Люди, дружившие со смертью

Свадьба

Ближе к Тииру нашу дорогу перегородила свадьба – шумная и многолюдная. На нее, вероятно, собралась вся деревня. Все сорок дворов. Деревня лежала чуть в стороне, на холме, ближе к совершенно бесплатному проезжему шляху. Но отчего-то процессия вышла именно на тракт. Наверное, в этом был какой-то скрытый мятеж, месть проносящимся мимо. Невеста была молодой дородной девкой – вся в прыщах. Жених был подстать ей – совершенно зеленый паренек, который выглядел испуганным. Ему подносили чарку – он выпивал ее как водичку и даже забывал хмелеть.

– Ты женат? – спросил Ади

– Нет… А ты? Не отрываясь от созерцания процессии, он стянул перчатку и показал мне свою руку с массивным кольцом на безымянном пальце. Оно было золотым и, вероятно, прилично весило. Когда я видел подобное, мне всегда хотелось спросить – а руку не оттягивает?… Не тяжело носить? Не это ли называют семейным ярмом?

– Каждый раз я вижу, – продолжал Ади, – но никак не пойму, почему по сути детей подкладывают друг другу в постель…

– Потому что созрели…

– Для чего?… Жизнь подобных людей скучна и однообразна и в постели они находят одно лишь развлечение. Да и потом я не думаю, что зрелость определяется постелью. Первого человека я убил в четырнадцать лет, а вот с женщиной меня увидели первый раз позже… Гораздо позже… Настолько позже, что вокруг моего имени начались всякие неумные разговоры…

– А убийство – это действие зрелого человека? Было видно, что задумался он крепко. Но ответил как обычно быстро:

– Не само убийство… А ответственность, что за ним следует… Надо сказать, что к задержке все отнеслись благосклонно. Даже имперский конный патруль, чьей первейшей задачей было следить за порядком движенья, остановился и взирал на новобрачных свысока и улыбаясь. Будто извиняясь за причиненные неудобства, среди путников появился мужичок из местных. Он наливал из штофа чарки самогона.

– За брачующихся, сталбыть, – сказал он, подавая стакан нам. Самогон был мутным и злым. Я нащупал в кошельке монету:

– А это от нас, – бросил ее в стакан, – молодым на счастье, на новую жизнь. Мужичок расцвел в улыбке. На новую жизнь… Не знаю, попала ли монета по адресу. Я в этом сомневаюсь – еще больше я сомневаюсь в том, что жизнь тех, кто женился в тот день, изменилась значительно. Наконец, свадьба сошла с тракта и вернулась к деревне. Движение на дороге восстановилось. Буквально через пять миль, с другой стороны тракта показалась еще одна деревушка. Она жила буднично – праздник был совсем не на ее улицах. На огородах горели костры, дым стелился улицами, затекал в овраги, смешиваясь с ожидающим сумерек туманом, выплескивался на дорогу. Я вдыхал эту смесь полной грудью – она пахла моим детством. На холме, в четверти мили от дороги мальчишки махали руками проезжающим, что-то кричали. Голосов не было слышно – но я знал, что они кричат. Они желали доброго пути и счастливого прибытия. Когда-то давно я тоже так кричал – проезжающим. А затем дорога прошла через мой дом. Я подумал: а ведь пройдет еще лет десять и уже свадьба этих детей перегородит кому-то дорогу. Где к тому времени буду я? И подумал еще я такое: а как это?… Как можно жить у дороги – но ступить на нее только раз, перекрыть своим праздником будничное движенье остальных, посторонних людей. Или напротив, уже с небес смотреть, как односельчане несут твое тело на погост, а за скромной сельской колонной пристраиваются те, кто не спешит обгонять покойника. Как не сойти с ума, дожить до вековой мудрости, а не до маразма. Как найти разнообразие в одинаковых днях? Можно ли ходить в одно место в одно время разными дорогами всю жизнь?… Случалось, часто путешественники на покое селились у дороги: раньше они проносились мимо людей, а теперь люди мимо них – движенье сохранилось. Но здесь все было иначе. Почему? Да потому что их деды делали так, потому что отцы делали так и они не видят повода делать иначе. Они смотрели из кустов на проносящихся мимо, а затем набирали духу, распрямляли плечи и как в старые времена – бежали, бежали – к медленной реке, к никому неведомой ветле над тихим плесом. Ведь можно и так – в детстве залезть на вершину самого высокого дерева, осмотреться на десятки миль вокруг, подумать – мир велик. И дожить до седин, ни разу не выйдя за пределы увиденного в юности круга. Они знают – мир велик. Но редко понимают – насколько. И ближайшая ярмарка для них – край света. И солнце садится за соседней деревней, а затем всю ночь крадется по оврагам, чтоб снова встать утром на востоке.

– Ади?

– Да…

– Ты давно в дороге?

– Дай подумать… Наняли меня где-то в середине весны… В конце последнего месяца я выступил, летом был на Вашей стороне…

– Нет, я хочу спросить – как много ты провел в дороге по жизни? Сколько лет тебе было, когда ты покинул дом.

– Говорят, я был зачат в колонне беженцев. Может, мать и врала, но это было не насилье. Наемники ведь тоже бывают беженцами. Но когда они расстались, мой отец еще не знал, что станет таковым. Он разворачивал бригаду для контрнаступления, а мать шла в спокойные земли. Так что можно сказать, что я начал путешествовать не родившись.

– Но родился ты в…

– В селе… Его название тебе ничего не скажет, и поэтому я тебе его не назову. Но там до сих пор живет моя мать, мои братья и сестры. Вероятно, я выглядел удивленным, поэтому Ади уточнил:

– Сводные, разумеется. Единоутробные…Они совсем не такие как я но… Но ты не поверишь – я их люблю. Ибо ребенок – это плод женщины, а от мужчины в этом… Он задумался, усиленно жестикулируя, будто пытаясь вынуть из воздуха не хватающее слово.

– И во сколько ты пустился в дорогу? – Прервал я его поиски.

– Дорога в кадетский корпус и обратно, вероятно не в счет. Десять миль туда и обратно почти каждый праздник. А вот так, окончательно я бежал из села в четырнадцать лет…

– Ты бежал из дому? – отчего-то меня это удивило.

– Не из дому. Я же сказал – из села, из провинции. Я убил человека, и меня искали, чтоб отомстить.

– Того самого? Первого?…

– Ага. Я убил человека. Убил… Человека!!! Убил! Ади задумчиво катал эти два слова – произносил их различной интонацией, разделяя и собирая их, меняя местами. Наконец, очнулся:

– Да неважно в общем… Ничего подобного я не испытывал ни до не после. После драки я шел будто в сажени от земли. Я чувствовал себя внештатным командиром земли – я был не знающими потерь. Я будто шествовал со смертью в кармане. Я был властелином мира Ведь если я его могу уничтожить, он мне и принадлежит.. Я мог приказать – окропить помещение, прекратить безобразие. Недовольных мог перечеркнуть сабельным ударом.

– А что дальше?

– Дальше? Дальше было похмелье. Не с больной головой, но все же… Плохо или хорошо, но сделано… Или как с ребенком – ты теперь в ответе. В церкви ты можешь купить прощение – но это чушь и это блаж. Никто не снимет этого с тебя. Ты высказал мнение и обязан его доказывать всю жизнь. И если перестанешь это делать, то ответ будет короткой как росчерк клинка. Стало страшно за свои силы

– за убитого могли мстить…

– И ты бежал? Ади кивнул:

– Я так и сделал. Мать дала мне сумку – кажется она ждала такого дня. И когда это случилось, вздохнула с облегчением. Проще проводить сына в дорогу, чем в могилу. Из дороги возвращаются, из могилы – никогда. Сводный брат отпустил грехи и благословил в дорогу. Но… Это не смоешь – это всегда в тебе. Это сильней тебя. Ты убийца, животное, которое вкусило крови, которое знает о своей силе, которое живет по своим собственным законам.

– И ты видел своих родных?

– Конечно видел. Я там часто бываю. Но в первый раз я вернулся домой уже в ореоле славы. Никто из моих родных не пострадал, хотя и шпыняли их часто. Тогда со мной было еще четверо, и мы могли бы вырезать всю деревню. Но я их простил – все закончилось пьянкой. И наши семьи помирились. Более того – после моего отъезда, мои вчерашние противники стали опекать мою родню.

– И как твоя мать отнеслась к тому, что ты вернулся… Я поперхнулся, подбирая слово, но Ади легко пришел мне на помощь.

– Убийцей – ты хотел спросить? Мне оставалось только кивнуть.

– Убийцей… Мы здесь вдвоем и можем не выбирать словами… Она просто была рада, что я вернулся. Но я бежал из села уже с кровью на сабле, и я никого не убивал иначе как в бою. Думаю, гораздо больше мою маму расстроило то, что я пью самогон не закусывая… Я думал, что наш разговор себя исчерпал, но чуть подумав, Ади добавил:

– Боюсь, я был не лучшим сыном. Не самым плохим, но все же… Как-то она попрекнула меня в безалаберности. Но я ответил, что у меня своя голова на плечах, и я могу различить, что хорошо, а что плохо. И если я сделаю ошибку, то у меня хватит разума увидеть ее самому и хватит сил, чтобы ее исправить. Если будет на то мое желание… Не знаю, к чему я это сейчас говорю… На западе солнце клонилось все ниже, куда-то спешащая луна уже выглядывала из-за леса на юге. А впереди уже показались дымы и шпили Тиира… ! Тиир

Ну так вот – гулять по Тииру неинтересно, да и небезопасно. Город был стар, но строили его, вероятно, на месте какого-то поселка вдоль проезжего тракта. Если вы видели одну такую деревню – то видели все: с две дюжины домов по обе стороны от дороги. Ну и улица одна – та самая дорога. Затем, когда поселок разрастается, прокладывают несколько улиц параллельных тракту, соединив их перпендикулярными проулочками. Потом дома лезут в вышину, улицы покрываются каменной броней, да вот чтоб площадь разбить или фонтан, приходится часть домов снести. Ну а кто это даст – земля-то в центре дорогая! И приходится влюбленным или за город выбираться, или по домам сидеть. Правда, есть и небольшие городские сады. Но только в них настроишься на какой-то лирический лад – а аллейка-то и закончилась. Опять улица… Опять грохочущие телеги, опять несущиеся будто безумные верховые, от которых в узких улочках увернуться тяжело. Можно еще сходить покормить комаров у пруда. В бытность поселка было выкопано несколько маленьких запруд – разводить карпов. Ну а затем досыпали дамбу повыше, уровень поднялся и стал пруд одним и большим. Только вот речка маленькая, течения никакого – только лодки прогулочные волну погонят, лягушку с кувшинки спугнут – и все… От поселка Тиир одноименному городу досталось не только расположение улиц, но и их ширина. Улицы в Тиире, даже центральные были довольно узкие. Иной ушлый проезжий заворачивал свой обоз в сторону от города, чтоб объехать его окраинами, объездными дорогами. Через центр было короче, но вряд ли быстрее: то телега перевернется и остановить движенье на четверть версты, то еще какая напасть… Но Ади не стал сворачивать в сторону – поехал трактом, проходящим через город. Хотел ли он остановиться в нем на ночь, завернуть по делам или к знакомому – не знаю. Мне он не говорил об этом ни слова – ни до ни после нашего пребывания в Тиире. В город мы попали вечером, но не так поздно, чтоб считать свой путь на этот день законченным. До того, как дорога станет невидимой в темноте, можно было сделать верст десять и заночевать или в каком-то трактире, где и ночлег дешевле и еда вот только четверть часа назад хрюкала, крякала, или там чего вашей душе угодно. В городе-то запросто подсунут и то, что мяукает или гавкает.

Этот город был богат, но его богатство было каким-то нехорошим, пиратским, будто на бандитской пирушке – жемчуг меняют на орехи фунт на фунт, льются вековые вина, везде парча и бархат. Да только жемчуг то ли в грязи то ли в крови, вино которое надо цедить по капле будто мудрость мира, хлещет из разбитой бутыли на пол. А парчой вытирают рот, если не что-то похуже. Мостовые, выложенные скользким мрамором, шпили церквей… Но меж тем, нигде я не видел столько нищих, сколь здесь. Их было не просто много – они стекались сюда со всей провинции будто стараясь перещеголять друг друга в своей нищете, в увечьях и уродствах. Скажем, мне встречались иные, будто снятые с операционного стола, с жуткими ранами. Через вшитые трубки сочилась желчь и прочие жидкости. Они, вероятно собирали деньги, чтоб закончить операцию… Конечно же, многие нищие не были конченными личностями – как то, в книжной лавке я встретил двоих убогих, которые выбирали в подарок книгу своему третьему товарищу. Политический строй, бытовавший в тех местах, для удобства именовали выборной деспотией. То бишь, верховное лицо имело всю полноту власти. Меж тем, должность его была ненаследственной – его переизбирали каждые пять лет. Раз в пять лет два или более кандидатов оклеивали город своими листовками, выступали на площадях, веселили народ сами или посредством приглашенных издалека лицедеев. Традиционно обещали построить в провинции райскую жизнь, молочные реки с соответствующими берегами. Если же иной деспот хотел пойти на новый срок, то он говорил, что предыдущие года были ошибкой, что он одумался, и станет на стезю процветания и народовластия. Короче, все врали напропалую. Но приняв присягу, новый деспот тут же забывал все обещанное и начинал нарушать присягу. А именно: сажал в тюрьму инакомыслящих, набивал себе мошну. И врал, что провинция при нем достигла небывалого благоденствия, хотя все оставалось по старому – менялись лишь афиши да некоторые персонажи, на самом деле все шло по старому сценарию и по старым репликам. Еще у тиирской деспотии был еще один забавный закон, выработанный давно вероятно в порядке защиты. Он гласил, что если деспота убьют, то убийца может участвовать в выборах нового деспота как кандидат. Если он побеждал на выборах

– обвинение против него снималось. Иначе же, убийцу подвешивали между небом и землей. Надо ли говорить, что в соответствии с законом подлости и по правилу умножения приключений в самый неподходящий момент, мы попали в Тиир как раз перед выборами нового деспота. ! Казнь На улицах Тиира было не по-будничному многолюдно. Казалось, весь народ вышел на улицы и площади города, чтобы встретить вечер. Лавки были открыты – торговали пивом, вином, сыром и прочей снедью. Пиво пили тут же, то и дело забегая в подворотни:

– «Народ с твердым характером…» – прочел Ади очередной плакат и задумчиво добавил: Но со слабым мочевым… Культура свинофермы. Кобольды… Каждый год одно и то же – хоть бы плакат сменили… Праздник шел уже давно, он расплывался, смешивался не держался в рамках холста. Сторонники двух кандидатов, в обычное время непримиримые, уже изрядно выпили, из-за чего отставали от своих колонн, смешивались с группами противника. Но это проходило незамеченным, и очень скоро колонны сливались в разноцветную толпу. Противники садились под деревья, пили по поводу и без оного, лишь порой требуя убрать пляшущих меж бутылок чертей. На первой же площади города, через которую мы проезжали, давали концерт в поддержку кандидата от оппозиции. На него собрали труверов чуть не со всего мира. Пели они все больше свой обычный репертуар, лишь в перерывах перемежая песни призывами выбирать для своей страны, провинции новое, вероятно, светлое. Светлое, как вино, что продавали рядом, и хмельное то ли как самогон, то ли как свобода. Пели они небесталанно – да что там, транспаранты обещали зрителям труверов знаменитых, которых бы я не прочь был бы послушать. Но я был сторонником оплаченных зрелищ – когда можно было удобно сидеть в креслах театров, будучи спокойным за свое место. В толпе же могли срезать кошелек, толкнуть или даже пырнуть ножом. Ади, вероятно думал так же и проследовал через площадь без остановок – я же следовал за ним. Чем ближе к центру города, тем народу становилось больше. На центральной площади свое представление давал действующий деспот.

– Концерт? – спросил Ади, – начинает надоедать. Но нет, это был не концерт. На этом помосте происходило иное действо, монополией на которую обладала только власть. Посреди площади стоял эшафот. Дальше проехать было просто невозможно. Мы двигались все медленней, и наконец, лошади стали просто переминаться с ноги на ногу. Я хотел предложить развернуться, но, обернувшись увидел, что народ все прибывает и пути назад уже нет. Палач работал споро. Насколько я мог разобрать, в исполнение приводились приговоры совместимые с жизнью. Ворам рубили руки, резали уши, вырывали глаза. Вероятно, в честь выборов, преступников собирали несколько месяцев, и теперь кровь текла ручьями. Порой, то один, то другой приговоренный теряли сознание. Их старались быстрей привести в себя, если этого не получалось, рубили так. Еще у одного приговоренного от увиденного, кажется, не выдержало сердце – он рухнул замертво. Посовещавшись, заплечных дел мастера, утащили его за помост – рубить руку покойнику было неинтересно. На эшафоте то и дело взлетал и опускался топор – хруст, крик, кровавое облако. Ади пробормотал стишок о близости палача к народу, а потом обратился ко мне:

– Мастерски рубит! Как насчет такого солдата? Я покачал головой:

– Из палачей плохие солдаты. Они часто трусливы. Не велика доблесть – рубить головы, стоящих на коленях. На эшафот выводили по одному, герольд произносил вину и кару. Палач делал свою работу. Пока вели очередного приговоренного, герольд читал обращение к народу. Говорилось, что данная казнь проводится под патронатом деспота, который и далее твердой рукой будет бороться с преступностью. Особо отмечалось, что после выборов он намерен взяться за своего оппонента, поскольку такой разгул бандитизма не спроста и не иначе как оплачен оппозицией и их зарубежными кредиторами.

– Не дайте себя обмануть! – кричал герольд, – Мы не выберем закордонного бандита!

– Ну да… – комментировал Ади. – надо избрать местного бандита. Это так патриотично! В работе палача случилось изменение – закончились приговоры совместные с жизнью, начались смертные казни. Для затравки начали казнить, приговоренных к гуманной смерти через повешенье. Далее была очередь тех, кого приговорили к четвертованию, колесованию и прочими пытками до смерти. Повешение было казнью незрелищной, и до кровавых казней народ разбрелся за едой выпивкой или по какой иной нужде. На площади стало чуть просторней, и мы смогли медленно продолжить свой путь. Я спешился и повел коня в поводу, Ади ехал за мной. Вешали тут же – на просторной шибенице в пять мест. Меж ее стойками был натянут плакат – все то же про сильную руку. На помост ввели молодого парня – лет двадцати. Приговор его читали довольно долго, так, что некоторые начали скучать. Наконец, поставили на полено, набросили на шею петлю… Пред нами образовалась пробка – большая кампания, нетвердо стоящая на ногах, решала куда ей идти. Я остановился и обернулся. Ади перекинул ногу через круп лошади, готовясь тоже спешится, но тут пошатнулась земля. Сперва совсем легонько – будто ребенок качает колыбель. Ади остановился, выжидая. Деревья зашуршали листьями, хотя ветра не было. В воздух поднялись птицы. Я сжал поводья. И тут что-то вздрогнуло под землей. Брусчатка мостовой подпрыгнула, наверное, на пядь. Загудело, будто в подземельях города били в огромный колокол. Народ бросился врассыпную. Ади только успел удивленно крикнуть:

– Твою мать!… …и рухнул с лошади. Вероятно, Ади взывал к какой-то абстрактной матери, поскольку никто не обиделся и не потребовал сатисфакции. Я не удивляюсь, что Ади упал. Я удивлен, что он не сломал шею. Впрочем, всем было не до того – кричали все, землю шатало как палубу корабля во время шторма. В домах лопались стекла, с крыш, будто камнепад слетала черепица. Шибеница шаталась, приговоренный балансировал, полено под его ногами ходило. Палач, было, собирался бежать, но вернулся, и сапогом выбил опору из-под ног. Тело рухнуло вниз, веревка запела. Но еще до того, как она натянулась, земля вздрогнула еще раз, и виселица провалилась под землю. Народ хлынул с площади в проемы улиц. Началась давка, то и дело кто-то падал, доносился крик. Толчки еще отзывались будто эхом, но затихали.

– Твою мать!… – повторил Ади. На сей раз он говорил это не сколько удивленно, сколько спокойно, философски. И даже вопросительно. Ади сидел пятой точкой на земле и на вытянутых руках держал свою сумку со снадобьями. Вероятно, когда он падал, он смахнул ее, и несколько пузырьков разбилось. Их содержимое смешалось, и началась непонятная реакция: по сумке бежали молнии, в ней что-то взрывалось, шел едкий дым. Реннер отшвырнул ее – и вовремя: сумка вспыхнула сизым пламенем, хлопнула и разлетелась в клочья. Впрочем, во всеобщем светопреставлении это никто не заметил. Ади, почесывая подбородок, поднялся на ноги. Народец бродил по площади. Ходили все больше, широко расставляя ноги, чуть покачиваясь, будто иные моряки, сошедшие на берег не верят в устойчивость тверди. Все казалось бы сном, если бы не яма посреди площади. Мы подошли к краю. Остатки брусчатки вперемешку с досками эшафота лежали на глубине пяти саженей. В стенах ямы четко виднелись отверстия проходов.

– Вот! Я же говорю, – запричитал зевака рядом – под городом бесчинствуют кроты!

– Не шуми и подумай своей головой хоть раз… Где ты видел таких огромных кротов. – Ответил второй горожанин. Некоторые проходы действительно были вышиной с рост человеческий.

– А я говорю, что это катакомбы обрушились! Эх, я же еще когда говорил, что муниципалитету следовало заняться их осушением… Ади зевнул, махнул рукой, зевнул и мы пошли прочь.

– Чем займемся? – спросил я.

– Для начала найдем себе комнату. Я кивнул:

– По дороге я тут видел постоялый двор.

– Квартиру, мой друг, квартиру… Что-то мне подсказывает, что задержимся мы в этом городе надолго. ! У банкира

…Банкир был неумолим:

– Нет, господин Реннер, – этого мы сделать не можем.

– Мотивируйте!

– Ваш счет в прекрасном состоянии, размер вашего кредита зависит только от вашей фантазии… Для нас большая честь обслуживать такого клиента, мы горды вашим доверием… Но все же нет…

– Я прошу не денег. Мне нужен ваш коммуникационный кристалл, чтоб я смог связаться с… Неважно с кем. Я имею право этого не объявлять. Ведь так записано в контракте? Банкир кивнул:

– Именно так. Но смею напомнить – там есть еще параграф о форс-мажоре. Об обстоятельствах непреодолимого характера…

– … Как то ураган, пожар, исчезновение Ауры… Урагана не было, ваше здание пока не горит. Мой друг может хоть сейчас сотворить…

– Тсс!!! Прошу вас, не надо. Именно здесь зарыт вампир! Беда в том, деспот запретил использовать магию. И мы не можем соблюсти контракт с вами, иначе как нарушив его запрет. Поверьте, мы сами несем убытки, но что поделать: суров закон, но он закон. Единственное, хорошо, что закон для всех един. Я не хотел бы, чтоб наши конкуренты нарушили его букву, и не хочу нарушать сам. Ади подытожил его слова:

– Пусть убытки несут все?… Банкир не ответил, даже не кивнул, но молчал так красноречиво, что стало ясно – Ади прав.

– А не считается ли убытком потеря доверия, – начал Ади.

– Да, вы правы… Но поверьте, в любом банке вам дадут такой же ответ. Но заметьте – у нас ваши деньги защищены и вы их можете получить хоть сейчас. Не все банки могут эти похвастаться.

– Например?… После пояснений банкира, оказалось, что похвастаться этим не мог только один банк, а именно Первый Тиирский. Как оказалось, за неделю до описываемых событий его ограбили. Пока охрана мирно дремала, кто-то сделал подкоп из катакомб, выгреб из подвалов все золото. И поскольку, главным вкладчиком была сама тиирская деспотия, местная власть была поставлена на грань банкротства. Вклад, конечно, был застрахован, но, во-первых, чтоб меньше платить страховой залог, в заявке активы были существенно занижены. А во-вторых, страховая кампания полис не выплатила, вместо того начав свое следствие, поскольку подкоп выглядел просто невозможным.

– Видите ли, – сказал банкир указывая на пол, будто мы могли рассмотреть что-то через пол и фундамент. – когда Тиир был еще поселком, под ним были каменоломни. И по сути, из них можно подвести подкоп к каждому подвалу в городе. Посему, страховые фирмы владеют картами катакомб, и постоянно их обходят. К подвалам Первого Тиирского банка по расчетам нельзя было подвести подкоп быстрей, чем за полторы недели. Но грабители управились меньше, чем за три дня… Посему, был сделан вывод, что рыли с двух сторон. То есть, появилась версия, что ограбление было инсценировано. Ади отмахнулся от этого как от несущественного. Он уже принял решение, поднялся из кресла, поклонился клерку и направился к двери. Он размышлял на ходу.

– Ладно, если этот город рехнулся, свет клином на нем не сошелся. Через четверть часа мы будем в пути, через пол дня уже пересечем границу провинции… Когда я был уже в дверях, нас остановила реплика клерка:

– Простите, но это невозможно. Мы обернулись – клерк печально улыбался.

– Повтори, что ты сказал? – переспросил Ади.

– Боюсь, вы останетесь в нашем городе надолго. Не дожидаясь дальнейших вопросов, клерк стал пояснять. – Приказ деспота можно свести к формулировке: «Всех впускать, никого не выпускать». Но поскольку перспективы покинуть этот город пока в тумане, думаю въезжать в Тиир без крайней надобности никто не станет. Вы верно, знаете, что вчера у муниципалитета под землю ушел эшафот. Произошло это в тот миг, когда собирались вешать государственного преступника, мага Зеппа Гамма. Есть основание считать его и его брата связанными с ограблением банка… А так же с оппозицией…

– И на чем основаны эти предположения?

– Последнее – ни на чем. Просто наш деспот за всем видит политический подтекст. А первое – элементарная логика: под эшафотом была произведена выемка грунта. Иначе бы эшафоту некуда было падать. Стало быть, объем работ был проведен нешуточный.

– Ну и ловили бы эту банду. Наш собеседник развел руками:

– Видите ли, ходят слухи, что никакой банды нет, а банк ограбил и срыл эшафот родной брат приговоренного. – Клерк пощелкал пальцами, что-то вспоминая. – Гамм… Гамм…, Да определенно Анно Гамм. А двоих поймать трудней чем банду. Тем паче, что никто не может сказать, как последний выглядит. Но не беспокойтесь. За месяц люди деспота прочешут под мелкую гребенку город, и выловят преступников…

– Месяц?… – возмутился Ади. Да у меня недели нету.

– Ничем не могу помочь, – ответил клерк. Было похоже, что это действительно так.

Конечно же Ади плевать хотел на приказы местного муниципалитета, и выйдя из банка, он попытался покинуть город. Если бы покинул – я бы так и сказал: «покинул». Но попытка не пытка, тем паче, что пытались многие, и получилось совсем у всех. Мы к таковым, увы, не принадлежали. Мы рванулись к ближайшему выезду из города, наткнулись на опущенный шлагбаум, часа два провели в спорах, сперва с фельдфебелями, затем с офицерами

– младшими, средними, старшими, по возрастающей, вплоть до какого-то заместителя деспота. Он беседовал с нами вежливо, улыбаясь и часто кивая в знак согласия. Затем испросил наши документы, ознакомился с ними, добросовестно занес наши данные в свои бумаги и сообщил, что нам разрешат покинуть город после рассмотрения нашей жалобы. Если перевести с бюрократического на человеческий, это означало: «Отказать!». Странно, но попытка дать взятку окончилась крахом. Безусловно, Ади был бы не Реннером, если бы эти его попытки и ограничились. Он попробовал прорваться в другом месте. Но вокруг города были стянуты войска, все было утыкано алармами. По скорости и качеству осуществления оцепления, я сделал вывод, что подобный маневр проводился не впервые. В городе появилась еще одна цепь – она пошла от северных окраин и двигалась на юг. Движенье было медленным, но верным, будто жерновов правосудия: от крыши до фундамента перетрушивали каждый дом. Конечно же приказ деспота о блокаде исполнялся не буквально – существовал небольшой поток как в одну так и в другую сторону. В город тянулись телеги с провиантом, обратно – с тщательно досмотренной продукцией местных цехов. Но телеги проходили посты без возниц: волов и лошадей ставили на курс, а затем спрыгивали – с той стороны границы их уже принимали другие люди. Порой кто-то входил в город, иногда кто-то выезжал – как правило, гонцы, люди связанные с муниципалитетом. По городу ввели чрезвычайное положение. Действовал запрет на магию. Скажем, на моих глазах в таверне один посетитель зажег свечу от магического огонька, как тут же на пороге появился патруль, который забрал виновника возмущения Ауры. Вернулся он только часа через три, с серьезно потрепанными нервами и с солидной брешью в финансах. Я удивлялся смене настроений Ади – вчера он собирался задерживаться в городе надолго, а на следующий день искал пути скорей покинуть город. Он не спал сам, и не давал спать мне, жег свечи до полуночи, предлагая то один способ, то другой способ выбраться из города.

– Слушай, а ты бывал в подобном положении?… Я кивнул.

– А как выбрался?

– Превратился в птицу и улетел.

– Это, конечно выход… Но не для всех. – ответил Ади имея ввиду в первую очередь себя. В его мыслях стоял полный сумбур: он воздвигал замки из песка и на песке, ветер сносил их, нагонял дождь, с небес лилась вода. Там где только возвышались шпили, начинали бушевать волны. Всходило солнце и все начиналось снова.

– Нет, а ты меня можешь превратить в птицу?

– Нет.

– Напрасно, напрасно… А почему?

– Потому что не могу – и весь разговор. Не умею. Всегда превращался сам.

– Обидно, досадно… Ну да ладно. Он вдруг просветлел лицом, будто его посетило озаренье:

– А чего мы парим головы. Давай попробуем тупо прорваться. Меч в руки и вперед. Как тебе такая идея?

– Никак. – Честно признался я. Ты отлично знаешь, что мы не прорвемся. Это было действительно так.

– …А собрать телепорт? Я одними глазами показал «нет». Ади спокойно кивнул, соглашаясь со мной. Знаний, для открытия телепортационного канала, у меня бы, пожалуй, и хватило. Но вот пользоваться бы я им не решился. Все же я не был магом – а у таких любителей телепорты действовали порой странно – скажем, на документах переброшенных через канал буквы заменялись зеркальными, пища становилась несъедобной – с непонятным вкусом, а то и просто ядовитой. Заклинание телепорта было сложным, и даже каналами, созданными опытными магами, пользовались с оглядкой. Конрзаклинания были простыми и порой штурмовая группа, брошенная через боевой портал, оказывалась в морской пучине или заживо погребенной под землей. Единственное, для чего годился мой телепорт, так это для приватной беседы

– материя телепортационного канала была сложна, и подключиться к ней было невозможно. Но с иной стороны, заклинание вызвало бы такое возмущение ауры, что люди Деспота бы накрыли нас быстрей, чем Ади рассказал бы суть нашей проблемы. Наконец, Ади стал уставать:

– Ну, ты хоть что-то предложи… – попросил он у меня. Я пожал плечами:

– Похоже, наш единственный выход, это найти этих братьев Гамм и выдать их тиирскому правосудию

– Ты забыл о золоте… – окончательно сдался Ади. Ади только вздохнул ответ. Мы не знали, что существует третий вариант – то, что братья Гамм найдут нас. А именно так и произошло. Но это было после… ! Разговор с alter ego

А после нашего разговора была ночь, мы потушили свечи, но зажгли лучину вместо ночника. Светила она слабенько, иной раз кусок щепы отваливался и искрой падал в чан с водой, шипел, трещал, вырывалось небольшое облачко пара. Наша квартира помещалась на втором этаже трехэтажного пансиона. Состояла она из двух комнатушек, из которых камин был только в одной. За дверью был маленький темный коридор в четыре двери, заканчивающийся лестницей. Если спускаться по ней, то этажом ниже она выходила в зал пансиона, а через него на улицу. Если же продолжить спуск еще на полвитка, то открывался иной выход. Дверка, через которую можно было пройти лишь согнувшись, выводила на задний двор, с которого проходными дворами можно было выйти на другую улицу. Еще выйти можно было в окно – он выходило на оживленную улицу и возвышалось над поверхностью сажени на две. При должной сноровке можно было выставить стекло и уйти, не расплатившись за квартиру. Я знал: у Ади и у меня опыты подобных эскапад были. Может, необходимости в стольких путях отхода и не было. Но, с иной стороны, было бы глупо выбирать квартиру, лишь с одной дверью в надежде что неожиданность не постучится в эту дверь тяжелым кованым сапогом. В первую же ночь, когда Ади уснул, я тихонько вышел и поднялся на третий этаж, а, затем, поднялся на чердак. На чердачной двери висел огромный замок, но его внутренности давно сгнили и я легко вышел на крышу. Уже стемнело, когда я был на верху, но доски и черепица скрипели под ногами. Чтоб не перебудить соседей, я не стал разгуливать, а только осмотрелся. И увиденным остался доволен – бежать можно было и по крышам, или даже лучше – с крыши и в небо. Но только один раз… Я вернулся, надежно закрыл дверь, улегся спать. Сон был глубоким и быстрым без сновидений. Я проснулся резко, так же как и заснул, но совершенно бодрым, хотя и проспал – я готов дать слово, – никак не больше часа. Когда я открыл глаза, за столом кто-то сидел.

– Ади?…

– Ади здесь нет, – был мне ответ.

– А с кем я разговариваю? Человек взмахнул рукой, огонь взметнулся вверх, осветив человека напротив. Все же это был Ади. И не он… Но что-то с ним стало. Изменилось лицо – оно стало серьезней, мудрей. Немного поменялась осанка – плечи стали уже, сжались. Так обычно, делают люди стареющие, кои мерзнут и в солнечный полдень. Но об этом я подумал только утром. Я на мгновение решил, что передо мною тень отца Ади. Но я решительно отмел эту мысль: говорили, что мужчины в роду Реннеров долго сохраняли молодость, а затем старились мгновенно. Ферд Ше Реннер до такого дожить не смог. Тогда я спросил:

– Если ты не Ади, то кто?

– Я тот, кто умер в крепости Хастен.

– Если ты умер, как я могу с тобой разговаривать? Я что, тоже умер? Сидящий передо мной покачал головой.

– Просто я умер, чтоб ожить. Я умирал до этого пять раз и пять раз воскресал. Твой друг несет меня На Ту Сторону, чтоб я смог воскреснуть снова…

– Мы встречались раньше?

– Не думаю, молодой человек, не думаю… Даже голос и слова были какими-то иными. Дело было, разумеется, не в том, что Ади никогда бы не назвал меня «молодым человеком» – я никогда не уточнял, кто и насколько из нас старше. Слова были те же, звуки были похожи. И в то же время – другие. Человек берег дыхание, говорил тихо и весомо. Тело было Ади Реннера, но не он им уже владел.

– Ади знает, что несет вас? Мой собеседник кивнул. Я промолчал в ответ, и ему пришлось продолжать:

– Я есть причина его путешествия.

– И что с ним будет в конце дороги?

– Ничего. Меня изымут из его тела, я воскресну и мы, возможно, встретимся втроем и в трех телах.

– Вы причина его спешки? Одними глазами он ответил «да».

– Дух несомого спит в носителе, но только, если принимать эликсиры. Позавчера твой друг потерял их, и я пробуждаюсь. Если я проснусь, мы уничтожим друг друга. Если я пробуду в нем дольше положенного срока – мы тоже погубим друг друга. Не потому что мы враги, а потому что материя разума тонка. Да это бред, – подумал я, – это бред и это сон, я сейчас проснусь и все будет идти своим чередом. Я подумал, не ущипнуть ли себя. Но что толку с щипка

– мое тело помнило боль и во снах услужливо мне о ней напоминало. Будто прочитав мои мысли, собеседник подвинул ко мне исписанный лист:

– Пока ты спал, я приготовил список лекарств для Ади. Это остановит некоторые процессы в его теле. Они должны быть в любой аптеке и в них нет ни капли магии… Но всего этого недостаточно – вам действительно надо скорей покинуть этот город…

Итак, нас было трое. Три души, два тела, в совокупности получается пять. Но чего пять? Тел или душ? Что первично – не будь души, что бы двигало тело, не будь тела, где селилась бы душа. Думаю, мне следовало спросить того, кто сидел передо мной в ту ночь. Но я не подумал, ночь прошла. Да и не долго мы говорил. Мой собеседник потушил лучину, сообщив, что телу все равно надо отдыхать – вот вам еще один довод в пользу первичности тела. Когда я проснулся, Ади уже одетым сидел за столом и читал лист, который оставил Тот, кто сидел в нем.

– Ты уже в курсе? – спросил он и уточнил, – тут есть пару слов и о тебе… Я не стал спрашивал, что за слова то были – просто кивнул. Отрицать было глупо. Ади поднялся, подошел к окну и одернул штору. За окнами во всю шумело утро, Ади распахнул форточку – холодный утренний воздух тут же влился в комнату.

– Закрой форточку – холодно же… – Возмутился я.

– Прости… Ночным письмом мне рекомендован холод. Да и вообще – свежий воздух всем полезней. Затем Реннер забросил за спину меч, завернутый в ножны и принялся затягивать ремни:

– Собирайся, пошли прогуляемся… Я поднялся с кровати. В наших комнатах было довольно тепло. Вдоль одной стены шла вытяжная труба камина в центральном зале первого этажа. На остальных стенах висели ковры, которые глушили звуки и не давали комнате быстро остыть. В окнах стояли двойные рамы, что не запотевали даже холодными ночами. Да и вообще – наш этаж был довольно теплым – чем выше дом, тем теплей было у на верхних этажах. По опыту птицы я знал обратное – чем выше подыматься на улице, тем холодней становилось. В вышине ветер уже не цеплялся за деревья, не натыкался на холмы. Где-то я слышал, что земля круглая – с высоты она именно так и выглядела. Если это так, то все понятно: тепло от земли восходит вверх и чем выше, тем на большую площадь ему приходиться рассеиваться… Когда я пристегнул саблю, Ади уже стоял у выхода из комнаты и сжимал дверную ручку.

– За лекарством пойдем? – предположил я.

– Нет, за булочками. Не знаю как ты, но я есть хочу.