Мафия изнутри. Книги 1-13

Глава 1

Три черных «шеви Бискайна» — в каждом по двое вооруженных мужчин, глаза прищурены от яркого солнца, челюсти сжаты — плотной группой мчались в сторону Нового Орлеана по автостраде № 61 — королеве американских дорог. Автострада № 61 пересекала всю страну, проходя прямо через ее прожорливое, вскормленное кукурузой сердце. Конец ее лежал далеко впереди. По обочинам люди Божьи грешили и умирали за свои грехи. На перекрестках гении продавали бессмертные души. На задворках городов и пыльных грунтовках непутевые дети лавочников, бывших рабов, непонятых учителей меняли имена на прозвища. Бадди, Фэтс, Джелли Ролл, Ти-Эс и Сачмо. Бикс, Прити Бой, Теннеси, Кингфиш и Лайтнин. Мадди, Диззи и Бо. Сан, Санни и Санни Бой. Би-Би, Йоги и Дилан. Замаскировавшись таким образом, они оставляли дома и отправлялись по этой самой дороге, чтобы явить ни о чем не подозревающему миру истинный голос Америки. По крайней мере один водитель грузовика проехал по ней к своей невероятной судьбе короля, по крайней мере одна проститутка — к судьбе королевы. Оба умерли молодыми, как и положено королям автострады № 61, — король на своем позолоченном троне, а королева прямо на шоссе, обагрив кровью черный асфальт. На этой дороге сам дух нации умирал и снова рождался. И снова. И снова.

Был 1963 год. Воскресенье, необычно жаркое для января. Мужчины в черных «Бискайнах» ехали, опустив окна. Казалось, им совсем не жарко и они совсем не нервничают. На горизонте возникли очертания Нового Орлеана. Появились знаки ограничения, и водители сбросили скорость.

Впереди слева в нескольких милях располагался «Пеликан мотор лодж», где держал свой офис Карло Трамонти. Ни один чужак и не заподозрил бы, что неприметный ресторанчик по соседству, «Никастро» (закрыт по воскресеньям), предлагает лучшую итальянскую еду в городе. Лучшую, какую только можно купить за деньги.

В воскресенье же лучшую еду можно было попробовать в нескольких кварталах отсюда, в доме Трамонти, выстроенном в плантаторском стиле, где талантливый молодой хозяин «Никастро» (он же шеф-повар) вместе со всеми остальными, связанными родственными узами с семейством Карло Трамонти, потягивал красное вино под старым дубом, скрывающим дом от любопытных взглядов. Задний двор напоминал поросший магнолией уголок одного из лучших кантри-клубов в Новом Орлеане. Трамонти был первым итальянцем, принятым в клуб, его рекомендовал сам губернатор.

Во дворе играли дети всех возрастов.

Играли в бочче, что вызывало интерес и добродушные комментарии присутствующих мужчин. Как обычно, Агостино Трамонти — самый толковый и самый низкорослый из пяти младших братьев Карло — принимал игру слишком всерьез.

Из дома доносились отрывистые распоряжения на итальянском Гаэтаны Трамонти, сопровождаемые ароматами жареных цыплят, запекающихся на гриле колбасок и разнообразных соусов, которые ее зять шеф-повар пытался имитировать, но никогда не мог приготовить так же хорошо. Сорокаоднолетняя Гаэтана, жена Карло, была настоящим неаполитанским матриархом. Армия пререкающихся между собой дочерей и невесток выполняла ее указания с сердитым ворчанием, означавшим здесь любовь.

Опираясь на тросточку, Карло Трамонти дефилировал среди гостей, целовал внуков и ерошил им волосы, выслушивал проблемы племянников и кузенов. С выгоревшими, аккуратно подстриженными белыми волосами, в двубортном морском блейзере до лодыжек и мягких мокасинах он напоминал средиземноморского корабельного магната. Ростом пять футов одиннадцать дюймов, Карл был самым высоким из присутствующих. Он носил огромные солнечные очки. Столь аристократического вида Карл достиг не сразу. Начинал он надсмотрщиком на креветочном судне, а потом неуклонно поднимался по карьерной лестнице, В те дни преступным миром города правили две враждующие семьи, происходящие из одного и того же маленького городка на Сицилии. Вражда их длилась несколько столетий. Трамонти смог выторговать мир и объединил выживших в клан, которым управлял уже почти тридцать лет. Ни одна из семей еще не имела такой политической защиты и столь полной монополии на своей территории. И ни одна из семей не могла похвастать настолько низким уровнем насилия. Страх, который вызывал клан Трамонти, был сродни тому страху, который верующие испытывают перед своими богами: подчинение власти и в то же время любовь. Для большинства жителей Нового Орлеана, да и всей Луизианы семья Трамонти представлялась чем-то вроде черной королевской кобры, которая живет в укромном уголке, питаясь карликовыми гремучими змеями и больными крысами.

Карло в конце концов присоединился к игре в бочче. В каждом его движении сквозила текучая грация. Его присутствие утихомирило брата. Аги Трамонти являл собой укороченную на фут копию Карло — та же прическа, тот же загар, одежда от того же портного, — разве что ходил он напружинившись, как человек, который хочет что-то доказать миру.

Тарелки с макаронами были расставлены на длинных столах в крытом изогнутом портике, и женщины наконец позвали мужчин и детей к столу.

Трудно переоценить важность для многих итальянских домов традиционных семейных застолий, особенно в Новом Орлеане — старейшем итальянском сообществе Нового Света, где ни в чем не повинных сицилийских иммигрантов некогда убивали по приказу самого мэра и с публичного одобрения президента Соединенных Штатов. И где муффалетта — традиционный итальянский сандвич — стала визитной карточкой города. Трамонти были семьей, новоорлеанской семьей, и семейные трапезы помогали ей оставаться таковой. Никакому чужаку не дано понять, насколько ценно для семьи Трамонти было ее нынешнее процветание.

Карло Трамонти произнес обычный тост, простой и теплый:

— За семью.

— За семью, — откликнулись домочадцы, выпили и поставили бокалы.

— Давайте есть! — распорядилась Гаэтана.

И тут на лужайке появились мужчины из черных автомобилей с оружием на изготовку.

Женщины и дети закричали.

Карло Трамонти поднялся на ноги. Он не пытался бежать. Как-то нелепо схватил столовый нож и выставил перед собой. Эти люди не могли быть полицейскими — все полицейские принадлежали ему. Карло побледнел. Опустил взгляд на тарелку со спагетти путтанеска. Карло и представить не мог, что такое случится с ним на глазах у всей семьи, воскресным днем, когда он только собрался трапезничать.

— Служба иммиграции и натурализации! — крикнул старший из агентов.

Удивленный, Карло Трамонти склонил голову набок. Он жил в Новом Орлеане около шестидесяти лет, почти столько же, сколько и джаз, и — во всяком случае, в глазах семьи — как американец. Даже его внуки наверняка подумали, что жетоны агентов поддельные.

Аги Трамонти, которого после смерти дяди повысили от управляющего наркотрафиком до consigliere, попросил агентов показать значки поближе. Агенты вежливо согласились. Аги закусил губу, взглянул на брата и пожал плечами. Кто знает, как должен выглядеть значок агента иммиграционной службы?

Если они действительно из иммиграционной службы, это мало что объясняло. Они не из полиции и даже не из ФБР и, судя по всему, они пришли сюда не убивать. Потому и ворвались открыто, не так, как сделали бы агенты ЦРУ.

Карло Трамонти медленно опустил нож.

На самом деле он так и не позаботился о том, чтобы стать гражданином США. Когда Карло повзрослел достаточно, чтобы хлопотать о гражданстве, он уже был замешан во многих делах, которые сделали бы процесс затруднительным. Но эти самые дела помогали ему избежать проблем. Четырьмя годами ранее Карло Трамонти даже свидетельствовал перед подкомитетом Сената США, и никто не спросил его о гражданстве.

Старший агент поинтересовался у Карло, является ли он сеньором Карлосом Трамонти из Санта-Розы, Колумбия.

Трамонти вытаращил на него глаза.

Другой агент сказал: «La Ballena» — что по-испански означает «Кит». Остальные рассмеялись.

Никастро, шеф-повар, уставший слышать, как посетители коверкают итальянские слова, автоматически поправил:

— La Balenа.

Остальные члены клана Трамонти пораженно воззрились на него. Никому не дозволялось произносить прозвище Карла Трамонти, во всяком случае, в его присутствии.

Карло не сводил глаз с Гаэтаны. Та стояла на другом конце стола — волосы взмокли от пота, по круглым щекам катятся слезы.

— Я бы хотел, чтобы здесь присутствовал мой адвокат, — проговорил Карло Трамонти.

— В этом нет необходимости, — заявил старший агент.

Трамонти пожал плечами. Кто знает, в чем есть необходимость, а в чем нет.

— Мы просто хотим задать вам несколько вопросов, — продолжал агент. — Пустяковое дело. И оглянуться не успеете, как все закончится.

— Пустяковое дело может подождать до понедельника, — сказал Карло Трамонти.

— Боюсь, что нет. — Агент попросил Трамонти захватить паспорт и следовать за ним.

— Паспорт у меня в офисе.

Один из агентов достал наручники.

— В этом нет необходимости, — запротестовал Карло Трамонти.

Агенты все равно надели на него наручники, ссылаясь на то, что «такова процедура». Они сковали и лодыжки Карло.

Карло Трамонти по-итальянски попросил Гаэтану принести ему денег.

Старший агент ухмыльнулся.

— В этом тоже нет необходимости.

— Тогда мою зубную щетку, — попросил Трамонти жену.

— Нет, — сказал агент.

Агентам явно доставляло удовольствие конвоировать Карло Трамонти мимо встревоженных домочадцев и испуганных внуков.

Трамонти через плечо оглянулся на Гаэтану и попросил ее не нервничать и поесть вместе со всеми.

— К десерту вернемся, — проговорил Аги и последовал за братом.

Аги сказал агентам, что он вместе с адвокатом брата будет ждать их в офисе Карло. Он кивнул тому из братьев, кто отвечал за легальный бизнес семьи — склады, парковки, стрип-клубы, — чтобы связался с нужными юристами.

Гаэтана велела всем обедать, как делала каждое воскресенье.

— Процедура? — прошипел Карло Трамонти, когда его втолкнули на заднее сиденье черного «Бискайна». — Издевки и унижение, по-вашему, процедура?

— Боюсь, — осклабился старший агент, — в вашем случае так оно и есть.

«Пеликан мотор лодж» представлял собой бетонный прямоугольник с небольшим садиком и округлым бассейном с низеньким ограждением. Офис Трамонти располагался в четырех комнатах в задней части здания. Агенты отконвоировали спотыкающегося в оковах Трамонти в приемную, где по рабочим дням его сестра Филомена отвечала на звонки и записывала посетителей на прием.

На толстой двери офиса отсутствовало имя Карло Трамонти. Вместо этого на ней золотыми буквами было начертано: «Три человека могут сохранить тайну, если, двое из них мертвы». Табличку с этим афоризмом Карло получил на день рождения от своего брата Джо — тот заказал ее известному местному художнику, чьи полотна (джазовые сценки, негритянские похороны, аллигаторы) бойко продавались во Французском квартале и выставлялись в местной галерее, которой владел все тот же Джо. Он также блюл интересы семьи в сфере игральных автоматов и джук-боксов.

Внутри офиса на отделанных панелями стенах висели пожелтевшие газеты в рамках — свидетельства деятельности infamita — банды, которой, как и многие другие, посвятил жизнь дед Трамонти. Остальное свободное место занимали сотни тщательно отобранных семейных фотографий. Блестел стол красного дерева, пахло новыми коврами — Трамонти менял их каждый год. Здесь не было пепельниц, как не было и мусорной корзины. Карло Трамонти считал неприемлемым заниматься бизнесом в неприбранном помещении, и распространялось это даже на мусорные корзины, пусть и пустые.

Старший из агентов попросил у Трамонти паспорт.

Трамонти грузно опустился в кожаное кресло.

— Я хочу видеть своего адвоката.

В приемную, тяжело дыша, влетел Аги Трамонти. Агенты ухватили его за плечи и выставили за порог, хотя и оставили дверь открытой. До того, как начать ворочать большими делами, Агостино Трамонти по прозвищу Карлик, несмотря на маленький рост, прошел длинный, суровый путь рядового гангстера. Если бы мертвецы могли говорить, многие сказали бы, что Аги когда-то смотрел на них с тем же холодным презрением, с каким сейчас смотрел на агентов.

— Мой брат не будет разговаривать с вами, парни, без своего адвоката. — Аги говорил громко, но спокойно. — Так что забудьте об этом. А еще ему не нравится, когда здесь курят. Адвокат сейчас будет.

Когда Аги упомянул имя адвоката — его контора была известна в Луизиане более сотни лет, — агенты и ухом не повели. Курить они тоже не прекратили.

Старший агент достал письмо от генерального прокурора Дэниэла Брендона Ши и зачитал его вслух. В письме сообщалось, что, поскольку Карло Трамонти является гражданином Колумбии, а не Италии, его рабочая виза аннулируется. В качестве доказательства приводились несколько поездок Трамонти на Кубу, в которых он пользовался колумбийским паспортом. Также в письме указывалось, что у Трамонти отсутствует итальянское свидетельство о рождении (каковое, впрочем, едва ли можно обнаружить у большинства людей, родившихся на Сицилии в девятнадцатом веке). Говорилось там и о том, что у Трамонти отсутствует итальянский паспорт (он исчез во время правления ненавистного Муссолини, и Аги, используя свои связи, раздобыл для брата колумбийский паспорт). Трамонти обвинялся в использовании «взяток и насилия» для продления рабочей визы. «Учитывая столь запутанную цепь фальсификаций», — говорилось далее в письме, агентством «принято решение» депортировать Трамонти «на родину, в Колумбию». Все присутствующие прекрасно знали, что нога Трамонти никогда не ступала на колумбийскую землю, однако агент не преминул зачитать, что «расходы на транспортировку будут взысканы с имущества означенного Карло Трамонти».

Старший агент кивнул, и его помощники принялись вываливать на пол содержимое ящиков стола. Карло Трамонти побагровел.

— Для этого вам нужен ордер! — закричал Аги.

— Нам нужно, чтобы вы были так любезны и заткнули пасть… сэр, — сказал агент. — Кстати, когда речь идет о нелегальном иммигранте, ордер не требуется. Речь идет о национальной безопасности. Нам предписано защищать американский народ.

— Мы и, есть американский народ! — взревел Аги Трамонти. — А вы — всего лишь гребаное правительство.

Карло Трамонти застонал, сложился пополам, и его вырвало.

Ножные кандалы не позволили расставить ноги, и большая часть рвоты — красное вино, кофе, перцы и яичница — попала ему на ботинки и за отвороты брюк.

— Да найдите же вы гребаный паспорт! — рявкнул агент.

Паспорт обнаружился на самом видном месте — в верхнем ящике стола. Туда агенты заглянули в последнюю очередь. Один из них покосился на Трамонти, выбежал за дверь и тоже разразился приступом рвоты.

Старший агент взял колумбийский паспорт, переступил через лужу красноватой блевотины, показал на дверь и произнес что-то по-испански.

Трамонти недоуменно склонил голову набок.

— У моего брата, — нахмурился Аги, — не всегда хорошо со слухом.

— Твой брат, похоже, плоховато знаком с испанским, — ухмыльнулся агент.

— Испанским? Каким, к черту, испанским?

— Я просто прочел надпись на двери, — сказал агент. — «Три человека могут сохранить тайну, если двое из них мертвы». Такую могли бы написать мои сыновья на своем шалаше. Рядом с табличкой: «Девчонкам вход воспрещен».

Карло выпрямился, однако не произнес ни слова. Только многозначительно посмотрел на брата. Аги из тех, кому может доставить удовольствие пикироваться с этим федеральным ничтожеством.

— А, понял, — продолжал агент. — Этакий гангстерский манифест?

— К вашему сведению, — проговорил Аги Трамонти, — парня, который сказал это, звали Бенджамин Франклин. Ясно? Хотя я и не удивляюсь, что вы никогда о нем слыхом не слыхивали — он ведь был одним из тех, кто подписал Конституцию Независимости. А вы, джентльмены, едва ли с ней знакомы.

— Бенджамин Франклин подписал Декларацию Независимости, а не Конституцию.

Аги упрямо потряс головой, его брат досадливо поморщился.

— Он подписал и ту и другую, — сказал Аги. — Гарантия прав, а? Вы и в школе это должны были изучать, да, видать, прогуляли. Как говорится: шокирует, но не удивляет.

— Ну все, хватит! — Карло поднялся на ноги.

Один из агентов выпустил дым ему в лицо. Карло сглотнул, с трудом удержавшись от рвоты.

Агенты отодвинули Аги в сторону и повели Карло на улицу, к черным автомобилям.

— Меня похищают, — сказал Карло. Это была простая констатация факта.

Агенты не обратили на его слова никакого внимания.

— Мы в Америке! — прошипел Карло.

— Это точно, — кивнул агент и открыл дверь машины.

— В Америке с людьми так не поступают!

— С такими, как ты, — сказал агент, — именно так и поступают.

Три черных автомобиля скрылись из виду, а Аги Трамонти все размахивал руками, грозил кому-то и сыпал итальянскими ругательствами.

На площадке в аэропорту Нового Орлеана, в черном лимузине сидел генеральный прокурор Соединенных Штатов. Помощник сообщил ему, что Кита уже везут. Снаружи другие помощники готовили все к финальному представлению: печать Министерства юстиции, американский флаг, микрофоны. Телевизионщикам сообщили, что ждать осталось недолго. Дэниэл Брендон Ши был готов к предстоящему действу. Он был недурен собой — черноволосый ирландец с острыми скулами, крупными белыми зубами и несколько великоватой головой — то, что нужно для телекамер. Несмотря на сходство, Дэнни Ши все-таки недотягивал до старшего брата — Джеймса Кавано Ши. Тот был и выше ростом, и приятнее на внешность.

Вой сирен приближался. Неподалеку был припаркован маленький реактивный самолет — экипаж уже занял свои места, турбины посвистывали на холостом ходу.

Генеральный прокурор вышел из лимузина и, прищурившись, повернулся в ту сторону, откуда доносился рев сирен.

Репортеры что-то кричали ему, но Ши делал вид, что не слышит их. Когда появились три «Шевроле Бискайна» в окружении тучи полицейских машин с мигалками, Дэнни Ши подставил лицо ветру и скрестил руки на груди, всем видом показывая, что наслаждается долгожданной победой. Если это и была всего лишь поза, она была безупречна.

О чем думал Дэнни Ши? О том, что дело никогда не прошло бы в суде. Была ли его мотивом месть? Четырьмя годами раньше он сидел за спиной своего тогдашнего босса, сенатора от штата Нью-Йорк Теодора Престона Дэвиса, и камеры запечатлели его ярость, нарастающую по мере того, как Карло Трамонти раз за разом зачитывал вслух Пятую поправку с карточки, которую дал ему адвокат; Чем сильнее ярился Ши, чем чаще Шептал что-то на ухо своему боссу, тем более довольным казался Трамонти. Не исключено, что депортация была не более чем способом стереть самодовольную ухмылку с лица Карло Трамонти — учитывая, что другие инициативы Ши по борьбе с так называемой мафией могли создать впечатление вендетты. Взять, к примеру, загадочную смерть одного из помощников Ши — Вильяма Ван Арсдейла, убитого годом раньше при налете в округе Колумбия. Его любовница созналась в адюльтере, но не в убийстве. Жюри присяжных не поверило ей. Не было никаких явных свидетельств того, что вдова Билли, Франческа, дочь покойного Сантино Корлеоне, подставила любовницу. И все же рассекреченные недавно документы явно свидетельствуют о том, что генеральный прокурор посвятил всю операцию памяти Вильяма Ван Арсдейла. Это никогда не было доказано, что, естественно, дало лишь дополнительную пищу для любителей теорий заговора.

Историки, однако, предпочитают полагать, что Дэнни Ши пытался искупить грехи своего отца, покойного М. Корбетта Ши; бывшего посла в Канаде. Дэнни, должно быть, знал, что первые миллионы Трамонти заработал на игральных автоматах, полученных от Вито Корлеоне, так же как Микки Ши сделал свои первые миллионы на контрабанде спиртного, поставляемого в Нью-Йорк на грузовиках того же Вито Корлеоне. С хладнокровным и жестким отцом Дэнни случился удар вскоре после выборов, но он прожил еще достаточно долго, чтобы заметить и верно истолковать косые взгляды сыновей, пытавшихся дистанцироваться от отцовских деяний и связей.

Возможно ли, чтобы Дэнни Ши не знал истории собственного отца? Не знал, как на самом деле был избран его брат? Возможно ли, что генеральный прокурор руководствовался лишь желанием служить обществу? Возможно. Некоторые люди верят в простые, непротиворечивые мотивы, и люди в Америке по крайней мере номинально ассоциируются с их убеждениями. Американская душа всегда находится на перекрестке Факта и Веры.

Когда кавалькада миновала Дэнни Ши, генеральный прокурор показал агентам большой палец.

Автомобили остановились. Трамонти выбрался из машины, и агенты повели его к самолету так, чтобы камерам было удобно снимать. Невозможно идти перед камерами в оковах и не выглядеть виновным. Камеры запечатлели старика с всклокоченными волосами, в смятых брюках, бессвязно восклицающим что-то — ни дать ни взять униженный злой гений. На самом деле Трамонти кричал о принципах, на которых основано американское общество, но из-за шума турбин ничего нельзя было разобрать. С таким же успехом он мог бы грозить: «Я доберусь до тебя, Супермен!»

Два военных полицейских в форме появились в дверях самолета и ввели Трамонти внутрь. Он оказался единственным человеком на борту, не считая двух пилотов и полицейских.

Самолет пошел на взлет.

Кое-кто из представителей прессы принялся аплодировать.

Генеральный прокурор кивнул, повернулся и направился к подиуму.

— Сегодня, — заявил он, — Соединенные Штаты Америки стали более свободной и безопасной страной.

Он сообщил о предполагаемых нелегальных деяниях Карло Трамонти — не только в Луизиане, но и на всем Юге, а также во Флориде. В декларации о налогах мистер Трамонти указывал свою деятельность как «хозяин мотеля», хотя вернее было бы, заметил генеральный прокурор, сказать «босс преступного мира». Трамонти сумел проглотить столько чужого бизнеса — как легального, так и преступного, — от магазинов пляжной одежды во Флориде до сети подпольных борделей в Техасе, что стал повсеместно известен под кличкой Кит. Мистер Трамонти утверждает, что он итальянец, однако, как выяснилось, все это время был гражданином Колумбии — во всяком случае, о том свидетельствуют документы, обнаруженные в результате длительного расследования, проведенного Министерством юстиции. Мистер Трамонти будет возвращен туда, где он, согласно документам, родился, — в маленькую деревушку под названием Санта-Роза. Ши строго посмотрел в камеры и сообщил миру, что депортация мистера Трамонти производится в соответствии с законами штата Луизиана, равно как и с федеральным иммиграционным законодательством.

— Хотя рано почивать на лаврах, — продолжал Ши. Пауза. Казалось, он смотрит не в камеры, а куда-то дальше, в некий рай, который виден лишь ему. — У нас еще хватает дел. Много людей, подобных мистеру Трамонти, очень много — злоумышленников, которые подрывают свободу в городах Соединенных Штатов. А если разобраться, то и во всем мире. Мистер Трамонти — архивраг американских свобод, но он не один. Есть и другие, и мы не успокоимся, пока не свершим над ними справедливый суд.

Какой-то репортер поинтересовался у генерального прокурора, что тот имел в виду.

Дэниэлу Брендону Ши не исполнилось еще и сорока, однако он был прирожденным политиком. Обычно он пользовался местоимением «мы». «Мы сделали это»… «мы верим, что…»

и так далее. Генеральный прокурор избегал говорить от первого лица, как бы объединяя себя с другими, будь то личности, или «администрация», или «наше министерство». Но сегодня он был слишком возбужден, чтобы скромничать.

— Я хочу войти в историю, — заявил он, — как человек, который победил мафию.

После этих слов последовало напряженное молчание. Затем один из репортеров поднял руку.

— То есть вы хотите сказать, что так называемая мафия существует на самом деле?

Раздался чей-то нервный смешок.

— Мафия реальна, — провозгласил Дэнни Ши. — Она среди нас.

В аэропорту Медельина полицейские сразу же Провели Трамонти туда, где проходят контроль VIP-персоны. Их встречали несколько колумбийских офицеров и два американца. Один был в цветастой рубахе и зеленых солнечных очках; на глазу у него красовалась повязка, как у пирата. Другой — мужчина с безвольным подбородком — носил темные очки в толстой оправе и дешевый черный костюм. Он говорил по-испански и, очевидно, близко знал колумбийского офицера, увешанного медалями.

Сбитый с толку Трамонти спросил американцев, откуда они — из посольства или из иммиграционной службы.

— Извините, — невозмутимо произнес человек без подбородка, — наверное, вам лучше сесть. — Его произношение и осанка были настолько англосаксонскими, что даже дешевый костюм показался Трамонти дорогим. — Сэр, прошу вас. — Он кивнул на что-то, напоминающее рад сидений с разгромленного стадиона.

Трамонти сел.

Мужчины продемонстрировали друг другу жетоны, заполнили какие-то бумаги, и вскоре все уже весело смеялись. Все, кроме Трамонти. Полицейские передали ключи от наручников и поддельный паспорт Трамонти американцу с повязкой на глазу и удалились. Колумбийцы и человек с безвольным подбородком тоже ушли, не переставая смеяться.

Человек с повязкой снял с Трамонти наручники и ножные кандалы и бросил их в мусорную корзину — этакий бедолага, которого остальные друзья-туристы, уйдя на рыбалку, оставили дежурным по лагерю.

— Вы скажете мне, кто вы такой? — спросил Трамонти. — Что вы такое? По-моему, я догадываюсь. ЦРУ, да? А я ведь работал кое с кем из ваших людей.

— Тогда вы понимаете, что я в любом случае не скажу вам правду, — ответил человек с повязкой.

У него был акцент уроженца Нью-Джерси. Он вывел Трамонти через боковую дверь на улицу, где у бордюра уже ждало потрепанное такси. Плакат на испанском приветствовал гостей на Земле вечной весны.

Трамонти и человек с повязкой вместе сели на заднее сиденье. Агент по-испански велел водителю ехать к отелю «Мирамар» и уточнил, каким именно маршрутом.

Темнело. Трамонти было трудно дышать. На молчание агента он отвечал молчанием. Как и многие люди его круга, он умел играть в молчанку.

Карло Трамонти был одним из трех американских боссов мафии (двумя другими были Сэм Драго по прозвищу Тихоня и Майкл Корлеоне), которые, независимо друг от друга, сотрудничали с ЦРУ по вопросам засылки убийц на Кубу и кое-каким еще. Боссы сравнили свою информацию и пришли к выводу, что правительство планирует сменить режим на Кубе, для чего следовало убить Кастро и свалить вину за его смерть на так называемую мафию — хотя и ходили слухи, что Корлеоне уже пытались сделать это, пусть и неудачно, руками caporegime по имени Ник Джерачи. Джерачи якобы предал их, хотя имелись и другие версии случившегося. Трамонти не мог знать, что Джо Лукаделло, человек с повязкой на глазу, тоже работал над этим проектом — между прочим, вместе с Джерачи. То же касалось и англосакса в дешевом костюме.

Такси остановилось перед гостиницей.

— Выходите, — велел Лукаделло. — Номер забронирован. Здесь есть ресторан. Рекомендую стейк.

В гостинице «Мирамар» имелся даже швейцар как некий символ респектабельности.

У Трамонти хватило присутствия духа сказать:

— Вы забыли мой паспорт.

Лукаделло покачал головой.

— Сожалею.

— И вы вот так бросите меня здесь? Без денег, без паспорта, вообще без каких-либо документов? Я не говорю по-исп…

— Bisteca. Бифштекс. Произносится точно так же, как и по-итальянски. Дошло? Можете заказать его в номер. А сейчас будьте любезны выйти из машины.

Трамонти кивнул — приходилось подчиняться. И вышел.

Швейцар закрыл за ним дверь и не убил его.

Коридорный тоже не убил его — он даже не удивился, что у Трамонти нет багажа.

Портье изъяснялся на сносном английском. Номер и вправду был зарезервирован, однако правила отеля требовали оплаты вперед.

Трамонти нахмурился.

— Я что, похож на бродягу? На человека, который не платит по счетам?

Вообще-то он был похож именно на бродягу — небритый, в мятой одежде, распространяющий ароматы пота и блевотины.

— Никак нет, сэр. — Портье опасливо протянул ему ключ.

В гостинице не было одежного магазина, и Трамонти поднялся в номер. Велел почистить костюм и заказал рыбу — лучше уж маяться животом, чем дать им шанс подсыпать яду в стейк. Попытался позвонить домой, но оператор понимал по-английски или по-итальянски не лучше, чем Трамонти по-испански. Он попросил бутылочного пива, чтобы не рисковать с местной водой, а потом провел ночь, ворочаясь на продавленной кровати и время от времени отправляясь в ванную проблеваться — желудок и рыба так и не поладили.

Утром в дверь постучал менеджер и потребовал оплаты счета. Трамонти в трусах подошел к двери и посмотрел в щель, не открывая цепочки. Менеджер привел полицейских, но, к счастью, не забыл и вычищенный костюм.

Они терпеливо ждали, пока Трамонти приведет себя в порядок и оденется. А потом препроводили его в тюрьму, в одиночную камеру — чистую и современную. Как и в его офисе в Новом Орлеане, в камере отсутствовала мусорная корзина. Через зарешеченное окно открывался великолепный видна горы. Киту не предъявили никакого формального обвинения.

Первым посетителем был представитель правительства, который на безупречном английском поинтересовался, не желает ли Трамонти, как самый процветающий выходец из Санта-Розы, пожертвовать сто тысяч американских долларов на строительство новой начальной школы. Нынешняя ютилась в старом гараже.

Трамонти, не поднимая головы, разглядывал носки своих ботинок.

Газеты, заявил представитель правительства, вовсю муссируют слухи о происхождении и деятельности Трамонти. Он достал экземпляр «La Impartial». На первой полосе красовалось фото Трамонти в наручниках в аэропорту Нового Орлеана рядом с фотографией довольного Дэниэла Брендона Ши.

Трамонти с каменным лицом вернул газету.

— Любая помощь, которую я мог бы оказать вашей школе, — проговорил он, — невозможна, пока я нахожусь здесь. Я — жертва несправедливости, какая и в страшном сне не приснится. Без моих адвокатов, советников или моего брата Агостино… — Голос сорвался, и Трамонти пожал плечами.

Аги Трамонти нашел его только через три дня. Трамонти удалось почистить ботинки, поплевав на них, а еще тюремщики поставили перед решеткой камеры мусорное ведро. Парашу ему разрешили отделить от остальной камеры занавеской.

Братья обнялись. Разрыдались. Дышать обоим было тяжело — даже Аги, которому доводилось бывать в Колумбии, никогда не забирался так далеко от побережья. Они привыкли жить на уровне моря, а иногда и ниже.

Аги, с полными карманами наличных, сообщил брату, что все под контролем. У него в Колумбии есть связи, и адвокаты уже работают над тем, как выдернуть его из этой дыры и вернуть домой. Камера Карло была не такой уж и дырой, однако он не стал поправлять брата. Газеты по всей Колумбии, сказал Аги, возмущены тем, что правительство позволило привезти такого опасного гангстера в страну, да еще столь мошенническим способом. В Штатах, даже в Новом Орлеане, шумиха улеглась. Во-первых, американцев никогда не интересует то, что происходит за пределами страны, а во-вторых, Аги предпринял кое-какие шаги. А то, что здесь, в Колумбии, газеты подняли вой, так это просто дар Божий!

Понизив голос, Агостино Трамонти сообщил брату, что два дня назад в заливе южнее Нового Орлеана с агентом иммиграционной службы, который отвечал за депортацию Карло, произошел несчастный случай — загорелся его катер, и агент погиб. В новостях об этом практически ничего не было — так, крошечная заметка в «Пикаюне», и никаких сведений о том, чем агент занимался в последнее время.

Карло стиснул зубы и прошептал на сицилийском диалекте, что если хочешь убить змею, руби ей голову, а не хвост.

Аги кивнул — ему не надо было объяснять, о чем идет речь.

Охранники принесли кушетку, и Аги расположился в камере, словно любящий родственник у постели больного в больничной палате.

На следующий день Аги и Карло Трамонти набили башмаки наличными и стали ждать, когда колумбийские военные депортируют их в Гватемалу.

Это часть плана, заявил Аги. Из Гватемалы ВВС Доминиканской Республики доставят их в Санто-Доминго, а оттуда сенатор США, старый друг семьи Трамонти, переправит братьев в Майами. Вот тогда можно будет наконец заняться Майклом Корлеоне.

В 1960-м именно поддержка Майкла Корлеоне помогла Джимми Ши стать президентом. Другие Члены Комитета — особенно южные доны, Трамонти и Сэм Драго, — предпочли бы человека, который сейчас вице-президент. Именно Майкл Корлеоне переубедил Комитет. Его поддержали покойный Луи Руссо и Черный Тони Страччи из Нью-Джерси. Но именно Майкл Корлеоне был зачинщиком, именно он тянул за все возможные ниточки, чтобы посадить Джимми Ши в Белый дом. Чему удивляться, семья Корлеоне всегда испытывала слабость к ирлашкам. У них даже consigliere ирлашка — парень по имени Том Хейген. Он для Майкла Корлеоне вроде брата. Consigliere не из итальянцев — неслыханное нарушение традиций, недопустимое для таких, как Карло Трамонти, — а ведь его организация считалась одной из старейших в Америке и управлялась скорее как сицилийский клан. Долгие годы семья Трамонти действовала совершенно независимо от других семей, и даже сейчас ее законы резко отличались от других. Например, пожелай Карло Трамонти инициировать нового члена, он, единственный из двадцати четырех донов Америки, не нуждался в одобрении Комитета. Если член любой другой организации собирался сунуть свой нос в Техас, Луизиану, Алабаму, Миссисипи или Флориду, он должен был прийти к своему боссу и попросить его получить разрешение у Карло Трамонти. Любые другие действия Трамонти расценивал как оскорбление. Испрашивать разрешение следовало по самым разнообразным поводам. Даже разрешение на брак, если парень был из другого штата, а девушка принадлежала к семье. А если кто-то из другой семьи хотел приехать на Марди-Гра в качестве туриста? Можно не сомневаться, что его босс велел бы ему забыть об этом, и как можно скорее.

Место Трамонти в Комитете было постоянным и в некотором роде почетным. Он редко присутствовал в Комитете лично, поскольку не привык решать что-либо голосованием. Люди вроде Майкла Корлеоне готовы все на свете превратить в совет директоров. Но Карло Трамонти совсем другой.

Что ж, да будет так. Корлеоне исполнили свое желание, и теперь, что совершенно логично, Господь наказывает их. И все же Майкл Корлеоне, при всех его недостатках, показал себя человеком чести, иото di panza. А у человека чести не остается выхода — он должен действовать.

Братья Трамонти вылетели в Медельин на самолете, официально принадлежащем субподрядчику Колумбийской почтовой службы. На самом деле самолет был частью воздушного флота, доставлявшего марихуану, кокаин и героин на приватные посадочные полосы в болотах Флориды и Луизианы. Несколько безумных минут, и они взмыли в безупречно-голубое небо высоко над горами и джунглями Колумбии и едва не задохнулись — не от нехватки кислорода, нет — от безумной, нелепой красоты.

Самолет неожиданно начал снижение, и братья Трамонти забеспокоились, все ли в порядке с двигателями. Пилот покачал головой и показал на сопровождающий их обтекаемый, несомненно американский истребитель.

Спустя какие-то мгновения братьев Трамонти выгрузили на заброшенной американской базе на заросшей лесом горе бог знает где, предварительно освободив от всех наличных, кроме тех, что были спрятаны в башмаках.

Открыв рты, они смотрели, как самолеты разбегаются по полосе и улетают прочь.

Братья рассовали оставшиеся деньги по карманам. Им предстояло идти пешком через джунгли. Вскоре дорогие костюмы Трамонти превратились в лохмотья, каменистая тропа не пощадила и остроносые туфли. На каждом шагу братья сыпали проклятьями и придумывали планы мести один изощреннее другого, обходя стороной незнакомых животных и каждую секунду ожидая смертоносного укуса какой-нибудь ядовитой твари.

Глава 2

Том Хейген сидел в молельне отеля «Фонтенбло» и ждал, пока пожилая женщина закончит молиться. Она преклонила колени перед ограждением алтаря, украшенным тропическими пляжными венками, попугаями и ананасами. Посещение подобных церквей оскорбляло чувства consigliere. Из динамика на кафедре неслись органные записи заунывных протестантских гимнов. Даже за миллион «зеленых» и минет в придачу Хейген не согласился бы жить во Флориде.

Молельня была неоправданно большая. Изначально «Фонтенбло» задумывали как казино, но не хватило политической поддержки. А курортному отелю не нужна молельня, какие обычно устраивают при казино.

В другом конце бокового придела мужчина в черном костюме листал Библию в переплете из кожзаменителя. Хейген поймал взгляд здорового глаза мужчины в черном — второй был стеклянный — и возвел руки к небу. Оперативник ЦРУ по имени Джо Лукаделло пожал плечами и отвернулся.

Снаружи дождь не мог заглушить криков толпы, оттесняемой от входа в отель сотрудниками секретной службы. Президент Ши собирался — на виду бесконечного ряда телекамер — сыграть в гольф с вице-президентом, бывшим сенатором от штата Флорида Амброзом Пейтоном, в прошлом главным своим конкурентом на выборах (а также давним приятелем Сэма Драго и Карло Трамонти). Жена Тома отправилась на встречу с людьми искусства — ее коллекция современной живописи считалась одной из лучших в стране, — но основной ее целью было организовать вечером мероприятие по сбору средств в бальной зале «Фонтенбло». Съезд партии планировалось провести здесь, в Майами-Бич, уже в следующем году. Хейген едва мог поверить в это — казалось, только вчера он помогал улаживать некоторые дела, чтобы Ши победил на выборах.

Обычно являя собой образец вкуса и здравого смысла, Тереза была очарована франтоватым молодым президентом и его волоокой сучкой женой. Они обычные люди, не уставал убеждать ее Том, с такими же недостатками, как и у всех. Но Тереза родом из Нью-Джерси. Она знала, каким замечательным губернатором был Ши. Впрочем, Тереза верила в то, во что хотела верить. Как и все остальные. Даже Майкл, и тот подпал под влияние Ши. Он видел в Джимми потенциал стать великим президентом. Хотя имелись и проблемы — Куба и его собственный брат. С Кубой ничего нельзя было поделать — как, собственно, и с Дэнни. С братьями всегда так.

Хейген бросил взгляд на часы. Венок на ограждении медленно покачивался взад и вперед. Хейген тоже решил помолиться — чтобы немного успокоиться. Он закрыл глаза. В общем-то ему не о чем сожалеть. Просто в его жизни были вещи, которые следовало сделать, и он делал их — вот и весь сказ.

О чем тут молиться? Черт его побери, если он станет использовать Всевышнего как какого-то вшивого Санту из супермаркета, просить Его о вещах, которые взрослый мужчина способен получить и без помощи сверхъестественных сил.

Хейген открыл глаза. К черту молитвы!

Наконец женщина у алтаря встала. На лбу у нее была белая повязка, по щекам растеклась тушь. Одна из миллионов историй обнаженного города, мелькнула у Хейгена мысль.

Едва она ушла, Лукаделло кивнул человеку, который ждал снаружи и говорил любопытным, что в часовню нет доступа, пока президент не поднимется в свой номер. По-прежнему не выпуская из рук Библию, Лукаделло подошел к алтарю и сделал музыку погромче, затем уселся в кресло неподалеку от Хейгена.

— Слишком много не бывает, — сказал он.

Он вырос в Филадельфии и мог по желанию «включать» и «выключать» джерсийский акцент.

Хейген повернулся к нему.

— Что?

— Архитектор, который спроектировал отель. Это его любимая присказка.

— Неплохо сказано.

— Я когда-то хотел стать архитектором, я тебе говорил?

— Нет.

— Я был идеалистом и мечтал построить что-нибудь особенное. Что-нибудь изогнутое среди опостылевших квадратов. Сделать ЗИГ там, где другие предпочтут ЗАГ! Слышал эту пластинку, «Фонтейн Блю»?

Хейген нахмурился и бросил на Лукаделло взгляд, говорящий: «Да за кого ты меня принимаешь?» Он вообще-то не слишком жаловал музыку, а в особенности Джонни Фонтейна, хотя ни за что не признался бы в этом.

— Ее записали прямо здесь, в бальной зале, — продолжал Лукаделло.

— Отсюда и название. Собираешься прохлаждаться все утро или делом займемся?

— Какая запись! Она как раз о ЗИГах и ЗАГах, верно? — Лукаделло покачал головой, словно ему было неловко находиться в столь святом месте. — Ты ведь хорошо знал Фонтейна?

— Друг семьи — это все, — кивнул Хейген.

— Семьи! — расхохотался Лукаделло. — Чтоб меня!.. Кстати, а серьезно, как там твой брат?

Как потерянный. Майкл держался молодцом, однако сердце его не было занято работой. А вот что его угнетало, Том Хейген не знал.

— У него все отлично.

— Рад слышать. — В голосе Лукаделло звучали одновременно и удовлетворение, и скепсис. Они с Майклом были знакомы еще с тех времен, когда Майкл служил в Гражданском корпусе охраны природы, бунтовал против отца и пытался найти свое место в мире. Джо и Майкл вместе записались в Королевские ВВС. Хейген при помощи некоторых манипуляций убрал Майкла из авиации. Впрочем, на следующий день После Перл-Харбора Майкл пошел служить во флот. Дальнейшее стало историей. Майкл вернулся домой героем. Джо тоже, хотя и без таких фанфар. Именно на войне он потерял глаз. Очень благородно. Майкл любил Джо и доверял ему — этого для Тома было достаточно. И все-таки, думал он, некоторые парни никогда не перестают действовать на нервы.

— Послушай, — сказал Хейген, — я очень благодарен, что ты приехал…

— Через десять минут я уйду, — кивнул Лукаделло.

— …но у меня тяжелый день, и не стоило беспокоиться…

Лукаделло потрепал его по плечу.

— Спокойно, paisan.[96]

Хейген промолчал. Он съел уже столько бочек дерьма из-за того, что не итальянец, — стоит ли обращать внимание на чайную ложку от этого самодовольного ублюдка.

— У меня есть хорошие новости и плохие, — продолжал Лу Каделло. — С какой начать?

Ради Всего святого, может, он старается быть вежливым? Да пошел он на хер!

— С плохой.

— Лучше начну с хорошей.

Зачем тогда спрашивать?

— Обычно начинают с плохой, ну да ладно. Выкладывай.

— Мы наконец-то нашли ниточку к твоей потерянной посылочке.

Ник Джерачи!

Сердце Хейгена заколотилось. Последний раз предателя capo видели садящимся на корабль, следующий в Палермо. В доках его уже ждали. Майкл наблюдал со своей яхты в заливе. Все они остались с носом. Один раз Ника мельком видели в Буффало, потом на несколько месяцев потеряли след. В семье Корлеоне Джерачи считался причиной всех неприятностей — больших и малых. Неожиданные аресты. Вооруженные стычки. Сердечные приступы, которые многие не считали сердечными приступами. Кто-то поскользнулся в ванной — гадали, не обошлось ли здесь без Джерачи.

Протеже покойного Салли Тессио, Джерачи был лучшим из тех, кому Корлеоне платили жалованье. По словам Пита Клеменцы — лучшего capo Вито Корлеоне, — Ник Джерачи мог проглотить пятицентовик, а опростаться пачкой стодолларовых купюр в банковской упаковке. В прошлом он был боксером-тяжеловесом, едва не получил степень по юриспруденции и прекрасно знал преимущества и недостатки как грубой силы, так и разумных доводов. При Джерачи наркоторговля клана Корлеоне стала тем, чем, по мнению Хейгена, и должна была быть — он еще пятнадцать лет назад толковал об этом Вито Корлеоне, — самой доходной частью бизнеса. Джерачи был приятным, как Фредо, но без его ненадежности; крутым, как Санни, но без безрассудства; сообразительным, как Майкл, но более душевным. Однако хотя родители Ника были сицилийцами, он родился и вырос в Кливленде. Как и Хейген — Корлеоне и сицилиец во всем, кроме имени и крови, — Джерачи, член семьи, никогда не был своим на сто процентов. Хейгену он всегда нравился. Сейчас он мечтал о том, как будет долго и с наслаждением мочиться на его могилу.

Хейген приложил палец к шее, чтобы послушать пульс. Сердце колотилось.

— Я не думал, что вы, парни, всерьез ищете мою… посылку.

— А к чему, по-твоему, весь этот иммиграционный цирк?

Хейген пожал плечами. Дело не только в депортации Карло Трамонти в Колумбию. Оно, может, и смешно, если не думать о том, сколько Трамонти знает. А тут еще гора сложностей, которую наворотил самодовольный придурок Дэнни Ши.

— И где же он?

— Она.

— Что?

— Она. Посылка.

— Господи Иисусе!

Лукаделло отложил Библию.

— Так выражаться в молельне? В какой из кругов ада тебя определят?

— Это не… это просто гостиница! — Хейген глубоко вздохнул. — Отлично, и где же она?

— Ну, у нас есть некоторые предположения. Угадай.

Сицилия, подумал Хейген. Операции с наркотиками обеспечили Джерачи связи по всему острову. Впрочем, он не собирался гадать, он многому научился у великого Вито Корлеоне. Хейген невозмутимо ждал.

— Ладно, брюзга, — ухмыльнулся Лукаделло. — Тебе это понравится. Посылочка пряталась в здоровенной рукотворной пещере под одним из Великих озер.

— Эри?

— Жуть, верно?

Хейген вздохнул. Лукаделло покачал головой.

— Короче, если русские надумают сбросить бомбу, какая-нибудь озабоченная парочка вполне может там уединиться и дать начало целой человеческой расе. Такое там укрытие. Во всяком случае, говорят. Оно соединено особым ходом с охотничьим домиком на частном островке. Уверен, ты знаешь, о чем я. — Агент рассмеялся. — Тайный ход, надо же. В интересные времена мы живем.

Винсент Форленца, предыдущий владелец домика на озере Рэттлснейк и босс кливлендской мафии, в обычной жизни был крестным Джерачи. Сейчас, прикованный к якорю, он кормил червей на дне озера Эри.

— Я полагал, для тебя это хорошая Новость, — заметил Лукаделло. — Да и твой брат будет счастлив.

Хейгену послышался сарказм в том, как Лукаделло произнес слово «брат».

— Боюсь, счастлив — Не совсем верное выражение. Но ты прав, новость хорошая. Полагаю, плохая заключается в том, что его там больше нет?

— Ее там больше нет.

Хейген прикрыл глаза.

— Прости, — расхохотался Лукаделло. — Не мог удержаться. Ты прав, его там нет, но не это плохая новость. Плохая новость — то, как мы узнали об этом. А узнали мы от ФБР.

Сердце Хейгена медленно успокаивалось. Ни один босс или caporegime никогда не сотрудничал с Бюро.

— Он в тюрьме?

— Мы полагаем, он пока на свободе.

— Вы полагаете?

— Да. Вот почему мы называем этот процесс разведкой, советник. Наверняка мы знаем, что наш парень наспех унес оттуда ноги, угрожая жизни двоих детей и отставного копа, который чистил там снег. Бюро заинтересовалось. А потом они нашли убежище, а в нем полно отпечатков пальцев и даже револьвер, который он использовал.

— Он стрелял в детей? — Трудно было представить, что кто-то с опытом Джерачи будет угрожать детям, равно как и то, что он оставил в живых свидетеля.

— Угрожал. Из револьвера не стреляли.

— Но на нем нашли отпечатки?

— Мы не уверены. Возможно, коп просто узнал ствол, который совсем недавно смотрел ему в лоб. Мы проводим свое расследование. И у нас есть источник, который в прошлом уже помогал в таких делах.

— Насколько твой источник хорош?

— Тебе как, по шкале от одного до десяти? — Лукаделло вздохнул. — Достаточно хорош. — Он снова принялся листать Библию. — Что касается компании, которую я представляю, у тебя есть разрешение с самого верха, — он одними губами проговорил имя Соффет, — действовать, как считаешь нужным.

Директора ЦРУ Альберта Соффета Хейген знал еще по Вашингтону. Майкл тоже встречал директора, когда работал в переходном кабинете президента Ши.

Наконец Лукаделло нашел, что искал. Он протянул Хейгену Библию, держа палец на отрывке из Исхода.

Там говорилось о наказании за причинение телесных повреждений. Озадаченный, Хейген поднял глаза.

Лукаделло подмигнул стеклянным глазом.

Хейген кивнул. Око за око, догадался он.

— Хорошая книга, — сказал Лукаделло.

— Верно.

— Мы сделаем все, чтобы предоставить тебе самые свежие разведданные. Когда твоя цель будет достигнута, окажем всю возможную помощь, чтобы свести последствия к минимуму. Главное, не ошибись. Верь мне, мы на твоей стороне.

Джерачи — через Лукаделло, которого он знал под именем Айк Розен, — был замешан кое в каких кубинских делишках. Майкл и Том Хейген полагали, что в любом случае не останутся внакладе. Выгори дело, и они вернут свои казино. Если нет, Джерачи станет козлом отпущения, его амбициям конец. Однако все пошло не по плану. Одного из людей Джерачи, сицилийца по имени Кармин Марино, поймали, когда он пытался убить кубинского диктатора. Марино застрелили при попытке к бегству — Хейген не желал знать, кто это сделал. Разгорелся международный скандал. Еще одной проблемой стали жаждущие мести сицилийские родственники Марино, о которых никто и не слыхивал, хотя, по мнению Хейгена, в ЦРУ должны были о них знать. Чтобы не стать крайним, Джерачи сбежал. Если прикончить его, одним махом разрешится целый клубок проблем.

Хейген кивнул.

— Я всю жизнь участвую в самых разных переговорах. И всегда настораживаюсь, когда кто-то говорит: «Верь мне».

— Ты назвал меня лжецом? — Лукаделло был скорее потрясен, чем рассержен.

— В этом святом месте? Нет. Но какие у нас гарантии, что это не ловушка? Что после того, как мы приберем за тобой, нас не возьмут с поличным и не упекут в тюрягу? Почему вы сами не хотите решить дело?

— Да брось, советник! Чем меньше мы светимся, тем лучше для всех. И на то есть причины. Да и зачем нам делать это? Вы, ребята, по-прежнему в силе, я по-прежнему друг твоего босса — как и четверть века назад, не забывай. Я мало знаю о ваших обычаях, верно, paisaт? Только вот у правительства обычаи мало чем отличаются. Например: парня должны посадить на электрический стул, а у него сердечный приступ. Что происходит? Целая толпа докторов и медсестер из кожи вон лезет, чтобы спасти его. А как только парень встает на ноги, ему по новой бреют голову — и будьте любезны, стул вас ждет. Цель не в том, чтобы преступник умер, цель в том, чтобы его убить. Ты что, сам не знаешь? Да если бы я пришел и сообщил, что работа с твоей посылкой уже сделана, ты бы с ума сошел от ярости. Не отрицай. А если бы сказал, что мы собираемся управиться сами, ты стал бы уговаривать меня оставить это твоим людям. Хватит прикидываться, ладно? Наше желание избежать любого шума и ваша жажда мести как нельзя лучше подходят друг другу.

Хейген и не заметил, когда сердце его перешло на нормальный ритм. Дождь снаружи затихал., а крики толпы становились все громче.

Он махнул рукой в ту сторону.

— Значит, у нас есть время обсудить брата великого человека? — Он имел в виду генерального прокурора Дэниэла Брендона Ши.

— Насчет него даже не знаю, в состоянии ли мы помочь.

— Разве это правильно? Думаешь, тебе, в отличие от нас, ничего не угрожает?

— Мне лично?

— Ты что, и вправду такой корыстный?

— А разве не все мы таковы? Стой, погоди, я забыл, для вас же главное — семья. Интересная концепция. Не думаю, что для тебя это так уж важно. Лично для тебя.

Хейген не удостоил его ответом.

— Что случится, — спросил он, — когда один колумбиец свалит из тюрьмы?

— Я говорил тебе, выбирай выражения. — Лукаделло показал на кафедру. Впрочем, музыка сделала бы бесполезными любые попытки записать их разговор. Тем более что и его люди, и люди Хейгена уже проверили все на предмет «жучков». — Колумбиец… ты говоришь о Карло Трамонти? Ты его знаешь или это просто иn amico degli amici?

Друг друзей.

— Очень смешно.

— Я слышал, он скитается где-то в тамошних лесах. Приплатил кое-кому и снял номер в двухзвездочном отеле в Картагенье, прямо на побережье. Вряд ли это можно назвать тюрьмой. — Лукаделло сделал вид, будто просчитывает что-то в уме. — Он даже, наверное, может вести оттуда свой бизнес, как делал Лучано с Сицилии. Только ему это не нужно. Я бы сказал, сейчас Трамонти всего в трех взятках и двух хороших адвокатах от того, чтобы спать в собственной постели. Прости, но ты ведь не думаешь, что Трамонти попытается соскочить с крючка, шантажируя федеральное правительство? Хороша была бы шутка.

— Я бы не назвал…

— Нет, я не имею в виду шантаж в буквальном смысле. Этот парень бывал под судом, немножко посидел в тюрьме — поджог, грабеж и все такое. Но теперь у него в кармане весь штат Луизиана, так что обвинять будет он, а не его. Скажет, что сверхсекретные правительственные агенты пришли к нему и, мотивируя тем, что он якобы глава преступного синдиката, попросили предоставить своих убийц для устранения кубинского лидера. Весьма естественное партнерство. Правительство борется со старой доброй красной угрозой, а гангстеры хотят отомстить за то, что комми украли их казино. Блестяще. Само собой, парень соглашается. И что они делают? Устраивают лагерь в прекрасном солнечном местечке, точно какие-то волейболисты. Стреляют по мишеням, маршируют в форме и рассуждают о том, как бы заставить Кастро так нырнуть с аквалангом, чтобы он подобрал именно начиненную взрывчаткой ракушку. Гангстеры — люди незатейливые, привыкли к ножам и пушкам, но и у них есть свои bдеи и предложения. Короче, все прекрасно проводят время. Только вот до дела так и не доходит. Угадай почему? Да потому, что правительство переходит в руки двух других гангстеров, которые организуют два других эскадрона смерти. К сожалению, какой-то придурок из этих других отправляется на Кубу и проваливает дело., Убивает двойника, нанятого коммунистами как раз для такого случая. Придурка ловят, но вместо того, чтобы предстать передсудом, он сам ловит пулю при попытке к бегству. И поверь, то, что наш парень скажет в суде, — вовсе не слухи. Штука в том, что это правда! До последнего слова!

Хейген закусил губу. Штука была именно в этом.

Если быть точным, Кармин Марино, солдат Корлеоне, был не придурком, а просто храброй пешкой. Однако все, о чем говорил Лукаделло, — чистая правда.

Лукаделло в притворном ужасе покачал головой.

— Подожди, самое смешное впереди. Парень в суде говорит, что рассказывает это лишь потому, что совершенно другие правительственные агенты его похитили. И отправили в страну, в которой он сроду не бывал, хотя и закупал там кофе, шлюх и самые разнообразные наркотики. У него даже был паспорт этой страны — к сожалению, фальшивый. Случилось так, что выпускник «Лиги плюща», образованный генеральный прокурор, брат президента, оказался слишком туп, чтобы грамотно засудить нашего преступного гения, который не окончил даже начальной школы и вместо подписи ставит крестик. Вместо этого молодой Ши, вечный студент, придумывает бестолковую шутку: отвозит нашего парня в леса и бросает там. Фанфары. Я сделал это, братишка!

— Бестолковую шутку?

— Объясни мне вот что. Наш приятель генеральный прокурор отправляется на телевидение и заявляет, что хочет оставить после себя… нет, хочет войти в историю как человек, уничтоживший мафию. Которой, как знаешь ты, знаю я и знает директор ФБР, не существует в природе. Это просто клевета. Ведь так?

Директор ФБР и в самом деле никогда публично не признавал существования мафии. У Тома Хейгена были фотографии, которые очень помогли директору укрепиться в таком мнении, — довольный директор в задранном халате, ассистентка делает ему минет. А еще он с удовольствием получал информацию от Тома Хейгена и людей вроде него.

— Итак, каков же первый ход прокурора против невидимой империи? — продолжал Лукаделло. — С чего он начал? С Карло Трамонти. Но не с суда, на котором с помощью своего аппарата упек бы его на долгие годы за убийство или хотя бы за неуплату налогов. Ничего подобного. Ши разрабатывает идиотскую схему с депортацией. Почему? Почему он начал именно с этого? Ведь он знает, что Трамонти уверен — ему удастся выбраться и вступить в игру.

— По-твоему, Дэнни Ши хочет, чтобы Трамонти взял карты в руки?

— По логике выходит именно так. В этом есть здравый смысл.

Хейген раздраженно махнул рукой. Чего хотел Дэнни Ши — и чего, как знал Хейген, хотел Джо Лукаделло со своими людьми, — так это чтобы Трамонти понял: этими картами играть нельзя. Чтобы понял: его историю не примет никакой суд, и никакой адвокат не разрешит ему обнародовать ее. Дэнни Ши пытался завоевать сердца и умы. Общественное мнение легко осудит человека, который прожил в стране всю жизнь, не являясь ее гражданином. Который пользовался фальшивым паспортом чужого государства. Людей ничего не стоило убедить, что налицо очередной заговор, очередная красная угроза. В великом политическом театре братья Ши были актерами до мозга ирландских костей.

— Здравый смысл для сосунков, — заявил Хейген.

— Что-что?

— Здравый смысл — опиум для народа.

Лукаделло хлопнул Хейгена по спине.

— А ты начинаешь мне нравиться, paisan, Чьи это слова?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты кого-то процитировал. Это цитата.

По привычке Хейген хотел сказать, что цитировал Вито Корлеоне, но вспомнил, что Вито никогда не говорил такого. А впрочем, какая разница?

— Я слышал это от Вито Корлеоне, — заявил он. Благородная ложь, к которой Том Хейген добавил еще одну: — От моего крестного отца.

Глава 3

— Какой славный день! — В голосе Терезы Хейген не чувствовалось сарказма; скорее она пыталась убедить себя. Они были одни в лифте отеля, одетые к ужину. Из-за дождя (и закулисной стычки между Бадом Пейтоном и Джимми Ши) президент и миссис Ши прервали визит и теперь находились на пути в Вашингтон.

— Извини, — проговорил Том. У него день тоже выдался не из легких — получил одно хорошее известие, а потом полдня добирался до места.

— Прекрати, я серьезно.

— Бу-бу-бу. — Он потянулся поцеловать ее в шею.

— Перестань!

— Не могу. — На Терезе было красное платье с открытой спиной. Темного, приглушенного оттенка, но все равно красное. Ее задница под платьем выглядела великолепно. Хорошо это или нет, с годами Тереза сделалась более поджарой. Ее мать давно превратилась в скелет, обтянутый кожей, а зад Терезы по-прежнему являл собой округлое чудо. — Я бессилен.

Она порозовела. Что может быть лучше яркой, загорелой женщины чуть за сорок? Том вспомнил ее совсем еще девочкой — достаточно умной, чтобы видеть всех насквозь и не использовать это как оружие. Вспомнил цепочку обстоятельств, которая создала эту женщину и каким-то неведомым образом привела ее к нему.

— Чем он славен? Твой день?

Последние полчаса они были вместе, торопливо собираясь и обмениваясь лишь короткими фразами: «Позади тебя. Не знаю. Кофе? Извини. Застегни».

— Длинная история. — Она поправила Тому галстук.

— Расскажи.

— Для начала была обезьянья ферма, — сказала Тереза. — Я не шучу, три мили в поперечнике.

Звякнул лифт.

— Твоя остановка, — сообщил Том.

— Мы действительно собираемся это сделать?

Он ухмыльнулся.

Потому мы и здесь, куколка.

Куколка?!

Том пожал плечами. Что тут такого? Ну, куколка. Нормальное обращение.

— Иди и подготовь свой выход.

Тереза вышла. Дверь закрылась. Том поехал вниз в одиночестве.

Широкая, изогнутая лестница «Фонтенбло» служила одной цели. Леди выходят первыми (сегодня, когда Том сказал об этом жене, та отпустила язвительный комментарий), джентльмены спускаются вниз на лифте и из холла наблюдают, как леди шествуют по лестнице.

Когда появилась Тереза, Том бросил короткий взгляд на распорядителя, тот протолкался сквозь толпу и, едва Том опустился на одно колено, вручил ему дюжину роз. Точно вовремя. Том преподнес букет жене. Такой романтический жест — и никто не отреагировал, не улыбнулся. Даже Тереза приняла букет невозмутимо, словно это утренняя газета.

— Ты назвал мать твоих детей «куколкой», — проговорила она.

— Не порти момент. — Том встал с колена и обвел рукой холл. — Лучше расскажи про обезьян.

— Извини. — Тереза провела по розам рукой. — Ты очень заботлив. А обезьяны замечательные.

Огромный плакат на стене бальной залы гласил: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ПРЕЗИДЕНТ ШИ!» Хейгены прибыли в числе первых, что вызывало у Тома раздражение (одним из самых крепко затверженных уроков Вито Корлеоне была пунктуальность). Более того, многие из присутствующих были в деловых костюмах, а вовсе не в подобающих случаю вечерних туалетах. Он покачал головой. Флорида, что с нее взять.

Места Тома и Терезы находились в задних рядах. Замечательно, тем более что обожаемые Терезой Ши отсутствовали. Свою принадлежность к политической элите Хейгены успели почувствовать за тот короткий период, что Том проработал конгрессменом от штата Невада.

Когда они уже собирались садиться, Том, ведомый безумным импульсом, наклонился к уху Терезы и прошептал:

— Пошли отсюда.

Ее глаза зажглись. Импульс, да. Но не безумный. Том всегда знал, что делает.

— Куда?

— Куда угодно. Где будем только мы вдвоем.

Они проследовали мимо своих мест, вышли в боковую дверь и взяли такси до ресторанчика «У Джо». По пути попытались вспомнить, когда такое было в последний раз — ночь в чужом городе, ни детей, ни колец, которые должен целовать Том, ни знаменитого художника или хозяина галереи, с которым должна встретиться Тереза. Наверное, только когда они жили в Нью-Йорке семь лет назад.

Ресторанчик был битком набит посетителями, но Том знал здесь кое-кого, и вскоре они с Терезой уже сидели в темной угловой кабинке. Официант принял заказ и принес вазу для роз.

— Итак, — начала Тереза, — ты хочешь услышать о том, как я провела день?

— Я как раз собирался попросить.

Она благодарно улыбнулась.

За завтраком Тереза беседовала с какими-то людьми о том, как организовать в Майами музей современного искусства — нечто подобное Тереза устроила в Лас-Вегасе, и они очень хотели, чтобы она поделилась своими соображениями. Само собой, льстили. Затем Тереза отправилась на встречу с коллекционершей в Палм-Бич — будучи на мели, та продала несколько картин, чтобы помочь обезьяньей ферме. Коллекционерша выкупала обезьян у обанкротившихся зоопарков и пыталась обучить их, сделать «обезьянами-помощницами» — неизвестно, что она имела в виду. А еще обезьян у нее покупало правительство — среди них были и те, которых НАСА впоследствии послало в космос.

— Или говорит, что послало, — заметил Том.

— Какая разница? — рассмеялась Тереза. — Создай легенду.

— Точно, — согласился Том, не совсем понимая, что она имела в виду.

— А еще я сегодня… — она отхлебнула вина, — купила дом.

— Что ты сделала?!

— Не смотри на меня так. Я купила дом. Маленький. Выгодная сделка.

Она назвала цену, но голова у Тома шла кругом. Он никак не мог понять.

— Ты купила дом? Даже не посоветовавшись со мной? Господи Иисусе, Тереза, я и понятия не имел, что ты присматриваешь дом. За каким дьяволом он, нам сдался?

Я хотела тебе сказать… я просто смотрела, а тут такой случай… О, ничего не говори, пока сам его не увидишь. Это бунгало неподалеку отсюда. Внутри больше, чем кажется снаружи. В шести кварталах от океана, задний двор выходит на канал. Отличный бассейн, грейпфрутовые деревья, черепица, арки, кипарисовые полы, даже «вдовья площадка»[97] на крыше. Классический флоридский дом. Когда дети покинут семью, этот дом поможет временами собирать нас всех вместе Там мы всегда будем чувствовать себя семьей».

Фрэнк, их, старший сын, учился на первом курсе в Иеле; Эндрю был студентом богословия в Нотр-Дам.

— Наши дети никого не покинут. Они просто учатся. А девочки вообще крохи.

— Мальчики уже не с нами, Том. Посмотри правде в глаза. И как мне ни горько признавать, девять лет и четыре года — это уже не крохи. Время летит.

— А как ты смогла купить дом, если я не подписал никаких счетов? Я даже не видел его!

Впрочем, дело было вовсе не в этом.

— У меня есть свои деньги. Я продала кое-какие картины и заплатила за дом наличными.

И не в этом.

Дело было в том, что чем больше они с Терезой расплачиваются наличными, тем больше остается следов. Счет, который Тереза использовала для покупки картин, на деле принадлежал оффшорной компании. На Бермудах. Но этот дом? Кто знает, как оно обернется.

— Искусство — это одно. Но дом?

— Конечно же, совсем другое. Только ведь и то и другое — просто бизнес, не так ли?

Тому нравилось, что он женат на умной женщине, хотя от этого и происходили пусть небольшие, но конфликты.

— Я не люблю Флориду, — сказал он.

— Чушь! Все любят Флориду.

— Я бы и за миллион долларов не стал жить здесь.

— Со временем, думаю, мы сделаем миллион долларов. Это отличное вложение.

— Мы много куда вкладываемся.

— У нас здесь семья, Том.

Вдруг он понял.

— Тебя Сандра надоумила, да?

— А вы сообразительны, советник.

— Вот что значит, аки тати в ночи. — Сандра Корлеоне, вдова Санни, жила в Голливуде, недалеко отсюда. Уже десять лет она была помолвлена с бывшим нью-йоркским полицейским маршалом — тот, признав некоторые пожары несчастными случаями, в награду получил сеть винных магазинчиков в Голливуде. Сандра и Тереза, хоть и не родные по крови, были друг другу как сестры. — Как долго вы все это планировали?

Торжествующая Тереза подняла бокал.

— Просто посмотри на него, ладно? Без предубеждения.

— Это ни к чему. — Тереза всегда добивалась своего. И в самом деле, неплохо иметь семейный домик на солнце. Вовсе не обязательно там жить. — Раз захотела, пусть так и будет, — Я люблю тебя, Том.

— Да уж, лучше люби.

Официант принес еще вина.

— Ну, — спросила Тереза, — а как прошел твой день?

Их глаза встретились. В полумраке кабинки ей вдруг показалось, что на сей раз он ответит. Том выдержал взгляд. После всех лет, после всех неопределенных отговорок она так и не перестала спрашивать.

Том потянулся к бокалу и сделал долгий глоток.

Что она хочет услышать?

Черт, дорогая, все круто. Джентльмен, который едва не уничтожил нашу организацию, высунул нос на поверхность, и, возможно, его загребло ФБР. Из-за сведений, которыми он владеет, мы все можем загреметь в тюрягу. Он еще миллион лет не заговорил бы, если бы Майкл несколько лет назад — без моего ведома — не попытался устроить ему авиакатастрофу. Мистер Джерачи не только выжил, но и спланировал месть. Короче, мы каким-то образом должны найти этого парня и убить. Просто из самозащиты.

А еще сегодня мне приходилось заниматься рутинными делами. Адвокат с чемоданчиком может украсть больше, чем сотня парней с пушками, — еще раз спасибо тебе за замечательный чемоданчик. Потом у меня была назначена встреча с президентом Соединенных Штатов — прости, сладкая, что не сказал тебе. Тем более что встречи не получилось. Отец президента работал с нами, однако теперь он мертв, а его сыновья ополчились против нас, что совершенно непонятно. Джимми Ши без нас не выиграл бы выборы, а Баду Пейтону много лет платят наши друзья, так что о его отставке не может быть и речи. В общем, странно все в этом мире. Ты наверняка со мной согласна. В любом случае дождь не дал президенту сыграть в гольф, но вместо того, чтобы встретиться со мной, они с Пейтоном отправились туда, где кубинский перебежчик готовится к выстрелу всей своей жизни. Хотя, дорогая, если хочешь сохранить свои денежки, я посоветовал бы тебе поставить их на того парня, которого он собирается убить. Как бы там ни было, один надежный человек сообщил мне, что встреча состоится в лимузине. Я успел вовремя, чтобы услышать, что свобода победила, Америка благословенна, соглашение достигнуто и лучший мир не за горами. Пейтон ненавидит Ши, и его улыбка напоминает смертную судорогу. Такой вот маленький боксерский ринг. Когда все заканчивается, агент секретной службы отводит меня в сторону и сообщает, что переговоры зашли в тупик.

Том допил вино и взял Терезу за руку. Они смотрели друг другу в глаза.

Так что я вернулся в отель. В то время, пока вы с Сандрой покупаете дом за моей спиной, я за твоей спиной делаю куда более страшные вещи. Непростительно. Как и то, что прошлой ночью я сказал, что мне не спится, и отправился якобы прогуляться. Это ложь. Такая же, как вечная бессонница Майкла. Я вообще прекрасно сплю. И ты об этом знаешь. Однако ни о чем не спрашиваешь. Я оделся, спустился тремя этажами ниже и постучал в дверь, за которой меня ждали.

Это ничего не значит Я не люблю ее. Все идет так, как идет. Она не угроза ни для тебя, ни для нашей семьи. Я не могу объяснить почему, но мужчины часто поступают так. Возможно, ты знаешь о ней. Да и как тебе не знать? Долгие годы… Она живет в Вегасе, А у меня там часто бывают дела. И, да, ты права, ей нравится, когда я называю ее куколкой.

Когда я думаю о том, как я должен себя чувствовать — а я никак себя не чувствую, — это ужасно. Я не дурак, я понижаю, что многое должен чувствовать в жизни, хотя почти всегда не чувствую ничего. Можно заставить себя понять, но как заставить себя чувствовать? Что для этого нужно делать?

Делай я все открыто, нашей семье конец. Но пока ты ничего не знаешь наверняка, пока мы не говорим об этом, скажу честно: я не чувствую себя плохо.

Я никак себя не чувствую.

И вот от этого мне нехорошо.

Я организовал смерть множества мужчин и одной шлюхи. Я стоял в комнатах, где еще не остыло тело, и спокойно говорил о делах. Я лично убил троих, Тереза. Первого — когда был совсем мальчишкой, одиннадцатилетним сиротой. Не люблю вспоминать. Затем моя жизнь изменилась — Санни взял меня к себе, и я стал членом семьи. Еще двоих я убил в прошлом году, прямо перед матчем Нотр-Дам — Сиракузы, который мы смотрели с тобой и Эндрю. Одного я задушил ремнем, который и сейчас на мне. Второго, убитого мною выстрелом в голову, звали Луи Руссо. Он был руководителем чикагского преступного синдиката — больной человек, настолько больной, что я даже не хочу говорить об этом. Без него мир стал лучше, уверяю тебя. Самооборона. Все три раза — убей или умри. Я убил.

Это меня не беспокоит.

Никто ни в чем меня не подозревает, кроме, боюсь, тебя.

Знай, дорогая, я не просто адвокат Майкла и названый брат Я еще и consigliere, а в последние годы и sotto capo Майкла Корлеоне — его первый заместитель.

Каковым не могу являться официально, ибо в отличие о тебя, любовь моя, я не сицилиец, даже не итальянец.

Ты все это знаешь. Должна знать. Сразу после Перл-Харбора, когда твоих родителей поместили в лагерь, как и многих других итальянских иммигрантов, каким образом мне удалось так быстро вытащить их оттуда? Когда у твоего кузена наступили тяжелые времена, каким образом школьный учитель физкультуры, который в жизни не бывал на Род-Айленде, в мгновение ока попал в бизнес торговых автоматов?

Сколько раз ты хотела купить картину, и я протягивал тебе конверт с наличными, не задавая вопросов? Ты умная женщина, Тереза. Если бы я попросил — а я никогда не стану этого делать, — чтобы ты посчитала, сколько денег ты отмыла, не говоря уже о торговцах предметами искусства, которым ты помогла уйти от налогов, уверен, ты быстро сложила, бы два и два.

Ты знаешь, что к чему. Ты по-прежнему задаешь мне вопросы, на которые я не могу ответить, но, Тереза, любовь моя, ты знаешь.

Молчаливый разговор прервали две тарелки с крабами.

— Ну, — спросила Тереза, — нечего сказать?

— В общем-то, — Хейген потер руки, — действительно нечего. День как день.

— Ух ты! Посмотри на тарелки. Мне вовек, не съесть столько.

Тереза уже не раз была свидетельницей, когда Хейген вот так подолгу молчал — без всяких свечей и вина.

— Позвони Сандре, — кивнул Том. — Она поможет.

— Уже. — Тереза изобразила на лице хитрую улыбку. — Когда ходила в туалет. Они со Стэном едут сюда.

Глава 4

У indios[98] есть название для страны мертвых: Миктлан. Похоже, именно туда он и попал.

Ник Джерачи стоял на балконе в лучах заходящего солнца. В одном халате — одеваться снова будет пыткой. Кулаки сжаты. Позади, на зеленом кафельном полу, одежда, в которую он облачился тем утром, с трудом застегнув молнию и пуговицы. Теперь она, пропитанная кровью, была закатана в ковер вместе с человеком, что пришел его убить.

Несколько веков тому назад в окруженный крутыми холмами Такско пришел арьергард колонизаторов-конкистадоров, поработил местных жителей и загнал их в темные шахты добывать серебро. Сами завоеватели остались на возвышенности, чтобы, вдыхая разреженный воздух и наслаждаясь идиллической погодой, обозревать земли, которым судьбой предначертано превратиться в лабиринт извилистых мощеных улиц. Конкистадоры посвятили себя игре в кости и растлению местных женщин, пьянству до зеленых чертей и мужественному ожиданию их появления. Так и основали этот городок, по-прежнему богатый серебром, умопомрачительно прекрасный, застроенный барами и ювелирными магазинами, пахнущий бугенвиллеей и вареными цыплятами, жареной кукурузой и гнилой соломой. Рай для чужаков и чудаков. На каждом углу взору предстает такое, что туристы и гости разевают рот и достают фотоаппараты.

Квартира Джерачи была на третьем этаже. С балкона открывался вид на главную площадь, купол церкви Санта-Приска в стиле барокко и крытые черепицей крыши домов, возведенных до Войны за независимость и совсем не похожих друг на друга. Отсюда город светился белым, красным и зеленым, как мексиканский (или итальянский) флаг. Однако Ник жил в Такско достаточно долго, чтобы видеть обратную сторону этой красоты.

Он замечал, как женщины с грустными глазами стоят за прилавками ювелирных магазинов или сидят за столиками в кафе, и каменные лица их не смеют выражать истинного отношения к мелочным покупателям и холодным любовникам. Взгляд Джерачи останавливался на одиноких мужчинах, которые бормочут себе под нос и идут неуверенной суетливой походкой — прочь от чего-то, а не навстречу. Он видел и собак, семенящих по закоулкам с повисшей головой, проклиная демонов. Жалко.

Джерачи оглянулся на ковер. Купил на улице. Шерстяной, яркий: бирюзовый и оранжевый с прожилками черного. В середине — благородный профиль воина. Хороший ковер.

Он не хотел убивать человека; руки болели, их ждала сложная работа — надевать костюм. И еще сложней — разжать кулаки. Ник не мог вспомнить, когда последний раз дрался. К его изумлению, в нужный момент сноровка не подвела.

Он наклонился через перила, чтобы рассмотреть свалку вдалеке, куда четыре века сбрасывают городской мусор, где сегодняшняя куча отбросов завтра превращается в выгребную яму. В коричневых сточных водах субстанция скапливается, перегнивает и исчезает навсегда. Детям строго-настрого запрещается туда забредать. Днем там кружат грифы, ночью слоняются волки. Без сомненья, в свалке покоится не один труп, однако Джерачи потащит туда тело впервые. Ничего особенного. В Нью-Джерси и не такое приходилось делать.

Одеваться — вот сущая морока.

Беспокоила дрожь в конечностях, которая накатывала приступами.

Шарлотту печалила пустота в его глазах. Покуда Джерачи знает, как вернуть жену и остаться в живых, все в порядке. Если люди не могут уловить, как меняется его лицо, что с того?

Страшно, когда не соображает голова, но то случается не часто. Ведь скоро стукнет пятьдесят. У всех бывают проблемы с памятью. Это даже хорошо. Нику хотелось забыть неумолимую боль при мысли о жене и детях, которых он вряд ли скоро увидит. Забыть о крушении самолета и сотрясении мозга, которое теперь представлялось причиной всех бед (Джерачи был боксером-профессионалом в тяжелом весе, однако большинство боев были договорными, и редкий удар в голову превышал по силе пощечину, которую он наносил себе сам, чтобы вспомнить важную вещь). Одного ему не забыть никогда: самолет упал из-за диверсии, устроенной Майклом Корлеоне. Теперь Ника питала надежда поквитаться, сколько бы сил на то ни ушло. Как можно забыть урон, нанесенный ему Майклом? Члены плохо слушаются. Каждый раз, застегивая пуговицы на рубашке или молнию на чертовых брюках, он ощущал холодный безучастный взгляд Майкла Корлеоне.

Джерачи собрал волю в кулак и вернулся в комнату.

И тут его охватила паника.

Он на секунду забыл, что собирался делать. На долю секунды, которая казалась вечностью, Ник забыл, кем назвался покойный.

Только через два месяца после исчезновения Ник Джерачи начал обретать статус легенды. Даже в «Нью-Йорк тайме» не смогли промолчать и озаглавили передовицу «Судья Кратер, Амелия Эрхардт, пожалуйста, встретьтесь с Эйсом Джерачи».

Лишь несколько членов тайного общества, к которому принадлежал Джерачи, и некоторые агенты ЦРУ знали, где он находится, — и даже для этих людей он неожиданно стал мифическим героем. Они знали и о его банде наемных убийц, о фиаско на Кубе, за которое никто его не винил.

Знали, что Майкл Корлеоне пытался устранить Джерачи, пожертвовав пешкой в навязчивой попытке молодого босса узаконить свой бизнес. Они знали — Джерачи все понял и сговорился с главами мафий Кливленда и Чикаго для мести. И у них почти получилось. Заговор, прямым путем или косвенным, привел к смерти десятков выдающихся людей, связанных с мафией, включая самих боссов-зачинщиков, — Луиджи «Луи» Руссо из Чикаго (еще известного как Нос из-за носа, похожего на пенис) и Винсента Форленцу из Кливленда (известного как Еврей ввиду огромного количества евреев в управлении его синдиката), а также нескольких главарей преступных организаций Чикаго и Кливленда. Среди жертв были самый влиятельный еврейский гангстер в стране (человек по имени Хаймон Рот), боссы Лос-Анджелеса и Сан-Франциско и ряд младших боссов и caporegimes семьи Корлеоне, включая Рокко Лампоне, Фрэнка Пантанджели и Фредо Корлеоне. Хаос заставил Майкла Корлеоне вернуться в Нью-Йорк для более пристального контроля за ходом бизнеса, законного и нелегального.

Люди, знающие все эти вещи, конечно же, не говорили о них кроме как между собой.

Что касается ФБР, у Бюро создалось ошибочное представление о том, кто такой Джерачи и что произошло. Бюро выделило приличное количество агентов на расследование дела, тем не менее не стало брать на себя функции департамента полиции Нью-Йорка. Директор ФБР полагал, будто это дело местного масштаба и его нужно предоставить Нью-Йорку, а генеральный прокурор, человек вдвое моложе директора, но формально стоящий выше в табели о рангах, считал расследование делом чрезвычайной важности. Данные факты, опубликованные в нескольких газетенках о преступности и женских журналах, оказались правдой.

Департамент полиции Нью-Йорка понимал ситуацию хуже, чем ФБР. Там решили, что Джерачи — capo di tutti сарі, босс всех боссов, в то время как он был не более чем caporegime, представляющим интересы семьи Корлеоне в Нью-Йорке. Однако расследование привело к расколу и внутри департамента полиции, чем радостно поживилась пресса. Фракция правоверных — жаждущих повышения и назначения на федеральные посты, к чему вполне могло привести громкое дело, — пыталась найти Джерачи. Другие норовили припаять ему ряд никоим образом с ним не связанных преступлений. Доминирующая фракция хотела закрыть расследование и скинуть его на ФБР или кого-нибудь в Огайо. Учитывая, что Джерачи являлся буквальным крестником Винсента Форленцы, короля преступного мира Кливленда (считавшимся пропавшим, что не значит мертвым), здравый смысл подсказывал: виновники исчезновения или кончины Джерачи находятся в Кливленде или близлежащем Янгстауне, гавани мафии. Следует оговориться, не все полицейские этой фракции желали распрощаться с делом, поскольку привыкли расследовать преступления, связанные со взятками в коричневых бумажных пакетах, — а как иначе они платили бы за рыбацкие катера и реконструкцию подвалов.

Пресса, в особенности нью-йоркская, открыто ликовала. Неделями первые страницы пестрили броскими прозвищами и дикими догадками. Один «высокопоставленный гангстерский источник» гласил, что Джерачи исчезал и раньше, в 1955-м, будто он сидел за штурвалом самолета, который упал в озеро Эри, тем самым лишив жизни боссов криминального мира Сан-Франциско и Лос-Анджелеса. Пилота без сознания отвезли в больницу Кливленда, откуда его и выкрали, а потом через несколько месяцев нашли изъеденный крысами, разлагающийся труп. Того человека предположительно звали Джеральдом О’Мэлли, однако о нем так ничего и не удалось выяснить. И тут две разные газеты высказали мнение, будто никакого Джеральда не существовало. Конечно, из этого не вытекает, что Джерачи и О’Мэлли — одно лицо. С другой стороны, когда Ник дрался на боксерском ринге, он нередко выступал под вымышленным именем и участвовал в договорных боях, поэтому все читатели приходили к единому выводу.

А о чем говорят на улицах? О том, что тело Ника Джерачи покоится под цементом нового бейсбольного стадиона во Флашинг-Медоуз-Парк.

Какой бы притянутой за уши ни казалась правда, она состояла в том, что самая могущественная нация в мире задействовала опытную разведку и все правоохранительные органы для охоты за влиятельным и находчивом лидером тайного криминального общества — высоким, внушительным мужчиной с бородой и губительной хронической болезнью. И не смогли обнаружить его логово.

Джерачи нашел пристанище под озером Эри, в бомбоубежище размером с танцевальный зал, оснащенном системой очистки воды, электричеством и бесконечным запасом консервированной еды. Нику стало известно о нем, когда он вел дела с доном Форленцой. Большинство Людей, которые знали о существовании этого места, были либо мертвы, либо никогда не подумали бы искать его здесь. Возвращаясь поездом в Нью-Йорк, Ник каждый момент ждал покушения. Он проехал Кливленд и вышел в Толидо, незнакомом ему городе, украл лодку и добрался до острова Рэттлснейк. Охотничий домик был Пуст, как и принято в отсутствие Форленцы. Джерачи отключил сигнализацию, пролез через окно, порылся в баре и оставил радио настроенным на рок-н-ролльную волну: пусть думают, будто в дом проникли подростки. Затем направился в убежище.

Гениальность логова заключалась в том, что его вырыли под корневой подстилающей породой. Попасть туда можно было через комнату для гостей; Джерачи останавливался там несколько раз и знал, как открыть потайную дверь. Даже если кто и обыщет охотничий домик, дверь им не найти.

В подкорке постоянно крутилась мысль о том, что ждет его снаружи, какая беда может случиться, чем все закончится. Свора незнакомых людей в длинных темных плащах. Или толпы агентов ФБР в дешевых костюмах, с квадратными подбородками и автоматами. Будто персонажи из фильмов. Ник ни разу не имел дела с федералами.

Только с одним. С Альбертом Нери, киллером и любимчиком Майкла Корлеоне, улыбчивым и одиноким.

Или с протеже Косимо Бароне — Тараканом Момо. По прихоти Майкла. Он заставил Джерачи, в доказательство своей преданности, убить Салли Тессио — дядю Момо, человека, который был для Ника как отец.

Как понять, что пора выходить, если такое время вообще настанет?

Главный недостаток убежища — отсутствие источников информации. Там стояло любительское радио, но Джерачи не умел им пользоваться и боялся даже пытаться: вдруг пойдут предательские сигналы и полиция вычислит его местоположение? Имелся и телевизор, подсоединенный к антенне на крыше охотничьего домика. Несмотря на всю ненависть к телевидению, Ник временами смотрел новости. Однако в том было мало смысла. В новостях не сообщают о том, что знают люди. Все остальное не лучше. Затем сломался и телевизор.

Когда это произошло, Джерачи набрался храбрости сделать логичный ход. Поставил стул перед тяжелой стальной дверью и стал ждать с дробовиком на коленях. Если сунутся полицейские, вычислить их не составит труда. Ник будет держать гостей под прицелом, пока не увидит значки. Затем сложит оружие и мирно сдастся. Умирать ему не хотелось. Объявись кто другой, Джерачи прочтет короткую молитву и откроет огонь.

Все так и будет, если у него не начнется приступ дрожательного паралича и удастся справиться с оружием.

Прошел час, другой. Ник заснул. Пробудившись, к своему ужасу, понял, что забыл завести часы. Раньше можно было полагаться в этом деле на телевизор. Теперь хотелось пальнуть в него, но нельзя — слишком много шума. К тому же есть шанс, что ящик снова заработает. Какую бы ненависть ты ни испытывал к телевизору, этот монстр умеет успокоить.

Не заработал.

В убежище не было ни дня, ни ночи, а теперь и время остановилось. Спустя то ли пару дней, то ли пару недель Джерачи вернул стул на место и бросил свои бдения. И почему он не додумался делать пометки на стене, как заключенные в кино? Одежда стала расползаться по ниткам из-за слишком частых стирок. По этой причине, а также в связи с проблемой одеваться Ник стал ходить голым. Продолжал мыться, но бросил бриться. Борода не помещает.

Джерачи умел читать. Он окончил вечернюю школу, где преподавали историю, изучал юриспруденцию, гордился, что знаком с длинными биографиями и историческими трактатами. Завершив привезенную с собой книгу о римских войнах, перешел на скромную библиотеку убежища: бульварные романы, порно с загнутыми уголками страниц и «Государь» Макиавелли. Ник не смог заставить себя открыть романы, а от одного прикосновения к порно шли мурашки (хотя он, конечно, заглядывал туда в моменты слабости). Джерачи перечитал «Государя» несколько раз, чтобы не свихнуться. И вскоре понял, что это не лучший способ спасения от безумия.

В то время он обратил внимание на пишущую машинку. Громоздкую, черную, старого образца. Поначалу попробовал писать письма — с болезнью Паркинсона не разбежишься, — но бросил из-за невозможности их отправить. Ему нравилось писать. Стучать по упрямой рухляди — хорошая разминка для пальцев. И мозг чем-то занят. Джерачи начал баловаться с набросками к собственной книге. Историй жизни. Дочери должны знать, кем был их отец, как он жил. Если выйдет достойное произведение, они получат в наследство хороший гонорар.

Ник тосковал по жене и детям. За машинкой печаль только обострялась. Он перечитывал написанное и комкал. Джерачи любил близких, но ведь они тоже люди, которых непозволительно идеализировать до неузнаваемости. Он сжимал в кулаке страницу, закрывал глаза и пытался их увидеть. Затем представлял Шарлотту обнаженной, как она вытворяла в постели разные вещи, в особенности когда он брал ее сзади. Ник мастурбировал и потом часами проклинал себя.

Другая неурядица состояла в том, что Джерачи часто увлекался и писал восторженные горячие страницы, которые выглядели вполне реалистично, но на самом деле были выдумкой. В целом эти сцены забавляли его. Именно такое любят читать, верно? Или людям нужны книги с правдой без прикрас, о настоящей жизни?.. Чем больше накапливалось скомканной бумаги, тем глубже он задумывался, кого и какого черта пытается обмануть.

Испорченных листов стало больше, чем чистых. Запас бумаги не возобновить, поэтому Ник начал расправлять складки и печатать на обратной стороне, пошли в ход даже коричневые бумажные полотенца. Свежие страницы использовались только для перепечатывания окончательного варианта.

Разве такое возможно? Вариант не бывает окончательным. На следующий день, через неделю Джерачи неизменно перечитывал написанное и снова себя ненавидел. Он был умным человеком и в школе получал отличные отметки за сочинения, однако, к его удивлению, оказалось, что создание книги — сущий геморрой.

Зато ему нравился заголовок: «Выгодная сделка Фаусто». Автор Фауст Доминик Джерачи. Следует ли добавить прозвище Эйс? Тогда люди станут произносить имя на американский лад — Джерейси, как ему и нравится. Под этим прозвищем он выходил на ринг, когда появлялась возможность быть собой, и читатели смогут его узнать. К тому же Ник планировал написать о том, как управлял самолетом во время операции с наркотиками, после чего ему и дали прозвище Ас. С другой стороны, народ может получить неправильное представление. Ник никогда больше не ступит на борт самолета. Напечатал «Ас» и сморщился. Посмотрите на меня, я ас! Кто захочет читать книгу какого-то осла?

Так нелегко давалась страница с заголовком.

Вскоре Джерачи уже читал бульварные романы, чтобы почерпнуть опыта. Многие были на удивление хороши. «Моряк вернулся домой», «Я легенда», «Потрясающая малышка», «Девушка Кэссиди», «Сладкая медленная смерть». Настолько хороши, что не получалось оторваться и задуматься, как писатели делали свое дело и чему у них можно поучиться. Даже самые неудачные из романов — вроде «Сексуальной жизни полицейского» — казались лучше, чем вымученные страницы Джерачи, хотя его оценка была искажена помрачившимся разумом. В это время и начались минутные, но тревожные потери памяти.

А еще ему стали мерещиться звуки.

Коренная подстилающая порода под озером Эри изрешечена соляными шахтами. Годами ходила молва, будто Форленца велел прорыть тоннель под водой до самого берега. Джерачи вроде бы слышал звук бура, но не обращал на это внимание.

Порой в ушах раздавались шаги. Сверху двигали мебель. Пару раз почудилось, будто залаяла собака. Ник мог поклясться, что шумит поток, и он не сводил глаз со стен в ожидании, когда озерная вода пробьет укрепления и утопит его, как крысу. Однажды зазвучал «Мессия» Генделя: то ли наступило Рождество, то ли Джерачи задремал.

Вскоре ему стало сниться, будто он видит сон, а просыпаясь, он не был уверен, что проснулся.

Возможно, Ник просидел в убежище год. Или прошло всего полтора месяца. В одно прекрасное утро он открыл глаза и подумал: черт возьми, что бы ни творилось снаружи, лучше уж жить там, чем прозябать в этой крысиной норе. Или мысль посетила его во сне, а наутро возникли сомнения. И все же Джерачи встал с кровати с чувством предстоящей миссии. Вымылся. Кое-как привел в порядок бороду. Покрутив в руках ножницы, убедился, что стрижка косматых волос только испортит внешний вид, и решил напомадить их — нашлась целая коробочка с помадой. Получился совсем иной человек, чем на фотографии в паспорте. Соединил бечевкой страницы будущей книги, чертыхаясь оттого, как сложно завязать приличный узел. Затем отыскал одежду, которая еще не превратилась в лохмотья, вдохнул поглубже и приступил к адскому процессу застегивания пуговиц и молний. День был удачный, и все получалось легче, чем обычно. Костюм болтался на исхудавшем теле.

Две пачки привезенных с собой денег весили не больше бейсбольных мячей. Столь же приятные на ощупь. В карманах брюк они выпирали подобно опухоли. Джерачи сунул за пояс револьвер.

Вперед!

Он стоял перед стальной дверью очень долго, судя по давно сбившимся внутренним часам. Ладонь лежала на ручке. Если удастся отсюда выбраться, куда он пойдет? До Канады всего несколько миль, но Джерачи ни хрена не знал о Канаде. Ближе берег Огайо. Он думал об этом сотню раз, а план так и не родился.

Просто вперед.

И Ник двинулся вперед. В одной руке рукопись, другая — на револьвере.

Каждый шаг по металлической лестнице отдавался громовым эхом. Вверху оказалось пусто. Прямо как возвращение домой после отпуска: приезжаешь, и все лежит на своем месте, но что-то все равно не так. В реальности вещи не такие, какими ты их помнишь.

Джерачи включил свет в тайной комнате для гостей. Кругом толстый слой пыли. Разум манил обратно в убежище, а ноги шли вперед. Ник ступил в опустевшее казино, которое здесь со времен «сухого закона». Барная стойка обита парусиной. По зеркалу шла трещина, сцена для оркестра покоробилась от воды. Сломанные игровые столы заставлены разным барахлом, слишком бесполезным, чтобы продать или подарить. Все, как он оставил.

Затем донеслись быстрые шаги — и исчезли. Джерачи положил рукопись на стойку и медленно достал револьвер.

— Ты покойник! — раздался пронзительный голос. Мальчишечий. — Я убил тебя.

— Нет, ты покойник! — выкрикнул другой мальчик. — Я тебя прикончил!

— Замолчи, а то пристрелю тебя по-настоящему!

— Попробуй только, мой отец убьет тебя!

Они бежали вниз по лестнице, к Джерачи.

— Мой отец убьет твоего отца!

— Думаешь, твой отец все может? Нет, он просто отец.

— Мой отец может все!

Ник убрал револьвер за пояс и прикрыл подолом рубашки.

Два темноволосых мальчика, лет восьми, в ковбойском наряде, обогнули угол. Высокий в черной шляпе гнался за коротышкой в белой шляпе. Они увидели Джерачи и остановились. Маленький поскользнулся на старом танцполе, шлепнулся и тотчас встал. Большой напоминал Винсента Форленцу — не внук ли? Или правнук?

— Родители дома? — спросил Джерачи и не узнал свой голос.

Мальчики переглянулись, затем, как по команде, подняли револьверы и направили на незнакомца.

— А ты кто такой? — спросил высокий.

— Я их друг, — ответил Ник. — Они дома?

— Откуда ты взялся? — продолжил допрос высокий.

— Я Гарри, друг ваших родителей.

— Назови хотя бы одну причину, почему мне не пристрелить тебя на месте, — велел высокий.

— Все наверху, в моем доме, — вдруг решил ответить маленький и получил сердитый взгляд от своего друга.

— Правильно, в твоем доме, — произнес Ник, ударил ладонью по лбу, схватил рукопись и пронесся мимо мальчишек. — Именно там я должен со всеми встретиться. Какой же я рассеянный.

Он мчался по ступенькам, а сзади палили игрушечные револьверы.

— Я попал в тебя, мистер!

— Я подстрелил его первым!

— А я насмерть! Умри, индеец, умри!

Полуденное солнце падало на свежий слой снега толщиной в шесть дюймов, Джерачи щурился, думая, как давно не видел такой красоты. Набрал полные легкие сухого зимнего воздуха. В горле застрял ком. Одна мысль о красоте напомнила ему о Шарлотте и дочках. Он стер с лица слезы — просто от ветра! — и продолжал идти вдоль расчищенной дороги к доку. В поле зрения никого. Подумал, не вернуться ли в охотничий домик за пальто, но вряд ли там найдется что-нибудь по размеру. Пока мороз был приятен, возвращал его к жизни.

Вскоре Джерачи понял, что борьба с субарктическим ветром в легкой спортивной ветровке — наименьшая из проблем.

Озеро замерзло.

Исключая пешую прогулку по льду, с острова можно выбраться только по воздуху. Там взлетная полоса и частные самолеты, которые он мог угнать (теоретически). Однако украсть самолет не так просто, даже если умеешь им управлять — вероятно, он не разучился, — массу времени займет одна проверка, в каком он состоянии. Другой вариант — найти пилота и заставить его лететь куда надо под дулом револьвера.

Что тут раздумывать? Даже в лучших условиях, будь у него выбор между полетом и худшим сценарием, Ник Джерачи выбрал бы второе.

Он нырнул в гараж рядом с сараем для лодок. Выглянул в окошко на дорогу. Мальчики не пошли за ним следом, по крайней мере пока.

— Кто здесь? — Мужчина в красном пальто в клетку и ушанке — какую любит носить отец Ника — выглядывал из-за мешков каменной соли. Он сидел за металлическим столом, потягивая кофе из термоса и перелистывая женский журнал. — Вы гость?

Джерачи вздрогнул и на секунду задумался.

Мужчина нахмурился и поднялся.

— Могу я тебе помочь, дружище?

— Конечно, дружище. — Ник достал револьвер. — Чем ты разгребаешь снег?

Джерачи избавил человека от шапки и пальто, засунул в рот чистую тряпку и привязал к стулу клейкой лентой.

Тот обмочился.

Оставь его тут, и готов свидетель. Убей его и иди дальше.

Джерачи пожал мужчине плечо.

— Худшее позади, — прошептал он.

И опустил револьвер.

Если полицейские или ФБР и охотятся за его задницей, замочить этого pisciasotto[99] — верный шанс стать самым прославленным парнем из всех, что получили вышку.

— Что-то здесь холодно. — Джерачи нашел термостат и прибавил жару. — Мое доброе дело на сегодня, — подмигнул он.

Через несколько минут на трещащем красном тягаче, в шапке сторожа и слишком маленьком пальто, укутанный в одеяла, Джерачи быстро ехал по неровной поверхности озера. Цепи противоскольжения хватались за лед и снег. Он проклинал ветер и учился по ходу управлять снегоочистителем.

Канада отпадала. Огайо ближе. Снова и снова Джерачи оглядывался на людей, которые наверняка его преследовали. Постепенно остров Рэттленейк исчез из виду.

Ник сидел на рукописи. Сзади стояла канистра с горючим, на всякий случай. Он никогда не катался на «газонокосилке». Впереди, должно быть, шесть-семь миль. Кто знает, на сколько хватит бензина.

Единственные признаки жизни виднелись на востоке — рыбаки у острова Саут-Басс, на салазках и в хибарках на лыжах, которые наверняка весят не меньше угнанного тягача.

Джерачи вспомнил, что его отец тоже рыбачил зимой. И никогда не брал с собой сына. Ник представлял, как старик сидит в самодельной лачуге, похожей на гроб, с горечью потягивает дешевое красное вино. Опустив голову, смотрит в пустоту.

Ник рассмеялся. Сначала ребенок говорит, будто его отец все может, затем появляется шапка-ушанка. Теперь рыбаки. Пусть Джерачи не суеверен — пройдет под лестницей, если так на шаг короче, — он решил, что это знак. Почему нет? На свете нет человека надежней, чем отец. До ухода на пенсию, в Аризону, Фаусто Джерачи работал водителем и выполнял поручения друзей семьи Форленца. Отец сведет Ника с нужными людьми из Кливленда. Если он еще жив.

Горстка рыбаков услышала шум мотора и вышла из хижин. Крикнули что-то. Джерачи повернул голову и направился прочь, на юго-запад вокруг острова Грин, необитаемого птичьего заповедника, по обходному пути к берегу. Рыбаки таращились на него и смеялись.

В зоне видимости и слышимости ни самолета.

Проезжая мимо башни с маяком на острове Грин — прямо высотный шалаш! — он увидел землю. Джерачи не сводил глаз с башни, но она казалась пустой. Он ждал, когда случится неизбежное, а оно упорно не происходило.

У береговой линии рыбаков не было. Ник направил тягач к склону.

По мере приближения пришлось разгребать огромные сугробы, некоторые выше ковша. Иногда он давал задний ход и объезжал накопившуюся гору. Пару раз вогнал ковш в лед до предела и чуть не застрял.

В конце концов все-таки застрял.

Тягач стоял, погребенный в снег по задние колеса. Джерачи не мог двинуться ни назад, ни вперед. Ковш впился в какую-то трещину. Лед гулко раскалывался. Колеса прокручивались и буравили его, а тягач продолжал стоять как вкопанный. От мотора начали подниматься струйки едкого черного дыма.

Джерачи спрыгнул с махины и разозлился собственной Глупости. Влажный снег вмиг промочил ноги. Надо было позаимствовать у сторожа сапоги. Ник схватил рукопись и собрался с духом: осталось не больше полумили. Задумчиво посмотрел на тягач. Словно в ответ на молитву, которую он не прочел, послышался глухой скрежет, будто перед крушением здания.

Ник бросился бежать изо всех сил. В последние годы он мало тренировался. Револьвер выпал из-за пояса, но сзади послышался резкий треск, и Джерачи даже не обернулся. В туфлях хлюпала вода. Легкие горели. Хруст не унимался, а Ник не останавливался. Раздался гигантский хлопок. Джерачи припустил.

Наконец притормозил, обернулся и бросил взгляд на дыру во льду, где только что стоял снегоочиститель.

Отдышался и пошел пешком. Треск продолжал звенеть в ушах, в душе поселился страх, что в любой момент он может провалиться сквозь чертов лед. Наконец Ник со свистом упал на колени в грязную воду. Сдержал крик. До берега осталось максимум три метра.

Порой выпадает удачный день.

Хотя «удача» — не самое подходящее слово. Джерачи всегда наживался на болванах, которые наивно полагали, будто им везет. В карты обычно проигрывают те, кто считает изучение математики напрасной тратой времени. Ник верил в вероятность и случай, но не в удачу. В логических объяснениях о ней никогда не услышишь.

У берега не было рыбаков, потому что из сточной трубы размером с тоннель лилась теплая, насыщенная азотом вода прямо в озеро, где недавно стоял тягач. Когда Джерачи добрался до берега, то увидел кругом таблички «тонкий лед». Забавно. Впрочем, его ждут дела. Надо угнать машину, врубить обогрев, умчаться отсюда на пару округов, подальше от местных сыщиков, которым захочется сделать карьеру на громком деле — краже тягача.

Впервые за долгие годы Джерачи перестал быть выродком из крысиной норы, недоделкой, который постоянно оглядывается через плечо. Человек не должен останавливаться. Наступать, защищаться, но, Христа ради, не останавливаться. Давно Ник не был в игре.

Теперь он вернулся.

Глава 5

Джерачи сказал парикмахеру, что собирается искать работу. Потрепанная одежда только подтверждала выдуманную им историю о черной полосе в жизни. Парикмахер поинтересовался, чем он занимается. Бухгалтерией, ответил Ник. Парикмахер констатировал, что у него брат бухгалтер и здесь крайне пуританские места. Потом наглядно это доказал, сделав Нику ужасную стрижку. Джерачи попросил оставить бороду, якобы чтобы скрыть шрам на шее. Поблагодарил парикмахера и спросил, как пройти в «Джей-Си пенни». В таких местах обязательно должен быть.

В «Пенни» Ник направился в примерочную и встал перед зеркалом с новой одеждой в руках. Он не стал тратить время на возню с кнопками и застежками в общественном месте. Купил чемодан неприглядных вещей с таким ощущением, будто выбрал костюм к Хэллоуину.

Наступило то время суток, когда несложно найти закрытый кузовной цех, снять номерной знак с любого разбитого автомобиля и прикрепить к угнанному «Понтиаку». Затем Ник отправился в мотель «Говард Джонсон» — обитель анонимности у платной автострады штата Огайо.

До сих пор никто не сел ему на хвост.

Стоило бы проверить, да не хотелось снова одеваться. Ник купил туалетные принадлежности, воспользовавшись торговым автоматом в холле, и лег спать.

Утром он отправился в торговый центр, на сей раз в «Сирс», где купил охотничий нож, дробовик и коробку патронов. Потом заглянул в универмаг и приобрел такие внешне важные вещи, как молоко, кошачий корм и моющее средство, чтобы получить сдачу мелочью, за которой он сюда и пришел. По пути обратно в мотель выбросил все, кроме десятиценовиков.

Купить или взять напрокат машину — слишком рискованно, во всяком случае, пока не достанешь новый фальшивый паспорт. Любой, кто занимается подделкой документов, выдаст его полиции, чтобы не загреметь в тюрьму. Однако оставить себе «Понтиак» тоже не выход. Джерачи заправил его, проехал через автомойку и пригнал к ближайшей школе. Протер все ручки, опустил окна и оставил мотор включенным. Автомобиль просто напрашивался на угон.

Ник зашагал прочь. В номере достал из ящика стола открытку и отправился бродить вокруг мотелей, ресторанов, заправочных станций и вдоль автомагистрали, записывая по ходу номера телефонов-автоматов.

У Ника были знакомые в Бруклине, однако сначала надо вычислить, кому из них можно доверять. Больше всего хотелось позвонить Шарлотте, хотя за ней наверняка ведут наблюдение. Отцу — тоже нельзя без подготовки. Дочь Барб, студентка второго курса колледжа Скидмора, была нервной и более ранимой копией матери — красотка со всеми сопутствующими преимуществами и сложностями. Лучше сначала связаться с Бев. Она в этом году поступила в Беркли. Шарлотта не хотела отпускать дочь так далеко, но Бев настояла на своем. Вся в отца. Барб жила за пределами университетского городка, а Бев — в общежитии, где все телефоны платные.

Ник перешел улицу к заправке «Сохио» и потратил уйму монет, натыкаясь на разных тупиц, пока ему наконец не сказали номер Бев, а потом еще столько же, пока не нашлась девушка, которая позвала дочь к телефону.

— Кем бы ты ни был, — раздался из трубки голос Бев, — ты ненормальный.

Это точно, подумал Джерачи.

— Чему вас там учат в университете? — спросил он. — Разве можно так разговаривать с отцом?

— Папочка? Я думала, ты… О боже! Папочка! Где…

И тут Бев разрыдалась.

Ник дал ей выплакаться. На нем было теплое пальто, а в кармане достаточно мелочи. Он посматривал на машины, подъезжавшие к заправочной станции. Никто к нему не приглядывался.

Джерачи знал, что Бев скоро успокоится и оправдает его надежды. Она не стала задавать вопросов, на которые он не смог бы ответить. Ник уверил дочь, что у него все хорошо, и попросил передать привет сестре и матери.

— Позвони подруге мамы. Как же ее имя… Из дома напротив.

— Госпожа Брубейкер.

— Да, точно. Попроси, чтобы позвала Шарлотту к телефону, к Брубейкерам. Скажи, будто ты не смогла дозвониться домой, ничего не слышно.

— Я поняла, пап.

— Передай маме, что я позвоню завтра в восемь на телефон-автомат в парке, напротив статуи. Она знает.

— В восемь.

— Если у меня не получится, не беспокойтесь. Много дел.

— Дел, — тихо повторила Бев.

Ник сожалел, что заставляет дочь переживать. И ненавидел Майкла Корлеоне, кто был тому причиной. Он сменил тему и долго расспрашивал, как идет учеба. Очевидно, прекрасно. Бев сказала, что не нуждается в деньгах, но Джерачи все равно взял адрес и пообещал прислать некоторую сумму.

— Только не говори матери, — предупредил он.

— Думаешь, я все ей докладываю?

Последняя фраза была произнесена с каким-то надрывом. Следовало поинтересоваться, что случилось, однако Нику не хотелось углубляться в проблемы. Дела прежде всего.

— Как поживает дедушка?

— Который?

— Оба.

Бев рассмеялась. Она недолюбливала родителей Шарлотты.

— Потрясно.

— Он до сих пор в Тусоне?

— А с чего ему оттуда уезжать?

Насколько знал Ник, отец собирался на Сицилию.

— Действительно. Можешь позвонить и ему?

— Позвонить куда? — быстро сообразила она.

— У тебя же пятерка по испанскому. Позвони госпоже по имени Кончита Круз. Она хорошая подруга дедушки, но почти не говорит по-английски. — Джерачи начал диктовать номер.

— Ты шутишь?

— Сама сказала, что у тебя пятерка по испанскому.

— Дедушка Фаусто и госпожа Кончита поженились.

— Поженились?

— Поженились.

Джерачи посмотрел на отражение в стекле будки и едва узнал себя.

— Поженились…

Ник растерянно скреб ключом по таксофону. Его отец женился на мексиканке. Сложно Представить, как на это отреагировали старые друзья в Кливленде.

— Значит, теперь у меня новая мама. Когда это произошло?

— После того, как девушка вернулся из отпуска в Италии. Все твердил, что жизнь коротка. Они так здорово смотрятся вместе.»

— И не понимают ни слова из того, что говорят друг другу.

— Есть же язык любви, — хихикнула Бев. — Извини, пап. Ты прав, это сумасшествие, но они счастливы.

Нику стало не по себе оттого, что дочь смеется при упоминании о любви.

— Позвони дедушке домой. Попроси продиктовать тебе номер телефона-автомата у закусочной, где он вечно обедает. Как же она называется…

— «Лестерс».

— Верно. «Лестерс». Я позвоню завтра в полдень. Он даст мне номер таксофона, по которому и поговорим.

Джерачи продиктовал дочери три из недавно записанных номеров и сложный график, когда он будет рядом.

— Если не отвечу, не волнуйся. Дел по горло.

Бев снова заплакала, и Ник подождал, пока она успокоится, прежде чем попрощаться.

— Где ты? — спросил Фаусто Джерачи. — Я приеду за тобой.

Ник рассмеялся. Будто он мальчишка и пойман за кражу в магазине.

— Не получится, пап. Если за тобой следят…

— В этой стране я могу оказаться в любом месте за три дня; За исключением Аляски и Гавайев.

Старик до сих пор злился, что не получилось сделать Сицилию сорок девятым штатом, а Аляску и Гавайи все-таки присоединили.

— Свяжи меня с людьми в Кливленде, которым доверяешь.

— Я никому не доверяю. Сам тебя заберу. В Кливленде буду через два дня. Кроме отца, тебе никто не поможет.

— Как насчет Майки 3.?

— Этот поляк? Ленивый боров. Вряд ли тебе удастся поднять его с постели.

Майк Зелински, чиновник из профсоюза водителей грузовиков, был другом Фаусто с детства. Его сын стал членом городского совета Кливленда. Майки 3. знаком с нужными людьми.

— Просто позвони ему, ладно?

— Два дня. И не говори, что это опасно. За мной никому не угнаться. «Хвоста» не будет.

— Сомневаюсь, пап.

Надо признать, что отец прав, с ним сложно тягаться. Водитель Фаусто — живая легенда, профессионал, откатавший два миллиона миль, обычно на огромной скорости, с пассажирами, в чьи дела не лез, при этом не заплатил ни одного штрафа и ни разу не попал в аварию (за некоторыми исключениями, которые и авариями назвать сложно).

— Где ты, неуловимый? Все у нас получится. У Джерачи и его сына.

— Слышал, тебя надо поздравить, — произнес Ник.

— Верно. Собираешь болтать или скажешь мне наконец, где ты?

Через сорок семь часов Фаусто Джерачи пригнал свой «Олдсмобиль Старфайр» на автостоянку. Эта красно-белая мощная машина с кожаными креслами десять лет назад заменила ему черный «Рокет».

— Ты быстро.

— Разве ж это быстро, — недовольно пробурчал Фаусто. — Давно бы приехал, если б на нужду не уходило больше времени, чем на заправку.

Объятье было крепким, долгим и молчаливым. Они не видели друг друга много месяцев и боялись уже не встретиться в этой жизни. Никогда раньше отец и сын не были так счастливы находиться рядом.

— Черт возьми, — наконец произнес Фаусто, топнув ногой, — я замерз.

Они пошли в мотель за вещами Ника.

— Успокой меня, отец. Скажи, что ты предохранялся.

— Послушай. Мы поженились, и точка. Жизнь коротка. Я не собираюсь изливать душу, и тебя это не касается.

— Предохранялся по пути сюда.

— По пути сюда? — ухмыльнулся Фаусто. — В полной мере. Если за мной кто и следил, он видел, как Кончита уехала на моей машине. Она время от времени водит автомобиль, и этим никого не удивишь. Я лег в багажник. Кончита припарковалась у работы, у консервного завода, приоткрыла багажник и ушла, и — опля! — я отчалил. Вырулив на дорогу, полетел стрелой вперед на сотни миль. — Он изобразил выстрел из лука и рассмеялся.

Ник опешил. Когда была жива мать, Фаусто не разрешал ей садиться за руль.

— Кстати, милая бороденка. — Старик коснулся бороды сына и покачал головой.

— Кстати, милая машинка. Правда.

— Разве не красотка? — Засияв от гордости, Фаусто хлопнул Ника по плечу. — Я выполнил работу для одного парня, возможно, ты его знаешь. Он неслабо заплатил. Под этим капотом триста сорок пять лошадей, и каждая — чистокровная верховая.

— И это все на те деньги? — спросил сын, имея в виду наличные, которые дал отцу на дорогу до Сицилии. Он дал денег больше, чем следовало, чтобы компенсировать старику беспокойство.

— Брось, пора отправляться.

— Мы Даже не подумали куда.

— За мной по-прежнему комната, где ты отсиживался в прошлый раз.

— Теперь она вряд ли подойдет.

— В любом случае подальше отсюда. И в теплое место.

— Может, в Мексику?

Что ж, там тепло. Хотя ужасная дыра.

— Кончита расскажет, что там к чему.

— Кончита? Не уверен. Она никогда не распространяется, откуда родом.

— Но у нее ведь есть родственники, верно? Родители?

Фаусто схватил чемодан сына.

— Хочешь поговорить с ней, говори. Я не стану тебя останавливать.

— А с чего тебе меня останавливать?

— Не с чего. Пошли.

Забрасывая скромные пожитки Ника в багажник «Стар-файра», Фаусто заметил дробовик.

— Пригодится.

— В Канаде?

В какой Канаде? В Мексике.

Ник покачал головой.

— Сначала в Канаду.

Фаусто пожал плечами.

— Большой крюк. К тому же там холодно.

— Знаю. Долго не задержимся. Надо только уладить кое-что. Зачем мне в Мексике дробовик?

— Черт! Не в Мексике, а в машине. Ты поедешь на пассажирском сиденье.

— При всем к тебе уважении, пап, лучше поведу я. Ты ведь не спал всю ночь.

— Позволь сказать тебе одну вещь. Дорастешь до моего возраста, забудешь о сне. — Тем не менее Фаусто свесил голову и поплелся к пассажирскому сиденью. — Хочешь сесть за руль, садись. Повеселимся по дороге.

Спереди лежала сумка с аккуратно сложенными картами. Фаусто достал первую попавшуюся Штат Айова. Он изучал карты просто ради бодрости духа, как многие читают «Силу положительного настроя» или как Ник читал «Государя». Впрочем, вскоре отец заснул.

Не прошло и часа, как Фаусто резко пробудился из мертвого сна и тотчас буркнул:

— Поднажми!

— Хочешь сесть за руль, — сказал Ник, пожимая плечами, — садись.

— Молодец. — Старик погладил панель управления. — Малышка просто летит, правда?

Они отправились в Буффало и уже вскоре пересекли канадскую границу. Ник несколько часов потратил, оставляя следы. Использовал разные вымышленные имена — под одним он пару раз выступал на ринге, — снял квартиру, купил дешевую машину и даже журнал «Тайм». Приобрел куртку и сапоги для отца, но тот продолжал жаловаться на холод. Они пообедали в Буффало в мясном ресторане, в котором бывают люди, связанные с семьей Кунео. Слухи о появлении Джерачи разнесутся, хотя и не слишком скоро.

Затем отправились на юг.

Вскоре за тонированным окном «Старфайра» замелькало сердце Америки. Так прошло несколько недель. Появилась масса времени для разговора, настоящего разговора. Однако отец и сын молчали, что устраивало обоих. Фаусто, который всегда настаивал на соблюдении тишины во время поездки, не просто включил радио, а по-настоящему проникся музыкой кантри. Часами напролет он подпевал Лефти Фриццеллу, Марти Роббинсу и Джорджу Джонсу, шлепая сына по руке, если тот тянулся сменить станцию. На дорогах общего пользования держал скорость в пределах сотни. Уникальная способность чуять патруль подвела его только единожды, на выезде из Денвера. Ник выругался и вжался в сиденье, Отец велел ему заткнуться. Фаусто сверкнул значком дорожной службы штата Огайо, который достал неведомо откуда. Вскоре они продолжили путь. Старик интуитивно чувствовал, когда достаточно показать значок, а когда нужно сунуть пятьдесят долларов. Фаусто снизил скорость до восьмидесяти испросил, приходило ли Нику в голову, что его, вероятно, никто и не ищет. Ник признался в собственном неведении, а отец вдруг придумал прекрасную надпись себе на надгробие: здесь лежит водитель Фаусто, который ничего не ведал. Когда Ник попросил сделать одолжение и не нестись так быстро, старик ответил, что в Италии все так ездят и никто не попадает в аварии. «Ты когда-нибудь видел там аварию?» Джерачи-младший заметил, что они не в Италии. Фаусто назвал сына «чертовски смышленым», и последующие несколько часов они говорили меньше, чем пропел Хэнк Уильямс. Несомненно, они никогда не были настолько близки.

Путники выбрали неприметный мотель в Ногалесе, откуда до границы рукой подать. Разузнали номера двух ближайших телефонов-автоматов. Ник подойдет к одному из них в полдень, а к другому в пять и дождется, пока позвонит Фаусто или кто-нибудь еще. Простой план. Сын и отец простились без церемоний, хотя старик отъезжал медленно, что можно было счесть проявлением эмоций.

В большинстве приграничных городов несложно найти мастеров великого искусства — подделки паспортов и водительских удостоверений. Стоит зайти в нужный бар, не задавать лишних вопросов, оставить хорошие чаевые — и сразу получишь три паспорта на выбор. И не забудьте, как не забыл и Ник Джерачи, сравнить их с настоящим.

Родители Кончиты жили в Такско, о ротором Ник никогда не слышал.

— Она говорит, там куча американцев, — сказал Фаусто. — И ничуть не меньше канадцев, европейцев, мулатов, немцев. Ты не будешь выделяться. Многие из них — нищие художники, так что твоя борода тоже в тему. У Кончиты есть кузен, а у того друг знает квартирку, где недавно умер какой-то канадец. Там есть книги, без которых ты жить не можешь. Жилье для тебя придержат. Только представься другом Флако Круза, так зовут кузена. Отвезти тебя туда? Если найти грузовик, можно поехать по пустыне вдоль границы, пересечь кое-где и вернуться по другой стороне. Грузовик я достану.

— Я сам справлюсь, — ответил Ник. — И высоко ценю твою заботу.

— Ничего ты не ценишь, — возразил Фаусто с ноткой нежности, может, даже любви.

Приехав в Такско, Ник Джерачи поначалу держался в стороне. Знаний испанского не хватало. В квартире хранилось немало книг, но все на французском, даже бульварные романы. Зато там имелись изготовленные на заказ полки с коллекцией джазовых пластинок, многие — достаточно свежие. Джерачи любил джаз, хотя не следил за новинками. Сначала он переслушал любимые вещи — Бенни Гудмена и Леса Пола. А однажды просматривал незнакомые имена и затаил дыхание при виде блондинки на обложке «Чет Бейкерз чет» — она была просто копией Шарлотты. Ник поставил пластинку и обезумел. Ночь, музыка, камин. Он изучил всю коллекцию. Сидел ночами в темноте, потягивал минералку и слушал Джимми Смита и Уэса Монтгомери, Джона Колтрейна, Майлза Дэвиса, Кэннонбола Эддерли и Сони Роллинза. Вскоре приобрел подержанную переносную пишущую машинку и много бумаги и напечатал слова песен.

Джерачи подстроился под медленный непринужденный ритм города и день за днем все больше верил, что его никто не ищет. Ник почти почувствовал себя свободным, только вот семейный человек свободным не бывает.

Он установил надежные линии сообщения с Шарлоттой и дочерьми — телефонные уловки и почтовый ящик в Тусоне, в который приходили бобины пленки, переправляемые через Фаусто. Ник стал думать, кому из людей под его полным контролем можно доверить общее дело — пойти в наступление против бездушного выродка, который пытался его убить. Кандидатов хватало. Больше его беспокоила Шарлотта. Она почти дошла до ручки под жестокими взглядами друзей и соседей, в вынужденном одиночестве. Шарлотта принадлежала к тому редкому типу женщин, которые мало говорят о своих чувствах, однако однажды она намекнула на развод. Джерачи не имел права винить жену. И все же винил. Он сомневался в серьезности ее намерения, хотя временами боялся, что так и произойдет.

На главной площади одна за другой шли бурные фиесты, и в конце концов Ник выполз на улицу в компанию приятелей-изгнанников. Они не расспрашивали его о прошлом. Подобное происходит в отдельных частях Нью-Йорка, где людей объединяет не национальность и не религия, а тяжелый рок. Их выставили, «ли они сами бежали из родного города и стеклись сюда, не имея ничего общего, кроме неспособности жить на родине. Там был лысый яйцеголовый композитор из России. Негр, бывший бейсболист, купил ресторан и женился на мексиканке, рисовавшей себя обнаженной на огромных холстах. Вдова с Кубы, чей покойный муж владел шоколадной фабрикой в Сьенфуэгос. Болгарский актер, управлявший целой флотилией такси. И так далее.

Поначалу Джерачи держался подальше от двух американских писателей, Уайли Моултона и его друга Игги, но не потому, что они были finocchios,[100] а оттого, что приехали из Нью-Йорка. Оказалось, любовники так долго живут в собственном мире, строча книги о вымышленных вещах, что уже не в курсе, кто президент Америки, и уж точно не узнают бородатого исхудалого capomgime, чье исчезновение некогда наделало шума. Они приняли на веру вымышленное имя и смотрели на Ника как на лоха с всклокоченной бородой, который ради удовольствия пытается написать книгу. И что?

Вечерами перемещался со свитой из одного бара в другой властелин экспатриантов, сумасшедший южанин и мирового класса трепач по имени Спрэтлинг. Он утверждал, будто на короткой ноге с Диего Риверой, Джонбм Уэйном, Долорес дель Рио и Троцким. Много лет он якобы жил в Новом Орлеане, в одной квартире с Уильямом Фолкнером, участвовал в создании книги, в которой высмеивается великий Шервуд Андерсон, учитель обоих. Спрэтлинг поселился в Такско тридцать лет назад и занялся ювелирным делом, которое разрослось из ничего в весьма доходное нечто. Украшения его собственного дизайна докупали во всем мире, потому что они выглядели традиционно мексиканскими. Во время войны он пустил в компанию инвесторов. Через три года разорился. Теперь живет на курином ранчо к югу от города вместе с тридцатью тремя датскими догами и парой удавов, на деньги, Заработанные контрабандой изделий доколумбийского искусства для частных коллекционеров. Он нравился Джерачи. Люди, подобные Спрэтлингу, оправдывают существование таких, как Ник Джерачи.

Одним вечером Спрэтлинг начал рассказывать о парочке из Чикаго, которая приехали в Такско и пыталась приручить орла для охоты. Они купили гордую птицу в Арканзасе и назвали Калигулой. Возлагали на него большие надежды, хотели, чтобы орел приносил им игуан, диких свиней и оленят. Многие сомневались, что такое возможно. Но не Джерачи, который не раз в жизни видел, как осуществляются грандиозные замысли тщеславных чикагцев.

Ушел он из бара рано. Вернувшись в квартиру, поспешил включить музыку. Склонившись над проигрывателем, Ник заметил металлический блеск за диваном. Правая рука среагировала быстрей, чем мозг опознал нож. Он схватил мускулистое предплечье кучерявого юнца, одетого в черное, невероятно коренастого, сжимающего мясоразделочный нож. Парень был сильный, но неопытный. Джерачи попытался провести захват, однако противник крепко стоял на ногах. Мышцы Ника задрожали. Он отпихнул незваного гостя и в мгновенье ока нанес удар левой в лицо. Юнец повалился и ударился головой о кафельный пол.

Иголка перескочила через желобок и пошла дальше. «О да! — звучал исступленный голос с пластинки. — Лучше разбей мне сердце!»

Молодой человек застонал, медленно перекатываясь по полу, оглушенный, но в сознании.

— Лежать! — велел Джерачи, поднимая нож. — Попробуй мне подняться!.. Какого черта ты здесь делаешь? Кто тебя послал?

Из правого уха текла кровь. Юнец продолжал скулить.

— Я задал тебе вопрос.

Парень пробурчал нечто нечленораздельное.

— Говори громче!

— Боккикьо.

Ник ухмыльнулся так, будто шею перетянула веревка на виселице. Первым до него добрался не агент ЦРУ или ФБР, даже не человек Корлеоне или иного клана. Нет, это сделал нелепый юнец.

— Ты ведь не настоящий Боккикьо, верно? Как тебя зовут?

— Я кровный родственник Кармине Марино, — произнес парень так, будто прочел со шпаргалки.

Ножом убивает только тот, кто боится быть пойманным. Ни один Боккикьо не стал бы проявлять подобную предусмотрительность. Он бы застрелил Джерачи и наплевал на последствия, гори все огнем. Боккикьо были самым мстительным кланом на Сицилии и одно время самым могущественным. Однако после нескончаемых вендетт настоящих Боккикьо осталось мало. Горстка выживших братьев разбавили породу, женившись на девушках не из клана, и кровь охладела. Семейные традиции ушли в прошлое.

Будучи молод, самозванец резко вскочил на ноги. Джерачи покачал головой и успокоил его прямым справа. На сей раз юнец приземлился на задницу.

Иголка даже не подпрыгнула. Завывания саксофона сменило пианино.

— Лежать!

Ты убил моего кузена. — Кровь потекла теперь и из носа.

— Кузена? Ты вообще знал Кармине?

Парень промолчал, и в этом был весь ответ.

— Он был мне как сын, которого не дал Бог. Я знал Кармине лучше всех. Я любил его. Почему ты пришел ко мне за местью?

— Ты послал его на верную смерть. — У юноши был американский акцент. Среднезападный.

— Послушай, Кармине был солдатом. Кармине пошел в бой, и вражеская армия его уничтожила. Победила. Хочешь мести, иди к ним. К генералу или к тем, кто исполнял приказ.

— Кто эти люди?

Хороший вопрос.

— Позволь спросить кое-что, — поинтересовался Джерачи. — Как ты нашел меня?

Парень покачал головой.

— Кто знает, что ты здесь?

Снова молчание. Джерачи протянул руку, юноша принял ее и, качаясь, поднялся. Ник припер его к стене в угол, швырнул нож в другой конец комнаты. Из носа и уха на зеленый кафель продолжала капать кровь.

— Мы с тобой по одну сторону баррикады, — сказал Ник. — Ты вышел на тропу мести, которая идеально вписывается в мою игру. И я могу дать тебе шанс принять участие. Только так ты сумеешь отомстить за смерть Кармине. Понял?

Очевидно, до тупого как бревно юнца не доходило.

— Я не убивал Кармине, — объяснил Ник. — Не я виновен в его гибели, так что ты зря сюда пришел. И скоро сможешь уйти, но сначала скажи три простые вещи. Три легких вопроса, и возвращайся в Сент-Луис.

— Я не из Сент-Луиса.

— Умничка! К сожалению, откуда ты, не интересует экзаменатора. Начнем. Вопрос номер один: как ты сюда попал?

— Как я сюда попал?

— Да, именно. Ты верно понял вопрос. Так как ты сюда попал?

Парень задумался.

— Автобусом, — сказал он. — Самолетом до Мехико, а затем автобусом.

Джерачи улыбнулся.

— Намечается пять баллов. Бьюсь об заклад, твоей маме понравится. У сына пятерка. Я-то знаю, что это не она тебя сюда послала. Думаешь, те люди, кто тебя надоумил, смогут утешить мамочку, когда она будет рыдать крокодильими слезами, зверем выть, бросаясь на гроб, в котором тебя опустят в холодную землю? Прямо как мать Кармине на похоронах, где я тебя что-то не заметил, хотя ты утверждаешь, будто приходишься ему кровным родственником. — Джерачи похлопал юношу по щеке.

Тень сомнения или горя проступила на мягком лице. Видимо, мать Кармине вела себя сдержанней.

— Вопрос номер два: кто знает, что ты здесь?

Парень вытер черным рукавом кровь, словно сопли.

— Мне нужно полотенце.

— Неправильный ответ. Наверное, сложный вопрос, вернемся к нему позже. Вопрос номер три: как ты нашел меня?

Юноша выплюнул алую кровь на белую рубашку Джерачи, за что получил еще один удар в голову. Опрокинул горшок с цветами.

— Я совсем не знаю тебя, малыш, и скажу честно: мне плевать, что с тобой будет, и все же… ну, понимаешь… Какой тебе смысл убивать меня? Или мне тебя? Чего мы тем самым добьемся? Да, я задаю слишком много вопросов. Подумай как следует. Ты в курсе, что я был боксером-тяжеловесом? А я был. Как-то я отправил в нокаут одного парня, и тот долго бился в конвульсиях. Давай соображай. Я подожду.

Юноша встал. Он почти не шатался, но после полудюжины ударов снова очутился на кафельном полу — кровь смешалась с землей из цветочного горшка.

— Я все расскажу.

— Вот И молодец, — похвалил Джерачи.

Парень опять встал.

— Только после того, как ты скажешь мне, кто убил Кармине.

«Поднимем мертвецов!» — прокричал джазмен. Песня закончилась.

— Так мы не сдвинемся с мертвой точки, — огорчился Джерачи.

Через несколько минут он заворачивал юношу в ковер.

По пути обратно из долины гниющего мусора Ник Джерачи остановился выпить. Врач из Нью-Йорка говорил, что у людей с его заболеванием часто развивается отвращение к алкоголю, даже к его запаху. Пока Джерачи избежал этого симптома. Он никогда не был пьяницей, а теперь потреблял еще меньше спиртного, боясь, что каждый глоток может стать последним.

Многие из собравшихся вокруг Спрэтлинга послушать историю про орла до сих пор сидели в баре.

Джерачи попросил бутылку холодного пива — держать ее в опухших руках было особенно приятно.

Писатель Игги начал что-то рассказывать, но Спрэтлинг перебил его — не любил терять инициативу.

— Кстати, о хищниках, которых ловят и против воли везут в дикие земли Латинской Америки, — начал Спрэтлинг, вызывав смешок даже у Игги. — На прошлой неделе я был в Новом Орлеане и слышал поразительную историю. Там есть гангстер, красивый, но беспощадный человек по имени Карло Трамонти — его кличка Кит, — который заправляет всем в Луизиане. Вы, наверное, слышали о чернокожем политическом боссе, покойном и оплакиваемом Кингфише — Царь-рыбе? Так вот, он был шестеркой господина Трамонти и выполнял роль посредника в сделке между Трамонти и гангстером из Нью-Йорка. На берег морского залива попали игорные автоматы и другие неврожденные пороки. Господин Трамонти получил прозвище не из-за колоссальных размеров, а из-за необходимости быть тварью крупнее, чем Царь-рыб а. А таковой является только кит.

Гангстером из Нью-Йорка, насколько знал Джерачи, был Вито Корлеоне.

Ник считал, будто прозвище Трамонти связано с невероятной способностью заглатывать все на своем пути. Семья Нового Орлеана — наистарейшая в Соединенных Штатах, а во главе с Трамонти она стала и самой богатой.

Спрэтлингу подали мартини.

— Так вот, — произнес он, забрав стакан прямо из руки официанта и осушив наполовину, — господин Трамонти, джентльмен итальянских кровей, так и не смог стать гражданином Америки, зато у него был колумбийский паспорт. Вряд ли он мог прочесть, что в нем написано, или бывал в Колумбии. Однажды Кит в своем шелковом костюме сидел в сверхсекретном офисе около аэропорта, строя злодейские планы, и тут раздался стук в дверь. Угадайте, кто это был? Кто решил заняться китобойным промыслом?

Ник улыбнулся и отпил пива. Он понял очень давно, еще в тренажерном зале Кливленда, где пахло камфарой, сырой шерстью и затхлым потом, — что такое желание драться.

Глава 6

В День Колумба, в сумрачный час раннего утра, на западном конце Манхэттена, на сороковом этаже над тупиком, в спальне пентхауса с видом на магистраль Франклина Делано Рузвельта, Ист-Ривер и остров Рузвельта, закричал Майкл Корлеоне.

Вскоре раздался грохот: толчки, гулкие удары, бьющееся стекло, некто или нечто повалилось на пол.

В другом конце квартиры вскочил на ноги Альберт Нери, который спал нагим в отсутствие детей Майкла, то есть почти всегда. Он нажал на кнопку, вмонтированную в тумбочку, схватил фонарик и помчался по коридору к боссу. Снова послышались крик и шум, однако такое случалось и раньше. Вероятно, виновником тому диабет. Или Майкл и Рита Дюваль наконец сцепились — она недавно приехала из Лос-Анджелеса, где снималась в шоу. Практичный Нери наставил столько охраны и сигнализации, что проникнуть внутрь просто невозможно. И все же он бежал с голым задом навстречу странным звукам в ночи, и в голове вертелись разные мысли. Чертовы Боккикьо! Чертов урод Джерачи! Лицо телохранителя было спокойным, как у человека, выгуливающего хозяйскую собаку.

Тяжелая дверь спальни была заперта изнутри. Нери установил там специальный замок. Крики утихли. Альберт постучал в дверь.

— Эй, босс!

Внутри ни звука. Инстинктивно телохранитель попытался открыть дверь пинком, босой ногой. Выругался и побежал обратно за ключом.

На один лестничный пролет ниже начал зажигаться свет — сначала в спальне Конни Корлеоне, затем в комнате ее двух сыновей, а также в квартире в другом конце здания, где жили Кэти и Франческа, взрослые дочери-близняшки Санни Корлеоне, покойного брата Майкла. Шестилетний сын Франчески, названный в честь Санни, не шевельнулся. Он учиняет сущий кошмар, когда не спит, однако спит обычно крепко. Все собрались в огромной кухне, которую весной обустроила Конни, когда Майкл купил все здание и переселил почти всех оставшихся в живых из семьи на три верхних этажа. Они любили спать с открытыми окнами.

Конни проверила замки. Франческа набрала номер холла, и охранник внизу сказал, что все под контролем.

— Все под контролем, — сообщила Франческа тете.

Конни мрачно кивнула и принялась варить кофе.

Племянница не сводила взгляд с телефонной трубки. Под контролем.

Конни спросила сыновей, хотят ли они яичницу или сразу пойдут спать. Была суббота, поэтому ее мало заботил их выбор. Мальчики предпочли яичницу и поинтересовались, что за шум был наверху. Мать свалила все на телевизор. Франческа в упор посмотрела на Конни, но та отвела взгляд.

Старший сын Виктор, замкнутый лодырь даже по стандартам подростков-американцев, пошел в соседнюю комнату и поставил пластинку Джеймса Брауна «Ночной поезд» на полную мощность. Восьмилетний Майк — ангел, обожавший брата, — начал неистово танцевать по комнате. Обычно такое поведение выводило Конни из себя — она ненавидела подобную музыку и всегда спешила остудить пыл Виктора. На сей раз она лишь вздохнула и зажгла сигарету. Виктор изображал из себя боксера на ринге, а малыш Майки копировал его движения.

Внизу, на тридцать восьмом этаже, в отдельной квартире спали Том и Тереза Хейген и две их дочки. Они находились на достаточном расстоянии, чтобы ничего не слышать. Комнаты сыновей пустовали.

Кей, бывшая жена Майкла, жила в штате Мэн (да, он ударил ее, но всего один раз, когда Кей солгала о выкидыше, сказав, будто сделала аборт; из-за удара и вызванных им угрызений совести она получила развод, который Майкл не дал бы ни при каких иных обстоятельствах). Два ребенка Майкла — двенадцатилетний Энтони и восьмилетняя Мэри — тоже жили в Мэне и ходили в престижную частную школу, где преподавала Кей. Майкл не видел их несколько месяцев, что приносило ему страдания, о коих никогда не упоминалось на трех верхних этажах небоскреба. Раз в неделю Конни тайно отправляла Энтони и Мэри письма, подарки и итальянские конфеты.

Родители Майкла, Вито и Кармела, ныне мирно покоились на кладбище Вуддон в Бронксе, рядом с братом Санни (якобы погибшем в автокатастрофе, хотя на самом деле его застрелил человек Таттальи на дороге в Джонс-Бич), а Франческа преждевременно родила Кармелу, прожившую один день.

Неподалеку лежал и муж Конни Карло (задушенный по приказу Майкла за сыгранную им роль в убийстве Санни, хотя виновен в смерти был клан Барзини).

Муж Франчески Билли (Вильям Брустер Ван Аредейл-третий) был похоронен на семейном кладбище во Флориде.

Брат Майкла Фредо четыре года назад отправился на рыбалку и якобы утонул. Внутренние газы, поднимающие тело на поверхность, не всегда образуются в холодной воде озера Тахо. Вдова, актриса Дина Данн (с которой он жил отдельно), купила ему надгробие на кладбище в Беверли-Хиллс, но земля под камнем осталась нетронутой.

Теперь в частном лифте наверх поднимались три вооруженных и надежных охранника.

Снаружи здание вовсе не казалось крепостью. Прохожему и в голову бы не пришло, что тут содержится взвод охраны и установлены электронные устройства, обошедшиеся в целое состояние, и куплены они у тех же людей, кто поставляет оборудование для ЦРУ. Случайный прохожий даже не заметил бы этот дом, покрытый белой облицовкой, с балконами без цветов. Внимание любого захватили бы старинные кирпичные строения напротив. И ничто в здании не привлекло бы взгляд к едва приукрашенному трехэтажному пентхаусу и саду на крыше, который раскинулся наверху. В Нью-Йорке только туристы смотрят вверх, а эта часть города их не привлекает — Йорквилл, часть Манхэттена, куда не проведено метро, не упоминаемый в путеводителях жилой район, по большей части немецкий, хотя с годами здесь стали мирно сожительствовать ирландцы, евреи и итальянцы. Если не считать гула машин по магистрали и мусоровозов в соседнем квартале, ночью стоит тишина, особенно на сороковом этаже высотки.

Почти всегда.

— Босс? — позвал Альберт Нери.

Подошли трое охранников, и он велел им занять позиции и прикрыть его сзади. Затем открыл дверь и осторожно ступил внутрь, освещая комнату фонариком. Обладая совершенными рефлексами, с фонарем в руках он был опасен, как другие с револьвером. Нери убил им сутенера в Гарлеме, который зарезал женщину и насиловал ее двенадцатилетнюю дочь. По словам свидетелей, полицейский вырубил его, а затем проломил череп. Начальники Альберта выдвинули ему обвинение в убийстве. О расправе прослышали Корлеоне. Они подергали за веревочки, и дело закрыли. Нери забрал фонарь из камеры хранения улик, ушел из полиции и поступил на работу к Майклу Корлеоне. Начав жизнь сначала, благодарный Альберт служил хозяину с завидной преданностью. И никогда не жалел о принятом решении. Ни разу, даже когда ему приказали убить бедного Фредо.

Нери включил свет.

Кровать была пуста. На полу валялся клубок простыней и одеял. Рядом осколки стакана из-под сока.

— Майкл?

За кроватью что-то зашевелилось.

Майкл Корлеоне медленно поднялся, потирая голову.

— Мой дон, — произнес Альберт. — Вы напугали нас. Все в порядке?

— Да. Что бы ни случилось, не свети мне в глаза этой штуковиной.

Нери опустил фонарик. Дон весь взмок и побледнел, словно залитый лунным светом. Он выглядел чертовски не в порядке.

— Вы… э… один? — Нери вытянул шею, выискивая глазами посторонних. Заглянул в туалет. Все на месте. — Был шум…

— Аль, я в порядке. Спасибо за беспокойство.

Будь здесь Рита, Майкл не стал бы этого скрывать. Она появлялась в доме и раньше.

— Так дело в сахаре? — спросил Нери. Диабет. Стакан с соком. Все вязалось, в какой-то степени. — Принести вам таблетки или фрукты?

— Не надо. Дело не в этом. Понял?

Альберт кивнул.

— Осторожней с шелковыми простынями, — предупредил он. — Чертовски скользкие.

— Постараюсь не забыть, — сказал Майкл и попытался улыбнуться.

У Нери в голове не укладывалось, как один человек мог наделать столько шума, но перечить Майклу Корлеоне было не в его правилах.

— Кстати, с днем рождения.

— Испеки мне торт, если хочешь, — буркнул Майкл, — но о грохоте больше ни слова.

Он опустился на кровать. Корлеоне стал национальным героем отчасти благодаря своей внешности — красив как киноактер, — но посреди ночи и на близком расстоянии выглядел старше своих сорока лет. Левая щека неровно обвисла: результат пластической хирургии. Лицо пришлось зашивать после схватки с капитаном полиции. Волосы резко поседели, и при правильном освещении это смотрелось экстравагантно, но не сейчас. Он постоянно испытывал жажду и мочился невыносимо долго, как старик. Однажды Рита — госпожа Маргарита Дюваль, актриса, с которой Майкл временами встречался, — поделилась с Нери, что у Майкла бывают проблемы в постели. «С каждым случается», — ответил Альберт, скорей из солидарности. Мысль об импотенции приходила к нему в голову только в нетрезвом состоянии, а не напивался он со времен службы в полиции.

— Нет, торту меня не получится, — сказал Нери. — Придется подождать, пока Конни испечет. Хотите кофе?

— Сколько времени?

Альберт взглянул на часы.

— Почти пять. Думаю, вам стоит поспать.

Сегодня, впервые после возвращения крестного отца в Нью-Йорк больше года назад, должно состояться собрание Комитета, правящего совета «Коза ностры». Приготовления заняли у Майкла несколько недель.

Он потер лицо и закрыл руками.

— Какого Черта, — спокойно произнес он, не отнимая рук.

Было сложно понять, что он имеет в виду: Какого черта тут произошло? или Какого черта ты спрашиваешь? Конечно, иди и сделай кофе.

Нери развернулся и пошел прочь по коридору. Какого черта. Даже если Майкл ляжет спать, Альберту уже не заснуть.

И он не собирался пить то фильтрованное пойло, что Конни делает в просторной кухне. Нери не умел готовить, но насчет кофе был весьма щепетилен.

Он отвел охранников обратно к лифту, не замечая собственной наготы.

— Ложная тревога, ребята, — сказал Альберт, сам в это не веря. — Все путем.

Глава 7

Джонни Фонтейн прилетел в Нью-Йорк за день до парада. Со старшей дочерью Лизой он пошел спокойно отобедать в крошечный итальянский ресторан в Гарлеме, где готовят bucatini all’amatriciana не хуже, чем мама, да покоится она с миром. Чтобы попасть в это заведение, необходимо купить столик. Проблем не возникает только у тех, кто знает влиятельных людей или сам является влиятельным человеком. Лиза, не раз страдавшая от отцовской популярности, обожала ресторан: внимание, изысканные блюда, роскошные цветы. Она училась на втором курсе в Джуллиардской музыкальной школе. Поначалу Джонни не хотел отпускать дочь, девушку столь юного возраста, в Нью-Йорк одну. Однако Джуллиард — это Джуллиард, и робкая Лиза на сцене за пианино, расправив плечи, убрав за ухо черные длинные локоны, озарялась светом, когда пальцы танцевали по клавишам. Джонни присматривал за ней. Навещал каждый раз по приезде в Нью-Йорк и старался делать это чаще. Она притаскивала отца в места, куда он сам бы ни за что не пошел, типа трогательной постановки «Балкона» Жана Жене, где весь мир — сумасшедший бордель. Еще он водил ее на бокс и в джазовые клубы. Теперь отец и дочь были ближе, чем за все время после разрыва с Джинни. Лиза вышла из своей скорлупы и из-за пианино. Джонни тревожила и одновременно радовала эта перемена. Пару лет назад она вряд ли бы захотела сопровождать его на параде.

Они пили кофе и ждали десерта — ломтика sfogiatella на двоих. Лиза начала что-то говорить и вдруг замолчала. Джонни поинтересовался, в чем дело, и дочь ответила: ни в чем. Если Фонтейн что и понимал в женщинах, так это когда они хотят начать серьезный разговор.

— Выкладывай. Ты можешь рассказать папочке что угодно.

Произнеся последнюю фразу, Джонни понял, что это строчка из прослушивания на телевизионное шоу, в котором он мог сыграть компанейского папашу из провинции. Роль ему не досталась.

Лиза положила руки на стол и закрыла глаза. Она сидела так пару минут. Джонни ждал. Второе правило в общении с женщинами: не мешай им помолчать.

— Пап, — произнесла Лиза полушепотом. — Это правда? Хоть на йоту?

Было больно слышать от дочери такой вопрос. В то же время Фонтейн восхищался дерзким взглядом. Вся в отца.

— Нет, — ответил он. — Не смеши меня. Я не гангстер. И не работаю на гангстеров.

Она кивнула.

— Если в Америку приедет еврей, ирландец или поляк и станет вкалывать, устроится на уличную работу, как все иммигранты, а потом построит крупный бизнес или сделает политическую карьеру, его будут считать воплощением американской мечты. Однако когда то же самое происходит с итальянцем, его тотчас называют гангстером.

— Не любого итальянца.

— Открой глаза, — возразил Джонни. — Любого итальянца. С каждым из нас, добившимся успеха, такое происходит.

— Некоторые из этих людей и в самом деле… — Лиза не хотела произносить слово «гангстер».

— Неужто? К примеру, Вито Корлеоне был моим крестным отцом. Он пришел в церковь и дал святую клятву заботиться обо мне, что и делал, как и дядя твоей матери… водопроводчик, как же его звали?

— Поли.

— Точно. Поли. Как и Поли о тебе. Фонд Вито Корлеоне выделяет миллионы долларов для бедных детей, больниц, на искусство и даже, подумай только, на гранты для профессоров из твоей школы. Его ни разу не судили, даже не предъявляли обвинение в нарушении закона. Что касается Майкла Корлеоне, сына Вито, который сейчас заправляет делами, самый тяжкий его грех — штраф за неправильную парковку. Он джентльмен, окончил Колумбийский и Дартмутский университеты, он герой морской пехоты, награжден медалью за отвагу, не помню в какой битве. Возможно, при Иводзиме. Или нет. В другой. Не забывай об этом и не верь всем журналистам подряд. Бизнес, в котором у Майкла Корлеоне есть доля — всего лишь доля, он отнюдь не председатель совета директоров, — позволил мне вложить деньги в курорт на озере Тахо.

— В «Замок в облаках».

— Верно. Это то же самое, как если бы Говард Джонсон продал мне часть нового мотеля. Единственная разница в том, что фамилия Джонсон не заканчивается на гласную.

— Ты, кажется, сказал, что он не председатель правления.

— Он крупный акционер. Через него я узнал о вложении капитала. Сын моего крестного отца пустил в ход свои связи, и мне позволили стать совладельцем.

— На самом деле это казино, ведь так? Не просто курорт.

— Это курорт, в котором есть казино. А еще корты для тенниса, гольфа и тому подобное. Надо как-нибудь съездить туда вдвоем.

— С удовольствием.

Джонни было стыдно, что он не пригласил ее раньше.

— Послушай, ты ведь была в Неваде, там так принято. Игровые автоматы в аэропорту, на заправочных станциях. Попробуй открыть заведение без казино, и вмиг разоришься.

Лиза покачала головой.

— Поверь мне, так и есть.

— Я хотела сказать, что никогда не была в Неваде.

— Правда?

— Правда.

Невероятно.

— Я уверен, что привозил вас в гости.

Она снова покачала головой.

— Видела, как ты поешь, только в Лос-Анджелесе и здесь.

— Уф!.. — Фонтейн допил вино. — Главное, что я пытаюсь до тебя донести, — в отличие от других моих дел, это рискованное предприятие приносит невероятный доход. — Деньги имели для Джонни большое значение, в чем он не любил признаваться. У него нередко бывали проблемы с бухгалтерией, не говоря уже о трех разводах, причем в двух из них фигурировали распутные актрисы-кровопийцы. В хорошие времена и плохие он жил на широкую ногу, давал огромные чаевые и делал крупные ставки. Джонни опустил глаза. — Благодаря этому курорту ты учишься в Джуллиарде и твои сестры смогут получить образование, где только пожелают.

Лиза равнодушно кивнула.

— Просто… ну… на тех фотографиях…

— Дорогая, я нахожусь в центре общественного внимания с твоего возраста. Ты хоть представляешь, сколько раз на дню со мной просят сфотографироваться абсолютно незнакомые люди?

Дочь посмотрела отцу прямо в глаза.

Ладно. Конечно, он знает некоторых из них.

— Не буду тебе лгать. Мне приходилось выступать в местах, где не хотелось ни с кем знакомиться ближе, чем полагается. В Америке это не преступление.

Фонтейн глотнул кофе. Лиза сжала в кулаке салфетку, поднесла ее ко рту. Бровь изогнулась дугой, и Джонни надеялся, что это всего лишь признак замешательства.

— Перестань, дорогая, — уже громче произнес он, излучая обаяние. — Сама подумай. Я пою в ночных клубах. Кто, по-твоему, властелин ночных клубов?

Это были не его слова. Цитата актера-finocchio Олли Смита-Кристмаса, ныне сэра Оливера, хорошего парня, который произнес броскую фразу, чтобы отделаться от журналистов и дать Джонни спокойно репетировать к инаугурационному баллу Джимми Щи. Лиза сделала вид, будто впервые это слышит. Фонтейн поднял руки вверх, мол, сдаюсь. Какой выбор ему дан? Никакого.

Лиза положила салфетку. Другой рукой убрала с лица волосы. Нервный жест, поначалу подумал Джонни, пока не увидел улыбки.

Ответ удовлетворил ее. Лиза наклонилась вперед и поцеловала отца в щеку.

Фонтейна охватила тоска по упущенным моментам. Марго Эштон и Энни Магауан не просто разбили ему сердце и отхватили приличную сумму, они вбили клин между ним и семьей. Больше Джонни не допустит такой ошибки.

— Я люблю тебя, ангелочек, — сказал он.

— Ш-ш, — произнесла Лиза, продолжая улыбаться.

После обеда Фонтейн отвез дочь в апартаменты и отправился кутить. Он знал город достаточно, чтобы провести всю ночь в пивной или клубе, где есть друзья, на которых можно положиться: они не подпустят к нему публику и журналистов и не станут разговаривать о проблемах в Неваде или жалобах в Нью-Йорке из-за того, что его назначили главным маршалом. На несколько благословенных часов Джонни забывал обо всем.

Ночь протекала как обычно. Он не раз мог завязать знакомство с девушками широких взглядов. Однако не хотелось решать вопросы следующего дня, не выспавшись, поэтому Фонтейн решил отказаться от удовольствия. С годами становишься умнее. Озаряемый резким утренним светом на заднем сиденье лимузина, в одиночестве, направляясь в свой номер в отеле «Плаза», он гордился собой.

Джонни побрился, принял душ и не чувствовал ни опьянения, ни похмелья. Он был на гребне славы. Скажи ему кто в детстве, что наступит день, и он будет записывать пластинки и снимать фильмы, что женщины будут визжать от восторга, а мужчины ревниво завидовать, его бы это не удивило. Фонтейн был таким с рождения: большие яйца, большие мечты. И мама всегда говорила сыну: добьешься всего, чего только захочешь. Если б ему предрекли помочь будущему президенту одержать победу на выборах и устроить самый роскошный инаугурационный бал в истории, Джонни тоже поверил бы. Он не удивился бы даже истории о том, как отдал Джимми Ши свою кровь, пот и слезы (не говоря уже о парочке возлюбленных), а неблагодарный засранец отвернулся от Джонни, потому что он итальянец. Потому что окрыленный лицемер захотел утаить тот факт, что его отец был бутлегером и жилы рвал, чтобы пробиться в Америке. Потому что мало окончить Принстонский университет, стать лучшим в стране ныряльщиком, встретить богатую невесту и жениться на ней. Нет, надо притворяться, будто ты благородных кровей. Все так предсказуемо.

Однако назначить Джонни главным маршалом парада в День Колумба, прямо по Пятой авеню? Такого Фонтейн и представить себе не мог. Подобная честь обычно выпадала pezzonovanti — важным птицам вроде Фиорелло Ла Гардиа, Эла Смита или папы римского. Джонни принимал участие в парадах с тех пор, как надел короткие штанишки: в одном кулаке итальянский флажок, в другом — американский. В старших классах он играл на барабане и промаршировал весь путь от собора Святого Патрика до Семьдесят девятой улицы, не отрывая взгляда от соблазнительной попки Анны Марии Дигрегорио из группы поддержки. Выпустив первый хит с группой Леса Галли, Джонни ехал на платформе, сжимая в руках огромный микрофон.

А теперь такое! Главный маршал Джон Фонтейн.

Когда в номер подали завтрак вместе со свежей газетой, эйфория вмиг сошла на нет. На первую страницу попали Джонни и самодовольные coglioni,[101] которые собирались преградить дорогу торжественному шествию.

— День без новостей, — пробурчал Джонни, словно получив удар по почкам.

— Что там, сэр? — Официант заканчивал сервировку.

Джонни тяжело опустился на край заправленной кровати. Уши начинали гореть.

— Можешь идти.

Джонни отбросил газету и закрыл глаза.

— И вот еще, сэр. — Официант передал ему телефонное сообщение от Джинни — «Пожалуйста, позвони» — и получил щедрые чаевые.

Быть Джонни Фонтейном непросто. Он не станет свирепеть из-за этого дерьма. Нет уж.

Глупец, каким он был раньше, тотчас позвонил бы Джинни и накричал на нее за то, что не хочет пускать Лизу на парад.

А зачем еще он ей понадобился? У нее шестое чувство на все гадости, что с ним происходят. Потом бросил бы трубку и сорвал телефон со стены. Разбил бы тарелки, телевизор. И что затем? Стал бы готовить план мести. Согласно нашим источникам? Нежил? Какого черта! В ночных клубах, связанных с организованной преступностью? Черт, черт, черт! Убил бы их.

Поверьте, в Джонни до сих пор просыпались эти инстинкты. В критические моменты.

Но!

Глубокий вдох.

Он вспотел от усилия не поддаться порыву.

Еще один глубокий вдох.

К таким же дыхательным упражнениям Джонни прибегал перед записью пластинок.

Больше Фонтейн не глупец. Ему пятьдесят один год. Поклонники ВИДЯТ в нем человека, который боролся, любил, терял и выжил, чтобы рассказать об этом, спеть об этом с пластинок, которые крутились в заезженных музыкальных автоматах и в одиноких комнатах по всему свету. Жизнь не раз его била, однако Джонни все перенес. Боль оставила свой след, но чего еще ожидать? Он простой смертный — как ты, милый, только чуть больше.

Вдох.

Фонтейн чувствовал, как отступает гнев. Взглянул на остывающий на тарелке омлет. Поковырялся в нем кофейной ложечкой. Джонни не был голоден — первый признак похмелья. Он проглотил пару таблеток аспирина, потом молочно-белый антацид и зажег сигарету с ментолом. Аспирин и антацид хранились в крупных пузырьках.

В Лос-Анджелесе сейчас ночь — слишком рано, чтобы перезванивать Джинни. Если им не удастся поговорить до парад а, это не его вина. Все дело в разнице часовых поясов. В величине Америки.

До встречи с Майклом Корлеоне целых два часа.

Фонтейн схватил сценарии, привезенные из Калифорнии, и разлегся на длинном красном диване.

По праву это должен быть один из самых прекрасных дней в его жизни, но вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, Джонни искал спасение между строчками и старался не думать о предстоящих событиях. И о том, что скажет Майклу Корлеоне. Фонтейн — артист, и будет лучше, если он не станет зацикливаться на подобных вещах. Это деловая встреча, а главное дело Джонни — шоу. То же самое и с парадом, верно?

Он жадно отхлебнул кофе, бегло просматривая разные тексты в поиске выгодного образа. К своему ужасу (но не к удивлению), в большинстве сценариев ему предлагали роль обаятельного преступника. Подобную роль Фонтейн играл только раз, в мюзикле. Два фильма были о покойном Роте Хаймоне: один — чисто биографическая картина, другой с Ротом в качестве прототипа. И оба хотели Фонтейна на главную роль. Оба сценария полетели в мусорное ведро.

Джонни полистал другие сценарии, помечая хорошие роли — не для него, но которые он мог бы сыграть. Воинственный полицейский, для которого работа стала личным делом. Наемный стрелок, завоевывающий сердце школьной учительницы, спасая город от обезумевшего ветерана кавалерии. Смуглый рецидивист по имени Ковелли («Дж. Фонтейн?» — написал кто-то на первой странице). Умственно отсталый садовник, который в конце восстает и убивает продажного жестокого сенатора (на Самом деле собственного брата). Агент Джонни сказал, что никто в Голливуде не даст ему подобную роль. Да, у него есть собственная кинокомпания, но без помощи в съемке и раскрутке картины не обойтись. Не говоря уже о том, захотят ли простые люди прийти на просмотр и потратить с трудом заработанные деньги. В наши дни в кино ходят только подростки, которым нужна темнота, чтобы пообжиматься. Чтобы собрать более весомую публику, надо создать зрелище, какого не увидишь по телевизору, или быстро снимать малобюджетные фильмы со звездами в привычных сценах. Как говорил один мудрый человек, народ не заставишь.

В любом случае это общепринятая точка зрения.

Если бы Джонни Фонтейн придерживался общепринятой точки зрения, он, вероятно, до сих пор бы жил в родном районе, работал официантом, или продавал рубашки, или слонялся без дела.

Он уставился на сценарии. Джонни был уверен, что смог бы сыграть героя в правильно подобранной эпопее. Может, не Иисуса и не короля Артура, но предводителя армии в справедливой войне или спасателя, вытаскивающего сирот из пламени Великого чикагского пожара. Сгодился бы и на классическую роль, но не слишком сложную, например о невезучем парне, который использует последний шанс побороть полосу неудач. Лишь бы получить одобрительные отзывы критиков и немного заработать.

Впрочем, есть и более короткий путь в Голливуд.

Однако, прибегая к такой тактике, пользуясь этим преимуществом, Джонни и попал в теперешние неприятности.

Фонтейн верил в то, что говорил дочери, в каждое слово. В то же время он никогда не просил у крестного отца повлиять на Джека Вольца, потому что сам собирался сделать предложение, от которого тот не сможет отказаться. Вольц, тогда, как и сейчас, глава «Вольц интернэшнл пикчерс», поклялся, что Джонни получит роль только через его труп. Ходили странные слухи, почему Вольц передумал, но Джонни не обращал на них внимания, а вскоре и вовсе забыл. Фонтейн взял роль, вырезал неудачные моменты и вернулся домой с «Оскаром». Когда Корлеоне финансировали его кинокомпанию, Джонни не задавал вопросов. Потом поползли слухи, что чикагская организация имеет долю в его студии грамзаписи, и бухгалтеры спросили Фонтейна, хочет ли он знать правду. Тот рассмеялся — рассмеялся! — и ушел из офиса.

И все же из этого не вытекает, что кто-либо из его окружения гангстер.

Чтобы провернуть большие дела, большие люди делают вещи, о которых простой публике знать не следует. У вас бы волосы встали дыбом от неофициальной информации, как появился отель «Плаза». Да и сам Нью-Йорк. Америка? Украдена. Как и любая великая империя. Если воры достаточно умны, чтобы создать вокруг себя определенные структуры и не полениться сшить флаг, они войдут в историю героями.

Джонни посмотрел на часы. Все еще рано звонить. Как бы ему ни хотелось разделить почести с дочерью, в голову лезли дурные мысли.

Взял следующий сценарий «Открытие Америки». В два раза толще остальных, эпопея. Поразмыслив пару минут, сможет ли он сыграть Колумба, Фонтейн отложил рукопись и стал искать реальный шанс. Вытянул «Трималчио Рекс». Взгляд Джонни поймало итальянское имя автора, Серджио Лупо. Через две страницы, не по вине сценария, Фонтейн погрузился в сон.

Он дремал с мыслью о том, что Джинни, наверное, права, она всегда права: ничто не шло гладко в его жизни с того лета, как они влюбились друг в друга. Из рук выскользнула чашка и полетела на пол. Откололся крошечный кусочек. Только в таком месте, как «Плаза», чашку сочли бы разбитой.

Глава 8

Эдди Парадиз был на ногах с рассвета. Он вышел из дома у океана в Айленд-Парке и поехал на софтбольное поле недалеко от доков в Ред-Хук, к участку, где работал капитан полиции, которого ждал Эдди. По радио не было ничего хорошего, пока он не наткнулся на рок-н-ролльную станцию — Херб Алперт и «Тихуана брасс», Дик Дейл и «Дел-Тоунс», Линк Рэй и «Рэймен», Джеймс Браун и «Феймос флеймз» и им лично почитаемый Букер Ти. Эдди Парадиз — отличное имя для лидера, подумал он. Эдди Парадиз и… кто?

Наконец появился капитан в блестящей «Ривьере-59», серебряной с черным верхом, а сам в халате. Эдди дал ему упаковку из-под «Мальборо», набитую деньгами, — не взятку, поскольку капитан и так состоял на жалованье, а подарок: половина сейчас, половина в это же время завтра при условии, что собрание Комитета пройдет спокойно. Сказал ли капитан спасибо? Нет. Была необходимость отдавать деньги лично? Нет. Из ряда вон выходящая ситуация. Продажный ублюдок хоть понимает, что происходит? Когда полицейский отъехал, Эдди покачал головой. Нет. Не понимает.

Эдди вернулся в машину и направился в ресторан на Юнион-стрит, где будет собрание, просто проверить, насколько свежи кальмары, не шатаются ли кресла (два пришлось заменить), хорошо ли черные занавески прикрывают переднее окно (идеально), в порядке ли повара и официанты, которым вечером работать (каждый из них был родственником владельца ресторана, и все же Эдди выгнал неаполитанца, которого не видел здесь раньше), воспользовались ли соседи оплаченным отдыхом на побережье Нью-Джерси (воспользовались). Эдди выслушал разные просьбы: повар просил о брате, попавшем в тюрьму за драку; посудомойщику требовались взаймы деньги до следующего месяца, чтобы привезти бабушку из Ракалмуто, и тому подобное. Как обычно. И, как обычно, Эдди обещал подумать, чем может помочь. Ничего не записал. Подобная чушь запоминалась машинально. Выходя из ресторана, он схватил веник и лично подмел тротуар, хотя его уже вылизали.

Собрание Комитета на его территории — большая честь для Эдди, которого недавно повысили до capo. Если все пройдет гладко, Майкл Корлеоне получит благодарность. Если нет, Эдди огребет по полной. Это не страшно, именно так и достигается карьерный рост: приписываешь все заслуги боссу. А как же честь? Да никак. Когда на тебя выльют столько дерьма, как на Эдди, вряд ли увидишь дальше своего сломанного носа.

Парадиз похвалил владельца ресторана за отменную готовность к встрече гостей и направился в булочную на Президент-стрит, где выпил утренний эспрессо. Затем пошел в клуб, надеясь поиграть в карты в обществе джентльменов. Шанса не представилось. Повернув за угол, Эдди увидел пять рабочих из «Флэтбуш новелтис» в униформе с именами над нагрудным карманом. Они ждали его у красной двери охотничьего клуба «Кэррол гарденс». Пиротехники.

Почему Таракан не занялся их проблемой? Вечно возникают непредвиденные дела. Кому-нибудь постоянно что-то надо от Эдди Парадиза. Дома, в булочной, в клубе, во время обеда, даже на катере в открытом море. Говорят, это цена за высокую должность, но боже мой! Теперь в его распоряжении целый regime, и все равно дела не делаются, пока Эдди не займется ими сам. Будь у него инструментальная группа, знаете, как бы он ее назвал? Эдди Парадиз и «Никчемные coglioni». Или лучше Просто Эдди. Ему казалось, он достиг такого положения в жизни, что может хоть раз взять выходной и не заниматься ничьими нуждами, кроме собственных. Один день. Зачем день Колумбу? К черту Колумба. Этого дерьма уже несколько сотен лет как нет на свете.

Двое мужчин, которые шли вместе с Эдди, спросили, знает ли он людей перед клубом.

— Я разберусь, — ответил он.

День, когда ад покроется льдом, назовут Днем Эдди.

Его отряд был хорошо обучен, в традициях, установленных Сальваторе Тессио. Без лишних слов они встали между боссом и грузовым фургоном «Флэтбуш новелтис».

Владелец компании фейерверков, сидя на крыльце, попытался вручить Эдди утреннюю газету. «Джордж», значилось на нагрудной бирке. «Джордж Спанос».

— Есть хорошие новости, Джордж?

Охранники переглянулись.

— Что вы имеете в ввиду?

Парадиз получал удовольствие, когда разворачивал утреннюю газету, хрустя страницами. Если она успевала походить по рукам, Эдди уже к ней не прикасался.

— Вы взяли мою газету, и теперь я спрашиваю, что вы там вычитали.

Спанос начал говорить, но вскоре остановился.

— Вчера перенесли бейсбольный матч из-за проливного дождя. Сегодня, вероятно, тоже будет дождь. Это погода расплачивается с «Джайантс» за движение на запад.

О чем Джордж промолчал, так это о комментариях в адрес Эдди и его друзей. Спанос был паршивым игроком, и даже дочка Парадиза вмиг раскусила бы его. Эдди взглянул на заголовки и не заметил ничего сногсшибательного.

— Мне плевать на чемпионат, — сказал он. — Я слежу только за «Мете».

Пиротехники ухмыльнулись.

Были времена, когда в подобной ситуации Эдди Парадиз начал бы огрызаться, однако теперь брал примере Ника Джерачи. Хороший учитель, хоть и свернул с пути истинного.

— Смейтесь, — пожал он плечами. — Но у меня для вас новость: «Доджерс» и «Джайантс» не вернутся. Я живу сегодняшним днем. У меня есть билеты на сезон и все остальное.

Спанос стоял, по-прежнему протягивая газету.

— У вас есть билеты на нынешний сезон?

— На «Мете», ты, толстая плешивая греческая морда. — Эдди был единоличным поставщиком всего стройматериала и цемента для бейсбольного стадиона новой команды. — С чего ты взял, что можешь читать мою газету?

Парадиз сделал шаг вперед и посмотрел Джорджу в глаза. Эдди был маленького роста, метр пятьдесят пять, зато гордился, что это никак не испортило ему характер.

— Я сложу ее, — чуть ли не взмолился Спанос. — Как и была.

— Оставь себе.

Спанос, как большинство плохих игроков, искушал судьбу.

— Возьмите, — сказал он. — Мне она больше не нужна.

Эдди угрожающе улыбнулся:

— Засунь ее себе в жопу.

Он репетировал эту улыбку в зеркале.

Парадиз посмотрел наверх, на окно своего кабинета, и увидел в нем Момо Таракана. Тот вернулся из Акапулько таким загорелым, что сошел бы за своего в Гарлеме. Причем вернулся довольно давно, но использовал солнечную лампу для сохранения бронзового оттенка, как какой-нибудь педик из Голливуда.

— Господа, вы пришли по делу, — спросил Эдди, — или собираетесь преграждать мне дорогу все прекрасное утро?

— От нас потребовали разрешение на строительство, — сообщил Спанос.

— Кому понадобилось разрешение?

— Городским властям.

— Все чертовы власти привалили к вам за разрешением? С кем именно вы говорили?

— Мы приступили к работе у береговой линии, — Джордж достал визитку из нагрудного кармана и передал Парадизу, — а этот козел пристал к нам насчет разрешения. Мы показали ему свои документы, но он заявил, что это не то.

Эдди перевернул визитку. Член городского совета.

— Он пришел лично или прислал кого?

— Лично. С детективом Чесбро и с полицейским в форме.

Жадные stronzoni.[102] Чесбро уже отстегнули денег. Как и члену совета, который, очевидно, остановился промочить горло по пути на парад в честь Дня Колумба. Эдди совсем недавно произвели в capo. Последнее время такое происходило все чаще. Уже купленные люди требовали ещё. Постоянно, даже когда Парадиз пытался помочь хорошим людям в Нью-Йорке, его ожидали подобные стычки.

Пусть. Когда противник недооценивает тебя, это дает силу. Так мыслил Корлеоне.

— И вы пришли жаловаться ко мне аж впятером?

— А что нам оставалось делать? Нам не дали работать.

— Вы сказали им, на кого работаете?

Спанос покачал головой.

— Они сами знали. Упоминали ваше имя.

Эдди кивнул охранникам у грузового автофургона, сделал шаг вперед и положил руку Джорджу на плечо.

— Возвращайтесь на пирс. Мои люди поедут за вами и разберутся с нашими друзьями, как только те появятся.

Один из рабочих шепнул Парадизу, что ему нужны деньги. Логично. Эдди указал наверх. Возьми у Таракана. «Кэррол гарденс» — своя территория, но Эдди не собирался доставать наличку прямо на улице.

Проследил, как они уехали. Затем поймал взгляд местного мальчишки. Детвора всегда оказывается под рукой, кружат как чайки над лодкой с туристами.

— Купи газету, — велел Эдди.

— Какую?

— Все. Главное, чтоб были свежими.

Мальчик помчался выполнять поручение. Он не стал просить денег на расходы. Сколько бы он ни потратил, ему вернут в десять раз больше.

Эдди Парадиз наступил на газету, затем обошел дом и проник в клуб Кзррол гарденс» через подвальную дверь.

Они с Момо выросли в этом районе и вдвоем, купили здание. Из бурого песчаника, оно затерялось на жилой улице, в квартале, который до сих пор был на сто процентов итальянским. Когда-то здесь размещался настоящий охотничий клуб, и в подвале сохранилось стрельбище. В том же подвале стояла пустая клетка из железных прутьев, вероятно украденная во время строительства зоопарка в Бронксе. Скорей всего, она предназначалась для собак. Эдди мечтал достать льва — настоящего льва — и посадить в клетку. Навел справки. Да, такое возможно.

На первом этаже располагались и кухня, и зал: диваны, карточные столы, бильярдные столы и резной деревянный бар. На стенах личная коллекция Эдди — десятки плакатов Второй мировой. «Он наблюдает за тобой». «Кто хочет знать?» «Будешь болтать — этот человек умрет». «Враг навострил уши». «Враг хочет знать, что тебе известно». Всем нравился плакат с изображением полногрудой дамочки, которая перегнулась через стол поближе к камере, обнажая темную аллею ложбинки между грудями. Она показывала пальцем на красные игральные кости. Надпись гласила: «Не играй с огнем! Думай, что говоришь и пишешь». Лично Эдди любил плакат, на которое изображались два стрелка в профиль — грубый итальянец с клепальным молотком, похожим на lupara,[103] а чуть ниже — солдат в каске с автоматом Томпсона. «Дайте им ствол». Каждый раз, бросив взгляд на плакат, Эдди улыбался.

На втором этаже находились спальни к кабинеты. Стол возвышался на платформе высотой в пятнадцать сантиметров (идея Эдди), чтобы, сидя за столом, смотреть на посетителей сверху вниз. Верхний этаж вмещал зал для банкетов с кухней и винтовой лестницей на крышу с террасой.

Парадиз вошел в кабинет и захлопнул за собой дверь.

— Внизу у нас свинарник.

— У тебя извращенное восприятие, — сказал Момо. — Это как с новым мылом и носками, со всеми вещами, с которыми приходится прощаться, шагая в ногу с модой. Но, откровенно говоря, заморочка с газетой заходит слишком далеко.

Эдди каждый день надевал неношеную пару носков. Еще он выбрасывал мыло, как только стирались буквы.

— Да, у каждого свои чудачества, — ответил Эдди и сделал вид, будто собирается взъерошить покрытые гелем волосы Таракана, которые и правда были тверже тараканьей оболочки.

На самом деле его звали Косимо Бароне. Момо надеялся стать capo, что не удивило бы Эдди и ничуть не разозлило. Косимо был хорошим человеком, честно заработавшим нажитое. Ходили слухи, будто Таракан в столь близких отношениях с Ником Джерачи, что станет его преемником, то есть capo, но Эдди тоже прекрасно ладил с Ником. Когда произошло перемещение должностных лиц, Момо находился в тюрьме, на севере штата, куда попал после полицейского налета на автомастерскую, в которой разбирали на части угнанные автомобили. Он отсидел срок и никого не выдал, что, с одной стороны, было причиной поощрить, а с другой — недавно освободившийся человек слишком выпал из курса дел, чтоб стать capo. Поэтому должность занял Эдди Парадиз, а Момо Таракана выпустили досрочно и отправили на месяц отдыхать в Акапулько, оплатив все расходы, включая женщин. Справедливо или нет, пришлось смириться. Надо жить настоящим, если не хочешь пойти по стопам Ника Джерачи или дяди Салли. Эдди гордился тем, что живет сегодняшним днем.

— Мило с твоей стороны оставить мне рабочих, — отметил Парадиз. — Я б огорчился, если бы не решил еще пару житейских проблем.

— Я разговаривал по телефону.

— Надеюсь, по поводу уборки нашей дыры. Или мне самому обо всем думать?

— Наши парни вполне могут это сделать.

— Если бы могли, давно бы сделали. Их здесь вообще нет. — Была суббота, к тому же День Колумба.

Момо рассмеялся:

— Может, мне еще предоставлять отчеты о проделанной работе?

— Нет, просто выполняй, что тебе говорят, — ответил Эдди. — Найди уборщицу, службу по ремонту, что угодно.

— Не смотри на меня так, будто я балду гоняю, — возразил Таракан. — Бегаю все утро, развлекаю наших друзей из Нового Орлеана. — Момо имел в виду Карло Трамонти и его людей. Трамонти приехал в Нью-Йорк, чтобы обратиться к Комитету. Честь разместить их выпала Эдди Парадизу и его подручным, ко всему прочему.

— Черт, ты хоть знаешь, что это значит?

— Конечно, я путешествую, много узнаю.

— Ты путешествуешь? Да ты нос не высовываешь из Бруклина.

— А как же Мексика? — Момо протянул загорелые руки.

Парадиз хотел упомянуть солнечную лампу для гомиков, но промолчал.

— Мексика — исключение, которое лишь подтверждает правило.

Таракан покачал головой.

— Что такое? — спросил Эдди. — Давай. Валяй. Выкладывай.

Он ждал признания, что поездка в Мексику была утешительным призом, отпуском вместо заслуженного повышения. Чем раньше они выяснят все между собой, тем лучше.

— Говори же, — велел Парадиз, на сто процентов уверенный, что Мамо не решится.

— Что говорить?

— О Мексике. Не тормози.

Таракан поднял руки.

— Понятия не имею, о чем ты.

Эдди знал, что в подобных ситуациях Майкл Корлеоне умудрялся «выкурите» человека молчанием. Он попытался досчитать до цифры, сколько прожил лет. Этому научил Джерачи. Если не отводить взгляда, Противник отмерит секунду на каждый год и выпалит нужный ответ.

— Не понимаю, к чему ты клонишь, — нахмурился Момо (Эдди успел досчитать до тринадцати). — Но, к твоему сведению, я выезжал из Бруклина прошлым вечером, забирал чуваков из аэропорта.

— Ко го-кого?

— Я думал, ты любишь негритянский рок-н-ролл, — сказал Таракан. — Не могу поверить, что ты никогда не слышал слова «чувак».

Парадизу не было надобности спрашивать, какая связь между словом и рок-н-роллом. Музыка служила поводом для бесконечных споров. Момо всего лишь имел в виду, что он в равной мере сомневается в обеих вещах. Несменяемая шутка разрядила атмосферу.

— И ты думаешь, — продолжил Эдди, — так можно называть человека в лицо? Чуваком?

— Меня все зовут Тараканом, но у меня хватает чувства юмора, чтобы это правильно воспринимать.

— Да, но ты не так уж спокойно реагируешь на «итальяшку», «макаронника» и тому подобное.

— Только из уст людей, которые не такие, как мы.

— Ты не очень-то похож на Трамонти и его людей, — отметил Эдди.

— Может, и нет, но, не обижайся, есть заметное сходство между тобой и этим, как там его…

— Забавно. — Парадиз догадался, о ком идет речь. У Трамонти пять младших братьев. Момо имел в виду Карлика Аги, consigliere, который не был настоящим карликом, но не выдался ростом. — Так где они?

— Чуваки? Я выделил им «Кадиллак» с водителем, дал карту залива. Потом они будут обедать в ресторане «Мэнни вулфс». Заказан лучший столик, и, как бы они ни противились, счет пришлют нам. — Эдди одобрительно кивнул. — К твоему сведению, «Мэнни» тоже находится за пределами Бруклина.

— Я задел за живое, да? — широко улыбнулся Эдди.

— Просто считаю нужным подчеркнуть.

— Не обязательно ехать в «Мэнни вулфс», чтобы заказать столик, — заметил Парадиз.

— Надо ехать, чтобы проверить, хорошее ли это заведение.

— Это известно любому ребенку в Нью-Йорке.

— Черт! Ты ведь прекрасно знаешь, что я бывал за пределами Бруклина.

Таракан воспринимал все буквально.

— Может, ты прав, — сдался Эдди. — Если подумать, тюрьма расположена не в Бруклине.

Когда вернулся мальчик с газетой, Эдди понял, что хотел сказать ему Спанос.

На параде ожидается всеобщий протест из-за проблем, возникших у Джонни Фонтейна с Комитетом Невады по азартным играм, и его якобы подтвержденных связей с пресловутым Майклом Корлеоне, а также гангстерскими организациями Нью-Джерси, Чикаго и Лос-Анджелеса. Удар ниже пояса. Пресловутым. Эдди понимал, что только в здании суда (да и то теоретически) существует презумпция невиновности., В прессе ты тот, кем тебя назовут.

С другой стороны, они поместили бесспорно удачную фотографию дона в смокинге на выходе из «Метрополитен-опера» с племянницей Франческой, которая помогала управлять фондом Вито Корлеоне. Снимок говорил об истинном отношении газеты. Ведь всегда можно найти нелицеприятную фотографию.

Вниз тянулась длинная колонка: праведные граждане отстаивали очевидную точку зрения, что все итальянские американцы — честные, трудолюбивые люди, помогавшие, строить Америку. Большинство никогда и не видело настоящего гангстера. Ближе к концу, после явной чуши о некой юной вертихвостке, с которой якобы спит Фонтейн, упоминался назначенный на вечер фейерверк на пирсе в бруклинском районе Ред-Хук, спонсируемый итало-американским профсоюзом полицейских, но за подписью анонимного благотворителя, коим, согласно неназываемому источнику, являлся Майкл Корлеоне.

Эдди бросил газету Момо и поднял следующую. Снова упомянут анонимный спонсор. На самом деле деньги были выделены из фонда Вито Корлеоне. Журналисты похожи на щенят: смышленые, забавные, виляют хвостами, когда их кормишь. Но рано или поздно они начнут жевать твои тапочки и делать лужи на ковре. Происходит это случайно или назло — не понять. Глупые животные, и только болван думает иначе. И все же они сообразительны. При наличии времени и дармового корма их можно научить потрясающим трюкам.

Редактор и тут выбрал гламурную фотографию Майкла Корлеоне под руку с очаровательной и талантливой Маргаритой Дюваль. Газетчики вложили столько же сил в создание легенды о нем, как и Эдди Парадиз.

— Десять к одному, — сказал он, — что неназываемый источник — это пиар-агентство, которое с потрохами купил Хейген.

Ложь. Обо всем позаботился сам Эдди и гордился своей инициативой. Назначение Фонтейна главным маршалом — тоже дело его рук. В Комитете есть свой человек. Зная, что Фонтейн — крестник покойного Вито, Парадиз решил, что Майклу будет приятно прочесть о нем что-нибудь позитивное в противовес дерьму, вылитому прессой из-за стычек с властями Невады в их ковбойских шляпах. Вышла неурядица, ну да не страшно. Как говорят, лучше дурная слава, чем никакой.

— Ты полагаешь? — Таракан ни в коем разе не был тупицей, просто медленно соображал.

— Хорошая идея — придать факт огласке. Не повредит репутации дона. Они же не могли предвидеть, что это появится на одной странице с Фонтейном.

Зазвонил телефон.

Момо взял трубку, выслушал, попросил подождать секундочку и прикрыл трубку рукой.

— Да, двадцать к одному, — сказал Таракан, передавая телефон Эдди, — поэтому твои пиротехники и остановились на пол пути.

Парадиз вздохнул.

Он пришел к выводу, что мир населен двумя типами людей: теми, кто ломает все на своем пути, и теми, кто чинит. Если ты рожден наладчиком, что ж теперь делать? Жаловаться? Нет. Черт возьми, нет. Ты просто налаживаешь. Пользуешься данным Богом талантом и каждый треклятый день ходишь и подчищаешь.

Глава 9

Из холла гостиницы позвонили организаторы парада.

— Мы разбудили вас, сэр?

— Нет, — соврал он.

— Мы уже беспокоили вас сегодня утром.

Джонни помнил сон, в котором отвечал по телефону, но аппарат не переставал звонить.

— У меня была встреча, — сказал он, хотя проспал встречу.

Он проспал почти все утро. Не осталось времени на разговор с Джинни. Уже и так поздно. Организаторы парада сообщили, что отправили машину за Лизой; дочь должна быть уже в центре города.

— Я сейчас спущусь, — пообещал Фонтейн.

— С нетерпением ждем вас, сэр.

Джонни набрал номер Майкла Корлеоне. Ответила секретарша.

— Вы не могли бы передать мистеру Корлеоне, что я опаздываю? — Фонтейн поднялся и стучал кулаком по мраморной тумбочке. — Мы собирались выпить… кофе утром, но… — Какая отговорка сгодится? «Будь мужчиной», — сказал бы крестный. — …Но я сильно устал с дороги и заснул. Меа culpa.[104] Пожалуйста, передайте ему, что искренне сожалею, и если возможно…

— Подождите минуточку.

Джонни действительно вымотался. И после сна чувствовал себя не менее уставшим.

Секретарша вернулась и сообщила, что мистер Корлеоне готов встретиться сразу после парада.

Фонтейн омыл лицо холодной водой, надел костюм — сизо-серый, фирменная марка — и бросился к двери, но вдруг заметил уголком глаза утренние газеты. Остановился. Собрал их в кучу, смял и запихал в мусорное ведро. Плюнул сверху и побежал к лифту.

Эскадрон сопровождения провел его через боковой вход в лимузин, и они спокойно отъехали.

Главным организатором был неприметный лысый мужчина в дешевом черном костюме. По пути он давал непонятные указания по карманному радио, каким пользуется разведывательная служба. Похмелье вдруг накатило на Джонни с удушающим размахом.

— Там есть… — Фонтейн не хотел спрашивать о протесте. Не хотел подавать вида, будто ему не все равно, — толпа?

— Что?

— Я читал о возможной демонстрации, — пояснил Джонни.

— У отеля? Нет.

— А там, откуда начнется парад?

— Мы держим ситуацию под контролем, сэр.

Они прибыли к месту назначения, в оцепленный квартал недалеко от Таймс-сквер. Посреди Сорок четвертой улицы поставили белую палатку для VIP-персон. Одинокий протестующий с транспарантом давал интервью. Горстка журналистов, сдерживаемых деревянным барьером с полицейскими, смотрела в другую сторону и заметила Фонтейна, только когда он уже почти скрылся в палатке. Слишком поздно приставать с вопросами. Донеслось лишь: «Джонни!» и «А правда, что…»

Фонтейн, мастер увиливать от толп доброжелателей и поклонников, пролетел мимо людей из списка приглашенных — школьных учителей, монашек, бывших одноклассников — и с извинениями поспешил к дочери. Даже Дэнни Ши не получил должного внимания — только равнодушный кивок.

При виде отца Лиза засияла. У него чуть ноги не подкосились от такого восторга.

— Вот так казус! — сказала она, обнимая Фонтейна.

На Лизе была красная водолазка из кашемира и черные итальянские сапоги по колено, которые он купил ей, когда в прошлый раз приезжал в Нью-Йорк.

— Казус?

— Нежил! Что за слово!

— Оно означает «ласкал».

— Я понимаю смысл, пап. Как забавно! Они решили, будто мы влюбленная парочка!

— Да уж. Ты не злишься, или… ну, не знаю…

— Потешно.

Джонни покачал головой.

— Там еще написали…

Лиза махнула рукой.

— Белиберда.

— Джо-о-он. — Фонтейна хлопнул по плечу генеральный прокурор. Сбоку от него стоял незнакомый мужчина: судя по манере держаться, полицейский. Северный итальянец. — Рад видеть вас, господин главный маршал, — сказал Дэнни Ши. — Мы было начали волноваться.

Джонни принялся представлять Лизу.

— Мы уже познакомились, — расплылся в улыбке Дэнни, — пока вас ждали. У вас прекрасная дочь, Джо-о-он. — Лиза пожала плечами от смущения. — Как поживают остальные дочурки?

— В районе, где я вырос, люди говорят, «хорошо, как хлеб».

— Хорошо, как хлеб? Никогда не слышал.

— Ничто не сравнится с итальянским хлебом.

— Истинно так! — поддержал Ши.

Он играл на несуществующую публику. Когда-то они с Джонни были друзьями. После выборов — в которых немалую роль сыграл и Фонтейн — семья Ши охладела к нему. Единственной приходящей на ум причиной разлада было итальянское происхождение Джонни. Даже когда у Фонтейна возникли проблемы с Комитетом по азартным играм, он зажал в кулак гордость и спросил, может ли администрация вмешаться и усмирить невадских ковбоев. Джонни набрал нужный номер, Дэнни взял трубку и вежливо и лаконично ответил, что они ничем не могут помочь. Теперь при виде Дэнни Ши и его притворства, будто они по-прежнему старые друзья, Джонни хотелось вмазать слащавому проныре прямо в белые лошадиные зубы.

— А как Джинни и детишки? — спросил Фонтейн.

— Великолепно. Это агент Стивен Бьянки из ФБР.

— Я большой поклонник господина Фонтейна, — сказала Бьянки. — У нас с женой все ваши пластинки.

Джонни записывался почти тридцать лет. Ни у кого не было полной коллекции. Если бы те, кто хвастал об этом, действительно купили все пластинки, у Фонтейна было б столько денег, что Поль Гетти подносил бы ему туалетную бумагу, а король Фарук подтирал задницу.

— Ценю. — Джонни обнял Лизу за плечи. — Благодаря таким поклонникам мои дети сыты.

Дэнни Ши и агент Бьянки расхохотались громче, чем подобало.

Фонтейн как-то читал о Бьянки в газетах: он был помощником начальника ФБР в одном из штатов; кроме него, ни один американский итальянец не дорос до столь высокого положения в Бюро. Джонни удивился такому достижению.

— Мило с вашей стороны принять участие в параде, господин генеральный прокурор, — сказал Джонни. — Неужели в вас течет итальянская кровь?

— Я не мог пропустить такое событие, — торжественно заявил Дэнни Ши. — Это редкая возможность воздать почести трудолюбивому итальянскому народу.

— Камеры снаружи, Дэн, — прервал его Фонтейн. Лиза рассмеялась, в глазах Ши сверкнула злость.

— Думаю, пора начинать, — сказал Ши, хотя никто не давал сигнала. Он направился в начало процессии, к самым высокопоставленным персонам, которые уже появились в толпе. — Долг зовет. Если когда-нибудь понадобится моя помощь, Джо-о-он, дай мне знать, ладно?

— Спасибо. Непременно.

Надо отдать должное Дэнни Ши: это единственный политик, который не избегал Фонтейна. В параде участвовало много желающих занять должность мэра или губернатора на следующих выборах. Членов городского совета собралось больше, чем слабительных таблеток в баночке «Картере пиле», но кто из них зашел поздороваться с Джонни Фонтейном? Никто. И слава богу. У Джонни появилась возможность поговорить со старыми друзьями и выслушать комплименты в адрес Лизы от «непорочной девы» — престарелой учительницы музыки, которая всегда говорила, что Джонни добьется успеха. Снова и снова доброжелатели повторяли, как опечалены протестами; Фонтейн неустанно благодарил их и уверял, будто его это ничуть не беспокоит: умеренная цена за выпавшую честь.

Наконец пришли организаторы. Джонни перекинул через плечо ленту, белую с красными и зелеными буквами.

— Если не хочешь брать меня с собой, — шепнула Лиза и расправила ленту, — я не обижусь.

— Ну что, пошли?

Главный организатор сообщил журналистам, что господин Фонтейн даст короткую пресс-конференцию по окончании парада. После пары громких возражений репортеры разошлись.

Джонни с Лизой заняли место за труппой клоунов на сицилийских тележках и оркестром из иезуитской школы.

Оркестр заиграл марш «Звезды и полосы навсегда».

— Вот это да, я не знала, что Джон Филип Сузу был итальянцем,[105] — сказала Лиза.

— У тебя в сумочке есть аспирин?

Она дала ему пузырек, и отец проглотил четыре таблетки, не запивая. Кивнул в сторону оркестра и потряс пузырьком:

— Не возражаешь, если я оставлю у себя?

Появилась охрана: полдюжины полицейских — двое в форме и четверо в штатском. Все оказались поклонниками. Джонни спросил, отчего такая усиленная защита, но его уверили, что так бывает всегда.

— Всех шишек положено сопровождать, — проговорил самый молодой офицер.

Лиза улыбнулась от смущения.

При повороте на Пятую авеню fox встретили несколько людей с транспарантами, написанными от руки одним и тем же почерком. Лозунги были антиитальянские. Джонни проигнорировал их. Кумир с миллионами поклонников умеет не замечать ненависть горстки сосунков.

Вдоль Пятой авеню по-другую сторону деревянных ограждений появились журналисты и начали выкрикивать вопросы. Полицейские спокойно стояли в оцеплении. Сопровождение невозмутимо шагало рядом.

Фонтейн шепнул Лизе:

— Улыбайся и маши рукой, — и подал пример, изобразив широкую улыбку.

Громкая игра оркестра, зарядившего бесконечный марш, заглушала гадостные выкрики.

В углу Джонни Фонтейна собралась толпа. Поклонники визжали так, как в те времена, когда он был идолом подростков. Раздавались возгласы «Италия! Италия! Италия!» вперемешку с его именем. Пару раз журналисты спотыкались из-за подножек. Демонстрантов-одиночек поглотили огромные массы народа, море развевающихся итальянских флагов и плакатов «Мы любим тебя, Джонни» и «Фонтейна в президенты».

— Моя дочь! — временами выкрикивал он, показывая на Лизу. Девушка краснела, но ей нравилось.

Сицилийские клоуны устроили спектакль, который со стороны Фонтейна было сложно рассмотреть. Они поднимали настроение толпе.

— Помнишь то место? — За углом возник магазин «Шварц».

— Каждая девочка его помнит, — сказала Лиза. — Каждый ребенок.

— Видишь, может, я и не возил тебя в Лас-Вегас, зато здесь мы были.

— Да.

— А куклу помнишь, что я тебе купил? От мадам Александры.

— Едва. — Звуки оркестра затрудняли общение, но Джонни услышал в голосе дочери раздражение. Это была очень дорогая кукла, и Лиза умоляла сделать ей подарок.

— Разонравилась?

— Нет. Мама запретила мне играть с ней.

— Как так?

— Сказала, это слишком красивая кукла. Я смотрела снизу вверх на каминную полку и плакала, а потом забыла о ней.

Журналисты не отставали. Джонни был уверен, что на таком расстоянии невозможно уловить обрывки разговора.

— У тебя не устала рука? — спросил он. — У меня да. — С лица Фонтейна не сходила широкая улыбка, от которой наверняка останутся морщины.

— Нет, — ответила Лиза. — Вот только сапоги я выбрала неудачно. Дорога длинней, чем я рассчитывала.

Они приближались к зоопарку.

— Осталось совсем немного.

— И все же я их обожаю. Сапожки.

— Великолепные сапоги, мисс, — сказал молодой человек из сопровождения, детектив. — Не могу не отметить, очень идут к вашим ножкам.

Лиза поблагодарила за комплимент. Джонни вдруг понял, что она все шествие незаметно поглядывает на детектива. У того был точеный римский нос, волнистые черные волосы. Слишком молод, чтобы дослужиться до такого чина.

На открытой трибуне появилась еще одна горстка протестующих, возможно, те же самые сосунки. Джонни представил, как они срезают угол по Мэдисон и бегут с транспарантами под мышкой, чтобы еще раз засветиться. И что им неймется? Помимо штрафов за неуплату налогов, не по его вине, и пары драк по пустяковым поводам, Джонни никогда не нарушал закона. Он собирал миллионы на благотворительность, причем не выставлял этого напоказ. Проблемы в Неваде подстроены политическими оппозиционерами, чтобы испортить ему репутацию. Что касается протестующих, Джонни не понимал их чувств. Преступники — не герои. Большинство итальянцев никогда не видели гангстеров. Многие из них врачи, адвокаты, промышленники, профессора и священники. Америка знала немало выдающихся деятелей итальянского происхождения. Фонтейн не мог выразить своего негодования. Он артист.

И тут оркестр прекратил играть. Раздался глухой хлопок. Еще один. Джонни ничего бы и не заметил, если бы сопровождающие не вытянули шеи и не ринулись к Лизе и Фонтейну. Полицейские в форме развернулись веером перед трибунами.

Джонни продолжал приветственно махать. Гудели камеры, точно нашествие стальной саранчи.

Фонтейн опустил руку, о плечо молодого детектива разбилось яйцо, и брызги долетели до лица Лизы. Краем глаза Джонни увидел нечто похожее на летящие сверху цилиндрические мячики, сочащиеся водой. Прикрыл дочь. Мокрый сгусток взорвался об асфальт посреди духового оркестра. Обрывки туалетной бумаги попали на костюмы. Дирижер свистнул, и через несколько шагов музыканты снова заиграли. Люди на трибунах смеялись.

— Сортирная бомба. — Джонни подал дочери носовой платок.

Лиза нахмурилась.

— Вымачиваешь рулон туалетной бумаги в раковине или унитазе, и бомба готова. Однажды меня чуть из школы не выгнали, когда я попал такой в монашку.

Ложь. Джонни пытался разрядить атмосферу. Любимая кукла простояла на камине, жали сапоги, и теперь еще град яиц и бомб.

— Не обращайте на это внимания, мистер Фонтейн, — сказал молодой детектив. — В каждой толпе бывает припасена пара тухлых яиц. Видели бы вы, как встречали Джо Димаджио.

Джонни нагнулся к уху Лизы.

— Вот видишь? У каждого итальянца…

— Тухлые яйца? — улыбнулась Лиза детективу.

— Я не это имел в виду.

— Что случилось с Джо Димаджио? — спросил Фонтейн.

Один из сопровождающих смахнул с плеча яичную слизь.

— Ничего особенного. Фанаты «Доджерс» постарались.

Джонни продолжал улыбаться и махать рукой, производя математические подсчеты. Если вереница людей составляет хотя бы пять человек в ширину, то на квартал придется тысяча с каждой стороны. Так, значит, две тысячи, и еще люди смотрят из окон, включая одного mezza sega[106] с мокрым рулоном бумаги, которого Джонни тоже брал в расчет. Итак, две тысячи на квартал, тридцать пять кварталов на Пятой авеню. Семьдесят тысяч. Против дюжины сосунков, пары говнюков-журналистов и двух-трех выскочек с тухлыми яйцами. Умножим отбросы на два, чтобы не упустить одиночных чокнутых в толпе. Максимум семьдесят. Навскидку девяносто девять и девять десятых процента жителей Нью-Йорка не имеют претензий к Джону Фонтейну.

В конце маршрута парада появилась небольшая палатка для VIP-персон. На ткани изображались корабли Христофора Колумба. По краям развевалось по американскому и итальянскому флагу.

Джонни с Лизой вошли внутрь. Фонтейн не особо любил пиво, но глотнул «Моретти» со льдом вместе с четырьмя таблетками аспирина. Сицилийские клоуны тоже пожаловали внутрь, перекинув марионетки через плечо, и накинулись на пиво.

— Спасибо, папочка, — обняла его Лиза. — Я так горжусь тобой.

— Ты уверена, что не…

— Как сказал детектив Вакарелло, тухлые яйца. Сортирная бомба. Я узнала новое слово и кое-что из твоего детства. Если серьезно, пап, на тебя все так завороженно смотрят, и я увидела тебя их глазами, это правда было… — она снова обняла отца, — потрясающе.

Неизвестно когда, Лиза узнала еще одно слово — имя детектива.

— Ноги не болят? Вызвать такси?

— Не хочешь, чтобы я присутствовала на пресс-конференции? При виде реакции отца она рассмеялась. — Попался! Ладно, мне все равно надо готовиться к экзамену по истории музыки. Такси не нужно. Детектив Вакарелло, Стив, обещал подвезти меня.

Стив? Словно по подсказке, детектив представился.

Сердце Фонтейна учащенно забилось. Всего лишь подвезет. Джонни окинул Вакарелло тяжелым долгим взглядом.

Есть свои плюсы в недоказуемых подозрениях насчет связей Фонтейна. Дав детективу поразмыслить об этом, Джонни поблагодарил его и поцеловал Лизу на прощанье.

Палатка наполнялась журналистами. Фонтейн позировал с монашками и старыми друзьями перед фотокамерами. Наконец лысый организатор поднялся на возвышение.

— Уважаемые дамы и господа, — начал он. — Этот человек не нуждается в представлении. Он коренной житель Нью-Йорка и отец трех милых девочек, и одна из них сопровождала его сегодня на параде, он звезда сцены и экрана, автор многих шлягеров, среди которых моя любимая пластинка «Последняя одинокая полночь», лауреат премий «Оскар», «Золотой глобус», «Рыцари Западного Чикаго» и других наград, всех не перечислишь, итальянский американец в третьем поколении с предками из Сицилии и Неаполя. Мне выпала честь представить вам главного маршала парада Дня Колумба 1963, мистера Джона Фонтейна.

Под телевизионными прожекторами и какофонией вопросов Джонни чувствовал себя как на жгучем ветру сирокко.

Он подождал, пока возгласы немного улягутся, затем постучал пальцем по микрофону. Прочистил горло. Чудом публика замолчала.

— Америка, — сказал Фонтейн, улыбаясь широкой застывшей улыбкой. — Какое красивое итальянское слово.

Подмигнул, поклонился и сошел с возвышения.

Глава 10

Друзья и родственники собрались в саду на огромной крыше, чтобы поздравить Майкла Корлеоне с днем рождения. Гостей не приглашали, хотя Конни испекла торт, а дочки Хейгена сделали картонные украшения. Пара человек зашли по делу и остались. Еще несколько заглянули по пути домой с парада.

Шоколадный торт стоял на столе рядом со скромной стопкой подарков.

Сын Франчески умолял, чтобы ему разрешили развернуть дядины подарки. Майкл не спускался, беседовал с Томом Хейгеном и Риччи по прозвищу Два Ствола. Нери вышел предупредить, что Майкл через минуту будет. Маленький Санни постоянно спрашивал, не прошла ли еще минута.

Сад на крыше копировал сад за домом в Лонг-Бич, который так любил их отец. Конни — под девичьей фамилией, что обрекло тщетную попытку вновь обрести невинность, — совершила паломничество в старый сад. Новые хозяева, не итальянцы, запустили его до неузнаваемости. Она набросала на листке то, что сохранилось, сфотографировала со всех сторон обвисшую виноградную лозу, измерила расстояние между увядшими фиговыми деревьями и выкупила статую Святой Девы за невероятную сумму, хотя точно такую же можно приобрести по дешевке на любой торговой улице Бэй-Ридж или Бенсонхерста. Грандиозное количество времени и денег ушло на создание нового сада, включая укрепление крыши, чтобы она не прогнулась под тоннами земли и не упала на голову Хейгенам. Чем больше сад походил на свой прототип, тем сильней превращался в пародию на место, где прошла свадьба Конни, где, обдувая себя соломенной шляпой, сидел Вито в тени виноградной лозы и учил Майкла нюансам ведения дел. Виноградную арку на крыше сдуло ветром в прошлом месяце, во время грозы, и теперь велись работы по восстановлению. Казалось, задумка никогда не будет завершена.

Конни суетливо проверяла салфетки, вилки, работает ли зажигалка для высокой красной свечки на торте, опрятно ли выглядят сыновья. Ее с большим натягом можно было назвать привлекательной: крашеные черные волосы и неуместная девичья привычка смахивать локоны с лица. С утра Конни несколько раз успела переодеться и теперь была в нарядном желтовато-зеленом платье, которое скорей подходило для выхода в свет, нежели для скромного чаепития в день рождения брата.

Забавляясь тревожным выплеском энергии, близняшки стояли по разные стороны толпы, потягивая вино, Франческа — белое, а Кэти — красное. Даже в младенчестве они отказывались одеваться одинаково и с годами становились разными, насколько это возможно. Кэти хорошо училась, Франческу знала вся школа. Кэти была курящей представительницей богемы, Франческа — примерной католичкой. Кэти получила степень доктора философии по континентальной литературе в одном из лондонских университетов, Франческа вылетела из Университета штата Флорида и вышла замуж за богатого юношу. Повзрослев и снова оказавшись под одной крышей, сестры начали понимать, что их отличия скорей надуманные, чем настоящие. Последнее время Кэти транжирила деньги на одежду модельера, у которого одевалась первая леди, а Франческа погрузилась в чтение романов (среди любимых «Эмма», «Талантливый мистер Рипли», «История иммигранта» Серджио Лупо и в особенности «Леопард» Лампедузы). Обе модно стригли волосы. Обе всецело посвящали себя работе: Кэти обучала первокурсников переводной континентальной литературе в городском колледже, а Франческа была лицом фонда Вито Корлеоне, скромно, но упорно добиваясь освещения добрых дел в прессе. Конечно, близняшки кое в чем расходились, помимо выбора вина. Кэти носила очки, Франческа нет. Кэти имела много поклонников среди ученых, Франческа, после смерти мужа, была всего на двух нелепых свиданиях без поцелуев. Кэти была стройной и худощавой. Франческа после беременностей (родив Санни и пережив выкидыш на поздней стадии) располнела в бедрах. Груди набухли до четвертого размера. Глядя на них в зеркало, она отводила взгляд. Отдала сестре все свои открытые блузки.

Однако обе понимали, не обмолвившись словом, отчего так беспокоится тетя. Конни знала Джонни Фонтейна всю жизнь, до того, как он стал знаменитым, и все же при мысли, что он придет к брату на короткую деловую встречу, превращалась в застенчивую девочку-подростка. Близняшки не были знакомы с Джонни. С нетерпением ждали его появления, но в пределах разумного. Кэти по природе была спокойной и редко приходила в восторг. Ей часто приходилось общаться со знаменитостями благодаря богатому бывшему мужу, который работал в генеральной прокуратуре. С другой стороны, Франческе посчастливилось присутствовать на инаугурационном балу. Среди приглашенных ни одна женщина, которой посчастливилось увидеть необузданного Фонтейна во фраке и услышать неподражаемый голос, не осталась равнодушной. Франческа лицезрела на сцене Элвиса Пресли и Джеймса Брауна. Она была на выступлении Марио Ланца в Карнеги-холле, Луи Армстронга в Майами и Фрэнка Синатры в Лас-Вегасе, но двадцатиминутный выход Фонтейна превзошел их всех.

Теперь у нее мурашки шли по коже, но не от воспоминаний. Было слишком холодно для октября, особенно на крыше дома.

Шесть человек набилось в задымленный личный кабинет Корлеоне, обшитый панелями красного дерева. Майкл с Томом Хейгеном сидели за большим столом друг напротив друга. Все остальные стояли: Аль Нери за Майклом, а у двери Риччи Нобилио и Томми Нери, племянник Альберта. Нобилио говорил о достоинствах и недостатках людей, которых собирались посвятить в клан семьи Корлеоне. Репутация шла впереди них, однако представление было священной традицией, как в церкви (где Риччи, в отличие от собравшихся, часто появлялся и даже играл на органе). Если огласить новые имена на собрании Комитета, ознакомление произойдет между делом и примет вид простой формальности.

Риччи Два Ствола был пучеглаз, тощ, как гончая собака, с испещренной оспинами кожей на лице, лоснящимися черными волосами и пристрастием к кричаще-яркой одежде, в которой чувствовал себя крутым. Кожа, мохер, гладкая блестящая ткань, гуайаверы, иногда даже ковбойские сапоги. Как на него ни посмотри, страха не внушает. Зато развил редкий талант. Риччи рос неподалеку от Пита Клеменцы, в Бронксе, и мальчишкой носился вокруг толстяка подобно юркой мухе, вымаливая всякие поручения. Клеменца знал, как превратить насекомое в смертоносного шершня. Нобилио получил прозвище после одного случая, еще в юности. Он с незаряженным револьвером пошел убивать чиновника с автомагистрали, который рассматривал претензии по контрактам, мелкую сошку огромной мошеннической империи Роберта Мозеса и последний винтик в цементной монополии Нью-Йорка. Несчастный работал в офисе допоздна. Бывший капитан команды Гарварда по плаванию, он был почти в два раза крупнее Риччи. Нобилио дважды нажал на спусковой крючок «кольта» с глушителем, понял, что патронов нет, но не растерялся: вырубил чиновника и принялся рыться в столе. Когда тот поднялся на ноги, Риччи нашел в нижнем ящике, за бутылкой виски, револьвер. Разрядил его в широкую грудь и удалился. Сначала появилось прозвище Счастливчик Риччи, потом Риччи Два Ствола. Второе привязалось. Нобилио отшучивался и даже начал сам рассказывать приукрашенную самоуничижительную версию событий. И все же унижение пошло ему на пользу. Когда Фрэнки Пантанджели занял место Клеменцы, иной человек затаил бы обиду. Риччи ничего плохого не подумал. Он по-прежнему не высовывался и исправно выполнял работу, расширяя владения семьи на Род-Айленде и в Форт-Лодердейле. После того как Фрэнки сам загнал себя в могилу, очевидный выбор пал на Риччи Два Ствола, раз уж его воспитал Клеменца. Из-за убийств, предательств и судебных приговоров в организации стала ощущаться нехватка людей, и способность Нобилио находить и развивать таланты оказалась не хуже, если даже не лучше, чем у самого толстяка. После смерти Клеменцы десять лет назад легенды о нем только разрастались, но факт оставался фактом: он нашел и продвигал таких предателей, как Поли Гатто и Ник Джерачи. На улицах Гарлема Пита Клеменцу возвели в святые гангстерского мира, но в темной задымленной комнате, несмотря на всеобщую привязанность, толстяка считали слишком человечным.

— Если это все, — Майкл взглянул на часы, — то мне надо идти. — Он посмотрел на Томми Нери, также известного как Томми Скуч, который только что вернулся из долгого путешествия к Нобилио. — У тебя есть новости?

Риччи Два Ствола перехватил взгляд Томми, сморщился и покачал головой:

— Похоже, нет. Скуч, ты собираешься просветить нас?

Томми шагнул к столу Несмотря на редеющие, раньше времени поседевшие волосы, он напоминал взволнованного школьника, которого вызывали отвечать неподготовленный урок. Организация поиска Ника Джерачи была крупнейшим доверенным ему заданием. Майкл полагал, что на предателей лучше натравливать их ближайших друзей, но Дерьмовый Донни не подходил для этого физически, Кармине Марино не было в живых, Момо Бароне тогда еще не вышел из тюрьмы, а Эдди Парадиз был занят продвижением в capo. Дино Димичелли взял двоих хороших людей и полетел в Кливленд искать там следы. Когда взятая ими напрокат машина проехала ровно десять миль вдоль дороги, сработала бомба, прикрепленная к одометру. Все трое мгновенно погибли; рука Димичелли приземлилась в общественный бассейн за четверть мили. Что касается Уилли Бинаджио, так тот курил одну сигарету за другой, поэтому не исключено, что его дом действительно сгорел случайно, как заключили пожарные. Никто из работавших с Уилли Б. в это не верил. Тогда Альберт и попросил Майкла доверить дело Томми.

Скуч глубоко вдохнул и начал:

— Парадиз не пользуется услугами Дерьмового Донни как водителя, э-э, он человек предателя, поэтому я попросил отдать его мне. Кажется, он чист, но если нет, то он у меня под прицелом. — Томми ткнул пальцем в воображаемое переднее сиденье.

Майкл кивнул, впечатленный инициативой. Донни Серио — известный как Дерьмовый Донни из-за калоприемника, который ему понадобился после ранения в кишку — был для Джерачи почти братом. Это не повод называть Донни предателем, однако вполне разумно забрать его у regime и держать поближе к себе, чтобы пристрелить в любой момент, если понадобится.

— Хорошо, — кивнул Майкл.

— Остальные люди команды Ника не вызывают подозрений. Так полагали Дино и Уилли. Но я хотел убедиться в этом сам и начал все сначала.

Майкл кивнул.

На лице Томми отразилось подобие улыбки.

— Вдобавок к тому, — сказал он, — я последовал вашему совету и еще раз поговорил с отцом, Фаусто. В Аризоне. Пытался найти с ним общий язык. Но черт побери, он молчаливый сицилиец старой закалки. Coglioni quadrati,[107] понимаете ли. Если бы мы убили его за молчание, это был бы счастливейший день в его жизни. У Фаусто новая жена, мексиканка, не говорит по-английски, так что это тупик. В любом случае они не так давно женаты. С другой стороны, у disgraziato[108] своя жена и дочери. Если прижать их к стенке…

Майкл покачал головой. Пусть занимается Фаусто Джерачи, главным претендентом на место Винни Форленцы в Кливленде, однако остальных членов семьи Ника Джерачи трогать нельзя, только допрашивать и наблюдать.

— Да, да, конечно, — закивал Скуч. — Понимаю. И еще я проверил наводки, которые поступили из вашего источника, — добавил он, глядя на Хейгена.

Майкл с Хейгеном оживились. Это новость.

— Ты ездил туда? — спросил Хейген.

— Только что вернулся, — ответил Томми. — Разыскиваемое лицо более не живет в Такско. — Он был там, по крайней мере некоторые узнали его по фотографии. Выдавал себя за писателя. Дело в том, что он не бежал в спешке, нет, методично упаковал все вещи, и никто не видел, как он уходил. Просто исчез. Мне кажется, кто-то предупредил его. Некий Спрэтлинг, американский бизнесмен, который всех знает, сказал мне.

— Предупредили? — переспросил Хейген. — Как такое возможно?

— Этого я не знаю, — признался Скуч. — Вполне логично: если он держит с кем-то связь, значит, рискнет вернуться в Штаты. Как только он сюда сунется, мы найдем его. За семьей установлена слежка, плюс ко всему почти в любом городе у нас есть друзья, и они в курсе ситуации и понимают, как благодарны мы будем за помощь. Не может он вечно прятаться в крысиных норах или в горах к югу от границы. Это не для него. Ему придется скрывать свой недуг. Болезнь Паркинсона. От нее трясет, бывают провалы в памяти, сложно одеваться, застегивать пуговицы и тому подобное. По крайней мере, на это он жаловался своему доктору до того, как исчез.

Майкл нахмурился. У Джерачи дрожали руки, когда он последний раз его видел.

— Ты узнал так много, но не смог выяснить, где он?

— Я всего лишь пустил в ход связи и добыл его медицинскую карту, — стал защищаться Томми. — Через секретаршу. Очень милая девушка. Я переворачиваю каждый камень, так сказать.

— Так сказать? А кто скажет? — спросил Майкл.

Скуч открыл рот, но Майкл поднял руку.

— Томми, ты хорошо справляешься с задачей, — отметил он безучастным голосом, будто думал совсем обратное. — Я терпеливый человек. Главное, чтобы цель была достигнута. Уверен, ты сам это понимаешь.

Скуч кивнул.

— Мне приятно это слышать, — пробормотал он, хотя не был уверен, что ему приятно. — С полной уверенностью можно утверждать — он не в руках ФБР. И наверняка жив. Смею предположить, верьте или нет, кто бы ни давал наводки, он морочит вам голову. Точней, морочит нам голову. Сливает информацию, а затем предупреждает ублюдка.

— Кому и зачем это нужно? — спросил Том Хейген.

— Мы обсуждали этот вопрос, — вмешался Нобилио. Переполняясь благодарностью, Томми Нери сделал шаг обратно к стене. — Понятия не имею, как и откуда к вам поступают сведения, — сказал Риччи, — мне это знать и не нужно. Просто думаю, мы думаем, Томми и я, что кто бы ни сообщал вам важные факты, он хочет только навредить. Это первая теория. И вторая состоит в существовании человека, который известен вашему источнику, может, является его боссом или вроде того и заботится о том, чтобы мы не поймали предателя.

Майкл сложил губы. Повисла гробовая тишина, нагнетающая напряжение. Допустим, Джо Лукаделло поставляет искаженные данные. Джо — старый проверенный друг, что и делает его опасным: выступив против тебя, он не вызовет подозрений.

Майкл уже ничему не удивился бы. Больше всех обрадуется Хейген, который плохо знаком с Джо и смотрит на него косо. Ничто в жизни не приносит Хейгену больше удовольствия, чем подтверждение его опасений и повод заявить: «Я же говорил».

Что касается Ника Джерачи, Майклу было некуда спешить. У него целая империя подручных, тысячи людей зависят от него напрямую или косвенно, обязаны ему заработком или жизнью. Джерачи — жалкий человек. Без власти. Пусть не в бункере под озером Эри и не в Такско, он по-прежнему в какой-нибудь крысиной норе, которую и заслуживает. Каждый момент он должен шеей ощущать стальной холод меча возмездия. Более того, за семьей наблюдают, и у Ника нет никакого шанса повидаться с женой и детьми.

Можно придумать способ общения — через изощренную систему телефонов друзей или платных таксофонов и договоренностей. Здесь проколов не будет. Джерачи слишком умен, чтоб наследить. Если старый сицилийский кодекс разрешал запугивание семьи и в крайнем случае даже ее уничтожение, Вито Корлеоне испытывал особую привязанность к собственной семье и установил новый кодекс. Для него было немыслимо причинить вред близким недруга. Родители и корпус морской пехоты США научили Майкла жить по правилам. Нарушить их никак нельзя — особенно сейчас, когда его дети в Мэне, под крылом Кей.

Наконец он кивнул, распуская собрание.

— Господа, — обратился Хейген к Риччи Два Ствола и его людям, — будем надеяться, что при нашей следующей встрече мы будем обсуждать результаты, а не теории.

Наконец на крыше появился виновник торжества вместе с consigliere и самым преданным caporegime. В новой мотоциклетной куртке Риччи Нобилио напоминал продавца электроприборов, претендующего на роль в местной постановке «Вест-сайдской истории». На Хейгене был синий костюм «Брукс бразерс». Черный костюм Майкла шили на заказ в Милане. У него появилась странная подкупающая способность превращать дорогие вещи в обыкновенные.

Гости разразились бурными аплодисментами.

— Открывай подарки! — выкрикнул маленький Санни, и все покатились со смеху.

Дон пересек сад королевской походкой, сцепив руки за спиной. Гости сияли. При каждом шаге он слегка подпрыгивал — подсознательная привычка. Широкая улыбка плохо сочеталась с темными кругами под глазами и глубокой бороздой на лбу. Майкл бормотал любезности о том, что не стоило преподносить столько подарков.

Все пели «С днем рождения», и только стихли голоса, как открылась дверь лифта и выпрыгнул Джонни Фонтейн с распростертыми руками, пародируя Джолсона, и пропел: «И всего наилучшегоооооооо!»

Майкл Корлеоне закрыл глаза, загадал желание, которое удивило бы каждого из собравшихся, и задул свечу.

— Джонни! — завизжала Конни Корлеоне.

Подбежала к нему и обняла, едва не сбив с ног. Она прижалась к нему не слишком откровенно, но достаточно, чтоб скользнуть бедром по легендарному cazzo.[109] Конни никогда его не видела, однако с первого личного подтверждения его величия, когда они танцевали на ее первой свадьбе, мысль о нем возвращалась к ней одинокими ночами.

— Эй, дорогая, — произнес Джонни, восстановив равновесие. На крыше стояли люди, которые не зашли к нему перед парадом. Фонтейн подмигнул: — Тебе бы играть в регби вместо племянника. Как он, кстати, поживает?

— Повредил колено, — ответила Конни. Фрэнки, брат близняшек, был полузащитником в университете Нотр-Дам. Не выдавшись ростом даже для команды колледжа, он поехал выступать в Канаду и неудачно упал в тренировочном лагере. — Вероятно, его футбольные дни сочтены. Сильно переживает.

Конни схватила руку Джонни, якобы сочувствуя Фрэнки, — хитрая уловка. Фонтейн был в разводе. Постоянно появлялся в колонке сплетен с разными восходящими звездами, однако большинство из этих статей, насколько знала Конни, придумывали рекламные агенты.

— Печально, — сказал Джонни. — Этот Фрэнки играл с невероятной отдачей. Как говорят, в бою размер собаки — не главное.

Конни рассеянно кивнула, и Фонтейн решил объяснить, что это значит. Хотя она слышала поговорку. Ее первый муж Карло произносил нечто подобное в постели: в бою размер собаки не главное, а в постели главное, чтобы член рвался в бой. У Карло был не член, а тявкающий карликовый пудель. Джонни предположительно обладал итальянским волкодавом. Портной, шивший костюмы для Майкла и Тома, как-то признался ей, что подгоняет Фонтейну штаны, дабы они вмещали его мужское достоинство. Конни задрожала.

— Футбол — такой грубый вид спорта, — выпалила она, чтобы завуалировать возбужденный трепет. — Страшно смотреть.

Майкл Корлеоне наклонился и шепотом разрешил маленькому Санни открыть подарки. Мальчик радостно воскликнул и тотчас сорвался с места.

Когда во все стороны полетели куски оберточной бумаги, Майкл пробормотал слова благодарности и ускользнул наверх. Хейген прошептал что-то Риччи Нобилио, но тот махнул рукой, будто вопрос давно решен. Нобилио направился к лифту со своими людьми. Хейген последовал за Майклом.

— А как дела у этих крутых парней? — спросил Фонтейн, ероша волосы сыновьям Конни. — Вижу, они бы не подкачали на футбольном поле.

Виктор и Майк тотчас полюбили Джонни.

— Позволь представить тебя старшим сестрам Фрэнки, — сказала Конни.

Джонни протер глаза:

— У меня двоится?

Кэти рассмеялась, очарованная им, как и Конни. Франческа закатила глаза от пошлости остроты и от ужасающей реакции сестры.

— Верьте или нет, — сказала она, — ничего подобного нам раньше слышать не доводилось.

Фонтейн вскинул голову.

— Я шучу, — пояснила Франческа.

— Я так и подумал, — уверил Джонни, загоревшись отнюдь не от смущения.

Конни крепко взяла его за локоть и продолжила церемонию представления.

Фонтейн высвободился из ее собственнической хватки и поцеловал ручку обеим близняшкам.

Большинство женщин привыкли к подобной галантности, но мужчины чувствуют себя в этот момент неловко, будто совершают пародию на старый ритуал. Джонни Фонтейн умел целовать ручку с достоинством и пылкостью принца Сицилии.

Кэти нервно захихикала, чего не делала с окончания школы.

У Франчески мурашки пошли по коже.

Всего один раз в жизни она встречала человека с подобным магнетизмом, и то был президент, знавший, как брать женщину за руку. Поцелуй, дрожь — простые уловки одомашненного волка. С каждой минутой становилось все холодней. Однако Франческа не пошла за свитером.

Джонни таинственным образом вспомнил (вот льстец), что Кэти — профессор, и отметил, как гордился бы ею дедушка. Кэти поблагодарила его, обрадованная, что Фонтейн знает, кто она.

— Наслышан вашим вкладом в процветание фонда, — обратился он к Франческе.

Она разгладила платье, где-то в подсознании, но очень глубоко подозревая, что он лжет.

— Спасибо, мистер Фонтейн. — Франческа самодовольно улыбнулась. — Стараемся.

— О нет, пожалуйста, — воспротивился певец. — Зовите меня Джонни, душечка.

— Ладно, Джонни Душечка, — выпалила Франческа, и рука невольно потянулась закрыть рот.

— Молодец. Вы не просто стараетесь. Вы многого добиваетесь, насколько я знаю. Вы заняты делом. — Он улыбнулся. — Вот что я уважаю. Вокруг меня много людей, которые говорят, говорят, говорят. Я и сам грешен, верно? Однако уважаю я тех, кто занят делом.

— Глубокомысленное замечание, — произнесла Франческа с сарказмом. Кэти стояла сама не своя, словно онемев. — А это уважаю я. Глубокомысленных людей.

Франческа не могла сдержаться.

Конни положила ей руку на плечо.

Однако Джонни рассмеялся от всего сердца.

У Франчески задрожали колени, и она ненавидела себя за это. Нельзя отрицать, в тот момент Джонни Фонтейн вел себя отнюдь не как звезда телеэкрана и популярнейший певец! Наслаждаясь шуткой в свой адрес, находясь в центре внимания, вульгарно очаровательный, он напоминал ей отца.

Сзади маленький Санни спрашивал, не осталось ли упакованных подарков.

— Не обращай на нее внимания, Джон. — Конни одарила Франческу неодобрительным взглядом. — Ей последнее время нездоровится. — Конни снова взяла Фонтейна за руку. — Пойдем, угощу тебя моим шоколадным тортом. Ты уже как-то его пробовал. Помнишь?

Джонни не сводил с Франчески глаз, которые по-прежнему улыбались, даже после того, как он перестал смеяться.

— Вы видите меня насквозь, верно?

Конни нахмурилась.

Франческа попробовала посмотреть сквозь него.

Если умеешь делать это правильно, то с расстояния можно добиться невероятного эффекта — с трибуны, со сцены, с экрана, с ринга, с подиума, даже с другого конца длинного семейного стола. Вблизи результат непредсказуем. Может не получиться. Или выглядеть до слез глупо. Или же, напротив, вызвать страх и благоговение.

— Попробуйте торт тетушки Конни, — нарушила молчание Кэти. — Набьете брюхо, и уже никто не увидит, что у вас внутри.

— Вот это да! — пронзительно фыркнула Конни и рассмеялась. — Несмотря на разные фигуры, они настоящие близняшки. Тут всем лишь бы критиковать, а, Джонни?

— Лучше верить.

— Извините, — сказала Кэти.

— Торт и правда очень хорош, — отметила Франческа и снова разгладила платье, не зная, как себя чувствовать: преданной или предательницей.

— Питательный, но вкусный, — добавила Кэти.

— С вашего позволения, — извинилась Франческа и направилась успокаивать сына, который танцевал на столе в халате, подаренном дяде, и кричал, что он чемпион мира.

Конни взяла Джонни под руку и последовала за ней.

— Эй, чемпион! — подмигнул Фонтейн Санни.

— Непобедимый! — произнес мальчик, торжественно всплеснув руками. — И неуловимый!

Гости наслаждались сценой, как, очевидно, и Джонни. Свободной рукой Конни принялась нарезать торт.

— Спускайся, — велела Франческа Санни. — Сейчас же.

— Это ваш? — спросил Фонтейн.

Франческа повернулась.

— Может, я ошибаюсь, но там, кажется, требуют вашего присутствия.

На верхнем этаже, у лестницы, стоял Том Хейген и манил пальцем. Даже не пытаясь скрыть нетерпение. Джонни поймал его взгляд, освободился от Конни и попятился.

— Послушайте, — обратился он к Франческе. — Не уходите, хорошо? Я не… — Фонтейн продолжал пятиться. — У меня есть одна мысль, но мне нужна ваша помощь.

— Куда мне уходить? — удивилась Франческа. — Я здесь живу.

— Вот и замечательно. — Джонни побежал к Хейгену той же прыгающей походкой, с какой выходил на сцену петь на бис.

— Я оставлю тебе шоколадного торта, Джонни! — выкрикнула вслед Конни.

Франческа сняла сына со стола, поставила на пол и сложила халат. Повернулась и встретила взгляд Кэти. Они сразу поняли друг друга. Обычным людям потребовался бы час, чтобы сказать так много.

Глава 11

У гранитного бара рядом с окном во всю стену Майкл Корлеоне выставил в ряд три бокала и наполнил два коктейлем. В его собственном бокале была по большей части вода и пара капель алкоголя, чтобы придать напитку смутно-желтоватый цвет.

Том ввел в комнату Фонтейна.

— Майкл! — воскликнул Джонни и сложил руки в мольбе. — Извини, что я пропустил…

Корлеоне резко поставил бутылку на стол, оборвав тем самым гостя на полуслове.

— Пропустил? Сегодня твой день, Джон.

Он произнес это так откровенно, что невозможно было вложить в слова иной смысл и в то же время трудно было не вложить.

Друзья обняли друг друга.

— Если бы не моя семья, я бы забыл, что у меня день рождения, как любой взрослый человек. Но ты? Такая честь. Это я должен извиняться.

— Извиняться за что?

Майкл самоуничижительно пожал плечами, прямо как отец.

— Я хотел пойти на парад, но весь день ушел на деловые встречи. В субботу-то. Ужас. — Он похлопал Джонни по спине. — Нет грешникам покоя, верно?

Фонтейн прошел к окну.

— Милый вид. — Он обошел светлую комнату так, будто в первый раз попал в пентхаус. — С улицы ни за что не догадаться, что сверху открывается такая красота.

Хейген, скрестив руки, наблюдал за происходящим прищуренными глазами. Он был невысокого мнения о людях из шоу-бизнеса в целом и о Джонни в особенности. Стоит зайти в оперу, и услышишь более приятное исполнение. В любой день, в любом захолустном театре найдутся актеры талантливее Фонтейна. Танцевать, шутить? Доярки Хейгена преуспели в этом не хуже. Джонни казался Тому пустышкой, безответственным ребенком, чьи проблемы решают другие люди, среди которых слишком часто оказывается он сам (именно Хейген по поручению дона Вито купил Фонтейну премию «Оскар»), И все же, по непонятным ему причинам, все относились к Джонни как к очень важной особе. Даже Майкл испытывал некую слабость.

Корлеоне раздал бокалы.

— Мой отец гордился бы тобой, Джонни, — сказал Майкл.

Все трое чокнулись и отпили.

Майкл с Джонни расспросили друг друга о родных. Они были отцами в разводе, что не редкость в кругах, где вращается Фонтейн, и неприемлемо в среде Корлеоне. Разведенные католики с детьми.

— Как часто ты видишь Энтони и Мэри? — спросил Джонни.

— Часто, — механически ответил Майкл. — Езжу в Мэн при первой возможности. Они проводят у меня каникулы.

Последний раз дети приезжали четвертного июля, в День независимости. У Майкла был собственный самолет, и месяц назад он выбрался навестить их, послушать, как Энтони поет в школьной постановке. Опоздал.

— Это хорошо, — похвалил Джонни. — Потому что когда мужчина не проводит время… — Он резко замолчал, почесал голову и сморщился. — Я понял одну вещь, по горькому опыту: если тебя нет рядом, многое бывает упущено. Ты и сам знаешь. Дела идут в гору. У меня дочь учится в Нью-Йорке, и прошлым вечером…

— В Джуллиардской музыкальной школе, — вставил Майкл. — Весьма впечатляет.

— Как Рита? — спросил Фонтейн.

При упоминании этого имени лицо Корлеоне смягчилось.

— Прекрасно, — ответил он. — Передает привет.

— Поглядите только! — сказал Джонни Тому Хейгену и вновь повернулся к Майклу. — С ума тебя свела, да? Сразу видно. Не пытайся меня обмануть, приятель.

Майкл слегка покраснел и поднял руки. Что тут возразишь?

— Я так и знал, — не унимался Джонни. — Говорил же тебе. Такие бойкие ножки, тонкая кость. Потрясающая девчонка. Рад за тебя.

Маргарита Дюваль была обязана Фонтейну своей карьерой. Когда они познакомились, Рита танцевала в массовке первоклассного стриптиз-шоу — розовощекая француженка, обожавшая секс. Джонни познакомил ее с учителем по вокалу и полезными людьми. Вскоре Рита получила роль в бродвейском шоу. Критики не хотели признавать, но именно жгучая сцена в публичном доме оказалась кульминацией и, к удивлению снобов-театралов, принесла ей премию «Тони». Фонтейн также пригласил Риту в некоторые фильмы и включил в список гостей на инаугурационный бал, где были только крупные звезды. В то время она не спала с Джимми Ши, роман давно закончился. Джонни познакомил Маргариту с несколькими близкими друзьями. Обывателям этого не понять, но Фонтейн считал, что связи с одной и той же женщиной только сплачивают мужчин.

Майкл пригласил Джонни присесть на диван. Сам опустился в кресло рядом. Мебель была обита мягчайшей итальянской кожей. Хейген взгромоздился на табурет у бара.

— Ты правда считаешь, твой отец гордился бы мной? — спросил Фонтейн.

— Конечно. В детстве он часто брал меня на парад. Показывал, как маршируют влиятельные люди, и повторял, что в Америке ты можешь стать кем захочешь. Христофор Колумб приплыл сюда и нашел достаточно ресурсов, чтобы воплотить самые невероятные мечты. Это новый мир.

— Христофор Колумб сюда не ступал, — заметил Джонни, — если быть точным. Но я понимаю твою мысль и полностью с ней согласен.

Хейген тяжело вздохнул.

— С мыслью моего отца, — поправил Майкл.

— Да, конечно, — пробормотал Фонтейн.

— Чем я могу тебе помочь, Джон? В твой великий день.

— Думаю, ты читал газеты. — Джонни уставился в глаза сына своего крестного отца. Майкл Корлеоне застыл и похолодел, как мраморный пол под ногами. — Это не то… что я хотел сказать… те кровопийцы… ты знаешь? Знаешь. Правда, Майк? Что не придумают, то переврут и…

Корлеоне и глазом не моргнул.

Джонни опустил голову.

— Хочу сказать, что беру полную ответственность за все. Я совершал ошибки, и немало, особенно с деньгами. Ты и твоя семья, мой крестный отец… вы были источником… истинной мудрости. И ты тоже, Том. У меня были возможности, которые парень типа меня…

Фонтейн наконец поднял глаза.

— Короче, дело вот в чем. Мне надо продать мою долю вашему… казино в Тахо, пока меня не вынудили это сделать. Возможно, до этого не дойдет. Честно говоря, я мог бы получать кучу денег каждый месяц, но, продав долю, сразу заимею наличные. В общем, после всего сказанного и сделанного, думаю, будет лучше для всех заинтересованных сторон, если… если я якобы сам приму решение. Продать.

Майкл потер губы. Для Фонтейна словно прозвучал выстрел.

— Я сбит с толку, — сказал Майкл. — Ты просишь у меня разрешения продать свою долю «Замка в облаках»?

Фонтейн пожал плечами.

— Это денежное вложение, Джон, как и другие твои инвестиции. Обычное дело, уверяю тебя.

— Если хочешь, из преданности к тебе и твоей семье я буду драться с этими ублюдками из Комитета по азартным…

— Решай сам, Джон.

Такого ответа Фонтейн не ожидал. Он был из тех, кто налаживает положение словом и делом, и не понимал человека, являвшего полную противоположность. Джонни подвинулся на край дивана и продолжил разговор:

— Буду с тобой честен. Я просил Джимми Ши подергать за веревочки. С Комитетом по азартным играм, но…

— Ты сначала пошел к ним?

— Я не ходил к ним вовсе, Майк. Это неблагодарные ирландские сволочи — к тебе не относится, Том, — будь они прокляты.

Хейген поднял руки, мол, не обижается.

— После всего, что я для них сделал, — сказал Фонтейн, — и впервые попросил о помощи.

— Так, значит, я запасной вариант.

— Нет. Боже, нет. — Джонни почувствовал, как краснеет. — Основным вариантом было сохранить долю. Ведь нелогично обращаться к тебе, когда Комитет копается в наших же с тобой связях. Если не все сработало гладко, Майк, я искренне сожалею. Хотел обсудить это с тобой, но не смог вырваться. Том может подтвердить. Были неотложные дела. Впервые удалось поговорить с тобой тет-а-тет.

Майкл понимающе пожал плечами, словно в него вселился Вито.

— Я вот чего боюсь, — сказал Фонтейн, — если не продам долю, паршивцы запятнают мое имя, лишь бы прочесть в газете свое. Они политики. Думают, если громогласно и почаще обличать кого-то во лжи, читатели им поверят. А газеты? Публикуют дикие обвинения на первой полосе, а когда оказывается, что все это чушь, печатают одну строчку извинений рядом с анекдотами. Проблема, как мне кажется, в том, что, продай я долю, — конец всем расследованиям, однако может создаться впечатление, будто распускаемые слухи небезосновательны. Скорей всего, люди забудут обо всем, едва мое имя пропадет из газетных заголовков. С другой стороны, есть риск, что они сочтут, будто я признался в собственной неправоте, и продолжат расследование и…

Майкл закрыл глаза и поднял руку. Джонни замолчал. О некоторых вещах лучше не говорить.

— Прости, — сказал Корлеоне, — но я не могу понять одну вещь. — Большинство людей, что-либо недопонимая, смотрят в потолок или вдаль. Майкл уставился прямо на Джонни. — У тебя проблемы с деньгами? Как такое возможно?

Фонтейн нахмурился.

— Как такое возможно? У меня невероятные накладные расходы. На последний концертный тур мы были вынуждены взять оркестр из сорока человек, а это не только плата за еду и отели, но и грузовики, водители, даже адвокат. Не поверишь, сколько взяли представители профсоюза водителей, которые просто стояли и наблюдали, как работают другие. Голова шла кругом. Выступления принесли хороший доход, и, постучу по дереву, пластинки продаются, однако многие особы требуют бесплатные приглашения. А налоги? Дядя Сэм не был бы так добр, если бы не мои деньги. Из того, что остается, я вынужден покрывать расходы на содержание домов в Палм-Спрингс и Вегасе. А еще траты на детей — образование в колледже стоит недешево, но я могу себе это позволить, несмотря на дороговизну. И легко ли быть на виду у публики? Слава не приносит денег. Ее саму надо подкармливать, держать менеджеров, рекламных агентов, охрану, лакея, одежду, машины, подарки, не говоря уже о том, что я вынужден участвовать в любом добром деле на земле. Прибавь к этому сбежавшего бухгалтера. А бывшие жены. Целых три. И все-таки я не жалуюсь. Поверь, я родился под счастливой звездой. Дела идут прекрасно. Раз уж ты спросил.

Майкл с Томом обменялись взглядом.

— Сбежал бухгалтер? — переспросил Майкл.

— Этот прохвост? Бьюсь об заклад, сейчас он потягивает коктейль где-нибудь в тропиках.

— Давай пари, — предложил Хейген.

Джонни повернулся:

— Извини, разве я с тобой разговариваю?

Том зажег сигарету.

— Сколько, кстати, составили твои карточные долги за прошлый год, Джонни?

— Я просто не осознавал, что разговариваю и с тобой.

Фонтейн снова посмотрел на Майкла, который сидел с каменным лицом.

— Понимаю, к чему ты клонишь, советник, — кивнул Джонни. — Но я давно завязал. Было время, когда все, к чему я прикасался, приносило плоды, включая усилия, вложенные в нашего друга Президента, а также пластинки, картины, инвестиции и тому подобное. Если человеку так везет, вполне разумно попытать удачу на скачках, делать ставки, проверяя свою интуицию, или играть в карты. Когда фортуна отвернулась от меня, я исключил подобный риск. Это не твое дело, но раз уж ты спросил…

Майкл предложил Джонни сигарету. Фонтейн бросил курить год назад по совету врача и все же не отказался.

— Нас с Томом интересует твое финансовое положение по той причине, — Майкл протянул ему спички, — что если ты собрался продавать свою долю в Тахо, то вряд ли можешь рассчитывать на приличную сумму. Фактически тебе не удастся вернуть вложенный капитал и даже приблизиться к тем цифрам.

— Ты шутишь? Это заведение — сущий золотой прииск. Печатный станок.

— Джон, ты должен был заметить, что стоимость частного бизнеса редко соотносится с потоком доходов. — Майкл смахнул пепел в пепельницу на полу и пожал плечами с видом «ничего не могу поделать», прямо как отец. — С общественными акциями дела обстоят и того хуже. — Он рассмеялся. — К тому же вокруг твоего бизнеса столько шума. На Уолл-стрит не найдется финансиста, который смог бы пережить расследование, которое сейчас ведут в Неваде, Джон.

Фонтейну стоило немалых усилий сохранить молчание. Он выкурил сигарету за один миг.

— Не приблизиться к изначальному вложению? — наконец выдавил из себя Джонни. — В это сложно поверить…

— «Замок в облаках» создан не так давно, — заметил Майкл. — Вначале всегда требуется больше денег, чем потом. Плюс ко всему дурная слава, издержки на адвокатов. Так что — нет. — Он взглянул на Хейгена. — Не приблизиться.

Джонни смиренно кивнул. Он словно уменьшился в размере.

Том Хейген едва подавил смешок.

Фонтейн достал из кармана пузырек с аспирином, что дала ему дочь, отказался от стакана воды, вытряс четыре таблетки и проглотил.

— Я бы выкурил еще одну, — сказал он. — Если осталась.

Майкл бросил целую пачку:

— Дарю. Перед тем как уйдешь, я хочу, чтобы ты понял еще одну вещь. Что делать с «Замком в облаках», решай сам. Но что касается наших акций в твоей кинокомпании, — подчеркнул Майкл, — то они принадлежат мне.

Не было необходимости напоминать, что это львиная доля.

Джонни нахмурился.

— Не знаю, чем ты недоволен. Почти каждая картина из выпущенных мной за последние годы… ну, они не удостаиваются премий, но в остальном соответствуют современным стандартам. Этот год был наихудшим в истории Голливуда за последние полвека. С появлением телевидения сомневаюсь, что кинобизнес сможет процветать, как в былое время.

Майкл с Хейгеном переглянулись.

— Речь не о прибыли, Джон, — улыбнулся Майкл с видом игрока, который собирается сказать: «Шах». — Речь о контроле.

Глава 12

— Не понимаю, — наконец произнес Джонни Фонтейн. — Контроле над чем?

Майкл Корлеоне ответил не сразу. Ему хотелось сказать: «над грезами». Разве в народе не принято называть киностудии фабриками грез? Чужих грез. Однако Майкл не был расположен говорить на такие темы. «Контроль над всем», — ответил бы он в молодости. Жизнь научила его скромности.

— Позволь спросить, когда ты последний раз виделся с Джеком Вольцем?

— О боже… — процедил Джонни. — С Вольцем? — Внимательно посмотрел на Майкла, затем на Тома Хейгена, вздохнул и сдался. — Голливуд — небольшой город. Мы посещаем одни и те же мероприятия, но в студии давно не сталкивались. Если ему и помогали продьюсировать некий проект, я лично не принимал в этом участия.

— Мы тут навели справки, — сообщил Хейген. — Доход приносят два вида картин. На одном из них сосредоточена работа твоей компании, что очень хорошо. Это малобюджетники с участием звезд. И второй вид — масштабные зрелища. Сине…

— Синемаскоп, — подсказал Джонни.

— Верно. Синемаскоп. Широкий формат. Эксперты полагают, именно такие картины способны оторвать людей от телевизора и завлечь в кино.

Фонтейн кивнул.

— Да, есть такое мнение. Однако в Голливуде часто бывает так, что сегодняшнее мнение завтра уже никто не помнит.

— Бывает, — продолжил Том. — Ты в состоянии снимать оба вида картин, Джон, но почему-то этого не делаешь. Мы только и видим малобюджетники.

— Верно. Для эпопей нужна большая отдача от студии, — сказал Фонтейн. — Деньги — только часть проблемы. Необходимо много людей, смена мест, декораций, всего. Контроль, о котором шла речь. Именно им приходится жертвовать, чтобы создать нечто крупномасштабное. На таком фильме можно сорвать большой куш, но и потерять можно столько же. Мы делаем ставку на более надежные проекты.

— Вот именно, — отметил Майкл. — Делаем ставку. Посещая скачки, ты когда-нибудь видел, чтобы везло тем, кто ставит исключительно на фаворитов?

— Ты прав, — согласился Джонни. — Мы говорим на одном языке. Честно говоря, я всегда считал вас, джентльмены, другими. Все, во что вы вкладываете деньги, как и ваш отец, покойся он с миром, кажется верным делом.

— Между фаворитом и верным делом огромная разница, — поправил Майкл.

— Верю. Знаете, я тут утром читал сценарии и думал о том же. К примеру, есть роскошное повествование о римском рабе. Длинная история. Огромная. Или о Колумбе. До сих пор не снято по-настоящему хорошего фильма о Колумбе. Не могу понять только одного. Если моя компания, наша компания и способна воплотить такой проект, то зачем вам… нам работать с Джеком Вольцем? Ему почти восемьдесят, и он практически выжил из ума. Во время съемок хвастает, будто обладает магическим мочевым пузырем и определяет, сколько денег принесет фильм, по частоте посещения уборной. Очевидно, чем меньше, тем лучше, и все же Вольц — последний человек в кинематографии, с кем я хотел бы снимать крупнобюджетное кино. Не говоря уже о том, что «Вольц интернэшнл» — не самая успешная студия в городе. — Джонни повернулся к Хейгену. — Ты ведь наводил справки, Том, и сам в курсе.

— Мы давно знаем господина Вольца, — сказал Майкл. — Я предпочитаю по возможности работать с теми людьми, с кем имел дело ранее. Доверие в первую очередь.

Хейген медленно кивнул в знак согласия.

К тому же Вольц в хороших отношениях с братьями Ши и, вероятно, мог бы влиять на них в интересах Майкла. Он же способен посадить Корлеоне за один стол с русскими евреями, которые тайно заправляют всем в Калифорнии. Даже семьи Лос-Анджелеса и Сан-Франциско им подотчетны. Адвокат Вольца, по имени Бен Тамаркин, был в еврейской гангстерской организации лицом не менее влиятельным, чем Том для Корлеоне.

— Моя задумка простирается многим дальше, чем создание одной картины, — сказал Майкл. — Фильмы все чаще снимают за рубежом, и нам это несложно. К примеру, друзья в Италии могут снизить до минимума расходы на натурные съемки. Студии были вынуждены продать свои компании-дистрибьюторы — у нас и здесь преимущество. Крупные кинотеатры в центре города не пользуются спросом из-за преступности, мы же владеем торговыми пассажами в пригородах, а при них почти всегда имеется кинотеатр.

— При всех плюсах есть один недочет, — возразил Джонни. — Кто захочет смотреть фильм на крошечном экране хрен знает где?

— Захотят, если живут там, — уверил Майкл. — Если они переехали в эту дыру, чтобы убежать от стресса современного города. Согласен, экраны меньше размером, но они новые. Там чисто и безопасно, достаточно места доя парковки, по пути можно заглянуть в магазин и купить новые туфли. Это вертикально интегрированный бизнес, точнее, несколько торговых предприятий, независимых друг от друга, исходящих из общего интереса. В этой сфере у тебя не будет таких проблем, как с казино, прежде всего потому, что Голливуд — едва регламентированная сфера, по крайней мере в сравнении с легальными азартными играми. И, во-вторых, мы намерены тебе помочь. Том будет работать с тобой. Когда придет время — полагаю, это случится весьма скоро, — он отправится с тобой на встречу с господином Вольцем.

Джонни взглянул на Хейгена.

Том пожал плечами:

— Доверие в первую очередь.

Майкл Корлеоне стоял у кухонного окна, чистил апельсин и наблюдал, как Джонни Фонтейн идет по саду.

— Ты в порядке? — спросил Том Хейген.

Майкл продолжал снимать кожуру. Внизу Конни бегала за Джонни, как обыкновенная шлюха.

— Из-за Джонни? Откровенно говоря, ничего страшного, если…

— Я не о нем. И не о наших интересах в Голливуде. — Хейген произнес последнюю фразу с тенью презрения, которую заметил бы только член семьи.

— О чем же? — спросил Майкл.

— Что с тобой происходит? Христа ради, я ведь знаю тебя с семи лет. Что-то тебя тревожит. И не первый день. И дело тут даже не в неудачах Томми Скуча в Мексике.

В этом весь Том: глубоко копает и даже не упоминает Джо Лукаделло.

— Ничего, — покачал головой Майкл.

— Плохо спалось?

— Это Альберт тебе сказал?

— Нет, — соврал Том. — Ты сам только что признался.

— Тушё, советник.

Майкл закончил чистить апельсин и положил в рот дольку.

— Так ты просто не мог заснуть или как?

Корлеоне повернулся к нему лицом. На мгновенье захотелось рассказать Тому о мучивших его кошмарах. «Мне снится Фредо. Каждую ночь. Приходит, как наяву. В последнем сне мы подрались. Каждый раз он истекает кровью. Каждый раз хочет предупредить меня о чем-то, но недоговаривает». Нет. Майкл Корлеоне — человек разума и логики. Всему есть логические обоснования: диабет, лекарства, стресс. Возможно, сны связаны с Ритой. Она никогда не появлялась в них, даже не упоминалась, но все равно присутствовала странным образом, как Фредо никогда не покидает их наяву, хотя о нем никто не заводит разговор. (И с чего бы это? Она всего однажды была с Фредо.) Кошмары начали преследовать его после появления сахарного дисбаланса. Нелепо и подумать, что к Майклу приходит призрак погибшего брата. Сумасшествие. Всего лишь сон. А есть ли тема менее презренная, чем обсуждение снов?

— Забудь об этом. — Майкл отвернулся к окну. — Была ночь, ясно?

— Ясно.

— Вот и прекрасно.

— Я устал повторять, — не унимался Том, — что во время бессонницы нельзя оставаться в постели. Надо вставать и чем-нибудь заниматься. Можно выйти на прогулку.

Майкл ухмыльнулся и многозначительно замолчал. Ему было известно о подруге Хейгена, и Том знал, что Майкл знает, хотя о ней редко говорили, не называли по имени. Когда-то признанная красавица работала крупье в «Замке в облаках», была замужем за человеком, который избивал ее. Том пришел на помощь. Еще у нее имелся взрослый сын, пребывавший в частной больнице, и Хейген полностью оплачивал лечение. Они уже встречались дольше, чем продлился брак Майкла с Кей. Корлеоне казалось, эта ситуация лучше всего характеризует Тома. Он не был сицилийцем, но всегда старался вести себя как сицилиец, поэтому и завел не просто любовницу, а постоянную спутницу. К тому же нашел такую, кем можно гордиться. Помогал ей, хранил верность, даже использовал как семейную собственность (наравне с недвижимостью, парковками, кинотеатрами) и как курьера, доставляющего деньги разным людям по всей стране. Она жила в Лас-Вегасе, но сейчас находилась в Нью-Йорке, в квартире, которую Том снимал специально для нее над цветочным магазином.

— Выйти на прогулку? — переспросил Майкл.

— Да, на прогулку, — подтвердил Хейген. — Она пойдет тебе на пользу.

Майкл бросил на него взгляд. Если у босса и существует верный способ загнать себя в могилу, так это взять привычку гулять в три часа ночи.

Корлеоне наблюдал за Джонни Фонтейном, ожидавшим лифта. Конни просто висела на нем. Франческа качала головой.

— Думаешь, она вынудит его пригласить ее на свидание? — спросил Том.

— Кто? Франческа?

— Франческа? — нахмурился Том. Фонтейн был одного с ним возраста. — Боже, нет. Конни.

— Никогда, — ответил Майкл. — Разве ты не заметил? Джонни пытается отдалиться от семьи.

— Да, — согласился Том и ткнул Майкла пальцем в грудь. — Но человеческое сердце непредсказуемо.

Обсудив пару вопросов логистики, Корлеоне и Хейген договорились встретиться у лифта через два часа, чтобы отправиться в охотничий клуб «Кэррол гарденс».

— Хватит времени и для прогулки, — сказал Майкл. Том проигнорировал замечание.

Как только ушел Том, Майкл вышел на балкончик с видом на реку, где хранился телескоп, подаренный детьми на Рождество. Мэри колко пошутила, что он сможет наблюдать за ними в Мэне.

Теперь, в сумерках, в магический час, как зовут его жители Голливуда, Майкл сел на табурет и посмотрел в телескоп в том направлении. Взгляд остановился на острове Рэндалл, на особняке, где жил и вел дела Роберт Мозес. Почти замок. Майкл много знал о Мозесе, мнимом строителе дорог и парков, фактическом проектировщике современного Нью-Йорка и практически святом в политических кругах и прессе. Уроженец Кливленда, прямо как Ник Джерачи, Мозес никогда не избирался на представительные должности и тем не менее был самым влиятельным политиком в Нью-Йорке — в городе и штате. Чрезвычайно коррумпированная персона. Это удивило бы большинство людей, но не в окружении Майкла Корлеоне. В семье Майкла каждый скажет вам, что вся власть Роберта Мозеса неразрывно связана с беспредельной жадностью и аморальностью.

Где-то на острове находится человек, выгнавший на улицу полмиллиона нью-йоркцев, в основном негров и бедных иммигрантов, среди которых немало итальянцев. Полмиллиона человек. Больше населения Канзас-Сити. Мозес снес их дома и возвел дорогие здания и жилища, пусть новые, но убогие, как трущобы. Все на деньги налогоплательщиков. Дороги Роберта Мозеса исполосовали спокойные кварталы, появились темные криминальные улочки там, где раньше счастливо жили дружные семьи, и все ради того, чтобы угодить толстосумам из пригородов, чтобы разбогатеть до такой степени, что Майклу и не снилось. У Мозеса было три яхты, полностью укомплектованные, наготове днем и ночью. Сотня официантов и дюжина поваров обслуживали его круглосуточно. Роберт дарил друзьям небоскребы и стадионы. На острове Мозеса процветала отдельная нация — тайная нация, о которой не знал американский народ, хотя содержал ее. И продолжал содержать. Любой желавший пересечь мост должен был отдать дань серебром дону, Роберту Мозесу. У него была собственная печать, лицензии, разведывательная служба, армия, конституция и законы, даже флаг. Однажды мэр Нью-Йорка отвел Майкла в сторону и по-дружески прошептал: «Не позволяй Бобу Мозесу оказать тебе услугу. Иначе, будь уверен, однажды он использует ее, чтобы тебя же уничтожить».

Несмотря ни на что, Мозес жил себе на острове, вероятно, строил планы, как разрушить величайший город в мире и набить себе карман, оставаясь чистым перед законом и опорой общества в глазах народа.

Герой.

Роберт Мозес не находится под постоянной угрозой нападения или привлечения к уголовной ответственности. Он и не знает, что это такое.

Он не замешан в грязных делах и зверствах, он не потерял преждевременно двух братьев.

Его дети не возвращаются домой в слезах от обидных слов одноклассников. Они не попадают под автоматную очередь.

Достижения Роберта Мозеса изучают в университетах на уроках по политологии и проектированию городов. Не по криминалистике и криминальному праву. Роберт Мозес — непубличная личность, известная каждому, и с лучшей стороны.

И это лучшее — вопиющий вымысел.

Майкл отвернулся от телескопа.

Вероятно, у Роберта Мозеса нет ни капли совести, поэтому он может спать спокойно. Просыпается каждое утро бодрый духом и без малейшей тревоги о том, кто сегодня захочет осквернить его имя, попытается упечь в тюрьму, взорвать машину или всадить пулю в сердце. У Роберта Мозеса вряд ли возникнет желание подойти к окну в сумерках и рассматривать в телескоп крышу чужого дома, дивясь, отчего он такой везучий, и задумавшись, всего лишь на секунду, каково живется Майклу Корлеоне.

Глава 13

После рейда на фермерский дом на севере штата Нью-Йорк, где проходила встреча всех семей — крупнейшее событие, после которого американцы впервые осознали понятие «мафия», Комитет собирался как можно реже. Предстоящее заседание — первое после возвращения Майкла в Нью-Йорк.

Как и в любой крупной организации, успех собрания зависит от решения всех важных дел заранее, до того, как люди сядут за стол переговоров. Майкл председательствовал в правлениях нескольких корпораций и благотворительных фондов, и его всегда забавляло, когда внешне разумные люди разводили дебаты — хорошее занятие для дураков, озабоченных скорее своим имиджем, нежели результатом. Единственный спорный вопрос касался Карло Трамонти. Суд пока не вынес решения о его депортации, хотя постоянная борьба за гражданство обогатила целую толпу адвокатов. Он отказался обсуждать свои тяжбы где-либо, кроме как на Комитете. Что бы ни предложил Трамонти, у Майкла было достаточно голосов — Альтобелло, Залукки, Кунео, Страччи, возможно Греко, — чтоб воспрепятствовать ему. А Трамонти, через посредников, согласился молчать о плане политического убийства на Кубе.

Были предприняты все меры безопасности, хотя и впервые за десятки лет без помощи клана Боккикьо. Этому положил конец Чезаре Ивделикато, сицилийский capo di tutti сарі и крестный отец Кармине Марино. Их осталось слишком мало.

Выбранный для собрания ресторан находился на углу Кэррол-гарденс, отрезанном от остальной части района строящейся скоростной автострадой Бруклин — Квинс.

Здания вблизи ресторана пустовали, за исключением квартир, сданных в аренду благодарным друзьям семьи Корлеоне. На вечер люди стекутся за Ист-Ривер, где будет проходить уличная ярмарка с фейерверком.

Через квартал от ресторана улицу заливал пожарный гидрант. Ремонтная команда вовсю делала вид, будто занимается устранением неполадки. По договоренности, участковый сержант поставил полицейских в форме для оцепления улицы, чтобы не пускать случайных зевак. Полицейские понятия не имели, что происходит в ресторане. Их специально подбирали по критерию нелюбознательности.

Ровно в семь к черному входу в ресторан пришло пять человек, еще пять — к парадному, таким образом, у дверей находились доверенные солдаты каждой семьи Нью-Йорка: Барзини, Татталья, Страччи, Кунео, Корлеоне. Последним настал черед обеспечивать безопасность, и делом руководил Эдди Парадиз. Мужчины пробурчали приветствия и замолчали, прикуривая сигареты. Подоспел и Парадиз, пожал всем руки и поблагодарил за содействие, затем стал топтаться в сторонке.

Прибытие донов было запланировано на промежуток с половины восьмого до восьми. Майкл Корлеоне и Том Хейген уже находились внутри.

Первым приехал Карло Трамонти. Его участие в Комитете было сложной формальностью. Он бывал не всегда, но имел право занять место первым — привилегия, данная ему как представителю самой древней преступной группировки. За ним плелся телохранитель и младший брат Агостино. Продвижение Карлика Аги в consigliere произошло совсем недавно. Он впервые будет на собрании Комитета.

Карло Трамонти и Майкл Корлеоне обнялись, будто между ними не было и йоты разногласий. Мужчины обменялись любезностями, спросив о благополучии семей. Постороннему глазу они показались бы старыми друзьями.

Том Хейген, в новых скрипящих туфлях, отвел братьев Трамонти в кресла за один из длинных параллельных столов в зале для банкетов. На обоих столах были белые скатерти, стояло красное вино, корзины с хлебом и тарелки с antipasti.[110] Хейген взял оливку. Раньше Том ощущал себя на собраниях паршивой овцой. Когда Корлеоне назначил его consigliere, он был самым молодым среди представителей семей в окружении одних итальянцев. Теперь, почти двадцать лет спустя, Хейген чувствовал себя в своей стихии.

— Туфли, они начинают делать вот так, — сказал Аги, тыча пальцем, — скрипят, приходится выкидывать, да? И искать новые. — Из-за странного акцента, нечто между бруклинским и южноафриканским, слова были едва понятны.

Хейген кивнул, улыбнулся и предложил располагаться поудобней.

— Какие туфли? — спросил Карло, который был слегка глуховат.

— Забудь, — сказал Аги. — Просто туфли, ясно?

К тому времени прибыли два старых льва — Энтони Страччи из Нью-Джерси и Джо Залукки из Детройта. Как полагалось, каждый привел с собой consigliere и проверенного телохранителя. Залукки и Страччи были старыми друзьями Корлеоне и верными союзниками. Джо, с виду добрый старик за семьдесят, выдал одну дочь за наследника автомобильной компании, а другую — за Рэя Клеменцу, сына покойного capo семьи Корлеоне Пита Клеменцы. Залукки захватил власть в Детройте после «Багровой банды» и построил самую миролюбивую империю в стране. Хотя последнее время шли разборки с неграми, которые претендовали на Детройт, да к тому же чикагское подразделение увольняло членов автомобильных профсоюзов. Многие доны полагали, что Залукки настиг старческий маразм. Когда он, приветствуя Корлеоне, называл его Вито, Майкл решил не поправлять.

Черный Тони Страччи, тоже за семьдесят, утверждал, будто не красит редеющие иссиня-черные волосы, которые с каждым годом становились все черней. Он всегда был так предан клану Корлеоне, что некоторые считали семью Страччи всего лишь regime Корлеоне, предоставлявшую свои доки и склады для операций с наркотиками (союз закрепил Ник Джерачи, но не как часть заговора). В одном из ожесточенных споров Комитета Черный Тони принял сторону Майкла Корлеоне, чтоб, преодолев оппозицию нескольких донов (в частности Трамонти и Молчаливого Сэма Драго), поддержать претензии на пост президента Джеймса К. Ши, тогда губернатора Нью-Джерси. Страччи вели дела в Нью-Йорке, однако их политическая база располагалась в Нью-Джерси, менее престижном и доходном штате, что низводило Страччи к извечному статусу менее влиятельного человека в среде семей Нью-Йорка.

Следом прибыли двое новых членов, оба в модных костюмах и кричащих галстуках: Фрэнк Греко из Филадельфии, заменивший покойного Винсента Форленцу (оставив Кливленд без места за столом), и Джон Виллоне, который вернулся из Вегаса, чтобы возглавить Чикаго после смерти Луи «Носа» Руссо. Майкл поприветствовал Фрэнка Греко и сделал комплимент по поводу внешности, отчего тот усмехнулся и сказал: «В молодости я был похож на греческого бога. Теперь смахиваю на убогого грека». Майкл улыбнулся. Он слышал эту шутку раньше. На самом деле в свои пятьдесят Греко выглядел молодым по сравнению с большинством донов. Филадельфия тоже начинала уступать позиции черным, но Фрэнк Греко держал власть в Южном Джерси, что обеспечило ему связи с несколькими людьми из администрации Ши.

Джон Виллоне блюл интересы чикагского подразделения в Неваде, так они и познакомились с Майклом. Он обладал не только властью и храбростью, но и дородностью. Как ни странно, Джон носил переливающуюся клоунскую одежду, которая зрительно делала его еще полней. И все же все любили Виллоне и тянулись к нему. Майкл завидовал этому качеству. Джон Виллоне был в хороших отношениях с Луи Руссо, и они не испортились, даже когда Руссо лишил его важной части семейного бизнеса в результате спора из-за какой-то женщины. Виллоне прошел к своему месту, положил мясистую руку на плечо Тому Хейгену и не обратил внимания, что на Хейгене тот самый ремень, которым он задушил его сердечного друга Луи Руссо.

Следующим в дверях появился загорелый босс Тампы Сальвадоре Драго — Молчаливый Сэм. Через плечо перекинута большая авоська с апельсинами, такая вот привычка. С улыбкой, не произнося ни слова, положил ее на бар. Обнялся с Майклом. Нери проверил апельсины: не спрятано ли что внутри. Драго, видимо, ожидал подобного и не обиделся. Несмотря на разногласия, Майкл и Сэм Драго имели много общего. Драго, как и Майкл, был младшим сыном дона и тоже в начале своей жизни надеялся избежать семейных дел. Отец Сэма был покойным сицилийским боссом Витторио Драго, близким другом и союзником Лаки Лучано. Когда власть захватил Муссолини, он посадил Витторио и всех остальных боссов в тюрьму на острове Устика, а молодой Сэмми Драго, учившийся во Флоренции на художника, бежал в Америку и поселился во Флориде. Пытался заняться торговлей рыбы, но прогорел. Нависла опасность депортации. В Сицилии мать заставила Лучано сделать пару звонков, но Сэм Драго не знал об этом, пока его не причислили к сосланным американцам. Он убедил себя, что представляет интересы отца во Флориде, только чтобы помочь бедной матери, пока глава семьи в тюрьме. Вскоре началась война, годы тянулись, и Сэм Драго, многообещающий художник, нашел свое истинное призвание гангстера и рэкетира.

Альберт Нери покачал головой. В авоське ничего, кроме апельсинов. Принялся чистить один. Хейген отвел Драго и его людей в зал.

Последними прибыли трое оставшихся донов Нью-Йорка — Отилио Кунео, Пол Фортунато и Освальдо Альтобелло.

Альтобелло придержал дверь для двух донов и их людей. Он год как в Комитете, но за это время Комитет ни разу не собирался. Унизительный жест вызвал одобрительные кивки хрипящего Фортунато и веселого Кунео.

Вспотев и выбившись из дыхания после трехметровой прогулки от обочины дороги до двери ресторана, Толстый Поли Фортунато, дон семьи Барзини, приземлился в кресло прямо у входа и там обнял Майкла и Тома Хейгена. Фортунато был таким толстым, будто съел на завтрак Джона Виллоне. На одутловатом лице глаза превратились в две щелочки, львиная голова постоянно свисала, будто мышцы шеи не могли ее удержать. Из пяти семей Фортунато в первую очередь следовало причислить к недругам Корлеоне. Он был преданным capo Эмилио Барзини, чью смерть так и не смогли приписать Корлеоне (или Альберту Нери, который надел старую полицейскую форму, когда стрелял), к тому же он был близок Винсу Форленце из Кливленда, пропавшему без вести и предположительно мертвому Политической базой Фортунато был Швейный квартал. Именно он настоял на расширении наркотоговли, что и сделала семья Барзини. Толстый Поли обижался на лицемерных Корлеоне, которые не поддержали наркобизнес при жизни Вито, а когда за дела взялся Майкл, создали тайный regime и отхватили приличную долю. Несмотря на эти расхождения, Фортунато по своей природе не был обидчивым и не шел в наступление. Восемь мирных лет он управлял Стейтен-Айлендом, принадлежавшим семье Барзини десятилетиями.

Нет лучшего подтверждения власти Майкла Корлеоне, чем возведение Оззи Альтобелло в доны семьи Татталья. Некогда отчаянных врагов Ныне возглавлял крестный отец Конни, преданный друг Вито со времен сухого закона. Татталья вели дела в сфере проституции, стриптиз-клубов и порнографии. Создав огромную империю, Филип Татталья вкушал ее плоды с неумеренным обжорством. Его убили в 1955-м, и на смену пришел престарелый брат Рико. Организация стала разваливаться. Не хватало капитала, участились полицейские облавы и нападки праведных граждан. Когда Рико умер естественной смертью, семью должен был возглавить или прославленный сутенер, или один из более юных воинов. Вместо этого угодливый Альтобелло, прирожденный consigliere, невольно оказался на почетном месте дона. На него все смотрели как на оливковую ветвь, свисающую в сад Корлеоне.

Лео Кунео, Молочник, был маленьким стариком, но производил впечатление крупного человека: так умеют только самые искусные актеры. На нем был обыкновенный практичный костюм. Кунео наделили правом приехать последним не из-за особого почтения, а поскольку после исчезновения Форленцы он стал старейшим членом Комитета.

Майкл Корлеоне взял у него шляпу и пальто, которые тотчас перехватил перепуганный официант, избавив босса от якобы унизительного жеста.

— Для меня большая честь коснуться края одеяния дона Кунео, — произнес Майкл по-итальянски и выдавил из себя улыбку, чтобы Кунео не принял его учтивость за сарказм.

Лео Молочник пробурчал несколько строк сицилийской песни, которую Корлеоне не знал и не понял, а затем спросил по-английски, похлопывая Майкла по щеке:

— Я прав?

— Несомненно, — ответил Майкл и отвел Кунео в банкетный зал.

Семья Кунео вела некие дела в Нью-Йорке, по большей части в Манхэттене и Бронксе, хотя управляла северной частью штата (и имела крупнейшую молочную компанию в регионе, отчего Отилио Кунео и получил прозвище Молочник). Лео Кунео сыграл ведущую роль в установлении мира после войны пяти семей, но его пребывание в должности дипломата преступного мира продлилось недолго. Прискорбная облава произошла в фермерском доме его друга. Половину мафиозных главарей Америки схватили при попытке убежать в лес. Как так случилось, что никто из семьи Кунео не слышал о готовящемся рейде и не заметил, как приблизились машины? Майкл понятия не имел, это превосходило человеческое понимание. Он видел по пути людей в кустах, но не развернул автомобиль. На том собрании он намеревался объявить о своем уходе в отставку — мечте, которую лелеял до сих пор, хотя надежда не маячила даже на горизонте, о чем Майкл старался не думать.

Никто не провел в тюрьме более двух часов. Адвокаты указали на существование в Соединенных Штатах права на свободу собраний. Однако эти моменты возникли позже и нигде не фигурировали. Дело было слишком сложным и не подлежало огласке.

Последствия облавы не заставили себя ждать. Без давления общественного мнения ФБР наверняка и дальше держалось бы на расстоянии. Если бы не рейд, общественность, которая спокойно закрывает глаза на то, как правительство ежедневно убивает невинных людей по всему миру, ни за что не почувствовало бы себя под угрозой таких людей, как члены Комитета. В конце концов, что представляет большую опасность для среднего американца: дела, обсуждаемые на подобных собраниях, или, к примеру, спонсируемые ЦРУ военные действия во Вьетнаме? Так почему же американский народ сосредоточил внимание на деятельности Майкла Корлеоне при всем равнодушии к более весомым событиям? Все очень просто. Посмотрите, что приносит деньги Голливуду, этому борделю американской мечты: в моральном плане незамысловатые, полукомические описания героев и злодеев, примитивные истории для поверхностного обывателя. Та облава дала людям желаемое. После вызванной рейдом истерии такие небезупречные и загадочные мужи доброй воли, как Майкл Корлеоне и Джеймс К. Ши, превратились в глазах народа в персонажей комиксов. И не важно, что оба — сыновья иммигрантов, занимавшихся вместе бизнесом, сделавших состояние на продаже вещей, которые ныне находятся в рамках закона. И Майкл Корлеоне, и Джеймс К. Ши имели награды за сражения. Оба окончили университеты «Лиги плюща» и женились на девушках, которых встретили в студенческие годы (правда, верный муж Майкл оказался головорезом, а Джимми Ши — жестоким донжуаном). У них было по двое детей, мальчику и девочке. Оба — католики и ходят в церковь, когда того требуют приличия. Их семьи не обошла череда трагедий. И каждый испытывал глубокую и искреннюю любовь к родине.

Все это не важно. Народ вмиг расставил все по местам: кто герой, кто негодяй.

С одной стороны, люди стояли перед угрозой огромного ужасающего преступного сговора, устроенного членами тайного общества: гнусными извергами, смуглыми иммигрантами со странными фамилиями. С другой стороны, они нуждались в защите от злодеев, и она пришла в лице светлокожего красивого Джимми Ши, супергероя с мужественным подбородком, и его закадычного друга Дэнни, зубастого чуда.

А вся дурная слава из-за того, что Лео Кунео допустил непозволительную ошибку в системе безопасности.

Вито Корлеоне учил сыновей, что не стоит судить человека по великим триумфам и крупным промахам, но только ребенок способен считать, будто так поступать несправедливо. Дело не в справедливости. Дело в том, каково быть настоящим мужчиной.

Лео Кунео взял на себя ответственность за упущение. Входя в зал для банкетов, он встретил теплые приветствия. Однако ошибка стоила ему немало. Лео был хорошим другом семьи Корлеоне. Он поддерживал Вито и Майкла в каждом важном вопросе, выносимом Комитетом на голосование. Его люди нашли убийцу первой жены Майкла Аполлонии, человека по имени Фабрицио, который работал под вымышленной фамилией в пиццерии в Буффало, и Кунео лично распорядился, чтобы ему передали привет от Майкла Корлеоне вместе стремя выстрелами из девятимиллиметрового револьвера — два в грудь и один в голову. Благодаря такой преданности Молочник Лео и оставался в живых.

Полчаса прошло в приветствиях и распитии напитков. Церемония продлилась бы и дольше, если бы не сахарный диабет Майкла Корлеоне. Он съел несколько оливок и кусочков сыра, но этого явно не хватило. Ему требовалось что-то посущественней. Майкл сел за стол и выпил воды. Том Хейген опустился рядом, дал знак Нери отвести телохранителей в соседнюю комнату. Остальные доны заметили, что Корлеоне занял место за столом, и быстро последовали примеру.

Под надзором Нери официанты принесли пышущие жаром макароны, наполнили бокалы и поставили свежий хлеб. Когда вышел последний официант, Аль Нери кивнул Майклу и закрыл двери.

Комитет не заседал два года, и за это время скопилось немало рутинных дел.

— Если никто не возражает, — сказал Майкл, — приступим к обсуждению во время трапезы, чтобы успеть на фейерверк или, по крайней мере, вернуться домой к рассвету.

Возражений не последовало. Важные вопросы вполне могли решаться за едой. Прямо как в сфере недвижимости, или книгоиздания, или в Голливуде. Однако у этих людей не только бизнес сопровождался принятием пищи. Некоторые могли, жуя, заниматься чем угодно. Поли Фортунато, например, частенько имел двух женщин одновременно, пожирая сэндвичи с говядиной. Фредо Корлеоне довелось лицезреть эту чудную хореографию, которую он потом описывал Майклу во всех грязных деталях.

Первым пунктом в повестке дня было одобрение назначения новых боссов, Греко и Виллоне, а также нового человека в Лос-Анджелесе, где Джеки «Пинг-Понг» Пиньятелли ушел с должности из-за проблем со здоровьем. Единогласно, без обсуждений.

Затем пошло утверждение людей, выдвинутых на членство в различные семьи. Никем не представленные семьи были вынуждены получать разрешение, и таковых оказалось много. Потом им пришлось найти члена Комитета, чтобы огласить имена. Семьи, обладающие голосом, имели больше шансов возражать против номинантов. В общем и целом, когда имена достигали собрания, их носители уже были проверены на благонадежность, что превращало процесс в формальность.

Новым донам была оказана любезность начать первыми. Виллоне великодушно предоставил это право Греко.

— Итак, — произнес Греко. — Винни Голамари. Возможно, вы знакомы с его семьей. Хороший человек. Очень хороший человек.

— Я знаю Винсенте Коламари, — отреагировал Черный Тони Страччи, прищурившись и наклонив голову, будто так легче вспоминать. — Не в обиду будет сказано, но если это тот самый человек, вы, должно быть, шутите.

— Его зовут Голамари, — поправил Греко.

— Потому что если это тот Винни Коламари, о котором я подумал, то он… стар. Ему уже за восемьдесят, если еще жив. Помоги мне, Элио. — Страччи повернулся к своему consigliere, и тот пожал плечами.

— Боюсь, вы говорите о другом человеке, — сказал Греко.

Карло Трамонти нахмурился и застучал пальцами по столу, затем наклонился к уху брата и что-то прошептал.

— Я могу ошибаться по поводу Винни, — признал босс Нью-Джерси. — Разве можно быть хоть в чем-то уверенным в моем возрасте? Но это не тот мужчина, которого застукали с девушкой? Помните? Девчонке было всего тринадцать. Ужас.

— Это разные люди. Я знаю человека, о котором вы говорите, и…

— Достаточно. — Сэм Драго указал вилкой на Страччи.

— Подождите, — остановил Страччи Греко. — Голамари работал в «Пайн бэрренс» с… как же его… Публио.

— Верно! — вздохнул с облегчением Греко. — Да. С Публио Сантини.

— За Сантини я ручаюсь, — заявил Оззи Альтобелло.

Греко постучал по столу указательным пальцем, будто ткнул в невидимый документ.

— Это как раз следующий человек в моем списке.

Письменного списка не было. Ничего и никогда не записывалось.

Тони Страччи кивнул и сложил губы.

— Они хорошие люди, Винни и Публио. Я слышал о них только положительные отзывы.

Карло Трамонти запрокинул голову и тяжело вздохнул.

Все перевели на него взгляд. Аги Трамонти положил руку на плечо брату.

Карло собрался было что-то сказать, однако передумал.

Процедура протекала следующим образом: имена назывались, кратко обсуждались и получали одобрение — по одной семье за раз. Все это время Карло Трамонти и не пытался скрыть нетерпения. Брат, тоже горячий человек, старался его успокоить. В один момент Аги даже подчистил грязные тарелки Карло и подобрал крошки.

Сам Трамонти, конечно же, не собирался выдвигать кандидатуры. Он единственный не нуждался в одобрении Комитета.

Лео Кунео засыпал Оззи Альтобелло вопросами о номинантах семьи Татталья, хотя всего на прошлой неделе, на благотворительном мероприятии в пользу фонда детей-инвалидов, он сказал Майклу, что согласен со всеми, кто представлен на членство.

Карло Трамонти подпер лицо руками.

Майкл Корлеоне был полон сочувствия. Он мог ускорить процесс, если бы за спиной его не называли выпускником американского колледжа, модернизатором, который только притворяется приверженцем традиции, а на самом деле никогда не хотел возглавлять семью и только и мечтает, как избавиться от занимаемого положения. Единственным, с кем Майкл поделился желанием перевести обсуждение в более профессиональное русло, был Том Хейген. Том посоветовал оставить все как есть. Эти люди — друзья, они редко видятся. Им хочется поговорить, так пусть говорят. Волна разочарования охватила Майкла.

После макарон подали традиционный ростбиф из филея. За похвалами, насколько нежное получилось мясо, собравшиеся обсуждали различные вопросы — конфликты, которые не решить ни вдвоем, ни втроем. Как объяснял Майклу отец, Комитет создан для двух целей: одобрения кандидатур и примирения. Теперь он захватил и сферу политики. Пусть все говорят о проблемах с администрацией Ши, Майкл старался не отклоняться от основ.

Трамонти бросил на него вопросительный взгляд. Корлеоне покачал головой. Рано.

Заседание состоялось не из-за Дэнни Ши и не ради инициации новых членов и утверждения донов. Дело было в конфликте, вызванном передвижными лотками с товаром.

Начался он со ссоры между двумя уличными торговцами хот-догами на углу северного Вест-Сайда. Один продавец находился под протекцией семьи Барзини, другой отчитывался перед Эдди Парадизом. Они составили друг другу конкуренцию. Раньше место не приносило дохода, а затем там построили два здания под офисы, и торговля превратилась в золотой прииск. Каждый утверждал, будто первым заявил права на это место.

Через несколько дней продавец, работавший на Эдди, облил соперника кипящей водой, и тот едва не скончался от ожогов.

Возмездия ради Барзини послали человека сломать обидчику руку. Затем поставили совершенно новый лоток в двух метрах от того, который вроде бы принадлежал Корлеоне, и стали продавать товары по заниженным ценам. На самом деле лоток принадлежал семье Кунео, а охранявший ее солдат в отместку велел взорвать лоток Барзини, якобы посягнувший на чужую территорию (с появлением газовых баллонов с низким давлением передвижные лотки превратились в бомбы на колесах). Вот только люди Кунео перепутали провода и сами взлетели на воздух вместе с лотком семьи Татталья.

Одно событие влекло за собой другое.

Когда об этих распрях узнали доны, дело обрело немалый масштаб. Газеты пока не добрались до него, написали лишь об одном необъяснимом взрыве, и точка. Все пять семей претендовали на прибыльное место и не стеснялись в средствах для достижения цели. Несогласованные решения не могли положить конец проблеме. Их просто игнорировали. На той территории не существовало последовательного способа разделения сфер влияния, и эта задача встала перед Комитетом. Вопрос был не из легких, и все же удалось составить базовый план, который вынашивался в процессе различных переговоров несколько месяцев. Осталось только одобрить его.

Когда план зачитывался, Карло Трамонти покраснел, но нашел в себе достаточно сдержанности, чтобы спокойным голосом отпроситься в туалет. Он практически выпрыгнул из кресла. Майкл мог положиться на Нери — тот присмотрит за Трамонти.

Некоторые доны терпеливо слушали, вероятно радуясь, что в их распоряжении имеется по целому городу, пусть и менее доходному, чем одна пятая Нью-Йорка.

Никто не считал обсуждение лотков маловажным и утомительным делом. Этот скромный бизнес был хорошим источником денег. Лотки стоили достаточно дорого — несколько тысяч, как слышал Майкл, — так что не любой средний гражданин может себе такое позволить. Продавцы предпочитали брать лоток в аренду. Все были довольны. Трудолюбивые иммигранты находили работу, а их покровитель получал две трети от дохода и не платил ни цента зарплаты. Магическим образом появлялись разрешения на торговлю, которые иммигранты не могли выбить от городских властей. На лотках продавали еду, напитки, приправу, бумажные салфетки, зонты и фартуки. Иногда лоток приносил не меньше денег, чем кафе, и никакого риска. Ни налогов, ни коммунальных услуг, ни расходов на содержание, никакой головной боли от платежной ведомости и оформления бумаг при владении или аренде недвижимости. Плюс ко всему, если у жителей района снижается доход, кафе сразу терпит убытки, а лоток просто перемещается на другое место. Лотки множат состояние, каждый из них, из года в год. Единственный способ испортить столь выгодное дело — поссориться между собой.

И семьи этого делать единодушно не собирались.

Глава 14

Когда подали десерт — тарелки с простым печеньем, бисквитный торт с грушами и граппой (фирменное блюдо матери шеф-повара, кофе и «Амаретто» — и официанты ушли, настал черед Карло Трамонти высказать свое мнение.

— Я приехал издалека, — начал он, — но буду краток. Многие из вас хорошие ораторы, — Карло бросил взгляд на Майкла, затем на Альтобелло, — однако мое скромное происхождение не позволяет блеснуть перед добрыми друзьями. Вам наверняка известно о моих недавних затруднениях. Не хочу рассказывать об этом снова. Многим подобная ситуация знакома не понаслышке.

Отовсюду последовали одобрительные кивки.

— Если позволите, я поделюсь другой историей. В отличие от ваших, в моей организации имеется несколько особых правил, поскольку она самая древняя. Сто лет назад, когда негры добились свободы, плантаторы взяли на работу итальянцев. Они сделали из них рабов, и среди них оказался мой дед. Он работал с утра до ночи, как и все. Вскоре итальянцы стали подниматься по социальной лестнице, не только превратились в жестянщиков и сапожников, но и занялись торговлей фруктами, а также рыбой и устрицами.

Трамонти встал из-за стола и принялся расхаживать по залу подобно адвокату, который представляет присяжным заключительные аргументы. Карло Трамонти не раз доводилось бывать в суде.

— Потом произошел инцидент с белыми, — продолжал Трамонти. — Они убили начальника полиции, популярного в народе, но продажного. А вину свалили на нас, итальянцев. Наш самый успешный бизнесмен возглавил томатный консервный завод, крупнейший в штате, и его убили, заколов в глаз. На честных итальянцев надевают наручники, сажают в тюрьму. Нас называют мафиози, вкладывая в это слово свое значение. Однако не мы, а официальные, избираемые лидеры, вот кто ведет себя как мафия — в их представлении о мафии. Они осуществляют кровную месть против целой нации, к которой принадлежал мой дед. Когда люди прибегли к самосуду, полиций захватила невинные жертвы и не стала разбираться. Несчастные забились в угол, а англосаксы — юристы, владельцы магазинов; даже баптистский священник — выстроились в линию в десяти футах и открыли огонь. Из винтовок, дробовиков, из чего попало. Моего деда чудом не задела пуля. Кто-то сказал: «Постойте-ка, этот еще жив». Подошел человек с дробовиком, наступил деду на грудь и отстрелил голову Убийцы смеялись, ликовали. Событие попало во все газеты. Услышав про это, сам президент Теодор Рузвельт выразил одобрение. Те газеты висят у меня в кабинете, и я ни на секунду не забываю о том, что думают о нас люди, управляющие этой страной. И никогда не забуду.

Трамонти прошел мимо Майкла с Томом Хейгеном. Том наклонился вперед и прошептал: «Когда человек говорит, что будет краток, жди бесконечной речи».

— Большинство из вас, — продолжил Карло, обернувшись на Хейгена, — сицилийцы. Вы прекрасно знаете, как правители наций относились к нашему народу на протяжении тысяч лет. Нас уже не удивишь выпадом, сделанным братьями Ши. Я не виню вас, дон Корлеоне, за продвижение своего друга господина Ши на пост президента, поскольку понимаю, что ваши семьи имеют общее прошлое.

Майкл прочистил горло.

Трамонти улыбнулся:

— Согласен, дон Корлеоне, сейчас не время играть в «Кто застрелил Джона».

— Джеймса, — выпалил Лео Кунео. — Джимми Ши, не Джон.

Карл развернулся навстречу к неожиданному голосу:

— Я знаю имя чертова президента. Это же образное выражение, Христа ради.

Советник Лео Кунео наклонился и что-то ему прошептал. Дон Кунео выглядел растерянным.

— Кто же тогда Джон?

— Я же сказал, это оборот речи. Смысл в том, что бесполезно тратить время на выяснение, кто виноват. Что сделано, то сделано, он сидит в Белом доме, и точка. Кто бы ни очутился в кресле президента, он не стал бы другом итальянцев. Нам всем это известно.

Также всем было известно, что Трамонти вложил миллион долларов в предвыборную кампанию противника Ши, бросив вызов решению Комитета поддержать Ши, — странный поступок для человека, который считает, будто все кандидаты в равной степени враждебны к итальянцам.

— Сейчас следует обсудить, — сказал Трамонти, — что делать дальше, как смахнуть с наших яиц сучонка Дэнни Ши. Так? Или как минимум не позволить навредить, пока он на них сидит. Для этого я и поведал вам старую историю. Мораль такова: большинство из вас — дети асфальта, но я, живя у реки, рано постиг: если хочешь убить гадюку, нет смысла рубить хвост. Так произошло с начальником полиции, о котором я вам говорил. И… — Карл сделал паузу для пущего эффекта, поднял палец. — И то же самое будет, если что-нибудь случится с Дэнни Ши. Не стоит дразнить змею. Если Дэнни Ши превратится в святого, нам конец. Его брат созовет Национальную гвардию. Хотите избавиться от змеи? — Трамонти шагнул к столу и встал перед Майклом Корлеоне. — Отрубите ей голову. — Карл резко опустил руку на стол, разлив воду из стаканов Корлеоне и Хейгена.

Ни один из них и глазом не моргнул.

— Как учит история, да? — прошептал Том Майклу.

На мгновение, которое длилось вечность, Майклу привиделся Фредо: в самой невезучей из рыболовных шляп он сидел на причале и учил Антонио ловить рыбу, на что у самого Майкла никогда не хватало времени. В кабинете, в нескольких метрах, Том высказал мнение, что подобраться к Роту невозможно, это все равно что убить президента. Майкл взглянул на Фредо, затем усмехнулся над Томом. «Как учит история, — заметил он, — убить можно кого угодно».

У Корлеоне закружилась голова, и он залпом выпил оставшуюся воду.

— Итак, Джимми Ши, — продолжил Трамонти. — Если о нем позаботиться, что будет потом? Ничего. Это конец всех проблем. Президентом станет Пейтон, а он ненавидит Дэнни Ши не меньше нас. Сэм Драго может подтвердить.

Драго кивнул.

— Однако Пейтон вряд ли пригласит нас на Пасху в Белый дом прятать яйца. С другой стороны, он не будет держать там и Дэнни Ши. И ФБР, забудьте ФБР — директор тоже терпеть его не может. Ему не с руки охотиться за нами из-за Дэнни, он получит, что ему надо, вне зависимости от того, останется Ши или нет. Дэнни припишет себе все заслуги. Ни для кого не секрет, он хочет войти в историю. ФБР, ребята, которых мы знаем, обыкновенные агенты, хотели бы помочь ему. А их начальник? Забудьте. Ему это нужно не больше, чем нам. Такие вот дела, — закончил Трамонти и полез в карман, будто за револьвером.

Молодые мужчины с быстрыми рефлексами пригнулись, чтобы не поймать пулю, но не успели опозориться: сверкнула сталь, Трамонти достал мясоразделочный нож, небольшой и новый. Встав у своего кресла, Карл поднял нож над головой, издал стон и воткнул холодное оружие в стол, вогнал в дерево на пол-сантиметра.

Затем развел руки, мол, ничего особенного не произошло: человек убил гадюку, не более.

Агостино Трамонти сердечно постучал брата по плечу, как тренер подопечного, а не как consigliene своего босса.

В комнате повисло изумленное молчание.

Как он пронес сюда оружие? К чему такие театральные выпады? И самое непонятное: как может дон самой миролюбивой семьи в Америки предлагать подобное безумие?

Нери приоткрыл дверь.

Майкл покачал головой.

Нери кивнул и закрыл ее обратно.

Доны переглянулись и вновь уставились на нож. Постепенно все взоры переместились на Майкла Корлеоне.

Майкл поднялся. Силой воли перестал думать о Фредо.

И старался не смотреть на нож. Кивнул на пустой стакан. Том послушно наполнил его водой.

Как и отец, Майкл имел обыкновение сделать длительную паузу между тем, как вставал произнести речь, и самой речью. Однако на этот раз, пусть и с безмятежной маской на лице, он с трудом мог подобрать слова. Корлеоне глотнул воды и разочарованно покачал головой.

— Дон Трамонти, — начал он. — Мой дорогой друг. При всем уважении к вам и вашей организации, думаю, я выражу общее мнение собравшихся, если скажу, что вы предлагаете пойти на неприемлемый насильственный шаг. Я понимаю, вы рассержены, огорчены, как и мы все. Но вы должны осознавать, что подобные действия погубят нас. Нет надобности напоминать ни вам, ни кому-либо из присутствующих о строгом запрете на убийство даже простого офицера полиции без разрешения Комитета. Это относится к разряду тех преступлений, при которых власти не успокаиваются, пока не накажут виновника. И мы не сможем его защитить. Все же ваше предложение…

— Вздор! — вскочил Трамонти. Нож зашатался. — Я тоже скажу, при всем уважении к вам, мой друг. Вы со»» убили полицейского без всякого разрешения.

— Сядь, — прервал его Поли Фортунато, подняв тяжелую голову. — Ты не знаешь, о чем говоришь.

Последним, от кого Майкл мог ожидать поддержки, был босс семьи Барзини: верный знак того, насколько далеко зашел Карло Трамонти.

— Вы позволите, дон Корлеоне?

Майкл жестом пригласил дона Фортунато продолжить. Трамонти тоже замолчал.

Фортунато остался сидеть: лишнее усилие, несомненно, выбило бы его из дыхания.

— В то время, — сказал он так громко, чтоб у Трамонти зазвенело в ушах, — почти двадцать лет назад, Майк был простым гражданином, верно? И не занимался нашими делами. Он учился в колледже, в Гарварде.

На самом деле в Дартмуте, но не было смысла поправлять.

Фортунато вытер салфеткой подбородок.

— В преступлении, на которое вы ссылаетесь, дон Трамонти, признался другой человек. Даже если бы все так и было, это всего лишь месть за покушение на отца, чего тоже не должно происходить — то есть устранения босса любой семьи — без разрешения Комитета. В той ситуации никто одобрения не давал, поверьте мне.

Все дали, и сам Барзини был заказчиком убийства.

— Тогда с двумя людьми, пытавшимися убить Вито Корлеоне, расправился его сын. Один из них оказался продажным капитаном полиции, другой хотел торговать наркотиками. Если этот инцидент и имел место, он оправдан и, главное, носит личный характер. А значит, нас не касается. — Фортунато улыбнулся. Сам дьявол не смог бы выразить столько злобы одной улыбкой. — Так что мой совет: следи за базаром. Понятно? Спасибо.

Фортунато скомкал салфетку и бросил в сторону.

Карло Трамонти повернулся к брату. Они шепотом посовещались. В основном говорил Карло. После долгой паузы он повернулся к Комитету и кивнул.

Через секунду после признания поражения вдалеке раздались выстрелы.

— Это фейерверк, — пояснил Майкл, махнув в направлении Ред-Хука. — Мои извинения.

— Фейерверк? — озадаченно переспросил Карло Трамонти.

— Да, фейерверк, — подтвердил дон Альтобелло. — Снаружи.

— В Ист-Ривер, — добавил Корлеоне. — Нынче День Колумба.

Трамонти пробормотал проклятье в адрес корыстных выходцев из Генуи. Затем поблагодарил Комитет за право высказаться и за терпение.

Под звуки фейерверка доны поделились, что каждого проверяет внутренняя налоговая служба. По всей стране резко выросли тюремные сроки осужденным товарищам. За депортацией Карло Трамонти последовали и другие, проводимые более тщательно, — почти каждая семья потеряла по человеку, а то и по два. И это еще не все. Члены совета единодушно согласились: если сидеть сложа руки, будет хуже.

Майкл Корлеоне и Том Хейген терпеливо слушали. Безусловно, они разделяли большинство тревог. Семья Корлеоне под держала Ши из преданности, ввиду деловых связей, которые были у отца с Микки Ши, а также из-за желания по максимуму легализовать бизнес. Имелись и другие причины. Например, Джимми Ши являлся сторонником жесткого политического курса на Кубе. Майкл продолжал верить, что при правлении Ши со временем его ожидания оправдаются, если придумать способ, как бороться с перегибами Дэнни.

Покушения на Кубе остались неизвестны большинству присутствующих. Ходили слухи, не более. Майкл и Том Хейген давно списали «козырь в рукаве» за негодностью. Однако у них в запасе имелся другой. Братья Ши были безумно счастливы. Джонни Фонтейн в Совсем недавнем прошлом выполнял для них роль сутенера: поставлял женщин, в основном восходящих звезд, а Корлеоне тихо, но широким шагом расширяли свой бизнес в Голливуде. Братья Ши могли отдаляться от нежелательных людей, зато были навеки привязаны к собственным шаловливым членам.

Майкл осознавал, что сумасшедшее желание Трамонти убить президента ставит Корлеоне в неразрешимую ситуацию.

Комитет, безусловно, не поддержит этот замысел, но если Карло вопреки всем выполнит задуманное или хотя бы попытается, каждый из присутствующих будет считаться сообщником.

Есть ли шанс разубедить Трамонти или успокоить? Зная характер сицилийца, Майкл не тешил себя надеждой. Даже если Комитет сделает Трамонти выговор, что с того? У Корлеоне нет возможности проследить за Трамонти, предвосхитить попытку нанять кого-нибудь на мокрую работу, а потом замести следы.

Физическое устранение Трамонти не только запрещено, но и подольет масла в огонь, вместо того чтобы затушить его.

Предупредить Ши — тоже не выход. Немыслимо выдать дона, тем более предать огласке сказанное на собрании Комитета.

Единственное решение — придумать способ заставить братьев Ши отозвать своих псов, прекратить преследование людей. Накопленный на них компромат прекрасно послужил бы цели, но как его использовать? Необходимо создать угрозу просачивания информации. Правительство само пользуется подобной тактикой. Никто не хочет ядерной войны, однако нация, не способная создать угрозу, считай, вооружена камнями и палками. Майкл не желал скандала. Он стремился получить плоды от страха перед скандалом.

Для выполнения миссии нужен человек, которому президент доверяет. В идеале он должен деликатно намекнуть, какими сведениями обладают Корлеоне и что собираются с ними делать. И кто же подойдет для такого задания?

На ум пришло несколько кандидатур, все небезупречные.

Ничего, кто-нибудь найдется. Всегда находится.

Нужно время подумать.

Не к спеху решать вопрос сразу же. В ближайшем будущем Майкл сообразит, как поступить. Впрочем, заявление Трамонти сократило период раздумий — нельзя дожидаться выборов в следующем году. Тем не менее Майкл решил не отклоняться от приготовленной речи.

Когда он поднялся, фейерверк достиг кульминации. Через задернутые шторы пробивался свет. Несколько донов добродушно ухмыльнулись, Майкл пожал плечами: случайное совпадение.

— Президент и его брат, — начал Майкл, — наделены талантом вдохновлять народ. Они лидеры. Хорошие лидеры, хотя по отношению к нам не столь великодушны. Также они политики, и здесь не будем наивны. Все политики хотят одного и того же.

— Любовницу, — прошептал Хейген так, чтобы никто не услышал.

— Быть избранными на новый срок, — сказал Майкл. — Братья Ши испытывают острую необходимость удержаться в креслах. Они вредят нам с целью вновь занять те же посты и сделать это без нашей поддержки. Ши не глупы. Они понимают, что кусают руки, которые их кормят. Видимо, они пришли к выводу, что, если откусить руки нам, миллионы других зааплодируют. Миллионы рук потянутся к кошелькам. И надавят на рычаг, переизбирающий президента на второй срок.

Карло Трамонти хмуро уставился на нож.

— Генеральный прокурор Америки объявил войну нашему образу жизни, — продолжал Майкл. — В прошлом мы с вами тоже вставали на тропу войны, однако теперь собираем совет и с помощью него устанавливаем мир. Наши разногласия канули в Лету. Прежние враги сидят за одним столом как друзья. Если президент и его брат, которые некогда были нашими друзьями, решили пойти против нас, это их выбор. Не будем забывать о здравом смысле. О наших традициях. К сожалению, война стала частью нашей традиции, и мы все это прекрасно понимаем.

Корлеоне бросил взгляд на Трамонти, который не познал ни настоящих боевых действий, как Майкл, ни войн, что устраивали друг другу доны. Босс Нового Орлеана приставил руку к уху, однако не поднял глаз.

— Мы владеем военным искусством, — продолжил Майкл. — Как сказал один мудрый человек: проще одержать сотни побед в сотне битв, чем подавить противника, не вступая в бой. У нас есть и этот талант. Можно спорить, поможет ли нам предложение Трамонти или погубит нас, однако мы предпочитаем действовать, а не спорить. Так давайте действовать. И действовать так, чтобы не вызвать контратаки. Пусть система уничтожит себя сама. Это не наша система, хотя мы держим под контролем достаточно ресурсов. У нас есть друзья в партии президента, и они смогут чинить препятствия в выдвижении кандидатуры на предварительных выборах. И в других партиях у нас имеются единомышленники, способные усилить оппозицию. Помните, президентские выборы — не выборы в федеральные органы. Победить нужно в каждом штате. В этом зале у каждого в подчинении десятки местных чиновников. Среди нас нет таких, кто не содержит газету, радиостанцию или телеканал. Кругом полно заядлых игроков и расточительных людей. Самый простой способ подавить противника без битвы — простить долги. Существует и еще одна мощная сила, которую мы можем пустить в ход.

Корлеоне специально не стал упоминать возможность шантажа. Показывая свои карты, надежней спрятать одну в рукаве.

Майкл улыбнулся:

— Наши профсоюзы трудящихся. Миллионы американцев голосуют за того, кого поддерживает профсоюз. Без этих голосов Джимми Ши проиграл бы последние выборы. Без них он ничего не добьется на следующих. Наша задача не задавить его, а манипулировать поддержкой, пока не получим то, что нам надо. Сила заключается в угрозе…

В дверь заколотили. Никто не успел произнести и слова, как она распахнулась.

Вошел Аль Нери с телохранителями.

Снаружи хлопнула дверца машины.

— Три вещи, — сказал Нери. — Во-первых, сохраняйте спокойствие и непринужденность, ладно? — Он шагнул к столу Трамонти, выдернул нож и отдал Карло. — Ничего страшного, поверьте мне, бояться нечего. Не волнуйтесь. — Нери поспешил к двери. — Во-вторых, извините, что я вас прервал. В-третьих, э-э, Том, выйди, пожалуйста, мне нужна твоя помощь.

За спиной Нери появились полицейские в форме и пара детективов в дешевых костюмах, какие, видимо, выдают вместе со значком.

Оказалось, яркий свет излучали полицейские машины. Фейерверк гремел слишком далеко для такого эффекта. Видит не глаз, а разум.

Большинство донов ухитрились переглянуться со своими телохранителями в холле, и те стояли с безмятежным видом. Некоторые пытались жестами дать понять, что все в порядке.

К всеобщему удивлению, полиция приехала за Томом Хейгеном.

— Вы Томас Фиэргэл Хейген?

Детектив произнес имя правильно. Он даже выглядел как ирландец.

— В чем дело? — спросил Том.

— Пройдемте с нами, сэр, — сказал второй детектив.

— Я должен связаться с моим адвокатом.

Насколько знал Майкл, у него не было адвоката. Том сам адвокат. Он сам вытаскивает людей из подобных ситуаций.

— У нас в участке есть телефон, — уверил детектив. — Совершенно новый. Работает как часы. Мы даже дадим вам монетку.

Казалось, полицейские и в самом деле не знают, что здесь происходит, или не хотят знать. Майкл подумал, не позаботился ли об этом Нери. Корлеоне не раз убеждался, что не существует такой вещи, как бывший коп.

— А что произошло? — не унимался Хейген.

— Вы знакомы с женщиной по имени Джуди Бьюканан? — спросил первый детектив.

Том побелел.

— С кем?

Майкл подумал, что бесполезно претворяться, будто не знаешь имя любовницы.

— Пройдемте с нами, — повторил детектив. — Нам нужно задать вам пару вопросов в связи с убийством Джудит Эпстайн Бьюканан.

Глава 15

Бывший полицейский по имени Дантцлер и его напарник следили за Джуди Бьюканан около двух месяцев. Они не знали, кто их нанял. Посредником послужил знакомый детектив, явно продажный. Дантцлер понимал, что детектив — всего лишь пешка, которая связывает его с другим человеком — тоже пешкой. Кем бы ни был заказчик, детективу вряд ли известно его имя.

Напарник, деверь Дантцлера, не имевший постоянной работы с момента возвращения из Кореи, знал и того меньше. Насколько Дантцлер разбирался в людях, он был контуженным ротозеем и бездельником, едва умеющим завязать собственные шнурки.

Боб Дантцлер составил смутное представление о ситуации и деле, которое должен провернуть, и на том успокоился. Другой бы испугался, узнав, что покровителем Джуди Бьюканан является не простой смертный, а адвокат семьи Корлеоне. Другой постеснялся бы фотографировать белую задницу Тома Хейгена, когда он трахал любовницу, а затем передавать снимки хрен знает кому. Выяснив, кто такой Том Хейген и какой властью он обладает, другой вернул бы выплаченный гонорар до последнего цента и даже больше. Другой бывший коп вспомнил бы Альберта Нери — бомбу замедленного действия, о которой слышал любой коп, — и понял, какую угрозу представляют Корлеоне, приручившие столь дикого зверя. Детективу, передавшему Дантцлеру задание, довелось столкнуться с Нери лично, дать против него показания на суде по делу непредумышленного убийства, после чего Нери выгнали из полиции и приговорили к десяти годам тюрьмы (исполнение приговора было загадочным образом приостановлено за несколько дней до того, как Нери должны были послать на север штата, в тюрьму). Однако Дантцлер не хотел знать ничего лишнего. Он толковал о проведении и принятии жизни такой, как есть. Расследовал дела и получал деньги. Выходить за пределы полномочий опасно для финансового благополучия, а также благополучия брака с молодой и алчной супругой.

Идея установить «жучок» в квартире Бьюканан пришла в голову не ему, а напарнику. Посетив двухдневный курс по электронному наблюдению в отеле «Холидей инн» в Парамусе, штат Нью-Джерси, он накупил так много шпионского оборудования, что понадобилась помощь загрузить его в машину. Напарник приобрел все махом, полагая, будто Дантцлер возместит расходы, — так оно и вышло. Джуди Бьюканан оказалась первой, на ком довелось испробовать оборудование. Шаг излишний и противозаконный. К тому времени у них накопилось достаточно информации, чтобы шантажировать Тома Хейгена. Может, даже засадить его в тюрьму, если клиент имеет нужные связи. Море фотографий, копии квитанций всего, что покупал Хейген любовнице, включая многолетнюю плату за частную больницу, где находится ее умственно отсталый сын. Желтый «Бьюик», который она водит в Лас-Вегасе, был зарегистрирован в агентстве по продаже автомобилей, наделе принадлежавшем семье Корлеоне, что Дантцлер почти смог доказать. В прошлом Бьюканан состояла в браке с автомехаником, человеком жестоким (ссоры были зафиксированы в полиции). Свирепого мужа придавило лимузином — сломался подъемник. Вдова получила страховку и вложила деньги в две холдинговые компании. Прибыль множилась невероятными темпами и была, согласно бумагам, ее единственным источником дохода.

Одна из холдинговых компаний развивала сеть магазинов на Среднем Западе, в Аризоне и Флориде. Возглавлял ее человек по имени Рэй Клеменца — сын покойного Питера Клеменцы, который якобы являлся caporegime семьи Корлеоне и крестным сыном Джузеппе Залукки, по слухам, самого могущественного гангстера в Детройте. Бизнес Клеменцы был абсолютно законным, однако вокруг было столько дыма, что незримый огонь мог подпалить Дантцлеру задницу. Другая холдинговая компания, менее успешная, занималась покупкой кинотеатров.

Джуди Бьюканан проводила большую часть времени в Лас-Вегасе, хотя часто выезжала на денек в маленькие неприметные города в сердце Америки, с одной только походной сумкой. За все платила наличными, останавливалась в городке на пару часов и возвращалась лишь с дамской сумочкой и детективным романом. Дантцлер не нашел ничего весомого, чтобы представить в суде, однако здравый смысл подсказывал — она работает курьером в преступной организации семьи Корлеоне.

Работа по Бьюканан была выполнена. Вместе с шурином Дантцлер пробрался к ней в квартиру, чтобы оправдать купленное подслушивающее устройство.

Когда бы Джуди Бьюканан ни приезжала в Нью-Йорк на свидания с Хейгеном, она почти не выходила из квартиры, которую Том Хейген специально держал для нее в доме над цветочным магазином. Если они отправлялись в город, Хейген присылал за ней машину. В противном случае Джуди ловила такси или шла пешком. Той ночью она села в привычный автомобиль, и парочка соглядатаев решила, что ее не будет как минимум час.

Джуди Бьюканан была женщиной твердой и упрямой. Несчастные случаи, приписываемые мятежному capo Нику Джерачи, — Отравленные собаки, сломанные тормоза, передозировки среди ненаркоманов, пожары, взрывы, утопления, — обычно не имели к нему никакого отношения. Большинство были действительно несчастными случаями. И все же она боялась.

Доктор выписал ей лекарство, чтобы справляться со страхом, но оно всего лишь вгоняло ее в сон. В конце концов страх перед опасностью превысил боязнь оружия. А оружие издавна повергало ее в ужас.

Что весьма забавляло ее покойного мужа. Марвин Бьюканан вырос на ранчо, а там куда ни глянь — оружие, к тому же он отслужил в армии. Однако жена отказалась держать в доме ружье, и он пошел ей навстречу, оставив охотничьи винтовки у друга. И это решение не раз спасало ему жизнь, когда Марвин избивал Джудит.

У Джуди хватило ума не спрашивать Тома Хейгена, знает ли он, каким образом мужа придавил лимузин. Ее это мало беспокоило. Времена и обстоятельства изменились. Теперь она познала вещи, ранее неведомые. Она решила, что пора обзавестись оружием для самозащиты.

В роковой день Риччи Два Ствола приехал к ней с тремя револьверами на выбор. Все были куплены легально в оружейном магазине в Бронксе — Нобилио полагал, что ими вообще никогда не воспользуются. Риччи вызвался выполнить поручение лично в угоду Тому Хейгену, а не потому, что работа требовала участия человека такого уровня. К тому же после случая, закрепившего за ним нынешнее прозвище, Риччи Нобилио питал особую любовь к оружию. В его окружении это считалось необычным, даже эксцентричным пристрастием: обычно люди убивают десятки себе подобных, не задумываясь о производителе орудия убийства. Пиетет Нобилио к пистолетам и револьверам был вызван отнюдь не их предназначением, а удовольствием от прикосновения: приятно ведь держать такую вещь в руках, гладить и, когда никто не видит, позировать перед зеркалом.

Все три пушки для Джуди Бьюканан были небольшими: одна тридцать второго калибра и две двадцать второго. Самый подходящий вариант для новичков, которые, вероятно, и стрелять не будут. Колеся кругами по кварталу, пока Джуди рассматривала оружие, Нобилио советовал взять тридцать второй. Это был простой короткоствольный револьвер, достаточно маленький, чтобы уместиться в дамской сумочке, но вполне способный убить человека. Глядя на него, Джуди робела. Сказала, ей не нравится название.

— «Ледисмит»? — удивился Нобилио. — Это всего лишь сокращение от «Леди Смит-Вессон».

— Даже если так, — не отступала она, — лучше этот.

Джуди выбрала «Марк-1» двадцать второго калибра с регулируемым прицелом и рукояткой из орехового дерева вместо стандартного черного эбонита. Нобилио выбор одобрил и добавил, что знает местечко в Бруклине — охотничий клуб «Кэррол гарденс», который принадлежит его друзьям. Предложил отвезти ее туда и научить стрелять. Не откладывая дело в долгий ящик.

— Лови момент. — Риччи подмигнул, направив на нее два указательных пальца.

Джуди охватила паника.

Она едва знакома с Риччи Нобилио. Даже если он действительно друг Тома, кто поручится, что Том не хочет убить ее? Мысль не выходила из головы. Джуди ему мешает, она делает плохие вещи в постели и в жизни, она слишком много знает. Джуди изо всех сил старалась ничем не интересоваться, но это еще не значит, что ее не попытаются убить просто из-за сведений, которые могли к ней попасть. Разум ее затуманился. Стало тяжело дышать. Она сидела в машине рядом с гангстером. Водитель, без сомнения, тоже гангстер. Человек с глазами навыкате и прилизанно-черными волосами, в дорогом костюме, пытается заманить ее в Бруклин. В охотничий клуб. Явная ложь. Какой может быть охотничий клуб в Бруклине? Она плохо знала тот район, но на память пришла строчка знаменитого писателя: «Только мертвые знают Бруклин». Джуди задрожала.

Ее хотят убить.

Нобилио взял со стола револьвер.

— Том любит меня! — выпалила она. Про любовь они с Томом шептали друг другу в темноте. Благоразумие не позволяло говорить об этом днем или по-настоящему верить. Ей больше нечего было сказать, чтобы спасти себя. — Вам ведь это известно?

Риччи Два Ствола выпятил нижнюю губу и покачал головой. Кто знает такие вещи?

— Прошу вас, — произнесла Джуди. — Я хочу поехать домой прямо сейчас. Немедленно.

К ее удивлению, Нобилио пожал плечами и велел водителю делать, как она просит.

Водитель тотчас повиновался, а Риччи зарядил барабан.

— Если придется воспользоваться револьвером, — спокойно проговорил он, — старайтесь целиться в живот или, э-э, как это… В область паха. Главное — подальше от груди. Голова — хорошая цель, если вы находитесь очень, очень близко, но для этого надо четко знать, чего вы хотите.

Джуди по-прежнему ждала, что он застрелит ее.

Не в первый раз она ожидала смерти и опять ошибалась.

Когда они подъехали к дому, Нобилио передал ей документы на оружие.

— Если передумаете или вам разонравится револьвер, да и вообще, звоните. Можете сдать его обратно. Спросите Родни, назовете мое имя и сможете поменять его на любой другой.

Риччи отдал Джуди револьвер и еще раз показал, как давить на спусковой крючок.

— Метить в область паха, так? — спросила она и прикусила губу, стараясь дышать равномерно в надежде вернуть спокойствие.

— Да, мэм.

— Если отстрелить мужчине яйца, это наверняка обезоружит его.

Нобилио покраснел. Не слишком приятно слышать такое от женщины.

— Да, мэм, — подтвердил он. — Такое случалось.

Джуди безрадостно рассмеялась, опустила револьвер в сумочку и вышла из машины. Старик, владевший цветочным магазином прямо под ее квартирой, запирал дверь.

— Томас Вулф, — пробормотала она.

— Что, мэм?

— «Только мертвые знают Бруклин», — произнесла Джуди. — Это он написал? Или кто другой? Может, Харт Крейн?

Нобилио вопросительно пожал плечами.

— Не берите в голову, — сказала она.

Машина подождала у обочины, пока Джуди входила в дом.

— Думаешь, ты лучше меня? — пробурчал Риччи, не отводя взгляда от двери.

— Что? — спросил водитель.

— Ох уж эти женщины. — Нобилио покачал головой.

— Могу рассказать пару невероятных историй, — предложил водитель.

— Не надо. Перекусить не хочешь?

Джуди Бьюканан отсутствовала меньше пятнадцати минут: необъяснимый промежуток времени, по крайней мере с точки зрения частных детективов.

Они находились в квартире пять минут, когда услышали, как в замке поворачивается ключ. Через мгновение зашла Джуди.

Она достала револьвер и отбросила сумочку.

Напарник Дантцлера поставил торшер, встал, наклонил голову и посмотрел на оружие так, будто не знал, для чего оно предназначено. Револьвер был нацелен ему в пах.

Джуди глядела на мужчину, словно перед ней призрак, вызванный иррациональными страхами.

Дантцлер в спальне устанавливал «жучок» под комод. Он выдвинул ящик и принюхался к запаху ее белья. Услышав скрип двери, выбежал в коридор. Дантцлер понятия не имел, что будет делать.

При виде второго мужчины Джуди закричала, спустила курок, резко повернулась к Дантцлеру и выстрелила еще дважды.

Невредимый детектив метнулся к ней, но тут раздался еще один выстрел.

Женщина рухнула на пол.

Дантцлер откатился от нее, увидел кровавое месиво на месте лица и отвернулся. К горлу подступила тошнота.

Он поборол приступ, сел и посмотрел на напарника. У того из раны на щеке струилась кровь. Правая рука неестественно повисла.

— Что это за черт? — спросил Дантцлер.

— Твою мать! — выругался напарник.

— Ты мог убить меня.

— Твою мать! — повторил тот.

— Ты в порядке? У тебя лицо…

— Я в порядке. — Шурин коснулся щеки, где ее оцарапала пуля, и уставился на окровавленные пальцы.

Дантцлер снова взглянул на убитую. Может, Том Хейген и подонок, который ее просто использовал, но на свете есть люди, любящие эту женщину. Дантцлер выяснил, кто они. Мать по имени Рут, медсестра на пенсии, живет во Флориде в милом трейлере, и стены его увешаны фотографиями дочери всех возрастов. Или умственно отсталый сын Филипп, который сияет от радости каждый раз, как его навещает мама. Даже сам Дантцлер привязался к ней. Он не раз видел ее обнаженной, но только теперь, испытывая тошноту от медного запаха крови и комков розового мозга, понял, что ощущает себя ее защитником. И не мог поверить, что ее больше нет.

— Хера с два ты в порядке, — сказал Дантцлер.

Голова не соображала. Надо включать мозги. Следует унести отсюда тело. Преступления с трупами, найденными на улице, раскрываются в два раза реже.

— Мы вынесем ее по задней лестнице, — решил он.

— Иди ты к черту, Боб! — Напарник поднял револьвер.

— О, замечательно. Пристрели меня. Прекрасная идея. Опусти револьвер, тупица, пока не поранился.

Шурин не шевельнулся. Ему и раньше приходилось убивать, десятки мужчин и, случайно, нескольких женщин. Но то было в Корее. Он старался забыть о Корее, хотя воспоминания не отступали. А тут такое.

— Брось револьвер, слюнтяй! — велел Дантцлер.

Неужели весь тот вздор, что он молол о провидении, правда? Напарник устал не только от Дантцлера. Ему осточертело многое.

— Я мог убить тебя, — сказал он.

Дантцлер рассмеялся.

— Мало ли вещей, которые могли произойти. Но никогда не произойдут.

Напарник уронил револьвер на пол и заплакал.

Дантцлер схватил револьвер и сорвал «жучок» с лампы. Они были в перчатках, поэтому отпечатки пальцев — не проблема.

— Поднимайся, — велел он шурину. — Я не собираюсь нести тебя.

Тот не двинулся с места.

В висках у Дантцлера стучало. Голова по-прежнему не работала. Времени мало. Тело убрать не получится. Надо убираться. Он усадил напарника в кресло и сунул ему в рот ствол. Бедняга толком не сопротивлялся.

— Все будет выглядеть так, будто ты убил ее, а затем себя. Или вставай и уноси задницу.

Шурин перестал плакать.

— Уадно, — произнес он с дулом во рту.

— Вот и молодец.

Через несколько кварталов, убедившись, что их никто не преследует, Дантцлер остановил машину у телефонной будки. Напарник остался в салоне — он опять плакал, на этот раз бесшумно. На это было жутко смотреть. Дантцлер отвел взгляд.

На револьвере отпечатки ее пальцев. И все. В квартире кровь напарника, и надо надеяться, у него не редкая группа. А так они не оставили никаких следов. Дантцлер был почти уверен, что никто не видел, как они выходили. От дома за ними определенно никто не ехал, а сам автомобиль был припаркован через две улицы, на достаточном расстоянии, чтобы гипотетическому преследователю пришло в голову записать номер. Все будет хорошо. Боб Дантцлер сделал глубокий вдох и снял телефонную трубку.

Глава 16

— Исчезни из города! — пролаяли в трубку. — И никогда не возвращайся!

— Никогда? — удивился Дантцлер. — Понимаю, случилась накладка, но все не так уж страшно…

— Слушай, тебе крышка, — сказал посредник. — Делай, что хочешь. Мне надо идти замаливать твой грех.

Посредник повесил трубку, выбежал на улицу к телефонной будке на углу и набрал номер, который числился, согласно справочнику, за домом приходского священника несуществующей католической церкви в Бруклине.

Звонок раздался в охотничьем клубе «Кэррол гарденс».

Ответил сам Таракан Момо. Они соблюдали меры предосторожности с телефонной связью, хотя в том не было надобности. В здании находился только Момо. Эдди Парадиз велел ему оставаться там во время собрания Комитета и «охранять крепость». Сумасшедший засранец. Эдди слишком уж быстро вжился в роль босса.

— То, что произошло, — спросил Момо, — она сама с собой сделала?

— Не совсем так.

— Спасти еще возможно?

— Как мне сообщили, нет.

— Как тебе сообщили, — повторил Момо. — Ты ведь знаешь, как подбирать людей, а? Лучшие из лучших, цена не вопрос. И тут такое. Я разочарован в тебе. Совершенно разочарован.

— Это был несчастный случай.

— Несчастных случаев не бывает с людьми, которые видят в них личный вызов, — сказал Таракан, процитировав часть кодекса семьи Корлеоне. Он сам впитал эту истину, узнав ее от дяди Салли.

— Они — не те люди, — объяснял детектив.

— А они те люди, которые выполняют порученную работу?

— В смысле?

— Нанятые тобой гении сделали фотографии, раздобыли сведения? Доказательства? То, за что им заплатили.

— Конечно, — сказал посредник, хотя не был уверен. — Само собой разумеется.

— Улики до сих пор у них или у тебя?

— У них, — признался он, — но я могу забрать.

— Есть свидетели? — спросил Момо.

— Сомневаюсь. Надо будет проверить.

Момо уставился на телефон.

— Ладно. Быстро смотайся туда и сразу перезвони мне из автомата.

Он сделал глубокий вдох и позвонил Нику Джерачи.

Делать это из охотничьего клуба было рискованно, но задача отслеживать звонки лежала на самом Момо.

В Акапулько был полдень.

Голос Джерачи звучал странно, хотя, возможно, дело было в качестве связи. Даже если сказывалось сотрясение мозга — или иные побочные эффекты нынешнего состояния, здоровья, — соображение Ника Джерачи работало четко как никогда. Не пришлось повторять ни слова, и Ник без раздумий принял решение, до которого его преданный солдат сам не дошел бы. Первым делом Джерачи спросил, началось ли собрание комитета.

— Да, — сообщил Момо. — Около часа назад.

— У нас есть доказательства их связи? Фотографии, квитанции и так далее?

— Да, — ответил Таракан, надеясь, что это действительно так.

— Не в обиду бедной женщине, — сказал Джерачи, — но карты легли удачно.

Момо не понимал, отчего Ник так боится обидеть какую-то грязную шлюху, однако промолчал.

— В каком плане удачно?

— Даже если не получится пришить дело нашему другу адвокату, — пояснил Джерачи, — факт принесет немало вреда как ему, так и его, э-э, братишке. Если повернуть дело правильно, организация даже не пострадает. Поначалу да. А в итоге нет.

Таракан улыбнулся. Он сразу все сообразил. Для Ника это дорога обратно. Они ослабят Майкла так, что близкое окружение усомнится во всемогуществе собственного босса, а потом — для блага семьи — прижмет его к стене. Или отодвинет в сторону.

Они обсудили план летом, во время утешительного отпуска в Акапулько, когда в душе Момо тлела обида. Однажды вечером, на террасе отеля над обрывом, словно призрак, появился Ник Джерачи.

Ему пришлось ждать больше часа. Таракан уехал обедать с дорогой американской проституткой. Когда вернулся, из номера доносились стоны, говорившие о незаурядном таланте Момо. Сам Джерачи обычно не спал с продажными девицами, однако разлука с Шарлоттой слишком затянулась. Было бы тяжело слушать эти звуки, если бы Ник не позаботился о себе заранее. Он рассудил, что лучше со шлюхой, чем с женщиной, которая ему небезразлична. К тому же Джерачи вызвал бы подозрения, если бы не принял предложение хозяина отеля прислать девочку в номер. Ведь он американец, живет один, вдалеке от родины. Уже трижды Ник встречался с другим американцем, человеком со стеклянным глазом, один раз в баре у бассейна и дважды в комнате. Что может быть хуже, чем иметь дело с ФБР, когда кажется, будто агенты в буквальном смысле имеют тебя. Поэтому, когда от хозяина отеля поступило предложение, Ник тотчас согласился. Девушка была толстовата в бедрах и ляжках, зато чистая, умелая, профессионалка. Она стала приходить раз в неделю. Никому вреда от этого не было. Все равно что прокатиться на пылящейся в гараже спортивной машине, чтобы мотор оставался в исправности.

Наконец, закончив, Таракан отпустил женщину, натянул мешковатые трусы, пригладил волосы и вышел покурить на балкон.

Джерачи сидел за столом. За пояс габардиновых брюк был заткнут револьвер тридцать восьмого калибра.

Момо постарался не подать виду, что удивлен.

— Отрастил бороду? — спросил он, коснувшись своего лица.

Джерачи добавил в стакан минеральной воды и отпил.

— Откровенно говоря, смотрится дерьмово, — отметил Момо.

— Как поживаешь, Таракан?

— Мой дон. Все полагают, тебя нет в живых.

— Все?

— Да, все, — подтвердил Момо. — Ходят слухи, что ты либо мертв, либо обречен на смерть.

— А что все думают о Дино Димичелли? — спокойно спросил Джерачи. — Об Уилли Бинаджио?

Таракан затянулся:

— Ты действительно одурачил их обоих?

Ник глотнул воды. Адреналин надежно блокировал дрожь в руках.

— Ладно, проехали, — сказал Момо. — Позволь спросить у тебя другое. Как ты вычислил, где я? С чего ты взял, что я тебя не убью? Здесь тихое место, и, случись неладное в моей комнате, никто и не заметит. Разве нет?

Джерачи улыбнулся:

— Вижу, у тебя много вопросов, Таракан. Присаживайся. Поговорим.

Момо выбросил с балкона недокуренную сигарету, однако остался стоять.

— Почему ты так уверен, что я не подам твою голову на серебряной тарелке? Чтобы продвинуться?

— Потому, — произнес Джерачи. Нагрянь Момо к Нику, это значило бы, что Майкл послал его в Акапулько доказать свою преданность. Однако Таракан здесь уже три дня и не сделал ни шагу. А Таракан — человек дела. Джерачи остановился не в самом городе — оплоте того, что осталось от преступной организации Хаймона Рота, где его могли узнать в любой день, — а в нескольких милях к северу, у побережья, в «Пие де ла Кеста». Знай об этом Момо, он не стал бы выжидать три дня. — Потому что мы — друзья.

— Ха! Вот рассмешил. Друзья. Плевал я на друзей, — заявил Таракан, имея в виду Эдди, как верно догадался Ник. Джерачи знал Момо еще ребенком. Не Составляло труда понять, что он думает. Плохое качестве) для leccaculo.[111]

— Так ты пришел убить меня, Ник? Так?

— Да ты сядь. — Джерачи достал из стального ведерка две бутылки «Текате», заказанные по телефону обслуживания. — Думаю, тебе понравится то, что ты услышишь. Я собираюсь вернуться, и ты мне в этом поможешь. На примете есть еще несколько человек, которым можно доверять. Когда все разрешится, ты станешь моим consigliere.

— Consigliere?

— Consigliere.

— Не шути со мной, понял?

— Таракан. — Джерачи говорил действительно искренне. Он распростер руки. Момо, кажется, поверил. Расплылся в улыбке. Косимо Бароне заглотил наживку.

— Пойду накину на себя что-нибудь, — сказал Таракан. — Пока не отморозил яйца.

Ник поднялся и постучал его по волосатой спине.

— После тебя, — согласился Джерачи и последовал за Момо в номер, на всякий случай.

Таракан надел махровый халат из отельного комплекта белья и поднял брови в знак того, что Ник может проверить карманы. Джерачи пожал плечами и обыскал его. Момо тоже пожал плечами, мол, другого и не ожидал.

Как и большинство чудес, появление Джерачи на террасе только казалось невероятным. Ему, конечно же, было известно, что Майкл отправит Момо в «Лас-Брисас» сразу после освобождения, ибо каждого отсидевшего с закрытым ртом семья награждала заслуженным отдыхом. Идея принадлежала Фредо: он обожал знаменитостей, которые там Отдыхали, и розовые джипы, отвозившие гостей на пляж. В семье никто не упоминал Фредо, однако установленные Им порядки превратились в традицию, высеченную в камне. Приехав из Такско, Джерачи отправился в Акапулько в восемь утра (когда на улицах не встретишь людей, обладающих чувством собственного достоинства), назвал коридорному в «Лас-Брисас» имя Косимо Бароне, описал его и дал пятьдесят долларов за беспокойство. Затем вернулся в отель и стал ждать телефонного звонка. Получив информацию, Ник подождал два дня, не придет ли Момо убить его. Этого не произошло. Джерачи снова поднялся рано и весь день следил за Тараканом, пытаясь выяснить, нет ли поблизости общих знакомых. Никого. Момо ушел ужинать с проституткой, и Нику осталось дать коридорному еще пятьдесят баксов, чтобы попасть в номер.

Не понадобилось сверхинтуиции и для вывода, что Майкл повысит преданного coglione Эдди Парадиза до capo.

Вернувшись на балкон, Таракан открыл пиво. Они чокнулись бутылками и выпили, С непринужденным видом Джерачи вынул из-за пояса револьвер и положил на стол подальше от Момо. То был короткоствольный «кольт», какими пользуется полиция.

Таракан никак не отреагировал.

Друзья обменялись новостями, в основном о делах в Нью-Йорке. Само, собой разумеется, Ник не собирался рассказывать, как ему удалось скрываться целый год, — Момо не стал настаивать.

По словам Таракана, у жены и детей Ника все хорошо. Девочки разъехались по школам, получают прекрасные отметки. Момо с супругой недавно навещали Шарлотту и убедились, что она пребывает в нормальном состоянии духа.

Джерачи куда лучше Таракана знал о делах дома. Шарлотта приближалась к срыву, и, если Ник хотел сохранить семью, ему надо было скорей к ней возвращаться. Старшая дочь Барб не желала с ним разговаривать, а у младшей Бев сдавали нервы. Все же неплохо, если Таракан присмотрит за ними.

Момо изо всех сил старался не смотреть на револьвер, что ему более или менее удавалось.

— Твоими поисками занялся Томми Скуч, представляешь?

Вот так новость.

— Томми Нери? Не Альберт?

— Томми.

Джерачи задумчиво покачал головой. Томми Скуч рос под именем Томми Палумбо. Нери — девичья фамилия матери, старшей сестры Альберта. Томми взял фамилию дяди, чтобы быстрей пробиться, а точнее, чтобы скорее забылись аресты из-за мелких краж, откуда и пошло его прозвище: scucire — распарывать, воровать. Из тюрьмы «Синг-Синг» Вышел Томми Паболо — Альберт лично попросил Джерачи вытащить мальчишку на свободу пораньше, — а в самолет в Неваду сел уже Томми Нери. Он тотчас стал первым телохранителем, работая непосредственно на Рокко Лампоне, который тогда был capo, и Фредо Корлеоне.

— Сначала Дино, потом Уилли… Откровенно говоря, не понимаю, как может Майкл надеяться найти меня с такими людьми? Вряд ли у него это получится, пока не назначит достойного человека вроде тебя.

Грудь Момо приподнялась: лесть попала в цель.

— Если бы поиски возглавил ты, из этого бы вытекало, что Майкл настроен серьезно, — продолжил Джерачи. — Риччи Два Ствола — тоже серьезно. Даже один из Розато или ребят, что разбирались тогда с профсоюзом: серьезно, серьезно, серьезно. А если б Аль Нери — верный знак, что положение критическое.

— Вероятно, поэтому дон Корлеоне и не поручил дело Альберту. Не хочет, чтобы его заподозрили в отчаянии.

— Возможно, — согласился Джерачи и сделал паузу, будто задумавшись. Он скучал по Момо. Любил простого и незамысловатого парня, и не только потому, что забавно иметь рядом человека, который с такой легкостью идет на поводу. Таракан уже почти забыл про револьвер на столе. — Но Томми Скучу? Да у него еще молоко на губах не обсохло. Я ведь прав, Таракан. Не обижайся, друг, но попомни мои слова: кумовство погребет весь наш проклятый образ жизни.

Момо зарычал:

— Я собственным трудом добился того, что имею, ясно?

— Знаю. Это действительно так. Не принимай на свой счет.

— Разве Шишки в политике поступают иначе? Сенаторы, конгрессмены и прочие. Даже президенты. Половина из них добилась вершин только благодаря родственникам.

— Больше половины, поверь мне. Само по себе это не так страшно. Поддается логике: скаковая лошадь, рожденная чемпионом, имеет хороший шанс тоже стать чемпионом. И-против Томми я ничего не имею, слышал, он отличный малый. Просто хочу сказать, Майкл доверил дело Томми только потому, что Альберт попросил его испробовать. В подобной ситуации, Таракан, когда о тебе заботился дядя, ты тоже рос. Дело в том, что Майкл никогда не проявлял интереса. Взять Эдди Парадиза: ты находился в тюрьме, но это не причина выбрать его. В каждой известной мне семье бывало, что сарогеgіте попадал в Льюисбург, или Атланту, или даже в «Синг-Синг». Выбор пал на Эдди, потому что он шурин Рокко Лампоне, а Майкл до сих пор злится на твоего дядю Салли.

Момо задумчиво кивнул.

Джерачи замолчал, наблюдая, как лицо собеседника исказилось от обиды.

— Будь Майкл поумнее, — продолжил Ник, — он бы послал за мной человека, работавшего в моей команде, того, кто знает, как я мыслю, и может использовать это против меня.

— Ты до сих пор считаешь, будто я здесь по твою душу?

Джерачи одарил его долгим взглядом и промолчал.

Момо вздохнул и открыл еще две бутылки.

— Человек тратит много усилий, чтобы доказать свое превосходство, но возможно ли доказать, что ты не верблюд? Забудь.

Джерачи улыбнулся. Он слышал эту семейную истину от дяди Момо.

— Понимаю.

Таракан попытался пригладить копну взлохмаченных волос.

— Так, значит, ты хочешь вернуться? И каким образом?

Все становилось на свои места. Конечно, Момо осознает масштаб риска, и все же он с Ником. Если бы он хотел лишь уйти от него живым и побежать к Майклу, то стал бы переигрывать, изображать напускное спокойствие. Таракан не притворялся. Момо даже забыл о существовании револьвера.

Джерачи допил пиво.

— Единственный способ выйти на белый свет, — начал он, — возобновить и наладить прежнюю жизнь — это не остаться capo, а превратиться в босса всего синдиката.

За время скитаний Джерачи нашел полезных союзников. Не сказал, кого именно — не время было вдаваться в подробности переговоров с семьей Трамонти, — лишь упомянул, что это одна из семей, вовлеченных в кубинское фиаско. Момо участвовал в деле на начальном этапе, даже встретился q человеком с повязкой на глазу, назвавшимся Айком Розеном, но во время проведения операции прогуливался по тюремному, дворику в штате Нью-Джерси. Джерачи уверил, что подробности о помощи извне могут подождать. Прежде всего ему нужны союзники внутри семьи Корлеоне. Работа предстоит не из легких, но планы осуществимы.

Таракан рьяно закивал, будто ему предложили миллион.

Простые солдаты и коллеги всегда любили Джерачи больше Майкла Корлеоне. Ник начинал карьеру с улицы и медленно продвигался вверх. Он кровью и потом заработал каждый цент, каждое повышение. К тому же он был Своим. Не отказывался вместе выпить, пойти на бокс или в ночной клуб. Майкл обычно держался в стороне или общался с узким кругом приближенных. А теперь заперся в чертовски неприступном белом пентхаусе. В зрелом возрасте Джерачи проводил время в сомнительных клубах и нелегальных игорных домах. Привередливый, утонченный Майкл не совался в такие места. Простые люди не доверяли Майклу и Хейгену, им не нравились их снобизм, демонстративная образованность. Знания, полученные Джерачи в вечерней юридической школе, считались дополнительным оружием в его арсенале. Например, предложение прибегнуть к закону о банкротстве (вместо поджога), чтобы уничтожать законный бизнес, считалось изощренным жульничеством. Подобными хитростями Джерачи заслужил всеобщее уважение. В то время как Том Хейген, профессиональный юрист, предпочитал использовать физическую силу. Все это давало Джерачи определенные преимущества, однако люди присягнули семье Корлеоне, возглавляемой Майклом, и большинству внушили, будто это жизненный постулат, без которого сама жизнь невозможна.

Члены и друзья семьи Корлеоне, до последнего человека, понимали: страх и уважение важней, чем любовь. Майкл не прошел путь от низов к верхам, но в полной мере заслужил уважение своих людей. Джерачи приходилось убивать голыми руками и дважды избежать собственной казни, и все же именно Майкл вызывал страх в преступном мире. Ходили слухи, будто он убил любимого брата Фредо за мелкое отступничество. Майкл с Хейгеном якобы повлияли на результат президентских выборов в Америке. Масштаб их власти затронул сердца даже тех, кто был слишком циничен для чувства благоговения. Некоторые сомневались в рассказах о жестокости по отношению к японцам, проявленной Майклом во время войны, или о заданиях, которые он выполнял для могущественных сицилийских мафиози во время ссылки. И все же истории передавались из уст в уста. Легенда разрасталась.

— Даже в случае смерти Майкла Корлеоне, — объяснял Джерачи Таракану Момо, — есть опасность, что легенда о нем — образ, призрак, которого даже не существует, — останется.

Таракан верил каждому слову. Останься в его сердце хоть капля неискренности, он не смог бы начисто забыть о присутствии револьвера.

— У меня есть нужные люди, чтобы произвести замену на самом верху, — сказал Джерачи, имея в виду физическое устранение Майкла Корлеоне и Тома Хейгена., — Однако для такого расклада, который позволил бы мне вернуться домой, необходимы люди внутри — немного, дабы события не вышли из-под контроля. Как там команда молодчиков, которым мы помогли устроиться в Бушвике?

— Дон отдал их в подчинение Нобилио.

Джерачи кивнул. Бизнес с Сицилией позволял ввозить не только наркотики, но и людей. Джерачи расчищал им путь к получению гражданства и заметал следы. Затем использовал свои связи в Кливленде и Чикаго, чтобы найти некоторым работу в ресторанах штатов Великих Озер: никогда не просил за это денег, просто делал доброе дело. Часто с работой сдавалось и жилье, первые пару месяцев бесплатно, пока новые иммигранты не встанут на ноги. Всего нескольких из них Джерачи посвятил в то, как ведутся дела в Нью-Йорке. Они схватывали все на лету. Возможно, оно и к лучшему, что ныне сицилийцы на разных с Момо территориях.

— Сигарная лавка на Никербокер до сих пор используется в качестве офиса? — спросил Джерачи.

— Последний раз слышал, будто да. Я с теми ребятами редко вижусь.

— Это скоро изменится. Там есть пара человек, которые нам пригодятся.

— Например, Рензо, — восторженно предложил Момо.

— Любопытно, — сказал Джерачи. — Почему он?

Таракан пустился в неуместные объяснения. Рензо Сакрипанте слеплен из одного теста с Джерачи: владеет боксерскими приемами, из низов, приносит много прибыли, любим подчиненными, уважаем начальниками, пережил пару стычек с Майклом Корлеоне, что только подняло его репутацию. Впрочем, важен был не конкретный выбор, а желание Момо принимать активное участие в деле.

— Все верно, — согласился Джерачи. — Значит, он и еще несколько человек. Ключевым заданием будет изнутри ослабить авторитет и очернить имена Майкла Корлеоне и Тома Хейгена. В противном случае, захватив власть, мы не сможем ее удержать.

Глаза Момо загорались при каждом слове «мы».

— Я буду уязвимым боссом, — продолжил Джерачи. — Придется постоянно быть начеку и ждать удара в спину от тех, кто предан святому Майклу. Поверь мне, другие семьи Нью-Йорка почуют кровь и воспользуются ситуацией.

— Ослабить и очернить имя, но как? — Момо вдруг остановил взгляд на револьвере.

Джерачи объяснил, что дело уже в процессе. Его не смогли поймать, и это первый шаг в верном направлении. Во время ссылки проведена мелкая подрывная работа — это второй шаг. Комитет Невады по азартным играм публично преследует Джонни Фонтейна; Майкла Корлеоне называют «фигурой из мира организованной преступности». Счастливая случайность только на руку Джерачи.

Сделанное — всего лишь начало. Основная работа впереди. Ник со своим преданным солдатом седели на балконе и обсуждали способы, как развенчать легенду о Майкле Корлеоне. Скандалы и явные просчеты должны подорвать веру в Майкла настолько, чтобы люди поняли: Майкл предал Ника, а не наоборот. Вдобавок ко всему боссы других семьей, в особенности нью-йоркских, должны осознать, что иметь дело с Ником Джерачи теперь и в будущем лучше, чем с ослабленным, вечно неправым Майклом Корлеоне. Тогда и только тогда откроется возможность сделать следующий шаг.

— Месть, — произнес Момо.

Макиавелли пишет, что государь должен так заставлять народ себя бояться, чтобы избежать ненависти, даже если не добьется любви.

— Возможно, — сказал Джерачи. Он наконец взял револьвер и засунул за пояс. Момо не шелохнулся. — Однако я склонен называть это справедливостью.

Вернувшись в Бруклин, Косимо Бароне начал с малого: рискнул встретиться с двумя молодчиками из Бушвика. Смерть Джуди Бьюканан стала событием, которое следовало правильно использовать. Представившийся шанс постучал в дверь неожиданно и громко.

«Тебе нужно позаботиться о некоторых вещах, мой друг, — сказал Джерачи, — и незамедлительно».

Таракан, как и привык за годы преданной службы, выслушал распоряжения Ника с закрытыми для лучшей сосредоточенности глазами, готовый исполнить все до последней буквы. Вещи стали на свои места: он снова принимает приказы от Джерачи. Таракан чувствовал себя превосходно, будто в постели с любимой женой после череды измен.

Момо повесил трубку, и тотчас позвонил посредник. Он находился снаружи дома убитой.

— Тут съехались полицейские.

— Детективы?

— Не похоже. Пека.

— Просчитай все, — сказал Момо. — Сам шевели мозгами. Я ведь не должен объяснять тебе, на что будут указывать все улики? Не надо никаких ревнивых любовников. Просто сделай так, чтобы все походило на заказное убийство, и никаких других вариантов, ладно?

— Заказное убийство? Ты шутишь?

Идея, тотчас посетившая Джерачи, никогда не пришла бы Таракану в голову. Даже если найдутся свидетели, которые видели настоящих преступников, убийство все равно можно пришить Хейгену. Дело вынесут На рассмотрение суда — прекрасно. Не вынесут, ну и ладно. Достаточный урон нанесет один лишь намек на то, будто он нанял киллеров, чтобы расправиться с неугодной любовницей. Общественное мнение. — серьезная вещь.

— Серьезней не бывает, — отрезал Момо.

— Слушай, — сказал посредник. — Я тут подумал. По опыту знаю: когда умирает женщина, с кем бы она ни спала, любовник автоматически становится подозреваемым. Могу гарантировать: дело примет нужный тебе оборот и без моего участия. Не хочется все-таки вляпаться в неприятности, которые меня не касаются.

Подобные тревоги почему-то не беспокоили посредника, когда он взял пакет с наличными.

— Мне плевать, чего тебе хочется. — У Таракана имелось столько компромата, чтобы похоронить его дважды, и обоим было это известно. — Ступай туда сейчас же. И глазом моргнуть не успеешь, как получишь адрес, где сейчас находится подозреваемый. За час управишься. Мой совет: пришли за ним флотилию машин с мигалками и прочими прибамбасами, понял? Просто в интересах, как ты это называешь… безопасности. Для всех.

Момо повесил трубку и спустился вниз глотнуть воды. Он пил с закрытыми глазами, представляя выражение лица Эдди Парадиза, когда приедут полицейские. Считай, он провалил шанс продемонстрировать свой профессионализм всем этим pezzonovanti — важным птицам. Промах полоснет по самодовольному проныре божественным стилетом.

Таракан открыл глаза.

Он стоял прямо перед одним из плакатов Эдди времен Второй мировой. На плакате была изображена телка с отличными сиськами и красными игральными костями в руках. «Не играй со своей жизнью! Думай, что говоришь и пишешь». Он вдруг поймал, какой же это прикол. Шлюха с буферами. Только посмотрите на нее. Змеиный взгляд на игральных костях, в глазах обещание. Таракан приложил палец к пухлым губкам шлюхи. На фоне фарфорово-бледного личика его загорелая кожа казалась почти черной. Момо подмигнул ей.

— Ш-ш…

Затем рассмеялся и пошел на крышу наслаждаться последними залпами фейерверка.

Глава 17

Убийство Джуди Бьюканан произошло в Пеории. Это стало одним из преступлений, которые обретают собственную жизнь. Налицо были все четыре составляющие. Дело приукрашено внебрачной любовной связью. На сцену вышли амбициозные политики. Имеется и психопат, на которого падает вина, и он гуляет на свободе. И самое главное, жертва — сногсшибательная блондинка (неважно, что крашеная), достаточно неизвестная личность, на которую люди могли спроецировать собственные предрассудки, страхи и лицемерие.

Тротуар снаружи дома, где якобы произошло заказное убийство, постоянно полнился людьми и был усыпан цветами (вечерами старый цветочник на первом этаже, довольно потирая руки, подсчитывал деньги). Периодически сюда приходили священники-протестанты и разглагольствовали о плате за грехи. Многие обливались крокодильими слезами, хоть кино снимай. Некоторые размахивали дешевыми плакатиками с портретом Джуди Бьюканан (такие продавались в каждой сувенирной лавке по всему Нью-Йорку). Фотография была сделана десять лет назад. Все чаще в руках зевак мелькали снимки, сделанные во время слежки и анонимно присланные в полицейский департамент Нью-Йорка, в ФБР, в Министерство юстиции, а также в многочисленные таблоиды. Самой популярной стала фотография Джуди Бьюканан в элегантном брючном костюме на железнодорожной платформе в Милуоки — одинокая и, по общему мнению, загнанная в тупик. Иногда появлялись даже снимки ее умственно отсталого сына Филиппа, который, несмотря ни на что, всегда улыбался перед камерой.

Снаружи здания, где жил Том Хейген, Альберт Нери поставил частную охрану из полицейских не при исполнении или на пенсии. И все же улица была забита любопытными и прессой. Были отсняты бессчетные катушки пленки, растраченной по большей части на черные машины с затемненными стеклами, которые выныривали из подземного гаража и уносились прочь. Даже ранним утром, когда Нери выходил на пробежку, находился какой-нибудь клоун с пальцем, указующим на верхний этаж.

Дело тянулось месяцами — чеканя деньги, штампуя новых знаменитостей, продавая газеты и журналы, повышая рейтинги телеканалов и вызывая дебаты в парикмахерских и салонах красоты от океана до океана. Ходили слухи, будто Артур Миллер задумал снять про это фильм с Мэрилин Монро в главной роли. При этом не произошло ни единого ареста.

Когда Тома Хейгена привели на первый допрос, он, естественно, отказался говорить до появления адвоката. Защищать его наняли Сида Клейна, прославившегося после антикоммунистических расследований, когда он был советником Конгресса. Хейген годами восхищался талантом Сида и платил ему жалованье, чтобы в любой момент воспользоваться его услугами. Не было человека более рьяного и одновременно хладнокровного в мрачном свете громкого дела. Клейн привык отстаивать права людей, которых обвиняли в связи с пресловутой мафией. Семьи Барзини и Татталья последовали Примеру Хейгена и регулярно отстегивали Клейну деньги.

У полиции вроде не имелось доказательств. Они пытались зацепиться за револьвер двадцать второго калибра, найденный на месте преступления. Из него накануне стреляли трижды, кто-то вытер отпечатки пальцев.

— У нас есть подтверждение тому, что оружие принадлежит бывшему заключенному по имени Ричард Энтони Нобилио, — заявил один из детективов. Риччи отсидел в Льюисбургской тюрьме за нарушение федерального закона о наркотиках.

— Убийство произошло при помощи этого револьвера? — спросил Клейн.

— На данный момент мы не уверены.

Значит, нет, — тотчас поняли Хейген и Клейн.

— Вы знакомы с господином Нобилио, верно?

Том с Сидом пошептались, и Клейн разрешил своему клиенту ответить.

— Да. Я оказываю юридические услуги господину Нобилио, который, кстати, выплатил свой долг обществу и ныне играет в церкви на органе. Мы также коллеги по нескольким денежным вложениям. Что касается револьвера, думаю, я могу сэкономить ваше время. Госпожа Бьюканан хотела приобрести оружие в целях самообороны: она часто путешествовала, так как была курьером в бизнесе, где работаю и я. Сам я ничего не смыслю в револьверах, поэтому, когда она обратилась ко мне за помощью, я направил ее к Ричарду Нобилио. Он у нас фанат огнестрельного оружия. Ричард должен был заехать за ней во второй половине дня и дать дельный совет. Не уверен, нашли ли вы тот самый револьвер, что он для нее купил, но Нобилио собирался Подобрать что-нибудь маленькое и удобное для дамы. Двадцать второй калибр подошел бы, верно?

— Человек, серьезно озабоченный безопасностью женщины, не стал бы снабжать ее двадцать вторым калибром.

Верно, подумал Хейген. Это уж точно. Он собрался отвечать, но Клейн прервал его.

— Задавайте вопросы, детектив, — сказал он, — не бросайтесь утверждениями.

— Ладно, вопрос, — ехидно улыбнулся детектив. — У господина Нобилио могли быть причины навредить госпоже Бьюканан?

— Нет, — ответил Хейген.

Сид Клейн рассмеялся.

— Не хочу давать советы, как выполнять свою работу, за которую очень вам благодарен. Серьезно. У меня отец был полицейским, вероятно, вам это известно. В те дни в полиции служило мало евреев, как сами понимаете. Впрочем, неважно. Если револьвер действительно принадлежит господину Нобилио, о чем это говорит? Вы бы стали оставлять оружие на месте преступления, когда оно зарегистрировано на ваше же имя? Найденный револьвер снимает с Нобилио все подозрения, не так ли? А вместе с ним и с господина Хейгена. Могу с полной уверенностью сказать, что вы имеете дело или с подставой, или с фальсификацией улики, или с тем и другим.

— Фальсификацией улики? — повторил один из детективов. — Господи Иисусе! В самом начале игры вы пускаете в ход свои дешевые адвокатские штучки.

— Дешевые? — Клейн приподнял бровь, как по привычке. — Сомневаюсь, что, получив мой счет, господин Хейген с вами согласится. И мне, естественно, не надо говорить вам, что законы нашей страны — это не есть адвокатские штучки.

Клейн ловко воспользовался антисемитизмом детектива. Несмотря на ситуацию, Хейгену было приятно наблюдать за работой Сида Клейна.

Детектив открыл было рот, но Клейн прервал:

— Револьвер принадлежал жертве, верно? Как бы она смогла стереть отпечатки пальцев? Стал бы утруждать себя убийца?

— Не знаю, — произнес детектив, явно пытаясь прикинуться дурачком. — Вы мне скажите.

Клейн развел руками:

— Я не могу! Просто есть любопытные моменты. Пища для размышления, образно говоря.

После допроса Хейгена отпустили, попросив временно не выезжать за пределы Нью-Йорка. Клейн закрыл глаза и покачал головой, мысленно готовясь к тому, что ждет впереди.

Снаружи колыхалось море журналистов.

— Господин Хейген! — выкрикнул один. — Зачем невинному человеку нанимать Сада Клейна?

Хейген собрался отвечать, но Клейн, подобно вратарю в решающем матче, загородил клиента и взял вопрос на себя.

— Как ни печально, в нашем жестоком и падшем мире только маленькие дети бывают невинны. Не существует такого понятия, как невинный взрослый. Это оксюморон. Однако невиновные люди в преступлениях постоянно обращаются ко мне, и я рад сообщить, что среди них и конгрессмен Хейген.

Меньше полугода Том был единственным конгрессменом от штата Невада: его назначили отслужить срок за погибшего от рака политика, чье ранчо обдувал ветер с полигона для испытаний ядерных бомб. Сид Клейн специально упомянул этот титул. Каждый его вздох был просчитан. Долгие паузы, жесты — все напоминало аниматронику в диснейлендовском Зале президентов.

— Конгрессмен Хейген приехал сюда, чтобы помочь следствию, — продолжил Клейн. — Мы надеемся, виновники этого мерзкого деяния предстанут перед судом в ближайшем будущем. Как вам известно, госпожа Бьюканан была ценным сотрудником компании, в совет директоров которой входит конгрессмен Хейген. Ее будет не хватать. Мы передаем свои соболезнования и скорбим вместе с семьей погибшей. — Клейн глубоко поклонился.

Альберт Нери не попадал в окружение такого количества полицейских с тех пор, как сам служил в полиции. Он выпятил грудь, будто нападающий в американском футболе, и расчистил Хейгену путь до машины, которая тотчас сорвалась с места.

Хейген не испытывал угрызений совести.

В чем он виноват? К убийству он не имеет никакого отношения. И что теперь поделаешь? Ничего. Ничего, кроме минимизации урона, чем занимался половину сознательной жизни (вторая половина уходила на ведение переговоров). Хейгену было безумно жаль Джуди. Однако это его личное дело.

Все молчали. Когда машина подъехала к дому Клейна, адвокат похлопал его по колену и вышел. Хейген кивнул в знак признательности.

Нери пересел на заднее сиденье и опустил перегородку, отделяющую салон от водителя. Автомобиль не был лимузином, но Нери снабдил его некоторыми деталями. И, конечно, бронировал. Мастерская Момо Бароне на Берген-стрит, где раньше разбирали краденые автомобили, ныне занималась исключительно легальными заказами, в частности подобным тюнингом.

— Все было ужасно? — спросил Хейген. — После того как меня увезли?

Нери выпятил нижнюю губу.

— Да не так уж.

Судя по виду, именно так.

— Полицейские не стали…

— Нет. Они уехали вслед за тобой. Майкл попытался закончить собрание как полагается, но все так перепугались, стали спрашивать о мерах безопасности и вскоре разошлись. Босс отвел Эдди Парадиза в сторону и тихо проделал ему пару дополнительных отверстий в заднице.

Хейген кивнул.

Дальше они ехали в молчании.

Она умерла. Невероятно. Ушла навсегда. Еще накануне вечером она стонала в оргазме и была умопомрачительно живо». Страшно подумать. О ней. О Джуди Бьюканан, которой больше нет. Застрелена.

Хейген закрыл глаза, глубоко вдохнул и попытался сосредоточиться.

Том боялся не обвинений в убийстве: на его стороне была не только правда, но и достаточно влиятельных людей, чтобы не сесть в тюрьму за преступление, которого он не совершал. Том боялся, что в смерти Джуди замешана Тереза. Что это она все подстроила.

При любом раскладе всплывут скверные факты. Какие и в каком количестве? Пока неизвестно. Очевидно, Тому предстоит долгий и неприятный разговор с женой. А также с Майклом.

Зайдя в лифт, Хейген не колеблясь сказал:

— В пентхаус.

Альберт ничего другого и не ожидал.

«Наши дела важней жены, детей, даже матери». Том Хейген никогда не давал клятв, но прекрасно их знал. Ни один человек не был так предан, как он.

В три часа утра в кабинете Майкла продолжал гореть свет.

Том сказал Терезе, что некоторые люди хотят навредить семье, но у них ничего не получится.

Разговор проходил в спальне, за запертой дверью.

Она расплакалась прямо у него на глазах. Тереза — сильная женщина, и Тому было больно смотреть, до какого состояния он довел жену.

Когда он приблизился к ней, Тереза плюнула ему в лицо и назвала бранным словом.

У нее был чуждый взгляд. Нечеловеческий. Раненого и опасного зверя.

Хейген с облегчением вздохнул.

В поведении Терезы не было и намека на причастность к трагедии. Она не смогла бы так искренне разозлиться, если бы пыталась скрыть грех.

Том уверил Терезу, что все обвинения — ложь, до последнего слова.

На лице несчастной женщины блеснула надежда. Но затем она дала ему пощечину и велела оставить одну. Том вышел, не сомневаясь, что жена успокоится и все будет хорошо.

Обвинения, конечно, не стопроцентная ложь. За исключением криминала. И Хейген вскоре Пожалел о своих словах. Его больше заботили слезы Терезы, а не точный подбор фраз.

Отпечатки пальцев Тома были найдены по всей квартире, где убили Джуди Бьюканан, а также в Лас-Вегасе. Положение печальное, но к делу не пришьешь. Общественное мнение могло провозгласить незыблемую связь между супружеской изменой и убийством, однако в суде ничего не докажешь. Тем более под защитой Сида Клейна.

И все же отпечатки говорили о многом не только публике, но и жене. Тереза забрала двух дочерей и собаку — десятилетнего колли по кличке Элвис — и уехала к родителям в Нью-Джерси.

Том был не в восторге от такого решения, тем не менее понял его и поддержал.

Вскоре «представитель полиции» заявил о горах улик, подтверждающих незаконную связь между господином Хейгеном и госпожой Бьюканан.

В редакцию одного нью-йоркского таблоида анонимно прислали обличающую фотографию, которую распечатали в газетах и журналах по всей стране.

Не заставляя долго ждать, Тереза забрала все свои вещи, одежду детей и переехала в приобретенный во Флориде дом. Отправила дочерей в местную школу. Умоляла Тома порвать с ней всякую связь. Сказала, что надеется, он сгниет в аду.

— Уверен, так и будет, — согласился Хейген.

Тереза рассмеялась и повесила трубку.

Этот смех принадлежал уже не той девушке, на которой женился Том. Его невеста так не смеялась. В голос проникли едкость, злость и цинизм, пропала наивность, и все это, надо признать, его рук дело.

Том убеждал себя, что все исправит. И не сомневался в этом.

Сердце разрывалось, но в минуты покоя приходило в норму. Хейген сидел за кухонным столом и смотрел на телефон, один в огромных апартаментах, потягивал «Краун-Ройял» со льдом из кривой кофейной кружки, что слепила ему маленькая Джианна. Поднялся добавить льда, взял трубку и позвонил сыну Фрэнку, в Нью-Хейвен. Тщетно. Набрал номер младшего Эндрю, в университет Нотр-Дам. Услышав знакомый голос, не нашел, что сказать.

— Пап? — произнес Эндрю.

— Как ты узнал, что это я?

— Кто еще может позвонить и молчать?

— Разве я так делаю?

— Как дела, пап?

— Ты разговаривал с мамой?

— Да.

Эндрю был ее тайным любимчиком, что ни для кого не составляло секрета, кроме самой Терезы.

— Мама предупреждала, что ты позвонишь. Ты запил?

Разве можно в столь юном возрасте быть таким ханжой?

— Ты, что ли, мне отец?

— Нет. Твой отец умер от алкоголя.

— Даст бог, ты проживешь достаточно долго, чтобы понять: этот мир не такой черно-белый, каким видится тебе сейчас.

— Бог, говоришь?

— Как учеба?

Эндрю попытался развеселить отца смешными университетскими случаями.

— Ты ведь понимаешь, что происходит, — сказал Том. — Это все подстава.

— Я верю тебе, пап, — уверенно произнес Эндрю, будто отпустил грехи. Когда сын сообщил, что собирается стать священником, Том испугался. Неужели у него вырос маменькин сыночек? Тереза так его любила, что воспитала размазню, как Кармела беднягу Фредо. Теперь Хейген понял: дело в другом. Видимо, Эндрю решил, будто обязан искупить грехи отца.

— Все наладится, — сказал Том. — Все пойдет своим чередом, поверь мне. Вещи не такие, какими кажутся.

— Есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам.

— Ты так считаешь?

— Это из «Гамлета», пап.

— С учебой всегда так. Узнаешь что-то новое и забываешь, что до тебя за партой сидели другие люди.

— Я люблю тебя, папа.

— Удачи на экзаменах, — пожелал Том.

Повесил трубку, потер лицо, вылил в кружку все, что оставалось в бутылке. Хейген скучал по Терезе и девочкам и по сыновьям тоже. Это туманило ему рассудок, делало сентиментальным.

Том понял, что ошибался. Изменения в Терезе — ядовитость в смехе — неизбежно происходят с каждым. Проклятая человеческая суть. Сид Клейн прав. Не существует невинных взрослых.

Первый прорыв в расследовании произошел, когда детектив опрашивал потенциальных свидетелей по соседству. Он откопал женщину, которая видела, как убийцы уносили ноги. Она бы сама пришла в участок, но услышала, будто преступники из мафии, и испугалась. В роковую ночь она выгуливала собаку и заметила, как двое мужчин выскочили из дома, где жила Джуди Бьюканан, у одного был пистолет. Женщина спряталась за машиной. Парочка забралась в «Плимут» последней модели и уехала. Когда машина тронулись, свидетельница бросила взгляд на номер и запомнила его. Музыкант по специальности, она обладала хорошей памятью. Больше общественность о ней ничего не узнала. Ходили разные слухи о женщине и о том, как на нее вышли. Однако до суда ее личность держалась в секрете. Даже порода собаки не подлежала разглашению.

Полицейские проверили номер машины и вышли на миссис Дантцлер, живущую в скромном доме на окраине Квинса. «Плимут» стоял у самого дома, а за ним припарковался новый «Корвет». Дверь открыла девушка, и у нее спросили, дома ли родители. Оказалось, это и есть миссис Дантцлер: некрасивая двадцатилетняя особа в ночной рубашке посреди бела дня. Ее муж, сообщила миссис Дантилер (участковый на пенсии и частный детектив), и старший брат (Вернон К. Ругатис, временно безработный) неожиданно уехали «по делам». Быстро собрали вещи и вызвали такси. Она не знала, по каким делам. Сказала лишь, что муж уже засрал ей все мозги («Мистер Дантцлер часто обманывал жену», написали в газете). Дом был набит вещами: новыми электроприборами, мебелью, а в одной из комнат повсюду сидели дорогие китайские куклы. Позже вышли газетные очерки о том, как она находила в них утешение. Миссис Дантцлер некоторое время судилась с редакциями газет, чтобы ей вернули фотографии, сделанные мужем во время работы, и заплатили за уже опубликованные. Ее несколько раз приглашали на шоу Джо Франклина.

Материальные блага — «Корвет» проездил всего восемьдесят три мили — были не по карману Бобу Дантцлеру, и на нем висела колоссальная задолженность по потребительскому кредиту. В доме был просторный подвал. Госпожа Дантцлер сказала, что, помимо чемодана, муж забрал «жутко огромный» ранец. В подвале у Дантцлера хранился приличный арсенал — шестьдесят одна единица огнестрельного оружия: револьверы, ружья, дробовики, коробки с патронами — явное доказательство того, что он наемный убийца и работает на мафию, а не просто пользуется конституционным правом хранить и носить оружие.

Личное дело Дантцлера, отслужившего в полиции двадцать пять лет, не содержало ни намека на связь или стычки с мафиозными элементами. Как, впрочем, и допрос его бывшего напарника. Дантцлера считали способным, нечестолюбивым копом, достойным внимания только благодаря привычке разводиться и жениться каждые несколько лет, подобно кинозвезде.

Спустя несколько дней после обыска дома некрасивая молодая женщина в пижаме, пятая миссис Дантцлер, узнала, что она последняя.

Выехав по анонимной наводке, полицейские нашли Боба с напарником-шурином на мусорной барже в Нью-Джерси — два тела, завернутые в простыни. У каждого в затылке по две пули. Стреляли из револьвера сорок пятого калибра, хотя для таких дел обычно используется меньший калибр. В карманах лежали бумажники. Трупы не полили ни кислотой, ни негашеной известью для ускорения процесса разложения. Головы, руки и ноги были на месте. Кто бы ни убил их, он явно не хотел помешать опознанию.

У шурина была первая группа крови, резус отрицательный, как у шести процентов населения Америки, это четвертый тип по редкости. У Джуди Бьюканан — нулевая с положительным резусом. На месте преступления нашли кровь убийцы, как раз совпадавшую с группой шурина. Все улики были налицо: это и есть преступники, и расследование должно сосредоточиться на том, кто их нанял.

— Сам здравый смысл говорит, — указал Сид Клейн журналистам, собравшимся снаружи юридической конторы, — что погибшие никоим образом не связаны с моим клиентом. Какой господину Хейгену резон убивать убийц? Никакого. И вы не найдете связи между ним и покойными. Их смерть выгодна только тем, кто их нанял. Давно пора переключить внимание с моего клиента на поиск людей, которые стоят за гнусным преступлением.

Как насчет факта, что у полиции имеются доказательства тому, будто Джуди Бьюканан десять лет была содержанкой господина Хейгена, который оплачивал счета даже ее матери и сына?

— Это недопонимание, — заявил Клейн. — Мелкие ошибки в бухгалтерии. Сотрудница получала совершенно законные дополнительные выплаты. Их выделяла компания, а не лично господин Хейген. Он подписывает там все документы. Нелепая ошибка, и совершивший ее бухгалтер уже уволен. Он признает вину и готов подтвердить свои слова под присягой в суде.

Попытки состряпать дело были заметны невооруженным глазом, и следовало полагать, за кулисами что-то происходит. Ареста ждали со дня на день.

А его все не было.

Расследование затягивалось, и внешним наблюдателям стало казаться, будто чиновники исполнительной власти — со стороны всегда любопытно выяснять, кто именно несет за все ответственность, — больше заинтересованы в раздувании драмы, чем в поиске истины.

К примеру, у злополучного детектива из полицейского департамента Нью-Йорка забрали дело из-за газетной статьи, в которой писалось, будто он закоренелый взяточник. Федеральные обвинители угрожали посадить журналиста, если он не откроет имя «центральной фигуры преступного мира», послужившей анонимным источником. Отказался. Однако несколько лет спустя в трогательных и местами потешных мемуарах под названием «В клещах» журналист признался, что с ним связалось богатое пиар-агентство и устроило интервью с Эдди Парадизом, Помнившим наизусть сложнейшие цифры взяток, которые принял детектив от клана Корлеоне и других семей Нью-Йорка.

Согласно книге, во время убийства Парадиз понятия не имел, что детектив под пятой у Момо Бароне. Как не догадывался и о том, что Таракан, его лучший друг, состоит против него в заговоре. Это всплыло позже. В то время Эдди Парадиз верил, будто нашел верное и бескровное средство навредить детективу, который якобы представлял угрозу семье Корлеоне. Он гордился собой. Глава начинается так; «Коротышка Эдди Парадиз стал первым из гангстеров, кто нанял собственного пресс-агента. Хотя, полагаю, не последним». Далее повествуется о проблемах, навлеченных роковой статьей. «Это был театр. Я играл отменно, но то была всего лишь игра. И сабли, которыми бряцали федералы, тоже были бутафорией. Я-то, дурень, думал, все происходит по-настоящему. Я был молодым человеком с тремя детьми на шее и страдалицей-женой, и лезвия сабель казались смертельно острыми. Вот я и сыграл свою роль добропорядочного американского гражданина. С мужественным видом я провел несколько ночей в тюрьме, а когда опасность миновала, вышел из нее героем. Прямо-таки мальчиком с пропагандистского плаката. Мне предлагали работу все газеты и даже журнал «Эсквайр». Через пару лет я получил Пулитцеровскую премию. Кто не считает, что Америка — страна великих возможностей, пусть поцелует меня в обвисший белый зад».

Дело передали опытным детективам, уважаемым добропорядочным людям, известным любому в полиции Нью-Йорка: Джону Сириани, увешанному медалями американцу итальянского происхождения, и Гэри Эвансу телегеничному блондину с модной стрижкой. С самого начала было нечто странное в холеном виде этих людей — точь-в-точь будто, два знаменитых бейсболиста лопали в команду, которая продула сезон. Они не знали жалости к себе. Хотя и понимали: им, двум детективам с астрономически высоким рейтингом раскрываемости преступлений, дали дело, которому, помимо прочих недостатков, суждено этот рейтинг понизить.

Едва ли не через день какой-нибудь чиновник устраивал пресс-конференцию или делал заявление, намекающее на то, что дело вот-вот будет раскрыто, и каждый раз детективы наверняка ощущали себя последними пешками. Следователи даже на работу приходили загримированными для телесъемок. Мэр и начальство нью-йоркского департамента полиции, включая Филипса, охотно обсуждали дело. Прокуратура района установила новую телефонную линию для своих друзей в прессе. Директор ФБР, известный затворник, изменил политику и дал часовое интервью ведущему тележурналисту.

Генеральный прокурор Дэниэл Брендон Ши делал все, чтобы войти в историю человеком, искоренившим мафию, он пытался уничтожить людей, которые сделали его баснословно богатым, спонсировали образование «Лиги плюща» и вообще посадили в кресло генерального прокурора в столь незрелом возрасте. Поэтому было только естественно, что, произнося речь на выпускных церемониях в университетах или по случаю мелких арестов, устроенных его людьми, Дэниэл между делом упоминал громкое дело, негласно связанное с мафией. Он трижды выступил на благотворительном мероприятии в пользу скромного кандидата в сенат от штата Нью-Йорк, который случайно оказался обвинителем в нашумевшем убийстве, Все три раза Дэнни Ши говорил о «проклятии века — организованной преступности» в целом и о «трагических событиях вокруг смерти госпожи Бьюканан» в частности. В последней речи он использовал выражение «наемный убийца».

Майкл Корлеоне встретился с Сидом Клейном за обедом в комнате наверху «У Пэтси» — итальянском ресторанчике на Пятьдесят шестой улице. В кабинете Майкла не было подслушивающих устройств, и Майкл частенько готовил угощение для встреч сам. Из Франции в сопровождении двух монахинь приехала Рита Дюваль — она отсиживалась в монастыре после того, как ее мать застрелила отца, а потом себя. Закон запрещал адвокатам вести у себя в офисе тайную аудиозапись, но Майкл был слишком осторожен, как, впрочем, и Сид Клейн, который, к всеобщему удивлению, не имел офиса. Он обходился фотографической памятью и услугами клерка, работавшего в банковском хранилище в Чайна-Тауне. Клейн никогда не делал записей и редко приходил с кейсом.

Они приехали по отдельности, прошли через кухню и поднялись по задней лестнице к столу. В заведении знали, как услужить важным людям, которые не желают, чтобы им мешали во время трапезы.

Аль Нери в одиночестве сел за соседний столик.

— Он мог бы присоединиться к нам, — предложил Клейн.

— Ему и там хорошо, — возразил Майкл.

— Мне бы такого человека, — вздохнул Сид. — Одному в наши дни сложно.

— В наши дни? Разве были дни спокойней?

— Да вы философ. Любитель истории. Приятно иметь дело. И Все же где вы его нашли?

— Он бывший полицейский.

— Мне казалось, люди в вашей сфере деятельности ненавидят легавых.

Нери ухмыльнулся.

— О какой сфере деятельности идет речь? — спросил Майкл.

— Это вы мне скажите. — Клейн развел руками. — Или лучше не говорите.

— Вы ведь работаете на нас.

— Верно, но я хочу знать только то, что мне необходимо, а когда нужно, спрашиваю. Так проще жить.

Майкл зажег сигарету. Чего не хотели понимать люди, даже самые просвещенные, так это как редко Майкл занят делами, связанными с криминалом. Его обычный день мало отличался от жизни успешного частного детектива или застройщика. Но он прекрасно понимал, как делается история. Даже если все существование человека состоит из нормальных дней, в историю войдут именно несколько аномальных.

Сид Клейн открыл меню. Майкл отодвинул свое в сторону.

Этому он научился у брата Санни. В хорошем ресторане приготовят, что ни попроси. Только открой рот.

— Вот что замечательно в итальянцах, — сказал Клейн, ткнув пальцем в меню. — Вовремя важных обсуждений вы садитесь, надламываете хлеб. И не просто хлеб. Потрясающие блюда и в огромном количестве.

Майкл проигнорировал похвалу.

— Просветите меня, адвокат, не требует ли закон от полицейских передавать вам улики?

— А кто я такой?

Корлеоне нахмурился.

— Я никто, — продолжал Клейн. — Вот кто я. Я адвокат Тома Хейгена, но ему не предъявили никаких обвинений. Пока на горизонте не возникнет перспективы суда — уверен, вам этого не хотелось бы, — до того самого момента мне не обязаны ничего передавать. У меня лично сложилось мнение, что у них ничего и нет.

Сид Клейн говорил об этом в каждом интервью.

— Так вот почему ваши рассказы о положении дел, которые я считаю и моими, так часто появляются на первых полосах газет?

— Ах вот что. Теперь ясно, зачем вы меня пригласили. Только непонятно, почему не спросили у Тома или не велели ему поинтересоваться у меня же.

В улыбке Майкла не было веселья.

— Я позвал вас сюда, потому что мне позвонил сам начальник полиции и сообщил: скоро запахнет жареным.

— Закажу-ка я ноаки с двойным соусом. — Следовало произнести «ньокки».[112] — Обожаю это блюдо, дома такого не отведаешь. Раньше уже пробовал, именно здесь.

Майкл поправил произношение.

— Вы уверены?

— Как могу я ошибаться в таких вещах?

— Давайте спросим официанта.

— Я исправил вас только потому, что вам нравится блюдо. Не хотел, чтобы вам пришлось краснеть.

— Вы же знаете, чем я зарабатываю на жизнь, — отметил Клейн. — Думаете, я способен краснеть? Давайте спросим официанта.

Когда настало время делать заказ, Сид произнес слово правильно и без лишних вопросов.

— Разве в моих речах, когда мне тыкают в лицо микрофоны и блокноты, звучит хоть что-то в ущерб Тому или вам с вашим бизнесом? — продолжил Клейн, когда они снова остались одни. — Вряд ли. Все это разыгрывается для прессы, и, если суда не будет, кто сможет опровергнуть ложные обвинения? Никто. Как адвокат Тома, я должен запретить ему отвечать на вопросы, в противном случае мне придется снять с себя полномочия. Вы тоже не можете высказать свое мнение. Любые комментарии воспримутся как признание вины. Послушайте, дело совсем не похоже на заказное убийство. Все происходит иначе в… в сфере, о которой идет речь. Преступники были бы итальянцами, с одной стороны, и…

— О чем вы говорите?

— Не беспокойтесь, общественности я такого никогда не скажу. Однако общественность мало понимает, как все происходит, каков механизм. Даже полицейские не имеют полного представления, но если я мог бы…

— Вы сами не знаете, о чем говорите. Так, может, не стоит заводить об этом речь?

Клейн потер подбородок. Взглянул на Альберта Нери. Тот улыбался с видом терпеливой кошки, уверенной, что поймает мышь.

— Ладно, — кивнул Сид Майклу. — Вы правы.

Майкл неспешно зажег очередную сигарету.

— Насколько вы уверены, что Тому не выдвинут официальные обвинения? — спросил Корлеоне.

— Хороший адвокат не станет пребывать в чрезмерной самонадеянности, — сказал Клейн. — Что касается меня, я не чувствую, как ляжет масть, о чем вы наверняка слышали от своих товарищей.

Майклу рассказывали об этом. Клейн часто проигрывался в карты, однако делал невысокие ставки и потому без труда покрывал расходы. Корлеоне восхищался самодисциплиной человека, который не повышал ставок, не влезал в долги, пытаясь отыграть в воскресенье то, что потерял в субботу. И все же немногие заядлые игроки способны держать себя в руках долгое время.

Корлеоне извинился и пошел мыть руки, дав Сиду время побеспокоиться. Молчание — прекрасный инструмент борьбы с говоруном. Альберт поймал взгляд Майкла. Он уже видел эту тактику.

— Поймите меня правильно, молодой человек, — сказал Клейн, когда Майкл сел за стол. — Я не специально уклоняюсь от разговора… или вожу вас за нос. Я уверен, что бояться нечего, но они хотят создать видимость опасности.

— Любопытно. Кто они?

— Бросьте. А вы как думаете?

— Мне интересна ваша точка зрения. Я за нее заплатил.

— Если Тому предъявят обвинение в этой ужасном преступлении, — произнес Клейн, подражая акценту Джеймса К Ши, — они потерпят позорное поражение на поле битвы. — Слова прозвучали словно из уст комика Мори Стритора, великолепно пародировавшего Ши. Клейн недовольно покачал головой. — Я разгромлю их. Однако если обвинений так и не предъявят, нападки продолжатся, пока им не наскучит. Рано или поздно им надоест, возможно, после ноябрьских выборов, и о деле просто забудут. Никто и не заметит поражения.

— Потому что память народа коротка, как у маразматической собаки.

Клейн улыбнулся.

— Я слышал это сравнение от Тома. Верно подмечено.

— Какое право имеют власти запрещать Тому выезжать?

— За пределы пяти районов Нью-Йорка? — уточнил Сид. — Никакого.

— И что будет, если я пошлю его по делам за город?

— По делам куда?

Во-первых, встретиться с Джеком Вольцем в Лос-Анджелесе. Майкл должен доверять Джонни и его людям, чтобы поставить бизнес на ноги, но проект требовал участия Тома. Во-вторых, навестить Пэта Гиэри, сенатора Невады и их старого друга, который соперничает с Джимми Ши на предварительных выборах. Прославленный кандидат завоевал расположение избирателей на юге и на горном западе, а также среди консервативных элементов партии. Кампания преследовала целью не победу, а психологическое давление на Ши.

— Какая разница куда?

— Действительно, это неважно. Вы вольны делать, что вам угодно. Ничего не произойдет.

— Ничего?

— Никаких претензий со стороны закона, — пояснил Клейн. — Однако, полагаю, за Томом будут следить. Учитывая проявленный Министерством юстиции интерес, бьюсь об заклад, задание возложат на агентов ФБР.

— Вы ведь не чувствуете, как ляжет масть, — напомнил Майкл.

— Да, это так, — согласился Клейн, — но в подобных вещах считайте меня пророком.

У меня есть собственный самолет. Я умею управлять им, это мое хобби. Если мы с Томом полетим вместе, я за штурвалом…

— Хотите провести воздушный маневр и скрыться от ФБР?

— Вы насмотрелись военных фильмов, — отметил Майкл.

— Полеты ведь необходимо согласовывать?

— Если я взлетаю с частной полосы в личном самолете, кто узнает о пассажирах? Что может сделать ФБР? Подняться за мной в воздух, сесть на хвост и приземлиться на частную полосу? Это законно?

— А вы как думаете?

— Я думаю, мне надоело слышать от вас вопросы, когда хочу получать ответы.

Клейн пожал плечами.

— Извините. Если вам нужно личное мнение, спросите таксиста или судью. Я зарабатываю на жизнь двумя вещами: задаю вопросы и возражаю.

— Я уж подумал, вы скажете, делаю две вещи — пью кровь и целую зад, — отметил Майкл.

Клейн рассмеялся.

— И это тоже.

— Получается уже четыре.

— Они все переплетаются.

— Так какова ваша позиция?

Подали еду.

— Не быть наивным — вот моя позиция, — поделился Сид, когда они снова остались одни. — Федералы хотят не засудить вас, а уничтожить. При таких обстоятельствах их меньше всего будет беспокоить, законны ли их действия. — Клейн указал на свою тарелку. — Ноаки?

Глава 18

В первый теплый день весны Франческа Корлеоне Ван Арсдейл, пребывая в трепете, что было ее обычным состоянием, готовила ужин с тетушкой. Кэти уехала вести уроки. Через распахнутые кухонные окна Франческа видела и слышала сыновей Конни, Виктора и малыша Майка. Они гоняли мяч вместе с ее сыном Санни, которому недавно исполнилось шесть. Виктор, как всегда, взял с собой радио, и по двору разносилась новая песня «The Beatles» «She loves you». He хватало только дочерей Хейгена, Кристины и Джианны, которые гуляли, пока их не позовут накрывать на стол. Теперь девочки уехали с матерью во Флориду. Мужчины находились наверху.

«В доме на дереве», как называла это место Кэти у них за спиной. Она в шутку говорила Франческе, что подарит им на Рождество табличку «Дамам вход воспрещен». Это не совсем соответствовало правде, поскольку Рита Дюваль последнее время часто наведывалась к Майклу. Постройка походила на воплощение мальчишеской фантазии: принц стал королем, переехал на остров и воздвиг крепость наверху высокой скалы, довершив ее садом — копией излюбленного сада отца, прежнего короля. Строго говоря, садом занималась тетя Конни. Однако ее задача ограничивалась тем, чтобы воссоздать созданное отцом внутри созданного братом. Мужчинам позволено наслаждаться тоской по прошлому, живя в мечтах о будущем. Женщины хотели бы того же, но их дни порабощены настоящим. И какое оно, это настоящее? Великий век Американского Мальчишки с так и не повзрослевшим, самоуверенным президентом, который продолжал играть в детские игры (тачбол и пускание лодок по реке) и окрылял народ рассказами о ребяческой мечте полететь на Луну (и первым помочиться на ее поверхность, пока никто не видит). Дизайн новых радиоприемников, магнитофонов, машин, быстроходных катеров, истребителей и самолетов-разведчиков срисовывался прямо со страниц комиксов. Высокие, фаллические телебашни посылали в космос миллионы радиоволн. Самый популярный в мире телесериал «Золотое дно» был снят о четверых мужчинах, живущих на ранчо: заботливый глава семьи Бен, средний сын недоросль Хосс гигантского роста, упрямый подросток и сердцеед Джо с детским личиком, инфантильный повар Хоп Синг китайского происхождения (таким образом, отпадала надобность в матерях и женах). Музыкальной феерией были «The Beatles» — группа из четверых обросших британских парней в стильных костюмах и ботинках со скошенными каблуками. Они пели в стиле американского поп-идола Лэрри Уильямса и исполняли его хит «Bad Boy» на всех концертах. А Литтл Ричард стал величайшим прототипом Питера Пэна, произведенным американской культурой. И все это разыгрывалось на леденящем фоне холодной войны, нирване тайного орудия уничтожения, самой опасной мальчишеской игры всех времен. Существование человечества висело на волоске, и самый важный вопрос дня состоял в том, у кого припрятана самая большая ракета и куда она нацелена.

По крайней мере, так писалось в диссертации Кэти.

Франческа передала тетушке творожную начинку для мани-котти и принялась за салат. Конни начала собирать ракушки. Они готовили молча. Домашние дела вообще не обсуждались: придет ли уборщица, все ли вещи забрали из химчистки. Ничего. Хотя поговорить было о чем. Франческа думала, у каждого в семье есть список проблем, новых и давно наболевших вопросов, однако между родственниками царило негласное соглашение не поднимать полсотни самых важных тем. Правда, когда вскипали страсти, дозволялся «захват» (маленький Санни любил смотреть рестлинг по телевизору, и выражения с экрана сидели у Франчески в подсознании). Задеть за живое могли кого угодно. А что тут поделаешь? Ничего. Порой и ее пламя недовольства обжигало близких. В конце концов, все были квиты. Боль накатывала из ниоткуда, и история каждого заканчивалась именно болью. Как поется в той ковбойской песне, что любил дядя Фредо? «Как ни старайся, на тот свет живым не попадешь». Племянницы и племянники заходились смехом от этой фразы. Фредо пел забавным йодлем. Накал тогдашнего веселья равен степени нынешней тоски. Об этом тоже никто не говорил. О Фредо. В списке запрещенных тем он стоял первым.

Длинный нож давил помидоры, а не нарезал их, и Франческа полезла за точильным камнем. Конни болтала о том, как разочарована в фильме, просмотренном прошлым вечером, а Франческе он понравился, за исключением джазового сопровождения и Джонни Фонтейна в трико. Он был тоже неповзрослевшим мужчиной, но по-другому, по крайней мере для Франчески, считавшей его воплощением мужественности, публичным носителем задумки природы. Однако его игривая юношеская жилка, студенческие шутки, похождения по клубам и гулянки такого размаха, словно Джонни — подросток, который боится пропустить забавы для взрослых, если ляжет спать, — все это словно делало Фонтейна моложе. Они с Франческой встречались дважды, украдкой, обсудить дела: один раз за обедом, второй — в ресторане «Хэл Митчеле» на Пятьдесят четвертой улице, в кабинке с красными шторами. Говорили о создании фонда в память его лучшего друга, певца и актера Нино Валенти. Встречи не были тайной, но в семье не упоминались. А что тут говорить? Если Джонни пригласит ее в Калифорнию, чтобы увидеться в третий раз, согласится ли Франческа? Они ведь даже не целовались, не считая чмоканья в щечку и ручку.

Франческа точила нож.

Конни с душераздирающей серьезностью анализировала неожиданный конец фильма. Как, вопрошала она, герой, сыгранный Уайтом-младшим, мог оказаться законным королем Англии?

Пожалуйста, открой свой сборник церковных гимнов на теме пятьдесят один. Теперь продолжай листать страницы.

— Он единственный не белокожий во всем фильме, — распиналась Конни, — и мы должны поверить, что он король? Король старой доброй Англии? Король Мулиган Первый? Честно говоря, такое даже в комедии представить сложно.

— Гм… — произнесла Франческа. Трепет обуял ее еще сильней. — Да уж.

— Что касается Джонни, Майкл говорит, слухи о нем — правда.

Страх сжал Франческе горло.

— Что за слухи? — спросила она и почувствовала, как краснеет.

— А ты не читала в газетах? — удивилась Конни. — Он задумал сыграть Христофора Колумба. В фильме «Открытие Америки». Продюсер тоже он. Очевидно, ведет переговоры со студиями. Будет уйма крупных звезд, широкий экран и тому подобное. Режиссером пригласят Серджио Леоне, музыку напишет Морриконе или Нино Рота, хотя поговаривают о Манчини. В «Скрин тэтлер» вышла статья, будто съемки пройдут в Италии, где построят точные копии трех кораблей.

— Всех трех? — переспросила Франческа, провела ножом последний раз по точильному камню, вытерла его и продолжила нарезать овощи.

Сердцем, нутром Франческа чувствовала, куда ведут все проблемы в семье: к ней. Она ни с кем об этом не говорила, но мысли постоянно вертелись в голове. Она убила мужа. Вышла из себя, продемонстрировала ярость — семейную черту, наследие отца — и убила мужа в собственной спортивной машине. Ей невыносимо хотелось исповедаться и получить прощение от смертного греха, но смысла нет: Франческа не жалела о содеянном. Билли предал ее. Он собирался пойти против клана, он заставлял ее страдать, проводя ночи с женщиной, которая обхаживала его со времен обучения в юридической школе (что тщательно скрывалось). Естественно, эту потаскуху обвинили в убийстве. Справедливость восторжествовала. Приятно было расквитаться с ними. Стыдно признаться — в кровь выплеснулся адреналин, душа испытала облегчение: нечестно было бы забыть об этом. С другой стороны, Франческа не зверь. Ее раздирали угрызения совести. Они убила мужа и гнила бы сейчас в тюрьме, если бы семья не позаботилась о ней. Малыш Санни, свет жизни, воспитывался бы без матери. Представить больно. Однако теперь, когда вокруг Тома Хейгена творилось непредсказуемое, становилось ясно, что ей еще придется поплатиться за содеянное, и, вероятно, скоро.

Слава богу, у нее есть сестра-близнец. Кэти понимает все без слов. Жаль тех в семье, у кого нет столь родственной души. Жаль всех, ведь только у тетушки Конни мог появиться брат-близнец, но умер в утробе. Бедная Конни была окружена смертью еще до рождения. Что она испытывает по этому поводу? Никто не знает. По совести говоря, она не одна такая. Все молчат. Франческа узнала о погибшем близнеце несколько месяцев назад, на Рождество, когда приехал крестный отец Конни, Оззи Альтобелло, загостил дольше обычного, выпил сверх меры, сел в углу и плаксивым тоном рассказал все Кэти и Франческе, приведя их в ужас. На следующий день об этом спросили у Конни, но та ушла от ответа. Поинтересовались у дяди, и Майкл подтвердил факт, хотя перевел разговор в другое русло с такой же быстротой. Сорок один год прошел, а тема так и не покинула список запрещенных. Никогда не упоминали и о скончавшемся ребенке Франчески: маленькая Кармелла появилась на свет раньше срока и прожила один день.

Во дворе Санни заходился смехом и кричал: «Гол!»

— Знаешь, если зажать в зубах спичку, — Конни ткнула в коробок на плите, — глаза не так слезятся от лука.

Франческа отошла от стола, повернула голову и вытерла щеку тыльной стороной ладони.

— Все дело в сере на кончике спички, — пояснила Конни.

Она говорила это уже тысячу раз. Франческа продолжила нарезать лук.

— Попробуй, — не унималась тетушка. — Зачем страдать, когда в том нет надобности?

Франческа вздохнула.

— Что с тобой? — спросила Конни.

— В этом доме нельзя вздохнуть?

— Если ты просто вздохнула, пожалуйста. Мне показалось, у тебя получилось слишком тяжело.

Вот еще одна семейная особенность. Никто не желает с тобой разговаривать по душам, а затем начинают вдруг пытать.

Впрочем, это шанс излить душу.

— Я тут подумала, — начала Франческа. — Ведь никогда, за столько лет… — Голос оборвался.

Конни завернула все трубочки маникотти и поливала их уксусным соусом. Она вопросительно посмотрела на племянницу.

Франческа уставилась в потолок.

— Не хочу, чтобы кто-нибудь, особенно дядя Майкл, подумал, будто мне не нравится работать в поддержку фонда, — произнесла она, имея в виду фонд Вито Корлеоне, — это не так.

— Ну, разумеется.

Конни не скрывала зависти, когда слышала, как Франческа каждые пару недель летает в Лос-Анджелес на встречу с людьми Джонни Фонтейна, чтобы обсудить планы основания нового фонда. Даже не к Джонни, к его подчиненным.

— Да, — согласилась племянница. — Это достойное занятие. Однако мне всегда представлялось, что оно для пожилых… то есть зрелых женщин. Благотворительность и все такое. А я не на своем месте.

Конни поставила сковороду в духовку и закрыла дверцу. Она никогда не устанавливала таймер, что злило Франческу. Всем приходилось засекать время и запоминать. Вот отчего случаются ошибки: из-за самонадеянности.

— Я веду к тому, — продолжила Франческа, — если б мне кто сказал десять лет назад, что я стану вдовой на третьем десятке, без всякой надежды и с единственным ребенком, и буду заниматься…

— Разве кто-нибудь додумался бы до такого? Прекрати. Незачем терзать себя размышлениями «если бы да кабы». Это твоя жизнь, а не кино, в котором может привидеться призрак из будущего и рассказать, чем все закончится. Хочешь мое мнение? Ты, на х…, слишком много думаешь!

У Франчески отвалилась челюсть.

Конни покраснела, бросила в племянницу полотенце и повернулась спиной.

Франческа никогда не слышала, чтобы ее тетя — да и вообще женщина в их семье — использовала это слово. Любое итальянское ругательство — да, более мягкие американские выражения — тоже, но не это.

Дело не в Джонни Фонтейне, подумала она. Дело в Билли. Тетушка тоже знала, что произошло с Билли.

Конни допила остатки кофе.

Франческа проделала то же со своим вином.

Снаружи вечно обиженный Виктор Рицци присел на обочину и стал крутить колесико радиоприемника. Санни и Майк продолжали пинать мяч. Виктор был низкорослым и ненамного обогнал младших ребят в семье. Майк Рицци, которому исполнилось девять, пошел в отца, итальянца с севера: светлые волосы Карло и бледно-голубые глаза, широкая грудь и сильные предплечья. Санни был копией деда, отца Франчески: рослый для своих лет, копна волнистых волос, подбородок с ямочкой. Он умудрился пришить носки к внутренней стороне школьной формы, тщетно пытаясь создать иллюзию костюма с плечиками. Виктор нашел станцию с любимыми «The Beatles». Начал подпевать, вступили остальные.

Женщины смотрели друг другу в глаза: кто первый сдастся.

— Ты права, — наконец произнесла Франческа. — Я знаю, что ты права. Просто когда я задумываюсь о том, как сложилась моя судьба, мне становится… не по себе.

— А ты не думай, — прозвучал упрек.

— Разве тебе не известно, что это невозможно? Еще в школе учили, по психологии. Есть специальный термин. Так мозг устроен: если говоришь себе не думать о чем-нибудь, мысли возникают автоматически. — Она подняла нож. — Не думай о ноже.

— В школе, — ухмыльнулась Конни, — о сицилийцах вам точно ничего не рассказывали. — Она отвернулась к плите. — Я думаю о том, достаточно ли приготовила маникотти, — сказала она. — Вот видишь? Все очень просто. Больше я ни о чем не думаю. С чего ты взяла, будто особенная? Почему решила, что отличаешься от обычных людей?

Франческа пыталась не реагировать. Вероятно, в их семье женщины говорят эти слова дочерям и племянницам из поколения в поколение. Франческа слышала их сотни раз от собственной матери. И бабушка Кармела спрашивала у Конни то же самое.

— Все мы разные. Одинаковых людей не существует.

— Неправда, — возразила тетушка. — Полагать так просто удобно. Впрочем, неважно. Может, оно и верно, если ты мужчина, но для женщин…

— О, Конни!

— Послушай, кто живет так, как мечтал в детстве? Кто? Даже мужчины не могут позволить себе такую роскошь. Думаешь, Майк или… — Тетушка замолчала. Подняла с пола полотенце. — Никто.

— Вовсе нет, — не унималась Франческа. — Даже если они не совсем о том мечтали, их жизнь более или менее удалась. Как мне кажется, у большинства людей все идет нормально.

— У кого, например?

— У моей матери.

— У твоей Матери? Она тоже вдова. И овдовела молодой, как и ты. Разве она этого ждала? Или ты ждала?

— Допустим, но в остальном все вышло так, как предполагали ее родители и она сама. И у тебя все было предсказуемо.

— Предсказуемо? — рассмеялась Конни. — Конечно, я заранее знала, что мой муж выйдет купить сигарет и не вернется.

Франческа прищурилась.

Тетушка закрыла глаза и махнула рукой.

— Понимаю, — произнесла Франческа. Исчезновение Карло оставалось официальной версией, хотя каждый взрослый в семье Корлеоне знал правду. Его убийство было для Конни полной неожиданностью. — Извини.

— Считаешь, я в детстве думала, что мне придется пережить развод?

— Нет, тетушка Конни, я так не считаю, но…

— Развод! — Она пробормотала что-то по-латински. — Я сама в это не могу поверить, и, о бедный добрый Эд! Боже мой.

Эд Федеричи вырос по соседству, был бухгалтером и человеком, которого Вито Корлеоне хотел женить на дочери и за которого она в конце концов вышла замуж вскоре после смерти отца. Эд честно зарабатывал на жизнь и не поднимал руки на жену даже в гневе, однако быстро ей наскучил. После двух бокалов вина Конни рассказывала всем, что у него саzzо размером с большой палец и стоит ей разогреться, как он опадает. Теперь Эд Федеричи (живя в счастливом браке с колодой толстушкой в Провиденсе) был возведен в ранг святого.

Наконец тетушка взяла себя в руки.

— Меня послушать, так судьба преподносит нам только жестокие сюрпризы, но это не так. Оглянись вокруг. У всех есть проблемы, carissima, но нам повезло. Маленькой девочкой с Артур-авеню разве могла я надеяться, что буду жить в пентхаусе на Манхэттене? Покупать одежду в лучших бутиках, ужинать в изысканных ресторанах, ездить в машине с личным водителем? Носить лучшие туфельки до того, как они появятся на подиуме, будто принцесса в сказке? Кто этого ждал?

— Нет, но ты всегда знала, что тебе придется заботиться о семье. Это тоже большое счастье и вполне предсказуемое. Ты прямо как покойная бабушка. Настоящая глава рода.

— Глава рода? Такой ты меня видишь? Как твоя бабушка? Мне же всего тридцать семь лет!

На самом деле ей был сорок один.

— Тридцать семь — не молодой возраст.

— Но и не старый.

— Если в тридцать семь нельзя быть главой рода, то сколько тебе надо?

— Уж явно больше чем тридцать семь.

«Может, сорок один?» — чуть не выпалила Франческа.

— А Майкл считает тебя главой рода.

— Откуда тебе знать, что думает Майкл?

Франческа схватила ложку и стала перемешивать салат.

— Называй себя как хочешь, но в теперешней ситуации, особенно если не вернется Тереза, именно ты должна будешь сплачивать семью, как делала твоя мать в трудные дни. И это почетная обязанность. Говорю тебе как комплимент.

Конни достала стопку тарелок.

— Для Майкла я сестра, ясно? — сказала Конни. — Не мать и не глава рода. И поверь мне, Тереза вернется. Том не замешан в том грязном деле, и нам всем это известно.

Франческа открыла рот, поймала взгляд тетушки и не стала возражать.

Покончив с салатом, она разлила напитки и сервировала стол. На восемь персон. За столом может поместиться втрое больше. Не кухня, а пещера какая-то.

Франческа с Конни бесшумно перемещались из комнаты в комнату, стучали ящиками, доставая тарелки, чашки и столовое серебро, ставили все на стол, не мешая друг другу, будто их движения были отрепетированы, а не просто повторены тысячу раз.

— Не лукавь, — наконец сказала племянница. — В глубине души ты знаешь, что Том годами встречался с той женщиной. И это тоже непристойное дело. Он виноват.

Конни оглянулась, будто их могли подслушивать, и понизила голос:

— Мы не можем знать, что он делал, а чего нет. — Она обвиняюще ткнула во Франческу деревянной ложкой. — Разве не так? Скажу тебе одно: если Том утверждает, что фотографии смонтированы в, целях провокации, я ему верю.

— Нет, ты не веришь. И я тоже ни на йоту.

— Тема закрыта.

— Ты не веришь ему, Конни.

— Том — мужчина. И точка.

— Значит, быть мужчиной — оправдание?

— Нет, но ведь это ты решила, будто люди получают в жизни то, на что рассчитывают.

— Я просто хотела сказать, так происходит с некоторыми, не со всеми.

— Конечно, а я хочу сказать, что Том и Тереза — как раз те люди, о которых ты говорила.

— Но ты же считаешь, никто не живет, как хотел бы.

Конни проигнорировала последнее замечание.

— Запомни мои слова: Том с Терезой во всем разберутся. Здравые люди всегда преодолевают неурядицы. Тереза и раньше уезжала от Тома. И не один раз, ненадолго. Разве-ты не знаешь? Она у нас с образованием, окончила колледж, и, не обижайся, образованные леди вечно так поступают. Берут и сбегают.

— Постой, неужели Тереза во всем виновата? Ее муж нарушил клятву, данную перед Богом. Он изменял ей. Мало того, он унизил ее. О его похождениях написали все газеты, говорили по телевизору. Для тебя не секрет: если в нашей семье мужчины предают друг друга или деловых партнеров, это расценивается, мягко выражаясь, как плохой поступок.

— Замолчи. Нечего рассуждать о вещах, которые не понимаешь.

— Эти клятвы важны, а клятва перед Богом или женой ничего не стоит? Она не считается. Верно? Потому что мы — пустое место.

— Вовсе не так. Не хотелось говорить, но этого следует ожидать.

— Ты, кажется, отстаивала противоположную точку зрения.

— Я ничего не отстаиваю. Я готовлю ужин для своей семьи. Всего лишь. Ясно? — Конни взглянула на часы и достала из духовки маникотти. Немного пережарились, но не подгорели. — Ты молодая женщина, carissima. Положим, ты считаешь, жизнь течет не так, как мы планируем. Но она течет куда нужно, и в ней замечательно то, что в итоге все оказывается на своих местах.

Франческа схватила из раковины нож, как хичкоковский маньяк в фильме «Психо».

— Не думай о ноже, — буркнула она и отчаянно вонзила его в разделочную доску.

— Что с тобой?

— Неважно. — И пошла звать детей к столу.

При виде матери Санни взорвался эйфорическим смехом.

— Мамочка! — выкрикнул он, хлопая по игрушечным наплечникам. — Я Фрэнки Нападающий! — Так прозвали дядю Фрэнки, когда он играл за команду Нотр-Дам. — И я тебя атакую!

Он помчался навстречу.

— Не смей, проказник, — заулыбалась Франческа.

Налетев на мать, мальчик обхватил ее за талию.

— Какие у тебя плечики, — похвалила она, и сынишка снова рассмеялся.

Трепет накатил на нее трехметровой волной. Франческа зашаталась и села на металлический стул со спинкой.

Если ее когда-нибудь разлучат с Санни, с его смехом, она завянет от тоски.

Нет.

Об этом страшно и подумать.

— Марш мыть руки! И вы двое тоже, — сказала она Майку и Виктору. — Идите.

Франческа поднялась, подошла к телефону внутренней связи на двери, нажала кнопку и произнесла:

— Еда готова.

— Спускаюсь, — отозвался Майкл Корлеоне. — Эй, Фрэнчи, а что у нас на ужин?

Она смотрела, как Санни побежал по коридору за двоюродными братьями.

— Маникотти, — ответила Франческа и подумала, хватит ли на всех.

Когда Кэти вернулась домой поздно ночью, что вошло уже в привычку, Франческа не спала, сидела на диване в зале квартиры. Телевещание прекратилось, и она читала «Пилон» Уильяма Фолкнера.

— Почему не спишь? — спросила Кэти.

Франческа приподняла книгу.

— А… Что ж. Спокойной ночи. — От сестры пахло спиртным и дымом, как от пепельницы.

— У тебя найдется минутка? Пару минут? — Франческе не спалось не из-за пристрастия к чтению.

— Зачем? Если у тебя плохие новости, не уверена, что я смогу…

— Нет. Ничего особенного. Просто беспокоюсь кое о чем. О положении вещей, понимаешь?

Кэти кивнула.

Она не была пьяна. Подошла и поцеловала Франческу в лоб, и та почувствовала, что сестра недавно занималась сексом. Они всегда распознавали такие вещи.

— Поговорим завтра, ладно? — зевнула Кэти. — Мне еще надо прочесть сто страниц романа, чтобы рассказать студентам в десять утра.

«Так когда же найдется время для разговора?» — подумала Франческа, но промолчала, лишь поинтересовалась незапрещенной темой:

— Что за роман?

— Друг написал. В университете вообще-то не проходят, я не то сказала. Просто читаю, чтобы дать свою скромную оценку. Голова не соображает. Долгий был день.

И с чего она читает глупую неопубликованную книгу, когда должна писать свою? Вопрос не для обсуждения.

— Угадай, о чем я хочу поболтать?

— Право, Фрэнчи, я устала. Завтра погадаю.

— Тетушка Конни произнесла… бранное слово.

— Что она сделала?

Франческа изобразила губами: «х…й».

— И кто ее довел до такого?

— Я.

— Ты об этом хочешь поговорить?

— Не совсем.

— Любопытно, — сдалась Кэти. — Что ты такое учудила, чтобы вызвать подобную реакцию?

— Расскажу завтра.

— Touche. — Кэти поклонилась. — Спокойной ночи.

Часом позже Франческа заглянула к Санни. Мальчик крепко спал, сжимая солдатика, подаренного дядей на день рождения. За закрытой дверью спальни Кэти продолжал гореть свет. Франческа сказала сестре, что скоро вернется.

— Вернешься? — переспросила Кэти сонно. — Куда ты собралась?

— Прогуляюсь. Не могу заснуть.

— Будь осторожна. Лучше подыши воздухом в саду.

И это советует женщина, которая спит черт знает с кем, где попало и когда попало.

— Ладно. Пока.

Подняться наверх мимо охраны было невозможно, а вот вниз вело несколько путей. Франческа проехала пару этажей на лифте, затем пересекла зал и спустилась по запасной лестнице, которая не доходила до пентхауса и поэтому не просматривалась. Вышла через гараж на узкую улочку и направилась на запад к Йорк-авеню. Этой дорогой наверняка пользовался Том Хейген. Все было продумано идеально, пока не стряслось непредвиденное.

Живя в Вашингтоне, Франческа усвоила, что стоит федеральному правительству вмешаться в местное расследование, как все идет наперекосяк. Она была уверена, Дэнни Ши не отступит, потому что мстит за своего сотрудника Билли Ван Арсдейла, который сдавал ему информацию о семье Корлеоне. Франческа нашла папку со сведениями, украла и уничтожила. Билли сам делился с ней опасениями, что его политические амбиции никогда не воплотятся, так как он состоит в браке с женщиной из мафии.

Наступил момент, когда он, видимо, решил исправить ситуацию. Пришло и время, когда Франческа, обманутая и обезумевшая от ярости, отомстила ему.

Она была загнана в угол и поступила так, как поступает сильный человек, если его загнать в угол. Она действовала. Она нашла выход. Она выжила. И будет жить дальше с памятью об этом. Франческа — из семьи Корлеоне. Такая уж у нее кровь. Когда она обратилась к Тому и Майклу за защитой, в ней произошла перемена. Франческа стала такой же, как они, и до конца жизни будет благодарна за это.

Она пришла к квартире Джуди Бьюканан.

В столь поздний час вокруг не было ни души, только у обочины стояла полицейская машина. Тротуар усыпан цветами и мусором.

Самое заурядное место, кирпичное старое здание в три этажа. Таких в городе тысячи. Франческа попыталась связать его с изображением, не раз показанным по телевизору, и не смогла.

Затем попробовала представить сцену убийства наверху, и это вышло проще.

Пересекла улицу.

Пока рассматривала плакат под ногами, неожиданно возник седой китаец в смокинге, с полупустым ведром поникших желтых роз.

— Сколько? — спросила Франческа.

Он назвал цену, вполне умеренную для мертвых цветов.

Полицейский опустил окошко.

— Что я сказал тебе, Хоп Синг?

Китаец пробурчал нечто ей непонятное и отдал все розы.

— Дарю, — произнес он с явным отвращением. — Наслаждайтесь.

Он вылил воду из ведра и зашагал прочь.

Франческа помахала букетом. Лепестки посыпались.

— Вам повезло, — отметил полицейский и ухмыльнулся. — Часто сюда приходите?

Она покачала головой.

Легавый был не старше ее, но успел обрюзгнуть. Похоже, он из тех, кто продолжает носить блейзер в обтяжку, хотя тот не застегивается на животе. Какой вред от человека, продающего цветы? Китаец честно зарабатывает на жизнь, а полицейский упражняет мышцы, раз ему все дозволено. (Франческа всегда полагала, у таких мужчин cazzo размером с ее большой палец.)

— Печальная история, — сказал коп, — произошла в этом доме. А с розами вам повезло. Буквально упали с неба.

— Возьмите, — протянула Франческа цветы.

— Зачем мне они? — удивился полицейский. — Они для таких, как вы.

— Что значит, таких, как я?

— Для скорбящих.

— Подарите их кому-нибудь. Жене, подружке, матери, кому угодно.

— Моя мама во Флориде, — сообщил он, — а остальных двух я пока не нашел. Оставьте себе.

— Ладно, — согласилась Франческа, подошла к углу дома и бросила цветы в урну. — Я просто вышла прогуляться, — сказала она, возвращаясь обратно. — Я не скорблю. Не хочу иметь ничего общего с этой мертвой потаскухой.

— Да, госпожа. Понимаю. С вами все будет в порядке?

— Будет ли со мной? — переспросила она. — Кто может знать будущее? Не я, это уж точно. Я стараюсь поменьше думать.

— Вам нужно познакомиться с моими приятелями. Некоторые вообще никогда не думают.

Франческа одарила его испепеляющим взглядом и поспешила домой. Прошла мимо мусоровозов, материализовавшихся так же неожиданно, как китаец с желтыми розами. Она насвистывала мелодию. Мысли витали далеко. Один и тот же мотив, на который положены слова, только неясно какие. Даже если бы ей подсказали, что это «Ridin’ High» Коула Портера, Франческа не вспомнила бы, откуда знает песню. Как бы то ни было, мелодия проникла глубоко ей в сознание и незаметно пустила там корни. Простой мотив мог звучать по радио или с пластинки Кэти, и вовсе не обязательно, чтобы его исполнял Джонни Фонтейн в полосатом смокинге на инаугурационном бале президента Ши.

Глава 19

За неделю до предварительных президентских выборов в Калифорнии, в День памяти павших в Гражданской войне в США, Том и Тереза Хейген по отдельности прилетели на западное побережье и встретились в аэропорту Лос-Анджелеса. Лимузин ждал Тома на взлетной полосе, на ранчо сенатора Пэта Гиэри, близ Лас-Вегаса. После недолгой встречи с сенатором машина была в его распоряжении. Тереза оставила дочерей с невесткой и прилетела самолетом компании «Пан-Америкэн».

Она вышла из аэровокзала и не сразу заметила лимузин среди остальных. На Терезе было новое зеленое платье, закрытое и облегающее, очень элегантное. Волосы коротко подстрижены, намного короче, чем нравилось Тому или было в моде. Они стали темней.

Вышел водитель и поднял табличку с ее девичьей фамилией, чтобы не привлекать лишнего внимания.

Тереза похудела. Лицо бледное. Как можно оставаться такой белой, живя во Флориде?

Водитель открыл ей дверцу.

— Прекрасно выглядишь, — сказал Том.

— Тебе нравится? — спросила она, поглаживая стрижку на затылке.

— Да.

— Врешь. И не смотри на меня так. Я всегда чувствую ложь.

Том ничего не мог возразить. Так будет продолжаться некоторое время. И ему придется взять себя в руки и воспринимать все, как подобает мужчине.

Машина тронулась с места. Том наконец потянулся обнять жену, но она отстранилась. Затем рассерженно вздохнула, и они все-таки обнялись.

Рассержена на себя, подумал Хейген. За то, что прилетела сюда. За то, что сдалась и заключила мир ради детей. И потому что поводом послужила коллекция Джека Вольца, которую ей хотелось увидеть.

Том умолял ее вернуться в Нью-Йорк или по крайней мере приехать в гости, а когда Тереза оттаяла и пригласила его во Флориду на празднование Дня памяти павших в Гражданской войне, время оказалось неудачным. Хейген был вынужден улетать по делам. Тереза спросила, что у него за дела в праздничные выходные, и получила ответ вместо привычного скрытного молчания. Том собирался встретиться с Джеком Вольцем. Не было надобности называть это имя, и он не осознавал в то время, имелся ли у него скрытый мотив кроме как стать честным с женой, насколько позволяли обстоятельства. Однако, оглядываясь назад, Том понимал, что насадил на крючок наживку и Тереза клюнула.

— Джек Вольц? Кинопродюсер? — спросила она.

— Разве существует другой Джек Вольц?

— Я интересуюсь, потому что знаю человека, который знаком с его хранителем.

— Хранителем чего? — не понял Том.

— Художественной коллекции. В имении Вольца находятся шедевры, которые не выставляли для публики пятьдесят лет и более.

Тереза попросила мужа отвезти ее туда. Хейген ответил, что не уверен, сможет ли договориться о подобном визите: встреча с Вольцем состоится в офисе студии. На самом деле кинопродюсер обмолвился, что они вместе с новой супругой устраивают званый вечер для друзей в Палм-Спрингс, и пригласил Тома с семьей. Хейген воспринял предложение как колкую шутку. Ему самому вряд ли захотелось бы провести ночь, а то и несколько дней под одной крышей с такими выродками, как Джек Вольц и друзья-наркоманы его жены. Однако Тереза прижала его к стене.

— Ты не уверен, сможешь ли договориться? — усмехнулась она. — Я тебя хорошо знаю. Голову в песок не прятала. Ты способен уладить что угодно. И не прикидывайся, будто это не так.

— Ты меня переоцениваешь.

— Вряд ли.

И вот они направляются в треклятый дом Джека Вольца на выходные.

Бывают моменты, когда мужчине хочется отрубить собственный член.

Или нет?

Хейген поцеловал жену.

— Притормози, — сказала ему Тереза.

Водитель, только что выруливший на скоростную автостраду, сбавил скорость.

— Да не ты, — возмутилась она. Том опустил перегородку.

Они остановились по пути наскоро перекусить в романтическом французском бистро, о котором Том слышал от Фонтейна, знавшего, как произвести на даму впечатление. Несмотря на меры предосторожности, там их настигло ФБР Теперь Хейгена преследовали повсюду. Когда Тереза удалилась в туалет, Том послал официанта спросить у агентов в машине, не желают ли они поесть за его счет.

В Палм-Спрингс прибыли к сумеркам.

За почти двадцать лет, минувших с последнего визита Тома, в имении Вольца многое изменилось. Когда Хейген приезжал сюда обсудить участие Фонтейна в фильме о войне, тут стоял особняк как в английском поместье, напоминавший декорации к фильму: каждая деталь, будь то цветы в саду, картины старых мастеров на стенах, изгиб тропинок для прогулок — все казалось преувеличенно фальшивым. Ныне здесь царило уродство за внушительными укреплениями. Вольц купил дома ближайших соседей и сровнял их с землей бульдозерами. Привычных охранников сменили ветераны израильской армии в черном, вооруженные автоматами. По периметру владение обнесли забором из остроконечных железных прутьев высотой в шесть метров — выполнил работу металлургический завод, который в основном работал на тюрьмы. Повсюду стояли камеры наблюдения.

— Для чего этот забор? — спросила Тереза. — Чтобы никто не проник или чтобы никто не убежал?

У Вольца была репутация сексуального гиганта, правда, о его пристрастии к юным девочкам мало кто знал. Терезе в свое время рассказал муж.

— Зря его тут поставили, — отметил Хейген.

Она слегка наклонила голову и взглянула на Тома, изогнув брови, как учительница смотрит на студента, который не настолько глуп, чтобы нести подобную чушь.

Агенты ФБР припарковались у дороги на расстоянии двадцати метров. Охранники открыли ворота лимузину Хейгена и захлопнули вслед за ним.

— Не говори мне, что тебя это ничуть не волнует, — сказал Том.

Тереза пожала плечами. Она так вымоталась от жизненных проблем, что устрашающий тюремный забор и коммандос с автоматами представлялись всего лишь очередным адом.

Пока лимузин подъезжал к дому, Том в угрюмом молчании смотрел в окошко. Он слышал о переменах от Джонни и все равно испытал шок, увидев их собственными глазами. Исчезли сад и теннисные корты. Канули в прошлое длинные ряды конюшен с викторианскими фасадами и сверкающими современными интерьерами. Зеленые пастбища, где некогда резвились чистокровные верховые жеребцы, а магнат кинематографа, попыхивая сигарой, хвастал ими перед гостями, превратились в длинные газоны с каким-то подобием бункера посредине. На бункере красовались названия картин, недавно отснятых в студии Вольца.

Сам особняк был так радикально видоизменен Вольцем и его новой женой, что Том едва не решил, что на его месте воздвигли новый дом. Декоративные узоры и своды убрали, серую каменную кладку обшили бежевым гладким покрытием, напускное великолепие старого света испортили стеклянные стены, прямые углы и откровенный модернизм с его любовью к железобетону.

Рядом с домом сохранился бассейн с природными источниками. Статуи вокруг него — и внутри тоже, на пьедесталах и в фонтанах — приумножились, достигнув количества в пару сотен. Большинство были выполнены в серьезном неоклассическом стиле и изображали политических лидеров во фраках в натуральную величину и героев войны верхом. Все из металла. Однако нашлось и несколько неуместных обнаженных фигур из мрамора: женщины, пышные и, наоборот, тощие громоздились почти впритык друг к другу без всякой закономерности.

Тереза с восхищением разглядывала статуи и выпаливала неизвестные Тому имена: Торвальдсон, Карпо, Кросетти, Лембрук, граф Трубецкой, лорд Лейтон. Хейген любил в ней эту черту: она много знала, и искусство приводило ее в восторг. Сам он вряд ли вспомнил бы иного скульптора, кроме Микеланджело. Однако ценил культуру и гордился, что женат на женщине, которая столь образованна. Ему нравилось, что Тереза (в отличие от большинства дам) в обычной жизни страстно предается вещам, весьма далеким от стирки и подливки. Она знала, сколько отдают за произведения искусства на аукционе, и все же при виде статуи думала не о цене, а о красоте, о достижениях скульптора, о вызванных эмоциях. И Тому это очень нравилось.

— Они всегда стояли так хаотично? — спросила Тереза.

— Нет. Раньше было меньше. И… не знаю, расположение казалось лучше.

— Как так можно? — возмутилась она. — Привезти столько красоты и навалить все в кучу, как на распродаже. Зачем?

— Новая жена Вольца не любит скульптуру, — объяснил Том. — Она состоит в религиозной секте, где полагают, что высеченное подобие человека создает идола и крадет его душу. — Он пожал плечами. — Это же Калифорния. Сумасшедшие идеи сюда приносит ветер. Насколько мне известно, она велела выставить наружу все статуи из особняка. Ее конфессия довольно свободолюбивая и все же проповедует запрет на купание мужчин и женщин в одном водоеме, поэтому она не подходит к бассейну, где Вольц наворачивает кругов на полмили каждое утро. Я слышал, он построил ей другой бассейн.

У Терезы не закончились вопросы о жене Вольца, но на последнем повороте она взорвалась смехом.

— Нельзя ли посдержанней? — сказал Том.

— Извини. Madonti… О боже, дайте мне фотоаппарат.

Посреди овальной дорожки перед особняком команда рабочих роилась вокруг гипсового слепка «Мыслителя» Родена. Его пытались перенести к статуям у бассейна. У дальнего конца дома на открытом кузове грузовика, припаркованного на мощеной стоянке рядом с машинами гостей, стояло пополнение к коллекции — бронзовый слепок самого Джека Вольца, отлитый по случаю его пятидесятилетия в шоу-бизнесе. Фигура с распростертыми руками была заметно больше, чем ее прототип. Большой и указательный палец каждой ладони растопырены под прямым углом, создавая подобие кинокадра.

— Странно, что он изображен в римской тоге, — отметил Том.

— И не обнаженным, — поддержала Тереза, придя в себя. — Как Наполеон.

— Наполеон позировал обнаженным?

— Да, есть скульптура работы Кановы. Оригинал где-то в Лондоне, но я видела бронзовую копию в Милане в прошлом году.

— Ты в прошлом году была в Милане?

— Мы все были в Милане в прошлом году. Ты что, не помнишь? Всей семьей, за исключением твоей персоны. У тебя в последний момент появились дела.

— Ах да. Я думал, вы летали на Ривьеру. Во Францию.

— Мы действительно ездили на Ривьеру, — сказала она. — Прилетели в Милан и сели на поезд. Я показывала тебе фотографии.

— То-о-очно. Теперь я вспомнил.

— Вот видишь? Тебе удается обмануть всех, но не меня.

Тереза ошибалась. Том не умел лгать. Он существовал в мире, где каждое слово — неоспоримый факт и только в молчании могла скрываться неправда. «Майкл хочет видеть тебя» — это не ложь, а просто недосказанная фраза: «Майкл хочет видеть тебя в могиле» или «Майкл хочет видеть тебя в машине, которая укатит отсюда и никогда не вернется, ты, чертов придурок, проклятый предатель». Единственным человеком, кому Хейген лгал, была Тереза. В извращенном смысле это можно было считать комплиментом. Не стоило только ей об этом говорить.

— Я спокойно лгу другим, но не тебе, потому что к ним не испытываю ничего подобного.

— Это не ложь, а увертка.

Водитель открыл дверцу. Местный носильщик бросился к чемоданам. Один из бывших израильских коммандос подошел проводить Хейгенов к парадному входу.

Тереза похлопала Тома по колену.

— Брось. Пошли веселиться.

Люди с автоматами по обе стороны входа не шевельнулись, будто Хейгенов и не было вовсе. Видимо, им приказали стоять по стойке «смирно» с невозмутимым видом, как караул у Букингемского дворца.

Тома Хейгена автоматы обеспокоили больше, чем Терезу. Она поднялась по ступеням и позвонила в дверь без всякой тревоги.

Открыл дворецкий в смокинге, и гостей чуть не сбил с ног порыв ветра от кондиционера. Дворецкий был англичанином или выработал нужный акцент и выглядел слишком юным для такой работы, не больше тридцати пяти, с длинным покатым носом, как у королей и членов парламента. Стрижка в точности повторяла прическу президента Ши.

Из глубины дома донесся смех и гитарный рок-н-ролл, который ассоциируется у многих с серфингистами и наркоманами, хотя Тому музыка была знакома лишь потому, что ее постоянно наигрывал старший сын Конни Виктор.

Дворецкий провел их по темному гулкому коридору. Казалось, они отдаляются от музыки. Меблировка осталась прежней: толстые ковры, резные столы с мифическими созданиями на ножках и спинках, богато обитые стулья и канапе, созданные будто для того, чтобы викторианской леди в корсете было удобно падать в обморок. Тяжелые бархатные шторы задернуты, что затрудняло возможность полюбоваться произведениями искусства. На каждой стене висело по картине, стоящей целое состояние. В присутствии Тома Тереза держала восторг при себе, хотя было заметно, что ей хочется остановиться и разглядеть каждую.

Она изучала современное искусство, которое Хейгены могли себе позволить, и получала особое наслаждение от хороших частных коллекций. «В музее, — объясняла она мужу много лет назад, — чувствуешь, что шедевры принадлежат всему миру, а в частном доме ощущается собственность. В этом и есть вся соль. Девяносто процентов радости приносит сама работа, но именно оставшиеся десять процентов способны вскружить голову. Этим владеет один человек».

Вольц ждал их на Том же солнечном крыльце со стеклянными панелями, где принимал Хейгена первый раз. Рядом с ним на кремовом кожаном диванчике сидели вместе Джонни Фонтейн и Франческа Корлеоне. Она держала мартини, он — свой излюбленный виски с водой. Оба оделись канона собрание директоров и взмокли от пота. В комнате было словно в парилке. Заметив Хейгенов, они поднялись.

При виде парочки Тереза подняла бровь. Франческа слегка покраснела. Том принял это как должное и предупредительно сжал жене руку. Объяснит позже. Она поняла.

— Конгрессмен Хейген! — поприветствовал Вольц.

— Просто Том. — Серьезное обращение он воспринимал как колкость.

— Сочувствую вашим юридическим тяжбам. Сам не понаслышке знаю, какой кошмар — находиться под несправедливым обвинением.

Теперь Тереза злобно сжала руку Тома.

— Спасибо, — отозвался Хейген.

Старик ничуть не потел. Высокий и сильный в молодости, он здорово сдал. Вконец облысел. Верхнюю губу слегка перекосило после сердечного удара год назад. Одевался он по-прежнему: итальянские туфли ценой в хороший подержанный автомобиль, выглаженные льняные брюки, голубая шелковая рубашка, открытая у горла, — из ворота, подобно мохнатому зверю, выглядывал пучок густых седых волос.

— Вы совсем не изменились, — сказал Вольц. — Сколько лет-то прошло?

— Почти двадцать, — ответил Том.

— Навевает воспоминания, — с горечью произнес старик. — Вы тут всех знаете, верно? Очевидно, знакомые лица. Очевидно. — Он указывал на Франческу, но смотрел на Тома. — Слышали о фонде Нино Валенти? Фонд Нино Валенти. А я впервые слышу. Многообещающая идея. Старые актеры, больные певцы, о них нужно заботиться. Как долетели? Уже остановились в гостинице? И где мои манеры! Это, должно быть, госпожа Хейген.

— Должно быть, — повторила Тереза.

— Простите его, — вмешался Джонни. — Еще в допотопные времена, когда Джек заработал свой первый миллион, жена заставила его брать уроки этикета и речи, чтобы скрыть плебейское происхождение. Только вот с годами они начинают забываться.

Вольц проигнорировал замечание.

— Я слышал, вы знаток искусства, госпожа Хейген.

Тереза уставилась на картину на стене за Вольцем, изображавшую, как нагие девушки купаются в озере, а с берега на них взирает смеющийся сатир.

— Она помогла основать Музей современного искусства в Лас-Вегасе, — сказал Том. — Состоит там в совете директоров и не только там. Тереза скорей эксперт, чем знаток.

— Я сама могу отвечать на вопросы. — Она покраснела. Тереза не могла отвести взгляда от картины и сильно потела.

Том всегда находил это сексуальным. И дело не в жаре, думал он, а в алчности.

Тереза спросила, действительно ли эта картина кисти того, о ком она думает. Голос почти дрожал.

— Да, автор тот.

— Я думала, эта работа… Может, я ошибаюсь, — произнесла она со стопроцентной уверенностью, — но разве эта картина не считается пропавшей после захвата фашистами во время войны?

— Не знаю, — ответил Вольц. — Спросите у моего хранителя, — посоветовал он и улыбнулся без тени стыда. — Мне она просто нравится. Хотите осмотреть остальные? Когда у меня были лошади, — продолжил он, бросив злобный взгляд на Тома, — я мог сам рассказывать об их достоинствах. Что касается искусства, тут мне нужна помощь. Устроить вам экскурсию, Том? Джон и Джессика уже обошли коллекцию.

— Франческа, — поправила Франческа.

— С удовольствием, — согласился Том и взял жену под руку. Вольц позвал дворецкого.

Почти двадцать лет назад Люка Брази подкупил служанку, чтобы та добавила снотворного в бренди кинопродюсера. Хейген в это время возвращался самолетом в Нью-Йорк. Затем Люка отрубил голову лучшему скаковому жеребцу и подбросил ее на атласную простыню Вольца. Том, конечно же, этого не видел и полагался лишь на свое воображение. Бедный конь, его звали Хартум, и Хейген до сих пор не забыл это имя. По правде сказать, он редко вспоминал о том случае. И всегда испытывал искреннее сожаление.

Франческа и Джонни стояли снаружи застекленной террасы, промокая потные лбы белыми полотенцами для рук.

— У моей мамы родители тоже такие, — сказала она. — Их бросает в жар, когда всем холодно, и они мерзнут, когда всем жарко. Распространенный случай.

Ей было двадцать семь, вдвое меньше, чем Джонни. Франческа впервые мысленно сложила цифры. Она старше его дочери Лизы.

— И все же мы не зря потели.

Фонтейн не хотел думать о своем возрасте. Он сосредоточился на ее мокрых волосах и влажном летнем платье. У Джонни была особая страсть к женщинам в капельках воды. После душа, из океана, бассейна. К попавшим под дождь. Вспотевшим. Его это странным образом заводило. Конечно, Джонни не настолько терял голову, чтобы заводить с Франческой серьезный роман. Бесполезно отрицать, она — милое создание. Вытирается полотенцем, проводит пальцами по длинным черным волосам в заранее обреченной попытке приручить их.

— Вольц — скряга, но, коль речь идет об участии фонда Корлеоне, он схватится за предложение.

Франческа нахмурилась.

— Что это значит?

— Ничего, дорогая. К слову пришлось.

— К слову пришлось? — повторила она.

— Да. — Джонни едва не добавил: «Не раздувай из мухи слона», но сдержался. Дэнни Ши находился в Калифорнии, всего в нескольких милях от имения Вольца, проводил последнюю кампанию перед выборами в доме бывшего эстрадного певца, ныне продюсера игровых телешоу, по другую сторону поля для гольфа от резиденции Джонни.

— Вы хотите посмотреть, откуда доносится музыка? — спросила Франческа.

— Музыка? Я не слышу музыки.

Франческа указала в приблизительном направлении звуков. Поверх ужасного грохота — игры барабанщика, очевидно, на таблетках бензедрина, электрического баса и расстроенной гитары, сваленных воедино не лучше смеси виски с материнским молоком, — мужской голос, сильно заикаясь, надрывался о том, что хочет умереть молодым.

— Я слышу шум, — признал Джонни, — но не музыку.

— О, бросьте. — Она взяла его за рукав и потянула за собой. — Вы ведь любите веселиться? Не надо финтить.

— Финтить? — переспросил он, не упираясь. — А за что, думаешь, меня зовут Джонни Финтейном?

— Как и Фрэнка Синатру называют Сенатором?

— Никогда не слышал, чтобы его так звали, — возразил Джонни.

— Я просто… дразню вас.

На долю секунды ему почудилось, Франческа скажет: «Дергаю за яйца».

— Я тоже никогда не слышала, чтоб вас называли Финтейном, — улыбнулась она.

Они прошли по темному коридору к деревянной двери — столь широкой, что проехал бы «Бьюик». За ней оказался внутренний бассейн, овеянный ядовитым облаком сигаретного и марихуанного дыма вперемешку с запахом хлорки. В доме собралось около тридцати гостей, в основном коллег госпожи Вольц — Викки Адэр. На металлических шезлонгах сидели мужчины в теннисной одежде и женщины в купальных халатах, большинство по возрасту были ближе к Франческе. Представители сильного пола отрастили бороды и косматые волосы. Несмотря на дым и грохот, сразу бросалось в глаза, что в бассейне только дамы и все они обнаженные. Вдоль черной стены тянулся бар, за ним — выход. Джонни повел Франческу именно в том направлении. Никто не узнал его, или все делали вид, будто не узнали.

Фонтейн заказал напитки, и, пока они ждали, из бассейна вышла Викки Адэр, в чем мать родила, и зашагала к ним. Кто-то бросил ей полотенце, но она не стала прикрывать тело. Викки некогда была восходящей звездой, однако так ничего и не добилась. Белокурая от природы красавица жила на свете всего сорок с лишним лет, но обладала опытом, который обычно обретают за восемьдесят, и это чувствовалось. Не будь она мокрой и нагой, Джонни не остановил бы на ней взгляда. Викки сбрила волосы на лобке, и Фонтейн старался смотреть ей только в глаза. Франческа стояла в замешательстве. Они представились друг другу, перекрикивая грохот. Госпожа Вольц сказала, что они с Джонни уже пересекались, и спросила, помнит ли он где. Фонтейн ненавидел, когда кто-либо заводил подобную волынку. Перед ним мелькала масса людей. Какого черта он обязан всех помнить? Хотелось развернуться и уйти. Франческа сохраняла спокойствие. Викки заявила, будто они вместе снимались в фильме «Ограбление». Это ему тоже ничего не говорило. У Джонни остались смутные воспоминания о той картине. Он наклонился к уху Адэр, чтобы не слышала Франческа, и произнес:

— Ах да, теперь вспомнил. В те времена вы так коротко не стриглись.

Фонтейн на мгновение опустил взгляд на бритый лобок. Викки усмехнулась с видом «тоже мне сострил» и прошептала что-то на ухо Франческе. Затем добавила, чтобы гости чувствовали себя как дома, повернулась к ним обвисшим задом и удалилась к бассейну.

Джонни с Франческой забрали напитки и вышли на свежий воздух. Уже стемнело, и стало прохладнее. Снаружи оказалось столько же народа: по лужайке у особняка кружили люди постарше. При виде Фонтейна прокатился привычный шепот — узнали. Джонни инстинктивно увел Франческу подальше от любопытных глаз: в местечко, удобное для разговора, но не более. Они подошли к каменной скамье и надгробной плите.

— Прости за сцену у бассейна, — сказал он.

— Ну что вы. Это была моя идея. Думали, я буду шокирована?

— Нет, — солгал Джонни и коснулся горла. — Весь этот дым, хлорка вредят голосу. Честно говоря, я чуть не оглох. Если хочешь вернуться, то…

— Там, конечно, мило. Кстати, я и раньше видела обнаженных женщин. Полагаю, вы тоже.

— С таким распутством я столкнулся впервые.

— В свое время я тоже выкурила пару сигарет с марихуаной. — Франческа рассмеялась при виде удивления на лице Фонтейна. — Бросьте, Джон. Фонд, на который я работаю, и вообще многое, чем мы занимаемся, связано с артистами и эстрадой. Моя сестра — профессор в колледже, почти настоящая представительница богемы. Я сама училась в колледже, живу в Нью-Йорке. — Она загибала пальцы, перечисляя свои очевидные добродетели. — Насколько вы считаете меня отгороженной от реальности?

Джонни покачал головой.

— Извини. Я не хотел обидеть тебя, предположив, что ты не наркоманка, — пошутил он. — Так что она тебе сказала?

— Викки? Что слухи о… э-э… о тебе. — Франческа покраснела. — Слухи о тебе — это все ложь.

— Какие слухи? — спросил Фонтейн, хотя сам прекрасно знал.

Франческа пожала плечами.

— А ты? Что ты сказал ей?

— Викки? Поблагодарил за гостеприимство.

На черном мраморном надгробье красовалось рельефное изображение лошади.

— Хартум, — прочла Франческа. — Могила коня?

— Да. То был скаковой жеребец.

— И что с ним случилось?

— Умер.

— Ой! — Франческа уставилась на надгробье. — Должно быть, Вольц сильно любил этого коня.

— Вероятно, — согласился Джонни.

— Господин и госпожа Вольц. Как объяснить этот союз?

— Как знать? Ходит слух, будто назревал скандал и женитьба помогла его избежать. — Вольц развращал двенадцатилетних девочек и занимался этим на протяжении многих лет. — Зачем она пошла замуж, ума не приложу.

Франческа потерла кончики пальцев друг о друга, изображая деньги.

— Не думаю, — возразил Фонтейн. — Я слышал, она сама не из бедных. Ее старик якобы изобрел барабан с лопастями для стиральной машины. Хотя денег много не бывает.

— Возможно, она просто западает на мужчин постарше, — сказала Франческа, глядя Джонни прямо в глаза.

— А любовь ты не рассматриваешь как вариант? — спросил он.

— Любовь, — спокойно произнесла Франческа. — Такое мне в голову не приходило.

Как-то незаметно они подвинулись друг к другу.

— Вот вы где! — воскликнула Тереза Хейген. Оба вздрогнули и едва не вскочили со скамьи. — Ах, извините.

— На тебя надо повесить колокольчик, — отметил Джонни. Хотя и почувствовал облегчение. Вот бы нанять Терезу для неожиданных и своевременных налетов, чтобы спасать его от самого себя. Правда, тогда пришлось бы платить сверхурочные.

— Как прошла экскурсия? — поинтересовалась Франческа, разглаживая и без того гладкое платье.

— Словами не опишешь. Все вас ищут, господин Фонтейн, — сказала она, поглядывая на обоих в откровенной попытке вычислить, чему помешала.

— Называй меня Джонни.

— Том, господин Вольц и еще какие-то люди. У вас с ними встреча, Джонни. — Она перевела взгляд на Франческу и закатила глаза. — Бизнес есть бизнес.

Фонтейн поцеловал ручку Франческе, а затем Терезе Хейген, которая, несмотря на свою подозрительность, не помешала ничему постыдному или непристойному — всего лишь разговору.

Он поспешил в обход к фасаду особняка, чтобы вновь не проходить сквозь тот кошмар.

Надо отдать должное Викки Адэр. Умеет съязвить. Слух о его большом пенисе на самом деле правда, но как теперь оправдаться? Никак. Джонни — джентльмен. И он не станет говорить Франческе Ван Арсдейл о своем члене. И тем более демонстрировать его. Все же Фонтейн, как подросток, хотел провозгласить истину, строго в интересах научного подтверждения, хотя это невозможно. Какое ему дело, что думает Франческа о размере пениса. Джонни ничего не обязан доказывать.

Он не собирается связываться с этой женщиной. И точка.

Ему просто нужна ее помощь для организации благотворительного фонда. Хороший способ наладить обтрепавшиеся отношения с семьей Корлеоне, работая вместе над благородным делом, а не только оказывая друг другу услуги. Все прекрасно вяжется: Вито Корлеоне обожал друга Джонни Нино, который был успешным певцом и актером, пока его не скосили выпивка и таблетки. Крестный отец одобрил бы фонд в память об этом человеке и в помощь другим в шоу-бизнесе, кто, как и Нино, переживает не лучшие времена и нуждается в поддержке, чтобы снова встать на ноги. Фрэнчи лапочка, но не интересует его как женщина. Она и сама без пары бокалов мартини не стала бы с ним заигрывать. Что он, с ума сошел? Племянница Майкла Корлеоне. Дочь Санни Корлеоне. Семейное проклятье уже погубило ее первого мужа. Никогда!

Съемки фильма «Открытие Америки» должны были начаться на следующей неделе в Генуе и ее окрестностях. Адвокат Вольца — легендарный Бен Тамаркин, с кем Том никогда не встречался, — присоединился к ним в маленьком театре Вольца, чтобы обсудить ряд деталей. Тамаркин, пижон в красном галстуке, с серебристыми волосами и зелеными глазами, сидел молча, впитывая информацию. В мире мало вещей более опасных, чем хороший адвокат, который умеет слушать.

Хейген недолюбливал как Вольца, так и Фонтейна. И эти двое недолюбливали друг друга. Том думал, будет весело наблюдать за тем, как самовлюбленные распутные мужчины изображают великодушие, отбросив давние детские обиды, и обсуждают фильм, перспективу прибыли, двери, которые перед ними распахнутся. Однако, к своему удивлению, Том загрустил. Бедные мерзавцы понятия не имеют, что их ждет впереди.

Хейген вел себя осторожно, чтобы не перегнуть палку, не бросить случайный намек. Каждый день журналы пестрели заголовками, что еще одна крупная звезда подписала контракт на вспомогательную или эпизодическую роль. В следующем месяце на обложке «Лайф» появится иллюстрация к статье о построении кораблей «Нинья», «Пинта» и «Санта-Мария» в натуральную величину. Том, со своей стороны, использовал личные связи, включая пиар-агентство Эдди Парадиза, и другие журналы и крупные газеты бесконечно расхваливали картину. Многих из тех же журналистов уже подкупили для раздувания проблем, которые неминуемо возникнут на съемках. Когда имеешь дело с писаками из шоу-бизнеса, самое смешное состоит в том, что им даже не надо давать взятку привычным способом. Они накатают тебе что угодно взамен дармового угощения и возможности покрутиться среди звезд шоу-бизнеса.

Расточительность постановщиков не ограничилась тремя кораблями (на самом деле четырьмя, поскольку требовалась запасная «Санта-Мария» на случай неизбежного потопления основной). В сельской местности близ Генуи воссоздали Мадрид пятнадцатого века, монастырь преобразовали в дворец королевы Изабеллы (в исполнении Дины Данн) и короля Фердинанда (в исполнении сэра Оливера Смит-Кристмаса). Одни декорации обошлись дороже, чем уходит на фильм целиком. С подобной картиной ничего не поделаешь. Чтобы заработать деньги, надо их сначала потратить. Вольц и Фонтейн считали расходы оправданными по нескольким причинам, кои резюмировал Хейген. Во-первых, кинотеатры во владении или под контролем семьи Корлеоне гарантировали, что издержки показа будут снижены до минимума и картину прокрутят почти на всех экранах страны. Во-вторых, доллар обладал явным преимуществом над безнадежно обесцененной лирой. К тому же Хейген помог заключить выгодные сделки с профсоюзами Америки и Италии. Майкл нашел «старого друга в Италии» (никто ведь не знает, кто на самом деле Чезаре Инделикато), который согласился прислать своих людей для крышевания, чтобы никто не осмелился обокрасть их или заломить цены.

— И заключительная хорошая новость, господа, — сказал Хейген. — Правительство Италии решило покрыть часть расходов на постановку, выделив грант размером в миллион долларов.

— Недурно, — произнес Тамаркин, впервые отреагировав на происходящее.

— Вот видишь, Джек! — подал голос Джонни. — Что я тебе говорил о моих друзьях? Приятно иметь дело с людьми, которые никогда не теряют в бизнесе денег.

Вольц выглядел довольным, хотя в его улыбке была кислинка, как у человека, понимающего, что положение вещей слишком прекрасно, чтобы быть правдой, однако не в состоянии узреть подвох. Он обогатился на последней картине, отснятой с Фонтейном и при поддержке семьи Корлеоне. Не было причины сомневаться в новом проекте. Его бухгалтерам, под надзором Тамаркина, задумка тоже понравилась ввиду бесплатной рекламы, огромных скидок и преимуществ показа.

Согласно расследованию Тома, Вольц по уши сидел в кредитах. Он не пробился на телевидение, в отличие от некоторых других киностудий, и продолжал держаться на плаву, втихомолку продавая земельные участки, включая владения студии (Корлеоне рассчитывали ускорить процесс). Джек женился на Викки Адэр не только с целью положить конец слухам о педофилии, но и из-за денег, которые она растранжирила на ремонт особняка. Вольц был слишком гордым и не мог сказать ей правду. Он продолжал верить, что студии нужен лишь один кассовый хит, чтобы вернуть удачу.

Что касается Джонни, так его бухгалтера обнаружили недавно на Багамских островах, где, по случайному совпадению, собирались снимать морские сцены и сюжет с индейцами. Бухгалтера встретили на пляже с пулей в затылке. Большинство денег Фонтейна удалось вернуть, и весь этот капитал новый счетовод Джонни, подобранный Томом Хейгеном, вложил в фильм. Джонни потеряет все до копейки, но с ним такое уже случалось — по сути, он ставит на кон чужие деньги. Карьера Фонтейна тоже полетит к чертям, если картина провалится, однако ему не раз удавалось восстать из пепла, он ведь борец с великой силой воли.

Глава 20

Джонни ушел, и оставшиеся трое переключили свое внимание на вопрос о Дэнни и Джимми Ши. К удивлению Тома, Вольц попросил погасить свет.

Не беспокойтесь, — громко прошептал он. — Киномеханик ненормальный. Он не говорит, ничего не понимает, только и умеет, что крутить проектор.

— Прямо находка, — отметил Хейген.

Тамаркин усмехнулся.

— Вот бы отыскать такую девочку, а, Джек? Чтобы не говорила, ничего не понимала. Только и умела подставлять свою упругую юную задницу.

Вольц, к изумлению Хейгена, не произнес ни слова.

Том передал Вольцу копию фильма, который раньше не смотрел и с удовольствием воздержался бы и сейчас. От порнографии его всегда воротило, а теперь это было тошнотворным напоминанием о произошедшем с Джуди Бьюканан и всего последовавшего кошмара.

Пошли первые кадры, зернистые, черно-белые, сделанные одной статичной камерой, без звука, с плохим освещением. Пышногрудая темноволосая женщина, ничем не примечательная, разлеглась на огромной кровати в декольтированном платье, глядя в камеру, соблазнительно маня. Бретелька платья упала, мелькнула обнаженная грудь. Женщина рассмеялась.

Вскоре в кадре появился президент Соединенных Штатов, голый только ниже талии. Он, видимо, пошутил, так как женщина опять залилась смехом. Президент тоже улыбался. Вместо того чтобы нырнуть в постель, снять с себя остальную одежду, Джимми Ши пересек комнату и сел на большой стул без подлокотников, будто на трон. В кадре полностью помещался его профиль. Небольшой животик скрывал пиджак. Из-под него торчал не обделенный природой член.

Женщина подошла к Ши, по-прежнему в платье, опустилась на колени и принялась за дело. То был невероятно энергичный минет, явно сыгранный на камеру, как подумал Том.

Хейген запротестовал. Вольц шикнул на него. Том вздохнул и сдался. Эта часть фильма длилась несколько минут. Всего удалось отснять пару часов. Рита Дюваль, подруга Майкла, оговорилась как-то, что братья Ши любят снимать свои постельные подвиги. Она клялась, будто никогда не участвовала в подобных сценах во время короткого романа с Джимми Ши, будто именно его желание запечатлеть все на пленку и положило конец отношением. После недолгих поисков Том Хейген обнаружил, что слуга-негр Джонни Фонтейна сделал копию фильма о подобных забавах, снятого в доме хозяина в Беверли-Хиллс, еще в те времена, когда Джонни дружил с братьями.

Женщина на экране выпрямилась, не поднимаясь с колен. Ши, в то время губернатор, встал и начал мастурбировать прямо над ее полуприкрытой грудью.

— Достаточно, — сказал Тамаркин.

— Включите свет, — велел Вольц.

Некоторое время собравшиеся сидели молча.

— Где это произошло? — спросил Тамаркин. — где производилась съемка?

Хейген ответил, что ему это неизвестно.

— Как же вам попало в руки столь художественное произведение?

— Воспользовался привилегией отношений между адвокатом и клиентом, — заявил Том, что было правдой. Заплатив слуге Фонтейна за фильмы, он заставил его вернуть часть в качестве адвокатского гонорара.

— Мне нужно позвонить, — сказал Тамаркин.

— В вестибюле есть телефон-автомат, — кивнул Вольц. — Ты надолго?

— Две минуты, — ответил Тамаркин и удалился.

— Так это не выдумки? — удивился Хейген. — Про звонок?

Джек Вольц лишь обхватил голову руками.

Тамаркина называли Фантомом. Он был прекрасным адвокатом, работал на невероятно богатых людей, никому не известных, и сам редко появлялся на публике, хотя положение обязывало. В Южной Калифорнии он творил чудеса. Ходила молва, будто Бен Тамаркин может спасти обреченного одним телефонным звонком.

Хейген нашел подтверждение тому, что сила Тамаркина крылась в опасной игре: он сдавал ФБР ровно столько информации, чтобы не навлечь на себя неприятности и не низвергнуть влиятельных людей, которым служил и защищал.

Ровно через две минуты Тамаркин вернулся на место.

— Извините. Продолжайте, пожалуйста.

Хейген кивнул.

— Как я уже говорил господину Вольцу, имеются и другие нелицеприятные записи. Есть сцены с братом президента, позволяющим себе такое… Кусок, скопированный для господина Вольца, лишь показательный экземпляр. Я бы не хотел знать больше, чем мне уже известно. Лучше об этом никому не знать. Уверен, мало кто видел записи, и остается только надеяться, что они останутся тайной.

Тамаркин бесстрастно посмотрел на Тома. Хотя Вольцу предстояло следующим вечером встретить президента на благотворительном мероприятии, Хейген понимал — малейшее изменение в планах должно быть одобрено Тамаркином.

— Господа, — сказал Том, — мы все начинали жизненный путь с малого. Мы познали, что такое зарабатывать на кусок хлеба, будучи детьми. Поэтому нам легче понять вещи, неясные человеку, который родился и вырос в богатстве, как Дэнни Ши. Например, он не видит, что двое преследуемых им профсоюзных лидеров бесспорно улучшили жизнь простым рабочим, налогоплательщикам. Политика профсоюзов — грязное дело, и даже тот, кто хорошо справляется со своими обязанностями, не может претендовать на святость.

Вольц по-прежнему сидел, обхватив голову руками. Тамаркин всецело сосредоточился на Хейгене.

— Таким же образом, — продолжил Том, — многие деловые партнеры Майкла Корлеоне являются ярыми противниками правительства. Происхождение господина Корлеоне ближе к Джимми Ши, поэтому ему, видимо, проще оценить некоторые факты, недоступные пониманию оппозиционеров, чей разум затуманен несогласием с президентом. Сильная экономика, уровень занятости, программа освоения космоса, вдохновляющее лидерство, возможность смотреть сверху вниз на коммунистов — весьма длинный список положительных моментов.

Тамаркин сложил руки.

— Майкл Корлеоне, — сказал Хейген, — не такой дьявол, каким выставляет его Дэнни Ши и каким хочется видеть его народу. Он участвовал в последней предвыборной кампании президента и способствовал успешному результату. Он вновь выступил бы на стороне Ши и с радостью так и поступит, если правительство перестанет видеть в нем врага.

Наконец-то Вольц поднял крупную лысую голову:

— Позвольте, я угадаю. Вы хотите, чтобы мы помогли вам шантажировать президента Соединенных Штатов?

Тамаркин бросил на Джека презрительный взгляд.

— Вовсе нет, — возразил Хейген. — Разве такое возможно провернуть? Ни одна газета не согласится печатать подобный компромат. Какой телеканал станет это транслировать? Если я правильно понимаю ситуацию, хотя могу ошибаться, — произнес он и сделал паузу, — материал не имеет политической ценности. С другой стороны, — продолжил Том, глядя на экран, — достойный человек хранит секреты друзей. Но какой резон молчать о сокрушительной тайне врагов? Кажется столь… странным, чтобы президент захотел ссориться с нами, когда может дружить — и ведь дружил, пока его младший брат не наворотил дел. Господин Вольц, господин Тамаркин, мы знаем, что вы пользуетесь уважением президента и его близкого окружения. Мы бы не стали вынуждать вас портить столь хорошие отношения. Я не прошу вас стать посыльным господина Корлеоне. Вообще ничего не прошу, лишь обдумать ситуацию, поразмыслить над ней как следует и поступить так, как вам покажется правильным. — Он подошел ближе и положил руку на плечо Тамаркину, затем нагнулся и посмотрел Вольцу прямо в глаза. — Я хотел сказать лишь одно: пусть совесть вас рассудит.

Хейгену была не по душе идея ночевать в этом ужасном доме, под одной крышей с шумными и развратными людьми, однако это была цена, которую придется еще не раз платить за искупление сотен сладких ночей с Джуди Бьюканан. Моногамию, должно быть, изобрели женщины. Завели праведную, нереалистичную и абсурдную традицию, наподобие потребности в невероятно дорогих, но скверно сделанных туфельках. Моногамия, думал Том Хейген, это навязывание вещам свойств, которые противоречат их сути.

Им выделили комнату с двумя кроватями, без особых излишеств декора, если не считать эскизов Дега на стене. Том и Тереза Хейген, в халатах, сели на кресла у окна с видом на освещенную статую Джека Вольца и открыли оставленное для них красное вино.

— Вольц — еврей, верно? — спросила Тереза.

— Махровый. А что?

— В его коллекции около двадцати картин, украденных у евреев во время войны, и с тех пор никто не заявил на них права. Надо, конечно, посмотреть повнимательнее, но я готова держать пари, что не меньше двадцати.

— Откуда ты знаешь?

— В Майами я общалась с группой искусствоведов, по большей части евреев. Они занимаются поиском пропавших произведений и специализируются именно на Второй мировой. Тогда было расхищено немало.

— Что происходит после обнаружения шедевра? — спросил Том.

— Они находят законного владельца или его наследников, а затем суд делает чудо. Точнее, страх перед судом. Один страх перед публичным обличением и обвинением в получении от нацистов краденого товара пробуждает в человеке все самое лучшее. Даже если он не отличит провидение от привидения, даже если все его преступления неумышленны, вряд ли ему захочется доказывать в суде, что он случайно сотрудничал с нацистами, сам того не понимая. Люди смотрят на улики, советуются с адвокатами и сдаются.

Тереза подлила мужу вина.

— Ты ведь сейчас думаешь не обо мне, — сказала она, — не о моей работе с группой искусствоведов. Ты думаешь только о том, как использовать эту информацию против Вольца.

Она всегда умела читать мысли Тома, только редко этим занималась.

— Я просто задумался о его происхождении. Если Вольц — еврей, он должен изо всех сил помогать другим евреям. Тут начни размышлять, и страшно, к какому выводу придешь.

— Ты умный человек, Том Хейген, но когда надо взглянуть на мир чужими глазами, ты на это не способен, если не затронуты твои личные интересы. Тебе неведомо сопереживание.

Речь не о Вольце, догадался Том.

— И это меня убивает, — продолжала Тереза. — Таких примеров много, но меня вконец разрушает то, что ты считаешь меня наивной женой, которая не знает, чем занимаются мужчины.

— Не понимаю, — солгал он. — Что ты имеешь в виду?

— Так вот, я знаю. Я постоянно нахожусь среди художников. Художники — это изгои. Они живут вне закона, они убеждены, будто законы пишутся для других людей. Ты думаешь, правила твоего мира такие засекреченные. Считаешь, они уникальны, но это же смешно. И во мне тоже ты видишь бедную итальянскую крестьянку, которая безропотно принимает, что синьору положена любовница. Вроде как с меня свалилось бремя, ненавистная обязанность, как если б мы наняли приходящую домохозяйку помогать по хозяйству.

— Тереза, это не…

— Как же ты не понимаешь, что мне хочется поступать, как ты. Я люблю секс, если ты не заметил. Те причины, по которым ты ищешь щель на стороне, есть и у меня для поиска хорошего члена. Но я этого не делаю. Я бы никогда себе такого не позволила. Знаешь, что тревожит меня больше всего?

Хейген держал руки в карманах халата сжатыми в кулаки.

— Нет.

— В жизни не догадаешься.

— Конечно нет. Ты же сказала, я не способен смотреть на мир чужими глазами.

— Не язви, — Я и не язвлю.

Они замолчали. Тереза налила себе вина.

— Меня тревожит то, что ты повторяешь, будто эта связь ничего для тебя не значит. Что ты не любил ее, но, боже мой, Том, только послушай себя. Почему ты разбиваешь семью из-за чего-то незначительного? Почему подставляешь себя под удары людей, которые стоят за убийством этой шлюхи? Если бы ты любил ее, я бы поняла. Риск стал бы оправдан. А главное, я бы поверила, что в тебе есть хоть доля человеческой страсти.

Том заставил себя расслабиться, разжать кулаки и сделать глубокий вдох. Большинство знакомых ему мужчин давно бы ударили жену. Хейген никогда не поднял на нее руки — вообще ни на кого — в порыве гнева. Хотя иной раз хотел сделать это не меньше других. Однако Даже в детстве Том контролировал себя, как сельский священник-аскет.

— Что за бред, — сказал он. — Уверен, тебе не стало бы лучше оттого, если б я ее любил. Чего не было.

— У тебя потрясающая жизнь, Том. Ты многого добился. Сам это не раз говорил, и я полностью согласна. Только ты не умеешь получать от нее удовольствия. Мне жаль тебя. Твои теплые чувства к людям, страсть, любовь — все это игра.

— Игра? Считаешь, я из всего устраиваю театр?

— Я не говорю, что ты это осознаешь. Вряд ли. Надеюсь, это не так. Возможно, игра — не лучшее слово, я не психолог, но ты надеваешь маску для собственной выгоды. Твои эмоции наигранны, а не подлинны.

Вдруг Том почувствовал резкую боль в животе. Попытался вспомнить, что из съеденного могло вызвать несварение. День был длинный. Боль нарастала, и он попробовал справиться с ней, сделав глубокий вдох. Помогло.

— Подожди минутку. — Он похлопал Терезу по руке и направился за стаканом воды, растворить таблетку «Пептобисмола». Язва открылась, подумал он. Опять начинается.

Хейген боялся, не обидится ли жена, что он отлучился вот так, посреди разговора. Возвращаясь обратно к окну, прихватив на всякий случай стакан и для нее, он увидел обеспокоенную, испуганную женщину.

— Что с тобой?

— Наверное, язва. Сейчас уже лучше.

Если бы Том не знал Терезу достаточно хорошо, он мог бы принять ее реакцию за циничную и умелую попытку продемонстрировать сопереживание. Однако она была неподдельно искренней, как и всегда. И в это мгновение Том чувствовал к ней любовь. Он был почти уверен. Ему больше никто не нужен, только она. Тереза. Сказавшая ему правду.

— Знаю, сейчас не время, Тереза, но я люблю тебя.

— Только послушай себя. «Знаю, сейчас не время, но…» Ведь… — Она покачала головой. — Я тоже люблю тебя, Том, да помилует Бог мою душу. Я люблю твой разум, твое обаяние, твое остроумие. Мне нравится быть замужем за человеком, который не переживает, что его жена делает карьеру. Имеет интересы помимо дома. Для меня ты такой красивый. Я люблю то, что мы создали вместе, нашу семью и общий смысл жизни. На самом деле я не могу объяснить, почему люблю тебя. Все эти слова ничего не объясняют.

Том кивнул. Он не мог говорить. В груди давило и покалывало, на ум пришла безумная мысль: может, это и есть проявление любви, как ее описывают люди?

— К чему ты испытываешь искренние чувства, Том? Назови хоть что-нибудь.

— К тебе. К детям. К нашей семье.

— Правильный ответ. Ты отвечаешь на вопросы так, как ответил бы любой человек. Ты не можешь сказать, что чувствуешь. Потому что не чувствуешь ничего.

— Ты ошибаешься.

Тереза повернулась к нему, наклонилась и нежно поцеловала в покатый лоб.

— Надеюсь, что так. Очень надеюсь.

Час спустя Том спал в кровати с женой, и его пробудило то же самое ощущение, которое он ранее принял за любовь. На сей раз болело сильней: тяжесть сдавливала сердце Тома Хейгена.

Личный доктор Вольца поехал вместе с Хейгеном в больницу в Палм-Спрингс, сделал анализы и поздравил его:

— Однозначно сказать не могу, но вы, кажется, пережили небольшой сердечный приступ. К счастью, это всего лишь предупреждение, без последствий. Поверьте мне, если не будете следить за собой, станет хуже.

— Никогда, — прошептал Том, — не верю тем, кто говорит: «Поверьте мне». — Кроме шепота, он ничего не смог из себя выдавить.

Врач воспринял это как шутку.

— Отдыхайте.

Тереза стояла у кровати, лицо опухло от слез и недосыпания. Доктор похлопал ее по плечу и оставил их наедине.

Она взяла руку Тома, вдохнула глубоко и начала:

— Значит, так. Условие номер один: мы едем жить во Флориду. Это не обсуждается. Девочки, ты и я. Сыновья будут навещать. Оставь квартиру в Нью-Йорке, если она нужна для ведения дел, я туда не вернусь. Будем держаться подальше. Буду приезжать в Нью-Йорк, — всхлипнула она, — только ради искусства. Но наш дом во Флориде.

Том слабо кивнул.

— Договорились.

В это же время, за несколько миль от больницы, впервые пьяная за много лет Франческа Корлеоне, тяжело дыша, видела собственное обнаженное тело в зеркале над огромной кроватью Джонни Фонтейна и не могла отвести глаз. Хотя смотреть не хотелось. То, чем они занимались, сложно назвать любовью. Простыни были смяты и скатаны. В зеркале отражался животный акт, происходящий на атласном белье, пропитанном потом. Звучала босанова. Горел светильник, и Франческа жалела, что не попросила выключить его.

Обычно, находясь одна, Франческа не заглядывалась на себя нагую в зеркале. Мать учила ее, что так делают только потаскухи, и приговаривала: «О чем ты думаешь? О том, что хороша? Ты не хороша. Ты обыкновенная. И чем раньше ты это поймешь, тем счастливее будешь жить». Жестокие вещи, которые любая мать внушает дочери, живут в сознании до последнего вздоха. Часто именно их произносят на последнем вздохе. Даже если бы мать не говорила подобных мерзостей, Франческа не стала бы наблюдать за собой в такой момент. Зеркало нависало над головой и раньше, когда они с Билли отдыхали на Кубе. Франческа отворачивалась, или забиралась наверх, или становилась на колени. Или ложилась на живот. Ей так нравилось. Но здесь все по-другому. Это Джонни.

Удивительно, что происходящее не казалось Франческе странным. Для нее время текло медленно, Джонни не спешил.

Его голова. Меж ног. Дольше, чем удавалось Билли.

Франческа хотела посмотреть на него, на Джонни, на лицо, в глаза, но не могла.

Видела лишь отражение. Видела, как ягодицы скачут вверх-вниз, маленькие и упругие, милые и забавные. Видела затылок, небольшую залысину, которая беспокоила Джонни, но ничуть не смущала Франческу. Наблюдать за ним вот так превращало весь акт в смешное и грустное занятие, в нечто нереальное. Удивительное это дело, когда тебя трахают. Глядя на сцену будто со стороны, понимаешь, что это не любовь. Это трах. Франческа ненавидела это слово, но в голову ничего другого не шло. Оно идеально описывало происходящее.

— Трахай меня, Джонни, — услышала Франческа собственный голос.

В ответ — неистовый напор. Слухи оправдались: член был огромен, самый большой, что ей доводилось встречать. Было больно и в то же время приятно. Боль обрела новую неведомую форму. Он заполнял Франческу целиком, не оставляя места; с каждым толчком он высекал из нее искры.

— Да… да… — громко простонала она.

Для Джонни это было неважно. Он знал свое дело.

Франческа чувствовала себя искушенной, раз ей неинтересно, где и как он набрал столько опыта.

Она могла посмотреть ему в глаза; так и следовало сделать. Не стала. Хотела, но увы.

Зато собственные глаза, отражаясь в зеркале, пялились с потолка, подмечая, как мелькают, колышась, асимметричные груди. Женщина в зеркале выглядела скорей напуганной, чем счастливой. Она обливалась потом. В магнитофоне у стены неуемно крутилась бобина.

Босанова сменилась аплодисментами. Ведущий объявил Джонни Фонтейна. Это была долгоиграющая пластинка, запись живого концерта. Джонни трахал Франческу под звук своего сладкого голоса. Она не так себе это представляла. Тысячи, возможно, миллионы людей каждый день занимаются любовью под мелодии Фонтейна.

— Да, — произнесла Франческа и не узнала свой голос. Я люблю тебя, подумала она и разумно промолчала. Прогнала ненавистную мысль. Ей хотелось оставить все чувства в прошлом. — Трахай меня.

Наконец она заставила себя посмотреть на Джонни. Глаза закрыты, лицо искажено.

Сотрясаясь, Франческа впилась пальцами в блестящую безволосую спину и притянула его ближе, загораживаясь от зеркала. Ничего подобного она и представить не могла.

Жизнь течет не так, как мы предполагаем, а?

В этом сне наяву стояли запахи пота, мужского мыла, кожаного дивана и ароматной вагины.

В голове вертелось одно гнусное слово.

Потаскуха.

Внизу живота начался спазм, будто никакие мысли туда не доходили. Франческа задрожала. Удивительно, неизбежно она достигла оргазма.

Глава 21

С момента исчезновения Ника Джерачи прошло два года. В подобной ситуации два года — не столь уж и долгий срок для ожидания мести. Знающие люди без колебания назовут несколько случаев, когда ожидание длилось значительно дольше. Взять самый известный пример: дон Вито Корлеоне ждал четверть века, чтобы вонзить кинжал в живот сицилийского мафиози, повинного в смерти отца, брата Паоло и, прямо на глазах ребенка, обожаемой матери. Вито вогнал лезвие в пупок и повел его вверх, вспарывая кишки, прямо до основания грудной клетки, проколол полный желудок, услышав приглушенный мокрый хлопок: пять секунд мрачного, кровавого, зловонного удовольствия, приумноженного двадцатипятилетним ожиданием.

Проблемы семьи Корлеоне заставили снять вопрос о Джерачи с повестки дня, несмотря на его скрытость от постороннего глаза.

Двух лет хватило, чтобы Ник Джерачи исчез со страниц газет. Его успешно забыли. В определенных кругах появилось выражение «дело рук Джерачи», которое значило, что у следствия нет подозреваемых в убийстве. Народ не медлил, отыскивая новые объекты для удовлетворения аппетита, жаждущего хлеба и зрелищ. Смерть Джуди Бьюканан сыграла на руку, а затем пошли другие деликатесы. Их подавали свежими каждый день. Мать честная, Файрбол Робертс погиб в аварии! Выше нос: открытие Всемирной выставки! Только… боже, что происходит на юге с неграми! Собаки! Пожарные шланги! Убийство! Молодые тела погребены под оползнем! Но подождите, ребята, взгляните сюда: все поют: «йе, йе, йе» — это битломания!

Бери, жри, хавай.

Официально Ник Джерачи считался мертвым. Жена подала документы, чтобы узаконить свое положение вдовы. Единственной помехой было отсутствие трупа. Одна теория гласила, что останки замурованы в бетонный столб на стадионе Ши, другая утверждала, будто Ник захоронен под пятиугольной плитой на бейсбольном поле. Спортивные комментаторы часто откалывали шутки по этому поводу: «Плохая новость — «Мете» не получили ни одного очка. Хорошая? Ник Джерачи может покоиться с миром».

Однако люди круга Джерачи мыслили иначе. Что такое два года? Многие совершали более впечатляющие подвиги. На Сицилии один мафиози исчез почти на двадцать лет, а потом появился в полном здравии. Он не покидал остров и все это время тайно управлял своей империей.

Если бы Джерачи убили, кто-нибудь взял бы на себя ответственность за его смерть, учитывая, какую благодарность следовало ожидать от клана Корлеоне. Разделайся Корлеоне с ним сам, он бы обязательно оставил труп.

Память о Нике — повод для дополнительных беспокойств.

Даже спустя два года после исчезновения неудачи в преступной организации приписывались ему, и отнюдь не с тем юмором, что звучал в адрес плохой игры нью-йоркских «Мете». Прежде Джерачи находил выходцам из Сицилии работу в пиццериях по всему Среднему Западу. Они жили честно, вдалеке от мест, куда их могли в один прекрасный день позвать, чтобы выполнить просьбу босса. Никто не знал, где эти люди, кроме Джерачи, который держал все в голове.

Некоторых, впрочем, запомнили. Преступникам из Сицилии предлагали остаться в Нью-Йорке при Сакрипанте или Нобилио. Однако было множество других, никому неизвестных, и каждый раз, когда якобы обыкновенный водитель грузовика убивал грабителей, пытавшихся захватить груз, или когда душили курьера, отвозившего навар Корлеоне из Лас-Вегаса, в воздухе витала мысль, будто виновен во всем какой-нибудь дружелюбный простак, который спокойно работает поваром в захолустном ресторане штата Индиана.

Стоит найти Джерачи, и не придется пытать его на предмет неписаного списка сицилийцев. Едва в его голове застрянут три пули, взбив серое вещество в кашу, проблемы исчезнут. Иммигранты, кем бы ни были, продолжат мирно жить, станут опорой общества, а не угрозой. Судьба именно это им и сулила.

И если бы, дорогой читатель, среди них оказался ваш отец, вы бы никогда об этом не узнали. Его фамилия — ныне и ваша, — вероятно, у деда была другой. Имя ему дала, скорее всего, не мать. Он поднялся из ресторанного бизнеса до иных высот, неплохо знал язык, чтобы выдать себя за грека, испанца или араба или просто за человека, который, как многие американцы, не любит вспоминать о своем прошлом. Что было, то было, и теперь это неважно, ведь он — подданный США. Его дети — американцы. Он избавился от исторических корней, дав присягу новому флагу и местной спортивной команде, деньгам, чистой машине, ухоженной лужайке и уплате налогов на имя им же вымышленного человека.

В ЦРУ действовала такая же программа под названием «Очень непростые парни». Там, однако, вербовали людей не с Сицилии, а из Йельского университета или любого военного училища. Их использовали не для политических убийств, а в более коварных целях. Они возглавляли компании, остававшиеся на плаву благодаря поддержке правительства, становились богатыми, несмотря на отсутствие усердия и деловой хватки, и, когда приходило время, выдвигались на государственную должность или для ведения дел за рубежом. Никто не исчезал. Многие перестраивались: дети привилегированных изображали из себя простых людей. Миллионы избирателей покупались на подлог. Они сами начинали верить в свое преображение. Как минимум три президента Америки вышли из этой программы.

В книге «Выгодная сделка Фаусто», которую все же опубликовали, Ник Джерачи сравнивает собственную систему с ЦРУ, в котором действовал одноглазый полевой агент по имени Айк Розен, в чьем существовании усомнился Специальный комитет палаты представителей по политическим убийствам и смене режима. В то время делегат от ЦРУ заявил, что не существует никакой тайной программы, и назвал мемуары Джерачи «вымышленным романом». Недавно были рассекречены документы, доказывающие обратное, хотя по сей день не всплыло ни одного факта об Айке Розене.

Согласно книге, Розен помогает Джерачи оставаться на шаг впереди от мстительных преследователей. Он пытается спасти Майкла Корлеоне от обвинений в убийстве — убийстве Ника.

Даже те, кто упорно придерживается версии Джерачи, полагают, что Розен — вымышленный персонаж, который имел несколько прототипов.

Поскольку Майкл Корлеоне годами стремился к законному бизнесу, а теперь Том Хейген был вынужден только им и заниматься, компании процветали, несмотря ни на что. Помимо Всемирной выставки 1964 года, которая стала священной дойной коровой, деньги текли от автостоянок, домов для панихид, передвижных лотков, баров, ресторанов, торговых автоматов, отелей и казино, строительства и, больше всего, от коммерческой недвижимости, в особенности от пригородных торговых пассажей — истинной золотой жилы. За это Майкл был благодарен двум партнерам, имеющим многолетнюю связь с Вито Корлеоне. Рэй Клеменца, сын Питера, настроил торговых пассажей по всей стране. Роджер Коул (на самом деле Руджеро Коломбо) считался одним из самых успешных застройщиков и инвесторов в Нью-Йорке. Его компания, «Рекс», была названа в честь любимого щенка, из-за которого семью маленького Руджеро чуть не выселили из дома, но Вито Корлеоне образумил домовладельца. Майкл не просто владел крупным пакетом акций в бизнесе каждого из них, он нанял бухгалтеров, чтобы проверять их бухгалтеров: не дай бог в счетных книгах или в налоговой декларации появится нечто хоть отдаленно незаконное.

Однако бизнес, управляемый Ником Джерачи, боролся за выживание. Доля семьи в торговле наркотиками резко уменьшилась, тайно проводимая им операция с использованием остатков regime Санни Корлеоне вместе с сицилийским capo di tutti сарі Чезаре Инделикато переросла в партнерство с Инделикато и семьей Страччи в Нью-Джерси, которая контролировала доки, куда сгружались все наркотики. Страччи забирали шестьдесят процентов прибыли в США вместо прежних десяти, и единственной причиной тому были выдающиеся способности их capo, руководившего доками, в то время как Корлеоне не смогли найти достойного человека делать это грязное дело.

Профсоюзы оставались под пятой семьи Корлеоне, однако несколько лидеров начали вести себя так, будто отдают приказы, а не выполняют. Из-за этого посыпались проблемы; самая значительная из них состояла в том, что министерство юстиции стало преследовать предводителей профсоюзов. Свершалось правосудие, которое ничуть не радовало Корлеоне.

Величайшим достоянием клана всегда считались люди на крючке — «мясоеды», как их называли, — и неудачи на этом фронте были наиболее зловещи. Джерачи следил за «подкармливанием» без серьезных происшествий в течение семи лет до своего исчезновения. Два последующих года ответственность за выплату жалованья лежала на Томе Хейгене вместе с capos семьи, сетевая структура сохранилась прежней, но потерпела урон. А теперь Хейген отстранился от дел на неопределенный срок, и остались только capos: Нобилио, Сакрипанте и Парадиз. Хотя круг и масштаб проблемы нельзя списать на одного неопытного capo, regime Эдди Парадиза переживал особо трудные времена, пытаясь правильно выполнить работу.

Все больше полицейских и должностных лиц отказывалось продаваться. Они находили более изощренные способы зарабатывать деньги и просили увеличить размер взятки, кормились одновременно у семьи Корлеоне и их соперников и божились, будто делают все возможное, когда ситуация вдруг развивалась не по плану.

Денежные поступления от Всемирной выставки покрывали множество грехов, включая так называемые Восстания мясоедов. Подобно началу нашествия термитов, их становится слышно, если напрячь уши, и видно, если знать, куда смотреть. Ситуация требовала срочного вмешательства, чтобы все не превратилось в кучу опилок и муравьиного дерьма.

Эдди Парадиз продолжал вести дела, несмотря на негативные отзывы о себе. Все считали его посредственностью, маленьким толстячком, который высоко забрался за неимением более достойных кандидатов. Комический персонаж, взявший груз не по плечу. Таких называют «черепахами» и приговаривают: «Тише едешь, дальше будешь». Прозвище стало появляться в газетах, даже в мемуарах людей, которые якобы получали взятки от мафии. Очевидно, люди давно звали Эдди Черепахой у него за спиной. Парадиз не хотел поддаваться на провокацию и болезненно реагировать на унижение, реальное или воображаемое, квитаться с кем-либо. К тому же что тут обидного? Черепаха выигрывает треклятую гонку. Вполне положительный факт. Пока Эдди хлопал ушами, в Америке стали поклоняться другому животному — кролику. Что может изменить один человек? Трезво оценивая жизнь, ничего. Что может он поделать, скажем, с проблемой доков в Ред-Хук? Как только грузовые корабли перешли на контейнеры, они могут пришвартовываться где угодно, даже в непрофсоюзных доках, и отправлять товар дальше на грузовиках. Эдди приходилось приспосабливаться. В воздухе витал запах свободы. У Парадиза был ночной клуб в Гринич-Виллидже, и однажды он зашел туда уладить кое-какие вопросы и случайно услышал разговор двух певцов в раздевалке. Один добился славы и зашел развлечься. Другой выступал в клубе и был ему старым другом. «Америка меняется, — сказал знаменитый. — Все вершит судьба, и я на гребне перемен».

Эти слова застряли у Эдди в голове. Несмотря на собственные проблемы и неудачи людей вокруг, сам того не желая, Парадиз проникся фатальным ощущением предопределенности. Ему тоже судьбой предначертано быть на гребне перемен.

Он вовсе не взял груз не по плечу, мало ли что говорят. Черепахи ведь умеют плавать, верно?

По мнению многих, Момо Бароне лучше бы справился с работой, и Майкл не производил замену только потому, что не хотел давать обратный ход своим решениям. Ходили слухи, будто Майкл приказал Эдди возложить на Момо больше ответственности и власти, чтобы в глазах других он тоже стоял во главе regime. Все продолжали злословить. Момо Бароне — старейший друг Эдди, почти как брат. Таракан превратился в жалкого ворчливого хрыча, но Эдди все понимал. Он знал парня. На его месте Момо повел бы себя так же. Так чего ждут от Парадиза? Что он затравит старого друга, дабы никто не узрел в нем слабака? Эта мысль выводила Эдди из себя. Разве слабые люди так поступают? Слабый человек давит сильного помощника. Только самодостаточная личность не боится усилить свою правую руку и все же правда — и тому есть свидетели, — что Майкл Корлеоне, взбешенный после рейда во время собрания Комитета, сказал Эдди: «Если нужна помощь в ведении дел, попроси ее». Вот что стало отправной точкой для слухов. Парадизу не понравилось, что его отчитывают на глазах у всех, но он пережил боль, как любой преданный capo, в особенности новоиспеченный, ведь вместе с должностью растет и ответственность. Тем более после такого прокола. Эдди достойно понес заслуженное наказание.

И что бы он делал, если бы Майкл не смилостивился? Нет. Такое невозможно. Кто его заменит? Семья Корлеоне и так ослабла. Стоит устранить Майкла, и не найдется запасного плана.

Когда остыли страсти, Парадиз встретился с доном лично. Майкл даже рискнул покинуть башню и выбраться в Бруклин, в охотничий клуб «Кэррол гарденс». Сам факт, что разговор происходил на территории Эдди, служил негласным извинением (на что только и мог надеяться Парадиз, поскольку боссы никогда не просят прощения). Они поднялись на крышу, чтобы во всем разобраться. Вечер выдался холодным, но забраться туда было идеей Майкла, и Эдди не собирался предлагать более уютный уголок своего клуба. К ним присоединился Момо. После этот факт раздули, хотя тогда присутствие Момо было вполне естественным. Майкл, вероятно, захватил бы с собой помощника — consigliere или ближайшего подчиненного, — но в запасе практически никого не осталось. И дело было не только в отступничестве Джерачи и проблемах Тома Хейгена. Сейчас пригодился бы покойный Рокко Лампоне, оставивший вдовой кузину Парадиза. Правда, кто знает, по какой причине Майкл послал его убрать Хаймона Рота? Обычно на подобную мокруху не отправляют capo. Эдди Парадиз о подобном не слышал.

Ладно, это все в прошлом.

А в настоящем Эдди взял на себя вину за случившееся. Он хотел поговорить обо всем начистоту.

— Кстати, — отметил Парадиз, — полицейские были из убойного отдела, а не в подчинении моего капитана. Он этого не мог предвидеть. Легавые при исполнении не в силах остановить других офицеров. По крайней мере детективов, приехавших на машинах с сиренами и мигалками. Это, конечно, меня не оправдывает, но поймите правильно. Иногда случается так, что делаешь все правильно, а оно вдет наперекосяк.

— Поганая штука жизнь, — вздохнул Момо Бароне, пожимая плечами.

Майкл обдумал услышанное и сердито уставился на Эдди.

Несмотря на холод, никто не дрожал. Под пристальным взглядом босса Парадиз ощущал себя как в кипящем масле.

— Ты способен справляться с этой работой, Эдди, — начал Корлеоне. — Ты новенький, и я терпеливо ждал, пока ты освоишься. Однако, должен сказать, пришло время действовать всерьез. Я не доволен инцидентом на собрании, тем, как вломились легавые и увели Тома в наручниках. Мне не интересно анализировать, что пошло не так. Для меня важно, чтобы отныне и впредь все протекало гладко.

Эдди кивнул. За это Майкл его и держит. Вокруг coglioni, которые живут прошлым. А Корлеоне смотрит в будущее, заботится о вещах «отныне и впредь». Парадиз принимал текущую ситуацию и делал все возможное.

— Спасибо, — промолвил он.

— Я не собираюсь объяснять азы твоей работы, Эд, — предупредил Майкл. — Если бы я думал, что тебе нужна подобная помощь, не назначил бы на нынешнее место.

Всему, что Эдди знал об азах работы capo, его научили отец или Том Хейген, которые занимались другими вещами.

— Кое-что у нас неплохо получается, — возразил Парадиз. — Несмотря на все давление, на преследование федералов, бизнес приносит тот же доход, что и прежде, если задуматься.

— Если задуматься, — сухо повторил Майкл. Эдди воспринял это как критику, хоть и справедливую. — Я вижу симптоматику другой проблемы. И об этом нам надо поговорить.

Парадиз с Момо переглянулись. Симптоматика. Вот умник.

— Какой проблемы? — поинтересовался Эдди.

— Пристрастия к деньгам, — ответил Майкл. — Ядовитого цветка жадности. Понимаю, так работают все семьи, но и ты пойми, Эдди: мой отец строил другое. Это не в наших традициях, Эд, и я не хочу, чтобы клан изменил своим принципам. Отец верил, что Америка полна возможностей, и в то же время прекрасно видел лицемерие и цинизм, процветающие среди невежд прямо за патриотическими лозунгами. Ты прагматичный человек, Эдди. Реалист. Отец оценил бы в тебе это качество. Ты бы ему понравился.

Парадиз заметил улыбку Майкла, только когда взглянул на Таракана, закатившего глаза.

— Мой отец пытался построить, — продолжал Майкл, — и смог построить прагматичную организацию, основанную на взаимовыгодных интересах. Она предоставляла востребованные услуги и процветала за счет ответной доброй воли. Деньги — лишь побочный продукт нашего дела, а не самоцель. Никто не заставляет людей идти к букмекеру или ростовщику. Они поступают так добровольно и благодарны за предоставленную возможность. Вот что самое главное. Прибыль попутна. Прибыль шагает в ногу с хорошими отношениями, хорошей репутацией, которая передается из уст в уста и притягивает людей, ищущих наши услуги. Тот же принцип распространяется на тех, кто стоит у власти. Никто не заставляет приходить к нам и просить помощи, чтобы занять высокий пост. Или остаться на этом посту. Или преуспевать на том же посту. Мы помогаем людям добиться многого, но это их выбор. Понимаешь, о чем я?

Эдди сложил руки.

— Я понимаю, что вы говорите, но мне не совсем ясно зачем.

Майкл поднялся. Он был значительно выше Эдди, хотя сам по себе невысок. При этом умел вставать во время беседы так, что казался гигантом. Он господствовал над залом. Здесь, на крыше, Майкл господствовал над темным ночным небом.

— Деньги все опошляют, — нахмурился Корлеоне. — Стоит свести бизнес к деньгам, и мы превратимся в обыкновенных преступников. Деньги — побочный продукт правильного ведения дел, а заработанное служит средством достижения других целей, будь то расширение бизнеса или земные блага для тебя, твоей жены и детей, вроде меховой накидки из горностая и лодки, которую ты пришвартовал в Шипсхед-Бэй.

Эдди охватил страх, хотя и ненадолго. Любой босс бывает в курсе таких вещей или может с легкостью их выяснить, и Парадиз понимал, что ему надо многому учиться, а Майкл Корлеоне — прекрасный пример для подражания.

— Если люди хотят получить у нас защиту, они приходят и платят за защиту, что нормально — наличные за услугу. Опасность в том, что если увлечься вырученными баксами, можно проглядеть важные моменты, которые дороже денег или способны привести к более крупной прибыли. Иногда выгоднее предоставить защиту бесплатно. Надо улавливать баланс, и этому долго учатся. От рождения таким талантом не обладает никто.

Эдди кивнул. Момо потер подбородок. Они были солдатами, когда Ник Джерачи занимал нынешнюю должность Парадиза. Эдди сомневался, чтобы Вито или Майкл Корлеоне стали бы заговаривать с Ником на подобные темы. И он знал, что Момо думает о том же.

— Ты делаешь нас уязвимыми, — продолжил Майкл. — Когда ты или люди в твоем подчинении, — он погладил Таракана по залакированным черным волосам, отчего тот вздрогнул, — когда кто-либо в вашем regime отправляется говорить с полезным человеком, надо помнить, что ваши действия могут показаться завязанными на деньгах, но на самом деле это не так. Ни у кого не должно остаться неясности. Как только взаимоотношения начнут ограничиваться деньгами, как только вы протянете взятку вместо подношения, тотчас люди, которым вы доверяете, решат, будто они вправе продать свои услуги тому, кто больше предложит.

— Если такое случится, — вставил Эдди, — мы об этом позаботимся, обещаю.

— Вот видишь? — сказал Майкл. — Ты не уловил сути. Я не хочу, чтобы вы заботились об этом. Не хочу, чтобы доходило до такого. Когда это происходит, ты загнан в угол. Тебе приходится действовать, и каждое действие опять же делает тебя уязвимым. Эдди, ты практичный человек и должен понимать, что нет будущего, за которым тянется след убитых предводителей профсоюзов и раздробленных коленных чашечек политиков.

Снова речь идет о будущем, подумал Парадиз.

— Понятно. Мы справимся.

Они обсудили еще пару более конкретных вопросов, включая то, как Эдди использует пиар-агентство, в котором стал негласным партнером. Парадиз боялся заговорить об этом, но еще больше боялся держать Майкла в неведении. К его облегчению, Корлеоне одобрил и высказал несколько собственных идей.

Когда Майкл ушел, у Эдди Парадиза осталось чувство, будто они с боссом в как никогда прекрасных отношениях.

Эдди хотелось бы использовать связи с пиар-агентством и пустить молву о значимости места, где прошла встреча. Около двадцати человек Парадиза и все в кругу Майкла знали, что происходит, тем не менее никто ничего не обсуждал. О чем судачили, так это почему Эдди привел с собой Момо, намекая, будто он слишком слабохарактерен для встречи с боссом. Парадиз не мог заткнуть людям рты или уверить их в обратном, он просто защищался и делал вид, будто удостоен большой чести. Это досаждало ему, но ничего не поделаешь.

Эдди решил, что пришло время по-настоящему дерзкого поступка, который мог бы послужить предметом гордости и силы. Он стал нащупывать почву, планируя покупку льва. Взял в библиотеке книги об уходе и кормлении. Даже нанял человека из зоопарка в Бронксе, чтобы следить за клеткой в подвале.

Настоящий мясоед в подвале общественного клуба. Лев. Корлеоне с львиным сердцем. У Парадиза радовалась душа. Он станет легендой.

Пришлось заняться и налаживанием отношений с мясоедами в человеческом обличье. Так много дел шло наперекосяк, что Эдди заподозрил, нет ли в его окружении доносчика, и в то же время боялся выглядеть параноиком. Он знал, о чем болтают люди, и не хотел давать повода для лишних разговоров. Делая якобы умный ход, он на свой лад учил подчиненных, как производить выплаты.

Майкл так поднял его уверенность в себе, что Эдди не стеснялся передавать наставление босса своими словами.

— Ты должен усвоить одну вещь, — говорил он молодому новичку, присланному Тараканом, рослому крепкому сицилийцу, которого наверняка раньше никто не пытался усадить и объяснить, как делаются дела в Америке. — Внешне кажется, будто все завязано на деньгах. Ты кидаешь подачку вышестоящему человеку, он дает подачку кому-то еще выше и так далее, а парни на самом верху сдерживают легавых и сводят аресты и тюремные сроки к минимуму. Все просто, да? Со стороны так оно и выглядит. Все постоянно говорят о деньгах, так что тебе простительно, если ты решил, будто в них вся суть. Но это не так.

Дело в любезных одолжениях. Как в анекдоте. Маленькие мальчик и девочка сидят вместе в ванне, моются. Девочка видит член: «Можно потрогать?» — «Нельзя. А куда подевался твой?» — «Ах да, — отвечает девочка, тыча на свою пипку, — мама говорит, что вот этим я смогу получить сколько угодно таких, как у тебя». Сечешь? В нашем мире деньги — это член. А одолжения — это вагина.

Поначалу информация о том, что Ник Джерачи находится в Таормине, обнадежила, как и другие многочисленные наводки. Поначалу.

Видели, как Шарлотта Джерачи садится на поезд, идущий из Нью-Йорка в Монреаль. Она сошла в Саратога-Спрингс, поселилась в отеле «Адельфи», взяла такси до колледжа Скидмор на выпускной бал дочери. После церемонии зашла в ресторан на Кэролайн-стрит с двумя подарочными коробками (в одной, как потом оказалось, были парик и смена одежды) и направилась в арендованный к празднику зал. Там уже ждали Барб Джерачи, родители Шарлотты и несколько друзей Барб.

У окна бара через улицу сидели двое мужчин. Отца выпускницы нигде не наблюдалось. Мужчины были местными жителями, занимались скачками и казино, которое некогда принадлежало Хаймону Роту, а ныне числилось за семьей Корлеоне.

Когда закончилась вечеринка, исчезла и Шарлотта. Упустили. Она не выписалась из отеля, хотя оставила ключ и заплатила вперед. Шарлотта уехала не на поезде: на вокзале Саратоги работали зоркие парни. Тот из них, который моложе и симпатичней, подошел к Барб Джерачи в баре, где та веселилась с друзьями, и, не вызвав лишних подозрений, узнал, что девушка искренне полагает, будто мать уехала домой. Однако на самом деле домой Шарлотта не возвращалась.

Через неделю Томми Нери получил анонимное письмо.

С почтовой маркой из Таормине. Внутри содержалось сообщение, напечатанное на итальянском, о том, что Шарлотта зарегистрировалась в отеле на восточном побережье Сицилии. Отель славился безопасностью. К письму прилагались фотографии: Шарлотта за столиком в кафе «Вундербар», у развалин греческого театра, рядом с ямой для львов, и зернистый снимок вместе с мужем, явно сделанный с помощью телеобъектива, на подходе к отелю. У Ника Джерачи борода — видимо, отпустил, когда ушел на дно. Свой детектив из полиции проверил фотографии на предмет отпечатков пальцев, однако ничего не обнаружил.

Вскоре незамысловато закодированная реклама в «Дейли ньюс» подтвердила, что Джерачи в Таормине. Для Томми Скуча Джо Лукаделло был безликим «нашим источником», как называл его capo Риччи Нобилио. Согласно поставляемым им сведениям, Корлеоне посылали Томми или его людей в Такско, Мехико, Веракрус, Гватемалу и Панаму. Каждый раз они находили доказательства присутствия там Джерачи, но никогда самого Джерачи. Виноватым оказывался Томми, который не принимал должных мер предосторожности — кто-то якобы докладывал о наводке Нику, и тот вовремя ускользал. Томми радовался информации о Таормине, пока не пришло анонимное письмо.

По совету дяди Альберта (вероятно, исходящему от Майкла Корлеоне), об отправленных в Таормину людях ничего не знал и Чезаре Инделикато, который был другом Майкла и в то же время, вероятно, не меньшим другом Джерачи. Следуя предложению одного из молодчиков Нобилио, Томми пригласил двух частных детективов из Калабрии. Они сообщили, что в отеле под фамилией Джерачи никто не останавливался, и неудивительно: не станет же Ник регистрироваться под собственным именем. Бармен подтвердил, что определенно видел бородатого американца с блондинкой с фотографии. Горничная сказала, они жили на третьем этаже, но уже съехали. Несколько продавцов и официантов в кофейнях вспомнили трясущегося американца. Он хотел купить или снять виллу в сельской местности, как можно уединённей. В городе его давно не видели: вероятно, нашел, что хотел.

То были последние вести от детективов.

Когда Томми сам приехал в Сицилию, они исчезли. Через пару дней взятый напрокат «Фиат» нашли в лимонной роще близ Савоки. На заднем сиденье и в багажнике обнаружили кровь. Томми Скуч вернулся обратно с пустыми руками. В клубе его ждал небольшой ящик, отправленный из Мессины, находящейся неподалеку от Савоки, хотя обратным адресом шутки ради значился пентхаус Майкла Корлеоне. В целлофановых пакетах вместе с сухим льдом оказались головы детективов с кровоподтеками, а также кисти рук, ступни ног и открытка с изображением вулкана Этна. На обратной стороне с помощью новой портативной машинки «Оливетти» напечатано по-английски: «Хорошо провели время. Жаль, вас не было с нами».

Возможно, Шарлотту Джерачи постигло несчастье, но, скорей всего, она присоединилась к мужу, где бы тот ни находился. Дочери якобы ничего не знали и в то же время не расстраивались и не волновались.

Ника Джерачи явно кто-то предупреждал.

Он так уверенно себя чувствовал, что играл с Томми Скучем, не пытаясь убить его. Майкл понимал: если Инделикато на стороне Ника, самое страшное еще впереди. Все склонялись к мысли, что стукач имеет возможность следить за Томми или получать сведения о планах его передвижения. Разные компании Корлеоне бронировали места через туристические агентства на вымышленные имена. Безопасности ради приходилось подозревать любого вокруг Томми, в особенности людей из regime Нобилио, потенциального доносчика. Столь пристальный надзор действовал всем на нервы, усиливая желание отыскать Ника Джерачи.

Только Майкл и Том Хейген имели прямую связь с Лукаделло. Теоретически было возможно, что Джо тоже водит их за нос. Том мог предположить, что Джо и есть тот самый стукач.

Корлеоне в это не верил.

Глава 22

Деньги рекой полились в карманы пяти семей во время Всемирной выставки в Нью-Йорке в 1964-м. Она была приурочена к трехсотлетию вторжения герцога Йоркского, отвоевавшего город у голландцев, которые в свое время надули племя алгонкинов, выкупив остров за побрякушки и зараженные оспой одеяла, от которых те и погибли. Видимо, из-за обрушившегося на них натиска правительства семьи решили разделить прибыль поровну, сведя разногласия к минимуму. Больше сотни новых павильонов, принадлежавших различным корпорациям, а также властям штатов и зарубежным странам, раскинулись в парке Флашинг-Медоуз, построенном в 1939-м на месте бывшей городской свалки. Роберт Мозес ежемесячно зарабатывал сто тысяч, управляя выставочной корпорацией (оклад мэра составлял сорок тысяч долларов), при условии, что он уволится со всех других постов, которые числились за ним только формально. Мозес заключал сделки, получая долю прибыли, гарантировавшую выручку как минимум миллион. И все это легально, что и поражало воображение Майкла Корлеоне.

Как случалось в большинстве крупномасштабных проектов Мозеса, его общественный идеализм и личная жадность задавали тон всей операции. Снос и застройка зданий велись бесперебойно, включая несуществующие профсоюзные работы, столь вовремя предлагаемые людям, ищущим способ заполнить декларацию о доходах. Когда застройка начала сворачиваться, появились новые места, не требующие явки: в основном озеленителей, подсобных рабочих и охранников (они ценились особо, из-за значков). Контракты падали с неба: транспортировка развалин и строительного мусора, поставка еды и напитков, сигарет и сувениров, строительство парковок и повторная укладка асфальта, после того как другая компания плохо справится с работой и объявит себя банкротом, а оффшорные документы корпорации окажутся вне досягаемости длинной руки американского закона. Близлежащие стриптиз-клубы и бордели процветали, отчасти благодаря здравому представлению Мозеса о сфере развлечений. Популярные в 1939 году шоу типа «Юных обнаженных египтянок» сменились несносными денежными проектами вроде «Ледяной феерии Дика Баттона» и аттракциона «Этот маленький мир», за чью конструкцию павильон «Пепси» хорошо заплатил Уолту Диснею — еще одна махинация, достойная гангстера, но проведенная американской легендой и оттого вполне законная: люди просят вас сконструировать новую карусель и два года платят проценты от дохода с нее. Выставка давала возможность обогатиться таким людям, как Майкл Корлеоне.

Один из людей Майкла — старый приятель из корпорации «Марин» — состоял членом правления. В прошлом году они заключили контракты с Министерством обороны на выполнение секретных работ во Вьетнаме и Иране. Полученный там доход превосходил выручку всех пяти семей на Всемирной выставке. Министр обороны был бывшим генеральным директором компании, его акции находились в слепом трастовом фонде. И все это было законно. При таком раскладе дел Майкл начинал верить, что сбывается его мечта стать честным бизнесменом.

Выставка тоже прокладывала дорогу к цели. Кстати, прекрасное место, чтобы спрятаться, раствориться в толпе и вести дела без страха слежки или покушения на жизнь. Хотя для этого использовались и традиционные точки: большие музеи, Бруклинский ботанический сад, вестибюль любого оперного зала, Центральный парк, ряды крупных универмагов и так далее. Выставка обладала притягательностью из-за своей новизны, подобно только что открытому модному ресторану, к тому же там казалось безопасней. Целых семьсот акров в распоряжении людей, которые могли обсуждать дела, прогуливаясь. Полезен был и фоновый шум вместе с ревом близлежащего аэропорта Ла-Гуардиа и гулом автострад Боба Мозеса, окружавших выставку со всех сторон. Полицейская охрана состояла из надежных людей. Самое главное, у каждого делового человека находились друзья, качавшие оттуда деньги. Только сумасшедший станет гадить там, где кормится.

Майкл Корлеоне решил встретиться с Джо Лукаделло на выставке. Он приехал с Франческой, Конни и детьми, а также Ритой Дюваль в платке и огромных солнечных очках (ее известность была из ряда «А вы не та актриса?.. Забыл имя»; даже когда Риту узнавали в Нью-Йорке, никто и не думал досаждать ей). Осторожности ради Майкл захватил двух телохранителей, которые держались незаметно, на приличном расстоянии. Страсти вокруг Тома Хейгена пока еще недостаточно утихли, чтобы брать его с собой, к тому же на выставке не так опасно, и присутствие Альберта Нери было бы перегибом. Однако слухи о том, будто Ник Джерачи стоит за серией нераскрытых преступлений, заставили Майкла притащить с собой охрану даже на Всемирную выставку.

Корлеоне встретился с Джо, как и условились, в павильоне Луизианы. Со временем у Лукаделло не менялось чувство юмора.

Хотя сам он выглядел иначе. Последний раз Майкл видел его два года назад в Лас-Вегасе, когда они готовили кубинский проект. И дело не в парике и отсутствии глазной повязки (в красной теннисной футболке, дешевом темно-синем блейзере и ботинках на резиновой подошве он походил на члена второсортного яхт-клуба), а в том, как напряженно он держался. Джо всегда был мозговитым и самоуверенным, с развязными жестами, присущими подобным людям. Теперь же он стоял посреди копии Бурбон-стрит, у пересечения центральной парковой автострады и скоростной магистрали Лонг-Айленда, чуть ли не по стойке «смирно». Шел парад Марди-Гра в миниатюре, завершаясь духовым оркестром марширующих негров и диковинных созданий-зомби с огромными головами из папье-маше. Сбоку от Джо художники рисовали углем карикатуры туристов и отсутствующих во плоти знаменитостей, включая Джимми Ши, Луи Армстронга и «The Beatles».

Джо с Майклом прикинулись старыми боевыми товарищами (что было почти правдой) и кинулись друг другу в объятья. Корлеоне воспользовался шансом проверить, нет ли у Лукаделло револьвера или подслушивающего устройства, и тем самым избавился от тревоги. Джо представился Рите и семье Майкла длинным итальянским именем.

— Чем вы сейчас занимаетесь, Джо? — спросила Рита.

Видимо, услышав итальянскую фамилию, она сделала определенные выводы. Майкл не стал заострять на этом внимание. Скорей всего, Рита просто шутит, хотя сквозь темные очки трудно рассмотреть истинное выражение глаз.

— Торговлей, — ответил Лукаделло. — А вы?

— Ах, — произнесла Дюваль с наигранным отвращением. — Хороший вопрос. — Флирт не удался. Даже если Джо хотел съязвить, она восприняла это достойно. — Я подумываю стать известной затворницей.

— Прекрасная работа, такую днем с огнем не сыскать, — отметил Джо.

Майкл обнял Риту за плечи.

— У вас необычный глаз, господин Джо, — выпалил Санни, шестилетний сын Франчески.

— Санни! — шикнула мать. — Так говорить некрасиво.

— Ничего страшного, — успокоил ее Лукаделло. — Он из стекла, выдувался вручную, в Германии, — сказал он мальчику, нагнулся и постучал по глазу. Как и поза, этот жест только добавил подозрений: Майкл чувствовал неладное.

— А что случилось с настоящим? — спросил Санни. — Отстрелили фашисты?

Франческа сердито посмотрела на сына.

— Все нормально. Это произошло во время войны, но не в бою. Я был в лондонском пабе, когда снаружи взорвалась бомба, выбило стекла, а я как раз стоял у окна.

— Можешь вынуть его? — полюбопытствовал мальчик.

— Санни! — опять упрекнула Франческа.

— Эй, а там внутри есть камера? — спросил Виктор, старший сын Конни. — Я видел такое в комиксах.

— Было бы здорово. Я долго носил повязку. В Америке делают глаза только из пластика, как и все остальное в наши дни, но в Германии можно найти умельцев, чьи семьи…

— Повязку, как у пирата? — воскликнул Санни, и мама снова цыкнула на него, а мальчишки рассмеялись.

— Да. Мистер Джо, знаменитый пират.

— Ух ты! А где твой попугай, Джо?

Рита, широко улыбаясь, поцеловала Майкла в щеку. Дети приводили ее в восторг. Она была ранимой девушкой, эта Рита, что и притягивало Майкла Корлеоне.

— Я хотел обзавестись попугаем, — ответил Лукаделло, — но мне не разрешила мама. Кстати, она оказалась права. Мой друг купил попугая, и тот не только плохо пах, а еще и откусил ему мизинец.

— Мистер Джо, я хочу вспомнить с вами старые времена, — сказал Майкл. — За чашечкой кофе. Скучные военные истории. — Он дал сестре деньги и договорился встретиться с ними позже в павильоне Ватикана, чтобы посмотреть «Пьету» Микеланджело, ранее не покидавшую обычного места хранения.

— Прекрасная семья, — отметил Джо. — Отведи их посмотреть Подземный дом.

— Смешно, — произнес Майкл. Они сели за столик на улице и взяли кофе.

— Я серьезно, это настоящий дом. Построен под землей, снабжен всем необходимым, настоящая находка, если… когда русские сбросят бомбу.

— Да уж, — согласился Корлеоне. Некоторые его люди могли бы поучаствовать в проектировании, Джо оценит иронию, — Говоря о жизни под землей…

— Разве ты не обещал привести сюда своих детей? — спросил Джо. — Я так хотел посмотреть на них.

— У Энтони бейсбольный матч, и у Мэри какие-то дела. Пришлось переиграть. — Это была ложь. В последнюю минуту Энтони отказался ехать, Кей, побоялась сажать Мэри в поезд одну, а у Майкла не нашлось времени прилететь за ней.

— Как они поживают?

— Замечательно.

Корлеоне чувствовал: в Джо что-то сломалось, он словно изо всех сил старался вести себя непринужденно. Поинтересовался его семьей. Судя по ответу, там все в порядке, значит, источник беспокойства в чем-то другом.

— Как Рита? — спросил Джо. — Все в порядке?

Майкл невольно улыбнулся:

— Мне повезло.

— Это уж точно, — согласился Лукаделло. — В твоем возрасте иметь такую девчонку.

— Что нам налили? — Майкл отставил чашку с кофе.

— Там цикорий.

— Тот же цикорий, что кладут в салаты?

— По-моему, вкусно.

— Тогда бери его с собой. Пошли отсюда. — Майкл поднялся и зашагал по Бурбон-стрит, точнее, по ее копии.

Джо поспешил догнать его.

— Кстати, про попугая — это правдивая история. После того случая старика Сильвио Пассоно прозвали Силли[113] Девять Пальцев.

— Силли Девять Пальцев? — рассмеялся Майкл, опять против своей воли. — Прямо как индейский вождь. Храбрый вождь Силли Девять Пальцев. Неужели такое было?

Едва заметная улыбка Джо, удовольствие от того, что удалось развеселить друга, когда у самого явно тяжело на сердце, — все это напомнило Фредо. Хотя он не совсем еще расслабился.

— С историями из жизни всегда так, — сказал Джо. — Они кажутся идиотскими. Было бы нормально, если бы глаз прострелили фашисты или я потерял бы его во время крушения самолета на вражеской территории. Так нет же, стоял, размякший от теплого пива, у окна, целовал бледную, ничем не примечательную женщину, не узнав даже имени, да и названия бара мне не вспомнить. В следующей жизни буду врать на каждом шагу, от колыбели до могилы.

Они прошли магазин с пралине и повернули обратно, мимо павильона штата Нью-Йорк, к стальному шару «Унисфера».

— Расскажи мне другую правдивую историю, — попросил Майкл.

— О чем? О Новом Орлеане, или о твоих фильмах, или о человеке в бегах?

— В любом порядке.

— Ну, знаю, в наше время критикуют все, кому не лень, однако, судя по пленке, что ты мне прислал, фильмы слабы в сюжете. Может, для этого я и нужен: закрутить сюжет.

— Так давай же, — поддержал Майкл.

— Не могу. Для меня важен конец, однако средства нельзя оправдывать.

— Это фраза твоего друга. Из газет, верно?

Корлеоне имел в виду недавнее фиаско администрации Ши на Кубе, за которое чиновника из ЦРУ сделали козлом отпущения.

— Не знаю, были мы когда-либо и можем ли сейчас называться друзьями, — сказал Джо. — Что бы ты ни имел в виду, следует признать, он хороший человек.

Общественности стало известно о нем только одно: он назвал Дэнни Ши лжецом. Это передавали по телевизору. На всю страну.

— И все же…

— Верно. И все же мы должны поддержать их. Как бы ни было приятно сковырнуть братцев, нет другого человека, который, став президентом, содействовал бы нашим интересам. Никогда не говори «никогда», но пока я вынужден придерживаться правил. Не могу пойти против закона. Людей заставляют уходить в отставку или устраняют — в это трудно поверить. Мужчины моего возраста, нашего возраста, которые сражались в войне, начиная карьеру, таких много — слишком много, как некоторым кажется. Лучший полководец, с кем мне довелось иметь дело… знаешь, куда засунули его мудрые власти? Работает заместителем декана в музыкальном колледже. Подразумевается, что он должен набирать солдат, видимо, фаготистов с потенциалом спецагентов. Я готов умереть за столом, серьезно, но не собираюсь гробить ничтожный шанс повернуть свою жизнь в другое русло. Я не должен учить тебя, как поступать. Извини. — Майкл оглянулся через плечо. — Кстати, как насчет Нового Орлеана и беглеца?

— Новый Орлеан, матерь божья, — произнес Лукаделло, глубоко вздыхая. — Новый Орлеан. С Новым Орлеаном все так сложно.

— Просвети меня.

Джо задумался.

Семья Трамонти придерживалась решения Комитета, и все же Майкл не хотел рисковать. Он, конечно, ничего не сказал Лукаделло о предложении Карло Трамонти, но, зная, что Трамонти тоже работали с ЦРУ над проектом покушения, попросил Джо разузнать, не имеют ли они каких дел с его знакомыми.

— Новый Орлеан — это не Америка, — наконец заявил Лукаделло. — Как и Нью-Йорк. Филли — вот это Америка. — Джо вырос на юге Филадельфии, это стало частью его имиджа, реакцией на бесконечных выпускников Йельского университета, которых полно в ЦРУ. — Как не Америка Кливленд, Детройт, Чикаго, даже Лос-Анджелес и Лас-Вегас. В особенности два последних. Жаркие, искусственные и такие отполированные, что отовсюду видишь свое отражение. Здесь, — Джо обвел руками выставку — футуристическую архитектуру на месте бывшей свалки, памятник тщеславию, окруженный автострадами и дорожными развязками, — стопроцентная Америка. Но остальная часть Нью-Йорка — это Нью-Йорк. Он сам по себе. И Новый Орлеан — это Новый Орлеан. Поверь мне, Майк, если не проявить благоразумие по отношению к Кубе, Майами тоже превратится просто в Майами. — Лукаделло жил в Майами и, как понимал Корлеоне, был там не последним человеком. — Я люблю все эти места, отчасти даже новшества в Майами, но сомневаюсь, что их можно назвать Америкой.

Майкл покачал головой.

— Нью-Йорк сам по себе? Брось, Джо.

Туристы щелкали «Унисферу» фотоаппаратами моделей «Брауни» и «Инстаматик», и Корлеоне с Лукаделло случайно попадали в кадр. Майкл не удивился бы, окажись среди них агент ФБР в шортах и с внештатными актерами, изображающими его семью.

— Я не это имел в виду, — сказал Лукаделло. — Нью-Йорк — отдельный случай. Вы здесь думаете, будто весь остальной мир — сельский клуб. Новый Орлеан не лежит на острове, поэтому не страдает чувством превосходства, однако там тоже…

— Мы знакомы полжизни, Джо, — прервал его Майкл. — Ты мой близкий друг, и я мирюсь с вещами, которых не потерпел бы от семьи. Каждодневный поиск справедливости твоя суть, но хватит об этом. Я не в настроении.

Лукаделло посмотрел Майклу в глаза. Корлеоне выдержал взгляд.

— Может, так и надо ко всему относиться, — согласился Лукаделло. — Помнишь, твой племянник играл в бейсбол в колледже, а ты наблюдал за людьми на трибунах с блокнотами и секундомерами и понимал, что они добывают информацию для букмекеров, тренеров и прочих. Многие из них просто свихнулись на этом деле. А некоторые, черт возьми, просто любили слушать, как тикают секунды, сокращая жизнь. Были среди них и безумные, убедившие себя, будто нужны профессионалам. Преданно отсылали по почте детальные отчеты каждую неделю кому-нибудь из «Иглз» или «Джайантс», а у тех не находилось времени позвонить поклонникам и сказать, чтобы не занимались всякой ерундой. Попробуй вычислить, кто есть кто. Ведь некоторые по-настоящему делали свое дело, передавая сведения бейсболистам, а заодно и букмекерам. Они умело врали, врали так, что сами верили в собственное вранье. Понимаешь, Майк? Это все, что я хочу донести до тебя о Новом Орлеане.

— Ни ты, ни твои люди не работаете там с моими друзьями, верно?

— Боже, Майк, ты меня слушаешь? Новый Орлеан — колоритное место, но серое.

Корлеоне сцепил руки за спиной. Он обладал сверхъестественной способностью отличать, когда начинают лгать отпетые обманщики, и чувствовал: Джо говорит правду.

— На определенном этапе жизни, — сказал Джо, — человеку приходится смириться, что без таланта и опыта можно обойтись. Начинаешь понимать, что они — это они, а ты — это ты. Мне не надо рассказывать тебе об этом. Ты же учился с раздолбаями из «Лиги плюща», — произнес Лукаделло чересчур громко, и несколько прохожих обернулись; какая-то пуэрториканка зажала дочери уши.

Вот так люди и засвечиваются.

Майкл взял Джо за локоть и повел в сторону выставки «Кодак», походившей на крест и четырехсотфутовый овал волнистого теста, изготовленный из бетона и все же парящий в метре над землей. Наверху был вращающийся пятиугольник с фотографией на каждой стороне: пять крупнейших в мире цветных снимков. С одного из них смотрел японский самурай.

— Все так изменилось, — проговорил Лукаделло. — Я уже не при деле и не могу строчить план операции на пятьдесят шесть страниц каждый раз, когда мне надо взорвать дренажную канаву. А затем наблюдать, как умники пытаются предугадать следующий ход, не дожидаясь, пока куски грязи упадут на землю. Тот план, что мы разработали вместе, задумывался мудрыми людьми. Вот как они мыслят. Трудятся над теорией, потому что обучались этому в Йельском университете и такими себя и видят. Каждый — важный, незаменимый человек.

— У плана были свои плюсы, — отметил Майкл почти искренне. Сама задумка была безумна. Майкл ожидал провала. И собирался воспользоваться пеплом неудачи, чтобы прижать Джерачи. И загрести наличные. Если бы, несмотря ни на что, план сработал, Корлеоне вернули бы свои казино. Это была бы двойная победа. — Как говорят, хочешь убить гадюку, отруби ей голову, а не хвост.

— Никогда не слышал. Я вырос в городе, как и ты. Ничего не смыслю в уничтожении змей, но, кажется, если разрубить змею пополам, цель будет достигнута. Только зачем охотиться за одной змеей? Ведь найдутся еще и еще. Почему не осушить болото? Не устранить ареал?

— В том же ареале обитают и другие животные.

С башни на них смотрел огромный грустный клоун.

Друзья поднялись на крышу по эскалатору.

По пути Джо шепнул Майклу на ухо:

— Все, что нам надо сделать, — это устроить партизанскую войну по всему острову. Вовлечь твоих людей, опытных по части оружия и взрывчатки. Поджечь тростниковые, табачные поля, взорвать медные рудники, затем вывезти отснятый материал пожаров и рассерженных кубинских контрреволюционеров — они очень любят покрасоваться перед объективом. Мир поднялся бы на защиту. По телевизору любое восстание смотрится грозно. И — ба-бах, конец. Вы снова при бизнесе, а я отправляюсь навстречу новым приключениям. Все счастливы. Не то что сейчас.

Витиеватые дорожки огибали фонтаны и сады на крыше, создавая идеальный фон для фотографии. Кое-где висели таблички «МЕСТО ДЛЯ КАДРА». На одном конце располагалась башня, на другом — гладкие белые сталагмиты из бетона семи метров высотой, напоминавшие поверхность Луны. Майкл с Джо направились к лунному пейзажу.

— Как это связано с Новым Орлеаном, Джо?

— С Новым Орлеаном? — переспросил Лукаделло и нахмурился. — Никак. По-всякому. Все в этом мире переплетено, Майк, черт побери!

Джо остановился прикурить, предложил Майклу сигарету, тот отказался.

— Ладно. Как насчет беглеца?

Лукаделло убрал зажигалку, и они пошли дальше.

— Я уже ответил на вопрос. — Он затянулся. — Мне нечего добавить. — Лукаделло сжал зубы и покраснел.

Майкл взял друга под руку и повел вдоль лунного пейзажа.

— Скажу тебе прямо, — наконец произнес Корлеоне. — Надо положить конец этому словоблудию.

— Я тоже говорю прямо. Ты не слушаешь. Не ухватываешь смысла. Вряд ли я смогу изъясниться более понятно.

— Попытайся.

Сверху Майкл видел Сад медитации, а за ним магистраль «Уан-Уик». Телохранители стояли с разных концов крыши.

— Ответ прост: мы ничего не знаем. Ответ заключается в том, что ни я, ни другие агенты не видели твоего красавца с первых дней, как он появился на Сицилии. Таковы факты. Из этого можно заключить, что он умер — от собственной руки, естественной смертью или как-либо еще. По моему личному мнению, вероятней всего, он подобрал хорошее местечко на острове и спрятался, а где именно — тебе видней, чем мне. У тебя там более надежные связи и источники, не говоря уже о лучшем понимании культуры, даже местности. На протяжении всей истории Сицилии она служила идеальным местом, чтобы скрыться от врагов. С ним ли жена? Нам это неизвестно. Следует предположить, что да. Однако ее точного нахождения мы не знаем. Ты этого добивался, когда просил быть прямолинейным?

И тут Майкл понял, что Джо Лукаделло, всегда умевший добывать сведения, на сей раз действительно ни в чем не уверен.

— У тебя есть догадки, — спросил Корлеоне, — хоть какие-то догадки, откуда происходит утечка информации?

— Соболезную твоим ребятам из Калабрии… — Джо помолчал. — Нет. Для меня очевидно одно: если утечка и происходит, то из твоего дома, а не из моего. Это диктует здравый смысл. Сейчас все так запутано.

— Хочешь сказать, туг конец прямой линии.

— Конец отрезка прямой, — поправил Джо. — Прямые бесконечны. Это их основное свойство.

— Но отрезки имеют конец.

— Верно, чертовски верно, — подтвердил Лукаделло.

Майкл поблагодарил Джо, и они обнялись.

— Взгляни вокруг. — Лукаделло медленно повернулся кругом. — Будущее сулит несметные сокровища. И что все эти болваны будут делать, если не смогут пересесть из машин в самолеты, чтобы добираться до работы, а на треклятой Луне так и не проведут бесплатное электричество? За историю человечества не было такой культуры, где оптимизм и цинизм шли бы рука об руку семимильными шагами. Даже в Древнем Риме.

— Ты имеешь в виду Нью-Йорк? — спросил Майкл. — Или Америку?

— Touche. — Джо подмигнул стеклянным глазом. На лице не мелькнуло ни тени задора.

— Скажи правду. — Корлеоне кивнул на глаз. — В него вмонтирована камера?

— Даже если бы была, пришлось бы сказать, что нет. — На сей раз Лукаделло улыбнулся искренне. И быстро посерьезнел. — Проклятье! Ты ведь не шутишь.

Конечно же, Майкл шутил. Не успел он возразить, как Джо вынул глаз. Раздался чмокающий звук, и одним плавным движением Лукаделло положил глаз Майклу в нагрудный карман.

— Проверь сам.

Джо не пытался прикрыть пустую глазницу. Она была розовой и какой-то абсурдно сексуальной. Майкл не дрогнул, но не мог отвести взгляд. Лукаделло полез в карман, и телохранители сорвались с места. Однако он вынул лишь зеленые солнечные очки. Телохранители остановились. Резкие движения привлекли внимание посетителей на крыше.

— Дай знать, если что найдешь, друг, — сказал Джо, похлопал Майкла по щеке, а затем, сильней, по карману с искусственным глазом. — Может, пришлешь какой кадр.

Он развернулся и направился к эскалатору — напряженность в походке улетучилась, теперь он двигался как изможденный герой в конце вестерна. Майкл опять подумал, не позирует ли Джо.

Корлеоне проигнорировал любопытные взгляды окружающих и дождался, пока старый друг скроется из вида — самый старый друг. Он не стал вынимать глаз, хотя остро ощущал его присутствие — плотный, тяжелый шарик. У Майкла горели уши. Столь странным был жест, что не сразу дошло, насколько он унизителен. Хуже того, это изощренный вариант сглаза. Корлеоне зажал стекляшку в кулаке. Следовало бы засунуть ее Лукаделло в глотку или в задницу.

Майкл махнул телохранителям. Они ничего не сказали про глаз. Правила запрещали заговаривать с боссом, пока он сам не обратится к ним.

По пути в павильон Ватикана зашли в туалет. Корлеоне поставил одного человека снаружи и велел говорить всем, что уборная закрыта по техническим причинам, другого взял с собой и попросил револьвер. Снова простые правила.

Майкл встал перед зеркалом, достал носовой платок, вынул из кармана глаз. Вещица не вызывала отвращения. Напротив. Удивительно, как такое можно изготовить вручную. Отлить из стекла яйцо, а не шарик.

Корлеоне завернул глаз в платок и положил на столик, затем взял револьвер и проверил. Придерживая левой рукой край платка, обхватил правой ствол, занес револьвер над головой и со всей силы ударил по глазу. Телохранитель просунул голову через дверь. Майкл бешено колотил, перед глазами все плыло. Наконец он остановился, тяжело дыша.

Развернул платок. Никакой камеры, конечно. Вещица внутри по-прежнему напоминала глаз — крошечные стекляшки и дюжина осколков побольше, чем Майкл предполагал.

Неожиданно для себя он засунул в карман самый крупный кусок.

Остальное оставил на столике, умыл лицо и причесался. Из-за седых волос отражение в зеркале всегда казалось чужим. Взглянув на то, что осталось от глаза, Майкл заметил, что на платке чужие инициалы. Платок принадлежал Фредо.

Несколькими минутами позже вместе с сотней незнакомцев, с остатками сократившейся семьи и женщиной, которую, как ему все чаще казалось, можно любить, Майкл Корлеоне взошел на борт моторизированной платформы и стал перемещаться по экспозиции «Пьета». Человеческим разумом не понять, как Микеланджело удалось создать такую красоту. Привезти ее в Америку — тоже достижение века.

Во время выставки, в том году и следующем, Майкл редко ступал в остальные части павильона: часовню на полуэтаже, площадку, посвященную католическим таинствам, репродукцию раскопок под базиликой Святого Петра (а под репродукцией — мусор). Однако посмотреть на «Пьету» он приходил бесчисленное количество раз, до и после открытия, один и с другими, с платформы и прогуливаясь пешком по людной дорожке. Если доводилось увидеть, что кто-нибудь бросал окурок или папиросную бумагу, Майкл подбирал и относил в урну: ничто не должно портить вид. Над статуей горели восемьдесят прожекторов, образуя ореол, и ему представлялось, будто свет исходит и от белого камня — куска породы, вырытого из покорной земли Италии, обращенного итальянскими руками в невыразимую красоту. Майкл давно не молился. Он не исповедовался пятнадцать лет и сомневался, что такой момент настанет, однако «Пьета» никогда не теряла своей власти над ним.

И часто, как сейчас, Майкл Корлеоне плакал.

Глава 23

Шарлотта Джерачи оставила взятую напрокат машину у аэропорта и взяла такси до Нового Орлеана. Было утро. Она ехала без остановок почти два дня. Вымоталась в пути, так и не сняла парик, по-прежнему оглядывалась каждую минуту, как всю дорогу из Саратоги. Водитель спросил, все ли с ней в порядке, не нужно ли принести воды и аспирин.

— Все нормально, — солгала Шарлотта. — Просто устала.

На вопрос водителя, первый ли она раз в Новом Орлеане, Шарлотта ответила отрицательно, надеясь, что он замолчит.

Ник ждал ее в слегка поблекшем роскошном отеле на Пойдрас-стрит. Шарлотта страшно устала и проголодалась. Без чемоданов и в парике она чувствовала себя проституткой. Зашла в туалет вестибюля, почистила зубы, умыла лицо, сполоснула подмышки.

Села в лифт и поднялась в номер.

— Сожалею, дамочка, — произнес Ник, подражая Джону Уэйну, — вы чертовски очаровательная брюнетка, но ко мне вот-вот приедет жена, блондинка.

Номер был обычный, не апартаменты.

— На самом деле я ищу мужа, — сказала Шарлотта. — Может, вы его видели? Импозантный такой мужчина, без бороды. — Она дернула за бороду. Джерачи уже два года как ее отпустил, а Шарлотта не знала. Он посылал ей магнитофонные пленки с записью своего голоса, но ни разу не отправил фотографии.

Они стояли в дверном проходе. Несмотря на шутки о парике и о бороде, оба пребывали в полном замешательстве: после столь долгой разлуки реальность казалась сном.

— Ты ведь настоящий?

Шарлотта ткнула в мужа пальцем: не привидение ли перед ней.

Это разрядило обстановку, и они обнялись, закружились, пнули ногой дверь, чтобы захлопнулась.

Туфли и одежда вмиг слетели, и супруги очутились на кровати. Дело пошло плохо. Усталая Шарлотта давно не принимала душ. Оба дрожали, пальцы не слушались. Они набросились друг на друга лишь потому, что того требовала ситуация. Получилось так несуразно, что Ник потом запустил в стену бокалом, а Шарлотта свернулась калачиком и натянула на себя простыни.

Дальше пошло лучше. Пили розовое шампанское со льдом, несмотря на столь ранний час. Ник подарил Шарлотте раскрашенную деревянную шкатулку, полную мексиканских украшений, которые она обожала, и альбом Чета Бейкера в подарочной упаковке. Шарлотта слышала имя, но не музыку.

— Тебе понравится, — уверил он. — Это красивое творенье, как и ты. Взгляни на обложку.

С фотографии смотрел Бейкер в бежевом свитере, великолепный и знаменитый, а позади блондинка с закрытыми глазами, в черном свитере, уткнулась носом ему в шею, излучая невыразимую грусть, будто чувствовала, что никогда не сможет обуздать его пороки. Она даже не узнает, какой дьявол в нем сидит.

— Это ты, — сказал Ник.

Из-за усталости с дороги, страха, плохого секса и шампанского, ударившего в голову, Шарлотта не сразу поняла, что женщина всего лишь похожа на нее.

— О, дорогой. Она же совсем другая.

— Потому что ты лучше.

— Конечно, — Шарлотта закивала. — В этом вся разница.

Она отправилась в душ.

Пока Шарлотта приводила себя в порядок, Ник посмотрел на размер одежды и позвонил в магазин, рекомендованный Аги Трамонти. Описал жену продавцу: «Сорока четырех лет, но молодая, элегантная, утонченная, не броская, но от этого только привлекательней, нечто между Одри Хепберн и первой леди, только блондинка».

— С кем ты разговариваешь? — спросила Шарлотта. Номера сдавались без халата, но она надела халат мужа.

— Ни с кем.

— С подружкой?

— Даже не шути так.

Она пожала плечами.

Через двадцать минут приехала женщина из магазина и вкатила тележку с самой разной одеждой подходящего размера. Шарлотта привезла с собой в Новый Орлеан только то, что поместилось в большую летнюю сумку, и пришла в восторг от новых нарядов. Выбрала несколько на удивление красивых вещиц — продавщица глазом не повела. Шарлотта спросила, могут ли они себе это позволить, и Ник велел ей не беспокоиться (о тратах позаботился Аги, о чем говорить не обязательно). Супруги приоделись и отправились гулять по Французскому кварталу. Шарлотта спросила, как могут они спокойно бродить по крупному американскому городу, и Ник ответил, что это долгая история, а если вкратце, то никто из его недругов не может и ступить в город без разрешения одного влиятельного человека.

Он не упомянул имени Карло Трамонти, и Шарлотта не стала расспрашивать подробности. И это ему в ней нравилось.

Шикарно поужинав в ресторане «Галатуар», они вернулись в отель с бутылкой красного вина. Ник сбрил бороду, хотя Шарлотта не просила об этом. Зато оценила жест. Разговаривали до рассвета, наверстывая упущенные два года, что было невозможно, и дважды предались любви, с заметно лучшим результатом.

Наутро Шарлотта Джерачи, не вставая с постели, принялась разгадывать кроссворд. Между шторами была щель, и кровать рассекал луч яркого солнца. Рядом, в белой майке и голубых пижамных штанах, спал Ник. Шарлотта лежала обнаженной поверх одеял. Ник был одет. Она загорела, хоть и была натуральной блондинкой, — в Нью-Йорке выдалась хорошая весна, и можно было загорать у подогретого бассейна. От бикини остались белые полоски, и в свои сорок четыре Шарлотта не выглядела глупо в открытом купальнике. Хотя Ник — сицилиец по матери и отцу, у него всегда были достаточно светлые волосы, и он сошел бы за ирландца или англичанина, а теперь совсем побледнел, хоть и провел два года в тропиках. Борода защищала кожу от солнца. Без нее он больше походил на себя прежнего. Мышцы на лице обвисли из-за болезни Паркинсона. Даже не скажешь, что он всего лишь на три года старше жены.

Ник проснулся. Потянулся и провел рукой по изгибу груди. Как он боялся никогда не увидеть ее. Эту грудь. Кроссворды. Шарлотта разгадывала их, только когда ее что-то беспокоило. В этом одна из прелестей брака: знаешь человека так хорошо, что капризы и странные привычки перестают удивлять и сводить с ума, принося утешение. Ник чувствовал сквозь одеяла теплоту солнечного луча.

— Я ненавидела тебя, — сказала Шарлотта, глядя на него.

— Доброе утро, — отозвался Ник, притягивая ее к себе.

Впервые почти за три года они проснулись вместе.

— Знаю, надо винить твоих недругов. Я так и делаю. Но мне сложно. Тайна, покрытая мраком. Хочется свалить на тебя всю ответственность.

— Все позади, — успокоил Ник. — Наша семья пережила разлуку. Девочки у нас сильные. Мы хорошо их воспитали. Скоро будем вместе. Я преодолею все препятствия ради тебя. Ради тебя, ради них. Я уже прокладываю дорогу обратно, милая. Поверь мне.

Шарлотта отбросила кроссворды и высвободилась из его объятий.

— Уже второй раз, Ник. Ты исчез дважды. Думаешь, редкие звонки и одна ночь все покроют? Бесконечные записи, где ты говоришь о джазе, мировых событиях и прочитанных книгах? Для меня это не позади, Ник. Мы не прошли и полпути. Даже сотой доли. Я люблю тебя, очень люблю, но и ненавижу тоже. Послушай. Пойми. Я вижу… и не смотри на меня так. Я вижу, ты не осознаешь, каково мне сейчас.

Неодобрительное выражение на лице Джерачи на самом деле было вызвано болезнью Паркинсона. Он смотрел на грудь, на полоску без загара, думая, как ему повезло, как прекрасно они станут жить, когда все закончится. В то же время Ника беспокоило открытое бикини и сомнения, нет ли у нее другого. Нет. Шарлотта не посмела бы, возможно, даже не захотела бы.

— Расскажи мне. Я весь во внимании.

— Я напугана, я одинока. Собственная жизнь мне неподвластна. Я всего лишь статистка в постановке «Бешеная погоня за Ником». Мне приходится делать все самой: твои обязанности по дому и свои. Думаешь, девочки в порядке, но это не так. Им нужен отец. Барб злится, сам знаешь. Говоришь, скоро вернешься, мы вернемся, а я представляю, как она сидит одна дома и ждет нас, страдает. А Бев? Бев тебя боготворит, ни одного плохого слова в твой адрес, всегда защищает. О ней я больше всего беспокоюсь. Тебя так долго не было, в Калифорнии сейчас такое творится, особенно в университетских городках, страшно подумать, в какую компанию она может попасть. Проведет лето у твоего отца, слава богу, а потом обратно к битникам, вольнодумцам, наркоманам и всем прелестям Беркли. Ты здесь ни при чем, но как бы хорошо в таком возрасте иметь рядом отца.

— Я сейчас, — извинился Ник и пошел в туалет.

Как это не похоже на Шарлотту. Она всегда держит мысли при себе. Еще накануне вечером они разговаривали за ужином и допоздна, в перерывах между любовью, тоже. О новостях, о том, как Шарлотта добралась. Сама вела машину. Выскользнула в темном парике через заднюю дверь ресторана и прошла полгорода пешком до бюро проката автомобилей, боясь оглянуться, а в машине постоянно смотрела в зеркало заднего вида, дрожа от страха тысячу миль. Даже не останавливалась по пути, только заправиться и купить пепси-колу. Теперь ей хотелось излить душу. Что ж, Шарлотта имеет на это право. Но как не похоже на нее. Мать Джерачи редко молчала, постоянно изливала жалобы на Фаусто, общалась с Ником как со взрослым, наперсником, а не мальчишкой. Он был предан матери до последнего и в то же время огорчался, видя, как ее прямолинейность роняет отца в глазах окружающих. Она настроила против Фаусто собственного сына. Неумышленно. У матери было доброе сердце. Родители жили в прекрасном браке, и Ник собирался непременно жениться на такой же доброй и умной женщине, но только дающей себе отчет, что и где она говорит. И ему это удалось. Шарлотта просто обижена. Более того, напугана, и не без причин. Понадобится время, чтобы все наладилось.

— Ты права насчет девочек, — сказал он, вернувшись. — Я знаю, но и ты знай, я разговаривал с Бев чаще, чем тебе кажется. Она единственная, кто по-прежнему шлет мне магнитофонные записи. Я тоже. Кстати, когда куришь травку, меняется голос. А у нее все в порядке, она хорошо учится. Бев правильно воспитана, Шарлот. Сильная личность не уподобляется окружению. Если вокруг замков рвы, это не значит, что принцессы все тонут.

Шарлотта на секунду задумалась и рассмеялась.

Ник тоже.

— Тебе только кажется, будто я в стороне. Это не так.

— Может быть. Не знаю. — Шарлотта сложила руки на груди. — Факт остается фактом: Бев нужно больше твоей заботы. У меня никогда не получится проникнуть к ней в душу так глубоко. Каждый раз, как мы ссорились последние три года, я ненавидела тебя. Признаю. Я презираю себя за это, но мне даже поделиться не с кем. Отцу Ди Трилио не исповедуешься, ведь я должна якобы скорбеть по мужу. Ему можно все рассказать, но я не могу. Пришлось делать вид, будто ты умер. Пришлось все делать самой. Все. Надо убить паука, а Ника нет.

Только я. Барб и Бев приводят ухажеров, и мне приходится вычислять их намерения, потому что Ника нет. Умер отец, и я пошла на похороны одна. Все одна. Не говоря уже о счетах. Денег так мало. Представляешь, я сама стригу газоны. Да-да. И не смотри на меня так.

Джерачи снова изучал незагорелые полоски, особенно внизу. Изгиб бедра, поредевший треугольник волос. Он покачал головой.

— Знаю, о чем ты думаешь, — сказала Шарлотта.

— Ни о чем, — возразил Ник, хотя на самом деле беспокоился, не начинает ли она лысеть внизу. Такое случается с мужчинами? Ему вдруг пришло в голову, что Шарлотта самая зрелая из всех, кого Нику доводилось видеть в обнаженном виде. — Я слушаю. Весь внимание.

Шарлотта села и наклонилась к мужу.

— Знаю, ты думаешь, я зациклена на материальных вещах, думаю только о деньгах, но это не так. Я тут уже почти сутки и первый раз упоминаю деньги, верно? Вспомни. Когда мы разговаривали по телефону, разве поднимала я эту тему? Никогда. Ни разу. А теперь должна сказать тебе, Ник. Мы нищенствуем. Все сбережения растрачены. Приходится занимать у отца. Понимаю, за нами постоянно наблюдают, и невозможно каждую неделю присылать в дом человека с большим конвертом, но…

— Мне некого послать, — нахмурился Ник. — И нечего положить в конверт. Я надеялся, вы получите страховку. — Они могли объявить его мертвым, забрать деньги и вернуть обратно, если Джерачи когда-нибудь всплывет. Своего рода беспроцентный заем у профсоюзного пенсионного фонда водителей грузовиков. — Что-нибудь придумаю. Вы можете продать акции. Я опишу как. Плюс мой отец может посылать деньги девочкам.

— Теперь будешь злиться на меня. — Шарлотта схватила простыню и натянула до шеи. — Не смотри на меня так.

— Разве я когда-нибудь обвинял тебя в прагматизме?

— Постоянно.

— Честно говоря, могу вспомнить только один случай.

— Перестань.

— Ну, пару. Вовсе не постоянно. Послушай. Пойми правильно. Я не исчезал. Оба раза ты знала, где я, а если нет, то это было необходимо для твоей же безопасности. Сожалею, что тебе пришлось пережить тяжелые времена. Я миллион раз извинялся, и ты не должна удивляться. Ты прекрасно представляла, какая у меня жизнь, задолго до замужества. Я не лицемер, который притворяется Гетти или Рокфеллером. Ты — жена солдата, и на этом точка. Я знаю тебя, Шар. Знаю, тебе лучше солдат, чем пустой толстосум. Только солдаты иногда пропадают без вести.

— Ты не просто пропал без вести, ты официально погиб, но этого до сих пор не признали, потому что влиятельный человек в услужении Майкла Корлеоне заморозил процесс.

— Так считает твой адвокат? Тому есть подтверждение?

— Он уверен в этом не меньше меня. Как сам говоришь, я все прекрасно представляю.

Ник поднялся и заказал завтрак в номер. Для Шарлотты «Бенедикт», не спрашивая. Она ела это блюдо в первое утро их медового месяца. На уровне подсознания Джерачи надеялся, что она оценит. Повесил трубку, Шарлотта встала и поцеловала его.

— Может, тебе уйти в отставку? — мечтательно проговорила она. — Поселиться в Ки-Уэст. Или Майами-Бич. В Новом Орлеане, хотя я о нем ничего не знаю. Солдаты ведь уходят в отставку, верно?

— Мне сорок семь. Хочешь, чтобы я бросил дела и валял дурака? Натирал дома полы? Твой отец работал до девяноста.

— До семидесяти одного. Он был старшим плотником, Ник. Люди этой профессии вообще никогда не уходят не пенсию.

— В моей сфере деятельности то же самое. Вопрос: что тебе надо знать о Новом Орлеане? Как можно судить о городе, где ты была один день, Шар? Не замыкайся. Тебе здесь понравится, поверь.

— Тут так сыро. Ты ведь не собираешься поселиться здесь? Навсегда?

— Сейчас просто сырое время года. В Ки-Уэст тоже влажно. Новый Орлеан мне нравится больше, это уж точно.

— Там по-другому влажно. В Новый Орлеан следует приезжать на отдых.

Ник рассмеялся.

— Но не жить?

Шарлотта часто шутила, что среднестатистический город — идеальное место для жилья, но туда не едут туристы.

— Именно.

— Одевайся, — велел Ник. Они встретились в гостинице, хотя Джерачи остановился в доме, который предоставил и собирался продать ему Карло Трамонти. — Хочу показать тебе кое-что.

Шарлотта заулыбалась.

— Правда? Я могу прочесть ее?

— Что прочесть?

— Твою книгу.

— Мою Что?

— Твою книгу.

Ник думал, понравится Ли ей дом, и не сразу понял, о чем речь. Теперь вспомнил. В момент слабости прошлым вечером, под прикрытием темноты и воздействием алкоголя, он признался, что пишет книгу. Непонятно в связи с чем. Возможно оттого, что, когда он начал ухаживать за Шарлоттой, она работала секретаршей в издательской компании. Ник познакомился с будущей женой благодаря ее начальнику, у которого были проблемы с финансами. Шарлотта переехала в Нью-Йорк из западной Пенсильвании, чтобы стать писательницей. Ирония судьбы: теперь она даже не читает книг, в отличие от Ника. Когда мужчина и женщина воссоединяются или переживают трудные времена, они начинают прислушиваться к прошлому, к тем временам, когда влюбились друг в друга.

Возможно, Ник пытался снова завоевать сердце Шарлотты, хотя она и так приехала к нему по первому зову.

Надо бросить пить.

— Ну же.

— Прочтешь, когда закончу, — сказал Ник. — Уже скоро.

Несколькими неделями раньше Ник ездил в Сицилию, ненадолго. Шарлотта была там раньше. Джерачи позаботился, чтобы Лукаделло узнал о его местонахождении и из чувства долга доложил об этом семье Корлеоне. В свое время.

Две фотографии Шарлотты были сделаны во время семейного отпуска три года назад. Пока Ник прятался, они стали для него священными. Хранились в безупречном состоянии. Джерачи ни за что не пожертвовал бы ими, если бы не надежда на воссоединение с женой. Третий снимок появился недавно. Женщина надела светлый парик, чтобы походить на Шарлотту. Ее звали Габриэлла. Ник встретился с ней в кафе в Таормине и прогулялся вместе до отеля. Их ждал фотограф, Себастьяно д’Авдреа. Габриэлла отвернула голову от объектива. Себастьяно заставил их пройти к двери трижды, пока не добился желаемого результата. Он был дальним родственником Джерачи по линии отца. Посещая остров, Фаусто нашел новое семейное ответвление и доложил об этом сыну. Габриэлла была женой родственника. Более никто за ними не следил. Затем она поспешила в машину брата и сняла парик. Габриэлла с мужем остановились в отеле в другом конце города.

Ник заплатил за номер за неделю вперед, наличными. Дал большие чаевые посыльному, донесшему чемодан до комнаты. Пару дней Джерачи светился по всему городу, болтал с барменами и продавцами. Представлялся американским бизнесменом, желающим приобрести уединенный домик для летнего отдыха. Даже посмотрел пару вариантов.

Себастьяно проявил фотографии сам, в ванной. Ник выбрал лучшую. Габриэлла помогла с составлением записки. Себастьяно наладил отношения в отеле с барменом и главной горничной, затем они вместе вернулись в Палермо. На следующий день Ник отплыл в Америку.

Позже, когда Джерачи дал знак, родственник отправил письмо по почте. Бармен и горничная описали человека, который спрашивал о бородатом американце и блондинке-жене, показывая тот самый снимок, на котором Ник с Габриэллой входят в отель. Калабрийцы не были гостями. Им никто ничем не был обязан.

Людей из Калабрии порекомендовал солдат из команды Нобилио. Томми Нери не знал, что несколькими годами раньше они убили дядю этого человека. По словам Момо Бароне, шанс отомстить был важней, чем преданность Майклу Корлеоне.

Брат погибшего с мрачным удовольствием руководил засадой и отправкой голов, рук и ног в Америку.

Ник повел Шарлотту смотреть дом на улице Дофина, который подошел бы новобрачным: скромный, с анфиладой, свежевыкрашенный, с новым застекленным крыльцом и встроенным в окно кондиционером, к востоку от Французского квартала.

— Должна признать, — сказала невольно очарованная Шарлотта, — это как раз то безмятежное местечко, о котором я мечтала. Вдалеке от всего кошмара.

В невероятно короткий срок она стала чувствовать себя здесь как дома.

Они с Ником все больше напоминали себя прежних.

Семья Трамонти владела всем кварталом, и близлежащим тоже, в каждом доме жили их люди. Шарлотта сначала этого не знала, но, пока познакомилась с соседками, пока сложила в уме два и два, успела прийти в себя. Она понимала, что требуется, и не задавала вопросов. Дом содержала в безупречном состоянии. Получала извращенное удовольствие от сизифова труда, заключавшегося в борьбе с нашествием вредителей: маленьких зеленых лягушек и ящериц, стай мух, пчел, ос и комаров, с которыми не справлялись лягушки и ящерицы, неистребимых жучков пальметто, евангелистов с памфлетами в руках, в галстуках и белых рубашках с коротким рукавом. Так она забывала о других тревогах.

Шарлотта с Ником постоянно пререкались по мелочам, но никогда по-настоящему не ссорились. Она воодушевляла мужа продолжать писать и говорила, будто приятно слушать, когда в доме стучат по клавишам, хотя бы изредка. Джерачи запирал страницы, записи и копирку в стальном сейфе, приобретенном в антикварном магазине на Ченел-стрит. Принес жене цветной телевизор в ящике из тикового дерева, с девятнадцатвдюймовым экраном — самый широкий в то время. Шарлотта оценила жест, зная, как Ник ненавидит телевидение. Она покупала ему книги о том, как писать книги. В свободное время — будто у нее было несвободное время — Шарлотта доставала катушечный магнитофон, садилась на диван, направив на себя электрический вентилятор, закрывала глаза, потягивала сладкий чай и смело наговаривала на пленку всякую всячину, пока бобина не начинала крутиться вхолостую. Затем отправляла запись незнакомым людям, а те пересылали дочерям, ее малюткам.

Переезд Ника Джерачи в Новый Орлеан произошел благодаря бывшему мексиканскому магнату Спрэтлингу, который нащупал почву, и, в большей степени, одноглазому человеку, известному под именем Айк Розен.

Агент ЦРУ появился в Такско. Джерачи обедал в одиночестве — энчилада с холодным пивом, кафе на крыше с видом на собор, в руках «Нью-Йорк тайме».

— Пробовали когда-нибудь игуану? — спросил агент. — Я слышал, это хороший афродизиак.

Джерачи отложил газету. Не сразу узнал старого знакомого без повязки на глазу. Последний раз они разговаривали в Нью-Йорке, после чего Ник ушел на дно.

— Вкус как у цыпленка, — отметил Джерачи. — Попробуй.

— Борода придает тебе пикантность.

— А тебе — глаз. Чего ты от меня хочешь?

— Ты правда думал, что за тобой никто не наблюдает? — спросил Лукаделло. — Думаешь, можешь свободно разгуливать без нашего ведома?

Джерачи именно так и думал. Однако Лукаделло как-то его нашел.

Когда подошел официант, Лукаделло расспросил его на беглом испанском, как готовят игуану и что кладут в соус.

— Я спросил, что тебе нужно?

— В твоей пещере было электричество. Даже телевизор временами работал. Антенна. Счета за электричество. Надо признать, твой отважный побег, клянусь Богом, был так изящен, — Лукаделло подмигнул стеклянным глазом, — но мы за тобой все время присматривали. Ты спрятался под домом своего крестного. Когда выбрался, поехал прямо в город, где вырос, позвонил отцу, и старик отвез тебя в Мексику. Понятно, это чрезвычайно огорчило наших друзей, но и ты пойми: я этим зарабатываю на жизнь.

— Поздравляю, — сказал Джерачи. — Мама наверняка тобой гордится. Что дальше?

— Мои детективы полагают, ты себя угробишь. Поэтому я и здесь. Ты подпадаешь под привычный стереотип.

— Стереотип?

— Не обижайся. Я сам из той породы. Мужчины, которые руководствуются кодексом чести, загнанные в тупик, понимая, что у них нет шанса вернуться к нормальной жизни, в семидесяти одном случае из ста пытаются покончить с собой. Из них восьмидесяти семи процентам это удается. Ты слишком эгоцентричен. Такие, как ты, постоянно смотрят на проблему, даже неразрешимую, с уверенностью, что все уладят. Мои начальники разошлись во мнениях. Прислали меня дать тебе луч надежды, заставить поверить, что ты действительно сможешь увидеть семью, войти в привычную колею и тому подобное. И вот я здесь. Хочу помочь тебе.

— Ты работаешь на федеральное правительство и прибыл помочь мне. Забавно.

— Я рассматривал вариант убить тебя, — сказал Лукаделло, — но выбрал помощь, если тебе от этого легче.

— Ты прислал того юношу найти меня, — догадался Джерачи.

— Какого юношу? — спросил Джо. — В ковре?

Теперь, значит, мы оба убили по Боккикьо, подумал Ник.

ЦРУ грохнули Кармине на Кубе, чтобы тот не заговорил, а Джерачи не сомневался, Кармине и так не подал бы голоса.

— Что за ковер?

— Скажу тебе прямо. Мое начальство хочет устранить тебя. Однако им не понравится, если ты уйдешь сам. Твой… не знаю, как ты его зовешь… твой начальник тоже желает тебе смерти. Он жаждет мести и сильно огорчится, если тебя уложит кто-нибудь другой. Решение проблемы весьма изящно, с нашей точки зрения. Господин Корлеоне убьет тебя, а мы поймаем его с поличным. В результате и с тобой разделаемся, и сдадим Корлеоне нашим друзьям в ФБР, преподнесем им подарок, приношение во имя мира, компенсацию за те неприятности, что мы вместе с тобой причинили. Это, конечно, не имеет значения, но мне лично не хотелось бы, чтобы все именно так и закончилось. Я лишь выполняю приказы. В этом мы с тобой тоже похожи. Мне приказали найти тебя. Я нашел. Вот он ты. Дальше я должен сообщить господину Корлеоне твое точное местонахождение и не дать понять, что ты поставлен в известность о происходящем. Это я тоже выполню. Извини за мысли вслух. В Мехико доберусь завтра. День уйдет на подбор рейса, еще день на одобрение, обычная бюрократия, верно? Да ты и сам знаешь. Еще один день в пути, может, пара деньков уйдет на то, чтобы добиться аудиенции такого занятого человека, как господин Корлеоне. На тот момент, как мы встретимся, все мои слова будут на сто процентов правдой. Насколько мне известно, ты находишься в прекрасном местечке. Такско. За два-три дня найдут исполнителей, и они доберутся сюда. Сколько получилось? Неделя. Я не сказал тебе ничего, что бы ты не вычислил сам. Ничего конкретного. Пять-десять дней или, может, больше? Я не знаю, как быстро улаживаются такие вещи: убийства, вендетта. Это просто мысли вслух. А, еще один момент. Согласно распоряжениям, рад сообщить тебе, что ты сможешь снова увидеть семью. Дам тебе луч надежды, чтобы ты не вышиб себе мозги. Между прочим, верный способ покончить с собой.

— Ты просто кладезь полезной информации, — отметил Джерачи и постучал по сложенной «Нью-Йорк тайме» на столе. — Если будем часто вместе обедать, я прекращу подписку.

— Думаю, так и случится, — сказал Лукаделло. — Нам предстоит еще парочка совместных обедов.

Подали игуану. Джо понравился соус, но быстро надоело возиться с мелкими косточками.

— Далее, — продолжил Лукаделло, отставив недоеденное блюдо, — если тебе вдруг ни с того ни с сего захочется уехать отсюда, мы выследим тебя снова, и я опять буду выполнять приказы. Лично удостоверюсь, где ты находишься, или это сделает мой коллега, а затем твое местоположение в нужный момент будет передано мистеру Корлеоне.

— Говоришь, тебе не хочется, чтобы Майкл убил меня.

— Я говорю, что следую распоряжениям.

— И сам не собираешься ни убивать меня, ни подставлять под пули.

— Разве можно предсказать будущее?

— Просто заставишь меня бегать, а их — бегать за мной. И как долго это может продолжаться?

— Мой тебе совет. — Теперь Лукаделло постучал по сложенной газете. — Если ты так зациклен на будущем, купи другую газету. С гороскопами. Я тоже мог бы задать тебе этот вопрос. Как долго ты собираешься валять дурака, слушать пластинки и убивать мальчишек вдвое младше себя? Сколько времени будешь вынашивать план, как разрешить свою безвыходную ситуацию? Попробуй угадать, насколько важно будет это дело для моего начальства, если разразится мировой кризис, которого не миновать. Или скажи мне, сколько средних полевых агентов останутся таковыми, если умные люди дадут понять, что в скором будущем можно пересесть за стол. Я ведь не задаю такие вопросы, потому что приехал сюда не будущее обсуждать. Это, — Джо постучал по стеклянному глазу, — не магический кристалл.

Джерачи ткнул вилкой в игуану Джо и поднял бровь:

— Доедать будешь?

Лукаделло подвинул к нему тарелку.

— У меня еще два вопроса. — Ник достал изо рта хребет игуаны. Руки едва заметно тряслись. — Тебя никто не просит глядеть в магический кристалл. Во-первых, почему бы тебе не избавиться от меня, подстроив самоубийство, или не прислать киллера, а самому исчезнуть. Ведь опыт в таких вещах имеется. И во-вторых…

— Почему я тебе все это рассказываю, так?

Джерачи пожал плечами и потянулся за тортильей.

— Хочу, чтобы ты мне доверял, — ответил Лукаделло, откинувшись на спинку стула. — А ты не доверяешь. Был бы дураком, если б доверял. Мы хорошо поработали, готовя ребят в Нью-Джерси, а ты даже моего имени не знаешь. Не в курсе, по-прежнему ли я предан организации. Для тебя я просто сумасшедший одноглазый наемник с психопатическими наклонностями. Это не так. Не считая глаза. Я откровенен с тобой потому, что правда и искренность помогают установить доверие. Если смогу зародить хоть зернышко доверия, оно вырастет как снежный ком. Ты вооружаешься полученными сведениями, видишь, что я не обманываю, и поступаешь соответственно. Чем чаще ты принимаешь мои слова на веру, тем более предсказуема твоя реакция. Это мне и нужно. К тому же у меня нет причин скрывать что-либо от тебя. Многие полагают, ты покойник или вскоре им станешь, от собственной руки или от чужой. Никто и предположить не посмеет, что ты способен сотрудничать с правительством или предъявлять обвинения этим парням, — сказал Джо, стуча по газете.

Джерачи выплюнул пару косточек игуаны на салфетку и махнул официанту, чтобы принес еще пива.

— Мне любопытен другой твой вопрос, — отметил Лукаделло. — Он много говорит об образе твоего мышления. Вот тут мы с тобой разные. У нас обоих есть кодекс, но твой — неписан, а мой — законы страны. Я не собираюсь убивать тебя по простой причине. Это противозаконно. Я не преступник. Странно, что ты не способен понять этого, Ник. Я ведь положительный герой. Из добропорядочных граждан. Мы бреемся, любим Бога, спокойно спим ночью, и все девушки наши. — Он рассмеялся. — Весьма кстати, если та ящерица и правда афродизиак.

— Удачи, — сказал Джерачи. — В городе полно красоток. Время покажет, захотят ли они трахаться с одноглазым парнем в дешевом костюме.

Лукаделло бросил деньги на стол — правила запрещали Джерачи оплачивать счет, — поднялся и наклонился к уху Ника.

— Не мни себя Богом, — сказал Лукаделло. — Одурачишь меня однажды, мне будет ой как стыдно. Надуешь второй раз, vaffanculo.[114] Отымею в задницу.

— Я знаю выражение, paisan, — кивнул Джерачи.

Вскоре по приезде в Новый Орлеан Ник встретился с Карло Трамонти, единственный раз, в просторных охотничьих угодьях дона на западе Нового Орлеана. Малыш Аги, связной для Джерачи, привез его в желтом «Кадиллаке» с приподнятыми педалями газа и тормоза, чтобы он мог дотянуться до них.

Аги и Ник расположились на металлических стульях снаружи ветхого довоенного особняка, на вертеле поджаривался дикий кабан, которого подстрелил сам Карло Трамонти. Всадил столько пуль, что понадобилась упаковочная проволока, чтобы туша не развалилась на части. Особняк остался от сахарной плантации и долго пустовал, пока Карло не купил его. Кит следил за мясом. Говорил в основном Аги. Их брат Джо установил мольберт и рисовал картину: на переднем плане кабан, за ним дом, ни души, бушует гроза, что не соответствовало действительности. Карло постоянно вставал полить тушу жиром или вколоть под кожу гигантскую иглу. Маринады и специи были семейной тайной.

Вдалеке не прекращались выстрелы.

— Учебная стрельба, — сказал Аги.

— Разве стреляют не из ружья? — спросил Джерачи.

— У нас тут полигон. Он дальше, чем кажется. Не беспокойтесь. Кофе?

— С цикорием?

Карло ухмыльнулся.

— Это тоже семейная тайна, — объяснил Аги, наливая. — Сами варим. Мы импортируем кофе. Его обжаривают неподалеку от того места, где вы остановились.

— За что глубоко вам благодарен. — Ник поднял кружку произнести тост. — За дом и этот прекрасный кофе.

— И вам спасибо, — произнес Джо, оторвав взгляд от холста.

Ник недавно решил простую проблему: вдоль автострады появились торговые и музыкальные автоматы.

— Рад быть полезным, — сказал Джерачи.

Все раскурили сигары. Джо и Карло бросили свои занятия и присели рядом.

— Мы только хотим прояснить некоторые вещи, — начал Аги, — чтобы потом не возникло недопонимания. Самое важное — убежище. Мы вам его предоставляем. Редко кто удостаивается такой чести. Не помню, когда это было последний раз. Обещаем, во время вашего пребывания мы не пустим сюда никого, в частности ваших друзей из Нью-Йорка. Без предупреждения они тут не появятся, да и с предупреждением тоже, если не захотят проявить верх неуважения. Что касается ваших курьеров и контактов, мы обсудили этот вопрос и не возражаем.

— Спасибо, — поблагодарил Джерачи. Момо Бароне и Рензо Сакрипанте нашли надежных людей для связи.

— Вам следует сообщать нам о предстоящем визите за три дня, — продолжил Аги, — и я поручу кому-нибудь встретить курьеров в городе и не отходить от них ни на шаг. Пойдете справлять нужду — наши люди будут стоять рядом. Если у вас есть секреты, ничего не поделаешь. Эти люди надежные, не волнуйтесь. Возможно, вам это не нравится, но так должно быть. Есть вопросы?

Ник покачал головой.

Карло Трамонти положил руку Нику на плечо, сжал, как отец, восхищаясь мускулами внука.

— Вижу, ты хороший малый, — улыбнулся он. — Может, станем друзьями. Пока мы просто люди с общими интересами. Нам надо расплатиться за неуважение, оказанное Майклом Корлеоне. У меня не возникло бы проблем с правительством, если бы президентом был Крошка Пейтон, как задумала природа. Мы проглотили это. Не твоя забота, что мы не поделили с господином Корлеоне. И от тебя ничего не требуется. Не следует проявлять любопытство. Тебе нужно знать только одно: я сотрудничал с Вито Корлеоне, проворачивал некоторые дела, и ты, мистер Ник, мыслишь в том же русле. Мы были бы рады с тобой работать. Ручаемся поддержать и выдвинуть на место главы семьи, если, упаси бог, что-нибудь случится с мистером Корлеоне. Попади он в беду, кто еще сможет взять бразды правления? Больше некому. Ты прошествуешь по улицам Бруклина героем. Два условия, и они не обсуждаются. За пределами Луизианы ни слова о том, что ты здесь увидишь. Пока ты здесь, выполнишь кое-какую работу. Простые вещи, приносящие доход, в том же ключе, как когда ты помогал моему брату. Для человека твоего таланта сущий пустяк.

Ник согласился на все.

Обнялся с каждым из братьев Трамонти. Чтобы отпраздновать соглашение, отрезали лакомые куски свинины и принялись уплетать. Кровавый сок стекал на угли и шипел, туша продолжала вертеться на шампуре.

Затем Аги с Ником сели в катер с огромным пропеллером сзади. В костюмах они смешно выглядели друг рядом с другом: две крайности, словно демонстрировавшие, какого роста может достигнуть итало-американец.

Ник, проведя столько времени в бегах, терзался дурным предчувствием. Он был настороже, боялся, что ему прострелят голову и выкинут за борт, в рукав реки, на съеденье крокодилам и аллигаторам, или кто там водится. Пейзаж как в кино: виргинские дубы, густые сучковатые сосны, чащи кипарисов, испанский мох и плавающие листья кувшинок, острые зеленые побеги и коричневая трава, равнины из черной грязи с расщелинами, будто осадок на дне картера. Парни в Нью-Йорке думают, им повезло с аэропортом Айдлуайлд и свалками на Стейтен-Айленде. А у Трамонти вот что есть. Стоит изучить здешние болота, и не придется пользоваться лопатой или ломать голову об избавлении от лишних вещей.

Ник обнял Аги за плечо и улыбнулся.

Аги похлопал Джерачи по колену.

Сквозь рев мотора было сложно говорить. Ник уже не слышал выстрелов. Он вспоминал, какие шутки он откалывал по поводу роста Аги.

Впрочем, опасения были напрасны. Аги, как и обещал, показал ему водную часть собственности и окружающую местность. Нефтяные вышки. Резервуары с полным набором нефтепродуктов. Бордель у стоянки трейлеров. Казино на барже, поставленное на якорь в нетронутой глине, на самом деле всего в двух милях от шоссе 61, на охраняемой дороге, построенной на деньги, выделенные федеральным правительством.

Ник вспомнил о своем ощущении, когда впервые приехал в Нью-Йорк. Тогда ему казалось, что жители Нью-Йорка не имеют представления об остальном мире. Думают, будто весь мир за пределами их города не представляет интереса. Моу Грин был вынужден уехать из Нью-Йорка, чтобы открыть для себя возможности Лас-Вегаса. Куба пробудила в людях творческую ноту. Мексика, как она виделась Нику, имела потенциал величайшего мафиозного рая всех времен и народов. Зачем расстраиваться из-за поражения на Кубе, маленьком острове в сотне миль от Флориды, когда есть идеальная страна прямо через границу, которой удобно управлять системой взяток, где суждено появиться источнику наркотиков, а на тысячах квадратных миль можно с легкостью и роскошью залечь на дно. Хаймон Рот и Кошер Носта, русские евреи из Калифорнии, годами управляли мексиканской национальной лотереей. Джерачи не понимал, что мешает предприимчивым людям переехать туда и прибрать к рукам всю страну. Может, дело в ностальгии по Сицилии? Куба — остров, как и Сицилия, маленький и уязвимый рядом с могущественным, великим континентом.

Нью-Йорк — тоже группа островков. Мексика — другое. Мексика — это как просторная Луизиана.

Болота напомнили Нику о задумке Фредо Корлеоне протолкнуть закон, запрещающий хоронить людей в пяти районах Нью-Йорка, а затем делать миллионы на болотистой местности Нью-Джерси, куда потом придется перевозить трупы. Разве плохая мысль? Она никогда не казалась Нику сумасшедшей. Такую аферу уже проворачивали ребята в Сан-Франциско, где Фредо и осенило. Джерачи некоторое время помогал ему с проектом — покупал опционы на болота, наводил справки о камнетесном деле, — пока Майкл не наложил запрет. Думая об этом в катере Аги Трамонти, в идиллический весенний денек в Луизиане, за тысячу миль от Нью-Йорка, Джерачи не мог вспомнить, почему Майкл и Том Хейген зарубили идею. Видимо, только потому, что она пришла в голову Фредо.

Ник поклялся, что если придет к власти, то осуществит план Фредо.

На повороте они сбавили скорость. Аги махнул на вершину холма, где высилась церковь без стекол в окнах. Грязные белые дети в робах толклись у основания грубо отесанного креста.

Аги дал полный газ. Два негра в красных костюмах портье бросились навстречу; а Аги пролетел мимо причала и заехал на берег, хохоча, как школьник, угнавший автомобиль. Ник снова услышал стрельбу. Полигон находился за церковью.

Поднявшись на гребень холма, они увидели десяток мужчин на стрельбище и столько же вокруг. Здесь, посреди просторов болота, местечко отстроили столь безупречно, что хоть проводи Олимпийские игры. И все же большинство стрелков целились не в мишени, а в банки с томатным соусом на заборе или в гнилые фрукты.

Аги нырнул в уличную уборную — единственную в округе. Над дверью черными буквами было выведено по трафарету: «ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ».

Ник подождал.

— Хочешь пострелять? — спросил Аги, когда закончил. — У нас есть профессиональные стрелки. Можно взять уроки или состязаться в стрельбе. Сделали бы ставки. Принести тебе коктейль? В той церкви целый бар.

— Спасибо, не надо, — сказал Ник. — Кто эти люди? Твои друзья? — Он имел в виду «друзья семьи Трамонти».

— Некоторые да. Еще тут есть люди из ВМФ, агенты ФБР на пенсии, хочешь верь, хочешь нет. Местные полицейские и легавые из Флориды, молчаливые кубинские парни, бывший летчик гражданской авиации, а еще ловкий деревенский мальчишка, который может попасть в комара на лягушке с расстояния в сотню ярдов. Это невероятно. Просто невероятно. Ты должен посмотреть.

Джерачи редко бывал на Юге, хотя все говорили, будто Новый Орлеан — это не Юг, это просто Новый Орлеан. На каждом шагу он чему-нибудь изумлялся. И дело не в жаре и медленной речи, не в крайностях расовой сегрегации, не в одежде, вышедшей из моды два года назад. Юг умудрился вывести тараканов размером с его кулак — летающих тараканов с кулак. А еще здесь есть неудачники, расстреливающие банки с соусом и ругающие правительство на иностранных языках.

— У нас тут дела идут вовсю, — сказал Аги. — Слышал, ты своих распустил.

— Моих? — переспросил Джерачи.

— Твоих наемников, людей, которых тренировал в Нью-Джерси с друзьями из правительства.

— Откуда вам известно?

— А какой выбор у тебя оставался, когда твои ребята провалили путч на Кубе?

— Откуда вам известно?

Аги похлопал Ника по плечу:

— О, брось, брат! Мы в бизнесе, где не может быть секретов.

Ник был невероятно счастлив, свободно разгуливая по улицам. В Новом Орлеане его никто не знал. Он не был похож на итальянца, не обладал нью-йоркским акцентом, слегка шаркал при ходьбе, иногда у него тряслись руки. Его постоянно неправильно понимали и недооценивали, но, несмотря на все, Джерачи не помнил, когда так веселился. Даже если бы Новый Орлеан не обладал славой фривольного города, Ник почувствовал бы витавший в воздухе настрой.

Поначалу ему подбрасывали мелкую работу — сборы и платежи, болты и гайки процветания любого бизнеса. Как в далеком прошлом, когда Джерачи только завоевывал себе репутацию, он брал себе кусок меньше, чем намечался. Обделять себя первое время ради людей у власти — верный шаг в перспективе. Это повышает доверие, обеспечивает безопасность и открывает путь к более важным заданиям и крупным деньгам.

Естественно, через некоторое время Трамонти попросили его уладить один конфликт. Путем переговоров Джерачи принял вместо карточного долга FM-радиостанцию и почти новый цветной телевизор с экраном в девятнадцать дюймов. Он решил проблему дохода от платного моста — третьего в штате по интенсивности движения. Описал смышленому молодому наркоторговцу взаимную выгоду нового плана с разделением прибыли и великодушно подбросил его до благотворительной больницы. Взорвал машину у прихода Гретна — никто не пострадал, то было всего лишь предупреждение. Хотя можно было попросить помощи, Ник сам привязал взрывчатку проволокой. Только позже, в состоянии эйфории, понял, что его руки слишком сильно трясутся для такой работенки.

Джерачи заметил: ничто так не помогает избавляться от симптомов болезни, как физическое напряжение или даже его предвкушение. Бросая бокс, он пообещал себе (и Шарлотте) никогда не ступать на ринг, а теперь нашел маленький тренировочный зал на Норт-Робертсон-стрит и посещал его трижды в неделю. В Кливленде, еще в детстве, залы для бокса были полны итальянцев и ирландцев, иногда туда захаживали евреи. Здесь грушу лупили в основном негры, пара белых с татуировками и целая толпа кубинцев. Джерачи достаточно хорошо говорил по-испански, чтобы общаться, но они трещали на странных диалектах и притворялись, будто не понимают его. Освежив былые навыки, Ник стал спарринговаться. Он по-прежнему мог сбить с ног соперника, если тот не знал, чего ждать, однако на ринге парни осторожничали с ним, и Джерачи не обижался. Это всего лишь спорт. Он никогда не рассказывал о своих занятиях жене. Шарлотта заметила, что он сбросил лишний вес, мышцы на руках и ногах стали плотней. Пришлось соврать, будто это от многочисленных прогулок. Встретив ее скептический взгляд, Ник добавил, что причина и в потрясающем сексе.

Джерачи помнил достаточно подробностей о делах семьи Корлеоне и мог управлять своим восстанием на расстоянии, через Момо Бароне. Таракан сказал, что Эдди Парадиз пристально наблюдает за ним и из телефонных будок не назвонишься, поэтому пришлось установить безопасную линию в доме его матери в Бэй-Ридж. Поскольку Момо заходил к ней каждый день, подозрений не возникнет. Самый крупный удар, повлекший за собой и другие, имел место на кладбище, где покоился Вито Корлеоне. В близлежащем мавзолее (над дверью значилась надпись «ДАНТЕ») в склепах хранились наличные. Это была копилка Майкла Корлеоне. Двое людей — один из них устроился под вымышленным именем ночным сторожем — сломали стену кладбищенским экскаватором и скрылись с деньгами. Сторож вернулся в Агридженто работать на семейной винокурне. Сообщник мог бы запросто продолжить печь пиццу в Кливленд-Хайтс, но слишком открыто хвастал вырученными деньгами, а это, на взгляд Джерачи, было равносильно самоубийству.

В Нью-Йорке Шарлотта не пыталась разделить интерес мужа к джазу, но теперь они жили в Новом Орлеане, и она всегда верила в простую истину: «Приехав в Рим, веди себя как римляне». Они вместе ходили на концерты дважды или трижды в неделю, и Нику было забавно наблюдать, в какой восторг приходит жена от манер официантов, от лучших столиков в заведении и бесплатных напитков в подарок от грозных незнакомцев. Это тоже пробудило воспоминания о тех временах, когда они только начали встречаться. Шарлотта слишком усердно пыталась отбросить тревогу по поводу «оставленных на произвол судьбы» дочерей (так и выразилась) и веселилась. Девочки были в безопасности. Скоро они станут самостоятельными.

Однажды, после нескольких недель совместного проживания в Новом Орлеане, супруги отправились на озеро Понтчартрейн и взяли там напрокат яхту. Яхта носила название лучшего альбома джазового пианиста, подсевшего на героин. Теперь она принадлежала одному из двоюродных братьев Карло Трамонти. Шарлотта разделась до бикини и загорала на передней палубе, развязав ленточки на спине, и Ник наконец осмелился спросить, хранила ли она ему верность во время долгой разлуки.

— Да, — ответила Шарлотта, будто то был несерьезный вопрос.

Джерачи сам не понял, поверил ли ей, но не имел ни малейшего повода считать иначе. Через милю Шарлотта наконец приподнялась и оперлась на локти, чтобы Ник видел грудь — именно так она поступала, когда они были моложе, — и задала тот же вопрос. Хранил ли он верность?

Джерачи сказал «да».

По сути, так оно и было. Не по факту, а по сути. Ник задумался, что заставляет его, ее и множество других людей в здравом уме задавать вопросы, на которые в ответ можно услышать только «да».

Раньше над Джерачи смеялись за то, что он не пользуется проститутками и не заводит любовницу, но разве можно преуспеть в жизни, если быть как все? Он так и отвечал. Ник любил жену. Посмотрите на нее. Сногсшибательная красавица. Не женщина — мечта. Ему хватало Шарлотты. Супружеская верность не была в тягость. Друзья не одобряли, утверждали, будто он слеплен из другого теста, не как все мужчины. Может, так и есть. Откуда ему, к черту, знать? Никто не в силах изменить себя. Человек обречен оставаться самим собой.

— Ни разу? — спросила Шарлотта.

Джерачи поставил лодку на якорь.

— Я люблю тебя. Спускайся в каюту.

— Буду стараться. — Она ухватила мужа за напрягшийся член и повела вниз.

Глава 24

Ранним утром на частную полосу в пустыне Аризона приземлился самолет с Альбертом Нери и его племянником. Именно эту полосу используют киношники, приезжая в Старый Тусон снимать вестерны. Чартерный самолет прилетел из Лас-Вегаса, и пилот был уверен, что везет киногруппу. По виду сложно судить. По приказу Нери все надели ветровки, спортивные рубашки и легкие кожаные туфли — ни дать ни взять любители гольфа, забывшие прихватить мячи и клюшки. Не заправленная рубашка Томми скрывала револьвер. Пилот без умолку трещал о звездах, которые побывали у него на борту, Аль и Томми молча слушали.

— Ни пуха ни пера, — сказал он, когда пассажиры спускались на землю.

— Спасибо за полет, — поблагодарил Аль.

— Там, где я вырос, — вставил Томми, — говорят «in culo alia bale па».

Аль бросил на племянника укоризненный взгляд.

— Никогда не слышал, — пожал плечами пилот. — Что это значит?

Это означало «пошел ты киту в жопу», но Томми уловил недовольство дяди.

— То же самое, что «ни пуха ни пера». Приблизительно.

— На каком языке?

— Увидимся в шесть, — вмешался Аль, уводя Томми.

Мексиканец в пункте проката машин поинтересовался, из какой они съемочной группы. Нери не ответили. Мексиканец уверил, что не продает информацию желтой прессе.

— Хороший у тебя тут бизнес, — похвалил Аль Нери.

Меньше говори, и люди быстро тебя забудут. Будешь молчать как рыба — запомнят. Научи человека колоритному сленгу — неминуемо засветишься. У Томми были свои достоинства, но ум среди них не числился.

— Я видел вас в кино, — сказал мексиканец. — Об одном городишке, там шерифа играет известный актер, как же его имя… И главная героиня — блондинка с большими сиськами. На кончике языка крутится.

Аль протянул деньги.

— Вы обознались.

Томми сел за руль, повернул на дорогу в современный Тусон. Справа до горизонта громоздились брошенные самолеты, по большей части боевые, со Второй мировой. Томми включил радио. «Кто станет прыгать, — пел Бак Оуэнс, — если ты скажешь «лягушка»?»

— Выруби это телячье дерьмо, — велел Альберт.

Томми хихикнул и послушался.

— Что смешного?

— Ничего.

— Я задал тебе вопрос. Что смешного?

— Парень поет: «Кто станет прыгать, если ты скажешь «лягушка»?», и тут ты говоришь мне вырубить радио.

— И при чем здесь лягушка?

— Ни при чем.

— Если хочешь слушать радио, слушай. Только не такое дерьмо.

— Забудь. — Томми уставился в пыльную дорогу. — Тут больше ничего не ловится.

Племянник уже третий раз ехал в Тусон встретиться с Фаусто Джерачи.

— Тебе так нравится эта гадость? — спросил Аль.

— Я просто включил музыку для фона. — Томми рассеянно коснулся пистолета на бедре. Вероятно, бессознательно. Аль знал: так многие делают. Есть и полицейские, кто ощупывает ствол каждые тридцать секунд. Сам Аль не взял оружия. Его тяжелый стальной электрический фонарь лежал в маленьком чемоданчике.

Томми снова погладил пистолет. То был новый девятимиллиметровый «вальтер», красавчик, на взгляд Альберта. Здравомыслящий человек не станет убивать из такого оружия, чтобы потом его выкинуть. Аль воспользовался бы дешевым дробовиком, годным только для стрельбы с близкого расстояния, однако он изо всех сил старался не контролировать каждый шаг племянника. Не хотел походить на отца, который частенько колотил Альберта за то, что тот не придерживается его сумасбродных противоречивых правил. Со старшей сестрой Альберта, матерью Томми, отец был не менее жесток: говорил, она все делает неправильно, и вбивал свои слова кулаками. Так что черт с револьвером. Главное, не выйти по нему на владельца. Если все пойдет как надо — вообще стрелять не придется. В противном случае попрощается с пушкой. Впрочем, это всего лишь пистолет. Добросовестные немцы в компании «Вальтер» сделают еще.

Брошенные самолеты были разрисованы поблекшими грудастыми девицами в чулках, или купальниках, или в том и другом сразу.

— Ты точно знаешь, куда ехать? — спросил Аль.

— Расслабься.

— Давай свернем у аэропорта, сократим путь.

— Мы же из него едем.

— Мы едем со взлетной полосы. Аэропорт находится…

— Я в курсе, где аэропорт.

— Конечно. — Аль достал из кармана складную карту и проследил дорогу.

Как и каждое утро, Фаусто Джерачи вернулся домой, отвезя жену Кончиту на работу на консервный завод в другой части города, сел в старом рваном халате в плетеное кресло во внутреннем дворе и закурил «Честерфилд-кингс», глядя на бассейн.

— Почему он не купит ей машину? — спросил Аль. — Она не умеет водить?

Они с Томми припарковались на соседней улице, откуда виден двор.

— Умеет, но Фаусто предпочитает отвозить ее сам. Я же говорил, он помешан на вождении.

Каждое воскресенье Фаусто Джерачи отправлялся в безлюдное место и гонял на скорости больше ста миль в час. Аль собирался выяснить у него зачем.

— Жена-мексиканка. Почему она не бросит работу? Ведь замужем теперь. Этот пердун сидит на такой куче наших денег, не представляю, зачем ей трудиться.

— Наверное, нравится. Откуда мне знать? Она мексиканка. Непонятно, как они мыслят.

Аль достал бинокль.

— Что я тебе говорил? Типичный stronzo veccfiio,[115] дожидающийся смерти.

— Такое ощущение, будто он всю жизнь так просидел, — отметил Аль. Внешность бывает обманчива. В конце концов, перед ними был практически молодожен. Он, очевидно, наслаждался вниманием, выпавшим ему после исчезновения сына. — Ты, кажется, говорил, бассейн обычно не наполнен.

— Да. Так было раньше.

— А теперь до краев.

Этот факт отбросил одну из идей Альберта: приковать Фаусто Джерачи ко дну наручниками и пустить воду. Раньше такое срабатывало. В кармане ветровки про запас лежали наручники. Хотя, скорее всего, Аль не стал бы этого делать. Слишком много соседей вокруг, услышат вопли, а заставить старика вопить — верный способ выбить из него нужную информацию. Аль предпочитал физическую силу, в голове вертелось несколько вариантов — надо быстро оценить ситуацию и выбрать лучший. Он действовал подобно помощнику в баскетболе, выбрасывающему мяч обратно на поле, или джазмену, наигрывающему простую мелодию, которая всем давно известна, или гангстеру на въезде в город, где его ждут.

— Может, до старого ублюдка дошло, что здесь жарче, чем в котле с утренней мочой дьявола, — предположил Томми. — Вот и решил, что нырнуть раз-другой в бассейн не помешает.

— Возможно. — Аль снова поднес к глазам бинокль.

— Или жена посоветовала.

— Не исключено, — произнес Альберт, хотя Фаусто женился на Кончите больше года назад.

Про бассейн была отдельная история. Ник сам часто ее рассказывал. Фаусто и его первая жена приехали сюда из Кливленда, когда ей поставили страшный диагноз — рак. Ее предки были из Милаццо, рыбаки и искатели жемчуга, в юности она сама принимала участие в соревнованиях по плаванию. Любила воду, никогда не имела бассейна, но всегда о нем мечтала, наконец получила и не вылезала оттуда. Слабое сердце сдало, когда она плавала. Фаусто нашел ее там и вытащил. Еще до похорон спустил воду и больше не набирал. Может, с горя, а может, просто был скрягой, кто знает. Ник наполнял бассейн в каждый свой визит, но старик осушал его сразу после отъезда сына. По крайней мере, так гласила легенда.

Альберт и Томми Нери обогнули квартал, припарковали взятую напрокат машину на подъездной дорожке оштукатуренного дома Фаусто в стиле ранчо, при этом заблокировав красно-белый «Олдсмобиль Старфайр» в гараже. Видимо, старик любит повыпендриваться. У него не было шанса добраться до автомобиля, как и у его внучки, и все-таки Аль решил перестраховаться. В юности, служа в вооруженных силах, Альберт мечтал умереть молодым и в лучах славы, как загадочный герой любимого вестерна. Он даже старался навлечь на себя смерть — глупая причуда глупого парнишки. Теперь все изменилось. Аль по-прежнему любил вестерны (фильмы и даже книги) и считал себя молодым (в следующем году исполнится сорок, но внешне сойдет за брата своего седого лысеющего племянника). Однако чем старше он становился, тем больше привязывался к мысли о долгой жизни. А старея, как вам скажет любой любитель вестернов, человек начинает обращать внимание на мелочи, которые могут все испортить.

Они надели перчатки, вышли, тихо захлопнули дверцы. Гараж, точней, навес для автомобиля был открыт. Нери поспешили внутрь, не слишком быстро, чтоб проходящий мимо сосед не заподозрил неладное. В гараже пахло машинным маслом и моющим средством. Пол был покрашен. Шланги, шнуры и инструменты в хорошем состоянии висели на перфорированной плите. Аль взял катушку клейкой ленты и моток бельевой веревки. Пригнувшись, они встали по обе стороны двери в задний двор.

Даже сквозь гофрированное стекло Аль видел, что девушка плавает в бассейне, а Фаусто курит и наблюдает за ней. Из радио доносился жалостливый голос и гитара. Музыка битников, подумал Аль. «Я слышал, как в переулке плакал человек», — заливался певец. Аль ухмыльнулся. Повзрослей, малышка. Оглянись вокруг. Не найдешь ни одного переулка без рыдающего страдальца.

Альберт ткнул большим пальцем внутрь дома: туда они поведут Фаусто и внучку для разговора. Томми кивнул. Аль положил веревку и клейкую ленту, приложил друг к другу указательные пальцы и развел их в стороны: значит, в разные концы дома. Томми снова кивнул.

Племянник засунул шляпу в карман и достал пистолет. На лице было выражение плотской радости.

Аль ударил его по плечу и покачал головой. Спрячь, пока не понадобится. Это всего лишь старик и девушка. Сам Аль оставил электрический фонарь в машине. Явный перегиб. Хотя он не жалел, что привез его. Для него фонарь был талисманом на удачу, а не просто оружием.

«Что ж тебе делать, мой голубоглазый сын? Что ж тебе делать, мой дорогой?»

Аль вскинул ладони кверху, чтобы Томми притормозил, успокоился. Тот убрал пистолет. Аль поднял веревку и скотч, досчитал до трех, и они вышли через дверь.

— Господа, — произнес Фаусто, словно ждал их. Вставать не стал. — Хотите кофе с булочками? Сигареты у меня заканчиваются, а еды и кофе в избытке. Здесь тепловато для перчаток, не считаете?

— Надо поговорить, — заявил Томми.

Бев наворачивала круги, на голове была белая резиновая шапочка с выпуклыми цветами сбоку.

— Верный подход, — сказал Фаусто. — Я всегда говорю, жизнь коротка. Важные люди приезжают в такую даль повидаться за мной, так зачем им тратить время на любезности? — Старик кивнул на Альберта. — Кто твой уродливый друг в смешной шляпе? — спросил он у Томми. — Похож на полицейского в штатском.

— Поднимайся, — велел Аль, сдерживая порыв сорвать с себя шотландский берет и выбить старику зубы. — Я сказал, поднимайся.

— Фаусто Джерачи, — представился он и медленно встал. Он не протянул руку. — Эй, знаешь, у меня в гараже такая же веревка и новая катушка скотча. У нас столько общего, мы должны подружиться.

Бев, должно быть, заметила их. Остановилась у глубокого края бассейна и, держась на воде, крикнула деду. Она щурилась. Очки «кошачьи глаза» лежали на столике.

— Все в порядке, малышка.

— Мы друзья твоего дедушки, — сказал Томми Нери, направляясь в ее сторону.

На секунду глаза девушки расширились, она резко развернулась и рванула к противоположному краю бассейна. Ноги ударяли по воде, как у профессиональной пловчихи.

Томми побежал по периметру. Его скорость оставляла желать лучшего.

Фаусто полез в карман халата, и в это мгновение Аль заехал ему кулаком в грудину.

Револьвер старика полетел в сторону, сам он упал в кресло, перевернув его. Тапочки приземлились в пяти метрах.

Бев добралась до края бассейна и увидела приближающегося Томми. Не успел он протянуть руку, как она оттолкнулась и поплыла обратно. Томми, выбившись из дыхания, выругался и метнулся по кругу туда, откуда начал.

— Она ничего не знает, — пробормотал Фаусто и перешел на сицилийский диалект.

На том наречии Альберт умел только сквернословить и просить поцелуй. Он шустро нащупал револьвер в кусте олеандра. «Смит-вессон» тридцать восьмого калибра, старый, но ухоженный. Курок не взведен. Аль засунул его в карман куртки. Старик хватал воздух, однако не стонал. Аль почувствовал, как вмялась грудь Фаусто, и понял, что сломал пару ребер. Сломанные ребра — это хорошо. Чертовски больно, но ничего серьезного. Человек может снести такую боль, не теряя сознания.

Бев Джерачи нырнула под воду и снова развернулась, поплыла в обратном направлении.

— Мне нужна твоя помощь! — крикнул Томми.

— Я занят. — Аль усадил Фаусто в соседнее неповрежденное кресло. — Ныряй и поймай ее.

— Я не умею плавать.

— Что?

Аль взял клейкую ленту, подхватил край зубами, чтобы не снимать перчатки, и отодрал длинную полоску. Фаусто вздрогнул. Жуткий звук отдирающейся ленты в подобных ситуациях всегда производит нужное впечатление.

— Немного умею, — сказал Томми, — но не как она. Чертова амфибия. Как в кино. — Он снова побежал по кругу, положив руку на пистолет. — Надо было взять глушитель.

При этих словах Фаусто подпрыгнул.

Альберт Нери прилепил ленту к его лицу и туго обмотал вокруг головы. Старик пытался помешать ему, но Аль уже закончил. Прислонил Фаусто к стене, прижал сзади коленом, связал руки за запястья бельевой веревкой.

— Приведи ее в дом, нечего стрелять в бассейне! — выкрикнул Аль, блефуя. Ни за что на свете он не позволил бы убить эту девчонку.

Аль подумал, не прикрутить ли Фаусто лентой к креслу, но не перетаскивать же его потом в дом для допроса. Если пойти в дом сразу и привязать старика внутри, придется доверить Томми внучку: не хватало еще, чтобы придурок застрелил ее или она убежала. Племянник уже покраснел от усилий, бегая вокруг бассейна. Вылези девушка на сушу, так умудрится же удрать, если не выдохлась. Тогда Томми точно выстрелит.

— Иди сюда! — велел Аль. — Быстрей! Присмотри за стариком.

Томми с облегчением выполнил приказ. Аль схватил грабли. Ручка — легкая, алюминиевая — была больше двух метров в длину. Размахнувшись, как кувалдой, он ударил девушку по голове. Ударил сильно.

Сильней, чем рассчитывал. Может, она плыла слишком быстро. Собирался ведь только напугать.

Бев пошла на дно.

Аль выругался и отбросил грабли. Проклятье. За всю свою жизнь Аль ни разу не ударил женщину, даже шлюху. Когда ему приказали убить проститутку в легальном борделе Фредо, в пустыне рядом с Вегасом, Аль перепоручил задание молодому напарнику.

Бев лежала под водой и не шевелилась. Если убил, должна всплыть, рассудил Аль. И стал ждать.

Вдруг девушка метнулась вверх и вырвалась на поверхность. Из виска текла кровь. Она в ужасе уставилась на него и рванула в дальний угол бассейна.

— Может, тебе нырнуть и поймать ее? — съязвил Томми.

Аль побежал на другой конец. Он бегал по пять миль почти каждый день, поэтому, в отличие от Томми, не мог устать раньше бедняжки. Потом разберется с неуважительной колкостью. Томми Нери уже свой человек в организации, а значит, даже дядя не смеет поднять на него руку, но ведь есть и иные методы воспитания.

Добравшись до бордюра, Бев Джерачи одним ловким движением выскочила из бассейна и побежала внутрь двора. Там был забор. Аль Нери едва успел схватить ее.

Девчонка оказалась чертовски сильной. Аль удержал ее, обхватив руками, и потащил обратно, мимо бешено мычащего деда в дом через стеклянную дверь. В первой попавшейся спальне швырнул на кровать.

На купальнике Бев порвалась лямка. Аль поймал взглядом грудь и отвел глаза, ища полотенце. Над кроватью висела составная картинка-пазл в метр шириной с изображением Тайной вечери, собранная, приклеенная, поставленная в рамку. Ванная была через дверь, но Аль не хотел оставлять девушку ни на секунду. Он весь взмок, рубашка испачкалась кровью. Схватил халат с крючка и вытерся.

Она села, дергая за лямочку, всхлипывая. По мокрому лицу текли кровь и слезы.

— Мы не причиним тебе вреда, — уверил Аль, бросая ей халат. — Клянусь могилой матери, нам всего лишь нужна информация.

Бев швырнула халат на пол, сняла резиновую шапочку, спутанные волосы упали на плечи. Щурясь, посмотрела на незнакомого мужчину, скомкала шапочку и закрыла лицо.

Аль вспомнил об очках, лежавших вверх тормашками на столике. Сердце разрывалось. Чертова работа. Если бы можно было принести очки, извиниться и сказать, что они ошиблись. Перед глазами всплыли две девушки в Гарлеме, которых зарезал сутенер бритвой прямо перед тем, как Аль размозжил ему череп фонарем, за что его и выгнали из полиции. Снова подумал о проститутке в борделе Фредо, посиневшей и завернутой в дешевые простыни, запятнанные кровью, а сенатор Гиэри сидел на краю кровати, рыдая от изумления, как теперь эта бедняжка. Бейнсу и Гиэри поделом. Но никогда впредь, пообещал себе Альберт, не станет он попадать в ситуации, где истекает кровью невинная девушка.

— Прости, — сказал Аль, — за… грабли. Я не хотел поранить тебя. Ты не послушалась и получила урок. Пойми, дорогая. Делай, что я тебе говорю, и все будет в порядке. — Он бросил ей носовой платок. — Поняла?

Продолжая всхлипывать, она подняла голову, прищурилась и кивнула.

— Насчет твоего деда ничего обещать не могу.

Бев промокнула висок, не переставая плакать. Кровь была повсюду, но рана, судя по всему, не такая уж серьезная. По количеству крови нельзя судить о тяжести травмы.

— Он всего лишь старик, — взмолилась Бев. — Пожалуйста, не трогайте его.

— Он сделал много плохого, — возразил Аль. — К сожалению.

Бев Джерачи закричала.

— Мой напарник — просто зверь, — преувеличил Аль для пользы дела. — Не такой терпеливый, как я. И я не такой добрый, как тебе могло показаться.

— Я ничего не знаю, — уверила Бев. — Мне звонят из телефонных автоматов. Неизвестно откуда. Я только…

— Постой. Расскажешь это моему другу, ладно?

— Ладно. И знайте, я не пойду в полицию, если не заставят.

Аль запер окна, хотя она перестала кричать. Улыбнулся.

— Знаю, дорогая.

А что ей делать? Сдать отца им, а потом полиции? Нет. Соврать им, а затем обмануть легавых? Возможно, но от этого только появятся лишние проблемы. Самый вероятный вариант развития событий: внучка услышит вопли деда и расскажет все, чтобы спасти его, а затем, если и пойдет в полицию, ничего не скажет об отце, чтобы спасти и его. И неважно, настучит или нет. Все равно копы не смогут доказать, что они с Томми когда-либо были здесь.

— Эй, снаружи! — крикнул Аль. — Веди старика.

Томми втолкал Фаусто в дом, держа на прицеле.

Оставляя племянника с девушкой, Аль прошептал ему на ухо:

— Тронешь ее — убью.

Томми Нери ухмыльнулся. Аль заехал ей граблями по голове, но это не повод для такой заботы.

Он вручил дяде шотландский берет, оставленный во дворе.

Даже с залепленным ртом, если произносить «пошел ты на…» снова и снова, это становится на удивление понятным.

Аль толкнул Фаусто Джерачи на оранжевый стул в гостиной и привязал клейкой лентой. Использовал катушку целиком. Теперь руки старика были прижаты к бокам. Он едва сдерживал слезы, то ли слезы ярости, то ли боли от сломанных ребер. В спальне на стенах висели портреты Бев и Барб и разных мексиканцев, вероятно, родственников жены. Ни одного изображения Ника, ни его супруги, ни сестры-лесбиянки, учительницы физкультуры, живущей в Фениксе. Над кроватью красовалась составная картина-пазл с Иисусом на утомленном ослике. Вербное воскресенье.

С другого конца коридора доносились всхлипы Бев.

Двери спален были закрыты. Задача состояла в том, чтобы каждая жертва слышала только вопли и плач, тогда любовь друг к другу развяжет им языки. Девушку легко напугать, она завопит и без насилия. Фаусто Джерачи — орешек покрепче.

Аль достал нож, который подарил ему Томми на Рождество в прошлом году. Приставил к лицу старика, вызвав приглушенные проклятья, разрезал ленту, поцарапав небритую кожу, схватил край и одним движением содрал ленту с головы, резко и против часовой стрелки. Пучок волос выдрался с корнем, и Фаусто взвизгнул так громко, что у Альберта зазвенело в ушах.

Тотчас последовал крик Бев: звала деда.

Фаусто крепко зажал глаза, преодолевая боль.

— Я в порядке! — выкрикнул он.

Уверенный, что внучка услышит, старик перестал материться, начал молить, чтобы ее пощадили. Она ведь ничего не знает.

— А ты? — спросил Аль. — Скажи, где твой сынишка, и мы оставим вас в покое. Вы ведь держите связь.

— Мы не держим связь. Он не звонит, не пишет. Дети часто поступают так со своими отцами, когда умирает мать. Ему не нравится, что я снова женился. Любой сын переживает, когда такое происходит. Что я могу поделать?

Аль ударил Фаусто по лицу — сильный удар правой пришелся в скулу — и добавил левой по сломанным ребрам. Старик страдальчески взвыл, несмотря на решимость не показывать боли.

Как по сигналу отозвалась Бев Джерачи.

Дед не ответил. Он истекал потом. Взмок так, будто вылез из бассейна.

Девушка плакала. Аль надеялся, Томми не применяет к ней силу.

— Он животное, — сказал Аль. — Сожалею. Другого напарника нет. Твой сын по-любому обречен. Рано или поздно мы найдем его. Если история нас чему-то учит, он попадется. Но девочка ни в чем не виновата. Ее ты можешь спасти. Расскажи нам все, и мы уйдем. Через пять минут все закончится. Мы исчезнем.

Фаусто покачал головой.

— Чушь. Нам все равно конец. — Ребра мешали набрать в легкие воздух, и он с трудом говорил. — Мы ведь сможем опознать вас.

— Вовсе нет, — возразил Аль. — Нас здесь нет. Это нигде не записано. Мы призраки, вот кто мы. Настоящий он и я далеко отсюда. И люди, с которыми мы находимся, готовы поклясться, что именно так оно и есть. Честные, трудолюбивые люди, незнакомые, без причины лгать, запомнят и подтвердят, что видели нас. Поговорим тут с вами, и каждый пойдет своей дорогой. Сигарету?

Фаусто кивнул окровавленной головой.

Аль вышел за пачкой во двор, вернулся и сам выкурил сигарету до конца, дразня старика.

Печально, думал Аль, насколько мужчины верят в свою способность терпеть боль. Если делать все правильно, любой сломается. Святая троица — сломанные ребра, ожоги, сильные удары в пах — неминуемо доведет до отчаяния. Пробудит желание сдаться и умереть. Или лучший выбор: расколоться. Проблема в том, что говорливые лгут поначалу. Сравнив слова девушки и Фаусто, можно сделать верный вывод.

— Мне самому мало удовольствия от общения, — сказал Аль. — Ты всего лишь старик. Сделай нам одолжение, а? Где он?

— Понятия не имею. Вы, наверное, знаете больше меня. Признаю, я помогал ему. Привез в Мексику. Потом. Не знаю. Он не говорит мне… Ох ты черт! Больше не бей. Серьезно. Сыновья всегда так. С отцами. У тебя есть сыновья?

Аль вставил сигарету меж губ Фаусто. Старик вдохнул и перекатил ее в угол рта. Закрыл глаза, наслаждаясь дымом. Аль дивился тому, что Фаусто не стал материться в зоне слышимости внучки. Ох ты черт? Гребаный кливлендский cafone.[116] Нери зажег сигарету для себя.

— Спрашиваю снова. Где он?

— Мы разговариваем по телефону-автомату, ты прав, но как узнать, откуда он звонит? Это невозможно. Каким образом выясняют такие вещи?

Аль вжал горящую сигарету в предплечье Фаусто. На крики старика бесконтрольно разрыдалась девушка.

Аль зажег сигарету снова и потушил о старческую ладонь.

Дух Джерачи был сломлен не меньше тела. Он собрал силы и прокричал внучке, что расскажет им все. Аль поднял с пола сигарету Фаусто и вставил ему в рот. Старик назвал список мест: близ Кливленда, Такско, городок рядом с Акапулько, затем Мехико, Веракрус, где-то в Гватемале, затем город Панама. В Панаме или во Флориде. Перечень и порядок городов совпадали со сведениями, полученными от Джо Лукаделло, кроме городка рядом с Акапулько — это уже открытие, и не исключено, что Ник Джерачи скрывается именно там. Впечатляющий маршрут для человека, который отказывается летать, если он действительно побывал во всех этих местах.

Из-за сломанных ребер старику было трудно говорить, но он старался изо всех сил: верный знак, что излагает правду. Честно признался, что не знает, где сейчас Ник, и предложил завтра в полдень пойти вместе к оговоренному телефону-автомату, дождаться пятого звонка и спросить самим.

А это, скорей всего, ловушка, подумал Аль. Всегда легко сообразить, что делать. Уже кое-что.

— Еще, — произнес Фаусто, тошнотворно сопя при каждом вдохе, — у меня есть поздравительная открытка. От него. На телевизоре. Меж бумаг. В конверте.

Будто Ник Джерачи так глупо выдаст себя. И все-таки Аль решил поискать.

Нашел конверт. Буквы напечатаны на машинке. Обратным адресом числился Лондон, Англия, У. Шекспир. Внутри надпись на иностранном языке или тайном шифре, тоже отпечатанная, четыре-пять предложений. Единственным непечатным знаком была N внизу. Почтовая марка из Нью-Йорка. Аль засунул открытку в карман.

В соседней комнате раздался выстрел. Бев завизжала. Фаусто выкрикнул ее имя. Еще два выстрела.

Аль бросился туда.

Когда он вбежал, Томми нахмурился. Внучка сидела на кровати. На лице по-прежнему ужас, но уже в лучшем состоянии, чем Аль ее оставил.

— Какого черта?

— Никакого. Все под контролем, друг.

Он играл с огнем, этот малый.

— Куда ты, стрелял?

— Никуда. В Иисуса.

Томми поднял брови, и Аль понял: он стрелял, чтобы напугать девушку и Фаусто тоже.

— Это не Иисус, — как можно спокойней произнес Аль, указывая на дырку от пули в картине. — Думаю, Иуда. Как это называется?

— Ирония судьбы.

— Именно. Сиди на месте, — велел он Бев. — А ты со мной, покажу кое-что.

Аль Нери вывел Томми в холл и закрыл дверь. Затем треснул племянника по затылку и указал на дверь, ведущую в гараж. Приставил к губам пальцы, и они вышли так же тихо, как появились.

Аль не хотел пороть горячку, но им надо было живо сматываться. В таком районе наверняка найдется какой-нибудь неравнодушный зануда: услышит выстрелы и позвонит в полицию.

— Ну как? — спросил Томми, поворачивая на дорогу.

— Езжай, — велел Аль. — Не гони, но и не тормози. — Он крутился на сиденье, смотрел, не заметил ли их кто, вслушивался, не звучит ли сирена. Хорошо, что они не поленились заехать в аэропорт и снять номерные знаки с машины, оставленной на долгосрочной стоянке.

Томми повернул за угол.

— К мотелям, — велел Аль. — Недорогим. «Говард Джон-сон», «Холидей инн», подобному дерьму. — Безликие места идеальны для сложившейся ситуации. Хотя Томми придется зарегистрироваться, чтобы снять номер. Аль Нери весь перепачкался в крови отца и дочери Ника Джерачи. Молча проклинал себя за то, что не взял с собой фонарь. Как может талисман приносить удачу, если его оставили в чертовой взятой напрокат машине?

— Так что ты думаешь? — повторил Томми.

— Думаю о чем? — раздраженно спросил Аль.

— Мы неплохо провернули дело?

Аль посмотрел на него и снова треснул по затылку.

— Езжай.

У мексиканца в прокате, видимо, закончилась смена. За прилавком стоял белый с гладко выбритой кожей, в светлой рубашке и с металлическими кнопками вместо пуговиц. Он оглядел Альберта с Томми, затем взглянул в бумаги с вымышленными именами.

— Быстро обернулись, — отметил он.

— Повезло, — сказал Аль.

— Аминь, братья.

Скорей всего, он забыл их, едва затворилась дверь.

Широкая асфальтированная дорога вела от парковки к взлетной полосе, тут проехала бы и тележка для гольфа. Нери зашагали. Всего четверть мили.

Аль переоделся в мотеле, оставил только беретку. Чистая одежда была точно такой же, как прежняя, не хватало лишь ветровки. Он тщательно смыл кровь с кожи пемзовым мылом, которое имел при себе в дорожной сумке, специально для подобных случаев. Прожив долгие годы в Неваде, Альберт знал по опыту, что при парке с трейлерами всегда имеется мусоросжигательная печь, а в глуши таких парков полным-полно. В первую попавшуюся печь они сбросили наволочку с окровавленными перчатками, одеждой и с номерными знаками. Во вторую Томми швырнул свой «вальтер». Поколесив вокруг, не нашли третьей печи, поэтому Аль зашел в мужской туалет при заправочной станции. Мусорное ведро было, как всегда, переполнено. Он вытер револьвер Фаусто Джерачи, завернул в бумажные полотенца и запихал поглубже. Вымыл руки и удалился. В мотеле Аль и Томми сели сверять информацию, тщетно пытались разгадать шифр на поздравительной открытке и думали, кому бы позвонить, чтобы пошел завтра в поддень к телефону-авто-мату и взял трубку или, по крайней мере, припарковался неподалеку и проследил за происходящим. Так ничего и не решили. Слишком рискованно.

Позже они узнали, что поступили правильно. Фаусто Джерачи не пришел. Бев с перевязанной головой ответила на пятый звонок. Привезла ее туда полиция штата Аризона. ФБР прослушивало линию.

Фаусто Джерачи скончался. Когда к нему подбежала внучка, он был еще жив. Она вызывала «Скорую». Через несколько часов, в больнице, с Бев и Кончитой у постели, старик умер. Сердце сдало приблизительно в то же время, когда Аль и Томми Нери взошли на борт самолета.

Пилот уже ждал их, запустив двигатель.

— И каково там? — спросил он, широко улыбаясь, и закрыл дверь.

Томми посмотрел на Альберта. Тот пожал плечами.

— Где?

Пилот пристегнулся.

— В заднице у кита.

— Как обычно, — ответил Аль. — Спасибо.

Глава 25

Стояла невыносимая жара. Август в Южной Флориде. В идеально подогнанном летнем костюме Том Хейген стоял в тени магнолии, в саду своего дома, курил сигарету и наблюдал, как на берегу канала, в десятке метров, греется на солнце аллигатор. Девятилетняя дочь Кристина сидела под зонтом рядом с огороженным бассейном и читала «Унесенных ветром». Джина, четырех лет, находилась на кухне с Терезой и тетушкой Сандрой, помогала с ужином. Кондиционер сломался, и все окна были открыты. Джина пела песню о том, как правильно накрыть на стол. Старый колли Элвис лаял после сервировки каждого места. Том улыбнулся. Ему в этой жизни Повезло. Он был по-своему счастлив.

Взглянул на часы. Почти шесть. Самолет президента сейчас садится.

Фрэнки Корлеоне жарил сосиски на открытом огне, а его новая подружка сидела в кресле, одетая в короткое летнее платье, и восхищенно наблюдала за ним. У Фрэнки был свой дом — его устроили в компанию по сбыту пива вместе с неизменным женихом Сандры Стэном Когутом, — но он по-прежнему обедал у мамы или здесь и, в отличие от Стэна (который лежал на диване и смотрел телевизор), помогал готовить.

— Привыкнешь, — сказал Фрэнки.

— К чему? — спросил Том, щурясь в вечернем солнце.

— К аллигаторам. Готов поспорить, тот малыш боится тебя больше, чем ты его.

— Это точно, — подтвердила подружка, стройная брюнетка, чье имя Том узнал пару минут назад и сразу забыл. Запомнил лишь, что она принимала участие в конкурсе «Мисс Флорида». — У аллигаторов примитивные защитные инстинкты. Когда они напуганы, замирают и не шевелятся.

— Вы называете его малышом? — спросил Том. — В нем шесть метров длины.

Фрэнки на секунду приподнял плечи, будто от удивления, и разразился смехом, прямо как отец.

— Подожди, увидишь побольше.

Он был копией Санни Корлеоне в том возрасте, и Хейгену иногда казалось, будто перед ним привидение. Хотя парень обхаживал дам не хуже.

Тома укусил комар, он ударил себя по шее и произнес с отвращением:

— Флорида.

— У моря просто рай, — отметила брюнетка. Без сарказма.

— Дядя еще не акклиматизировался, — объяснил Фрэнки. Он был ребенком, когда убили отца. Сандра взяла детей и переехала сюда. Она считала себя местной жительницей. — Подожди зимы, — сказал он Тому. — Перестанешь потеть.

— Ты уверен? — Хейген отодрал мокрую рубашку от груди. Ничто не в силах испортить ему настроение, даже презрение к месту, которое он ныне зовет своим домом. Том потушил сигарету о ствол дерева и направился в дом по толстому ковру травы.

Изнутри донесся приглушенный рев и визгливый комментарий восторженного репортера. Толпа в аэропорту увидела президента Ши. Советовали же переместить съезд в другой город, который не так бы подчеркивал провал кубинской политики Джимми Ши и не представлял бы риска в плане безопасности. Однако Майами был родиной вице-президента Пейтона (на самом деле не Майами, а Корал-Гейблс), и Флорида могла отдать предпочтение любому сопернику в предстоящих всеобщих выборах. Поэтому съезд созвали в Майами. Судя по шуму из телевизора и предыдущим сообщениям о тысячах ликующих людей, которые поджаривались на солнце вдоль дороги из аэропорта в «Фонтенбло», выбор сделан правильно.

— Жаль, не смогу остаться отведать лакомство, — сказал Том, проходя мимо жарящихся сосисок.

— Много потеряешь, — отметил Фрэнки и подмигнул подружке. — Нет ничего лучше моей большой сосиски.

Парень унаследовал от Санни изощренный ум. Хейген бросил взгляд на Кристину: та была слишком погружена в чтение, чтобы понять вульгарный намек.

— Куда вы? — спросила брюнетка.

— На встречу с президентом, — пошутил Фрэнки. — Верно?

— Мы с ним уже встречались, — игриво произнес Том, хотя действительно виделся с Ши много лет назад.

— Вы серьезно? — удивилась девушка. — С президентом Ши?

— Ты дура? — вмешался Фрэнки. — Он же шутит.

— Ничего особенного, — уверил Том. — По делу.

— Ты же знаешь, я не дура, — сказала брюнетка Фрзнки.

— Тогда не говори дурацкие вещи.

— Дурацкие вещи? — повторила она и сложила руки. — Да ты себя послушай.

— Никого тебе не напоминают? — спросила Тереза, выходя во двор и тыча в сторону парочки деревянной ложкой. Она довольно улыбалась. Заколотые волосы выбивались отдельными прядями. На ней были шорты-бермуды и промокшая от пота оранжевая гавайская рубаха.

Том обнял ее и поцеловал. Оставил руку на талии. От жены исходил аромат на миллион долларов: собственный запах пробивался сквозь сладкий базилик, жареный лук и «Шанель № 5».

— Твоя тетушка права! — крикнул Том Фрэнки. — Я в жизни понял одну вещь, — добавил он, незаметно опустив руку Терезе за бедро, — в женщине нет лучше качества, чем способность постоять за себя и указать на твои неумные слова.

— Да? — удивился Фрэнки. — Я думал, так делают все женщины.

— Ему не хватает соображения, — заявила брюнетка, повернувшись к Тому с Терезой. — К участницам конкурса красоты такое же отношение, как к футболистам: их автоматически считают глупыми. А я училась в университете на одни пятерки.

Фрэнки отмахнулся от нее.

— По-настоящему умный человек не стал бы постоянно это повторять.

Тереза с брюнеткой обменялись взглядами. Шансы Фрэнки завоевать сердце девушки превратились в субатомную пыль.

— Я должен идти, — сказал Том. — Не подпускайте девочек к аллигатору. — Животное не сдвинулось ни на дюйм.

— К кому? К Люке?

— У него есть имя?

— Помнишь человека, который работал на Вито? Мужчину с крутым нравом? Люку Брази?

— Помню.

— Разве не похож? То же выражение, тот же безжизненный взгляд.

— Это у всех аллигаторов так, — кивнул Том. — Только следи за девочками. Извини, не могу остаться на ужин.

Из ревущего телевизора донеслось, что автоколонна президента уже в пути. Он направляется из аэропорта прямо в «Фонтенбло». Несколько дорог перекрыты в целях безопасности, но Том поедет другими. Аэропорт находится к западу от отеля, а Хейген едет с севера.

Они с Терезой снова поцеловались, и Том направился к машине, новому голубому «Бьюику».

— В холодильнике тебя будет ждать ужин, когда вернешься! — крикнула она вслед.

— Я не знаю, когда буду.

— Неважно. — Тереза убрала с лица мокрую прядь. — Все равно оставлю.

— Пока, папочка! — Кристина оторвалась от книги.

С такого расстояния было сложно сказать, заляпано ли лицо дочери слезами или потом. «Если это слезы, то от романа», — решил Том.

— Пока, солнышко! — крикнул он, не останавливаясь.

Когда Том увидел в зеркале заднего наблюдения черный «шеви Бискайн», он съехал на обочину и остановился. «Шеви» встал в ста метрах. Агенты ФБР по-прежнему преследовали Тома Хейгена. Он узнал имена и обращался с ними с неизменной вежливостью. Сегодня их присутствие особенно обрадовало Тома. Иметь при себе агента ФБР лучше, чем нанимать телохранителя. Хейген махнул, чтобы они подъехали ближе, но машина не тронулась с места, и тогда он отправился к ним пешком.

— Добрый день, агент Бьянки, — сказал Том.

— Добрый день, мистер Хейген.

— Я еду в отель «Довиль».

— Тот самый, где играли «Битлы»? — спросил агент. — Мои дети приезжали на концерт. Это рядом с танцевальным залом «Наполеон», верно?

— Понятия не имею.

— И что интересного в «Довиле»?

— Просто хотел, чтобы вы знали: я не собираюсь в «Фонтенбло», — сказал Том. — Отель немного севернее от него, как я понимаю. Находится по пути в «Фонтенбло». Но ведь другой дороги нет?

— Если вас интересует, как лучше добраться, придется подождать, пока меня сменит агент Рэнд Макнэлли.

— Ладно. Я всего-навсего решил предупредить, чтобы вы не волновались и не ломали голову, останавливать ли меня, звонить ли начальству и тому подобное. Уверен, там и без нас проблем хватает. Испытывают к президенту любовь или ненависть, люди высыпали посмотреть на него. Не хотелось бы усугубить положение. Поступайте, конечно, как знаете. Но когда я вас сбивал с толку?

Бьянки вздохнул.

— Возвращайтесь в машину, — сказал он, — и делайте, что вам угодно.

— Разумеется. По пути понадобится заправиться, а потом, — Том постучал по крыше, как механик, сообщая, что неполадка устранена, — прямиком в «Довиль».

Как и говорил, Хейген остановился у заправочной станции, неподалеку от мощеной Семьдесят девятой улицы. Воспользовался телефонным автоматом, чтобы позвонить Майклу Корлеоне. Тот полетел с Ритой в Мэн, развеяться и повидаться с детьми. И сейчас ждал у телефона в вестибюле гостиницы, где остановился.

— Похоже, семеро, — сказал Майкл, имея в виду количество людей в семье, которые за время исчезновения Джерачи вышли из тюрьмы и в благодарность отправились отдыхать в Акапулько. Возникло подозрение, что Ник связался там с одним из них. Семья посылала туда не только тех, кто отсидел. В то же время предатель должен быть достаточно влиятельным, чтобы стать помощником Джерачи.

— Кого-нибудь подозреваешь?

— Честно говоря, нет. — Естественно, Майкл не называл имен по телефону. — Пятеро из семи были ему довольно близкими друзьями. Однако Нобилио не готов исключить ни одного из них, даже двух остальных.

— Что думает Аль?

— То же самое, что и Риччи.

Он дал задание им обоим, двум самым преданным людям. Нобилио, как capo, будет руководить, что порадовало Хейгена. Аль надежен, но он человек действия, а не стратег.

— А ты? — спросил Том. — Что ты сам думаешь?

— Честно говоря, — сказал Майкл, — я не очень хорошо знаком с людьми из этого списка.

Том понял, насколько Корлеоне отдалился от простых парней с улицы. И это отдаление с недавнего времени стало мешать вести дела.

— В последнем месте что-нибудь нашли? — спросил Хейген, имея в виду Панаму во Флориде, единственный город из упомянутых Фаусто Джерачи, в котором они раньше не были. Томми провел там неделю в поиске следов.

— Ничего. Знаешь, несмотря на все, сейчас это не самая большая забота для меня. Позвони мне, когда все закончится. По этому же телефону. Хозяин гостиницы разыщет меня.

— Уже все закончилось, — сказал Том. — Все предрешено заранее. Ну, ладно, позвоню. Как там Кей с детьми?

— Мы с Ритой только что прилетели. Пару часов назад, — ответил Майкл. — Завтра утром первым делом заберем Энтони и Мэри.

— Передавай им привет.

Том и вспоминать не хотел, как долго Майкл их не видел. Несколько поездок были отменены в последнюю минуту, иногда по вине Майкла, иногда Кей или детей. Рита не знакома с Энтони и Мэри. Это серьезный шаг, но если она с Майклом действительно надолго, он должен произойти.

— Как там Рита? Волнуется?

— Она молодец. Приняла две таблетки от тошноты при перелете и теперь в порядке.

Тома интересовало совсем другое, но он не стал переспрашивать.

— Послушай, я позвоню из какого-нибудь заведения, где можно выпить. Поднимем бокалы друг за друга.

— Знаешь, Том, отец бы…

— Перестань.

Как бы Хейген ни боготворил Вито, постоянное упоминание о нем начало действовать на нервы.

— Я позвоню.

По пути обратно в машину Том купил две бутылки пепси-колы и отнес одну агенту Бьянки.

Хейген подъехал к «Довилю», дал парковщику ключи и сто долларов, тот кивнул, и внезапно Появились три машины и преградили путь Бьянки.

Том сделал это в качестве меры предосторожности, хотя в том не было необходимости. Ничего противозаконного. В вестибюле Хейген не признал ни в ком агента ФБР но все же, безопасности ради, быстро направился к лестнице. Лишь добравшись до третьего этажа, он услышал, как кто-то взбирается следом. Не видно кто, но похоже на шарканье старика, который явно не спешит. Том открыл дверь на третий этаж и пошел вдоль позолоченного коридора в другой конец здания. За ним никто не увязался. Сердце бешено колотилось. Он старался дышать глубоко и ровно. Следует возобновить теннисные тренировки. Во Флориде чертовски жарко, но, может, они с Терезой найдут крытый корт и будут играть вместе. Раньше они постоянно играли… когда? Сто лет назад. После свадьбы.

Следует меньше курить, но это невозможно.

Хейген поднялся еще на один пролет и, уверившись, что за ним не наблюдают, проехал остальную часть на лифте.

Том постучал в дверь. Открыл Пэт Гиэри, будто он был дворецким Бена Тамаркина, а не членом комитета Сената. Яркий свет в номере чуть не сбил Хейгена с ног. Сами апартаменты пестрели стеклом, белой кожей и светлым деревом. У зеркальной стены располагался бар. В соседней комнате работал телевизор: транслировали комментарии к съезду. Тамаркин в черной гуайавере и белых льняных брюках устроился на кожаном стуле, походившем на трон, в дальнем углу.

— Какая приятная встреча. — Гиэри пригласил его в комнату.

Фредо с Гиэри хорошо ладили, и это помогло семье Корлеоне получать бесчисленные услуги от сенатора без особой суеты. Фредо умел понравиться людям — Том и все его близкие осознали ценность этого качества только тогда, когда Фредо не стало.

— Полагаю, вы с Тамаркином знакомы.

Тамаркин поднялся и пожал Тому руку. Он не снял темных очков.

— Хорошая работа, — похвалил Хейген.

— Постучи по дереву, — сказал Тамаркин и постучал себе по голове кулаком.

— Все идет по плану?

— Он будет здесь, — ответил Тамаркин, имея в виду руководителя избирательной кампании президента, бывшего лоббиста студии Уолта Диснея, через которого Тамаркин провернул сделку. Хейген не встречал его ранее. Он присел. — Прибудет из «Фонтенбло». Нам с тобой надо обсудить и другие вопросы, но они подождут.

— Другие вопросы? — удивился Том, хотя знал, о чем речь. Съемка «Открытия Америки» несла убытки. Первая «Санта-Мария» потонула. Актриса, игравшая роль королевы Изабеллы, снова подсела на героин. Грант от итальянского правительства был аннулирован. И это только начало.

— Я могу подождать, — пожал плечами Тамаркин. Он не был в курсе плана, по крайней мере пока.

Томи кивнул и повернулся к Гиэри.

— Пока я не забыл, сенатор, вчерашняя речь была великолепна. Мне искренне понравились ваши слова.

— Спасибо. — Гиэри нырнул за бар налить всем выпить. — Кажется, неплохо вышло.

— Это триумф, — хвалил Том. — Виски, со льдом.

— А я буду «мохито», — сказал Тамаркин.

— Москита? — нахмурился Гиэри. Он выглядел озадаченно.

— Забудь. Это шутка, я не пью.

Гиэри уставился на него, но через пару секунд отвел взгляд — он знал, кто заказывает музыку, — и повернулся обратно к Хейгену:

— Триумф — это преувеличение, Том. Однако я рад возможности говорить от имени людей, которых иначе бы не услышали. Чувствую, что заслужил их уважение.

Бен Тамаркин сложил руки на груди. Он был не в восторге оттого, что вынужден оказывать услугу признанному антисемиту.

— В некотором отношении, — сказал Хейген, — я один из тех людей. — Как и многие сильные мира сего, Том серьезно относился к искоренению уличного криминала. Свои собственные преступления (азартные игры, ростовщичество, наркотики) он считал не направленными на конкретную жертву или вовлекающими тех, кто сам предрешил свою судьбу, согласился на определенные правила, а потом их нарушил. — Обычный вор, о котором вы говорили, бандит, муж, избивающий жену, насильник, педофил и тому подобная нечисть должна исчезнуть с наших улиц.

— Да, да, — согласился Гиэри, передавая Тому виски. — Я считаю, необходимо вернуть улицы наших городов добропорядочным американцам.

— Похоже, скоро вам представится такой шанс, — отметил Том. — За человека, который прекрасно подходит на эту роль. — Хейген поднял бокал.

Пэт Гиэри годился на эту роль только потому, что идеально вписывался в шумное фиаско, связанное с пребыванием Дэнни Ши в должности генерального прокурора. Однако он совершенно не знал улиц наших городов. Гиэри — сын богатого владельца ранчо, ни дня не живший на улице, в отличие от Тома. Ему не пришлось бороться за выживание, за пишу. В детстве, если это слово уместно, Хейген был абсурдно взрослым — одиннадцатилетним мужчиной. Больной и грязный, он даже не оплакивал смерть родителей, не думал ни о них, ни о своей жизни. Оказался ловчей и сильней обычных задир и хапуг, готовых украсть последний цент и крошку хлеба у сироты, ловчей хищников-педофилов. Том выжил. Он спасся.

Хейген извинился и вышел на балкон, выходящий на океан. Смеркалось. Вид был изумительный: полоса белого песка и бесконечный зелено-голубой Атлантический океан; по горизонту скользили нефтяные судна, ближе к берегу — катера береговой охраны. На севере здания в стиле ар-деко, сверхсовременные отели на юге. Отсюда не видно «Фонтенбло» и центр для проведения съездов и конвентов Майами-Бич, где вице-президент вскоре произнесет речь. Том не видел Кубы, но ощущал ее присутствие. Не слышал ни звука снизу, хотя знал о скоплении там народа. Хейген был не из тех, кто способен испытывать трепет от высоты, и все же его переполняли невероятные эмоции.

— Салют, — произнес Том и поднял бокал в темнеющее небо, провозглашая тост в честь непонятно чего.

— Какие гарантии, — вопрошал руководитель избирательной кампании, — что эти фильмы не всплывут в самый неподходящий момент, даже если мы согласимся на все условия?

Это был лысый румяный мужчина с бледными, едва заметными бровями и кругами под глазами от бессонницы. Тело состояло из изгибов без единого угла.

— Можно? — спросил Том.

— Пожалуйста, — пожал плечами Тамаркин.

— Невозможно гарантировать, что ни у кого не осталось во владении пленки, — сказал, Хейген. — Более того, никто не знает, сколько фильмов было отснято. Уверен, вы обсуждали этот вопрос с президентом и его братом. Они должны иметь представление, как часто включалась камера. Какой смысл отдавать вам все имеющиеся у нас записи? Вы, вероятно, нам и так не поверите. И, скорее всего, это не единственный компрометирующий материал. К сожалению, мы не можем дать вам никаких гарантий, кроме нашего слова, которое, как вы не раз убеждались, надежнее того, что завтра взойдет солнце.

— Дик, — вмешался Гиэри, — я лично ручаюсь, это правда.

— Вас интересует, — продолжил Том, — с чего вы должны доверять нам. Что нам нужно? Справедливый вопрос. Фильмы всего лишь привлекли ваше внимание, посадили за стол переговоров. Я не представляю, кто посмеет опубликовать или показать нечто подобное. Какая неприятность, если пленка попадет в руки первой леди или милой жены генерального прокурора, хотя, насколько нам известно, эти женщины давно смирились с наклонностями мужей.

Хейген посмотрел на Гиэри. Сенатор откинулся на спинку и перевел взгляд на потолок.

— Так что забудьте о фильмах. У братьев Ши есть заботы поважней. Вы видели, как народ вчера откликнулся на речь сенатора Гиэри? Если он выдвинет свою кандидатуру как независимое лицо, а мы найдем для этого достаточно денег, Гиэри, возможно, и не выиграет, но отнимет голоса у президента. А есть избиратели, чья нетерпимость к католикам, евреям и цветным заставит отдать предпочтение сопернику на выборах в ноябре. Сенатор Гиэри может работать на вас и повышать рейтинг президента или забрать свои голоса.

— Вы готовы пойти на этот шаг, Пэт? Предать партию, которая была вашим домом всю жизнь?

— Кончай молоть чепуху, Дик, — сказал Гиэри. — Если так ставить вопрос, то это партия меня предала.

— Но если, — продолжил Том, — вы назначите нашего друга генеральным прокурором, все только выиграют. Все. Сенатор Гиэри получит возможность выразить и осуществить свои задумки.

Гиэри закивал.

— Старейший член юридического комитета Сената станет вашим генеральным прокурором, и вы сможете воспользоваться его опытом и влиянием. Он заменит мальчишку Дэнни Ши, который занял пост лишь потому, что приходится братом президенту. Дэнни нечем похвастаться, кроме бессмысленных показушных инициатив. Сколько человек посажено за решетку в результате его так называемой войны против так называемой мафии?

— Девяносто один.

Шатцер и Гиэри ухмыльнулись.

— Я имею в виду не букмекеров и сутенеров, — сказал Хейген. — Речь о настоящих гангстерах, о которых снимают кино. Сколько таких людей Дэнни Ши упек в тюрьму?

Все знали ответ: ноль.

— Понимаю.

— Дэниэл Брендон Ши взялся за дело, которое ему не по зубам, — продолжал Том. — Уверен, вы с президентом согласитесь с нами в этом вопросе, как бы деликатен он ни был. Но если он сойдет с арены сейчас и объявит, что будет баллотироваться в Сенат в 1966-м, все поймут.

— Создастся впечатление, будто он хочет поставить свой успех на карту, — заключил лысый. Это ясно.

— Поставить на карту? — повторил Тамаркин, высоко изогнув брови. — Да вы заядлый игрок.

— Мы, естественно, не можем гарантировать, что Дэнни Ши одержит победу, но обещаем не препятствовать. У него будет честный равный шанс, а о чем еще мечтать?

— Почему бы теперь вам не перестать молоть чепуху, господин Хейген?

— Называйте меня Том.

— Если вам все равно, — сказал лысый, — я не стану.

У него было лицо, в которое очень хотелось заехать кулаком.

Хейген сделал глубокий вдох и закашлялся. Гиэри вскочил на ноги и принес Тому стакан воды.

— Извините. Полагаю, надо поменять марку сигарет.

Лысый медленно покачал головой:

— Мне кажется, вы не из тех, кто расстается с привычками.

То была аллюзия на какую-то рекламу. Хейген не удостоил комментарий ответом.

— Что касается нынешнего ноября, — сказал Том, — куда уйдут голоса профсоюзов, вилами по воде писано. Но мы можем решить и этот вопрос. Нет кандидата от третьей партии, нечего беспокоиться. Никакой маленький братец не плетет интриг за спиной президента. Сейчас вырисовывается лишь шаткий шанс на победу, а можно добиться полного триумфа. Президента изберут на второй срок. — Том улыбнулся. — Вы ведь не откажетесь от такого предложения?

Бен Тамаркин достал кейс. Он был полон перевязанных пачек тысячедолларовых банкнот, там лежал список имен и адресов реальных людей, кому в отдельном порядке пойдут эти взносы, если избирательная кампания похлопочет.

— Что скажешь, Дик? — Тамаркин щелкнул замками.

— По рукам?

Гиэри и менеджер избирательной кампании поспешили в центр для проведения съездов, чтобы послушать речь вице-вице-президента Пейтона. Тамаркин присоединился к Тому Хейгену на балконе, отметить удачное завершение дела кубинской сигарой. Как и отец, Майкл Корлеоне настаивал, чтобы плохие новости сообщались незамедлительно. Однако хорошие вести, как и терпкое красное вино, следует смаковать, надышавшись.

Он сделал это.

Наверное, так чувствует себя человек, узнав, что его выбрали президентом: скоро надо появиться на публике и поделиться своей радостью со всем миром.

Тамаркин, кому прилично платили за оказываемые услуги, наполнил два бокала и произнес тост.

Стемнело, но температура не опустилась ниже тридцати.

— За наемников, — провозгласил он. — За каждого солдата удачи, каждого Робина, каждого стрелка и каждого треклятого американского адвоката.

Тамаркин неправильно понял. Хейген не наемник. Однако вдаваться в объяснения было слишком сложно. Том потянулся за бокалом, и на него вдруг накатила волна изнеможения. Он упал в кресло.

— Ты в порядке? — спросил Тамаркин.

Хейген кивнул.

— Может, вызвать доктора?

— Это не из-за сердца. Ничего подобного. Я в норме. Просто… — Счастлив? Он пробежал пальцами по редеющим волосам. — Слишком много дел в последнее время.

Через год после встречи с Джо Лукаделло в молельне «Фонтенбло» Том Хейген много чего преодолел. Он и раньше переживал тяжелые времена, но не как сейчас. Майкл разваливался на части, правительство самого могущественного народа в мировой истории дергало Тома за яйца, но он выбрался, слегка обтрепался и в целом остался невредим. Ничто из происходящего его не удивляло, однако есть разница между предвкушением победы и ощущением победы.

— Тебе следует отдохнуть, — сказал Тамаркин. — Возьми отпуск, бога ради. Кладбища полны людей, которые были слишком заняты для отпуска.

— Я правда в порядке. — Так оно и было. Том поднялся. Он твердо стоял на ногах. Второй бокал с виски нагревался на столе, нетронутый. Сигара потухла. Коктейль ликования и усталости наполнил все тело. Он позвонит Майклу из дома. Тому захотелось домой, к семье. — Я выметаюсь.

Тамаркин постучал его по спине.

— Ладно. Позвони мне завтра, расскажи о надвигающемся фиаско в Старом Свете.

Хейген уже забыл. Захват кинокомпании «Вольц Интернэшнл пикчерс», как и все остальное, шел своим чередом.

— Хорошо.

Том спустился вниз на лифте. Уставился в зеркало: в ответ ему улыбалось лицо счастливого дурака.

Глава 26

Через пару кварталов от отеля Хейген почувствовал, как к затылку прижалось холодное металлическое дуло, и подпрыгнул на месте. Из зеркала заднего вида на него смотрел Ник Джерачи.

— Хорошая уловка — дать парковщику сотню баксов, — рассмеялся Ник. — Угадай, что могут сделать двести?

Том начал снижать скорость и поворачивать на обочину.

— Но-но. Не останавливайся, — велел Ник.

Хейген вспомнил человека на лестнице. С шаркающей походкой. Джерачи!

— И как долго ты следишь за мной? — спросил Том.

— Поверни здесь налево. — Где бы Джерачи ни находился все это время, он хорошо загорел и накачал мышцы.

— Ты делаешь огромную ошибку, Ник, по ряду причин.

— Только не говори мне: «Тебе это не сойдет с рук».

— Ты ведь знаешь, что у меня постоянно на хвосте ФБР?

Хейген снова взглянул в зеркало заднего вида. И не увидел там черного «шеви» агента Бьянки.

— Забавно, да? — сказал Ник. — Я его тоже не вижу. Может, дело опять в ребятах, паркующих машины гостей отеля? Сам видел, как они там гоняют. Не удивлюсь, если возникнет авария. — Джерачи по-приятельски похлопал Тома по плечу. — Хочешь угадать, на что способна тысяча баксов, ты, жадный ирландский ублюдок?

Том не мог поверить, что с ним такое происходит. Коснулся шеи. Пульс, как ни странно, был почти в норме. Он принял это за добрый знак.

— Германо-ирландский, — поправил Хейген.

— Извиняюсь. Германо-ирландский ублюдок.

— Я остановлюсь, — заявил Том.

Он снова посмотрел в зеркало. Прямо за ними ехал грузовик с хлебом. Может, Ник блефует? Может. Бьянки прямо за грузовиком?

— Давай ты сядешь за руль, — предложил Хейген.

— Ты сам хорошо справляешься.

— Я не собираюсь услужливо отвозить нас туда, где ты сделаешь свое дело.

— Какое дело? — спросил Джерачи.

— Ты всегда любил шутить, — сказал Том. — А меня не забавляло твое остроумие. Пришьешь меня, верно?

Хейген продолжал ехать. Должен быть выход. Если он смог придумать, как сбросить с хвоста свору законников, то придумает, как надурить этого лоха из Кливленда с травмой черепа. Рано или поздно Том еще помочится на его могилу без угрызений совести. Может, даже очень скоро.

— Гм, надо же, — дразнил Джерачи. Ты сейчас думаешь, не достать ли резко револьвер, верно? Но тут вспоминаешь, какой ты слабак по сравнению со мной, так что этот вариант отметается.

Том смотрел прямо вперед. Они проезжали через район трейлеров и дешевых мотелей.

— Затем тебе приходит идея, — продолжал Ник. — Я могу просто убедить этого тупого cafone[117] заключить мир и сложить оружие. Ник, ты нужен нам. Все, кроме тебя, меня и Майка, болваны. Давай вместе разделять и властвовать. К сожалению, это такая ересь, что даже лицемер вроде тебя не сможет сдержать улыбку.

— А ты умен, — сухо произнес Том. — Просто потрясающе.

— Да, — согласился Джерачи. — Когда был в бегах, увязался за странствующим цирком, работал у них чтецом мыслей. Оказалось, у меня талант.

Том начал бессознательно покачивать головой в ответ на столь жалкое чувство юмора. Ник ткнул дулом сильней.

— Поверни направо, — велел Ник. — Вот здесь.

Хейген послушался. Грузовик с хлебом тоже повернул, и Том увидел машину сзади: желтый автомобиль с откидным верхом, за рулем девушка в бикини, рядом полуголый юноша. Явно не ФБР.

— Вижу, твой мозг усиленно работает. Ты ведь Том Хейген! Так… Можно сказать, что тебе надо отлить, и, если я не велю мочиться в штаны, ты удерешь по пути в туалет или обратно. Или, может, мы будем проезжать полицейский участок, и ты там я припаркуешься. Авось сработает. Хочешь, я буду следить, чтобы мы случайно не прокатили мимо?

Нет. Он поступит проще. Остановится в хорошо освещенном, многолюдном месте. Вот и все.

— Наверное, потому мы и не смогли тебя найти. Ты прекрасно читаешь мысли.

— Нет, — возразил Джерачи. — Вы не нашли меня, потому что вас водил за нос один засранец из ЦРУ. Он пытался защитить вас. Убей меня, и ФБР засадит вас, ребята, за решетку. Ему приказали сообщать вам о моем местонахождении, и он следовал распоряжениям. А по своей личной инициативе предупреждал меня перед тем, как сдать. Не ради меня, а ради вашего блага. Вот какая польза от федеральных налогов, Том. Эти люди думают, что вы хорошие парни.

С Ником наверняка можно договориться, предложив выгодную сделку. Только Том не знал какую.

— Останавливайся, если хочешь, — хмыкнул Джерачи. — Идеальное место. Ярко освещено, куча народу. Верный билет на тот свет, а?

Хейген гнал прочь беспокойство.

Джерачи начал постукивать стволом по голове, не сильней, чем обычно хлопают по плечу, чтобы привлечь внимание.

— Думаешь, все рассчитал? — спросил Ник.

Хейген посмотрел ему в глаза в зеркальном отражении. И «да», и «нет» казались неправильным ответом. Лицо Ника было расслабленным и непроницаемым, с противоестественным выражением в бледном свете уличных фонарей — результат болезни Паркинсона.

— Почему у тебя не трясутся руки? — спросил Том. — Разве это не основной симптом?

— Приятно, что ты беспокоишься о моем здоровье, — сказал Ник. — Дрожь то накатывает, то отступает. На мой взгляд, полезен активный образ жизни. Я хожу в спортзал, а в остальное время представляю, как бью грушу или какого-нибудь сукиного сына вроде тебя. И дрожь улетучивается. Как по мановению волшебной палочки. Эй, где же мои манеры? А как твое здоровье? Кстати, поверни здесь налево. У светофора.

Улица стала ярче, со множеством магазинов и офисов, закрытых. Было десять часов. Чертова Флорида!

— Твои манеры? — повторил Том.

— Я слышал о сердечном приступе. Как справляешься?

— С чем?

— Ты важный человек, — ухмыльнулся Джерачи. — Такие люди у всех на виду.

Хейген повернул налево, освещение стало красным. По привычке он остановился. Какая разница. Даже если рвануть вперед, вокруг нет полицейских.

— Никому, кроме моей семьи, об этом не известно. Врач сказал, он и сам не уверен, был ли то приступ.

— Вот и ладно. Хорошая новость. Я наблюдал за тобой некоторое время. О себе надо заботиться. Лучше питаться, меньше курить и тому подобное.

— Спасибо, доктор Джерачи.

— Глумись, если хочешь, — сказал Ник, — но, знаешь, мой отец умер от сердечного приступа.

Джерачи опустил револьвер, и Хейген взглянул в зеркало, увидел грузовик с хлебом и тотчас почувствовал удар по голове.

Все залил белый свет.

Когда Том пришел в себя, в висках стучало, боль была столь невыносимой, что он едва смог открыть глаза. Связан. Со слухом тоже происходило нечто странное, будто Том находился в пещере под водопадом.

Он понял, что по-прежнему в своем «Бьюике», привязанный к переднему сидению. Ничего толком не видно. Лишь желтые фары разрезают мрак. Хейген встряхнул головой, чтобы избавиться от дурмана. Ощутил такую боль, словно его снова ударили. Из-за боли с головокружением он не сразу почувствовал воду и не услышал плеск.

Том был не под водопадом. Он был в воде, вонючей и грязной, заполняющей салон. Он был под водой. Поток лился во все четыре окна. Вероятно, он здесь совсем недавно. И ненадолго. Обмотан клейкой лентой. От пояса по плечи. Лодыжки и колени тоже обвиты.

Колеса машины погружались в ил. Вода была теплей его крови.

Том начал кричать и биться, что усиливало мучительную головную боль. Вода поднялась выше сидений. Выше пупка. Выше сердца.

Он выберется. Клейкая лента размякнет от воды. Он продолжал бороться. Лента вокруг лодыжек расслабилась.

Зашипела электрическая система «Бьюика». Перед там как погасли фары, за лобовым стеклом проплыла большая черная змея, но сердце Тома выдержало и это.

— Если хочешь убить гадюку, не руби ей хвост, — громко произнес он и почувствовал извращенное удовольствие от того, что Джерачи пришел сначала за ним, а не за Майклом.

Том не сдавался. Он явственно ощущал, как отклеивается лента, повсюду.

Вода добралась до подбородка.

Хейген запрокинул голову к крыше и приготовился сделать глубокий вдох. Все получится. Это вопрос силы воли. А Тому воли не занимать.

Затылок намок, настал момент вдохнуть.

Время.

Он начал медленно, равномерно втягивать воздух легкими.

Вдруг в горле запершило, грудь вздрогнула, и голова резко наклонилась вперед: приступ кашля.

Том хватал ртом воздух, а воздуха не было. Он вдыхал болотную воду, воздух остался вверху, над головой, где-то там.

Хейген слышал, будто утонуть — это самая мирная смерть.

Ничто в содрогающемся теле Тома Хейгена не напоминало умиротворенность.

Он пытался перестать кашлять и не заглатывать воду, но тело предало его.

Зато разум не предаст.

Надо сосредоточиться.

Надо что-нибудь придумать.

Нет. Это невозможно. Придется принять смерть.

Силой воли он заставил себя смириться, потому что иначе не сможет думать, о чем хочется. В воображении он нарисовал свою семью и на одно ужасное и прекрасное мгновение взглянул в глаза Терезе, сыновьям, адвокату Фрэнку и Эндрю, будущему священнику, и дочерям, Кристине, которая вырастет красавицей, и Джине, тоже красавице.

Затем Том потерял контроль над собой, и, подобно электрической системе «Бьюика», закоротившей минуту назад, стала гаснуть его жизнь, однако думал он не о ней, а о Санни.

Погибшем Санни Корлеоне. Застреленном.

Он видел Санни в детстве, в той улочке.

Том не был другом Санни Корлеоне, по крайней мере сначала. Ту ложь они придумали и говорили всем, даже себе. И всем объясняли, что Санни привел Тома домой лишь потому, что день был холодный, а место опасное. На самом деле Санни с двумя ребятами постарше забрел на криминальную улицу в ирландский район, страшное место, но Том знал, где там прятаться и спать, как согреваться и находить еду в мусорных баках. Шел снег. Настоящая метель. Мужчина на углу продавал пружинные ножи. На самом деле он был сутенером с косыми глазами. Мальчики спросили, сколько стоит нож; он ответил, что детям не продает. Они заявили, что не дети, и мужчина рассмеялся до хрипоты и заявил, что только ребенок станет утверждать, будто он не ребенок. Том Хейген сказал бы то же самое, но не хотел высовываться и связываться с сутенером с косыми глазами. Сутенер добавил, что не продает товар итальяшкам, и, когда те стали огрызаться в ответ на оскорбление, достал нож и схватил Санни за горло. Двое ребят рванули прочь. Человек, торгующий ножами и девушками, был кое-кем еще, и Том знал об этом. Том видел, как он режет своих проституток, но не насилует.

Мужчина с пружинными ножами и косыми глазами находил мальчишек в беде и заставлял сосать себе член за полсэндвича, а потом приставлял к горлу нож и не утруждал себя поисками сэндвича. Том Хейген держался от него подальше и никогда не соглашался сосать за еду, хотя временами бредил от голода. Том думал, ему еще повезло, что он ощущает отвращение, когда видит этого человека, сутенера, торгующего пружинными ножами. Теперь он тащил Санни по улице, Том не думал, он действовал. С воем он выскочил из-под земли, из-под ступеней крыльца, где становилось тесно прятаться, схватил доску и ударил мужчину по затылку. Всем просто повезло — Санни уж точно, но повезло и Хейгену, и всему району — в доске был гвоздь, который пронзил шею человека, продававшего женщин и пружинные ножи. Брызги крови окрасили падающий снег. Сутенеру тоже повезло, потому что его жизнь была жестокой и жалкой и она закончилась. Теперь угасала жизнь Тома. Почему она не мелькает у него перед глазами? Почему он видит лишь то, как они вместе с Санни избивают ногами человека с косыми глазами, лежачего, неподвижного, одну секунду или целую вечность, а затем останавливаются, тяжело дыша. Огляделись и увидели, что вокруг уйма свидетелей, взрослых, мужчин и женщин, отцов и матерей, уткнувшихся в пальто. Никто не станет горевать по человеку с косыми глазами, один за другим они разворачивались и уходили, бурча что-то под нос. Том и Санни посмотрели друг на друга и, как ни странно, рассмеялись, выплеснули все эмоции смехом, сильным, болезненным из-за холодного воздуха и усердия. Они ни на йоту не стыдились слез, но не стали плакать. Том ревел, когда умерла мать, когда скончался отец, а теперь нет, и отныне не будет плакать никогда, ни разу, до конца жизни, которая ныне угасала где-то в Эверглейдс. Санни тогда тоже не плакал, хотя вырос в сердобольного, сентиментального человека, проливавшего слезы на свадьбах и похоронах, во время грустных фильмов и в особенности когда стоял в коридоре родильного дома и впервые увидел своих красивых близняшек, Франческу и Кэтрин, а затем мальчиков. Том был с ним, все три раза. Майкл и Фредо приехали, когда появились близняшки. Хейген был счастлив вспоминать об этом теперь и чуть не заплакал от радости, увидев собственных детей за большим больничным окном, но тут боль ударила молнией. Разве такое бывает? Когда умираешь? Том отдал бы все на свете, чтобы почувствовать, как жена гладит ему кожу, что угодно, абсолютно все, но оказался снова с Санни, ныне мертвым, на снегу рядом с телом сутенера. Том посмотрел ему в глаза и произнес, как взрослый или отец, что есть вещи, которые необходимо сделать, и ты их просто делаешь и никому не говоришь. Не пытаешься оправдать их, потому что им нет оправдания. Просто делаешь. Затем забываешь. «Меня зовут Сантино Корлеоне», — сказал Санни и протянул руку. Из раны на шее сутенера поднимался пар. «Том Хейген», — представился Том, и они пожали руки.

Мальчики пошли вместе. Том взял Санни под руку. Санни спросил у нового друга, где он живет, Том просто покачал головой. Санни поинтересовался, что у Тома с глазами, и тот ответил, что не знает, какая-то инфекция. У матери было то же самое. Она умерла. Санни спросил, где отец, и у Тома не повернулся язык сказать, что отец, раздираемый горем по покойной, упился до смерти. «Что ж, ясно, — произнес Санни. — Ты и я. Мы теперь братья». Последней картинкой в сознании Хейгена была огромная голубая тарелка спагетти, которую мама Корлеоне поставила перед ним в тот день: аромат масляного томатного соуса, звучание ее голоса, велевшего есть.

Глава 27

— Ложись спать. — В темный вестибюль гостиницы спустилась Рита Дюваль в ночной сорочке, полусонная, с всклокоченными рыжими волосами. Майкл, сгорбившись, сидел в кресле, которое перетащил к телефону-автомату. — Завтра… хотя сейчас уже три часа ночи, значит, завтра уже наступила. И это причина пойти спать, дорогой. Отдохни.

— Вряд ли я смогу заснуть, — сказал Майкл.

— Все равно, пошли в постель.

— Думаю, я не способен и на это.

— Я не предлагаю тебе ничего, кроме отдыха. Давай же. Позволь мне позаботиться о тебе. У меня получится, ты знаешь.

— Я не могу.

— Надо полагать, никаких вестей.

Майкл покачал головой.

— Ты перезванивал Терезе?

— Нет. — На Тома так не похоже не позвонить, если он обещал. Набрав номер дома во Флориде, Майкл проболтался Терезе, что уже час назад должен был переговорить с Томом. В свете недавних распрей между супругами Тереза заключила, будто причиной тому другая женщина. Майкл сказал, что очень надеется, проблема именно в этом и беспокоиться больше не о чем. Тереза в ответ пронзительно вскрикнула. Пришлось повесить трубку. — Подожду до рассвета.

Лучше попросить Альберта Нери перезвонить Терезе. Он ехал к Майклу.

— Помни, солнце встает здесь на час раньше.

— Да? Откуда ты знаешь?

— Я француженка.

— И какая здесь связь?

— Мы страстно относимся к солнцу и восходу. Это обещание нового дня. И новых радостей.

— Да уж.

— Кстати, ты проверял уровень сахара? Ведь завтра не принесет тебе ничего хорошего, если…

— Я в порядке. — Майкл научился следить за своим диабетом. Уже давно не происходило никаких инцидентов.

— Ты ведь не считаешь, что нам надо вернуться в Нью-Йорк? — В голосе Риты звучал душераздирающий коктейль из страха и безнадежности, — Ведь нет?

Да, подумал Майкл.

— Нет, — ответил он. — Конечно, мы не поедем обратно.

Он не мог.

Рита повеселела.

Она мечтала о помолвке, но Майкл даже думать об этом не хотел, пока у нее не установятся хорошие отношения с детьми. Главное, Корлеоне отменил столько поездок к Мэри и Энтони, что не мог прилететь и не повидаться с ними. Он привез много подарков, и не только от себя. Нельзя давать задний ход.

— Наверняка есть логическое объяснение, почему Том не позвонил, — сказал Майкл. — Я зря волнуюсь. Скорей всего, ничего не случилось.

— Вероятно, так и есть, и тебе определенно следует ложиться спать.

Майкл посмотрел на телефон, будто мог силой воли заставить его звонить.

Через несколько минут он лег в постель и уставился в цветистый потолок. Рита гладила ему грудь, пытаясь утешить, и быстро заснула.

Корлеоне лежал недвижно, пока не взошло солнце, затем поднялся, принял душ, оделся и спустился к телефону-автомату.

— Так что подсказывает тебе интуиция? — спросил Майкл.

— Три яйца, вкрутую с сосиской, — попросил Альберт Нери официантку. Майкл ее и не заметил. Он не был голоден, но заказал то же самое и собирался заставить себя поесть.

Они зашли выпить кофе в ресторан неподалеку от гостиницы. Рита вернулась в номер и прихорашивалась. Аль выглядел достаточно бодро. Он взял водителя, а сам выспался в машине. У Майкла были мешки под глазами, седые волосы растрепались. Ему можно было дать все шестьдесят.

— Моя интуиция говорит, он под арестом.

— Тогда нам позвонил бы Сид Клейн.

— А ты сам пытался связаться с Сидом?

— Да. Он не общался с Томом несколько недель.

— Его не обязательно взяли за тот скандал, — сказал Аль, имея в виду Джуди Бьюканан. — У меня дурное предчувствие, что у федералов припасена какая-то грязь на него. Во время последнего разговора Том упомянул, что у него на хвосте агент, верно? Значит, кроме них нападок ждать не от кого. Плюс ко всему ФБР получает информацию от той девушки в Аризоне. — Речь шла о Бев Джерачи. — Такое вот у меня предчувствие.

— Только предчувствие?

— Может, несколько больше. Том едет провернуть сделку, а затем — пуф! — исчезает. Не знаю, взяли его за взятку или подругой причине. Просто отвечаю на твой вопрос. Ты спросил, что говорит моя интуиция, я делюсь своим предположением. — Нери пожал плечами. — По правде сказать, — прошептал он, — я обрадуюсь, если дело не в аресте.

— Обрадуешься? Почему?

— Послушай, Том мне почти такой же брат, как тебе, но факт остается фактом: он не сицилиец, даже не итальянец. Я слышал об ирландских гангстерах, которые продают своих друзей, но они ни разу не подставили ни одного из нас.

— Том и есть один из нас.

— Не отрицаю, — сказал Аль. — Но если случится, что ему будет угрожать долгое тюремное заключение, я лично забеспокоюсь. Том предан нам разумом, но не душой. Ты и сам это прекрасно знаешь. Он не совершил ни одного дискредитирующего поступка. Ни разу не поколебалась его верность тебе и твоей семье, но может прийти время, когда все изменится… — Аль подул на кофе. — Будем надеяться, что такого момента не наступит.

Майкл постучал ножом по щербатому пластиковому столу. Ему было больно признать, что у самого возникли подобные мысли.

— Том — мой брат, — сказал Корлеоне. — Я постараюсь забыть твои слова.

— Правильно, — согласился Аль. — Ты прав. Я перегнул палку, извини. Спасибо.

Подали еду, и Майкл взял ложку. Когда он разделался с первым резиновым яйцом, Аль уже почти закончил.

— Итак, мы на сто процентов уверены, что Том успешно заключил сделку.

— Вчера я лично говорил с Гиэри и Тамаркиным, они оба это подтверждают, — ответил Аль. — Бен Тамаркин клянется, что Том ушел из отеля около девяти. Все вяжется.

— И взнос был передан?

— Да. Я убежден, сделка состоялась. Я даже беседовал с некоторыми знакомыми нам людьми в Нью-Джерси. — Нери покачал футляром от черных очков, намекая на Черного Тони Страччи. — Дело пошло. Выборы в Сенат 1966 года.

— Забудь о Нью-Джерси. С кем ты связался в Майами из своих людей?

Нери безнадежно пожал плечами.

— Что это значит?

— А кто там ведет дела помимо Тома? Риччи Нобилио по уши занят в Нью-Йорке, а люди в Форт-Лодердейле — второсортные дилетанты. Никого важного.

— Ты уверен? — спросил Майкл. — Никого?

Несколько мучительных секунд ушло, пока Нери догадался, что речь идет о Нике Джерачи. Может, он просто был поглощен последним кусочком сосиски.

— Не думаю, — наконец произнес Аль. — Нельзя полностью исключить этот вариант, но даже если он находится там, не представляю, как он смог бы добраться до Тома. ФБР ведь постоянно на хвосте.

— А мы не можем получить информацию от ФБР?

— Ты плохо выспался. Каким образом?

Майкл вздохнул.

— Это сложно, но возможно.

— Что ж, если хочешь поручить это мне, придумай как. А пока нужно позвонить друзьям друзей в Майами, — сказал Аль и махнул официантке принести еще кофе. — Надежным людям, не беспокойся, никто ничего не вычислит. Кстати, Томми на всякий случай сейчас едет из Панамы. Будет нашим человеком на месте, если возникнет что-нибудь непредвиденное.

— Томми? — переспросил Майкл. — Ты послал Томми?

— Он и так был во Флориде.

— Ты хоть представляешь, какая она большая? Ехать придется десять, а то и двенадцать часов. Из Нью-Йорка можно долететь быстрее.

— Если хочешь, чтобы я послал туда кого-нибудь еще, босс, просто скажи. Ведь это не из-за того, что ты недостаточно доверяешь Томми?

— Я ему вообще не доверяю. Насколько я знаю, он предатель. Это объясняет, отчего стукач, за которым он гоняется, ни разу не напал на него.

— Томми не предатель. Если это и так, я первый позабочусь о нем.

— Можно подумать, у тебя есть выбор.

— В таком деле мне не хотелось бы иметь выбор.

Майкл кивнул. Старый добрый Альберт. В горе и в радости они всегда будут вместе.

— Против Томми ничего не имею, — уверил Майкл. — Пока.

Он отставил тарелку, съев половину. Нери поднял бровь и посоветовал доесть.

— Мне интересно вот что, — сказал Корлеоне. — Гиэри — человек проверенный, но почему мы должны доверять Бену Тамаркину?

— Пойми меня правильно, однако я начинаю беспокоиться за тебя. Нельзя же жить с таким цинизмом по отношению ко всему и всем. Какой смысл Бену Тамаркину вредить Тому?

Майкл глотнул кофе.

— Не знаю. Однако сейчас мы не можем принимать что-либо как само собой разумеющееся.

— А когда я это делал?

Корлеоне похлопал старого друга по плечу.

В свете ситуации с Хейгеном Альберт и его водитель — Донни Бэгс, доказавший свою надежность за несколько месяцев в подчинении Томми, — решили остаться в Мэне с Майклом. За детьми поехали в машине Альберта, так как она была больше. Донни Бэгс остался в гостинице. Аль сел за руль. Рита лепетала о том, что не знает, как вести себя с детьми. Майкл раньше успокаивал ее, советовал просто вспомнить, как сама была ребенком, а теперь не стал перебивать. В общении с женщинами нужно чувствовать момент, когда следует просто позволить им выговориться.

Вскоре они выехали на извилистую дорогу с деревьями по обе стороны, ведущую в частную школу «Траск». За ними катили автофургон и два пикапа — один с лодкой, другой с трейлером. Кей преподавала в средней школе, жила с детьми у озера, в одном из старых каменных домов, выделенных учительскому составу. Каждый раз, посещая это место, Майкл не мог отделаться от чувства, будто едет домой. Кей и дети жили именно так, как хотел Майкл, не хватало только его самого. Он мог проследить события, которые привели к такому положению вещей. Но зачем?

Учась в колледже, он мечтал в будущем преподавать математику в университете или подготовительной школе. Когда Майкл работал в Гражданском корпусе охраны природных ресурсов — и позже, когда жил в сицилийской глуши неподалеку от родного города Корлеоне, — он поклялся, что будет воспитывать детей на свежем воздухе, вдалеке от буквальной и метафорической грязи крупного города. Кей была из Нью-Гемпшира, и после первоначального восторга от Нью-Йорка она пресытилась им и разделяла желание Майкла. Они пытались. Купили дом у озера Тахо. Были времена, когда он окидывал взглядом озеро и думал — несмотря на все трудности! — что мечта воплотилась. Может, так оно и было, но недолго.

Были и другие времена. Самые страшные. Война семей. Произошедшее с Фредо. Все это долго снилось Майклу в кровавых кошмарах.

А здесь рай. Обычно Майкл ненавидел предвосхищать свои решения, деловые или личные. В его мире подобная тактика могла свести в могилу. Однако школа, перефразируя строчку из рассказа, часто тут преподаваемого, была магнитом притяжения его вздорной сущности, раскинувшимся на широком покатом холме в окружении роскошных лесов Мэна и всего в часе от пляжа. Местом, богатым такими жемчужинами, как лучшие спортивные команды, и давшим детям возможность расти вместе с девочками и мальчиками из семей правящей элиты Америки.

Теперь Майкл приехал сюда гостем, повидаться с детьми и познакомить их с женщиной, которая вбила себе в голову, будто в один прекрасный день он решит на ней жениться. Несмотря на корни, уходящие глубоко в шоу-бизнес, Рита была во всех отношениях милым человеком. Майкл питал к ней нежные чувства. Он привык к ней. Ему было легко с ней. Возможно, он любил ее.

Однако, едва завидев Кей на белом крыльце каменного дома, Майкл понял, что никогда не женится на другой.

Как большинство интеллигентных женщин, Кей с возрастом хорошела. Волосы убраны назад, слегка растрепались от летнего бриза с озера. Обнаженные руки украшал ровный загар, на тон светлей блузки. Кремовые брюки были сшиты из ткани, модной в сороковые годы, и Майкл тотчас вспомнил о временах, когда они только познакомились, хотя Кей изменилась, раздалась в бедрах, окрепла в руках от плавания и тенниса, ее юношеская резвость сменилась безмятежностью.

И самое главное, по обе стороны стояли дети, и она обнимала их, но не властно, а словно подталкивала навстречу к отцу. Мэри, одиннадцатилетняя девочка в летнем платьице, излучала игривость. Темные волосы безупречно уложены. Она едва сдерживалась. Угловатый Энтони выглядел угрюмым и дерзким, как и подобает тринадцатилетнему подростку. Хотя игра начиналась через несколько часов, он уже надел бейсбольную форму, на крепкой груди было написано «Вулфе».

На одно сумасшедшее мгновение Майкл задумался, как ему вернуть Кей, как воссоединить распавшуюся семью. Возможно ли такое?

— О чем задумался? — спросила Рита, тронув его за колено. Майкл вздрогнул, он почти забыл о ее присутствии.

— Ни о чем. Готова?

— Да.

Рита на фоне Кей казалась истощенной и излишне красивой. Фламинго рядом с львицей.

— У тебя получится, — подбодрил ее Майкл.

Они вышли из машины. Мэри побежала через лужайку обнять отца. Энтони, с чемоданами, степенно подошел и тоже обнял.

Майкл представил их. Никто не удивился. Они слышали друг о друге и видели фотографии. Все было весьма сердечно. Кей пыталась держаться в стороне, но Майкл подозвал ее. Его обеспокоило тревожное выражение ее лица.

— Хорошо выглядишь, Майкл, — сказала она без доли сарказма. — Сбросил вес?

— Кей, это Маргарита Дюваль.

— Большая честь для нас. Мы видели вас на Бродвее.

— Называйте меня Рита.

В рукопожатии женщин не было и доли неловкости.

— Да, — подтвердил Энтони. — Потрясающая пьеса. Мне понравилась сцена, когда горел публичный дом, и песня о Далласе. Мы хотели поставить ее в театральном кружке, но возникли проблемы с авторскими правами.

Рита поблагодарила его.

Майкл ущипнул Энтони, одергивая форму. Мальчик слегка вздрогнул.

— Я думал, мы пойдем обедать перед игрой, — сказал Корлеоне.

— Я так волнуюсь, что не могу есть, пока все не закончится.

— Ничего страшного. Купим хот-доги.

— Тебе не обязательно идти на матч, пап, — уверил Энтони.

— Шутишь? Я не пропущу его ни за что на свете.

Энтони скептически покачал головой.

— Вам с Мэри и госпожой Дюваль лучше пойти куда-ни-будь отдохнуть. Меня, возможно, даже не выведут сегодня на поле.

Майкл взглянул на Кей и по выражению лица понял, что мальчик говорит серьезно.

— Значит, ты не хочешь, чтобы я присутствовал.

— Именно так, сэр.

Корлеоне понравилось, как он произнес «сэр». В тоне были и уважение, и резкость. Майкл сам вел себя так в его возрасте, пока не вырос и не осознал величие отца.

В этот момент подкатили автофургон и два пикапа. Аль вышел из машины помочь. К ним подъехал тягач.

— О боже! — воскликнула Кей. — Это шутка? Ты привез с собой Альберта?

Смутившись, Альберт помахал рукой и пошел к человеку в тягаче.

Энтони спрятался за мать. Он вдруг снова стал ребенком, а не мужчиной. В его глазах был ужас.

— Майкл, — сказала Кей, — если тебе понадобилась защита Альберта Нери, объясни мне, что ты здесь делаешь? Что ты делаешь рядом с моими детьми?

Энтони, не сводя глаз с Альберта, сделал шаг назад, к дому.

— С нашими детьми, Кей. Это не то, что ты думаешь. Он приехал передать мне информацию.

— А он не мог позвонить?

— Нужен был человек, чтобы привезти все это, — сказал Майкл.

— Что это? — спросила Кей.

Двери трейлера открылись.

— Пони! — взвизгнула Мэри. — О, папочка!

Она обняла его и сразу побежала к лошадке.

— У Конни была пони, — срифмовал Майкл.

— Подожди, — прервала его Кей, — ты приехал всего лишь в гости и привез с собой…

— Я позвонил директору. Он не возражает, если в конюшне появится пони.

— Ты позвонил директору, но не мне?

— Рыбацкая лодка для тебя, Энтони.

Аль присоединял тягач к трейлеру с лодкой.

Энтони состроил недовольную мину, какую способен изобразить только подросток.

— Я не рыбачу.

— Тебе понравится, — вмешалась Рита. — Это так расслабляет. В детстве мой отец…

Рита поймала взгляд Кей и замолчала.

— Ты даришь ему лодку? Майкл, я… — Кей задыхалась от негодования.

— Ты любишь рыбалку, — сказал Майкл Энтони. — Раньше ты рыбачил с… — Он осекся. — Мы можем отправиться на рыбалку вместе, на этой неделе, только ты и я.

— Нужна лицензия, — заявил Энтони. — Таков закон.

— Мы получим лицензию.

— Если у тебя нет лицензии, это браконьерство.

— Ты меня слышишь? — спросил Майкл, и Энтони отступил еще дальше.

Раскрасневшаяся Кей посмотрела на автофургон.

— Надеюсь, за Третьей Дверью не для меня подарок.

— За Третьей Дверью? — не понял Майкл.

— Это из телешоу, — подсказала Рита, которая сама недавно вела игру, но не эту.

— Спасибо за помощь, — съязвила Кей.

— Всегда пожалуйста, — ответила Рита.

Мэри до сих пор прыгала вокруг лошади в безумном восторге. Конюх повел пони в конюшню. Все девочки в округе — хвастуньи из разных классов — собрались вокруг посмотреть. Но только девочки. Будто такой подарок сопровождался позывным свистком, слышимым только девичьим ухом. Рита проявила желание пройтись с ними.

— Там бильярдный стол, — сказал Майкл Кей. — Это для школы, хотя надеюсь, мы с детьми поиграем, пока я тут. Ты умеешь, Энтони?

— Не особо.

— Я научу тебя.

— Надеюсь, получится. — Энтони пошел относить чемоданы в машину.

— По поводу стола я тоже звонил директору, — уверил Майкл Кей. — Он сказал, что в школе ремонтируют комнату отдыха.

— Вот новость.

— Он сам предложил, Кей. Я попросил перечислить, что нужно, и бильярдный стол был в списке. Мне идея понравилась.

В твоем возрасте, Энтони, — крикнул мальчику Майкл, — мы с дядей Фредо постоянно ходили в город играть в бильярд. У нас хорошо получалось. Зарабатывали деньги.

Майкл поймал взгляд Кей.

— Не беспокойся, Кей. Когда ты стала такой… — Он не нашел подходящего слова. Это было заразно. — Ему тринадцать лет. Он уже мужчина.

Энтони хлопнул дверцей багажника и с благодарностью посмотрел на отца, на что Майкл и рассчитывал.

— Он мужчина, — согласилась Кей, — но он никогда не станет мужчиной, который…

— Давай не будем углубляться в эту тему, — предложил Майкл. — Если хочешь поговорить наедине, я не против, а так не надо.

Кей сделала глубокий вдох.

— Забудь. Проехали…

— Попытаюсь.

С серьезным видом она дала ему список отпечатанных инструкций — нечто вроде расписания. Там был перечень мероприятий детей на неделю и подробное руководство обо всем, будто он впервые забирает их на некоторое время. Добавила, что имеется копия списка, если Майкл потеряет оригинал.

Что он пытался не потерять, так это самообладание. Майкл всегда был невозмутим в присутствии кого угодно, кроме жены и детей. Бывшей жены. Невероятно, как ей удалось разозлить его так быстро, без явных усилий и намерений.

Давно ли ему хотелось вернуться к ней?

Что за безумная идея!

Лицемерие Кей в ответ на попытку помочь школе — это уже перебор. Ей нет надобности работать, но раз так хочется… Майкл не возражал. Кей нравится, и слава богу. Кей мечтала преподавать в «Траске», еще когда они учились в колледже. Насколько знал Майкл, Кей верила, будто получила место сама, без всяких анонимных взносов из фонда Вито Корлеоне. Хотя наверняка питала некоторые подозрения. Предыдущий опыт — сразу по окончании колледжа она недолго учила детей в школе в родном городе Нью-Гемпшир, а потом двенадцать лет сидела дома — не делал ее исключительным кандидатом на место в лучшей школе страны.

Когда они пробирались на свои места, Майклу казалось, он слышит, как перешептываются другие родители, но ни у кого не хватило смелости подойти и представиться. Аль Нери остался в своем «Кадиллаке» слушать по радио игру между «Янкиз» и «Ред сокс». Машина была припаркована рядом с платным телефоном. Они сидели на дешевых открытых местах за основной базой, рядом с торговой палаткой. Майкл сам принес газировку и хот-доги.

— Я тоже видела ту пьесу, — сказала Мэри Рите. — Мама велела запомнить: как бы натурально вы ни играли проститутку, это не значит, что вы на самом деле проститутка. Разве не смешно?

— Гм. Да, потешно.

— Будто я не видела, как играет мой брат. Будто сама не участвовала в постановках. Будто я ребенок и не понимаю разницы между реальностью и выдумкой.

— Иногда матерям сложно заметить, что их дети вырастают, — заметил Майкл.

Мэри ничего не ответила.

— Вы любите баскетбол? — спросила она у Риты.

— Я в нем ничего не понимаю.

— А я не понимаю, что люди находят в этой игре. Хотя люблю наблюдать за братом. Иногда. Он недурно играет.

Энтони и правда оказался неплохим игроком, не блестящим, но достаточно хорошим. Он справился с третьей базой и, к удивлению Майкла, добравшись в первый раз до основной базы, отбил левой рукой. Энтони был правшой и, как и все третьи бейсмены, бросал правой.

Майкл спросил у Мэри, всегда ли Энтони отбивает левой. Она ответила, что понятия не имеет.

— Так он бэттер-универсал? — поинтересовался Корлеоне, поскольку питчер вбрасывал правой.

— Возможно.

Родители в зоне слышимости вытянули шеи и молча обменялись неодобрительными взглядами: что за отец — не знает, как играет его сын.

Мэри из вежливости прокричала в поддержку «Вулфе».

— Хочешь поскорей вернуться к лошадке? — спросила Рита.

— Ничего, потерплю. — Мэри поцеловала отца в щеку. — Не надо было, папочка, — сказала она, — спасибо.

Переполненный эмоциями, Майкл не нашел слов, поцеловал ее и подмигнул.

Ничьей и не пахло. У противников была форма красивее, но команда Энтони вела. В их составе была пара выдающихся игроков, которая почти не делала ошибок, и вскоре они уверенно лидировали. С таких, игр зрители расходятся рано, но тут каждый болельщик должен был кого-нибудь подвозить домой.

В последнем иннинге тренер поставил Энтони бросать. Майкл, Рита и Мэри аплодировали стоя и поймали на себе пару недобрых взглядов. Энтони посмотрел на них. Майкл помахал ему, и тот, несомненно против своей воли, широко заулыбался и едва заметно махнул в ответ. Майкл сел.

— Это мой сын, — произнес Корлеоне. То был не крик, а просто гордое заявление.

Энтони попал тремя мячами для разогрева в заслон, хотя бросал изо всех сил.

Родители на дешевых местах загудели, на сей раз громче, чем когда прибыл Майкл. Теперь ему уж точно не показалось. Почти рефлекторно он обернулся и заметил, что Аль Нери вышел из машины и пробирается к ним. Аль остановился и поманил ладонью Майкла. Тот покачал головой. Он не мог уйти сейчас, когда Энтони собирается бросать мяч. Аль нахмурился.

— Что происходит? — спросила Мэри.

Майкл понятия не имел. Это не имело никакого отношения к Альберту — никто не смотрел в его сторону. Корлеоне подумал, у Нери новости про Тома Хейгена, что, естественно, никого здесь не касалось. Если дело в Энтони, тоже странно. Как может хороший питчер вызвать столько эмоций в игре с явным перевесом? На одних лицах был шок, на других — гнев. Один из тренеров отозвал судью в сторону.

Судья был еще юношей, вероятно студентом колледжа, приехавшим домой на лето. Майкл слышал, как он спросил у тренера, уверен ли тот, и тренер кивнул.

Лицо судьи побелело. Он зашагал к базе, повернулся к зрителям. За ним, в кругу питчера, стоял Энтони с перчаткой и сердито хмурился.

Рита с Майклом обменялись взглядами. Корлеоне покачал головой, не понимая, что происходит.

— Дамы и господа, — произнес судья. — Внимание, пожалуйста. Произошло… Мы откладываем игру… — Затем он свесил голову и зарыдал. Энтони вышел из круга и направился к нему.

Аль Нери, добравшись до Майкла, наклонился и прошептал боссу на ухо, будто хотел оставить новость в секрете, будто не слышал ее только что по радио.

— Кто-то стрелял в президента, — сказал Аль. — Президент мертв.

Не кто-то, подумал Майкл.

Карло Трамонти.

Майкл сунул руку в карман и потер поврежденный стеклянный глаз. Несмотря на все, что знал, а может, из-за того, что знал, он был потрясен не меньше других.

Глава 28

До конца жизни Франческа будет помнить, где была и что делала, когда узнала о смерти президента Джеймса Кавано Ши, однажды целовавшего ей руку на приеме.

Франческа ждала Джонни в костюмерной, расположенной в трейлере рядом с пляжем, неподалеку от построенного на заказ временного пирса с пришвартованными кораблями, как во время открытия Америки, и с катерами съемочной команды. У нее не было часов, и Джонни шутил, что часы в костюмерной приносят неудачу, потому что «фильм должен получиться на все времена». Несомненно, миновало за полночь.

Последние несколько недель она жила на огромной съемной вилле вместе с Джонни, детьми и Джинни, бывшей женой Фонтейна, а также несколькими актерами, его друзьями. Рядом находился монастырь, выдаваемый в картине за испанский. Франческа с Джонни не скрывали своих отношений, но в сложившейся ситуации спали в разных комнатах, как и Лиза Фонтейн со своим женихом, детективом из Нью-Йорка по имени Стив Ваккарелло. Они приехали туда всего на неделю, отдохнуть. Франческа несколько смущалась и злилась на Джонни, но он уверил, что Джинни с дочерьми полюбят ее и маленького Санни. Все складывалось хорошо.

Однако если им хотелось остаться наедине, приходилось пользоваться костюмерной или другим местечком подальше от виллы. Однажды они даже пробрались в монастырь и занялись любовью на троне, сделанном для короля Фердинанда.

Франческа ждала уже два часа, может, даже три. Иссякало терпение и вино. Она вышла посмотреть, скоро ли закончится съемка.

Она была немного пьяна.

В нескольких сотнях метров, в темном Средиземном море, кружили два современных катера и «Санта-Мария». Даже с такого расстояния Франческа слышала крики режиссера. Съемки шли месяц, а это уже третий режиссер. По словам Джонни, седьмой кинодраматург не смог написать приличный сценарий.

Она пересекла пляж и увидела Джонни в костюме, шагающего по палубе. Режиссер взвизгнул, Фонтейн с яростью сорвал с себя шляпу и швырнул за борт. Кто-то тотчас прыгнул в воду выловить головной убор.

Франческе это показалось забавным.

На корабль сообщили новость, но Франческа узнала об этом позже.

Она села на песок.

И поняла, что изрядно набралась.

Увидев Лизу Фонтейн с женихом — они прогуливались по пляжу, держась за руки, — Франческа подумала, что у нее галлюцинации, но Лиза радостно поприветствовала ее и подошла поближе.

— Стив завтра рано улетает, — сказала она.

Очевидно, то была попытка объяснить, что они делают так поздно на пляже.

— Понятно.

— Не возражаете, если мы присоединимся к вам?

Франческа покачала головой.

— А ты остаешься?

— Еще на недельку, — ответила Лиза. — Пока не начались уроки.

Они сидели вместе в напряженном молчании, смотрели на корабль. Съемка прекратилась.

Лиза со Стивом обменялись взглядами, и Лиза набрала в легкие воздуха:

— Вы с моим отцом — прекрасная пара.

— Спасибо.

Очевидно, это Стив надоумил ее, но все равно было приятно. Лиза и раньше держалась в меру дружелюбно.

— Поначалу, — сказала Лиза, — у меня была та же реакция, как если бы ваш отец встречался с женщиной на семь лет вас старше.

Ничего странного. Если к ее возрасту прибавить семь, будет тридцать четыре. Отцу было тридцать семь, когда он умер, а матери тогда было тридцать четыре. И тут Франческа поняла, что не те цифры складывает. Она была очень, очень пьяна.

— Конечно.

— Не мне говорить, — продолжила Лиза, — но я надеюсь, у вас все получится. Я рада видеть отца счастливым. Они с мамой были скорей как брат с сестрой, даже во время брака, а вы… — Она покраснела и снова посмотрела на Стива. — Ну, я-то знаю, что такое любовь.

Франческа кивнула:

— И я за вас рада.

В этот момент, в костюме королевы Изабеллы, на пляже появилась Дина Данн, актриса, отмеченная премией «Оскар», которая недолгое время была замужем за Фредо Корлеоне и, соответственно, приходилась Франческе тетей. Она бежала, увязая в песке, и тоже казалась пьяной. Стив, Лиза и Франческа поднялись. Поначалу они не могли разобрать, что говорит Дина, но вскоре Франческа разобрала слова.

— Чертовы кубинцы убили президента!

Не совсем так.

Один кубинец был виновен, бесспорно. Но кубинцы? Кубинское правительство? Экспатрианты из Кубы, огорченные предательством президента, не поддержавшего их в попытке вернуть власть? Все это представлялось невозможным.

Детали были весьма обрывочны.

Вскоре выяснилось следующее.

В отеле «Фонтенбло», за несколько часов до того, как Джимми Ши должны были снова выставить кандидатом «Президенты Соединенных Штатов, он вышел к бассейну в окружении агентов секретной службы, чтобы проплыть традиционную милю и нырнуть пару раз ради удовольствия. Бассейн в Белом доме не оснащен ни трехметровым трамплином (в отличие от Принстонского университета, который он оканчивал), ни десятиметровой вышкой (приводящей его в невероятный восторг), а в отеле «Фонтенбло» было и то и другое. Приезжая в Майами, Джимми всегда останавливался там именно по этой причине.

Двухэтажное строение с рядом роскошных кабинок для переодевания отделяло бассейн от пляжа. На крышах кабинок была расставлена охрана, как и на некоторых балконах. Всех приезжавших в отель тщательно обыскивали. Гостей не пускали к бассейну, на что никто не жаловался. Самое близкое, куда они могли пробраться, так это небольшой проход меж кабинок, ведущий на пляж. Там ютились доброжелатели с плакатами, отгороженные патрулируемой баррикадой.

У бассейна ждала фотограф из журнала «Лайф», дамочка. Эксклюзивная съемка. Если Белый дом одобрит снимок, он точно попадет на обложку. Остальные представители прессы, включая телевизионщиков, собрались в центре проведения конвентов Майами-Бич.

Президент вышел в синем халате с эмблемой на груди, улыбнулся, помахал толпе, пошутил о жаре и снял халат. Все ахнули. Накануне он упражнялся с гантелями и сбросил около десяти фунтов специально для этого случая. Фотограф «Лайф» запечатлела момент, камерами подешевле и с неудобного ракурса защелкали несколько человек в толпе и в отеле.

На президенте Ши были желтовато-зеленые плавки скромного покроя, прикрывающие треть ляжек, в том же стиле, что он носил в колледже, только на размер больше.

Он сделал несколько кругов. Потом будут обсуждать, проплыл ли запланированное количество миль.

Джимми вышел из бассейна и спрыгнул пару раз с метрового трамплина для разогрева, сказал фотографу, что готов, и взобрался по ступеням на трехметровый.

Женщина из «Лайф» осталась внизу с телеобъективом. Она обещала редактору привезти фото героя, молодящегося президента Америки, рассекающего воздух подобно изваянию бога, с одним лишь голубым небом на заднем плане.

После дюжины прыжков с трамплина он в шутку изобразил нежелание продолжать и поднялся по ступеням на десять метров вверх. Толпа это обожала.

Ши много лет не прыгал с десятиметровой вышки и не пытался изобразить нечто сверхъестественное. Сначала остановился и посмотрел вниз, притворяясь (по крайней мере, все решили, что он притворяется), будто боится.

Первый прыжок — как и два последующих — был простой «ласточкой», с безупречно выгнутой спиной, с банальным погружением, но достаточно четко выполненным, чтобы не причинить боли. Каждый раз Щи вылезал из воды со скромным видом и с облегчением, что не облажался. После третьего прыжка фотограф подняла большой палец кверху, помощник бросился к президенту, подал халат и авиаторские очки.

Джимми вернул очки обратно.

Вероятно, он хотел установить зрительный контакт с народом. Со своими избирателями, с земляками, которые восторгались его вновь стройным торсом и спортивными достижениями. Президент надел халат, завязал пояс и пробежал пальцами по волосам. Они легли идеально. Изысканная стрижка, густая шевелюра.

И он направился к толпе. У агентов секретной службы зашипело в наушниках. Они переместились на новые позиции, соображая на ходу.

Агенты открыто ненавидят спонтанную работу на публику. Каждого президента просят, предупреждают, умоляют, разве только не приказывают не делать этого. И каждый президент не слушается. Одни чаще нарушают запрет, другие реже, но Джимми Ши бьет все рекорды, любит соприкасаться с народом во всех смыслах, входит в толпу, как безнадежно пьяный в бар, как игрок, который делает ставку на серийный номер своей последней банкноты. Джимми Ши прошел целиком первый инаугурационный парад и теперь собирался проделать то же самое.

Великие люди, подобно детям, часто думают, будто смерть приходит только за другими.

Секретная служба предварительно провела то, что сейчас назвали бы «расовым профилированием», устранив всех, кто внешне походил на кубинцев, несмотря на все увещевания, что они добропорядочные граждане Америки. Однако агенты пропустили светлокожего Хуана Карлоса Сантьяго, который безупречно говорил по-английски и имел при себе водительские права штата Флорида на имя Белфорда Уильямса. Сантьяго был маленьким худым человеком с редеющими волосами и скромной улыбкой. Он вклинился между двумя крупными мужчинами. Никто не заметил, как он достал пистолет, девятимиллиметровую «беретту».

Когда президент подошел ближе, Сантьяго без труда пролез между мужчинами, как будто они добровольно его пропустили, и возник перед Джимми Ши, будто ребенок, вырвавшийся на улицу между двух припаркованных машин.

Убийца оскалил зубы, ткнул ствол в эмблему на груди и выстрелил.

Джимми Ши вскинул руки вверх.

В жестокой пародии триумфа, как потом кто-то скажет.

Как священник, отметят другие.

Будто сдавался врагам.

Агенты секретной службы сорвались с мест — люди, чья работа — подставлять грудь под пули и чья задача — ликвидировать противника.

Второй выстрел Сантьяго попал Джимми в шею. Президент попятился назад с широко раскрытыми глазами. Неверие, страх, боль. Кровь потекла из шеи.

Брызнула, как утверждают очевидцы.

Ключом. Фонтаном. Била на несколько метров.

Люди закричали и бросились в стороны.

Агент прыгнул между Сантьяго и президентом, но третий выстрел миновал преграду и попал в плечо Джимми, развернув его кругом, в сторону от второго агента. Президент Соединенных Штатов замертво упал в бассейн.

Три агента бросились в воду за ним.

Двое других достали оружие — полуавтоматические «кольты» сорок пятого калибра — и открыли огонь.

Так гласил протокол. Ранить случайного свидетеля не было шанса. Стреляли лучшие профессионалы в мире. Пули гарантировали безопасность окружающих. Они имели крестообразные надрезы на наконечниках и разрывались, попав в цель.

Агенты стояли лицом к убийце, каждый выстрелил дважды.

Как ни странно, Сантьяго покачнулся вперед, будто стреляли в спину, затем четыре пули разорвались у него в груди, и он завалился назад, ударившись головой о столб. Кровавая бойня закончилась.

Конни Корлеоне выдергивала сорняки в саду на крыше, копии отцовского сада, когда услышала новость. Радио на столе было настроено на станцию «Топ-40», и она не стала искать другой канал на свой вкус. Годился и этот, для фона, чтобы не скучать. Тем летом все плодоносило. Помидоры — самые крупные овощи, что ей удалось вырастить, — и перцы были великолепны, но уступали по толщине невероятным сорнякам. Планируя разбить сад, она решила — ошибочно, как понимала теперь, — что сорняки не доберутся до крыши. Сыновья, которые пошли в кино, тоже вымахали за лето.

По радио зазвучал новый сингл Джонни Фонтейна, и Конни с отвращением вскочила сменить станцию. «Hello Dolly» Луи Армстронга опередила «The Beatles» на вершине чарта, и Джонни тоже претендовал на победу. Песня Фонтейна — новая версия «Let’s Do It (Let’s Fall in Love)» — казалась приукрашенной карикатурой его недавнего шедевра.

Конни покрутила настройку.

Первая попавшаяся станция прервала программу для экстренного сообщения.

Услышав новость, она выдвинула стул и села. Первой ее мыслью было, имеет ли к этому отношение брат.

Нику Джерачи хотелось принять горячий душ и лечь спать — его достали комары, и туфли вконец разбились, — но он направлялся по шоссе И-95, чуть южнее Джексонвилля, в старом грузовике для развозки хлеба, со сломанным радио и дребезжащим двигателем, который возмущался при попытке выжать больше шестидесяти. Все же Ник был счастливым человеком: до воссоединения с семьей остались считаные дни и около месяца до окончания сурового испытания.

Как и планировалось, он остановился у ювелирного магазина Луи Зука в центре Джексонвилля, чтобы сменить машину, забрать подарки для жены и детей и поблагодарить Луи.

Луи — который давно избавился от бремени настоящего имени, Луиджи Зуккини, — вырос в Маленькой Италии Кливленда, между Мейфилд-роуд и кладбищем Лейквью, на десять лет раньше Ника Джерачи и на пару кварталов севернее. Они дружили по большей части оттого, что играли в соперничающих баскетбольных командах в Альта-Хаус: будучи одного роста, блокировали друг друга. Луи впоследствии открыл дело в Кливленде и оградился им, как забором. Когда Ник взял на себя управление остатками regime Санни Корлеоне, первым заданием стало учреждение наркобизнеса для семьи — не хватало людей, и пришлось подтянуть старых товарищей из Кливленда. Луи очень пригодился в создании берегового плацдарма в Джексонвилле в прямом и переносном смысле. Он решал проблемы в доках и следил за приобретением грузовиков и наймом водителей, необходимых, чтобы товар достиг места назначения. Ему удавалось покрывать интересные детали, которые неизменно всплывают, когда занимаешься столь щепетильным импортом и экспортом. За последний год — по той причине, что, кроме Момо Бароне, в Нью-Йорке никто не мог отличить Луи Зука от цукини,[118] — он стал одним из самых полезных и надежных союзников Ника, пробивающегося обратно к власти. Даже адвоката из Филадельфии, который проанализировал юридическое положение Джерачи и пришел к выводу, что ему невозможно пришить уголовные дела, и того нашел Луи Зук.

Снаружи магазин Зука не производил должного впечатления: бронированная витрина в районе, который не был ни черным, ни белым. Названия торговых марок наручных часов, официальным дилером которых являлся Луи, висели на зеркальном стекле.

— Грузовик для развозки хлеба? — ухмыльнулся Луи, оторвав взгляд от прилавка, когда вошел Ник.

Джерачи подошел к другу обняться.

— Знаешь, помню, в детстве отец водил такой же.

— Мои соболезнования. Я послал вдове цветы.

— Спасибо. — Ник не давал воли эмоциям, сдерживая ярость, которой никогда не угаснуть.

— Значит, ты выбрал эту колымагу из сентиментальности?

— Вроде того. Вообще я ожидал от тебя благодарности. Национальный хлебопекарный бренд, хорошая грузоподъемность. Можно ехать куда угодно и везти что угодно. Достаточно на всякий случай утрамбовать наружный слой буханками.

— Так вот как мы Дела делаем? — озадаченно произнес Зук. Важная деталь его работы состояла в том, чтобы вышестоящие люди, в особенности Ник, не знали, как именно делаются дела.

— Соображаешь. Я ничего не говорил.

— Разве ты что-то сказал? Плохо слышу в последнее время.

— Что у тебя есть для меня?

— Смотри сам. — Луи кивнул в сторону парковки. Ник выглянул через дверь.

— Тот «Додж» пятьдесят девятого года?

— Полностью подходит твоему описанию, — ответил Луи, имея в виду: подержанная машина, неприметная, хорошей марки, в хорошем состоянии, никакого подгона под требования потребителя, кроме пуленепробиваемых стекол.

Луи продемонстрировал Нику три пары часов «Картье», инкрустированных бриллиантами, — символ времени, которое нужно восполнить Шарлотте, Барб и Бев. Сзади дарственные надписи.

— Изумительно, — сказал Джерачи. — Заверни их. Сколько я тебе должен?

— Нисколько.

— Послушай, ты так много для меня сделал, это я обязан тебе. Все-таки сколько?

— Говорю же, Ник, мы в расчете. Мне скоро шестьдесят, у меня дом на пляже, сбережений достаточно, чтобы никчемные мои дети ни дня не работали. Без тебя я разбитый старик, морозящий яйца в Кливленде, работая с тупарями, которые продают краденые флаконы «Эйвон» и «Тапперуэр».

Ник не знал, что это, но живо представил картину.

Он постучал Луи по плечу.

— А без тебя я бы…

— Брось, — отмахнулся Луи. — Когда это закончится? Послушай, не хочу проявить излишнее любопытство, но не оставил ли ты где владельца пекарни с острым желанием вернуть свой грузовик?

Джерачи покачал головой. В Новом Орлеане поставщиков того сорта хлеба проглотил Карло Кит. Грузовик списали. Серийный номер утерян.

— Один друг подарил, — сказал Ник.

В эту секунду в дверь вломился парикмахер из салона напротив.

— Я не виноват, — уверил он.

— В чем, Харлан? — спросил Зук.

— В смерти президента.

— А кто тебя обвиняет?

— Никто, но ведь кто-то взял и пристрелил его.

— Президента убили? — спросил Джерачи.

— В Майами, да, сэр. По всем каналам сообщают.

— Ты нас разыгрываешь, — сказал Зук.

— Я постоянно говорил, что хочу пристрелить этого любителя негров, а теперь его убрали, и удовольствия тут мало. Я все время находился на работе. У меня есть алиби.

— Не смей даже шутить о таких вещах, Харлан. Он мертв?

— Откуда мне знать? Меня же там не было, понятия не имею, что с убийцей.

— Я не про убийцу спрашиваю, про президента.

— Похоже… вероятно, да.

— Кто стрелял? — не выдержал Джерачи.

— Могу поклясться на кипе Библии, мистер, не знаю и предположить не могу. — Парикмахер захлопнул за собой дверь и был таков.

— Сумасшедший расист, — пробурчал Зук. У него был старый ламповый радиоприемник, который он пытался вернуть к жизни.

Джерачи увидел изображение Хуана Карлоса Сантьяго только на следующий день, когда в газете опубликовали фото, сделанное после ареста из-за драки в баре в 1961 году. Ник сразу узнал в нем одного из тех, кого встретил на стрельбище у Трамонти.

Вскоре неизгладимой страницей истории Америки станет то, как Дэниэл Брендон Ши услышал новость, сидя в крошечном офисе в центре для проведения съездов в Майами. В майке и трусах он корпел над вступлением к речи брата. По комнате были разбросаны скомканные бумажки и смятые стаканчики из-под кофе. Днем генеральный прокурор объявил близкому окружению, что решил баллотироваться в Сенат США в 1966 году и таким образом не участвовать в выборах своего брата на второй срок. Он сделал это, как в один голос утверждали свидетели, со слезами на глазах. Карьера будущего сенатора должна была начаться с выступления по телевизору, с яркой речи. Однако Дэнни Ши не станет упоминать об этом. Он четко дал понять, что для него огромная честь сказать миру — прямо, откровенно, ясно! — какой великий человек его брат.

Хотя Джимми Ши был хорошим оратором, большинство его письменных работ (включая обе книги и дипломную) вышли из-под пера профессиональных писателей. Дэнни, напротив, обладал даром излагать мысли на бумаге и, что главное, стремился его совершенствовать. Разумеется, при нем всегда имелись составители речей, и среди них двое выдающихся американских романистов. Однако даже их труды он перерабатывал, переписывал, пока не получал желаемого. Как ни странно, эти романисты обычно считали, что Дэнни Ши сделал речь лучше и выразительней.

Дэнни, подобно многим талантливым писателям, верил, будто мысль рождается быстрей, если раздеться до нижнего белья.

Когда постучали в дверь, он сказал, что почти закончил, хотя повторял это не первый час.

— Нет, сэр, я не по этому вопросу, — произнес глава личного персонала Джимми. — Можно войти?

Услышав новость, Дэнни Ши остолбенел. Затем начал учащенно дышать.

Вдруг он поднялся и начал судорожно одеваться.

— Какой я идиот, — произнес Дэнни.

— Сэр?

— Это я виноват.

— Не понимаю, о чем вы.

Когда Эдди Парадиз услышал новость, он намеревался спуститься в свой охотничий клуб и показать Риччи Нобилио льва, которого Риччи Два Ствола помог приобрести у цирка.

Риччи встретился пообедать с ним в ресторане на Корт-стрит, принес подарки: коробку с двумя дюжинами пар фирменных носков и плакат, завернутый в трубочку. Плакат Второй мировой для коллекции. Одинокий человек тонет в темно-синем море, руки простерты вверх, огромные ладони на переднем плане, направленные на зрителя. Надпись гласит: «Кто-то проболтался!»

Эдди от души поблагодарил Нобилио за проявленную заботу.

— Как поживаешь? — спросил он.

— Грех жаловаться, а я жалуюсь. — Он комично выкатил глаза. — А ты как?

— Не первый на параде, — признался Эдди, — но кто сейчас первый?

— Один парень точно. По определению.

— Да, только ненадолго. Вместе с пулей всегда звучат эти слова.

Они сделали заказ.

— Послушай, — начал Эдди, когда официант ушел, — что ты имеешь в виду? Тебе не нравится, что я редко меняю носки, или намекаешь, будто я предатель? Или если не я, то один из моих людей? Выкладывай.

Риччи с непроницаемым видом уставился на него.

— Ты спятил?

Эдди окинул приятеля взглядом, затем расхохотался.

— Ты прав. — Парадиз постучал по коробке с носками. — Так мило. Спасибо еще раз. Просто сейчас такое творится…

— Тяжелые времена, — сочувственно кивнул Риччи.

— Точно.

Риччи Два Ствола поднял бокал.

— Салют.

Они выпили.

Затем обсудили слухи об Акапулько, о том, что контрудар Джерачи начался через человека на курорте. У каждого там были подчиненные, и оба очень надеялись, что они ни при чем. Подсчитали время, когда они — и другие — находились в Акапулько, и не нашли исчерпывающих доказательств.

— Так как нам разобраться?

— Будем держать ухо востро, — сказал Эдди. — Продолжаем заниматься делом. Рано или поздно решение само придет в голову. Как говорит Черепаха, тише едешь, дальше будешь.

— Это говорит черепаха, Эд. Когда бежит наперегонки с зайцем.

Риччи улыбнулся.

— Очевидно, ты прав. Если поспешить, если выдать свое беспокойство, тогда люди встревожатся, а нам это не нужно. Однако, если не подсуетиться, Джерачи снова станет боссом и, выражаясь твоими словами, нас тотчас скинут с вершины чарта.

Эдди слегка вздрогнул, когда Нобилио произнес имя Джерачи. Никто не произносил этого имени вслух.

— Что я хочу сказать, — продолжил Нобилио. — Надо использовать психологию, понаблюдать за своими людьми. Я умный человек, ты усердный. Вдвоем мы сможем разрулить ситуацию.

— Психологию, говоришь? Я окончил Бруклинскую уличную школу экономики. Большинство курсов сводятся к психологии.

Они ели и беседовали о делах. Решили поддерживать связь. Если семья Корлеоне останется на плаву, она будет благодарна таким людям, как Эдди Парадиз и Риччи Нобилио.

— Когда осядет пыль после боя Майкла с моим капитаном, — Эдди имел в виду Джерачи, — как знать, может, один из нас станет боссом. Хотя, дай бог, в ближайшем будущем ничего такого не случится.

— В этой семье? Невозможно. Надо иметь фамилию Корлеоне.

— Они перевелись.

— Но ведь Санни оставил пару сыновей. И у Майкла есть сын, у Конни — два.

— Не представляю никого из них во главе семьи.

— Одно время то же самое говорили о Майкле, если ты не забыл. О, и Фредо одного уж точно сделал.

— Фредо? У Фредо не было детей.

— Фредо перетрахал всех танцовщиц в Лас-Вегасе. Ты правда считаешь, что обо всех позаботились?

— Так тебе известна одна роженица? Откуда?

— Зря я это сказал!

— Майкл в курсе, верно?

— Давай сменим тему, ладно? — буркнул Риччи. Они собрались расходиться. — Значит, лев у тебя?

— Восхитительный зверь, — засиял Эдди.

— Немного же человеку надо для счастья.

Эдди понимал, что Риччи или опять нарывается на благодарность, или ждет приглашения спуститься посмотреть льва. Первое отпадало. Эдди уже послал ему четыре билета на матч «Мете», прямо за основной базой, что в полной мере восполняло наводку Риччи на директора цирка — неисправимого картежника. Это полдела. Еще надо было найти способ транспортировки, переделать тюремную клетку в подвале, чтобы зверю было там удобно, узнать, чем его кормить, как входить и чистить клетку, затем подыскать олуха, чтобы все это проделывал, причем через раз приходилось выполнять работу самому. Впрочем, Эдди не жаловался — Рональд был прекрасным львом, искренне полюбившим нового хозяина. И все же львиное дерьмо — оно и есть львиное дерьмо.

Так что Риччи может засунуть благодарность в свою тощую задницу. Но ему, конечно, не возбраняется пойти посмотреть на Рональда.

— Хочешь взглянуть на него? Можем прогуляться. Клуб за углом.

— Я знаю, где он, — сказал Риччи.

— Так чего мы ждем? Пошли.

И они пошли.

Эдди нес под мышкой носки, размахивая свернутым плакатом, словно скипетром.

— Стоя рядом с таким большим, сильным котом джунглей, чувствуешь себя весьма скромно, — сказал Эдди на улице. Они пытались идти рука об руку, что становилось неудобно там, где тротуар сужался, но Эдди следовал прямым курсом, заставляя Нобилио нырять поддеревья и гидранты. На должном расстоянии за ними следовали телохранители.

— Рональд? Сам выбирал имя?

— Льва зовут Рональд.

— Почему Рональд?

— Что ты ко мне пристал? Откуда мне знать, почему Рональд? Мне отдали льва с таким именем.

— Так почему бы тебе не назвать его, как нравится?

— Потому что я хочу называть его так, как он привык, — сказал Эдди. — Здравый смысл. Элементарная вежливость.

— Твоя элементарная вежливость распространяется даже на львов?

— Давай, продолжай хамить в его адрес. Посмотрим, до чего тебя это доведет.

— Лев в гребаном Бруклине, — произнес Риччи. — Я восхищаюсь тобой, мой друг. Я бы до смерти испугался держать у себя в клубе льва.

— Обычное животное. Обращайся с уважением, и бояться нечего.

Эдди оглядел Риччи.

— Чего бы я испугался, — заявил Риччи, — так это что люди начнут судачить, будто лев — домашняя кошка для мужчины с маленьким членом.

К черту людей! К черту что они болтают!

— Ну и что? Не у всех такие заботы, как у вас в департаменте.

— Вздор, — буркнул Риччи, но без злости. — Ты же помешан на цирке, у тебя свои тревоги. Некоторые просто не решаются в этом признаться, в отличие от меня.

Они поднялись на крыльцо. Внутри охранник-олух смотрел телевизор.

— Ты упорно нарываешься, Рич, — отметил Эдди.

— Знать меня — любить меня, малыш. — Он хлопнул Эдди по спине. Парадиз не любил, когда к нему неожиданно прикасаются, тем не менее не стал возмущаться.

Они вошли, и диктор по телевизору сказал, что имя убийцы не Белфорд Уильямс, как сообщалось ранее, а Хуан Карлос Сантьяго.

— Что за убийца? — спросил Эдди. Охранник шикнул в ответ и даже не встал со стула. А между тем в комнате находился Момо Бароне, и в его задачи входило объяснить молокососу, как подобает себя вести.

Хуан Карло Сантьяго, как говорил диктор, предположительно приходится единоутробным братом высокопоставленного чиновника в правительстве Батисты. Его якобы убили мятежники во время революции. Сантьяго принимал участие в неудачной попытке захвата острова в прошлом году. Знакомые описывают его как «нелюдима» и «беспокойного молодого человека». Очевидно, он с детства частый пациент психиатрических больниц здесь, в Штатах, и на Кубе.

Риччи Два Ствола подтянул стул.

— Кого убили-то? — спросил Эдди.

Кэти Корлеоне навсегда запомнит человека с вытаращенными глазами. Она сидела в научном зале Нью-Йоркской публичной библиотеки, работала над книгой. Кэти видела его впервые, хотя он ничем не отличался от большинства коллег мужского пола: маленький, толстенький, одутловатый, бородатый, одержимый тремя-четырьмя узкими вопросами, под пятой у матери — или девственник, или извращенец, или отвратительная комбинация того и другого.

Он сообщил ужасную новость приглушенным голосом, изображая сильное эмоциональное потрясение, но его выдавала улыбка. Кэти знала: не следует делать вывод, будто он обрадован произошедшим в Майами. Просто он счастлив сообщить ей об этом первым.

Библиотекари тотчас стали выкатывать телевизоры.

Завсегдатаи библиотеки повставали с мест, словно по сигналу, и поспешили к экранам.

На изможденном дикторе были толстые очки, в каких редко выходят в эфир.

Мужчина с вытаращенными глазами подошел к Кэти сзади.

— Я знаю, кто вы, — сказал он.

Кэти шикнула.

— Вы племянница гангстера, произнес он слишком громко для библиотеки, — которая совокупляется с Джонни Фонтейном.

Все взглянули в ее сторону, хотя головы были заняты другим.

— Да, точно. А вы тот самый болван, от которого меня тошнит.

Кэти пошла домой ждать звонка от сестры. Просто почувствовала. Когда открыла дверь, телефон разрывался.

Вице-Вице-президент Эмброуз «Крошка» Пейтон находился дома в Корал-Гейблс, спал. Он думал, ночь будет длинной, и старался извлечь максимум удовольствия из погружения в небытие. В этом деле его согревали кошки. Эмброуз с женой держали двадцать кошек в Корал-Гейблс и четырнадцать в своей резиденции в Вашингтоне. На сей раз с Крошкой ночевал любимец — толстый старый кот по имени Оцеола.

Жена, вся дрожа, разбудила Пейтона, назвав его «господином президентом».

Она сообщила, что к ним во двор съезжаются седаны с правительственными знаками, и не смогла сказать ничего более. Бедняжка страдала заиканием, обострявшимся в сложных ситуациях. Они были женаты давно, и Пейтон относился к этому с пониманием.

Крошка поцеловал ее, поднялся, сделал глубокий вдох и стал тихо напевать «Я пилигрим», гимн, который пела покойная мать, когда он рос на залитой солнцем ферме. Он поднялся и пошел по коридору, чтобы услышать известие, от которого вздрогнул мир.

Тереза Хейген сидела за кухонным столом перед телефоном, с ужасом ожидая худшего.

Раздался звонок. На линии был друг, владелец художественной галереи в Саут-Бич. Голос его дрожал.

Как ни странно, Тереза вздохнула с облегчением.

Новость была плохой, но не самой страшной.

Аль Нери всегда будет помнить, что «Янкиз» проигрывали. Колесики настройки на радио напоминали прибор с космического корабля. «Купе де виль» был первым его «Кадиллаком», и никакая иная покупка не приносила и не принесет ему больше удовольствия. До сих пор в машине стоял запах, будто она только что с завода. Аль смотрел на настройку радио, как в телевизор. Оторвал глаза от панели управления и увидел женщину, проезжавшую мимо в разбитом автофургоне. Ей было около тридцати, волосы завязаны шарфиком, окна опущены, и радио включено на полную мощность. «Я никогда не поверю мужчине, — подпевала она со счастливым видом. — Не ручаюсь только за пальцы свои».

Аль Нери поднял пальцы и посмотрел на них.

Дамочка повернула за угол. Музыка стихла, грузовик проехал всего два квартала и остановился. Должно быть, радиостанция тоже прервала программу для экстренного сообщения.

Нери редко думал о своем беспросветном одиночестве, а тут вспомнил. Выбранный им путь насилия и бездетности. Ему хотелось догнать ее, женщину с шарфиком на голове. Проверить, все ли с ней в порядке.

Вместо этого он вышел из машины и пошел докладывать Майклу о трагедии.

Томми Нери к тому времени приехал бы в Майами, если бы не остался в городе Панама. Дело было в женщине. Ничего особенного, просто весело проводили досуг, и Томми не мог оторваться от нее. Ему надоело находиться под стрессом. Раньше он не пробовал героин. Прошел целый день после смерти президента, пока Томми понял, что она рассказала ему об этом вчера. Чертово вчера.

В тот день, еще до трагедии, с Карло Трамонти, как и ожидалось, сняли все обвинения в уклонении от уплаты налогов, избавили от необоснованных нападок федерального правительства на его империю. Никто, даже сторона обвинения, чьи сердца дело не радовало, и не предполагал иного вердикта. И все же Кит потратил время и деньги на дорогого юриста. Поэтому казалось странным, что он покидает зал суда с широкой улыбкой.

— Оправдали, — сообщил он собравшимся журналистам.

Во время убийства Трамонти отмечал свою победу в кругу друзей в ресторане «Никастро», недалеко от офиса. Приехали братья, несколько высокопоставленных государственных чиновников и Пол Драго, младший брат босса Тампы Сальвадоре Драго по прозвищу Молчаливый Сэм. В основном зале не было ни радио, ни телевизора, и предположительно до конца вечеринки никто не знал о произошедшем в Майами.

Глава 29

Майкл Корлеоне все же остался в Мэне на целую неделю, как и планировал, но едва ли то время можно назвать отдыхом. Аль Нери и Донни Бэгс устроили в гостинице штаб: обложившись телефонами, пытались разъяснить ситуацию с Томом Хейгеном и придумать, как подтвердить подозрения Майкла насчет Карла Трамонти. Аль договорился с хозяином гостиницы, и вскоре все восемь комнат или пустовали, или были заняты Майклом, членами его семьи или его людьми.

Телевизор в вестибюле работал постоянно, обычно без звука, мелькали кадры президентства Джимми Ши. Также показывали бесчисленные виды «Фонтенбло» снаружи. Снова и снова крутили вступление в должность президента Пейтона — к этому некоторым придется привыкнуть, к президенту Эмброузу Пейтону «Крошке».

Рита по большей части тоже сидела в гостинице, уставившись в телевизор, хотя ходила вместе со всеми ужинать и пару раз сыграла в бильярд, чтобы сблизиться в Энтони и Мэри. В основном эти попытки заканчивались полным фиаско, включая памятные моменты, когда ее выгнали из дома и когда ее укачало в лодке и Майкл с Энтони спорили, кому убирать блевотину.

Бильярдные столы поставили в комнате отдыха в «Траске», и к Майклу тотчас вернулась способность видеть углы и траектории движения шаров. Он пытался обучить этому детей, но игра не давалась им столь естественно. Майкл стремился выразить секреты словами и передать двум самым любимым людям. Вскоре терпение иссякло у обеих сторон.

Каким-то образом газеты Нью-Йорка пронюхали об исчезновении Тома Хейгена и стали публиковать статьи с анонимными источниками. Появлялись они среди всего прочего на странице города. Это были вчерашние новости, в особенности на фоне смерти Джимми Ши.

В желтой прессе пустили слух, будто Том Хейген задержан агентами ФБР Рассказывая об этом Майклу, Аль Нери посоветовал не волноваться, что только усилило волнение.

В день похорон президента шел дождь. Семья осталась дома и наблюдала за церемонией по телевизору. Даже Кей пришла. Слишком большая трагедия, чтобы ссориться. Дети покойного, мальчик и девочка, были немногим моложе, чем у Майкла. У всех сжалось сердце. На самом деле скорбящие дети были возраста дочерей Тома Хейгена. Казалось, любая произнесенная фраза только усугубит всеобщее состояние.

Когда начали показывать погребение, Кей обняла детей, а уходя, прошептала Майклу, чтобы позвонил, если появятся вести от Тома.

Вечером Майкл с Ритой и детьми отправился в ресторан, где подают омаров. Мэри отказалась есть, увидев омаров живыми в аквариумах, а Энтони заявил, что у него аллергия. Тогда они пошли смотреть фильм с Марлоном Брандо, снятый на Ривьере. О том, как Брандо и Дэвид Нивен пытаются обманом затащить девушку в постель. Вроде комедия. Майкл нашел картину безвкусной и посреди сцены, где Брандо притворялся умственно отсталым с комплексом Наполеона, поднялся и начал выпроваживать Риту и детей из кинотеатра.

Рита сказала, что фильм ей нравится и она хочет остаться.

— Можно я тоже досмотрю? — спросил Энтони. — Мне весело.

— Нет, — отрезал Майкл, не сводя сердитого взгляда с Риты.

— Я остаюсь, — запротестовала она.

— Как считаешь нужным, — ответил Майкл, забрал детей и ушел.

Рита вернулась в гостиницу через четыре часа, пьяная. С того времени она спала в отдельном номере.

Майкл вообще не спал.

Последние несколько вечеров в Мэне Донни Бэгс отвозил Майкла в школу. Охранник пропускал его в комнату отдыха. Пока Бэгс дремал за рулем «Кадиллака», Корлеоне играл в одиночку, задерживаясь глубоко за полночь.

По возвращении в Нью-Йорк Майкла ждала масса запущенных дел и гора непрочтенной почты.

Он закрылся в кабинете и приступил к работе. Аль Нери пошел на кухню заварить кофе и сортировать корреспонденцию. Кухня находилась на другом конце пентхауса, и когда Альберт вскрикнул, прозвучало это, будто его укусила оса или он прищемил палец — то есть больно, но ничего страшного. Майкл решил проверить, что случилось, на всякий случай.

Войдя на кухню, он почувствовал запах гнили. Аль Нери стоял над открытой коробкой, сжимая знакомый пиджак и газеты.

Газеты из Майами.

Внутри коробки был мертвый детеныш аллигатора.

Они ничуть не удивились, обнаружив в кармане пиджака бумажник Тома Хейгена.

Джеймс К. Ши был похоронен, страна онемела от горя и смятения, а делегаты съехались на повторный съезд. С минимальной помпезностью и без церемоний, после короткой эмоциональной речи сенатора Патрика Гиэри от Невады они выдвинули президента Пейтона кандидатом на осенние выборы.

Журнал «Лайф» так и не опубликовал фотографии прыжков с вышки. На протяжении многих лет фотограф пыталась вернуть снимки. И в конце концов получила их. Она заработала миллионы не только на фотографиях, но и на книге — подарочном издании с иллюстрациями и хвалебными речами литературной элиты Америки, а также на лицензированном материале: футболках, календарях и прочем.

Сразу после трагедии журнал вышел вообще без фотографий, и содержал он речь Дэниэла Брендона Ши о своем брате и речь для номинации, которую Джеймс Кавано Ши так и не дал (лично переписанную Дэнни Ши, как выяснится позже). Обложка была белой. Посреди скромная надпись жирным шрифтом: «ДЖЕЙМС КАВАНО ШИ / 1919–1964». Тираж побил все рекорды за историю журнала.

И кто же был этот Хуан Карлос Сантьяго?

Никаких подтверждений его связи с правительством Кубы. Фактически он был их заклятым врагом. Сантьяго — опытный рыбак, бежавший с родины. Между приступами маниакального психоза он выходил в море в Южной Флориде и последнее время в Новом Орлеане. Экипаж его ценил. Хуан оказался темной лошадкой. Запутавшийся, сбитый с толку человек хотел быть патриотом, старался отомстить за смерть брата. Он участвовал в провальном вторжении и решил поквитаться за те унижения, что пережил из-за фиаско. Вот он и убил президента.

Дело закрыто.

Чтобы успокоить встревоженные массы, президент Эмброуз Пейтон распорядился начать расследование. Возглавить его предложили сначала Дэнни Ши, но тот отказался. Второй, на кого пал выбор Пейтона, принял поручение. То был бывший спикер палаты представителей, почтенный житель Айовы и всеми любимый политик. Помощников подобрали не менее уважаемых и выдающихся.

Народ оценил столь тщательный подход к делу, и почти все, кроме горстки экстремистов — в обществе, где ненавидят экстремистов, — продолжали спокойно жить дальше, потрясенные актом случайного насилия, но уверенные, что звездное знамя продолжает реять, профсоюз цел и невредим и право людей хранить и носить оружие не будет нарушено.

Однако расследование вели тщательно.

Там не было телевизионных камер?! Никто из туристов не заснял ничего стоящего?

Как насчет двух громил, мимо которых прошмыгнул Сантьяго? Они ведь загораживали убийцу до последней секунды. Одинаково сложены, одинаково одеты. Они мелькали на бесчисленных зернистых смазанных снимках туристов и фотографа «Лайф», но все попытки найти или опознать их оказались тщетны.

Водительские права Сантьяго на чужое имя не были подделкой. Их изготовили не в Майами, где он жил, не в Южной Флориде, а в Пенсаколе. Свидетельство о рождении, предъявленное для получения прав, было заверенной копией, хотя настоящий Белфорд Уильямс умер во время наводнения в Луизиане в трехлетнем возрасте. Никто в Пенсаколе якобы не видел Хуана Карлоса Сантьяго. Женщина, выдававшая документ и принявшая фото, привела в свое оправдание неоспоримый, научно установленный факт, что для белых людей все темные на одно лицо.

На теле Сантьяго обнаружили пять пулевых отверстий, а агенты секретной службы, наступавшие спереди, выпустили четыре пули. Свидетели говорили о выстреле сзади, хотя однозначных доказательств тому не было. Некоторые утверждали, будто Сантьяго развернулся, что и объясняет ранение в спину (хотя это был всего лишь слух, поскольку результаты вскрытия не подлежали оглашению).

Баллистика бы не помогла. Пули «дум-дум» разделяются на части, и невозможно выяснить, кто именно попал в жертву. Наверняка сказать можно только то, что и так предано огласке: все пули, убившие Хуана Карлоса Сантьяго, выпущены практически одновременно из однотипного оружия.

Даже граждане, не верившие в заговор, удивлялись, как один стрелок — сумасшедший, пустое место — подобрался столь близко к президенту с заряженным пистолетом.

Тупое везение?

А почему нет?

В двадцатом веке подобное произойдет как минимум трижды, и каждый раз от рук человека, внешнее еще более безобидного, чем Сантьяго. Невероятное событие, но факт есть факт.

Назовите это удачей или случайностью, чем угодно, но случилось то, что случилось. В мире живут миллиарды людей. Миллионы, хотя бы на долю секунды, желали президенту смерти. Трое (из известных нам) подобрались вплотную.

Статистически маловероятные события тоже случаются.

Глава 30

Компания «Метрополитен хитинг энд кулинг» располагалась в сером кубическом двухэтажном здании из шлакобетонных блоков в Кенилворте, штат Нью-Джерси. Черный Тони Страччи работал наверху. Ник Джерачи приехал во время ливня. Как обычно, загодя. Припарковался сзади. Страччи, его старый друг, сидел у окна и видел, как Ник помахал ему рукой.

Убийство Ши сбило Джерачи с графика. Жена вернулась домой в Нью-Йорк, дочери снова пошли в школу (Барб училась на магистра образования в университете Джонса Хопкинса). Однако Ник не мог выйти из тени до собрания Комитета, назначенного на конец августа, но перенесенного. Может, это излишне. Согласно слухам, Дэнни Ши отказался от поста генерального прокурора — безоговорочная капитуляция в «войне с мафией». Был страх, что расследование, проводимое бывшим спикером палаты представителей, подмоет берега преступного мира, однако такого не произошло. Карло Трамонти не предъявили официальных обвинений. По необходимости или без, собрание Комитета решили провести раньше времени, и из-за слухов, будто Трамонти имеет отношение к смерти президента — Ник разделял это мнение, — для Джерачи становилось рискованно полагаться на Карло в борьбе за нужное количество голосов. Голосов, без которых Нику не стать боссом. В сложившейся ситуации Трамонти может рассчитывать только на Молчаливого Сэма Драго из Тампы, и все. Нику нужно еще трое.

Собрание близилось, местом проведения определили Стейтен-Айленд, как и планировалось изначально, — сердце империи семьи Барзини и дом Толстого Поли Фортунато, нового босса Барзини. Осталась неделя. Пришло время образумить Черного Тони, сделать все возможное, чтобы добиться его решающей поддержки.

Старик поднялся поприветствовать гостя.

— Ник Джерачи! Дай посмотрю на тебя!

Сохранившиеся пряди волос чернели, как никогда. Кабинет был безличным и безупречно чистым, словно операционная, хоть в нем и пахло плесенью и анисовым ликером.

Теплые объятья затянулись. Ник и Тони годами зарабатывали деньги без единого упрека в адрес друг друга. Страччи с Салли Тессио были друзьями, и Ник видел в Черном Тони доброго дядюшку, по которому сильно соскучился.

В дверях появился consigliere Страччи, Элио Нунзиато, с большим пакетом булочек. Он извинился за опоздание (хотя пришел рано), включил старый кондиционер, который производил шум, препятствуя всякой возможности записать разговор.

Нунзиато напоминал Страччи двадцать лет назад, разве что только не красил седые волосы. Ходили слухи, будто Тони является ему отцом, но Ник верил, будто люди, долго работающие вместе, начинают походить друг на друга, как хозяева на собак.

— Доминик Фаусто Джерачи младший! — воскликнул Черный Тони. — Воскрес из мертвых. — Он пригласил Ника сесть за стол напротив. — Смотреть на тебя одно удовольствие.

Джерачи поблагодарил его и сказал, что сам питает сомнения в этом отношении.

Они осведомились о семьях друг друга. Элио пустил по кругу булочки и заварил кофе в чайничке на старом письменном столе.

— А как бизнес? — спросил Ник.

— Хорошо, — ответил Тони. — В целом.

— Приятно видеть, что есть вещи, которые остаются неизменными, — отметил Ник, окидывая взглядом кабинет Страччи.

— Откуда тебе знать? Боссы редко уделяют внимание своему месту работы. Я не унаследовал этот кабинет. Я оборудовал его сам. С моим братом Марио, да покоится он с миром. До сих пор временами езжу по вызовам.

— До сих пор?

— Да, — подтвердил Элио, испытывая трогательную гордость. — Прошлым вечером ездил.

— Вчера не считается, — уверил Страччи. — Дела семейные. Не мог же я позволить внуку спать в такой жаре. Дождь весьма кстати, спасенье от бабьего лета.

— Нам нужен дождь, — согласился Элио.

— Но в целом я езжу по вызовам для развлечения. Получаю физическую нагрузку, дышу свежим воздухом, встречаюсь с приятными людьми, вижу старых друзей, работаю руками, пачкаюсь. Получаю истинное удовольствие от починки.

Благодаря работе Страччи сохранял простоту нрава и, как ни смешно, тешил себя иллюзией, будто его занятие приносит деньги.

— Я ощущаю нечто подобное, — сказал Ник. — Полезно заняться самыми разными делами.

— Ник Джерачи, ах ты черт! — снова воскликнул Страччи. — Не стой ты передо мной, не поверил бы.

Нунзиато кивнул.

— Могу я поинтересоваться, где ты был?

— Это длинная история.

— Изложи в сокращении.

Ник попытался.

Уловив суть, Страччи остался доволен.

— Печальная история, — отметил он. — И у меня ситуация не из лучших, ты сам наверняка бывал в таком положении. Когда твои друзья по непостижимым причинам не могут договориться с другими твоими друзьями, сердце разрывается. Но с возрастом — собственно, потому я и дожил до такого возраста — я стараюсь держаться подальше от всего, что меня не касается.

— Вам не кажется, что это и ваше дело? — спросил Джерачи. — Операция по импорту, которую мы разрабатывали вместе, дон Страччи. Вы и я.

Тони пожал плечами. В отсутствие Ника он стал получать больший доход, чем в те времена, когда Джерачи заправлял рядом вопросов.

— Ты работал на Майкла, — заметил Страччи. — С Майклом я сотрудничаю до сих пор.

— Вы можете дать мне слово, что не разговаривали с ним о…?

— Честное слово, — прервал его Тони и сложил руки на груди.

— Извините, — сказал Джерачи.

— Хочешь задать вопрос — задавай. Прямо здесь, мы же друзья.

У Ника не было другого выбора, кроме как продолжить:

— Хорошо. Я понимаю вашу точку зрения. Уважаю людей, у которых хватает ума не лезть в чужую перестрелку. Однако я правда полагаю, что это ваше дело, дон Страччи. Разве вас не касается, что у Майкла постоянно внутренние проблемы, как бы хорошо он ни справлялся с внешними задачами? Трудности всегда возникают в собственном borgata.[119] Такая нестабильность, как мы оба знаем, чревата. Вы в курсе его проколов, и мне нет надобности вдаваться в подробности, ведь список длинный.

— Ах, Ники. Подожди, пока сам станешь боссом, — сказал Страччи. — Если такое случится, ты поймешь, что недочеты в управлении неизбежны.

— Со всем уважением, — возразил Джерачи, — я говорю не о проблемах, которые возникают в ежедневных ситуациях, с которыми приходится мириться боссу, когда его подчиненные портачат. Майкл — умный, способный, безжалостный бизнесмен, несомненно. Но он никогда не хотел ввязываться в наши дела. С самого начала до настоящего времени он постоянно идет вразрез с правилами, по которым мы живем. Корлеоне проявляет презрение к этим правилам.

— Презрение? — переспросил Страччи. Опустил руки. Глотнул кофе.

— Да, презрение. Из студента колледжа он превратился в человека, отравляющего мое существование; он застрелил капитана полиции, свершив над ним самосуд, против правил и без чьих-либо санкций. Был ли Майкл capo или consigliere по пути наверх, управлял он в своей жизни хотя бы букмекерской конторой? Нет. К нему эти традиции не относятся. Майклу не пришлось доказывать, что он может зарабатывать деньги, ему не было надобности подниматься по карьерной лестнице, как все мы, и главное, он не просто босс одной семьи — находясь в Нью-Йорке, он становится боссом для всех. Чем-то вроде вашего босса.

Страччи это зацепило.

— Все намного сложней, — сказал он. — Но… как ты там говорил. Продолжай.

Джерачи поймал его на крючок и в том не сомневался. Осталось только подсечь рыбку.

— Майкл переводит основные операции в Неваду, в то время как Лас-Вегас и Тахо должны оставаться открытыми городами для всех, как решил Комитет. Плюс он развелся, а это показатель отношения к священным клятвам. Плюс он пытается убить меня, дон Страччи, меня, вашего друга и делового партнера, своего лучшего capo, он жертвует мной, чтобы продемонстрировать свою непричастность к произошедшему с людьми, которым он отдавал через меня приказы — снова без одобрения Комитета, если не ошибаюсь.

— Пытался пожертвовать вами, — поправил Элио.

— Верно. Я везучий. А затем, в поисках меня, он поручает своим головорезам пытать невинных людей моей семьи. Вам это известно?

Судя по реакции и взгляду, проскочившему между Страччи и Элио, они не знали.

— Пытать?

— Они пытали мою дочь и убили моего отца.

— Я только что интересовался, как поживает твоя семья, — сказал Страччи. — Ты не упомянул ничего недоброго.

— О таких вещах сложно говорить в контексте «Как дела у родных?». К тому же у моей дочери все хорошо, — солгал он, — но это неважно. Важен мерзкий поступок, вопиющее нарушение нашего кодекса чести.

— Правда? Разве ваш отец не был в деле? — спросил Элио Нунзиато. — Мне казалось, был.

— Мой отец выполнял мелкие поручения в Кливленде. Давно ушел на пенсию, поселился в Аризоне, там его и убили.

— Подумать только, — нахмурился Элио. — Я слышал, с ним случился сердечный приступ.

— То был не сердечный приступ, — возразил Джерачи.

Ник взял из пакета пончик в желе, откусил и положил обратно на салфетку. В Кливленде, в «Прести», неподалеку от дома, где он вырос, пекли такие пончики, что никакие другие и в рот теперь не возьмешь.

— Затем есть проблема с его consigliere, Томом Хейгеном, помните такого? Я слышал, в прошлом году был крупный скандал, и Комитет чуть не привлекли к расследованию. Если это действительно так, проблема касается и вас, дон Страччи. И наконец, он пропал два месяца назад. Руководствуясь здравым смыслом, Хейген, видимо, покинул страну, чтобы его в итоге не упекли за убийство той шлюхи. Однако, может, вам известно, ходит слух, будто он находится в ФБР и собирается сдать нас всех.

Страччи взглянул на Элио, и тот кивнул. Эта информация попала в желтую прессу. Майклу будет сложно искоренить подобную молву, в особенности в отсутствие трупа. Ник сделал свое дело: зловонная дыра в Эверглейдс, где покоится Хейген в своем «Бьюике», так глубока, что никто не найдет там дна.

— Слухи. — Страччи махнул рукой. — Что тут поделаешь. Я прав?

— Возможно, правы. С другой стороны, Хейген не итальянец, не наш человек. Он никогда не давал клятв, не клялся в омерте и все же стал consigliere Майкла. Одно время он даже выполнял обязанности босса — не знаю, известно ли вам об этом. Том Хейген находился постоянно рядом и слышал и видел вещи, предназначенные уху и глазу только сицилийца, и если он запоет как канарейка, боюсь, неприятностей не избежать.

— Если бы да кабы, — произнес Страччи.

Однако Ник чувствовал — Тони крепко сидит на крючке.

— Согласно моим источникам, Сид Клейн… знаете такого?

— Слышали.

— Сиду Клейну передали все юридические вопросы, которыми занимался Том Хейген, когда Майкл ограничивал его делами семьи. Все гадают, кого Майкл объявит своим consigliere на собрании Комитета, а я уверен, это будет Сид Клейн.

Страччи покачал головой.

— Надо признать, — сказал Джерачи, — происходили и более странные вещи.

Страччи допил кофе и отдал пустую чашку своему consigliere, который покорно поднялся снова наполнить ее.

— Понимаю твою горечь, Ники, — проговорил старик. — Но ты просишь у меня невозможного.

— В моей просьбе ничего особенного. Я всего лишь предлагаю вам дать Майклу Корлеоне то, чего ему всегда хотелось.

Страччи поднял брови.

— Продолжай.

— Майкл с неохотой занялся нашими делами. Прекрасно. Хочет бросить — пусть бросает. Хочет стать законопослушным бизнесменом? Сколько раз вы слышали от него подобные высказывания? Достаточно, чтобы затошнило, верно? И тут мы можем ему помочь. Позволим ему воплотить мечту, ничего более.

— Каким образом? — спросил Страччи.

— Отправим на заслуженный отдых. — Ник сделал паузу, чтобы собеседник осознал сказанное. — Точнее, Комитет отправит его. Я стану боссом, для чего уже заложен фундамент. Вы проработали со мной двадцать лет и знаете, как верят мне люди. Я выдвину ряд обещаний. Поклянусь Комитету. Майкл Корлеоне останется богатым человеком с полным контролем над парой легальных предприятий, и этого хватит, чтобы обеспечивать семью, если он сможет управлять ими без связей, преподнесенных ему на серебряном блюдце отцом, да покоится он с миром. Если Майкл Корлеоне согласится на это и мирно уйдет, ни с моей стороны, ни со стороны людей, которые на меня работают, не будет никаких действий. Это я могу гарантировать.

— И ты хочешь, чтобы я предложил это от твоего имени?

Джерачи кивнул.

Страччи притворялся, будто размышляет, но Ник был уверен: дело решено.

— Допустим, я пойду на этот шаг. А вдруг другие не согласятся?

— Если вы сделаете это, дон Страччи, другие согласятся. Не считая Майкла, конечно, правом голоса обладают девять человек. Значит, надо получить пять «за» и иметь одного сильного сторонника. Если вы станете этим сторонником, дон Страччи, шесть голосов наши.

Джерачи все рассчитал. Трое (и только трое) донов слепо преданы Майклу: Оззи Альтобелло и Лео Кунео в Нью-Йорке плюс Джо Залукки из Детройта. Ник уже заручился поддержкой Трамонти, Драго и Джона Виллоне из Чикаго, которого Джерачи знал еще по Кливленду. Виллоне, новый человек в Комитете, узрел в плане мудрость, но, понятно, не согласился выполнить подобную задачу. Он пообещал вести себя тихо и проголосовать за отставку Майкла, если окажется в большинстве. Они с Ником согласились, что решающим голосом обладает дон Страччи. Он не только четвертый на стороне Ника, он перетянет в их лагерь Фрэнка Греко. Босс Филадельфии Греко недавно в Комитете и, хотя не ведет дел в Нью-Йорке, плотно сотрудничает со Страччи. У Греко есть все причины потакать желаниям старшего умного товарища с севера.

— Получается пять к трем, — сказал Ник, — даже не считая семью Барзини.

Джерачи с наслаждением наблюдал, как меняются лица Нунзиато и Страччи.

Насколько у всех хватало памяти, мир между Барзини и Корлеоне был шатким. Толстый Поли Фортунато, нынешний дон семьи Барзини, не расположен забывать обиды, и сложно представить, какие у него могут появиться возражения против отставки последнего Корлеоне в семье Корлеоне. Ему не придется начинать войну, тем более на собственной территории Стейтен-Айлевда. Нужно всего лишь проголосовать и заставить трех сторонников Майкла принять неизбежное.

Джерачи видел, как в большой голове Черного Тони Страччи зажглась лампочка.

— Единогласное решение, — произнес он.

— Верно, — подтвердил Ник. — Почти так.

— Но что я скажу моему другу Майклу, когда мы будем обсуждать этот вопрос? Деловой шаг, ничего личного?

Джерачи улыбнулся.

— Он это сам понимает.

Тони кивнул. Нунзиато наклонился, и Страччи зашептал ему на ухо; consigliere кивнул и прошептал что-то в ответ.

— Я лично поговорю с Фрэнком Греко, — заявил Страччи. — Сообщу о своем решении в течение сорока восьми часов.

Джерачи не надо было и ждать.

Черный Тони Страччи встал, они снова обнялись, Нунзиато проводил Ника до двери и предложил взять пончик на дорогу, Джерачи взял, чтобы не выглядеть невежливым.

— Если ты удовольствуешься таким поворотом событий, — сказал Страччи, и Ник остановился в дверях, — я могу сделать два вывода. Первый: вы, новое поколение, не так повязаны местью, как мы, с чем вас и поздравляю. И второе: ты наверняка имеешь отношение к произошедшему с Томом Хейгеном.

Джерачи нахмурился.

— А что случилось с Томом Хейгеном? Есть новости?

— Очень скоро, молодой человек, — сказал Страччи, покачивая костлявым пальцем, — я дам вам знать.

— У вас сорок восемь часов. Обдумывайте, сколько вам угодно. Сердечно благодарю, дон Страччи.

— Prego.[120]

— Кстати, — обернулся Ник, выходя, — при следующей встрече напомните, чтоб я рассказал вам о хорошем денежном вложении в похоронный бизнес. Крупномасштабный проект.

— Добро пожаловать домой, Ники.

Глава 31

Ответ, пришедший на следующий день через посредников, был положительным.

Однако Страччи передал, что Фрэнк Греко хочет встретиться с Ником и выпить, поскольку они не знакомы. Джерачи уверил, что сделает это с удовольствием и выпивка за его счет.

Ник жил на катере Момо Бароне, который Таракан купил у Эдди Парадиза, когда тот приобрел новый. Он был пришвартован к маленькой пристани в Николи-Бэй, а не в Шипсхед-Бэй или Канарси, где держат катера большинство умников, знакомых Нику. Укрытие оказалось идеальным на короткий срок: достаточно близко к городу, чтобы встречаться с нужными людьми (включая несколько осторожных свиданий с Шарлоттой), и достаточно далеко, чтобы случайно не напороться на нежелательных людей. К счастью, Нью-Йорк простирался на восток не дальше аэропортов. Каюта была очень удобной; Ник даже поставил пишущую машинку на столик и ухитрился закончить книгу, кроме последней главы: надо сначала прожить кусок жизни, чтобы описать его. Хотя наброски уже имелись.

— Так как оно должно сработать? — спросил Момо вечером накануне собрания. Они вышли в море, притворялись, будто рыбачат.

— Не забегай вперед, — сказал Ник.

— Значит, ты просто пойдешь на собрание и — бац! — по взмаху волшебной палочки станешь боссом?

— Типа того. Почему ты беспокоишься?

— Боже мой, Ник. Сколько ты меня знаешь? Я беспокоюсь по любому поводу.

Джерачи рассмеялся. Руки чесались взъерошить жесткие волосы Таракана.

— Зачем ты это делаешь? Я давно хотел спросить.

— Что делаю?

— С волосами.

— Что с моими волосами?

— Ничего.

— Валяй. Что с моими волосами?

— Абсолютно ничего. Проехали.

— Нет, постой. В бухте, на ветру, должен ли я беспокоиться, если выгляжу как бомж? — Таракан обеими руками указал себе на голову. — Нет. Все на своем месте. В полном порядке. Но если подумать о моде, как знать? Почему некоторые парни просят портных, чтобы манжеты сильно выступали за край пиджака, а другие только чуть-чуть?

— Вижу, ты долго над этим думал, — заметил Ник.

— Так какого черта? — не отступал Момо. — Честно говоря, это как торговая марка, вот и все.

— Возвращаясь к твоему первоначальному вопросу, — сказал Ник, — уход в отставку человека такой величины против его воли не случался с тех пор, как Счастливчик Чарли ушел щипать травку, а это было много лет назад, так что у нас нет справочника, как себя вести. В день собрания пойдешь в свой клуб, чтобы я знал, где найти тебя, но, думаю, никаких проблем не возникнет. Если смотреть на мир глазами Майкла, ситуация ничем не отличается от той, когда совет директоров компании увольняет президента компании.

— Может, оно и так — кивнул Таракан. — Однако до сегодняшнего дня его семья — это и есть компания. Представь, что дирекция «Гетти ойл» послала ко всем чертям Поля Гетти.

Джерачи поднял брови.

— Что? — спросил Момо. — Знаешь, если мне запрещено прикасаться к гребаным газетам чокнутого Эдди до него, это не значит, что я их вообще не читаю. Чтобы стать хорошим consigliere, я…

— Не стоит оправдываться, — сказал Ник. — Работа уже твоя, ясно?

Таракан кивнул.

— Ладно.

— Кто наш гарант безопасности?

— Не знаю. Этим занимался Риччи Два Ствола.

— И до сих пор никаких известий, кого Майкл представит на должность consigliere?

— Никаких.

— Им должен стать или Риччи, или Эдди. Значит, они будут присутствовать, когда другие доны официально объявят о решении. Оба вполне годятся. Риччи — приспособленец, и это комплимент, а Эдди…

— Живет сегодняшним днем. Я знаю. Не представляешь, сколько раз мне приходилось слышать, как он разглагольствует о пренебрежении к прошлому и будущему.

— Даже если удар не явится неожиданностью для Майкла, хотя, судя по твоим словам, это не так…

— Майкл ничего не подозревает.

— А если и подозревает, как ему собрать достаточно многочисленную и могущественную поддержку, чтобы пойти против Комитета? Это невозможно. Это самоубийство.

Таракан поразмыслил и согласился.

— Делай я ставки, — сказал Момо, — бился бы об заклад: едва огласят решение, на стороне Майкла останутся только Аль и, может, Томми Нери.

— Бывший полицейский, подсевший на порнографию, и его племянник, жалкий наркоман. Об этих мы позаботимся.

— Порнография? — удивился Момо.

— Помнишь местечко в Сохо, которое я держал одно время? Нери был там завсегдатаем. В следующий раз при встрече посмотри ему в глаза и скажи мне потом, что это не изнуренный мастурбатор. В любом случае, если не найдешь волшебное лекарство от своих собственных пороков, ты заядлый игрок. Поспорим?

— Я уже реже делаю ставки, — сказал Таракан. — Да у меня особых проблем никогда и не было.

— Я и не говорю, что были. К чему такая щепетильность?

Момо кивнул.

— Ладно, — согласился Джерачи. — Как бы мне ни хотелось сидеть здесь весь день с удочкой без наживки и наблюдать за проплывающими лодками, меня ждут дела. Поэтому обсудим два вопроса — и вперед. Во-первых, я должен быть уверен, что ты никому ничего не рассказал.

— О твоем возвращении? Да я…

— Нет. Об устранении ублюдка руками Комитета.

— О нет. Ни душе. Ни Рензо, ни даже кузену Ладди, никому.

— Точно? Подумай минутку.

Джерачи не питал подозрений, он просто соблюдал доскональность во всем. Таракан, благослови Бог его душу, всегда выполнял приказы точно. Любой другой счел бы «минуту» за «пару секунд», а Момо задумался на все шестьдесят ударов сердца.

— Никому, — сказал он. — Несомненно.

— Ладно. Очевидно, любой мало-мальски соображающий человек задумается, не я ли заварил кашу, но пусть гадают. Не хочу, чтобы кто-либо, кроме тех, с кем я говорил лично, мог доказать, что эта идея первоначально пришла в голову не донам.

— Пойдешь туда без телохранителя?

— Я вроде как вообще туда не собираюсь. Буду ждать в сторонке.

Момо прочистил горло.

— Если захочешь взять меня с собой в качестве… как должностное лицо или просто охранять тыл, я почту за честь.

Ник едва сдержал улыбку. Нельзя, чтобы Таракан почувствовал снисхождение. Момо стал подкупающе предан.

— Я ценю предложение, — сказал Джерачи. — Однако придется держать тебя подальше от огня, пока Майкла не пошлют паковать чемоданы. Стоит им вычислить тебя, и ты труп.

Плечи Таракана поникли, он кивнул.

— Тогда возьми телохранителя. На всякий случай.

Ник уже думал об этом.

Вдали появилось черно-коричневое грузовое судно с либерийским флагом, донельзя похожее на тысячи тех, какими Джерачи пользовался для транспортировки наркотиков и других товаров в Америку. Сердце подсказывало: это и есть судно с контрабандой, входящее в док с ведома Страччи.

— Пошли сицилийца, — наконец сказал Ник. — Прямо с корабля. Ничего не говори до последней минуты. Пусть встретится со мной по другую сторону от ресторана. Дай минимум голой информации и… «беретту М-12». Если что пойдет не так, он выровняет счет.

«М-12» — хороший автоматический пистолет, выпускающий десять пуль в секунду и метко бьющий в цель с расстояния двухсот метров.

— Будет сделано, — кивнул Момо. — Что еще?

— Ладно. Этот Фрэнк Греко. Что нам о нем известно?

— Хороший человек, насколько мне удалось узнать. Любит броские драгоценности и одеколон, а если серьезно, все отзываются о нем с почтением. И ты прав насчет него и Черного Тони. Во всех общих делах Греко прислушивается к мнению старика. Он слишком зелен в Комитете, чтобы придумать что-либо умное, по крайней мере мне так кажется. Плюс ко всему никто не станет замышлять недоброе в миле от… как ее там, забегаловки «Джерри». Кстати, слышал, неплохое место и близко к побережью. В любом случае, думаю, он хочет, с тобой встретиться, чтобы никто не думал, будто он leccaculo[121] Черного Тони.

Момо, leccaculo Джерачи, произнес это с явным сарказмом.

— Спасибо, друг. Отличная работа.

Они упаковали удочки, Момо завел мотор и направился к берегу.

— Еще один вопрос, — прокричал он. — Майкл Корлеоне убил твоего отца, пытался убить тебя, и ты не собираешься получить удовольствие от расплаты? Позволишь ему просто уйти?

Джерачи положил руку на плечо Момо Бароне.

— Я обещал: если Майкл уйдет с миром, я не стану трогать его.

— Верно, так и было.

Ник покачал головой.

— Нереальное условие. И это только начало.

Таракан все понял.

— В мире много людей, которые работают не на тебя.

— И по статистике, — подчеркнул Джерачи, — некоторые из них вечно попадают в автокатастрофы. Они опасны для себя и для окружающих.

Момо взорвался писклявым смехом, почти девичьим, какого Ник раньше от него не слышал.

— В это время завтра? — спросил Таракан.

— Не беспокойся.

Уже четверть века житель Нью-Йорка Ник Джерачи не ступал ногой на Стейтен-Айленд. Было бы слишком мучительно переправляться на проклятом дешевом пароме вместе с мужланами и грузом, однако другой путь лежал через Нью-Джерси в объезд. Новый двухъярусный мост — самый большой подвесной мост в мире — связывал Бэй-Ридж в Бруклине со Стейтен-Айлендом. Его совсем-недавно построили и не планировали открывать движение до следующего месяца. Поэтому Ник позволил себе взять Катер Момо Бароне. Если что пойдет не так, будет проще смотаться, чем по легко блокируемому мосту в Нью-Джерси или на черепашьем, легко обыскиваемом пароме.

Добраться на катере оказалось не так уж просто: с воды Нью-Йорк значительно отличался от того, что Ник привык видеть, гуляя пешком или катаясь на машине. Джерачи держал курс вдоль берега и следил за солнцем, мысленно представляя карту Нью-Йорка, и вскоре увидел башни подвесного моста. Ник проплыл под Верразано-Нэрроуз, как его изначально планировали назвать в честь итальянского исследователя, первого белого человека, вошедшего в нью-йоркскую гавань (после просьбы мэра его, вероятно, теперь назовут в честь погибшего президента). Ник Джерачи чувствовал себя путешественником, впервые увидевшим гавань. От красоты захватывало дух: приближалась статуя Свободы, какой ее видели мать с отцом, проплывая здесь к острову Эллис.

Ник Джерачи пришвартовал катер на пирсе рядом со Стэплтоном. Смеркалось. Ресторан находится недалеко от северо-восточного побережья. Ник, остановил стройную миловидную женщину со светло-каштановыми волосами, но явно итальянку, около тридцати лет и спросил, как пройти.

— Откуда вы? — спросила она.

— Из Кливленда, — неожиданно для себя ответил Ник.

— Зачем вы приехали сюда из Кливленда? — У нее были маленькие глаза. От жителей Стейтен-Айленда у Ника уже шли мурашки по коже. Неподалеку должна быть свалка, видная из космоса, прямо как Китайская стена. Великая Свалка Стейтен-Айленда.

— В США сейчас неделя открытых границ, — сказал Ник. — Во всех газетах пишут, мэм.

— Правда? — усомнилась она.

— Нет. Так вы знаете, где заведение, или нет?

— Какая разница? По понедельникам оно закрыто, Кливленд. Эй, у вас что-то с рукой?

Джерачи не заметил, что рука дрожит.

— Послушайте, — сказал он. — У меня там встреча с женой. — Ложь, но упоминание о жене должно положить конец всякому намеку на флирт. — Она написала мне, как добраться, а я потерял бумажку. Я вежливо прошу вас помочь, но…

— Туш, Кливленд, — прервала женщина.

Вероятно, она имела в виду touche.

Затем рассказала, как пройти, и Ник, к собственному удивлению, попал, куда надо. Прибыл за час, слишком рано даже по его стандартам.

Дверь в забегаловку «Джерри» была заперта. Понедельник. Ник приехал рано.

Джерачи не хотел привлекать к себе внимание, разгуливая по кварталу или маяча перед входом в заведение, которое весьма смахивает на место, где постоянно проводят облавы, сажают людей в обезьянник и предъявляют им абсурдные обвинения. Напротив был бар, оттуда Ник не сможет увидеть, приехал ли Фрэнк Греко или телохранитель-сицилиец. Неподалеку находился книжный магазин, но Джерачи терял в книжных лавках чувство времени и даже пространства. Разлука с семьей длилась так долго, что в привычку вошло иметь в кармане кучу мелочи, которая умещалась в кожаном кошельке ручной работы, купленном в Такско.

Шарлотта подняла трубку.

— Прости меня, — сказал Ник.

— Что случилось?

— Я сожалею. Обо всем, что случилось. Об уроне, нанесенном нашей семье.

— Что-то произошло?

На заднем фоне работал телевизор. Передавали новости, а может, боулинг. Он не был там, дома, с… страшно подумать. Еще страшней представить, как скоро он окажется там снова.

— Ничего. — Джерачи боялся спугнуть удачу излишним оптимизмом. Никогда он еще не подбирался так близко к свободе. Ник прислонился лбом к стеклу и закрыл глаза. — Все хорошо.

— Я горжусь тобой, — заявила Шарлотта. — Я люблю тебя.

— Я не хочу нарваться на комплимент, но «горжусь» — это уж слишком.

Повисла длинная пауза, тишину нарушала приглушенная музыка из телевизора. Реклама сигарет.

— Дело не в конкретных словах, — наконец произнесла Шарлотта.

То же самое она сказала, когда Ник дал ей почитать первоначальный вариант «Выгодной сделки Фаусто», и была права.

— Не жалей ни о чем, ладно? Делай свое дело и возвращайся домой. Если что будет не так, мы поправим. Я в порядке. Девочки тоже. Мы с тобой. Со всеми случаются неудачи. Не зря ведь говорят: назвался груздем — полезай в кузов.

— Только говорят, — возразил Ник, — но в большинстве сложных жизненных ситуаций так никто не делает.

— Зачем перечить. Мы такие, какие есть.

— Верно, — прошептал Джерачи.

— Что?

— Я тоже люблю тебя. Надо идти, согрей мою сторону кровати, ладно?

Он повесил трубку и уставился на телефон-автомат. Больше звонить не хотелось. Хорошо бы пойти в спортзал и отмутузить кого-нибудь, например выскочку, посмеявшегося над трясущимся стариком.

Джерачи гнал мысли об отце, покойном отце, о том, как он умер, о похоронах, на которые не посмел приехать. Однако не мог позволить себе забыть об этом.

Он нашел супермаркет и стал бродить между рядами, выглядывая время от времени на улицу. Не увидев никого, возвращался обратно, пару раз дошел дернуть дверь забегаловки «Джерри» — закрыто. Улица была торговой, и никто его не замечал.

Сначала приехал телохранитель. Он обменялся с Ником условными жестами, чтобы обозначить, кто есть кто. Затем Джерачи дал ему знак оставаться на расстоянии. Телохранитель, как и Ник, был белокожим, светловолосым сицилийцем. Модный костюм, туфли на скошенном каблуке и солнечные очки в золотой оправе, несмотря на сумерки. Под плащом едва выступал пистолет в кобуре. Ник не сомневался: парень подражает какому-то киноактеру. Сам он сто лет не был в кино.

Фрэнк Греко прибыл через несколько минут, как раз в тот момент, когда Ник дергал за дверь «Джерри».

— Заперто, — произнес Греко. Его сопровождали сопsigliere и телохранитель.

— Бог наделил вас незаурядной наблюдательностью, мой друг.

Они представились друг другу. Таракан был прав насчет одеколона.

— Должно быть открыто, — сказал Греко. — Ты звонил, проверял? — спросил он у consigliere.

Consigliere чуть не провалился сквозь землю.

— Хотите стать боссом? — обратился Греко к Нику. — Добро пожаловать в этот гламурный мир. — Греко сложил руки на груди, сделал глубокий вдох и кивнул на бар напротив, с фасадом из стеклоблоков.

Внутри заведение оказалось весьма тесным. Древний бар из резного дуба тянулся вдоль всей стены. Спереди два дешевых пластиковых стола рядом с музыкальным автоматом, из которого доносилось «Сап I Get a Witness» Марвина Гея. В баре был только бармен, толстяк а бейсболке «Янкиз».

Телохранители остановились в проходе.

— У вас есть задняя комната? — спросил Грек Фрэнк.

Бармен обвел рукой пустующие столы.

— Сегодня, блин, понедельник. Садись куда угодно.

— Следи за выражениями, — нахмурился телохранитель Фрэнка.

Стильный сицилиец Ника посмотрел поверх солнечных очков, и Джерачи покачал головой. Нет надобности реагировать болезненно. Да и вообще обращать внимание. Это всего лишь бармен, несчастный бедолага.

Consigliere сказал, что наведет справки о заведении напротив, и удалился.

— Нет задней комнаты? — повторил Греко.

— Есть туалет, — ответил бармен, пожимая плечами.

— Выпьем по коктейлю, — предложил Джерачи Фрэнку, — а когда откроют «Джерри», перейдем туда.

— «Джерри»? — переспросил бармен. — Откуда вы взялись? «Джерри» закрыт по понедельникам.

— Заткнись. Я не с тобой разговариваю.

Греко слегка напрягся и заказал скотч с содовой.

Джерачи попросил красного вина и сел рядом с музыкальным автоматом. Греко присоединился.

Заиграла «Having a Party» Сэма Кука — отнюдь не любимая музыка собравшихся, но их головы были отягощены более важными вещами. Зато музыка помешает подслушать разговор.

Греко сел. Они чокнулись.

— Салют, — произнес он.

— Салют.

— Ник Джерачи. Человек-легенда. У меня в гостях.

Телохранители заняли места и внешне расслабились. Момо поступил разумно, надоумив Ника взять с собой человека. И «М-12» — хороший гарант того, что они отсюда выберутся.

— А что я… — произнес Греко, покачивая головой. Кивнул на свое отражение в зеркале на стене. — Посмотрите на этого старика. В молодости я был похож на греческого бога. — Он глотнул виски. — А теперь смахиваю на убогого грека.

Джерачи вежливо усмехнулся. Они с Фрэнком были приблизительно одного возраста.

— Сколько раз приезжал в Нью-Йорк, — сказал Греко, — никогда не был на Стейтен-Айленде.

— Сюда никто не заглядывает.

— Будут, когда откроется подвесной мост. — Греко махнул в нужном направлении. Из бара были бы видны башни, если бы фасад сделали из зеркального стекла, а не стеклоблоков.

— Сомневаюсь.

Автомат заиграл «Walkin’ the Dog» Руфуса Томаса.

— Э-э. — Греко пожал плечами. — Кто его знает. Мы, итальянцы, создавали здесь историю. Меуччи изобрел здесь телефон. В школе учат, будто это сделал Александр Грэм Белл, но…

— Я знаю эту историю, — сказал Ник.

Греко удивился:

— Вы умеете читать мысли?

Джерачи сделал глубокий вдох, чтобы не выйти из себя.

— Просто знаю историю.

Греко кивнул.

— А вам известно, что Меуччи и Гарибальди жили вместе? Не как любовники. Меуччи был женат, а Гарибальди любил пройтись по бабам. Однако он прохлаждался между революциями или что-то типа того и приехал сюда по некой причине. Из-за друга, полагаю.

— Удивительно, — произнес Джерачи достаточно спокойно, чтобы скрыть сарказм. Он прочел все книги об этих великих и печальных людях, но на тот момент они интересовали его меньше всего. — Позвольте прервать вас. Вы хотели поговорить со мной о предложении дона Страччи?

— Хотел, — сказал Греко. — Хочу. — Он вздрогнул, словно от боли.

— Вы в порядке? — спросил Ник.

Грек Фрэнк поднялся и схватился за промежность.

— Мне надо отлить, — заявил он и направился к темному коридору.

Ник заметил, что бармен исчез.

Дальше все происходило невероятно быстро.

Поднялся модный сицилиец Ника.

Словно подражая ему, встал и другой телохранитель.

Иголка проигрывателя перешла на «Night Train» Джеймса Брауна.

До Джерачи донесся раскатистый смех Греко. В конце темного коридора мелькнул свет, и Греко юркнул не в туалет, а на улицу.

«Майами, Флорида!» — вопил Джеймс Браун.

В следующее мгновение, поверх завываний саксофона, Ник услышал, как скрипнула дверь. Он вскочил на ноги и увидел, что сицилиец, который должен был охранять вход, может, даже запереть его, достал «М-12», а другой телохранитель обнажил старый «кольт» тридцать восьмого калибра. Ник тупо смотрел на глушители. Собственный телохранитель крикнул ему: «Стоять!»

«Боже, не дай мне умереть на Стейтен-Айленде, — думал Джерачи. — Боже, не дай мне очутиться на этой проклятой свалке нашего падшего мира».

В дверь, шатаясь, вошел Момо Бароне; к его спине был приставлен револьвер в руках Альберта Нери.

Вслед за Нери появился Эдди Парадиз.

В конце темного коридора послышались шаги. На свет вышел Майкл Корлеоне, держа руки за спиной. Он походил на разочарованного полководца, обозревающего войско.

«Филадельфия! — кричал Джеймс Браун. — Нью-Йорк, забери меня домой!»

— Здравствуй, Фаусто, — сказал Майкл. Он единственный на этом свете называл Ника нареченным именем.

— Здравствуйте, дон Корлеоне.

«И не забудь Новый Орлеан, где родился блюз».

Майкл подошел к музыкальному автомату и вырубил его.

Затем с улыбкой повернулся к Нику.

— Присаживайся, Фаусто.

Ник Джерачи взглянул на «М-12». Рыпаться бесполезно. Разум лихорадочно пытался найти выход. Ни при каких обстоятельствах не станет он молить о пощаде или показывать слабость.

Джерачи вздохнул и сел.

Аль Нери пихнул Момо на стул у барной стойки. Таракан боялся смотреть Нику в глаза.

Эдди Парадиз занял место у стены, между телохранителями. Сложил руки с раздраженным видом, как человек, которого прихватили с собой, пока жена делает покупки.

Майкл снова сцепил руки за спиной и медленно подошел к столу Ника. Много лет назад дона ударил по лицу капитан полиции, и при определенном свете шрам на щеке и челюсти после пластической хирургии резко бросался в глаза.

Джерачи был почти на тридцать сантиметров выше Майкла. Сидя, он почти не уступал ему в росте. Ник мог броситься на него, захватить в заложники. Телохранители не станут открывать огонь. Побоятся попасть в Корлеоне.

— Ты был близок к цели, Фаусто, — проговорил Майкл негромко. — Почти добился своего. Столько лет в пещерах и сараях, в бегах, и, несмотря на ничтожный шанс, ты, мой бывший друг, почти сделал это.

Корлеоне ходил взад-вперед мимо Джерачи, но Ник решил не трогать его. Чего этим добьешься? Ударит врага пару раз, затем их разнимут, и конец. Как в большинстве деликатных ситуаций, физической силой проблему не решишь.

Майкл остановился и встал к Нику лицом.

— Могу представить, как тебе больно сейчас, Фаусто. Разве не трагедия — приблизиться к возвращению всего утраченного и к обретению одним махом всего желанного… И вдруг такой поворот.

Момо по-прежнему не поднимал глаз. Его привели сюда убить Ника, чтобы доказать свою преданность, в точности как Ник был вынужден убить Тессио. Подавленный чувством вины, Таракан выглядел прескверно.

Нери тяжело дышал и с нетерпением дожидался расправы.

Эдди поглядывал на часы.

Телохранители смотрели с любопытством.

— Несмотря на все наши разногласия, дон Майкл, — сказал Ник, — я был более высокого мнения о тебе. Тобой управляют чувства, а не разум. Я попросил у наших друзей в Комитете то, о чем ты всегда мечтал, слово в слово. Я поклялся донам, что не причиню вреда ни тебе, ни твоей семье. Меня воротило, когда я добровольно отказывался от мести, но я сделал это, потому что должен был принять лучшее решение для всех. Никто не останется в проигрыше, никто не умрет, никто не замарает себя грязной мокрухой, в которой тебя на удивление легко обличить. Или твоих друзей. Я не какой-нибудь кровожадный феодал, Майкл, и ты тоже. Мы современные люди, современные бизнесмены. Ты выйдешь из битвы миллионером, Майкл, безупречным, законопослушным американским миллионером. А когда уляжется пыль, я лично вложу миллион долларов в благотворительный фонд имени твоего отца.

Корлеоне продолжал стоять напротив Ника Джерачи, молча и недвижно взирая на самого талантливого человека из всех, кто на него работал.

— Если убьешь меня, — продолжил Ник, — значит, все твои мечты — пустая ложь. Ты поставишь крест на желаемом в угоду мести. Убей меня, и тебе не выбраться из преступного мира. Даже стоя здесь, ты понимаешь, что я прав. Я протоптал для тебя тропу к избавлению, и, не ступив на нее, ты будешь постоянно слышать мой голос, напоминающий, что ты продул. Убей меня, и признаешься, что в глубине души ты лицемер и обманщик. И неважно, узнают ли об этом люди за стенами бара, ты сам будешь это знать. Один выстрел, и вся твоя жизнь сведется к огромному фарсу.

Майкл изумленно покачал головой.

— Ты ничего не понимаешь, — проговорил он.

Джерачи выдержал паузу.

— Ладно. Просвети меня.

— Твой друг в Новом Орлеане шьёт тебе дело как организатору заговора и убийства президента Ши. Имеются фотографии, на которых ты стоишь рядом с Хуаном Карлосом Сантьяго в Новом Орлеане, есть доказательства ваших встреч в Луизиане и Майами. Мне неизвестны подробности, но точно знаю одно: все улики ведут к тебе.

Джерачи был уверен, что он блефует.

— Меня легко отмажут. Ведь все это ложь.

— Я был более высокого мнения о тебе, — парировал Майкл. — У тебя ведь незаконченное юридическое образование. Ты должен понимать, что Правда в суде никого не интересует.

Момо Бароне соскользнул со стула. Аль Нери ударил его по липу, и тот сел обратно.

Эдди посмотрел на них так, будто на его глазах мать шлепнула по попке непослушного ребенка.

Телохранители переминались с ноги на ногу, продолжая целиться Нику прямо в сердце.

— Верь во что тебе удобно, — сказал Джерачи. — Ты говоришь это, чтобы оправдать себя, облагородить свой поступок. Будто у тебя нет выбора. — Ник выдавил улыбку. — Ну и ладно. В глубине души ты всегда будешь помнить обратное.

Майкл закрыл глаза и глубоко вздохнул, словно собираясь говорить, но промолчал. Кивнул Нери.

Аль Нери потянул Таракану револьвер рукояткой вперед, затем достал старый стальной фонарик и подпихнул им Момо к столу. Из уголка рта Таракана текла кровь, он поднял револьвер; сорок четвертого калибра и нацелил Нику в голову.

— Прощай, Фаусто, — вздохнул Майкл. — Кстати, хочешь угадать, как его зовут?

— Кого?

Направляясь к двери, Корлеоне махнул на стильного сицилийца с «М-12».

— Преданного мне человека, присланного по твоей просьбе. — Майкл посмотрел на Момо. — Твоей и твоего друга.

— Не понимаю, о чем ты, — сказал Ник.

Корлеоне отпер дверь, покачал головой и протянул руку, дав знак молодому сицилийцу, — Меня зовут Итало Боккикьо.

Джерачи бросило в дрожь, но он убедил себя, что это всего лишь тремор, и быстро вернул самообладание.

— Приятно познакомиться. Называй меня Ник. Все так зовут. — Он улыбнулся. — Все, кроме братоубийцы, на которого ты решил работать.

Майкл захлопнул за собой дверь.

Другой телохранитель — вероятно, человек не Греко, а семьи Корлеоне — снова запер замок.

— В лицо, — приказал Аль Нери.

С копны волос Таракана струился пот. В глазах сверкали страх и жалость к самому себе, руки тряслись.

В такой же ситуации Салли Тессио упал на колени и назвал Ника слабаком, чтобы ему было легче стрелять. Однако Таракан уже запорол дело. Он продемонстрировал слабость, его считают предателем. Джерачи казалось, что Момо во всем сознался. Ник явственно увидел шанс выкарабкаться.

— На колени! — велел Нери.

Джерачи послушался.

Дрожащей рукой Таракан прижал дуло ко лбу Ника.

Зачем привозить с собой Боккикьо, если не сомневаешься в нервах Момо? Если не пообещаешь ему выполнить работу в случае неудачи Таракана?

Ник из-под дула посмотрел на окровавленное лицо Момо Бароне.

— Таракан, — прошептал он, — отдай мне револьвер, Таракан.

Момо опешил, и этого хватило, чтоб Ник успел ударить его в живот. Таракан ахнул и сложился вдвое, Джерачи выхватил револьвер правой рукой и начал слепо стрелять в направлении двух телохранителей. Засвистели приглушенные пули, Нику обожгло ногу, затем горло; он почувствовал тепло собственной крови, текущей по коже.

Ник не падал. Аль Нери замахнулся на него фонариком. Джерачи выстрелил бывшему полицейскому в грудь, и тот отлетел, будто от пушечного ядра. Ник повернулся к телохранителям. Один был ранен в бедро, однако шевелился. Сицилиец прицелился в Ника, помедлил пару секунд и получил смертоносную пулю в горло.

Ник Джерачи рухнул на пол в мучительной боли, перед глазами плыл холодный кафельный пол, силой воли он боролся с потерей сознания, боролся с темнотой, пытался шевелить правой ногой, но не мог, ее не было, ногу отстрелили, обрубок бедренной кости цеплялся за кафель, и Ник пытался опереться на него. Боль накатывала подобно кипятку.

— Почему я? — услышал он голос Эдди Парадиза. — Почему со мной вечно происходит всякая херня?

Кто-то — должно быть, Эдди — вышел из-за барной стойки. Раздался крик Таракана. Парадиз вздохнул.

— О, черт! — вздохнул он и выстрелил.

Крик стих.

Джерачи сделал глубокий вдох, заскрежетал зубами и попытался что-нибудь разглядеть, преодолевая головокружение. Ему удалось приподняться на руке. Глаза не могли сфокусироваться.

— Ничего личного, дружок, — сказал Эдди.

— Тебе никогда, — произнес Ник, — ничего не обломится.

Боль была невыносимой, Ник зажмурил глаза, задержал дыхание и почувствовал, как его мягким капюшоном накрывает сумрак и холод.

— Поверь, Эд… — прохрипел Джерачи, падая на пол. — Для них… ты всегда будешь…

— Ах, заткнись, — прервал его Эдди и выстрелил.