Магический круг

КРОВЬ

В то время (Ирод Антипа) практически всецело находился под влиянием женщины, навлекшей на него целый ряд несчастий.

Эмиль Шюрер. История Иудейского народа во времена Иисуса Христа

Несчастья валятся на род наш чередой Из-за стараний дамочки одной.

Гилберт и Салливан

Перед выходом в приемный зал для выслушивания жалоб и ходатайств тетрарх Галилеи и Переи Ирод Антипа, как обычно, заканчивал в своих покоях утренний туалет; он стоял, широко раскинув руки, чтобы троице его личных рабов было удобнее одевать его. Они прикрепили к ремням золотого нагрудника увесистую имперскую цепь и набросили на плечи тетрарха официальную красную мантию. По завершении одевания вольноотпущенник Ирода, Аттик, отпустив коленопреклоненных рабов и выставленную у дверей охрану, вышел вместе с тетрархом из крыла личных покоев огромного дворца Тиберия на утреннюю прогулку. I

Только на такой ежедневной неспешной прогулке Ирод Антипа имел возможность подумать, и как раз сейчас причин для раздумий у него было более чем достаточно. Он уже знал, какие ужасные неприятности ждут его впереди: недавно прибывший императорский гонец, посланный из летней резиденции в Байях самим императором Калигулой (Антипа вообще предпочел бы забыть об этом императоре, возомнившем себя богом).

Антипа понимал, что эта напасть вполне могла оказаться самой худшей из всех несчастий, что выпали за последнее время на его долю. И в данном случае, как и во всех предыдущих неприятностях, проблема заключалась в его собственной семье. Может, так уж написано им на роду, с мрачным юмором подумал Антипа. Многие отмечали, что за короткую историю династии Иродов у них не было недостатка в проблемах, связанных с кровным родством. Казалось, Иродам просто нравилось пестовать собственные семейные проблемы, будь то родственные браки, кровная вражда или даже массовая резня.

Червоточина проявилась в родословной Иродов сразу, начиная с отца Антипы, Ирода Великого, погрязшего в сладострастии и алчности и утолявшего жажду богатства и власти кровью своих же родственников: с десятком жен и множеством отпрысков он расправился с тем же рвением, с каким приносили на алтарь жертвенных животных.

Сам Ирод Антипа поначалу не мог и мечтать о престолонаследии. Но благодаря внезапной нехватке наследников по завещанию Ирода Великого его владения поделили между тремя его сыновьями: самим Антипой, его родным братом Архелаем и сводным братом Филиппом, сыном Клеопатры из Иерусалима. Сейчас уже оба эти брата умерли, и Антипа в свои шестьдесят лет оказался последним Иродом, еще владевшим иудейскими землями. Но сейчас все изменилось самым плачевным образом, по большей части из-за махинаций его амбициозной жены Иродиады.

С самого начала этой порочной любви, вожделенной и всепоглощающей страсти, испытываемой им к женщине, являвшейся, в сущности, его племянницей и — на момент их знакомства в Риме — женой его сводного брата Филиппа, Антипа знал, что на его голову посыплются проклятия. Недовольство его иудейских подданных в Галилее, вызванное воровством законной супруги брата, усугубилось разводом Антипы с его первой женой, принцессой королевской крови.

Но дела пошли еще хуже, когда десять лет назад по подстрекательству Иродиады и ее дочери Саломеи Антипа устроил жестокую казнь духовного вождя популярной среди иудеев секты ессеев, повинного лишь в том, что он публично назвал жену тетрарха блудницей. Не удовлетворившись для спасения своей репутации казнью одного человека, жадная до власти Иродиада продолжала строить козни, на сей раз нацелив их против собственной семьи, давно готовой к подобным разборкам.

Более сорока лет назад, когда Ирод Великий казнил ее отца, мать увезла юную Иродиаду и ее брата Агриппу в Рим, где они воспитывались вместе с детьми императорской семьи. Агриппастал теперь избалованным сверх всякой меры. Дожив почти до пятидесяти лет, он продолжал предаваться роскоши и разврату, а его единственная заслуга заключалась в приобретении царских замашек. В этом-то и была главная сложность. Ведь благодаря дружбе с Калигулой Агриппа, взлелеявший царские замашки, действительно стал царем.

После смерти Тиберия Калигула — этот ничтожный бывший плясун, унаследовавший императорский трон, — освободил Агриппу из тюрьмы и одарил его всяческими милостями, землями и титулами с той же безудержностью, которую он вскоре проявил и в иной сфере, растранжирив меньше чем за год наследство Тиберия, насчитывавшее двадцать семь миллионов золотых сестерциев. В числе вышеупомянутых пожалований Калигула отписал Агриппе владения, которые, по мнению Иродиады, безусловно должны были перейти к ее супругу Антипе, включая священную землю, где находился гроб Авеля, сына Адама и Евы, — то место, где пролилась первая человеческая кровь.

Еврейский народ извечно ломал голову над этим кровным парадоксом, ведь их Бог запретил пролитие любой крови заповедью «Не убий». Антипа, возможно, был единственным новообращенным еврейским сыном самаритянки, но, с заповедью или без нее, такой запрет оказался как его личным испытанием, так и его личным страданием. И сейчас его вновь ждут испытания и страдания.

Ирод Антипа прекрасно знал, что отрава вожделенной власти еще бродит по жилам его родственников, не говоря уже о его жене. Уязвленная тем, что ее брат стал царем, хотя муж до сих пор оставался простым тетрархом, Иродиада пилила Антипу до тех пор, пока он не послал в Рим делегацию из Галилеи с дарами для алчного юного императора, надеясь на равное вознаграждение. Но такой подход сработал против них. Только что прибывший из Байев посланник Калигулы привез список дополнительных подношений, ожидаемых от тетрарха. И в этом списке было нечто такое, отчего сердце Антипы сжалось, поскольку предмет этот, помимо его известной ценности, имел глубинное значение лично для него, для него одного.

Это уходило в те времена, когда они приехали во дворец, построенный Иродом Великим в Махарее, к востоку от Мертвого моря, чтобы отпраздновать день рождения Антипы. С ними прибыла и Саломея, очаровательная юная дочь Иродиады. В честь праздника Саломея исполнила танец. Но конечно же, выбирая Махеру для празднования, Иродиада знала, что именно в этой крепости давно сидел в тюрьме ее заклятый враг. И после своего очаровательного танца Саломея попросила выполнить ее желание.

Та отвратительная сцена до сих пор снится Антипе в ночных кошмарах. Даже сейчас, после стольких лет, он с трудом мог думать об этом. Разъяренная Иродиада не удовольствовалась этой страшной смертью и стремилась усилить свое торжество. Она приказала, чтобы отрезанную голову ее жертвы принесли в большой зал, где они пиршествовали. О боги, ее принесли, точно голову кабана на блюде! Сама ситуация, конечно, была ужасной и тошнотворной, но об одной ее тайной и важной подробности Антипа частенько вспоминал, хотя и никому не говорил о ней все эти годы. Его тайные страхи касались самого блюда.

Антипа знал это блюдо с юности. Эту реликвию откопали в Храмовой горе во время грандиозной восьмилетней перестройки второго Храма, устроенной по приказу Ирода Великого. Считалось, что обнаруженную реликвию из числа сокровища царя Соломона в спешке зарыли, предвидя разрушение первого Храма. Но его отец Ирод обычно шутил (хотя Антипа даже подумать об этом боялся), что на самом деле то был щит, с помощью которого Персей защищался от змееголовой Медузы-Горгоны и превратил ее в камень.

И эта ужасная вещь теперь ассоциировалась в мыслях Антипы с отрезанной головой жертвы его жены: изможденное и искаженное лицо, открытые мертвые глаза и пропитанные кровью волосы.

Интересно, откуда Калигула узнал об этом золотом блюде? И почему, во имя Господа, этот возомнивший себя богом мальчишка решил потребовать его в качестве подношения?

Вовсе не парадокс, но великая истина, подтвержденная всей историей, заключается в том, что человеческая цивилизация развивается лишь благодаря столкновению противоположностей.

И. Я. Бахофен

Именно расхождение во мнениях вынуждает лошадь скакать.

Марк Твен

Тяжело отдуваясь, Ирод Агриппа с трудом взбирался по склону холма. Сердце колотилось о ребра, по лбу струился пот, а его ношу разделял лишь один солдат из преторианцев — личной императорской гвардии. Ужасно, если о них узнают. Ведь все произошло при свете дня. А больше всего он боялся, что кто-то может догадаться, что именно они несут сейчас под этим покрывалом.

Кто бы мог подумать, удивлялся Агриппа, что такой стройный и изящный юноша, такой гибкий плясун, претендовавший на роль духа или бога, окажется тяжеленным, как мешок камней? Однако тридцать ножевых ударов, изрезавших лицо, живот и гениталии покойного Гая Цезаря, всего лишь двадцать минут назад резвившегося на колоннаде, должны были убедить любого, что император Калигула был кем угодно, только не богом.

Плоть была еще теплой, когда они волокли его останки вверх по склону Эсквилинского холма под сень Ламианских садов, но пропитанная кровью тога, подмерзшая на холодном январском воздухе, уже прилипла к покрывалу. Агриппа осознавал, что торжественные похороны едва ли возможны, учитывая обстоятельства жестокой смерти императора, но молился по крайней мере о том, чтобы им удалось быстро и тайно захоронить тело, прежде чем безумные толпы обнаружат труп и примутся за излюбленное в Риме развлечение — издевательство над покойными.

Жестокое убийство свершилось прямо на глазах у Агриппы. Он вместе с Клавдием и Калигулой едва успел выйти из зрительного зала, где они смотрели поэтические состязания. Калигула задержался, чтобы понаблюдать, как юноши репетируют военный танец троянцев, который им предстояло показать зрителям после обеда. Тогда-то на него и набросились.

Целый отряд мужчин — к изумлению Агриппы, в этот отряд входили избранные самим императором германские и фракийские телохранители — скопом набросились на Калигулу с копьями и мечами, выкрикивая богохульства и заживо разрубая его на части. За занавесом одной из колонн преторианцы обнаружили спрятавшегося Клавдия и ради его же собственной безопасности выдворили его за городские ворота.

Завершая адское деяние, отколовшаяся группа поспешила избавиться от жены и сына Калигулы, а заговорщики из числа сенаторов побежали созывать чрезвычайное заседание, чтобы устроить голосование за восстановление республики. Все произошло так быстро, за считанные мгновения, что Агриппа поднимался на холм, пребывая в полном смятении. Наконец они достигли лиственного сумрака садов и смогли положить свою ношу на землю. Присев на камень, Агриппа вытер пот со лба, а стражник начал копать.

В этот роковой день Агриппа вообще-то оказался в Риме по чистой случайности.

Два года назад Калигула за слишком большие претензии сослал в город Лугдунум (Лион), тот, что в Южной Галлии, Ирода Антипу и его жену Иродиаду, сестру Агриппы. Теперь его дядя Антипа уже умер, и Иродиада вместе с ним, а Агриппа вдруг осознал, что в его подчинении находится почти такое же по размерам, но далеко не такое же дружное царство, каким управлял когда-то его дед Ирод Великий. Однако вместе с царством он унаследовал и большинство его трудностей. Не последними среди них были попытки разрешения многочисленных конфликтов между римскими покровителями и его подданными, ревностно верующими иудеями.

Недавние волнения, которые и привели Агриппу в Рим на прошлой неделе, были спровоцированы последним решением императора Калигулы «преподать иудеям урок» за все те хлопоты, что они доставляли своим римским владыкам. Калигуле взбрело в голову установить гигантскую каменную статую, изображавшую его самого, божественного Гая, в самом центре Иерусалимского храма!

Ходили слухи, что эту статую уже везут на корабле в порт Яффы. Агриппа не сомневался, что в его владениях вспыхнут массовые мятежи и восстания, как только это изваяние выгрузят на иудейскую землю, и поэтому спешно прибыл в Рим, чтобы выяснить, не может ли он изменить ход событий, уже пришедших в движение.

В конце концов, ведь Агриппа же вырос в кругу императорской семьи вместе с дядей Калигулы, Клавдием. И все эти годы он оставался достаточно близок с Калигулой, одаривавшим его своими милостями, золотыми цепями и драгоценностями, не говоря уж об отписанном ему царстве. В общем, у него имелись основания надеяться на то, что вместе с Клавдием ему удастся склонить молодого императора к разумному решению. Но в Риме Агриппу поджидало много удивительного, и едва ли он был готов принять произошедшие в императоре изменения.

В самую первую ночь, когда он крепко спал во дворце, его разбудила дворцовая стража. Его заставили одеться и спешно отвели в дворцовый зрительный зал. Там он увидел многих известных сенаторов и государственных мужей, а среди них и императорского дядюшку Клавдия — всех их этой глухой ночью тоже вытащили из-за надежных стен их домов.

Дрожа от страха, они наблюдали, как солдаты зажигают фитили масляных светильников на сцене. Клавдий уже хотел было что-то сказать, как вдруг под пронзительные и громогласные звуки флейт и медных тарелок на сцену выскочил император в облачении Венеры — короткой шелковой тоге и парике из длинных белокурых волос. Исполнив чудесную песенку собственного сочинения и сплясав танец, он исчез, словно его и не было!

— Такие выступления начались после смерти его сестры Друзиллы, — сказал Клавдий Агриппе, когда они вышли из зала. — Он спит по ночам всего пару часов, бродит по дворцу и взывает к небесам, приглашая богиню луны занять место сестры в его объятиях на широкой постели. Как ты помнишь, Друзилла умерла десятого июня больше двух лет назад. Он был неутешен, много дней спал вместе с ее мертвым телом; его невозможно было увести от нее. Потом, сбежав от всех, он пронесся на колеснице по всей Кампании, сел на корабль в Сиракузах и исчез на месяц. В этом таинственном плавании он не брился и не стриг волос, а по возвращении всем своим обликом и поведением напоминал дикаря. С тех пор положение становится все хуже.

— Бог ты мой! — сказал Агриппа. — Может ли быть хуже того, о чем ты только что поведал?

— Еще как может, — возразил Клавдий. — Во время традиционного траура по Друзилле он объявил тяжким преступлением все развлечения — смех, купание и обеды в кругу семьи. Обвинил своих остальных сестер в измене и, отправив их в изгнание на Понтийские острова, продал их дома, драгоценности и рабов, чтобы пополнить собственные денежные запасы. Потом приказал построить для своего коня Инцитатуса конюшню из слоновой кости, украшенную драгоценными камнями. Он частенько закатывает роскошные пиршества, угощая Инцитатуса золотистым ячменем и усаживая его на место почетного гостя. Под самыми простейшими предлогами он отбирает и продает богатые имения, а в западном крыле императорского дворца у нас теперь что-то вроде публичного дома. Мне не раз приходилось видеть, как он пляшет босиком или даже катается по полу на кучах припрятанных им золотых монет. Год назад он отправился в военный поход по Галлии и Германии с явным намерением завоевать Британию. Но после долгой суровой зимы и шестимесячного похода, когда легионы наконец достигли пролива, Гай лишь приказал им собрать побольше морских раковин, а потом повел войско обратно в Рим!

— Но ведь Калигула задумал это завоевание сразу после смерти Тиберия, как только стал императором! — воскликнул Агриппа. — Почему же он отказался от своих планов, да еще таким странным образом? Уж не повредился ли он умом?

— Скорее он ведет себя как обреченный и сам понимает это, — серьезно ответил Клавдий. — Последние предсказания были недобрыми. На мартовские иды в Капитолий в Капуе ударила молния; а еще, принося в жертву фламинго, Гай забрызгался кровью. В прошлом августе астролог Сулла составил гороскоп ко дню его рождения и сказал, чтобы он готовился к скорой смерти. В тот вечер Мнестер исполнял трагедию, что показывали в ту самую ночь, когда убили Филиппа, отца Александра Македонского.

— Неужели ты серьезно относишься к подобным вещам? — спросил Агриппа.

Впрочем, воспоминания его юности доказывали, что императорская семья, как и большинство римлян, слепо верила предсказаниям, читаемым по внутренностям диких зверей и птиц, и вообще всевозможным пророчествам. Неужели им не хватает древних Сивиллиных книг, отделанных золотом?

— Сейчас это уже не важно, — ответил Клавдий. — Разве ты не понимаешь? Если мой племянник умрет прямо сейчас, то, учитывая все, что мы узнали, я сам отправлюсь завоевывать Британию!

За несколько дней до Пасхи, по причине, неизвестной никому, кроме него, Учитель сообщил своим ученикам, где именно они должны войти в город в тот вечер, чтобы узнать место их ужина: они должны будут ждать у Змеиного пруда вблизи Ессейских ворот в южной стене города. Туда придет за водой человек с кувшином, и он приведет их, одного за другим, в назначенное место. Так Учитель хотел убедиться, что только двенадцать учеников будут присутствовать на ужине. По прибытии самого Учителя, следовательно, стало их тринадцать.

Вышел у них какой-то спор из-за странной таинственности и необычной подготовки к ритуальной трапезе, ведь древние правила такого ритуала, передаваемые из поколения в поколение более тысячи лет, изначально были получены Моисеем непосредственно от Бога. И они не понимали, как же узнать, к примеру, что нынешняя трапеза приготовлена согласно Торе с соответствующими правилами очищения и способами готовки? К тому же, согласно Мишне, закваску должно искать при свете светильников и выбросить в предыдущий вечер — и как же понять, верно ли все сделано? Учитель не обратил внимания на их жалобы. Он пожал плечами и просто сказал, что все готово.

Удивительно было и то, что водоносом оказался юный Иоанн Марк, десятилетний сын Марии, которая вместе с ее братом

Варнавой с Кипра числилась среди богатейших покровителей Учителя. В ее великолепном доме на западном склоне горы Сион многие годы с радостью принимали Петра Симона, когда он приходил из Галилеи, да и самого Учителя с учениками; как известно, они засиживались до глубокой ночи, беседуя у камелька, а ее слуги роскошно обслуживали их.

Но на сегодняшнем вечере будет еще много удивительного. Каждого ученика приветствовала у ворот Роза, домоправительница Марии, матери Марка, а далее его вел другой слуга, но не в столовую, как обычно, а вверх по нескольким лестничным пролетам в неизвестное помещение под самой крышей дома. Более того, эта верхняя горница отличалась таким богатым убранством, какого еще никто не видывал в домах: низкие мраморные столы, затейливо инкрустированные разноцветными камнями, отражали желтый свет подвесных персидских светильников; полы и стены украшали толстые ковры с ионийского берега и живописные гобелены, напоминающие о северном африканском побережье; по всей горнице были расставлены внушительные сосуды с чаем и гигантские вазы, до краев наполненные пенистым вином.

Многие из двенадцати учеников вполне преуспели в жизни, освоив разного рода занятия, ведь Матвей стал сборщиком налогов, а Симон, Андрей и Зеведеи руководили богатым рыболовным хозяйством. Однако и они опешили от такого потрясающего убранства, сравнимого, видимо, с упаднической роскошью римских дворцов. Смущенные гости тихо разглядывали верхнюю залу дома Марии, матери Марка, обставленную большими римскими диванами, где во время еды свободно могли разместиться три человека, и даже не смели налить себе вина или поделиться толком своими мыслями, пока наконец не пришел Учитель.

Он выглядел озабоченным и жестом предложил всем сесть. Сам же он пока не садился, а прохаживался около двери, как будто в ожидании какого-то события. Слуги принесли большие чаши с водой и полотенца. Когда они удалились и дверь за ними закрылась, Учитель, не говоря ни слова, взял одну чашу с полотенцем и поставил ее около стола. Потом, сняв верхнюю одежду, он препоясался полотенцем, опустился на колени пред Иудой и начал мыть ему ноги. Остальные пребывали в полнейшем недоумении и смятении. Особенно когда осознали, что он собирается повторить эту процедуру для каждого из них. По очереди он подходил к ученикам, омывал их ноги и насухо вытирал полотенцем, не обращая внимания на их обеспокоенные взгляды. Но когда Учитель подошел к Симону Петру, тот вскочил на ноги и воскликнул:

— Нет, нет, Учитель! Я никогда не позволю тебе умыть мне ноги! Только не мне!

— Тогда, видимо, у нас нет ничего общего, — тихо сказал ему Учитель. Он не улыбался. — Если ты свято веруешь, что я твой Учитель, то должен последовать моему примеру. Я надеюсь, вы сделаете так же, когда меня уже не будет здесь, чтобы показать, что такое любовь. Подумай, Петр, о самонадеянности того слуги, который, ничего не ведая, считает себя более великим, чем тот, кто послал его. После моего ухода, я надеюсь, моих последователей узнают по тому, как они служат друг другу и любят людей.

— Тогда умой и меня, Учитель! — с воодушевлением воскликнул Петр, вновь поспешив сесть на место. — И не только ноги мои, а также руки и голову.

Учитель рассмеялся.

— Омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь, — сказал он. И, загадочно взглянув на Иуду, добавил: — И вы чисты, но не все.

Такое замечание позже многие истолковали как намек на «грязные» деньги, полученные Иудой в обмен на его предательство.

Вновь надев полотняную одежду, он возлег на диван между Симоном Петром и Иоанном Зеведеем, которого ласково называл parthenos, то есть девственником, за его девственное и даже наивное целомудрие. Во время всей трапезы Учитель ел мало, не считая нескольких глотков ритуального вина и традиционной пробы символической пищи, зато много говорил, и слова его отличались какой-то волнующей глубиной.

Очевидно, главной его целью на ужине была именно эта тема: он рассказывал — как предписывали вековые традиции — историю Пасхи и исхода людей из Египта. Но несмотря на острый интерес Учителя к древнееврейскому закону, всем присутствующим показалось, что он придавал особое значение пище и напиткам на этой ритуальной трапезе и более подробно вспомнил о запретах, наложенных Господом, особенно на закваске. Вот что рассказал тогда Учитель.

Существуют вещи, с помощью которых человек выполняет его долг на Пасху: ячмень, пшеница, полба, рожь и овес.

Пятый раздел Мишны, трактат 2

В древности так называемые священные дни праздников Пасхи и опресноков, знаменовавшие праздник чудесного освобождения из египетского плена и праздник пресного хлеба, считались отдельными событиями, в отличие от нашего времени. Праздник неквашеного хлеба был более древним обычаем, восходящим ко времени Авраама и Ноя, и лишь позже он стал частью пасхальной традиции в память освобождения нашего народа от рабства в Египте.

Первая пасхальная трапеза готовилась на скорую руку, поскольку народ наш готовился к бегству. На притолоках домов, как завещано, были написаны кровью агнца знамения tau, чтобы отличить наши дома от домов египтян, чьих первенцев мужского пола от человека до скота поразит Господь, не тронув наших собственных. Также, как заповедано, перед тем исходом не разрешалось держать ничего заквашенного.

В этой заповеди говорилось о пяти особых злаках: ячмене, пшенице, полбе, ржи и овсе. Каждое из этих созревших растений, залитое водой, быстро начинало бродить. И сказал Господь Моисею и Аарону: «Семь дней ешьте пресный хлеб; с самого первого дня уничтожьте квасное в домах ваших», — с четырнадцатого дня месяца нисана и до вечера двадцать первого того же месяца, когда они покинут Египет. А неподчинившихся Господь грозил истребить навечно из среды Израиля.

Почему же так важна эта странная заповедь? Ведь праздник пресного хлеба старше, чем исход Моисея из Египта, а обычай поиска закваски уходит в глубочайшую древность, когда не ведал еврейский народ о вечно сущем едином истинном Боге. Что же это означает?

Число злаков, определяемых нами как квасные, — пять — считалось важным для греков, они называли число пять квинтэссенцией: пятой чистой сущностью, высшим уровнем реальности, к которому стремятся все остальные. Пятиконечная звезда — пентакль с Пентагоном в его центре — была символом Пифагора, а еще раньше и царя Соломона. Она утверждает мудрость, отраженную в яблоке, природной форме, скрывающей этот символ в своей сердцевине. И в этом символе — истиной печати Соломона — заключена тайна вечного огня.

Процесс закваски поднимает сущности на более высокий уровень и изменяет их. Понятно, что во время первой Пасхи Господь запретил евреям заниматься суетным квасным процессом ради изменения их на более высоком уровне, дабы приобщить их к небесному хлебу, который Пифагор называл вечным бродильным ферментом, той пищей, что известна нам как манна, мудрость, sapienta, Слово Божие. Все это связано с таинственным, незримым элементом — древние мудрецы называли его эфиром, той осью, что связывает воедино все сущее в мировом универсуме.

Мария, я могу сказать тебе, что, когда Учитель закончил этот рассказ, никто в верхней горнице моего дома не произнес ни звука. Учитель медленно обвел взглядом круг своих учеников и в полнейшей тишине озадачил всех неожиданным вопросом.

«Знает ли кто-либо из вас, кто такая на самом деле Суламита? — И добавил: — Я говорю о смуглой и прекрасной таинственной возлюбленной царя Соломона из книги Песни Песней. Суламита означает Салимита, поскольку она жила в городе Салим — так в давние времена назывался Иерусалим. Если уж Соломон попросил Господа отдать ее ему в жены, то, возможно, она была древнее самого города. Так кем же она была на самом деле?»

Все озадаченно молчали, а потом Симон Петр собрался с духом и ответил за всех.

«Но, Учитель, уже тысячи лет со времен царя Соломона талмудисты и священники спорят по поводу личности той знаменитой женщины, — возразил он, — ведь ее нельзя назвать царицей, законной женой или наложницей, сказано лишь, что она была простой владелицей виноградника. И все изыскания этих мудрецов оказались безуспешными. Мы все, собравшиеся в этой комнате, несведущи в мудреных понятиях Торы, как же можем мы надеяться, что нам удастся хоть в чем-то превзойти ученых мужей?»

Ответ Учителя, произнесенный все тем же проникновенным тихим голосом, так сильно поразил Петра, что он содрогнулся.

"Возможно, Мария из Магдалы знает ответ. — Лицо Учителя озарилось улыбкой. — Это запутанный вопрос. Но вероятно, вы вспомните, что в канун того вечера, когда Соломон начал строить храм, Господь явился к нему во сне и сказал, что исполнит любое его желание. Молодой царь ответил, что желает лишь объединиться брачными узами с Суламитой… "

«Прости меня, Учитель, — вмешался юный Иоанн Зеведей. — Я боюсь, что это не так. Всем известно, что первой женой Соломона была дочь фараона. Более того, в ту ночь Соломон просил Господа только об одном — о мудрости — и даже не вспоминал о брачных узах».

"Верно, — согласился Учитель, по-прежнему улыбаясь. — У Соломона было много жен, как ты правильно заметил, но одна оставалась главной в его сердце, и с этой таинственной красавицей он празднует свое обручение в Песне Песней. Может ли быть лучшая невеста, чем Мудрость, для царя, желающего обрести спутницу на все дни его жизни? В Песне Песней она сама говорит нам, что ее символ — пятиконечная звезда, которую Соломон позже признает как свою личную печать: «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь… стрелы ее — стрелы огненные; она — пламень весьма сильный»[61]. Вот оно, тайное пламя, вечный бродильный фермент. Для греков утренней звездой были Артемида или Афина, девы, известные их мудростью. Вечерней звездой была Афродита, богиня любви. Мы знаем, что

у нас эти две звезды объединяются в одну, а следовательно, еще в самые ранние дни люди держали ключи от этого высшего таинства: им открылось, что единение мудрости и любви, то есть любомудрие, позволяет проникнуть даже за пределы смерти".

В комнате воцарилась ошеломленная тишина, а Учитель слегка взъерошил волосы вконец смутившегося юного Иоанна Зеведея, который полулежал рядом с ним на диване. Потом он жестом подозвал моего сына, чтобы он налил ему еще вина.

«Учитель, прости меня, — сказал Филипп из Вифсаиды. — Твои слова, кажется, затрагивают прошлое, настоящее и будущее, поэтому я никогда не понимаю, как именно истолковывать то, что ты говоришь. Но, говоря о любви, ты, конечно же, подразумеваешь, что наша любовь к божественному, правильно воспитанная и воспринятая, поможет нам превзойти даже смерть? Но все же надо признать, что Песнь Соломона, как и сам этот исторический царь, предполагает совершенно иной, чувственный, можно даже сказать, плотский вид любви — а такое живописание едва ли подходит к образу грядущего предсказанного тобой царствия».

«Действительно, Филипп, — сказал Учитель. — И именно в этом заключается таинство»».

Пока живу, пускай земля огнем горит.

Нерон

По мере того как рабы развязывали вплетенные ленты и распускали длинные светлые волосы, они прядь за прядью разлетались бурными волнами по голым плечам императора Нерона. Он сидел обнаженный перед большим зеркалом, пристально разглядывая свое отражение холодными голубыми глазами.

Да, правда. Он действительно стал похож на Феба Аполлона, как все утверждали. Черты его лица, словно высеченные из мрамора, были вполне красивы. Он добавил немного румян на губы, чтобы подчеркнуть их чувственный вид. Это объясняло его привлекательность практически с детства как для женщин, так и для мужчин.

Встряхнув распущенными волосами, роскошно ниспадавшими до талии, он встал, чтобы насладиться более полным и замечательным видом собственного отражения в зеркале — креп-

кой и сильной мускулатурой, развившейся благодаря нескольким годам бойцовских состязаний на олимпиадах в Греции, где, в сущности, он сразу завоевал несколько главных медалей. Ах да, надо бы не забыть. Он наклонился вперед и написал памятную записку: «Дать свободу провинции Олимпия».

Подумать только, в семнадцать лет он уже стал правителем самой большой империи в мировой истории и, безусловно, единственным императором, обладавшим ангельским голосом и божественной красотой. Все это свалилось ему на голову только благодаря тому, что его драгоценная мать, Агриппина, оказалась достаточно умной, чтобы выйти замуж за своего дядю Клавдия, который так удачно умер, откушав случайно ядовитых грибов. Вскоре после этого Нерон причислил Клавдия к сонму богов, пояснив в ходе своего панегирика, что это вполне уместно, поскольку грибы, как известно, являются пищей богов.

Слуги только что перекинули ему через голову пурпурную шелковую тогу, поправили локоны и закончили ритуал облачения, набросив на плечи расшитый золотыми звездами плащ, когда его мать собственной персоной явилась в личные покои Нерона. Она выглядела прекрасно, как обычно, поэтому он сердечно обнял ее и нежно поцеловал в губы.

— Милая, ты не представляешь, что я придумал для нас на сегодняшний вечер, — заявил Нерон, слегка отстраняя ее, чтобы лучше видеть.

Потом он развязал ленту на ее тоге и отбросил ее, обнажив прекрасные груди. Поистине, это парочка золотых шаров самой богини, подумал он, но, в общем-то, ей ведь всего лишь тридцать лет, разве не так? Слуги и рабы благоразумно отвели глаза, а Нерон склонил голову к груди своей матери и ласкал ее языком, как змей, пока соски не воспряли возбужденно. Он позволил ей приласкать его под мантией, как ему нравилось. Только мать умела искусно возбудить его. Но вскоре он мягко отвел ее руку.

— Не сегодня, дорогая, — сказал он. — По крайней мере, не сейчас. У нас будет интимный ужин на двоих в Микенской башне, в верхнем зале. Я подготовил одно представление, и оно скоро начнется — сразу после наступления темноты, понимаешь, и мы пропустим начало, если заиграемся.

Нерона привела в восторг красота пожара. Когда у него впервые возникла идея избавиться от ветхих деревянных домов, окружавших Рим, которые портили вид из его нового дворца, он даже не представлял, что реальный пожар может быть таким потрясающе красивым зрелищем. Он должен запомнить все, чтобы потом записать свои чувства в дневнике. Но воспоминание о дневнике подсказало ему, о чем он собирался поговорить с Агриппиной.

— Матушка, вчера я просматривал кипы документов, оставленные Клавдием, и представляешь, что я нашел? Этот старый козел сохранил какой-то дневник! Там, правда, в основном всевозможные сладострастные мысли и очень мало существенных материалов. Я провел всю ночь за чтением и узнал нечто на редкость интересное. Похоже, твой братец Калигула перед своей безвременной смертью напал на след весьма ценных реликвий. Калигула не рассказал о них даже своей сестре Друзилле, хотя они были очень близки. Зато рассказал о них Клавдию, как тот и сообщает в своем дневнике. Хотя ты и Юлия прозябали в изгнании — как ты говорила, ты вряд ли стала бы наперсницей Калигулы, — все-таки мне подумалось, что ты могла что-то узнать от Клавдия.

— Только не в то время, — спокойно сказала мать Нерона. Потягивая вино, она глядела вниз, на раскинувшийся на семи холмах город, который сверкал в темноте многочисленными огненными сполохами, постепенно становившимися все ярче и ненасытнее.

— Но в общем-то, — добавила она, — я слышала кое-что от мужа Друзиллы, Луция, когда вернулась в Рим на похороны брата. Родной брат Луция, Гай, больше двадцати лет назад служил центурионом в Римской Иудее во время правления Тиберия, и он руководил казнью одного из тех надоедливых иудейских фанатиков, которых ты недавно бросил на растерзание львам. По-моему, все уже даже забыли, что они смущали народ, а их главный зачинщик был распят тем самым парнем, Гаем. Но интересно то, что он, видимо, не умер на кресте, а умер от удара копья этого Гая, которое потом таинственным образом исчезло. Очевидно, иудеи верили, что такое копье обладает некой таинственной силой божественной природы. Я толком не поняла, что там произошло, и поэтому, боюсь, мне больше нечего сказать.

Отставив бокал и отойдя от окна, Агриппина присела к Нерону на колени, как обычно делала с Клавдием, желая очаровать его и выпытать нечто важное. Нерон мгновенно насторожился. Пока мать массировала его интимные места и ласкала губами шею, он чувствовал, как в нем нарастает раздражение.

Проклятие: сейчас ему хотелось сосредоточиться на чудесном зрелище, устроенном им в городе, и, главное, на теме разговора, так зачем же она столь бесцеремонно пытается свести все к сексуальным играм? Но Агриппина опустила верх своей мантии, вновь открыв ему свои дразнящие и соблазнительные золотые яблоки. Они маячили прямо перед его носом. Он глубоко вдохнул, заглотнул воздух и встал с кресла, отбросив чаровницу на пол в груду ее шелковых одежд.

— Я не верю, что тебе больше нечего сказать, — сказал ей Нерон. Взмахнув гривой своих шикарных белокурых волос, он раздраженно уставился на нее ледяными голубыми глазами. — В дневнике Клавдий пишет, что Калигула получил эти сведения не только от упомянутого тобой свояка, но узнал нечто более важное от самого Тиберия. Он приводит перечень этих предметов — всего их тринадцать — и пишет, что хотя они не являются сокровищами в общепринятом смысле, но зато обладают некой могущественной силой. Несколько лет назад Клавдий даже вторгся в Британию, пытаясь раздобыть их! Ты должна знать об этом… возможно, ты даже представляешь, в чем заключается их ценность.

Он наклонился и, подняв Агриппину с пола, заставил ее посмотреть на него. Нерон старался сосредоточить свое внимание на ее лице и не замечать прекрасных изгибов ее золотистого полуобнаженного тела, ее теплой, чувственной плоти, которая как раз сейчас, в отблесках света, рожденного очистительным пожаром, что бушевал за окнами на римских холмах, выглядела просто бесподобно. Агриппина улыбнулась как кошка, потом втянула большой палец его руки в рот и игриво пососала, как обычно делала, когда он был ребенком. Он почувствовал, как слабеют его колени, но не потерял решимости и вырвал палец. — Мне нужен новый корабль, чтобы удобнее было добираться из моего имения в Байях, — напомнила она, взяв свой бокал с таким видом, словно ничего особенного не произошло с того момента, как она сделала последний глоток.

— Получишь, — сказал Нерон, мысленно прикидывая, где можно быстро найти корабельщика, способного построить легко выводимое из строя судно.

Эта женщина имела на него слишком большое влияние и понимала это. Но если он смог разделаться с Клавдием, то почему бы не покончить также и с Агриппиной? Тогда он наконец будет свободно распоряжаться самой большой мировой империей. Эти мысли вернули его к исходной теме.

— Так какую силу «божественной природы» имел в виду Луций, говоря, что иудеи верят, будто ею наделено то копье? — спросил он мать.

— О, Луций вполне изучил этот вопрос, — ответила она. — Сила эта связана с многочисленными предметами, которые иудеи принесли с собой то ли из Вавилона, то ли из Египта, а также с какими-то их религиозными таинствами. Насколько я поняла, все они имеют какое-то отношение к воскресению, хотя эти реликвии обретают магическую силу только в том случае, если будут собраны воедино в правильных руках.

— И иудеи действительно верят в это? — подозрительно спросил Нерон. — Или Луций лишь высказал свои предположения?

— По-моему, — добавила она, — их также нужно поместить в правильное место, обладающее магической силой, подобной той, какой славятся святилища Элевсина или Сублаквея в окрестностях Рима, напротив той долины, где ты строишь себе летний дворец. И разумеется, время также должно быть правильным.

— Время? — сказал Нерон. — Ты имеешь в виду утро, день или полночь? Или время года — весну или осень?

— Ничего подобного, — возразила Агриппина. — Луций говорил, что оно связано с каким-то персидским или египетским понятием. — Она погладила его руку и с улыбкой добавила: — Я имею в виду, что все должно произойти на смене времен — на пересечении двух небесных эр.

— Но тогда это означает, — сказал Нерон, глядя на яростное пламя, пожирающее вечный город, — что необходимо срочно собрать эти реликвии!