Маленькая Фадетта

— Спасибо, Ландри, — серьезно ответила маленькая Фадетта, она выслушала близнеца с благоговейным молчанием, — меня все в том же упрекают, в чем и ты, но они никогда не говорили со мной так вежливо и правдиво, как ты. А теперь присядь ко мне и выслушай мое оправдание.

— Место здесь не очень приятное для беседы, — ответил Ландри. Ему не было охоты долго оставаться с ней; он верил, что она накликала беду на всех своих доверчивых слушателей.

— Тебе это место не нравится, потому что вы богаты и избалованы, — сказала маленькая Фадетта. — Вы предпочитаете сидеть на мягком дерне и выбираете в своих садах самые красивые и тенистые места. А мы везде любуемся красотой неба и земли; мы мало имеем и не просим многого у Бога, мы преклоняем голову на первый попавшийся камень и довольствуемся им, терновник не колет нам ноги, мы бедны и не требовательны. Нет дурных мест для людей, любящих творения Божьи, Ландри. Хотя я и не колдунья, но я знаю, к чему пригодна малейшая травка, которую ты топчешь ногами. Я смотрю на них без презрения, потому что я знаю их пользу. Говорю тебе все это, чтобы ты научился не презирать все то, что нам кажется негодным и некрасивым, через это часто себя можно лишить полезного и, здорового. Знание этого необходимо не только для христианской души, но и для полевых цветов, для терновников и для многих растений.

— Не понимаю твоих слов, Фадетта, — ответил Ландри, садясь рядом с ней. С минуту они молчали; мысли Фадетты витали далеко, а Ландри все продолжал слышать её голос, никогда еще он не слышал такого нежного и приятного, вся речь её была последовательна и умна. Мысли Ландри совсем спутались, он ничего не соображал.

— Послушай, Ландри, — сказала она ему, — уверяю тебя, я более достойна сожаления, чем порицания. Я никому не делала серьезных неприятностей, а вредила только самой себе. Если бы люди были справедливы и умны, они обращали бы внимание на мое доброе сердце, а не на некрасивую мою внешность и плохую одежду. Я тебе расскажу всю мою жизнь с самого рождения. Не стану дурно отзываться о моей бедной матери, ее и так здесь все бранят и оскорбляют, пользуясь тем, что её здесь нет, чтобы оправдаться. Я не могу вступиться за нее, так как не знаю, в чем заключается её вина и что побудило ее так поступить. Только она меня бросила и я еще горько оплакивала её отсутствие, как злые дети начали меня попрекать поведением моей матери. При малейшей ссоре, они меня стыдили ею, даже за такие пустяки, которые они спускают друг другу, а мне ничего не спускали. Другая более благоразумная девушка покорилась бы на моем месте, не вступалась бы за мать и позволяла бы ее оскорблять, только бы ее оставили в покое. Ну, а я, видишь-ли, никак не могла; это было выше моих сил. Мать для всех дорога, какая бы она ни была; я всегда ее буду любить, хотя бы никогда не увиделась с нею. Я обижаюсь не за себя, ведь я ни в чем не виновата, а за эту бедную, милую женщину, когда меня называют ребенком маркитантки и потаскушки. Защищать ее я не умею и не могу, и вот я мщу за нее, говорю всем правду в глаза, часто очень заслуженную; я доказываю, что многие сами не без греха и не могут кидать камнем в падшую женщину. От этого меня зовут дерзкой и любопытной, говорят, что я подслушиваю, а потом рассказываю чужие тайны. Правда, Господь Бог создал меня любопытной и меня интересует все скрытое. Но я не старалась бы вредить другим, если бы со мной были добры и человечны. Я бы удовольствовалась бабушкиными секретами — она меня учит лечить больных. Меня бы заняли и развлекли цветы, травы, камни, мухи, а людей я бы не трогала. Я никогда не скучаю, когда я одна; я предпочитаю совсем уединенные места и там передумываю множество вопросов, которые себе не задают люди, считающие себя умными и развитыми. Я часто вмешиваюсь в чужие дела, чтобы помочь моими знаниями, даже бабушке я помогаю, хотя она не сознается в этом. Вместо благодарности, меня прозвали колдуньей за то, что я вылечивала детей от ран и болезней, никогда не требуя никакой платы. Часто ко мне приходят и стараются меня задобрить, если я нужна, а потом говорят мне дерзости. Это меня сердит, но я никогда не причиняю им вреда, хотя и могла бы отлично это сделать. Я не злопамятна, я мщу только на словах и весь гнев проходит, когда я выскажусь, Господь ведь не велел помнить обиды. Я не занимаюсь своей наружностью и одеждой, потому что прекрасно знаю, что я некрасива и на меня неприятно смотреть. Мне это повторяли слишком часто, да и я сама в этом убедилась. Часто я утешаюсь тем, что мое лицо не отталкивает Господа и моего ангела-хранителя, а до других мне нет дела: люди злы, презирают всех обездоленных, и я очень рада, что им не нравлюсь. Я не говорю, как другие: «вот ползет противная гусеница, надо ее раздавить». Я не убиваю бедное Божье творение, а спасаю его: я протягиваю ей листок, если она упадет в воду. Вот и говорят, что я колдунья и люблю всех дурных животных: я не люблю мучить лягушек, не отрываю крылья у осы и не прибиваю живую летучую мышь к дереву. — Бедное животное, говорю я ей, я сама не имею права жить, если надо уничтожить все уродливое на земле.

Ландри очень тронуло, что Фадетта так просто и спокойно говорила о своей некрасивой наружности; он припоминал её лицо, которое ему не было видно в темноте. Наконец, он сказал, вовсе не желая ей льстить:

— Ты вовсе не так дурна, как думаешь, Фадетта. Многие хуже тебя и никто им этого не говорит.

— Хуже-ли я или лучше их, все-таки нельзя назвать меня хорошенькой девушкой, Ландри. Не старайся меня утешить, ведь это меня нисколько не огорчает.

— Невозможно ничего сказать, пока ты так одета и причесана. Все согласны с тем, что будь у тебя нос длиннее, рот поменьше и кожа белее, ты была бы миленькой. Бесспорно, что здесь нет вторых таких глаз, как у тебя. Многие бы за тобой ухаживали, если бы ты не смотрела так смело и насмешливо.

Ландри сам не отдавал себе отчета в своих словах. Он с интересом перечислял все качества и недостатки маленькой Фадетты. Она отлично это заметила, но не придала его словам никакого значения и продолжала:

— Мои глаза хорошо отличают доброе от злого. Мне все равно, что я не нравлюсь людям, мне самой несимпатичным. Не могу, понять как могут кокетничать со всеми хорошенькие девушки, точно все им нравятся. Я бы хотела быть интересной только в глазах любимого человека, если бы я была красива.

Ландри невольно вспомнил о Маделон, но маленькая Фадетта не дала ему времени углубиться в свои мысли и сказала:

— Я не ищу сожаления и снисхождения к моей внешности, вот в чем вся моя вина, Ландри. Я не стараюсь украсить себя, это их сердит, и они забывают все мои услуги. А ведь, даже если бы я вздумала нарядиться, на какие средства я бы это сделала? Я никогда ничего не прошу, хотя ни полушки не имею. Бабушка ничего мне не дает, кроме еды и ночлега. Я сама ничего не могу смастерить с лохмотьями, оставленными мне еще моей бедной матерью. Меня ничему не учили и с десяти лет я была брошена без присмотра на произвол судьбы. Ты ничего мне не сказал из доброты, а все ставят мне в упрек, что в шестнадцать лет мне пора пойти в услужение, что тогда я буду получать жалованье, но что я остаюсь с бабушкой из лени и любви к бродячей жизни. А бабушка будто бы меня не любит, но не имеет средств нанять служанку.

— Но ведь это правда, Фадетта! Тебя укоряют, что ты не любишь работать, твоя бабушка всем повторяет, что ей выгоднее было бы взять служанку.

— Бабушка так говорит, потому что она любит жаловаться и браниться. А только я заикнусь о разлуке, она меня не пускает, ведь я очень полезна в доме, хотя она в этом не сознается. Ведь она не молода, ноги у неё старые, где же ей собирать травы для настоек и порошков, иногда за ними приходится идти далеко. А я отлично знаю свойства трав, гораздо лучше, чем бабушка. Она сама удивляется, как ловко я приготовляю полезные лекарства. А поглядите-ка на нашу скотину, какая она выхоленная, все ей удивляются, зная, что у нас общее пастбище. Бабушка хорошо понимает, отчего у её баранов — отличная шерсть, а у коз — здоровое молоко. Ей не выгодно будет, если я уйду; да и я сама к ней привязана, несмотря на её дурное обращение и скупость. Но это все второстепенные причины, а главная моя причина совсем другая, скажу тебе ее, Ландри, если тебе не скучно слушать.

— Говори, мне очень интересно, — живо ответил Ландри.

— Дело в том, — продолжала она, — что мне еще не было шести лет, когда мать мне оставила бедного ребенка на руках, такого же некрасивого, как и я, но еще более обездоленного, ведь он хромой, слабый, больной, сгорбленный, и всегда-то он злится и шалит, потому что всегда страдает, бедный мальчик! Все его бранят, отталкивают, презирают, моего несчастного скакуна! Бабушка его бранит и бьет, а я вступаюсь за него, представляюсь иногда, что сама его треплю. На самом деле, я его не трогаю и он это отлично знает. Часто, если он провинится, он спасается ко мне и говорит: «побей меня ты, а то бабушка меня накажет» и я бью его в шутку, а он кричит, плутишка! Я смотрю за ним; когда у меня есть старые тряпки, я ему мастерю одежду; потом я всегда лечу его, а то бабушка не умеет смотреть за детьми и давно бы его заморила. Словом, я берегу этого хилого ребенка и облегчаю ему его жизнь, на сколько могу; без меня он скоро лежал бы в земле, рядом с отцом, которого мне не удалось спасти. Может быть, ему хуже, что будет жить некрасивый и искривленный, но я не могу помириться с мыслью об его смерти. Сердце мое обливается кровью, Ландри, от жалости и упреков, точно я мать скакуна! Как пойду я в услужение, буду получать жалованье, а он-то на кого останется? Вот и вся моя вина, Ландри, Бог мне судья, а не люди; я прощаю им их ненависть ко мне.

Ландри слушал с возрастающим интересом маленькую Фадетту и не находил возражений ни на один из её доводов. Последние слова её о маленьком брате так тронули его, что он почувствовал сильную жалость и желание вступиться за нее.

— На этот раз, Фадетта, твои обвинители сами не правы, — сказал он, — ты говоришь только хорошее; никто не предполагает в тебе твоего доброго сердца и рассудительности. Отчего не знают, какая ты на самом деле? О тебе перестали бы дурно отзываться и признали бы тебя хорошей девушкой.

— Я тебе говорила, Ландри, как мне безразлично, нравлюсь ли я или нет тем, кого я сама не люблю.

— Но если ты мне все это рассказываешь, значит… — тут Ландри спохватился и продолжал, поправившись — значит, ты дорожишь больше моим мнением? А я думал, что ты меня ненавидишь за то, что я никогда не был добр к тебе.

— Может быть, я прежде и не очень тебя любила, но с сегодняшнего дня я переменилась, и сказку тебе отчего, — сказала маленькая Фадетта. — Я считала тебя гордецом, в этом я не ошибалась, но ты можешь побороть свою гордость, тем больше для тебя чести. Я считала тебя неблагодарным, зная, как тебя воспитывали, но ты верен своему слову и твердо исполняешь его. Я обвиняла тебя в трусости и презирала тебя, а сегодня я убедилась, что тебя не останавливает никакая опасность и что ты храбр, но только суеверен. Ты пришел за мной в церковь даже после вечерни, когда я уже мысленно простила тебя и не хотела больше мучить. Ты спас меня от злых детей и вызвал больших мальчишек, которые бы меня поколотили без твоего заступничества. Наконец, сегодня вечером ты постарался меня утешить и успокоить, когда увидел мои слезы. Я этого не забуду, Ландри, и всей жизнью докажу тебе мою благодарность. Можешь потребовать от меня, чего хочешь, когда хочешь, обещаю все исполнить. Сегодня я тебя очень огорчила. Я это отлично знаю, Ландри, я тебя разгадала, настолько-то я колдунья; сегодня утром я перестала уже сомневаться. Уверяю тебя, что я не зла, а только люблю пошутить, я бы тебя не поссорила с Маделон, заставляя все время танцевать со мной, если бы я знала, что ты ее любишь. Призналось, меня забавляло, что ты танцевал со мной, с такой дурнушкой, а не обращал внимания на красивую девушку. Я думала этим уколоть твое самолюбие. Но когда я поняла, что затронуто твое сердце, что ты все смотрел в сторону Маделон, помимо твоей воли, что тебя огорчал её гнев до слез, я сама чуть не расплакалась, право! Ты думал, что я плачу от обиды, когда ты захотел драться с кавалерами Маделон, а это было от раскаяния. Вот и теперь я от этого же рыдала и не утешусь до тех пор, пока не поправлю всего. Ты такой добрый и храбрый мальчик!

— Как же ты можешь помирить нас, бедная моя Фаншон? Предположим, что ты и поссорила меня с любимой девушкой, чем ты поможешь? — спросил Ландри, тронутый её слезами.

— Уж ты положись на меня, — ответила Фадетта. — Я не глупа, сумею все объяснить, как следует. Маделон узнает, что я одна кругом виновата. Я призналось во всем и оправдаю тебя в её глазах. Если она завтра же тебя не простит, значит, она никогда тебя не любила и…

— … И я не должен горевать о ней, Фаншон. Она никогда меня не любила и твои старания пропадут даром. Не тревожься напрасно и забудь об этой маленькой неприятности, как и я.

— Эти огорчения не проходят так легко, — сказала маленькая Фадетта и вдруг остановилась, — по крайней мере, так говорят другие. Теперь в тебе говорит досада, а завтра ты не успокоишься, пока не помиришься с твоей красавицей.

— Не спорю, — сказал Ландри, — но сам про то не знаю и не ведаю, честное слово. Ты сама стараешься меня уверить, что я в нее влюблен, а я так думаю, что не стоит говорить о ней, она мне вовсе не очень нравилась.

— Странно, — сказала Фадетта, вздыхая, — вот как вы все, мужчины, любите!

— А вы, девушки, чем вы лучше нас? Вы скоро сердитесь и утешаетесь с первым встречным. Но мы рассуждаем о незнакомых нам вопросах; ты сама всегда смеешься над влюбленными, моя маленькая Фадетта. Наверно и надо мной смеешься, желая помирить меня с Маделон. Повторяю тебе, брось эту затею. Она вообразит, что я тебя подослал и сильно ошибется. Может быть, она не хочет, чтобы я открыто ухаживал за ней; откровенно говоря, я никогда не решался высказаться и ни слова не говорил о любви, хотя мне приятно было беседовать и танцевать с ней. Лучше оставим это, её гнев пройдет сам собой, а если нет, то, право, я не исчахну от горя.

— Я лучше тебя понимаю, чем ты сам, — отвечала Фадетта;— верю тебе, что ты не признавался в любви Маделон, но она заметила ее по твоим глазам, особенно сегодня. Я была причиной вашей ссоры, я вас и помирю. Вот удобный случай показать Маделон, что ты ее любишь. Я это сделаю так ловко и тонко, что ты останешься в стороне. Верь маленькой Фадетте, Ландри, верь невзрачному сверчку, внутри он лучше, чем снаружи. Прости ему, что он тебя мучил, все делается к лучшему. Ты оценишь мою службу; она настолько полезна, насколько приятна любовь красавиц, потому что она бескорыстна, все прощает и забывает зло.

— Не знаю, хороша ты или нет, Фаншон, — сказал Ландри, взяв ее за руку, — но я нахожу, что сама любовь бледнеет перед твоей дружбой. Я оценил твое доброе сердце. Ты не заметила, что я тебя оскорбил сегодня и довольна мной, но я собой не доволен.

— Как так, Ландри, я не понимаю, в чем ты виноват…

— В том, что я ни разу не поцеловал тебя за танцами, а это было моей обязанностью, по обычаю. Я обращался с тобой, как с десятилетней девочкой, которую не удостаивают поцелуем, а ведь между нами только год разницы, мы одних лет! Ты бы обратила внимание на это оскорбление, если бы не была такой доброй.

— Мне это и не пришло в голову, — сказала маленькая Фадетта, вставая, — она говорила неправду и не хотела себя выдать. — Послушай, — продолжала она, делая усилие, чтобы казаться веселой, — как трещат в соломе кузнечики, они меня кличут по имени, а сова говорит мне час, который звезды обозначают на небесном циферблате.

— Я тоже слышу это, и пора мне идти в ла-Приш, но, перед прощанием, повтори мне, что ты на меня больше не сердишься.

— Мне не на что сердиться и нечего прощать, Ландри.

— Нет, — отвечал взволнованный Ландри, её голос, нежнее щебетанья снегирей, спящих в кустах и сладкие речи о дружбе и любви — страшно возбуждали его. — Ты должна забыть прошлое и поцеловать меня, я пропустил это днем.

Маленькая Фадетта вздрогнула, но сейчас оправилась и шутливо продолжала:

— Ты хочешь искупить свою вину наказанием, Ландри. А я тебя освобождаю, мой мальчик! Довольно и того, что ты танцевал с такой дурнушкой, нечего тебе ее целовать.

— Не говори так, — воскликнул Ландри, схватив ее за руку, — я думаю, что очень приятно тебя поцеловать… конечно, если тебе не противны и не обидны мои ласки.

И ему вдруг так захотелось поцеловать маленькую Фадетту, что он задрожал, боясь, что она откажет.

— Слушай, Ландри, — сказала она мягко и кротко, — если бы я была хороша, я бы тебе ответила, что здесь не время, не место целоваться тайком: если бы я была кокеткой, я бы выбрала это место и час, потому что темнота скрывает мое лицо и вокруг нет никого, кто бы мог посмеяться над нами. Но я не то и не другое: а потому предлагаю пожать тебе дружески руку; твоя дружба радует меня и я не захочу ничьей дружбы.

— Да, — ответил Ландри, — жму тебе руку от всей души; слышишь-ли, Фадетта. Но самая честная дружба не мешает поцелуям. Если ты будешь отнекиваться, я подумаю, что ты на меня сердита. — Он захотел неожиданно ее обнять, но она уклонилась и сказала ему со слезами:

— Оставь меня, Ландри, ты очень меня огорчаешь!

Ландри остановился в изумлении, его так тронули её слезы, что он сам на себя рассердился.

— Ты сочиняешь, что дорожишь моей дружбой, — начал он. — У тебя, вероятно, есть привязанности посильнее, вот отчего ты не хочешь меня поцеловать.

— Нет, Ландри, — рыдая, выговорила она, — я боюсь, что ты меня возненавидишь днем, если поцелуешь ночью, когда ни зги не видно!

— Будто я вижу тебя в первый раз, — возразил нетерпеливо Ландри. — Подойди поближе к луне, я отлично могу тебя разглядеть. Может быть, ты не красива, но я люблю и тебя, и твое лицо.

И он поцеловал ее, сначала осторожно, а потом так вошел во вкус, что она испугалась и оттолкнула его со словами:

— Довольно, Ландри, будет! Можно подумать, что ты целуешь меня с досады, а сам думаешь о Маделон. Успокойся, я поговорю с ней завтра, и ты нацелуешься с ней всласть.

С этими словами она вышла к проезжей дороге и удалилась своей легкой походкой.

Ландри совсем потерял голову и хотел ее догнать. Три раза он колебался переходить реку, но потом превозмог соблазн и побежал в ла-Приш без оглядки.

На следующее утро он рано поднялся и пошел убирать своих быков; но, лаская их, он все вспоминал вчерашнюю беседу с маленькой Фадеттой в каменоломне. У него голова отяжелела от сна и усталости от вчерашнего дня.

Он волновался и тревожился от возникшего чувства к этой девушке, он припоминал её некрасивую внешность и дурные манеры. Но, помимо его воли, её образ возникал перед ним, он переживал непреодолимое желание ее обнять и счастье, наполнившее его душу, когда он прижал ее к груди, словно вдруг полюбил ее страстно, и она показалась ему прекраснее всех женщин в мире.

— Верно она обладает какими-нибудь чарами, хотя и скрывает это, — думал он, — она меня положительно околдовала вчера вечером. Ни к кому на свете, ни к матери, ни к отцу, ни даже к моему дорогому близнецу, я не испытывал такого сильного чувства, как к этому чертенку. Вот бы Сильвинэ ревновал, если бы разгадал, что у меня на сердце! Моя привязанность к Маделон его не тревожила, а останься я хоть на день таким безумным и страстным, мне кажется, я бы сошел с ума и полюбил ее одну на всем свете.

И Ландри задыхался от стыда, усталости и нетерпения. Он садился на ясли и с ужасом думал о силе этой волшебницы; она могла лишить его бодрости, сознанья и даже здоровья.

Когда настал день и работники поднялись, они стали издеваться над его ухаживанием за гадким сверчком, изображали ее некрасивой, невоспитанной и дурно одетой; Ландри не знал, куда спрятаться от стыда и боялся, что все узнают о продолжении вчерашней истории.

Но он не рассердился на своих мучителей, потому что они были его друзьями и дразнили его без всякой злобы. Он попытался возражать им и доказывал, что они не знали маленькую Фадетту и что она была гораздо лучше и добрее, чем они думали. Но тут его подняли на смех окончательно.

— её бабушка, может быть, и знает что-нибудь, но сама она ни к чему не пригодна; не советую тебе лечить скотину у неё, если она заболеет, она много болтает, но мало понимает. За то она умеет очаровывать мальчиков, ты был с ней все время вчера; берегись, как бы не прозвали тебя сверчком стрекозы или другом Фадетты. Нечистая сила вселится в тебя. Пусть уже тогда Жоржик на нас работает, стелет постели и чистит лошадей, мы лучше с тобой расстанемся.

— А мне кажется, — сказала маленькая Соланж, — что ты надел вчера утром чулок на изнанку! Говорят, это привлекает колдунов, вот Фадетта это и заметила!

Днем, в то время, как Ландри работал, он увидел проходившую маленькую Фадетту. Она шла скорым шагом к лесу, где Маделон рвала листья для овец. Как раз надо было распрягать быков, они проработали пол дня и Ландри загонял их на пастбище; сам он смотрел на быструю и легкую походку Фадетты, она почти не касалась земли. Ему захотелось узнать, что скажет Маделон; поэтому он оставил свой дымящийся суп и тихонько прокрался к лесу, чтобы подслушать разговор обеих девушек. Он не мог их видеть, он различал только Фадеттин голос и не слышал бормотанья Маделон. За то каждое слово Фадетты доносилось до него ясно и звонко, хотя она и не возвышала голоса. Она говорила с Маделон о нем, как и обещала; она рассказывала, как взяла с него слово исполнить её требование, — какое бы то ни было, — еще десять лет тому назад. Она объяснила это так кротко и мило, что любо было ее слушать. Потом, не упоминая ни об огоньке, ни о страхе Ландри, она сказала, что он едва не утонул, накануне праздника Св. Андош, потеряв брод. Она совершенно обелила его, выставив его с хорошей стороны, а себя с дурной: она приписала себе гордость танцевать с таким красивым парнем, а не с подростками.

Но тут Маделон рассердилась и заговорила громче:

— Что мне до этого за дело! Танцуй весь век с близнецами из Бессонньер, мне это безразлично! Пожалуйста, не воображай, что я тебя ревную и что я страдаю, мне не холодно и не жарко.

А Фадетта продолжала:

— Не отзывайтесь о бедном Ландри так резко, Маделон, ведь он вас любит, и вы его очень огорчите, если отвергнете его.

И она говорила так ласково и убедительно, она так хвалила Ландри, что он покраснел от удовольствия и захотел запомнить её речи, чтобы воспользоваться ими при первом удобном случае.

Маделон с своей стороны, удивилась её красноречию, но не показала этого, так как слишком презирала Фадетту.

— Ловко ты и смело все расписываешь, — ответила она, — вероятно, твоя бабушка научила всех околдовывать; но я не поддаюсь влиянию ведьмы, а потому проваливай, по добру, по здорову, рогатый сверчок! Прибереги себе твоего кавалера, моя крошка! Ведь он первый и последний польстился на твою противную рожицу. Я же от тебя не желаю принимать подачек, даже если ты бы мне предложила царского сына. Твой Ландри — чистый дурак и ломанный грош ему цена, если и ты даже им пренебрегаешь и просишь меня его взять, воображая, что он в тебя влюбился. Вот так ухаживатель для меня, когда им пренебрегает Фадетта!

— Если это вас обижает, — сказала Фадетта и её голос проник в самую душу Ландри, — так успокойтесь! Вы горды и хотите унизить меня; хорошо! Затопчите под ногами бедного полевого сверчка, прекрасная Маделон. Вы думаете, что я прошу вас не сердиться на Ландри, потому что презираю его сама? Так знайте, что я давно люблю его, он единственный мальчик, которому я отдала мое сердце, и я не переменюсь никогда. Но я слишком умна и понимаю, что он никогда меня не полюбит. Я знаю разницу между ним и мной. Он красив, богат, все его уважают, а я дурна, бедна и заброшена. Он не для меня, вы не могли не заметить, как презирал он меня на вчерашнем празднике. И так, будьте довольны; вас любит тот, на кого я и поднять глаз не смею. Казните маленькую Фадетту, смейтесь над ней, отберите его у неё, она не может с вами состязаться. Поступите так, хотя бы не из чувства к нему, а чтобы наказать меня за мою дерзость. Обещайте, что вы примите его ласково и постараетесь его утешить, когда он придет к вам извиняться.

Покорность и самоотвержение Фадетты не тронули Маделон, она грубо отослала ее с словами, что Ландри — как раз ей пара, потому что для неё, Маделон, он был слишком мал и глуп. Но жертва Фадетты невольно принесла желанные результаты. Женщины так созданы, что они считают мальчиков взрослыми, лишь только заметят, что они нравятся другим женщинам. Маделон стала серьезно думать о Ландри, как только ушла Фадетта. Она припомнила её красноречивые слова о любви Ландри и захотела отомстить бедной девочке, думая, что она влюблена в него.

Ее дом был за несколько шагов от ла-Приш; вечером она пошла туда под предлогом, что их скотина смешалась с дядиной.

Она увидела Ландри и взглядом поманила его к себе.

Ландри так развернулся в своей беседе с Фадеттой, что отлично это заметил.

— Фадетта настоящая волшебница, — подумал он, — она не только помирила меня с Маделон, но подвинула в четверть часа мои дела больше, чем я бы это сделал в целый год. Какая она умная и какое у неё золотое сердечко!

С этими мыслями он смотрел на Маделон так равнодушно, что она ушла, не сказав с ним ни слова. Страх его перед ней пропал, но, вместе с тем, исчезло удовольствие встречи с ней и жажда её любви. Поужинав, он притворился, что идет спать, а сам вышел через проход из постели, пробрался по стене и пошел по броду де-Рулетт. Блуждающий огонек плясал там и в этот вечер. Ландри подумал, — издали увидев его: «огонь здесь, тем лучше, вероятно, и Фадетта не далеко». Он верно и храбро перешел через брод, дошел до дома старухи Фадэ, заботливо оглядываясь по сторонам. Но он долго простоял, везде было тихо и темно. Все спали в домике.

Он надеялся, что сверчок выйдет погулять, когда бабушка и скакун улягутся. Он обходил тростники, до самой каменоломни, свистя и напевая, чтобы привлечь к себе внимание. Увы! он встретил только бежавшего в соломе барсука и сову, кричавшую на дереве.

Он вернулся домой, не поблагодарив своего доброго друга за её услугу.

Прошла целая неделя, а Ландри все не встречал маленькую Фадетту. Это огорчало и тревожило его.

— Опять она подумает, что я неблагодарен, — говорил он себе, — но чем же я виноват, что никак не могу найти ее, как ни ищу. Может быть, она рассердилась на меня за мои поцелуи в каменоломне, но я вовсе не хотел обидеть ее.

Он больше передумал за эту неделю, чем за весь год. Ландри не мог сам распутать свои мысля, был рассеян и заставлял себя работать: его не развлекали от его мечтаний ни рослые быки, ни блестящий плуг, ни хорошая земля, вся пропитанная весенней влагой.

Он навестил в четверг вечером своего близнеца и нашел его тоже озабоченным. Хотя у них были разные характеры, но иногда сказывались одинаковые черты. Казалось, он догадывался, что брат был чем-то взволнован, но он был далек от истины. Он только его спросил, помирился-ли он с Мадлон? Ландри солгал первый раз в жизни, ответив на этот вопрос утвердительно. На самом деле, они еще не обменялись ни одним словом, и Ландри не торопился и откладывал разговор.

Наконец, настало воскресенье; Ландри пошел к обедне одним из первых. Он знал, что Фадетта приходила очень рано в церковь и долго молилась, чем возбуждала всеобщие насмешки. Он вошел, пока еще не благовестили. В часовне Пресв. Богородицы он увидел коленопреклоненную фигуру; она не двигалась и усердно молилась, закрыв лицо руками. Поза напоминала Фадетту, но прическа и одежда были совсем другие. Ландри вышел на паперть посмотреть, нет-ли ее там? Там всегда стояли нищие в рубищах.

Среди их лохмотьев не было маленькой Фадетты. В течение всей обедни он не мог ее найти. Перед самым окончанием, девушка в часовне подняла голову и он вдруг узнал в ней Фадетту после внимательного наблюдения. У неё был совсем другой вид. Правда, он узнал её бедное платье, драгетовую юбку, красный передник и наколку без кружев, но все это было вымыто, выглажено и перешито. Ее удлиненная юбка прилично покрывала её ноги, чуть-чуть показывая белые чулки; наколку она переделала и грациозно приколола ее на свои черные, глянцовитые и приглаженные волосы; на шее была надета новая желтая косынка, красиво оттеняющая её смуглую кожу. У лифа она удлинила талию, так что её стройная и гибкая фигурка ясно вырисовывалась, не то, что прежде, когда она походила на бесформенную деревяшку. Неизвестно, каким цветочным составом мыла она себе руки и лицо за эту неделю, но она так побелела, что её бледное личико и тонкие ручки напоминали своей нежностью белый шиповник весной.

Ландри даже выронил молитвенник, до того его поразила эта перемена; маленькая Фадетта обернулась на шум и их глаза встретились. Она зарделась, как дикая роза и так похорошела, что вся преобразилась, а глаза её, красота которых была всем известна, засветились ярким блеском. Ландри подумал: «она прямо волшебница; захотела сделаться из дурнушки красивой — и стала хорошенькой, каким-то дивом».

Эта мысль его встревожила, но все-таки он сгорал от нетерпения подойти к ней после службы, и сердце его сильно билось.

Но Фадетта стояла неподвижно; после обедни она не пошла играть с другими детьми, а так ловко ускользнула, что никто не заметил перемены в ней к лучшему. Сильвинэ следил за близнецом, и потому Ландри не посмел пойти за ней. Однако, через час, ему удалось вырваться; он скоро нашел маленькую Фадетту, руководствуясь влечением своего сердца. Она пасла свою скотину в пустынной дорожке, которую называют «Могилой жандармов». Один жандарм был там убит, в былые времена, людьми из ла-Косса, когда заставляли бедный народ платить подати и сбирать барщину, не по закону, а им было и без того тяжело.

Маленькая Фадетта сегодня не занималась рукоделием, потому что день был воскресный. Она отыскивала трилистник в четыре листа, что встречается очень редко. Наши дети любят эту спокойную забаву.

— Нашла-ли ты, Фаншон? — спросил Ландри, подходя к ней.

— Мне часто попадаются такие листья, — ответила она, — но напрасно говорят, будто это приносит счастие, мне оно ровно ничего не принесло, хотя у меня есть в моей книге три ветки.

Ландри присел к ней, намереваясь побеседовать. Но вдруг он так смутился, что не мог сказать ни слова и молчал. Ничего подобного он не испытывал с Маделон.

Его смущение передалось и Фадетте. Наконец, она спросила его, почему он на нее смотрит с таким изумлением?

— Может быть, ты поражен моей новой прической? Я послушалась твоего совета, теперь стану прилично одеваться и хорошо вести себя. Но я боюсь, что всем это бросится в глаза, начнут смеяться, что я напрасно стараюсь себя украсить, вот отчего я прячусь.

— Пусть говорят, что угодно, — возразил Ландри, — не все-ли равно? А я решительно не понимаю, отчего ты так похорошела сразу? Уверяю тебя, сегодня ты просто хорошенькая, и только слепые этого не увидят.

— Не смейся, Ландри, — сказала маленькая Фадетта. — Говорят, что красавицы теряют голову от своей привлекательности, а дурнушки — от своего уродства. Я привыкла быть пугалом и не хочу поглупеть, вообразив, что я стала хороша. Но ведь ты пришел поговорить со мной о другом. Скажи, как идут твои дела с Маделон? Простила-ли она тебя?

— Я вовсе не пришел сюда затем, чтобы говорить о Маделон. Не знаю даже, сердится-ли она или нет; знаю только, что ты отлично с ней говорила, за что большое тебе спасибо.

— Значит, ты от неё знаешь о нашем разговоре? Стало быть, вы помирились?

— Мы вовсе не так сильно любили друг друга, чтобы ссорится или мириться. А ваш разговор мне передаю одно доверенное лицо.

Маленькая Фадетта вся вспыхнула, прежде никогда не играл яркий румянец на её щеках; волнение и радость украшает дурнушек, она вдруг похорошела. Ее волновала мысль, что Маделон передала её слова и высмеяла её любовь к Ландри.

— Однако, что сказала тебе про меня Маделон? — спросила она.

— Она мне сказала, что я болван и никому не могу нравиться, даже и тебе. Ты презираешь меня, избегаешь и прячешься от меня всю неделю, не желая меня видеть. А я то всю неделю искал тебя и бегал всюду. Значит, все смеются надо мной, Фаншон, всем известно, что ты не отвечаешь на мою любовь?

— Вот так злая выдумка! — ответила изумленная Фадетта;— она не разгадала своим колдовством, что Ландри хитрил: — Я не думала, что Маделон так коварно лжет. Не сердись на нее, Ландри, это говорит в ней досада, она любит тебя.

— Весьма возможно, — сказал Ландри. — Теперь я понимаю, отчего ты так добра ко мне. Ты все мне прощаешь, потому что равнодушна ко мне и тебе нет дела до меня!

— Я не заслужила твоих упреков, право, я не заслужила их, Ландри. Я никогда не говорила всех этих глупостей, это тебе все выдумали. Я совсем не то рассказывала Маделон. Эта наша с ней тайна, но я тебе ни в чем не повредила и только показала мое уважение к тебе.

— Слушай, Фаншон, будет нам спорить о том, что ты говорила или чего ты не говорила. Дай-ка мне совет, ты так хорошо все понимаешь. В прошлое воскресение, в каменоломне, я почувствовал к тебе такую сильную и необъяснимую привязанность, что всю неделю не ел и не спал. Я от тебя ничего не скрою, ты ведь так проницательна, что сама догадаешься. Признаюсь, что я стыдился моего чувства на следующее утро и хотел всячески спастись от такого сумасшествия. Но вечером снова повторилось мое безумие; я даже перешел ночью через брод, не пугаясь проделок блуждающих огоньков; я сам над ними смеялся и не обращал на них внимания. И вот с понедельника я хожу каждое утро как дурак, все смеются над моей любовью к тебе, за то вечером мое чувство берет верх над моим ложным стыдом. Сегодня ты миленькая и спокойная; если ты останешься такой, все прошлое забудется через две недели, и многие последуют моему примеру. Будет очень понятно, что ты всем нравишься, я буду вовсе не исключением. А все-таки, не забудь, что я тогда попросил у тебя позволения поцеловать тебя, когда все тебя считали некрасивой и злой; помни это воскресенье, в день св. Андоша; твои слезы в каменоломне. Признаешь-ли ты мое право? Убедил-ли я тебя?

Маленькая Фадетта молча закрыла лицо руками. Прежде Ландри приписывал свою любовь тому, что на него подействовали её слова Маделон об её чувстве к нему. Но теперь увидел, как она смущенно склонилась, он испугался, что она нарочно все выдумала, чтобы помирить его с Маделон. Эта мысль его огорчила и подзадорила. Он отнял её руки от лица и увидел её бледное и печальное лицо, он стал осыпать ее упреками за то, что она молчит на его безумные слова. Тогда она бросилась на землю, вздыхая и ломая руки, она задыхалась и, наконец, потеряла сознание.

Ландри очень испугался и стал растирать ей руки, чтобы она пришла в себя, они были холодные, как лед, и безжизненные, как дерево. Он долго грел их в своих, пока она не очнулась и не выговорила:

— Мне кажется, что ты со мной играешь, Ландри. Но над некоторыми вещами нельзя шутить. Пожалуйста, оставь меня в покое и забудь меня; когда что-нибудь тебе понадобится, приди и попроси, я всегда с удовольствием постараюсь исполнить твою просьбу.

— Фадетта, Фадетта, так нехорошо говорить! — сказал Ландри. — Ведь вы сами смеялись надо мной, показывая, что вы меня любите, а сами ненавидите.

— Как, — воскликнула она грустно. — Что я вам показывала? Я предлагала вам братскую дружбу; она была бы вам приятнее, чем дружба вашего близнеца, потому что я не ревнива. Ведь я старалась помочь вам, а не помешать вашей любви к Маделон.

— Это правда, — сознался Ландри, — ты воплощенная доброта и я не смею упрекать тебя. Прости меня, Фаншон, позволь мне любить тебя, как я умею. Конечно, моя любовь к тебе не будет так спокойна, как к близнецу и сестренке Нанетте, но обещаю тебе, что никогда не поцелую тебя без твоего разрешения, если это тебе неприятно.

Ландри пришел к заключению, что Фадетта любила его дружески и мирно, он никогда не был пустым хвастунишкой. Он так стеснялся с Фадеттой, точно не слыхал её разговора с красивой Маделон.

За то маленькая Фадетта была проницательна; она догадалась, что Ландри безумно в нее влюбился, и это сознание наполнило её душу таким блаженством, что в первую минуту она обомлела. Но она дорожила своим легко приобретенным счастием и потому не сдавалась сразу, не желая охлаждать Ландри слишком быстрой победой. Он просидел с ней до ночи и все не мог с ней расстаться; он еще не смел напевать ей любовные речи, а довольствовался тем, что смотрел на нее и слушал её голос. Он забавлялся с скакуном, который бегал недалеко от сестры и скоро к ним присоединился. Ландри ласкал его и скоро заметил, что бедный мальчик был не зол и не глуп с теми, кто был добр к нему. За один час он так освоился и привык к близнецу, что целовал его руки и называл его «мой Ландри», как и сестру звал «моя Фаншон». Ландри почувствовал к нему нежность и сострадание; он находил, что напрасно презирали бедных детей, которые нуждались в ласке и любви, чтобы сделаться лучше и добрее.

С этого дня ежедневно Ландри видел маленькую Фадетту; если он встречал ее вечером, ему удавалось поговорить с ней; за то днем она не могла останавливаться долго, но он все-таки радовался возможности поглядеть на нее и перекинуться с ней несколькими словами. Она все так же хорошо одевалась и вела себя тихо, вежливо разговаривая со всеми; это нельзя было не заметить, и постепенно переменили с ней тон и обращение. К ней перестали придираться, так как она стала благоразумна и перестала дразнить и насмехаться над всеми.

Но общее мнение не меняется, к сожалению, с такой быстротой, как наши решения; довольно много времени прошло, пока общее презрение к ней обратилось в уважение, и отвращение заменилось благосклонностью. Позже вы узнаете, как постепенно произошла эта перемена, а в настоящее время не придавали большего значения хорошему поведению Фадетте.

Несколько добрых стариков и старушек иногда судили и рядили детей и подростков, сидя под старыми орешниками; эта молодежь выросла на их глазах и они считали себя как бы их родителями. Они глядели, как некоторые танцевали, а другие играли в кегли, и рассуждали о них.

— Вот из этого выйдет храбрый солдат, он отлично сложен и его не освободят от военной службы; этот пойдет в отца, он такой же сообразительный и умный, за то вот тот наследовал спокойствие и рассудительность матери. Молоденькая Люсетта будет со временем хорошенькой служанкой, а толстая Луиза многим придется по вкусу. Дайте подрасти Марион, увидите, как она с годами поумнеет.

Когда приходила очередь маленькой Фадетты, то про нее говорили так:

— Посмотрите, как торопится она убежать, она не хочет петь и играть с прочими. Вероятно, она очень сердита на детей, что они ее растрепали за танцами. Теперь она иначе причесывается и стала не хуже других.

— Заметили вы, как она с некоторых пор побелела? — говорила мать Кутюрье. — Прежде её кожа смахивала на утиное яйцо, столько на ней было веснушек; теперь, когда я видела ее вблизи, я нашла ее такой бледной и беленькой, что спросила: нет-ли у неё лихорадки? Может быть, она и выровняется со временем: часто дурнушки хорошеют в семнадцать и восемнадцать лет.

— Потом они умнеют с годами, — продолжал отец Нобэн, — начинают наряжаться и хорошеть. Давно бы пора заметить сверчку, что она не мальчик. Все мы думали, что она пойдет по стопам матери и осрамит весь наш округ своим поведением. Но довольно с неё этого примера; вы увидите, что она исправится и будет вести себя хорошо.

— Давай Бог, — сказала мал Куртилье, — а то не годится девушке быть сорванцом. Я тоже надеюсь на Фадетту; намедни я ее встретила, она приветливо со мной поздоровалась и спросила, не лучше-ли мне? А раньше она постоянно бегала за мной и передразнивала мою хромую походку.

— Эта девочка не злая, а просто шалунья, — говорил отец Генри. — Я знаю, что у неё доброе сердце; она часто возилась, из любезности, с моими внучатами, когда дочь бывала больна. Она с ними нянчилась так хорошо, что они в ней привязались и не хотели расстаться.

— Правда, что я слышала, — продолжала мать Кутюрье, — будто один близнец отца Барбо в нее влюбился с праздника св. Андоша?

— Вот еще, охота верить глупостям, — ответил отец Нобэн. — Просто дети забавляются; ведь вы знаете, что Барбо и его дети не глупые.

Так судили и рядили маленькую Фадетту, но часто про нее забывали, потому что она от всех скрывалась и ее редко видели.

За то ее часто видел и наблюдал за ней Ландри Барбо. Если ему не удавалось поговорить с ней, он сердился, но стоило ему только встретиться с ней, он моментально успокаивался и был доволен, так умела она вразумить и успокоить его. Она вела с ним тонкую игру, не лишенную кокетства, так ему иногда казалось, по крайней мере. Ее намерения были, впрочем, самые честные: она и слышать про его любовь не хотела, пока он не вникнет и не рассудит обстоятельно свое положение. Значит, он не имел права упрекать ее.

Она не подозревала его ни минуты в том, что он хочет завлечь ее и обмануть своей страстью. В деревнях почти всегда любят тише и спокойнее, чем в городе; у Ландри характер был еще флегматичнее, так что нельзя было подумать, что он обожжется с огнем. Никто бы не поверил, что он так сильно увлечен; да и к тому же он тщательно скрывал свои чувства от всех. Сама маленькая Фадетта, видя, что он ей всецело отдался, испугалась минутной вспышки, с другой стороны, она сама боялась слишком воспламенится и зайти чересчур далеко, ведь они были еще очень молоды, жениться им было нельзя, так говорили их родители, и осторожность внушала им то же самое.

А любовь не ждет; когда она проникает в кровь молодых людей, они не рассуждают и редко спрашивают чужого мнения.

Но маленькая Фадетта, хотя и казалась еще ребенком, имела силу воли и рассудительность старше своих лет. Ее сердце было горячее и пламеннее, чем у Ландри, она любила его страстно, и все-таки вела себя очень разумно. Весь день и всю ночь, каждую минуту, она только о нем и думала, сгорая желанием его увидеть и приласкать. А когда он приходил, она встречала его спокойно, говорила умно и даже делала вид, что не замечает его любви. Она не позволяла ему прижимать её руку выше кисти.

Ландри никогда не выходил из подчинения к ней, где бы они ни были: в самых отдаленных уголках, темной ночью; он так боялся ее оскорбить и не понравиться ей, что, поддаваясь её очарованию, относился к ней, будто она приходилась ему сестрой, а скакун Жанэ — братом.

Желая развлечь его и не дать времени много углубляться в свои чувства, Фадетта учила его всему, что знала; её природные способности превзошли уроки бабушки. Она все рассказывала Ландри: всеми силами старалась она ему объяснить, что нечистая сила не играет никакой роли в её познаниях; она видела, что он все боится колдовства.

— Слушай, Ландри, — сказала она ему однажды, — не бойся ты лукавого! Ведь один только благой дух существует, дух Божий, Люцифер выдумка священника, а его служитель Жоржон — выдумка старых деревенских кумушек. Я сама боялась бабушкиных козней, когда была маленькой, но она смеялась надо мной. Могу тебе правду сказать, те, которые стараются уверить других, сами первые сомневаются. Никто менее не верит в сатану, чем колдуны, они представляются, что постоянно вызывают дьявола. Они отлично знают, что его нет, и он им не помогает. А простаки, верующие в него, никогда не могли его вызвать. Бабушка мне рассказывала, что мельник из «Собачьего прохода» пошел к перекрестку четырех дорог, взял с собой дубину, чтобы отколотить черта, когда он явится. Повсюду раздавались его крики ночью: «Придешь-ли, волчье рыло? Придешь-ли, бешеный пес? Придешь-ли, дьявольский Жоржон?» И ни разу он не пришел; а мельник помешался от гордости, воображая, что дьявол его боится.

— Но ведь это не по христиански ты рассуждаешь, уверяя, что дьявола нет, моя маленькая Фаншон, — возражал Ландри.

— Не спорю, — отвечала она;— а все-таки я уверена, что даже если он существует, он не смеет являться на землю, обманывать нас и губить наши души. Ведь земля принадлежит Творцу, Он один ею правит, и все, что на ней находится, Ему подвластно.

Ландри перестал неразумно бояться. Он не мог не признать, что маленькая Фадетта была очень благочестива в своих помыслах и молитвах. Она была даже религиознее многих. Она всем сердцем любила Бога, ко всем относилась ласково и с участием; когда она говорила про свою любовь Ландри, он поражался своему неведению. Как мог он ходить на службу и считаться благочестивым, если сердце его не было согрето любовью к Богу и к ближним, и он только исполнял пустой обряд не понимая значения его.

Постоянно гуляя и беседуя с ней, Ландри научился свойствам трав и разным способом лечить людей и животных. У отца Кайлло корова объелась зеленью и у неё сделалась опухоль; ветеринар от неё отказался, уверяя, что она и часа не протянет. Ландри применил действие своих новых познаний. Он потихоньку дал ей питье, приготовленное по рецепту маленькой Фадетты. Утром пришли работники выбросить ее в яму, они были очень опечалены потерею такой отличной коровы. Каково же было их изумление, когда они застали ее на ногах, обнюхивающую корм, с здоровыми глазами, опухоль прошла бесследно. В другой раз змея укусила жеребенка, Ландри опять спас его очень удачно, все следуя советам своей маленькой подруги. Наконец, он попробовал лекарство против бешеной собаки в ла-Приш, она выздоровела и никого не тронула. Ландри не хвастался своими познаниями и скрывал свои сношения с Фадеттой, так что выздоровление скотины приписали его хорошему уходу. Но отец Кайлло понимал во всем тонко, как отличный хозяин, и про себя удивлялся: «Отец Барбо не умеет смотреть за скотом, у него за прошлый год было много потери, такая неудача случается у него не в первый раз. А у Ландри легкая рука. Это приобретается от рождения, а в школах ничему не выучишься, если не ловок от природы. Ландри ловкий и хорошо принимается за дело. Это великий дар, он гораздо важнее денег». Рассуждения отца Кайлло были справедливы, но он ошибался, приписывая способность Ландри природе. Ландри только умел ходить за скотом и применять выученные средства. А этим даром обладала маленькая Фадетта; после нескольких уроков бабушки, она сама открывала, как изобретатель, качества некоторых трав и способы их употребления. Она была права, когда отрекалась от прозвища колдуньи; у неё просто был наблюдательный ум, она делала сравнения, замечания, опыты, а в этом-то и заключается врожденный талант, это бесспорно. Отец Кайлло шел дальше в своих предположениях: он верил, что у иного пастуха или работника была более или менее легкая рука, так что он одним своим присутствием приносил пользу или вред скоту. Есть известная даже правда в суевериях, нельзя не согласиться: хороший уход, чистота, добросовестное отношение помогают исправить то, что испортили небрежность и глупость.

Ландри любил хозяйство; его любовь к Фадетте увеличилась от благодарности за её уроки; потом он преклонялся перед её дарованием. Он ценил её попытки занять его полезной беседой, вместо праздных объяснений в любви. Скоро он убедился, что она ближе принимает к сердцу интересы и пользу своего друга, чем его ухаживания и комплименты.

Ландри скоро так ею увлекся, что перестал стыдиться своей любви к маленькой девочке, которую считали некрасивой, нехорошей и невоспитанной. Если он и скрывал свое чувство, так только из-за своего близнеца, зная его ревность. Он видел, каких усилий стоило Сильвинэ помириться с его ухаживанием за Маделон, а это ухаживание было просто шуткой в сравнении с его любовью к Фаншон Фаде.

Фадетта принимала тоже все предосторожности, чтобы все скрыть; любя его, она не хотела подвергать его насмешкам и причинить ему неприятности в его семье. Поэтому она требовала от него такой тайны, что прошел целый год, пока все обнаружилось. Ландри приутих. Сильвинэ не следит за каждым его шагом и действием, да и сама страна, своим местоположением, покровительствовала любви. (Она была не очень населена и вся разделена на овраги).

Сильвинэ радовался, что брат охладел к Маделон; хотя он, скрепя сердце, и покорился перед судьбой, но теперь ревность перестала его мучить, когда он убедился, что Ландри не торопится отнять у него сердце и отдать его женщине. Он предоставил его полную свободу в прогулках, в дни праздника и отдыха. У Ландри всегда были готовы предлоги отлучиться, особенно в воскресенье вечером; покидал он Бессонниеру очень рано, а возвращался в ла-Приш только в полночь. Теперь это ему было очень удобно, потому что он спал в крытом гумне, недалеко от сарая, где складывались хомуты, цепи, колеса, словом, всевозможная утварь, необходимая для рабочего скота и земледельческих орудий. Таким образом Ландри мог поздно возвращаться, не беспокоя никого. По воскресеньям он был свободен до понедельника; отец Кайлло и его старший сын были люди степенные, не любили шататься по кабакам, не гуляли в праздничные дни, и всегда сами смотрели за фермой в это время, чтобы, говорили они, молодежь, работающая больше их всю неделю, могла бы отдохнуть и порезвиться на просторе.

В холодные ночи, зимой, трудно объясняться в любви на воздухе; Ландри и маленькая Фадетта укрывались в башне Жако. Так назывался старый голубятник, давно предоставленный голубям, но теплый и замкнутый со всех сторон, он прилегал к ферме отца Кайлло. Там складывалась вся мясная провизия, а ключ сохранялся у Ландри. Голубятник находился на пределах земли ла-Приш, недалеко от брода де-Рулетт. Никому и в голову не могло прийти, что два влюбленных скрываются среди пустынного поля, засеянного медункой. Если погода была хорошая, они отправлялись на рубку молодых деревьев. Убежище было удобное для воров и для любовников, а так как у нас воров нет, то и пользуются им исключительно одни любовники.

Долго сохранить тайну нет никакой возможности. В один воскресный день Сильвинэ, проходя вдоль стены кладбища, услышал по другую сторону, в двух шагах от него, голос своего близнеца. Ландри говорил шепотом, но Сильвинэ так знал его голос, что мог угадать всякое слово, невнятно произнесенное.

— Отчего ты не хочешь танцевать? — спрашивал он у своей незнакомой спутницы, ты все уходишь после обедни. Никто не осудит, что мы вместе танцуем, ведь не знают, что мы постоянно с тобой видимся. Не подумают приписать это моей любви, а просто решат, что я хочу посмотреть, умеешь-ли ты еще танцевать?

— Нет, Ландри, нет, — ответил чей-то голос; Сильвинэ его не узнал, потому что Фадетта все скрывалась и он давно ее не слышал, — пусть меня совсем забудут; а если мы попробуем один раз, нам захочется продолжать каждое воскресенье и опять станут про нас болтать. Верь мне, наши бедствия начнутся с того дня, как узнают про нашу любовь. Я лучше уйду, а ты приходи ко мне вечером, когда вернешься от своих.

— Тоска какая! никогда мы не танцуем, — ответил Ландри;— ведь прежде ты так любила танцы, милочка, ты всегда была грациознее всех. Какое мне было бы удовольствие — держать твою ручку и кружить тебя в моих объятиях, ты такая ловкая и гибкая! Только ты не должна ни с кем танцевать, кроме меня.

— Вот этого-то и не надо, — возразила она. — Вижу, что ты сам хочешь повеселиться, мой добрый Ландри. Пойди, потанцуй, я буду за тебя счастлива и терпеливо буду дожидаться твоего возвращения.

— Ты слишком терпелива, — беспокойно прервал Ландри;— я бы скорей согласился, чтобы мне отрубили ноги, чем пойти приглашать девушек и целовать их, если они мне не нравятся, я бы это не сделал ни за какие деньги!

— А ведь мне бы пришлось танцевать со всеми и целовать их, — возразила Фадетта.

— Нет, тогда лучше не оставайся, — перебил Ландри, — я не позволю тебе целоваться.

Сильвинэ не слыхал их разговора дальше, шаги удалялись. Не желая, чтобы брат его обвинял в подслушивании, он вошел в кладбище и подождал, пока Ландри пройдет мимо него.

Это открытие пронзило сердце Сильвинэ, как удар ножа. Он не старался узнать, кого так страстно любил Ландри. Достаточно было и того, что есть на свете такое существо, для которого брат забывал его. Больнее всего было сознание, что Ландри с ним не откровенен.

— Он мне не верит, — думал он;— конечно, это она виновата. Она подучивает его меня остерегаться и ненавидеть. Теперь мне ясно, отчего он так скучал дома и так неохотно гулял со мной. Я все думал, что он предпочитает одиночество и редко ходил с ним. С этого дня я совсем не буду мешать ему. Я и вида не подам, что узнал его тайну, это только рассердит его. Пока он будет торжествовать, что он, наконец, избавился от меня, я буду страдать втихомолку.

Сильвинэ поступил, как думал: он не только не удерживал брата, но сам уходил из дома, чтобы ему не мешать. Он спасался в фруктовый сад и там предавался своим мечтам. Он упорно отказывался идти в деревню, боясь встретиться с своим близнецом.

— Если я встречу там Ландри, — думал он, — он вообразит, что я за ним слежу и намекнет мне, что я лишний.

Постепенно вернулось его старое горе, от которого он было вылечился. Теперь оно возвратилось с удвоенной силой и невольно отразилось на его лице. Мать старалась узнать причину его печали, но он стыдился сознаться, что в восемнадцать лет он не стал умнее, чем в пятнадцать, и упорно молчал на её вопросы.

Это спасло его от болезни; Бог никогда не покидает твердых духом, старающихся скрыть свои страдания. Бедный близнец всегда был бледен и задумчив, часто страдал лихорадкой и всю жизнь остался слабым и хилым на вид. Работа утомляла его, но он старался превозмочь свою слабость, зная, что труд полезен; да и при том не хотелось ему огорчать отца своей ленью. Поэтому он иногда брался за работу не по силам и на другой день лежал больной.

— Сильвинэ никогда не будет хорошим работником, хотя он старается и не щадит себя, — говорил отец Барбо. — Я не отдам его в услужение, а то он наверно заморится. Господь не создал его сильным, я постоянно бы за него мучился, если бы он поступил к чужим.

Мать Барбо вполне соглашалась с мнением мужа. Она всячески старалась развлечь Сильвинэ, советовалась со многими докторами; одни сказали, что ему надо беречься и пить побольше молока; другие, наоборот, велели ему много работать и пить крепкое вино. Мать Барбо недоумевала, кого послушаться.

К счастью, она не последовала ни одному из этих советов. Сильвинэ так и пошел по дороге, начертанной ему Богом, и не встречал никаких извилин. Он влачил свое горе довольно тихо, пока внезапно не обнаружилась любовь Ландри, и Сильвинэ стал страдать от печали брата.

Открыла тайну и Маделон. Она сыграла злую шутку, хотя и совсем неожиданно узнала про любовь Ландри к Фадетте. Позабыла она его очень скоро, потому что никогда серьезно не любила. А все-таки в глубине сердца она сохранила затаенную злобу против Фадетты и ждала первая случая, чтобы отомстить им обоим. В женском сердце самолюбие оставляет больше следов, чем сожаление.

Вот как все произошло. На самом деле Маделон была изрядной кокеткой, хотя и славилась своим поведением и строгостью к парням. Она и на половину не так хорошо себя держала, как бедный сверчок, которого все строго осуждали. За ней ухаживали три молодых человека, кроме Ландри, но она предпочитала своего двоюродного брата, младшего сына отца Кайлло из ла-Приша. Она так обнадежила его, что пришлось ей согласиться, из страха какой-нибудь выходки Кадэ Кайлло, назначить ему свидание в том самом голубятнике, где скрывались Ландри с Фадеттой.

Кадэ Кайлло напрасно всюду искал ключа от голубятника, Ландри всегда держал его у себя в кармане; спросить он не решался, не имея основательных причин для объяснения своего желания. Все и забыли про ключ. Кадэ Кайлло вообразил, что он потерял или что отец держал его в связке ключей; не долго думая, он не постеснялся выломать дверь. Как раз в то время Ландри с Фадеттой сидели в голубятнике; влюбленные парочки смутились, увидав друг друга, и решили скрыть свою встречу от всех.

Но ревность и злоба проснулись в Маделон, когда она увидела такое постоянство Ландри, самого красивого и славного парня, к маленькой Фадетте. Она задумала им отомстить. Она не посвятила в свой замысел Кадэ Кайлло, так как знала, что он человек порядочный и честный; она взяла себе в помощницы своих двух молоденьких подруг. Они были обижены равнодушием к ним Ландри, он никогда не приглашал их. Потому они стали внимательно следить за каждым шагом маленькой Фадетты и скоро узнали все. Подкараулив их раза два вместе, они пустили слух, что Ландри свел дурное знакомство с Фадеттой. Клевета распространилась с поразительной быстротой. Все девушки приняли живое участие в этом деле; когда речь идет о красивом и богатом мальчике, который заинтересован другой, все оскорбляются и с удовольствием стараются уязвить и унизить ненавистную соперницу. Обида и злость женщины не имеют пределов.

Через две недели после приключения в башне. Жако решительно все, от мала до велика, старые и молодые, только и говорили о любви Ландри к Фадетте-сверчку, а про приключение в башне с Маделон они умалчивали. Умная девушка постаралась себя выгородить и представлялась, что ее удивляла эта новость будто не она была виновата и первая не рассказала ее потихоньку.

Слух дошел и до матери Барбо. Она встревожилась и опечалилась, но не решилась сказать мужу. Впрочем, он скоро все сам узнал из других источников. Сильвинэ с грустью увидел, что тайна брата разглашена, несмотря на все его усилия скрыть ее.

Однажды вечером Ландри собрался уйти из Бессонньеры, по обыкновению, очень рано. Тогда отец сказал ему при матери, сестрах и близких:

— Не торопись уходить, Ландри, мне надо с тобой поговорить. Подожди, пока не придет твой крестный отец. Я хочу с тобой объясниться при всех тех, кто принимает в тебе живое участие.

Когда дядя Ландриш явился, отец Кайлло заговорил так:

— Вероятно, мои слова тебя сконфузят, сынок Ландри, верь, мне самому неприятно это объяснение при всей семье. Но надеюсь, что это послужит тебе хорошим уроком, ты исправишься и забудешь все твои выдумки. Оказывается, что ты свел дурное знакомство со дня св. Андоша, скоро ему будет ровно год. Мне еще тогда это заметили, до того всех удивило твое поведение; ты весь вечер танцевал с самой некрасивой, грязной и невоспитанной девушкой во всей стране. Я не одобрил твоего поступка, но не сделал тебе замечания, потому что приписал эту выдумку шутке и забаве. Не следует глумиться над дурными людьми и еще более увеличивать их стыд, обращая на них всеобщее внимание. Увидев тебя очень грустным на следующий день, я подумал, что ты сам это понял и упрекаешь себя, вот почему я ничего не сказал. Но, с неделю, до меня дошли другие слухи; передавали их мне люди, достойные доверия и уважения. Я могу на них положиться, конечно, если ты не разубедишь меня. Может быть, мои подозрения напрасны; объясни их себе моей заботливостью и припиши их моей обязанности следить за твоим поведением. Ты меня очень обрадуешь, если дашь мне честное слово, что все это ложь и что тебя напрасно оклеветали.

— Скажите мне, батюшка, в чем меня обвиняют, я вам отвечу по совести и чести, — сказал Ландри.

— Кажется, я довольно ясно намекнул тебе в чем, Ландри; ты хочешь, чтобы я прямо говорил, изволь. Итак, тебя обвиняют в том, что у тебя нехорошие сношения с внучкой старухи Фаде, её бабушка очень дурная женщина, не говоря о том, что мать этой несчастной девочки постыдно бросила мужа и детей и бежала за солдатами из родного края. Тебя обвиняют в постоянных прогулках с Фадеттой. Боюсь, как бы ты не связался с дурной любовью и не раскаивался всю жизнь. Понял-ли ты меня, наконец?

— Понял, милый батюшка, — ответил Ландри. — Позвольте мне предложить вам еще один вопрос перед моим ответом. Почему вы находите мое знакомство с Фаншон Фаде дурным? Это из-за неё или из-за её семьи?

— Из-за того и другого, — продолжал строго отец Барбо; он не думал, что Ландри будет так спокоен и решителен. — Прежде всего, плохое родство — неизгладимое пятно. Поэтому, никогда моя семья не согласится породниться с семьей Фаде. Да и сама Фадетта никому не внушает уважения и доверия. Мы ее отлично знаем, она росла на наших глазах. За последний год она ведет себя лучше, не бегает с мальчишками и никому не грубит; я с этим вполне согласен; ты видишь, как я беспристрастен. Но мне этого мало; как могу я ручаться, что эта невоспитанная девочка сделается потом честной женщиной? Я хорошо знаю её бабушку и боюсь, что они обе ловко выдумали всю эту историю, чтобы выманить от тебя разные обещания и потом вовлечь тебя в неприятности. Я даже слышал, будто она беременна, но не верю, что это правда. Ведь на тебя пало бы подозрение и все дело кончилось бы скандалом.

Хотя Ландри и дал себе слово не горячиться, тут он не вытерпел и вышел из себя. Он весь вспыхнул и сказал, вставая:

— Батюшка, вам это передали наглые лжецы. Они оскорбили напрасно Фаншон Фаде. Я бы их вызвал и заставил с собой драться, если бы они были здесь. Это была бы битва на жизнь или смерть. Скажите им, что они грешники и подлецы. Пусть мне в глаза повторят эту ложь, посмотрим, что из этого выйдет!

— Не сердись так, Ландри, — перебил его с отчаянием Сильвинэ, — батюшка не обвиняет тебя в том, что ты обесчестил эту девушку. Он боится, что она запуталась с другим и хочет свалить всю ответственность на тебя, гуляя с тобой днем и ночью.

Голос Сильвинэ несколько успокоил Ландри, но он не мог не возразить на его слова:

— Брат, ты в этом ничего не смыслишь, — сказал он. — Ты вовсе не знаешь Фадетту, ты всегда был предубежден против неё. Пусть обо мне говорят, что угодно, но о ней я никому не позволю дурно отзываться. Нет на свете второй такой честной, бескорыстной и умной девушки, как она, да будет это известно моим родителям для их спокойствия. Тем больше её заслуга, что она выросла такой хорошей среди её семьи. Неужели добрые и верующие люди могут ее попрекать за её несчастное рождение?

— Кажется, ты меня обвиняешь, Ландри, — сказал рассерженный отец Барбо и он встал, давая этим понять, что разговор окончен. — По твоему гневу вижу, как ты сильно привязан к Фадетте, это меня очень огорчает. Если у тебя нет ни стыда, ни раскаяния, прекратим лучше наше объяснение. Я приму сам необходимые меры, чтобы предохранить тебя от заблуждений молодости. А теперь прощай; пора тебе возвратиться к твоим хозяевам.

— Нет, вы не можете так расстаться, — воскликнул Сильвинэ, удерживая брата, собиравшегося уходить. — Батюшка, Ландри даже не может произнести ни слова, так его опечалил ваш гнев. Простите его и поцелуйте, а то он проплачет всю ночь.

Сильвинэ плакал, мать Барбо заливалась слезами, старшая сестра и дядя Ландриш тоже; только у отца Барбо и у Ландри глаза были сухи, но на сердце у них было не легко. Все-таки их заставили поцеловаться. Отец не требовал никаких обещаний, зная, что они не исполняются в таких случаях, а он дорожил своим авторитетом. Но он дал понять сыну, что вопрос не исчерпан и продолжение будет. Ландри ушел взволнованный и грустный. Сильвинэ хотел проводить его, но не решился, предполагая, что Ландри поспешит поделиться с Фадеттой своим горем. Он лег спать и всю ночь не мог заснуть, думая о несчастье, постигшем всю их семью.

Ландри пошел к Фадетте и постучал к ней. Мать Фаде давно оглохла и никакой шум ее не будил. Этим пользовались влюбленные с тех пор, как их накрыли в голубятнике. Ландри мог беседовать с Фаншон только вечером, в той комнате, где спали бабушка и Жанэ. Он подвергался опасности, потому что старая колдунья терпеть его не могла и наверно выгнала бы его далеко не любезно. Ландри поведал свое горе маленькой Фадетте; она выслушала его с большим самообладанием и твердостью. Сначала она попробовала убедить его, в его же пользу, прекратить с ней знакомство и забыть ее. Но когда она увидала, что это только волнует и огорчает его, она стала уговаривать его покориться теперь воле родителей и возложить все надежды на будущее.

— Я всегда это предвидела, Ландри, — сказала она ему, — и часто предлагала себе вопрос: что мы будем делать? Твой отец, по своему, вполне прав и я не сержусь на него. Он боится твоего чувства к такой недостойной девушке, только из любви к тебе. Я прощаю ему излишнюю его гордость и строгость ко мне. Ведь правда, моя ранняя молодость была довольно безумная, ты сам мне это говорил в тот день, как полюбил меня. Хотя я исправилась от моих недостатков за год, все-таки еще слишком мало времени прошло, чтобы мне возвратили доверие. Дай срок, предубеждение против меня изгладится и злые толки замолкнут. Твои родные убедятся, что я разумна, не хочу тебя развратить и вымогать у тебя денег. Они оценят мою бескорыстную любовь и мы будем свободно видеться и говорить, не прячась ни от кого. А пока повинуйся отцу. Он наверно не позволит тебе посещать меня.

— Никогда я не послушаюсь, лучше брошусь в реку, — сказал Ландри.

— Если ты не решишься, я сделаю это за тебя, — сказала маленькая Фадетта. — Я уйду и покину этот край на время. Вот уже два месяца, как мне предлагают хорошее место в городе. Бабушка перестала лечить, потому что она слишком стара и глуха. У неё есть добрая родственница; она согласна с ней поселиться и будет ухаживать за ней и за моим бедным скакуном…

Голос Фадетты оборвался при этих словах, но она осилила свое волнение и продолжала спокойно:

— Теперь он окреп и может обходиться без меня. Скоро ему надо причащаться; его развлекут уроки катехизиса с другими детьми, и он забудет горе разлуки. Он стал благоразумнее, и мальчуганы перестали его задирать. Надо, чтобы меня забыли, Ландри, а то я возбудила всеобщую зависть и злобу. А через год или два я вернусь с хорошей рекомендацией и добрым именем. Все это я приобрету там гораздо скорее, чем здесь. Нас не будут преследовать и мы станем еще дружнее.

Ландри и слышать об её предположении не хотел; он отчаивался и вернулся совсем удрученный в ла-Приш; самое каменное сердце наверно бы тронулось при виде его горя.

Два дня спустя, когда он приготовлял чан для сбора винограда, Кадэ Кайлло ему сказал: — Я замечаю, Ландри, что с некоторых пор ты на меня сердишься и со мной не разговариваешь. Ты верно думаешь, что я разгласил про твою любовь к маленькой Фадетте? Меня очень огорчает, если ты подозреваешь меня в такой низости. Никому я никогда не заикался про это, как Бог свят. Сам я тебе сочувствую; я всегда тебя любил и не говорил дурного слова о Фадетте. Могу даже сказать, что уважаю ее с нашей встречи в голубятнике. Она так сохранила нашу тайну, что никто ничего не подозревает. А как легко могла она воспользоваться этим случаем и отомстить Маделон. Она же ничего подобного не сделала. Я убедился, что часто наружность обманчива и не следует верить толкам. Вот Фадетта оказалась доброй, хотя ее считают злой; а Маделон очень коварна, несмотря на то, что пользуется репутацией доброй девушки. Она обманула не только вас, но и меня.

Ландри охотно поверил словам Кадэ Кайлло, и тот постарался его утешить.

— У тебя много горя, бедный мой Ландри, — закончил он свои увещания, — но ты утешайся тем, что Фадетта отлично себя ведет. Конечно, лучше всего ей уйти, чтобы прекратить эти семейные раздоры; так я ей и сказал сейчас, когда прощался с ней.

— Что ты говоришь, Кадэ! — воскликнул Ландри. — Она уходит? Она уже ушла?

— Разве ты этого не знал? — спросил Кадэ. — А я думал, что вы условились, и ты нарочно ее не провожаешь, во избежание злых толков. Она бесповоротно решила уйти; она прошла направо отсюда, вот уже слишком четверть часа, и несла свой узелок на руке. Она отправилась в Шато Мейллан, и теперь наверно дошла до Виелль-Вилль или около Ирмонта.

Ландри воткнул рогатину в землю, бросил своих быков и помчался вдогонку Фадетте. Он остановился только тогда, когда догнал ее на песчаной дороге, ведущей от Ирмонта к ла-Фремелэн.

Здесь он бросился поперек дороги, в страшном изнеможении, знаком показывая, что она не расстанется с ним, не перешагнув через его труп.

Когда он немного успокоился, маленькая Фадетта ему сказала:

— Я хотела избавить тебя от горя прощания, дорогой мой Ландри, а ты отбиваешь у меня всю мою бодрость духа! Будь мужчиной, дай мне исполнить мой долг. Мне это не так легко, как ты воображаешь. Когда я вспомню, что мой бедный Жанэ теперь меня ищет и зовет, я совсем слабею и хочу разбить себе голову о камень! Помоги мне, Ландри; я чувствую, что если сегодня не уйду, то никогда не решусь и мы погибнем.

— Фаншон, Фаншон, вовсе это не стоит тебе такого труда! — ответил Ландри. — Ты только жалеешь своего брата, а он скоро утешится. А меня ты не жалеешь, тебе нет до меня дела. Ты не знаешь, что такое любовь? Конечно, ты меня скоро забудешь и не вернешься сюда.

— Бог свидетель, Ландри, что я вернусь скоро, может быть, даже через год, много через два. Никогда не забуду я тебя: у меня не будет другого друга или милого кроме тебя.

— Другого друга, очень вероятно, Фаншон, потому что ты никого не найдешь преданнее и вернее меня; а что касается до влюбленного, так про это я не могу судить. Кто может в этом поручиться?

— Я ручаюсь!

— Ты сама ничего не понимаешь, Фадетта; никогда ты еще не любила, а когда полюбишь, то забудешь твоего бедного Ландри. Разве ты бы со мной так рассталась, если бы ты меня любила?

— Ты думаешь, Ландри? — сказала Фадетта, глядя на него грустными и серьезными глазами. — Ты сам не знаешь, что говоришь. Я уверена, что поступаю так из любви, а не из дружбы.

— Если это правда, то я не буду горевать! Я бы утешился, веря твоей любви! Я бы надеялся на будущее и сам был бы тверд, как и ты!.. Но ты меня не любишь, ты сама мне это повторяла, да и притом ты была так спокойна и холодна со мной.

— Итак, ты не веришь, что я тебя люблю? Ты в этом убежден?

Глаза её наполнились слезами, они потекли по её щекам, но она не вытирала их, а продолжала смотреть на него, блаженно улыбаясь.

— Боже мой! Боже мой! Неужели я ошибся? — воскликнул Ландри, обнимая ее.

— Право, ты ошибся! — сказала Фадетта, улыбаясь сквозь слезы.

С тринадцатилетнего возраста бедный сверчок заметил только одного Ландри. Она следовала за ним по лесам и полям, придиралась к нему, чтобы привлечь его внимание; тогда она не отдавала себе отчета в своих мыслях и в своем чувстве к нему. Она отыскала как-то раз Сильвинэ, зная, как тревожился Ландри, и нашла его на берегу реки с ягненком на руках. Она немного поторопила Ландри, чтобы он помнил её услугу. Она его бранила около брода де-Рулетт, потому что сердилась на него и грустила, что он не говорит с ней. Она танцевала с ним на празднике св. Андоша, так как любила его безумно и думала ему понравиться своей ловкостью. Она плакала в каменоломне дю-Шомуа от раскаяния и печали, что огорчила его. Она не согласилась выслушать его признания и не целовала его, из боязни потерять его любовь, поддаваясь ему слишком скоро. Наконец, если она уходит с разбитым сердцем, так это в надежде вернуться достойной его в глазах света, чтобы он мог назвать ее своей женой, не краснея и не унижая свою семью.

На этот раз Ландри чуть не сошел с ума. Он смеялся, кричал, плакал, он целовал руки Фаншон, её платье, он поцеловать бы ей ноги, но она не позволила. Она подняла его и поцеловала его горячо и любовно. Он едва не умер от счастия, ведь это был первый поцелуй в его жизни. Обомлев, он опустился на край дороги, а она подняла свой узелок, красная и смущенная, и убежала от него, запретив ему следовать за нею и обещая ему вернуться.

Ландри покорился своей участи и вернулся к сбору винограда далеко не такой мрачный, как был раньше. Есть бесконечная сладость в сознании, что любим и в вере в любимую женщину. Это его изумило, и он все поведал Кадэ Кайлло, который только преклонился перед Фадеттой за её твердость и осторожность во все время их любви.

— Я очень рад, что эта девушка такая хорошая, — говорил он. — Впрочем, я и раньше ее не осуждал. Признаюсь, я бы полюбил ее сам, если бы она обратила на меня внимание. С её прелестными глазами она мне всегда казалась скорее красивой, чем дурной. Заметил-ли ты, как она похорошела за последнее время? Наверно она имела бы успех, если бы пожелала. Но она хотела нравиться одному тебе, а с другими была только приветлива, ей до них никакого дела не было. Такая женщина всякому бы понравилась. Когда она еще была крошкой, я всегда признавал, что у неё золотое сердце. Спроси у всех по совести: что знают про нее? Наверно никто дурного слова не скажет. А свет так создан, что если два или три человека пустят ложный слух, все его подхватят, вмешаются и создают дурную репутацию, сами не зная почему, точно доставляет удовольствие раздавить беззащитного.

Ландри находил большое облегчение, слушая слова Кадэ Кайлло. С этого дня они стали друзьями, и Ландри отводил душу, поверяя ему свои невзгоды. Даже он сказал ему однажды:

— Перестань ты думать о Маделон, она тебя недостойна, причинила нам только неприятности, славный мой Кадэ. Не торопись жениться, тебе еще рано, ведь мы одних лет. А у меня подрастает сестренка Нанетт; она хорошенькая, воспитанная и кроткая, скоро ей исполнится шестнадцать лет. Приходи к нам почаще, мой отец тебя уважает. Уверяю тебя, что когда ты ближе познакомишься с Нанеттой, ты захочешь быть моим зятем.

— Я не отказываюсь, — ответил Кадэ, — буду приходить к вам каждое воскресение, если твою сестру не прочат за другого.

В день отъезда Фаншон Фадэ Ландри отправился к отцу вечером, желая рассказать ему поступок этой девушки, о которой он так плохо думал. Он хотел высказать ему свое подчинение родительской воле теперь и свои планы на будущее. Когда он проходил мимо дома старухи Фадэ, сердце в нем надрывалось, но он старался утешить себя тем, что не знал бы про любовь Фадетты, если бы не её отъезд. У порога двери он увидел Фаншетт, родственницу и крестную Фаншон, она пришла заменить ее у старухи. Теперь она сидела у выхода и держала скакуна на коленях. Бедный Жанэ не хотел идти спать и горько плакал.

— Фаншон еще не вернулась, — говорил он, — некому меня уложить и прочесть со мной молитвы.

Фаншетт утешала его, как могла, и Ландри слышал с удовольствием, что она ласково обращалась с мальчуганом. Лишь только скакун заметил проходящего Ландри, он вырвался из рук Фаншетты, чуть не оторвав себе нанку, и прыгнул в ноги близнеца, целуя его и приставая к нему с расспросами. Он умолял его привести Фаншон. Ландри взял его на руки и сам прослезился, успокаивая его. Он предлагал ему большую кисть винограда, которую он нес в маленькой корзиночке от матери Кайлло в подарок его матери, но и это не утешило Жанэ, хотя он был довольно жадный. Он ничего не хотел и только умолял Ландри пойти за его сестрой. Ландри обещал ему исполнить его просьбу, чтобы заставить его послушаться Фаншетт и пойти в постель.

Отец Барбо не ожидал такого разумного поступка от Фадетты. Он был очень ею доволен, но все-таки чувствовал укоры совести, потому что был очень справедлив и добр.

— Очень жаль, Ландри, что ты не мог решиться перестать с ней видеться. Ты бы тогда не был причиной её отъезда. Дай Бог, чтобы эта девочка свыклась с своим новым положением и чтобы её домашние не очень страдали от её отсутствия. Некоторые защищают ее и уверяют, что она полезна в своей семье, хотя другие и порицают ее. Мы все разузнаем сами; если слухи про её беременность ложны, наш долг — вступиться за нее, как следует; а если, не дай Бог, они справедливы, и ты виноват, Ландри, мы всегда придем ей на помощь и не допустим ее до нищеты. Только не женись на ней, вот все, что я от тебя требую.

— Батюшка, у нас с вами взгляды расходятся, — ответил Ландри, — я у вас непременно бы попросил позволения на ней жениться, если бы сделал то, в чем меня обвиняют. Но Фадетта так же невинна, как моя маленькая сестра. Мы поговорим об этом после, согласно вашему обещанию, а пока простите мне все неприятности, которые я вам причиняю.

Отец Барбо удовольствовался этим решением и более не настаивал. Он был слишком умен и осторожен, чтобы сразу принимать крутые меры. Он остался вполне доволен.

Разговор больше не поднимался о Фадетте в Бессонньере. Избегали даже называть её имя, потому что Ландри бледнел и краснел, когда о ней упоминали при нем, а сам только о ней и думал, как в первый день её отсутствия.

Сначала Сильвинэ почувствовал эгоистичную радость, узнав про отъезд маленькой Фадетты; он льстил себя надеждой, что теперь его близнец будет всецело принадлежать ему одному. Но на деле вышло не так. Правда, что после Фадетты Ландри любил своего брата больше всех; но Сильвинэ не мог отрешиться от враждебного чувства к Фаншон, и Ландри перестал довольствоваться его обществом. Когда Ландри начинал говорить о ней и посвящать брата в свои любовные дела, Сильвинэ сердился, упрекал его за его постоянство к девушке, которая причиняла одни неприятности ему самому и родителям. С тех пор брат перестал упоминать даже её имя. Но он не мог не отводить душу, говоря о ней; поэтому он поверял свои тайны Кадэ Кайлло и делил свое свободное время между ним и маленьким Жанэ. Он повторял с мальчуганом катехизис, водил его всюду с собой, занимался с ним и утешал его, как умел. Никто не смел издеваться, встречая их вместе. Ландри не допустил бы насмешек над собой, он открыто дружил с братом Фаншон Фадэ. Этим он хотел всем показать, что любовь его не прошла, и доказывал своим расположением, что ни мудрые советы отца Барбо, ни разные толки не имели на него никакого влияния. Сильвинэ пришлось убедиться, что брат отдалился от него еще более, чем прежде. Он стал ревновать его к Кадэ Кайлло и к Жанэ. Сама маленькая Нанетта, утешавшая его прежде своими ласками и участием, стала предпочитать общество Кадэ Кайлло, который был всеобщим любимцем. Бедный Сильвинэ, видя все это, впал в смертельную тоску, в страшное уныние, так что положительно не знали, чем его развлечь. Он никогда не смеялся, не мог работать, словом, чахнул с каждым днем. Стали бояться за его жизнь; лихорадка все не проходила, а когда жар усиливался, он говорил бессмысленные речи и огорчал ими своих родителей. Он жаловался, что никто его не любит, забывая, как его все баловали. Он призывал смерть, уверяя, что он ни к чему не способен, что его терпят из сострадания, что он всем в тягость, что все хотят от него избавиться. Иногда отец Барбо строго его останавливал, слушая эти грешные слова, но это не помогало. Пробовал отец Барбо уговаривать его, со слезами, понять их любовь к нему. Но это было еще хуже — Сильвинэ рыдал, раскаивался, просил у всех прощения; от волнения жар увеличивался.

Снова обратились к докторам, они ничего нового не сказали. По их лицам было видно, что они все зло приписывают тому, что Сельвинэ близнец и что он непременно должен умереть, как самый слабый из двух. Обратились к купальщице из Клавиер, ее считали самой умной знахаркой после матери Сажжер и старухи Фадэ; первая давно умерла, а вторая начала впадать в детство от старости. Эта ловкая женщина ответила матери Барбо следующим образом:

— Ваш ребенок выздоровеет, если он полюбит женщин.

— Как раз он их терпеть не может, — сказала мать Барбо, — я никогда не встречала еще такого разумного и гордого мальчика. С тех пор как его близнец влюбился, он их всех возненавидел, точно мстит им за то, что самая дурная из них овладела сердцем его брата.

— Из этого я вижу, что когда ваш сын полюбит женщину, он охладеет к своему близнецу, — сказала купальщица, хорошо знакомая с телесными и душевными немощами. — Помните мое предсказание. У него слишком чувствительное сердце, он забывает свой пол и грешит против заповеди Божией, изливая всю нежность на брата, когда человеку полагается любить более женщину, чем отца, мать, братьев и сестер. Не горюйте; очень может быть, что природа скоро возьмет свое, рано или поздно это случится. Только не мешайте ему жениться на любимой женщине, какая бы она ни была. По всему видно, что он полюбит один раз в жизни. У него слишком привязчивое сердце; надо большое чудо, чтобы его отдалить от его близнеца, и еще большее, чтобы разлучить его с той, которую он предпочтет Ландри.

Совет купальщицы показался разумным; отец Барбо попробовал ввести сына в семейные дома, где были хорошие девушки-невесты.

Сильвинэ был недурен собой, хорошо воспитан, но он был чересчур застенчив и враждебно на них смотрел, так что девушки тоже его сторонились.

Отец Кайлло, лучший советчик и друг дома, высказал другое мнение: — Я часто вам повторял, что разлука самое лучшее средство. Возьмите в пример Ландри! Он безумствовал по Фадетте, а теперь совсем образумился, когда она уехала. Он здоров и даже стал веселее, чем прежде; мы давно замечали его тоску и не знали, чему ее приписать. Он вполне успокоился и покорился судьбе. Тоже будет и с Сильвинэ, если он на пять или шесть месяцев расстанется с братом. Только разлучите их не сразу, я помогу вам. Моя ферма в ла-Приш благоустроена, но за то мое имение, недалеко от Артона, причиняет мне много беспокойства. Вот уже целый год, как заболел мой управляющий и все не может оправиться; выгнать его я не хочу, он человек очень хороший. — Я пошлю ему на подмогу работника, потому что он заболел от переутомления. Если вы согласны, то можно послать Ландри в мою деревню на остальное время года. Мы не скажем Сильвинэ, что он едет надолго, а, напротив, уверим его, что отсутствие Ландри продолжится не долго, потом затянем еще на восемь дней, и так до тех пор, пока он не свыкнется с отъездом брата. Послушайтесь меня, не потакайте причудам избалованного ребенка, не подчиняйтесь ему так слепо.

Отец Барбо не возражал, но его жена испугалась. Она уверяла, что разлука с близнецом будет смертельным ударом для Сильвинэ. Она просила сделать последний опыт: продержать Ландри две недели дома, чтобы посмотреть, не поможет-ли Сильвинэ постоянное присутствие брата? Если это не удастся, то, делать нечего! придется последовать совету отца Кайлло. Пришлось согласиться на её условия.

Сказано, сделано. Ландри охотно поселился в Бессонньере. Его вызвали под тем предлогом, что отец Барбо не мог управиться один с молотьбой и ему был нужен помощник. Ландри всеми силами старался развлечь брата, приходил к нему ежеминутно, спал с ним на одной постели и ходил за ним, как за малым ребенком. Первый день Сильвинэ был доволен, на второй ему показалось, что брат скучает с ним и ничем невозможно было разубедить его. На третий день Сильвинэ рассердился на скакуна, которого Ландри не имел духа отослать. Наконец, к концу недели пришлось отказаться от плана матери Барбо; Сильвинэ делался все несноснее, требовательнее и ревновал брата к его собственной тени. Тогда прибегли к совету отца Кайлло. Ландри не хотел ехать к чужим в Артон, он был привязан к своему краю, к работе, к семье, к хозяевам, и все-таки он согласился, из любви к брату.

Сильвинэ чуть не умер от горя в первый день, на второй он немного успокоился, а на третий его лихорадка прошла. Сперва он покорился по неволе, а потом захотел показать твердость характера. Все решили через неделю, что отсутствие брата действует на Сильвинэ благотворнее, чем его присутствие. Он невольно радовался отъезду Ландри.

— По крайней мере, он ни с кем там не знаком, — думал он, — сразу он не подружится. Ему будет скучно и он вспомнит меня с сожалением. А когда он вернется, мы полюбим друг друга еще нежнее.

Уже три месяца прошло с отъезда Ландри и почти целый год с тех пор, как Фадетта, покинула родную страну. Но теперь ей пришлось вернуться, потому что с её бабушкой сделался паралич. Она ухаживала за ней с нежностью и усердием, но ничем не могла помочь в этой неизлечимой болезни. Через две недели старуха Фадэ отдала Богу душу, не приходя в сознание. Три дня спустя, Фаншон проводила на кладбище тело бедной старухи; уложив брата и поцеловав свою добрую крестную, которая спала в соседней комнате, она грустно села перед огоньком, догоравшим в печке, и прислушивалась к песенке сверчка:

Мелкий дождь барабанил в стекла; Фаншон думала о своем далеком друге… Вдруг кто-то постучал в дверь и спросил:

— Здесь-ли вы, Фаншон Фадэ, помните-ли вы еще меня?

Она поспешно открыла, и сердце её забилось от счастья, когда она очутилась в объятиях Ландри. Он узнал про болезнь её бабушки и про её возвращение. Желание её видеть побороло всякую осторожность, он пришел ночью, чтобы вернуться в Артон к утру.

Они провели всю ночь вместе, греясь у огня и беседуя очень серьезно; маленькая Фадетта напомнила Ландри, что здесь стоит еще теплая постель её покойной бабушки, и что неудобно было забываться в блаженстве. Но все-таки они радовались свиданию, не смотря на все их благие намерения, и любили друг друга еще больше прежнего.

Лень постепенно близился и Ландри стал унывать, что придется им расстаться. Он умолял Фаншон спрятать его на чердаке, чтобы он снова мог прийти к ней на следующую ночь. Но она разумно уговорила его, как всегда. Она уверила его, что разлука скоро кончится, и что она бесповоротно решила не уходить более никуда.

— У меня есть на то причины, которые тебе объясню после, — сказала она, — могу только обещать, что это не помешает нашей свадьбе. Кончай свою работу у хозяев; помни, что ты делаешь это для пользы твоего брата, чтобы он не видел тебя некоторое время, — так сказала мне крестная.

— Это только и удерживает меня в Артоне, — ответил Ландри;— много горя причинил мне мой бедный близнец. Хоть бы ты попробовала его вылечить, Фаншонетт, ты такая умница.

— Его только можно убедить, — сказала она, — другого средства я не знаю. Но он меня так ненавидит, что я не могу найти возможность поговорить с ним и утешить его.

— У тебя такой дар убеждения, Фадетта, что я уверен, он почувствует действие твоих слов, если ты поговоришь с ним. Пожалуйста, попробуй сделать это для меня. Не обращай внимания на его холодность и неприветливость. Застав его выслушать тебя. Ведь это для нас необходимо, моя Фаншон, чтобы наша любовь увенчалась успехом. Сопротивление брата будет самым большим препятствием.

Фаншон обещала, и они расстались, повторяя двести раз, что они любят друг друга на всю жизнь.

Никто не узнал, что Ландри приходил ночью. Сильвинэ наверно бы снова заболел и никогда не простил бы брата, что он видел Фадетту, а не его. Два дня спустя, маленькая Фадетта принарядилась, она теперь не была так бедна, её траур шел к ней и вся её одежда была из тоненькой саржи. Когда она проходила через город ла-Косс, ее многие не узнавали, так она выросла и похорошела в городе; от здоровой пищи и спокойной жизни, она пополнела и порозовела, как и подобало в её годы. Теперь ее нельзя было принять за переодетого мальчика, до того она стала стройной и привлекательной. Любовь и счастие отразились на её лице и манерах какой-то неуловимой прелестью. Хотя она и не была первой красавицей, как ее считал Ландри, но милее, стройнее и лучше её не было во всей стране. Она несла большую корзину на руке; Фадетта прямо вошла к Бессонньеру и попросила позволения видеть отца Барбо. Первый встретился ей Сильвинэ, он даже отвернулся, не скрывая своего отвращения к ней. Но она так вежливо спросила, где отец Барбо, что ему пришлось ей ответить и самому повести ее на гумно, там работал его отец. Маленькая Фадетта попросила отца Барбо указать ей место, где бы они могли поговорить наедине. На это он запер дверь и предложил ей сказать, что ей нужно. Холодный прием отца Барбо нисколько не смутил Фадетту. Она уселась на копну соломы и произнесла следующие слова:

— Отец Барбо, хотя моя покойная бабушка и сердилась на вас, а вы на нее, я все-таки считаю вас самым честным и надежным человеком во всей нашей стране. Это общий отзыв, и сама бабушка воздавала вам должное. Вы знаете, что я давно сошлась с вашим сыном Ландри; он много мне про вас говорил, так что я отлично вас знаю. Вот почему я решилась прибегнуть к вам и просить вашей помощи.

— Говорите, Фадетта, я никогда никому не отказываю в моих услугах, — ответил отец Барбо. — Вы смело можете на меня положиться, конечно, если моя совесть мне позволит исполнить вашу просьбу.

— Вот в чем дело, — сказала маленькая Фадетта, поднимая корзину и ставя ее у ног отца Барбо, — моя бабушка зарабатывала довольно много (даже больше чем думают), давая советы и приготовляя лекарства. Мы почти ничего не проживали, она никуда денег не помещала, а прятала их в яме подвала. Никто не знал, сколько у неё денег; иногда она мне показывала эту яму и говорила: «Здесь ты найдешь все мое имущество, когда меня не станет. Все достанется тебе и брату. Я не даю ничего вам теперь, чтобы вы больше получили после моей смерти. Не позволяй судейским касаться до твоих денег; они сдерут с тебя издержки. Сохрани капитал, прячь его всю жизнь, чтобы в старости ты не нуждалась». Я исполнила её волю, когда ее похоронила; я взяла ключ от подвала, разломала кирпичи в указанном месте и приношу вам все, что я нашла в корзине, отец Барбо. Пожалуйста, поместите деньги, куда вы найдете нужным, поступив по закону; я ведь ничего ровно не знаю, вы можете предохранить меня от больших издержек.

— Очень вам обязан за ваше доверие, Фадетта, — сказал отец Барбо, не открывая корзины, несмотря на свое любопытство, — но я не имею права получать ваши деньги и следить за вашими делами. Я не ваш опекун. Ваша бабушка, вероятно, оставила завещание?

— Нет, она ничего не оставила, так что мой природный опекун — моя мать. Вы же знаете, что я давно не имею о ней никаких известий и даже не знаю, жива-ли она бедняжка! Затем, у меня остается только моя крестная мать, Фаншетт, она женщина честная и хорошая, но совсем не способна управлять имуществом и сохранить его. Она бы всем про это разболтала, поместила бы его плохо и незаметно для себя уменьшила его, без умысла, бедная, милая крестная!

— Так ваше имущество значительно? — спросил отец Барбо, его глаза невольно не могли оторваться от крышки корзины; он ее поднял, желая ее свесить. Но она была до того тяжелая, что он изумился и произнес:

— Если это медь, так можно нагрузить любую лошадь.

Умная, как бесенок, Фадетта внутренне забавлялась над его любопытством. Она сделала вид, что хочет открыть корзину, но отец Барбо ей не позволил, находя, что он нарушит свое достоинство.

— Это меня не касается, — сказал он, — я и не имею права знать ваши дела, раз я не могу сохранить ваши деньги.

— А надо, чтобы вы мне оказали эту небольшую услугу, — настаивала Фадетта. — Я сама ничего не понимаю, как моя бабушка, и счет после ста меня пугает. Потом я не знаю ценности старых и новых монет. Только на вас я и могу положиться; скажите мне, богата я или бедна, я хочу наверно знать, сколько я имею?

— Посмотрим, — сказал отец Барбо, он не мог дольше вытерпеть, — вы у меня немного просите и я не должен вам отказать.

Тогда маленькая Фадетта ловко подняла крышки корзин и вынула два больших мешка, в каждом было по две тысячи денег.

— Это премило, — одобрил отец Барбо, — вот вы и богатая невеста! На ваше приданое многие польстятся.

— Это еще не все, — сказала Фадетта, — на дне корзины еще что-то есть! — И она вынула кошелек из чешуи и высыпала содержимое в шляпу отца Барбо. Там было сто старинных луидоров; при виде их добрый человек вытаращил глаза. Когда он их сосчитал и вложил их обратно в кошелек, Фадетта вынула второй такой же, потом третий и четвертый, и в конце концов набралось золотом, серебром и мелкой монетой немного менее сорока тысяч франков. Эта сумма составляла треть имущества отца Барбо в строениях; он в первый раз в жизни видал сразу столько денег, потому что деревенские жители никогда не обращают имущества в капитал.

Вид денег всегда приятен мужику, как бы ни честен и бескорыстен он ни был. На мгновенье, даже голова отца Барбо вспотела. Когда он все сосчитал:

— Тебе немного денег (22 экю) не достает до сорока тысяч франков, — сказал он. — Можно сказать, что ты наследовала две тысячи пистолей[6]. Ты стала самой завидной невестой, Фадетта, а твой братишка может остаться хилым и хромым на всю жизнь, ему не придется ходить по своим полям пешком, а ездить в кибитке. Радуйся, ты — богачка, можешь всем это повторять и выбрать себе красивого мужа по вкусу.

— Это не к спеху, — ответила маленькая Фадетта, — пожалуйста, не говорите никому про мои деньги, отец Барбо. Хотя я и некрасива, но я хочу выйти замуж по любви, за мое доброе сердце и честное имя, а не потому, что я богата. У меня здесь дурная репутация, я хочу здесь поселиться и доказать всем, что они ошибаются.

— Что касается до вашей наружности, Фадетта, — сказал отец Барбо, переводя глаза с крыши корзинки на её лицо, — могу вам сказать, что вы похорошели и так переменились, что слывете теперь в городе за миленькую девушку. А вашу дурную славу, я надеюсь, что вы ее не заслуживаете. Я вполне одобряю, что вы хотите скрыть ваше наследство. Ведь сейчас подвернутся люди; которых оно ослепит и они захотят на вас жениться, ради денег, не имея к вам никакого чувства. Я не могу оставить ваше состояние у себя, это будет против закона и причинит мне только неприятности и подозрения. На свете столько злых сплетников. Предполагая даже, что вы можете располагать вашим добром, во всяком случае, вы не имеете права так легковерно поместить то, что принадлежит вашему брату. Я могу посоветоваться за вас, не называя вашего имени, и тогда дам вам знать, каким способом вы можете поместить в надежные руки наследство вашей бабушки и избавиться от вмешательства разных зловредных сплетников. Унесите все это и спрячьте до тех пор, пока я вам не отвечу. Располагайте мной: я засвидетельствую, перед ходатаями вашего сонаследника, цифру суммы, подсчитанной нами, а пока запишу ее в углу гумна, чтобы не забыть.

Только этого и хотела маленькая Фадетта от отца Барбо. Если она и немного гордилась своими богатствами, так только потому, что она была сама не беднее Ландри и ее нельзя было обвинять в том, что она льстилась на его деньги.

Отец Барбо вполне убедился в осторожности и догадливости Фадетты. Он пошел осведомиться об её поведении в Шато-Мейллант, где она провела весь год. Хотя, ради её приданого, он примирился с её родством, но вопрос о честности будущей невестки стоял на первом плане. Он сам отправился в Шато-Мейллант и навел справки по совести. Его успокоили, уверив, что она вела себя безупречно; никакой речи не было о том, что она была беременна и родила ребенка. Служила она у благородной и благочестивой старухи, которая полюбила ее, как равную, а не как прислугу, до того тиха, скромна и спокойна была Фадетта. Старушка очень без неё скучала и отзывалась о ней очень хорошо, говорила, что она была настоящей христианкой, твердой, бережливой, опрятной и уживчивой, словом, второй такой не найти. Эта старая дама была богата, щедро раздавала милостыню, и маленькая Фадетта была ей очень полезна, ухаживая за больными и приготовляя лекарства. Взамен она многому выучилась от старой своей госпожи, которая хранила все свои познания с института, до революции.

Отец Барбо вернулся в ла-Косс очень довольный и решил выяснить дело до конца. Он собрал всю свою семью и поручил своим старшим детям, братьям и всем родственникам, осторожно приступить к справкам о поведении маленькой Фадетты с тех пор, как она выросла. Если дурные толки были вызваны детскими шалостями, так над ними можно посмеяться и забыть их; но если окажется, что она совершила какой-нибудь дурной и непристойный поступок, то отец Барбо возобновит Ландри свое запрещение с ней видеться. Следствие было произведено с надлежащей осмотрительностью; про приданое её никто не знал, потому что отец Барбо сдержал слово и даже жене ничего не сказал.

Тем временем, Фадетта жила тихо и уединенно в своем маленьком домике. Ничего она в нем не изменила, но все вымыла и вычистила: мебель её блестела, как зеркало, всюду была удивительная чистота. Она опрятно одевала скакуна, и незаметно перевела его и свою крестную на хорошее питание; здоровый стол отразился на ребенке, он поправился и окреп. Счастье благотворно повлияло на его характер; из него вышел славный и забавный мальчик, когда его перестали бить и бранить, а только ласкали и говорили нежные слова.

Всем он стал нравиться, несмотря на хромую ножку и утиный носик. Словом, Фаншон Фадэ и физически и нравственно переменилась к лучшему. Злые толки забылись; многие парни засматривались на её легкую походку и врожденную грацию, и с нетерпением ждали окончания её траура, чтобы поухаживать за ней и с ней потанцевать.

Только один Сильвинэ Барбо упорно держался своего прежнего мнения. Он догадался, что в доме затевалось на её счет; отец постоянно говорил о ней и радовался за Ландри, когда убеждался, что прежние толки забыты. Он часто повторял, как больно было ему слышать, что обвиняли его сына и эту невинную девочку за дурные поступки.

Часто поговаривали о скором возвращении Ландри. Отец Барбо, казалось, очень хотел одобрения отца Кайлло. Сильвинэ понял, что препятствия к браку Ландри устранены, и снова затосковал. Мнения, переменчивые как ветер, были теперь за Фадетту, хотя ее и считали бедной, она нравилась всем; тем более ненавидел ее Сильвинэ, видевший в ней себе ненавистную соперницу.

Иногда отец Барбо упоминал при нем слово «свадьба» и заговаривал о том, что близнецам пора жениться. Мысль о женитьбе брата, как последнее слово разлуки, повергала Сильвинэ в отчаяние.

У него возобновилась лихорадка, и снова мать его обратилась к докторам. Как-то она встретила мать Фаншетт и стала ей жаловаться на свою тревогу; тогда крестная Фадетты спросила ее, зачем она ходит за советом так далеко и тратит столько денег, когда у неё под руками есть самая ловкая лекарка, лечившая безвозмездно, не как её бабушка, а даром, из любви к Богу и ближним? И она назвала маленькую Фадетту.

Мать Барбо посоветовалась с мужем, он согласился. Он ей сказал, что в Шато Мейллант Фадетта славилась своими знаниями, так что со всех сторон к ней и к её хозяйке обращались за помощью.

Мать Барбо попросила Фадетту навестить больного сына и помочь ему.

Фаншон сама пробовала несколько раз поговорить с ним, согласно данному обещанию, но никогда это ей не удавалось.

Она не заставила себя просить и тотчас побежала к больному близнецу. Она застала его спящим в жару, и попросила родных оставить их одних. Лекарки обыкновенно прибегают к разным тайнам; все это знали, а потому никто не возражал и ее послушались.

Сначала Фадетта взяла руку Сильвинэ, которая висела на краю постели; она сделала это так осторожно, что не разбудила его, хотя сон у него был очень чуткий и он просыпался от жужжания мух. Рука Сильвинэ горела, как в огне, и согрелась еще более в руке Фадетты.

Он заволновался, но не отнял руку. Тогда она положила другую руку на его пылающий лоб; он стал еще тревожнее. Потом постепенно мальчик успокоился, голова и рука его освежились и он заснул так покойно, как маленький ребенок. Фадетта осталась с ним почти до его пробуждения, затем тихо скрылась за занавеску и вышла из комнаты. Уходя, она сказала матери Барбо:

— Пойдите к вашему сыну и дайте ему поесть; теперь лихорадка прошла, но не говорите ему ни слова обо мне, а то он не поправится. Я приду еще вечером, когда ему будет хуже, и постараюсь его вылечить.

Мать Барбо удивилась, что жар спал у Сильвинэ, и покормила его скорее; он ел с небольшим аппетитом. Лихорадка продолжалась у него шесть дней, и до сих пор он ничего не брал в рот. Все пришли в восторг от ловкости маленькой Фадетты: она его не будила, не пичкала его лекарствами и только помогла ему заклинаниями, так думали все. Вечером опять повторилась сильная лихорадка. Сильвинэ лежал в забытье, бредил во сне и пугался своих родных, просыпаясь. Скоро вернулась Фадетта; она осталась с ним наедине, как и утром, пробыла с ним час, не колдуя над ним, а только держа его руку и голову и освежая своим дыханием его пылающее лицо.

Опять она помогла ему. Когда она ушла, строго наказав не упоминать Сильвинэ об её присутствии, его нашли крепко спящим, с бледным лицом и почти здоровым.

Неизвестно, откуда выдумала Фадетта свой способ лечения. Эта мысль пришла ей случайно: она припомнила, как помогала братишке Жанэ, которого она раз десять спасала от смерти. Она охлаждала его во время жара своим прикосновением и дыханием, и тем же способом согревала его во время озноба. Она думала, что достаточно любви и желания здорового человека, а также и прикосновения чистой и живой руки, чтобы удалить болезнь, если человек одарен умом и верует в милосердие Божие. Когда она простирала руки над больным, то в душе творила молитвы. Она делала тоже для Сильвинэ, что и для своего брата, но не согласилась бы таким образом лечить существо, ей менее близкое и в котором она не принимала такого участия. Ей казалось, что для действия этого средства требовалась прежде всего глубокая привязанность; ее она предлагала в своем сердце больному, иначе Господь не давал ей власти над его болезнью.

Заговаривая лихорадку Сильвинэ, маленькая Фадетта обращалась с той же молитвою к Богу, как для Жанэ:

— Милосердный Господь, пусть мое здоровье перейдет от меня в это страждущее тело; как всеблагий Сын Ваш предложил свою жизнь за грехи всех смертных, так и я, недостойная, прошу взять мою жизнь и дать ее этому больному, если такова Ваша воля. Я предлагаю ее Вам от всего сердца за выздоровление того, о котором молюсь.

Маленькая Фадетта хотела применить эту молитву у изголовья умирающей бабушки, но не посмела, ей все казалось, что душа и тело постепенно угасали в старухе, вследствие её возраста. Она должна была умереть по закону природы, созданному самим Богом. И Фадетта боялась Его прогневить, потому что действовала молитвами, а не колдовством. Она не дерзала просить у Бога такого чуда.

Через три дня Сильвинэ поправился от лихорадки, благодаря ей. Никогда бы он не узнал, каким способом она его лечила, если бы не проснулся в последний раз ранее обыкновенного и не увидел её наклоненной фигуры, когда она тихонько отнимала свои руки от него. Сначала он подумал, что перед ним виденье и закрыл глаза, чтобы ее не видеть. Потом он спросил мать, не приходила-ли Фадетта щупать ему пульс, или это ему приснилось. Мать Барбо ответила, что она действительно навещала его ежедневно, вот уже три дня, утром и вечером и чудесно прекратила лихорадку, употребляя какое-то тайное средство. Она сказала это, потому что муж передал ей свои планы на будущее и выразил желание, чтобы Сильвинэ полюбил маленькую Фадетту.

Сильвинэ не хотел верить словам матери; он уверял, что лихорадка прошла сама собой, что Фадетта только сочиняла и хвасталась. Он настолько поправился и успокоился за эти дни, что отец Барбо этим воспользовался и сообщил ему о возможной женитьбе брата, но не назвал намеченную невесту.

— Напрасно скрываете от меня имя его будущей жены! — ответил Сильвинэ, — я отлично знаю, кто она. Ведь Фадетта вас всех очаровала.

Он был прав; все справки о Фадетте так говорили в ее пользу, что отец Барбо перестал колебаться и хотел вызвать Ландри. Его удерживала только ревность близнеца. Всячески он старался его вылечить, повторяя, что брат его не будет счастлив без маленькой Фадетты. Сильвинэ отвечал:

— Так согласитесь, если это нужно для счастия Ландри!

Но родители не решались, все боясь, что он снова заболеет, когда дадут согласие.

Отец Барбо боялся, что Фадетта на него сердится за прежнюю его строгость к ней и что она полюбит другого, утешившись отсутствием Ландри. Он попробовал было завести речь о Ландри, когда она пришла в Бессонньеру лечить Сильвинэ, но она притворилась, что не слышит, это его очень смутило.

Наконец, в одно прекрасное утро он собрался с духом и пошел к ней.

— Фаншон Фадэ, — сказал он ей, — ответьте на мой вопрос по совести и по чести. Было-ли вам известно, перед кончиной вашей бабушки, что она оставит вам большое состояние?

— Да, отец Барбо, — ответила молодая девушка, — я об этом смутно догадывалась, потому что постоянно видела, как она считала золото и серебро, а тратили мы только гроши. Потом она мне часто повторяла, когда насмехались над моими лохмотьями: «Не горюй, моя крошка, ты будешь богаче их всех, и настанет день, когда ты с головы до ног сможешь одеться в шелка, если только пожелаешь».

— Вероятно, вы рассказали это Ландри, — продолжал отец Барбо. — Может быть, деньги играли роль в его любви к вам?

— За это я ручаюсь, отец Барбо, — ответила маленькая Фадетта. — Я задала себе целью быть любимой за мои прекрасные глаза, и не была так глупа, чтобы говорить, что их красота заключается в кошельках из чешуи. А впрочем, я могла это сделать без страха. Ландри любил меня так честно, что никогда не справлялся о моих средствах.

— А после смерти вашей бабушки, милая моя Фаншон, — сказал отец Барбо, — можете-ли вы мне дать честное слово, что Ландри не узнал ни через вас, ни от кого другого, про ваши дела?

— Могу дать, — ответила Фадетта, — как Бог свят, кроме меня, только вы все знаете.

— А как вы думаете, любит вас Ландри до сих пор? Имели вы доказательства того, что он вас не забыл со смерти вашей бабушки?

— Имею самое верное доказательство; сознаюсь вам, что Ландри приходил меня навестит через три дня после её смерти и поклялся умереть от горя, если я не буду его женой.

— А что вы ему на это сказали, Фаншон?

— Я не обязана вам повторять мои слова, отец Барбо, но все-таки отвечу вам для вашего спокойствия. Я ответила, что нечего торопиться с свадьбой, что я никогда не дам моего согласия против воли родителей моего жениха.

Фадетта произнесла эти последние слова так гордо и надменно, что отец Барбо встревожился.

— Я не имею права вас допрашивать, Фаншон Фадэ, — вымолвил он, — и не знаю ваших намерений: хотите-ли вы осчастливить моего сына или сделать его несчастным, но я знаю только одно: что он вас безумно полюбил и, будь я на вашем месте, я бы сказал, если бы хотел бескорыстной любви, как вы: Ландри Барбо полюбил меня в лохмотьях, когда все от меня отворачивались и родители сами порицали его выбор. Он нашел меня красивой, когда все считали меня безнадежной дурнушкой; он полюбил меня, несмотря на все несчастья, которые повлекла эта любовь; он любил меня в разлуке; словом, он полюбил меня так прочно, что я не могу в нем сомневаться и не хочу думать о другом муже.

— Давно я твердила себе все это, отец Барбо, но повторяю вам, что мне слишком тяжело вступать в семью, которая за меня краснеет и принимает меня только из сожаления.

— Если только это вас удерживает, то не сомневайтесь дольше, Фаншон, — продолжал отец Барбо, — семья Ландри вас уважает и будет вам рада. Не приписывайте нашей перемены вашим средствам. Нас не бедность отталкивала от вас, а дурные слухи. Никогда я не согласился бы вас назвать моей невесткой, если бы эти слухи были основательны, хотя бы мой отказ стоил жизни Ландри. Я нарочно ходил сам в Шато Мейллант и справлялся обо всем до мельчайших подробностей. Теперь я согласен, что вас оклеветали, что вы честная и умная девушка, как нам говорил Ландри. Я пришел просить вас быть женой моего сына, Фаншон Фадэ, и если вы согласны, он будет здесь через неделю.

Это заключение, которое она предвидела, обрадовало маленькую Фадетту, но она не показала своего удовольствия, желая, чтобы ее уважала её будущая семья, а потому отвечала сдержанно.

Отец Барбо ей сказал: — Вижу, дитя мое, что вы еще сердитесь на меня и на моих, в глубине вашего сердца. Не требуйте извинений от пожилого человека; довольствуйтесь добрым словом, когда я вам говорю, что вы будете нами любимы и уважаемы. Верьте отцу Барбо, он никогда никого не обманывал. Хотите-ли вы помириться с ним и поцеловать его, как избранного опекуна, или, как отца, который будет считать вас своей дочерью?

Маленькая Фадетта не могла долее сдерживаться, она обняла обеими руками отца Барбо, и его старое сердце забилось от счастья, когда она его поцеловала.

Все условия скоро были порешены. Свадьбу назначили тотчас по окончании траура Фаншон, остановка была только за Ландри. Когда мать Барбо пришла в тот же вечер поцеловать и благословить Фаншон, она сказала, что Сильвинэ снова заболел при известии о женитьбе брата, и поэтому она просила отсрочки на несколько дней, чтобы вылечить и утешить своего другого сына.

— Напрасно сказали вы ему, что он видел меня наяву у своего изголовья, мать Барбо, — сказала маленькая Фадетта. — Теперь его желание будет наперекор моему и я не сумею его вылечить во время сна. Может быть, мое присутствие будет ему неприятно и ухудшит его болезнь.

— Не думаю, — возразила мать Барбо; — когда ему стало худо, он лег со словами: «Где же Фадетта? Она мне помогала, разве она не вернется»? Я обещала ему привести вас и он ждет вас с нетерпением.

— Сейчас иду, только на этот раз буду действовать иначе; прежнее средство ему не поможет, раз он узнает про мое присутствие.

— Вы не берете с собой ни пилюль, никаких лекарств, — спросила мать Барбо.

— Нет, — ответила Фадетта, — ведь телом он здоров, а болен духом. Постараюсь вразумить его, но не ручаюсь за успех. Обещаю вам только терпеливо ждать возвращения Ландри и не просить вас вызвать его до тех пор, пока его брат не поправится. Ландри сам это просил, я знаю, что он одобрит меня за то, что я не тороплю его приезда.

Когда Сильвинэ увидал Фадетту у своего изголовья, он имел недовольный вид и не ответил на её вопрос: не лучше-ли ему? Она хотела пощупать ему пульс, но он отнял руку и отвернулся к стене. Тогда Фадетта знаком удалила всех и потушила лампу, когда все вышли. В комнату вошел свет луны, как раз было тогда полнолуние. Потом она вернулась к Сильвинэ и сказала ему так повелительно, что он беспрекословно ей повиновался:

— Дайте мне ваши руки, Сильвинэ Барбо, и отвечайте мне всю правду. Ведь вы не платите мне за мое беспокойство, я ухаживала за вами не для того, чтобы терпеть ваши дерзости и неблагодарность. Слушайте внимательно мои вопросы и отвечайте без запинки.

— Спрашивайте, что хотите, Фадетта, — ответил Сильвинэ, изумленный строгим тоном этой девочки, которой он часто кидал вслед камнями, в былые времена, за её насмешки.

— Сильвэн Барбо, — продолжала она, — вы, кажется, хотели умереть?

Сильвинэ мысленно вздрогнул от этих слов, но она крепче сжимала его руку, словно подчиняя его своей власти, и он прошептал смущенно:

— Конечно, смерть была бы для меня большим счастьем. Я вижу, что только сгораю и стесняю моих родных своей болезнью и…