Магнитные поля

Белые перчатки

Коридоры больших отелей пусты, по углам прячется дым сигарет. Человек спускается по лестнице грёз, он замечает, что на улице дождь: стёкла побелели. Мы знаем – рядом с ним лежит собака. Все препятствия налицо. Розовая чашка, заказ сделан, снуют слуги, не суетясь. Раздвигаются занавесы неба. Этот поспешный отъезд предательски выдаёт отдалённый гул. Кто же так мягко убегает? Слова теряют свои лица. Улица превращается в пустынный путь.

В тот же день около четырёх часов по мосту, соединяющему острова, проходил высокий мужчина. Звонили колокола, то ли деревья. Ему казалось: он слышит голоса друзей. «Бюро ленивых экскурсий направо, – кричали ему, – в субботу художник напишет тебе». Соседи по одиночествам высовывались из окон, и всю ночь раздавался свист фонарей. Капризный дом истекает кровью. Мы обожаем пожары; если небо меняет цвет, значит, здесь проходит смерть. На что же лучшее можно ещё надеяться? Другой мужчина, стоя перед парфюмерной лавкой, слушает отдалённую барабанную дробь. Витавшая над головой ночь взгромоздилась ему на плечи. В продаже условные веера: они перестали плодоносить. Не зная результатов, мы бежали в сторону гавани. Настенные часы перебирали чётки в отчаянии. Конструировались добродетельные ульи. Никто не подходил близко к большим проспектам, что составляют силу городов. Одной грозы было достаточно. Издали или слишком близко не распознать влажной красоты тюрем. Нет лучших убежищ, чем вокзалы, поскольку путешественники никогда не знают заранее своего маршрута. Мы вычитываем в линиях ладони, что залоги даже самой благоуханной верности лишены будущего. Что нам делать с мускулистыми детьми? Тёплая кровь пчёл хранится в бутылках из-под минеральной воды. Мы никогда не видели неприкрытой искренности. Знаменитые люди транжирят жизнь в беспечности прекрасных домов, от которых начинает сильнее биться сердце.

Какими маленькими кажутся эти спасённые приливы и отливы! Земные радости льются потоками. Каждый предмет – воплощённый рай.

Кратчайший путь – по большому бронзовому бульвару. На магических площадях лучше не задерживаться. Медленный и надёжный темп, через несколько часов возникает прекрасный цветок кровотечения из носу. Загорается панорама чахоточных. Мы различаем каждую поступь подземных странников. Однако в этих тесных краях царит самое обычное молчание. Путешественник останавливается. В изумлении он приближается к окрашенному кровью цветку. Ему, без сомнения, хочется сорвать его, но он лишь сжимает руку другого путешественника, увешанного крадеными драгоценностями. Их глаза пылают серным пламенем, и они долго общаются при помощи чудесных выкриков. Мы думаем, что это шёпот иссохшей луны, но чей-то взгляд внезапно развеивает чудеснейшие встречи. Никто не мог узнать тех путешественников бледной расы.

Их разделяли сумерки предместий и печаль деревенских праздников. Как хорошо под тентом. По краю опушек пробегал лазурный пар, и дивное растение медленно разрасталось. Рождающиеся на его воинственных окончаниях длинные призывы заставляли дрожать кусты; то были пассажирские суда, которые на много лет покидали остров поклонений. Эмигранты занимались подсчётами, вовсе не пренебрегая сентиментальными комбинациями. Лес вокруг постепенно обезлюдел. Животные в норах разглядывали своих детёнышей. Облака быстро исчезли, оставляя звёзды умирать в одиночестве. Ночь иссякла.

Беззаботный путешественник говорит своему спутнику: «Я шёл перед самим собой, понимая всю фатальность вечных гонок и одиноких оргий. Справа от меня был друг, и я убил его; он знал только солнце. Его лучи мучительно забрызгали нас грязью, меня истомила жажда, и я выпил залпом его страдания. Он ещё смеялся, вверяя мне свой последний вздох. Я заскрежетал зубами, читая в его глазах страстное смирение самоубийцы. Ветер сдавливал мне горло, но я так и не знал, кто постоянно говорил со мной. Теперь я узнал вас».

Пастухом их слов было смутное молчание металлов. Странник, чьи руки были увешаны украшениями, ответил: «Три лучших дня моей жизни заставили побледнеть моё сердце. Ужасные ароматы восточных стран конструируют кошмары. Мне вспомнился один человек, который бежал, не видя своих рук. Теперь я вижу вас снова».

Так они и жили, пока не наступили месяцы, кончающиеся на –брь. День отступал, оставляя на их губах горстку чистейших слов. В прежние годы, в такую же пору, когда на млечных путях раскрываются все тела, они поднимались в обсерватории. Они бледнели над расчётами расстояний, вероятностей. Несколько непреложных, как слова Святого Медара, изречений приходило им при случае на память. Изредка они открывали какую-нибудь звезду – красную, как далёкое преступление, или же морскую.

Вход в их души, распахнутый прежде всем ветрам, теперь закупорен накрепко: он не пропускает несчастья. О них судят по одежде с чужого плеча. Чаще всего это два элегантнейших манекена без головы и без кистей рук. Те, кто хочет научиться хорошим манерам, торгуют за прилавком их костюмами. Когда они придут сюда завтра, мода уже изменится. Фальшивый воротничок в некотором смысле не что иное, как ротик ракушки; он освобождает проход толстому позолоченному зажиму, схватывающему, когда на него не смотришь, самые красивые отражения в витрине. По ночам он весело размахивает своей маленькой этикеткой, на которой каждый может прочитать: «Последняя новинка сезона». Нечто, обитавшее в обоих наших друзьях, выходит постепенно из своей полунеподвижности. Оно движется наощупь, выставляя вперёд прекрасные глаза на цветоножках. Тело – целиком фосфорическое – удалено в равной мере от света дня и магазина одежды. Тонкими телеграфными антеннами оно привязано к детским сновидениям. Там, внизу, пробковые манекены. Спасательные ремни. Как далеки мы от очаровательных формул вежливости.