Потому что они знали все, эти старухи. Информированные были свидетели. Ну а уж отобрать, что тебе нужно, — это и есть розыск. Вот и обходил Владимир старух одну за другой.

Марфа Петровна Огурцова, проживающая в собственном доме по Бужениновской улице, и рассказала инспектору про машину. Старушка Марфа Петровна сухонькая, чистая, несуетливая. Живет с кошкой, собакой, птицей какой-то, аквариум содержит. В доме икон целый угол — верующая. Поговорить особенно не расположенная — и это понравилось ему.

— По нашей улице редко ездят — грязища вон какая. А уж чтобы в темноту да в слякоть… А тут шальной какой-то спьяну чуть в забор не въехал. Аж окна грязью обдал.

— А почему вы думаете, что это было в ночь на 12 марта?

— Под выборы-то? Это точно.

— Но почему?

— Обычно я рано ложусь, что зря свет жечь. Лягу, молитовки почитаю и засну. Просыпаюсь в полночь, что уж тут ни делай, бог сна не дает. Привыкла.

— Нет, машина не могла так поздно.

— Ты слушай. Перед выборами-то все за полночь домой приходила. Телевизор мы смотреть повадились в агитпункте. А как проголосовали — убрали кино. Это у них всегда так. А перед выборами нам, старухам, раздолье. Все смотрели мы тогда… Я собралась было домой — последние известия я утречком по радио слушаю. А старухи мои говорят: «Не торопись, Петровна, сегодня телевизор последний день». Я и осталась. Потом посудачили. Домой-то я около часу пришла. Только в дверь, а он как взвоет — грузовик-то чистый зверь, как только не застрял в колдобинах наших.

— Так, так, так. А вы никому не говорили утром?

— Может, и говорила — окна все грязью заляпал.

Бужениновская улица никуда не ведет, ее пересекает небольшая улица Ступина, если по ней свернуть вправо, то выедешь опять к комбинату, если поехать влево — упрешься в поле. Значит, где-то здесь, по всей вероятности, машина в этих домах сбросила тюки, по улице Ступина мимо комбината уехала в город Уже пустая. Если это, конечно, та машина.

Высчитал время Владимир — совпадало. Сторож слышал рев машины около часу ночи, и Огурцова примерно в это время. По Бужениновской минут пятнадцать всего и ехать от комбината. Но куда она, эта машина, приехала? Конечно, украденное давно куда-то сбыли: полгода прошло. С другой стороны — нигде пока эта пряжа не вынырнула. Да и вынырнет ли? По крайней мере в нашем городе… Тут жди и жди, только вряд ли дождешься.

— Придется опять брать курс на старух, — сказал полковнику Чельцов, — где-то сгрузили же тюки.

Старухам нравился инспектор. Каких только забот и невзгод своих они ему не выкладывали! А Марфа Петровна нет-нет да и поддевала.

— Что ты все вокруг ходишь, ты у нас выпытывай, чего тебе надо, — не зря же ты к нам ходишь. Так не бывает, чтобы такой мужчина зря ходил к бабкам столетним.

— Это так, не зря хожу. Но я и сам не знаю, что мне надо. Трудно мне, вот я и опираюсь на вас, на общественность.

— Сами на костылях ходим, на нас какая опора, — отвечали старухи.

И все-таки он узнал от них, что Нинкин ухажер («Да какой ухажер, прости господи, живут давно!») Костя Лобанюк с полгода как гуляет без просыпу. Нинку поколачивает, но дорогие наряды покупает не скупясь.

— А ведь, считай, не работает нигде. С одной работы уволился, на другую перешел, на бюллетене все время, а сам около ларька лечится.

— Один, что ли, он у вас такой? — спросил майор.

— Какой там, от пьянчужек житья нет, хоть бы вы их приструнили. В городе милиция смотрит, а в нашем комбинатовском поселке раздолье им.

— Ну и Костя, как все?

— Как все. Только ведь исправный был парень. А тут ровно с цепи сорвался.

Владимир решил присмотреться к этому Косте. Между прочим, тот работал на комбинате, но давно уволился. Да и никаких подозрений не вызывал он, непохоже было, что участвовал в ограблении, но деньги действительно у него появились. Прогулял их, теперь на Нинкиной шее сидит. А немалые были деньги — мебель купил своей сожительнице, ее одел, сам оделся.

С пьяненьким Костей познакомился майор. Тот свою Нинуху ругал. Работать она его заставляет, а что он на той работе заработает?

— Жить-то надо, — закинул удочку майор, — а без работы как же?

— Живут люди, — неопределенно ответил Костя, — а от работы лошади дохнут.

— Бывает, — ответил Чельцов и оставил Костю. И все-таки ответ Кости мимо ушей не пропустил. Отметил себе: Нинка не деньги заставляет добывать, а работать; Костя ссылается на опыт неких людей, которые «живут», надо полагать, не переутомляясь, как лошади, работой.

Познакомился Чельцов и с Ниной, с Костиной любовью. Понравилась майору Нина. Огорчена была постоянными пьянками Кости. Судя по всему, женщина ничего не знала о происхождении Костиных денег, но что деньги были, и немалые, она утверждала. Очень хотелось Владимиру Чельцову убедить Нину, чтобы «расколоть» Костю. Но он сам учил молодых инспекторов:

— В нашей работе многое можно простить, не прощается одно — беззаконные, недозволенные методы сыска.

Привлечь Нину было не дозволено. И Владимир лишь время от времени заходил к ней, когда Костя попадал в какой-нибудь скандал. Нина охотно рассказывала о своей жизни, жаловалась на Костю, но жалела его. Однажды Нина раскрыла сумочку, вынула платок и случайно потянула яркую толстую нитку. «Та, медицинская», — мелькнула мысль.

— А что это за нитка такая оригинальная? — спросил Чельцов.

— О, хорошие нитки, прочнее шпагата. Это Костя как-то приносил.

— Для чего?

— А он их Кожаному передавал.

— Кто это Кожаный?

— Фамилии не знаю. Он кофточки, что ли, вяжет.

Ниточка из Нининой сумки потянулась далеко и привела к преступной группе, содержащей подпольный трикотажный цех.

Но в этой операции майор Чельцов уже не участвовал — то дело службы ОБХСС, а угрозыску своих забот хватает…

Все рассказанное о Владимире Ивановиче Чельцове я узнал не от него. А при встрече, когда он был героем дня, мы обсуждали предстоящий суд над четырьмя грабителями. Фабулу дела я знал, да и на процессе все будет подробно рассматриваться. Меня интересовало, как были изобличены преступники — пойманы как? Это ведь в залах суда обычно не исследуется.

— Есть такая восточная мудрость, — начал Владимир, — спеши медленно. А нам медленно нельзя — в этом вся и загвоздка. Суетиться же начинаем — теряем кое-что. Как эта банда начала? Комиссионный магазин они взяли. Днем. В обед. Постучал один в дверь, что-то знаками показывает. Женщина открыла. Он извинился, сказал, что ему терять нечего, что если кто нажмет сигнализацию, то пусть прощается с жизнью… Даже если появится милиция, он успеет. И вынул пистолет. Я понимаю — служебный долг, народное добро. А вы в положение женщины войдите. Если бы налет грубый, угрозы, трам-тарарам — нажали бы кнопку. А тут психолог этот бандит. Женщины замерли. Трое его подручных тут же вошли в кассу и взяли деньги.

Через некоторое время на квартиру врача-стоматолога пришли четверо. Постучали. Дверь открылась. Четверо вошли. Прикрыли дверь. Спросили, где деньги и золото. Женщина в обморок. Один из них подал ей стакан воды. Опять вежливо спросили, где что лежит, «а то ведь ломать все придется». Что нужно взяли и скрылись.

Снова интеллигентные приемчики. Я думаю: надо этого образованного прохвоста искать. Пораскинуть, где он еще появится. Да ждать разве можно? Думать некогда — хватать надо. А они-то думают: то комиссионка, то квартира. Шаблона нет. Действуют расчетливо. Но тут они крупную промашку дали. К нам звонок: трое неизвестных только что попытались ограбить сберкассу. Мы туда по тревоге. Перепуганные сотрудники… Опрокинутая мебель… разбросанные бланки… На столе лежала чья-то книжка, по которой платят за квартиру… Фамилия — Лапшова. Спрашиваю чья? Говорят, не знаем, но один из преступников что-то писал как раз перед обеденным перерывом. Последним он был посетителем. Сотрудница уже дверь собиралась закрыть — он ее оттолкнул, тут еще двое ворвались, выхватили оружие, а кассирша дала сигнал тревоги. Бандиты убежали, а книжка вот осталась. Книжка принадлежала родной матери одного из троицы. Мать ее признала, сказала, что сын ее отсидел недавно, работать поступил, а потом, видать, за старое принялся — уже два месяца не живет у нее, только иногда заходит. Взяли Лапшова, он признался во всех трех грабежах. Еще двоих взяли, а главаря нет, словно в воду канул. Кстати, стало ясно, почему последний раз они действовали примитивно. «Самодеятельностью» ребята занялись. Им приказали сидеть смирно, а они решили самостоятельно сработать.

Главаря своего, между прочим, только в лицо знали. Завербовал он их в пивной. Встретились, совершили грабеж, свою долю получили — и до свидания. Приметы главаря описали, однако, все одинаково. Значит, не врали.

Вот и искал его подполковник Чельцов. Ходил по улицам и смотрел. Не метод, конечно, как он сам понимал. Ходил, пока на очки не наткнулся. Уж почти темно, а он в темных очках. И по другим данным подходит…

Схватка с главарем шайки была стремительной, может быть, двух секунд не прошло. Но это был тщательно выверенный, рассчитанный до каждой мелочи бой Владимира Чельцова. Инспектор имел пистолет. Вооружен, это было известно, и человек в темных очках. Но разница в том, что инспектор не мог применить оружие на людской улице. А преступник… он пойдет на все, ибо терять ему нечего — в этом Владимир был убежден. Конечно, можно вызвать на помощь любого работника милиции. Но это значит спугнуть настороженного, натянутого, как струна, озлобленного человека.

«Нет, надо один на один», — созрела мысль. И Владимир, когда человек в темных очках поравнялся с переулком, неожиданно схватил его за руку:

— Сюда! Быстро… Иначе крышка…

Это был точно рассчитанный ход. Настороженный преступник ожидал каждую секунду задержания. И был готов сразу же пустить в ход оружие. Но он абсолютно не был готов получить сигнал тревоги от «своего». А кто, как не «свой», мог предупреждать об опасности. Ничего не сообразив, он рванулся в переулок. Только тут мелькнула мысль — вопрос: кто это? Кто узнал?

Но было поздно. Пистолет преступника уже был в руках Чельцова.

Виль Липатов ЛУНА НАД ОБЬЮ

Борис Рогачев ХОД КОНЕМ

Картина поражала своей неправдоподобностью: на поваленной березе, застряв в ветвях, висел, словно парил в призрачном лунном свете, легковой автомобиль. Выбитые стекла, распахнутые дверцы.

Герасимова и Корольков осторожно, как бы боясь кого-то вспугнуть, подошли ближе к месту аварии. А может быть, трагедии?

Что здесь произошло несколько часов назад? Дорога делала крутой левый поворот. Водитель, видимо, ехал на большой скорости. Не вписался в дугу. Машина ушла по касательной и врезалась в придорожную чащу.

Луч электрического фонарика заскользил по салону «Москвича». По свежести обивки можно было заключить, что автомобиль совершенно новый.

Капитан милиции Корольков сочувственно произнес:

— Не повезло хозяину: только что купил и, на тебе, угнали да еще разбили вдребезги.

Стекло приборного щитка было измазано чем-то красным, очевидно, кровью.

— А вот две капельки сохранились, Юрий Васильевич, возьмите их на экспертизу.

Еще одна находка: на коврике у заднего сиденья лежал черный шнурок от ботинка.

Больше ничего существенного не нашли, хотя эксперт с лупой в руках с добрый час обследовал останки автомобиля.

Водитель УАЗика, на котором приехала оперативная группа, связался по рации с Дмитровским отделом внутренних дел. Подполковник милиции Герасимова доложила дежурному о результатах осмотра места происшествия. Спросила: «Нет ли каких новостей по делу?» Их не было.

— Что ж, поедем отдыхать, — распорядилась она.

Нина Сергеевна устроилась поудобнее на заднее сиденье УАЗика и пыталась вздремнуть под мерный рокот мотора. Но сон не шел. Память помимо воли прокручивала пленку вчерашнего дня. Много волнений доставила поездка в совхоз «Дмитровский». Человек эмоциональный и прямой, она много резкостей наговорила главному инженеру. Что за порядки в хозяйстве, если механизаторы распоряжаются трактором как собственным велосипедом. Один из них ехал с работы домой. Повстречались.

— Маманя, ты куда?

— Да в соседнюю деревню за солью. В нашем-то магазине она керосином пахнет.

— Да что ж ты, маманя, пешком! Али у нас не на чем? Старый человек, разве те можно в такую даль?

Развернул «Беларусь» с тележкой на прицепе, посадил старушку в кабину и погнал за пять километров. Соль покупать. У магазина встретил двух приятелей.

— Петро! — изумились они. — А мы тебя только что вспоминали. Водки здесь нет. Отцепляй тележку, иначе опоздаем. Ванька Кривой свой шалман закроет.

Петро и глазом не моргнул, как дружки сноровисто высадили его мать, отцепили тележку. Трактор облегченно фыркнул и, оставив густое облако вонючего дыма, исчез в синих сумерках.

Через три часа трактор нашли лежащим в глубокой канаве вверх колесами. Изнутри заклиненной кабины доносилось нестройное пение. Вот уж поистине пьяного бог бережет. Ни один из забулдыг даже царапины не получил.

Случай возмутительный. Герасимова решила, что будет просить выездной сессии народного суда. Пусть это будет суровым уроком для других.

Главный инженер устало морщился, вежливо заверял старшего следователя: мол, все необходимые меры для наведения порядка он примет. Но зачем сор из избы выносить? Механизаторы возместят ущерб, причиненный совхозу. Вон в совхозе «Буденновец» случай был хлеще нашего, а до суда дело не дошло…

Нина Сергеевна отлично понимала, на что намекал главный инженер. Этим делом она занималась месяц назад. Один шофер, по всему видно примерный зять, вспомнил, что не поздравил с днем ангела тещу. Не поленился среди ночи прийти в гараж. Взял машину, груженную керамической плиткой, которую, кстати, привез накануне сам, но не смог разгрузить, поскольку отсутствовал кладовщик, и помчался в поселок Луговой. Сторож почему-то особо не препятствовал ему отправиться в этот не совсем обычный рейс. Возвращался под сильным градусом. По причине раздвоения в глазах вместо моста угодил под обрыв. От плитки остались одни воспоминания. Однако ущерб не превысил 500 рублей. В суд дело не пошло. И старший следователь Герасимова — объективный, в будничной жизни в общем-то добрый человек — жалела об этом: «Какой пример для молодых механизаторов подает! По существу это был угон транспорта: без разрешения, без путевого листа…» И тут же возражала себе: «У него был прежний путевой лист, причем не закрытый. Диспетчер не потребовал его в день приезда. И никакого угона нет. Отклонение от маршрута. Машина-то за ним закреплена».

Использование совхозного транспорта в корыстных целях, пьянство за рулем, связанные с этим аварии, несчастные случаи, наносимый государству ущерб — эти вопросы волновали Нину Сергеевну. У нее накопился солидный материал. Его надо обобщить и доложить начальнику следственного отделения для информирования вышестоящих органов.

Герасимова начала писать справку, когда раздался телефонный звонок. Говорил дежурный по горотделу:

— Нина Сергеевна, тут по вашу душу пришли. С заявлением. Видимо, угон.

Так началось это дело с пропажей «Москвича», из-за которого она провела бессонную ночь.

Заявитель, молодой человек по фамилии Колязин, с оттопыренными красными ушами, в очках, которые у него почему-то потели и которые он, не снимая, постоянно протирал грязными пальцами, отчего они еще больше мутнели, молча положил заявление на стол. От Герасимовой не укрылось то, с каким напряженным ожиданием смотрел на нее молодой человек, когда она читала заявление. Она обратила внимание на его густую челку.

— Когда обнаружили пропажу машины? — спросила Герасимова.

— В шестнадцать часов.

— А сейчас сколько? — Нина Сергеевна пододвинула к заявителю лежащие перед ней наручные часы. — Уже двадцать. Можете объяснить, почему четыре часа не заявляли?

— Растерялся. Не знал, что делать. Поехал домой в Москву. Потом думаю. Что ж я делаю? Заявил в милицию на Савеловском вокзале, а они меня к вам отправили.

Молодой человек производил жалкое впечатление. Путался, заикался. Огромные уши у него еще больше раскраснелись. Пот мелкими бисеринками покрывал все лицо.

— Успокойтесь, — сочувственно сказала Нина Сергеевна. — Выпейте воды.

— Жалко. Месяц назад купил. Что теперь от нее останется? И вообще, найдется ли?

— Машина не иголка. Разыщем. Все посты оповещены.

Утром Герасимова доложила начальнику следственного отделения о результатах осмотра угнанной машины. При упоминании о шнурке, найденном в «Москвиче», начальник оживился:

— Интересная деталь. И, видимо, решающая. Ознакомьтесь с этим сообщением.

И он протянул Нине Сергеевне телефонограмму из Запрудненского отделения милиции. В ней говорилось о задержании минувшей ночью подозрительного мужчины. Сам из Дмитрова, он бесцельно бродил по поселку. Был сильно пьян, лицо в ссадинах. Один ботинок без шнурка. В манжетах брюк и за воротником пальто у него обнаружили хвойные иголки.

— Кажется, вас можно поздравить с раскрытием еще одного преступления, — сказал на прощание начальник. И пошутил: — Преступники прямо-таки сами с полным набором идут в ваши руки.

— Уж не хотите ли вы сказать, — с улыбкой ответила Герасимова, — что чересчур легко мне живется?

Должность подполковника милиции Герасимовой в Дмитровском отделе внутренних дел — единственная в своем роде. Она ведет расследование автодорожных происшествий. Правда, когда бывает туго на других участках, ей поручают ведение и других дел. Но автодорожные происшествия — это ее профиль. И нет в городе и районе шофера или тракториста, который бы не знал старшего следователя Герасимову. Двадцать один год занимается она с этим народом.

А до этого была работа в госпитале — ее фронтовая специальность — медсестра. Закончила заочно юридический институт. После стажировки в прокуратуре Нину Сергеевну, поскольку у нее были водительские права, назначили в следственном отделении именно на этот участок.

Наутро Нина Сергеевна отправилась в Запрудный, чтобы допросить задержанного там по подозрению гражданина. Она испытывала даже легкое разочарование от того, что все так получилось просто. Поиск, решение задачи с несколькими неизвестными всегда привлекали ее, привносили в работу азарт, как поединок с незримым противником.

«Что же, в конце концов, это даже лучше, — подумала она, подъезжая к Запрудному. — Будет со временем посвободнее, напишу письмо Антонине, заждалась она, наверное. Надо ободрить ее. Она нуждается в поддержке, добром слове».

Антонина — бывшая подследственная Нины Сергеевны — находилась в местах заключения, где отбывала наказание за кражу. Неделю назад она прислала подполковнику милиции Герасимовой письмо, полное слез и раскаяния. Слез — потому что тосковала по своему малолетнему сынишке; раскаяния — потому что не вняла в свое время добрым советам следователя.

Нина Сергеевна хорошо помнила эту несколько взбалмошную, с крашеными волосами и печальными глазами молодую женщину. Было жаль ее за неудавшуюся судьбу.

В милицию обратились несколько женщин и заявили, что у них в общежитии завелась воровка. Уличить Антонину в хищении денег и вещей у подруг оказалось делом несложным. Однако увидев перед собой следователя-женщину, Антонина наотрез отказалась давать показания. Дерзила, вызывающе вела себя. Герасимовой было знакомо такое состояние подследственных, вызванное позором разоблачения, навалившимся чувством безысходности. Надо дать им какое-то время успокоиться, прийти в себя, осмыслить происшедшее, посочувствовать, дать понять, что не все потеряно, показать путь, по которому должна пойти их жизнь, — нелегкий путь, но другого нет.

Они сошлись и почувствовали доверие друг к другу на одном чувстве — материнском. Антонина терзалась мыслью, что же будет с ее двухлетним Егоркой, которого она любила без памяти.

— Не пропадет. Будет жить у бабушки, я его буду навещать с гостинцами, — поддержала Антонину Нина Сергеевна, увидела, как обрадованно засветились глаза у нее.

Был суд. Антонина получила сравнительно мягкое наказание. И вот теперь спрашивала, как там ее Егорушка? «Какая же я дура раньше была. Ведь воровала не из-за нужды, а на вино».

— Да, прозрение у некоторых наступает с запозданием, — невесело подумалось Герасимовой.

В Запрудненском отделении милиции ей отвели небольшую комнату для допроса задержанного гражданина. Им оказался нескладный верзила, на лице которого застыло изумление, не сошедшее после встречи с милицейским патрулем минувшей ночью.

— За что? — с надрывом, спросил он, не зная, кто она и зачем пришла.

— Разве вам не объяснили, что вы задержаны на основании статьи уголовно-процессуального кодекса по подозрению. Я — следователь. Сейчас выясню некоторые обстоятельства и, если вы не виновны, немедленно освобожу вас.

Пока говорила, Нина Сергеевна внимательно изучала сидевшего перед ней парня. Лет 20—22, помятое ленивое лицо, на скуле и лбу свежие ссадины, давно не стригся, в одежде какая-то неряшливость; оторванная пуговица, из-под пальто выглядывал засаленный воротник рубашки.

— Где вы были вчера вечером?

— У знакомой.

— А до этого?

— Ходил с ней в лес.

— У вас поранено лицо…

— О кусты поцарапал.

— А шнурок где потеряли от ботинка, вот этот?

Парень растерянно посмотрел сначала на ладонь следователя, на которой лежала тонкая черная веревочка, потом пополз под стол…

— Действительно нету, — пробормотал он.

— Вам напомнить, где вы потеряли шнурок?

Парень пришибленно молчал.

— Хотя вот что, — продолжала Нина Сергеевна, — сначала пойдем в тот дом, где вы были в гостях. Посмотрим, как вас там встретят.

Допрашиваемый испуганно вскочил:

— Ни за что! Хватит с меня! Вот навязались-то на мою голову…

— Успокойтесь, успокойтесь. Идти все равно придется. Это в ваших интересах.

— Это уж мне лучше знать, в чьих интересах, — зло бросил он.

— Назовите адрес вашей знакомой.

После длинной паузы Дьяконов назвал дом и улицу.

На крыльце деревянного дома их встретила женщина средних лет.

— А, снова явился, кобелина, — пропела она при виде долговязого спутника Нины Сергеевны. — Мало я тебя угостила. За новым угощением пришел. Сейчас!.. — женщина быстро юркнула за дверь.

Дьяконов судорожно схватил руку следователя:

— Убьет! Не пойду! — и отбежал метров на десять, лихорадочно выискивая, куда бы ему сигануть, когда грозная хозяйка появится с дрыном в руках.

Дверь снова открылась:

— Где он, этот хлыщ?

— Не волнуйтесь, Дарья Тимофеевна, — выступила вперед Герасимова и объяснила цель визита.

— Анюта! — пробасила хозяйка. — Подь сюда!

На крыльце появилась длинноногая веснушчатая рыжая девица…

Всю дорогу домой Нина Сергеевна от души смеялась, вспоминая забавный эпизод. Даже не досадовала на пустую поездку. Впрочем, не пустую. Одна версия отпала. Парень не имел отношения к угону «Москвича». Начинающий ловелас, он познакомился в Дмитрове с рыжей Анютой. Напросился к ней в гости. Целый день они катались в лесу на лыжах, там он и поранил лицо. Нарочно пропустил последний автобус, чтобы остаться ночевать у новой подруги. Ночью повел себя неприлично. Дарья Тимофеевна своей могучей рукой выдворила его на улицу. А когда несостоявшийся зять с похмелья стал ломиться в дверь, огрела его дубовой скалкой по шее.

В горотделе Герасимову ждал незнакомый мужчина. Пальто с бобровым воротником, ондатровая шапка. Представился: руководитель лаборатории одного из московских научно-исследовательских институтов Лобов.

— Я по делу о пропавшем у меня автомобиле, — объяснил он свое появление.

«Еще один угон? — с тревогой подумала старший следователь. — С этим еще не разобрались…

— Марка, номер? — уточнила она.

Услышав ответ, опешила: это же вчерашний разбитый «Москвич». Два владельца одной машины? Спросила:

— А Колязин кто же тогда будет?

— Видите ли, — начал популярно объяснять посетитель, — у меня водительских прав нет, но есть автомобиль, а у Колязина права есть, но нет машины. Он мой сотрудник. Отвез вчера меня с товарищем на рыбалку. Вечером должен забрать домой. Но не приехал. Оказывается, у него в Дмитрове, когда он бегал за сигаретами, угнали мой автомобиль. Вы его ищете?

— Уже нашли, — без всяких эмоций ответила Герасимова. Она почти не слушала этого начальника лаборатории. Все ее внимание было сосредоточено на вчерашнем разговоре с ушастиком, как она окрестила самозваного владельца «Москвича». «Вот почему он так нервничал и потел. Почему же он не сказал, что машина не его?» Этот вопрос Нина Сергеевна и задала Лобову. Но он, узнав, что машина найдена, не слушал следователя, рвался во двор. Нина Сергеевна вышла за ним. Ученый муж промчался мимо своего покореженного любимца, заглянул во все углы и решительным шагом направился к Герасимовой:

— Вы меня обманываете, создаете видимость, что хорошо работаете. Машину до сих пор не разыскали. Позор!

Нина Сергеевна молча показала на «Москвич».

Лобов изменился в лице, негромко икнул и медленно пошел в сторону железнодорожного вокзала. Нина Сергеевна сама была автолюбителем и отлично понимала, что происходит с ним.

Розыск, казалось, зашел в тупик. Был на исходе третий день, но никаких утешительных вестей не поступило, хотя об угоне и аварии «Москвича» были поставлены в известность все прилегающие районы. Вызванный в горотдел Колязин, поглаживая челку, объяснил, почему не назвал истинного владельца машины: растерялся и к тому же боялся начальства, надеялся, что «Москвич» быстро обнаружится и Лобов ничего не узнает.

Он держал себя намного увереннее, чем первый раз. При виде изуродованной машины громко и достаточно искренне возмущался, а узнав, кто понесет материальную ответственность за причиненный ущерб, выразил надежду, что угонщик рано или поздно будет найден.

Вечером позвонили из Дубны. То, что узнала старший следователь, на первый взгляд не представляло особого интереса. Местный работник милиции, проезжая в ту ночь на своей машине, заметил недалеко от деревни Орево двух женщин и мужчину. Они проголосовали. Свободное место в машине было только одно. Села женщина. Она всю дорогу молчала. Попросила остановить в Дубне у почтового отделения, сказав, что ей надо срочно позвонить то ли в Калинин, то ли в Калининград.

Этим сообщением, несмотря на всю его кажущуюся незначительность, нельзя было пренебрегать. Нина Сергеевна немедленно выехала в Дубну. На почте внимательно изучила толстый том корешков переговорных квитанций. Нашла заказ на переговоры с Калининым. Их вела женщина по фамилии Соколова. Кто она и откуда? Фамилия довольно распространенная. Устанавливать через адресное бюро? Трудоемкая работа. К тому же оно закрыто. Надо связаться с Калининским абонентом. Он должен знать, где живет Соколова.

Предположение оказалось верным. Далекий старушечий голос с удивлением и явным недоверием долго расспрашивал, зачем это понадобился Лизин адрес милиции. Но в конце концов все же сообщил ее местожительство.

Дверь открыла молодая женщина. Пригласила в маленькую удобную кухню.

— Да, это я Соколова, — ответила она односложно на вопрос старшего следователя. — Что я могу сказать о вчерашней аварии? Да водитель какой-то неумелый. Скорость на повороте не рассчитал. Я сразу поняла, что он неважно машину водит, поэтому ремнем пристегнулась. А то бы так хлобыстнулась, костей не собрала…

Задавая короткие, точные вопросы, Герасимова быстро писала в блокноте.

…Соколова в Дмитрове опоздала на Дубнинскую электричку. А ехать надо было срочно. Раздосадованная, пошла к стоянке такси, что на вокзальной площади. Может быть, наберется полный комплект, чтобы не так много платить. Повезло: ждали попутчиков молодые муж и жена. Осталось найти четвертого пассажира. Вдруг подкатывает новенький «Москвич». Водитель, не вылезая из кабины, спросил: «Кто до Дубны? Возьму недорого!» Как выглядел водитель, Соколова помнила смутно, хотя сидела рядом, молодые супруги сзади. Кажется, на нем была черная шапка из кролика, синяя куртка. Когда «Москвич» врезался в березу, шофер здорово ударился лбом: все хватался рукой за голову. И, видимо, коленкам досталось, потому что долго сидел на снегу и растирал их. Обошел вокруг машину, махнул рукой. Рядом остановилась «Волга». Он попросил довезти его до Дмитрова.

— А эти муж и жена, вы о них ничего не знаете? — спросила Нина Сергеевна.

— Первый раз их встретила. Ни фамилии, ни имени не знаю.

— Может быть, в разговоре между ними что-нибудь интересное промелькнуло, какая-нибудь подробность. Не ушиблись ли они? — настаивала Герасимова.

Она уже знала, что находится на верном пути. Уже есть приметы угонщика. Если она разыщет еще двух свидетелей, то наверняка получит в два, три раза больше информации о преступнике. А это ключ к успеху. В ее практике не было случая, чтобы преступление оставалось нераскрытым. Идя по следам преступника, она забывала про сон и отдых. Прочная свидетельская база — вот главное в работе старшего следователя Герасимовой. А она, эта база, создается по горячим следам событий. Пока у людей свежие, яркие впечатления. В борьбе со временем Герасимова не жалела себя. Вторую ночь была без сна.

Уроки бесстрашия, принципиальности, преданности своему делу и самоотверженности она получила еще в далекие годы Великой Отечественной войны, в прифронтовом лазарете. Свой партбилет она получила, прислушиваясь к автоматным очередям и взрывам снарядов.

За самоотверженную работу следователем она удостоена ордена Ленина.

Мысль о том, что поиск надо вести в другом направлении, пришла старшему следователю Герасимовой после поездки в Дубну. Она укрепилась, когда Нина Сергеевна расследовала аварию с «Запорожцем». «Не в ту сторону едешь», — сказала себе Герасимова и улыбнулась. Она вспомнила, как однажды по телевизору смотрела соревнования конькобежек. Та, которой прочили победу, на вираже зацепила коньком, упала и закружилась на льду. Тут же вскочила и помчалась под испуганный вздох стадиона в… противоположную сторону.

Подобное пережила в 1941 году сама Нина Сергеевна. Как и все ее сверстницы, она рвалась на фронт. В военкомате и райкоме комсомола твердо отказали. Поздно вечером Нина, незамеченная патрулем, пробралась к железнодорожному составу, укрылась среди ящиков под брезентом. Пригрелась и заснула. Пробудилась под стук колес. Воображение рисовало, как она объявляется на передовой. В армейской газете напечатают заметку: «Так, мол, и так, движимая ненавистью к заклятому врагу, добровольно встала на защиту горячо любимой Родины!..»

Колеса стучали, день, два, пять. А фронта все не было. Хорошо прихватила с собой пакет с сухарями. Так и доехала до Владивостока. Домой не отправили. А зачислили в Краснознаменный Тихоокеанский флот. Направили на курсы медицинских сестер, по окончании которых Нина Герасимова упросила-таки начальство дать ей направление в действующую армию.

…В показаниях пассажиров, которых вез угонщик, фигурировала синяя куртка, оттопыренные уши, разбитый лоб, ушибленные коленки.

У Колязина тоже синяя куртка, большие уши. Но лоб? На нем ни царапины. И как же они не заметили, что он в очках? — Размышляла Герасимова. — Впрочем… — ее осенила догадка. Подполковник милиции тут же написала повестку с приглашением Колязину явиться для дачи дополнительных показаний.

Он пришел в точно назначенное время. Поздоровался и вежливо спросил, поглаживая челку, нашли ли угонщика. Очков на нем не было.

— Стали лучше видеть, Геннадий Иванович? — осведомилась Нина Сергеевна.

— Вы про очки? Да я их не всегда ношу. Врачи не советуют.

Наступила длинная пауза. Герасимова не торопилась нарушать ее. Она внимательно наблюдала за Колязиным. Он чувствовал себя весьма неуютно. Ерзал на стуле, не знал, что делать с руками, то и дело гладил челку.

Наконец старший следователь прервала молчание:

— Геннадий Иванович, можно попросить вас об одном одолжении?

— Ради бога, о чем угодно! — воскликнул внезапно вспотевший Колязин.

— У вас есть расческа? — продолжала Герасимова.

— Есть, — растерялся Геннадий Иванович, — а что?

— Возьмите, пожалуйста, и зачешите вашу челку кверху.

Колязин послушно исполнил просьбу. Наверху лба, у самых волос, ярко краснел широкий рубец.

— Где же поранились так, Геннадий Иванович? — спросила Герасимова.

Колязин судорожно облизал пересохшие губы и вяло ответил:

— Жена неловко буфет открыла и дверцей мне, понимаете, по лбу… Сильно так.

— И коленки тоже дверцей от буфета ушибли?

В глазах у подследственного метался испуг. А старший следователь наступала:

— Продолжать? Или, может быть, устроить очную ставку с тремя пассажирами, которых вы хотели довезти до Дубны? Показать результаты анализа крови, которой вы испачкали вами же разбитый автомобиль?

— Не надо. Сам все расскажу.

— Еще один вопрос. Чем объясняется такая разница во времени от совершения аварии до заявления в милицию? Тем, что искали бутафорские очки?

— Да. Хотел изменить внешность.

Ход конем, который хотел сделать Колязин, чтобы уйти от ответственности, не удался. Впрочем, как никакая другая уловка в делах, которые расследует старший следователь подполковник милиции Нина Сергеевна Герасимова.

Игорь Арясов МГНОВЕНИЯ… МГНОВЕНИЯ… (Несколько дней из жизни Александра Горшкова)

День первый. В субботу утром отец рубил в сарае дрова. Двенадцатилетний Сашка вертелся около мотоцикла «Урал» с ведром и тряпкой. Отец обещал прокатить, если он как следует вымоет мотоцикл.

— Черт побери! — вдруг громко крикнул Константин Иванович и вышел из сарая, держась рукой за щеку.

— Ты что? — Сашка поднял голову.

— Что-то ударило в глаз, больно, спасу нет. Ну-ка, посмотри, — и склонился над сыном.

— У тебя слёзы там, много, и весь глаз красный. Чем ты его?

— Кажется, проволоку перерубил, кусочек от нее попал, — отец ушел в дом и через несколько минут вернулся. — Вот что, сын, поеду-ка я в больницу, не дай бог старому наладчику без глаза остаться. Ты со мной или здесь?

— Конечно, с тобой, ты же обещал покатать!

Сашка забрался в коляску, отец завел мотор, оглянулся на мать, стоявшую на крыльце:

— Не волнуйся, мы скоро, — и выехал на улицу.

— Папа, а с ветерком можно? — крикнул Сашка, зная, что отец любит скорость. Было раннее утро, город еще не проснулся полностью, встречных машин немного. А боль в глазу с каждой минутой все сильнее. Действительно, надо торопиться. Константин Иванович прибавил газ, покосился на сына. Сашка сдвинул брови, упрямо сжал тонкие губы, маленькими сильными руками цепко держался за поручень.

— Я тоже буду как ты, папа! Есть же такие профессии, чтобы на мотоцикле работать!

— Обязательно, — кивнул отец. — Только расти быстрее надо, уж больно ты мал у меня.

В больнице Сашка оробел, его напугал неприятный запах лекарства. Отец заметил это, взял за руку:

— Не бойся!

В кабинете врач посмотрел глаз и тут же сказал:

— Немедленно на операцию, иначе будет плохо.

— Понятно, — вздохнул отец. — А долгое это дело? А то я с сыном на мотоцикле приехал.

— Оперировать будем сейчас же, чтобы не потерять глаз, а выпишут вас через несколько дней.

— Ясно, — Константин Иванович повернулся к сыну. — Как нам быть, Саша? Тебе же домой надо, там мама волнуется. И мотоцикл жалко на улице бросать. Ты вот что сделай: постой около него, а когда милиционер мимо пойдет, попроси, чтобы отогнал домой. Понял? Держи ключи и действуй.

На улице Сашка по-отцовски обошел мотоцикл, стукнул носком ботинка по колесу: машина в порядке. Сашка повертел головой по сторонам, надеясь увидеть работника милиции. В городской парк культуры с шахматной доской под мышкой неторопливо направлялись пенсионеры, возле памятника бородатому дяде с интересным именем «Семашко» ворковали голуби, косились на Сашку малиновыми бусинками глаз. Над городом быстро и незаметно вставало солнце.

Прошел час. Милиционеров не было. Сашка устал ждать, включил зажигание, завел мотор и сел за руль.

«Поеду потихоньку до первого постового, — решил он. — Остановят если, скажу, что папе делают операцию, а на мотоцикле больше некому ехать».

Он вырулил на дорогу и, прижимаясь к обочине, поехал. На перекрестке у светофора сбавил скорость, внимательно посмотрев по сторонам, свернул влево. Как назло — ни одного милиционера!

Метров через пятьсот он увидел торопливо шагающего по тротуару мужчину в военной форме. Посигналил. Мужчина обернулся, Сашка помахал ему рукой:

— Дяденька, идите сюда!

Майор подошел к нему, строго спросил:

— Тебе чего, мальчик?

Сашка объяснил. Мужчина посмотрел на часы, развел руки:

— Понимаешь, брат, на самолет я опаздываю. Ты водить-то мотоцикл можешь?

— Умею.

— Молодец. А я нет. Поезжай потихоньку. Здесь до ГАИ совсем недалеко. Сначала повернешь направо, а потом налево. Извини, я спешу, вон как раз мой троллейбус, — мужчина побежал к остановке, вскочил в троллейбус и, глядя через большое чистое стекло на Сашку, погрозил пальцем: осторожней!

Сашка вздохнул. Что делать? Где ГАИ, он не знал. И поворачивать с проспекта Ленина ему надо совсем в другую сторону. «Ладно, поеду и дальше сам. Может, повезет, встретится кто-нибудь».

Но Сашке в этот день не повезло. Он выехал за город, многоэтажные дома сменились маленькими, тесно лепившимися друг к другу, дорога по-прежнему была пустой, широкой, и он прибавил скорость до «50». Подъезжая к дому, Сашка по-отцовски трижды просигналил, свернул во двор. Мать заметила его в окно, выбежала на крыльцо:

— Как там папа, сынок?

— Нормально. Ему операцию сейчас делают. Он просил меня мотоцикл домой пригнать. Только я не нашел милиционеров. Был там один военный, но он на самолет опаздывал. Мам, давай я тебя к папе отвезу?

— Нет, я на автобусе, нельзя тебе еще на мотоцикле, рано!

День второй. Старшина дорожно-патрульной службы Иван Иванович Басов остановил служебный «Москвич» около столовой.

— Саша, пора и обедать.

— Не хочется, — Горшков вышел из машины, поправил на плече ремешок рации. — Позавтракал хорошо. Приятного аппетита, Иван Иванович. Я поработаю.

— Ну, гляди, моряк, — Басов скрылся в дверях столовой.

«И чего они меня моряком зовут? Два с лишним года, как в запас уволился с Черного моря. Походка выдает, что ли?» Александр пересек дорогу, поднялся на горку, внимательно посмотрел вправо. Прямо по осевой линии дороги на большой скорости мчался бортовой ГАЗ-53. Да, по городу так не положено. Александр поднял жезл и тут же едва успел отпрыгнуть на обочину, потому что машина шла прямо на него. С ума сошел водитель, что ли?

Горшков оглянулся вслед и ахнул: на его глазах ГАЗ-53 правым бортом задел пешехода, который, перевернувшись в воздухе, упал пластом на полотно трамвайного пути. Пьяный за рулем!

Горшков выскочил на дорогу, резко выбросил руку с жезлом первой встречной машине. Новенькие «Жигули» взвизгнули тормозами. Александр рванул на себя дверцу водителя:

— Разворачивайся быстро! И вон за тем газоном! Он только что человека сбил, гад!

Полный пятидесятилетний мужчина побледнел и не совсем уверенно развернулся на проезжей части.

— Быстрее! — торопил его Горшков. — Видишь, уходит! А ты куда? — он погрозил кулаком владельцу «Жигулей», которые только что были задеты бортовой машиной. — Стой на месте!

А Басов как назло в столовой! Но у меня же с собой рация!

— Внимание, первый! Преследую машину ГАЗ-53. На улице Октябрьской совершен наезд на человека. Преследую ГАЗ-53. За рулем пьяный водитель!

Через несколько секунд в эфире прозвучало.

— Горшков! Горшков! Сообщи номер нарушителя!

— Не могу. Он у него весь в грязи.

— На чем преследуешь его?

— Какой у вас номер? — Александр посмотрел на мужчину, судорожно вцепившегося в баранку. От волнения и испуга тот несколько секунд вспоминал номер своей машины, потом назвал. Александр повторил его по рации и тут же услышал, что кто-то просит задержать именно ту машину, на которой он «ведет» нарушителя. А-а, черт, путаница какая-то, нас-то зачем задерживать?

ГАЗ-53 свернул в переулок. Горшков — за ним.

— Товарищ, миленький, давайте быстрей! Он же пьяный, вы что, не понимаете? Народ с работы идет! Школьников вон сколько!

Было шесть часов вечера. Сентябрь едва тронул еще густую листву деревьев. В очередном проулке нарушитель исчез. Но только на секунду, потому что ГАЗ-53 промчался прямо перед ними и свернул в центр города на площадь Челюскинцев.

— Обогнать его надо. И прижимай к бордюру!

— Я неопытный, товарищ сержант, — пробормотал водитель, — только недавно машину купил.

Эх, чтоб тебя, дядя! А нарушитель вывернул на улицу Революции, на бешеной скорости промчался мимо городского родильного дома, где запрещен проезд, распугивая стоящих на дороге людей.

По рации у Александра запросили номер машины нарушителя.

Горшков вынул пистолет, опустил стекло.

— Достань его как можно ближе.

Хорошо, что улица глухая и встречных машин нет. Он поднял руку и дважды выстрелил в воздух. ГАЗ-53 продолжал, разбрызгивая дождевые лужи, мчаться вперед. Горшков высунулся из окна, прицелился и выстрелил по номеру. Грязь отскочила и стали видны цифры. Александр по рации передал номер бортовой машины. Потом снова высунулся в окно и четыре раза подряд выстрелил по задним колесам. Четвертая пуля, он успел это заметить, прошла мимо, ударила в большую лужу. «Эх, ты, кандидат в мастера!» — выругал себя Горшков.

Бортовая свернула вправо, к железнодорожному вокзалу. Но туда пьяному и вовсе нельзя, сейчас электричка из Москвы должна подходить.

ГАЗ-53 вылетел на трамвайное кольцо. Впереди — высокий забор. А за ним — Александр знал — глубокая траншея, там строится подземный переход. Если водитель сломает забор, дальше бортовая никуда не денется.

Но ГАЗ-53 вдруг резко затормозил перед самым забором, а из кабины выскочили двое и бросились в разные стороны. Почему их двое? Как же это он второго-то не заметил?

— Стойте? — крикнул Горшков, распахивая дверь «Жигулей» и обегая машину. Никого! Где они? Александр перемахнул через забор. В трех метрах — глубокая, наполненная желтой водой траншея, рядом трубы. И чья-то кепка видна. Чья? Горшков вскочил на трубы. За ними съежившись, втянув голову в плечи, сидел мужчина. Горшков с пистолетом в руке спрыгнул к нему:

— Вставай!

Мужчина увидел пистолет, медленно встал и поднял руки. На Горшкова пахнуло сивушным перегаром.

— Твоя машина?

— Нет, начальник, не моя, — пробормотал он. Из наружного кармана мятого пиджака выглядывали путевки. Горшков левой рукой выхватил их, посмотрел номер.

— Ты еще врешь?

Мужчина пригнулся, отводя назад правую руку. Александр на миг опередил его, ударив левой в челюсть. Водитель пошатнулся, медленно опустился на трубы. Горшков нагнулся. Кажется, глубокий нокаут. Ладно. Этот теперь не уйдет. А где же второй? Александр выпрямился и краем глаза успел заметить, что сзади на него по новеньким, только что уложенным бетонным плитам бежит второй, бежит, пытаясь выдернуть правую руку из кармана плаща:

— Сейчас я тебя перышком!

Горшков отскочил в сторону, подсек нападавшему обе ноги и снова ударил левой. Мужчина как-то странно легко завис в воздухе и, перевернувшись, упал на строительный шлак.

Все произошло в считанные секунды, но сотни пассажиров только что подошедшей к перрону московской электрички стали свидетелями этой короткой схватки. До перрона было каких-нибудь десять метров.

К сержанту и двум нарушителям двигалась огромная толпа. Горшков торопливо спрятал пистолет.

— Что случилось, командир? — высокий пожилой мужчина оказался первым около Александра и очнувшегося от нокаута водителя.

— Человека они только что сбили, пьяные, — ответил Горшков, слыша рев сирен подъезжающих оперативных машин.

Водитель, помогая себе руками, сел на трубу, сплюнул в сторону пожилого мужчины:

— Скажи спасибо, что не тебя сбил!

Стоявшие вокруг люди возмущенно подступили к пьяному хулигану. Горшков громко сказал:

— Граждане, их трогать нельзя!

В этот момент сквозь толпу к нему пробился Басов:

— Саша, там другому, кажется, скорая помощь нужна, я уже вызвал.

— Спасибо, Иван Иванович. Еле догнал их.

— А у второго, между прочим, в кармане во-от такая финка.

— Я догадался, — кивнул Горшков, — иначе бы не тронул его. Вы доложили о применении оружия?

— Все в порядке, моряк, не волнуйся.

Вскоре приказом начальника управления Александру Горшкову досрочно было присвоено звание «старшина милиции».

Через два года, остановив ночью машину, водитель которой превысил скорость, Горшков приготовил штрафной талон.

Мужчина стал копаться в карманах:

— Товарищ старшина, я же свой, между прочим, я два года назад помогал вашим товарищам двух нарушителей задерживать. Мне еще приемник тогда подарили.

— Приемник? Это хорошо. А у вас нет желания вернуть мне кошелек с талонами, я его в вашей машине в тот вечер обронил.

— Батюшки! — ахнул мужчина. — Так это вы, товарищ Горшков? А я тот самый, вы меня помните? Между прочим, так и вожу ваш кошелек с собой. Знаете, все некогда отдать, вот, возьмите. Только сейчас не наказывайте, ладно? Я больше не буду, честное слово!

День третий. Она стояла на крыльце общежития, в котором расположился отряд учащихся машиностроительного техникума. Был август, вечерело. С ближнего поля головокружительно сладко пахло зрелой земляникой. Горшков притормозил «Яву», посмотрел на девушку.

— Чего загляделся?

— Просто так. Красивая. Разве нельзя?

— Пожалуйста, у нас тут все красивые. Прокати!

— Не боишься?

— А вам по должности такое не положено.

— Это ж надо! Ну садись. Прокачу с ветерком! — Горшков с места дал полный газ, и темнеющий над сладким полем горизонт рванулся навстречу.

— Лихой наездник. Где научился?

— В яслях. Я же милиционер.

— Они такие не бывают.

— Какие?

— Симпатичные и добрые.

— Вот уж неправда, у нас все как раз такие.

— Где ж ты был? Здесь только что ребята местные подрались.

— Я в ГАИ работаю, а сегодня выходной, поэтому без формы.

— Понятно. Ты приезжай завтра, мы еще две недели ягоды собирать будем. Только без формы, как сейчас. Ага? А теперь давай назад, мне отбой проверить надо.

— Договорились. Между прочим, меня зовут Саша.

— А меня Таня.

В декабре Саша и Таня сыграли свадьбу…

День четвертый. Маршрут в тот январский вечер 1983 года был привычным — проспект Ленина. На дежурство Горшков заступил вместе с инспектором ГАИ младшим сержантом Андреевым.

В девять вечера пообедали в столовой.

В 22.45 Горшков вел патрульные «Жигули» по направлению к Туле.

Дежурство должно было закончиться через час пятнадцать минут. Под колесами хлюпала грязь. Недавний снег опять растаял, и дорога была неприятной. Андреев сидел рядом. Приблизились к первому девятиэтажному дому на проспекте Ленина. Справа — ресторан «Отдых».

— Гляди, Саша, пьяный за рулем.

Горшков посмотрел вправо: от бордюра медленно отъезжали «Жигули» с номером «з-0715-ГА».

— Нет, это он отъезжает, — ответил Горшков, но через несколько секунд понял, что неправ: след задних колес «Жигулей» не совпадал со следом передних. Старшина прибавил газ, стрелка спидометра пересекла цифру «50». Андреев опустил стекло, вытянул руку с жезлом. В «Жигулях», ехавших рядом с патрульной машиной ГАИ, было четверо мужчин и женщина. На сигнал остановиться водитель не отреагировал. Горшков прибавил скорость, прижал «Жигули» к бордюру.

Андреев вышел первым. Водитель «Жигулей» включил заднюю передачу и стал отъезжать. «Шутник!» — усмехнулся Горшков и тоже сдал назад. Андреев приблизился к машине, козырнул. Из нее вышел водитель, молодой, широкоплечий, улыбающийся, в темно-коричневой дубленке. До него было метра три, но Горшков издалека уловил запах спиртного.

— Тебе документы, начальник? — парень раздвинул на груди куртку. — Нет их у меня. Ключи хочешь? Держи! — и бросил ключи в свою машину между сидениями.

«Все ясно!» Горшков открыл заднюю дверцу патрульной машины, шагнул вперед:

— Садитесь с нами, поедем на медицинское освидетельствование.

Много раз за семь лет своей службы Александр произносил эту фразу. И не однажды те, к кому она была обращена, пытались не подчиниться. Так и в этот раз: водитель стал вырываться. В этот момент ему на выручку из «Жигулей» выбежали еще трое. Один из них дохнул на Горшкова перегаром:

— Я был за рулем! — и схватился за дверцу, которую хотел закрыть Александр.

— Тогда садитесь и вы, — предложил старшина, на мгновение поворачиваясь к нему. В ту же секунду водитель выскочил из патрульной машины, а третий пассажир «Жигулей» ударил старшину кулаком в лицо.

Александр заметил, что Андреева тоже втянули в драку. Впереди, метрах в двадцати, под красным сигналом светофора, стояло такси. Горшков махнул его водителю рукой, подъезжай, мол, помоги. Тот неохотно сдал назад и даже вышел на дорогу, но безучастно смотрел, как невысокий старшина пытается удержать двух пьяных.

«Вдвоем не справимся». Горшков метнулся к рации в патрульной машине:

— Прошу оказать помощь, нахожусь напротив пединститута!

На это понадобились секунды, но пьяных уже не было. Андреев молча показал на трамвайную остановку. Горшков бросился к ней между патрульной машиной и «Жигулями». На пути встал четвертый пассажир, до этого не принимавший участия в конфликте. Горшков влево, тот влево, старшина вправо — он опять на пути. Пришлось схватить его под руки и посадить на капот машины.

Инспекторы легко догнали пьяного водителя, взяли за руки, повели назад. А «Жигули» тем временем завелись и правая задняя дверца была открыта. Но первым около нее оказался старшина. Он дотянулся до ключа зажигания, повернул его, а вытащить не успел: инспектора вытолкнули на обочину, а на его место сел пьяный водитель и хлопнул дверцей. «Жигули» стали сдавать назад, освобождая пространство для маневра. Но Горшкова удивило не это, а то, что водитель такси, стоявший вплотную позади «Жигулей» с пьяными пассажирами, тоже попятился. Если бы он не тронул свою машину с места, возможно, ничего бы не произошло.

Александр вскочил на ноги, стал между «Жигулями» и такси. Не помогло, пьяные настойчиво теснили его. Старшина подбежал к дверце водителя, дернул за ручку — на предохранителе, не открывается. Зато стекло второй двери оказалось приспущенным. Оттуда, из салона, на старшину смотрело испуганное женское лицо. Горшков просунул в салон правую руку, чтобы открыть переднюю дверь. И в этот момент «Жигули» с визгом рванулись вперед. Горшков непроизвольно потянул руку назад. Никак! (Потом Александр догадается, что подвернутым рукавом полушубка он зацепился за ремень безопасности. Но это будет позже, через несколько часов.) А сейчас «Жигули», набирая скорость, рвались вперед. И единственной для них помехой был старшина, правая рука которого застряла в ремне безопасности.

«Сначала ты упирался ногами, — расскажет после случившегося Андреев. — Потом начал скользить, как по льду, потому что они потащили тебя по дороге. А потом машина рванулась, и я ничего не понял: как ты, где ты, что с тобой? Только одна мысль: лишь бы под колеса к ним не попал!»

Какие-то секунды Горшков еще пытался освободить правую руку, затем нечаянно опустил ее и вдруг почувствовал, что рукав ничего не держит, а пальцы лежат на подлокотнике дверцы водителя. Что делать? Бросить машину? Но скорость уже такая, что он просто-напросто разобьется о мокрый асфальт или попадет под колеса первой же встречной машины. Они должны остановиться! Он что есть силы сжал пальцы на подлокотнике и поднял ноги, скользившие по асфальту. Левой рукой, ребром ладони, с размаху ударил по стеклу передней двери, но не разбил его. (Ночью, когда после всего этого пройдет часа два, вспомнив о том, что дома ждут его с дежурства и волнуются, он посмотрит на часы и заметит, что стекло на них треснуло).

Сидевший на заднем сиденье мужчина трижды ударил инспектора кулаком в голову, сбил шапку. Но старшина не разжимал пальцы. Тогда мужчина схватился за его руку, пытаясь оторвать ее от подлокотника. Девушка, лицо которой было совсем рядом с Горшковым, закричала:

— Стойте, что вы делаете? Он же разобьется!

И вдруг Горшков услышал злой крик:

— Бери влево руля, сбивай!

Александр все понял тут же. Бери влево — значит выворачивай руль, веди «Жигули» к любой встречной машине, которая собьет прицепившегося старшину и даст возможность уйти. Их надо остановить, обязательно. Сколько он висит на правой руке? Минуту? Час? Стекло давит на мышцы, и они немеют. (В поликлинике, куда нарушителей чуть позже привезут для медицинского освидетельствования, врач, укалывая Горшкова в руку, с удивлением будет переспрашивать: «Неужели не чувствуете боли? Ничего, это пройдет, это от перенапряжения».)

А у него есть еще левая рука, свободная. Но как дотянуться до пистолета, который не поверх полушубка, и даже не на кителе, а под кителем да еще на правом боку? (Левая рука! Всего два дня назад Горшков вышел на работу. До этого две недели лечил именно левую руку. Помогал на 198-м километре железнодорожникам и строителям ликвидировать последствия оползня, сбрасывал глыбы земли, поскользнулся и ударил о камень именно левую руку. Какой он все-таки невезучий! Не зря Таня зовет его «ходячее домашнее ЧП»!)

Хорошо, что полушубок короткий и не такой уж и новый, мнется легко. Левой рукой Горшков дотянулся до кобуры. Самым трудным оказалось расстегнуть застежку. Большим пальцем он все-таки подцепил ее, сбросил. Достал теплый пистолет. (Через несколько дней, когда его спросит начальник управления генерал-майор А. И. Сафонов, почему старшина носит пистолет под кителем, а не на полушубке, Александр улыбнется: «Люблю оружие, Алексей Иванович. Зимой, если входишь с мороза в теплое помещение, пистолет потеет, может появиться ржавчина. А ведь мне на соревнованиях по многоборью стрелять из него. Звание кандидата в мастера спорта подтверждать надо!»)

Пистолет в левой руке. Но как снять оружие с предохранителя? Как передернуть затвор? Горшков на секунду увидел желтый кружок спидометра, стрелка которого замерла на цифре «100». Щелчка предохранителя он не расслышал, только понял, что ему это удалось. Теперь передернуть затвор. А как? Нужна вторая рука, в которую вцепился мужчина и бьет ее, и царапает. Александр что есть силы прижал пистолет к левому бедру, передернул затвор. Все, патрон в стволе! Можно стрелять. Но куда? Если бы вокруг было голое поле, он бы выстрелил через стекло пьяного, ничего, не соображающего водителя. Но машина не в голом поле, а почти в центре людного города, сейчас народ пойдет из кино, а убойная сила пули триста пятьдесят метров…

Горшков поднял пистолет и дал два предупредительных выстрела в воздух. «Жигули» мчались с прежней скоростью.

— Бери влево, сбивай! — истошно кричали в машине. «Жигули» метнулись влево. Горшкова прижало к дверце. В глаза старшине, в каком-нибудь полуметре, ударил ослепительный свет встречной машины. И в этом огромном светлом круге, где-то вверху, Горшков уловил слабые мигающие синие и красные точки. «Оперативная!» — успел сообразить он. Машина ПМГ прошла мимо, обдав старшину грязью. (На другой день ее водитель, разведя руками, скажет: «И как мы тебя, Саша, не зацепили, до сих пор не пойму. Они же рванулись к нам в бок так быстро, что я еле успел увернуться!»)

Час был поздний. Встречных машин было мало.

— Бери влево!

«Но куда же дальше, — подумал Горшков. — Здесь ведь бордюр. Или об ограждение хотят ударить меня?»

Надо стрелять в колесо. Тогда они остановятся. Странно, что эта простая мысль не пришла к нему раньше.

Но колес не видать. Это хорошо, когда сзади преследуешь машину, а когда висишь на ней таким манером — не очень-то приятно. «Буду стрелять через дверь водителя в левое переднее колесо, — решил Александр. — Должен попасть, обязан!»

С левой руки пять раз подряд он выстрелил по касательной сквозь дверь водителя вниз, туда, где бешено вращалось колесо. (Позже эксперты установят, что одна пуля пробила резину.) Машина заюлила, сбавила скорость, остановилась. Горшков встал на ноги, не чувствуя под собой мокрого, грязного, спасительного асфальта. Ему казалось, что он все еще продолжает мчаться, немыслимым образом поджав к самому подбородку ноги и повиснув на правой руке. Краем глаза Александр увидел, как к «Жигулям» мчатся несколько милицейских машин и такси.

Пьяные выскочили из «Жигулей» и втроем бросились на инспектора. Горшков взмахнул левой рукой с пистолетом:

— Стоять! Не двигаться! Патрон один, но не промахнусь!

Нападавшие окаменели. Из оцепенения их вывел визг тормозов подоспевших машин. Первой оказалась патрульная, из которой выскочил Андреев. Нападавшие бросились врассыпную. Через три минуты их взяли.

Горшков подошел к старшему оперативной группы:

— Вызывайте следователя, доложите о применении оружия!

— Знаешь, сколько они тебя тащили? Несколько километров. Везучий ты!

С этого дежурства Александр вернулся домой только к шести утра. Татьяна встретила его хмуро:

— Между прочим, мы тут не спали всю ночь, волновались. Что случилось?

— Пустяки, Танюша. Поспорил на проспекте Ленина с товарищами из ресторана. Пришлось доказывать им, что они пьяные. Пока протокол оформили, пока то да сё, вот и задержался, — Александр прошел в комнату, где спали двухлетний Ромка и посапывала Леночка, которой пошел четвертый месяц. — А вы тут как? Нормально? Ну и молодцы. Я прилягу, пожалуй. Мне к 14.00 на дежурство. Ты разбуди, Танюша…

Григорий Кошечкин НЕОЖИДАННАЯ РАЗВЯЗКА Повесть

Помощник дежурного по городу майор Муравьев сидел в приемной, подбивал итоги уходящего дня. Неожиданно дверь распахнулась, на пороге появился парень лет двадцати пяти. Блуждающим взглядом он обвел комнату и, увидев Муравьева, бросился к нему.

— Товарищ майор, — дрожащим голосом произнес он. — Помогите…

— Что случилось? — Муравьев оторвался от листа бумаги, пристально взглянул на парня.

— Все деньги отдал… за бриллиант… а заместо него стекляшку подсунули.

— Когда это случилось?

— Утром.

— Почему сразу не пришли? Недосуг?

— Да я сразу-то не сообразил к оценщику пойти…

Скосив взгляд в сторону старшины, коротавшего свободную минутку с журналом в руках, Муравьев попросил:

— Петрович, не в службу, а в дружбу позови следователя. Сегодня Купашов дежурит. — И снова к заявителю — Ваша фамилия, мил человек?..

— Пыжлов я, Сергеем звать.

— Вы не местный? Когда приехали?

— Да сегодня и приехал…

В этот город Сергей Пыжлов приезжал уже в четвертый раз. Прямо с вокзала он обычно сразу же ехал в комиссионный магазин по продаже автомобилей. Его мечтой было приобрести «Жигули». Он подолгу слонялся по живописным автомобильным рядам, прислушивался к разговорам, иногда торговался, но так ничего пока не подобрал. Машины были, да все не подходящие: то на краске червоточинка завелась, то резина старовата, то еще чего. Не брать же первую попавшуюся. Денег поднакопил достаточно. Можно выбрать то, что нравится, даже — цвет кузова. Тут торопливость ни к чему. Поспешишь — людей насмешишь…

В коридоре вагона послышался голос проводницы, объявлявшей о скором прибытии на конечную остановку. Сергей быстро переложил бумажник из брюк, в которых спал, в пиджак, заколол карман английской булавкой и стал собираться.

Едва поезд остановился, Пыжлов торопливо сошел на перрон и зашагал к зданию вокзала.

Надо было спешить. Ведь кроме покупки автомобиля приходилось думать, как покрыть путевые расходы. Не ближний свет пятый раз сюда катать. Считай, не одна сотня на разъездах набежала. Эх, купить бы какого дефициту да и перепродать: джинсы или это… как его… сафари. Будут ботинки на высоком каблуке — и их можно. С руками оторвут, только покажи…

Решив подкрепиться перед обещавшим быть суматошным днем, Сергей забежал в вокзальный буфет. Расположился за круглым столиком в уголке. Поглощая холодную курицу и запивая ее кофе, Сергей обратил внимание на парня, стоящего по соседству. Тот что-то искал в спортивной сумке, и Сергей успел заметить, как в ее недрах мелькнули новенькие джинсы. Чувствуя, что их владелец вот-вот уйдет, Сергей придвинулся к нему.

— Привет, друг!

Парень поднял глаза и, словно только и ожидал Сергея, улыбнулся:

— Здорово.

Сергей кивнул на сумку.

— Не скажешь, где брючата купил?

— Это джинсы-то «брючата»? Сказанул.

— Продай, а?

— Не могу. Сам с трудом достал…

— Тогда хоть присоветуй, где такие купить?

— У студентов-иностранцев можно попытаться. Они со мной в общежитии живут. Иногда кое-что продают.

Сергей обрадовался.

— Слушай, друг, познакомь меня с каким-нибудь. Может, и мне повезет. Не думай — за мной не пропадет.

— Не могу, извини. На лекцию опаздываю.

— А вечером?

— Времени нет. После лекции сразу в библиотеку.

— Может, днем, перед библиотекой? Я сейчас в автомагазин, а потом подъеду, куда скажешь.

— Машину покупаешь?

— «Жигули». Хочу последнюю модель присмотреть.

— О-о! Будь здоров! — уважительно отозвался парень и задумался. — Конечно, негоже учебный год с прогулов начинать, да что с тобой поделаешь. Уговорил. Едем быстро в общежитие. Только я сейчас приятелю позвоню, чтоб он меня в журнале посещений лекций отметил.

— Как тебя зовут? — не смог скрыть радость Сергей, стаскивая с крючка под стойкой свой портфель.

— Аликом.

— Меня Серегой. Айда!

Они вышли на площадь перед вокзалом. Алик направился в ближайшую телефонную будку, переговорил с приятелем. Появился довольный:

— Все в порядке. Трогаем!

В такси, взять которое настоял Сергей, ехали молча. Пыжлов уже начал обдумывать, кому же он сбудет купленные джинсы и все остальное, что сможет приобрести…

Его размышления прервал голос Алика. Нагнувшись через спинку сиденья, он сказал водителю:

— Вот на этом углу, пожалуйста…

Алик, несмотря на свой небольшой рост, шагал широкими шагами. Сергей еле поспевал за ним. Возле попавшейся им на пути гостиницы «Интурист» он невольно приостановился, пропуская выходившую из подъезда группу оживленно переговаривающихся иностранцев. Они пересекали тротуар, направляясь в автобус. Женщина-гид, смеясь, что-то говорила в микрофон, обращаясь к туристам, уже расположившимся в салоне. Идущий поодаль от группы высокий парень в потертых джинсах и меховой распахнутой безрукавке, сплошь увешанной значками, вдруг остановился, поглядел по сторонам, а затем нерешительно обратился к Сергею, оказавшемуся в этот момент перед ним.

— Я отшень извиняйт. — Акцент сразу выдал в нем немца. — Ви не скажет, где есть можно продать драгоценность?

Студент, видно, тоже услышал голос немца. Он обернулся и быстро подошел к ним.

— Пойдем, пойдем, — он взял Сергея за рукав. — И так времени нет…

— Погодь, он хочет продать драгоценность.

— О, я отшень и отшень извиняйт, — повторил немец, уже обращаясь к Алику. — Я хотель продать бриллиант.

— Вы ищите скупку?

— Скупко, скупко, — закивал иностранец.

Алик начал было объяснять, как пройти к пункту скупки изделий из драгоценных металлов, а затем, будто что-то вдруг решив, вопросительно посмотрел на Сергея.

— Зачем скупка? Может, я, вернее, мы приобретем?

— О, гешефт? — Немец широко улыбнулся и достал из кармана небольшую темно-зеленую коробку. В ней лежали несколько золотых колец с рубинами, массивный отливавший краснотой мужской перстень-печатка с готической монограммой, еще что-то.

Немец вынул из коробки и положил на ладонь камень. Это был изумительной красоты бриллиант.

— За сколько… вы хотите… продать?.. — У Алика даже голос сел от волнения.

— О, майн гот! Я не хотель продать памьять свой дед, но мне нужен совьетский киноаппаратур. Зер гут! Я затрудняйс зи шпрехен цена… ну восьм… десьят тысяча рубель. — Он неопределенно пожал плечами.

Услышав сумму, Сергей даже зажмурился:

— Ничего себе, целый автомобиль!

Алик тихо сказал:

— Голову на отсечение, немец не представляет настоящей ценности камня…

Но и Пыжлов в этом нисколько не сомневался. Не так давно в его присутствии один приятель заплатил большие деньги за неказистое колечко с махоньким алмазиком, всего с булавочную головку. А этот… Вот бы купить! Он незаметно пощупал локтем карман, в котором был бумажник.

— Дайте взглянуть. Если камень стоящий — мы возьмем, — сказал вдруг Алик.

Немец нехотя, словно в чем-то сомневаясь, протянул камень Алику.

— Это ест Индия… Калькутта. Мой дед… как сказать… — он защелкал пальцами, подбирая нужное слово. — Официрен… арбайт у индийский… э… раджа. Это есть подарок за хороший служба.

— Но он расколот, — промолвил Алик, разглядывая плоскость с одной стороны камня. — И будь здоров как!

— Так, так, — закивал турист. — Когда-то биль гросс, отшень много карат. Он треснуль, я даваль остаток. — Немец бережно опустил камень обратно в коробку.

— Купим? — Алик вопросительно глянул на Пыжлова.

Сергей в ответ пожал плечами:

— Надо б оценить, — произнес он, движимый неуверенностью и огромным желанием овладеть осколком подарка индийского раджи.

И Алик решился.

— Мы возьмем камень и покажем оценщику. О цене договоримся потом. По-другому купить не можем.

— Я хотель залог…

— Сколько?

— Пьять тысяча.

— Даем? — спросил Алик Сергея.

Пыжлов будто всем телом ощутил в нагрудном кармане пачку денег, отложенных на автомобиль, и отчаянно соврал:

— С собой не взял, надо в сберкассу сгонять.

Алик недоверчиво нахмурился.

— Как хочешь. Я сам заплачу. — И повернулся к немцу: — У меня всего полторы тысячи. Через два часа встретимся на этом месте. — Опасаясь, что тот его не поймет, показал туристу часы и ногтем отчеркнул цифру десять.

Однако немец засомневался. Залог в полторы тысячи рублей показался ему явно недостаточным.

— Это есть мало. Битте залог паспорт. Я хочу знай, кто есть ви.

— А, черт с тобой! — решился Алик, переходя с иностранцем на «ты». — Бери и паспорт, да смотри не потеряй.

…В такси Алик пригнулся и деловито зашептал Сергею:

— Я знаю одного ювелира — толковый мужик. Перстень мне делал — двадцать два грамма девяносто шестой пробы. Попросим его оценить, и будь здоров. Для верности сначала заскочим к нему домой, не застанем — на работу.

Вскоре машина свернула на узкую улицу с высокими старинными домами. Алик глянул по сторонам, попросил шофера ехать помедленней.

— Стой! По-моему здесь!

Они расплатились и вышли из автомобиля.

— Вот этот дом! Шестой этаж.

Они вбежали в подъезд, чуть не сбив женщину, подметавшую площадку. Извинившись, Алик устремился наверх. Сергей за ним. На третьем этаже навстречу им попался солидный пожилой мужчина с аккуратной бородкой.

— Так это же он! — вдруг спохватился Алик, когда они поднялись еще на этаж. — Темно тут после улицы, я его сразу не узнал.

Они ринулись вниз.

— Федор Борисович! Подождите!

Мужчина, стоявший с газетой в руке возле почтовых ящиков, посмотрел поверх очков в их сторону и удивленно вымолвил.

— Алик! Какими судьбами?

— К вам, Федор Борисович! Тут вот какое дело…

— Потом, потом, по дороге расскажешь. — Поднеся палец к губам, мужчина показал глазами в сторону уборщицы. Потом окликнул ее: — Полина!

— Чего, Федор Борисович? — Женщина перестала мести, выпрямилась.

— Полина, у меня к тебе просьба. Я дома буду в семь. Ты не уберешься в квартире к моему возвращению?

— Для вас с большим удовольствием.

— Тогда держи. — Федор Борисович покопался в кармане, достал связку ключей и, сняв с колечка один, передал ей, приложив к нему три рубля.

— Не беспокойтесь. — Уборщица опустила ключ и деньги в передник.

На улице Федор Борисович глянул на Алика.

— С чем пришел?

— Камешек надо оценить. Будь здоров камешек!

— Ну, ну, посмотрим.

Обогнув здание, они пересекли скверик, выбрали дальнюю лавочку.

Алик достал камень, и Сергей заметил, как задрожали пальцы Федора Борисовича, когда он увидел бриллиант. Правая рука словно автоматически опустилась в карман и, извлекла маленькую сильную лупу в перламутровой оправе.

Наконец Федор Борисович оторвался от лупы и с минуту молча любовался изумительными световыми переливами. Потом медленно повернулся к Сергею.

— Ваш камень?

Сергей замялся, не зная, что ответить. Но Федор Борисович видно понял без слов.

— Жаль. Были бы богатым человеком. — Он откинулся на спинку скамейки. — Это, ребята, индийский бриллиант чистейшей воды, похоже с калькуттских алмазных копей. Он когда-то составлял единое целое с крупным бриллиантом не менее девяносто карат, но, к сожалению, был расколот по плоскости спайности…

— Сколько же он стоит? — нетерпеливо поинтересовался Алик.

— Не буду играть с вами втемную. Продайте камень мне. Учитывая дефект, плачу не очень много, но… двадцать пять тысяч дам. Десять хоть сию минуту, — толстые пальцы ювелира, украшенные массивным золотым перстнем извлекли кожаный бумажник, и Сергей увидел в одном из отделений пачку сторублевых купюр в банковской упаковке, — остальные вечером.

Названная сумма, видимо, так огорошила Алика, что он стал заикаться.

— Н-н-нет, н-не могу.

Сергей растерянно смотрел на ювелира. Только сейчас он почувствовал всю безмерность своей глупости. Ведь он не заплатил за камень ни копейки. Алик вообще может не взять в долю и будет прав.

— Решайте. — Федор Борисович достал сигареты, закурил. — Надумаете — приходите ко мне. Квартира сорок вторая. Деньги тут же из рук в руки. Я не прощаюсь. — Ювелир поднялся и, сутулясь, пошел по дорожке.

Взрыв произошел сразу же, как только Федор Борисович скрылся за углом. Сергей толкнул Алика в плечо:

— Какого черта ты не продал? Поделили бы деньги, немца побоку…

— А ты чего? — зло сказал Алик. — Ты хоть червонец дал на дело, что делить? Немца побоку!.. Ты вспомни, паспорт у него чей остался? Скупердяй чертов! Видите ли, денег у него нет. А машину на что собирался купить? Не пожалел бы трех тысяч, и бриллиант, будь здоров, наш был бы…

Препираясь, они и не заметили, как оказались на улице. Первым пошел на примирение Алик.

— Кончай базарить. Все одно — поздно. Давай подумаем, как быть дальше. Турист уж небось заждался, икру мечет… К Федору Борисовичу вернемся, когда заплатим немцу деньги и заберем мой паспорт.

— Сколько немцу-то платить?

— Семь тысяч за глаза хватит, — ответил Алик. — Скажем, больше не дают. Кстати, если у тебя нет денег, я найду. Но тогда — будь здоров! Понял?

Сергей ответил с готовностью:

— Свою долю внесу.

Когда Алик с Сергеем добрались до места встречи, немец со всех ног бросился к ним.

— Зачем вы обманываль? Ви опоздаль на целый час. Битте, ваш залог иметь дел с нечестный человек!

— Что вы кричите? Мы же не сбежали.

— Я благодарен ваш сервис, — высокомерно сказал он. — Ус-люг больше не нуждаюсь. Я уже нашель покупатель. За камень будут платить десять тысяч рубель.

— Сколько? — деланно изумляясь, протянул Алик и незаметно подмигнул Сергею.

— Мы ходили к оценщику. На вашем камне есть трещина, снижающая стоимость. Больше девяти тысяч дать за него не можем.

Цена, названная Аликом, превосходила обговоренную. Сергей хотел было вмешаться в разговор, сказать, что не согласен, но, вспомнив о двадцати пяти тысячах, обещанных старым ювелиром, махнул рукой.

— Ну хорошо, — неожиданно согласился немец. — Я есть много спешить…

Они отошли в малолюдное место. Алик пересчитал свои полторы тысячи, возвращенные иностранцем. Сергей помялся, вспомнив, как он обманул Алика, сказав, что у него денег при себе нет, и достал бумажник. Купюры уже были разложены по тысячам. Отсчитав восемь таких пачек, он вытащил из одной пять сотен, опустил их в карман брюк. Остальные протянул Алику.

— Можешь не считать, семь пятьсот.

Получив деньги и отдав камень, турист распрощался.

Переждав минуту-другую, Алик сказал:

— Жмем к Федору Борисовичу. Продаем ему подарок раджи за двадцать пять тысяч — и будь здоров! — Он хитро засмеялся: — Не было ни гроша — да вдруг алтын. Камешек я спрячу, ненароком не потерять бы.

— Погоди, не прячь. Давай-ка его мне, я больше платил.

Студент смерил его подозрительным взглядом.

— Что ж, будь здоров, тащи сам. Все равно барыш поделим поровну. Верно ведь?

Они шли по улице. Алик по-прежнему впереди. Сергей за ним еле поспевал. И чем дальше он уходил от гостиницы, тем больше изначальное чувство признательности к Алику, взявшему его в долю, подавлялось невесть откуда наплывающим раздражением. Хитрец! Из девяти сунул немцу только полторы тысячи, а барыш норовит поровну. Уж не думает ли за знакомство с Федором Борисовичем сорвать? И Сергея внезапно озарило. Зачем ему нужен Федор Борисович? Неужто на нем свет клином сошелся? Бриллиант продать любому ювелиру можно. И двадцать пять тысяч ни с кем делить не придается.

А Алик уходил все дальше. И тут подвернувшийся проходной двор подвел итог рассуждениям Пыжлова. Он бросил последний взгляд в спину Алику и метнулся в подворотню.

Узнав, что в дежурную часть поступило заявление о мошенничестве, следователь капитан милиции Купашов попросил пригласить потерпевшего к себе и немедленно связался с майором милиции Решетовым, старшим инспектором уголовного розыска, вот уже много лет специализирующимся на раскрытии таких преступлений.

…Пыжлов выглядел жалко. Взлохмаченные волосы, на потемневшем лице с бесцветными запавшими глазами выражение беспомощности.

— Располагайтесь, — капитан показал на стул. — Подождем немного, товарищ должен прийти. Тогда все и расскажете.

Сергей сел, сжался. Его потерянный взгляд уперся в пол.

Вскоре пришел майор Решетов. Он коротко глянул в сторону Пыжлова:

— Он?

— Да, — кивнул Купашов.

— Что ж, послушаем молодого человека.

…Сергей рассказывал бессвязно, путал места встреч, перескакивал с одного на другое, никак не мог припомнить в точности детали.

Помогая ему восстановить картину происшедшего, офицеры вновь и вновь возвращали его к недавнему событию.

— Можете показать место, где передавали деньги?

— Возле гостиницы «Интурист» где-то. Попробую найти.

…Нужный дом наконец-то нашли.

— В сорок вторую квартиру.

— А зачем? — спокойно спросил Решетов.

Пыжлов остановился, медленно обернулся.

— Вы думаете, он… не живет здесь?

— Уверен. И вообще, нужно меньше суетиться. Давайте договоримся, от меня ни на шаг. А для порядка сначала заглянем в жэк.

В жилищно-эксплуатационной конторе, расположенной на соседней улице в двухэтажной пристройке, они застали техника-смотрителя, невысокую женщину лет сорока.

— Розанова Фаина Александровна, — представилась она. — Чем могу помочь?

— Скажите, кто проживает в сорок второй квартире в восьмом доме?

— Одну минуту.

Она раскрыла шкаф, выдвинула ящик с лицевыми счетами, вытащила карточку, перечеркнутую крест-накрест красным карандашом.

— В сорок второй — никто. Ответственный квартиросъемщик полгода назад умер. Квартира опечатана.

Решетов чуть насмешливо посмотрел на Пыжлова.

— У вас еще что-нибудь? — поинтересовалась Розанова, видя, что майор не уходит, раздумывает.

— Да. Кто в восьмом доме убирает подъезды?

— Наша дворник Масличкина.

— Как ее зовут?

— Не Полиной случайно?

— Татьяна Герасимовна.

— Ясно.

И майор вновь кинул взгляд на Сергея.

— Где она живет?

— В том же доме, квартира пятьдесят третья.

— Я попрошу вас об одолжении. Проводите нас к ней.

…В пятьдесят третьей квартире, судя по всему, кипела «битва». Даже на лестничной площадке были слышны воинственные клики, треск игрушечных автоматов и беспрестанный топот детских ног.

— На голове ходят, — засмеялась Розанова. Она сильно постучала в дверь, потом еще. — У Масличкиной всегда так. С ума сойти — шесть внуков!

Щелкнул открываемый замок, и Решетов увидел полную пожилую женщину в фартуке и с ремнем в руках.

— Фаина Александровна! Здравствуй, миленькая! Ой, да ты не одна, — певуче протянула она.

— Товарищи из милиции. Поговорить с тобой хотят.

— Пожалуйста, заходите.

Переступив порог, Решетов вдруг заметил, как лицо Татьяны Герасимовны удивленно вытянулось, едва ее взгляд упал на Пыжлова.

— Фая, и этот тоже… из милиции? — она кивнула в сторону Сергея.

— Из милиции я, — Решетов предъявил удостоверение. — А это — потерпевший.

— Потерпевший? — Она сострадательно покачала головой.

— Я так понял, что вы уже раньше с ним встречались.

— Ну да! Если вам и впрямь охота послушать, я расскажу… Вчера, как Игорька уложила днем в постель, я со Славиком, другим внучком, вышла погулять. Славик в песке копается, куличи делает. Глядь, а за кустами появляются трое. Они мне и ни к чему, да говорили-то больно уж громко.

— О чем они говорили?

— Я не очень прислушивалась. Парень, Аликом его называли, бриллиант продавал. Видать, хороший, из Индии. За сколько, не скажу — на языке все тыщи, тыщи. Мужчина хотел купить, за ценой не стоял. А вот этот «пострадавший» — он ко мне лицом стоял — Алика все подбивал отдать и не торговаться. Я их разговоры было приняла за чистую монету. Уж потом в разум вошла — аферисты собрались.

— Почему вы так решили? — удивился майор наблюдательности женщины.

— Да как же! Мужчина за деньгами зовет к себе домой в сорок вторую квартиру, а сам отродясь в ней не жил. Честный человек разве выдаст чужое жилье за свое? Ничего у них не вышло. Алик понял, что его объегорить хотят, и бриллиант не продал. Уж как потом вот этот, — она кивнула на Сергея, — Алика костерил. Дескать, хорошую цену давали. Чуть не подрались.

— Татьяна Герасимовна, вы не могли бы описать тех двух?

— Нет. Спиной ко мне они сидели… — Дворник виновато замялась. — Уж простите меня старую. Никак в толк не возьму. Охмуряли Алика, а в пострадавших другой оказался. Ишь ведь как бывает.

— Бывает, — коротко согласился Павел Васильевич, но объяснять ничего не стал.

Они вышли из сумрачного подъезда. Решетов неторопливо достал сигарету, прикурил и, сделав глубокую затяжку, попросил:

— Покажите, где торговались. — И уже на детской площадке поинтересовался: — Дрались здесь?

— Да не дрались мы!

— Будем считать повздорили. Суть не в этом. Меня интересует причина ссоры.

— Из-за денег: почему, дескать, я иностранцу ни копейки не заплатил. Алик разорался и пригрозил: если я не внесу доли, то он, будь здоров, сам заплатит…

Последняя фраза заставила Решетова насторожиться. Взгляд резко уперся в Пыжлова.

— Как Алик сказал? Повторите! — разделяя слова, медленно переспросил он.

— Он сказал… если я не внесу своей доли, то он, будь здоров…

— Что же вы раньше молчали? — внезапно раздражаясь оборвал Сергея Решетов. — Я же спрашивал про их словечки, присказки… Едем в управление.

Вернувшись к себе, Решетов, не теряя времени, подготовил протокол опознания по фотографии, пригласил понятых, и Пыжлов опознал Алика. Им оказался дважды судимый за мошенничество Запрудный Петр Евдокимович по кличке Будьздоров. Информационный центр незамедлительно сообщил, что несколько месяцев назад он освобожден по отбытии срока наказания, однако по выбранному им месту жительства не прибыл до настоящего времени.

Решетов застал Купашова, когда следователь собирался в научно-технический отдел. Увидев инспектора, капитан воскликнул:

— Павел Васильевич, дорогой, у меня для тебя новость. Из районов на нашу ориентировку подвезли два уголовных дела. Оказалось, есть еще такие же случаи. Способ мошенничества аналогичен. Та же цепочка: студент, иностранец, ювелир и женщина-уборщица подъезда.

— «Бриллианты» исследовались?

— По заключению экспертов это мастерски отшлифованные и ограненные осколки хрусталя. Исходным материалом послужила пепельница.

— Ловкачи! — засмеялся Павел Васильевич. — Если их не остановить, они всю пепельницу распродадут таким вот пыжловым.

— Кстати, как твоя поездка? Вспомнил Пыжлов что-нибудь?

— Представьте себе, вспомнил. — Майор протянул следователю протокол опознания по фотографии и справку информационного центра. Прочитав, Купашов одобрительно хмыкнул.

— Как ты вышел на Запрудного?

— Его подвела привычка к месту и не к месту говорить «будь здоров». Из-за этого и кличка прилипла.

— Ты с ним встречался раньше?

— Довелось. Я его арестовывал несколько лет назад. Задержали при попытке сбыть поддельные доллары.

— Что он собой представляет?

— Проходимец, — убежденно ответил Павел Васильевич, — пробы негде поставить. Да и дружки в ту пору у него подобрались такие же…

— А кто, по твоему мнению, в его компании сейчас?

Майор оживился.

— Скорее, он в чьей-нибудь. А вот где он проживает? Возможно, у своей подружки, у Супрягиной.

Супрягина не была причастна к преступлениям, но среда засосала ее крепко. Надо было заставить Наташу взглянуть на себя со стороны, показать глубину падения и помочь выкарабкаться из ямы, в которую столкнул ее Запрудный. Помог ей в этом инспектор уголовного розыска Решетов.

Любил ли ее Запрудный? Майор был убежден, что Запрудному нужна была лишь Наташина квартира, где бы он мог время от времени скрываться после очередного преступления. Но, находясь в местах лишения свободы, Петр продолжал переписываться с Наташей. Не мог он ее миновать и после последнего освобождения.

На это и рассчитывал Решетов, направляясь к Супрягиной.

Наташа опешила от неожиданности. В старом халатике, в стоптанных тапочках на босу ногу она стояла перед майором, прижав ладони к щекам.

— Что ж не приглашаешь? — улыбнулся Решетов.

— Павел Васильевич, милый, да вы что! Заходите. Прямо к чаю угодили. С хворостом. Сама напекла.

Опомнившись от минутного замешательства, она решительно забрала у него шляпу, помогла снять плащ.

— Мокрый-то! Давайте в ванную повешу, хоть немного подсохнет. Я уж к вам собиралась.

— Никак стряслось что-нибудь?

— Да нет. Похвастаться. Меня на доску Почета сфотографировали. В сентябре, — радостно сообщила она, появляясь из ванной уже в темном платье, — октябрьский план выполнила. На месяц с опережением. Таких на комбинате раз, два и обчелся. В нашем цеху всего шесть человек. Так что я, — Наташа горделиво передернула остренькими плечиками, — передовик производства. При всем честном народе премию вручили. Ее получить — ого-го! И вообще вы мной гордиться можете. Не подвела вас. Ой! Что же мы стоим!

Схватив Решетова за рукав, она потащила его в комнату.

Довольный и встречей, и тем, что у его бывшей подшефной все в порядке, он опустился в кресло возле журнального столика. Наташа мигом расстелила крохотную скатерку, поставила чашки, сахарницу, блюдо с хворостом. Убежала на кухню и оттуда все продолжала рассказывать о торжественной церемонии вручения премии во время обеденного перерыва.

Пользуясь ее отсутствием, Решетов огляделся. Вокруг новая обстановка, за стеклом в горке хрусталь. На стене репродукции левитанской «Осени» и «Материнства» Пикассо. Через открытую дверь в другой комнате виден письменный стол с книгами. Небо и земля!

Когда-то в этой квартире все было не так. Повсюду следы неухоженности, грязь, побитая мебель. По углам — батареи пустых бутылок.

Неужели сюда опять хочет вернуться Запрудный? Пусть только попробует… Не допущу…

Наташа появилась с кипящим самоварчиком.

— Откуда у тебя книги? — Он кивнул в сторону смежной комнаты.

— Ой! — просияла Наташа. — Совсем забыла! Я ведь в текстильный техникум поступила, по вечерам на второй курс хожу.

Восторженным восклицаниям не было конца. Ее рассказ с лекций перескакивал на ткацкие машины, челноки, затем на семинары, а с них на пряжу, используемую для основы. Но чем дальше слушал Решетов, тем больше убеждался, что Наташа что-то не договаривает. Настораживала несколько излишняя веселость, явная возбужденность.

— Учеба-то — дело нужное, — вставил он, уловив паузу. — Нынче без нее нельзя. Сейчас тебя учат, потом, глядишь, и ты наставником для других будешь. — И как бы невзначай добавил: — А замуж-то когда?

От него не ускользнуло, как дрогнула в ее руке ложечка, которой она размешивала сахар.

— Не собираюсь, мне и одной неплохо, — ответила Наташа каким-то чужим, охрипшим голосом.

— Почему это одной? А Петька? Разве ты его не ждешь?

— Ждала. Думала устроить жизнь, как у всех людей… Да толку…

— Что так?..

— Выгнала я его. — Не сдержавшись, она зарыдала, по-детски, кулачком, размазывая побежавшие слезы. — С другой спутался…

Решетов почувствовал себя беспомощным при виде ее слез. Он полез за сигаретами, но не закурил, а выложил перед собой. Наташа все не могла остановиться. Чтобы успокоить ее, майор спросил:

— Откуда знаешь? Застукала, что ль?

— Нет. Гляжу, пропадать начал неделями. Поначалу сказал, устроился проводником на железную дорогу. Проверила — оказалось, обманул. Как до объяснений дошло, изворачиваться начал. Потом пошли то рыбалка, то охота. Последний раз мотался где-то с полмесяца. Спрашиваю, уж не за тиграми ли ездил? Засопел и говорит: «Пятнадцать суток отбывал». А сам в свежей рубашке с золочеными запонками. Не выдержала я, психанула, скандал ему устроила… С тем и выставила за дверь. — Наташа подняла покрасневшие глаза. — За что мне такое, Павел Васильевич? Неужели я заслужила?

— Кто же она, эта разлучница?

— Симка Халюзина.

— Халюзина? — инспектор удивленно посмотрел на Наташу. — Не может быть!

— Может, Павел Васильевич. Я сама видела, как он к ней в дом входил. Противно, конечно, следить, но пришлось…

Они еще посидели некоторое время. Майор, отхлебнув остывшего чая, взглянул на часы, поднялся.

— Спасибо, Наташенька, за угощение. Мне пора.

— Не за что. На здоровье. — Женщина грустно улыбнулась: — Заглядывайте, вы совсем меня забыли.

— Зайду. Выберу минутку посвободней и загляну. — И уже в коридоре, принимая подсохший плащ, одобрительно произнес: — Петьке правильно от ворот поворот показала. Поверь мне, больше он к тебе не заявится.

Майор сосредоточенно шел по вечерним улицам, не обращая внимания на спешивших мимо людей. Дождь перестал. Очистившись от туч, небо мерцало холодной россыпью звезд.

Обдумывая сказанное Супрягиной, Решетов пришел к выводу: Запрудный скрывает от нее свое знакомство с Халюзиной. И неспроста. Но вовсе не потому, что он любовник Серафимы. Причина иная: в преступной шайке верховодит давнишний сожитель Халюзиной — Штихин Яков Иванович, матерый мошенник, по профессии ювелир. Давая ей заработать, Штихин вполне мог привлечь ее к исполнению в его сценарии роли уборщицы подъезда.

Все как будто бы было логичным. А раз так, то неизвестным оставался только «иностранец». Но придет и его черед — в этом инспектор уголовного розыска не сомневался.

С планом ликвидации преступной группы Решетов познакомил следователя Купашова поздно вечером, накануне назначенной к проведению операции. Инспектор выложил перед капитаном две тощие папки, однако уместившие в себе плоды напряженной трехсуточной работы оперативной группы.

— Читай. Узнаешь, почем черный хлеб уголовного розыска, — пошутил он.

В тишине кабинета отчетливо слышался шелест переворачиваемых страниц. За полузакрытыми окнами угадывались звуки отходившего ко сну города. Наконец Купашов отложил папки в сторону, помолчал, затем спросил:

— Выходит, Штихин — мошенник со стажем?

— Еще с каким! И ведь наказывали его не раз, да крепко, но…

— По-твоему, он у них руководитель?

— Убежден. Штихин привык подчинять себе людей, да и по характеру их общения другого не предположишь. К тому же он виртуоз в ювелирном деле. Кто кроме него так мастерски изготовит «бриллианты»?

— Ты установил, где он живет?

— После последнего освобождения перешел на нелегальное положение. По документам значится инженером Мартыновым Иннокентием Гавриловичем, находящимся у нас в командировке от медеплавильного комбината из Казахстана. Держит отдельный номер в гостинице. На всякий случай. В основном же пропадает у Серафимы Халюзиной.

— Что с Запрудным?

— Ему можно «позавидовать». Подыскал молодящуюся особу, сел у нее на правах жениха, выдает себя за молодого ученого, доцента. В общем, все пришло на круги своя. Новая квартира совершенно безопасна, не то что у Супрягиной.

Майор неторопливо прошелся по кабинету и испытующе посмотрел на следователя.

— Тебя, конечно, интересует «иностранец»? Меня тоже. К сожалению, о нем мы знаем меньше, чем о других. Известно лишь, что у него «Жигули» цвета белой ночи. Номерные знаки — за последние дни их было два — городской автоинспекцией не выдавались. Документы же проверить не удалось. Из-за этого стал невозможен арест каждого в отдельности. У нас есть сведения, что сегодня Запрудный договорился с очередным любителем джинсов о поездке в «общежитие». В доверие вошел при «случайной» встрече возле магазина «Ковры». Так что завтра попытаемся задержать с поличным в момент получения денег. Кстати, за эти дни Штихин, Запрудный и «иностранец» в поисках подходящего подъезда для квартиры «ювелира» обшарили один из новых микрорайонов. Штихин с Будьздоровом побывали домах в пятнадцати, а «немец» из машины носа так и не показал. Хитер…

— На каком варианте они остановились?

— Забыл спросить, — ответил Решетов.

Оба засмеялись, затем следователь, беспокоясь за исход операции, поинтересовался:

— Павел Васильевич, сколько человек в твоей группе?

— Вместе со мной шестеро. Двоих ты знаешь: Казанов и Перегонов. Ребята опытные, не подкачают. Третий — стажер курсант школы милиции Садовников.

При упоминании о курсанте следователь откровенно засомневался.

— Боюсь, не справится. Может, заменить… попросить назначить другого?

— Не беспокойся, он самбист, первенство школы держит. Да и… откуда иначе смену себе возьмем, если молодежь готовить не будем?

Против такого довода Купашов возражать не стал.

Из дома Запрудный вышел в семнадцать пятьдесят три. Казанов, находившийся неподалеку, привычно отметил время. Знакомство с Будьздоровом, разумеется одностороннее, состоялось трое суток назад, когда тот вместе с Халюзиной покупал билеты в кино.

Запрудный шел стремительно. Вот он пересек проезд, срезал угол газона по тропинке. Казанов перевел рычажок переносной миниатюрной рации на режим передачи…

Запрудный, словно почувствовав неладное, сделал несколько пересадок с трамвая на трамвай. Видимо, на всякий случай. Это стало ясным, когда он, пересев на очередной маршрут, оказался на одной площадке с Казановым. Вагон все больше наполнялся пассажирами. Зажатый со всех сторон, Запрудный оглядывал стоявших вокруг людей. Трамвай медленно поднимался из-под железнодорожного моста. На повороте Алик вдруг вытянул шею и закричал.

— Ой! Да я же проехал! Граждане, пропустите. — Работая локтями, он проложил себе дорогу к двери и, рывком отжав ее, спрыгнул.

Сотрудники уголовного розыска оказались в невыгодный ситуации. Прыгать за ним с трамвая нельзя — заметит, а из вагона не видно, куда он побежит. Из машины его тоже не увидят: она пока еще за перекрестком. К тому же Запрудного от нее закрывает поворачивающий вагон. Казанов подал по рации сигнал тревоги. Павел Васильевич поймет… Но куда может бежать Запрудный? Конечно, туда, где больше прохожих. Справа бензоколонка, там скрыться трудно.

Слева обувной магазин, киоски и рынок. Возле них много народу. В последнюю секунду Казанов успел заметить: Запрудный мчался к рынку. Мгновение, и его поглотила рыночная толчея.

…Сигнал тревоги прозвучал неожиданно.

До медленно поворачивающего трамвая было метров триста. Автомобиль резко набирал скорость. В поле зрения вновь появился вихляющий задний вагон.

В эфире послышался голос Казанова:

— «Нара», я «Тула». Алик на рынке.

…Осмотрены павильоны, оживленные ряды, магазины, проверены все закоулки. Рынок для Запрудного не конечная цель, на нем не пробудет и лишней минуты. Но все надеются — вдруг задержался.

Однако в буднях уголовного розыска чудес не бывает. Запрудный скрылся. Сотрудники собрались поодаль от выхода. Решетов обвел взглядом понурые лица и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Почувствовали школу Штихина? Натаскал парня, ничего не скажешь.

Майор потер жесткий подбородок. Все ждали, какое решение он примет.

— Ну, вот что. Задерживать придется в другом месте. Где сегодня будет разыгрываться спектакль с продажей «бриллианта», нам неизвестно. Зато известно, что Запрудный избавляется от жертвы последним, он даже не предполагает, где и когда должна наступить развязка. Поскольку Штихин, в отличие от своих коллег по промыслу, не пьяница, он, зная их слабинку, прежде всего требует от них свою долю и причитавшуюся его сожительнице. Раньше дележ происходил на квартире Халюзиной. Скорее всего, так будет и на этот раз. Такие, как Штихин, не меняют своих привычек. Задержим всех у нее.

Халюзина жила на третьем этаже девятиэтажного дома в глубине двора. Перегонов, которому уже приходилось у нее бывать, не выходя из автомобиля, набросал план квартиры.

Заканчивая расстановку, майор повернулся к Казанову.

— Канищева и Лаптева я возьму с собой. Поэтому тебе придется остаться в скверике. Имей в виду, мы не знаем, что за птица этот «иностранец». Нужно предполагать самое худшее. Он может пойти на все, лишь бы остаться на свободе. Твоя задача — пресечь попытку побега. — Решетов обернулся к Садовникову. — Ты, Алексей, будешь находиться в помещении лифтера. Твоя задача в случае нужды подстраховать Казанова. Задерживать придется возле дверей. От них ни на шаг. Понял?

— Понял.

Майор еще хотел что-то сказать, но в это время в эфир вышел «Донецк». Лаптев сообщал, что Халюзина вернулась домой. С веником.

— «Донецк», я «Нара». Находитесь на месте, ждите нас.

Опустив микрофон, майор посмотрел на часы.

— Ну что ж, скоро вся компания соберется. Надо звонить Купашову.

На звонок Серафима откликнулась сразу.

— Одну минутку… иду-у! — игриво пропела она спеша в прихожую.

Дверь распахнулась. Увидев незнакомых людей, Халюзина растерялась, по лицу ее мгновенно разлилась бледность. Инстинктивно она сделала попытку захлопнуть дверь. Но было поздно. Один из мужчин уже перенес ногу за порог. Только сейчас она узнала в нем инспектора уголовного розыска Перегонова.

— Милиция, Серафима Андреевна.

— Да я уж вас признала, Василий Степанович. — Голос ее дрогнул, опустился до шепота. Не раз уж сводила ее с инспектором судьба скупщицы краденого. «Зачем они здесь? Неужто пронюхали? Что им известно?» Мысли путались. «А может, зря она трясется? Что, если пришли только по ее грешки, без связи с Яшкой?» Догадка вспыхнула крохотной искрой надежды, но действительность тут же ее погасила. Ей показалось знакомым лицо пожилого мужчины, вошедшего вслед за Перегоновым. Где она его видела?

Память воскресила августовский вечер на Кавказе. Ресторан в горной расселине, интимный полумрак. По скалам, омывая причудливо изогнутые корневища, струится вода. На уступах сработанные из огромных плах столы, чурбаки вместо стульев… Яшка провернул тогда какое-то дело. Был в ударе. Под звуки «Тбилисо» он обнимал ее и что-то шептал, еле прикасаясь губами к мочке уха. Ничто не предвещало беды. Слушая его, она даже не заметила сразу официанта, который, виновато извиняясь, попросил Яшку зайти к администратору. Узнав, что от него хотят, Яшка поднялся, обнажил в улыбке крупные зубы: «Я мигом, роднуля». Кто знал, что оброненное им «мигом» продлится долгих десять лет! Из кабинета администратора его вывели двое. Был среди них и этот седой. Он и сейчас пришел за Яшкой. Другой цели его визита она и представить не могла. Подтверждались худшие предположения. Вошедший последним представился:

— Следователь Купашов. Вы одни дома?

— Да.

И от того, как она решительно произнесла это коротенькое слово, вдруг пришла решимость не говорить ни слова правды. Что, впервой, что ли, ей расхлебывать конфликты с милицией?

— Я должен произвести у вас обыск, — продолжал Купашов. — Попрошу ознакомиться с постановлением и расписаться.

Серафима прочитала и молча расписалась.

— Покажите нам вашу квартиру.

Она, не протестуя, повела по комнатам. Повсюду ковры, хрусталь, серебро, в гостиной огромная, не вписывающаяся в интерьер, люстра.

— Вот, смотрите, никого у меня нет.

Она не задумывалась над тем, что говорит непрошеным гостям. В голове роились наставления Штихина: «В случае опасности ты никого не знаешь, ни в чем не участвовала. Подопрет — в первую очередь уничтожай вещественные доказательства». Значит, сначала Яшкин портфель, что лежит на антресолях. Но как его взять?..

Ей предложили присесть возле стола в гостиной.

— Штихина Якова Ивановича знаете?

— Нет.

Серафима сразу увидела — ей не верят. «Ну и черт с ними. Пусть не верят».

— И о Петре Запрудном не слышали?

— Впервые от вас слышу.

— В таком случае, может быть, знакомы с лицом по кличке Будьздоров?

— У меня и своих друзей хватает.

Не обращая внимания на ее вызывающий тон, следователь задал следующий вопрос.

— Вы ждете кого-нибудь?

— Меня ждут! — зло бросила она. — Уходить мне надо, а тут с вами рассиживаю.

— Придется визит отложить, — вмешался в разговор пожилой. — Пока вы будете находиться вместе с нами. И вообще, изберите правильный тон. Нам с вами еще работать и работать.

Она прекрасно знала о какой «работе» он говорит, поэтому тут же отпарировала:

— Не на того напали, не дура. Никаких показаний давать не буду.

— Ваше дело, — спокойно, несколько даже флегматично отозвался он.

Серафима разнервничалась, на глазах появились слезинки. Достав платок, она долго всхлипывала. Затем, найдя момент подходящим, скорбно промолвила:

— Разрешите воды… хоть глоток.

Халюзина пригубила из поданного ей стакана, а возвращая его Перегонову, выронила. Стакан разбился, во все стороны полетели брызги.

— Простите, я взволнована, — объяснила она свою неловкость и подобрала край ковра, под который натекла лужица.

Сопровождаемая Перегоновым, она принесла из ванной тряпку, промокнула им мокрое пятно, замела осколки. Прибравшись, поспешила на кухню. Перегонов в последний момент успел перехватить скрученную в жгут тряпку с веником, которые она с силой заталкивала в мусоросборник.

— Зачем же так? — инспектор с силой захлопнул крышку. — Эти вещи нам еще пригодятся.

Обозленная неудачей, Халюзина швырнула сверток в угол.

Потянулись минуты томительного ожидания. Халюзина, вжавшись в угол широкого кресла, покусывая ногти, невидяще смотрела перед собой. Сотрудники разместились кто где. Слышно было, как о стекло бьется одинокая пчела.

Наконец прозвучал всеми ожидаемый звонок. Капитан Купашов выразительно глянул на майора — при проведении операций действиями сотрудников всегда руководил Решетов. Не ожидая приказания, Лаптев занял место за входной дверью. Перегонов встал в коридоре, ведущем из прихожей на кухню.

— Серафима Андреевна, — глухо произнес Решетов. Услышав свое имя, Халюзина напряглась.

— Вы сейчас откроете дверь и молча, ни о чем не предупреждая, впустите идущего к вам человека.

Халюзина испуганно заморгала. Она ждала и боялась этого момента. Как быть? Если она откроет дверь, то Яшка, ничего не подозревая, войдет, потреплет по щеке, чего доброго полезет целоваться. Доказывай тогда, что они не знакомы. Решение пришло неожиданно. Увидев посторонних, Яшка сам сообразит, что делать.

— Я не буду открывать. Вам надо — сами и отпирайте.

По квартире вновь разнесся длинный требовательный звонок. Решетов сделал знак Лаптеву. Скрипнула открываемая дверь.

Штихин вошел уверенно, хозяином, хотел что-то сказать по поводу долгого ожидания на площадке, где могли быть соседи, но припухшие глаза ювелира встретились с насмешливым взглядом Лаптева.

Ювелир понял, что попался. Он судорожно перебирал варианты спасения, а их было до обидного мало. Бежать — глупо. Остается хитрить. Он облизнул предательски пересохшие губы, но усилием воли взял себя в руки.

— Я могу видеть Григория Семеновича? — назвал он первое пришедшее на ум имя и, не ожидая ответа, с учтивой готовностью попятился назад. — Простите, я, кажется, не туда попал.

И тут в прихожую вышел Решетов. При виде майора Штихину стало не по себе. Он был готов встретиться с кем угодно, только не с инспектором. Но и на сей раз быстро сработала защитная реакция. На лице ювелира расплылась добродушная улыбка, он всплеснул руками.

— Кого я вижу? Павел Васильевич!

— Поистине мир тесен, Яков Иванович!

— Ох, и не говорите! Сколько лет, сколько зим!

— Поди, по десять будет, Яков Иванович, тех и других, а может, и больше.

— Да, да, не меньше. — Штихин снял шляпу, покачал изрядно побелевшей головой.

— Что ж мы в дверях стоим? — спохватился Решетов и хлебосольно добавил: — Проходите.

Штихин сделал несколько шагов навстречу майору.

— Между прочим, Яков Иванович, не понял вашего юмора. Объясните. Пришли к Халюзиной, а спрашиваете бог знает кого.

— Вы правы, я действительно не знаю никакого Григория Семеновича. Но не думайте, что я хотел вас надуть.

— А как считать иначе?

— Я все объясню, — с готовностью воскликнул Штихин. — Тут вот какое дело. Перед моим освобождением в колонию попал Квасов Колька. Вы его знаете. Ну, вот от него я узнал, что Симка моя замуж вышла. Нашла какого-то залетного приятеля. Обиделся я на нее. На волю вышел, к ней даже не пошел. — Штихин нахмурился, переживая случившееся. — А тут решил заглянуть. Сердце-то гложет. Решил хоть глазком посмотреть, как она живет.

— Вы хотите сказать, что навестили Серафиму Андреевну первый раз за много лет?

— Именно, дорогой Павел Васильевич. — Штихин рассказывал громко, рассчитывая, что Халюзина услышит и, конечно, подтвердит его рассказ. — Звоню.. Открывает незнакомый мужик. Меня как пыльным мешком из-за угла — не соврал Колька. Откуда мне было знать, что он, — Штихин кивнул в сторону Лаптева, — ваш сотрудник, а не Симкин муж. На лбу у него не написано. Вот я и придумал Григория Семеновича. Пусть, думаю, Симка будет счастлива. А вы, Павел Васильевич, если не секрет, чего здесь у нее делаете? Или попалась? Не поверите, сколько я ей говорил, направлял на путь истинный.

Решетов ничего не ответил словоохотливому гостю. Не желая, чтобы встреча Штихина с Халюзиной произошла раньше, чем нужно, майор прошел с ним в изолированную комнату.

— Побудем пока здесь. — Инспектор усадил ювелира на небольшой диванчик, а сам устроился на стуле перед ним.

— Куда работать-то устроились, Яков Иванович?

— Пока не работаю. Я ведь мастер-ювелир высокой квалификации, да биография подкачала. Доверяют булыжники гранить, а я не хочу. Вот и мыкаюсь пока без работы.

— Ну а с прошлым как?

— Покончено, Павел Васильевич. Покончено решительно и бесповоротно. К старому возврата не будет. К тому же и возраст. Пора бы образумиться. У меня ж, старого дурака, ни кола, ни двора.

От жалости к самому себе Штихин расчувствовался, глаза повлажнели. Он громко хлюпнул покрасневшим носом и стал доставать из пиджака носовой платок. Но сделал это так неловко, что от Решетова не ускользнула его попытка запихнуть под подушку дивана извлеченный вместе с платком черный бумажник.

— Решили на всякий случай избавиться?

— О чем вы? — взвизгнул Штихин.

— Я о бумажнике. Отодвиньтесь в сторону. Перегонов, пригласите понятых!

Штихин не по годам резво вскочил, замахал руками.

— Я не позволю! Кошелек не мой. Он здесь так и лежал!

— Чей же он?

— Откуда мне знать?!

— Не кричите, Яков Иванович. Сейчас выясним, кому он принадлежит.

Майор раскрыл бумажник и извлек из него паспорт.

— Действительно, документ не ваш. Выдавался Мартынову Иннокентию Гавриловичу. Единственно вам, Штихин, придется объяснить, почему в паспорте оказалась вклеенной ваша фотография. Э-э, да тут целый «клад»!

И майор вытряхнул на столик несколько стекляшек, отшлифованных под бриллиант, наподобие сбытого Пыжлову. Рядом с ними упала так называемая «кукла» — пачка аккуратно нарезанной и раскрашенной бумаги, прикрытая сверху и снизу настоящими сторублевками и заклеенная банковской лентой. В перепалке Штихин совсем забыл о вклеенной в паспорт Мартынова своей фотографии. Теперь же она надежно привязывала его и к десятитысячной «кукле», и к фальшивым бриллиантам.

Обыск подходил к концу. На столе, стоявшем посреди комнаты, росла гора драгоценностей и денег. В тайнике, устроенном в кухонной двери, капитан Купашов нашел завернутые в вату перстни, кольца, кулоны, серьги. В трубчатых креплениях гардин оказались облигации трехпроцентного займа. И деньги. Их доставали из вентиляции, из-под линолеума на кухне, из оснований настольной лампы и торшера…

Михаил Базырин, по кличке Барон, вот уже больше часа ждал Будьздорова, загнав автомобиль в один из дворов довольно тихой улицы. Яркая оранжевая рубашка, меховая безрукавка со значками, темные очки — все было снято и уложено в толстокожий кофр. Вряд ли кто из тех, с кем ему приходилось встречаться в течение дня, признали бы его за иностранного туриста.

Десять тысяч, полученные утром от доверчивого покупателя «Волги», лежат в кожаной сумке, брошенной в передний багажник.

Барон нервничает. Не так, как он всегда это делает, разыгрывая паникующего иностранца, лишившегося своего «бриллианта», а по-настоящему. Его беспокоит долгое отсутствие Алика. Что, если обманутый покупатель «Волги» заподозрит неладное до того, как Будьздоров от него скроется? Тогда плохо…

Но вот из подворотни вынырнула знакомая зеленая куртка. Базырин нажал на акселератор. «Жигули» рванулись с места. Резко притормозив, Барон распахнул дверцу, и радостно улыбающийся Запрудный плюхнулся на сиденье.

— Уф! — выдохнул он, расслабляясь. — Ну и тип попался, еле отделался! Едем, а он все канючит: нехорошо, мол, обманывать, давай вернем камень немцу… Пришлось самому от него сбегать. Вот так, будь здоров!..

Дальше они ехали молча, думая каждый о своем.

…«Жигули» резво подкатили к подъезду. Запрудный, не ожидая пока Барон закроет машину, скользнул безразличным взглядом по мужчине, сидевшему с авоськой на скамейке, и двинулся наверх. Базырин шел за ним, отстав на один лестничный марш.

Возле двери Запрудный перевел дыхание, решительно надавил на кнопку звонка. Дверь открылась, однако вместо ожидаемого Штихина в проеме стоял незнакомый человек.

Он панически боялся нового ареста. Слишком много неприятностей он сулил. Запрудный по-разному представлял этот момент. Он продумал его до мелочей и был готов выкрутиться при любой ситуации: будь то на вокзале, в гостинице, на улице, в троллейбусе. Но он никогда не предполагал, что все случится здесь, на квартире Халюзиной, где он всегда чувствовал себя в полной безопасности… Надо бежать!

Он молниеносно развернулся и едва не наткнулся на другого незнакомца, стоявшего сзади. Не долго думая, Запрудный размахнулся и изо всех сил опустил кулак на голову парня, загородившего ему путь. Но произошло вовсе неожиданное. Его кулак обрушился в пустоту, затем кисть словно попала в тиски, острая боль отдалась во всей руке. Перед глазами поплыло, и Запрудный опустился на колени.

— Барон! — хрипло вырвалось у него — то ли призыв о помощи, то ли предупреждение об опасности.

Базырин услышал голос Запрудного. Решение пришло мгновенно: вниз, к автомобилю! Черт с ним, с Петькой, самому надо ноги уносить.

По топоту, раздавшемуся сверху, Садовников догадался: из двух пришедших парней один мчится обратно.

Алексей устремился навстречу. Он рассчитал: надо бы завязать схватку на площадке между первым и вторым этажами, но Садовников чуть-чуть опаздывал и поэтому оказывался в момент столкновения на одну-две ступени ниже. Позиция неудачная, но он не сомневался в успехе.

И тут произошло непредвиденное. Парень не свернул в его сторону, а проломил плечом оконный переплет, вылетел на козырек над входом в подъезд, упруго спрыгнул на газон, миновав таким образом еще и Казанова, стоявшего у дверей.

Однако инспектор сразу сообразил, что к чему, увидев убегающего от дома человека, и бросился следом.

Базырин мчался, на бегу доставая из сумки финский нож: он понял, что к машине не успеть. Расстояние между бегущими сокращается. Вот преследователь уже рядом. И тогда Барон резко остановился и, взмахнув ножом, бросился на инспектора.

Избегая удара, Казанов слегка присел, поставил отработанный на занятиях по самбо блок.

Звякнул о бортовой камень нож, Барон, скрючившийся, упал на асфальт.

Рядом уже стоял Садовников.

Когда задержанных доставили в управление, капитану Купашову позвонил дежурный по городу.

— Юрий Александрович, есть интересные новости. Пару часов назад к администратору гостиницы «Юность» обратился гражданин с просьбой помочь ему отыскать иностранного туриста, у которого он за бесценок купил бриллиант. Заявитель хотел бы вернуть владельцу его камень и получить обратно свои десять тысяч рублей.

— Он до сих пор не знает, что обманут мошенниками? — удивился следователь.

— Даже не предполагает.

— Что ж, направь его ко мне. Придется ему объяснить, а заодно и устроить встречу с «иностранцем», которого он ищет.