Люди, дружившие со смертью

Памятник скальду

Говориться же – история повторяется дважды. Один раз как трагедия, другой раз как фарс. Да нет, неправда все это… История может повторяться и два раза и поболее, может и вовсе не повторятся. Имеет такое право – быть неповторимой. Меж тем, совсем необязательно, чтоб она повторилась как фарс – а что будем делать, положим, с оперой и другими видами драматургии. Все может повториться лишь с минимальной вариацией. И не обязательно, чтоб события были такими вот глобальные. В Тиире я в который раз растер ноги. Я носил эту беду с собой еще из Тебро За неделю до отъезда оттуда, я купил себе новые ботинки, думая, что потихоньку стану их разнашивать, одевая то старые, то новые. Но в толчее рынка кто-то наступил мне на задник и оторвал подошву на старых ботинках. Выбор был невелик: или ходить в старых, каждое мгновение думая, что никто не увидит дыры на заднике. Или же не думать ни о чем – просто слушать боль. Идти походкой ожившего памятника – тяжеловесно переставлять ноги, стараясь не сгибать колени. Думаю, что у русалки, которая поменяла хвост на ножки, а затем каралась болью за каждый шаг, был реальный прототип. Вероятно, у автора просто были тесные ботинки. Ну сапоги или башмаки. Что там он еще носить мог? Не дамские же туфельки? И они терли, и боль была как острие шпаги – через всю ногу и тело

– прямо к сердцу. Я думал, что разношу их в дороге, но большую часть дороги я проводил в седле. Но стоило мне спуститься на землю и идти своими ногами, как мгновенно в ботинках начинала хлюпать кровь. Все было бы ничего – еще бы неделю и я бы что-то разносил бы то ли ноги, то ли ботинки. Но из-за угла уже скалилась зима, и скоро мне надо было покупать сапоги. А может, все было не так? Может, сюжет здесь побанальней – вышли за булочками, а попал в историю. Хотя, я думаю, в историю мы бы все равно попали – она просто ждала нас на пороге, как иной пес ждет появления хозяина. Мне достаточно было просто открыть дверь, сойти к ней по лестнице и идти по городу уже вдвоем – я и история. Думаю, когда мы с Ади вышли из дома, она уже следила за нами, шла тихим, неритмичным шагом – влево, вправо, остановка, перебежка… Но мы не оборачивались – ни я ни Ади в этой провинции особых преступлений не совершали, а потому шли со спокойной совестью. Но оружие, конечно, мы снимать не стали…

Вообще-то ходить в городе с боевым оружием – дурной тон. Конечно же, ходить вовсе безоружным – попросту опасно для жизни. Но с иной стороны, мне встречались люди, которые предпочитали драться лабрисами или боевыми молотами. На поле брани это было смертельное оружие, но в городе оно выглядело не к месту устрашающим и вгоняло в бледность застенчивых мадмуазелей. Посему, в поход я брал одну саблю, а в городах примерял совершенно другую

– в дорогих ножнах, с темляком на рукояти. Она больше походила на украшение и весила меньше, чем боевое оружие. Сабля, конечно, была неплоха, но драться мне ею было непривычно. К тому же стоила она изрядно – на лезвии была вытравлена целая картина, рукоять украшал крупный карбункул. Посему, щербить ее не хотелось. Я считал так – случись что в городе, можно отбить первый удар, ввязаться в драку – а там или добыть иное оружие, или подмога какая – никакая подоспеет. Но в дорогу я ее, разумеется, не взял – подмоги ждать было не от кого, да и на легкую прогулку я не надеялся. В Тиире не было недостатка в вооруженных людях, но их оружие было скорей городским, вроде абордажных мечей или гладиусов – мечи которым хорошо махать в узких переулках и в больших потасовках. Наше оружие было совершенно иным, равно как и наша одежда. Спасало нас только одно – чужаков в городе было много и без нас. Ади оказался верен своим словам – для начала он повел меня на базар. Но на торговцев наша одежда и оружие не произвели никакого впечатления. Напротив, решив, что мы не местные, а стало быть клиенты не постоянные, они решили на нас сделать выручку.

– Сколько стоит дюжина булочек? – спросил Ади у ближайшего торговца сдобой.

– Пять… Ади поморщился – было дороговато.

– Давайте за три?… – начал я, собираясь сторговаться на четырех. Но все оказалось не так просто:

– Семь!

– Да что за манера торговаться, – возмутился Ади. – Пошли отсюда – можно подумать, что булочки есть только у них… Но, как оказалось никто не продавал булочки дешевле чем за полушку, ну или шесть монет за дюжину. Если мы отходили и возвращались, то нам говорили цену на монету больше.

– Так торгуются только в Тиире… Проведя на базаре где-то с час, мы, наконец, купили булочки по пять с половиной у старушки, коя только пришла на базар и еще не успела примкнуть ко всеобщему заговору. Ади тут же умял одну.

– Веришь, – сказал он, – я не наелся. Я верил – со вчерашнего вечера я вообще ничего не ел. После базара Ади все же направился в аптеку. На этом месте я попросил пощады. Аптеки всегда наводили на меня тоску – своим запахом, настроением, и если бы мне пришлось рисовать преддверия Ада, одно бы я нарисовал в виде аптеке. Не к добру спокойные люди, жесты, медлительные, будто в меду, движения людей, что пришли сюда с предчувствием беды или с оной за спиной. Ади согласился и оставил меня на пороге. Оставшись один, я тут же забежал в ближайшую лавчонку, купил снеди и вина. Затем, подумав немного я попросил нацедить два стакана пива. Старик-лавочник осуждающе покачал головой – время было все же ранним даже для пива. Но ничего не сказал – деньги оказались сильней. Пена на кружке оседала медленно, я дунул, освобождая на поверхности маленькое коричневое озерцо. Сделав глоток из него я понял, что пиво здесь варить умеют. Вернувшись на крыльцо аптеки, Ади я не застал. Отсутствовал я недолго и решил, что Ади еще в аптеке. Пока я ждал, пиво из кружки перекочевало в мой желудок, равно как некоторая часть снеди была переквалифицирована в закуску и съедена. Но Ади все еще не было. Я забеспокоился: а не ушел ли он в мое отсутствие. Недолго думая, я в вошел в аптеку. Ади был там, и кроме него посетителей не было. Аптекарь возился за своим столом, растирая и смешивая компоненты лекарств по рецептуре Ади. Когда я вошел, он вопросительно посмотрел на меня. Вместо ответа я отдал Ади его стакан пива. Аптекарь кивнул и продолжил свои занятия. Надо отдать должное, аптека была довольно дорогой и сильно отличалась от тех, которые показывают в театрах. Запах был все тот же – странно, но во всех провинциях и во всех городах аптеки пахнут одинаково. Можно подумать, существует всемирный заговор, этот газ производят в тайной лаборатории, затем развозят в бутылях и выпускают в аптеках, дабы показать, что это часть одного братства. Но здесь не было черепов и пыли. Зато в окна сумма вложена была порядочной – свет падал даже с потолка. От нечего делать я бродил от витрины к витрине, рассматривая их содержимое. В голове все вертелась пьеска, которую играли в театре Кольдигана.

– Скажите, а вот это вещество ядовито? – Я ткнул пальцем в первую попавшуюся мензурку.

– Ядовито… – ответил аптекарь, даже не оборачиваясь в мою сторону.

– Но вы даже не посмотрели.

– А зачем? Все вещества ядовиты, даже вода – выпейте десять пинт и посмотрим, чего с вами будет.

– Скажите, а у вас есть настоящие яды. Аптекарь всмотрелся в меня внимательно:

– Вас интересуют яды?… Что-то специальное или праздный интерес?…

– Не хочу показаться профаном, но скорей второе…

– Коль вы все равно покупать не будете, то я скажу честно – из ядов у меня только мышьяк – крыс травить, да зубодеры покупают. Но сочинить могу из любых веществ. Даже сложный, двухкомпонентный коагуляционный яд – такой в этой провинции никто не сделает.

– И есть спрос?

– Ну что вы. Просто в юности я писал магистерскую работу по ядам. Могу лекцию прочесть… Скажем… Идите сюда… Он подбежал к двери и закрыл ее на засов, потом повел нас в помещение за лавкой. Там стояло несколько вытяжных шкафов, один был закрыт и в нем стоял горшок с цветком.

– Что это такое?… – спросил я.

– Pseudorosa… – аптекарь произнес звуки быстро, что я сперва не расслышал.

– Что?…

– Псевдо роза. – повторил аптекарь. – То бишь, роза ложная… Теперь ей заинтересовался Ади:

– И что в ней ненастоящего? Шипы на месте, цветок похож, может быть запах?…

– Вот именно – запах. Он почти не отличим от запаха обычной розы, но стоит вдохнуть его – и смерть приходит за считанные часы. Особенно популярен среди обманутых любовников – стоит подарить обманщице букет всего с одним таким цветком, как ее участь решена.

– Забавная вещица… – заметил Ади.

– Но не на продажу! – отрезал аптекарь, вероятно, предвосхитив следующий вопрос Ади. Мы вернулись в главный зал аптеки. Пока аптекарь рассыпал и подписывал лекарства, он действительно прочел нам лекцию:

– Существует около тысячи только боевых ядов, которые используются чисто для отравлений и что-то около трех тысяч ядов бытовых или сопутствующих. Если отбросить самые узнаваемые, то когда человек умирает, можно сказать только от какого яда человек не умер…

– Не понял?… – признался я.

– А что тут понимать. Нет универсальной реакции на яды, вроде рога единорога… Кстати, вы когда-то его видели? Мы с Ади дружно покачали головой.

– И я не видел, ни рога, ни самого носителя оного. Так вот – нет универсальной реакции – чуть не для каждого яда есть своя, но на тысячу проб не хватит не времени, ни тела усопшего. Тем паче, что многие яды короткоживущие…

Когда мы все же вышли из аптеки, мы отправились домой, но прошли только середину пути.

– Подожди немного, давай отдохнем… – остановился я в маленькой аллейке.

– Что случилось?… – спросил Ади – Тоже заболел?

– Вроде того. Ноги я растер… Я присел на лавку, сбросил ботинки. Раны на ногах выглядели чистыми и почти стерильными – кровь размазалась, ее вобрали портянки. Но дыры были приличными.

– Ого… – заметил Ади.

– Ну а ты думал, – ответил я то ли с болью то ли с гордостью. Я потер ноги. На руке остался след от крови.

– Да иди босиком! Никто не обратит внимание, – посоветовал Ади, – этот город сошел с ума. Одним безумным больше, одним меньше – какая разница. В ответ на слова Ади, я откинулся на спинку лавочки. Идти никуда не хотелось – ни босиком, ни в ботинках. Реннер тоже присел. Поскольку меч за спиной мешал откинуться на спину, он снял его и положил рядом. От безделья открыл пакет с мензурками и принялся их перебирать:

– Ну надо же, – прочел Ади этикетку на одной микстуре. – Сказано, что пить только натощак, а я уже поел.

– Да ладно, сколько там той булки… Но Ади уже принял решение и теперь отрицательно покачал головой:

– Уже аппетит перебил. Не сильно-то вкусно лекарство выглядит. Дальше из пакета Ади вытащил какой-то бальзам. По сути это был самогон, настоянный на травах. Говорят, он снимал зубную боль и помогал от дюжины болезней. Как на вкус он был довольно мерзким, как, впрочем, и любой самогон. Но покупали его довольно бодро – во-первых, теперь алкоголь можно было купить под благородной маркой лекарства, во-вторых, пошлины на лекарство были иные и эта муть стоила гораздо дешевле акцизного вина и пива, который разливали в кабаках. Ади заказал его, потому что в нем содержалась вытяжка травы, прописанной alter ego. Реннер критически осмотрел потряс бутылку и посмотрел сквозь нее на свет:

– В следующий раз посоветую им, как больше продавать этой бурды.

– И как?

– Больше наливать в бутылку. Пожалуй, это лекарство я испробую… Не составишь кампанию? Он налил мне бальзам в пробку, которая была чуть больше наперстка.

– За твое здоровье, – бросил он, аккуратно чокаясь со мной.

– За твое… – поправил я, – оно важней. Я проглотил свою порцию. Спирт ожег, сладость и терпкость застряла в горле. Ади тоже выпил немного – может быть глоток. Спирт попал на пивные дрожжи, и я то ли опьянел, то ли действительно выглянуло солнышко, согрело нас. Над нашими головами ветер шелестел листвой. В тени деревьев мирно дремали памятники – на высоком постаменте стояли бюсты давно почивших полководцев, правителей. А посреди аллеи стоял еще один… Он привлек внимание Ади – тот сперва скользнул по нему взглядом, но потом вернулся, всмотрелся.

– Что-то лицо знакомое… Это не Оллес? Ади отложил пакет с лекарствами, поднялся, подошел, вгляделся в подпись:

– Оллес… Точно ведь Оллес… Оллес был безлошадным рыцарем. Солдатом с саблей у бедра и лютней за спиной. Его посвятили в рыцари на поле боя, в котором он с перепуга и по неопытности натворил уйму подвигов. Но рыцарем он был нетипичным. В отличие от обычных нищенствующих младших отпрысков рыцарства, он не грабил прохожих на перекрестках, не дрался за деньги. Не был он и рыцарем из романов – не спасал красавиц, на искал драконов и приключений на свою задницу. Он был поэтом, певцом. Он пел на площадях, но не о любви, не саги о битвах. Он пел о дорогах через зной или снега, о людях, что идут этими путями, о солнце, что им светит, о ветре, что их гонит. Он пел не за деньги, а потому что не мог не петь. Ему подносили стакан вина, краюшку хлеба, какую-то монетку. А женщины легкого поведения и нелегкой судьбы роняли слезу (ведь и у них есть душа) и дарили ему свою благосклонность, свой кров, свою постель. Но он ложился в их кровать и просто засыпал. А многим женщинам это нравилось – хоть кто-то видел в них не тело, не женщину, а человека. Оллес водился с ворами. Верней воры водились с ним и считали его своим. Оллес всегда сочувствовал неудачникам, которых рвали на базарных эшафотах, слагал о них песни. Воровство не воспевал, а просто просил быть милосердным и воздавать кару по вине. А воры брали его под свое безмолвное покровительство, иногда встречали его на дорогах и уводили в чащу, кормили его браконьерской олениной. Он грелся у их костра, пел песни… Он умер в каком-то захолустном городке во время чумы. Говорят, он пытался прогнать болезнь своей музыкой. И странное дело – болезнь отступила. Но он об этом не узнал. Хвороба сожгла его дух, а люди – его тело. Его предали огню на отдельном костре, но, немного подумав, ссыпали прах в общую могилу. В братскую то бишь… И тут, как водится, для поэта началась жизнь. Жизнь после смерти. Его песни переписывались, переиздавались, перелицовывались в баллады или серенады. Ему начали ставить памятники – иногда выбрасывая на них столько денег, сколько Оллес в жизни и в руках не держал. В Тиире поставили свой. В парке нам встретился чугунный Оллес, размером с обычного человека на пьедестале никак не выше бордюров в парке. Он был изображен в защитной стойке с саблей в руках.

– Ты знаешь, а ведь я был с ним знаком… – сказал Ади

– Знаком? Ади выхватил у меня из ножен саблю, и из пятой позиции мягко ударил по мечу памятника – раздался звон даже более глухой, нежели в настоящем бою. После чего Ади вернул оружие мне и кивнул:

– Пересекались…

– Он действительно был хорошим бойцом?

– Неплохим… Но все же трувером он был гораздо лучшим. Готов поспорить, он бы предпочел быть изображен с лютней, нежели с мечом. Но те, кто ставил памятник, не поняли самого главного…

– Чего же?

– Оллес был великим. Более великий, нежели ты или я, или тот, кто ваял этот памятник. По крайней мере, как поэт. Мало того, что его сделали чернокожим и изваяли в рост человеческий, так и лишили пьедестала. И если вы лишаете умершего пьедестала, считаете его равным себе, то зачем ему вообще памятник. Его дар возвышал его над нами, как основание памятника возвышает его над людьми… Я попытался вспомнить какую-то строфу из его песен – я мог поклясться что я знал его песен никак не меньше дюжины. Но в голову лезли какие-то простенькие куплеты, которых Оллес сочинил во множестве. Я счел за лучшее промолчать.

– Так вот о чем я подумал… – продолжил Ади с иной темы. – Ждать месяц мы не можем. Я уж точно не смогу. Поэтому когда вернемся, я напишу письмо, ты выучишь его, и полетишь в Хастен… Я кивнул – лететь было лучше, чем ходить. У птиц, кажется, мозолей не бывает. Пока не встречал, по крайней мере. Ади рассуждал и ел. Он крошил булочки и кидал крошки на землю – напротив нас собралась изрядное количество воробьев.

– Что они решат там, я не знаю… Но что-то решат, они вытащат меня отсюда – не могут не вытащить. Только пусть быстрей! Скажешь им, мол лучше поторопиться. Плохо или хорошо, но жизнь в городе продолжалась – через парк на занятия спешили бурсаки, нищий, обходя аллею, брезгливо ковырялся в кустах. Мимо прошел патруль, остановился возле нас, долго всматривался в наши лица. Ади козырнул им небрежно и улыбнулся. Из-за родимого пятна улыбка получилась жуткой. Впрочем, жутко улыбаться в этом городе еще не воспрещалось – стражи пожали плечами и удалились. Проследовала мамочка, толкая перед собой коляску с младенцем. Я сидел на лавочке, вытянув ноги, и чтоб пропустить их, мне пришлось убрать их под лавку. Наконец ушла и она. Вдруг нищий распрямил плечи, взял свою палку будто иной франт тросточку и подошел к нам. Я думал, он попросит у Ади кусок булки, но ошибся:

– Господа, – сказал он, – я знаю, вы неместные и хотите скорей покинуть этот город. Вчера я видел вас на восточном посту…

– И что дальше?

– Моя фамилия Гамм. Анно Гамм к вашим услугам…