Мамкин Василёк

1

Я видел этого человека несколько лет назад.

Был канун настоящего праздника. В Москву съезжались ветераны Великой Отечественной войны. Перрон железнодорожного вокзала был полон печального звона. Медали и ордена на пиджаках стариков и пожилых женщин будто плакали. А кому-то казалось, нужно радоваться.

Человек был одет в строгий костюм европейского покроя. И сам — оттуда. Это было заметно — не наш, не из России.

Седые волосы, седая бородка — всё аккуратно. Всё чересчур аккуратно.

На его лице, человека лет шестидесяти, почти не было заметно эмоций.

Эмоции были у тех, кто из вагонов поезда выходил на перрон.

В руках человек держал два букета. Один большой, другой поменьше. В одном были гвоздики, в другом — розы.

— Ich bin Deutscher! — говорил он по-немецки. — Я — немец. — И извинялся: — Простите! — И поздравлял: — С праздником!

Из большого букета немец доставал гвоздики и дарил их тем, у кого на груди звенели награды.

Ветераны брали цветы. Каждый. И в глазах каждого можно было увидеть десятки чувств. К счастью, удивление пересиливало всё остальное.

Лицо человека, немца, дрогнуло только тогда, когда он увидел на перроне сгорбленную старуху в чёрном тёплом пальто. Она шла медленно, опираясь на мою руку. И на палку, которую ей очень хотелось куда-нибудь деть в тот момент — выбросить, сломать.

Старуха пыталась выпрямиться, старалась казаться стройнее, сильнее, моложе. Ещё в вагоне она накрасила губы. Помадой тёмно-вишнёвого цвета.

Лицо немца дрогнуло. Букет с гвоздиками, со всеми оставшимися цветами, он сунул какому-то старику с двумя орденами Отечественной войны на груди и порывисто шагнул к нам. Ко мне и старухе.

И я увидел слёзы в глазах этого человека.

— Guten Morgen, Mutti! — сказал он. — Mutti! — И поправился: — Мама!

Старуха зарыдала, и силы оставили её. Она стала медленно оседать на землю. То есть на перрон.

Немец подхватил старуху и, словно сумасшедший, принялся целовать.

Он целовал её голову — волосы, глаза, губы, щёки. Он держал её крепко — так, как ребёнок держит любимую игрушку и… мать.

Розы, старухина сумка — они были у меня. Я их держал, чтобы они не потерялись. Потом — отдал.

Этого человека, немца, я больше никогда не видел. Старуху — тоже.

Так бывает. В дороге.

Иногда о попутчике узнаёшь всё, абсолютно всё! Но в потрясении от узнанного забываешь спросить самое простое: имя, фамилию, место, где человек родился или жил.

А попутчику вряд ли хочется встретиться с тобой вновь. Ему вряд ли хочется заново пережить то, чем он поделился.

Бог с тем! Не это страшно…

Впрочем, имя немца я узнал.