Маленькая повесть о двоих

Необыкновенно долгий ледоход

А лед все шел и шел, словно в верховьях его накопилось необычайно много, и этому потоку не кончиться, не остановиться, пока не спустятся к морю все льдины-ледышки. Смешные, неровные, глупые! Толкутся, друг друга сердито трут, недовольно лопочут, теснятся, набрасываются на каждый просвет воды.

Но сколько же можно!

К этим дням, к середине ноября, всегда уже степенно ползли заснеженные поля, пробирались с тихим шелестом между тесно сблизившихся заберегов. Вот-вот река встанет.

Валя смотрела на нее с площади Славы. Пришла после работы и долго одиноко стояла возле спуска к прибрежным улочкам. Куталась, прикрывалась воротником, белым кроликом. Морозный ветерок, кому на пустынной площади, на горушке возле реки, было самое место носиться, дул так, словно бы сразу отовсюду. То и дело задувал с неожиданной стороны. Наверное, просто путался бедняжка в недостроенной бетонной коробке Дома радио. Помечется, помечется в ней ошалело, вот и вырвется наконец, злой, то в одну оконную дыру, то в другую.

Молодая женщина высматривала за рекой мохнато, лесом темнеющие острова. В наплыве быстрых ноябрьских сумерек острова будто отступали от города. Или это город отшатывался от обрывистого берега протоки Чумки по стародавней памяти: когда-то, еще до революции, там стояли бараки для больных чумой. А у Вали не было ни сил, ни возможности остановить, удержать его подле города и возле себя. Не перебежишь реки, не перелетишь.

Вторая неделя как не может попасть туда, домой.

Сухое печное тепло. Припахивает золой у плиты. Милка, пятнистая, рыже-черно-белая кошка, щекочуще и мягко потрется о подбородок. Старый дом в три окна на улицу, с высокими порогами и низкими притолоками, со звонкими бревнами, высушенными амурскими ветрами и солнцем. Что ей в них? Почему без них грустновато, а то и кольнет тоска, странная тоска: будто вдруг слепота и уже веки-вечные, никогда ничего не увидеть? Что же это все?.. Вот и права Любочка: в этот наш нескладный, самовлюбленный век научно-технически всевозможной революции — что поймешь, пояснишь себе нормальное человеческое? Закручено, запутано.

Любочка мудра своим сердечком. Ладит скрипку к подбородку, глянет внимательно на смычок зачем-то, тут неожиданно и проговорит тихо, быстро и твердо. Нравится печка? так и пусть нравится — зачем стесняться? какое кому дело! (У печки живое тепло — своими руками разжигаешь огонь, и он совсем рядом, послушный — сильнее, слабее, как сама ему прикажешь.) Нравится тебе кошка?◦— она же добрая. (Милка, вечная соломенная многодетная вдова! Тычется в подбородок нежно-нежно, не ласкается, а ласкает. Доверчиво, бережно и неожиданно, словно благодарит,◦— ведь ни за что ни про что!) По душе старый дом?◦— да этим только гордиться! Наше-то общежитие любить ли? Равнодушно сделано — равнодушно и живется! (Сколько же их чумкинскому дому? Дедушка строил, молодым был. Что особенного — дом как дом. Весь поселок из таких. Зимним утром из-под одеяла не слишком-то торопко прыгается на холод. Хорошо, бабушка, если не больна, уже давно встала, затопила. Летом от земли в окна веет сыростью или пылью. Весной с крышей дедушке хлопот. И печную трубу не забывай чистить. Мало еще ли чего! Дом — нажиток, а все богатство — заботы да заботы о нем. А как в нем свободно, легко и глубоко думается, как судится обо всем и обо всех. Обязательно — с добром. Но, может быть, каждому так — в родном углу, где не зависишь от кого или чего стороннего.)

Любочка — совершенно-пресовершенно справедлива!

А скрипачка Любочка, невысокая, плотненькая девушка, с круглым лицом и округлой стриженой головкой, в эти минуты собиралась на свою концертную работу, бегала в три-четыре шажка по их небольшой комнате на четвертом этаже общежития и думала, мучилась, как же ей быть? Как сказать Валюше — новость ужаснее ужасной, лучше бы и не знать такой никогда! Ой что на Валюшу свалилось!

Она поплакала тихонько, хотя могла бы и, в общем-то, не принимать настолько близко: ее знакомства с Ольгой Викторовной — несколько раз коротко виделись, когда заходила к Валюше сюда, однажды чаевничали втроем, сходили вместе в кино. Такая спокойная женщина, с достоинством, умная, добрая, красивая — отравилась!..

Люське — что: сказала, ошарашила да и побежала дальше по общежитию всем рассказывать. Целая история: хорошие люди-то не от хорошей жизни на себя руки налагают!

Любочка знала, где сейчас должна быть наверняка Валя. Что ни день — ходит на берег. Что ни вечер — стоит там до темноты.

За своими сборами девушка поглядывала на окно. Быстро синело, синь переходила в черноту. Вот-вот вернется и что-то задерживалась. Уже и время подхватывать футляр, бежать. Любочку беспокоило, как бы дура Люська (в Гражданпроекте у них все такие, что ли!) не ворвалась еще раз, поусердствовать со своим сочувствием. Оглушит Валюшу вестью и своей болтовней, а у нее сердце покалывает и без того, нездоровится. Держится бодренькой, а только глаза совсем-совсем больные стали. Ну а кому же дело до выражения твоих глаз!..

Едва потемнело, Валя пошла побыстрее к автобусной остановке. С невольной спешкой. Немного замерзла, пока стояла, и в спину подгоняла поземка из мелких, колких кристалликов, будто с реки летели осколки сталкивающихся льдин. Вдруг захолодило ногу у лодыжки. Ох инициаторы окаянные!◦— кому могло прийти в голову ставить на женские сапоги пластмассовые молнии! Ну только не женщине! Утром поторопишься, дернешь резко — пожалуйста, расходится теперь. Досада!

Валя приостановилась, приподняла ногу перестегнуть сапог — с Тургеневой, тяжело взобравшись на гору, вывернулся автобус, как раз «единичка», подвезет почти к самому общежитию.

Она уже пристроилась на подножке и собиралась втиснуться, как из давки вырвалась женщина в толстой шубе, буквально свалилась на нее. Лутошина! Без устали молодая, свежая, будто не кончали вместе институт целых пять лет назад! и будто не замужем и ребенка у нее нет!

—◦Валька!◦— закричала она радостно и обхватила крепко.◦— Ты где пропадаешь?

—◦Свет,◦— пошатнулась от ее наскока Валя,◦— задушишь.

—◦Все хиреешь в ВЦ? Присохла к машине!

—◦Поработай-ка в вычислительном центре — бегаем как марафонцы.

—◦Все не замужем?.. Вот дура! Кого ждешь? Принцы все в ансамблях — не угонишься!

—◦Светка, ну будь справедлива. Сама же прошлый раз: вот, надоело, все крутишься, крутишься, на работе, дома. Мало, пилит начальство, чуть промахнись, еще и муж висит над душой…

—◦Ну что помнишь!.. Да я развелась!

—◦Вот это да! Положительная пара.

—◦Ха-ха, положительная! Да он пять раз на неделю пьяный заваливался. А пьяный Володька знаешь какой — поучать всех, сразу качать свои родительские и супружеские, главосемейные права. То ему принеси, это подай.

И молчи. А еще допрашивать начнет, почему вчера пришла не в семь, а в десять, свекровь приходила — не застала. На час задержалась — любовники!.. И не прошибешь, дурило эдакое, в магазине только настоишься — какие там любовники!.. В общем, я не писала, не совалась в разные общественные организации. Я сказала ему честно: не бросишь пить, вот еще всего раз придешь такой — все! Мне больше не надо. Перебьемся с Лялькой и без тебя. Меньше обузы. Я ему так и сказала: знаешь, дорогой, пьяный с возу, бабе легче!.. Ну, замолк. С месяц держался. И расписался. Такой спектакль устроил!.. Порвала с ним. А не хотел разводиться. На суд не приходил. Пригрозила по начальству сообщить — сдался. Алиментов, сказала ему, мне твоих не надо. Живи как хочешь. Поищи другую. Ребенка к матери в Переяславку свезла. Навещай, говорю ему, сколько хочешь. Он хоть бы раз съездил! Ну так и гуляй себе, друг! Чего его жалеть!

—◦А работаешь там же, в управлении?

—◦Да что ты, Валюха! Работу, как и мужа, надо время от времени менять. Закиснешь!.. Слушай, я тебя заболтала. Ты ж автобус упустила.

—◦Да бог с ним. Другой придет.

—◦Я в «политех» перешла. От дома два шага. Знаешь, сколько жизни прибавило! Знаешь, как «восьмерка» и трамвай мне обходились — по два часа в день! А ребра промяты — до сих пор не выправились! И еще тебе скажу: у меня теперь коллектив — две трети мужики! То, что надо! И на картошку, и тротуары чистить лишний раз не пошлют, находится кому. И собрания потолковее: погудят быстренько и разойдутся в темпе. Кому на хоккей, кому до семи в магазин успеть. Работается куда легче. Я теперь точно знаю и скажу тебе: чисто бабские коллективы надо запретить! Нервы только там переводят друг другу, а дела никакого!.. Слушай, Валюша, приезжай ко мне в субботу, под вечер. Смотри вот — шампанское перехватила. Поговорим, проведем наш бабсъезд! А то сколько не виделись! Я еще нашим девочкам позвоню… Да, через месяц, сейчас я тебе точно скажу, так — двенадцатого декабря, это суббота,◦— ты ко мне обязательно приезжай. На свадьбу!

—◦Чью?

—◦Дуреха! Да мою же!

—◦Ну, Свет,◦— где ты их только находишь?

—◦Да ты что — находишь. Сами находятся! Приглядись, сколько на улице голодными взглядами водят. Глаз надо точный иметь, и все!

Они с Лутошиной припомнили имена подруг-сокурсниц: кто из них что нажил и кому как живется. Оказалось, половина успели развестись, сидят с детьми и отдельными квартирами. Согласились, куда ни кинь взгляд — «разведенки», матери-одиночки, бобылихи-незамужницы. Куда их мужики подевались? Как провалились! Так вот и подумаешь всерьез, что все в ансамбли, в различные «добры молодцы» подались!

Лутошина втолкнула Валю в следующий автобус, прикрикнув на мужчин, чтобы потеснились, не видят, что ли,◦— женщина!.. В салоне Валя отогрелась. Сквозь толсто, мохнато обмерзшие окна (с пришлепанными кое-где билетами) ничего не было видно. Ну и ладно, лишь бы шофер там впереди знал свое дело — куда и как ехать. Машину подбрасывало, колыхало. И все покорно мотались, молча и устало терпели дорогу.

Вот счастливая, оборотистая какая Светка. Раз — и замужем! Раз — и прогнала! Раз — опять замуж! А в их знаменитом общежитии для молодых специалистов (до поседения будешь ждать, пока с квартирой повезет!)◦— горемыка на горемыке. Изводятся впустую столько невест! Истосковались по собственной семье. С каждым встречным сразу на все готовы, лишь бы не оттолкнуть, удержать возле себя, испытать судьбу — а вдруг повезет! Хотят дома и детей, а все-то получают «ходоков», недолгих визитеров любви, кто караулит на каждом перекрестке женской судьбы, на всякой остановке ее настроений и чувств…

Ведь как, ну как же хочется живой, настоящей, не придуманной человеческой любви! Кому объяснить: ни жить, ни работать, ни чувствовать толком жизнь вокруг, чужие страдания, переживания и судьбы. Все как за стеной! Господи, как тяжело без нее! И как глупо живется…

Из-за угла общежития, когда она поднималась на взгорок к дому, выбежала Даша Решетилова, преподаватель детской художественной школы (трудновато ей, на ее зарплату вдвоем с ребенком не разживешься). Даша куда-то спешила, но это состояние торопливости, необходимости все время куда-то успевать и нервозность, боязнь не поспеть были у нее извечны. И ходила она мелкими, быстрыми шажками, точно вот-вот побежит, сорвется на бег. Коротко кивнув на «добрый вечер», Даша пролетела мимо и неожиданно остановилась, окликнула и вернулась.

—◦Валь…◦— она протянула руку и робко, коротко коснулась плеча; высокая, худая, с привычкой держаться и разговаривать так, словно была забита с детства и теперь боялась всех людей, она проговорила тихо и не поднимая глаз: — Валь, у тебя какая-то беда. Там все говорят… Про твою подругу, про Ольгу Викторовну… Убилась вроде. Сегодня утром. Сама себя. Прости, Валь, побегу…

—◦Даша,◦— уже вслед ей растерянно сказала Валя,◦— этого не может быть. Не может быть…

Оля!.. Поначалу, еще через Ленинградскую перебегая, Валя стереглась, нет ли машин, не скользко ли, а дальше, по улице Карла Маркса, неслась ничего не замечая, подскальзываясь, неосторожно задевая прохожих, растолкав толпу, что всегда перегораживает тротуар напротив Дома одежды (здесь самая людная остановка — одна на десяток маршрутов), налетая на медлительных людей, отзываясь на всякое препятствие раздраженным шепотом «ой, да что это!».

По узкой, крутой лестнице бывшего дома-коммуны (великой коммуналки из бесконечных коридоров) она взобралась тяжело дыша, с ненавистью к чугунной тяжести в ногах. Стали словно чужими. Ватной рукой толкнула общую дверь, запираемую только на ночь, еще одну дверь, не запираемую никогда, и наконец оказалась перед Олиной комнатой, стала дергать ручку, стучать нетерпеливо и непрерывно, не замечая, что дверь опечатана.

—◦Ну что ты теребишь! Что?◦— высунулась соседка-старуха, осторожно, с опаской высматривая в полумраке коридора, кто это там.◦— Тебе что?

—◦Анна Семеновна, что с Олей?◦— переводя дыхание с трудом, спросила Валя.

—◦Да ничего… Это Валя-то?.. А-а! Да увезли утром. Стравилась. Так-то!◦— продолжала приглядываться старуха с непонятным любопытством.

—◦В больницу?

—◦Да нет, сразу куда дальше. Припоздали. Остыла. Глянь — дверь-то на печати. Милиция приложила. Померла, померла девка. Таблеток в рот напхала, это тех, для сна, да вот и все. Тихо померла. Я утром-то вышла — холодеет из-под ее двери. Вот, думаю, опять фортку на ночь не закрыла, весь дом заморозит. Стукнула ей, крикнула вдобавку. Потом еще смотрю — все так же. А дверь-то не на запоре… Ничего, как положено отошла — в постели. Мой Петро Игнатьич — тот сплоховал: на земле. Как упал возле магазина, так и помер.

—◦Да как же так!◦— воскликнула Валя, не дослушав ее до конца, осела на ларь и заплакала, закрывшись руками.◦— Ну как же так?..

—◦А так положено — сразу дверь печатью укрыть. Порядок такой установлен,◦— продолжала говорить свое Анна Семеновна, по-прежнему не сходя с порога.◦— Против посторонних.

Но Валя больше не слушала. Вдруг заметила, что опять расползлась молния, начала дергать замок, сняла сапог, пыталась наладить и поливала слезами. Оля, как же так?..

—◦Да. А пришла вчера поздно она.◦— Анна Семеновна за день хорошо вошла в роль главного свидетеля.◦— Чай пила, это точно. Плескалась в ванной. А спать-то все не ложилась, все возилась что-то, шевырялась в шкафу, в столе и вроде как чемодан собирала — отойдет в один угол, вернется к середине, отойдет в другой — и обратно, постоит-постоит. Потом затихла возле окна. В свое-то смотрю — тень на балконе, и не колышется. Все глядела и глядела она-то в окно. Высматривала, может, что? Да, должно быть, точно высматривала… А чего это она? С любви, думаешь? Так ли что?.. Этот ее, докторно-кандидатный ученый был позавчера. Тоже запоздно. И все ругал, ругал ее, выговаривал. Провинилась она, да?.. А пошел от нее — дверью хлоп! И дальше — хлоп! хлоп!.. Как же тут не с горькой любви?

—◦Анна Семеновна,◦— вытерла Валя слезы.◦— Да вы слышите? Анна Семеновна!.. Не знаете, письма хоть какого, записки не осталось?

—◦А я что знаю — милиция все смотрела. Я в углу стояла. Они-то все проверяли и спрашивали то, се… Вот с любви что бывает!◦— убедила соседка сама себя и закрылась, плотно прихлопнув дверь.

Господи, Оля! Господи!.. Зачем!.. Валя просидела неподвижно довольно долгое время. Она чувствовала себя так, словно забыла, куда ей теперь идти, или совсем не знала, идти ли вообще куда-нибудь.

Приоткрылась другая дверь, где жил с семьей (у них там был свой коридор и две комнаты) солидный человек из какого-то управления. Он устало вздохнул и сказал назидательно:

—◦Вы — подруга. Вы сходите в милицию. Скажите там, что известно. Мало ли что!.. Снимите, не забудьте, предохранитель на входной двери. И проверьте за собой, закрылась ли. Тут всего жди!..

Спать Валя легла в ту же минуту, как вернулась, не дожидаясь Любочки. И заснула, едва натянула одеяло на голову, словно сон накрыл ее вместе с ним. Она не слышала, как пришла Любочка, взволнованно подбежала к постели, присела на корточки возле изголовья и, едва-едва касаясь, погладила голову, всмотрелась тревожно в лицо, слабо освещенное ночником.

Валюша Мельникова была красива особенным, трогательным образом. Нежное, милое лицо с чертами четырнадцатилетней девочки (тонкими, строгими), отчего ей не дашь ее настоящих лет. Русые слегка вьющиеся волосы, запропавшие у женщин ныне, в столь легко и стремительно перекрашивающийся век. Округлый и будто старинно (как писали на полотнах ангелов и мадонн) выпуклый и чистый лоб. С ее общим выражением спокойствия и приязни, с ее мягким и неуклончивым (добрым даже при ее полной рассерженности) взглядом карих глаз она с первого же мига, как встретилась, заставляет подумать: подружиться бы — одарит светлым и надежным чувством.

Такую обязательно нужно беречь, оберегать.

Валя спала крепко, но не очень долго. Среди ночи она точно очнулась, открыла глаза и больше не смогла уснуть. Перед нею стояла Оля, какой была напоследок: с потемневшими глазницами, очень уставшая, ожесточенная и с бесконечно глубокой обидой на всех, кто был там, в институте, вокруг нее. Валя снова переживала из-за горестного выражения Олиных глаз, вслушивалась в ее горькие слова, снова брала ее руку и сжимала между ладоней, снова уговаривала ее не принимать все так близко к сердцу, не отчаиваться. Не отдавайся, Оленька, так горю ради своих завтрашних хороших дней. Они будут. Их будет еще немало. И оттуда, с них, ты сама посмотришь на все иными глазами, легко и ясно, здоровой душой. Да твоя кафедра — разве это же весь белый свет? Оленька, ну ведь ты — умница. Я тебя прошу: задумайся, не поддавайся, не убивайся так! Тебя специально расстраивают, а ты крепись. Ты защищайся самым старательным спокойствием. Это самая хорошая крепость. Умом и совестью плохих людей не возьмешь — им все нипочем!.. И пожалуйста, очень пожалуйста, ты верь в себя, верь!

—◦А что верить! Я дура! Дура! Я всегда верила всем, круглая дура!

Неправда, Оленька. Это тебя так уже заставили думать. Тебя мучают, подпиливают, чтобы сама сломалась, ушла. Ты такая талантливая на самое главное — на доброту и на честность. Зачем ты от себя отступаешь?

—◦Не надо, Валь. Перестань. Я все понимаю… Я пойду сейчас. Позвоню Макарычу. Макарыч подскажет, что-нибудь сделает. Он же обо всем знает. И с Повыткиным знаком близко. Может, он к нему сходит, а, Валь? Меня секретарша не пустит. А Макарыч пройдет. Он все-все расскажет, заступится.

То-то, Оленька, там не знают о ваших отношениях!.. Не проси его, своего Макарыча. Как же — заступится. Ты одна и не хотела знать — твой Макарыч только о себе и старается думать. Оленька, лучше не просить. Хоть кого. Надо не просить — надо устоять, продержаться. Мы еще придумаем что-нибудь. Обязательно надо придумать что-то, и мы сможем. Очнись, Оленька!

…Всю ночь Валя проговорила с навек ушедшей подругой. И слезы лились, лились все время, скатывались, впитываясь в подушку, куда она уткнулась, чтобы не потревожить всхлипыванием Любочку.

Оленька, ну как же я не догадалась? Как же я не поняла!..

Тринадцатое число всякого месяца (если не приходилось на выходные) проходило в вычислительном центре немного напряженнее обычного. С утра ждали. Все шло своим чередом, работали заведенным порядком, но ожидание словно висело в воздухе. В этот день «кормилица», ЭВМ, обязательно выкидывала какой-нибудь номер в поддержку суеверных. Поначалу операторы бледнели от неожиданности и волнения, получив вместо ответа игриво-идиотское «Чижик-пыжик, где ты был? В супервизор я ходил!» или крайне лаконичное сообщение «Буль-буль». Потом к ее шуткам (остроумию создателей, разработчиков программ) привыкли. Подвоха страшились из-за одного — прокручивай заново программу. Кому в радость лишняя работа!

—◦Девочки!◦— перед самым обедом к программистам: в группу внедрения влетела Люда, бухгалтер центра.◦— Вы не представляете! Никто не представляет!..

Все в комнате подняли головы, но не собирались излишне представлять и удивляться. Люда, конечно, попусту с места не срывалась, день-деньской за столом (поругивая местком; ну хоть бы кто из посетителей позаботился — подарил бы настольную лампу!). Но сегодня чему дивиться — чему-нибудь заведомо случиться.

—◦Степа уходит!◦— расхохоталась Люда.

—◦«Кормилица» выдала?◦— с вежливым недоверием отозвалась Мария Васильевна, полуулыбнувшись и полусерьезно, как переспрашивают первого апреля.

—◦Я говорю, уходит. Сама сейчас выдала. Пришла от управляющего и сказала.

Речь шла о Степаниде Афанасьевне, начальнике центра, кого только что повысили, перевели на должность с более высоким окладом, чтобы через несколько лет она ушла на пенсию получше, и все это значит, у центра будет новый руководитель.

—◦Да что ты!◦— поразилась Мария Васильевна, округлив глаза на бледновато-нежном японском личике и откинувшись на спинку стула.◦— Ты, нет,◦— серьезно?

Мария Васильевна, счастливо сохранившаяся в молодости (ей было около сорока на самом деле) женщина, выделялась среди программистов как величайшей толковостью, так и поразительной терпеливостью. Ее восклицание яснее ясного говорило, как надоела Степа всему центру. Была такая мода — на новое дело, когда всюду появлялись ВЦ, ставить так называемых твердых руководителей, богатых организационным опытом, а то ж, дескать, соберется одна молодежь… И бог бы с этой модой! Твердость в принципе делу вовсе не во вред. Только ж среди этих специалистов по руководству встречались иногда слишком дилетанты, а это беда, чем точнее производство, тем ощутимее.

И весь центр — программисты, операторы, электронщики — судили-рядили с этой минуты, кого могут назначить вместо Степы и какая начнется жизнь. На первых-то порах уж точно нормальная. Как положено, обязанности будет пока исполнять заместитель, а заместитель, Валюта Мельникова — на таких молиться надо. Человек! И все понимает (не схватится за сверхплановую задачу ради красивого отчета), и спокойно разберется, случись что, и никогда не повысит голос. И не будет такого безобразия, когда один инженер-программист мусолит, глядишь, целый год единственную задачу, другой успеет сделать три.

Тут ничего не отнимешь. Степанида Афанасьевна была хитра, как колхозный бригадир, знала, на кого можно взвалить, а кого для отвода глаз общественными нагрузками обвешать (какой ни есть прок!).

Валя узнала новость последней.

Села просмотреть журнал обработки информации (разобраться, что там было у вечерней смены)◦— обнаружила записку от уборщицы, ей нечем убирать, завхоз учреждения ничего не дает. Битый час разыскивала этого самого завхоза по всему зданию, столкнулась наконец с ним на лестнице. Петр Павлович, из отставных военных, очень удивился, что его никак невозможно было найти, и еще больше — что центру нужны тряпки, новое ведро и порошок. И Валя старательно стала объяснять ему, что научно-техническая революция не отменяет их (как и лопату, молоток) и что вычислительный центр не сторонний всему учреждению, самый что ни на есть настоящий, законный его отдел. И разве же это нормально, если есть специальная хозяйственная служба, специально выделенная должность и человек, он, Петр Павлович, кто должен следить… И совсем никуда не годится, когда при этом уборщица вынуждена все доставать сама где придется или покупать на собственные деньги. На Петра Павловича их долгая беседа не произвела особого впечатления. Валя тут же пошла к управляющему, дождалась, пока он освободится. На этом уровне поле битвы осталось за ней — добилась заверения, что к концу дня все будет, все.

Вернулась, села за работу (в кабинете ни Степаниды, ни Люды)◦— в ту же минуту, словно караулила, вбежала Елена Анатольевна, руководитель группы программистов (славная женщина, из полноватых блондинок, кому полнота в красу и к характеру):

—◦Валя! Хорошо-то, никого нет. Быстренько! Смотрите, какое дело.

Она развернула рулон бумаги с колонками цифр и показала пальцем, где их порядок явно нарушался.

—◦Вот. Развезла «кормилица» — строки не хватило, а на полях, как люди, лепить не умеет. А то бы размахнулась, конечно!

—◦Так! Что у нас тут?.. О!◦— Валя такого еще не видывала: вместо тысяча девятьсот восемьдесят первого года был введен восемнадцатый. Что с машины взять — постаралась насчитать. Ей несложно!

—◦Ну и что будем делать, Валь?

—◦Да что это с нашими девушками?

—◦Родионова видели?

—◦Новый электронщик? Молоденький?

—◦Молодой-то — ничего. И симпатичный — полбеды. Кому симпатичный, кому — нет. Холостой!!

—◦Вот как!.. А я смотрю — у нас последние дни вроде девичьего переполоха. Девочки на работу как на праздник ходят — украшены, с прическами, приодеты! Ничего понять не могла!

—◦Валь, Степе докладывать боюсь. Уходит там она не уходит — скандал устроит, не задержит. Как бы нам вывернуться?

—◦Посмотрите, кто дежурил, и просчитывайте заново с тем оператором. Мое время берите — и вперед! А Родионова впредь ставить в смену с замужними.

—◦Да где ж мы их наберем столько?.. Это вот все ваш опасный пример — не выходите замуж, и подчиненные боятся!

Елена Анатольевна была уже в дверях, Валя остановила ее:

—◦А что вы сказали — Степанида Афанасьевна уходит?

—◦Да это все говорят. Люда сообщила.

—◦Люда? Откуда она узнала?

Легки на помине: на пороге появились Люда и начальница, открывшая дверь так резко, что Елена Анатольевна, державшаяся за ручку, чуть не вылетела наружу из комнаты.

Расспросить Люду удалось только в обед. Пошли с нею в ресторан. Недавно там была проверка, а после нее готовят не так уж плохо. Перебегали улицу — чуть не попали под машину. Люда громко взвизгнула, подхватила Валю под локоть — проскочили перед самым мотором. На перекрестке оказалось новшество.

—◦Вот новость!◦— сердилась и хохотала Люда,◦— сто лет ничего не было! Поставили светофор. Все теперь наоборот — ничего не понятно!

—◦Ну раньше они нас все пропускали, поглядывали; Теперь на полных правах жмут!.. Послушай, Люд, откуда ты знаешь про Степаниду Афанасьевну?

—◦О! Цирк! Сейчас сядем, расскажу!..

Картина была такой: занимается себе Люда своим тихим, самым не современным для центра бухгалтерским делом, а тут возвращается от управляющего Степанида Афанасьевна, и сразу заметно — не такая, как обычно. Села. Молчит. Никого не вызывает. Ничего на столе не трогает. Щеки чуть-чуть порозовели. Смотрит и смотрит в окно, где, известно, ничего, кроме глухой стены универмага,◦— ущелье! А потом торжественно произносит, как лучшему другу: «Людмила Сергеевна! Хочу вам сообщить: перехожу на новую руководящую работу. Через неделю будем прощаться».◦— «Да хоть завтра»,◦— думает про себя Люда. А Степанида Афанасьевна еще посмотрела, помолчала и вдруг говорит совсем просто-просто и грустно так: «А оттуда — прямо на пенсию». Аж жалко ее стало. Начальник начальником, а все-таки человек. И свыклись с ней, какая ни есть. А секретарь управляющего прибавила еще, что ее переводят директором банно-прачечного комбината. Там был мужчина, без понятия в стиральном деле, ну и все завалил.

—◦А куда ты пропала с утра?◦— под конец спросила Люда.

Они уже пообедали, высматривали официантку, расплатиться.

—◦Ой не говори! Гонялась за этим делягой Петропавловичем. Марина-уборщица неделю напоминает — нечем работать. А этот ничего не дает и знать нас не хочет. Я его поняла: известно, что у нас спирт, ребята им диски протирают, вот и тянет из нас, лиходей!

—◦Валь, помнишь того — в дубленке? Заходил. Тобой интересовался. Я тебя искала — не нашла, жаль.

Мужчина в дубленке был из ДВНЦ, приходил из какого-то очень научного института договариваться о возможности использования машинного времени для их нужд, для исследований. В первый же приход он застал одну Валю. Степанида Афанасьевна бюллетенила. Люда ушла (на прорыв!) в группу подготовки информации, работать на «Искре», чему она выучилась быстро — управлялась получше иных операторов.

И они проговорили с час.

Разговаривать с ним можно было бы и весь день. Ученый выкладывал историю за историей из своей жизни, случай за случаем. Заинтересовал и втянул в разговор настолько незаметно и сильно, что Валя не сразу вспомнила, зачем это в кабинет уже дважды заглядывала Катя из группы нормативно-справочной информации, и только к концу их разговора хватилась, куда самой нужно было направиться.

Он весь вызывал ее любопытство. Манерой сидеть — сразу же по-свойски, уютно, не скованно. Манерой смотреть — необыкновенно внимательно, но не назойливо, без неприятного ощущения, будто тебе лезут в душу без спроса. Манерой говорить — тихо и быстро. И взгляд у него был любопытный — смесь веселости, легкой иронии с откровенной усталостью.

Между прочим далеко не красавец.

Она не нашла между ним и собой слишком много общего. И все же за час всего, пока болтали, этот случайно узнанный человек природнился ей. За широкий лоб и занимательную речистость она прозвала его Умником.

Он приходил еще раз. И Люда высмотрела Валино отношение — мужчина заинтересовал ее, а еще и то, что Валя ему тоже была не безразлична.

Люда промолчала сейчас, как настоятельно советовала ему зайти в более удобное время, когда наверняка застанет Валентину Андреевну, и вести переговоры именно с ней.

И вернулись на работу — Люда опять последила за ней. Валя села за месячный учет информации, но то и дело задумывалась, отрывалась от журнала, поднимала голову к окну.

—◦Дует?◦— спросила Люда наконец.◦— Будем замазывать? Подарочек нам!

В эту комнату их перевели недавно. Огромное окно, с многостекольной рамой и высотой метра в четыре, сквозило. Здание было довоенным, парадно-административный стиль. А уже с месяц как начались холода, и они ломали голову, что им делать. Степанида перво-наперво отставила свой стол подальше. Люда завела специальный, толстый платок. Валя сидела далеко, но Прямо напротив, и батареи в ее углу не было.

—◦Ну так что же, Степанида Афанасьевна,◦— не успокоилась Люда,◦— так и будем мерзнуть? Давайте какой-нибудь свой субботник устроим. Тулупы нам не выдадут.

—◦Зима не вечна,◦— впервые отмахнулась начальница. Видимо, в самом деле уходит.

В коридоре Валю опять подстерегла Елена Анатольевна:

—◦Лариса слезами заливается. Вытолкала ее домой, чтобы Степа не засекла. Вызвали Олю.

—◦Это Лариса дежурила?

—◦Ну да! Мы с нею завтра, в субботу поработаем. Хорошо?

—◦Ну тогда сделаем вместе, я тоже приду. И это же еще как повезло — массивы целые! Еще бы день — страшно подумать!

К концу дня ее вызвали в крайсовпроф (замещала предместкома). Дела там было всего на несколько минут, принести им справку для их справки. Возвращаться на работу Валя не стала. Зашла в парк.

В это время года парк тих и спокоен. Безлюдье. Сумерки быстро чернеющим туманом закрывали город и реку.

Амур негромко шелестел ледоходом. Ровный и глухой шелест иногда перемежался громким и недолгим шорохом, за ним приносился короткий всплеск — где-то среди льдин внезапно возводились и тут же рушились недолгие случайные дворцы и башни. Порой долетал тихий звон, и то с одной, то с другой стороны, будто старинный метельный звон русских церквей.

Лед тягуче и мощно обтекал острова. Они стояли дальней и неприступной крепостью, прикрывая собой поселок, который отсюда, из парка, издалека виднелся слабо, беззащитным и крошечным. Река держала его в осаде, и так упорно, словно хотела взять измором.

Что там без нее дома? Только бы бабушка не заболела! Дед крепкий, а ничто без нее — сядет возле ее постели, застынет сокрушенно, ни есть, ни пить не будет, станет дожидаться, и так просидит, пока она не зашевелится, не встанет, ругнув, что до сих пор ни куры, ни кабанчик не кормлены, отправит дать корм, а сама вмиг растопит плиту. К возвращению его и еда готова, и возле тарелки стоит рюмка с вишневой наливкой, которую она заставляет его выпить, чтобы ел получше. Только бы не случилось чего-нибудь! Только бы не оступился с крыльца дед, как было три года назад. Столько тогда бабушке тяжелой работы — носить воду, рубить дрова, расчищать от снега дорожки во дворе. Милка ли помощница!

Господи, ну когда же встанет река! Нелепая, несправедливая, неодолимая преграда!

Валя заметила — ее школьная привычка: оказывается, она раскачивалась, отталкиваясь ногой от низкого парапетика. Спасибо, Геннадий Иванович Невельской — воспитанный человек. Молча стоял за ее спиной, даже бровью не повел (взрослая женщина ведет себя как девчонка!).

На прощание Валя погладила Невельского варежкой. Так и отстоять ему одиноко всю зиму.

Возле «Большого гастронома» встретилась Лариса. Боже, как жаль девушку! По глазам видно, переживает.

—◦Валентина Андреевна! Перепуталось, не знаю как. Пальцы сами по себе как-то…

—◦Лариса, вы в магазин?

—◦Да, за маслом,◦— растерянно сказала она.

—◦А я вот тоже бегу, смотрю — там очередь! Хорошо-то мы попались друг другу.

И пока стояли там, Валя постаралась успокоить оператора, нарассказав ей смешных случаев с машинными ошибками (наслушалась их в Вильнюсе на курсах).

—◦Я уже думала, Валентина Андреевна, поскорее заявление по собственному желанию подавать.

—◦Ах Лариса милая! Да с кем же работать, как не с тобой!

Она нравилась Вале. Тихая и аккуратная во всем. Между шкафчиками, блоками машины ходит словно по собственной уютной квартире, ни одного лишнего движения, никакой суеты. Удивительная радость — человек на своем месте! Таких не беречь, на кого и положиться. Одно огорчение — засиделась в невестах. А тут сердце только дрогни — и не такую ошибку сделаешь. И машина-то все-таки дура. Нет, чтобы все понять и подправить человека в трудную его минуту!

Они расстались на углу. Лариса заспешила вниз по Истоминой. Осторожно засеменила по скользкой, накатанной дороге, пробираясь между машинами. Девушка немного горбилась, как будто ее пригибало что-то. Да-да, ведь ей уже двадцать семь! Пусть и выглядит старшеклассницей, годы это не отменяет. Она все равно знает, сколько ей лет!

Валя проводила ее взглядом. Маленькая, случайная ошибка — такое расстройство! Зачем это мы позволяем, чтобы можно было над нами висеть страху? А рядом бездельники (умелые творцы впечатления, будто заняты по горло) бездельников погоняют!

Валя собиралась еще заглянуть в «Алмаз», в ювелирный.

Но сколько туда ломилось народа! Точно в моду вошло, после работы — сюда. Не пробиться, как в автобус в час пик! Ну и ничего. Долежат ее сережечки и до завтра, и до послезавтра-завтра. Кому сейчас такие нужны: ни серебро, ни золото, всего-то халцедон, оправленный сканью. Ей очень нравился камень — нежный, с тайной.

Валя заспешила домой — застать Любочку. Слышишь ее добрый, звонкий голосок, смотришь, как хлопочет, будто все время что-то ищет или беспокоится, не забыть бы чего, поймаешь ее отзывчивый взгляд — сколько от нее света! И никакие трудности ее собственной жизни не гасят его. Вот каждый бы вокруг нас таким был — разве ушла бы так вдруг Оленька!..

Любочка, в пальто, смотрелась в зеркало и была чем-то огорчена, подергивала вниз рукав, ворча на отражение:

—◦Тюха! Ох и тюха! Ну что же сделать?

—◦Это — пройма!◦— успокаивала ее Люся из Гражданпроекта.◦— Говорю тебе: пройма!

Гостья сидела на столе, курила, поминутно откидывая за спину — длинные волосы. У нее был маленький нос, крутой лобик и яркий, но уже начинающий изнашиваться взгляд. Коротенькая красная юбка. Неплохая она деваха, только же бесприютная какая-то — что ни вечер, все по чужим комнатам бегает, все по гостям, ни одной вечеринки тут без нее.

—◦Любаша! Смотри, что принесла,◦— Валя поставила на стол две банки кабачковой икры.◦— Отыграешь, не задерживайся. Сегодня у нас баклажанная икра!

—◦Ну и ну! Это с чего же — баклажанная,◦— взяла Люся одну из банок, покрутила и прочла на ней: — Кабачковая. Совхоз-завод — странности какие-то!◦— «Отрадное».

—◦Люська!◦— немедленно рассердилась, воскликнула Любочка.◦— Что ты понимаешь в кулинарном искусстве!.. Валюша, молодец! Спасибо!.. Вот, смотри: что-то у меня рукав…

—◦Ну, бабоньки, это вы кому другому морочьте голову, а я — девушка всесторонне положительная: что написано, то и читаю,◦— слезла со стола Люся, выбросила окурок в форточку.

—◦Да знаешь ли ты, какое чудо из этого делает Валюша! Попробуй вот сделать сама: выпари, подержи на сковородке минут десять, прибавляй понемногу подсолнечного масла, и минут через двадцать — хмели-сунели и потом под самый конец — мелко нарезанного лука. И все! Ой как вкусно, когда остынет!..

—◦Люсь, зайди попозже — будет готова,◦— раздеваясь, сказала Валя.◦— Понравится — научим.

—◦Вот научитесь гнать из вашей кабачковой — черную, обязательно поучусь. А то было б чему!◦— Люся подошла к Любочке и крепко дернула за несчастный рукав.

—◦Ой!◦— пошатнулась Любочка,◦— Оторвешь! Да еще — с рукой.

Рукав не удлинился.

—◦Чего это он?◦— опять тревожно посмотрелась скрипачка.◦— Взял и сел.

—◦Люб, ты какой рукой играешь?◦— еще раз, и теперь полегче, дернула Люся.

—◦Да какой же — правой, конечно,◦— за нее отозвалась Валя.

—◦А значит, и не рукав. При чем рукав? Все тянешь, тянешь руку каждый день. Вот и вытянула!◦— усмехнулась Люся и вышла.

—◦Ох Гражданпроект! Шуточки у них! Инженерные какие-то!◦— надела Любочка шапку, подхватила скрипку и, уже готовая бежать, внимательно присмотрелась к Вале.◦— Валенька, ну что ты? Ну что у тебя такие глаза грустные? Что ты печалишься?

—◦Завтра Олю хоронят. Звонила им в институт.

—◦Без меня не ходи. Валюша, ты, как взрослый человек, понимаешь? Без меня ни за что не ходи. Я тебе не разрешаю. Я отпрошусь сейчас. Когда будут?

—◦Говорят — утром.

—◦Ну вот и все: договорились! Хорошо?◦— Любочка подбежала и посмотрела в самые глаза.◦— Мы вместе пойдем на твою работу. Я оттуда дозвонюсь или сбегаю. Все узнаю. И цветы куплю. Надо обязательно — цветы. Встречают человека с цветами и провожать так же надо.

На общей кухне, где Валя, стоя между плит (так не мешаешь тем, кто забегает на минутку поставить, снять чайник), помешивала на сковородке икру, готовила свое новое фирменное блюдо, ее отыскал Макарыч.

Марк Борисович Сигиневский, почти молодой, чуть больше тридцати лет человек и без пяти минут доктор наук (в этом был уверен не только он сам, не сомневался и никто в институте), не без труда высмотрел ее в изрядном чаду: готовилось не меньше шести-семи ужинов, и в слабом освещении — администрация общежития активно включилась в энергетическую борьбу. В этом коммунально-кухонном миру подруга его бывшей — мир ее праху!◦— подружки была довольно недоступна (домашне-цивилизованному человеку), и он остался на пороге, ожидая, что его тотчас заметят.

Он достаточно не любил эту подругу, хотя она ни в чем перед ним не провинилась. И век бы ее не знал, тем более не искал бы, не повернись все так — смертью Ольги, прямыми намеками, кем умершая ему приходилась и почему она покончила с собой… О Мельниковой он подумал сразу же. Другой близкой подруги у Ольги не было, и это с ней он чаще всего сталкивался в комнатке бывшей любовницы. Раздражающее биополе этой женщины он почувствовал сразу же. Как раз та высоконравственная дура, которая и сама не живет (с мужчинами; смелости не хватает), и других сбивает с толку своим моральным умничанием.

—◦Валя!.. Валя!.. На минуточку!◦— окликнул он наконец, исчерпав свое терпение; в этом доме и Бельмондо не заметят!

Он совершенно уверен был: она, и никто другой, несть тот благородный нравственник, кто анонимно написал в партком и в ректорат, что это он всему виной… Почерк был явно женский — крупный и аккуратный. И жене позвонила и выговорилась женщина, молодая.

—◦Только вы там… погасите,◦— сказал он так устало, будто на нем весь день возили что-то тяжелое.◦— Сгорит, опять я виноват окажусь!..

И Вале стало ясно, что сейчас последует тягостный и долгий разговор.

Она пошла впереди.

От нее ли, в коридоре ли вообще попахивало особенным общежитийным (запах, по которому тотчас распознаешь обитателя общежития!), жутковатой смесью отталкивающих ароматов: кухни, где готовят черт те что (тушат чеснок, например), пережигая все эти торопливые, судорожные завтраки-ужины, а проветривают и убирают абы как, извечного «тараканида», жидкости от тараканов, и еще неведомо чего, но резкого и неприятного обязательно. Марк старался на Валентину не смотреть, чтобы не замечать ее затылка с узелочком не очень-то пышных волос, из которого подвысунулись шпильки, ее худоватых плеч под слишком недорогой кофточкой (кухарка!), узковатых бедер и сухих ног (подросток-переросток!) и особенно сковородки в руках, отчего чувствуешь себя, будто выставлен на позор!◦— сопровождаешь эту дуру вместо почетного караула. Ему очень хотелось крепко дать ей. Так, чтобы отлетела вместе со своей сковородкой за версту!..

В комнате, как только за ними закрылась дверь, Валя резко повернулась:

—◦О чем вы говорили в последний раз? Вы были у нее в тот вечер! Что произошло?

—◦Слушай, куда ты суешься? Ты хоть понимаешь?◦— упростил он сразу же их отношения и уселся, тоже не дожидаясь хозяйского приглашения.◦— Значит, так: я подаю на тебя в суд. За клевету. Пришел честно предупредить…

Валя не очень поняла смысл всего, что он сказал. Несколько мгновений не могла что-либо понимать вообще, захватило такое чудовищно сильное волнение, сродни невменяемости, что закололо в висках.

—◦Сковородку лучше вон туда — на тумбочку. Главный дамский снаряд, как известно, кочерга.

Марк был куда опытнее и быстрее брал себя в руки. Насмешливость ему была нужна к тому же, чтобы повести разговор, как ему хотелось. Он заметил, как Мельникова побледнела, напряглась. Значит, скоро и обмякнет.

—◦Есть такая статья — об ответственности за клевету. Я сделал выписку. Прочесть?

К его удивлению, Валя ответила тихо и, можно сказать, спокойно:

—◦Да. Это интересно.

—◦Ну, сейчас… Пока вот еще один немаловажный документ. Как вы думаете, что это?.. Мое письмо с просьбой поинтересоваться и разобраться, почему это дирекция такого достойного учреждения так легко терпит у себя под началом Валентину Мельникову, привлекаемую за клевету, праведную защитницу немыслимой правды. Его тоже попрошу послушать. Прошу еще заметить: я не анонимщик, по крайней мере,◦— он наступал, решив не давать ей ни минуты передышки, чтобы не успела собраться с мыслями. Начни ей действительно читать — она выиграет время.

—◦Пожалуйста, только не надо тянуть,◦— сказала Валя.

—◦А без спешки нельзя?

—◦Через полчаса вернется моя соседка. Шарахаться по углам, чтобы выслушивать все это, я не собираюсь.

—◦Да хоть при десяти соседках. На суде больше народа.

—◦Ну уж пожалейте стороннего человека. Да если так силен приступ честности, не забудьте в конце все же рассказать, о чем говорили в последний раз с Олей и зачем хлопали так дверью? У соседей, кстати, штукатурка осыпалась. Зашли бы к ним, подлатали,◦— Валя подхватила его ироническую интонацию.

И еще больше он не ожидал, что у нее получится куда тоньше. Это невольно задело его (увы, самолюбие кандидатов или почти докторов наук во сто крат уязвимее, скажем, студенческого). Вот стерва!

—◦Зачем писала? Зачем звонила, ну?◦— Марк резко придвинулся к ней и уже сам не знал, не отдавал себе отчета — ударит эту женщину или нет.

Валя ни разу не разглядывала его так близко, лицом к лицу. Он всегда, сколько виделись, был от нее на расстоянии — через стол, за которым отмечали Олин день рождения, через его свойство недолго задерживаться возле одного и того же собеседника, через его неуловимо скользящий ум, который легко и стремительно нанизывал на острое, смелое замечание игривый, забавный анекдот, а за ним — любопытную мысль, интересное наблюдение. Он привлекал, был способен приманить к себе.

Сейчас она во второй раз увидела его впервые. Точно так же, как в ту минуту, когда Оля представила их друг другу. В его глазах может мелькнуть расположение, но не теплота; насмешка, но не улыбка; след укола, но не страдание; влюбленность, но не любовь.

Валя молчала. Ей становилось все понятнее, почему он вдруг оказался здесь и задает такие нелепые вопросы: что-то случилось не так, как могло бы.

—◦Ваша честность не только умиляет, но и вдохновляет. Вы наговорили чего-то Оле. От вас многое зависело. Ей нужна была помощь, и вы отказали; и еще как, судя по всему!.. Я не месткомовская моралистка — речь не о законности или свободе ваших отношений, точнее, вашего отношения. Брак это или дружба — пожалуйста! Но уж будьте добры: не можете выручить — не добивайте человека! Разве сложно — поберечь его от лишнего удара, своего?! А вот и моя честность: я ни к кому не обращалась. Вообще век бы не знать!

— Ну, мисс Честность, а письма, а звонок жене — Пушкин?

Пушкин вас просто-напросто вызвал бы к барьеру!.. Постарайтесь поискать среди своих где-нибудь. Или думаете, у вас вокруг только друзья до гроба?.. Да, и не забудьте же занести свои письма по намеченным адресам. Зачем было зря стараться!

—◦Ну ты даешь!◦— поднялся Марк и заговорил растянуто, медленно, старательно выговаривая слова, словно разъяснял трудное уравнение.◦— Да я ей трижды — понятно?◦— трижды повторил: защити я докторскую, хоть куда, хоть к кому пошел бы! Хоть три семьи имей! И за всех проси, всем помогай! А пока мне кто бы помог!.. У нее там всякие трудности на кафедре были. С кандидатской. Что она — не могла подождать? Трудно было потерпеть? Ничего не поняла — только своя беда! Только за себя! Письмо оставила бы хоть! Я-то в чем виноват? Психопатка! Вбила себе в голову, что все ее хотят обидеть!

Марк оглядел ее, и вполне по-хозяйски — словно руками обшарил. В общем-то, недурна. Присмотришься — в ней есть особая привлекательность. Пожалуй, в характере больше всего. Не размазня, терпелива, вынослива. Такие не травятся и не ломаются. Завести бы на квартиру, на день рождения, так сказать!.. Эта не побежит потом жаловаться!

И Валя очень долго сидела не двигаясь, с горечью думала, ведь куда хуже такие вот: тихие, кто окапывается — не подступишься. А сами опаснее уличных грабителей: берут не кошелек, а без выбора — только жизнь, калечат не тело — непременно душу!

Оленька, ну где же были наши глаза? Как же можно было нам не углядеть? Как же можно было подпустить такого! Ох женщины — как дети! И потому, что им хочется любить, надеются и верят. Как дети — надеются, верят и любят. А потому, что не могут не надеяться и не верить, любят!

Я бы выбила, Оленька, эти твои слова у тебя на плите!

И действительно, через неделю Степанида Афанасьевна сдавала дела.

Протекло бы это все не слишком утомительно. И тут, едва Валя собралась на обед, начальница попросила задержаться. Несколько минут, пока не ушла Люда (незаметно подмигнув), просидела неподвижно, памятником, и заговорила с прощальной торжественностью, словно провожала Валю в далекое и опасное плавание:

—◦Принять руководство, Валентина Андреевна,◦— значит принять на себя большую ответственность: вам повести коллектив дальше! Представляете ли вы себе всю трудность? Нет на свете труднее дела…

С утра Вале становилось жалко ее все больше и больше. Тоже ведь — женщина! А что имела? Что несла? Вечную озабоченность правильностью руководства то одного, то другого коллектива. Непременное беспокойство о росте, пусть и самом мизерном, своего руководящего положения и авторитета и о каком-то воспитании и без того уже воспитанных (детский сад, школа, институт) взрослых людей, кого уже не так-то просто сделать хоть немного лучше (к счастью, и хуже). С великой честностью засиживалась допоздна. С искренним пылом делала доклады на всех собраниях. С поразительной тщательностью ходила на все совещания и заседания, какие только изобретены к нашему веку служебно-общественной мыслью. Но все же — ради чего? Кому это нужно? Какого нормального человека обманешь? Далеко не первый год, как всем ясно: повышенная служебная истовость, как и ревностное олицетворение работы, не заменяют даже самого скромного таланта.

Давно люди не слепы — распознают, кто есть кто, и не заблуждаются: не то дело, что делается, а то, которое завершается проком.

Вот уходит человек, а что от него остается?

—◦Скажу вам откровенно, Валентина Андреевна: станете вы начальником нашего центра или нет — вопрос еще решается. Ваша кандидатура рассматривается в необходимых инстанциях. Но с завтрашнего дня вам предстоит исполнять мои обязанности, стать по существу руководителем всего коллектива. И я должна вас предупредить — вам будет очень трудно. По моим наблюдениям, у вас еще нет практического опыта. А руководитель — это опыт и только опыт. Хорошо ли вы представляете все, что вам предстоит?

—◦Степанида Афанасьевна…◦— вздохнула Валя.

Вчера, как и обычно по воскресным вечерам, у них с Любочкой загостились тюзовские актеры, веселые и прожорливые ребята, набегают поужинать вкусно. Говорят — устраивают себе маленький праздник. После них на завтрак не оставалось ни крошки, а времени приготовить что-нибудь, поднявшись загодя,◦— тем более. Хотя бы не проспать! И Вале очень хотелось есть. Вот вам пожалуйста: в принципе-то хороший человек Степанида — сама вызвалась надавать советов, но что за маниакальная служебная щепетильность — отложить их специально на обеденный перерыв!

—◦Самое главное, Валентина Андреевна,◦— держите коллектив в руках! Запомните и не забывайте ни за что: коллектив ни на минуту нельзя выпускать из рук! Это самый главный принцип руководства! Пусть вы лучше окажетесь в каком-то случае несправедливой и жестокой, может быть. Важнее, чтобы последнее слово осталось завами! Однажды — всего однажды!◦— уступите, ох и тяжело потом придется! Обязательно найдутся, кто захочет сесть вам на шею. И это еще полбеды. Вам потом будет трудно настоять даже на самом разумном решении.

—◦Степанида Афанасьевна…◦— опять попыталась приостановить Валя.

—◦Подождите, Валентина Андреевна, подождите!.. Вам еще важно помнить: вы несете ответственность за коллектив! Не за Иванову, за Сидорова, а перво-наперво — сразу за всех. С вас главный спрос будет — за коллектив. За одного кого-нибудь — что там случится — уж как-нибудь отчитаетесь. За коллектив, если срыв допустите, спуска не будет. Я это хорошо знаю, потому вам и говорю. У нас много умного пишут, говорят, науку управления придумали. А думаете, много переменилось в деле и судьбе руководителя? Я за все свои знания, простите, шкурой платила. Поверьте, я уж убедилась за свою жизнь: быть самым настоящим руководителем — совершенно трудное и, честно сказать, совершенно ненаучное искусство. Никакие социологи вам не помогут! Все решает опыт и выдержка. Я потому с вами сегодня и делюсь. Не пренебрегайте этим, Валя!.. Это особая жизнь!

—◦Степанида Афанасьевна, спасибо большое! Извините, пожалуйста, меня девочки ждут. Заняли место в ресторане. Мы договорились. Давайте я просто поскорее вернусь. Я быстро. Или мы с вами задержимся после работы…

Степанида посмотрела на нее так, прищурясь и сморщась, что Валя не поняла: то ли с обидой, то ли с усмешкой, как поглядывают старики на новые поколения, на их пустые привычки и напрасную суету.

Да, Степанида Афанасьевна примерно так и подумала: в эти ли руки передавать тяжелейшую управленческую упряжь? Что может эта молодая женщина? Ну, хороший специалист — этого слишком мало, у хороших специалистов нулевые организаторские способности в порядке вещей. Добросовестный работник — им может быть и дворник, уборщица. Отзывчивая, пользуется уважением — это лучше всего для председателя месткома. Добрая — и совсем беда: покрывает проступки подчиненных. Быть добрым на производстве — отстаивать, укреплять и умножать прибыль общую, и любой ценой! И эта общая прибыль — высшая правда, которой и будет взвешено все однажды, выписана цифрами производственного плана. Вот так! Пусть и немузыкально звучит, зато проверено… Нет-нет, не годится Мельникова. Тут и еще одно нужно принять во внимание. Вот приглядеться к ней: как ухожена и обшита — сколько же времени и сил тратит на себя лично!

—◦Валентина Андреевна, все, что я вам сказала, сказано по моей собственной инициативе. Никто меня не обязывал. Задерживаться после окончания работы я не буду. Мои функции прекращаются с последней минутой. И вам очень желательно выслушать меня до конца. С завтрашнего дня вы окажетесь одна. И я вам не завидую. К тому же речь не о нас с вами, не о наших с вами отношениях…

«Господи!◦— едва не воскликнула Валя,◦— ну что за несчастный человек! И откуда такие только берутся? Ведь встань и уйди сейчас — наверняка разрушишь ей весь оставшийся день!»

Валя перестала поглядывать на часики и перебивать. Она получила в наследство очень полные характеристики на каждого из руководителей групп, несколько короче — на программистов и электронщиков (инженеров) и совсем коротенькие, в два-три слова — на всех остальных. Степанида Афанасьевна не забыла никого.

—◦Теперь, Валентина Андреевна, главное, что мы с вами не сделали…

—◦Главное, Степанида Афанасьевна, что мы так и не сделали,◦— не думая упрекать ее, сказала Валя,◦— за все годы, сколько нашему центру, мы не добились ни одной квартиры.

Прямой, но теплый и вежливый взгляд Валиных карих глаз удержал начальницу от возмущения.

—◦Да. Возможно, это упущение… Но важнее обратить самое пристальное внимание на лицо коллектива! В последнее время, я заметила, у нас позволяют себе несдержанность, пререкания. Товарищи опаздывают, уходят раньше времени. На замечания реагируют неправильно. Не критикуют себя. Зато критикуют других. Меня, например, своего руководителя. Сознаете ли вы недопустимость таких явлений? Их надо в корне пресекать.

—◦Степанида Афанасьевна, если речь о серьезной критике, то критику лучше выслушивать, а не пресекать.

—◦Как вы можете! Вы хоть подумайте, Валентина Андреевна, прежде чем говорить! Мы обязаны воспитывать коллектив. Вам следует тут крепко задуматься!

—◦Степанида Афанасьевна, да разве это тоже главное? У нас нет четкой и бесперебойной связи с филиалами и даже с главным вычислительным центром! Загрузка то и дело ниже среднего. Там телетайп никак не поставят, волынят, тут подготовленных людей нет и берется главбух, кому и своих обязанностей не расхлебать. И вообще — целыми днями висишь на телефоне, выясняешь отношения с междугородной. Дают канал чуть ли не в самую последнюю очередь, а еще и прервется не раз. Машина-то, чтобы прибыль давать, на все эти беспорядки и неурядицы не рассчитана. Вот где надо голову поломать!.. А еще так важно учитывать: в центре работают не инженер, программист или оператор, а прежде всего живые люди, выученные на инженера, программиста или оператора. А производственная дисциплина перво-наперво — в дисциплине исполнения дела, а не в старательной, напряженной отсидке часов от звонка до звонка. Да, Катя Новосельцева что ни день опаздывает, а еще, глядишь, и уйдет раньше срока. Это все верно. Ну и что? Разве не она успевает за год сделать на задачу больше других? А попробуйте покрутиться, как она,◦— живет в Южном микрорайоне, а детский сад у нее возле вокзала. Одной дороги в день полтора часа выходит. А ведь ей приходится и в магазинах постоять, и готовить, и убираться, и стирать. И становиться к сорока годам старухой совсем не хочется — надо за собой следить. Вот сколько всего, а это все — время, время!

Минут пятнадцать они спорили.

Степанида Афанасьевна все больше повышала голос и сокрушала ее уверенностью, что на производстве всему основа закон использования служебного времени и он не может быть подвергнут никакому сомнению. Нарушителей — сурово карать! Не разводить прогульщиков!

— При чем тут прогульщики?◦— удивилась столь резвому повороту темы Валя и рассердилась в свою очередь: смешивать так одно с другим — совсем неумно!

Впервые разговор между ними шел так остро. Степаниде Афанасьевне неуступчивости было не занимать. Валина несговорчивость была ей в диковинку. И вдруг начальницу словно сломило.

—◦Делайте как знаете,◦— неожиданно тихо и равнодушно сказала она, поднялась и, ни слова больше не говоря, будто чужая в этой комнате, поспешно оделась и ушла.

А Валя только сейчас разглядела, насколько это вымотанный человек, кого усталость в эту минуту захватила острым приступом, а болезнь так сильна, что ее больше никак не скроешь. Какой у нее мертвенный взгляд! Усталость, накопленная годами ее пересиливания, всегда покрывает душу катарактной пленкой.

После обеда Валю со Степанидой вызвали к управляющему. Тут же был подписан приказ о назначении Мельниковой Валентины Андреевны исполняющей обязанности начальника центра. Пяти минут не прошло, как вернулись (Степанида Афанасьевна тотчас отправилась в райком партии перевестись на учет в новую организацию). И в какой бы отдел Валя ни зашла, ее радостно поздравляли. Люда постаралась, промчалась. Валя смеялась, подправляла, что назначена не начальником, а только «ио», и обещала за это время подыскать им такого начальника, обязательно мужчину — за версту будете сдергивать перед ним картуз и кланяться. А Люда завтра же первой попробует новую командирскую руку — отправится к Тамаре Ивановне (в группу подготовки)◦— сразу два оператора загрипповали. Вот и пусть потрудится за двоих!..

Не задержалась и первая неприятность.

В четыре часа вызвала Москва, ГВЦ запросил срочно данные, а машина начала выдавать «стоп» за «стопом». Плавающий «стоп» — хуже нет! Работа идет в час по чайной ложке. Причину же попробуй-ка найди. Бывает, не один день уйдет. Степанида не возвращалась, и отвечать за все Вале.

Вот и электронщики нахмурились, наморщили лбы — не обойдется. Они сосредоточенно возились за распахнутыми дверцами процессора, непрерывно прилаживали «ноги» контрольного прибора, негромко, словно колдовали втихомолку, подсказывали друг другу, где еще следовало бы проверить, выискивали «ловушкой» и не могли понять, в чем дело.

Вокруг них, чуть ли не на цыпочках, ходила Елена Анатольевна. Программисты горели.

—◦Ребята,◦— присаживалась она рядом,◦— может, вам кефира принести за трудное интеллектуальное производство?.. А еще, говорят, фасоль помогает — кормит фосфором мозг. Марина Цветаева говорила. Принесем пюре из фасоли, хотите?

Фосфора они не хотели. От коньяка не отказывались, но говорили, что за счет женщин, как полагается настоящим мужчинам, не пьют, а сами явно не наберут, да и жены не так поймут, дыхни потом дома.

—◦Мудренькие вы наши,◦— не отступалась Елена Анатольевна,◦— вы мне только хоть по секрету: завтра нормально будет?

—◦НТР не сразу строилась,◦— отделывались от нее.

—◦Мальчики! У нас не сегодня завтра Наташа родит (речь об одной из программисток)◦— праздник сорвете профсоюзный. Поднажмите!

—◦Эхе-хе!◦— отозвался Матвеев.◦— Один там уже поднажал!..

Лишь к концу дня дело худо ли бедно наладилось, но точно так же, как и началось: неизвестно почему. А это очень плохо — и в самом деле, глядишь, затянется не на один день. Конечно, есть машины с годичной плавающей ошибкой, а то и больше — три-четыре года пройдет, пока все выявится. Их роднуля-«кормилица» еще не так уж и строптива, не так часто и здорово подводит. И вообще, сравнить с другими — покладиста и работяща.

К вечеру у Вали мучительно разболелась голова. Видимо, от голода — пообедать так и не удалось. Скорее же всего из-за того, что день сегодня, понедельник, прошел по всем классическим понедельниковым правилам: тяжело.

На город с черного ночного неба вяло сыпался снег. Он казался ей совершенно серым, перемешанным с копотью. Яркие фары и фонари больно кололи глаза, заставляя щуриться. Скользкий тротуар раздражал. Небрежно торопливые люди, обгоняя, грубовато задевали или просто толкали, хоть догоняй и давай сдачу!

На берег Валя спустилась возле киностудии. Широкая и вежливая (не заставляет прыгать), лестница успокоила ее. Какое бы простое дело — лестница. А другой такой, сделанной с умом и с уважением к человеку, поди сыщи в городе! Хочешь, беги по ней во всю прыть и беззаботно — вон какие ступеньки, по ноге, не промахнешься, хоть и вовсе не гляди под ноги. Хочешь, спускайся совсем потихоньку — такие невысокие, будто по лугу сходишь. Пока шла до низа, Валя думала об этом. И, может быть, забылась, отвлеклась, а может быть, и на самом деле действие толково исполненного чужого дела — боль в голове поутихла.

На реке не переменилось — по-прежнему шуршал лед, который все шел, шел, тянулся бесконечной лентой из кармана фокусника.

А у бабушки послезавтра день рождения. И вот смешно: совсем рядом, а давай телеграмму! Нет никакой надежды пробраться в потемках с палкой в руках, замирая от страха (боясь милиции и штрафа больше, чем трещин) и высматривая на противоположном берегу, у края леска и реки, дедушкин костерок. Она переходила так напротив Артзатона (только-только станет лед, и еще не установилась тропа, по которой пойдут все) из года в год. Дедушка всегда дожидался, хорошо зная, что обязательно сунется сорвиголова, ругай ее не ругай. Засветло старательно осматривал реку, запоминал, где надежнее, с темнотой разводил огонек-маячок. Покрикивал на поскуливавшую Рыжуху, которая замечала на льду фигурку гораздо раньше. Наконец, завидя в свою очередь, он принимался направлять, путая Валю своими «правее», «влево, еще левее», «куда ты, тетя мотя! Говорю — влево!» (то, что ему было влево, ей же — наоборот!), спускался к самой кромке, и здесь они встречались. Валюша бросалась к нему. И в эту минуту, после пережитого, им обоим казалось, что они не виделись много-много дней. Так они оба радовались и так обнимались крепко, и у обоих в глазах появлялись слезы.

Под тонкое посвистывание ветра в решетке голых ив и тальника они добирались через острова до Чумки. Дед входил в дом первым, со вздохом отвечал — не пришла, и тогда она врывалась и бросалась к бабушке!.. Это был ее самый главный подарок, хотя за него и попадало исправно. С четверть часа (в первую же минуту и сама прослезясь) она сердилась и, как положено старикам, ворчала расстроенно — что за девчонка, так и ищет погибель себе!.. Дед же, не теряя времени и наперед зная, что это ворчание не затянется, собирал на стол. И у них начинался до неправдоподобия счастливый праздник, им всем от их свидания становилось необыкновенно светло и тепло на душе. Разговор, рассказы, забота друг о друге — и вот тебе огромное счастье!

Это был их собственный, только их одних, маленький праздник, и как раз тот, без каких невозможно нормальной человеческой душе — неустанной и неунывной доброты, что сродни самой высокой любви. Ведь и сама любовь без доброты — пустой, резкий звук напряженных сердец, а не больше.

Валя зашла на главпочтамт, на переговорный пункт, и дозвонилась по автомату до Южно-Сахалинска, до родителей. Застала отца, пожаловалась на ледоход и получила строгий наказ не выкидывать никаких номеров с ледовыми походами на ту сторону. Дед с бабулей (это были его родители) не маленькие и Советской властью там не брошенные, ничего не случится за это время, проживут спокойно себе. Все там есть, и Даже врачи…

Она рассердилась на отца, но разговор с ним, даже ее рассерженность, словно окончательно излечили ее. С понедельником было покончено!

На углу возле ресторана «Лотос» продавали пирожки. Горячие и с памятным по детству, когда ими торговали повсюду, вкусным запахом, приманивающим голодного человека нестерпимо. Валя встала в очередь — перекусить и захватить домой (пирожки с мясом), благо, у нее был с собой мешочек. И неожиданно из-за спины ее сильно, по-приятельски хлопнули по плечу.

—◦Валенция, по пироженции?◦— деловито спросила Люся из Гражданпроекта.◦— Чего ты пугаешься?.. Возьми-ка и на меня пару штук. Ты куда потом?

—◦В «рыбный»,◦— кивнула Валя в направлении магазина.◦— Хорошая селедка сегодня. Наши девочки, с работы, бегали днем. Крупная, жирная. Настоящая тихоокеанская!

—◦Зачем так долго про селедку? Идем со мной в Дом актера. Какая-то встреча и какое-то не наше кино.

—◦Кто нас пустит? Я пока не в театре, не актриса. И ты — заслуженная только в пределах общежития.

—◦Ладно тебе бабничать — шпильки пускать. Жуй скорее! Пойдем. Меня пускают, а ты со мной. Там еще несколько наших проектовских ходит. Да не дрейфь — мой отец театральный художник. Во Владивостоке. Тут его знают.

Дом актера занимал первый этаж старого особнячка и был поразительно тесен. Транзисторный дом! Низкий, узкий коридорчик вел в маленькую прихожую с крошечным гардеробом. Отсюда попадаешь в миниатюрный холл (коридорного вида) с буфетиком не больше вагонного купе. Здесь клубились и топтались по-настоящему локоть к локтю. Наверное, среди этих преувеличенно оживленных людей были и актеры. Знакомых тюзовцев Валя не приметила.

Люся непрерывно здоровалась, и все с мужчинами.

—◦Давай места займем,◦— подтолкнула она вперед.

И зал был очень не велик, со сценкой будто кукольного театра. Посередине несколько столиков — извечная декорация особо важных встреч, на которых еще важнее непринужденность общения.

—◦Слушай, узнала, на что мы попали!◦— хохотнула Люся.◦— Ну концерт! Очень мы тут нужны!.. Тут будет заново продолжаться дружба драмтеатра со своим заводом. Как положено — шефские отношения. А мне говорили — встреча, встреча. Прошлый раз была настоящая — с Янковским!.. Ну дуреха — сама купилась и тебя притащила! Может, на кино останемся? Ты посиди тут — на диванчике в углу. Слушай умных людей, не скучай. Никого не трогай! Ты тихоня только с виду. Я тебя давно поняла.

—◦А какой фильм?◦— покорно присела Валя и спросила растерянно вдогонку. На этом пиру она чувствовала себя очень неловко, совсем чужой. Словно приживалка!

—◦Да, какой? Какой-то! Забыла!◦— крикнула Люся и вскоре вернулась.◦— Валь, послушай — может, хочешь со мной? Посидим в буфете. Кофе попьем. Коньячок есть, сухое. С типичными мужичками познакомлю. Ничего ребята. Один актер, немного старенький, зато симпатяга — все время говорит, со всеми пьет, никого не обижает. Еще — художник. Ой мужик! Говорят, жену колотит — по колено в крови! И журналист, на лацкане значок тассовский. Пока ничего не знаю — сама интересуюсь им. Монументальный мужчина!

Типично монументальные Валю не занимали.

Она осторожно, деликатно осматривала публику, прислушивалась к разговорам. Заводские были одеты торжественно, театральнее, и сидели молчаливо. Актеры, их собралось меньше, выглядели проще и держались куда живее, по-свойски, коль это был их дом. Хорошо-то человеку у себя дома!

Встреча театра с заводом Валю быстро втянула. Рабочие прямо говорили: на театр не находится ни времени, ни особого желания, а еще — пришел домой, в проклятый телеящик сунулся — и до самого сна. Работники из инженерной интеллигенции патриотично хвалили свой театр. А режиссер, взявшийся вести встречу и, судя по всему, умный человек, метался перед сценкой и рассуждал о влиянии научно-технической революции, порицал пристрастие к телевидению, искренне хотел допытаться, почему же в их театре слишком много пустых мест и чем же завлечь, заинтересовать зрителя.

Вале то и дело хотелось вскочить и одним духом, звонко и громко выложить: да всего-то нужно — ставить пьесы такие и так, чтобы всю душу трогали! При чем тут НТР? Телевизор под рукой — не надо никуда ходить понапрасну. И ты ему сам хозяин — взял да и выключил, не дожидаясь антракта. А то пойдешь и потеряешь вечер — мало того, понапрасну просидишь два часа, ведь, глядишь, и на автобусной остановке настоишься, намерзнешься. Вот и получается: расход велик, а приобретений — для души, конечно,◦— никаких, одно расстройство от потерянного времени. Вовсе не НТР! Придумали ныне себе этакое могучее стихийное бедствие! Эффектами надолго не привяжешь. И простого старания мало. Люди соскучились, истосковались по толковым мыслям и по светлым, надежным чувствам!..

Пожалуй, Вале сейчас только не хватило сил. Олина смерть, разговор с Макарычем, уход Степаниды и запоздалый, бесконечный ледоход впервые в ее жизни отняли их так много. Она осталась сидеть на низеньком диване, обхватив колени руками, словно и сама себя замкнула, удерживала на месте.

—◦Валентина!◦— подкралась к ней, пригибаясь, Люся и зашептала громко: — Хватит балдеть! Чего тебе тут? Художник интересуется! Портреты хочет сделать. Ты не думай — бить себя не дадим и поодиночке не пойдем. Он у меня первый, если что, вылетит. Прямо в окно, вместе с рамой на шее!

—◦Люсь, лучше в фотографию схожу.

—◦Ну ты даешь! Это же — настоящие портреты!..

Валя упорно отказывалась, и после пятого захода Люся отступилась:

—◦Ладно, закажу полусемейный портрет с журналистом!.. Да! Фильм — «Глория», французский компот из сентиментальных соплей! Ты не стесняйся: не понравится — уходи. Домой двинем.

Перебирая руками все подворачивающиеся колени, Люся отправилась обратно.

Едва встреча закончилась, прибирать и складывать, уносить столики, расставлять кресла принялись две молодые женщины. Работали торопливо и устало. А вокруг-то столько мужчин!

—◦Помочь?◦— подбежала Валя к одной из них.

Не отрываясь от занятия — пыталась захватить как можно больше пустых стаканов,◦— та коротко, но пристально взглянула на Валю красиво печальными глазами цвета остывающей золы и сказала с неожиданной суровостью:

—◦Вы не с завода? И не из театра. Не ходите сюда.

Валя увидела в ее нежных зольных глазах свое мимолетное выразительное отражение: молодой охотницы за интересными мужчинами, энергичной дамочки с моднячими сережками, с дорогой заколкой, а волосы и кожа так ухожены — есть на что и когда последить за собой!

И Люся вовремя углядела Валю, метнувшуюся в гардероб, догнала на улице и, вызнав, что за причина, захохотала:

—◦Ну, Валюха! Ты и гробовщикам своим поднимешься помочь! Ну ты и типажиха! Да тебя надо по стране возить и на центральной площади показывать. Да под стеклянным колпаком, а то пальцами захватают! Ну и даешь, девка!.. Помоги-ка запахнуться. Еще хорошо, свое пальто схватила — за тобой не угонишься.

—◦Зачем ты из-за меня журналиста оставила? Возвращайся.

—◦Ну ладно тебе!.. Не волнуйся: не дурак — сразу спросил, кто да что я, поинтересовался дорожными приметами. Мужик проверенный. Такие не пропадают с горизонта. До поры до времени… Вот эти юные тетеньки! Давно на меня зуб имеют! А чего им? Ну сказали бы — не трогай Петю, Вадика, не разлагай нам краевое искусство! Договорились бы. А стукнули тебя! Никакого человеческого понимания!

Снег не шел. И не дуло. Колко морозный воздух плыл под фонарями легким, кисейным туманом и оседал у ног и на деревьях сверкающими кристалликами. Празднично и хрупко. В эту пору, как устанавливаются крепкие морозы, хорошо в поздний час на улице Карла Маркса. Она кажется бесконечной — теряется где-то в ночи. И загадочной, будто никогда ее не видел, не бывал здесь. Тихо и спокойно.

Отправились пешком. Не спешили. Уличный покой врачевал Вале нелепый ожог.

—◦Ох и бабы!◦— поминала Люся Дом актера.◦— Ну что им бы подойти ко мне да сказать: ты привела? А нам твоя подруга не нравится, и ты ее, пожалуйста, больше не води. Ну и все! Раз я тебя привела, я же за тебя и отвечаю. И это же мне первой дело сделать все, как по-человечески бы.

—◦Люся! Да что такого случилось? Наверное, у них сейчас кампания по сокращению посетителей. Смотри, как там тесно — повернуться негде, столько народа! Да я сама бы на их месте не пускала сторонних.

—◦Ты, подруга, в сумасшедшем доме кончишь. Ты кроткая! К тебе что — подошли: извините, пожалуйста, не могли бы вы больше нас не навещать? Знаете ли, тесновато. И санитарно-пожарные нормы, безопасность. А вы все-таки не член ВТО. И родственников у вас там нет. Просто приглашенная. С улицы, так сказать… Так было?

О случившемся Валя думала неотступно и с горьким удивлением, что вот, пожалуйста: машина, электронно-вычислительное устройство, с которым имеешь дело изо дня в день, может быть куда добрее, сострадательнее и доброжелательнее иных людей. Машина просто выдаст «стоп», заставит подумать, найти класс «стопа» и самому поправить свою ошибку. И это прибавляет не боли, а ума.

Нет, всякие настоящие, верные и нужные усилия, действия ради всех должны быть наполнены точным ощущением людей, кого они затрагивают или вовлекают. Они должны быть высокими и умными, как того стоит человек. Иначе их справедливость ложна или всего-навсего забота о собственной голове — абы не болела. Ну а пострадавшие пусть, дескать, как себе хотят: таблетки от душевного шока принимают или же кончают с собой из-за слабой душевной выносливости!

И Валя почувствовала, в ней словно ожила, дождавшись минуты, захороненная тоска. И уже появились первые признаки ее — непонятная тревога, желание молчать и ничего не замечать. И город, казалось, начинал отдаляться, переставал быть своим. На весь мир родным оставался один маленький дом на берегу протоки Чумки, забытой всеми здесь и отгороженной от всех нескончаемым ледоходом.

Но и на третий день, как появилась «плавающая», машина работала кое-как. Электронщики перевернули всю возможную литературу, перебрали все вероятные случаи. («Может, просто выпить требует, намекает?» — сказал наконец Матвеев.) Приглашали коллег из других центров. Только же и они, очень мудро заметив, что этот перфорационно-вычислительный комплекс не такое уж и чудо света, не прибавили ясности.

Программистам слишком скучать не приходилось, разбирались со своими программами, но чувствовали себя словно выбитыми из седла и горевали больше всех, крутились вокруг инженеров, приносили чай с булочками и печеньем и допытывались; долго ли еще.

Спокойной из них выглядела только Мария Васильевна — Маша Новикова. Прилежно и покладисто сидела за столом, просматривала свои расчеты. Поглядишь на нее — беда не казалась такой уж огромной и вечной.

—◦Это она из-за Степы,◦— сказала Мария Васильевна о машине.◦— Обалдела от счастья и потеряла над собою контроль!..

Маша притягивала своим тихим и ровным нравом, терпеливостью и необыкновенной способностью все сносить, принимать как есть. А еще — своим умом по-настоящему, видимо, женским: все подмечает тонко, выучивается на ходу, не приписывая себе ничего выдающегося, и подправляет чужую ошибку так незаметно, деликатно, словно все так и шло само собою. Вале было хорошо известно, что она склеивала свою жизнь из маленьких кусочков, мелких осколков настоящей любви, настоящего женского счастья и настоящей радости, нашивала на них блестки из бесконечных хлопот по дому и забот о близких, сыне и муже, и получался такой ладный ковер — подивишься! Подруги прибегают к ней домой передохнуть от душевных и домашних мытарств.

Валя поглядывала на нее, заходя сейчас в отдел, и благодарила про себя, думала, что вот как раз такие-то и войну вынесли на своих женских плечах без жалоб и истерик.

Трудности с машиной не затрагивали одну Люду. Вернувшись от начальства — за ней прибегала секретарь управляющего,◦— она раскрыла папку с приказами по центру (ей приходилось исполнять и обязанности завканцелярией) и вытащила несколько листков и стала быстро просматривать:

—◦Валь, ты под каким созвездием родилась?

—◦Гороскоп?◦— оторвалась Валя от дел. И только-то сейчас, а уже шла вторая половина дня, заметила: Люда-то сегодня с прической! Слава богу. Значит, дети здоровы, муж не хандрит и у родных все в порядке. Наверное, и праздник какой-то предстоит!

—◦Так не тот. Это буддийский. Ну и ладно. У тебя какой год?

—◦Меня что — вызывают?

—◦Как ты догадалась!◦— расхохоталась Люда.◦— На полдвенадцатого. О тебе будет говорить.

—◦Год овцы.

—◦Ага! Ну-ка посмотрим… Про замужество пока не надо. Потом… Вот: в делах тебе нужна особая осторожность и осмотрительность. Остерегаться предложений блондинов… Дурость какая-то! При чем тут блондины! У нас управляющий лысый.

Управляющий имел свою некоторую странность: любил, чтобы к нему приходили абсолютно точно и никогда не принимал в назначенный час, всегда оказывался занят чем-то неотложным. Он справлялся по селектору у секретаря, явился ли такой-то (такие-то), и просил обождать («Дайте-ка там журнальчики посмотреть, почитать»), никогда не говоря, хотя бы примерно,◦— сколько. Его своеобразная привязанность к точности нередко оборачивалась долгим сиденьем впустую. И Валя отправилась туда со вздохом, но сегодня была затребована в его кабинет без промедления.

—◦Что будем делать, Валентина Андреевна?◦— Перед ним на столе были веером разложены учетно-кадровые листки.◦— Кто у нас будет начальником центра? Тяните.

Валя присмотрелась к вискам управляющего и улыбнулась: бывший брюнет!

—◦Я в такие опасные игры не играю, Николай Степанович. Вы же все равно о ком-то уже думаете.

—◦Мне что — думать? Я распоряжаюсь,◦— хитровато сказал он.

—◦А я — подчиняюсь.

—◦Ну-ну! Подчиняюсь… Я вот сколько раз наказывал замуж выйти. Как об стенку горохом!

—◦Степанида Афанасьевна должна была оставить свои рекомендации.

—◦Степанида Афанасьевна — оно, конечно, известное дело,◦— управляющий глянул на нее с непонятной придирчивостью.◦— Ознакомился… А вы что считаете? Посмотрите. Вот кандидатуры, все, какие есть.

И пока Валя пробегала бумаги, приглядывался к ней: умненькая — вон какой крутой лобик! И характерец есть — колко разговаривает. С виду-то мягкая, уступчивая, а по упрямству мужиков перетянет. Такой не навяжешь ничего. Повелось ныне у молодых женщин: и что-то от девочек сохраняется (вот сидит — прямо куколка!), и столько зрелости сильных женщин — непокорны, несговорчивы. И окриком не возьмешь — нетерпимы к нему, так ответят — сам рад не будешь потом. Будто какое-то женское восстание идет! Потихоньку даже побаиваешься таковских!

—◦Я, Николай Степанович, считаю: центру нужен хороший руководитель.

—◦То-то! Молодец! И я — так же! Стало быть, договорились — назначаем вас!

—◦Нет, Николай Степанович. Нет-нет. Я не подхожу.

—◦Это что за странный разговор!◦— начал хмуриться управляющий.◦— Я вас не на свидание приглашаю. И не на танцы!

—◦На танцы — пожалуйста. Пойду с вами.

—◦Вот еще! Так и поверил!.. Понимаете ли, Валентина Андреевна, мы все заинтересованы в по-настоящему твердом руководстве — в знающем руководстве!

—◦А по-моему, все заинтересованы — в точном! Я думаю, когда начальник посредственный специалист — хуже врага.

—◦Ну это уж вы, пожалуйста, полегче, с чувством меры!

—◦Николай Степанович, я всего-то — бывший экономист.

—◦А я — бывший тракторист. Так что — на трактор возвращаться?

—◦Это уже ваши личные трудности, Николай Степанович,◦— тихо и примирительно сказала Валя.

—◦Да? Мои? Хорошо!..◦— А трудности центра вас интересуют? Прикажете вот этих брать?◦— он приподнял и бросил опять на стол листки.◦— Мне тоже нужны отличные специалисты, а не организаторы с черт знает каким опытом!

—◦Они нужны всему государству,◦— по-прежнему негромко, чтобы успокоить его, сказала она.

—◦Ну так вот и давайте подумаем…

—◦Я думала, Николай Степанович. Давайте начальником сделаем Бориса Михайловича. Закончил в Новосибирске институт связи со специализацией по машинам. Устройство и эксплуатацию знает как никто другой. И человек хороший. С ним легко работать.

—◦Хороший! Легко работать! Что за мерки!.. Посмотрим, посмотрим, конечно. Авторитет у него в центре есть? А вот это главное. Вас там целых тридцать человек. Только распусти — милиция не поможет!

—◦И потом, Николай Степанович,◦— центром должен руководить только мужчина. Я не иду — хочу остаться женщиной. Руководитель — уже наполовину не женщина.

—◦Это как же?◦— притих от удивления управляющий.

—◦Да вот так: дело поставлено пока так. За все отвечай. Сами же знаете: за производство отвечай, за людей отвечай, за общественную работу отвечай, и за народную дружину, и за спортивные мероприятия, и за стенную печать тоже — за все отвечай. Все делай, за всем следи. А думаете, быть женщиной — так легко, не надо сил и времени? И магазины, и ателье, и парикмахерская, и косметический салон. А только выйди замуж! Кто отвечает за дом — за еду, за порядок в квартире и чистоту, за детей — их здоровье, накормлены ли, хорошо ли одеты, да и успокоены ли, если что случилось? Вот видите, сколько всего, и лишь самое простое, за женщиной. А кто сидит на бюллетенях из-за того, что в садиках плохо смотрят за детьми? А кому чаще приходится ходить в школу на родительские собрания? Да я у вас в хороших работниках, как вы считаете,◦— это ведь только до замужества. А уж там!..

В машинном зале все было приведено в полный порядок, и это показалось даже немного непривычным. Сердито гудел «бармалей» (вывод на перфокарты). Боря Златогорский, о ком Валя только что говорила с управляющим, что-то объяснял и показывал программистам возле процессора. Словно вел экскурсию.

—◦Смотрите-ка, Валентина Андреевна,◦— протянул он ей обыкновенную канцелярскую скрепку.◦— Виновница! Попала сюда (он показал) и болталась, сбивала с толку, повернется в одну, в другую сторону — разная картина.

Валя машинально покрутила скрепку перед глазами, будто на ней могло быть что-нибудь написано:

—◦Как она туда попала?

—◦Лет сколько-то назад сразу бы разобрались,◦— выразительно сказала Елена Анатольевна.

—◦Да завалилась как-то, наверное,◦— пожал плечами Златогорский.◦— Из папки, видно, вылетела.

—◦Ну, дорогие друзья!◦— воскликнула Валя.◦— Отныне чтоб ни одной скрепки возле машины не появлялось! Не заносить — как чуму! Нашли чем губить передовую технику.

—◦В следующий раз, девочки,◦— прикрикнула Елена Анатольевна на своих,◦— чтоб это были по крайней мере золотые сережки!

Комната группы внедрения выходила окном на центральную улицу. И выясняя с Еленой Анатольевной картину с распределением машинного времени, Валя иногда поглядывала на толпу — текла густо за широкой заснеженной клумбой. Валя поднимала голову и смотрела на плотный и торопливый поток всякий раз, как начинался гвалт, кому выходить вечером и в субботу. Очень желающих не было.

И вдруг увидела мужчину из ДВНЦ, спешил куда-то в шубейке нараспашку. Интересно, куда? Боже мой, да ведь, разумеется, не к ней! Мимо. А какая же радость, какое счастье и как тепло становится — видеть хорошего, близкого твоей душе человека, кто бежит и торопится как раз к тебе, только к тебе и ради тебя же, а не просто попутным ветром.

Валя проводила его взглядом. И не расслышав, что в эту минуту говорила ей Елена Анатольевна, бросила в ответ короткое:

—◦Да-да. Хорошо.

Вот говорят про беду, что не приходит одна. Но почему же — только беда? Бывает, и удача зачастит одна за другой, отчего и радость погостит немало. Пожалуйста: Степанида ушла (и в центре словно посветлело), потом так легко и даже смешно обошлось с машиной — не блуждающая, а заблудшая ошибка! Следом совсем рядом прошел Умник.

И его уже не было, а Валя не переставала смотреть в ту сторону, где скрылся, и думать, удивляясь: глядишь, и в человеческую судьбу залетит какая-нибудь канцелярская скрепка и нежданно-негаданно, да и нелепо — случайным взглядом случайной встречи соединит двух людей, точно созданных друг для друга, куда надежнее, чем все придуманные человечеством мостики — все эти службы знакомств от старинной свахи до компьютерно-мудреных комбинаций с данными женихов, невест и запоздалых клубов второй, третьей и бог еще знает какой молодости!

Телефона в кабинете не было, и звонить Валя ходила в машинный зал. Она пробивалась в похоронный комбинат, где по персоналу точно мор прошел — никто не подходил к аппарату. Сколько времени прошло, и все было оплачено, а на Олиной могиле так и не появилось ни оградки, ни памятника.

Выслушивая безнадежно длинные гудки (со страхом, что в любой миг перебьет междугородная и телефон нескоро освободится), Валя искоса наблюдала за новенькой из операторов — Мариной Деревянниковой. Широкую бумажную ленту она отрывала преувеличенно осторожно. Опытные дергают, словно автобусный билет в автоматической кассе.

У девушки была удивительно маленькая ножка, по старинке — тридцать третьего или тридцать четвертого размера. Шажки короткие и красиво ровные. Переступает словно гейша — мягко, нежно. Серая юбочка со складками сидит на ней ладно — подогнана до последней вытачки! Эта одежду на себя не напяливает абы поскорее — да бежать. Расправит, быстро прошарит ручками, все ли нормально, одернет где нужно быстренько. И эта минутная работа ее пальчиков куда лучше, чем другая битый час перед зеркалом прокрутится. Милая черноволосая головка с хорошо придуманной косой. В таких поди влюбляются с первого взгляда.

Наконец отозвалась диспетчер. Начался довольно бестолковый разговор. Диспетчера сменил производственный мастер, безмятежный мужской голос. Он по крайней мере говорил определеннее — нет. Материала нет. Работников нет. Возможности нет. Ну и какие тут могут быть ясные сроки — их тоже нет. Всеми его «нет» можно было бы без труда оградить целое кладбище.

—◦Валентина Андреевна!◦— неожиданно сорвалась с места и подбежала Марина, глаза испуганные и удивленные.◦— Поглядите, пожалуйста.

Вместо ответа машина выдала ей текст: «Средняя школа за углом!»

—◦Марина!◦— чуточку улыбнулась Валя, отгоняя от себя расстройство из-за творцов ритуальных изделий.◦— У вас ничего не случилось? Личного? Серьезного?

—◦Ничего.

—◦А все-таки? Совсем ничего?

—◦Да, в общем-то… Ну, с родителями не разговариваем. А что?◦— оторопела девушка.

—◦Это еще почему?

—◦Да это они со мной не разговаривают. Я институт бросила. Работать хочу. Ну и они… А что — опять сломалась?

—◦С машиной ничего. Не отвлекайтесь, работайте повнимательнее. Вы забылись — проскочила ошибка. Самая обыкновенная — грамматическая. Машина вас предупредила, а заодно сообщила, что она тоже грамотная.

—◦Вот вредина!..

Рассказ о переговорах с кладбищенской администрацией Люда выслушала, закипая возмущением:

—◦Да все у них есть! Кроме совести! Им что надо: чтобы родственники приехали в расстроенных чувствах и сунули каждому по крупной бумажке. Знают, с горя никто торговаться не станет. Ну ироды! Ну иуды! Для них человеческое горе — золотая жила! Вот ведь какое страшное преступление — наживаются с чужой беды! Ох я бы их и тряхнула — была бы власть! Ох тряхнула!..

Кто-то вошел. Отгороженная от двери сейфом и вешалкой, Люда не видела сразу. Поначалу она заметила: Валя повернулась, замерла и взгляд ее стал напряженным и тревожным, будто появилась опасность, которую она давно ждала, а может быть, и просто невиданное чудо. Это ж кого там принесло?

—◦А гостей вы не трясете?◦— появился перед ними мужчина из ДВНЦ.◦— Мне, может, драпануть сразу?

—◦Хороших — нет!◦— нашлась Люда, смеясь.

—◦Поди знай о себе: хороший ты или нет. Кому хорош и сам не знаешь чем, кому плох — не угадать. А что это вы сидите так спокойно? Будто не кончается рабочий день, еще собираетесь работать? Осталось всего семь минут. Нормально служащие люди уже все в готовности номер один. Везде, пока к вам шел по коридору, радостное оживление. Наиболее нервные и бегут даже, петляя.

—◦А у нас точное производство — ненормальное, можно сказать. Вот и сами такие!◦— сказала Люда и сейчас же подхватилась, прибрала в минуту стол, рассовала по ящикам бумаги, папки и поднялась.◦— Валь, мне надо в аптеку забежать. Я всех предупредила о пятиминутке.

—◦У вас тоже пятиминутки?◦— удивился мужчина, оставаясь у двери, возле вешалки, где поспешно одевалась Люда, подал ей пальто.◦— Ну и о чем они?

—◦Если не переходят за пятнадцать минут — о деле!◦— ответила Люда и оставила их вдвоем.

—◦Завтра будет — о производственной пользе аккуратности,◦— заговорила Валя. Спасибо ему — этим вопросом избавил ее от замешательства.

«Стопов» сегодня больше не было. Значит, действительно дело оказалось в скрепке. То и досадно: чья-то пустячная безалаберность — и такая цена: несколько дней волнения, недоработанные задачи, хлопоты. Какую ты электронику ни задумывай, а далеко и с ней вперед не уйдешь, если мало другого и более важного прогресса — в людях. Мало-мальски растущей аккуратности хотя бы!.. И Валя решила поговорить об этом со всеми не откладывая. Аккуратность-то и вообще не помеха. Женщине запустить себя — хуже, чем мужчине поглупеть!

—◦Думаете, поможет?

Умник заметно переменился: не так оживлен, осунулся и сгорбился немного. И смотрел иначе — взгляд не такой пронизывающий и словно сияющий, не такой греющий и словно веселый.

—◦Поможет не поможет, а думать об этом все равно приходится,◦— слегка вздохнула Валя.◦— А у вас не бывает таких пятиминуток?

—◦У нас все больше — пятичасовки. С очень умными повестками и самой пустой болтовней часто. Из-за разных трудностей и причин.

—◦Простите, я буду собираться домой.

—◦А я и зашел — проводить вас. Если это вам не в помеху. Вам куда?

—◦На Ленинградскую.

—◦Забавно!◦— тихо усмехнулся он.◦— А мне завтра — в Ленинград. И тоже — домой. Я там родился и вырос.

—◦До Ленинграда я с вами не пойду. До Ленинградской — пожалуйста!

Заглянула Мария Васильевна. Увидев Умника, заходить не стала, замахала ручкой, что ничего важного — записалась на субботу и просит отгул на понедельник. Потом появилась Елена Анатольевна с только что просчитанной программой, занесла показать, и, пока Валя пробегала глазами рулон, поболтала с Умником об ученых — хорошо ли живется людям очень интеллектуального труда.

—◦А вот скажите,◦— спросила она под конец и прищурилась (как говорят студентки, вопрос на засыпку),◦— а что такое интеллект?

Он чуть-чуть помолчал, высмотрел за ее полусомкнутыми ресницами — от этой женщины можно ожидать любого подвоха, но ответил не пересмешливо, как думалось, а совершенно серьезно и довольно грустно:

—◦Интеллект — это когда знаешь и понимаешь очень много, невероятно много, кроме одного — куда все это девать? А буфетчица тетя Фрося все равно зарабатывает несравнимо больше!..

Выйдя с ним на улицу, Валя остановилась:

—◦Но мне надо зайти в магазины.

—◦Вот и хорошо — пригожусь. Умею носить сетки с картошкой. Не пачкая ни себя, ни граждан.

—◦Этот талант не потребуется. Картошка есть. Испытаем вас в другом: сходим в мясной за курами. Это ваш интеллект не унизит?

—◦Наш интеллект регулярно долбил лед на дорогах и тротуаре, косил летом, заготавливал корма, разгружал вагоны с мясом на городском холодильнике, трудился в хлебопекарне и на овощехранилище. Внушает доверие?

Он разговаривал с нею без того обычного для мужчин превосходства (когда все время задают тему и всему выносят окончательные оценки, не предполагая и, еще более, не вынося их оспаривания), которое Валя долго не выносила. И поддерживал ее, как подскальзывалась, ненавязчиво подхватывал вовремя и коротко, не пытаясь сейчас же взять под руку, по-кавалерски, так сказать, будто поймать. Верный знак доброго и деликатного человека!

И шаг он укоротил под ее ногу.

—◦Я вам завидую, Валя.◦— На улице он перестал называть ее по отчеству.◦— У вас толковая работа: нужная и точная.

—◦Ну, разве наука хуже?

—◦Понимаете, сделать открытие — еще ничего не значит. Его надо убедительно доказать. Но открытие — всегда новизна, и пути к нему могут быть самыми неожиданными, а доказывать дозволено только самым древним путем. Изволь для начала указать все изученные источники, заглянуть в трактаты всех предшественников, начиная с Древней Греции, и особенно не забудь — в труды оппонентов! Я уже не говорю о более мелких и столь же обязательных правилах. И знаете, сколько на это может уйти времени — годы! То здесь ошибешься, то там недоглядел. А жизнь вперед ушла. Пока возился — от твоего открытия и прока мало, ценность его уже минимальная. В общем, пошумим, бывает, об открытии, а чтобы оно прибылью обернулось, и десять лет уйдет — не редкость! Сколько же будет за это время потеряно!.. Вы не верите?

—◦Не знаю… Но послушайте: вы же ученые — вы самые главные. Какая без вас научно-техническая революция? Почему же у вас так может быть?

—◦Вы главнее, Валя. Вы — производство. Пока вас там не допечет, мы микроскопом гвозди забиваем, Ну а как ты остро потребовался — сразу интерес, забота, внимание, соответствующие, в помощь, решения. Тебя чуть ли не на улице ловят: дорогой, где ты пропадаешь? А пропадал я в инстанциях по увязке и завязке. Приду, поясняю, убеждаю, а мне — ладно, потом, пожалуйста, попозже, в следующий раз. И вдруг горячка — давай, давай! Я говорю: с этим делом вообще бы надо основательно разобраться — вон сколько времени потеряно. А мне — разберемся, обязательно разберемся. Потом. Ну а потом, как нужда прошла, я опять в тех же самых, увязочных, приемных сижу и ответа жду. Выжидаю заодно — чай, учен!◦— пока опять у вас что-нибудь загорится. А ведь лучше бы ничему не гореть — ни вам, производству, ни мне — на дешевой и утомительной штурмовщине.

В мясном очереди были длинные, но двигались достаточно быстро, чтобы не испугаться и встать.

—◦Мы вот охотно судим-рядим о научно-технической революции — что она и эпоху определяет, и время, видите ли, властно гонит вперед, убыстряет, и что людей здорово, круто меняет, появился, дескать, уже совсем другой человек, абсолютно новый по своей психологии и организации жизни,◦— продолжал он рассуждать, не обращая внимания на очередь (многие прислушивались).◦— Как хотите, а, по-моему, все это требует более осторожного, диалектического, а попросту говоря, умного отношения. В этих восторгах много преувеличений, ошибочного. Своеобразный научно-технический мистицизм! Толчок развитию дают прежде всего революции людей, а не машин. Это люди меняют время, ускоряют его, меняют самих себя. А вот эти, меняющиеся люди, берутся все настойчивей за развитие техники, науки. Конечно, в чем-то все эти явления, научно-технические, отдаляют нас друг от друга, усложняют наши отношения. Но в чем-то и упрощают, сближают, обогащают. Почему-то мы охотнее принимаем односторонние мнения. И знаете, как часто переваливают собственную вину на научно-техническую революцию: девять из десяти случаев! Так ли уж она влияет на психику, которая формировалась сотни тысяч лет? Вы посмотрите: недавно в одной из деревень объявился шарлатан-знахарь — будто лечит от всех болезней, и от рака даже. Составляет из дикоросов особую смесь. Так вот, нигде о нем не писали, не заявляли. Ну пусть бы хоть один какой-нибудь журналист-торопыга. Ничего не было. Так к нему заявки повалили — сотни и тысячи. Хорошо-то, его быстро разоблачили. А посмотрите, какие очереди ко всем этим суперзнахарям, совершенно необразованным людям, просто невежественным! Помните статьи в «Литературной газете»? К ним стоят, набиваются, лезут на чудо с магнетизмом, биополями, электрическими токами сверхчувствительных рук. Нет, я не люблю весь этот самообман вокруг научно-технической. Простите, я, наверное, покушаюсь на ваши представления?

—◦Нет-нет. Ничего. Слушаю вас внимательно. Говорите, говорите.

—◦Вы думаете иначе?

—◦Честно говоря, я думаю — подгадаем мы к новому выносу кур или нет. Смотрите — одни задохлики лежат. Сплошь синие птицы, и не метерлинковские!.. Я вам даже прибавлю. Мои девочки, как соберутся в рождественскую ночь, так и давай гадать. Смеются, льют растопленный воск, бумагу жгут, туфли в окно кидают; и точно по правилам, от каких-то бабок слышали… О! Нам повезло — несут! Вон какие красавицы!

—◦Конечно, люди поумнели и умнеют,◦— очень покорно двигался Умник за Валей с ее авоськой в руках, безропотно снося тесноту и толчки.◦— Время-то идет. Со временем только дурак им и остается. Но пока люди поумнели заметно — как бы это поточнее сказать?◦— в соображениях, в понимании, на уровне мыслей своих и желаний, а не в действиях, поступках, в выражении хотя бы внятной речью этих своих новых мыслей и чувств. Знаете ли, почему ныне так много одиноких? Могу вам ручаться: многих стали не устраивать прежние мерки дружбы, любви, отношений. Хочется лучше принятого, то есть одних хлопот да суеты, от которых душе никакой радости. Многим ясно, что им нужно. Кто им нужен. А вот где и как найти? И это еще полбеды. Ну, нашел. Вот она или он идет, стоит рядом, на автобусной остановке, скажем. А как же не упустить по глупости, потому что не умеешь подойти, заговорить так, чтобы сразу вера в тебя была. Ведь все это немалый труд для души. Это умение, искусство высокоразвитой души, свободной, бесстрашной, открытой, без всяких так называемых комплексов неполноценности. С этим-то и плохо. Не умеем, стесняемся, боимся. Потом привыкаем бояться и не уметь. Словом, при чем тут стремительные темпы?.. Да-да! Нас двое…◦— это уже сказал продавщице.

Девушки в этом магазине работали быстро, ловко. Хоть благодарность пиши! Молодцы! И четверти часа у них не стояли.

—◦Что мы теперь покупаем? Или — добываем?◦— с вежливой иронией спросил Умник. Авоська с торчащими из нее куриными ногами, которую он тут же, без напоминания, развернул безопасно для встречных, с гарантией не зацепить кого-нибудь, ничего не убавила в нем. Это женатик. И давно. Неплохой муж!

Еще не совсем стемнело. И скорым шагом она повела его в парк, к Невельскому. Ее разобрало маленькое, летучее женское любопытство — как отнесется этот высоконаучный человек к родной для нее картине: простор, плес, затянутый льдом, дальние полоски берегов. Будто все это коротенькое, незаметное испытание имело для нее значение. Какое?

—◦Вы похожи на женатого.

—◦Вы хотите спросить: женат ли?

—◦Нет. Но мне все равно интересно.

—◦И да и нет… Когда переезжал сюда, жена отказалась. Осталась.

—◦В Ленинграде?

—◦Да.

—◦Возвращаетесь к ней?

—◦Нет. Сложнее.

—◦А-а, разводиться?

—◦Она вообще ни при чем. Зовут на прежнее место. В институте открыли новое направление. Новые штаты. Дело предлагают интересное. Хочу посмотреть — разучился верить словам. Даже — друзей.

—◦Плохи ваши дела…

—◦Не скрываю.

—◦Тянет домой?

—◦Нет. Вернее — не так, чтобы очень. В Эрмитаж часто хочется и в Русский. Поговорить с картинами, с любимыми художниками.◦— Вдоль Невы пройтись. Родных обнять. На это хватает отпуска, командировок — по три на год.

—◦Сколько вы у нас?

—◦Пять лет.

—◦Надоело?

—◦Совсем нет. Мне здесь народ больше всего нравится. Сжился с дальневосточниками до родства. Столкнешься с кем-нибудь с Дальнего Востока в Свердловске, в Москве и даже в Питере — радуешься как ребенок! Расспрашиваешь. Готов отдать ему все, помочь всем, чем можешь.

—◦Так почему же уезжаете?

—◦Работать, Валя.

—◦О господи!◦— изумилась она.◦— У нас-то работы мало?

—◦Это верно — хватает. Но как бы вам сказать: так, чтобы и честно, и не перестараться… Я уже сделал все, что обязался. Создал, собрал лабораторию. Разработал методику. Подготовил хорошего заместителя. Дело налажено, идет. Совесть не мучает. Уж как хотите — или вообще ее нет, или чиста… Знаю-знаю, как относятся к таким. Дескать, приехал, отхватил кусок — защитил докторскую или нужный материал собрал — и обратно!.. С чем приехал, с тем и возвращаюсь. Я сюда работать ехал, а не зарабатывать…

—◦Ну так что? Что же вы замолчали?

—◦Не так-то просто объяснить… Постарайтесь понять — тут не только во мне дело. Я экономист и социолог, занимаюсь проблемами развития производительных сил Дальнего Востока, а тут все — и строительство, и энергетика, и охрана природы, и культура. Так вот: чем серьезнее, глубже и основательнее берешься за ту или иную из этих проблем, тем все больше застреваешь, маешься впустую. Ведь все это задачи непременно обще-дальневосточные. Подготовишь разработки и начинаешь биться: здесь договоришься, поддержат, там никак не пробьешь; там наконец убедил, тут уже забыли. А в третьем месте отмахиваются — и своими собственными проблемами, дескать, сыты. Областные заборы! А нужно бы обязательно всем браться и сразу — скоординированно, целенаправленно! С концентрацией общих сил. Понимаете ли, для Дальнего Востока сейчас это самое главное, назрело, насущно! Этого требует элементарная забота о государственной эффективности! Мы ведь должны заботиться, и прежде всего не о том, чтобы выиграла та или иная область, край, а — государство в целом. Я работал и хочу работать не для того, чтобы, скажем, Камчатская область получила прибыль копейку, а чтобы Дальний Восток сразу дал в казну отечества не меньше рубля! Ведь это можно! Ведь это в наших руках! Как минимум Дальнему Востоку сегодня нужны регулярные научно-практические конференции регионального масштаба. Чтобы обсуждать, искать приемлемые решения. Дальнему Востоку так нужен сегодня общедальневосточный патриотизм! Мышление общедальневосточными категориями! Жить дальневосточными интересами прежде всего!.. Увлекся, извините. Я не рисуюсь. Говорю, что мучает… В Ленинграде мне будет проще. Задачи — союзные. Что сделал — прямо в Совмин, на рассмотрение. Я ведь не юноша — жить одними надеждами. Не очень-то много осталось. Боюсь задолжать отечеству от вынужденного простоя. Меня перекуры не тешат. Результат!

Заговорив о себе, Умник стал смотреть только вдаль, словно высматривал там что-то, как поступают скрытные люди, но кому уже в тягость собственное затворничество, противоестественное душевно здоровому человеку, да беда — кому открыться, чтобы потом не казниться.

—◦Вы не вернетесь?

—◦Не знаю, Валя.

От его ответа и от безлюдности парка на душе погрустнело. Показалось, так и прожить ей всю жизнь в одиночку. И никогда даже не попасть на Чумку, где, будто по давнему уговору с судьбой, она всегда могла встретиться и со своим детством, и с теми важными мечтами, открытыми с головокружительной высоты шестнадцати лет, по которым позже судишь о себе, приглядываясь, многое ли изменилось, что и насколько. Человеку лишиться этой возможности — хуже слепоты. И на весь белый свет Только этот маленький клочок земли за ледяной рекой давал ей право и возможность так оглядывать, видеть и ощущать себя в настойчивом течении уходящих лет. Как же без него?

Невельской был на посту. Амур просматривался к этой минуте смутно. Ледоход еще сузился, и каждая полоса его отступления остро топорщилась торосами. Кощеевы зубы! Лед полз тяжело, грузно, замедленно.

Умник несколько долгих минут разглядывал излучину молча.

—◦Красиво,◦— произнес наконец тихо.◦— Хорошо. Я-то сюда часто приходил. И все радуешься — красиво, приволье. Постоишь, постоишь тут — и как гири свалятся с души. Умно город поставлен, умели предки. Самое удобное место — не затопит, и врага издали приметишь. И самое верное — лицом к такой красоте. В других больших городах за сто верст выбирайся ради чего-нибудь похожего. Праздник! И в двух шагах! Не дай бог какой-нибудь голове придет — застроить ту сторону и мостов тут налепить! Сколько сразу душ омертвит! Очерствеют и сами не заметят как. Не дай бог! По-моему, брать в расчеты за основу нужно перво-наперво, насколько жители данного города становятся и будут становиться добрее, умнее, богаче светлыми чувствами. Вон еще в «Кормчей книге» двенадцатого века зодчим наказывалось: человеку нужно жить не только в красивом доме, человеку нужно жить напротив красивого дома, на красивой улице, а прежде чем строить, осмотри внимательно местность, выбери такое место, чтобы здание не мешало природе…

Валя вслушивалась в каждое слово. Да, он совсем не рисовался. Не повышал или бы понижал голос (пафос, лирика), говорил без ударений, напряжения, ровно и по-дружески свободно.

—◦А знаете,◦— с печалью сказала Валя, кивнув на левый берег,◦— я слышала, там будут-таки строить. Не скоро, правда. Отложили на будущее. Затапливает. Наводнения сильные.

—◦Да уж хорошо-то, природа за людей, коль они сами против себя оказываются.

—◦А вон там — мой дом,◦— показала Валя в сторону Чумки.◦— Видите маленький поселок? Там я выросла. Дедушка с бабушкой там. Ждут. Лед мешает. Идет и все идет. Давно идет. Сумасшедший в этом году какой-то. Поздно пошел и встать никак не хочет. Что мешает! Говорят, из-за необычно высокой воды так.

—◦Да как же там живут это время?◦— воскликнул Умник.

—◦Вот так и живут. Друг к другу в гости ходят!.. А встанет река — по выходным горожане к нам косяками идут. У нас хлеб вкусный. Деревенский. Своя пекарня. Зимой в городе на него вроде моды. Угощают и хвастают!

—◦Не любите ледоход?

—◦Привыкли. Два раза в году так… А вот заметьте: вы только и говорите слово — ледоход. А мы еще там — ледоплав. Он весной и осенью. А только осенью — ледостав и еще — рекостав. Так дедушка любит говорить. Весной же — ледопол. Мы про лед знаем больше горожан. Столько расскажем — на целую книгу хватит, если хотите!..

Валя говорила и сама к себе начала прислушиваться. Спрашивала себя с любопытством и не без ехидства: Валентина Андреевна, а Валентина Андреевна, и что это на вас нашло? Вы ли это, кто сегодня так не хотел вставать и проспал бы, не будь Любочки, и кто жалел себя — вот, настал день, бегай от звонка до звонка, будто это Твое самое любимое занятие на свете, крутись до головной боли? И не вы ль жаловались, пока катили на работу в автобусе (или в троллейбусе?), на полную душевную вялость, на безразличное настроение и на то, что до отпуска далеко? Допустимо ли, было ли когда-нибудь так в вашей жизни — зашел за вами малознакомый мужчина (вы, между прочим, даже имени его не помните уверенно), предложил проводить (да-да, вы с ним очень чинно гуляете!)◦— и такая перемена! Мило щебечете. Слушаете его длинные речи с удовольствием. И вообще вам приятно, уютно. Ни дать ни взять его спина отныне будет век вас прикрывать от холодных ветров и налетов житейских неурядиц. Что такое? Уж будто вы увлечены? Будто ли он влюблен в вас? Вы недурны, может быть, но это еще ничего не значит. Он далеко не дурак, да из того тоже ничего не следует.

И верно, что есть сейчас в вашей с ним прогулке что-то очень важно хорошее, чему вы, судя по всему, оба рады. Только что же это? Что это такое непонятное? А завтра между вами будет семь тысяч километров! Каково? И навсегда, видимо…

На обратном пути она заводила его почти в каждый магазин. Это затягивало их свидание, а разговор делался все интереснее для нее. Она расспрашивала и узнавала о нем все больше. Была, правда, и еще одна скромная женская хитрость: такой удобный случай закупить после получки продукты и не тащить при этом тяжеленную закупочную суму!

—◦Ну а скажите честно,◦— говорила Валя и подавала ему очередные пакеты, банки, которые он заталкивал под куриц, укладывал экономно, чтобы оставалось еще место,◦— виноватым вы бываете? Так, чтобы сердиться на себя?

—◦Да вот недавно — и предателем!.. Поднимаюсь вверх по Тургеневой, догоняю девчушку-кроху. Тащит здоровую сумку. Пустые бутылки гремят. Сумка за асфальт цепляется, по ножкам ее колотит. Наверное, «Минеральные воды» шла обменять. Что за сукины дети, думаю о родителях, погнали, нагрузили такого ребенка! Никакого человеческого соображения! Обогнал ее и пошел себе дальше. Нет бы помочь! Донести. Сообразил минут десять спустя только!

В разговоре он уловил ее полушутливый и полусерьезный тон, не выбивался из него в свою очередь и незаметно смешивал шутку с грустью, со спокойствием — взволнованность. И его грусть и взволнованность можно было ощутить только самой глубиной души.

—◦А вы задумывались, что делает людей такими или иными?◦— Умник в очередной раз перекинул авоську из руки в руку.

—◦О! Об этом не надо и задумываться: только и слышно — семья да школа! Только никак не понять — кто же больше?

—◦Вот-вот!.. А больше — вся мощь нашего культурного воспитания, то есть — наличная, окружающая его с детства культура. А это — все, что он видит, слышит, испытывает. Все, что читает или, наоборот, не читал, поскольку не приучен и не любит читать. А во-вторых, он сам себя. По достижению духовного совершеннолетия. Если его достиг. Потому что пока иной доберется до самого себя через различные обстоятельства, условия, да еще и через неумелое, неквалифицированное воспитание,◦— какие угодно перекосы в нем бывают. Рост духовной культуры людей дело медленное, трудное. Зато прямо оказывается и выражается в уме и доброте людей, в их умении и готовности работать добросовестно, толково, в их желании стремиться к этому. Поверьте, самая главная профессия человека — доброта… Извините, длинно говорю. Не утомил? Мне давно с вами хотелось поговорить.

—◦Об этом?

—◦Да не только!

—◦О чем же больше всего? А! Об НТР!..

Умник отмолчался, и молчание затягивалось.

—◦Я не обидела?◦— встревожилась Валя.

—◦Ну-ну!.. Соображаю, как ответить… Вы даже не представляете, какая в вас кроется редкостная, удивительная женщина! Вот вы смотрите, говорите, двигаетесь — не представляете, насколько это красиво. Сколько может быть в женщине красоты! Зеркало этого никогда не подскажет… Нет-нет, Валя, это к сожалению, не изъяснения в любви на изящный манер отошедших лет! С этим у меня худо — напрочь разучился любить кого-нибудь со временем… Мне очень хочется предупредить вас: все девяносто девять, что большинство особых ваших женских талантов, могут так и остаться невостребованными! Неиспользованными жизнью. И это самый страшный груз, чем мы старше и меньше надежд!..

—◦Но послушайте!◦— взволнованно воскликнула, перебила его Валя.◦— Редкостная! Таланты! Удивительная! Да ведь это не я. Вы обманываетесь и нечаянно хотите обмануть меня. Я самая обыкновенная! Разве не видно? Да при всем моем вот таком (она очертила руками широкий круг, насколько хватило) самолюбии — самая заурядная середнячка. Пусть бывают и хуже меня, зато лучше — сколько угодно! Да посмотрите вокруг!

—◦У вас комплекс Золушки,◦— улыбнулся Умник.

—◦Что это еще такое?

—◦Ничего страшного. Для здоровья не опасно… У многих женщин эта удивительность и таланты. Да только так закопаны, забросаны всяким нажитым мусором — не докопаешься. У вас они ближе лежат, наружу, открыты.

—◦Вы думаете, их могут украсть?

—◦Да, Валя! Могут просто ограбить вас. Да и будут стараться,◦— без какой-либо шутливости, грустно сказал Умник.

—◦Господи! Что это за странности?

—◦Могу ручаться: сейчас на одну умную, развитую женщину — по десять остолопов-мужчин! Вот и душевное одиночество, непонимание со стороны мужа или друга, так сказать, и других.

—◦Не жалуете вы мужчин.

—◦Ну их к черту!.. У женщин движение, тяга к толковому, интересному, умному. За последние двадцать лет — очень заметные! Разговариваешь с женщинами — дивишься. Суть в их живом интересе ко всему, что происходит, к разумному, к искусствам, к науке, ко всей вселенной. У женщин будто толчок. Не соглашаются с той жизнью, которую им подсовывает судьба. У мужчин — спячка или растерянность. Смотрите — будто мода пошла: жены намного старше мужей. Повальным стало. Ищут сразу и жену, и мать! Вот и я боюсь за вас — не потеряйтесь, не растеряйте себя! Не закрывайте на жизнь глаза, но и не давайте ей себя ослепить! Будьте осторожны в трате сил, но и берегитесь все время отступать!..

—◦Спасибо! Только зачем мне все это? Ну зачем? К чему мне должен быть нужен ваш благородный поступок?◦— тихо изумилась Валя.◦— Что мне с ним прикажете делать?

—◦Запомнить!..◦— он странно (для случая, для встречи еще малознакомых людей) вдруг остановил ее и совершенно по-отцовски, твердой и нежной рукой, поправил ей воротник, пригладил, стряхнул с него открытой ладонью изморозь.◦— Но… можно и написать в газету. Поблагодарить неизвестного спасителя.

—◦Он так и останется неизвестным?◦— Валя не кокетничала, хотя и вышло у нее почти так.

—◦Не останется. Если не вернусь, напишу вам. Знаю куда. И знаете о чем прежде всего?.. Правда, начну с какого-нибудь необходимого нравоучения или полезной информации. Я недавно не удержался. Ехал на «двойке». И входит в автобус молодая женщина. На руках крепкий, здоровый ребенок-мордуленчик, с год ему. Сумка. Зонтик, авоська. А еще коляска складная. Глянул на нее и оторваться не могу — прекрасна до невероятного! Какое лицо!..◦— Валя ощутила в себе нарастающую глуховатую обиду, словно каждое подчеркивание, упоминание достоинств совершенно незнакомой ей молодой женщины было укором или выговором ей, отнимало у нее что-то.◦— Я худо ли бедно знаю живопись — школы, художников, полотна, каноны женской красоты. Не по первому впечатлению сужу… Могу сравнить только — с Джиокондой. Нет-нет, они совсем не схожи, ничего внешне общего, и она не улыбалась — какой тут, черт, улыбаться! Скоро было сходить — пыталась снова собрать все свое имущество, да еще бутуза тащить. У нее была такая же глубокая красота — нужно всмотреться. Это у ямы дно сразу видно, а у колодца — постой, наклонись да присмотрись-ка! Понимаете ли, броская красота — всегда стереотипна. Тут же — неповторимость! Глубина — во все прошлое человечества! Не преувеличиваю. И самое главное — с ее лица читается такой притягательно-женский характер, светлый, нежный и неробкий… В общем, сходить нам оказалось вместе, на привокзальной площади. Вынес я ей коляску. Через минуту вернулся — она еще возилась с ребенком, усаживала, и говорю ей честно: «Вам обязательно надо второго ребенка! Нельзя, чтобы такие гены пропадали для человечества!..»

И Валя расхохоталась — вот так конец истории!

—◦Да при чем же второй ребенок?◦— сквозь смех сказала она.◦— Вы бы лучше телефон ее спросили или рассказали бы ей все это — про Джиоконду, мировые каноны, про самоощущение!..

—◦Ну как при чем?◦— засмеялся вслед за ней и Умник.◦— Да тут дело простое. По генетической раскладке первый ребенок получает генный код, основные черты — отца, а второй — матери. Ну это не значит, что дочь должна быть тогда обязательно копией матери, но многое перейдет. И между прочим — гарантия, что будут и еще красивее потомки, пусть в третьем, хоть в четвертом поколении… Вот вы теперь почаще катайтесь на «двойке» и всматривайтесь. А встретите мою Джиоконду, все ей подробно расскажите. А то нам потомки не простят. К тому же она вам больше поверит, чем мне!

Ему казалось (может быть, и не только от собственного желания, чтобы так и было), Валя вполне принимает его мысли, вдумывается, запоминает, отыскивает к ним свою дорогу. Ему верилось, им встретиться, им одолеть все, что будет ставить между ними жизнь, которой словно только и дело разделять, разлучать людей, хоть верстами, хоть усталостью, а хоть великим числом житейских неурядиц, да еще и настроений, глупых поступков, неудачных слов. А не свидеться — свет на нем, что ли, сошелся клином?◦— она сможет сберечь свою теплую нежность, мягкую участливость и затаенную, если уж неоткрытую, любовь ко всему миру. Как бы ей ни пришлось!

Он смотрел и смотрел на нее. Молодое женское лицо, которому ты рад, и обращенное сейчас к одному тебе — светлый праздник на прощание!

Валюша Мельникова! Увидел ее впервые — прошла мимо в коридоре, ничего не подозревая и не замечая пристального взгляда на нее — вдруг остро захотелось: полюбила бы вот такая!.. А не судьба. Поздно!..

Любаша! Любаша ты моя славная! Ну зачем так напрасно сердечко себе тревожишь? Я здорова. Все-все у меня в порядке. Начальство — уважает. Ты — рядом, заботишься. На душе спокойно. Я — думаю. Просто думаю. Весь день. И среди ночи.

Любочка только что вошла (подпрыгивала, снимая шубку,◦— сразу из обоих рукавов вынырнуть!) и, едва переступила порог, пустилась рассказывать с пылом и бурно, как отвлекают от тоскливых настроений или горьких раздумий:

—◦Ну ты подумай, Валюш,◦— они все просто озверели! (они — это, конечно, деятели кино; Любочка сбегала на новый фильм, одна, так и не уговорив Валю). Что ни картина — нижнее белье! В бельевой магазин превратили кино! Вот обязательно им надо раздеть героиньку, ее дочку, приятельницу или случайную дамочку. Им этого в жизни не хватает, не видели! Мужики чертовы! Это у них — верно отражать жизнь! Да ты еще заметь: и на сцене у нас принялись раздеваться изо всех сил, дай только повод! Прорвало! Вот так бы лучше свой ум показывали — в натуральном виде! А то рассуждениями умными обставляются, прикидываются глубокомысленными, а все — мыльные пузыри! Хорошо, ты не пошла… Ты обедала?

Оба выходных дня Валя не выходила на улицу и провела почти неподвижно. В кресле. С книгой. А читала ли? Накинула платок на плечи, куталась и тихо жаловалась, что мерзнет. Нет, не больная. Не надо термометра. Честное слово! Дует. Зима. Странное дело вообще: их чумкинский рукодельный дом с годами только теплее, а эти, индустриальные, словно разваливаются понемногу — щелей все больше и больше.

Малоподвижная, молчаливая и словно вялая, она очень походила на больную, и Любочке не жилось спокойно.

—◦Любаш, я не хочу есть.

—◦Вот! А говоришь, здорова!..◦— Она показала коробку с огромным пряником-тортом: — Смотри какой вкусный «сувенир» отхватила! Сейчас чайник поставлю. Заодно и по тарелочке супа. Куриный бульон очень полезен в холодные дни. Самый полезный! Помогает от холода — сразу согреешься!

Заставив Валю пообедать-таки, девушка села за спицы. Сегодня вечером у них не было вызова. За вязанием краешком глаз следила все время, что там Валюша. Какое у нее выражение лица. Не застыл ли отсутствующе взгляд. Не нужно ли ей чего-нибудь. Работая спицами, Любочка так же покачивала и встряхивала головкой, как во время игры. Ей легко давалось и вести про себя счет, и разговаривать понемногу (она и во время симфонического концерта перебрасывалась несколькими словами с соседкой, едва опускали смычки). Ее оркестр всегда был наполнен новостями. Деревня!◦— у кого что, кто с кем! Если все близко принимать к сердцу — с ума сойдешь.

—◦Валечка, ты скрываешь что-то. Ну что случилось? Горе не накапливай. Ну, пожалуйста,◦— поговори. А хочешь — пойдем погуляем. Сегодня тепло, градусов пятнадцать мороза, не больше… Все по Ольге Викторовне убиваешься? Опять этот кандидатный доктор заявлялся? Ну попадись — глаза ему выцарапаю! Замучается потом по судам бегать, жаловаться!..

—◦Честное пионерское — ничего. И никто не приходил.

—◦Да как же — ничего. Который день сама не своя. Сидишь и сидишь. Валь! А где твои сережечки? Да ты не потеряла ли их, и все дело?

—◦Ну что ты! Не надевала. Вон лежат.

—◦Ну тогда влюбилась, вот и все!

—◦Не успела, Люб. Уехал.

—◦Вот!..◦— то ли радостно, то ли возмущенно подскочила Любочка.◦— Мужчина! Червовый король! Мне вчера Люська на тебя гадала. Ну вот!

А все же ни один червовый король на свете не имел отношения к тишине, задумчивости Вали. Короли — смешно и чепуха! Что сказать Любочке, если и себе не объяснить хоть слегка понятно? Ей поразительно легко и настойчиво думалось эти дни. Ей ничто не стало представляться запрятанным за тридевять непреодолимых земель. Начни размышлять о том или ином — смысл открывается понемногу, но верно, словно светает. Ее несуженый друг Умник, видно, сделал что-то с ней незаметно — ей хотелось думать, разобраться во всем, что обычно оставляла на какое-то особо мудрое потом. И он ей словно подсказывал неслышимо. Сидел рядом и говорил со своей вежливой ироничностью или с прикрытой иронией серьезностью. Манера очень добрых и очень ранимых людей.

Пришло ему на ум тогда заговорить с нею о невостребованных способностях, и вот теперь она перебирала подругу за подругой, знакомую за знакомой, их жизнь за жизнью, умение за умением и судьбу за судьбой. Выходило, много таких, чьи женские клады, вся наличность души и сердца, во всей их полноте, обширности, глядишь, оставались, будто посланные кем-то сюда, на землю, интересные письма, за которыми так никто и не пришел. Да что же это такое? Зачем же? И странно. Ну-ка походи поищи, кому бы не хотелось ласки, света, тепла. И есть ли еще нехватка какая-нибудь острее этой? А все это лежит совсем рядом, и ни дать ни взять — негодным товаром! Что в человеческой жизни еще не соединено надежно, чтобы не случалось такой нелепицы? Где прокладывать неразрушаемые дороги, наводить несносимые мосты? Каким образом, из-за чего же это не могут пробиться друг к другу все то, что есть готового, нужного, и ожидание, нужда в нем, готовность принять?

Валю не отпускали мысли о том, как все-таки еще слишком сложно, не предугадать складывается женская жизнь.

Женщине-то ведь виднее, что ей хочется и надо бы, а приходит подосланный судьбой кто-то, так уж любит и нежит первое время, так старается! А потом принимается подгонять по себе, к своим привычкам и представлениям, будто в первый класс снова записал. Ну и терпит, терпит она, ждет — не одумается ли суженый-то? А работе выучена не хуже, бывает и лучше. И зарплата такая же, если не больше. Да вот и пошлет его — от себя подальше! Так и прибавляется одиноких.

Ну а тот, кого оставит, прогонит (живи себе, как хочешь, друг!), ожесточится против женщин, и следующей не повезет куда основательнее. И она сама, натрудив душу в маете одиночества, сойдется с другим. Только же и ей будет мерещиться, преувеличиваться троекратно сильнее натурального. Не оттого ли тянется по жизни эта злая, жгучая канитель, мешанина из незаслуженных обид и несправедливых, возмездий? А должен быть и ей конец, как и любой несправедливости между людьми. Иначе мир не устроится, как того заслуживают люди.

Любочка — какого счастья заслуживает! А где же оно все бродит-то неприкаянно? А у других?

—◦Валюш, а на следующие выходные лед встанет?

—◦Обязательно.

—◦У тебя там ничего не случилось с родными?

—◦Нет. Соседи сообщили бы.

—◦Ты пойдешь?

—◦В пятницу, после работы.

—◦Вот обидно — я работаю!.. А знаешь, можно, я к тебе приду в воскресенье? В субботу отыграю концерт и запрошусь изо всех сил — сами прогонят! Сколько мы собирались, а все никак. Мне в твою деревеньку хочется!

—◦Люб, да у нас давно не деревенька — поселок. Асфальт даже есть. Уличные фонари. Дома каменные двухэтажные. Теплотрасса. И вообще мы к ближайшему городскому району относимся…

В коридоре раздался шум, быстро подкатился к их двери. Она распахнулась.

—◦Эй! Девки-курицы! Петуха не ждете?

На пороге стояла Люся, за ее спиной еще несколько человек, свои, соседи, в домашних халатиках, в спортивных костюмах. Перед Люськой в комнату важно и довольно по-свойски, как в свой курятник, вошел крупный яркий петух.

—◦Делаем обход,◦— сказала она.

Петух, быстро оглядев комнату, заскочил на стол, перепрыгнул на спинку Любочкиной кровати, затем спрыгнул на постель, сделал по ней несколько мягких шагов и словно задумался.

—◦Ой! Испачкает!◦— подхватилась Любочка согнать.

—◦Тих-ха-а!◦— перехватила ее Люся.◦— Не покушайся! Театральный реквизит!

—◦А стирать — ты будешь?◦— дернулась в ее руках Любочка.

Свита, облепив дверной косяк, помирала со смеху.

—◦Ша, девушки!◦— командовала Люся.◦— Идет эксперимент! Заходит только к женщинам. От мужских комнат шарахается. Флюиды! Понятно?

—◦Какие флюиды! У них накурено, натоптано!..◦— крикнул кто-то из девчонок.

—◦А вы там что столпились?◦— прикрикнула Люся.◦— По сторонам! Препятствуете свободному передвижению объекта по жилищам субъектов!..

—◦Ну?◦— Валя присела перед петухом.◦— Привет! В гости зашел, дружок? Чаю хочешь?

С хохотом в коридоре прибавлялось народа. Сбегались точно на представление. Видимо, во всех комнатах паутиной висела скука. Так всегда с утра в выходные.

—◦Валюха!◦— строго, с выговором сказала Люся, дирижируя спектаклем.◦— Ты у нас девка что надо, симпатяга — не соблазняй парня! Портишь научную чистоту эксперимента! Отринься! Сдержись! Без страстей, пожалуйста!

— А пряника?◦— Валя осторожно протянула руку и мягонько погладила птицу несколько раз. Петух приседал, но не сдвинулся с места.◦— Хорошие пряники. Свежие. Фруктовые. Самые вкусные! Хочешь?

—◦Ни стыда ни совести у тебя, Валентина! Разобьешь сердце! Захалтурит на сцене. А у него образование! Высшее! Цирковое!..

—◦У тебя — тоже!◦— покачала Любочка головой.

—◦Не завидуй!.. Девоньки, вы ему чем-то приглянулись. Вторая минута пошла — застыл!.. Валька, не смотри ему в глаза — не гипнотизируй!..

Закрывая за ними дверь, Любочка сказала возмущенно:

—◦Вот чокнутая! Вечно у нее что-нибудь!.. А где она, интересно, петуха раздобыла?

Петушиная история переменила настрой. Действительно, нельзя же все сидеть дома. Они с Любочкой пошли гулять.

И расстались возле главпочтамта. Купили новогодние открытки там. Их уже продавали вовсю, и можно было выбрать получше. Любочка еще справилась, нет ли ей писем, и заторопилась к одной из подруг-скрипачек. У той беда — оставила в «молочном» скрипку и так расстроена! Ведь не вернули! Кому она нужна? Зачем? Это ж не зонтик!

Гуляла Валя быстрым шагом. Чуть замедли — всякие типы начинают интересоваться, не слишком ли грустно одной.

Сегодня город был красив. Высоко и столбно поднимались дымы. В вышине, над крышами, зависла полупрозрачная дымка. За нею бирюзово светилось небо. Солнце рассеивало оранжевый свет и казалось теплее обычного. Может быть, даже слегка пригревало. Пожалуй, точно пригревало. Под бирюзовым куполом и в оранжевых лучах дома выглядели приветливее, уютнее и словно ниже, приземистее.

—◦Валька!◦— вынырнула из-за толпы Лутошина.◦— Ты что — слепая? Машу тебе, машу!.. Все гуляешь?»

—◦Свет, тебя успеешь разглядеть — летаешь как метеор!

—◦Что не заходишь? Договорились же!

—◦Да мы как-то вообще договорились. В принципе.

—◦В принципе сто раз уже можно было примчаться! У меня по выходным бабоньки толкутся до отбоя! Без всяких договоров. Ты скажи-ка — все не замужем?

—◦Ну, Свет! Две недели не прошло. Как же успеешь?

—◦Да брось ты! И даже разведешься при желании. Не выйдешь!.. Тебе что — на любовь обязательно печать загса требуется? Дуреха! У меня одна соседка года не прошло — третьего «гражданского» мужа меняет. Помоложе выбирает. Так даже лучше — квартира, имущество при себе, сколько их ни будет. А то прописывать надо. А пропишешь — выгони-ка, такое может начаться!.. Слушай, ты что — ждешь, женихов раздавать будут? Застынешь!.. Друг-то у тебя хоть есть?

Валя задумалась.

—◦Есть, пожалуй.

—◦Ну — куда ни шло! Сразу на человека стала похожа. Ты его только не жалей: гони без разговора, как опору найдешь. Наладится на свадьбу — так и гони. Прямо скажи ему: знаешь, дорогой, дружба дружбой, а служба супружеская службой!.. Неженатый?

—◦Женат.

—◦А-а!.. Тут-то похуже. Это он не от хорошей жизни. Да все равно — пусть отваливает! Любил бы тебя — развелся! Или там дети?

—◦Не знаю.

—◦Да как это — не знаю? Не говорит? Тоже мне — друг! Если друг, все должно быть начистоту!.. Слушай, а где он работает? Может, у меня там кто-нибудь есть. Разузнаем!

—◦В Ленинграде.

—◦Что? Что?.. Да какой же это — друг? Просто любовник!.. Ну, в общем, так — приходи, обсудим все как надо! Будь спокойна — разберемся!.. Ты прости. Жених вон дожидается. Замерзнет стоять в туфельках. Он у меня такой — замерзнет, а не пикнет, не пожалуется! Так и станет гибнуть — без звука. Мужчина!.. А на свадьбе будь! Обижусь! Я тебе еще позвоню!

Валя посмотрела им вслед. Меховая шапка подруги и головной убор ее нового жениха, интеллигентная шапочка-дубленка, показывались из-за спин и голов все время склоненные друг к другу. Будто они разговаривали только шепотом.

Просто любовник! Хоть стой, хоть падай!.. Как все четко расставлено у Светки. Раз — два! Налево — направо! Черное — белое! И все у нее идет, получается. Даже в голову не приходит бояться одиночества. Не колеблется. Повернуть судьбу — что баранку автомобиля! И не опасается налететь на какой-нибудь вывернувшийся придорожный столб, покалечиться, а то и разбиться насмерть. И не гулена ведь — заботливая, домовитая. Да, ей без семьи нельзя… Только же — кому можно? Найдется ли хоть один нормальный, душевно здравый человек, кому было бы в охотку скорчиться в уголке, затаиться в малометражной конурке собственной души, закупоренной от всего белого света, и шарахаться, с негодованием отказываться от всякого теплого прикосновения, от порыва свежего воздуха и от искреннего движения к тебе соседних с тобой людей? А тем более — отрекаться (оправдания — уже не то!), не хотеть делить с кем-то свою жизнь, трястись над нею, будто над сундуком!

Любочка, Умник, Люська из Гражданпроекта — кого из них отнесешь в записные одиночки? А не теряется, не в проигрыше одна Лутошина. Эти думают, ищут, переживают, надеются и — словно в воздухе руками шарят. Эта (да-да, она хорошая, о том ли речь?) совсем как электронно-вычислительная машина: задача, исходные данные — готовый ответ! И в руках не синица — журавль!

Какими тропками пробраться к этой тайне? Как разгадать? Какие ледоходы преодолеть?

Валя спустилась на Уссурийский бульвар. Вышла на набережную. И река распахнулась перед ней. Дебаркадеры больше не заслоняли — их отвели в затон. Причальные мостки обрывались с высоких бетонных опор пропастью. Внизу неподвижно лежал береговой лед. Казалось, и река уже стояла. Но с середины доносился осторожный, еле слышный шорох, будто кто-то, огромный и невидимый, крался там, задевая ненароком льдины. Не высмотреть никакого движения, а шорох непрерывен!

Странно долгий ледоход. Впервые за жизнь. Ну и ладно, пусть себе! Счастью час не долог, летит — не заметишь, но и беды не навечно! Глупо отчаиваться!

Валя смотрела вдаль долго-долго. И может быть, ей показалось, а может, и на самом деле — кто-то медленно пробирался по льду от Чумки. Вдоль островов двигалась фигурка. Что погнало человека? Куда ему?

Вале виделась уже та тропа, уставленная, как маячками, вешками-прутиками, по которой не сегодня завтра потянется изо дня в день выносливый и крепкий народ. Кто из чумкинцев в городе работает, а кто из горожан — в мастерских на Чумке. Вот и ходят дважды на день, не меньше четырех верст под сильным, леденящим и жгучим ветром, бочком, прикрывшись воротником. Попробуй-ка так — не по всякому испытание. А ходят! Ничего.

А не сегодня завтра — это ведь совсем скоро. Это же рядышком, и куда ближе, чем неизвестно когда.

И глупо — киснуть, вянуть. Зачем позволять себе такое? Что же это с нами? Весной, глядишь, куда больше времени совсем впустую уйдет, без сердца и ума. Из-за неотвязных желаний, назойливых порывов и какого-то всеобщего гона!.. Зиме важно не поддаваться. Наладится дорога. Какому льду одолеть человеческую жизнь?