Махабхарата

Когда пандавы выполнили все условия проигрыша, когда миновал тринадцатый год их изгнания, они отправили к Дуръйодхане посла с требованием возвратить им половину царства. Дуръиодхана отказался. Так началась великая битва кауравов с пандавами. Одни народы Индии стали на сторону пандавов, другие примкнули к кауравам. Кришна, близкий; друг и родственник пандавов, земное воплощение бога Вишну, стал их советником, колесничим Арджуны, а войско свое отдал кауравам. Войско пандавов возглавил Дхриштадьюмна, сын Друпады, паря панчалов, а войско кауравов — их дед Бхишма.

Битва произошла на необозримой равнине Курукшетре — на "Поле кауравов", и длилась восемнадцать дней. Войско пандавов состояло из семи ратей, которые возглавлялись Бхимасеной, Чекитаной — сыном цари племени сомаков, и сыновьями Друпады, среди которых выделялись доблестью и военным искусством, помимо Дхриштадъюмны, Шикхандин и Сатьяка. Им помогали в битве юные сыновья Драупади, рожденные ею от пяти братьев-пандавов.

Во главе одиннадцати ратей кауравов стояли великий знаток оружия, ученый Крипа, царь племени мадров Шилья, царь бходжей и андхаков Критаварман, сын Дроны Ашваттхаман, Карпа, Шакуни и другие знаменитые витязи.

Перед началом сражения, когда враждебные войска выстроились друг против друга, Арджуна отказался вести войну против своих родичей и близких. Тогда Кришна раскрыл Арджуне смысл вечной дхармы — высшего моральною закона. Поучение Кришны и составило "Бхагавадгиту" — духовную сущность индийского эпоса.

О том, что происходило на поле боя, рассказал слепому царю Дхритараштре его возничий Санджайя.

БХАГАВАДГИТА — Божественная песнь

И тот, на чьем знамени знак обезьяний,

Узрев кауравов на поприще брани,-

Пред тем, как посыплются стрелы в оружье,-

"О Кришна, — промолвил, вздымая оружье,-

Меж вражеских ратей, как раз посредине,

Мою задержи колесницу ты ныне,

Чтоб воинов мог разглядеть я порядки,

С которыми биться мне надобно в схватке,

Кого здесь собрал, ради битвы неправой,

Царя Дхритараштры потомок лукавый".

И Кришна, услышав от Арджуны слово,-

Меж войск, озиравших друг друга сурово,

Огромную остановил колесницу

Пред всеми, кто сталью одел поясницу,

Пред Бхишмой и Дроной, — и молвил: "Кудрявый,

Теперь посмотри, каковы кауравы".

Предстали пред Арджуной деды и внуки,

Отцов и сынов увидал сильнорукий,

И братьев, и родичей, близких по крови,-

Каленые стрелы у всех наготове!

Враждой сотоварищей прежних расстроен,

Высокую жалость почувствовал воин.

"О Кришна, — сказал, — где закон человечий?

При виде родных, что сошлись ради сечи,

Я чувствую — мышцы мои ослабели,

Во рту пересохло и дрожь в моем теле,

Мутится мой разум, и кровь стынет в жилах,

И лук я удерживать больше не в силах.

Зловещие знаменья вижу повсюду.

Зачем убивать я сородичей буду?

Мне царства, победы и счастья не надо:

К чему мне, о Пастырь, сей жизни услада?

Те, ради кого нам победа желанна,

Пришли как воители вражьего стана.

Наставники, прадеды, деды и внуки,

Отцы и сыны напрягли свои луки,

Зятья и племянники, дяди и братья,-

Но их не хочу, не могу убивать я!

Пусть лучше я сам лягу мертвым на поле:

За власть над мирами тремя, а тем боле

За блага земные, — ничтожную прибыль! –

Нести не хочу я сородичам гибель.

В убийстве сынов Дхритараштры какая

Нам радость? Мы грех совершим, убивая!

Ужели мы смерть принесем этим людям?

Счастливыми, близких убив, мы не будем!

Хотя кауравы, полны вероломства,

Не видят греха в истребленье потомства,

Но мы-то, понявшие ужас злодейства,

Ужели погубим родные семейства?

С погибелью рода закон гибнет вместе,

Где гибнет закон, там и рода бесчестье.

Там жены развратны, где род обесчещен,

А там и смешение каст из-за женщин!

А там, где смешение каст, — из-за скверны

Мучения грешников будут безмерны:

И род, и злодеи, что род погубили,

И предки, о коих потомки забыли,

Лишив прародителей жертвенной пищи,-

Все вместе окажутся в адском жилище!

А касты смесятся, — умрет все живое,

Разрушатся все родовые устои,

А люди, забыв родовые законы,

Низринутся в ад: вот закон непреклонный!

Замыслили мы ради царства и власти

Родных уничтожить... О, грех, о, несчастье!

О, пусть без оружья, без всякой защиты,

Я лягу, потомками Куру убитый!"

Так Арджуна молвил на битвенном поле,

На дно колесницы поник, полон боли,

И, лик закрывая, слезами облитый,

Он выронил стрелы и лук знаменитый.

2

Познавший высокую боль состраданья,

От Кришны услышал он речь назиданья:

"Как можно пред битвою битвы страшиться?

Смятенье твое недостойно арийца,

Оно не дарует на поприще брани

Небесного блага и славных деяний.

Отвергни, о Арджуна, страх и бессилье,

Восстань, чтоб врагов твои стрелы разили!"

Тот молвил: "Но как, со стрелой оперенной,

Мне с Бхишмой сражаться, с наставником Дроной?

Чем их убивать, — столь великих деяньем,

Не лучше ль в безвестности жить подаяньем?

Убив наших близких, мы станем ли чище?

О нет, мы вкусим окровавленной пищи!

Еще мы не знаем, что лучше в сраженье:

Врагов победить иль познать пораженье?

Мы жизнью своей наслаждаться не сможем,

Когда Дхритараштры сынов уничтожим.

Я — твой ученик. Ты учил меня долго,

Но в суть не проник я Закона и Долга.

Поэтому я вопрошаю, могучий,

Ты должен мне ясно ответить: что лучше?

Мне счастья не даст, — ибо сломлен скорбями,-

Над смертными власть или власть над богами,

И вот почему я сражаться не стану!"

Сказал — и замолк, в сердце чувствуя рану.

А Кришна, с улыбкой загадочной глянув,

Ответил тому, кто скорбел меж двух станов:

"Мудрец, исходя из законов всеобщих,

Не должен жалеть ни живых, ни усопших.

Мы были всегда — я и ты, и, всем людям

Подобно, вовеки и впредь мы пребудем.

Как в теле, что нам в сей юдоли досталось,

Сменяются детство, и зрелость, и старость,-

Сменяются наши тела, и смущенья

Не ведает мудрый в ином воплощенье.

Есть в чувствах телесных и радость и горе;

Есть холод и жар; но пройдут они вскоре;

Мгновенны они... О, не будь с ними связан,

О Арджуна, ты обуздать их обязан!

Лишь тот, ставший мудрым, бессмертья достоин,

Кто стоек в несчастье, кто в счастье спокоен.

Скажи, — где начала и где основанья

Несуществованья и существованья?

Лишь тот, кому правды открылась основа,

Увидел границу того и другого.

Где есть бесконечное, нет прекращенья,

Не знает извечное уничтоженья.

Тела преходящи; мертва их отдельность;

Лишь вечного Духа жива беспредельность.

Не плачь же о тех, кто слезы недостоин,

И если ты воин, — сражайся, как воин!

Кто думает, будто бы он есть убийца,

И тот, кто в бою быть убитым боится,-

Равно неразумны: равно не бывают

И тот, кто убил, и кого убивают.

Для Духа нет смерти, как нет и рожденья,

И нет сновиденья, и нет пробужденья.

Извечный, — к извечной стремится он цели;

Пусть тело мертво, — он живет в мертвом теле.

Кто понял, что Дух вечно был, вечно будет,-

Тот сам не убьет и убить не принудит.

Смотри: обветшавшее платье мы сбросим,

А после — другое наденем и носим.

Так Дух, обветшавшее тело отринув,

В другом воплощается, старое скинув.

В огне не горит он и в море не тонет,

Не гибнет от стрел и от боли не стонет.

Он — неопалимый, и неуязвимый,

И неувлажняемый, неиссушимый.

Он — всепроникающий и вездесущий,

Недвижный, устойчивый, вечно живущий.

А если он есть, — и незрим и неявлен,-

Зачем же страдаешь ты, скорбью подавлен?

Но, если бы даже ты жил с убежденьем,

Что Дух подлежит и смертям и рожденьям,-

Тебе и тогда горевать не годится:

Рожденный умрет, а мертвец возродится.

И должен ли ты предаваться печали,

Поняв, что неявлены твари вначале,

Становятся явленными в середине,

Неявленность вновь обретя при кончине?

Кто Духа не видел, подумает: чудо!

И тот, кто увидел, подумает: чудо!

А третий о нем с изумленьем внимает,

Но даже внимающий — не понимает!

Всегда он бессмертен, в любом воплощенье,-

Так может ли смерть принести огорченье?

Исполни свой долг, назиданье усвоя:

Воитель рожден ради правого боя.

Воитель в сраженье вступает, считая,

Что это — ворота отверстые рая,

А если от битвы откажешься правой,

Ты, грешный, расстанешься с честью и славой.

Ты будешь позором покрыт, а бесчестье

Для воина горше, чем гибель в безвестье.

Отважные скажут: "Он струсил в сраженье".

Презренье придет, и уйдет уваженье.

Издевку и брань ты услышишь к тому же

От недругов злобных; что может быть хуже!

Убитый, — достигнешь небесного сада.

Живой, — на земле насладишься, как надо.

Поэтому, Арджуна, встань, и решенье

Прими, и вступи, многомощный, в сраженье!

Признав, что удача подобна потере,

Что горе и счастье равны в полной мере,

Признав, что победе равно пораженье,-

В сраженье вступи, чтоб не впасть в прегрешенье!

Услышал ты доводов разума много:

Внемли же, чему учит светлая йога.

К законам ее приобщиться готовый,

Возмездия — кармы — разрушишь оковы.

На этом пути все усилья успешны,-

Утешны они, потому что безгрешны,

И смерть не страшна, если даже досталась

Тебе этой благости самая малость.

На этом пути разум целен и прочен,

У прочих — безволен, расплывчат, неточен.

Начетчики, веды читая бесстрастно,

Болтают цветисто: "Лишь небо прекрасно!

Исполните все предписанья, обряды –

Достигнете власти и райской отрады!"

Но разум, что к власти исполнен пристрастья,

Не знает самадхи — восторга и счастья!

Относятся веды к трем гунам — к трем свойствам

Природы со всем ее бренным устройством.

Отвергни три гуны, стань вольным и цельным!

Избавясь от двойственности, с Беспредельным

Сольешься и собственности не захочешь,

Себя, Вечной Сущности предан, упрочишь.

Нам веды нужны лишь как воды колодца:

Чрез их глубину Вечный Дух познается!

Итак, не плодов ты желай, а деянья,

А ради плодов прекрати ты старанья.

К плодам не стремись, не нужна их услада,

Однако бездействовать тоже не надо.

Несчастье и счастье — земные тревоги

Забудь; пребывай в равновесии — в йоге.

Пред йогой ничто все дела, ибо ложны,

А люди, что жаждут удачи, — ничтожны.

Грехи и заслуги отвергни ты разом:

Кто к йоге пришел, тот постиг Высший Разум.

Отвергнув плоды, сбросив путы рожденья,

Достигнешь Бесстрастья и Освобожденья.

Когда к заблужденьям не будешь причастен,

Ты станешь, от них отрешенный, бесстрастен

К тому, что услышишь, к тому, что услышал:

Из дебрей ты шел и к простору ты вышел.

Как только твой разум отвергнет писанье,

Ты к йоге придешь, утвердясь в Созерцанье".

3

Сын Кунти спросил: "Есть ли признак, примета

У тех, кто достиг Созерцанья и Света?

Какие поступки, слова и дороги

У мудрого, светлой достигшего йоги?"

Ответствовал Кришна, мудрец богородный:

"Когда человек, от желаний свободный,

Привержен лишь радости, в нем заключенной,

Тогда он святой, от всего отрешенный.

Кто в счастье спокоен и стоек в несчастье,

Не ведает гнева, и страха, и страсти,

И не ненавидит, и не вожделеет,-

Тот к йоге всей сутью своей тяготеет.

И если, как лапы свои черепаха,

Вбирает он чувства своп, чтоб от праха

Отвлечь их, — от вкуса к бездушным предметам,

Его ты узнаешь по этим приметам.

Предметы уходят, предел пм назначен,

Но вкус к ним еще мудрецом не утрачен:

Он вкус к наслажденьям в себе уничтожит,

Как только увидеть он Высшее сможет.

Ведь даже идущий путем наилучшим

Порой подчиняется чувствам кипучим,

Но, их обуздав, он придет к Высшей Цели

И станет свободным, — безвольный доселе.

Где чувства господствуют — там вожделенье,

А где вожделенье — там гнев, ослепленье,

А где ослепленье — ума угасанье,

Где ум угасает — там гибнет познанье,

Где гибнет познанье, — да ведает всякий,-

Там гибнет дитя человечье во мраке!

А тот, кто добился над чувствами власти,

Попрал отвращенье, не знает пристрастий,

Кто их навсегда подчинил своей воле,-

Достиг просветленья, избавясь от боли,

И сердце с тех пор у него беспорочно,

И разум его утверждается прочно.

Вне йоги к разумным себя не причисли:

Вне ясности нет созидающей мысли;

Вне творческой мысли нет мира, покоя,

А где вне покоя и счастье людское?

То сердце, что радостей алчет и просит,

У слабого духом сознанье уносит,

Как ветер стремительно и невозбранно

Уносит корабль по волнам океана.

Так знай же, могучий на битвенном поле:

Там — разум и мудрость, где чувства — в неволе.

Все то, что для всех — сновиденье, есть бденье

Того, кто свое пересилил хотенье,

А бденье всего, что познало рожденье,

Для истинно мудрого есть сновиденье.

Как воды текут в океан полноводный –

Вот так для желаний есть доступ свободный

К душе мудреца; он пребудет в нирване,

Но только не тот, кто исполнен желаний!

Свободный от самости, верной тропою

Придет он, поправ вожделенье, к покою.

Ты Высшего Духа постиг состоянье?

С ним слитый, отвергнешь дурное деянье.

Пусть даже к нему ты придешь при кончине,-

Поймешь, что в нирване пребудешь отныне!"

Сын Кунти сказал: "Если, мне в назиданье,

Превыше деянья ты ставишь познанье,

Тогда почему, разуменьем богатый,

На страшное дело толкаешь меня ты?

Сознанье мутишь мне двусмысленной речью.

Ответствуй мне ясно: где благо я встречу?"

И Кришна сказал: "Для стремящихся к йоге

Я прежде уже указал две дороги:

Для жаждущих с Сущностью Вечной слиянья

Есть йога познанья и йога деянья.

В бездействии мы не обрящем блаженства;

Кто дела не начал, тот чужд совершенства.

Однако без действий никто не пребудет:

Ты хочешь того иль не хочешь — принудит

Природа тебя: нет иного удела,

И, ей повинуясь, ты делаешь дело.

Кто, чувства поправ, все же помнит в печали

Предметы, что чувства его услаждали,-

Тот, связанный, следует ложной дорогой;

А тот, о сын Кунти, кто, волею строгой

Все чувства поправ, йогу действия начал,-

На правой дороге себя обозначил.

Поэтому действуй; бездействию дело

Всегда предпочти; отправления тела –

И то без усилий свершить невозможно:

Деянье — надежно, бездействие — ложно.

Оковы для мира, — бездушны и мертвы

Дела, что свершаются не ради жертвы.

О Арджуна, действуй, но действуй свободный!

Поведал нам Брахма, творец первородный,

Людей вместе с жертвой создав: "Размножайтесь

И, жертвуя, жертвой своей насыщайтесь:

Себя ублажайте, богов ублажая,

И будет от жертвы вам польза большая.

Приняв эти жертвы в небесном чертоге,

За них наградят вас довольные боги,-

Иначе предстанут пред вами ворами,

Когда на дары не ответят дарами!"

Остатками жертвы питаясь, мы чище

От этой становимся праведной пищи,

А люди, которые жертв не свершают,

Все сами съедая, — греховность вкушают.

От пищи возникли все твари живые,

А создали пищу струи дождевые,

От жертвы — дождя происходит рожденье,

А жертва — есть действия произведенье,

А дело — от Брахмы, а Брахма — Всесущий,

А значит, он в жертве, нам благо несущей.

Кто этому круговращеныо враждебен –

Игралище чувств, — и кому он потребен?

Но тот, кого Атман насытил всецело,

Кто в Атмане счастлив, — свободен от дела.

В сей бренной юдоли не видит он цели

В несделанном деле и в сделанном деле.

Он самопознания выбрал дороги,

В ничьей на земле не нуждаясь подмоге.

Итак, делай то, что ты делать обязан.

Блажен, кто, творя, ни к чему не привязан.

Тем Джанака славен и люди другие,

Что мудро дела совершали благие.

И ты, целокупности мира во имя,

Трудись, делай благо трудами своими.

Кто лучше других, — тот учитель по праву,

Он всех своему подчиняет уставу.

Постиг я три мира, свершил все свершенья,

Но действия не прекращаю движенья.

А если б не действовал я, то в безделье

Все люди бы жить, как и я, захотели,

Исчезли б миры, если б дел я не множил,

Все касты смешав, я б людей уничтожил.

Как действуют в путах деяний невежды,-

Пусть так же и мудрый, исполнен надежды,

К делам не привязан, с душой вдохновенной,

Деянья свершает для блага вселенной.

Кто черпает мудрость в познанье высоком,

Незнающих пусть не смутит ненароком:

Они, оставаясь в своем заблужденье,

В деяньях пускай обретут наслажденье.

Природы-Праматери вечная сила,-

Все делают гуны; кого ж ослепила

Гордыня, — решают: "Мы делаем сани".

Но тот, кто взирает познанья глазами,

Поймет, что единая сущность — основа

И чувств и предметов, что снова и снова

Три гуны вращаются в гунах природы,-

И, к ним не привязан, достигнет свободы.

Но кто совершенным познаньем владеет,-

Познавшего несовершенно не смеет

Смущать, ибо что разумеет незрячий?

А ты, о воюющий, действуй иначе.

От самости, от вожделенья избавлен,

Ты каждым поступком ко мне будь направлен,

Будь Высшему Атману предан глубоко,

Сражайся — и ты не услышишь упрека!

Разумный, ученье мое постигая

И веря, что эта стезя есть благая,

Без ропота действуя долгие годы,

Одним лишь деяньем достигнет свободы.

А тот, кто мое отвергает ученье,

Кто ропщет, к предметам питая влеченье,-

Погибнет, безумный, познанья лишенный!

Ты понял ли, Арджуна, эти законы?

Природе вовек все живое подвластно,

И даже мудрец поступает согласно

Природе своей, — так к чему противленье?

И чувств отвращенье, и чувств вожделенье –

В предметах телесных; и то и другое –

Враги; отврати их владычество злое!

Исполнить, — пусть плохо, — свой долг самолично,

Важней, чем исполнить чужой сверхотлично.

Погибнуть, свой долг исполняя, — прекрасно,

А долгу чужому служенье — опасно!"

Спросил его Арджуна: "Кто же от века,

Скажи, побуждает на грех человека,-

К тому же силком, вопреки его воле?"

И Кришна, причастный божественной доле,

Ответил: "То — страсть, что возникла из скверны,

То — гнев пожирающий, неимоверный.

Как зеркало — мутью, огонь — темным дымом,

Как пленкой — зародыш, так ненасытным

Желанием все мирозданье одето:

Желание — недруг познанья и света.

Враг мудрости — мудрость ввергает в пыланье

То алчное пламя в обличье желанья!

В рассудке и в чувствах оно пребывает,

Людей, ненасытное, с толку сбивает.

А ты, обуздав свои чувства сначала,

Врага порази, чья утроба взалкала,-

Прозренье и знанье пожрать захотела!

Считают, что чувства важнее, чем тело,

Познанье важнее всех чувств, но сознанье

Превыше познанья в моем пониманье.

А выше сознания — Он, Безграничный.

Себя утверди в его сути Сверхличной,

Врага уничтожь, — да обрящет кончину

Противник, надевший желанья личину!"

4

Сын Кунти спросил: "Что же выше ты ставишь?

Смотри: отрешенье от действий ты славишь,

Но хвалишь, о мудрый, и действия йогу.

Что лучше? Развей мою, Кришна, тревогу".

Ответствовал Арджуне праведник строгий:

"К высокому благу ведут обе йоги,

Но йоги деянья важнее значенье:

Она превосходит от дел отреченье.

Тот стал Отрешенным, кто, делая дело,

И зло обуздал, и желания тела.

"Две йоги различны", — глупец поучает,-

Но знай, что, достигший одной, получает

Обеих плоды, ибо слиты даянья

И йоги познанья, и йоги деянья.

Без йоги достичь отрешенья труднее,

И праведник, преданный йоге, скорее

С Великим и Сущим достигнет слиянья:

Себя победив и отринув желанья,

Сольется он с духом существ, с Вечным Светом,

И, действуя, не загрязнится при этом.

Кто, истину зная, добро насаждает,-

"Не делаю я ничего, — рассуждает,-

Касаясь, вкушая, внимая, взирая,

Дыша, говоря, выделяя, вбирая".

Встает ли с восходом, ко сну ли отходит,-

Он, праведный, ведает, что происходит:

"То чувств и предметов телесных общенье,

А я не участвую в этом вращенье".

Кто, действуя, с Духом Всесущим сольется,

Того вековечное зло не коснется,

Не так ли, скатившись, от пыли очистив,

Вода не касается лотоса листьев?

Свободный, с предметами чуждый общенья,

Во имя благого самоочищенья,

Лишь разумом, чувствами, сердцем и телом

Пусть действует, дело избравший уделом.

Отвергший плоды обретает отраду,

Кто жаждет плодов, попадает в засаду.

Счастливец в покое живет благодатном,

Не действуя в городе девятивратном.

Не делает Бог — властелин совершенный –

Ни делателей, ни деяний вселенной,

Дела с их плодами творец не связует,-

Природа сама по себе существует.

Ни зло, ни добро не приемлет Всевластный.

Окутало мудрость, как мглою ненастной,

Неведенье, распространив ослепленье.

Но те, кому Бог даровал просветленье,

Разрушили знанием это незнанье,

И Высший, как солнце, явил им сиянье.

Постигнув его и себя в Нем, Высоком,

Ушли они, выиграв битву с пороком.

В слоне и в корове, в жреце и в собаке,

И в том, кто собак поедает во мраке,

И в том, что дряхлеет и что созревает,-

Единую сущность мудрец прозревает.

Чей разум всегда в равновесье, в покое,-

Сей мир победил, победил все земное,

И не умирая, и не возрождаясь,

Пребудет он, в духе святом утверждаясь,

Не станет, достигнув покоя, бесстрастья,

От счастья смеяться, страдать от несчастья.

Он Высшего Духа постигнет главенство,

И, преданный Духу, вкусит он блаженство,-

Затем, что предметов телесных касанье

Не даст наслажденья, а только терзанье:

Они преходящи, в них — бедствия лоно,

Безгрешный отверг их душой просветленной.

Лишь тот, кто, еще не дождавшись кончины,

Равно и отрады презрел и кручины,

Свой гнев пересилил и чувств самовластье,-

Обрел настоящее, прочное счастье!

Кто светится внутренним счастьем, — не внешним! –

Тот с Высшим и в мире сливается здешнем.

Подвижник, живя ради блага людского,

Избавясь от двойственности и сурово

Свой гнев обуздав, уничтожив обманы,

Грехи, заблужденья, — достигнет нирваны:

Мудрец, от земных отрешенный желаний

И с Атманом слитый, — приходит к нирване.

Отринув предметы, презрев суесловье,

Направив свой взор напряженный в межбровье,

В ноздрях уравняв с выдыханьем дыханье,

Стремлений и чувств погасив полыханье,

Избавясь от страха, — мудрец безупречный

Приходит к свободе и высшей и вечной.

Познавши меня, всех миров господина,

Того, кто есть подвига первопричина,

Кто жертвы вкушает, любя все живое,-

Мне предан, подвижник пребудет в покое!"

И Арджуна молвил: "Светла твоя милость,-

Исчезла незрячесть; душа озарилась;

Я стоек; не знаю сомненья былого;

Твое, о наставник, исполню я слово!"

На рассвете враждующие войска вступили в битву. Бхимасена напал на кауравов — сыновей царя Дхритараштры. Ему на помощь поспешили близнецы Накула и Сахадева, и сыновья Драупади, и предводитель войска Дхриштадьюмна. Царь кауравов Дуръйодхана и его братья оказались достойными противниками пандавов. Арджуна вступил в упорный поединок с Бхишмой, Юдхиштхира — с Шальей, Шикхандин — с Ашваттхаманом. Погибли в битве сыновья Вираты, царя матсьев, — Уттара и Швета. Пандавы потеряли в первый день сражения сотни тысяч воинов. Кауравы, имея численное превосходство, стали теснить пандавов. Могучий Бхишма, дед кауравов и пандавов, истреблял войско Юдхиштхиры.

СМЕРТЬ БХИШМЫ

КНИГА КАРНЫ

ПОЕДИНОК БХИМАСЕНЫ С ДУРЪЙОДХАНОЙ

Спросил Дхритараштра: "Скажи, о Санджайя,

Когда, сыновей моих рать поражая,

Пандавы ее разгромили в той схватке,-

Что сделали воинов наших остатки?

Герой Критаварман и сын Гаутамы,

Сын Дроны, Дуръйодхана, в гневе упрямый,-

Что сделали, бившиеся неустанно?"

Санджайя: "Когда из военного стана

Бежали подруги отважных и жены,

И стаи опечалился опустошенный,

И стали слышны победителей крики,

И горсть кауравов была без владыки,

И к озеру вслед за царем неразумным

Те трое помчались по тропам бесшумным,-

Пять братьев-пандавов, кружа по равнине,

Решили: "Покончим с Дуръйодханой ныне!"

Но где же был сын твой, от взоров сокрытый?

На раджу три витязя были сердиты:

Он, с палицей мощной, своим не внимая,

Бежал с поля битвы, и ложная майя

Ему помогла: прыгнул в озеро с ходу,

Принудив к покорству озерную воду,

А в стан кауравов пандавы вступили,-

Уставших коней удальцы торопили.

Тогда Критаварман, и славный сын Дроны,

И Крипа примчались на берег зеленый,

Сказали царю, что улегся на отдых

В озерных, ему покорившихся водах:

"О раджа, вставай, не роняй своей чести,

Давай на Юдхиштхиру двинемся вместе!

Живой — на земле насладись ты победой,

А мертвый — на небо со славой последуй!

О раджа, противник разгромлен тобою,-

И много ли там приспособленных к бою?

Не выдержит натиска стан поределый,

Вставай же и дело сражения делай!"

А царь: "Эту ночь проведу я в покое,

А завтра на поле вернусь боевое..."

...Охотники, мучимы жаждой, случайно

С добычею к озеру вышли, и тайна

Царя кауравов открылась им сразу.

На витязей глядя, внимавших приказу,

А также услышав неумные речи

Царя, что в воде укрывался от сечи,

Те люди решили: "Пандавам поможем,

К Юдхиштхире мы поспешим и доложим,

Что ныне Дуръйодхана, царь непоборный,

Уснул, окруженный водою озерной,

Расскажем воинственному Бхимасене,

Что в озере прячется царь от сражений,-

И нас наградит он, являя величье...

Что пользы в охотничьей нашей добыче,-

А сколько пришлось одолеть нам препятствий!"

Охотники, с давней мечтой о богатстве,

К пандавам отправились, чтоб донесенье

Доставить Юдхиштхире и Бхимасене..."

Санджайя сказал: "О владыкой рожденный!

Когда Критаварман, и славный сын Дроны,

И Крипа ушли от царя, опечалясь,-

На берег озерный пандавы примчались.

Царю, потрясенному рати разгромом,

Двайпаяна-озеро сделалось домом.

Юдхиштхира Кришне сказал: "Чародея

Дуръйодхану видишь ли? Майей владея,

Врагов не страшась, воду сделав покорной,

Обрел он приют среди влаги озерной.

Он с помощью майи достиг своей цели,

Но, лживый, живым не уйдет он отселе.

Сам Индра ему пусть подмогу окажет,

А все-таки мертвым Дуръйодхана ляжет!"

А Кришна: "О Бхаратов сын знаменитый,

Обманную майю теперь устрани ты

И, более сильною силой владея,

Убей чародея, низвергни злодея!"

Юдхиштхира с берега крикнул с насмешкой

Дуръйодхане: "Встань, многомощный, не мешкай!

Зачем свое войско до битвы позорной

Довел ты? Зачем убежал и в озерной

Воде, полон страха, обрел ты обитель?

Вставай же и с нами сразись, о властитель!"

Юдхиштхиры, братьев-пандавов обидна

Насмешка была, стало больно и стыдно,

О царь, твоему венценосному сыну,

И, силою лжи погруженный в пучину,

Он шумно и долго вздыхал то и дело,

А влага над ним и под ним голубела.

Но радже сражаться приказывал разум.

Юдхиштхире царь не ответил отказом.

Он крикнул, таясь под водой от погони:

"Вас много, у вас колесницы и кони,

Несчастный, могу ли я с вами сразиться?

Где кони мои? Где моя колесница?

Как в битву вступлю я, врагом окруженный,

Друзей, и коней, и оружья лишенный?

Один на один я убью полководца,-

Один против многих не стану бороться!"

Юдхиштхира: "Вижу, тобою усвоен

Закон, но которому действует войн.

Великий, ты воином создан Судьбою,

И ныне Судьбою направлен ты к бою.

Любое ты выбери вооруженье,

С любым из пандавов начни ты сраженье.

Сражайся с одним, проявляя проворство,-

Для нас будет зрелищем единоборство!

Коль ты победишь — я даю тебе слово,

Что царствовать станешь с величием снова,

А будешь убит — возродишься на небе:

И тот и другой многорадостен жребий!"

Дуръйодхана: "Если даешь ты мне право

Сразить в поединке любого пандава,

Оружье избрать мне даешь разрешенье,-

То с палицей в это вступлю я сраженье.

Из братьев с одним буду биться, но с пешим,

И палицей вооружиться успевшим.

Пусть нет колесниц и пусть рати распались,-

Сегодня сразимся мы с помощью палиц:

Как пищу, оружие разнообразим,

Кому суждено, пусть и свалится наземь.

Вдвоем — я и палица — мы угрожаем

Тебе, твоим братьям, панчалам, сринджайям!"

Юдхиштхира: "Встань, устремившийся к бою!

Один на один мы сразимся с тобою,

Хоть Индру ты кликнешь на помощь, — увидишь:

Сегодня из битвы живым ты не выйдешь!"

Не снес этой речи твой сын превосходный,

От злости шипел он змеею подводной,

Его, словно лошадь тяжелые плети,

Слова эти били, нуждаясь в ответе.

Восстал он, озерную гладь рассекая,

И ненависть в нем закипела такая,

Что стал он дышать, жаждой битвы объятый,

Как буйный слонового стада вожатый,

А палица, перстнем из злата блистая,

Была тяжела, как скала вековая.

Как солнце, восстал он из вод ранней ранью,

Сжимая железную палицу дланью,

Восстал, расколов примиренные воды,

Как будто на страны сердясь и народы,

С трезубцем явился разгневанный Шива,

Как будто гора поднялась горделиво,

Как будто не палицу — скипетр железный

Бог смерти взметнул над погибельной бездной,

Как будто бы Индры стрела громовая

Взлетела, всему, что живет, угрожая!

Изранен, а все же не сломлен бедою,

Восстал он, и кровью покрыт и водою,

Казалось, что кряж низвергает высокий

И крови, и влаги прозрачной потоки.

Так сын твой, о раджа, восстал перед всели

В доспехах из злата, в сверкающем шлеме,

Казалось, что, золотом всех ослепляя,

Из влаги восстала гора золотая!

Промолвил Дуръйодхана братьям-пандавам:

"Готов я сойтись в поединке кровавом

С Бхимой, или с Накулой, иль с Сахадевой,

Иль с Арджуной, дланью воюющим левой,

Иль, может, с тобой, — среди трав этих росных,-

Юдхиштхира, лучший из всех венценосных!

Как слон со слоном из-за самки, — мгновенно

С Дуръйодханой биться решил Бхимасена.

Как будто двух львов раззадорила львица,-

Решил с Бхимасеной Дуръйодхана биться.

Он вызвал Бхиму своим гласом суровым,-

Так бык вызывает быка долгим ревом.

Зловещие знаменья люди узрели:

Такого еще не бывало доселе!

Песчаных дождей началось изверженье,

Бураны подули, неся разрушенье,

Великие громы упали на воды,

Во тьму погрузились небесные своды,

Почувствовал мир, что убьет его холод,

И метеоритами был он расколот,

И солнце с небес устремилось ко праху,

И стало добычею демона Раху,

Земля, не надеясь уже на спасенье,

Тряслась в непрерывном и жутком трясенье,

Вершины рассыпались — груда на груду,

И разные звери сошлись отовсюду,

Пугая обличьем, завыли шакалы,-

Несчастье сулил этот вой небывалый,

От страха в колодцах вода содрогнулась

И шумно повсюду наружу взметнулась,

Из тел-невидимок, о раджа великий,

Везде исходили ужасные крики...

Страшны были знаки для взора и слуха,-

Юдхиштхире молвил Бхима, Волчье Брюхо:

"Дуръйодхана грозен, но духом ничтожен.

Я верю, что будет он мной уничтожен.

Я знаю, — сожжет его гнев мой всеправый,

Как Арджуны пламя — деревья Кхандавы.

О брат мой, мне вырвать судьба наказала

Колючку, что сердце твое истерзала.

Сегодня потомка сквернейшего Куру

Рассечь попытаюсь я палицей шкуру!"

Дуръйодхана, с яростной бодростью духа,

Напал, закричав, на Бхиму, Волчье Брюхо.

Всем ужас внушало той схватки величье,

Друг друга бодали рогами по-бычьи.

От шума их палиц весь мир раскололся,-

Не Индра ли с бесом Прохладой боролся?

На теле их рана зияла над раной,

И все они рдели киншукой багряной.

Их палицы, искры взметая, сшибались,-

И сто светляков отлетало от палиц!

Им тяжкая битва на долю досталась,

Испытывали многократно усталость,-

Тогда, отдохнув, напрягаясь в усилье,

Удары друг другу опять наносили.

Как бы из-за самки, соития ради,

Дрались два слона, наизлейшие в стаде!

И жители неба, и бесов скопленье,

Увидев их ярость, пришли в изумленье.

Бхима, будто Индры стрелой громовою,

Вращал своей палицей над головою,

Была эта палица грозным орудьем,

Жезлом бога смерти казалась всем людям!

Твой сын, поединок ведя рукопашный,

Стал тоже вращать своей палицей страшной,

Он поднял ее, — и затрясся от гула

Весь мир, и ужасное пламя сверкнуло.

Кружась, приближаясь к врагу постепенно,

Был сын твой красивее, чем Бхимасена,

Чья палица грохотом землю пугала,

Казалось, — и дым и огонь извергала.

Дуръйодханы палица снова и снова

Вращалась со скоростью ветра морского,

Она как скала нависала большая,

Пандавам и сомакам ужас внушая.

Враги, как слоны, приближались, и ливни

Их крови текли, и стучали их бивни!

Ударил Дуръйодхану в бок Бхимасена,

И сын твой упал на колени мгновенно.

Сринджайи взревели тогда в исступленье:

Глава кауравов упал на колени!

Твой сын разъярился от этого рева,

В глазах его пламя блеснуло багрово,

И, встав, он дышал, словно змей с жутким ядом,

Он сжечь Бхимасену хотел своим взглядом.

Решив раздробить его голову разом,

Он ринулся в битву, сверля его глазом.

Бхиму он ударил в висок, но вознесся

Над полем Бхима наподобье утеса,

Как слон в пору течки, стоял он, могучий,

А кровь из виска — словно мускус пахучий.

Напряг свои силы Бхима, Волчье Брюхо,

Владыку ударил он палицей глухо,

Свалился твой сын, — будто буря напала

И ствол повалила огромного шала.

Пандавы обрадовались, возопили,

Врага увидав среди праха и пыли,

Но сын твой поднялся, исполнен отваги,

Как слон — из озерной взволнованной влаги.

Он встал и ударил пандава с размаха,

И тот, обессилен, упал среди праха:

Доспехи разбиты ударом великим,

И сын твой рычит на него львиным рыком!

И вскрикнули сонмы богов и апсары,

Услышав той палицы страшной удары,

И быстро извергли небесные склоны

На витязей ливень цветов благовоиный.

Узрев, что упал Бхимасена в сраженье,

Увидев железных доспехов крушенье,

Губители войск задрожали от страха,

Но тут Бхимасена поднялся из праха,

Облитое кровью лицо утирая,-

И стойкость к нему возвратилась былая.

Он вывернутые вперил свои очи

В того, кто сражался все жарче, жесточе.

И Арджуне Кришна сказал: "Несомненно,

Хоть оба отважны, — сильней Бхимасена,

Но бьется Дуръйодхана с огненным пылом,

И, видно, Бхиме с ним борьба не по силам.

Он действовать должен хитро и лукаво,

А в честном бою не убьет каурава.

Мы знаем, что, асуров рать разгоняя,

Богам помогала обманная майя.

Мы знаем, что Индра на поприще бранном

Вирочану-беса низвергнул обманом.

Мы знаем, — он справился с демоном Вритрой

При помощи майи обманной и хитрой.

Припомнить нам клятву Бхимы не пора ли?

Когда вы, несчастные, в кости играли,

Сказал он Дуръйодхане: "Двинусь я бодро,

Твои уничтожу я палицей бедра!"

Пусть клятву исполнит он, майей владея,

И пусть колдовством сокрушит чародея.

А ежели с помощью майи обманной

Врага не убьет богатырь крепкостанный,

То сын Дхритараштры, чье дело — коварство,

Властителем станет всего государства".

Был Арджуна речью взволнован такою.

Себя по бедру он ударил рукою.

Бхима понял знак и, вступая в сраженье,

На поле умелое начал круженье.

Он то отступал от противника, ловкий,

То делал, приблизившись, перестановки,

Отскакивал воин то влево, то вправо,

О раджа, обманывал он каурава!

Но сын твой, владеющий палицей воин,

Искусен и опытен, крепок и строен,

К врагу продвигался легко и красиво,

Убить его жаждал, исполнен порыва!

Тогда смертоносная мощь заблистала

Двух палиц, обсыпанных пылью сандала.

Два воина, в противоборстве упрямы,-

Как два повелителя смерти, два Ямы.

Казалось, две птицы Гаруды взлетели, — >

Одну уничтожить змею захотели.

Когда раздавались их палиц удары,

На поле сраженья рождались пожары.

Сражались два мужа, отвагою споря,

Как будто два бурей волнуемых моря.

Сражались, достичь убиения силясь,-

Как бы два слона в пору течки взбесились!

Они уставали в неслыханной схватке,

Но были мгновения отдыха кратки,

И снова, в смертельном кружении круга,

Ударами палиц разили друг друга,

Приемов обучены разнообразью,-

Два буйвола буйных, измазанных грязью!

Измученных, раненных, — кровь облила их:

Два древа киншука в цвету в Гималаях!

Владыку увидев на выгодном месте,

Подумал Бхима о свершении мести,

И палицу, вдруг усмехнувшись надменно,

В Дуръйодхану быстро метнул Бхимасена.

Но царь отскочил от угрозы смертельной,

И палица наземь упала бесцельно.

А сын твой, заметив противника промах,

Ударил пандава, искусный в приемах.

Ужасным ударом его оглушенный,

С сочащейся кровью, сознанья лишенный,

Застыл Бхимасена как бы в одуренье,

Но сын твой не понял, что в этом боренье

Ослаблен противник, сражавшийся смело,

Что держит с трудом на земле свое тело.

Он ждал от пандава удара второго,

И, медля, его не ударил он снова.

Бхима отдышался, спокоен снаружи,

И ринулся в битву, вздымая оружье.

Увидев могучего, полного жара,

Твой сын уклониться решил от удара,

Хотел он подпрыгнуть, — хитрец этот ловкий,

Хотел он обман сочетать со сноровкой,

Уловку его разгадал Бхимасена,

Как лев, на царя он напал дерзновенно,

Сумел он противника хитрость постигнуть,

И только Дуръйодхана вздумал подпрыгнуть,

Удар ниже пояса витязь направил,

Ударил по бедрам царя против правил,

И палица всей своей мощью тяжелой

Могучие бедра царя расколола,

И, землю звенеть заставляя, владыка

Упал, весь в крови, без дыханья и крика.

Задули губительные ураганы,

Завыли стремительные океаны,

Земля содрогнулась, поля завопили,

А ливни полны были праха и пыли.

Упал царь царей, жаркой кровью облитый,-

И с неба посыпались метеориты.

Великие смерчи, великие громы

Низверглись на горы, леса, водоемы,

И сын твой упал, — и, стремясь к их обилью,

Дождил грозный Индра и кровью и пылью.

И сын твой упал, не дождавшись победы,-

Взревели и ракшасы и людоеды.

И сын твой упал, — и тогда о потере

Заплакали птицы, растения, звери.

И сын твой упал, — и на поле, в печали,

Слоны затрубили и кони заржали.

И сын твой упал, — и вошли в прах угрюмый

Литавров и раковин долгие шумы.

И сын твой упал, — и во время паденья

Безглавые выросли вдруг привиденья,

Но все многоноги, по все многоруки,

Их плясок страшны были жуткие звуки!

И сын твой упал, — и утратили смелость

Бойцы, у которых оружье имелось.

И сын твой упал, — властелин полководцев,

И хлынула кровь из озер и колодцев.

И сын твой упал, он смежил свои веки,-

И вспять повернули бурливые реки.

И сын твой упал, — и тогда, о всевластный,

Мужчины и женщины стали двуснастны!

Увидев те знаменья, страх небывалый

Познали пандавы, а с ними — панчалы.

Испуганы битвой, сокрылись в тревоге

Апсары, гандхарвы и мощные боги.

Восславив отважных, — за тучи густые

Ушли полубоги, певцы и святые.

Но стан победителей стал беспечален:

Дуръйодхана был, словно древо, повален

И сомаки радовались и пандавы:

Слона ниспровергнул их лев гордоглавый!

Приблизясь к поверженному, Бхимасена

Воскликнул: "О раджа, чья участь презренна!

"Эй, буйвол!" — орал ты, смеясь надо мною,

При всех издевался над нашей женою,

При всех оскорблял Драупади, как девку,-

Теперь ты сполна получил за издевку!"

Дуръйодхану речью унизив такою,

Он голову раджи ударил ногою.

Увидев, что раджу Бхима обесславил,

На голову левую ногу поставил,-

Из гордых мужей благородного нрава

Никто не одобрил поступка пандава.

Но пляску победы плясал Волчье Брюхо,

И брату, исполненный светлого духа,

Юдхиштхира молвил: "Во мраке ты бродишь,

А свет пред тобою! Он — царь, он — твой родич,

Не смей же, безгрешный, с душою благою,

Пинать его голову левой ногою!

Он пал в поединке, державу утратив,

А также друзей, сотоварищей, братьев.

О муж справедливый, чья участь завидна,

Зачем оскорбляешь царя столь постыдно?"

Склонившись потом над простертым владыкой,

Он слово промолвил в печали великой:

"На нас ты не гневайся, раджа: Судьбою

Ведомы, в борьбу мы вступили с тобою,

Не наши — Судьбы ты изведал удары,

За прежние вины дождался ты кары!"

Подняв свои дротики, пики, трезубцы

И в раковины затрубив, славолюбцы –

Пандавы с весельем в шатры возвратились,

Смеясь и ликуя, победой гордились..."

Санджайя сказал: "От глупцов повсеместно

О смерти Дуръйодханы стало известно.

Тогда Критаварман, а также сын Дроны

И Крипа помчались на берег зеленый.

Их стрелы изранили, дротики, пики...

Примчались — увидели тело владыки:

Казалось, что гибелью буря дышала.

Напала на ствол непомерного шала.

Казалось, охотник в лесной глухомани

Большого слона повалил на поляне.

Дуръйодхана корчился, кровь извергая,-

Иль солнечный шар, на закате сверкая,

Упал среди стада и жаркою кровью

Он залил внезапно стоянку коровью?

Иль месяцем был он, закрытым туманом?

Иль бурею вздыбленным был океаном?

И, как окружает главу ратоборцев,

Подачки желая, толпа царедворцев,

Его окружили тогда, безголосы,

Невидимые упыри-кровососы.

Глаза свои выкатив в яростной злобе,

Он тигром казался, что ранен в чащобе.

Великие воины оцепенело

Смотрели, как мощное корчилось тело.

Узрев умирающего властелина,

Сошли с колесниц своих три исполина.

Пылал Ашваттхаман, воитель великий,

Как огнь всепогибельный, семиязыкий.

Рыдая и руку сжимая рукою,

Сказал он Дуръйодхане с болью, с тоскою:

"Отец мой, коварством и ложью сраженный,

Погиб, но не так я страдал из-за Дроны,

Как я твоей мукою мучаюсь ныне!

Во имя приверженности к благостыне,

Во имя моих благородных деяний,

И жертв приношений, и щедрых даяний,

Во имя того, что всегда я сурово

Свой долг исполняю, — услышь мое слово.

Сегодня, в присутствии Кришны, пандавам

Разгром учиню я в неистовстве правом,

Да примет их грозного Ямы обитель,-

На это мне дай дозволенье, властитель!"

Довольный бесстрашьем таким сына Дроны,

Сказал венценосец, с Судьбой примиренный:

"О Крипа, наставник и жрец благородный,

Кувшин принеси мне с водою холодной!"

Тот брахман предстал пред своим властелином

С наполненным чистою влагой кувшином.

И сын твой, вожатый полков побежденных,

Сказал ему: "Лучший из дваждырожденных!

Да будет сын Дроны, — прошу благодати,-

Помазан тобой на водительство рати".

И жрец окропил его влагой живою,

И стал Ашваттхаман всей рати главою.

О царь, твоего они обняли сына,

И рыком трех львов огласилась долина".

МЕСТЬ АШВАТТХАМАНА

Спросил Дхритараштра: "Когда был коварством

Низвергнут мой сын, обладающий царством,

Что сделали тот Ашваттхаман, сын Дроны,

Герой Критаварман и Крипа ученый?"

Санджайя ответил: "Расставшись с владыкой,

Достигли три витязя местности дикой.

Там были чащобы, там были поляны,

Вкруг мощных стволов извивались лианы.

Помчались облитой закатом тропою,-

Усталых коней привели к водопою.

В лесу было множество птиц быстролетных,

Диковинных, крупных зверей и животных,

Везде родниковые воды кипели,

И лотосы в тихих прудах голубели.

Там, — с тысячью веток, с листвою густою,-

Баньян изумил их своей высотою.

Решили те трое: "В лесной этой сени

Баньян — государь всех дерев и растений!"

Коней распрягли у воды, среди листьев,

И, тело, как должно, от скверны очистив,

Вечернюю там сотворили молитву,

Чтоб с новою силою ринуться в битву.

Зашло за высокую гору светило,

И вот многозвездная ночь наступила,-

Явилась держательница мирозданья!

И столько на небе возникло блистанья,

Что высь, точно вышивка, тешила взгляды,

А вышиты были миры и плеяды.

Все твари ночные проснулись при звездах,

Дневные — заснули в норах или в гнездах,

И рыскали звери, что жрали живое,

И гибель была в их рычанье и вое.

Поникли три воина в горе великом

Пред этим ночным устрашающим ликом.

О братоубийственной думая брани,

О стане пандавов, о собственном стане,

Они улеглись под ветвями баньяна,-

Над раной зияла у каждого рана!

И вот Критаварман и Крипа на голой

Заснули земле, — после битвы тяжелой.

Израненных, их одолела усталость,-

О, разве такая им доля мечталась!

Но, мучим тоской, побуждаем возмездьем,

Не спал Ашваттхаман вод ярким созвездьем,

Не спал он под лиственным тихим навесом,

Не спал, окруженный таинственным лесом.

На ветках баньяна, — увидел сын Дроны,-

Спокойно бессчетные спали вороны.

Внезапно, средь ночи, сова прилетела:

Багрово-коричнева, и крупнотела,

И зеленоглаза, и широкогруда,

Она ужасала, как птица Гаруда,

Когтями свирепыми, клювом огромным!

И, крадучись в этом безмолвии темном,

Творенье, яйцо почитавшее предком,-

Сова устремилась к баньяновым веткам

И стала на дереве том, кровожадна,

Заснувших ворон истреблять беспощадно,

Вонзая в них острые когти насилья,

И головы им отрывая, и крылья.

Всю землю при этом ночном беззаконье

Покрыли погибшие тельца вороньи.

Сова ликовала: была ли виновна,

Заснувших врагов истребив поголовно?

Коварным деяньем совы потрясенный,

Решил одинокий воитель, сын Дроны:

"Сова меня учит, как следует биться.

"Воспользуйся ночью!" — советует птица.

Пандавов, восторгом победы объятых,

Удачливых, воинской мощью богатых,

Подвергнуть разгрому не в силах я ныне.

Однако поклялся я при властелине,

Что их уничтожу, погнав колесницу:

Тем самым напомнил я самоубийцу,-

Того мотылька, что врывается в пламя!

Я в честном бою буду сломлен врагами,

Но если с коварством я дерзко нагряну –

Разгром учиню я враждебному стану.

Гласит "Артха-Шастра": "Где цель благородна,

Там каждое средство полезно, пригодно".

И пусть я презрением буду наказан,-

Как воин, отмщенье свершить я обязан:

На каждом шагу совершали пандавы

То низкий обман, то поступок неправый!

По этому поводу шлоки пропеты,-

От истинно-мудрых дошли к нам советы:

"Усталых, вкушающих, раненых, сонных}-

Врагов уничтожьте и пеших и конных.

Лишенных вождя, погруженных в истому,

Их надо подвергнуть ночному разгрому".

Сын Дроны решил: против правил-уставов,

Он спящих панчалов убьет и пандавов!

И он, утвердясь в этой мысли жестокой,

Друзей разбудил среди ночи глубокой.

Воители вздрогнули, выслушав друга,

Исполнены горечи, срама, испуга.

Тогда Ашваттхаман, враждой воспаленный,

Напомнил убийство отца его — Дроны:

"Он лук отложил среди схватки безумной

И с помощью лжи был сражен Дхриштадьюмной:

Сказали отцу, что убит я нежданно,

Потом подтвердил это слово обмана

Юдхиштхира, этот блюститель закона,-

И лук свой в отчаянье выронил Дрона.

Теперь, безоружен, заснул сын Друпады,

Приду — и злодею не будет пощады!

Деянием скверным сраженный, — от скверны

Не будет избавлен панчал этот скверный!

Скорее оденьтесь одеждою ратной

И стойте, пока не вернусь я обратно".

Сын Дроны погнал колесницу для мести,-

Помчались и оба отважных с ним вместе:

Три светоча грозных, чье пламя не гасло,

Чью ярость питало топленое масло!

К становью врагов, погруженному в дрему,

Они прискакали по полю ночному.

Когда перед ними возникли ворота,

Сын Дроны увидел, что высится кто-то,

И то существо, велико, крупнотело,

Как солнце и месяц, в ночи пламенело.

Оно было шкурой тигровой одето,-

По шкуре текла кровь багряного цвета,-

Но также и шкурой оленьей покрыто,

Как жертвенным вервием, змеем обвито.

Мясистые, длинные, страшные руки

Сжимали секиры, булаты и луки,

Ручные браслеты свивались, как змеи,

Гирлянды огней полыхали вкруг шеи,

Огромные черные зубы торчали

В распахнутом рту — и весь мир устрашали.

И то существо было тысячеглазым,

Оно ужасало и сердце и разум.

Беспомощны были бы все описанья

Его очертаний, его одеянья!

И тысяча глаз его, ноздри, и уши,

И рот извергали, — и влаге и суше

Грозя, — всегубительный пламень, который

Дрожать заставлял и раскалывал горы.

Как тысячи Вишну, снабженных мечами,

Оно ослепляло своими лучами!

Страшилище это увидев, сын Дроны

Не дрогнул, он стрел своих ливень каленый

Извергнул из лука над тысячеглазым,-

Но их поглотило чудовище разом:

Вот так океан поглощает волнами

Подземного мира свирепое пламя.

Тогда Ашваттхаман метнул с колесницы

Свой стяг, полыхавший пыланьем зарницы.

Древко полетело, древко заблестело

И, крепко ударив страшилища тело,

Разбилось, — подобно тому метеору,

Что ринулся по мировому простору,

И солнце ударил, и был уничтожен!

Тогда, как змею из укрытья, — из ножен

Сын Дроны извлек цвета выси небесной

Кинжал с золотой рукоятью чудесной,

Но в тело той твари, без звона и хруста,

Кинжал погрузился, как в норку — мангуста.

Метнул свою палицу воин могучий,-

Иль знаменье Индры сверкнуло сквозь тучи?

Иль новое с неба упало светило?

Но палицу то существо поглотило!

Всего боевого оружья лишенный,

В смятении стал озираться сын Дроны, –

Не небо узрел над собою, а бога:

То Вишну смотрел на воителя строго!

Невиданным зрелищем тем устрашенный,

Терзаясь и каясь, подумал сын Дроны:

"Хотел совершить я дурное деянье,-

И вот получаю за зло воздаянье.

Судьбой предназначено мне пораженье,-

А разве Судьбы изменю я решенье?

Теперь обращаюсь я к Шиве с мольбою:

"Лишь ты мне поможешь бороться с Судьбою!

Гирляндою из черепов ты украшен,

И всем, пребывающим в скверне, ты страшен!

К стопам припадаю ревущего Рудры:

Лишь ты мне поможешь, всесильный, премудрый!

Я в жертву тебе отдаю свое тело,

Но дай мне свершить свое трудное дело!"

Сказал он — и жертвенник жарко зажегся

Пред мужем, который от жизни отрекся!

Возникли сиянья различного цвета,

Наполнились блеском все стороны света.

И твари явились, — престрашны, премноги,

И все — многоруки, и все — многоноги,

А те — многоморды, а те — многоглавы,

А эти — плешивы, а эти — кудрявы.

Порода у тех обозначилась птичья,

У этих — различных животных обличья.

Здесь были подобья собачьи, кабаньи,

Медвежьи, верблюжьи, кошачьи, бараньи,

Коровьи, тигриные и обезьяньи,

Змеиные — в жутком и грозном сверканье,

Шакальи, и конские, и крокодильи,

И волчьи, в которых бесилось насилье!

Одни — словно львы, а другие — дельфины,

У тех — голубей или соек личины,

Здесь — помесь акулы с китом-великаном,

Там — помесь морской черепахи с бакланом.

Одни — рукоухи, другие — стобрюхи,

А третьи — как будто бесплотные духи,

Те — раковинами казались: и морды

И уши — как раковины, да и твердый

Покров, как у раковин, и в изобилье

Их пенье лилось, будто в них затрубили.

Вон те — безголовы, безглазы и немы,

На этих — тиары, на тех — диадемы,

На третьих — тюрбаны, гирлянды живые

И лотосы белые и голубые.

Те — обликом грубы, а те — светлолики,

А те — пятизубы, а те — трехъязыки,

В руках у них палицы, луки и копья,

И всюду — подобья, подобья, подобья!

Весь мир оглушая и воплем и визгом,

Один — с булавой, а другой — с грозным диском,

Все с хохотом, с грохотом, с плясом и топом,-

Они приближались к воителю скопом,

Желая вселить в Ашваттхамана гордость,

Узнать его мощь, испытать его твердость,

Приблизиться к грозному Шиве вплотную,

Увидеть резню или схватку ночную.

Чудовищ толпа надвигалась густая,

Все три мироздания в страх повергая,

Сверкали их стрелы, трезубцы и пики.-

Однако не дрогнул сын Дроны великий.

Сей лучник, на воина-бога похожий,

Чьи пальцы обтянуты ящериц кожей,

Не думал о чудищах, сильных во гневе:

Он сам себя в жертву принес Махадеве!

Стал жертвенным пламенем лук драгоценный,

А острые стрелы — травою священной,

А сам, всем своим существом, всем деяньем

Для Шивы он жертвенным стал возлияньем!

Увидев того, кто, воздев свои руки,

Бестрепетно ждал с этим миром разлуки,

Кто богу с трезубцем, на воинском поле,

Обрек себя в жертву по собственной воле,-

Сказал с еле зримой улыбкою Шива:

"Мне Кришна служил хорошо, терпеливо,

Свершил для меня много славных деяний,

Всех честных, безгрешных мне Кришна желанней.

Тебя испытал я, его почитая,

Сокрытье панчалов содеяла майя,

Но так как безжалостно Время к панчалам,

Пусть ночь эта будет их смерти началом!"

Так Шива сказал, — и вошел в его тело,

И меч ему дал, и земля загудела.

И, Шиву приняв в свое тело, сын Дроны

Тогда воссиял, изнутри озаренный.

Отныне он стал всемогущим в сраженье,

Приняв излученное богом свеченье.

За ним устремились, рождаясь двояко,

Незримые твари и детища мрака.

К становью врагов приближался он смело,

Как Шива, который вошел в его тело!

Заснул ратный стан, от сражений усталый.

Бесстрашно, доверчиво спали панчалы.

Во мраке вступил Ашваттхаман бесшумно

В шатер, где на ложе лежал Дхриштадьюмна,-

На нем покрывало, весьма дорогое,

И сладостно пахли сандал и алоэ.

Тот раджа лежал, тишиной окруженный,-

Ногою толкнул его грубо сын Дроны.

Проснулся властитель, ударом разбужен.

Могучий в сраженье, он был безоружен!

Схватил его недруг, — встающего с ложа,

Зажал его голову, ярость умножа.

А тот и не двигался, страхом объятый,

К земле с неожиданной силой прижатый.

Сын Дроны с царем поступил беззаботным,

Как будто бы жертвенным был он животным:

На горло ему свою ногу поставил,

Руками и горло и грудь окровавил,

А кровь растекалась по телу струями!

Воителя раджа царапал ногтями,

Молил сына Дроны панчал именитый:

"Оружьем, прошу я, меня умертви ты!

Наставника сын, не чини мне обиду,

Да с честью я в мир добродетельных выйду!"

Но, это невнятное выслушав слово,

Сказал Ашваттхаман: "Нет мира благого,

Наставников нет для тебя, Дхриштадьюмна,-

Свой род опозоривший царь скудоумный!

Пойми же, о ставший убийцею воин,

Что пасть от оружия ты недостоин!"

Сказав, растоптал он царя каблуками,

Его задушил он своими руками.

Услышали раджи предсмертные крики

И люди, и стражи, и жены владыки.

Их — сверхчеловеческая — устрашила

Того неизвестного воина сила.

Подумали, жуткой охвачены дрожью:

"Он — ракшас, отринувший истину божью!"

Душа Ашваттхамана гневом дышала.

Вот так богу смерти он предал панчала.

Покинул убитого раджи обитель

И двинулся на колеснице как мститель,

Заставив звучать и дрожать мирозданье,

Решив убивать и забыв состраданье.

А мертвого раджи и стражи и жены

Из сердца исторгли рыданья и стоны.

Проснулись воители, женщин спросили:

"Что с вами?" — и женщины заголосили:

"Бегите за ним, за его колесницей!

Бегите за ним, за свирепым убийцей!

Царя он в постели убил, а не в сече,

Не знаем, — он ракшас иль сын человечий!"

Тогда, окруженный и справа и слева,

Сын Дроны оружьем, что сам Махадева

Вручил ему, — всех удальцов обезглавил

И дальше свою колесницу направил.

Узрел: Уттамауджас дремлет, — и тоже

Его умертвил, как и раджу, на ложе.

Юдхаманью выбежал, воспламененный,

Метнул свою палицу в грудь сына Дроны,

Но тот его поднял могучею дланью,

Как жертву, подверг его тут же закланью.

Вот так он губил, средь потемок дремотных,

Врагов, словно жертвенных смирных животных.

Сперва убивал колесниц властелинов,

Потом обезглавливал простолюдинов.

Под каждый заглядывал куст, и мгновенно

Рубил он заснувшего самозабвенно,

Рубил безоружных, беспомощных, сонных,

Рубил и слонов, и коней потрясенных,

Как будто он Времени грозный посланец –

Бог смерти, одетый в кровавый багрянец!

Казалось, — причислить нельзя его к людям:

Он — зверь или чудище с острым орудьем!

Все воины в страхе смежали ресницы:

Казалось, что бес — властелин колесницы!

Казалось, карающий меч надо всеми

Уже занесло беспощадное Время!

Нагрянул он с жаждою мести во взгляде

На сомаков, на сыновей Драупади.

Узнали они, что убит Дхриштадьюмна,

И с луками ринулись гневно и шумно,

Осыпали стрелами отпрыска Дроны.

Шикхандин, услышав и крики и стоны,

Доспехи надел и во мраке глубоком

Облил его стрел смертоносным потоком.

Сын Дроны, убийство отца вспоминая,

Взревел, закипела в нем ярость живая,

Сойдя с колесницы, повел он сраженье,

И кровь отмечала его продвиженье.

Вздымая божественный меч обнаженный

И тысячелунным щитом защищенный,

В живот поразил он, убил исполина –

Того Пративиндхью, Юдхиштхиры сына.

Тогда булавою, чья сила весома,

Ударил его сын Бхимы Сутасома.

Сын Дроны отсек ему руку и снова

Ударил мечом удальца молодого,

И тот, среди мраком одетой равнины,

Упал, рассеченный на две половины.

Тогда, обхватив колесо колесницы,

Шатаника, Накулы сын юнолицый,

Бесстрашно метнул колесо в сына Дроны,

Но смелого юношу дваждырожденный

Мечом обезглавил в ночи мпогозвездной.

Тогда Шрутакарман, сын Арджуны грозный,

В предплечье ударил его булавою.

Сын Дроны занес над его головою

Свой меч — и тогда на равнину ночную,

С лицом, превратившимся в рану сплошную,

Упал Шрутакарман, внезапно сраженный.

Но, луком блистательным вооруженный,

Взревел Шрутакирти — ветвь мощного древа:

Родителем воина был Сахадева.

Он стрелы метнул во врага, но прикрытый

Щитом и стрелой ни одной не пробитый,

Взмахнул Ашваттхаман мечом, и от тела

С серьгами двумя голова отлетела.

Шикхандин, победой врага разъяренный,

Напал, многосильный, на отпрыска Дроны,

Стрелою ударил его по межбровью,

Лицо его залил горячею кровью.

Сын Дроны чудесным мечом в миг единый

Шикхандина на две рассек половины,

Убийцу Бхимы умертвив, и, объятый

Губительным гневом, на войско Вираты

Напал — на владетелей копий и луков.

Друпады сынов убивал он и внуков,

Всех близких его, всех способных к сраженью

Подверг поголовному уничтоженью.

Живых в мертвецов превращая, повсюду

Тела громоздил он — над грудою груду.

Пандавы, которые мести алкали,

Внезапно увидели черную Кали.

Был рот ее кровью густою окрашен,

А стан — одеяньем кровавым украшен,

И крови теплее, и крови алее,

Гирлянды цветов пламенели вкруг шеи,

Она усмехалась на темной равнине.

Силки трепетали в руках у богини:

Она уносила в силках своих цепких

Богатых и бедных, бессильных и крепких,

И радостно смерти вручала добычу –

Породу людскую, звериную, птичью.

Пандавам являлась она еженощно

Во сне, а за нею, воюющий мощно,

Вставал Ашваттхаман в ночном сновиденье!

С тех пор как вступили пандавы в сраженье

С потомками Куру, — когда засыпали,

Во сне они видели черную Кали,

А с ней — сына Дроны, готового к бою...

А ныне на них, убиенных Судьбою,

Напал Ашваттхаман под звездным покровом,

Весь мир ужасая воинственным ревом.

Пандавы, богиню увидев, в смятенье

Решили: "О, горе! Сбылось сновиденье!"

Сын Дроны, как посланный Временем строгий

Крушитель, — рубил им и руки, и ноги,

И ягодицы, превращались пандавы

В обрубки, что были безбрюхи, безглавы.

Ревели слоны, кони ржали от боли,

И месивом плоти усеялось поле.

"О, кто там? О, что там?" — дрожа от испуга,

Бойцы и вожди вопрошали друг друга,

Но меч возносил надо всеми сын Дроны,

Как смерти владыка, судья непреклонный.

Он трепет пандавам внушал и сринджайям,

Враг падал, оружьем возмездья сражаем.

Одни, ослепленные блеском оружья,

Тряслись, полусонные, страх обнаружа,

Другие, в безумье, в незрячем бессилье,

Своих же копьем или саблей разили.

Опять на свою колесницу взошедший,

Сын Дроны, оружие Шивы обретший,

Рубил, убивал, становясь все жесточе:

Он сваливал жертвы на жертвенник Ночи.

Давил он людей передком колесницы,

Стонали безумцы и гибли сновидцы,

А щит его тысячей луд был украшен,

А меч его, синий, как небо, был страшен!

Он воинский стан возмутил ночью темной,

Как озеро слон возмущает огромный.

В беспамятстве жалком, в забвении сонном,

Воители падали с криком и стоном,

А кто поднимался, — в смятенье и в спехе

Не видели, где их оружье, доспехи.

Они говорили беззвучно, бессвязно,

И корчились в судорогах безобразно,

И прятались или, рассудок утратив,

Ни родичей не узнавали, ни братьев.

Кто, ветры пуская, как пьяный слонялся,

А этот — мочился, а тот — испражнялся.

А кони, слоны, разорвав свои путы,

Топтали бойцов среди мрака и смуты,

И не было на поле счета убитым

Под бивнем слона и под конским копытом.

Шли ракшасы за победителем следом:

Большая добыча была трупоедам!

И бесы, увидев побоище это,

Наполнили хохотом стороны света.

Отцы в поединок вступали с сынами,

А кони — с конями, слоны — со слонами,

И все они ржали, ревели, вопили,

И тьма уплотнялась от поднятой пыли.

Живые вставали и падали снова,

И мертвый раздавливал полуживого,

И свой убивал своего, уповая,

Быть может, что выживет он, убивая!.

Бежали от врат часовые, в какую

Неведомо сторону, все — врассыпную,

Те — к северу, эти — в отчаянье — к югу,

"О, сын мой!", "Отец мой!" — кричали друг другу,

Но если отцы и встречались с сынами,

То перекликались они именами

Родов своих, не узнавая обличий,

И слышалось горе в том зове и кличе,

И падал воитель, не зная, что рядом –

Племянник иль шурин с безжизненным взглядом.

Одни помрачились умом среди бедствий,

Другие искали спасения в бегстве,-

Из стана гнала их о жизни забота,

Но лишь выбегали они за ворота,

Гонимые горем, познавшие муки,

Сложившие с робкою просьбою руки,

С расширенными от испуга глазами,

Без шлемов, с распущенными волосами,

Без ратных доспехов, одежд и оружья,-

Тотчас Критаварман и Крипа, два мужа,

Не ведавших жалости, их убивали:

Один из ста тысяч спасался едва ли!

Чтоб сделалось поле добычей пожарищ,

Чтоб этим доволен был их сотоварищ,

Весь вражеский стан подожгли они оба.

Огня — с трех концов — ярко вспыхнула злоба,

И в стане пандавов, при свете пожара,

Сын Дроны свирепствовал грозно и яро.

Разил он отважных, рубил он трусливых,

Как стебли сезама на землю свалив их,

Во прах повергал их, и до середины

Мечом рассекал их на две половины.

Ревущих слонов, и коней вопиющих,

И воинов, с криками жизнь отдающих,

Сын Дроны, разгневанный, сваливал в кучи.-

И двигался дальше воитель могучий.

О, сколько их было — безногих, безглавых

Обрубков, плывущих в потоках кровавых!

Валялись, усеяв собою становье,

А бедра и ноги — как бивни слоновьи,

С браслетом рука, голова молодая,

И пальцы валялись, оружье сжимая.

Сын Дроны у тех отсекал оба уха,

У этих он вспарывал горло и брюхо,

С размаха одних обезглавливал в сече,

Другим же он головы вдавливал в плечи.

Пред миром, раскрывшим в смятении очи,

Явилось ужасное зрелище ночи,

Явилось пред миром, средь мрака ночного,

Ужасное зрелище праха земного.

Здесь якгаей и ракшасов было обилье,

Слоны, увидав свою гибель, трубили,

И вместе с конем от меча падал конный,

Сраженный разгневанным отпрыском Дроны.

Бойцы умирали в логу иль у ската

И звали отца, или мать, или брата,

А то говорили: "О, нам кауравы

Содеяли менее зла, чем оравы

Нечистых, на спящих нагрянувших ночью,-

И вот свою смерть мы узрели воочью!

О, если бы Кунти сыны были с нами,

Не гибли б мы вместе с конями, слетами!

Ни якти, ни ракшасы, ни полубоги,

Ни бесы, ни боги в небесном чертоге

Не властны над жизнью пандавов всеправых:

Заботится Вишну о братьях-пандавах!

Привержен божественной истине свято,

Наш Арджуна разве убьет супостата,

Который оружье сложил беззаботно,

Иль просто заснул среди ночи дремотной,

Иль робко скрестил на груди свои руки,

Иль, видя, что гибнут и деды и внуки,

Бежит без доспехов, бежит без оглядки!

О нет, это ракшасов страшных повадки!

Свершить преступленье такое способны

Лишь бесы, которые мерзки и злобны!"

Так воины жаловались перед смертью,

Но тщетно взывали они к милосердью.

И стихли последние вопли и стоны.

Улегся и ропот, убийством рожденный,

Тяжелая пыль улеглась постепенно,

Остыла коней умирающих пена.

Сын Дроны поверг в запредельную область

Утративших стойкость, уверенность, доблесть:

Так Шива, хозяин гуртов неиссчетных,

Во прах повергает домашних животных.

Дрожавших, лежавших, встающих, бегущих,

Сражавшихся храбро, скрывавшихся в кущах,

Обнявшихся иль убивавших друг друга,

Здоровых иль ставших добычей недуга,-

Их всех истреблял Ашваттхаман, сын Дроны,

Всесильный, разгневанный, ожесточенный!

И вот уже ночи прошла половина,

И вражьи бойцы полегли до едина.

Познала нечистых толпа упоенье,

А люди и лошади — гибель, гниенье.

Как пьяные, ракшасы всюду шатались:

Они мертвой плотью и кровью питались.

Огромны, покрыты коричневой шерстью,

Измазаны жиром, и грязью, и перстью,

Страшны, пятиноги и великобрюхи,

С короткими шеями и лопоухи,

С перстами, что загнуты были неладно,

С зубами, что скалились остро и жадно,

С коленями, с бедрами вроде колодцев,

В сообществе жен и младенцев-уродцев,

Склонились над падалью ада исчадья:

Устроили ракшасы пир плотоядья!

Хмельные от крови, насытившись мясом,

Они наслаждались уродливым плясом.

"Как сытно! Как вкусно! Мы рады! Мы рады! –

Кричали в ночи кровопийцы-кравьяды.

Великое множество бесов плясало,

Наевшись и костного мозга, и сала.

Их были мильоны, мильоны, мильоны,

Их злу ужаснулся весь мир потрясенный.

Они веселились, — для них не отрада ль,

Что мясо живых превращается в падаль?

Где поле в крови, где людей гореванье,

Там силы бесовской — гульба, пированье!

Сын Дроны стоял над кровавой рекою,

А меч его слился с могучей рукою.

Отсель он решил удалиться с рассветом.

Покончив с врагом, на побоище этом

Пожрал он, как пламя в конце мирозданья,

Все твари земли, все живые созданья!

Исполнил он клятву, свершил он расплату,

За гибель отца отомстил супостату.

И так же, как тихо здесь было вначале,

Когда он пришел ради мести, и спали

И люди, и кони, — на мертвом становье

Опять воцарилось повсюду безмолвье,

И вышел из вражьего стана сын Дроны,

Молчаньем убитых врагов окруженный.

Пришел к Критаварману, к Крипе с известьем,

Что недругу страшным воздал он возмездьем.

Обрадовавшись, рассказали те двое,

Что тоже занятье нашли боевое,

Что здесь, где проход преграждают ворота,

Они истребили панчалов без счета.

От горя избавившись, точно от ноши,

Довольные, хлопали громко в ладоши.

О ночь, истребившая бесчеловечно

Панчалов и сомаков, спавших беспечно!

О царь, от Судьбы никому пет защиты:

Они убивали — и были убиты!"

Спросил Дхритараштра: "Зачем же сын Дроны,

Столь доблестный, силою столь наделенный,

Для нашего сына на поприще брани

Не сделал такого деяния ране,

А сделал тогда лишь, — мне правду поведай!

Когда наслаждались пандавы победой?"

Санджайя сказал: "Он пандавов страшился.

Тогда лишь на дело свое он решился,

Когда он узнал, что отсутствует Кришна,

Что гласа Юдхиштхиры в поле не слышно,

Что нет и возничего Кришны Сатьяки,-

Тогда лишь на спящих напал он во мраке.

А были б они, — о, пойми, миродержец,-

Врагов не разбил бы и сам Громовержец!

Уснувших людей истребив столь ужасно,

Три витязя крикнули великогласно:

"Судьба покарала их всех без изъятья!"

Затем Критаварман и Крипа в объятья

Свои заключили рожденного Дроной,

И молвил он, радостный и возбужденный:

"Убил я бессчетных панчалов отряды,

И сомаков смелых, и внуков Друпады,

В ночи уничтожил я матсьев остатки,

И ныне, когда не предвидится схватки,-

Покуда он жив, к властелину поспешно

Пойдем: наша весть ему будет утешна".

СМЕРТЬ ДУРЪЙОДХАНЫ

Санджайя сказал: "Истребив без пощады

Панчалов, и матсьев, и внуков Друпады,

Три воина смелых, о царь непоборный,

Поспешно помчались на берег озерный,

Где раджа, твой сын, в ожиданье кончины

Лежал на поверхности дальней долины.

Склонились они над владыкой сраженным.

Еще он дыханьем дышал затрудненным.

Он мучился, собственной кровью облитый,

И были два мощных бедра перебиты.

Вокруг него двигалась хищников стая,

И выли шакалы, еду предвкушая,

И царь зарывался в траву головою,

Со страхом внимая шакальему вою,

И харкал он кровью, и корчился в муках,-

Сраженный предательством вождь сильноруких!

Он был окружен, как тремя алтарями,

Тремя огненосными богатырями.

И, глядя, как раджа, всесильный дотоле,

Страдает, — они разрыдались от боли.

Руками с лица его кровь они стерли.

Сказал Ашваттхаман с рыданием в горле

"О лучший из Куру! Мы будем отныне

Бродить по земле в бесконечном унынье.

О, где без тебя мы отраду отыщем?

Теперь небеса твоим станут жилищем.

Погибших в сраженьях, отвагой богатых,

Ты встретишь на небе военных вожатых.

Они, услыхав мои скорбные речи,

Тебя да почтут, о великий, при встрече!

Наставнику мудрому слово поведай,

Что бой с Дхриштадьюмной я кончил победой.

Карну обними, обними всех ушедших

И новою жизнью на небе расцветших!"

Взглянув на царя, истекавшего кровью,

Припал Ашваттхаман к его изголовью.

"Послушай, — сказал богатырь миродержцу,-

Известье, приятное слуху и сердцу.

Лишь семеро живы из вражьего стана,

Из нашего — трое, о царь богоданный!

Те семеро: пятеро братьев-пандавов,

И Кришна, знаток и блюститель уставов,

И сильный Сатьяка, — вот эти герои!

А я, Критаварман и Крипа — те трое.

Убиты панчалов и матсьев отряды,

Сыны Дхриштадъюмны и внуки Друпады.

За зло было воздано злом. Погляди ты

Все наши противники были убиты,

Когда они ночью заснули на ложе.

Их кони, слоны уничтожены тоже,

А я Дхриштадьюмну прикончил, злодея,

Животное в этом царе разумея!"

В сознанье пришел государь: утешенье

Обрел умирающий в том сообщенье.

Сказал он: "Ни я, ни Карна солнцеликий,

Ни славный отец твой, ни Кришна великий

Того не свершили всей мощью усилий,

Что ты, Критаварман и Крипа свершили

Для славы моей и для воинской чести!

И если сегодня с Шихкандином вместе

Убит Дхриштадьюмна, презренный убийца,

То с Индрой могу я величьем сравниться!

Да счастья и блага вам выпадет жребий!

Да будет нам новая встреча на небе!"

Сказал — и навеки замолк, и кручина

Объяла поникших друзей властелина.

Они обнялись и, царя на прощанье

Обняв, озираясь в печальном молчанье

И глядя на мертвого снова и снова,

Взошли на свои колесницы сурово".

После блистательного царствования Юдхиштхира отрекается от престола.

Царем становится Парикшит, сын Абхиманью, внук Арджуны. Парикшита умерщвляет змей Такшака. На престол восходит сын Парикшита Джанамеджая. Карая за смерть своего отца, Джанамеджая приказывает сжечь всех змей. Во время этого жертвоприношения и рассказывается "Махабхарата".