Мама на фоне измены (СИ)

Глава 13

Где? Где?

Она на месте. Просто она немножко разомлела благодаря двум факторам. Нет. Даже трём. Первый, я стала иначе смотреть на мир, приняв на грудь пару бокалов выдержанного напитка на основе забродивших ягод и фруктов. Второе, мои гормоны и нервные клетки угомонились, получив эндорфины и копию их самих, но в мужском обличии. Третье, я все это время вспоминала лишь хорошее, получала большей частью позитивные новости и думала о существе, которое вообще ни в чем не виновато.

Но гордость напомнила о себе, попросив уйти ни в коем случае не считаясь с Пашей. Мало ли что он там хочет?! Надо уйти и срочно. А почему? Я не могу объяснить себе это.

— Ладно. Найду дорогу самостоятельно.

Я говорю это, но высвободиться не пытаюсь. Бесполезно. Это смешно и не смешно одновременно его желание не отпускать и не давать мне проходу.

— Время на то, чтобы я сделал бутеры ты мне тоже не дашь?

Я мотаю головой из стороны в сторону.

— Знаю, я твои бутеры, — отвечаю я, вспоминая его произведения кулинарного искусства. — Паш, правда, время позднее.

Не хватало только разбудить ребенка, чтобы почувствовать себя в конец распутной.

Не могу ничего с собой поделать, когда рядом дети — готова потворствовать им во всем, а уж тем более таким крохотным.

— Паааш?

Мы оба вздрагиваем, услышав где-то наверху знакомый, капризный и тянущий его имя голос.

За секунду до того, как к нам спустилась бывшая Бурова, он переменился и в лице, и во взгляде. Он стал и растерянным, и несчастным, и злым.

— Кать, я понятия не имею, как она оказалась здесь. Поверь мне!

Сейчас я верю ему, потому что Смородина просчиталась, а если по-честному, то набралась. Как можно было забыть о том, что она подходила ко мне сегодня? Или она рассчитывала, что я не вспомню ничего?

— Катя? Паш, мы же договаривались!

Смородина очень плохо изображает удивление. Так же как очень плохо одета для дома, который она представляет своим. Ну кто спит в чулках, поясе и кружевном белье?

— Кать, смотри на меня! Не на нее! Ее не должно быть здесь! Я не знаю!..

— Я тебе верю, Паш, — говорю я, перебивая его. — Правда верю.

— Правда?

Ещё никогда не видела его таким уязвимым, а ещё уставшим и слабым, хотя, насчёт последнего… Это не точно.

— Да. Она уже подходила ко мне сегодня и интересовалась, а счастливы ли мы втроём?

Вижу, как его отпускает немного.

— А ты повелась! Как дура!

Смородину не заткнуть. Она продолжает вещать с лестницы. Вернее, играть в спектакле…

— Господи, видела бы ты свое лицо! — продолжает орать Смородина, но приблизиться не спешит. — Паш, мы ведь договаривались с тобой!

Буров вновь превращается в тучу. Его светлые глаза мечут молнии, лицо темнеет, а мышцы напрягаются так, что кажется, он становится больше, как минимум вдвое

— Никаких мужиков и баб в доме! Выстави ее за дверь!

— Разберись со своими женщинами, — говорю я, стараясь игнорировать присутствие Смородиной, ее слова и свои собственные мысли.

Мне стоит думать о том, как Яна нашла меня, а не о том, как одновременно эти двое появились на острове и уж тем более не о том, что она говорит.

— Не слушай ее, пожалуйста, — просит Пашка, дотрагиваясь до моих плеч. — Между нами нет ничего.

— Ничего кроме ребенка!

Если она врёт, то зачем делает это? Только из-за характера? Только из-за желания поквитаться за то, что забрали ее? За то, что ей предпочли другого?

— Она хочет поссорить нас, — говорит Пашка, а сам скрипит зубами.

Я знаю какой он в ярости и очень-очень и очень не завидую Яне.

— Тогда мне надо уйти отсюда, — говорю я, смахивая вдруг набежавшие слезы. — Не вздумай провожать меня.

Не знаю откуда взялась влага в уголках глаз. Может это подсознание балует. Но я на самом деле больше рада этому вечеру, чем расстроена ему.

Конечно я не прочь вернуться на несколько минут назад, чтобы передумать идти к нему в дом.

Но если бы этого не случилось, возможно, у Янки получилось бы реализовать куда более изощренный сценарий.

— До двери то можно? — осведомляется Пашка, взяв меня за локоть. — Ян, тебе бы лучше исчезнуть, когда я вернусь!

Можно конечно, но я бы на его месте не оставила своего ребенка рядом с этими двумя даже на тридцать секунд.

Няня, преследуя свои цели, даже не намекнула о чужом человеке в доме.

Что такого ей могла предложить Янка, кроме денег? Хотя, что это я? Некоторым не нужно ничего кроме них.

— Не злись, Буров, — говорю я, стараясь поддержать его немного. — Это всего лишь закон отложенной справедливости.

Он не улыбается, глядя на меня. Я не уверена, а знаю, что он сожалеет о том дне, когда познакомился со Смородиной. Годы бесшабашной молодости прошли, Пашка повзрослел, а кто-то так и остался там.

— Старайся воспринимать это философски.

— Легко тебе говорить, Ветрова. Это ты идёшь спать, а мне разбираться с двумя бабами. Но я понял тебя — за эгоизм надо платить.

У Бурова и правда сложный день сегодня и вряд ли он закончится через пару минут. Или, нет?

— Сделай для меня кое-что? — просит Пашка, прежде чем отпустить меня за дверь.

— Что?

Я одной ногой на траве, а другой ещё стою на мраморной плите его двухэтажного дома из камня, металла и стекла.

— Кое-что, что заставит поверить мне окончательно, а заодно не даст смыться куда-нибудь.

— Буров, ты наглец!

Я смотрю ему вслед и слишком поздно понимаю, что он задумал. Мне уже не отказаться и не сбежать. Да я бы и не сделала этого, потому что какая разница чьи именно дети, если ты желаешь им добра?

— Присмотри за Софьей пару часиков — говорит Буров, возвращаясь с одеялом в руках. — Кать, пожалуйста.

У меня нет ни единого аргумента против того, что он предлагает мне. Но я в шоке от того, как все повернулось. Я хотела побыть счастливой на несколько мгновений в его руках.

— Не хочу разбудить. Не хочу напугать. Хочу, чтобы она была под присмотром пока я разбираюсь с нянькой и со Смородиной.

— Паш! Ты в своем репертуаре, черти тебя подери!

— Всего пару часов, — говорит этот великовозрастный детина, поправляя соску в складках одеяла. — За это время ничего не случится.

С момента, как в моих руках оказалась крохотная девочка, мне стало плевать на то, что там хочет Смородина или нянька.

Куда больше меня волнует то, что будет, если малышка вдруг проснется.

А что если у меня не получится справиться с ней, как с племянниками в свое время?

— Осталось совсем чуть-чуть, — повторяю я вновь и вновь пока иду до дома. — Чуть-чуть.

Лялька не отвечает мне, конечно. Она спит всю дорогу до моего дома. Что очень даже радует и обнадёживает. Но она открывает глаза стоит моим ключам провалиться в темную траву.

— Привет, — говорю я, присев и практически тут же замерев.

Пашка — тот ещё клоун и надо признать, что я туда же! Как можно было?!. Я бы не смогла отдать ему младенца, даже если бы доверяла ему на все двести пятьдесят процентов, а он отдал и даже не подумал, что я могла измениться за эти годы.

— Ты только не плачь. Я Катя и не сделаю тебе ничего плохого.

Кроха смотрит на меня светлыми глазами и не делает ничего. Может быть она ещё спит — читала что такое возможно, а может её заинтересовала перепуганная тетка в моем лице.

— Твой…

Я буксую, не зная кем называется Буров, когда берет ее на руки. По идее, Софья приходится ему племянницей, а по-человечески Пашка, удочеривший девочку, приходится ей отцом. Буров так и не ответил мне, что будет, если Машка решит забрать девочку обратно. Но, если нет, то он должен называть себя папкой.

— Паша попросил меня побыть вместе с тобой пока он разбирается с ушлыми тётками.

Я нахожу ключи, не переставая ворковать при этом.

— Почему "ушлыми"? — спрашиваю я, занося кроху к себе в дом.

Он теперь кажется мне совсем маленьким. Кажется, что он совсем не приспособлен для детей. Но ведь как-то живут люди в однушке с детьми?

— Потому что они видят в нем способ поправить свое финансовое положение.

Насчёт Смородиной… С ней все иначе, но не объяснять же мне, что Янка оказалась избалована беззаботной жизнью и вседозволенностью, что теперь спешит вернуть те времена во, чтобы то ни стало. Потому что Буров не то терпел, не то позволял, открывая для себя новые горизонты и проверяя подходят они ему или нет.

— Он говорит, что мне удаются мимолётные знакомства, а сам? — говорю я, укладывая Софью на кровать.

Она смотрится словно жемчужина, упавшая в бурную растительность джунглей и ее светлая кожа, одежда и плед с перламутровым отливом лишь усиливают это впечатление.

— Ему не удается познакомиться ни с кем стоящим — говорю я, включая вентилятор вместе кондиционера. — Он всегда покупается на большую грудь и смазливое личико.

Я сажусь на кровать, раскрывая одеяло в которое закутана девочка. На улице чуть лучше, чем дома, но везде душно. Кондиционеры помогают, но не в конкретном случае. Я боюсь простудить ее.

— Ты такая славная бусинка, — говорю я, наклоняясь к ее тёплому и такому сладко пахнущему телу. — Даже ягодка.

Девочка кряхтит и у меня что-то замирает внутри.

— А где твоя соска, милая? — спрашиваю я, пройдясь взглядом по ее вещам. — Ты же не хочешь пить или, да?

Жаль, что младенцы не говорят и не подают универсальные знаки для всех "кричу потому что попу щиплет" или, "поднимаю ручки потому что хочу на руки".

Они же просто кричат, если что не так и пойми сам, что к чему у этого хрупкого организма.

Я ищу соску и нахожу ее на пороге. Лялька хнычет позади. Ее "игрушка" лежит в траве. Там же, где недавно валялись ключи.

— Нашла! — восклицаю я, приближаясь к кровати. — Сейчас помою, прокипячу и она вновь будет как новенькая.

Я замечаю кое-что. Но мне определенно кажется. Это сродни вере в чудо — мол, вот этот ребенок как-то по-особенному хорошо реагирует на меня.

Но это правда так.

Пока я ношусь с кухонной утварью, водой, газовой конфоркой и баллончиком от нее, Софья хнычет и начинает плакать, но когда я приближаюсь, она перестает это делать и смотрит на меня.

— Очень неудачно он придумал — бурчу я, стряхивая "дудку" от проточной и погружая ее в кастрюльку с закипающей водой.

Режим у малышки сломается и будет плохо всем. Это только один день прикольно, а потом сущее мучение не давать ребенку спать в одни часы, чтобы он спал в другие.

— Ты наверное, думаешь: а что с тобой? Ты такая же, как эта Смородина или нянька!

Хотя, нет. Няня не такая. Она замученная жизнью со всеми вытекающими из этой фразы обстоятельствами, знаками и признаками.

— Я не такая красивая — говорю я, вновь присаживаясь перед малюткой — и умею зарабатывать деньги самостоятельно.

Не умею я разговаривать с детьми на детские темы. Что это вообще такое? Точнее, о чем?

Это размышление о том куда покатился мячик? Или, почему мяукают котята?

Мама не говорила со мной на такие темы. Она обозначала и описывала что-то, но не повторяла это бесконечно, ограничившись одним разом. Максимум двумя. Может поэтому я думаю чуть иначе, чем остальные.

— Это самое главное в жизни каждого человека — продолжаю я, вновь поднимаясь, чтобы выключить плиту и выловить соску палочками для еды. — Независимо от пола.

Я возвращаюсь к девочке, которая за моей болтовней забыла о соске и о плаче. Маленькая копия Буровых засыпает, подглядывая за мной сквозь полузакрытые веки.

— Уметь обеспечить себя и обслужить, потому что другие, от природы, делать этого не обязаны.

Еще несколько минут, я рассматриваю малютку, дотрагиваясь до ее животика. Я думаю что дождусь Пашку и о том, что смогу рассматривать ребенка вечность, удивляясь ее крошечным и таким идеальным чертам. Но уже через несколько минут меня забирает темнота, стремительно погружая в свои тягучие и сладкие недра, а потом также быстро выбрасывает меня обратно, заставив испуганно озираться по сторонам.