Магазин на диване

17

На третий день в «Центре Энн Секстон» Пегги Джин уже не тряслась и не крючилась над унитазом, чтобы опорожнить желудок. Сеансы электрошоковой терапии подошли к концу. Закончилось и круглосуточное наблюдение, которое установили за ней как за пациенткой с суицидальными настроениями. Ей объяснили, что первые три дня ломки самые тяжелые, и это была правда. Первые две ночи она видела пауков, ползущих по потолку ее комнаты, но когда включала свет, никаких пауков уже не было.

— Галлюцинации — обычное дело у алкоголиков, — заявил врач, специализирующийся на наркотической зависимости.

У алкоголиков.

Пегги Джин стала алкоголичкой. И наркоманкой. По крайней мере, ей так сказали.

— Нет, миссис Смайт. «Калуа» и кофе — это разные вещи, а ликер считается алкоголем.

У нее даже отняли духи «Джорджио».

— Извините, но вам запрещено иметь при себе любые алкогольсодержащие жидкости.

Они что же, серьезно думают, что она станет пить духи?!

— Вы удивитесь, когда узнаете, на что иногда идут наши пациенты, — сообщил врач-нарколог.

Когда ее спросили, сколько валиума она принимала, Пегги Джин ответила:

— О, всего ничего, пять-шесть таблеток несколько раз в день.

И вот она оказалась в больнице. В больнице для умалишенных. Пусть она названа в честь поэтессы, но это была такая же больница, как та, в которой Пегги Джин держала на руках ребенка, больного СПИДом. Резкий флуоресцентный свет, подчеркивающий недостатки внешности, холодные плиточные полы, ванные комнаты с оборудованием для инвалидов. Это было просто ужасно. Длинный коридор больничных палат, в конце которого — «общая гостиная» с уродливыми диванами, стульями и столами, заваленными прошлогодними журналами. Здесь были две комнаты для групповой терапии, где кругом стояли бежевые мягкие банкетки. На стенах — ни одной картины, только белые доски для записей и огнетушители. Три раза в день — на завтрак, обед и ужин — всех пациентов провожали к большому лифту, который запирался на ключ. Лифт останавливался лишь на одном этаже, в кафетерии. Это была мрачная комната с покрытым линолеумом полом, где пахло чистящим средством и жиром.

«Нас держат здесь, как скот», — подумала Пегги Джин в первый день, стоя в углу лифта, зажатая между тощим чернокожим мужчиной и девочкой с синяками на руках.

Еда сперва показалась Пегги Джин отвратительной: сухие блины на завтрак; бутерброд с плавленым сыром на обед и шведские фрикадельки на ужин. Но с наступлением третьего дня она стала предвкушать походы в столовую. На ужин, если попросить, обычно давали жареную рыбу на выбор и никогда не жалели соуса тартар.

У большинства пациентов были общие палаты, но Пегги Джин повезло, и она жила в комнате одна, хоть ей и не разрешали закрывать дверь. Малая толика уединения помогла ей пережить первые три дня. Одиночество стало для нее роскошью.

Но суть программы была не в выборе блюд на ужин и не в одиночной палате, которая, несмотря на всю свою неприглядность, казалась ей роскошной. На третий день Пегги Джин выяснила, что ее пребывание в «Центре Энн Секстон» подразумевает интенсивную терапию. Ту, о которой ничего не говорилось в «Шоу Боба Ньюхарта[10]».

— Умоляю, я не хочу испортить клеем ногти! Как же мой маникюр, — запротестовала Пегги Джин, когда ей приказали нарисовать «портрет ее боли» из толстой лапши, картона, суперклея и блесток.

— Мне кажется, излечение важнее, — ответила Стейси, ведущая занятие по терапии живописью. — Маникюр вы себе всегда сможете сделать, но подумайте, сколько раз вы сумеете вылечиться?

Пегги Джин не знала, сколько раз она могла бы вылечиться, но зато знала, что ее маникюр обошелся ей в тридцать два доллара плюс щедрые чаевые. Не говоря уж о том, что к ее мастеру, Нине, была очередь на две недели вперед.

Но она послушно нарисовала подсолнух клеем и прилепила макаронины, одну за другой, поверх клеевого контура. Каждую макаронину она приклеивала очень аккуратно. И в конце посыпала всю картину блестками.

— Очень занятно, — прокомментировала Стейси, перегнувшись через плечо Пегги Джин и глядя на ее творение. — А самое занятное — это вот эта макаронина, вот здесь. — Она показала на сломанную макаронину, одну из тех, которые составляли лепесток подсолнуха.

— О, спасибо, что показали, я не заметила, — воскликнула Пегги Джин и потянулась, чтобы взять новую целую макаронину и заменить сломанную.

Стейси остановила руку Пегги Джин, накрыв ее запястье своей ладонью, и опустилась рядом с ее стулом на колени, обращаясь к ней почти шепотом.

— А я думаю, вы заметили. Думаю, при помощи этой макаронины вы хотели что-то сказать. Мне кажется, она и есть центральный элемент всей картины.

Пегги Джин посмотрела на эту крупную женщину с короткой стрижкой.

— Вы правда так считаете?

Стейси очень медленно кивнула и показала на рисунок.

— Что вы видите? — спросила она.

Пегги Джин откашлялась и улыбнулась.

— Я вижу красивый подсолнух.

Психиатр подняла брови.

— И?…

Пегги Джин посмотрела на врача, а потом на свою картину.

— Это красивый подсолнух, только я случайно сделала один из лепестков из сломанной макаронины.

Стейси улыбнулась, и Пегги Джин уставилась на нее.

— И что же изображено на этой картине? — спросила врач.

Пегги Джин еще раз изучила картину.

— Подсолнух… со сломанным лепестком? — неуверенно спросила она.

Стейси многозначительно улыбнулась.

— Поздравляю. Думаю, вы на пути к выздоровлению.

В тот вечер Пегги Джин направилась к единственному телефону-автомату в больнице, чтобы позвонить мужу. Пользоваться телефоном разрешалось лишь на третий день. Каждый пациент мог сделать лишь один звонок в день. Телефонная изоляция от мужа была для Пегги Джин настоящей пыткой.

— Алло? — К телефону подошла какая-то женщина. Может, Пегги Джин не туда попала? Она повесила трубку и еще раз набрала номер.

— Алло? — Та же самая женщина, только слегка раздраженным голосом.

— Алло, с кем я говорю? — спросила Пегги Джин.

— Дом Смайтов, — ответила женщина.

— Это Пегги Джин Смайт, я звоню своему мужу! А вы кто? — спросила она.

— А, привет, миссис Смайт, это Никки, соседка. — Пегги Джин вздохнула с облегчением.

— О, Никки, как дела? Что ты делаешь у нас дома?

Никки прикрыла трубку рукой, отодвинула голову Джона от своей промежности и прошептала одними губами: «Это твоя жена».

Джон встревожился.

— Я помогаю вашему мужу со стиркой, готовкой и всякими домашними делами. А у вас-то как дела?

Пегги Джин чуть не разрыдалась прямо там, у телефона. Ну надо же, эта милая девочка из соседнего дома помогает ее семье, заботится, чтобы у ребят были чистые вещи!

— Никки, не стоит утруждать себя. Джон с мальчиками могут сами о себе позаботиться.

Никки улыбнулась Джону, подмигнула ему и пощекотала его член большим пальцем ноги.

— О нет, что вы, миссис Смайт, мне не трудно. Я люблю помогать по дому. В прошлом году я работала волонтером в больнице. Это, конечно, не совсем одно и то же, но все равно мне приятно чувствовать, что я кому-то полезна.

Пегги Джин закрыла глаза и улыбнулась. И запомнила, что надо бы купить Никки «Двойное сердце для друга», розово-желтую подвеску из четырнадцатикаратного золота на шестнадцатидюймовой цепочке. Она купит ее в «Магазине на диване», в тот самый день, когда вернется домой. Со скидкой для сотрудников подвеска обойдется меньше чем в сорок долларов, но она и вдвое дороже готова заплатить.

— Мой муж дома, Никки? — спросила Пегги Джин.

— Кажется, он занимается водопроводом, сейчас я попробую его найти. — Никки опять прикрыла телефон рукой и рассмеялась. — Она хочет с тобой поговорить, — прошептала она.

Джон взял у Никки трубку и подмигнул ей.

— Пегги Джин? — проговорил он, вытирая рот рукавом футболки.

— Привет, дорогой! Я звоню из клиники. Мне только сегодня разрешили воспользоваться телефоном. Надеюсь, ты не очень волновался из-за меня.

Джон наблюдал, как Никки идет в ванную и возвращается с бутылочкой детского масла.

— Нет, что ты, ни капли… то есть я волновался, конечно, но потом решил, что ты в хороших руках.

Никки встала в дверях и вылила себе на грудь масло из открытой бутылочки. Она стала массировать груди, пока те не заблестели.

— Как мальчики? Как там мои детки? Следи, чтобы они хорошо кушали, я не хочу, чтобы они истощали от пережитой травмы.

— С ними все в порядке, они занимаются уроками.

— Слава богу. Лечение дается так тяжело, Джон, но, кажется, сегодня у меня был первый прорыв. Я — подсолнух со сломанным лепестком!

Никки начала массировать Джону пальцы ног, втирая в них масло.

— Это… а-а-а… здорово, Пегги Джин, но не буду тебя задерживать. Поговорим позже. Пока. — Он бросил трубку.

Пегги Джин какое-то время еще держала трубку телефона-автомата в руке.

— Эй, мадам, дайте другим позвонить, — потребовал кто-то из пациентов.

Пегги повесила трубку, и внезапно на нее нахлынуло чувство вины. Совершенно очевидно, что ее мужу сейчас тяжело с ней разговаривать, его боль слишком велика. Должно быть, он совершенно растерян. И без нее не знает, куда себя девать. А все потому, что она проявила слабость. Это из-за нее в семье творится неразбериха, и ее родные остаются на плаву лишь благодаря заботливой соседской девочке!

— Меня зовут Пегги Джин Смайт, и я… — Она попыталась произнести эти слова вслух, но не смогла. Вместо этого она пошла в свою палату и помолилась.

— Привет, это Ли. Меня сейчас нет дома. Пожалуйста, оставьте сообщение после гудка. Спасибо.

Ли стояла рядом с автоответчиком и слушала, кто звонит.

— Умоляю тебя, Ли, прошу! Ли, я так тебя люблю, ты просто не понимаешь. Почему ты не отвечаешь на мои звонки? Мне нужно…

Ли взяла трубку.

— Говард, хватит мне звонить.

— Ли! Ну наконец-то! Прошу, не вешай трубку. Я должен тебе многое сказать.

— Только побыстрее.

— Бракоразводный процесс уже начался, он продлится месяц. Между мной и женой все кончено.

— Но не ты был инициатором, — бросила Ли. Она все еще хорошо помнила ту пекинскую утку.

— Ли, ты не понимаешь. Без тебя у меня ничего не осталось. Меня уволили из «Магазина на диване», дом записан на имя жены. Не могу же я до конца жизни жить в этом отеле! А как же мы?

Ли закатила глаза.

— Говард, ты — чертов эгоистичный ублюдок, и больше говорить не о чем. Ты получил то, что заслуживаешь. Я тебя любила по-настоящему. — Ее голос смягчился. — И возможно, отчасти люблю и до сих пор. Но это не значит, что ты мне подходишь, и это не значит, что я к тебе вернусь.

Говард заплакал. Ли услышала, как на том конце линии в бокале позвякивает лед.

— Прошу, не поступай так со мной, Ли. Ты нужна мне, как никогда раньше.

Ли представила, как он сидит за столом в своем номере в «Мариотте». Лицо, наверное, все еще опухшее от швов, пара бутылок виски из мини-бара валяется в мусорном ведре под столом. Его туалетные принадлежности выстроились на полочке в ванной: одеколон «Эгоист», увлажняющий крем и гель вокруг глаз «Армани», мусс для бритья «Тодд Олдхэм». Его чемодан стоит на полу в чулане, и ей знакома каждая вещь, которая в нем лежит. В бумажнике из кожи аллигатора до сих пор наверняка лежит фотография жены, и она почти уверена, что сейчас на нем тот галстук, что жена подарила ему на день рождения в прошлом году.

Она понимала, что браку Говарда настал конец и он теперь принадлежит ей, если она его все еще хочет. Было бы очень просто сесть в машину, проехать двадцать минут до его отеля и остаться с ним. Ведь она и вправду разрушила его жизнь своим маленьким представлением — оно попало во все газеты. Ее телефон с тех пор не перестает звонить: «Последние новости», «Сегодня», литературные агенты из Нью-Йорка.

— Мне очень жаль, Говард, честно. Я и не думала, что все так будет. Но я считаю, что ты поступил непорядочно, солгав мне, и мне было обидно, поэтому я и сделала то, что сделала, из обиды и злости. Из-за того, что очень тебя любила.

— Я тебя тоже очень люблю, Ли.

— Все кончено, Говард. Пока.

— Умоляю, не вешай трубку, умоля…

Ли бросила трубку «Я люблю его, — подумала она. — Но этого недостаточно».

Потом она вернулась к компьютеру и дописала письмо, адресованное Пегги Джин:

— Три части антивозрастного восстанавливающего геля для глаз «Ойл-оф-Олай», одна часть сахара и полчасти заменителя сливок, — объяснил Максу художник-декоратор.

— А выглядит так натурально, — поразился Макс, наклонившись и разглядывая искусственную сперму в пластиковом стаканчике.

— В том-то и дело, милый. — Художник устроил маленькую фабрику по производству искусственной спермы на коробке рядом со столиком для сотрудников, где было полно крекеров, сыра, фруктов и прочих закусок. В кулере под столом можно было взять газировку или минеральную воду.

— Иди за мной, — велел Эд. — Проведем небольшую экскурсию. Вот это — место для изготовления декораций, а там… — Он показал на освещенную платформу в дальнем углу площадки, декорации которой напоминали пиццерию. — Там мы сегодня будем снимать.

Эд познакомил Макса с сотрудниками, большинство из которых были в джинсах и футболках и носили на поясе потрескивающие рации. Худенький темноволосый мальчик сидел на складном металлическом стуле и читал «Вэнити фэйр».

— Это Шон. Мастурбатор.

— Мастурбатор? — переспросил Макс, когда Эд подвел его к парню.

— Эй, Шон, объясни Максу, что ты делаешь на площадке.

Мальчик оторвался от журнала и спокойно произнес:

— Помогаю парням поддержать эрекцию, пока они ждут своего выхода. — И снова уткнулся в журнал.

— Здесь мы храним прожекторы, — Эд проводил Макса в угол, где стояло пятнадцать или двадцать гигантских прожекторов на металлических подставках с колесиками и с толстыми черными электропроводами у основания. — Там другие декорации, — пояснил Эд, ткнув пальцем туда, где у стены павильона стояли «стены», оклеенные обоями, с окнами и из искусственного кирпича. — Эй, Трикси, детка, как дела? — крикнул Эд обнаженной, блестящей от масла женщине с самыми громадными грудями, какие Макс только видел в жизни. В руке она держала стаканчик из «Старбакс».

— Привет, Эдди, — бросила она, остановилась и чмокнула его в щеку.

— Это Макс. Макс, познакомься с Трикси.

— Привет, Макс. Пожала бы тебе руку, но я вся в масле. Только что закончила сцену. Значит, ты и есть новый парень? — спросила она, сделав глоточек кофе.

— Ну, наверное, — пробормотал Макс.

— Он пришел на пробы, сейчас увидим, любит ли его камера, — пояснил Эд, хлопнув Макса по спине.

Трикси улыбнулась.

— Желаю удачи. Ты просто забудь про камеру. Знаю, это непросто, но если ты будешь все время думать, что делаешь это перед камерой… — тут она взглянула на ширинку Макса, — …то у тебя не встанет. — Трикси помахала ручкой и прошла мимо, задержавшись у столика с закусками, чтобы угоститься виноградом.

— Это Трикси Громовая Щелка, та самая Трикси Громовая Щелка, — пояснил Эд. Они подошли к площадке, где трое голых мужчин сидели на полотенцах, накинутых на складные стулья, кричали, глядя в телевизор.

— Привет, ребята. Как жизнь? — спросил Эд, когда они подошли ближе.

Парни оглянулись и с улыбкой кивнули.

— Давай, давай, давай! — выкрикнул один из них. Потом они заорали хором: — Ура! — вскочили со стульев и стали хлопать в ладоши.

— «Бронкос» в этом сезоне просто класс, — воскликнул один из парней и подошел к Эду и Максу. — Здорово, приятель. Как дела?

— Все в порядке, — ответил Макс.

— Макс, познакомься, это Роки. Он и ребята работают с Трикси, ты ее только что видел.

— О, так значит, вы работаете с Трикси! Милая девушка, кажется.

— Послушай, Роки. У Макса сегодня пробы. Ты не составишь ему пару?

У Макса перехватило дыхание. Этот Роки был ростом по меньшей мере шесть футов три дюйма[11] и состоял из одних только мускулов и члена. Человек-ротвейлер.

— Ты имеешь в виду так, игрушки? Оки-чмоки и все такое, в легкую? — спросил он.

— Да, Роки, ты знаешь, что делать. Десять минут максимум.

Роки пожал плечами, взглянул на Макса и снова пожал плечами.

— Конечно, никаких проблем. — Двое других ребят начали кричать, и Роки бросился обратно к телевизору. — Ну нет, чертов… а… дерьмо! — Он стукнул кулаком по телевизору.

Эд провел Макса в гримерную.

— Там есть душ, полно чистых полотенец, а халаты вон там, — он указал на стопку из тридцати-сорока белых хлопковых халатов на столе. — Прими душ, надевай халат и, когда закончишь, выходи и найди Роки. — Эд хлопнул его по плечу, улыбнулся и оставил Макса одного в гримерной.

Комната была безупречной и даже приятной на вид. Вдоль стены — длинная белая стойка; над ней — зеркало, подсвеченное большими белыми лампочками. На стойке — маленький стереоприемник с колонками, похожий на те, которые Макс сто раз рекламировал в «Магазине на диване». Рядом — стопка дисков и высокие белые свечи. Коробка из-под обуви, наполненная презервативами, стояла на другом конце; там же — пара флаконов спрея с минеральной водой «Эвиан». Также в комнате был маленький двухместный белый кожаный диван и пара таких же кресел. На полу рядом с диваном стоял небольшой холодильник. Макс открыл его и увидел, что он набит газировкой и минеральной водой. Ванная также была безупречно чистой и простой. Душевая кабинка и полки со свежими полотенцами на стене; флакончики с дорогим гелем для душа и шампунем. «Ну вот, ничего страшного», — подбодрил он сам себя, раздеваясь. Выйдя в гримерную, он бросил свою одежду на одно из кресел. Потом вернулся в ванную и включил душ.

— Эй, приятель, — окликнул Роки, когда Макс появился перед ним в белом халате, с влажными волосами. На Роки была белая рубашка и черно-белые штаны в клетку вроде тех, какие носят повара. — Готов? — спросил он.

— Кажется, да, — ответил он.

Роки проводил Макса на освещенную площадку. По дороге Макс спросил:

— Ты давно этим занимаешься?

— Чем, порнофильмами? Даже не знаю. Может, лет пять или шесть. — Они обогнули большие черные пластиковые коробки.

— И ты… во всех фильмах играешь? — спросил Макс.

— В гетеро- и бисексуальных. Только с парнями я не снимаюсь. Это не мое.

Макс задумался: «Тогда почему ты согласился прямо сейчас заняться со мной сексом перед камерой?»

Словно прочитав его мысли, Роки ответил на его непрозвучавший вопрос:

— Но знаешь, я не против съемок с парнями. Если парень симпатичный и не скользкий… вроде старых профи, это может быть даже забавно. Как вот эти пробы с тобой.

Максу стало приятно.

Они оказались на площадке «Оргии в пиццерии». Эд поприветствовал их и обратился к Максу:

— Снимай халат и располагайся поудобнее.

Макс заметил, что Шон, мастурбатор, ошивается неподалеку.

— Вот что ты должен сделать, — начал Эд. — Роки будет стоять у печи для пиццы. Ты же подойди к нему сзади и начни снимать с него одежду и возбуждать его. Не надо делать ничего особенного, просто трогай его, ласкай его штуковину. Я хочу посмотреть, насколько естественно ты чувствуешь себя перед камерой.

Макс не чувствовал себя естественно. Ему казалось, что он совершил большую ошибку.

Роки встал у печи и приоткрыл заслонку.

— Начинаем, — скомандовал Эд. — Камера… мотор!

Макс вздохнул и шагнул на площадку. Прожектора светили так ярко, что все за пределами площадки погрузилось в темноту, совсем как на съемках «Магазина на диване». Потом он увидел камеру. Она смотрела прямо на него. Макс стоял на площадке перед камерой. Не в темной будке в студии звукозаписи на прослушивании. И не у себя дома перед телевизором, с несчастным видом уставившись в MTV. И самое главное, не на радио.

Макс взглянул в камеру, и на его лице появилась улыбка. Он посмотрел на Роки, который делал вид, будто ставит пиццу в печку. Макс видел, как под накрахмаленной белой рубашкой, на спине Роки вырисовываются мышцы. Он сделал шаг вперед. Еще один шаг. Протянул руку и нежно прикоснулся к затылку Роки.

Роки обернулся. Улыбка исчезла с лица Макса, сменившись другим выражением. Он увидел, что в зеленых глазах Роки скрывается нежность. Роки ему нравился. Макс сделал шаг вперед и расстегнул первую пуговицу на его рубашке.

Роки взял Макса за руку и прижал его ладонь к своей груди.

— Ты дрожишь, — тихо произнес он.

— Немножко, — прошептал Макс, все еще глядя Роки в глаза.

— Давай я тебе помогу, — предложил Роки, расстегивая пуговицу на своей рубашке. Сначала одну, потом вторую, потом третью. Руки Макса скользнули по обнаженной груди Роки, ощутили силу его мышц.

Рубашка соскользнула на пол.

Роки медленно расстегнул пряжку пояса и снял брюки, спустив их вниз и перешагнув сначала через одну штанину, затем через другую.

Макс и Роки стояли друг напротив друга, совершенно голые. Роки протянул руки, и Макс двинулся в его объятия.

Роки погладил Макса по спине и прижал его к себе. Взял его лицо в ладони, слегка склонил голову и поцеловал в губы. Тихонько, но по-настоящему.

Потом он заставил Макса повернуться и прижался грудью к его спине. Его руки скользнули по груди Макса, спустились к его плоскому животу. Макс закрыл глаза, выгнул шею, прислонившись к груди Роки, и тихонько застонал.

— Снято! — крикнул Эд.

Макс вздрогнул и открыл глаза.

Послышались аплодисменты съемочной группы.

Роки выпустил Макса из объятий и сделал шаг назад.

— Вот это да, приятель, — проговорил он. — Ты просто молодец. Мне даже понравилось. — Он игриво потрепал Макса по шее, как обычно делают друзья.

Восторженный Эд подошел к Максу и протянул руку.

— Макс, ты играл просто блестяще. Можно было ощутить накал, чистую сексуальность. Вся площадка словно замерла. Макс, дружище, это твое призвание, камера тебя любит. И очевидно, у тебя нет никаких проблем с этим делом, — он подмигнул.

— Еще увидимся, Макс, — сказал Роки, уходя с площадки. — Может, даже поработаем как-нибудь вместе, будет здорово.

Некоторое время Макс стоял на месте в изумлении. А потом он опустил глаза.

Его член был как дерево.

Кто-то протянул ему халат.

Краем глаза он увидел Шона, который сидел в сторонке, полностью погрузившись в чтение журнала.