Максимилиан I

Государственная реформа

Все, в чем нуждался Максимилиан в последующие годы, — спокойствие в кризисных областях: он не мог себе больше позволить катиться от одной неудачи к другой. Имперские князья повсеместно и недоверчиво следили за каждым его шагом. Все они уже давно объединились в стремлении воспрепятствовать Максимилиану нанести решающий удар в ближайшие годы. Бертольд фон Майнц, ненавидимый Максимилианом имперский канцлер, являвшийся «главной причиной всех зол», по выражению императора, сам хотевший, сбросив короля, править государством, сумел путем тщательных мелких ухищрений перетянуть на свою сторону самых влиятельных из людей Максимилиана. Когда король оказался покинутым почти всеми и остался без всякой надежды на помощь, он обрушил бессильную ярость на канцлера, выкрикивая самые дикие угрозы: «…он еще оборвет крылья этому любителю поучать других; охотнее всего он его бы…» Дальнейшее каждый может себе представить в виде однозначного жеста, наглядно продемонстрированного Максимилианом. Хотя влияние канцлера являлось для Максимилиана совершенно очевидным, он ничего не мог поделать с этим: у него были связаны руки, его власть уже давно превратилась в ничто, и он зависел от милости или поругания немецких князей. Иностранные дипломаты, встречавшиеся с ним, воспринимали ситуацию, в которой оказался король, так же удрученно, как и он сам. С болью в сердце он понял, что настоящих друзей, не покинувших его, можно пересчитать по пальцам одной руки.

Рейхстаг 1495 г. в Вормсе состоялся в крайне неблагоприятный для Максимилиана момент. Король не намеревался вести споры по поводу запланированной реформы. Он настоятельно нуждался лишь в финансовой поддержке со стороны имперских князей в его войне против французского короля в Италии. Требования короля натолкнулись на полное непонимание, и все благодаря умелым уловкам его злейшего врага, Бертольда фон Майнца, мастерски сумевшего затянуть переговоры настолько, что повторная военная операция в Италии из-за наступившего времени года стала бесперспективной. Максимилиан, знавший об интригах и до глубины души возмущенный действиями Бертольда, публично обвинил канцлера в предательстве. Князья, разумеется, с выгодой для себя использовали сложное положение Максимилиана. Они уже давно стремились к созданию имперского правления, состоящего из князей. Теперь для этого, казалось, наступил подходящий момент. Максимилиана просто отстранили от ведения всех важных переговоров, и король только из вторых рук узнавал о происходящем за его спиной. Но он не желал униженно стоять перед комнатой заседаний такого и бургомистр не выдержал бы! Максимилиан не собирался терпеть над собой никакого президента и «позволить связывать себя по рукам и ногам, повесив на гвоздь», как некогда короля Гунтера в его брачную ночь в «Песни о Нибелунгах».

Обсуждения государственной реформы проходили до лета 1495 г., причем важнейшими пунктами, как и раньше, являлись всеобщий мир, создание имперского суда, всеобщая оборона страны и государственные налоги. Казалось, всеобщий мир в стране служит интересам всех участвующих сторон. Но многие горячие головы из князей боялись не суметь справиться с управлением своими владениями без традиционного кулачного права. Пройдет много времени, прежде чем они смогут договориться. Хотя Максимилиан ничего не имел против мира, его главным: интересом оставались государственные пошлины; здесь, по его словам, речь шла «о рубахе», в остальных же вещах — «о сюртуке». Бессильно он наблюдал, как из обещанных ему четырех миллионов остается сумма в 250 000 гульденов, причем сословия требовали контроля над расходами.

В августе наконец приняли главные законы о реформе, но при этом лишь осторожно начали приближаться к спорным пунктам. До самого последнего момента переговоров Максимилиан пытался провести свои идеи, но в конце концов с тяжелым сердцем ему пришлось довольствоваться компромиссом. В числе прочих половинчатых решений, принятых в Вормсе, оказалось и учреждение имперского суда, открывавшее новые перспективы и ставшее вехой для будущего немецкого правоведения. Судебному произволу князей наконец противопоставили официальный институт, где вершить право предстояло нейтральным, компетентным, профессионально образованным людям. Но лишь спустя какое-то время князья смогли решиться отказаться от исконных прав, ведь большинство служащих суда зависели от своих кормильцев, каковыми, как и прежде, являлись дворяне. Поэтому они не могли судить объективно. Реформой предусматривалось производить оплату судей из имперских налогов: тогда они получали возможность служить, не завися от своих суверенов. Но поскольку сбор налогов оказался делом совершенно невозможным, судьи тщетно ждали выплаты жалованья. И еще долгое время судьи по-прежнему оставались лишь пособниками «суда прихлебателей», действующего согласно девизу: «Чей хлеб я ем, тому и песни пою, тому и право даю…».

В законе о реформе записали следующее: в судейской коллегии половину заседателей должны составлять ученые юристы, вершащие правосудие согласно императорскому закону и «общепринятым законам государства». Законодательно ввели римское право, положив тем самым начало крутому перелому в правовых отношениях в Германии.

После того как Максимилиан с искрой надежды в сердце покинул тяжелые и неутешительные для него переговоры в Вормсе, ему еще предстояло пережить в последующие годы личное поражение на рейхстагах в Линдау, Фрайбурге и Аусбурге. Его отстранение от власти, а к этому по-прежнему упорно стремился, Бертольд фон Майнц, стало неизбежным. На рейхстаге в Аусбурге ему могли бы нанести последний и решающий удар ниже пояса — лишить сана короля и правителя. То, что в последний момент князья все-таки не решились пойти на этот неслыханный шаг, — поистине чудо! Внезапно во вражеской фаланге из-за стремления к власти начались разногласия и произошло то, что должно было произойти: никто больше, не доверял никому, каждый опасался каждого, страд постепенно овладевал всеми, и выстрел, нацеленный на правителя, мог легко поменять направление и поразить самих стрелков. Максимилиану в последний момент удалось-таки избежать катастрофы.

Но его внутреннее разочарование оказалось огромным. До глубины души возмущенный бесчестным поведением князей в Аусбурге, он твердо пообещал себе задать им в ближайшем будущем хорошую взбучку, надолго бы им запомнившуюся. В большом государстве оставались и другие люди, люди, чувствовавшие себя обязанными Максимилиану, и именно на них он возлагал свои надежды на будущее. Они не могли предъявить многовековое генеалогическое древо, выйдя, кто из имперского, кто из свободного воинского сословия, а некоторые и вовсе были простыми людьми, пришедшими на службу к королю. Но на их глубочайшую преданность он мог положиться. Когда король слишком медлил с выплатой жалованья, им каким-то образом удавалось помочь самим себе: они проворачивали темные делишки или находили другие кривые пути, чтобы получить верную прибыль. Максимилиан всегда закрывал глаза на такие обстоятельства, он и сам время от времени пользовался подобными методами. Например, отдал тайный приказ взломать сундуки с деньгами, полученными за продажу индульгенций, и не послал гульдены, попавшие к нему в руки, в Рим, как полагали верующие, а спрятал их в собственных карманах.

Король давно хотел привлечь к себе на службу способных людей, которые могли бы привести в порядок его финансовые дела. Но легко сказать, да трудно сделать, ведь каждому из этих «экспертов» предстояло справиться с казавшейся неразрешимой задачей. Когда у Максимилиана заводились деньги, он вкладывал каждый свободный гульден в вооружение, а если денег не было, положение становилось весьма затруднительным.

Пауль фон Лихтенштайн, один из лучших людей на службе у Максимилиана, не стеснялся устраивать королю нагоняй, если тот уменьшал жалованье. Максимилиан не так-то легко обижался, если удавалось найти верный тон в общении с ним. Лихтенштайн знал своего господина: он много времени провел с королем в Инсбруке и научился правильно понимать Максимилиана. Когда Пауля фон Лихтенштайна приняли в «штаб» Максимилиана, самой неотложной задачей он посчитал оздоровление финансов, причем его идеи упали на благодатную почву. Ему удалось снова вступить в коммерческие сделки с Фуггерами, и деньги опять потекли в пустую кассу, а Максимилиан, придя в хорошее расположение духа, уже предчувствовал долгожданную войну с Венецией — вопреки представлениям Пауля, собиравшегося использовать аусбургские гульдены совсем на другие цели.

В результате столкновений совершенно противоположных мнений спонтанный, а иногда и несправедливый в оценках своих соратников Максимилиан отправил в отставку «лучшего мужа тирольской земли» и своего «верного слугу».

Его место занял молодой, динамичный Якоб Виллингер, вынашивающий далеко идущие планы совершенно в духе Максимилиана. Он не только взялся за управление очень сомнительной финансовой ситуации в Тироле, но и надеялся с помощью частных инвестиций, приносящих хорошие проценты, увеличить свое и без того не малое состояние. Виллингер явно не имел точного представления о своем господине, иначе он бы знал: каждый гульден, попадавший в руки Максимилиана, для всех остальных с этого момента был потерян. И Виллингер тоже потерпел кораблекрушение.

От государства, как и прежде, не приходилось ждать финансовой поддержки, из-за чего на Тироль ложилась основная нагрузка. Максимилиан создал здесь образцовую систему правления, перенесенную затем на всю империю, когда в 1502 г. его самому серьезному противнику, имперскому канцлеру Бертольду фон Майнцу, наконец пришлось отдать свой скипетр. Тирольский порядок с его придворным советом, судом и придворной канцелярией после всех препятствий, устраиваемых князьями, пришел на смену старым органам государственного правления. Король уже до 1502 г. собирался сделать придворный совет правительством империи, но князья упорно отказывались принимать это предложение. Они приводили следующие аргументы: король до сих пор правил хорошо, пусть так и остается. Ясно и отчетливо имперские князья осознавали опасность полного отстранения от власти и не собирались этого допускать. До сих пор им удавалось привязать к себе Максимилиана обещаниями будущих налоговых денег. А так как король из года в год находился в тяжелых финансовых обстоятельствах, он вновь и вновь надеялся, что князья сдержат свои обещания — постоянная игра в кошки-мышки, перенесенная на высокий политический уровень, пока Максимилиан не оказался в состоянии реформировать органы управления основательным образом.

Год 1503-й принес с собой полное изменение внутренней политической ситуации. Бертольд фон Майнц потерпел крах, и ему пришлось отдать государственную печать — унизительный жест, означавший конец его блестящей политической карьеры. Теперь Максимилиан смело мог начать претворять в жизнь то, чему он основательно научился еще в Бургундии и с некоторого времени практиковал в Австрии, прежде всего в Тироле: отныне не привилегии, полученные при рождении, будут решающими для карьеры в государстве, а единственно только способности человека. И привлечение духовного сословия казалось Максимилиану непомерным: в его глазах церковь и так слишком долго имела политическое влияние. Он хотел видеть лучших людей государства рядом с собой в качестве советников, они бы внимательно выслушивали его, и тогда принимались бы совместные решения.

В 1502 г. Максимилиан назначил канцлером тирольца Циприна фон Нортхайма, прозванного Сернтайнцем. И поскольку разделение между имперской и придворной канцелярией к тому времени упразднили, Нортхайм одновременно занял и пост имперского канцлера. Вначале, правда, бок о бок с ним стоял доктор Конрад Штюрцель, все же не имевший достаточных для государственного человека способностей активно влиять на направление политики. Оба они знали друг друга с малых лет и вместе убедили эрцгерцога Зигмунда передать Максимилиану Тироль. Третьим в этом союзе стал будущий епископ Зальцбурга Маттеус Ланг. Никто из троих, образовавших так называемое правительство, не возражал против права Максимилиана самому принимать окончательное решение, и тот из-за чрезвычайно непоследовательного характера зачастую отклонял в последний момент то, что обсуждалось в течение многих недель. При этом решающую роль всегда играл финансовый вопрос. Придворной судебной палате, поддерживаемой судебной палатой Инсбрука, надлежало предоставлять необходимые деньги. Но всякий раз распоряжения короля оставались лишь на бумаге. Как с болью убеждался Максимилиан, в действительности все обстояло совсем иначе, чем он это себе представлял. В решающие моменты своей жизни он стоял перед своими солдатами с пустыми руками, а его войско словно по мановению руки превращалось в ничто. При этом он принимал на службу «финансистов», ставящих своей задачей взыскание денег. Но поскольку народу как в империи, так и в землях Габсбургов, постепенно надоели постоянные требования сдачи денег в королевскую казну, приходилось посылать самых речистых людей пытаться наскрести еще пару гульденов. Некий Блазиус Хёльцль, получивший широкую известность в стране как «финансист», проявлял такую настойчивость в своем деле, что архиепископ Зальцбургский высказался о нем не в очень дружелюбном смысле: «Гонишь его в дверь, он влезает в окно».

Максимилиан правильно поступил, выбрав Сернтайнца: маленький динамичный человечек мог работать дни и ночи напролет, не чувствуя ни малейшей усталости. Всеми средствами он старался привести в порядок государственные дела, и вскоре его стали называть «душой канцелярии». Максимилиану он казался просто безупречным. Но политическая ситуация в то время менялась почти каждый день: при первых криках петуха положение еще более или менее стабильным — глядь, к ужину было все совершенно изменилось! Сернтайнец старался уговорить короля держаться четкой линии в политике, и прежде всего по отношению к Италии, но ему удавалось лишь изредка убедить короля. Максимилиан во многих отношениях ценил Сернтайнца, хотя тот часто конфликтовал с Маттеусом Лангом, не в последнюю очередь из-за умения держать язык за зубами. Никто, даже его лучшие друзья, не знал ничего о делах, касающихся Максимилиана или политики. Вероятно, Маттеусу Лангу, выполнявшему обязанности тайного секретаря, пошло бы на пользу, если бы Сернтайнец иногда нарушал молчание. Но скрытность являлась главным качеством этого человека, даже когда требовалось вместе с Маттеусом Лангом найти для короля подходящую даму.

Звезда Сернтайнца окончательно закатилась после смерти Максимилиана, хотя он еще мог осуществлять большую организационную работу по упорядочиванию налогов в генеральном ландтаге Инсбрука. Для старых, испытанных служащих деда молодой Карл V не нашел места в правительстве, не представляя себе, скольких неприятностей он избежал бы благодаря нескольким опытным специалистам.

Но любимцем Максимилиана во всех отношениях оставался Маттеус Ланг, чье присутствие он ценил превыше всего и которого постоянно хотел видеть рядом с собой. Ланг был блестящим политиком, прошедшим огонь и воду, обладающим даром слова, грамотным и очень реалистичным — качество, особенно необходимое при склонности императора к фантастическим идеям, хотя и Лангу не всегда удавалось вернуть Максимилиана на землю. С юных лет Маттеус Ланг вел себя как рыцарь удачи своего времени. Он выбрал духовную деятельность, даже не приняв церковного крещения, с единственной целью — прожить жизнь в роскоши. При этом он не обращал внимания на народные представления о служителях церкви. Следуя примеру Рима, где жизнь высших князей церкви отличалась особой разнузданностью и аморальностью, Маттеусу Лангу удалось присвоить особенно богатый приход. Все знали о его принадлежности к кругу самых ближайших друзей короля и часто рассчитывали на его покровительство, обращаясь с какой-либо просьбой. При этом никто не хотел показать себя мелочным, благодаря чему Маттеус Ланг со временем очень сильно разбогател. Ему не хватало только соответствующего епископата. Но и этой цели он добился: ему передали епископат Гурк. Как и многие епископы того времени, он взял к себе на службу несколько священнослужителей, выполнявших за него духовные обязанности, так как он и не собирался заниматься крещением младенцев. Совершать таинства и служить мессу вовсе не увлекательно для светского человека! Ланг преследовал высшие цели!

Максимилиан, выбрав Маттеуса Ланга, нашел чрезвычайно образованного человека, который довел до совершенства пропаганду в пользу короля. Ему, имеющему литературное образование, удавалось собирать голоса за императора Священной Римской империи и за пределами империи, постоянно выступая за мир с Францией — весьма щекотливое обстоятельство, приводящее к некоторым противоречиям с Максимилианом. Но Ланг не падал духом, он работал для будущих времен, и время фактически работало на его идеи. В Италии влиятельного секретаря прозвали «вторым императором», догадываясь о влиянии Ланга на некоторые решения Максимилиана.

На посту епископа Гурка он не нажил себе много друзей: совсем не христианский образ жизни возмущал многих честных католиков. Ланг требовал величать его князем и считал место епископа не последней должностью в своей жизни. Когда освободился архиепископат в Зальцбурге, он претендовал на него, и в самом деле его избрали — скорее всего благодаря обещанию освободить хористов от соблюдения устава Святого Августина и отменить хоровую молитву. Будучи оборотистым человеком, Ланг действовал везде, где только мог, и это приходилось по вкусу Максимилиану. Таких людей он ценил и любил. Но вершиной карьеры Маттеуса Ланга стал момент, когда он на сиятельном собрании в Триентском соборе с кафедры провозгласил Максимилиана императором. Он достиг и многих других политических успехов для своего повелителя — по его инициативе вновь возникла Лига Камбрэ, кроме того, очень умело устроил Венскую двойную свадьбу в феврале 1515 г. Но чем старше становился Максимилиан, тем чаще возникало расхождение во мнениях между этими людьми, и, кажется, постепенно благосклонность императора к нему уменьшилась. Но причиной этому послужила скорее всего не провинность Ланга, а усилившееся с годами упрямство Максимилиана — качество, ставшее заметным у правителя, на протяжении всей своей жизни считавшегося весьма гибким.