Мальчик на главную роль

Глава пятая. Что узнал Лямин из рассказа Натальи Васильевны

Когда Алёше было шесть лет, у него погибла мать. Переходя улицу, она попала под машину. Алёша в это время был на даче в детском саду. Вернувшись осенью домой, он не застал мать, но застал пьяного отца. Таким Алёша видел отца первый раз. Отец плакал, обнимал ошеломлённого Алёшу, уверяя, что заменит ему мать. Но Алёше было страшно. Вид отца напугал его в тот момент больше, чем известие о смерти матери. Что такое смерть, понять он не мог, а то, что отец совсем не похож на отца, что с ним произошло что-то страшное и непонятное, — это он понимал прекрасно.

Отец — Павел Андреевич Янкин — был шофёром. О нём всегда хорошо говорили: и шофёр прекрасный, и человек добрый, и хороший семьянин. Жену любил — всё это знали. В магазин с продуктовой сумкой ходить не стеснялся, бельё во дворе развесить тоже мог, окна в квартире мыл да и всё делал, что полагалось, пополам с женой. Соседям никогда не отказывал. Машина у него была грузовая, и работал он последнее время на дальних перевозках — так можно больше заработать. После смерти жены он оправиться никак не мог. Как садился за руль, так его охватывал страх. Во всякой перебегающей дорогу женщине он видел жену и цепенел от ужаса. Однажды он выпил, и ему стало легче. Прежняя уверенность вернулась к нему. Он стал выпивать перед тем, как сесть за руль. Однажды он разбил машину, но сам остался цел. Суд оправдал его. Соседи выступали в защиту, да и автопарк, где он работал, вступился. С работы его не уволили, пожалели и перевели в слесаря, ведь он прекрасно разбирался в машинах. Но остановиться Павел Андреевич уже не мог. Однажды он пришёл домой совершенно пьяный, упал перед Алёшей на колени и стал просить у него прощения. Так Алёша узнал, что отец его больше не шофёр. Алёша проплакал всю ночь. Он не сердился на отца, а жалел его. С тех пор, как видно, преклонение перед отцом сменилось острым чувством жалости.

— Сестра рассказывала, — говорила Наталья Васильевна, — что Алёша отца очень любил, гордился им, говорил: «Мой папа всё умеет», а после суда заметили: и отца, и соседей чураться стал. Если кто остановится во дворе спросить что-нибудь, он мимо пробежит, не ответит. Видно, отца стеснялся. И не любил, когда спрашивали. А люди сначала интересовались, сокрушались, а постепенно притерпелись и перестали замечать и Алёшу, и отца. У каждого ведь свои заботы. Только когда мальчику в школу надо было идти, случай этот с первым сентября всех снова взбудоражил. Поговорили, посудачили, а потом и снова забыли.

А случай вот какой. Настала пора идти Алёше в первый класс. Задолго до начала занятий Алёша стал упрашивать отца, чтобы тот купил ему форму и портфель, но у Павла Андреевича денег никогда не было. Лишь в последний день появилась у Алёши форма.

В этот день восьмиклассник, живущий в одном дворе, видел, как в Гостином дворе, на галерее второго этажа, Алёша примерял школьную форму. Отец стоял рядом, смотрел на сына виновато и смущённо-радостно и советовал взять форму «на вырост», пошире и подлиннее. Этот самый восьмиклассник остановился около Алёши, похвалил костюм, отчего Алёша залился краской, перекинулся несколькими словами с Павлом Андреевичем и пошёл дальше. О Павле Андреевиче он сказал впоследствии, что тот был трезв и «ни в одном глазу». Вероятно, в тот же день Алёше был куплен маленький чёрный портфель, лакированный пенал, тетради и коричневая коленкоровая папка с завязками. Нетрудно догадаться, как всё это обрадовало мальчика и чем был для него этот поход в универмаг и возвращение оттуда с пакетами и свёртками, за руку с трезвым, приосанившимся отцом. Вероятно, в этот день Павел Андреевич особенно остро ощущал отсутствие жены. Когда Алёша заснул, поставив портфель рядом с кроватью, отец запер квартиру и ушёл. Он вышел ненадолго в магазин и надеялся тут же вернуться, но в этот вечер он впервые попал в вытрезвитель.

Проснувшись утром, Алёша с ужасом обнаружил, что отца нет и дверь заперта. Он стучал, кричал, плакал, но никто не слышал. Квартира их находилась на втором этаже, и окна её выходили в тупичок в глубине двора. В квартире рядом никого не было — ушли на работу. Отчаявшись, Алёша попытался пролезть через форточку, так как окно оказалось забитым. Ему это удалось, и он спустился во двор по водосточной трубе.

Когда в школе произнесли речи, вручили цветы, отзвенел первый звонок и все, чистые и сияющие, уселись за свои парты, Алёшу Янкина за руку привела в класс директор школы. Его новенькая форма была перепачкана, штаны порваны, щека расцарапана, волосы топорщились. Его появление в классе вызвало весёлое оживление. Никто из детей не интересовался, отчего у мальчика такой нелепый вид, всем было весело смотреть на него. В ответ же на настойчивые вопросы директора и учительницы мальчик угрюмо молчал. Взрослые решили оставить его в покое. И правильно сделали. Наверное, у Алёши уже тогда появилось столь частое потом желание дать дёру.

После окончания уроков всех ребят кто-нибудь встречал. Алёша, выйдя из школы, увидел на противоположной стороне улицы отца. Тот стоял, как побитая собака. Алёша перешёл улицу и подошёл к отцу. У Павла Андреевича тряслись губы и руки. Но Алёша был счастлив, что за ним тоже зашли, и забыл обиду. Он взял отца за руку, и они молча пошли домой.

Алёша учился с какой-то яростью, легко всё схватывал, а по жизненному опыту в свой семь лет был намного старше сверстников. Всякую попытку посмеяться над ним он пресекал дракой. А так как был он парень довольно крепкий, то ребята его боялись. В конце концов смеяться над ним перестали, но сдружиться с кем-нибудь он тоже не смог.

Воспитательницей у Алёши была недавняя выпускница педагогического института. По склонностям она была сугубо книжным человеком и Алёшу не любила. Да это и не удивительно. Никому Алёша не хотел нравиться и ни с кем контактов не искал. Он существовал в классе сам по себе, отдельно от всех, и никого к себе близко не подпускал.

Между тем падение Павла Андреевича шло медленно, но с какой-то неумолимой неотвратимостью. В конце концов его перевели в вахтёры — руки его больше не слушались. А потом его и совсем уволили. С тех пор он уже ни на одной работе долго не задерживался. К тому времени, когда Алёша перешёл в шестой класс, Павел Андреевич окончательно опустился и жил лишь случайными заработками. Деньги он быстро пропивал, и если Алёша не припрячет сколько-нибудь, то случалось им и голодать.

О том, что происходит с Алёшей, в школе не очень догадывались. Обманывало то, что учился он хорошо, а внешний вид после первого злосчастного прихода в школу был у него всегда приличный. Больше всего Алёша боялся, как бы кто не узнал, что отец у него горький пьяница. Но беда всё же случилась. Однажды Павел Андреевич, пьяный, очень воинственно настроенный, ворвался в класс во время урока и распластался на полу. Алёша похолодел от ужаса, ему казалось, что отец сейчас умрёт. Он вскочил со своего места, подбежал к отцу, помог ему подняться и увёл его.

С этого дня Алёшу словно подменили. Он окончательно замкнулся в себе и перестал учиться. Его оставили на второй год. А придя на следующий год опять в тот же класс, он оказался старше всех на год. Интерес к учёбе не вернулся. Грубость стала для него щитом, которым он прикрывался во всех случаях жизни. Грубил он не только ребятам, но и учителям. А ребят при случае просто лупил. Так Алёша Янкин оказался в классе не только последним по алфавиту, но и, что называется, самым последним учеником…

Во второй половине года их класс приняла Наталья Васильевна. Она была первой, как понял Владимир Александрович, кто разобрался, что же происходит в этой семье.

— Не раз и не два наша дирекция пыталась вмешаться, но я… Не знаю, как вам объяснить…

Наталья Васильевна посмотрела так, как будто искала у меня поддержки. До чего же она была молодой! Или мне только казалось так? В ней была порывистость, не заглушённая жизнью. И хотя я не понимал, как люди, видевшие всю историю с Алёшей, слыхавшие о ней, могли жить спокойно рядом, есть свои кисели и спать в мягких постелях, я почему-то верил, глядя на эту взволнованную женщину, на её правдивое лицо, что именно так и надо было, что только так можно было уберечь Алёшу от ещё худших, ещё более мучительных для него переживаний.

— Трудно это объяснить. Это почувствовать надо, — сказала Наталья Васильевна. — Вот представьте, вы живёте с отцом. Он — нехороший отец, плохо вас кормит и мало заботится о вас, но он любит вас, а главное, вы любите его. Это самое главное: вы любите его. Вы стыдитесь всех его дурных поступков. Вы стараетесь, чтобы об этих поступках по возможности никто не узнал. Вы не чурбан. Вы человек щепетильный. Соседка, отчитывающая вашего отца на лестнице, оскорбляет вас больше, чем сам этот пьяный отец. И вот представьте: чужие люди приходят в вашу жизнь, начинают освещать все её тёмные закоулки, которые вы хотели бы оставить неосвещёнными, начинают громко осуждать всё, что там обнаруживают, судить и рядить. И что, в конце концов, что они могут сделать? Выселят вашего отца на принудительное лечение, учредят над вами опеку посторонних и разорят вашу пусть неустроенную, пусть тяжёлую, но вашу собственную жизнь. Быть может, эта тяжёлая жизнь учила вас каким-то важным вещам, быть может, ваша любовь к отцу облагораживала ваш характер — кто знает! Может быть, увидев жестокость, проявленную по отношению к отцу, вы хуже чем ожесточились внешне, — вы стали жестоки сердцем. Это никого не интересует. Объективно вас облагодетельствовали. Для вас сделали всё, что возможно. Понимаете ли вы меня? Я не хотела, чтобы по отношению к Алёше поступили вот таким образом. Я пыталась найти к нему дорогу, но это оказалось очень трудно. Почти невозможно. Но мне удалось сохранить ему его собственную жизнь. Это мало, и хвастаться мне нечем, но и это стоило мне усилий. Не раз дело Алёши висело на волоске. И ему угрожал то суд, то выселение отца — и детский дом, опекунство. Наш директор и сейчас настроена на то, чтобы сдать мальчика в школу для трудных детей. Вот почему я рада, что мальчиком заинтересовались. Рамки жизни его раздвинутся, в его жизни появятся новые люди, интересная работа. Я в Алёшу верю.

Пока мы разговаривали, последний урок кончился и школа опустела. Затихли шаги в пустых коридорах, перестали хлопать дверью. Я спросил, есть ли у Натальи Васильевны ещё дела в школе, и, услышав, что дел нет, предложил проводить её до дома.

Мы вышли на улицу и попали в мелкий моросящий дождь. Он как будто замер в воздухе и висел неподвижно, как мокрая сеть, раскинутая над городом. В сети сонно покачивались дома, мосты, памятники и фонари, торопливо сновали люди.

Улица преобразила Наталью Васильевну, превратила её в одну из обязательных горожанок без возраста и особых примет. Наверное, у неё большая семья и ей надо торопиться, наверное, предстоит ещё забежать не в один магазин и сделать многие покупки и мне не следовало так задерживать её, подумал я. Там, в школе, мне казалось, что наш разговор легко может продолжиться на улице. И даже наоборот, на улице нам будет проще говорить. Теперь же оказалось, что мы обо всём уже переговорили, что оба мы торопимся и у каждого из нас есть собственные дела, а наш разговор был лишь короткой передышкой в потоке дел. Поэтому, как только Наталья Васильевна предложила мне не провожать её, я с быстрым облегчением согласился. Я сказал, что не хочу отнимать у неё дорогое время. Она улыбнулась бледной, усталой улыбкой, пообещала поговорить с Алёшей и вернуть нам потерянного артиста.

Мы простились.