Мандариновые острова

Глава девятая Про баранов и муфлонов

Вторник. А вторник — это у нас что? Вторник — это «профессорский обход»! Так что я рад был, что консилиум тоже попал на вторник. Вот сейчас Андрей Юрьич сам палаты обойдёт, на нас всех посмотрит и, разумеется, решит меня выписать. Не может же он не видеть, что у меня всё хорошо!

«Профессорский обход» — штука ответственная. По вторникам даже тележка с завтраком ездит быстро и старается особенно не дребезжать в коридоре. Потому как мы, больные, к обходу должны быть сыты, умыты и прилично выглядеть тоже должны. Так что сёстры бегают и кричат: «Кашкин, горе ты моё, где твоя расчёска?! Что у тебя на голове, черти свадьбу играли?!» Это я так, вообще, пример привожу. Потому что сейчас у меня на голове никаких чертей нету, я подстригался только недавно, перед самой больницей. Не для больницы, конечно, но просто так получилось.

Завтрак я съел быстро и молча. Хлеб, масло, сыр, чай. Кашу тётя Маша даже предлагать не стала, чтобы не затягивать развоз свой. Всё-таки иногда люди поступают разумно.

После завтрака съездил умылся ещё раз — вдруг масло на подбородке осталось! — и опять на кровать пересел. Обхода ждать. Трудное это дело в пустой палате! Даже поболтать не с кем. И читать — ничего не читается. Потому что если читать — то будет же книжное настроение, будешь думать как Шерлок Холмс или там капитан Блад… Им бы наши проблемы! Пусть бы кто из них попробовал убедить Андрей Юрьича, что практически здоров. Ну ладно, почти здоров. Другие у них были проблемы — и ещё неизвестно, кому труднее. Капитан Блад вот, допустим, вообще сам себе врач был — захочет и сам себя выпишет, когда надо. Вот бы мне так! Но пока — чтение отставить. Не всегда оно к месту. Нет уж, тут лучше своим умом соображать.

Я пока сидел — весь изнервничался. Ну долго же ждать! Всё слушал, как обход продвигался по отделению. Вот они во вторую палату зашли, вот в третью… Но наконец шум в коридоре приблизился — Андрей Юрьич дошёл и до меня.

— Николай! — громогласно обратился он ко мне прямо с порога. — Утро доброе! Ты не будешь возражать послужить науке? Нет? Ну, вот и прекрасно, я тебя студентам покажу. Им же тоже интересно, как человек может умудриться двойное смещение получить на ровном месте! Интересно?!

Вошедшая за Андрей Юрьичем целая толпа в халатах не по размеру — студенты, конечно! — тихо забормотала, что «да, профессор, конечно, очень интересно!» Но профессор их уже не слушал. Рассказывал про мой случай. Как я заболел, ну, и прочую историю. Ну, а я чего, я не против! Если для науки.

Студенты на меня смотрят, а я на них смотрю. Удивительно, как это из них потом врачи получаются! Вот Давид Игоревич, например. Просто не верится, что он когда-то студентом был тоже. Или Елена Николавна. Или Андрей Юрьич даже! А студенты…

Пока Андрей Юрьич про меня рассказывал, я всё время на студентов смотрел. Знаете, что их больше всего от врачей настоящих отличает? Руки! Я только сейчас это понял. У врачей руки спокойные такие, не дёргаются никуда. А если ногу мою или руку там врач обследует, то всегда в нужное место нажмёт. В самое больное. А у студентов этих руки не знают, куда деваться. И в карманы халата, и на груди скрестятся, и нос почешут… Суетливые какие-то.

Я это всё думал, а сам, конечно, про главное не забывал. Показать Андрей Юрьичу, что почти совсем здоров. Почти — гипс-то, конечно, пока не снять… Но что я — дома не смогу в коляске сидеть?! Там только на кухню трудно заехать — дверь узкая. Но, может, как-нибудь подпилим или ещё чего. Придумаем, в общем. Лишь бы отпустили!

— Андрей Юрьевич, — решился я спросить, когда они уже уходили почти. — А…

— Ничего не могу сейчас сказать, Николай! — рявкнул Андрей Юрьич, как будто я за сто километров был от него. Но он всегда такой. — Сегодня твой лечащий доложит на консилиуме, там и будем решать.

— А… — опять начал я.

— В два, — коротко бросил Андрей Юрьич. — В два часа. Всё? Пошли, пошли, коллеги!

И они пошли.

В два часа! Эх, времени ещё столько! Что же делать-то пока? Я взял в руки книжку, потом положил и взял другую. Опять положил. Альбом перелистал. По тубусу ногой здоровой постучал. Что делать?!

Выкатился в коридор и тут увидел. Родителей увидел кого-то из наших. Ну, то есть я их не знал вообще, людей этих, но чего тут знать-то? Понятно, что если люди с пальто в руках стоят у ординаторской — наверняка родители! Забирать приехали, а теперь ждут конца «профессорского обхода». Вот оно! Вот чего мне спокойно жить мешало! Надо маме и сестрице Александре позвонить — пусть тоже приедут и подождут! Чтобы сразу и домой! А то пока туда, пока сюда — так вообще до завтра не уеду!

И тут как раз на счастье Елена Николавна вышла из ординаторской. Я у неё прямо тут же спросил и позвонил. В три минуты всё успел! А до двух часов ещё времени — вагон. И маленькая тележка…

— Коль! — это Пашка тоже из своей палаты вышел и меня обнаружил, как я в коридоре на одном месте кручусь. — Ну мы чего, вообще, остров-то будем рисовать или нет уже?!

Да, Пашка прав! Остров! А то я сейчас тут просто умру от нетерпения.

— На миллиметровке? — уточнил Пашка.

Видно было, как ему охота на миллиметровке рисовать. Но я строго сказал:

— Нет. Всему своё время. На миллиметровке мы будем размещать окончательный вариант. А мы ещё даже не решили, чего на острове будет!

— Да, точно, — сказал Пашка и почесал голову. — А чего там будет-то? Ну, в смысле — чего там должно-то быть?

— Пошли сядем, — предложил я. — Чего посреди коридора-то торчать?

И мы пошли к окну, где стоял диванчик. Только на диванчик, конечно, не сели — я-то всё равно на коляске, а Пашка устроился на подоконнике.

За окном всё было зимним и серым, и ещё не скоро серость дневная перейдёт в серость вечернюю. Скорей бы уж: днём зимой как-то глупо себя ощущаешь. Солнца нету, света мало… Вечером хоть фонари горят — иллюминация опять же. Особенно сейчас, перед самым Новым годом. Любой огонёк таким ярким кажется, праздничным. Даже красные стоп-сигналы у машин — и то как лампочки на ёлке.

Но фонари ещё не зажглись, конечно. Ну да, какие фонари, если до обеда ещё уйма времени. А до двух часов — так вообще…

— Ну? — сказал Пашка, едва усевшись на подоконник.

— Баранки гну! — буркнул я. — Чего ты нукаешь? У самого, что ли, воображения нет?

Пашка опять почесал голову.

— Есть, — сказал он. — Воображение есть. Только я не знаю, чего на острове-то нужно.

— Ну как чего? — спросил я. — Чего было у инженера Смита с товарищами?

— Ну-у-у… — протянул Пашка, и видно было, как он пытается вспомнить. — Охотничьи угодья у них были!

— Это да, — согласился я. — Леса нам нужны там, точно. И реки! И ручьи!

— Точно, — сказал Пашка. — А ещё чего?

Я задумался.

— Так чего? — опять спросил Пашка.

— Кораль нам нужен! — сказал я наконец.

— Какой король? — не понял Пашка.

— Кораль, а не король, балда! — сказал я. — Для содержания муфлонов!

Пашка почесал нос, и я понял, что он пытается вспомнить, кто такие муфлоны. Балда он всё-таки, «Таинственный остров» только один раз и прочитал, а потом всё про рыцарей этих своих доисторических!

— Муфлонов, — повторил я. — Баранов горных.

— Да ну! — вдруг возмутился Пашка. — Не буду я баранов содержать! Я летом у дяди Славы в Караганде был, а там баранов много. Знаешь, как они воняют!

Я сам тут от возмущения чуть не подпрыгнул. Как это — без муфлонов! А откуда брать шерсть, жизненно необходимую маленькой колонии для производства тёплой верхней одежды?!

А Пашка упёрся — и ни в какую. Много он о себе воображает, вообще. Пятый класс всего-навсего, а туда же! Хорошо, хоть про азотистые месторождения спорить не стал и про залежи калийной соли. А то бы я его в блин там раскатал.

— Кашкин, Шосс, вам что — персональное приглашение нужно?! — это Лина Петровна. — На обед по палатам, быстро!

И мы разошлись на обед.

Я так волновался, что даже почти не заметил, чего ел. Борщ и котлету с пюре. И огурец ещё к пюре. А какой компот — не помню. Так волновался. Потому что время-то уже было — почти два!

А тут как раз мама приехала и сестрица Александра. Я их увидел в коридоре. И сразу, конечно, к ним подъехал, чтобы ждать. Когда там закончится этот консилиум?!

А потом к нам вышла Елена Николавна, и я сразу понял, что всё плохо.

Я даже не слушал её особенно, я уже знал. «Сложное двойное смещение», «риск, что могут быть задеты крупные сосуды», «минимум две недели до снятия гипса»… Что говорить, если понятно, что всё плохо!

У меня оставалась последняя надежда, и я дёрнул Александру за рукав. Она сразу всё поняла.

— А если мы его возьмём под расписку? — прямо спросила сестрица Александра.

Елена Николавна и так-то была грустная, а теперь я прямо видел, как ей хочется спрятаться в ординаторской.

— Вы понимаете, — осторожно сказала она. — Николаю крайне не рекомендуется изменять положение ноги. Крайне! Это грозит осложнениями. А с коляской…

Она развела руками. Я своим ушам не поверил!

— А если в такси? — спросила мама.

Елена Николавна только вздохнула.

Тут её Андрей Юрьич позвал, и она убежала поскорее, чтобы на меня не смотреть, наверное. А я сидел и всё поверить не мог.

Когда тебя не выписывают — это можно понять. И даже решить, что врачам виднее всё-таки. Но когда нельзя домой на Новый год, потому что гипс, гипс дурацкий в машину не влезет!

Я, наверное, слегка без сознания был тогда. Мама и сестрица Александра ещё суетились вокруг меня, мама мне пакет совала с пирожками. Она пирожки в дорогу привезла, а оказалось, что никакой дороги-то не будет. Не будет!

Я так и сидел, пока Александра вдруг не дёрнулась, словно что-то вспомнила, и маму почти силой не увела. Когда они скрылись, я и очнулся. Почти. Пакет в холодильник убрал, автоматически. Чтобы не мешал.

И к Пашке поехал. Куда-то ведь надо было ехать.

Пашка надевал свитер.

— О, кораль приехал! — заорал он радостно. — Привет муфлонам! А за мной сейчас дядя Гоша приедет, меня на праздники отпускают!

Я так разозлился, что даже кричать не стал. Чего с предателей взять?!

— Сам ты, — холодно бросил я, — баран карагандинский!

И в коридор выкатился. Под раскатистый ржач Лёвы Зинченко. Этому лишь бы поржать…

За окном зажглись фонари. Красные фары какой-то машины подмигнули мне и скрылись за углом дома. Вот и вечер. Вот и Новый год…

Неожиданная беда обрушилась на затерянную в просторах океана колонию подобно молнии.