Люди Солнечной системы

Глава первая

Командировку эту Дмитрий Баскунчак не планировал, вышло так, что срочно потребовалось взять интервью у нового лауреата «Аэлиты» Евгения Нулика, а номер журнала был уже в работе, поэтому выезжать в волжский городок Царицын, где жил писатель, пришлось срочно. Разумеется, не обошлось без накладок — в спешке Баскунчак забыл электронную записную книжку с адресами знакомых, проживающих в Царицыне, а это означало определенные неудобства.

Город встретил его гнетущим зноем.

Поезд пришел в Царицын около десяти часов. Несмотря на утро, солнце стояло уже высоко. На привокзальной площади толпились потные таксисты и частники, готовые за сходную цену увезти пассажира куда угодно. Водители предлагали услуги и непрерывно пили минералку, поэтому изо всех урн торчали донышки пустых пластиковых бутылочек.

На вокзале царила обычная суматоха. Необычным было скопление железнодорожников в форменной одежде. Остановившись рядом с ними, Баскунчак услышал негромкий разговор.

— В ста километрах от Саратова, — сказал морщинистый пожилой железнодорожник. — Шесть цистерн диоксина. Там все МЧС оцепило.

— Теперь начнут виновных искать, — зло сказал круглолицый полный мужчина в серо-голубой форменной рубашке без погон. — Что-что, а крайних у нас искать научились. Всегда стрелочник виноват!

Они косо и неприязненно глянули в сторону Баскунчака и заспешили прочь.

Понятное дело, в свои неприятности чужих людей посвящать незачем. Где-то случилась железнодорожная катастрофа. Как обычно, везли какую-то дрянь и, как обычно, загадили природу. Саратов был далеко, поэтому катастрофа на железной дороге Баскунчака не особенно взволновала.

Разве что любопытство на секунду проснулось, детали захотелось узнать.

Гостиница оказалась рядом. Дмитрий Баскунчак уже предвкушал, как закажет в номер ледяное пиво и встанет под душ, но оказалось, что в гостинице «Царицынская» разместились участники саммита под многообещающим названием «Операционные системы в малом бизнесе», и свободных номеров не было. Через зеленый от кленов и тополей сквер, где у похожего на фаллос памятника колыхался ленивый Вечный огонь, имелась еще одна гостиница. Однако и там журналиста ожидала неудача — гостиница была интуристовская, а именно интуристов сейчас в ней поселилось более чем достаточно: Царицын посетила китайская делегация из города-побратима с трудно выговариваемым названием, а кроме того, из бывшего Третьего рейха приехала на места боевой славы группа очень пожилых туристов. Немецкий Дмитрий Баскунчак учил в школе, поэтому по коротким гортанным возгласам гостей из-за рубежа он все же догадался, что из Германии приехали бывшие летчики Люфтваффе — посмотреть на Курган Славы и просто помыть наконец сапоги в волжской воде.

Легче от этого Дмитрию не стало, свободных мест не оказалось и в «Интуристе». Теперь вместо того чтобы принять холодный душ и сесть у окна с бутылочкой холодного пива, предстояло ехать к черту на кулички, и не факт, что там, на куличках, в гостинице окажутся свободные места.

Приунывший Баскунчак вышел из прохладного вестибюля гостиницы и окунулся в расплавленный воздух городской улицы. Над потемневшим мягким асфальтом дрожало марево.

Ленивые и загорелые прохожие больше напоминали жителей приморского курортного городка. Жара жарой, но Баскунчак сразу отметил, что оголенные до норм возможного приличия девицы выигрышно отличались от жительниц столицы и других городов, куда заносила его профессия.

По пути он зашел на почтамт и связался с редакцией, где взял домашний телефон и адрес лауреата. Оттуда же он позвонил Нулику по телефону. Трубку никто не брал, а это значило, что и ехать к писателю пока не стоило.

Около почтамта кружилась стайка цыганок в цветастых юбках. Жара на них не действовала. Они целенаправленно выхватывали из толпы прохожих, по одним им известным признакам выявляя податливых, и предлагали намеченным жертвам погадать. На Дмитрия они внимания не обратили.

Около входа в местный ЦУМ его бессовестно надула продавщица, продав бутылку пива, нагретого южным солнцем.

Возвращать открытое пиво Баскунчак посчитал неудобным, и вот так — с дорожной сумкой через плечо и с бутылкой теплого противного пива в левой руке — побрел в сторону набережной, дорогу к которой ему подсказали прохожие.

Волга текла неторопливо и вязко, по синеве волн медленно двигалась длинная ржавая баржа, из-за нее неспешно выплывал речной трамвайчик, около которого лениво кружились серые речные чайки. Баскунчак сунул бутылку с недопитым пивом в попавшуюся по дороге урну, по широкой лестнице спустился вниз, уселся на каменный парапет, разглядывая воду. Теперь волжская вода не казалась синей и прозрачной, на ее поверхности радужно расплывались нефтяные пятна, и вниз по течению плыли окурки, которые нетерпеливо и безостановочно долбили многочисленные мальки, не обращавшие на радужные пятна ни малейшего внимания.

Около самой воды сидел огромный парень в белой футболке и светлых брюках. Парень неторопливо крошил булку, бросая крошки в воду, которая, казалось, кипела от движений множества мелких рыбешек, привлеченных неожиданным угощением. Баскунчак сразу обратил внимание, что парень не местный — слишком бледен он был, резко выделяясь среди загорелых до угольной черноты аборигенов.

Парень поднял голову и внимательно посмотрел на Дмитрия.

— Командировка? — поинтересовался он.

Дмитрий кивнул. Палило уже так, что разговаривать не хотелось.

— Я тоже, — сказал парень, стряхивая с широких ладоней остатки булки.

Баскунчак равнодушно, но с некоторым сочувствием покивал.

— Бывает, — неопределенно отозвался он. — А я вот в гостиницу не смог устроиться. Там сегодня иностранцев заселяют, не до русских персоналу.

— Какая разница? — пожал широкими плечами парень и поднялся. Легко перемахнув через парапет, он оказался рядом с журналистом и протянул ему руку: — Иван Жилин.

— Дмитрий. — Баскунчак пожал жесткую руку неожиданного знакомого, почувствовал жесткие мозоли на ладони — похоже, в своей жизни Иван знал не только ручку и клавиатуру персонального компьютера. — Не подскажешь, где тут еще гостиницы есть? Мне бы лучше, чтобы неподалеку от центра и чтобы бар хороший был.

— Гостиниц много, — неопределенно сказал Жилин, разглядывая собеседника. — Журналист?

— Почему обязательно журналист? — вздохнул Дмитрий. — Ну, журналист. У меня что, на лбу написано — журналист? С чего ты взял?

— Похож, — коротко сказал Жилин.

— Пива хочется, — неожиданно для самого себя признался Баскунчак. — Холодного…

— А на речном вокзале есть кафе, — сказал Жилин. — Там пиво всегда холодное. На улице не покупай, у них лед долго не держится, а аквакальтеров нет. Или в павильончиках бери, там местный частник за репутацию радеет.

Тут бы Дмитрию и споткнуться о незнакомое слово, но он слишком разомлел от жары, даже внутренне он сейчас напоминал себе кусок сливочного масла, тающего на солнце.

— Значит, журналист, — сказал Жилин. — И в какой же газете изволите акулой пера подвизаться?

Баскунчак пожал плечами.

— У нас журнал, — сказал он. — Фантастику читаете?

— Бывает. — Жилин хмыкнул. Лицо у него было славное — грубоватое, с крупными чертами, и вместе с тем интеллигентное. Такому бы главных персонажей в романтических фильмах играть.

— Тогда должны наш журнал знать, — с законной гордостью сказал Баскунчак. — Журнал «Возможно», его каждый уважающий себя фэн знает.

— Фантастика — это хорошо, — пробормотал Жилин. — Фантастика — это здорово. Нам книжка строить и жить помогает… Народу нужны книжки, в которых есть место подвигу и романтике.

— Ну что, по пивку? — Дмитрий подхватил сумку, с надеждой глядя на остекленное круглое здание речного порта.

— Жарко, — непонятно сказал Жилин. — Я, пожалуй, пока рыбок покормлю.

— Рад был познакомиться, — вежливо сказал Баскунчак, протягивая случайному знакомому руку.

Он целеустремленно направился к ближайшему павильону, но Жилин окликнул его:

— Дима!

Баскунчак обернулся.

— Вы вот что, — нерешительно, но, словно приняв какоето решение, сказал Жилин. — Я насчет гостиницы… Не буду вас обнадеживать, но попробуйте позвонить вот по этому телефону. Если спросят, скажите, что я вам рекомендовал.

— Спасибо, — сказал Баскунчак.

— Не за что, — отозвался Жилин. — Вы сами фантастику любите?

— Если бы не любил, то в журнале бы не работал, — обиделся вопросу Баскунчак. Настоящий любитель фантастики такой вопрос ему бы не задал, настоящие любители фантастики Диму Баскунчака знали по конвенциям и статьям в журнале, они его знали как обладателя «Интерпресскона» и премии Александра Беляева. Да что там говорить, в кругах фэнов Дмитрий Баскунчак был известен не меньше, а то и больше иных писателей.

— Это хорошо, — сказал Жилин. — Значит, удивления будет меньше. Вы там не особо удивляйтесь, нормальная гостиница, очень уютная, только постояльцы разные бывают…

Глава вторая

По телефону, который дал Дмитрию Жилин, долго не отвечали.

Отозвались, когда он уже хотел плюнуть на все и положить трубку.

Женщина спросила Баскунчака, кто ему дал номер телефона.

— Ах, Жилин… — со странной интонацией сказала она. — А кто вы по профессии? Журналист? А из какой газеты?

— Послушайте, — утомленно сказал Баскунчак, — если я журналист, значит, мне в гостинице жить нельзя? Или у вас там режимное предприятие?

— Минуточку, — сказала женщина.

Слышно было, как она с кем-то переговаривается на другом конце трубки. «Вечно Иван что-нибудь придумает, — сказали там басом. — Ладно, скажи, как ему доехать». «А номер?» — спросила женщина. «Отдашь триста двенадцатый, — сказал мужчина. — Все равно Мвен сегодня выезжает».

Добраться до неведомой гостиницы оказалось очень просто — маршрутка, идущая на «Семь ветров», довезла его почти до гостиничного комплекса, состоящего из четырех пятиэтажных зданий, между которыми каракатицей растянулся купол из стекловолокна. Комплекс был оригинальным, по крайней мере в столице Баскунчак таких зданий не встречал. В вестибюле, увитом зеленью, было прохладно и тихо.

Поселиться в гостинице оказалось еще проще. Миленькая администраторша, откинув с лобика кудрявую прядь волос, внимательно просмотрела паспорт, вернула его Дмитрию и протянула квадратик магнитного ключа. Даже анкету заполнять не пришлось.

— По коридору. Потом на лифте подниметесь на третий этаж, — объяснила она.

Руки у нее были маленькие, с тонкими пальчиками, перламутрово блестевшими почти птичьими коготками. Баскунчак привычно хотел сделать ей комплимент, но что-то удержало его.

Повинуясь инструкциям администраторши, Дмитрий поднялся на третий этаж. Номер был небольшим, но уютным. В комнате стоял телевизор, имелся телефонный аппарат, а в холодильнике индевели бутылки с соком и напитками. Пива только, к сожалению, не было.

Он подошел к зеркалу. Из зеркала на него глянул черноусый и кареглазый испанский идальго, измученный жарой.

Только без кастаньет. Он снова вспомнил кудрявую администраторшу и пальцами пригладил усы.

Приняв душ и сменив рубашку, Баскунчак снова позвонил Нулику. Того дома не было. Продиктовав на автоответчик сообщение, Баскунчак вышел на лоджию. Лоджия была длинная, разделенная для каждого номера тонкими перегородками, отделанными мозаикой.

На соседней лоджии негромко разговаривали двое.

Один был высок, плечист и грузен. У него было грубое, обветренное до красноты лицо с маленькими злыми глазами.

Низкий лоб под ежиком седых волос пересекали глубокие морщины. Однако нос картошкой придавал лицу его обладателя простецкое и добродушное выражение. Второй обращал на себя внимание породистостью и вальяжными манерами. У него было нервное артистическое и холеное лицо, он чем-то напомнил Баскунчаку артиста Ширвиндта. Только речь подкачала — выглядевший аристократом человек немного заикался, причем было видно, что это заикание у него не с детства, а явилось следствием какого-то потрясения, пережитого человеком не так давно.

— Не знаю, — сказал плечистый мужчина. — По-моему, ты просто отлыниваешь от работы.

— Н-нет-нет, п-позволь, — возразил аристократ. — М-меня просто интер-ресует его в-внутренний м-мир.

— Стажер есть стажер, — недовольно сказал собеседник.

— С-стажер стажеру р-рознь, — возразил аристократ. — Т-ты т-тоже стажер, и я с-стажер. Мы все с-стажеры на с-службе у будущего. С-старые стажеры и м-молодые. Мы стажируемся в-всю ж-жизнь, каждый по-с-своему. А когда мы ум-мираем, п-потомки оц-ценивают нашу р-работу и в-выдают диплом на вечное с-существование.

— Или не выдают, — жестко сказал плечистый. — Как правило, к сожалению, не выдают. Володя, ты опять начал заикаться. Показался бы врачу.

— Ерунда, — раздраженно сказал аристократ. — Сам знаешь, это не л-лечится.

Плечистый подозрительно посмотрел на стоящего на соседнем балконе Баскунчака и ушел в комнату. Его собеседник последовал за ним. Дмитрий почувствовал себя неловко, словно он и в самом деле подслушивал. Вместе с тем лица говоривших показались Дмитрию удивительно знакомыми, только вот он никак не мог вспомнить, где с ними встречался, хотя твердо знал — видел их, и не раз.

Он ушел к себе, включил телевизор. Работало семь каналов, но на каждом шла ненавистная ему реклама, а на РТР шел репортаж об очередной зачистке в Чечне. Накануне «духи» подорвали автобус с местными жителями, и теперь ОМОН начал очередную официальную разборку с ними. Показали укрытые брезентом трупы. Трупов было много. Баскунчак поморщился и щелкнул кнопкой пульта.

Можно было, конечно, пройтись и полюбоваться местными достопримечательностями. Время позволяло. Дмитрий постоял немного посреди номера, и мысль ему понравилась. Он решительно открыл дверь.

Прямо перед ним из соседнего номера выходил нескладный долговязый мужчина с короткой стрижкой и удлиненным лицом, на котором выделялись внимательные цепкие глаза.

Мужчина безразлично посмотрел на нового соседа по этажу и неторопливо пошел на выход.

Из следующего номера выскочил полный волосатый мужчина и побежал вслед за долговязым, на ходу окликая того:

— Леонид Андреевич! Одну минуточку!

— Господи, Марк! — с легким раздражением сказал долговязый. — Ну что вы волнуетесь? У нас масса времени!

— Между прочим, Кондратьев уже завтра приезжает, — настаивал его собеседник. Волосы у него были неестественно черные, не по возрасту. Красил он их, что ли? Сам он был небольшой, пухленький и чем-то напоминал бронзового китайского божка в рубахе, расстегнутой на три верхние пуговицы. Если только у китайских божков бывает волосатая грудь и они носят рубашки с коротким рукавом.

— Вот и хорошо, — продолжая движение, сказал долговязый. — Я с ним сам поговорю. Не надо спешить, для адаптации тоже время необходимо, а вы этого не понимаете.

Полный и упругий, как ртутный шарик, мужчина вновь устремился за ним.

— Вечно вы упрощаете, Леонид Андреевич. А все не так уж и просто, все-таки не с Алтая вернулись…

Дальнейшего Дмитрий уже не слышал.

Он спустился вниз. Какое ему дело до чужих забот. Свои бы решить! Где этого Нулика черт носит? Честно говоря, Баскунчаку очень нравилось, как Нулик работает. К тому же Евгений писал хорошие песни и сам исполнял их. Это у него выходило очень неплохо. Не зря же именно Нулик всегда исполнял на конвентах гимн фэнов. И собеседник он был очень приятный, умело рассказывал забавные истории из жизни писателей, да и на философские темы с ним было интересно разговаривать.

Неторопливо размышляя о будущем интервью, Дмитрий спустился по лестнице.

Как он и думал, слева от администратора за стеклянной дверью притаился тихий бар.

В баре за длинной металлической стойкой на фоне бутылок с пестрыми этикетками восседал, сверкая лысиной, краснолицый пожилой бармен в белой куртке с засученными рукавами. Его большие волосатые кулаки лениво лежали среди серебряных колпаков, покрывавших блюда с закусками. Слева от бармена возвышалась непонятная серебряная машина, от которой поднимались струйки ароматного пара.

Над головой бармена висел плакат, который гласил:

При виде Дмитрия бармен оживился, волосатые кулаки пришли в движение, бармен удовлетворенно закачал головой.

— Добрый день, — сказал он. — Новенький?

— Сегодня приехал, — сказал Баскунчак, вешая сумку на крючок рядом с сиденьем.

— Выпить? — поднял седые брови бармен.

— В такую жару? — искренне удивился Баскунчак.

— Хотите поесть? — задумался бармен. — У нас очень дешевые блюда.

— Пива! — решительно сказал Дмитрий. — У вас есть холодное?

— Обижаете, — гулко захохотал бармен. — Только холодное у нас и есть. «Балтику»? «Толстяк»? Или вы предпочитаете баночное?

— Местное есть? — поинтересовался Баскунчак.

Бармен снова засмеялся.

— Хороший подход к делу, — сказал он. — Вы мне нравитесь. Значит, «Толстяк», жигулевское сегодня еще не привезли. Меня зовут Джойс, старина Джойс.

«И этот туда же, — с некоторой неприязнью подумал Баскунчак. — Ладно еще молодежь себе иностранные имена берет. Мода у них такая. Тебе-то это зачем, виски уже совсем седые. Ты бы еще Улиссом назвался!» Но вслух ничего не сказал.

Из открытого морозильника пахнуло холодом.

Бармен ловко опрокинул бутылку над пузатой коричневой кружкой с изображением Мефистофеля. Кружка сразу запотела. Журналист с удовольствием принял ее. Пиво и самом деле оказалось ледяным.

— Давно здесь работаете? — вежливо спросил Баскунчак, делая бодрый глоток.

Бармен подумал.

— Третий год, — сказал он. — До этого я работал в МирзаЧарле, потом порт закрыли. Хотел податься на родину, но Иван меня уговорил, и я приехал сюда.

— Вы не Жилина имеете в виду?

— Ивана, — без удивления подтвердил Бармен. — И знаете, он оказался прав. Ну, что бы я делал дома? Скучно. А вы с ним знакомы?

Ответить Баскунчак не успел.

В бар вошел человек. Бармен торопливо извинился, отходя от журналиста.

Баскунчак внимательно разглядывал вошедшего, машинально вытирая свои щегольские черные усы, промокшие от пива. Вошедший выглядел обычно — средних лет, не намного, значит, старше его, Баскунчака, плотный, круглолицый. Одет он был в светлую рубашку с широким воротом и в светлые же брюки. На ногах синели небрежные шлепанцы, звонко щелкающие на каждом шагу. Лицо посетителя казалось озабоченным и даже немного хмурым. Бармен плеснул ему в бокал бренди — на два пальца, долил соком и добавил льда.

Он что-то спросил посетителя. Тот недовольно и безнадежно махнул рукой, залпом допил коктейль и вышел так же стремительно, как и вошел. Слышно было, как торопливо шлепают его шлепанцы в холле. Бармен поставил фужер в мойку и вернулся к Баскунчаку.

— У каждого свои неприятности, — философски сказал он. — И радости у каждого свои. Но все ко мне все равно заглядывают, к старому Микки Маусу. Не забывают. — В голосе бармена неожиданно зазвучала теплая нотка. — К нам надолго?

— Дня на два, — прикинул Баскунчак. — Найти человека, взять у него интервью… Ну и город посмотреть. Ни разу в Царицыне не был.

— Каждый человек в душе путешественник, — мудро рассудил бармен Джойс. — Однако рано или поздно всех тянет домой. Вчера Леонид Андреевич вернулся. На травке, говорит, хочется поваляться. Я его понимаю. Сам постепенно становлюсь домоседом.

Они поговорили о разных пустяках. Бармен подсказал, как быстрее добраться с «Семи ветров» до Мемориала, потом поговорили об увеселительных заведениях, работающих в центре города. Бармен Джойс оказался патриотом своего заведения.

— Можете сравнить, молодой человек, — сказал он. — Но лучше моего бара в городе вы не найдете. Конечно, если вам нравится галдеж и долбежка, если вы не дурак подраться или покадрить девочек, можете отправляться в «Молотов-гараж». У меня всегда тихо и спокойно, публика приличная, музыка — сами можете убедиться, — ниже классики ничего не держу. Вивальди, «битлы», Ванесса Мэй… Желающие могут Николая Баскова послушать…

Только сейчас Баскунчак заметил легкий акцент в говоре бармена. Однако расспрашивать его Дмитрий посчитал неудобным. Допив пиво, он расплатился.

— У вас телефон есть?

— Естественно, — сказал бармен. — Сейчас принесу. Сумму за разговор вам внесут в стоимость номера. — Он подмигнул. — Учет и контроль, молодой человек. Возможно, так не становятся богатыми, но не становятся и нищими.

Нулика все еще не было дома. Дублировать свою просьбу о встрече на автоответчик Баскунчак не стал.

Глава третья

Времени было много.

Он неторопливо прошел через пустынный прохладный вестибюль и вышел на улицу. Тело моментально обволокло зноем. Правильнее было бы переждать жару в номере, но Баскунчак все-таки решил съездить на Мемориал. Времени у него было немного, хотелось посмотреть, как все выглядит на самом деле, а не на рекламных плакатах или в телевизионных передачах. И надо сказать, Мемориал его ожиданий не обманул. С Кургана Славы открывалась панорама всего города.

Царицын был длинным, он подковой располагался на изгибе реки. Вблизи центральная статуя выглядела грандиозно и грозно, тропинки, ведущие вниз, окружала низенькая и ровная зеленая трава, словно газоны кто-то ежедневно подстригал. У братских могил толпились уже знакомые Баскунчаку немцы из Люфтваффе. Похоже, возлагали венки.

Немцы негромко переговаривались между собой, время от времени показывая в раскинувшейся панораме города памятные места. Словно вновь разглядывали Царицын из остекленных кабин своих «юнкерсов» и «мессершмиттов». Время от времени кто-то из старых пердунов принимался делать плавные движения ладонями, и по этим жестам можно было понять, что обсуждаются воздушные бои с использованием фигур высшего пилотажа.

Странное дело, но сейчас Баскунчак почувствовал неприязнь к этим иноземным ветеранам, ведь не только в воздушных боях они принимали участие, баржи и катера с гражданским населением они топили, жилые дома в воздух поднимали.

Ишь расчувствовались, боевое прошлое вспомнили!

Он лениво спустился по широкой лестнице, окруженной многочисленными бетонными барельефами и обрамленной ровными рядами зеленеющих тополей. Несмотря на зелень и на многочисленные разбрызгиватели, над которыми стояли маленькие радуги, жара чувствовалась.

В Царицыне функционировало невероятное чудо техники — скоростной трамвай или, как его здесь называли, метротрам. Выглядело это так, если бы в одну упряжку, невзирая на изречение классика, впрягли коня и трепетную лань. Часть своего пути трамвай совершал по подземным туннелям. Себялюбивые местные жители даже облицевали несколько подземных станций мрамором и гранитом, но сделали это несравненно скромнее, чем в столице. Тем не менее, пусть хоть и схожий с тянитолкаем, метротрам довольно быстро довез Баскунчака до центральной аллеи. Предназначена она была исключительно для героев, это уже потом аллето облюбовали художники и иные ремесленники, которые с разрешения мэрии продавали здесь свои поделки чуть в стороне от длинных мраморных стел с именами героев. Здесь продавались картины, изделия из уральских камней, забавные поделки и монеты, продавали стихи, изданные за свой счет, непризнанные гении, обменивались ордена и медали, здесь всегда было людно и интересно.

Баскунчак потолкался в рядах, посмотрел картины и купил жене забавного гномика в настоящих лаптях, которые, как заверила дородная мастерица с обвисающими красными щеками, и в самом деле изготавливались из настоящего липового лыка. Дмитрию было все равно, из какого лыка плелись крошечные лапоточки гномика, просто кукла очень понравилась. Да и цены здесь были, не в пример Арбату, божеские.

Таскаться с гномиком в руках было неудобно, и Дмитрий купил полиэтиленовый пакет. Выпив в красном брезентовом павильоне, украшенном надписями «Мальборо», пару кружек холодного пива, Баскунчак закурил.

Жара постепенно спадала, аллея заполнялась людьми. Больше всего было девушек. Легко, если не легкомысленно одетые, они напоминали Дмитрию бабочек-однодневок. Стройные, длинноногие, с диковинными прическами, они гордо несли себя по улицам, делая вид, что им безразлично внимание окружающих. Трогательные в своей нахальной уверенности, что они самые лучшие, они и в самом деле были такими.

Баскунчак вспомнил, как пару лет назад приехавший из Царицына Юра Селецкий, потирая обеими руками свою коротко, под машинку, остриженную голову, восторженно рассказывал о царицынских девушках. Тогда Баскунчак ему не поверил, теперь он Селецкого понимал. Здесь и в самом деле можно было запросто заработать косоглазие. Глаза разбегались.

Смеркалось по-южному быстро. Когда Баскунчак вышел из павильона, небо уже было совсем темным, на нем загорались неяркие городские звезды.

Маршрутку на «Семь ветров» он ждал минут двадцать — вдвое больше, чем ехал на ней. Остановки он днем не запомнил, поэтому поинтересовался у водителя, где ему лучше сойти, чтобы попасть в гостиницу. Вечером в чужом незнакомом городе ориентироваться гораздо труднее.

— А какая гостиница на «Семи ветрах»? — удивился водитель. — Я сам там живу. Нет у нас никакой гостиницы.

— Там еще бармен… Джойсом его зовут, — настаивал Дмитрий, пытаясь выудить из кармана магнитную карточку.

— Так тебе на Перекресток? — Водитель засмеялся. — Скажу, где сходить. А то заладил свое — гостиница, гостиница…

— А разве это не гостиница? — Дмитрий достал наконец карточку, близоруко вглядываясь в нее в полутьме. Поверх карточки действительно краснела надпись «Перекресток».

— Конечно, нет, — сказал водитель. — В гостинице разная шушера живет, а там — люди. Сам их возил, знаю.

Туманный ответ этот ничего не объяснял, но Баскунчак на объяснениях и не настаивал. Хорошо еще, водитель знал, где сходить, и готов был подсказать. Как там Иван сказал? Чтобы не особо удивлялся? Баскунчак и не удивлялся, устал он от жары и от выпитого пива устал: Покажи ему сейчас снежного человека или инопланетянина, Дмитрий посмотрел бы на него равнодушно. Чего в мире не бывает! Вот и такое случается.

Вечером он до Нулика дозвонился. Оказывается, тот уезжал на дачу.

— Мы же с Шаховым договаривались, — удивился он. — Я тебя только завтра ждал.

— Вы не ждали, а мы приперлись, — грубовато сказал Баскунчак. — Давай договариваться, Женя, когда встретимся.

— А ты где остановился? — поинтересовался Нулик. — Я на Мерецкова живу.

— А я на Перекрестке, — с удовольствием сообщил Баскунчак.

— Это где? — с некоторой растерянностью поинтересовался Нулик, и Дмитрий с удовольствием представил, как писатель сейчас задумчиво теребит свою бардовскую бородку, которая вкупе с тельняшкой придавала Нулику вид бывалого матроса, за какие-то провинности списанного с корабля.

— У вас, на «Семи ветрах», — злорадно сказал Баскунчак.

— Понастроили, — неопределенно хмыкнул Нулик, и непонятно было, радуется он развернувшемуся в родном городе строительству или порицает его. — Ладно, я понял, где ты якорь бросил. Оттуда до нас маршрутка ходит, сорок пятый номер, на остановке «Орбита» выходить. Записал?

А чего записывать? Такие вещи Баскунчак в памяти своей журналистской держал. Договорились на десять утра. Нулик долго объяснял, как найти дом и на какой этаж подниматься.

Наконец они вежливо попрощались. Баскунчак положил трубку на аппарат, не раздеваясь, рухнул на постель и некоторое время бессмысленно смотрел в потолок. Все складывалось хорошо. Если завтра они с Нуликом интервью отработают, можно будет брать билет на поезд. В крайнем случае можно уехать послезавтра. Думается, Нулик позволит ему набрать текст на своем компьютере, а то и завизирует его. Хорошо бы завизировать тест, чтобы избавиться от возможных неприятностей.

Писатели — народ капризный, скажет еще потом, что его неправильно поняли, неверно мысль изложили.

Вечером аппетит разгулялся. Весь день есть не хотелось из-за жары, но теперь, когда жара спала, организм требовал своего. Пивом сыт не будешь. Чтобы заглушить голод, Баскунчак достал из холодильника сок. Сок был виноградный, именно такой, как Дмитрий любил, — в меру терпкий и кисло-сладкий, но лишенный приторности.

Он включил телевизор. На втором канале шла передача «Криминальная Россия», на этот раз посвященная новокузнецкому людоеду Спесивцеву, который харчил исключительно девочек-подростков. От слишком натуралистических деталей этой передачи Баскунчака замутило, и он переключил каналы. На ОРТ шла содержательная беседа двух дам и одного старого импотента, которые обстоятельно обсуждали животрепещущий вопрос — надо ли немедленно легализировать проституцию, или следует пока подождать. Судя по сладострастным улыбочкам телевизионных дам, они хотели немедленной отмены всех запретов. На СТС шел фильм, посвященный трудной жизни геев в современном обществе. Баскунчак плюнул на культурную программу и выключил телевизор.

Поколебавшись, он решил сходить в бар. Конечно, для интервью нужна свежая голова, но, честно говоря, примерный вопросник Баскунчак составил еще в Москве, а пара рюмок хорошей водки или коньяка еще никому не вредили. На худой конец, можно было выпить пива, сняв им ощущение духоты, царившей в номере, несмотря на работающий кондиционер.

Завтра он встретится с Нуликом, возьмет у него интервью, постарается его завизировать, можно будет новые песни Нулика послушать, если выпадет такой случай. Вообще завтрашний день обещал быть приятным, лишь бы жара такая не стояла. Однако в то, что погода резко изменится, верилось с трудом.

В баре было по-прежнему тихо. Посетителей, правда, прибавилось, но на журналиста никто не обращал особого внимания. Негромко играла музыка, но, несмотря на свою некоторую музыкальную образованность, Баскунчак не мог сказать точно, что играют и кто исполнитель. Он заказал салат и двести граммов «Белого аиста», в качестве которого был уверен.

— Обижаете, молодой человек, — взмахнул пухлыми руками бармен Джойс. — У меня все напитки качественные. Но… двести граммов… Не много ли? Может, для начала две рюмочки по пятьдесят? И салат… Разрешите, я вам порекомендую кое-что из сегодняшней кухни?

Да, гостиница была необычная. И бар был необычным. В любом московском баре не нашлось бы работника, который стал уговаривать взять меньше спиртного, наоборот, сделали бы все, чтобы он и двумястами граммами не ограничился. Да и их московская компания на этом никогда бы не остановилась. Банные оргии трезвости не прощали. Баскунчак вспомнил Селецкого, Баритонова, Имперяна и весело хмыкнул.

— На ваш вкус, Джойс, — великодушно сказал он.

— Есть что-нибудь будете? — поинтересовался бармен. — Сегодня хорошая китайская кухня. Я бы рекомендовал тун жэу мин танн, обжаренный красный рис и чай. Можно взять чоу мейн из морепродуктов.

— Джойс, — спросил Баскунчак. — А тун жеу мин… э-э-э… танн… что это такое? — И порадовался, что с одного раза запомнил название. Китайской кухне в Царицыне он удивляться не стал. Мало ли где у русского города может оказаться его побратим. Последнее время экзотические кухни стали пользоваться особой популярностью. Одно Баскунчак знал точно: с китайской кухней, как и с любой иностранной, надо было обращаться осторожно. А то закажешь такое, что в рот не возьмешь. Был у него печальный эпизод, когда он в далеком городе Ош заказал в ресторане местное блюдо, которое при ближайшем рассмотрении оказалось жареной саранчой. Именно поэтому он с таким интересом ждал ответа бармена. Ответ его едва не разочаровал.

— Яйца, фаршированные мясом, — объяснил Джойс. — Очень вкусно.

Ожидание заказа не затянулось. Видимо, все уже было у бармена в полуфабрикатах. Эти самые «минтанны» и в самом деле оказались очень вкусны, да и красный рис пряно обжигал рот и возбуждал аппетит. Играла негромкая музыка. Вечером людей в баре было значительно больше, чем днем. Одеты все они были разнообразно, а некоторые даже странно. На Баскунчака никто не обращал внимания, и это ему нравилось.

Странное дело, но коньяка оказалось вполне достаточно, два блюда насытили журналиста, а крепкий несладкий чай доставил ему подлинное блаженство. Дмитрий всегда подозревал, что настоящий чай сладить нельзя, сладить надо было лишь тот эрзац, который продается в магазинах. Сейчас он убедился, что его теория была верна. Этот чай не требовал сахара, напротив — он его напрочь отрицал.

Счет приятно удивил его. В столице такой ужин стоил куда дороже. Баскунчак расплатился. Поблагодарил бармена и, подумав немного, купил две бутылки пива. Бутылки были старомодными, из темного стекла и по пол-литра. С бутылками в обеих руках он вышел в холл.

Холл был едва освещен, и в глубине его голубовато светились многочисленные двери, которых днем Баскунчак не видел или просто не заметил. Настроение было хорошим, в номере одному сидеть не хотелось, поэтому Баскунчак решил немного попутешествовать перед сном.

Он пересек холл, наугад толкнул одну из дверей и замер.

Перед ним расстилался необычный город. Странные длинные дома, напоминающие ящики без окон и дверей, с какими-то отверстиями у крыш, приземистые, угрюмые, непомерно длинные — иные расстилались на километр и больше. Над домами было серое от звезд небо, на котором выделялось несколько ярких скоплений, вместе они давали больше света, нежели дает Земле ее спутник в период своего полнолуния.

Над странным миром царила не ночь, скорее это были сумерки, лишенные полутеней.

Дмитрий изумленно огляделся.

У стены одного из серых безрадостных домов лежали странные существа. Ростом с земного десятилетнего ребенка, каждый из них напоминал зеленого чешуйчатого кузнечика с прозрачными крыльями, четырьмя гибкими конечностями и прямо поставленной, узкой, почти человеческой головой.

Чуть дальше, там, где торцы зданий образовывали нечто вроде площади, стояла скульптурная группа из трех фигур.

Высокий человек обнимал двух человекоголовых кузнечиков.

Все трое смеялись, поднимая лица вверх, — они чему-то одинаково радовались. Желтый нарядный камень, не похожий на холодный мрамор земных статуй, дополнял впечатление радости.

Нет, известные журналисту скульпторы не умели с такой живостью передать лица, в их скульптурах всегда оставалось что-то безжизненное, показывающее, что перед тобой камень, а не тело. Здесь же было живое лицо, до того живое, что хотелось улыбнуться в ответ на его улыбку.

Баскунчак изумленно разглядывал скульптуру, не понимая, куда это он попал. И в это время сердце его сжали невидимые тиски. Дмитрий покачнулся, зашарил глазами по сторонам. Рядом со скульптурой возвышалось нечто странное, ни на что не похожее: не то ком земли, не то раздувшаяся черепаха, не то рыцарский шлем из земных музеев. Из середины этой каменной опухоли вздымалась гибкая — змеиным телом — трубка, и на конце ее был нарост вроде большого огурца или ананаса. Он сверкал, этот нарост, от него отбрасывались лучи, но не как от лампочки — сплошным сиянием, а словно от тысячи колюче-ярких остриев, как если бы он был инкрустирован драгоценными камнями и каждая грань сияла особо, — он пронзал, а не освещал лучами. Трубка со сверкающим наростом вытягивалась в сторону Баскунчака.

Нарост шевельнулся, и Баскунчак вновь ощутил свинцовую тяжесть в теле и острую боль в груди. Бутылки выпали из рук. Отстраненно Дмитрий смотрел, как они разлетаются на осколки. В глазах начало темнеть. Журналист нащупал дверь за спиной, из последних сил потянул ее на себя и оказался в полутемном холле. Многочисленные двери по-прежнему таинственно высвечивались перед ним, только сейчас руки Дмитрия были пусты, а брюки внизу были мокрыми от пива.

Сзади послышались шаги.

Дмитрий испуганно обернулся.

Высокий мужчина со странным неподвижным лицом поравнялся с ним. Мужчина был в темном комбинезоне, плотно облегающем его мускулистое тело.

— Чужую дверь открыли, дружище? — спросил мужчина. — Не стоит без подготовки. Будьте внимательнее, рассеянность чревата неприятностями.

И скрылся за дверью.

Рассмотреть его Баскунчак не успел, тем не менее он готов был поклясться, что затылок у мужчины был нечеловеческим — весь в каких-то хрящевых узелках и бугристый.

Он помотал головой, отгоняя наваждение, растерянно огляделся по сторонам. Все происходившее показалось ему сном, но мокрые брюки и отсутствие только что купленного пива убеждали в обратном.

Растерянный, он вернулся в бар.

Бармен Джойс оставил очередного клиента, подошел к журналисту и внимательно оглядел его.

— Неосторожно, — укоризненно сказал он. — Пиво, разумеется, потеряли?

Баскунчак кивнул.

— Что это, Джойс? — спросил он. — Это… это фантастика какая-то. Вы не можете объяснить, куда это я попал?

— Откуда я знаю, какую дверь вы открыли, — флегматично возразил бармен.

Он удалился за стойку и вернулся. Держа в пухлых волосатых кулаках две бутылки пива, он вернулся, поставил бугылки на ближайший столик и, кивнув на них, сказал с доброй улыбкой, делающей его похожей на гангстера:

— За счет заведения.

Еще раз вгляделся в бледное, потрясенное лицо журналиста, на котором выделялись черные глаза и жесткие черные усы, ободряюще потрепал плечо Дмитрия.

— Непривычно?

— Ерунда какая-то, — сказал Дмитрий. — Пейзаж этот… Иван Жилин… Но так не бывает, Джойс! Я только сейчас вспомнил — космопорт в Мирза-Чарле, да?

— Не ломайте голову, — посоветовал бармен. — Идите в номер, посидите, выпейте холодного пивка… Рано или поздно все объяснится. Придет Иван и все вам объяснит. Он хороший человек, и он умеет объяснять. Чем-то вы ему приглянулись. Мне, честно говоря, тоже. Но я не умею объяснять. Вы правильно поняли, это не совсем обычная гостиница, это действительно Перекресток, дружище. Но меня ждут. — Кивнув журналисту, бармен устремился в другой конец бара, где за сдвинутыми столиками сидели несколько человек — все рослые, крепкие ребята. Там, в углу, нежно звенело банджо.

Дмитрий помотал головой и растерянно сгреб бутылки с пивом со стола.

Открывая ее, Дмитрий тоже услышал песню. Певучие люди жили в этой странной гостинице, которую почему-то именовали Перекрестком.

В соседнем номере кто-то негромким, но полным скрытой силы пел:

Глава четвертая

В номере он снял потную футболку, открыл дверь на лоджию и сел на постель, открывая бутылку пива расческой.

Сделав большой глоток, он откинулся на подушку и начал собирать воедино события прошедшего дня. Даже не дня, а последних часов — ведь ничего особенного с ним в городе не происходило. Перекресток… Надо же! Случайный знакомый, по стечению обстоятельств имеющий фамилию и имя героя известных фантастов, отправил его в гостиницу.

Странная оказалась гостиница, двери в ней открываются черт знает куда, в баре сидит бармен из придуманного этими фантастами международного космопорта Мирза-Чарле. По коридору ходит худой долговязый длиннолицый человек, которого называют Леонидом Андреевичем и который, судя по его желанию полежать на травке, тоже является известным литературным героем. И встретиться он должен с неким Кондратьевым, также довольно известной литературной личностью.

Баскунчак вспомнил разговор двух соседей, подслушанный им днем на лоджии, и похолодел. Что там говорил этот самый Владимир? Все мы стажеры на службе у будущего? Таа-ак… И с какого времени он начал заикаться? Правильно, заикаться он стал после полета к Амальтее, его при аварии током ударило.

Но так не бывает! Этого просто не могло быть.

Расскажи такое Шахову, редактор просто посоветует пить меньше, а если об этом Имперян узнает, шуточек и подкалываний со стороны старой имперечницы хватит до конца года.

Баскунчак вышел на балкон.

Мир уже погрузился в ночную тьму. В воздухе царила духота, в которой запахи нагретого асфальта и камня причудливо смешивались с ароматами трав и листвы деревьев, которыми был засажен близкий, но невидимый во тьме Курган Славы.

Небеса усеивали звезды, на востоке сияло сразу шесть одинаковых красных звезд, опускающихся почти до горизонта. Такого тоже не могло быть. Не могли шесть явственно красных звезд образовывать такое необычное созвездие! Конечно, Баскунчак особыми знаниями о звездном небе не отличался, но все-таки изредка поглядывал на звездное небо, а потому твердо знал, что в Северном полушарии такого созвездия быть не может.

Он долго вглядывался в незнакомое созвездие, с удовольствием отхлебывая из бутылки ледяное пиво, и гадал, что же такое он все-таки видит, пока не понял, что разглядывает огни телевизионной вышки, стоящей на Кургане Славы. А вот эта отдельно краснеющая звезда была всего лишь предупредительным огоньком, обозначающим острое окончание меча центральной фигуры Мемориала.

Потом он нашел Марс. Какие-то неясные воспоминания нахлынули вдруг, что-то у него было связано с красной звездочкой, но что именно их связывало, Баскунчак не мог понять.

Он досадливо чертыхнулся и вновь вернулся в номер.

Надо было ложиться спать, чтобы быть бодрым и свежим, да и забот на завтрашний день у Баскунчака хватало. По телевизору шел очередной американский боевик, то и дело прерываемый рекламой. Если бы не реклама, Дмитрий, быть может, и посмотрел фильм, тем более что актеры в нем снялись именитые и на пиротехнику создатели фильма денег не жалели, а уж кровь лилась в фильме рекой. Однако рекламные ролики отбивали всякую охоту смотреть на экран, а смотреть сессию Царицынской думы или богослужение по случаю открытия храма Серафима Саровского стал бы только сумасшедший командировочный, поэтому телевизор Баскунчак выключил безо всякого сожаления.

Некоторое время он лежал на постели, пока не понял, что уснуть не сможет. Слишком уж дикие мысли приходили ему сегодня в голову. Дмитрию казалось, что он играет главную роль в каком-то любительском спектакле, а зрители терпеливо ждут, как именно он отреагирует на ту или иную несообразность. Невнятные объяснения бармена, которого просто не могло быть в здешнем баре, только подогревали любопытство Баскунчака. Все выходило как в бородатом анекдоте — оказавшись в берлоге, попробуйте не думать о страшном медведе хотя бы сорок секунд, и вы убедитесь, что все это просто сон.

Ближе к полуночи он поднялся и принялся надевать любимую клетчатую рубашку.

Гостиница спала. Она была тиха и неподвижна, как ночной лес, как спящая река, ленивым шелестом накатывающая волны на песчаный берег, она была неслышна и невидима, как здоровый организм таинственного существа, в котором укрылась ночь, она казалась спящим драконом, в пасти которого осторожно двигался Баскунчак по красному ковровому покрытию, сейчас напоминающему шершавый язык.

Коридоры были едва освещены и из-за этого казались загадочными.

Спустившись по лестнице, Баскунчак оказался в холле.

Ряды дверей голубовато сияли в полутьме просторного помещения, слабо мерцающие двери выглядели как зрачки чудовищного многоглазого существа, с ленивым любопытством наблюдающего за крадущимся Дмитрием и, возможно, размышляющего, схватить его сейчас или дать прикоснуться к непонятным тайнам.

Дмитрий ощущал гулкое биение сердца в груди. Во рту пересохло, нервы были напряжены, и журналист казался себе пружиной, готовой стремительно развернуться при малейшем намеке на опасность.

В холле никого не было.

Мысленно вздрагивая и машинально напрягая вслед своим испугам мышцы, Баскунчак осторожно толкнул ближайшую дверь.

За дверью был день.

Он стоял на дороге.

Дорога была странная. Совершенно прямая, она выходила из-за мутно-синего горизонта, рассекала круг земли напополам и уходила снова за мутно-синий горизонт, туда, где что-то очень далекое и большое невнятно вспыхивало, мерцало, двигалось, вспучивалось и опадало. Дорога была широкая, она матово отсвечивала на солнце, и полотно ее как бы лежало поверх степи массивной, в несколько сантиметров толщиной, закругленной на краях полосой какого-то плотного, но не твердого материала. Дмитрий ступил на нее и, удивляясь неожиданной упругости, несколько раз легонько подпрыгнул на месте. Это, конечно, не был бетон, но это не был и прогретый солнцем асфальт. Что-то вроде очень плотной резины. От этой резины шла прохлада, а не душный зной раскаленного покрытия. И на поверхности дороги не было видно никаких следов, даже пыли на ней не было. Дмитрий наклонился и провел рукой по гладкой, почти, скользкой поверхности. Посмотрел на ладонь. Ладонь осталась чистой.

Раздался длинный шуршащий звук, и синеву неба наискось пересекла длинная бело-фиолетовая искра. Искра унеслась вверх, оставив почти в зените радужное кольцо, которое медленно расплывалось, теряя очертания и превращаясь в большую зеленоватую кляксу. Клякса медленно шевелилась, пульсировала, раздувалась и снова опадала, подобно живому существу, и наконец испарилась, не оставив после себя следа.

Баскунчак посидел немного, но ничего особенного не происходило, более того — вообще ничего не происходило. Была дорога, дорогу окружала степь, и все это накрывала огромная синяя чаша неба. По синеве бежали белесые блики.

Он вернулся в холл. Наверное, так чувствует себя в момент кражи вор, опасающийся, что его застанут хозяева. И вместе с этим происходящее казалось Дмитрию бредовым сном из тех, что снятся усталым людям перед рассветом.

Помедлив, он толкнул следующую дверь.

Ощущение было такое, словно Баскунчак разглядывал мир с террасы высокого здания.

С этой высоты лес был как пышная пятнистая пена; как огромная, на весь мир, рыхлая губка; как животное, которое затаилось когда-то в ожидании, а потом заснуло и поросло грубым мохом. Как бесформенная маска, скрывающая лицо, которое никто еще никогда не видел.

Внизу шевелился лес, менял окраску, переливаясь и вспыхивая, обманывая зрение, наплывая и отступая, издевался, пугал и глумился лес, и весь он был необычен, и его нельзя было описать, и от него тошнило. Но самым необычным, самым невозможным, самым невообразимым в этом лесу были люди, и поэтому прежде всего Дмитрий Баскунчак увидел их. Они шли к вездеходу, крошечные, тонкие и ловкие, уверенные и изящные, они шли легко, не оступаясь, мгновенно и точно выбирая, куда ступить.

Некоторое время он наблюдал за людьми, затем снова сфокусировал взгляд на лесе. Ему казалось, что сейчас произойдет что-то необычное, но он никак не мог понять, куда нужно смотреть, чтобы это необычное увидеть. Он напряженно пытался охватить взглядом сразу все пространство, открытое ему.

От напряжения глаза стали слезиться, и в то самое мгновение, когда нестерпимо захотелось моргнуть, он наконец увидел желаемое. Это проявилось, как изображение на фотобумаге, как фигурка на детской загадочной картинке «Куда спрятался зайчик?» — и, однажды разглядев это, больше невозможно было потерять его из виду. Оно было совсем рядом.

Огромный живой столб поднимался к кронам деревьев, сноп тончайших прозрачных нитей, липких, блестящих, извивающихся и напряженных; пронизывающий плотную листву и уходящий выше в облака. Он зарождался в булькающей жирной пучине, которую Дмитрий сразу же окрестил клоакой, плюющейся клейкой пеной на плоские зеленые берега.

Запах разложения, запах тлена заставил Дмитрия брезгливо поморщиться, он пытался сдержать себя, но запах разлагающейся плоти лез в ноздри, заставляя подсознание рождать страшные и невероятные картины, он пугал неотвратимостью смерти, и это заставило журналиста шагнуть назад.

Запахи холла быстро отрезвили его. В холле привычно пахло кожей, пылью, в эту гамму запахов вплетались еле слышимые вкусные запахи еды, проникавшие даже сквозь плотно прикрытые двери бара.

При воспоминании о еде Баскунчака замутило, и он торопливо шагнул к следующей двери, еще не решаясь открыть ее, но нестерпимо желая этого.

За дверью ему открылась панорама странного мира.

Багровое закатное солнце скатывалось за лес. Было так тихо, что слышался шорох листьев, звон кузнечиков в траве, далекая жалобная песнь какой-то невидимой птицы. С юга-запада, из-за леса, тянуло влажной соленой прохладой. На огромной зеленой поляне, что была перед Дмитрием, цвели крупные, как на Северном Урале, колокольчики. Только они были не синими, а густо-коричневыми с фиолетовым отливом по краям лепестков и, словно подсолнухи, следили за солнцем, подставляя ему свои раскрытые чашечки. В густой сочной траве пестрели маленькие цветы, напоминающие чем-то багрово-белые георгины. Но от того, что лепестки этих цветов были раз в десять меньше, чем у георгинов, цветы казались хрупкими, беспомощными и вызывали жалость, как все беспомощное. Лес, окружающий поляну, темнел плотной непроходимой мрачностью. С нижних сучьев деревьев свешивались длинные темно-зеленые бороды мхов. С востока над лесом нависали такие же мрачные, почти черные скалы.

Над этим странным, очень похожим на земной, но всетаки чужим миром фиолетово светились усыпанные звездами небеса. Звезды были яркими, они сплетались в странный незнакомый узор, и добавлением к этому невероятному узору на небе светились два месяца — один огромный, желтый, с неровностями полуосвещенных цирков на кромке, второй — маленький, красный, который заметно передвигался по небосклону.

Дмитрий снова посмотрел на поляну.

По поляне цепочкой двигались люди. С расстояния, отделявшего журналиста от поляны, люди казались крошечными, но, вглядываясь в них, Дмитрий различал, что часть людей была одета в нечто, напоминающее пестрые спортивные костюмы, другая же — меньшая — часть движущейся в цепочке людей была в бесформенных шкурах.

Люди скрылись в лесу.

Некоторое время над миром стояла тишина, потом раздался длинный басовитый звук, и в почерневших небесах проплыл диковинный корабль, напоминающий одновременно неповоротливую черепаху и стремительного дельфина.

Уже более уверенно Дмитрий Баскунчак вошел в следующую дверь.

И здесь его спокойствие было поколеблено, более того, он испытал потрясение. Вместо очередного непривычного, но всетаки живого мира Дмитрий увидел пепел и развалины.

Нет, поначалу он увидел внизу черное море, море это колыхалось ленивыми волнами, и только вглядевшись, Дмитрий понял, что это сплошной ковер цветов, похожих на бархатно-черные маки. Заросли этих цветов протянулись до самого горизонта, а возможно, цветы были единственным растением, что жило здесь. Они заменили все — леса, кустарники, тростники, травы. Как ребра громадных скелетов, виднелись среди черного ковра улицы городов, красными ранами ржавели железные конструкции. Нигде ни живого существа, ни деревца — только одни-единственные черные маки!

От увиденной картины по спине Баскунчака прошел холодок. Машинально он тронул усы, прикрыл глаза, но, когда открыл их, картина не изменилась. Неблагополучием и страхом несло от этого мира, смертью и ужасом, словно когда-то здесь вскрикнули разом в предсмертном вздохе несколько миллионов человек, и этот крик продолжал колебать и шевелить взошедшие на крови маки. Стало душно, и рука Дмитрия непроизвольно потянулась к верхним пуговицам рубашки.

Непослушные пальцы рванули пуговицы из петель, но легче дышать не стало, и Дмитрий опомнился, лишь оказавшись в полутемном холле.

Нет, черт побери, неблагополучные миры жили за голубовато светящимися стеклянными дверьми!

Опасно было испытывать дальше собственное везение, но, начав свои тайные путешествия, Баскунчак уже не мог резко оборвать их. Не мог он отказаться от прикосновения к тайне, к загадкам, так притягивавшим его к себе с детских лет, когда каждая книга, прочитанная Баскунчаком, была откровением, каждый рассказ будил любопытство и нетерпеливое желание познать мир, когда казалось, что жизнь бесконечна, а мир познаваем.

Он встал и решительно толкнул следующую дверь.

Вернее — хотел толкнуть ее, но остановился. Возле двери лежал предмет, в котором по очертаниям и форме можно было безошибочно узнать оружие. Никогда Баскунчак такого оружия не видел, приспособление было тяжеленное, гладкое, масляное, надежное, с удобной рифленой рукоятью, которое так и просилось в ладонь. Баскунчак воровато огляделся по сторонам и, убедившись, что он перед дверью один, торопливо присел на корточки. Похоже, аппарат был большой убойной силы, но как к нему подступиться, Баскунчак не знал. Трудно было сообразить, каким образом этой штукой пользуются. Ахнет — костей не соберешь! Нет, в общем, какое-то сходство с обычным пистолетом все-таки имелось — рукоять, ствол, из которого торчал тонкий голубой стержень, и с казенной части блестели полупрозрачно два полированных голубоватых кругляша. Два плоских магазина по обеим сторонам ствола торчали… В Дмитрии проснулся мальчишеский интерес и тяга к оружию. Скажите, кто бы отказался иметь у себя нечто необычное и смертельно опасное?

Он осторожно потянул за рукоять. Рукоять была теплая, рубчатая, удобно ложащаяся в руку. Баскунчак сомкнул пальцы и потянул странный пистолет к себе. Даже тяжесть на мгновение почувствовал. А в кулаке ничего не оказалось. Положив руку на оружие, он ощутил твердый и тяжелый металл. Потянул руку к себе, и вновь она оказалась пустой.

Не судьба, значит.

Баскунчак задумчиво мотнул головой, поднялся и, по-прежнему разглядывая необычный пистолет, толкнул дверь.

Вокруг были заросли, а стоял Баскунчак на проселочной дороге, превращенной в месиво продолжительным дождем.

Дождь и сейчас продолжал лить. Рубашка моментально промокла, волосы прилипли к голове, и по лицу побежали стремительные холодные струйки.

Из кювета, где в глиняной жиже кисли кучи какого-то зловещего черного тряпья, несло смрадом. Шагах в двадцати, на той стороне дороги, торчал, завалившись бортом в трясину, обгорелый аппарат на гусеницах. Нечто, напоминающее орудийный ствол, нелепо целилось в низкие тучи.

Дмитрий огляделся.

Дороги как таковой не было. Была река жидкой глины, и по этой жиже, поминутно увязая, тащились запряженные изнемогающими волами расхлябанные телеги на огромных деревянных колесах, и закутанные до глаз женщины, поминутно оскальзываясь, плача и громко выкрикивая что-то на непонятном языке, неистово молотили волов по ребристым бокам, а на телегах, погребенные среди мокрых узлов, среди торчащих ножками стульев и столов, жались друг к другу бледные золотушные ребятишки, как обезьяны под дождем, — их было много, десятки на каждой телеге, и не было в этом плачевном обозе ни одного мужчины.

Мужчин он увидел несколько позже. Их было двое — в пятнистой грязной униформе, обритые, злые, они стояли у обочины дороги, твердо и хозяйски расставив ноги в высоких шнурованных сапогах, и внимательно разглядывали Баскунчака, направив на него короткоствольные, но от того не ставшие менее опасными автоматы. Они явно готовились задать Дмитрию какие-то вопросы, а может, все уже решили для себя.

В глазах этих солдат неизвестно кому принадлежащей армии Баскунчак был не менее как дезертиром или, вполне вероятно, он казался им шпионом или диверсантом, к которому следовало быстро и решительно принять предусмотренные военным временем меры.

Ожидать последующих шагов патруля Баскунчак не стал.

Он вновь оказался в холле. Грязный, мокрый, он с огорчением подумал, что на шероховатом красном ковре, покрывающем холл, останутся следы жидкой грязи, и это было очень неприятным. Это означало утренние упреки администрации.

О дальнейшем изучении дверей не могло быть речи. Огорченно сняв туфли и закатав грязные штанины, Баскунчак взял туфли в руки и, стараясь держаться ближе к стене, начал пробираться в свой номер.

К своему облегчению, по пути Дмитрий никого не встретил.

В номере он прошел в ванную комнату и принялся приводить себя в порядок. Прежде чем положить часы на полку, он посмотрел на циферблат. На часах было около трех.

Он вернулся в комнату, достал из холодильника вторую бутылку пива, открыл ее и жадно сделал пару больших глотков. Неторопливо вышел на лоджию и сел в кресло. Пять красных огоньков мелкими стежками стягивали землю и небеса.

Значительно правее их, почти касаясь невидимого горизонта, над погруженным во тьму городом висела огромная смешливая и загадочная Луна.

Баскунчак вдруг ощутил, что ему не хочется уезжать. Каждая загадка должна быть однажды разгадана. Вот и сейчас, вспоминая свое тайное путешествие по мирам, Баскунчак находил, что эти миры кажутся ему удивительно знакомыми, более того, он попытался вспомнить, чьим воображением эти миры были однажды рождены.

Легче всего было вспомнить, кому принадлежит Дорога.

И Лес, который был похож на спящего зверя. С некоторым усилием Баскунчак вспомнил, кто писал о планете, заросшей огромными черными маками. Разум отказывался воспринимать реальность происходящего. Этого просто не могло быть, не должно быть, уж больно не вязались чудеса с провинциальным волжским городом, растянувшимся по берегу ленивой реки и окруженным степью, продуваемой жаркими и душными ветрами.

И все-таки… Чудеса чаще всего случаются там, где их никто не ждет.

Баскунчак задумчиво допил пиво и вернулся в ванную комнату.

«Дай мне только этого Жилина встретить, — яростно подумал он, застирывая пропитанные желтой глиной носки. — Я из него душу выну! Он мне расскажет, во что это он меня втравил!»

Нет, особой неприязни к Жилину журналист не испытывал, в нем жило любопытство газетчика, привыкшего вникать в мелочи происходящего, и еще в нем жило здоровое раздражение человека, которого слепо сунули в реку событий, не удосужившись дать предварительно какие-то объяснения.

Спать он улегся около четырех утра и, уже засыпая, тревожно подумал: «Не проспать бы мне встречу с Нуликом! Ищи его потом где-то на даче».

Восток уже был розово-голубым.

Глава пятая

Все обошлось, домой к Нулику журналист приехал хоть не выспавшись, но вовремя.

Выходя из гостиницы, Баскунчак купил в киоске «Комсомольскую правду». Уже на выходе ему показалось, что киоскерша его испуганно окликает, но возвращаться было некогда — к остановке стремительно приближалось маршрутное такси с номером сорок пять.

В маршрутке он принялся торопливо просматривать газету. На первой странице ее были фотографии двух мужиков среднего возраста в обтягивающих комбинезонах. Крупная надпись гласила «Заблудившийся корабль находит Землю». На второй странице он прочитал сообщение, которое заставило его заволноваться.

Черт! Баскунчак торопливо посмотрел на дату выпуска.

Получалась, что «Комсомолка» была выпущена 13 июня этого самого 2115 года. Но этого не могло быть! Он торопливо перелистал газету. Ничего не привлекло его внимания, но на развороте! На развороте газету полностью занимала огромная статья, озаглавленная броско —

Тут же были помещены фотографии каких-то людей, которых неведомый Баскунчаку журналист упрямо именовал браконьерами, и фотография убитого тахорга, в пасти которого легко мог развернуться «КамАЗ» с полуприцепом. Если герои статьи и впрямь занимались браконьерством, храбрости им было не занимать.

Прочитать статью Баскунчак не успел, водитель объявил остановку «Орбита», и, сунув газету в сумку, Дмитрий поспешил выйти.

Дом Нулика он нашел сразу.

В квартире писателя шел вяло текущий ремонт, который время от времени прерывался, затухал, а когда возобновлялся, то оказывалось, что уже сделанное надо было переделывать заново. В коридоре стены были ободраны. Но не до такой степени, чтобы на них можно было клеить новые обои. Зато кухня, ванная комната и туалет радовали глаз. Сложнее было с комнатой. Ремонт, конечно, был необходим и в ней, но все искупало наличие книг. Книги теснились на полках, стопками высились поверх старого трехстворчатого шифоньера, громоздились на подоконнике. В углу, словно убитый медведь, чернел старый диван, рядом с диваном блестел полировкой столик, на котором серым пластиком облицовки выделялся ноутбук. Рядом с ноутбуком стоял стакан недопитого чая с желтым ломтиком лимона.

Сам хозяин разгуливал по квартире в тельняшке и шортах.

Был он хмур и философски меланхоличен, как поп, лишенный прихода. Он стеснительно улыбался, разводя руками и пощипывая бородку, потом предложил Баскунчаку чаю, но Дмитрий от чая отказался, и они вышли на застекленную лоджию, где одновременно закурили.

По улице имени маршала Мерецкова катили машины.

На противоположной стороне, где высилось длинное желтое двухэтажное здание дореволюционной постройки, выясняли отношения водители двух столкнувшихся машин. С высоты шестого этажа было видно, как за длинным забором, окружающим желтое здание, на просторном асфальтовом плацу, расчерченном белыми линиями, маршируют солдатики.

Интервью превратилось в сбивчивый и не слишком внятный рассказ, причем рассказчиком выступил сам Баскунчак.

— Дима, извини, — потер бородку Нулик. — Но в такое нормальному человеку верится с трудом. Может, ты выпил вчера, а?

— Две рюмки по пятьдесят? — горячо возразил Баскунчак. — Женя, ты же меня знаешь, сколько конов встречались! Ну что, с двух рюмок у меня крыша поедет? Ты вспомни, сколько мы на «Росконе» в номере Левы Склонова выпили! Я же себя нормально чувствовал, мы же еще стихи читали!

— Читали, — с некоторым сомнением согласился Нулик. Видно было, что совместные возлияния в номере писателя Склонова он помнит, в вот чтение наизусть стихов — не очень. — Это когда он арабскую водку привез, которую султан какого-то эмирата личной печатью опечатывает?

Они посмеялись, потом вспомнили некоторые проделки Склонова, но Баскунчак упрямо вернулся к начатому разговору.

— Ты вот это посмотри! — Он торжествующе положил перед Нуликом газету.

Некоторое время писатель изучал ее, потом поднял голову и нерешительно пожевал губами.

— Ну, это еще ничего не доказывает, — сказал он. — Если бы ты мне такую штуку в семидесятом предъявил, я бы еще задумался. А сейчас, когда у любого такие полиграфические возможности появились… У нас гараж сейчас свои книжки выпускает, да и любой типографии только деньги заплати, она тебе все что хочешь напечатает. И на любом галактическом языке. Рынок, Дима, рынок!

— А зачем? — спросил Баскунчак. — Меня удивить?

— Зачем? — Нулик оттянул ворот тельняшки. — Действительно, зачем? Но все-таки с трудом верится. Ты уж, Дима, извини, но все обычно гораздо проще. Вся жизнь — это фантастика, я уже сколько раз в этом убеждался. Придумаешь что-то, а потом убеждаешься, что в жизни еще хлеще случается. Ладно, я сейчас одному знакомому позвоню, — он про такие дела все знает.

Он взялся за телефон, долго названивал куда-то, спрашивал кого-то о Перекрестке и подолгу слушал, меланхолично пощипывая бородку. Потом положил трубку и почти радостно сказал:

— Я же говорил! Есть у меня один хороший знакомый, тоже журналистикой занимается. Из тех, кто без мыла к любому залезет. Он все про всех знает. По-моему, у него досье на полгорода имеется. И фамилия у него соответствующая — Брехов!

— Узнал что-нибудь? — обрадовался Баскунчак и от волнения отхлебнул из стакана, стоящего на столике, холодный сладкий чай.

— Ты что-нибудь о Былицком слышал? — поинтересовался Нулик. — Да откуда! Это наш местный компьютерный гений. Говорят, похлеще Гейтса будет, только непризнанный пока. Так вот, этот твой «Перекресток» принадлежит ему. Официально.

— Ну и что? — Баскунчак пожал плечами. — Можно подумать, что это все объясняет.

— А это значит, что весь этот дом компьютерной техникой нашпигован, — участливо принялся объяснять Нулик. — Былицкий на этом и поднялся. Светлая голова, он несколько лет хитрые компьютерные программы по бухгалтерскому учету для бизнесменов разрабатывал. Чтобы и учитывали все нюансы, и налоговые службы в них вклиниться не могли. Для бизнесмена вся картина как на ладони, а налоговики залезут — для них только официальные данные, которые кому хочешь можно показывать. А самое главное — и в том, и в другом варианте все цифры пляшут. Полный баланс. Заработал он много, в недвижимость деньги вкладывать стал. Ему еще программка «Кусака» принадлежит, не пользовался?

— Не пользовался, — недовольно проворчал Баскунчак.

Разговор уходил куда-то в сторону.

— Ну, скажем, взял ты программу со всеми наворотами, а тебе нужна только основная версия, которая, собственно, и составляет суть программы, — начал объяснять Нулик. — Запускаешь «Кусаку», она тебе и обкусывает все ненужные элементы, оставляя только эту саму суть, причем вполне работоспособную…

— Ну и что? — повторил Баскунчак. — Какое отношение эта самая «Кусака» имеет отношение к происходящему в гостинице?

— Никакого, — согласился Нулик. — Это я к тому, что Былицкий деньги не считает. Последнее время он фантоматикой увлекался. Еще Лем о подобном писал. Сам знаешь, лазерные голограммы, комбинированные полевые наведения.

Этот мой знакомый у Былицкого дома был. Там такого наворочено! С виду шикарные обои, даже рукой трогай — пушистые такие, полосатые, как шкура тигра. А на самом деле голимая голография. Зимний сад у него, тьг представить не можешь, во что он там обыкновенные кактусы и герани превратил! Вот и в гостинице твоей… Увлекся мужик фантастикой, а своя фантазия у него еще богаче и голова в нужном направлении работает. Ну и плюс к этому актеры некоторые роли играют.

Иначе и быть не может. Развлекается мужик. И газетка оттуда же. Ты что же, думаешь, у нас и в самом деле двадцать второй век наступил? Каждый с ума по-своему сходит… Ну что, давай интервью займемся? А то мне еще в больницу бежать, знакомого обязательно проведать надо.

Прозаическое объяснение происходивших событий разочаровывало. Ну гений, ну голография… Баскунчак чувствовал себя обворованным. Как в детстве, когда тебя манят вкусной конфеткой, а взамен неожиданно подсовывают горькое лекарство. Помнится, ходила тогда в школе шуточка — бралась красивая обертка от вкусной конфеты, и в нее аккуратно заворачивалось мыло, плоский камешек или еще чтонибудь похлеще. Подделка вручалась намеченной жертве, и окружающие одноклассники с интересом следили за реакцией испытуемого.

Без особого интереса Баскунчак задавал вопросы, на которые Нулик отвечал без рисовки, обычно присущей многим популярным писателям, которые продолжали почему-то считать, что поэт в России больше чем поэт и в условиях рынка.

Нулик считал, что в мире невозможно что-то придумать, любой фантастический элемент уже присутствует в нем в том или ином виде. Необходимо, считал он, подорвать доверие к печатному слову. Слишком долго в стране доверие к печатному слову было безграничным, к писателю относились если не как к мессии, то по меньшей мере как к ученому. Не зря же Сталин в свое время воспользовался удачным выражением Юрия Олеши и ввел в обиход понятие писателя как инженера человеческих душ. Но ведь врут писатели, безбожно врут, а еще больше врут средства массовой информации, и это значит, что обязанность писателя — помочь читателю выработать иммунитет от своей излишней доверчивости. «Дурак и жулик — две стороны одной медали, — закуривая, заметил Нулик. — Чем меньше будет дураков, тем меньше станет жуликов. Все жульнические компании конца прошлого века спекулировали на доверии к печатному слову. Даже известный слоган „Мы обуем всю Россию“ многие россияне воспринимали буквально, а не в иносказательном смысле, как требовало понимать время». Потому этих россиян и в самом деле обули. В смысле — оставили без штанов.

Вернулись к литературе.

— Женя, в свое время ты стал популярным из-за своих рассказов. Почему ты сейчас пишешь большие вещи? — спросил Баскунчак. — И вообще роман в последнее время лидирует, а рассказ оказался в загоне. Что, издательская политика влияет?

Нулик лукаво глянул на него.

— И в самом деле, — сказал он. — Сейчас в фантастике наступили интересные времена. Роман — плодится, рассказ — вымирает. Что поделать, Дима, — рынок! Надо честно сказать, рассказом сегодня сыт не будешь. Кроме того, рассказ — достаточно жесткий жанр. Он писателю ошибок не прощает. Рассказ кончается там, где кончается мысль. Ну и читатель. У нас сегодня он особенный, воспитанный на «мыльных операх» и сериалах. Это раньше читателю нужна была пища для размышлений, сейчас ему чаще нужна жвачка.

— Так ты считаешь, что рынок для писателя вреден, он писателя развращает, приучает его писать длинные вещи, в которых мысль не главное?

— Не знаю, — с сомнением сказал Нулик и тычком затушил сигарету в пепельнице. — Одно меня успокаивает — рынок всеяден. Наступит время, когда он удовлетворит большинство и вспомнит о меньшинстве. Например, о любителе рассказов, которому тоже хочется читать.

— Думаешь, такое время наступит? — удивился Баскунчак.

— Уже наступает. — И Нулик подмигнул журналисту. — В «ПСТ» третий сборник моих рассказов выходит. И альманах «Фантастика» уже по три выпуска в год выходить стал.

— И последний вопрос, — с облегчением сказал Баскунчак. — Традиционный. Над чем ты работаешь сейчас?

И тут же пожалел о своем вопросе.

— Над помидорами на даче! — злобно сказал писатель.

Закончив очередную повесть, Нулик находился в простое, который почему-то считал внезапно подступившей творческой импотенцией. В таком состоянии он становился до желчи раздражительным и потенциально опасным для собеседника.

Даже на близких людей бросался от бессилия. Но Баскунчак об этом, к сожалению, не знал.

Заметив испуг собеседника, Нулик тоскливо сказал:

— Не пишется… Вроде бы все есть, столько деталей интересных нашел, идеологическая борьба проктологов с гинекологами, один только мужик, подрабатывающий гиеной, чего стоит, а вот не ложится текст. Ума не приложу, исписался я, что ли?

Подобное состояние Нулика было Баскунчаку привычным.

— Не понимаю, — сказал журналист и выключил диктофон. — Откуда взялась грязь?

Углубленный в печальные размышления о собственном литературном будущем Нулик недоуменно вскинул бородку.

— Какая грязь? — вскинул он брови. — Ты о чем?

— Да все о том же, — сказал Дмитрий. — Если все это были голографические изображения, то откуда взялась грязь? Я ведь вернулся в номер весь в грязи, час стирал да отмывался.

— А я откуда знаю? — с некоторой агрессивностью откликнулся Нулик. — Спроси Былицкого.

— Я бы спросил. — Баскунчак встал, отошел к выходу на балкон, взял с подоконника забытые сигареты и закурил. — Только ведь ты говоришь, что он человек богатый. А к богатому сейчас просто так не подойдешь, не возьмешь его за пуговицу — ты, мол, милый друг, объясни, что тут у тебя и для чего. У него же охрана, да и искать мне его некогда, завтра уже уезжать надо. У вас в аэропорту с билетами хорошо?

— Конечно, — благостно покивал Нулик. — Цены на самолет куда дороже, чем на поезд. Да и опасны наши воздушные лайнеры, поездом, как говорится, сутки, а самолетом — в рай. Поэтому народ больше поездами ездит, здоровье бережет.

Он снова углубился в газету.

— Грамотно сделано, — сказал он. — Вполне профессионально, это я тебе как бывший газетчик говорю. Смотри, тут еще один фельетончик есть!

Он подошел к журналисту и сунул ему газету. В фельетоне в ехидной форме рассказывалось о деятельности лаборатории генетики фирмы «Волга-Единорог». В продукции фирмы работники перерабатывающего комбината в очередной партии коров обнаружили чудовищную скотину, напоминающую видом тихоокеанского краба. «Чем нас накормят творцы в следующий раз? — ехидно спрашивал журналист. — Гигантскими летучими мышами? Коврами-самолетами с планеты Ружена? Пора бы положить конец безответственным экспериментам волжских сорвиголов».

— Грамотно сделано, — повторил Нулик. — Даже интересно. Ты вот новости моды почитай!

Баскунчак почитал.

«Грядущий сезон не несет особых сенсаций.

Мамическое решение силуэта по-прежнему довлеет над папическим. Вместе с тем тригонометрические мотивы постепенно уступают место орнитофлорическим, сдержанновакхическим.

А для молодых стройных женщин — даже квазиэкзистенциалистским. Брунсы вытесняются академками, комбирузы — комбианами, шлюмы — пилоэтами, дюральки — феритками, а кальций — магнием. В повседневной носке никогда не надоедают кенгуру естественных цветов, а на выход рекомендуем наборы люмпексов.

Модны чистые насыщенные цвета: ранний селеновый, тускарора, кутящей гамбы, ноктилюка, протуберанцевый, гематоксилинэозин».

— Бред, — чистосердечно сказал Баскунчак.

— Не скажи, — хитро прищурился Нулик. — Приходит время, и слова меняют свои понятия. Знаешь, что в девятнадцатом веке означало слово «пилотаж»? В жизни не догадаешься! Искусство забивания свай! А знаешь, что хохлы в то время обозначали словом «банда»? Публичный дом! Меняются понятия, это он верно уловил.

— Кто? — неохотно спросил Дмитрий.

— Да Былицкий! — с жаром сказал Нулик.

— А по-моему, я все это где-то раньше читал, — с сомнением подумал вслух Баскунчак.

Он посмотрел вниз.

Солдатики на плацу продолжали маршировать, к столкнувшимся автбмашинам присоединился милицейский «опель», участники столкновения спорили уже так, что их крики долетали до шестого этажа.

— Женя, — сказал Баскунчак, — у тебя время есть? Я хотел набросать у тебя текст интервью, чтобы ты, значит, сразу ознакомился и дал добро. Если чего, мы в него правки внесем, чтобы потом вопросов не возникало.

Нулик озабоченно посмотрел на часы.

— До двух часов у меня время есть, — сказал он. — Управимся?

К двум часам они не только перечитали текст интервью, но и внесли в него некоторые правки. Как это часто бывает, умная мысля пришла опосля, но была она настолько умная, что не вставить ее в интервью было просто невозможно.

Потом, как водится, немного посидели, поговорили о знакомых, о том, что их общий знакомый питерский писатель Андрей Боголюбов уже с четвертым издательством судится, и тенденции просматриваются нехорошие. Оба согласились на том, что Боголюбов все-таки прав, что зачастую издатели со своими авторами поступают не так, как того авторы заслуживают, а так, как авторы позволяют с собой поступать. Потом поговорили о писателе Логинове, который в очередной раз обрушился на многострадального графа Толстого, разоблачая его безграмотность и литературную беспомощность. Нулик оживился и тут же с ехидными интонациями в голосе процитировал свое стихотворение, которое было посвящено именно этому писателю:

Под этот интересный разговор незаметно уговорили трехсотграммовую бутылочку коньяка, которая нашлась у запасливого Нулика. Расчувствовавшийся и разнежившийся Евгений взял-таки в руки гитару и спел пару своих новых песен. И коньяк был хороший, и песни отличные и, как всегда, ехидные, но все-таки прежнего удовольствия Баскунчак не получил. Про другое он думал в это время и ничего с собой поделать не мог.

Хрен с ней, пусть будет голография. Но грязь-то откуда?

Неужели этот самый Былицкий специально за дверью поставил большое корыто с жидкой глиной в расчете на любопытствующего Дмитрия? Ой не верилось в это Баскунчаку.

Да и встреченные им люди ничем не походили на актеров.

Хотя это еще ни о чем не говорило, самые замечательные актеры тем и отличаются, что на актеров совершенно не похожи. Скажем, встретишь ты Моргунова или Броневого в метро, а не на сцене, узнаешь ли ты их, скажешь ли, что это знаменитые на всю Россию артисты театра или кино? Лично Баскунчак в этом глубоко сомневался, он однажды на концерте «Стальной магнолии» Янковского встретил и не угадал, с кем рядом сидит, пока не представили. Но от мысли, что его развели, как простого российского лоха, журналисту становилось неприятно. Он-то себя всегда за умного считал! Однако и сейчас сомневался он, не верил в бескорыстное влечение какого-то Былицкого к необыкновенным розыгрышам. Нулик говорил, что этот Былицкий хорошим бизнесменом оказался, на собственных мозгах себе состояние сколотил. А такие люди деньгами просто не разбрасываются, если и тратят их, то обязательно в дело. Недвижимость — это серьезно, это капиталовложений заслуживает, а розыгрыш московского журналиста дохода никакого не дает, на это серьезные люди денег тратить не будут. «Погоди, — возразил сам себе Баскунчак. — А с чего ты взял, что это тебя разыгрывают? Ты ведь там случайно оказался, а тебе еще заметили, что этот самый Перекресток совсем не гостиница. Но что же это тогда? Может, это психологический центр какой-то, а двери эти странные существуют для тестирования. Тебя никто не просил, а ты взял и сунул в эти самые двери свой любопытный нос. Еще и благодарить должен, что тебе его не отдавили!»

— И так далее, — прервал его размышления заключительным аккордом Нулик и поставил гитару в угол.

— Женя, у тебя Инет подключен? — неожиданно спросил Баскунчак.

— Разумеется, — приподнял бородку Нулик.

— А давай мы от тебя интервью в редакцию отправим, — предложил Баскунчак. — А я здесь еще на пару деньков задержусь.

— Любопытство не порок, — философски сказал Нулик и встал, чтобы включить домашний компьютер в соседней комнате.

Вернувшись, он с интересом посмотрел на журналиста.

— И что ты собираешься делать? Смотреть?

— Смотреть? — удивился Баскунчак. — Нет, Жень, я уже насмотрелся. Теперь мне хочется спрашивать.

Глава шестая

С Нуликом Баскунчак попрощался уже на улице.

Газету он, разумеется, забрал с собой. Видно было, что Нулику тоже хочется посмотреть ее внимательнее, любопытство его разбирало, но просить Дмитрия оставить газету писатель не стал.

Писатель заторопился по своим неотложным делам, а Дмитрий прошелся вдоль магазинов, купил в одном из них пачку сигарет и задумчиво посидел на скамеечке рядом с выкрашенной зеленой краской чебуречной, над которой красовалась реклама «Сабираешься в дорогу? Посети нас, дарагой. Здесь всего накупишь многа, как нигде в кафе другой». И гадать не стоило, кто этой чебуречной хозяин. Правда, чебуреки и в самом деле оказались вкусными и дешевыми, и мяса в них хватало, и на свежем масле их жарили. Вообще Баскунчак давно заметил, что в провинциальных городах готовят вкуснее, а цена на блюда дешевле, чем в Москве. То ли люди в провинции жили более совестливые, то ли продукты им доставались дешевле, а скорее всего верным было и то, и другое.

Жара размягчала и плавила асфальт, но сегодня она уже воспринималась спокойнее. На маршрутном такси Баскунчак доехал до набережной, немного постоял, разглядывая Волгу и ползущие по ней речные трамвайчики. Подсознательно, но он пришел к тому месту, где накануне встретился с Жилиным. Как и следовало ожидать, Жилина не было, вместо него стоял загоревший до черноты подросток, на котором из одежды были лишь черные шорты. В руках у подростка была короткая и тонкая бамбуковая удочка, которой он ловил верхоплавок. Ловил он на два крючка, поэтому время от времени на выдернутой из воды снасти плясали сразу две серебряные рыбки. Некоторое время Баскунчак с ленивым интересом наблюдал за ним, потом прервал это увлекательное, но бесполезное занятие и отправился в ближайшее кафе.

Кафе состояло из громоздкого сине-белого полотняного павильона и полутора десятков таких же зонтиков, под которыми разлаписто располагались белые пластиковые столы и аляповатые стулья.

Из павильона лениво выглянула официантка, внимательно оглядела Дмитрия и неторопливо направилась в его сторону. Одета она была в белую футболку с синей надписью «Кемпбелл» и коротенькую — почти по пейджер — юбочку, но на голове у нее был высокий голубой кокошник. Правда, кокошник был почти незаметен, взгляд сам устремлялся ниже — на красиво выступающие длинные и плавные ноги девицы.

Выбор блюд был довольно богатым, но есть не хотелось, и Дмитрий заказал пиво, пакетик сушеных кальмаров и воблу, которая, к его удивлению, тоже значилась в меню.

Рассеянно поглазев вслед официантке, Баскунчак снова вернулся к предмету своих сегодняшних размышлений. Прежде всего он взялся за «Комсомолку».

Разумеется, начал он со статьи о тахоргах.

Тахорги были обитателями планеты Пандора, придуманной в свое время братьями Стругацкими. Поэтому про них Баскунчаку ничего объяснять не требовалось. Журналист, написавший статью, ставил вопрос о бесконтрольно выдаваемых лицензиях и выражал опасение, что вскоре тахоргов на Пандоре вообще не останется. Журналист напоминал читателям о трагической истории с марсианскими пиявками, которых выбили за три облавы, ехидно напоминал Обществу защиты животных, зачем оно было создано, и в главных охотниках, вроде Поля Гнедых или Корнея Хлумова, он видел не героев, а жестоких убийц. Далее он касался истории псевдохомо с Тагоры, которую Баскунчак помнил уже смутно, и обращался к Мировому Совету, требуя навести порядок в лицензировании и в охоте в целом. Статья была написана хорошо, даже талантливо, но самое пикантное заключалось в том, что журналист принял участие в такой охоте и живописал ее участников с большой откровенностью, используя преимущественно черную краску.

Одна страничка была посвящена спорту. Прошел финал межзвездного кубка по футболу имени Пеле. Легендарный «Спартак» уступил в финале малоизвестной команде с Эльдорадо со счетом два-три. В Море Ясности прошли очередные соревнования селенистов, гонки на звездных парусниках, как и ожидалось, вновь выиграл некто Гампл с планеты Ксемос, как явствовало из текста, не в первый и, надо было думать, не в последний раз, ставился вопрос о создании Планеты Состязаний, где бы могли проводиться соревнования разумных рас.

Если бы не тексты, то «Комсомолка» показалась бы обычной газетой, разве что политике в ней было уделено удивительно мало места. Вот о сравнительном языкознании звездных рас в газете говорилось, развитию нанотехнологий было уделено немало внимания. Вполне серьезно обсуждались вопросы космической инженерии. А о политике почти ничего не было. Ну, встретился член Мирового Совета с Полномочным послом планеты Саула, но какие вопросы обсуждались на этой встрече, не сообщалось. На последней странице с фотографии позировал какой-то полуощипанный страус, а может, это была страусиха, демонстрирующая таким же страусам свои прелести. Фотографии в газете были четкие, объемные, трудно даже было сказать, каким способом поддерживался этот эффект присутствия. Кроме того, на последней странице чернели ряды сайтов Большого Всепланетного Информатория, на которых можно было найти более подробную информацию.

Баскунчак задумчиво свернул газету. И вовремя он это сделал, соблазнительная официанточка уже принесла ему большую кружку пенистого янтарного пива и на специальной одноразовой тарелочке кальмаров и средних размеров воблу, которую надо было чистить самому. Для отходов поставлена была еще одна тарелочка, но уже не пластиковая, а картонная.

И что же из всего произошедшего вытекало? Задумавшись, Баскунчак даже забыл уделить внимание девице. Видно было, что официантке это не понравилось. Фыркнув, она пошла в павильончик, нахально покачивая бедрами, но Баскунчак даже не глянул ей вслед.

Получалось так, что Баскунчак стал невольным участником неизвестно кем задуманной игры. Правда, игра эта была довольно увлекательной и захватывающей, но тратить на нее время было бы не слишком разумным. И пусть этот самый Былицкий делает что угодно, смеяться над Баскунчаком он не будет. «А собственно, с чего ты взял, что над тобой собираются смеяться? — вновь спросил себя Баскунчак. — В такой ситуации легко ошибиться. Ну, придумал себе человек мир, в котором хочется жить, а ты по чистой случайности в это дело влез. Ну и что с того?»

В этой версии, конечно, было свое здравое зерно. Не предполагать же, что весь этот мир не создан воображением известных фантастов, а существует на самом деле. Тогда все получалось. Все сходилось, и у задачи в учебнике был единственный ответ. У богатых, как известно, свои привычки. Будь у него, Баскунчака, такие деньги, он постарался бы их потратить более толково. Впрочем, смотря сколько денег. Когда их много, можно потратить и на подобные развлечения, знать бы только, в чем именно они состоят. Увидеть бы Жилина, потребовать от него объяснений.

Вобла была икряной. Пиво холодным. Да и жара постепенно спала. Как-то незаметно синеву небес затянули облака, которые спрятали землю от палящих лучей солнца. Волга сразу же утратила свои цвета, только желтым золотом светился противоположный песчаный берег, на который еще падали солнечные лучи. Низко над землей на ту сторону с характерным стрекотом прошел вертолет, покачивая раздвоенным хвостом. На остановке у речного вокзала открыл двери троллейбус.

Совсем неожиданно из него выскочили несколько парней.

Конфликт, судя по всему, начался еще в троллейбусе, а происходившее на остановке было неизбежной развязкой. Трое накинулись на одного, но посочувствовать жертве Баскунчак не успел. Молодой паренек в синей линялой футболке и джинсах безответной жертвой себя не считал, к тому же он довольно умело владел какими-то хитрыми приемами. Вскоре двое из нападавших уже лежали на земле, а третий, постоянно оборачиваясь, с перекошенным от страха лицом бежал к дверям речного порта, откуда уже спешили дюжие охранники в униформе. Дожидаться их умелый боец не стал. Он неторопливой трусцой пробежал мимо столиков, убедившись, что за ним не гонятся, остановился и нарочито медленно, независимо направился в сторону широкой лестницы, каскадами спускающейся к Волге.

Нападавшие, окруженные толпой охранников, что-то объясняли, размахивая руками. «Обычная история, — подумал Баскунчак, — кто-то чего-то сказал, а кому-то эти слова не понравились. Как в анекдоте. Хороший сегодня денек, сказал медвежонок. Прекрасный денек, согласился ежик. Вот так, слово за слово, ежик и получил по морде».

Он неторопливо допил пиво, прислушался к себе и кивнул официантке, чтобы посчитала заказ. И опять поразился смехотворности суммы, названной официанткой.

Расплатившись, он неторопливо побрел к лестнице, но вовремя вспомнил, что забыл на столе газету. Вернувшись, он свернул газету в трубочку, бросил в рот солоноватую щепотку кальмаров и пошел в прежнем направлении.

Возвращаться в гостиницу почему-то не хотелось.

Он не стал подниматься по лестнице, а побрел по набережной, вверх по течению Волги, и вскоре вышел на дикий пляж. Некоторое время он смотрел сверху на купающихся, испытывая острую зависть и сожаление о забытых дома плавках, но потом заметил, что отдыхающие зачастую разгуливают по берегу в семейных трусах, совсем не смущаясь своего внешнего вида. Он спустился вниз и разделся. Его спортивные трусики на фоне широченных трусищ мужиков выглядели вполне достойно.

Вода в реке была прохладной и приятно освежала. Баскунчак поплавал немного, не теряя из виду одежды, оставленной на берегу, потом выбрался из воды и отправился к павильончику, рядом с которым курился голубоватым дымком длинный мангал. У мангала орудовал небритый волосатый кавказец в несвежей белой куртке и мятом белом колпаке. Кавказец успевал одновременно ловко переворачивать сразу несколько шампуров с сочно пузырящимися коричневатыми кусками мяса, посвистывать вслед длинноногим аборигеншам, идущим мимо шашлычной, и еще о чем-то гортанно переговариваться с таким же небритым сородичем, который выглядывал из дверей павильона.

Шашлык действительно оказался очень сочным, вино в меру кисловатым и холодным. Баскунчак спустился вниз, сел на ноздреватый горячий камень и принялся пиршествовать, разглядывая водную гладь. Метрах в ста пятидесяти от берега желтела песчаная коса, по которой разгуливали ленивые чайки. За рекой из зелени листвы высоких деревьев выглядывали маленькие кирпичные домики какого-то поселка. Чуть выше по течению краснел пузатый бакен.

Мысли постепенно приняли прежнее направление. Конечно же, было очень любопытно, каким образом этому самому Былицкому удалось добиться такого реализма в создании виртуального мира. Особыми компьютерными знаниями Баскунчак не обладал, но журналы для компьютерных гениев почитывал и знал, что с помощью специальных датчиков на голове, руках и ногах можно добиться полной иллюзии присутствия. Но здесь-то никаких датчиков не было! Да и люди виртуальными совершенно не казались, живые были люди, не менее реальные, чем сам Баскунчак. И главное, хотелось понять, для чего все это было сделано. Для чего был напечатан фантастический номер «Комсомольской правды»? Какие роли исполняли люди, окружавшие Баскунчака в гостинице? Один вопрос был снят, Перекресток потому так и назывался, что был самым настоящим перекрестком. И о его существовании люди, судя по разговору с водителем маршрутного такси, знали.

Поговорить, поговорить бы со знающим человеком! Странно, что Нулик не проявляет особенного любопытства. У него прямо под носом такое чудо, а он даже ни разу не попытался ничего выяснить, даже не знал о существовании этого Перекрестка… До чего мы все же ленивы и не любопытны!

«А сам? — возразил внутренний голос. — Сидишь здесь и философствуешь, вместо того чтобы пойти в гостиницу и донимать всех вопросами».

Баскунчак опустил глаза и обнаружил, что держит в руке пустой шампур и стакан, на дне которого краснеет несколько капелек вина.

Глава седьмая

Бар Перекрестка был закрыт, в холле никого не было, даже стеклянная будочка, в которой продавали журналы и газеты, была пуста. За стойкой администратора сидела молоденькая девица, на этот раз темноволосая, но такая же миленькая, как та, которая вчера размещала Баскунчака.

Дмитрий попытался разговорить девушку, но это ему не удалось.

Отойдя от стойки, Баскунчак вспомнил, что забыл газету.

— Да-да, — тряхнула черными кудряшками девица. — Вот ваша «Комсомолка».

С газетой в руках Дмитрий пересек холл. Перед лестницей он бережно развернул «Комсомолку». На обложке сияла пухлая рожа мужика в семейных трусах, прижимающего к пухлому животу несколько бутылок пива. За спиной его хмурился строгий милиционер с дубинкой.

— гласил заголовок. На последней странице ощипанных страусих не было. С последней страницы зазывно улыбалась красотка с ногами, начинающимися от ушей. Кроме фотоснимка, в рамке было помещено несколько сомнительных анекдотов, длинными полосками пересекающихся клеточек пытался привлечь к себе очередной кроссворд от Васильева. Баскунчак лихорадочно принялся листать газету. Обширная статья на развороте была, но не о тахоргах, а о браконьерах, свирепствующих в низовьях Волги.

Это была совсем другая газета.

Баскунчак хотел вернуться к стойке. Но вовремя раздумал. Ясное дело, что газета со статьей о тахоргах исчезла навсегда, и на все вопросы девица будет бледнеть и недоуменно пожимать плечиками. Он посмотрел на дату. Газета была сегодняшней.

Еще одно весомое доказательство того, что в этой странной гостинице происходят невероятные вещи, благополучно уплыло из рук.

Раздосадованный Баскунчак вошел в свой номер, сбросил туфли, стянул с себя футболку и лег на застланную постель, задумчиво глядя в потолок.

Ну нет! Он не позволит играть с собой!

На кой черт ему сдались эти игры!

Подумаешь, тайны мадридского двора!

Он встал и начал решительно собирать сумку. Собрав ее, он сел на постель и понял, что никуда не поедет. Пока не разберется в происходящем. Надо только дождаться ночи и вновь посетить Перекресток. А потом совершить прогулочку в глубину. Обязательно в глубину. Совсем незачем отираться около дверей и чувствовать себя бедным родственником. Как там в старой песенке пелось? «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы». Он вспомнил мотивчик и замурлыкал себе под нос эту древнюю песенку, которую когдато написал для забытого уже кинофильма какой-то диссидент.

Пришедшая в голову идея не была особенно неожиданной, скорее она являлась естественным следствием его дневных размышлений. Тем не менее ему сразу стало легче.

Оставалось только прожить день.

Он позвонил Шахову. Его интервью с Нуликом было получено, одобрено и отправлено в набор. Шахов сварливо осведомился, когда Дмитрий покинет волжские берега, они поговорили о приближающемся вручении ежегодной премии имени братьев Стругацких и сошлись на том, что в этом году премию получит роман Вячеслава Фишера «Гравилеты империи Тан».

«Поедешь ты», — сказал Шахов. «Пусть едет Имперян. С друзьями пообщается», — возразил Баскунчак. «Я уже все решил, — непреклонно сказал Шахов. — Поедешь ты». С начальством не спорят. С начальством соглашаются. Тем более если начальство предлагает именно то, что тебя и в самом деле интересует.

Закончив разговор, Баскунчак разделся и пошел в ванную.

Вечером следовало быть в форме. Приняв холодный душ, Баскунчак вернулся в комнату. Решение было принято, поэтому он быстро заснул под легкое, почти неслышимое кошачье урчание, кондиционера.

И проснулся за пару часов до намеченного времени.

Он открыл дверь, и ему понравилось тихое озеро, окруженное ивами. По берегу озера белели мраморные ротонды.

Он вошел в одну из них, сел на барьер, разглядывая зеркальную гладь озера, и услышал голоса: Разговаривали двое.

Один из собеседников был чернокожим с лоснящимся круглым лицом, на котором выделялись толстые темные губы и живые белки глаз. Второй — белокурый громадный скандинав — неторопливо втолковывал ему на непонятном языке, в котором причудливо смешивались английские и русские слова:

— А я говорю, время пришло. Ты только подумай, Мгуи, природа словно нарочно отгородила пустыню от влажных морских ветров. С севера — Тянь-Шань, на западе — Памир, на юге — хребты Тибета и Гималаи. С востока ворота открыты, но там до океана почти три тысячи километров. Сто миллиметров осадков в год — в десять раз меньше, чем нужно в субтропиках!

— Технически проблема выполнима, — задумчиво сказал негр. — Решение само напрашивается — проломить Карокорум, а пустынную впадину соединить с долиной реки Инд.

— На Инд рассчитывать не приходится, — возразил скандинав. — Воды Инда давно израсходованы на орошение сухих степей Пакистана.

Негр пошевелил пальцами, Баскунчак увидел его розовую ладонь.

— Ерунда. Нам не нужна вода Инда, нам требуется русло реки. Русло можно будет использовать как естественный водопровод. А подавать по нему мы станем талую воду антарктических айсбергов. Можно опреснять океанскую воду и качать ее вверх по реке.

— Надо все просчитать, — с некоторым сомнением сказал скандинав.

— У меня все уже давно просчитано, — самоуверенно сказал неф.

Собеседники неторопливым прогулочным шагом прошли мимо ротонды, поприветствовав незнакомого им Баскунчака взглядами. Видно было, что между негром и скандинавом постепенно разгорался спор. Негр энергично жестикулировал, в чем-то пытаясь убедить собеседника. Скандинав невозмутимо парировал доводы негра.

Баскунчак попытался сообразить, в какую утопию он попал на этот раз, ничего не вспомнил и, махнув рукой, отправился на разведку.

Лес закончился, неожиданно перед Дмитрием открылась огромная котловина, в которой таился город. Белоснежные кубы и параллелепипеды зданий открылись взгляду журналиста. Кубы и параллелепипеды окружала зелень. Небо было безоблачным, но над городом шел мелкий дождь. Солнечные лучи, отражаясь в каплях, образовывали над городом сочную гигантскую радугу, переливающуюся всеми цветами спектра.

Зрелище было изумительное. Некоторое время Баскунчак любовался картиной, открывшейся ему. Потом он стал неторопливо спускаться в город. Через полчаса он уже был на окраине города. Ему попадались странно и непривычно одетые люди.

Баскунчак полагал, что и он в их глазах выглядит необычно, но особого любопытства со стороны прохожих он не наблюдал — короткий любопытствующий взгляд, и прохожий следовал своей дорогой, не задавая Дмитрию каких-либо вопросов.

Изъяснялись жители города на все том же невообразимом сленге, в котором русские слова мешались с английскими, иногда даже ему казалось, что по звучанию он распознает испанские слова, но все это было искаженным, словно полученный словесный сплав был непрочным и норовил развалиться на составляющие его основы. Тем не менее окружающие легко понимали друг друга, да и сам Баскунчак, к своему изумлению, понимал почти все из сказанного ими.

Несколько часов он бродил по городу, пытаясь самостоятельно определить, что это за город и где он находится, но так и не определил.

Судя по погодным условиям, это был юг, но в парках росли кедры и лиственницы вперемежку с колючими шишкастыми кактусами, а на грядках пламенели маки и тюльпаны. Город был изрезан узкими каналами, вода в каналах была ледяная, словно в горной речке. Не было реклам и вывесок, но дома были отделаны разноцветными мозаичными панелями, которые делали их непохожими друг на друга.

У застекленного подъезда одного из них стоял человек в серебряном комбинезоне. Мужчине было лет под пятьдесят, у него было усталое вытянутое лицо, высокий лоб, широкая полоска усов под крупным, с горбинкой, носом. Его собеседником был плотный юноша, завороженно смотрящий на старшего товарища.

— Твою кандидатуру удалось отстоять, — сказал пожилой.

— Спасибо, — сказал юноша. — Не знаю, печалиться или радоваться. Не могу сейчас, через год бы…

— Почему? — строго и недовольно спросил пожилой.

Юноша явно смутился.

— Вы же сами учили меня, что у каждого человека есть своя функция. Я не сразу сформулировал свою, хотя ответ напрашивался сам собой. Врач борется со смертью. Его функция — отодвигать смерть. Мы надеемся вернуть к жизни человека, который в лапах смерти уже второй год. Это небывало!

— Космос бесконечен, — по-прежнему хмуро сказал пожилой. — Есть расы, победившие смерть. Ты получишь решение, как только установится Галактическое товарищество.

Молодой заметно замялся.

— Можно ли быть уверенным, что рецепты чужой жизни подойдут для нас? И потом, готовый рецепт может записать любой человек, ему не обязательно быть медиком. Заманчивее поломать голову самому…

Некоторое время пожилой внимательно разглядывал собеседника, потом сказал:

— Малыш, будем откровенны до грубости. Работой, о которой ты мне рассказываешь, занимаются около трех тысяч человек, и никто не знает тебя. Отправившись в космос, ты будешь одним из многих, а вернувшись, станешь высшим авторитетом, к медицинскому заключению которого будут прислушиваться все.

«Конфликт, — подумал Баскунчак, миновав их. — Пожилой тянет молодого в космос, а тот отказывается, полагая, что более важные дела найдутся именно на Земле. И он прав. Но вот из какого автора эта цитата?»

Замысел Былицкого казался ему грандиозным. Он уже представлял, как дома будет рассказывать обо всем, что случилось с ним в провинциальном городе. Захотелось догнать встреченных им людей и поговорить с ними, чтобы выяснить подробности, касающиеся этого мира. Но разговор незнакомцев продолжался, и Баскунчак не осмелился вмешаться. Забираться в глубину неизвестного города в первый же день он тоже не решился, поэтому вернулся к дверям, которые выделялись на фоне голубого неба дрожащим радужным прямоугольником.

В холле было тихо и темно.

Прежде чем Баскунчак открыл следующую дверь, он услышал рев.

Открыв дверь, он сразу понял, что поступил опрометчиво.

Прямо за дверью начинался лес. Нет, это не был привычный для него сыроватый и прохладный лес Подмосковья. Деревья сплетались ветвями, образуя непроходимую чащу, все овивали толстые жилистые лианы с мясистыми и сочащимися влагой листьями, маленькая извилистая еле заметная тропинка вела в самую чащу, но ступить на нее мог только безумец — именно из чащи доносился этот жуткий рев, который был исполнен неприкрытой угрозой.

Было жарко и душно, воздух можно было выжимать, как тряпку, он был пропитан незнакомыми ароматами цветов и трав, в которые время от времени вплетались волны ужасающей вони, запахи тления и гниения. В этом чудовищном лесу поминутно рождались и умирали невероятные существа, охотились друг на друга, набрасывались, пытаясь утолить голод и собственные инстинкты, в этом лесу человек никогда бы не смог выжить, разве что построил бы себе убежище из бетона и стали многометровой толщины и никогда бы не покидал его.

Лес кипел и бесновался, лес предупреждал, лес откровенно угрожал, он смертельно ненавидел простор. А потом раздался страшный треск, и, проломив непроходимую глухую стену джунглей, на поляну с голубоватыми блюдцами болотной воды, поднимая фонтаны брызг, выскочило жутковатое существо, похожее на огромную бронированную лягушку. Существо присело, внимательно разглядывая пространство впереди желтыми глазами с вертикальными зрачками, замерло на мгновение и вновь заревело. Пасть у него была огромной, с неровными зубами, которыми чудовище запросто могло в мгновение ока смолотить железнодорожный вагон. От леса вновь накатилась волна вони — так пахло болото, испуская развороченным чревом своим метан и сероводород. Чудовище устремилось через поляну, поросшую голубоватыми цветами, прямо на Баскунчака. Проще всего было бы шагнуть назад, но испуг оказался слишком велик, и Баскунчак побежал куда-то в сторону, с ужасом слыша тяжелые шлепающие звуки позади себя и приближающееся дрожание земли. Он уже ни о чем не думал, потому что лихорадочно крутившиеся в его голове бессвязные обрывки нельзя было назвать мыслями.

Он еще пытался остановиться, успокоиться, ведь все, что окружало его, было безопасным фантомом, который никак не мог угрожать человеческой жизни, но страхи, живущие в подсознании каждого человека, инстинкты, накопленные с доисторических времен, гнали его вперед, и Баскунчак бежал, падая и спотыкаясь, неистово кляня себя за глупую беспечную неосторожность.

Волна запахов догнала его, смяла остатки воли. Теперь уже пахло животным — странное сочетание запахов чужой крови, земли и резко пахнущей смазки, смешанных с запахами болотных цветов и рассеченной в движении свежей листвы.

Баскунчак упал, еще не понимая, как безнадежно ему не повезло, закрыл обеими руками голову, и в это время что-то массивное, тяжелое, совсем не похожее на безопасное фантомное изображение надвинулось на него, вминая маленькое человеческое тело в жесткую пружинистую траву.

Нет, Баскунчак не потерял сознание, но все словно кудато отдалилось, звуки стали глуше, запахи слабее. Послышался странный треск, потом он услышал азартные человеческие голоса.

Кто-то склонился над ним.

— Вот повезло мужику, — хрипловатым, еще возбужденным голосом сказал кто-то. — В последнюю минуту с хвоста у него сняли!

— Ребята, — крикнул уже иной голос. — У кого есть радиобраслет? Свяжитесь с базой, пусть сюда отправят Протоса.

Тут для него есть небольшая работа.

— Ерунда, — возразил первый голос, и чьи-то пальцы коснулись плеча Баскунчака. — Он цел, просто испугался.

— Испугаешься, когда на тебя катит такая махина с полуметровыми клыками. — Это уже сказала женщина, и Баскунчаку вдруг захотелось увидеть ее лицо. Уж больно показался знакомым этот голос.

— Вы только посмотрите, во что он одет, — неожиданно сказал мужчина, который требовал вызвать Протоса. — Это чужак!

— Думаешь, странник? — с интересом спросила женщина.

— Не знаю, — сказал мужчина, — но это не наш. Много их сейчас бродит по реальностям. Мне Вадим с Антоном о таком рассказывали. Беспечность Совета меня просто умиляет. Нельзя так, нельзя! Надо ставить вопрос об ограничении свободного доступа.

Баскунчак хотел сесть и сказать им, что не имеет к странникам никакого отношения, что он обычный журналист, пишущий на темы фантастики, поэтому ему было очень интересно разобраться в мирах, которые создал за Перекрестком неизвестный ему Былицкий. Но, похоже, осматривавший его мужчина чего-то не заметил: огромный хищник, который, дрожа бородавчатой кожей, сейчас лежал на траве неподалеку от него, все-таки успел зацепить Дмитрия. Едва Баскунчак пошевелился, как волна острой боли прошла по всему его телу и ослепительно лопнула где-то в голове, заливая сознание слепящей вспышкой. «Так это не фантом!» — успел разочарованно подумать Дмитрий и потерял сознание.

Организм, пусть и с запозданием, отреагировал на происходящее.

Хотелось думать, что окружающие поймут его правильно.

Глава восьмая

А пришел он в себя утром в своем номере, на мятой постели. Некоторое время он с тайным страхом прислушивался к своему телу и боялся пошевелиться. Потом осторожно потянулся. Боли не было.

Он сел на постели, оглядел себя, потом висящую на спинке кресла одежду. Ничего необычного.

Баскунчак отправился в ванную комнату, почистил зубы, неторопливо побрился и принялся умываться. Произошедшее с ним еще требовало осмысления, но прежде следовало привести себя в порядок.

Он еще умывался, когда в дверь постучали.

Дмитрий вышел из ванной, промокая мокрое лицо полотенцем, распахнул дверь и увидел того, кого так стремился увидеть в последнее время.

На пороге стоял Жилин.

— Доброе утро! — весело сказал он. — Не ждали? Думаю, пришла пора поговорить. В номер пустите?

Баскунчак посторонился.

— Входите.

Жилин вошел в номер, с любопытством человека, попавшего в чужой дом, огляделся. Взгляд его остановился на собранной сумке.

— Уже собрались? — спросил он.

— Домой пора, — пожал плечами Баскунчак. — Не вечность же сидеть в командировке! А как ваши успехи? Вы свою командировку завершили?

— Заканчиваю.

Жилин открыл дверь на балкон. Громадный, плечистый, он, казалось, занимал весь дверной проем.

— Значит, вы пришли открывать мне глаза, — с любопытством спросил журналист. — Кое-что я уже понял.

— И даже успел кое-что посмотреть, — в тон ему отозвался посетитель. — Было интересно?

— Конечно, — легко признал Баскунчак. — И все-таки хотелось понять смысл всей этой виртуальной игрушки. Зачем все? Для кого?

— Игрушка? — удивился Жилин. — Это вы так все восприняли? Это не игрушка, Дмитрий, это серьезный эксперимент, в котором участвуют тысячи людей. Про Былицкого вам уже рассказали?

— Немного, — сказал Баскунчак.

— И что вы думаете?

— Я все понимаю, — сказал Баскунчак. — Этот ваш Былицкий достиг неслыханных результатов. Но вся виртуальная бутафория не имела бы никакого смысла, если бы в игре не принимали участия люди. Как вас зовут в действительности? — Заметив, что собеседник качнул головой, Баскунчак предупредительно поднял руку. — Хорошо, хорошо, хотите быть Жилиным, так будьте им. В конце концов, все это не имеет значения. Но скажите, вам-то какой интерес играть в чужой пьесе? Былицкий вам хорошо платит?

Жилин, улыбаясь, смотрел на журналиста.

— Пусть будет по-вашему, — сказал он. — Я готов рассмотреть и такую возможность. Наш мир придуман, а ваш существует в реальности. Но где приятнее жить? Здесь, в вашем мире, грязь, трупы, продажные политики, постоянная угроза войны, загаженная планета, нищета и несправедливость. У нас светлый мир, где каждый с удовольствием занимается своим делом, чистые реки, дружелюбные люди. Проблемы, конечно, есть. Но ведь очень скучно жить без проблем.

— Жить в иллюзорном мире? — грустно сказал Баскунчак. — Нет, увольте. Эскапизм — это не для меня. Я предпочитаю активную жизненную позицию. Каким бы грязным и неустроенным ни казался вам мой мир, но он мой, Иван, понимаете? Он мой! И мне совсем не хочется, чтобы разные светлые личности, пусть даже из благородных побуждений, указывали бы, как нам жить и что нам делать. В своих проблемах мы разберемся сами, без мудрых и всезнающих учителей со стороны.

— Как вы нелогичны, — возразил Жилин, грозя пальцем. — Ведь если мы — продукт творчества ваших писателей, то вы все-таки будете прислушиваться к людям, что живут или жили рядом с вами. Это их мысли, их идеи! Вы ведь не отказываетесь от опыта предков? И потом, — Жилин пожал плечами, — на самом деле все обстоит совсем иначе. Вы ставите телегу впереди лошади, извините меня за старомодное сравнение. Вы считаете, что мы продукт вашей жизнедеятельности. Можете меня пощупать, Дмитрий, я не обижусь.

Вы считаете, что ваши писатели придумали замечательные миры, нашелся человек, который проникся изображенным светлым будущим и сделал его в силу своей гениальности реальным.

Но если посмотреть на проблему с другой стороны? Представьте, что это ваш мир создан и реализован воображением гениев, а писатели в нем — и не только они — всего лишь искусственный элемент культуры, который призван озвучить человеческую мечту. Помните старую китайскую притчу? Бедный монах Чжао воображает себя бабочкой или бабочка, паря над землей, воображает себя бедным монахом по имени Чжао?

Так вот, в действительности все происходит в точном соответствии с этой притчей.

Давайте говорить серьезно.

Это я должен был вам все показать. И Перекресток, и миры… Былицкий, конечно, гений, он создавал модель мира, а получил новое измерение со своей Вселенной. Впрочем, сказать так — значит ничего не сказать. Он получил множество измерений со своими Вселенными.

— И какая из них истинная? — с резкой насмешливостью сказал Баскунчак.

— А какая разница? Самое главное, что все они реальны. В каждой из них можно жить, только не всегда хочется. — Жилин весело хмыкнул. — Понимаешь, дело не в Былицком и не в его измерениях. Совсем не в них. Дело в тебе, Дима. — Он впервые назвал Дмитрия на «ты». — Былицкий прогнозировал мир, который мог возникнуть при сохранении некоторых особенных тенденций его развития. А в результате он получил все это. — Жилин небрежно показал рукой на окно. — Вы же оказались человеком увлекающимся, вы оторвались от реальности. Настоящий мир не здесь, он там, за Перекрестком. Пора возвращаться домой, Баскунчак.

Ничего не случилось. Не рухнул мир, не обрушилось голубыми обломками хрустальное небо. Только сердце на секунду сжала невыразимая беспощадная тоска, тело вдруг ослабло, словно Баскунчак заглянул в бездну, где клубился туман облаков, не давая увидеть зловещие смертельные глубины. В конце концов, это был всего лишь еще один вариант.

— Пора домой, Дима, — мягко сказал Жилин. — Тебе пора вспомнить, что ты научный сотрудник Института экспериментальной истории. Ты работал во Вселенной Былицкого и потерялся. Так бывает, люди сживаются с искусственной реальностью, они даже начинают воображать, что именно это подлинный мир. Пора вспомнить все и вернуться домой.

— А что там? — Баскунчак вдруг ощутил, что ученически держит руки на коленях.

Было горько и пусто на душе, вместе с тем вде-то в глубине тихой зарей просыпалась неверная надежда.

— А там настоящий мир, — улыбнулся Жилин. — Твой мир, Дима. Наверное, очень здорово — заниматься экспериментальной историей. Правда, теперь для тебя это будет проблематичным. Слишком впечатлительным ты оказался. Но ты можешь выбрать и иную профессию, ты можешь заняться любым делом. Разве тебе не хочется вернуться и заняться стоящим делом? Сейчас идет набор добровольцев на Харибду, одиннадцать световых лет. На Саракше работы по горло, там и историку есть чем заняться. И на Сауле работы по горло. По крайней мере так утверждает Флейшман. Ты помнишь Флейшмана?

Баскунчак пожал плечами.

Что он мог сказать? Он не помнил Флейшмана, он не помнил того мира, в который его призывали вернуться. Более того, сейчас он почему-то чувствовал себя неловко, словно Жилин врал и при этом осознавал, что он, Баскунчак, это понимает.

— Психоинформационная блокада, — озабоченно сказал Жилин. — Плюс адаптационные уколы. Я же говорил! Нет, все ориентировались на мнение Былицкого. А он тоже взял и удрал сюда. Бог, спустившийся с небес. И обязательно — чтобы ноги в грязи. Ты действительно ничего не помнишь?

— Ничего, — искренне сказал Баскунчак.

— Ничего, — ободряюще сказал Жилин. — Ты вспомнишь. Зайди в триста шестой номер. Там тебя ждут. А здесь тебе делать нечего. Это тупиковая реальность. Сюда тебя, конечно, больше никто не пустит, уж больно ты впечатлителен. Это, пожалуй, к лучшему, здесь тебе делать нечего, этот мир, как ни печально, все равно обречен. Удачи, Дима. Встретимся за Перекрестком. Ну, будь. Мне еще с Былицким разговаривать. С ним будет сложнее. Вообразить себя богом еще не значит быть им в действительности.

Он вышел, и Баскунчак остался один.

Он открыл сумку, достал из нее сказочного гномика и некоторое время разглядывал его, в грустной усмешке скривив подковкой щегольские черные усы. Потом положил гнома обратно и несколько минут задумчиво курил, пуская в потолок дымные быстро расползающиеся кольца. Все могло обстоять именно так, как рассказывал Жилин. Чертовски заманчиво оказаться в светлом и удивительном мире, где люди любят и уважают друг друга, где труд на всеобщее благо есть обязательная потребность человека. Наверное, там текут чистые реки, уничтожены границы и подлецы, нет дураков и ценятся три единственные вещи, которые стоит ценить, — ум, порядочность и красота.

Хорошо бы пожить в таком мире, меняя профессии и места пребывания. Увидеть звездный мир, к которому ты так стремился в детстве. Поговорить с Видящими Суть Вещей.

Поспорить с Комовым о вертикальном прогрессе и его роли в развитии человечества, посмотреть на то, как в этом прекрасном мире развивается общество, и понять, почему оно стало таким счастливым. Как здорово было бы побывать на Ружене и Рите, на Пандоре, написать проблемную статью о Гиганде, поработать на пути Странников, разобраться во взаимоотношениях негуманоидных рас на Саракше и Инфре Дракона.

Хорошо было бы принять участие в исследовании кольца астероидов и астроинженерных работах. Побывать в Плеядах, наконец.

Многого хотелось Дмитрию Баскунчаку.

В триста шестом номере его, несомненно, ждали. Он даже догадывался, кто именно его там ждет.

Но он продолжал сидеть на смятой неразобранной постели, с тоской понимая, что никуда не пойдет. Пусть Жилин был тысячу раз прав. Но за окном начинался его, Баскунчака, мир. Пусть он был до невозможности загажен физически и духовно, пусть в нем было страшно и почти невозможно жить, пусть даже он катился в бездну, из которой не будет спасения.

Баскунчак должен был жить в нем.

И все даже заключалось не в семье, не в друзьях, которых у него в этом мире хватало. Хотя и это было очень важным. Он просто не мог представить себе, что уйдет, не обернувшись. В конце концов, жену можно будет взять собой. В добром мире не может быть злых администраторов. Они добрые, они все поймут правильно. Не могут не понять. Они обязательно разрешат.

Но он должен остаться здесь. Иного выхода просто не было.

Ведь если побегут все, кто способен держать оружие, если побегут те, кто способен найти выход из тупиковых ситуаций, если побегут те, кто не способен равнодушно смотреть на человеческие несчастья и беды, то любой мир превратится в вонючую клоаку, полную отработанного вещества, способного рвануть так, чтобы уничтожить не только себя, но и все близлежащие Вселенные.

Надо было оставаться.

Заманчиво, очень заманчиво было встать на Перекрестке и выбрать свою дорогу, но Баскунчак продолжал сидеть, понимая, что его выбор уже сделан. И хотя выбранный путь пугал своей безнадежностью, вопреки всем печальным прогнозам, вопреки вероятности и вариантам, Баскунчак оставался ему верным.

Пусть даже потом придет время тоски и сожалений.

Мир обреченный. В это верилось с трудом. Мир всегда зависит от людей, которые его обживают. Баскунчак не чувствовал себя одиноким. Много хороших людей, которым верил он и которые верили ему, оставались в этом мире, пусть он был фантазией гениального до сумасшествия программиста или, наоборот, мрачной реалией, от которой было так легко убежать в мир фантазий, — особой разницы не было.

В триста шестом номере Баскунчака, несомненно, ждали.

Он даже догадывался, кто его там ждет. Легко догадываться, когда знаешь все заранее. Хорошие люди ждали хорошего человека.

Баскунчак вышел на балкон.

Чертов Жилин! Хитрюга! Он все-таки заставил Дмитрия сделать свой выбор. Другого решения он от Баскунчака скорее всего и не ждал. Сказанные им слова были призваны убедить Баскунчака в обратном.

Любое бегство — это всегда проявление трусости, как ты его ни оправдывай, какие веские аргументы в свою защиту ни приводи. Не важно, в какой реальности ты живешь, важно, что именно она тебя окружает. Убегая от проблем окружающего тебя мира, ты прежде всего предаешь самого себя.

В конце концов, Вселенная без человека просто не существует. Именно человек в самом широком смысле этого слова придает смысл существованию звезд. Поэтому любая Вселенная — это окружность, в центре которой всегда находится Человек, готовый за нее драться.

Он постоял на балконе еще немного, не чувствуя окружающего его летнего зноя, потом вернулся в номер и стал медленно собираться в дорогу, по которой предстояло пройти ему, пусть даже эта дорога вела в никуда.

Царицын, июнь 2002 года