Маленькая повесть о двоих

У моря (почти неправдоподобная история)

Еще никогда не приходилось слышать, чтобы море шумело так странно. Оно хрустело. Налетало на судно заостренными волнами. Волны рвались у форштевня. Ветер грузно проносил над палубой их ошметки и разбивал о надстройки. Казалось, кто-то громко комкал гигантские листы бумаги.

Сек мелкий дождь. Мокрое железо поблескивало тускло, как лед. Вечер еще не наступил, но под низкими тучами накрытый пеленой дождя внушительный сухогруз «Петропавловск» раскачивался, будто в полупрозрачном мешке.

На палубе под холодными брызгами работали матросы. Им что-то кричал боцман, деревянно, словно регулировочным жезлом, взмахивая рукой. Глядеть на них из рубки — немое кино! Движения резкие и напряженные, угловато топорщатся штормовки. Беззвучные крики. Море глушило их ретивым тапером.

Смутная погода, без души и сердца. И положение дурацкое!

В другой раз старпом Александр Михайлович Поливода, по своему обыкновению, порассуждал бы вслух с подвернувшимся собеседником, может ли вода хрустеть. Занятное впечатление! И не подходила минута. В который раз он возвращался на мостик из машинного, а все без хороших вестей. Капитан посылал его туда, никому и ничему не доверяя. Привыкли у нас отчитываться, как получше, а тут голая правда нужна и только правда.

—◦Запустят?◦— раздраженно спросил он Поливоду.

—◦Судя по всему, правый дизель — бесповоротно.

—◦Поворотно должен быть! Понимаете? Поворотно!◦— вспылил капитан Карпов, сорвал фуражку со своей красиво, целиком, седой головы.◦— Напророчил же Писарский. Вот тебе и пожалуйста!..◦— Он прошелся несколько шагов и опять вспыхнул: — Куда эти машинные разини смотрели! Спросишь — так точно, все в порядке! А это что — порядок? Специалисты задрипанные! С дипломами! А портнадзор! Все смотрят, смотрят, выискивают мух, а слона — мимо глаз!.. Ну куда мы теперь?!..

—◦Уж график-то сорвем,◦— ответил Поливода с интеллигентным спокойствием.

Карпов остановился перед ним.

—◦Ну что вы, простите, мудрствуете? График!.. Ну и велите мотористам крутить маховик самим, раз график!.. А синоптики! Черт бы их побрал! Одну вчерашнюю погоду точно скажут!.. Где сводка, я спрашиваю?!..

Вахтенные покосились на капитана. Иногда, если накипало, он срывался и орал, как старый морской волк древнедобрых парусных времен: без оглядок на профсоюз, но и с отработанным за века морским тактом, никого не оскорбляя.

—◦Анатолий Борисович,◦— с покорностью судьбе вздохнул Поливода,◦— какой спрос с тайфуна?

—◦Что же, тайфуны с неба сваливаются?

—◦Так ведь в самом деле — с неба.

—◦Ах бросьте! Туда спутников, как мыльных пузырей, напускали!

—◦Но мы же знали про него. Не перемени он направления, обошлось бы, шли бы себе под берегом как миленькие.

—◦Александр Михайлович! Не обойдется, нас с вами будут судить не за тайфун, пусть хоть на все триста шестьдесят крутится! Машину проглядели!

—◦Техника, Анатолий Борисович, и вовсе не от бога. Ракеты из-за гайки барахлят!

—◦Вы даже концу света найдете оправдание.

Поливода зашел в свою каюту проведать Балкова, приятеля из пароходства. Подсел попутно.

Грузный Балков не вставал с диванчика, крутил в руках апельсин. Рядом с ним на столике лежала кучка корок. Вяло улыбнулся:

—◦Качка. Отвык. Тошно, черт!

—◦Чертыхаешься? Чертям сейчас и без того достается. Там,◦— кивнул Поливода в сторону мостика,◦— Карпов их поминает — до небес!

—◦Невозможный старик? Сколько ему до пенсии? Не задержим.

—◦Ну-ну, ты сразу судьбами распоряжаться. Злится. Дела у нас швах!

—◦Швах? Какой швах?◦— Балков растерянно посмотрел на него, затем метнул взгляд на забрызганное морем и дождем стекло.◦— Что такое?

—◦Половина наших лошадиных сил скончалась, на другой далеко не уедешь. Сам видишь, как мотает.

Поливода говорил как никогда грубовато, и до Балкова дошло, что страх его был заметен.

—◦Дурная шутка!

—◦Верно!◦— присел Поливода рядом.◦— Да не моя: судьба шутит. Еле выгребаем. Заглохнет второй — долго ждать не придется.

—◦На банку сядем?◦— дернулось лицо у Балкова.

—◦На банке посидеть — еще одно удовольствие бы. Тут что берег, что дно — сплошные небоскребы.

—◦Так все серьезно?

Куда уж серьезнее — начал барахлить второй двигатель и вскоре, к невыразимому удивлению всей машинной команды, остановился совсем. Поливода застал в машинном отделении почти погребальную тишину. Из умолкшего двигателя сочились сизые струйки. Старший механик оторопело потирал грязными пальцами подбородок, и видно было, что для него все это неожиданнее, чем для кого-либо. Мотористы всех вахт вежливо молчали за его спиной.

—◦Что?◦— крикнул сверху Поливода.◦— Очередь за электростанцией?

—◦Наладим!◦— отозвался механик.◦— Все наладим!

—◦Ну и когда же?

—◦Известное дело — сей час!

Отдали якоря, но как ни старался, ни суетился на полубаке боцман, они держали плохо, ползли. Проглянулся берег — в шторм он всегда виднее, и воздух на судне окрасился сдержанной, неприметной для стороннего наблюдателя тревогой моряков. Переговоры Карпова с машинным отделением шли все накаленнее.

—◦Слушайте,◦— кричал он в трубку,◦— если через полчаса не запустите хоть один двигатель, вы ничего уже никогда не запустите! Понятно или повторить?

На мостике появился Балков, забубнил сквозь одышку:

—◦Надо спасателей! Вызывайте спасателей!

…Она же есть! Ясно? И черт бы побрал вас всех, хоть самых умных, дураков и подавно! Совершенно точно, что она — есть. Или была, прошла по земле сто, а может, и тысячу лет назад. Возможно, родится только через век-другой. Но скорее всего между нами лишь границы, визы, деньги на дорогу, обязанности. Многослойная чугунная невозможность пуститься на поиски по всей планете беспрепятственно. К тому же — язык, обычаи и правила, которых я не знаю.

Что же из того? Она есть!

Каждый день сразу после испытаний катера ему приходилось высиживать у рации. Их было всего двое. Он старался брать на себя как можно больше обязанностей. Мари собралась сойти на берег, готовить ужин.

—◦Мари,◦— окликнул он ее.◦— Что это? Ей-богу, СОС!

Она влетела в рубку, бросила ему на колени кассету с записью датчиков, в секунду включила магнитофон рации, трансляцию, сорвала с него наушники. По рубке тревожно заметалась морзянка.

—◦Ведь это СОС, Мари?

Наушники вздыбили ей волосы; Кивнув, она махнула ими, как черными крылами.

Он хуже владел рацией. У женщин вообще куда лучше слух и память на звуки… Радиограмму он расшифровывал по отзвукам на ее лице, переводя точки и тире не в слова, а сразу в то, что покрывали эти множественные кафтанчики жизни.

Лицо Мари. Сколько раз вглядывался в него, дивился глубине времени, отраженном на нем. Возможно, потому, что оно было у нее галльским, а галлы — сколько они шли, через какие народы, кто знает! Гены не переведешь в километры и годы, хотя время и путь оседают в генах. Она была француженкой. Приехала на время и осталась здесь навсегда.

Сообщение кончилось. Повтор.

Грузовое судно «Петропавловск» просило помощи. Двигатели не работают, на якоря надежды нет, опасность выброса на рифы.

Мари сверилась с магнитофонной записью и протянула ему текст.

Он признал по координатам это место. Не дай бог попасть там в переплет!

—◦Передай им… Что же передать-то?.. Спроси: продержатся час? Да, и сколько на борту душ?.. Ах, эта идиотка! Живот от голода квакает!..

Он поминал так электроплиту, которую сам же и пережег утром. А холодное в холодный день не лезет в рот.

Он прикинул курс.

—◦Гарантируют полчаса,◦— отозвалась Мари беспокойно.

—◦Ого! Хороши-то так влипнуть!.. Поднажмем.

—◦Тридцать два человека.

—◦Черт! Откуда они столько набрали?.. Устроим в машинном человек пятнадцать. А домашних животных у них там нет? Скажи, крупнорогатый скот не берем. Пусть забивают сразу, чтобы добро не пропало. Да! И пусть жарят котлеты. А то тебя съем по пути.

—◦Если им все это передать, они вызовут для тебя скорую помощь.

—◦Ничего. В больнице По крайней мере регулярно кормят…

Он вышел на палубу.

Они только что вернулись домой. Сегодня их никто не заставлял выходить. Заманчиво было — проверить турбину в экстремальных условиях, и он выпросил «добро» на этот рейс.

Катер покачивался на зыби. В своей крошечной бухте они сидели словно в окопе. Шторм оставался за порогом ущелья-пролива, изломанного углом. Ветер прокатывался слишком высоко. От всей пьяной стихии оставался дождь, оседал мелкими каплями безвредно и спокойно. За причалом полого поднимался широкий уступ, на нем среди деревьев стоял их дом, наполненный светом и теплом, а за десятки километров и шалаша не встретишь.

На причале сидел «водолаз», ньюфаундленд.

—◦Ник!◦— крикнул он собаке.◦— Скоро вернемся! Командуй тут! Бди!

Старшим пес оставался над котом и двумя белками, птицы не в счет — сами себе хозяева.

—◦Ник! Сними! Вон! Да! Это! Да!.. Хорошо! Молодец!

Он отпустил носовой конец, и собака сбросила петлю с кнехта. Кормовой металлический тросик отдавался автоматически, из рубки. Мари уже включила автоматику, ворчливо загудел электромотор барабанчика. Его заглушила турбина. И тотчас за открытым люком машинного резко щелкнул реверс. Под кормой вспенилось. Ах, дьявол! Мари поторопилась дать ход. Пришлось прижаться к рубке — тросик в одно мгновение натянулся и звонко лопнул.

—◦Не дрейфь, Ник! Это бывает!..

Он подобрал и заправил оборванный конец. Ну вот, делать сплесень. Занятие малорадостное — поисколешь руки. А признак вполне дурной.

Прежде чем захлопнуть люк, он заглянул в машинное, свесился вниз. Человек двадцать вполне войдут. И комфорта хватит: сухо, тепло, чисто. Все закрыто пластиком. Мари оказалась-таки права: даже в ахтерпике должно быть по-человечески, коль и там бывают люди. Пожалуй, женщины вообще прирожденные дизайнеры. Они умеют понимать и приспосабливать вещи, изящно закрывать безобразные углы.

Возвращаясь в рубку, он подумал, сразу ли повиниться перед Большой землей или потом? По испытательной программе турбине полагалось сейчас отработать два часа без нагрузки, на холостых оборотах. Соединительный шланг от наземного контрольного стенда так и остался на причале. Институтский компьютер поди уже подмигивает оператору, что информации ноль. Бог с ним! Вечером. Пароходство же не откажется подтвердить их участие, а значит, и случайность самовольной отлучки.

А катер уже влетел в нависшее над ним ущелье. Невольно хотелось пригнуться. Да и зажмуриться: Мари вошла в пролив с опасной скоростью. Чуть зазевайся!..

Выходить из пролива в шторм умел он, она — безупречно заскакивать обратно. То и другое было близко к цирковому трюку, но без лонжи. Оба к риску относились с большим уважением. Риск нужен в жизни. Проверяет. Всегда требует самого высокого умения, самой отменной точности, самых свежих чувств, самой великой собранности. Что ни говорили бы и ни будут говорить, риск следует почитать. Глупо все время рисковать, дешевое безрассудство. Глупее никогда не рисковать.

На выходе их тряхнуло сильнее, чем ожидали. Мари ткнулась коленом в приборную доску. Пытаясь подхватить молодую женщину, он ударился о клавиатуру управления. Турбина отозвалась ералашем звуков. Они оглянулись. Корма пронеслась, видимо, в нескольких сантиметрах от скалы. Им показалось, будет удар. Его не было.

—◦Бандитка,◦— притянул он Мари.◦— В следующий раз не успею поймать — улетишь за облака.

—◦Стану первой французской космонавткой,◦— стряхнула она с ноги осколки стекла.◦— Бог, как жаль!

—◦Испортился б все равно когда-нибудь,◦— махнул он на прибор.◦— Разве убытки? Хуже — оторви ты мне шею… К ним идет еще кто-нибудь?

—◦Лесовоз и спасатель. Спасатель далеко. Лесовозу два часа.

—◦Два часа! Поседеешь. Бери управление. Осмотрю турбину. Полную нагрузку дай минуты через три. Делай так: лезем в гору — посильнее, на гребне и с горы — полегче. Уловишь, запиши режим и переключи на автомат. Нечего ему дурака валять!.. За меня не беспокойся — уберегусь.

Но пролезая через переходные люки, он крепко ударился головой несколько раз. Что взять с судостроителей — ни одно судно в мире не рассчитано на безусловно удобные прогулки по нему во время шторма. Спасибо и за непотопляемость!

Нечаянно, а все же слишком нехорошо он поступил с турбиной: сразу пять режимов, на всю ширину локтя, скомандовал — не разладить бы.

Он оседлал было турбину верхом и тут же чуть не слетел, как ковбой с дикой лошади. Пришлось ползать на четвереньках. Снял несколько щитков кожуха, включил внутреннюю подсветку и кое-что тронул инструментами. В общем-то для успокоения. Как хороший шофер вечно что-нибудь подправляет у своей машины для профилактики!

Он был ее ведущим конструктором, знал лучше, чем водопроводчик радиатор отопления. Все же передоверяться не стоило. Он решил еще раз прикинуть. Уставился в одну точку. Если ему было нечем и не на чем писать, он мог набросать на воздушных листах воображения немало цифр и вычислений, сохраняя их в памяти настолько отчетливо, что брался при необходимости пройтись с начала и разыскать ошибку. С килевой качкой свист и вой турбины переходили друг в друга. И были ему сейчас важнее выручки калькулятора.

Минут через десять вызвала Мари.

—◦Что? Торопят?

—◦Да. Поднимайся.

—◦Трудно держать курс?

—◦Не оставайся там долго, слышишь?

Он понимал тревогу Мари. Испытания турбины — как испытательные полеты нового самолета. Случиться может всякое. На прошлой неделе они едва не сгорели со своей подопечной. Автоматическая противопожарная система блестяще не сработала. Он за нее успел перекрыть топливо, Мари — запустить огнетушители. Судьба отвела им только одну секунду. Они из нее сделали две.

Потом он долго спрашивал себя: каким святым образом они с Мари так верно разделились? Сделай общее движение в одну сторону — взрыва не миновать. Вечером того дня, когда он сел почитать перед камином, Мари обняла его и долго молча смотрела в огонь. Сжигала в пламени ненавистные мысли о неизбежно разлучной смерти. Только крепко любящие умеют так ненавидеть ее.

—◦Ты не представляешь, до чего я додумался,◦— вдруг сказал он.◦— Хочешь кофе?

—◦Каким образом?◦— удивилась она.

—◦То-то! Подожди, пожалуйста, еще немного. Сейчас!

Он и в самом деле занялся напитком, пристроив кофеварку возле камеры сгорания.

На то ли еще способна их турбина!

«Возлюбленная моя! Ограждающая от зла и смерти! Творящая добро и жизнь! Возлюбленная моя! Люди видят тебя как женщину, а ты — великая и светлая тайна, священный престол, у которого надо молиться. Если бы я умирал, ты сказала бы: твоя могила темна и сыра, боюсь, что там будет плохо тебе,◦— пошла бы за мною. Если б умирала ты, и я бы сказал: не умирай, ты не знаешь, как будет плохо без тебя,◦— ты преодолела бы смерть и жить осталась бы ты…

Кто ты, светлая тайна?»

Это строки Леонида Андреева об Александре Михайловне Виельгорской, «Даме Шуре», как ее звал Горький и которую мельком обрисовал: «Очень милая молодая девушка, курсистка, тоненькая, черненькая». Она умерла в Берлине. Сохранилась ли ее могила? Я бы всю жизнь носил на нее цветы. В благодарность за великий подвиг — за доброту ее любви!

Поливода не отказался от горячего чая. Пока готовил шлюпки, вымок с ног до головы. И продрог на ветру. К тому же еще нежданная беда: одну шлюпку сорвало совсем, другую ударило о борт. Дрова! И чай вместе с живительным теплом возвращал ему размеренность размышлений.

Его занимала та великая странность стечения обстоятельств, которую еще называют судьбой, задумайся над которой, нельзя не подивиться: отчего бы и в самом деле двигателям не выйти из строя, ну скажем, вчера, позавчера, месяц назад или через неделю, когда еще не было или уже кончился бы шторм и были бы они не здесь, в шаге от гибели, а в открытом море. Подрейфовали бы, а уж там как-нибудь! Сколько же было у этой случайности безопасных возможностей! Случилось же и свалилось разом все — хуже некуда.

—◦Ну как? Что?◦— не отходил от телефона Карпов.◦— Когда? Хватит басен — когда точно?..

На сигнал бедствия тут же пришли отклики. Ни один из них не обнадеживал: слишком далеко, не дождешься.

Боцман со своими людьми, до последней нитки мокрыми и до крайней злости вымотанными, не отступался от веры в якоря. Его катехизис был очень краток: хоть собственными зубами, но зацепиться за дно. И, может быть, благодаря тому только «Петропавловск» еще не выбросило на рифы. А из машинного вести шли одни и те же, что вот-вот не правый запустят, так левый, не левый, так правый…

Карпов уже сам дважды сделал налет на машинную команду и оба раза вернулся перегруженный толкованиями о масляных фильтрах и плохих маслах, уверениями, что это горе еще не горе… На вымазанных и судорожно работающих здесь людей он орать не стал. Им и без того перепадало от качки и спешки. Сбитые пальцы, ободранные ладони, синяки. Разрядка происходила на мостике, но в основном перепадало потусторонним силам. Остаток — Балкову, который требовал принять все меры, рвался в радиорубку лично связаться с начальником пароходства и громко возмущался, что этого так просто не оставит, когда его выталкивали или невежливо отстраняли.

Явно сдали нервы у человека.

За своими делами Поливода не обращал на него внимания. Пока наконец Карпов не попросил с таким преувеличенным спокойствием, на которое способны лишь очень взрывные люди:

—◦Александр Михайлович! Очень-очень прошу унять своего друга. Честное слово, не ручаюсь за себя!..

Поливода нашел Балкова возле машинного. Балков стоял у комингса и, вопреки обыкновению выдавать себя за человека интеллигентного, поливал мотористов таким густым матом, что кто-нибудь из них вот-вот должен был запустить в него железкой.

—◦Силен, брат,◦— вытянул его Поливода.◦— Где твой жилет? Почему без жилета?

—◦А? Жилет? А где — мне жилет?◦— обмяк Балков.

—◦Пойдем, пойдем,◦— повел его Поливода в каюту.◦— Свой дам. У нас с капитаном начальственные. Сам понимаешь, получше.

В каюте он заставил его выпить водки, нарядил, разумеется, в самый обыкновенный жилет, сделал неповоротливым, наказал ни за что не снимать его и проводил в кают-компанию, где собрались все, кто не был занят, а еще женщины и дети из моряцких, портовых семей. Попали к ним из-за трудностей с билетами. По пути в кают-компанию Балков был произведен в руководители их эвакуацией. Если случиться чему…

«Вот еще беда — паникер,◦— думал Поливода, возвращаясь на мостик.◦— Откуда они берутся? Был друг, был сослуживец, был начальник. И вдруг вместо них кто-то в полубезумном состоянии. Что за напасть! В горнило они предпочитают не соваться. Умеют избегать неприятности и переваливать вину на других, как никто иной. И сколько же их поэтому здравствует, процветая не разоблаченно, поучая и подгоняя других, выступая первыми защитниками и первыми борцами. Как их изжить?»

Вышагивая по коридору, Поливода брался за поручни с постоянным ожиданием — не дрожат ли мелко, все время вслушиваясь — не раздастся ли под палубой глуховатый родной гул. Этой дрожи и этого гула не хватало ему сейчас как самого великого смысла всего того, что зовется кораблем и корабельной жизнью.

—◦Успокоился?◦— оторвался Карпов от телефона.◦— Как удалось?

—◦Жилетом. Утопим еще ненароком.

—◦Такие, Александр Михайлович, давно проверено, не тонут. Хоть камень им на шею вешай. Распорядитесь всем надеть жилеты. К плотикам поставить людей порасторопнее. Прошу лично проверить, каждого, на всех ли надели. Особенно — машинную команду. Неудобно им работать — пусть под рукой держат.

Берег приблизился еще. Белая окантовка вспыхивала и опадала вокруг рифов так отчетливо и ясно, что Поливода, глядя туда, щурился, словно его слепило.

Карпов вызвал к аппарату старшего механика и сказал негромко:

—◦Феликс, по общему авралу чтобы вылетели все до единого. Понятно? Все!

Я вижу о ней сны с детства.

Впервые особенно живо, когда было двенадцать лет. Мы столкнулись с нею на улице, а потом все время были рядом. Темноволосая головка с гладким зачесом. Нежноовальное лицо, золотистое, пропитанное солнцем, как у южанки. И тело, переполненное движением. На ней было платье будто из короткого меха. Оно тяжело взметывалось и открывало легкие, крепкие ноги. Будто сияние от нее шло, небывалое тепло. За ней была ласка и особенный мир женских чувств, взглядов, жестов, слов. Он казался сияющим, чутким ко мне и непридуманно добрым. Искристая королева цветных снов!

Она возвращалась. Менялась с годами. Я научился ее видеть даже днем, а затем — вызывать ее к себе, когда очень хотелось. Лепя не из глины, как бог, а из света или темноты, из дождя или ветра, из печали или вдохновения, из заката, из мелькающей перед глазами толпы, из стаи перелетных птиц… Еще позже я научился высматривать и угадывать ее в рисунках, в кадрах, в строчках. Она все время была рядом.

И я никогда не захватывал в кулак синиц.

Несколько лет назад я встретил ее под вечер на центральной аллее в Петергофе, потом возле Эрмитажной пристани. Мы прошли рядом по Невскому, разговаривали, расстались возле метро с обещанием увидеться завтра. И я до сих пор не знаю, почему не встретились.

С каждым годом без нее все невыносимее. Можно приникнуть к боли и никогда к одиночеству. Одиночество — тяжелейшая из болезней. От нее умирают заживо. И могут носить свою смерть десятки лет.

Мари стояла рядом, пила кофе, держа чашечку в вытянутой руке. Капли не пролилось. Он же несколько раз выплеснул себе на колени. Затем никак не мог справиться с картой, удобно подвернуть планшетом на нужном квадрате. Их мотало из стороны в сторону, валяло, словно ваньку-встаньку. Било. Вода лишь с виду мягкая, а как рухнет волна — удар каменный. За стекла бояться не приходилось. Век выучился их делать, а металл мог подвести, прогнуться, лопнуть на шву сварки. А хода не снизишь. Чужая беда гонит сильнее собственной.

Зарылись подлодкой — он прошелся взглядом по рубке. Где это их жилеты? Спросить Мари? А что в них толку: бултыхнет раз-другой вниз головой, накроет тысячу-другую раз, проболтаешься в холодной воде часов сорок, все равно труп будет, хоть и плавающий. Спасательные, да не слишком-то спасительные. Бог с ними!

Мари не отрывалась от моря. Перечерченный валами, гребнями горизонт. Бесконечно изломанная, искрашенная крошечными волнами накатывающаяся стена. Рисунок их ни разу не совпал. Ну хоть бы чуть-чуть!

Мари любила море: жить возле него, ходить по нему, заполучая от него то ласку, то таску, терпеть его, ждать по утрам первого шага к нему, дышать нм, вслушиваться в его звуки, относясь к ним как ко все более понятному языку великого соратника и соседа, с которым вековать и переносить все.

Для нее море было огромным, неисчерпаемым чудом.

Мари выучилась этой любви у своего умного, доброго мужчины, раздарившего себя уже тысячам душ. Она знала раньше лишь курортное море, теплое или холодное, занятное или скучное, украшенное пушистыми пляжами или заваленное тоскливой галькой. И он тоже никогда не был мариманом, Говорил, мариманство — пустая и жадная любовь. Больше любят себя на выигрышном фоне. Невежественная любовь! Потому что настоящая любовь к морю — понимать, что это перво-наперво богатейшая и могуче пульсирующая жизнь. Километровые толщи! На земле лишь тонкая корочка. В лучшем случае в несколько сотен метров.

Куда бы его ни заносило, он во всем искал и любил жизнь. А она везде удивительна и стоит любви.

—◦Мари!◦— он протянул руку, коснулся плеча.◦— Мари! Новостей нет?

Мари сняла наушники, помотала головой.

—◦Где-то рядом. Должны быть совсем рядом. Запроси их, пожалуйста.

—◦Не могу.

—◦Потерялись?

—◦Связи нет.

—◦Да почему же?

—◦Не хотела пускать тебя наружу.

—◦Антенна?◦— Он обернулся и присвистнул: из гнезда капало, а прокатывалась волна — лило ручьем, стекая по стенке.◦— Хоть бы не потерялась. Разваливаемся на ходу, господи!.. Где-то здесь они. Высматривай ходовые. Да, включи калорифер в кубрике. Просушим воздух для гостей.

—◦Хочешь еще кофе? Осталось,◦— кивнула Мари на термос, болтавшийся рядом с нею на крючке.

—◦Маришенька, а кроме ко-фе, ко-ньяк у нас есть?

—◦В баре. Ты что-то задумал?

—◦Выпить с капитаном по случаю благополучного!.. Принимай бразды. Я вниз, переоденусь. Дай свою чашку. Занесу.

Мари протянула — их бросило, и он не успел перехватить. Чашка осыпалась в углу осколками.

—◦Боже, сколько вы сегодня наколотили, мадам! А кто будет убирать? Эх-хе-хе — убытки за убытками. Что за день?.. Жаль, не оказала сразу про антенну. Штаны бы отстирал.

Он выпил кофе прямо из термоса, поперхнулся гущей.

—◦Пойдем галсами?◦— Мари постучала ему по спине крепким кулачком.

—◦Мариша! Милая! Убьешь!

—◦Думаешь, лучше посреди моря захлебнуться в чашке кофе? Собери осколки.

—◦Попробуем галсами. Знаешь, веника-то нет. Забыл дома. А без веника безнадежный случай. Не умею. Издержки патриархата! Придется тебе самой прибираться.

—◦Бросишь меня в трудную минуту?

—◦Мари! Чего не сделаешь ради любимой женщины — брошу!

На четвертом развороте, с гребня, они заметили «Петропавловск», колыхавшийся под самым берегом.

Я чудовищно старше своих лет. Уже, пожалуй, и сбился со счета, забыл нажитый возраст. Лишь в потаенной глубине навечно тот, каким был в молодости. И мне по-прежнему порой хочется всего: всех дорог мира, всех солнц и лун вселенной, всех волнений жизни и всей славы. Но и готов отказаться от всего: и славы, и дорог, и прилипшего возраста. Ради Неё.

Сообщение о том, что к «Петропавловску» спешило небольшое научно-испытательное судно, оказалось поблизости, приняли к сведению, но без особого внимания. И связь с ним вскоре прервалась.

Поливода же заметил, едва слух, что минут через двадцать-тридцать к ним подойдет научное судно, прошел по «Петропавловску», обстановка будто переменилась. Волны казались меньше, и смотреть на них стало легче. Карпов перестал повышать голос. Зато в кают-компании разошелся Балков. Команд оттуда поступало больше, чем с мостика. Он бурно руководил подготовкой к эвакуации.

Разок громыхнул дизель. Кок вернулся на камбуз. Кухонное дело, как литейное, не терпит перерывов.

—◦Что же это «ученые» молчат?◦— Карпов вместе со всеми всматривался в горизонт.

—◦По времени, как обещали, должны вот-вот быть,◦— отозвался Поливода.

—◦Ничего от «ученых»?◦— запросил Карпов радиорубку.◦— Ясно, ясно…

—◦Чую, Анатолий Борисович, будут!◦— сказал Поливода, заметив на лице капитана тень.

—◦Если так, хотя бы раз вышли на связь? Вышли б! Что их — спутник связи наводит? Летучий голландец?

—◦Будут, будут,◦— настойчиво повторил Поливода.◦— Такая болтанка! Прикинешь минут тридцать, а займет все шестьдесят.

—◦«Ученые»!◦— крикнул вахтенный.

Со стороны открытого моря, словно из-под волн, вынырнул катер средних размеров. Для места и времени встречи менее всего подходящий: белый, изящный корпус, скошенные надстройки. Мотылек!

—◦Хоть неученые, все бог в помощь!◦— сказал Карпов.◦— Александр Михайлович, распорядитесь по судну: всем, кроме боцмана с помощниками и «машины», приготовиться. Собрать манатки — и на корму. Штормтрап, крепление проверьте сами. За порядком там пусть посмотрит второй… Вахтенный, мегафон!

Вторым помощником у них был настолько молодой человек, что Карпов то и дело звал его «вторым». Так он объяснял, хотя скорее всего дело было в трудности, что для памяти, что для языка, имени молодого человека: Светозарий Ромуальдович.

…Мари следила за сборами тревожно.

—◦Жилет не наденешь?

—◦Мари, ужасно мешает. Прости.

На их глазах «Петропавловск», судя по всему, потерял один якорь: ударил вал, а унесся — цепь обвисла, на баке заметались фигурки.

—◦Ты все-таки что-то задумал,◦— сказала Мари.

—◦Сейчас у них челюсть отвалится,◦— надел он шлемофон и сунул в карман смотанный шнур со штекером.◦— Ты кормовое гнездо давно проверяла?

—◦Все там хорошо.

—◦Сделаем так: развернись на сто восемьдесят подкрадись к баку, туда, где якорь полетел. Махну — спускайся к корме. Там люди, видишь? Возьмем их — обратно под скулу. Держись строго кормой. В крайнем случае отделаемся ахтерпиком. Винтам ничего. Это слишком влепиться надо. Все! Мари…

Они встретились ненадолго глазами и посмотрели коротко на руки друг друга.

Милый, тебя может ударить, смыть. Пусть твои руки будут тверды и крепки. В них вся я, вся моя жизнь. Не выпускай опору, как бы ни отрывало. Я смогу спасти этих людей и одна, но не выживу без тебя. Меня считают красивой, но это не мое — твое богатство. Потому что я знаю — чем ты богаче, тем лучше всем, кто прикасается к тебе и к кому прикасаешься ты. Я твой родник, ты река всех. Пусть твои руки будут цепки.

Светлая моя, только бы не дрогнули твои чудесные пальцы. Пусть они будут чутки как никогда. В них скользнет сейчас так много чужих жизней. Не тревожься за меня. Я люблю жизнь, но еще больше твою. А еще я так хочу, чтобы после нас как самое главное, как самое нужное остались наши дети, которых еще нет на свете.

—◦Ну, Мари,◦— разворачивай!.. Есть хочу!..

—◦Очень?

—◦Еще как очень!

—◦Береги себя. Кого же кормить буду!

—◦Мари, клянусь: голодная смерть не по мне!.. Посмотри, пожалуйста, я включил трансляцию? Брр!..◦— Он резко открыл дверцу и выскочил наружу.

…С открытого мостика катер был как на ладони. Карпов, не выдавая своих опасений, остро приглядывался: сможет ли снять всех?

—◦Куда лезет?◦— вдруг вскрикнул капитан.◦— Сейчас его как банку консервную!

После невообразимо беспечного разворота — при таком волнении, на полном ходу!◦— катер сунулся им под высокий бак. Его действительно тотчас же бросило на «Петропавловск». Из-под кормы ударила широкая, мощная струя. Не столкнулись.

—◦Ну машина! Сила!◦— сказали за спиной Карпова.

—◦Они вообще — сила!◦— прибавил Поливода.◦— Так крутануть, и — без оверкиля! Наверное, Анатолий Борисович, это экспериментальный спасатель, а?

—◦Для начальства?◦— усмехнулся Карпов.

На катере вдоль лееров на корму с трудом пробрался человек, подключил там провод и спросил через усилитель:

—◦Хороший трос у вас есть? Боцман, буксир найдется?

—◦Рехнувшийся автомобилист!◦— ругнулся Карпов и сказал в мегафон: — Немедленно снимайте людей! Сколько можете взять?

—◦Всех!.. Приготовьте конец. Самый длинный и толстый. Чем тяжелее, лучше.

—◦Точно — сумасшедший!◦— повернулся ко всем, кто стоял за ним, капитан и закричал: — Бросьте выдумывать! Берите людей сейчас же!

—◦Готовьте конец и давайте первую очередь. Женщин и детей до единого сразу же. Остальных — видно будет.

—◦Хватит своевольничать!◦— взорвался Карпов.

—◦Капитан!◦— ответили спокойно с катера.◦— Судном командуете вы, а парадом — я. Простите, нет времени толковать.

—◦…Твою мать!◦— бдительно убрав мегафон, сказал Карпов и распорядился сделать, как прошено, сопроводив распоряжения всем, что думал об этом «командующем».

За женщинами с детьми поспешил Балков. Спускаясь, то и дело не попадал ногой на перекладину, бормотал благодарности тому, кто придерживал штормтрап снизу. Возле рубки всех встречала — подхватывала молодая женщина. «Вот это баба!» — сказал один из матросов, когда она появилась, и с этим «вотэтобабистым» выражением смотрели на нее все, но заминка с посадкой вышла не из-за того. Каждый подталкивал друг друга и пятился, уступая. Из команды никто не хотел сходить.

—◦Черт с вами!◦— засмеялся катерник.◦— Некогда ждать. Мари, вперед!

Выброску ему швырнул сам боцман. Подали конец. Боцман перевесился через фальшборт, подсказывал, где и как удобнее крепить, надрывал связки, но советы его шли впрок. Взаимопонимание с катером установилось полное.

Хотя и с великим мучением — попробуй-ка согнуть в петлю толстый стальной трос, к тому же без рукавиц — человек на катере управлялся с ним все увереннее.

—◦Помочь некому?◦— в мегафон спросил Карпов.

Ему не ответили. Шлемофон болтался на леере.

—◦Спрашиваю,◦— обратился Карпов к своим и поискал глазами второго помощника,◦— там что — помочь некому?

—◦Да вроде их только двое — этот да женщина.

—◦А наши?

—◦Так не пошли,◦— повинился «второй».◦— Заставлял — никто! Там семейства и товарищ из пароходства.

—◦Товарищ! Кому он сейчас товарищ…◦— махнул рукой капитан.

Поливода не отрывал глаз от катера. Суденышко держалось под самым бортом. От беды отделял лишь удивительный навык и расчет того, кто управлял им. Неужто и в самом деле женщина?

—◦Ну, Анатолий Борисович, что скажете?◦— похлопал он по руке капитана.

—◦Сейчас услышите.◦— И Карпов, прикинув, что до худшей развязки остались считанные минуты, крикнул: — На катере! Кончайте концерт. Если не примете сейчас же всех, под суд упеку!

По корпусу корабля прокатился первый глуховатый удар. На мостик доложили, течи нет.

—◦Мари,◦— припал катерник к шлемофону.◦— Вперед! Понемногу, нагружай плавно. Вперед! Следи за мной и за боцманом, вон тем, крюкастым на баке.

…И борт «Петропавловска» стал отдаляться. Трос потянулся вначале легко и невидимо, под водой, обнажаясь лишь между волн, во впадинах. Затем вышел на поверхность, рассекая верхушки гребней, подрагивая и звеня от их ударов. И ни он здесь, на катере, ни там, на судне, как ему казалось, никто больше не замечал, что шторм совсем не стихал. Вокруг словно установилась напряженная тишина, через которую протянулась связка стальных нитей.

Он нагнулся снять с леера шлемофон и едва не вылетел за борт. Прокатилась волна, захватив и потянув его тягуче. Мокр до последней нитки он был давно. И свалившись с мимолетной водяной постели на палубу, засмеялся: экая мелкая подлость — синяк напоследок! Рядом заскрипела и начала съезжать петля буксирного троса. Он сразу почувствовал содранные ладони, разъедающую боль. И на несколько секунд оцепенел, смотрел незряче, как сползает крепление. Он бросился на раскручивавшиеся кольца и остановил руками — пусть обдираются хоть до кости! И всем телом — окаменей оно отныне хоть навеки! Ублюдок! Его скрутить только чего стоило!

Не дрогнула бы рука у Мари. Рывок — и крепление полетит, с ним и он вверх тормашками!

Мари видела.

Она стояла в рубке, подалась назад, высматривала трос, судно, замерших на нем людей, вслушивалась в густеющий рокот турбины. Не отрывая руки от клавиатуры. Морячки возле нее заволновались, захотели выскочить и помочь ему. Чем? Она не пустила. Смоет кого-нибудь из них, кому спасать?

У нее мелькнуло: не поседеть бы на глазах у этих сострадательных женщин!

Он переводил дух от волны к волне, отплевывался от соленой воды. И по тому, как омертвело напрягся под ним трос, катер замедлил ход, а накатывало равномернее, понял, что сейчас решится все.

«Петропавловск» медленно, будто с великой скукой, подался вперед. От форштевня все резче и сильнее полетели брызги. На баке засуетились, без заминки выбрать оставшийся якорь…

Через час, уже в темноте, их встретил спасатель. Включили прожекторы. Пока моряки там придумают, как сговориться с ней, она сбавила обороты, выскочила на палубу, подхватила под руки закоченевшее мужское тело и втащила в рубку, вымокнув и сама с головы до ног. Здесь ей помогли, снесли его вниз, в тепло. Мари спустилась следом, достала коньяк, разжала ему зубы, влила немалую дозу, дала женщинам спирт, растереть, сухое белье. Перехватила свои липнущие к лицу волосы тесьмой и поспешила на место.

Нелегкое дело сойтись в штормовой темноте судам, держаться вблизи. Тем более — переправить обратно людей. А она устала. Очень.

Каждый день одиночества! Как мучает и калечит сердце и ум! Как изнашивает и разъедает мысли и чувства!

Чудовище-одиночество! Как же тебя боятся! Но я не знаю худшего, чем пошлость надуманной любви, спичечный замок, который яростно отстаивают от наблюдательных остроумцев или банальных половых разбойников.

Здравствуй; одиночество! Здравствуй, ухабистая дорога, истоптанная чудаками, исчерченная стылым ветром, сырым снегом, а может быть, и следами слез, разочарований, безнадежностей. Ты мне куда милее порядочности несложных самообманщиков, кто гордится тем, что у него все как положено — семья, дети, но любви нет и не было.

Пресветлый враг мой, одиночество! Мой спутник и собрат, к кому привык, будто к тени.

Наконец заработали и свои двигатели. Совершенно ровно, аккуратно, словно ничего и не было. «Петропавловск» продолжал рейс в сопровождении спасателя. В пароходстве распустили штаб. В эфире был дан отбой.

Команда запоздало ужинала.

Из каюты Карпова вышло все машинное начальство. Поливода понял, разговор там был весьма крупный. Накачка им была отменная.

—◦Что у нас с вахтами?◦— устало спросил капитан.◦— Удалось разобраться? Недовольные есть?

—◦Один-единственный, и тот — я.

—◦Ну, Александр Михайлович, оба мы хороши! Чуть-чуть бы, и, как говаривал в старину мой ротный, с приветом, Маня!

—◦Я о другом. Женщины говорят, на катере больной остался. Тот парень, что на палубе работал. У него трос поехал. Он его прижал. Отметить бы его. До полусмерти застыл. И звать-то не знаем как.

—◦Работал и застыл!◦— отозвался капитан.◦— Хорош!.. Ладно, походатайствуем. Куда денутся. Откуда они?

—◦То-то и оно. Никто понятия не имеет.

—◦Наш врач был?

—◦Да вот же: за суетой поздно хватились.

—◦Ах ты! Все не так!◦— раздосадованно воскликнул Карпов.◦— А куда они пошли?

—◦Не знаем. Связи так и нет.

—◦Ну, Александр Михайлович! Что же — в газету писать? Поблагодарить неизвестного спасителя, скромного труженика моря? Сколько их там было?

—◦Двое. Этот больной и еще женщина. Помните? Показывалась.

—◦Да! Хороша!..◦— И вдруг Карпов забеспокоился: — Постойте-ка, постойте! Да ведь ЧТО мы наделали! Ведь она одна осталась! Что наделали — век себе не прощу! Бросили! Мы-то, два мужика, наволновались и уже устали, а ей сейчас каково!? Кому ее сменить?

—◦Оттого и сокрушаюсь,◦— вздохнул Поливода.◦— И ничего не поделаешь. Что же переменишь?.».

—◦Ничего не поделаешь, ничего не переменишь,◦— раздраженно повторил Карпов и вызвал радиорубку.◦— Связь со спасателем немедленно!

Там подумали и ответили, что до порта никто за машины «Петропавловска» ручаться не может. Это первое. Во-вторых, прошло много времени. Куда прикажете бросаться? Остается сообщить всем. А больше ничего не поделаешь, действительно. Ничего.

…Он очнулся и удивился, что так много света. Так ярко! И не сразу понял, что это солнце.

Он лежал в постели.

—◦Что за чертовщина,◦— сказал он, выбираясь из-под одеяла. И огляделся. Собственный дом. Родная постель. А за окном полудний день и совершенно солнечный! Шторм, промокшая темень — будто из кошмара. И он еще раз, вспомнив их, произнес: — Ну и чертовщина!

Сколько же он провалялся?

Он чувствовал себя здоровым. В нем быстро соединялось множество проводков, недавно и резко было оборванных, что связывали его с тем, кто, что и где он есть. И первым его открытием было — как он страшно голоден!

—◦Кто-нибудь живой!◦— крикнул он.

И услышал шаги. Дверь раскрылась. Ворвался Ник, за ним, пропустив собаку, вошла Мари. В длинном платье, в котором женское тело непременно кажется легче, подвижнее. И все равно он сразу заметил, как цеплялась усталость за каждое ее движение. Как же она измучена! Он никогда не видал ее настолько вымотанной.

—◦Мари, я лезу в горы!

—◦Ник, ты поломаешь ему ребра!..

—◦Мари! Я принесу тебе горных фиалок!

—◦Они бывают?◦— присела она рядом, опустившись медленно, осторожно, а спрашивая, ласково провела ладонью ему по лбу и щеке.

—◦Знать не знаю! Но я здоров бешено!

—◦Спасибо!

—◦Что было?

—◦Ничего.

—◦После коньяка бесповоротно отупел. Ничего не помню. Ты меня спаиваешь?

—◦Да. Ты спокойней.

—◦Спокойней? Вот стану алкоголиком, а ты тогда — девушкой одинокой и беззащитной, начну к тебе приставать с оч-чень неприличными предложениями… Я долго валялся?

—◦День. Ты бредил.

—◦Да? Интересно — о чем?

—◦Ты беспокоился о человечестве,◦— улыбнулась Мари, и оттого, что лицо ее осунулось, а в глазах не рассеивалось напряжение, как бывает, когда усталость изо всех сил пытаются скрыть, улыбка вышла тихой и грустной.

—◦Слава-то богу, хоть в бреду о других подумать! Все-то — о тебе да о турбине. Как она?

—◦Лучше, чем ты. Сейчас накормлю. Разогрею.

—◦Мари! У меня сегодня праздник!

—◦Какой?

—◦Я вижу тебя, я слышу тебя, я глажу твою руку, шею, лицо, пип!◦— он нажал на нос, как на кнопку.◦— Я никуда не полезу, ни в какие горы. Без тебя — никогда никуда! Возлюбленная моя…

Он бережно прижал к себе ее голову. Они опустились вместе на подушку, и он продолжал ее гладить со всей теплой легкостью, на которую способен лишь сильный и крепкий мужчина, и не прерывал эту драгоценную, хрустально позванивающую цепь нежных слов.

Господи, ну как же нужны двое друг другу!

Неужели не замечают, как тяжело у меня болен взгляд? Какие невыносимо скверные глаза? Меня высасывает пустота, что подле моей души. Меня все больше увечит то, что нет рядом человека по имени Она.

Но не отступлюсь: да здравствуют Двое!

Да здравствуют Двое — в испытаниях и в радости, в дороге и в квартирном покое, в раздумье и веселье, в друзьях и врагах, в заботах и мечтах, в делах и в объятиях, в сомнениях и в открытиях — в жизни: да здравствуют Двое!