Автобус катит по московской улице — газетный киоск, убегающие вывески магазинов, громоздкий автокран у обочины, строительный новенький желтый забор, выпирающий на середину мостовой…
Неожиданно из-за забора с перекрестной улицы выскакивает такси. И… скрежет тормозов, как снопы под ветром, валятся друг на друга пассажиры в проходе. Тупой, с причмоком удар и крик женщины, гортанно-резкий, словно голос морской чайки.
В такси оцепеневший шофер, почти мальчишка — подрубленные бачки, нечесаная, по моде, волосня, невызревше угловатый профиль устремлен вперед, куда-то вдаль. За ним грузин в громадной плоской кепке-«аэродром». Он темпераментно крутит «аэродром», дергается всем телом на взирающего в неблагополучную даль паренька, кипятится. Удар пришелся на переднее крыло, крышка капота отскочила, в ней, изувеченной, живая дрожь.
После чаечного крика женщины в автобусе накаленная тишина, ни шороха, ни шевеления, лишь вливается влажная свежесть улицы в раскрывшиеся при ударе дверцы. Наконец прорезался густой, недовольный баритон:
— Сук-кин сын!
Сразу же въедливо тонкий, со слезной мокрецой голос:
— Сажают за руль сопляков!
И всколыхнулся оскорбленный, грозово растущий ропот:
— Хорошо — без жертв.
— Как сказать, я вот по рылу получил.
— Ох, господи! Не отдышусь…
— Старую задавили.
— Без-зоб-разие!
Ропот выметает из автобуса одного из пассажиров. Он в жарко распахнутой дошке, в болтающемся на шее кашне, в посаженной на уши шляпе, выхватывает из кармана бутылку и начинает ею угрожающе манипулировать с приплясом:
— Т-ты! Опусти стекло! Т-ты! Ды-вад-цать пять человек из-за тебя, плюгавого, нервами сейчас оборвались! Может, тут такие едут, т-ты пальца их не стоишь!.. Опусти стекло! Я тебя бутылкой, бутылкой!..
Парнишка-шофер лишь втягивает свою волосатую голову в плечи и продолжает вглядываться в даль, с другой стороны дергается, крутит кепкой-«аэродромом» грузин.
А внутри автобуса растет раздражение — пассажиры зажигаются воинственностью человека с бутылкой:
— Ехали себе и — какой-то хмырь!
— Из-за него по рылу мне, могло и покалечить.
— Старую придавили чуть ли не насмерть.
— Ох, миленькие, не отдышусь…
— Врежь ему, врежь!
— Открой дверцу, лапоть! Вытащи!
— Не справишься — поможем!
— Кости пощупаем!
— Кос-ти! Таким головы отвинчивать!
И гневно краснеют лица, и расправляются плечи, и победные переглядки, и толкучка возле открытых дверей — дергаются, сучат ногами, готовы выскочить.
Человек с бутылкой, чуя поддержку, возбуждается до неистовства, пляшут ноги, разлетаются полы дошки, кашне сползает с шеи, вот-вот упадет, будет затоптано, и бутылка, отблескивая, крутится над шляпой, и голос тоньшает, рвется от злобы:
— Стекло! Кому сказано — опусти стекло! Все равно не спрячешься! Бутылкой тебе! Бутылкой!
Играет спина под дошкой, сверкает бутылка, автобус подогревает:
— Врежь ему! Врежь!
— Крикни кацо, пусть дверку отомкнет.
— Ударь по стеклу, чего уж жалеть!
И человечек с бутылкой уже воет нечленораздельно:
— У-о-х т-те-бя!!
Возле него вырастают два парня — простовато одеты, внушительно рослы, должно быть, рабочие с автокрана.
— А ну, раскудахтался!
— Человек влип, без тебя не сладко.
— Рад, скотина, чужой беде!
Бутылка опускается, перепляс замирает, в расхристанной фигуре ни тени неистовства, шляпа, натянутая на самые уши, ползет в плечи.
— Так ведь он что… аварию устроил!
— Без тебя разберутся, мотай отсюда!
В автобусе озадаченная заминка, все тянут шеи, недовольно разглядывают типа в распахнутой дошке, держащего в руке бытылку. И вновь густой недовольный баритон:
— Действительно.
Баритон не дозвучал, как уже подхватили:
— Что верно, то верно — у парня беда.
— Не расхлебается — затаскают теперь.
— Молоденький!
— Слава богу, без жертв — не посадят.
— Зато влетит в трудовую копеечку — машину-то гробанул.
И как прежде — грозово растущий ропот:
— Бутылку выхватил!..
— Нализался, скотина!
— Ему бы бутылкой по шляпе!
— Эй вы! Врежьте ему! Врежьте!
Те же самые люди, теми же голосами.
— Видишь, какие фортели выкидывает толпа. А что если предположить, что в автобусе, не считая выскочившего человека с бутылкой, находился всего один пассажир. Так ли бы он вел себя?
— Смотря какой по характеру. Импульсивный, наверное, так же бы возмущался.