Магнитные поля

«Господа, не забывайте – вы здесь не хозяева. Соблюдайте приличия. Примите наилучшие пожелания.

– А я предпочитаю те красивые магазинчики, в которых кассирша словно королева. Глазам своим не веришь. Но если вам будет угодно, переходите на противоположный тротуар, так мы вас меньше стесним.

– Верность принципам предполагает наличие прекраснейшей души, каковая у нас отсутствует. Она возникает только в присутствии полицейских.

– Разве вы позабыли, что полиция сохраняет нейтралитет и что она не имеет никакого права арестовывать солнце?

– Нет, благодарю, я знаю, который час. А вы давно сидите в этой клетке? Единственное, что мне нужно, это адрес вашего портного.

– Добрый совет: идите на авеню дю Буа и подайте скромную монету в десять су одному из обитателей тех зданий, отличающихся искони дурным вкусом, что будоражит все наши чувства.

– Потом мы добьёмся отставки умерших генералов и снова дадим им сражения, проигранные ими. В противном случае мы должны будем опровергнуть самые справедливые решения, и Дворец правосудия окажется подмочен.

– Я в этом не очень уверен в отличие от вас. Мой любимый уличный фонарь поведал мне, что генералы и монахини умеют ценить утрату даже самых ничтожных грёз.

– С одной стороны вашего голоса довольно хорошая погода, но я уверяю вас, что нам следует остерегаться той дистанции, о которой я говорил.

– Дистанция, что за важность! Помню, как я совершил целое путешествие у ног капитана и того красивого негра, что улыбался нам у дверей учреждения. В той стране был ещё ребёнок, которого оплакивала ваша подруга; мы последовали за ним. Его ладони изгрыз неизвестный мне паразит.

– Это ещё один зачинщик беспорядка. Мемуарная литература переполнена этими тёмными страдальцами, что явились из древних цивилизаций; они тайком подсматривают друг за другом в водах, которые сами же предусмотрительно замутили.

– Реки – не зеркала, за последние десять лет мы достигли значительно большего. Я могу разбить камнем все зеркала в нашем городе, и насекомые, что мельче младенческих криков, сладострастно вгрызаются в фундаменты небоскребов.

– Однако, несомненно, это ещё не самые главные ограбления. Вы ошибаетесь, думая, что наши голоса служат заполнению значащих пространств. Мы ведь сами родились не так давно.

– Увы! Один друг семьи подарил мне медузу и, для того чтобы это уважаемое животное не знало голода, зелёный ликёр, содержащий медную воду. Беспозвоночное угасло в мгновение ока, а когда через два дня после её смерти мы почистили бокал, то, к великой радости, обнаружили ракушку розовато-лилового цвета, называемую халцедоном.

– Это мы уже видели. Мне самому есть что рассказать об украшении, образовавшемся после визита Президента Республики. Из связки ключей, которую он положил под стакан, появился на свет официальный маятник, отмеривающий часы реставраций.

– В тот день мы видели тучных женщин, чьи шляпы с перьями дарили нам радость. Приглашённые бросали в окно пироги, а цель праздника все попросту позабыли.

– Я не так дальновиден, как вы. Смеяться и забавляться – вот идеал людей нашего века, не так ли? Женщины хотят плюшевые туфли и кимоно из бледного сатина. Этот прелестный способ взбалтывать перед употреблением сентиментальные флаконы хорошо известен.

– Лучшие воспоминания – всегда самые краткие, и если вы мне верите, полюбуйтесь наляпанными бесчинствами этих маляров. Новобрачная убегает в неизвестном направлении, а у нас кончились спички.

– Как вы сказали, флердоранжу у нас не место. Знаете, какая вас ожидает судьба? В королевстве Монако я встретил очень грустных простушек. Вы случайно в них не влюблены?

– Этот пункт необходимо осветить, однако его прекрасный свет наводит на нас тоску. Надо переделать всё. Я выхожу на проспект; в общественном саду появляется лошадь, закусив удила; вечер потерян безвозвратно».

«Рассказы о бандитах, которые вы, к нашей величайшей радости, собрали, нас больше не интересуют. Песенка телеграфа – я только что услыхал её на почте – очаровывает самых тёмных граждан. Запачканным бюваром я промокаю свою ежедневную жизнь и читаю признания корреспондентов.

– Формула женской стыдливости отличается особой сложностью. Как-то раз я повстречал девушку, которая носила в своём сердце x2 + 2 ax. Ей это потрясающе шло.

– Это говорит мне о многом. Животные из Ботанического сада часами мусолят свой чёрный хлеб. Я проявил слабость и пошёл их послушать. На набережной я чуть было не заплакал, когда здоровался с баржей. Её труба была красного цвета.

– Высохли реки на земле и на небесах. Партию выиграли потерпевшие крушение, и вы остались рядом с окаменелой трубой, что неспособна приручить ни одной искры, вырывающейся из кузницы!

– Дым, что разбрасывает небо, медленно спускается зимой к четырём часам вечера: это ночь. А на фонари садятся искры деревенских кузниц.

– Я нередко оказывался жертвой ночных нападений. Страшась плена, я становился бледным, точно полотно, и лепетал о маленьких звёздочках: налётчикам ничего не оставалось, как довольствоваться этой невнятицей. Но для тех, кто проводил всю зиму в беспрерывных экспедициях, дни были не так коротки, как вы утверждаете.

– В это время года большие проспекты грустят. Мы уже изрядно промёрзли, когда нас внезапно приковал свет одной ювелирной лавки.

– С раннего утра мы готовы к этой тяжёлой, бездеятельной жизни, и теперь ни женщины, ни драгоценности не смогут усыпить нас.

– Я бы хотел познакомиться с молодым человеком, что следует за нами. Он сознательно шагал по нашей тени, и нам безумно хотелось куда-нибудь убежать. Предчувствуя сильный порыв ветра, мы зашли в переулок и смотрели на небо через пыльный витраж. Нас подстерегал, посмеиваясь, тот же самый персонаж.

– Его сердили наши самые ничтожные слабости. Однажды, когда я попросил у него огонька, он очутился, опередив меня, в лавке чистильщика паркета, который вёл себя как король. Немного погодя он купил револьвер. Он непременно хотел испробовать его на молоденьких девицах с антресолей.

– День был прекрасен, ибо тоска, под руку с которой мы спускались по бульвару Сен-Мишель, отпустила нас. Мы считали машины, и когда одна из них остановилась, тот же самый молодой человек преподнёс нам свою улыбку.

– Вот так сюрприз, скажите на милость, обнаружить его портрет в газетах! В конце концов он уехал в неизвестном направлении. Весь центр города был занят грузовыми машинами. Это мёртвые листья площади.

– Мы незаметно приближались к храмам. Один нищий протянул нам деревянную плошку и стал вопить, когда мы бросили туда сигарету. Кроме него, на тротуаре ни души. Когда мы устали, я стал напевать фальцетом романсы, регулярно ругаемые в газетах. Элегантные дамы увлекали нас в лес.

– Оставим свои души, они бедны и испорчены, ибо кто-то их грубо взломал. Теперь на колыбелях нет полога, их оголившийся скелет – кошмарный знак будущего».

«Мне рассказывали о шикарном ресторане, где подносят самые разные блюда. Там были тарелки с музыкальным дном, графины с двумя клювами, рюмки на звериных лапах и величественная входная дверь.

– Самые величественные – это те двери, за которыми говорят: «Именем закона, открывайте!»

– Этим драмам я предпочитаю молчаливый полёт дроф и семейную трагедию: сын уезжает в колонии, мать в слезах, а маленькая сестра мечтает об ожерелье, которое обещал привезти брат. Отец же внутренне радуется, полагая, что его сын нашёл себе положение.

– Меня ещё в детстве поручили одному домашнему животному, однако его горячему языку я всегда предпочитал маленькую историю из прошлых времён.

– Этот зелёный ликёр следует пить краешками губ, но будет пристойнее заказать тоник.

– Каторжники прилагают большие усилия, чтобы сохранять серьёзность. Не рассказывайте им о тех сверхъестественных похищениях. У девушки до сих пор волосы в спине.

– Значит, для побега из тюрьмы нет ничего, кроме коричневых автомобилей? Побеги происходят каждый день в полдень.

– Пусть он поостережётся этих лестниц, разбросанных горизонтально по проспектам и сколоченных из «Держите его!».

– Он издевается. Смотри, какой-то индивид несётся к нам со всех ног. С его губ не слетает ни единого крика. Он бежит быстрее самых кратких слов. Я знаю, после нас остаётся только бледнеть от испуга».

«Мы теряем голову и забываем даже самые дорогие планы. На нас наводит ужас продавщица из молочной лавки.

– Я подслушиваю у дверей метро после закрытия. Маленький тонкий дождик с трудом избавляется от преследовавшего его бродяги.

– Ваша ладонь на моём плече превращается в укус, а ваш голос укрывает в своих складках хрипы умирающих.

– Ваша усталость необычна, и, если вы мне доверяете, мы поищем убежище от грозы вон под тем высоким деревом.

– У всех деревьев есть тень, а я хочу присесть под этими перекрашенными стенами. Я должен забыть прямые линии. Вы не знаете, где тот большой круг, что вы мне дали?

– Кажется, я снял его с бочки солнца. Для примера. Как давно уже опустели улицы и ваше сердце!

– Я не вижу ничего, кроме старика, докуривающего окурки. Он куда-то убегает. Мы выкрикиваем ему приказы, которые он и не думает слушать. Мы говорим, а вы перестали понимать. Разве вы не способны были уразуметь, что мы вам говорили раньше? Посмотрите на наши руки: они все в крови. Приблизьтесь к той женщине и спросите, продаётся ли свет её глаз?

– За мою голову трудно ухватиться из-за шипов. Приходите, мой друг, со стороны рыбного рынка. В глазу дорады я нашёл колёсико, оно вращалось, словно в часовой коробке. Я переслал животное г-ну Ришпену, чтобы дать ему пищу для размышлений. Но в скором времени я рассчитываю сделать вам более редкостный презент.

– Успокойтесь. В двух шагах или двух километрах отсюда за двенадцать франков оперируют слепых мертворожденных. Вы случайно не хирург?

– Время от времени я просто теряюсь. Они должны начать сначала, уверяю вас, это не смешно. Мне знакомо такое состояние. Я погружал голову в зеркала и с тех пор возненавидел рельефы.

– Однако в аристократических кварталах вы грешили с меньшим усердием. Шляпы превращались в допотопных чудовищ, и улыбка торговцев вынуждала нас к бегству. Пойдёмте, если хотите, пить эти разноцветные ликёры, которые, я убеждён, не что иное, как кислоты, слегка разведённые водой.

– По той же причине я предлагаю вам развести прибыль ваших молитв в бедных домах. Уберите тот разбитый графин, на дне которого – красивенькая реклама морских купаний. Мы употребим его у себя дома для химических реакций».

«– Я сразу понял: те сентиментальные объекты, что окружали нас, лежат не на своём месте.

– Разумеется, мы должны установить новый порядок. При сильном порыве бури лист выворачивается наизнанку – знаком разрыва. Мы возмущаемся на секунду.

– Нанизывание естественных молитв оставляет полную свободу для нашего духа. Игра клапанов нагнетает скуку. Вы, наверное, забыли, что все двери вашей спальни вращаются на петлях без разрешения.

– Это замедляет бег огней. Я даю вам три дня, чтобы вы привели меня к госпоже Настоятельнице.

– Вы что, смеётесь? Середа Св. Праха – превосходный день для кучеров, но если вы настаиваете, мы поедем по безлунным дорогам, где так уместны очаровательные пылания.

– Не знаю, куда вы меня тащите. На меня наводят страх ваши апельсиновые корки и маленькие радуги – небесные арки, которые вы уронили на землю во дворе.

– Это Триумфальные арки, и вы можете играть в серсо. По всем углам нас подстерегают полицейские, но мы невидимы благодаря любви. Мы отворачиваемся, и тотчас же занимается день.

– Мы ждём результатов скачек, чтобы поскорее облачиться в вечерние костюмы, наследие Родины-матери. Мы сделаем хорошую мину и не будем робеть перед реснитчатыми пергаментами герцогских прихожих. Там соберётся много народа, и нам предоставится случай показать себя.

– Но вы позабыли, что упомянутая дверь вот-вот откроется. Приглашённые войдут в вашу спальню. Канапе не на месте, и стол вот-вот упадёт на пол. Послушайте меня, речь идёт о вашем же благе. Остерегайтесь картин и рисунков. Свет, который вы впитываете в себя, сгложет ваши легкие, и ваши одежды 6удут запятнаны кровью. Хозяйка дома посмотрит вам в глаза и oткроет все ваши преступления. То заблудившиеся у вас под веком соломинки вашей жизни.

– Клянусь вам, я невиновен. Это не зрачок, это огонь моей сигареты.

– Этот потолок пугает вас, и я знаю, что, если вы не будете осторожны, старец, то есть библиотека, наступит мне на ногу. Мы разыграли нашу жизнь в последний раз и в том же самом салоне.

– Стоп! Я уже давно отпустил на свободу одного знаменитого шелкопряда. В Каире морские офицеры не что иное, как прелестные листочки шелковицы».