Мангуп

Глава 1. Танец под луной

Душа, полная сомнений, не сможет найти покоя. Страна, раздираемая смутой, не сможет процветать. Но стоит обрести мир в сердце – и весь мир станет твоим.

Так есть сейчас, так было и полвека назад. Когда великие правители делили континенты на великие империи, когда народы еще не осели, не успокоились, не выбрали дом и будущее для потомков. Когда Византия высоко поднимала горделивую голову, с Востока доносились запахи пряностей и лязг дамасской стали, а скифское золото еще блестело на просторах Таврии. Всеми желанной Таврии.

На берегу Ионического моря есть камни на цвет кровавые, как зерна граната. Вкрапленные в золото браслета на щиколотке, они сверкают каждый раз, когда ступня показывается из-под края дымчато-черных одежд, окутывающих невысокую фигуру.

Их двенадцать таких, безмолвных и безликих, укутанных в черное с головы до пят. Но лишь у одного из них ноги босые. Может, потерял обувь по дороге из Блистательной Порты[2] в столицу княжества Феодоро. Путь-то неблизкий.

Тени стоят за спиной Великого посла, когда тот входит в распахнутые двери тронного зала. Тени падают ниц, когда посол лишь слегка склоняет голову, приветствуя местного правителя.

Такие порядки укрепились недавно: в столице Империи придумали, чтобы личные слуги, танцоры, бывалые стражники, иноземные наемники – все, кого Великий посол посчитает нужным взять с собой в путь, звались Тенями. Они окружают его так, что невозможно понять, кто из них какую играет роль. У кого в рукаве роза, у кого – нож.

Так безопаснее, когда отправляешься в чужой край. В дикий край, где правят люди Севера, вознамерившиеся подчинить себе Юг.

Двор готовится к большому пиру. Слуги украшают тронный зал, кухня становится средоточием всевозможных звуков и запахов. Распорядители снуют то тут, то там, проверяя работу: к вечеру прибудут важные гости. Сегодня нельзя ударить в грязь лицом, иначе не сносить головы. Незнакомца встречают по одежке, а пир – это и есть праздничные одеяния столицы на этот вечер.

Город Мангуп, белыми стенами вырастающий по окаему высокой неприступной плосковерхой горы, башнями подпирающий само небо, стоит, как оазис посреди пустыни, со своими богатствами, садами и фонтанами. С просторными кузницами и гончарными мастерскими, с кожевенными рядами и ткацкими лавками. С библиотеками, банными дворами, безопасными и красивыми улицами, мощенными светлым камнем. С историей, в которой переплетены готская вязь и узоры Древней Византии. Народ любит свой город. Здесь спят облака, здесь правит светлейший из князей. И сегодня он не простит им оплошности.

Князь Алексей идет к тронному залу. Мимо по узкому коридору пробегает слуга с подносом устриц в одной руке и огромным блюдом с фруктами в другой. В попытке одновременно уступить дорогу и поклониться господину мальчишка едва не падает. Князь, проходя мимо, не глядя, незаметно поддерживает край бронзового блюда. Это его забота – возвращать равновесие. Алексей улыбается.

Великий посол Джахан тоже одаривает молодого правителя улыбкой. Гость похож на восточного колдуна со своими послушными волшебными Тенями, что склоняются в глубоком змеином поклоне по одному движению его головы, увенчанной тюрбаном. Непохожие на людей, Тени звенят, как закрытые шкатулки с золотыми монетами, рассыпаются перед восхищенной публикой по мрамору пола черным туманом с манящими искрами. Сколько их? Пять? Пятнадцать? Так и не разберешь. Все происходящее похоже на морок.

Князь сидит не на троне – на мягких подушках, нарочито расслабленный, по-южному радушный. Острый взгляд серых северных глаз подмечает каждую деталь, каждый жест и поворот головы, что чуть резче прочих. Он видит: одна из Теней посла не обута, из-под длинных полупрозрачных одежд при каждом движении мелькают смуглые пальцы. Может, танцовщица? Но по лицу не понять, мужчина это или женщина. Не спрятаны только глаза, да и те густо подведены сурьмой.

Но некогда баловать себя загадками, время гостям занять подготовленные для них места.

Церемонии не отнимают много времени. Посол преподносит дары – ровно столько, сколько Империя не пожалела отдать. Посол стоит, не присаживаясь, – ровно столько, сколько нужно, чтобы не устать. Порта жаждет однажды сомкнуть пасть и откусить от Византии побольше, а потому подбирается к ней, начиная с малого. Но об этом посол не говорит. Он устраивается на кушетке, сощурив глубоко посаженные глаза под пышными бровями.

– В Порте говорят, что из вашего края никто не возвращается, князь. Интересно почему?

Послу многое сейчас интересно: почему здесь сидят не как на Севере и не как на Юге? Почему крымский хан отказался помогать им вести дела с Мангупом, прислав письмо в возмутительно шутливой манере?

Посол и сам умеет шутить. Он выказывает благодушие, не скупится на похвалу. Князю приносят украшения и ткани, пряности и масла, дорогое, искусно инкрустированное оружие. Посол хочет торговать с этим княжеством и не просит, но ждет позволения, уверенный, что отказа не будет. Великой Порте не отказывают.

Посол велит принести восточные игры и дарит их тоже, предлагая князю позабавиться, пока кубки наполняют вином снова и снова. Льется молодое доросское вино, в зале разливается музыка. Дух Востока проникает в него, меняя это место, подобно чуме: неуловимо, неотвратимо. С каждым часом неспешных разговоров, с каждым блюдом, когда пышная яблочная сдоба сменяется медовой пахлавой. Так происходило со всяким краем, городом и дворцом, куда приходила Империя. Все становилось ее подобием с дурманящими мелодиями, жаркими запахами, пестрыми красками.

В распахнутые стрельчатые окна врывается свежий вечерний ветер.

Князь отвечает с улыбкой на вопрос посла:

– А разве отсюда хочется уходить?

Из гостеприимной столицы едва ли кто поспешит уйти, если пришел человек с добрыми намерениями. А если с недобрым умыслом, так попросту уйти не сможет. Но это ведь совсем другой разговор.

Покуда льется вино, а столы ломятся от угощений и музыка разносится под сводами зала – почему бы не развлечься? Не поиграть в чужие игры, не послушать чужую музыку?

Алексей незаметно подает знак. В центр тронного зала выходят танцовщицы, подхватывая мотив восточной музыки и вплетая в него свои движения. Порта много чего говорит на диковинном своем языке, но всякую заморскую речь можно развить в диалог двух культур. На худой конец, в творческую дуэль, демонстрацию мастерства. Принять чужое тоже можно по-разному: можно согласиться, а можно и позволить.

– И вправду. И вправду… – Посол покачивает головой на толстой шее, дует в усы и отправляет в рот финик, завернутый в тонкий ломтик мяса.

Вот, значит, он какой, новый правитель княжества Феодоро. Проще было, когда на троне восседал его отец – Стефан, кажется. Тот был тихим, неприметным, готовым исчезнуть с поля битвы за власть, как только представится такая возможность. А этот… Поглядите на него, подсылает своих танцовщиц. Думает, никто не заметит такой наглости?

Глаз посла чуть дергается. Да что не так с этим островом? Что хан, что князек – одного поля ягоды, гордецы. Он щелкает пальцами, унизанными множеством колец, подманивая слугу. Тот кивает и убегает выполнять поручение. Пусть начнется настоящее представление, а не этот балаган.

Музыка обрывается неожиданной тишиной. Первым в ней, открывая новый акт, звучит протяжный мизмар. За ним звенят по нарастающей циллы. Под гулкий сердечный бой табла в клубах дыма от группы танцовщиц отделяется Тень. Полупрозрачные одежды обволакивают фигуру, словно черной водой, оставляя изгибы едва читаемыми.

Мангупские девы замирают вместе с остановившейся музыкой. Алексей очерчивает пальцем круг в воздухе и уводит жест в сторону. Танцовщицы медленно двигаются по краю освещенной площадки, освобождая место. По одной в легком танце скрываются они из поля зрения. Все теперь выглядит так, будто смена танцев была запланированной, без неловкости, которой мог бы обернуться такой сюрприз.

Занявшая место ушедших девушек Тень двигается странно: она то видением зависает в воздухе над полом зала, то становится зримой и выгибается причудливым изваянием. Опускается к земле, вырастает внезапно. У того, кто способен на такие движения, не может быть ни имени, ни возраста. Но браслет на ноге, позвякивающий от движений алыми камнями-каплями, выдает уже знакомого князю человека.

«Надо же, – замечает Алексей деталь. – Угадал, и вправду танцовщица. – Не скрывая интереса к диким, но чарующе плавным движениям, он подается вперед, складывает обе руки на коленях. – Посмотрим, Великий посол, что за угощение ты приготовил. Подумаем, как его принять. Ведь все есть яд – и все есть лекарство».

Вдруг, будто случайно, соскальзывает с головы танцовщицы верхний палантин, открывая глаза, распущенные волосы, дерзкие плечи, обнаженную спину и руки в золотых браслетах. Те взгляды, что еще не были прикованы к центру зала, устремляются туда.

Из груди князя вырывается шумный выдох. Под золотыми украшениями обнаруживается совершенно плоская грудь, хотя лицо никогда не выдало бы юношу. Юношу, красивее которого, надо признать, князь в жизни не видел. Тело его блестит в масле и соли. Скользит горящее в свете факелов золото: по обнаженной груди, по рукам, животу. Цепочки бьются о браслеты, пока он танцует. Танцует, не открывая нижней половины лица.

Не сводя глаз с представления, князь протягивает руку к столу, подхватывает финик и вонзает в него зубы, от всей души вымещая на сладости сдерживаемые чувства. Улыбается уголками рта, продолжая наблюдать за танцем. Неспроста это все, ведь так, дорогой гость из Порты? Есть в этих плавных движениях что-то неуловимо опасное.

– Признаю, уважаемый посол, этим вы меня удивили.

Не нужно много сил, чтобы делать то, что знаешь. Сил нужно много, чтобы узнать. А потом уже… Потом тело гнется так плавно, как могут разве что змеиные кольца. Потом бедра покачиваются завораживающе, как получилось бы не у каждой женщины. Потом исчезает позвоночник, позволяя выгибаться дугой.

Посол знает, как хороши его сокровища, и эта Тень, оплетенная драгоценными цепями, окропленная алыми камнями в том числе. У танцора всегда закрыта часть лица, и не без причины. Всегда напоказ выставлена копна черных волнистых волос – тоже не случайно. Эту диковинку хотели забрать бессчетное количество раз. Посол гордится им, как цветом своих пряностей, как породистыми арабскими лошадьми. Гордится – и ненавидит.

– Неужели, князь? Ваши собственные дворы полны искусных танцовщиц, да не обманет меня мой взор. Мои же – скромный дар вашему досугу.

Незаметно на смену ускользнувшим готским танцовщицам вокруг появляются восточные дивы. Тень же то подходит ближе, то ускользает в дыму, мелькая между ними то здесь, то там. В разрезах широких шальвар видны крепкие бёдра, а в изломе бровей читается яркое чувство. Неясно только какое. А Тень себя ни прочесть, ни угадать не дает, опуская взгляд каждый раз, стоит попытаться встретиться с юношей взглядом.

Алексей прекрасно понимает: эта сильная, гибкая фигура – крючок. И с удовольствием этот крючок заглатывает. Грех не проглотить, ей-богу. А грешить, как известно, дело порицаемое.

– Покажи мне хоть одного здесь, кто не оценит такой красоты? – отвечает князь, оторвавшись от зрелища. – А это тоже твой дар? – Он кивает в сторону танцора, не удостоив взглядом эдирнских красавиц, привезенных Великим послом. Подобных им он уже видел, и его, готских, они не превосходят, хоть и гордо стоят с ними на равных.

День близится к закату, скоро последняя солнечная дуга скроется за тонкой полоской моря на западе. Разговоры за столами текут уже совсем неспешно, сыто и лениво, а подносы и кубки пустеют далеко не так быстро, как в начале пира. Воздух в зале становится плотным и тяжелым от запахов вина, людей и благовоний. Кое-кто из пирующих уже не успевает следить за танцем хмельным взглядом, но князь, напротив, читает каждое движение.

– На все воля ваша, владыка. – Посол с трудом скрывает удовлетворение. Будь он моложе, едва ли получилось бы унять такое нетерпение. Но он бывал при многих дворах, и не просто так сюда послали именно его. Стелет мягко, приказывает принести еще вина и специй. Когда танцор собирается подойти ближе, подает едва заметный знак: пойди прочь. Князь заглотил наживку, теперь нужно сохранить его интерес. Тень исчезает, напоследок сверкнув острым взглядом. – Я слышал: нравы у вас отличаются… от всех иных. Вы не Север, не Юг, не Восток и не Запад. Неужели в Доросе нынче центр мира?

Посол Джахан посмеивается, кряхтит. Ах, князь юн и горяч. Так легко и много пьет, смотрит не только на женщин, но и на юношей. Что за порядки здесь?

Алексей кидает короткий, но проницательный взгляд на посла – тот слишком доволен, это видно по сдерживаемой речи, по живым, подвижным глазам. Будь князь менее хорош в дворцовых делах, ненавистных его сердцу, или более пьян, может, и не заметил бы отблеска ликования. Но с такими сокровищами, как эта прекрасная Тень, не расстаются легко. Им нарочно поманили, но в дар преподнесли в последнюю очередь, убедившись, что князю он более по душе, чем целый гарем. Чего же ждать от подарка? Покорности или яда на языке? Какую роль танцору отвели в предстоящей игре? А главное, когда же игра начнется? В том, что это произойдет, сомневаться не приходится. Остается только смотреть, что будет дальше. Не упустить момент и взять свое.

– Центр мира? – отвлекается Алексей от мыслей о грядущем. – Если так полагает мой уважаемый гость, то не мне спорить.

Князь с трудом удерживается, чтобы не спросить, можно ли принять лестные слова за мнение всей Блистательной Порты, говорящей сейчас устами своего посла.

Молодое вино пьется легко, но отдается тяжестью в ногах. В старых ногах – гораздо больше, чем в молодых. Весь вечер князь мешает вино с водой незаметно: не льет ее в кубок, а пьет из нескольких. То глотнет пьянящий напиток, то дважды – родниковой воды. Кому-кому, а уж ему нужен крайне трезвый рассудок, особенно сейчас.

Когда Тень покидает зал, князь долго и несколько сочувственно смотрит на посла. Теперь эта фигура на доске кажется еще более тусклой, чем до танцев. Ладья, наверное, крупная, а разнообразия в жизнь привносит крайне мало. Разговоры текут ленивые, сверх меры переполненные намеками и оговорками, которые князь не хочет сейчас ни понимать, ни обдумывать.

Заметив, что отец готов вешаться от тоски, Иоанн появляется за его спиной. Обрадованный старшему сыну, князь тут же оживляется:

– Я вижу: все утомились праздновать. Не пора ли и нам отдохнуть? – Напоследок окинув взглядом тронный зал, Алексей начинает прикидывать в уме пути отступления.

Посол Джахан в это время не замечает, как после легкой победы теряет бдительность. Блистательная Порта не разменивается на мелочи, так чего следить за каким-то князьком, верно? С ним в мире не считается никто, а этот визит лишь формальность. Наверняка и хан окажется благоразумным человеком в конце-то концов. Посол напевает себе под нос незатейливую навязчивую мелодию, смеется, переговариваясь с князем и окружением. Не замечает, что сам князь и не собирается терять рассудительность. И что один из придворных меняет местами две фигуры на доске для игры в шатрандж[3]. Просто так, шутки ради, прежде чем склониться к князю с донесением.

Владыка, в коридорах тени стали длиннее. Вы можете покинуть общество посла и заняться этим. Или отдохнуть, если угодно. За пиром присмотрят. Пусть музыка будет стихать постепенно, а гостей станут провожать в покои по одному. Так безопаснее. Для гостей, конечно. Ведь в Доросе принято заботиться обо всех, кто уснул на Отец-горе.

Вокруг посла постепенно становится все больше людей. Старший сын князя лично наполняет его кубок, задает вопросы, ловко перехватывает беседу. Юный княжич смеется, мешая в речи греческий и османский. Конечно, не для того, чтобы запутать посла. Одна из танцовщиц, проходя по залу, будто бы случайно задерживается рядом со столами господ. Увлекает зрителей коротким танцем, берет протянутый ей кубок и пьет – рубиновые капли вина падают с полных губ и текут по белой шее. Посол забывает смотреть на князя, расслабленный в своей уверенности и сытости. На вопрос отвечает невпопад, едва ли уловив смысл сказанного.

Князь кивает ему, салютует кубком и допивает воду, прежде чем смешаться с толпой, чтобы покинуть тронный зал.

В коридорах вправду куда темнее, чем было в начале пира. И дело не только в наступлении ночи. Кто-то загасил лампады: они горят через одну, создавая приятный полумрак. Нет, не тревожный. Тревожно только тому, кто не уверен в своих людях и в крепости своего дома.

Князь на всякий случай идет не слишком твердой походкой, создавая живое воплощение правителя во хмелю. Потому что осторожность пока никого не убила, а преимущество в виде ясного разума лучше до поры до времени не раскрывать.

Музыка еще проникает сквозь двери оставшегося за спиной зала, но теряется, растворяется между летящих арок и перекрытий верхних этажей. Готы всегда умели строить крепости из воздуха: такие, чтобы колонны были не толще древесного ствола. Но крепче. Чтобы узоры орнамента ловили звуки и поглощали их, как хищные цветы. Чтобы юркие звери таились на барельефах, а следы чужаков путались в хитром переплетении северных узлов.

Охрана стоит у входа в покои князя. Это лучшие из лучших: первый командир Десяти Мечей со своим помощником. Каждого нанимал лично, и ни один не посмеет даже в мыслях выступить против правителя. Докладывают, что здесь тихо. Только принесли поднос с вином и фруктами из зала. Все проверили: чисто, безопасно.

Вот только стоит открыть двери, как становится ясно: в комнате кто-то есть. На княжеской кровати в лучах восходящей луны сидит неподвижно человек, полностью скрытый черной тканью.

Князь сразу замечает одну подозрительную деталь. Помимо ночного гостя, конечно. Он кидает взгляд на приоткрытое окно, затем – на одного из воинов. Тот подается вперед, но Алексей едва заметно поднимает руку: ничего не делать, быть настороже. И входит в свои покои, закрывая дверь.

К кровати он приближается неторопливо, не сводя с фигуры взгляда. Нетрудно догадаться, кто это может быть. Нет, не так: князю хочется, чтобы эта догадка оказалась верной. Если очередным подарком Джахана окажется молоденькая наложница или танцовщица, Алексей проводит девушку спать и, пожалуй, будет слегка разочарован. Вот только все ли танцовщицы умеют лазать по стенам, чтобы забраться в высокие окна дворца?

– Ну, здравствуй. – Голос князя тихий, отчетливо слышимый в стенах комнаты. Немного хриплый после вина и долгих разговоров. Он переводит взгляд с неподвижного гостя на поднос с фруктами, подхватывает один из персиков. Спелый плод тает под пальцами – сок стекает по запястью, огибая рельеф руки. Чтобы не испачкать просторный рукав с богатым шитьем, князь подносит запястье к губам и собирает ими сок. Кусает фрукт, затем протягивая его гостю. Чтобы тот сдвинулся с места, качнулся в полоску света. Чтобы, вызывая короткое победное ликование, стало видно: это он, та босая Тень на пиру. – Угощайся. Потанцевать пришел?

Конечно же, нет, но почему бы не поговорить? Ответит или набросится?

– Все так. Мне передали, что владыке пришелся по нраву мой танец. – Из-под подола палантина выныривает нога в браслете с красными камнями. Выползает, как змея, по княжеской постели. – Могу его повторить. – Голос Тени спокойный, но речь отрывистая, незаметно отличная от говора посла и его окружения.

Пока Тень сидит под покровом, можно не прятать взгляд и свободно рассмотреть человека перед собой. Голова его склоняется медленно, покорно. А потом в поле зрения появляется персик. Над предложением угоститься Тень раздумывает недолго. Щурится. Колеблется. С одной стороны, гость не есть сюда пришел. С другой – голоден, а фрукты не каждый день удается попробовать. Прикусывает губу. Из складок одежд показывается рука.

Персики на Мангупе слаще вешнего меда, нежнее молока. А какие душистые! Князь облизывает сок с губ, вкладывает фрукт в протянутую ладонь танцора сухим боком, чтобы не пачкать изящной руки. Отступает, чтобы не смущать слишком пристальным вниманием, и наливает вина в кубок. Совсем немного, так, только губы смочить. Но не удерживается – тоже протягивает гостю. Правда, сомневаясь в том, что тот согласится.

Браслет на ноге танцора ловит отблески тусклого пламени, звенит, журчит едва слышно, мелодично, притягивает взгляд. Рука тоже унизана браслетами, широкими и тонкими гладкими кольцами. Будто можно такую красоту сделать еще краше. Вот только это не отвлекает внимания от занятной мелочи: откуда простому слуге знать греческий?

– Пришелся по нраву, – соглашается, кивая, князь и тут же отвечает на предложение повторить танец: – Можешь. Только поешь сперва. – Алексей переносит поднос со столика прямо на кровать. Здесь целая гора фруктов и затерявшееся среди них тонко нарезанное мясо.

Персик исчезает под одеждами. Но гость делает всего один укус. Нельзя отвлекаться. Не сейчас.

– Благодарю за угощение, владыка. Вы щедры.

Ни капли искренности в голосе, уже давно не принадлежащем мальчишке. В таком возрасте обычно не позволяют танцевать. Хозяева любят смотреть на гибкие юношеские тела. Впрочем, это-то у него сохранилось. А рта можно слишком часто не раскрывать.

Тень поднимается с кровати. Ступает плавно, скользит на середину комнаты, обходя князя по дуге. Персик остается на подносе, затерявшись среди других. Сейчас важно не показать ни взглядом, ни речью ничего, кроме послушания. Провести ладонью по воздуху рядом с княжеским плечом так, чтобы приковать чужое внимание к шороху своих шагов, звуку своего дыхания. Поймать отголоски музыки, доносящейся со двора, вторя ей плавными движениями.

Вот бы стать цикадой. Сидеть ночью под горячим ветром совсем без одежды да смотреть на листья и луну. Не знать ни тревог, ни печалей. Умереть к исходу лета.

Алексей отмечает и низкий голос, и плохо скрываемое равнодушие. Юноша явно пришел не ублажать его. Вьется в танце вокруг ладно, умело, но речь выдает, что ему это… Не по душе? Любопытно. Тревожно, но любопытно. Настороженность и интерес окончательно растворяют хмельную муть. Звон браслетов не отвлекает, Алексей уже готов пересчитать их по памяти, если бы кто вдруг спросил.

– Научи меня! – Князь вторгается в личное, вырастает перед танцором, придвигаясь почти вплотную. Грудью к груди. Ведет рукой по воздуху у его талии, вторя чужому, свежему в памяти, жесту. Не прикасается, но ладонь так близко, что можно почувствовать кожей тепло его пальцев. Голос мягкий, совсем негромкий: к чему кричать, если слышно шепот?

Ночь скручивает горло в тугой узел, перехватывает дыхание. По лопаткам Тени мелкими уколами рассыпается дрожь. Значит, вот ты какой, правитель Алексы? Долго задавался вопросом, кем нужно быть, чтобы твоим именем назвали княжество. И хотел бы сказать это вслух, но нельзя.

– С радостью. – Можно изменить оттенок голоса, показывая толику искренности.

Это – правда. Не то, что нужно, а то, что хочется. Князь может лгать. За этим может таиться сотня уловок. Но если слова верны, то вечер обещает стать приятным. Это ведь… Интересно. Князей учить еще не приходилось. Под слоями дымчато-прозрачных покровов появляется сдержанная улыбка.

– Прошу позволения.

Формальности Тень говорит быстро и сухо, слова звучат как пустынный ветер. Касается запястья, трогает только византийские браслеты, не задевая кожи. Увлекает руку вверх вместе со своей, ведет в сторону. Другой ладонью трогает складки одежды на широком княжеском плече, качнув своими, показывая движение. Правда, под шелком получается почти незаметно.

Князь опасно хорош собой. Говорили, что умен. Говорили, что от него можно уйти лишь с пустыми руками – или не уйти вовсе. И теперь, оказавшись лицом к лицу, гость начинает разбирать правду и ложь. Но это не важно. Думается в большей степени лишь о том, что правитель не оказался искушенным в дворцовых развлечениях толстяком. Не придется хотя бы изображать приязнь, испытывая отвращение. Такого представления долго не вынес бы. А его близость будоражит, даже притворяться не нужно.

Алексей слышит, как теплеет голос юноши. Переливается новыми оттенками, которые радуют слух. Только вот движений его в тусклом свете и под темной вуалью почти не видно.

– Мы можем это снять? – спрашивает, прежде чем поймать пальцами складки легкой ткани, провести по ним, не удерживая. Повторяет движение плечами – как умеет. Блики скользят по ограненным камням, которыми расшита накидка. Он не танцор, разумеется. Но воин, прекрасно владеющий своим телом. Получается не так плавно и мягко, как у юноши, – иначе. Грациозно, со спящей до поры силой, с упругостью готовых к любой неожиданности мышц.

– Вы – можете, – отзывается гость. В его груди ворочается невыпущенный смех. Накидка падает на пол, открывая новые слои одежды. Ее подхватывает игривый ветер из распахнутого окна, сворачивает кольцами.

Теперь видно волосы, густыми волнами спадающие на спину и грудь. Красиво. Это слово вертится у Алексея на кончике языка с тех самых пор, как он увидел юношу танцующим в зале. Как же красиво.

Половина лица танцора по-прежнему скрыта, но теперь ему приходится смотреть ниже своего роста: прятать глаза, повинуясь обычаю. Тяжелые ресницы опускаются, скрывая их тенью. А плечи, да… плечи видно. Как и руки, и поджарые бока. И блеск золота в ночном неверном свете.

– Как тебя зовут? Не могу же я называть тебя Тенью, верно? – Губы трогает улыбка, пока Алексей ведет рукой туда, куда ненавязчиво увлекает чужая ладонь.

Только не теряй бдительности, князь. Не дай колдовскому взгляду затуманить рассудок сильнее вина. Пускай даже и самому хочется этого все больше.

– Титай, владыка, – не колеблясь, произносит он свое настоящее имя. Не то, которым зовут при дворе. Будет занятно слышать его из уст князя. У него интересный говор и… Да просто так хочется. Не выдерживает даже минуты, бросая короткий острый взгляд на лицо стоящего рядом. – А что, я так похож на тень?

Сравнение забавляет, но необходимость прикусить язык обжигает горло. Не сегодня дерзить. Не в эту ночь. Тень возвращает свою руку к чужой, соприкасается запястьем, показывая движение. Плавное и точное. За ним чуть прогибается спина, качаются маятником бедра.

– Титай, значит… – Князь словно пробует имя, чуть улыбается, хочет поймать взгляд, но отвлекается на вопрос: – Похож ли на тень? Похож. Тонкий такой. Можешь спрятаться в тенях от факела, – отвечает с тихим смехом, продолжая свое обучение. Бедрами вильнуть тоже получается не так плавно – куда жестче. Но скован уже вовсе не неумением. Иными причинами. В груди ворочается жар, становится колко. Не то осторожность, не то предчувствие. Князь лучше иных знает, что происходит сейчас во дворце. Самые верные люди по пятам идут за каждой крысой, что рискнет пробраться по коридорам, за каждой змеей, что телом своим задумает осквернить чужие покои. К рассвету не останется даже следов.

И если все идет как должно – а это именно так, – то Великий посол даже не заподозрит, что капканы, расставленные его щедрой рукой, развернутся клыками к самим гостям. Но вера верой, а пока не настанет утро, бдительность терять нельзя. Пусть и очень хочется, когда держишь в руках такое сокровище. Князь непременно подумает, как получить желаемое, не потеряв головы.

– У вас талант, несомненно. – Глухая лесть сочится по губам Титая, как мед.

Не то чтобы это было неправдой, но… Оно ведь и не важно. Его ответа все равно не услышат, а значит, нет большой разницы, что именно говорить. Главное, чтобы речь не мешала князю смотреть столько, сколько тому захочется. Заходить в пустыню так далеко, чтобы замело следы. Танцор цепляется взглядом за блестящую пряжку княжеского ремня. Здесь столько золота, будто вокруг Дороса не живут одни пастухи. Странный оазис. Но вода здесь такая же, как и везде, – обжигающая язык.

Владыке быстро надоедает игра с танцем.

– У меня получается? Теперь я тебя научу. Можно?

– Почту за честь.

Другого ответа быть не может.

Глаза жжет, в них прячутся тлеющие угли. Тело не замирает, покачивается в такт ночной музыке дворца и чему-то еще, что звучит в собственной голове. Когда Титай поднимает руки, оголяется живот. Давай, правитель. Учи, чему ты там хотел.

– А если по правде?

Князь усмехается в ответ на его отточенные слова. Обходит стройную фигуру, ведет рукой по воздуху, в дюйме от его живота, снова не касаясь. Ладони горячие, как и сам воздух спальни сейчас.

Гостя хочется потрогать, но не стать в один ряд с теми, кто грязно исходит на слюну в желании обладать им. Уверен, что таких было немало: юноша не выглядит удивленным или хоть сколько-нибудь озадаченным. Алексей встает за его спиной, немного склоняется в мягком движении, подхватывая руку Титая, и уводит ее по дуге в сторону. Держит не только за браслеты – касается кожи там, где спирали и разомкнутые широкие кольца смещаются под сухими пальцами, позволяют дотронуться до смуглой кожи.

– Как я могу быть нечестен с вами? – без раздумий отвечает гость вопросом на вопрос.

И ничего-то нет в этом настоящего, и ничего живого. Слова выучены, повторены множество раз ночами без сна. Приготовлены для него, для Алексея. И подобных ему.

Ты все равно не поймешь, князь со светлой усмешкой. Язык во рту раба будет двигаться по твоему приказу. Воздух станет входить в грудь подневольного по твоему желанию.

Если повторить это вслух, можно поверить и самому. Тело танцора наливается тяжестью от борьбы с нетерпением. Но торопиться ему нельзя, как бы ни хотелось. Титай останавливает себя, уговаривает, унимает… В следующее мгновение юноша вздрагивает, вскидывает брови в искреннем удивлении: князь отпускает его. Отступает, обходит кругом.

Смешавшись и оттого потеряв бдительность, Титай открывает и закрывает рот. Вопросы остаются невысказанными. Неужели ошибся где по неопытности в делах подобного толка? Не мог, быть такого не может. Так почему нет больше прикосновений? Для чего правитель привлекает взгляд, если и без того любой его приказ будет исполнен?

Да для того, чтобы внимание доставалось только ему. Танцор закатывает глаза. Надо же, Солнце Хазарии, и отвлечься от него нельзя.

Но теперь захотел бы думать о другом – не смог.

Остановившись за спиной дорогого гостя, Алексей подхватывает вдруг доносящуюся снизу мелодию, вторя голосом знакомому с детства мотиву. Губ не размыкает: безмолвная песня становится глуше и глубже. Воздух дрожит у поющего в груди, звук вибрирует, сильный и гулкий. Затем Алексей начинает двигаться. Мелодия управляет неторопливыми движениями готского танца. От нее голову берет дурман, наполняет видениями: дымные горы взбираются выше корабельных сосен, качаются в седых волнах мачты и под эхо вороньего крика люди, подобных которым южанин не видел никогда, несут к новым берегам запахи стали и соли.

Когда в спальне раздается, наконец, голос Алексея, танцор задерживает дыхание. Князь держит его руку своей. Как верный друг перед битвой, как старший брат по возвращении домой, как отец его отца подкреплял данное слово рукопожатием. Есть в этом что-то первозданное, древнее, простое. Не такое, как в пустынях, задыхающихся под бархатным полотном ночи. Не такое, как запахи шафрана и гвоздики. То, что творится с ними, оставляет в памяти легкость шелеста молодой листвы, тепло бликов полуденного солнца на коже.

Титаю становится хорошо до слез.

Князь поет свои молитвы на камнях, камни отвечают его голосу. И никто не заставляет пришедшего качнуться назад, прижимаясь лопатками, чтобы чувствовать песню:

– Это ваш язык? – во второй раз за вечер Титай сбивается с выученного сценария. Третий может стать роковым.

А вот князя такое искреннее любопытство подкупает. Ради этого стоило подарить чужаку крупицу волшебства своего мира. Чтобы умелые жесты перестали быть лживыми. Чтобы не сомневаться, ближе разглядывая сокровище в своих руках.

– Да. Мой[4].

Ответ капает медленно, вязко. Титаю не нравится. Ему начинают видеться намеки там, где их нет, становится душно, и волнительно, и тесно в груди. Он щурит кошачьи глаза, подумывая как бы ускорить ход времени. Алексей же, напротив, все больше тонет в ночи. Он продолжает напев без слов, тянет Титая за собой, кружа от столиков и напольных ваз до высоких оконных арок.

Не придумав лучшего способа и не выдержав, Титай прерывает его задумчивость:

– Владыка?

– Я здесь.

– Разве? Мне показалось, ваши мысли уже далеко от песни, – выходит почти недовольно.

– Ладно, твоя правда. Я тут подумал… – В голосе Алексея читается теперь улыбка от тона юноши, показывающего наконец свой характер. – Неужели все, что я пожелаю, ты сделаешь?

Князь задает не тот вопрос, что тревожит его на самом деле. Время от времени поглядывает Алексей на окно, через которое проник ночной гость. Для приятной беседы за чашечкой чая, не иначе. Слепо верить в такой подарок судьбы не получается. Но все пустое. Как лев, снимающий языком с кости мясо, князь сгребает обеими руками добычу. С губ его не сходит улыбка.

Тихий вздох вырывается из груди Титая. Ты не знаешь, с кем связался, Великий посол. Нужно было слушать, когда тебя пытались предупредить о том, что князю пишут стихи генуэзские поэты, что князю покорен и зверь, и человек, что князь – это легенда. Ты говорил, что в легенды не верят, так? Но народ верит в него. Иначе здесь давно уже была бы стража.

– Для чего иначе мне быть здесь. – Ответ уклончив на этот раз. Все меньше хочется лгать. – Я могу попросить?

Замолчи, замолчи, Титай, захлопни пасть. Этот человек не тот, с кем стоит вести игры. Твое дело отвлечь и увлечь собой, не больше.

Алексей кивает, позволяя продолжить.

– Не спрашивайте меня ни о чем. Если это возможно, – просит Титай.

Может быть, это ошибка. Та самая, третья, за которую вира[5] берется кровью. Но если он правда понимает хоть что-то…

Позволь тебе не лгать, князь. А любой вопрос заставит это сделать. Почти любой. Танец превращается в объятия. Не предполагал даже, что может быть так приятно, но Алексей каким-то чудом не делает ничего, что вызывало бы отторжение. Пора бы и самому переходить к делу. Но немного еще, совсем немного. Прикрыть глаза, коснуться чужой руки в ответном жесте. От этого ничего не изменится, никто даже не разберет, сделано это нарочно или намеренно. Верно?

– Тогда обойдемся без вопросов. – Князь задевает коротким движением ухо юноши в звенящих серьгах. Он догадывается о причинах просьбы, хотя и не может пока понять до конца. Ощущения подсказывают, что в этих словах больше правды, чем во всем произнесенном ранее.

Алексей чувствует ладонь Титая на своей, этот танец уже не похож на танец. Бедра качаются в такт напеву, запах пряностей и душистых масел от темных волос кажется все более приятным, а не чуждым и отталкивающим – возможно, потому что почти выветрился за долгий день. А может, причина в другом.

Князь смещает ладонь на узкую талию, разворачивает Титая к себе лицом завершающим движением танца и смотрит в глаза, пока тот не успел отвести взгляд. Как бы ни хотелось продлить момент, они не могут танцевать всю ночь. В окно давно светит полная луна, по мраморному полу расползаются длинные тени. Музыка внизу стихает, будто подтверждая завершение танца. В наступившей тишине становится слышно только дыхание. Безмятежность сменяется густеющим в воздухе напряженным ожиданием.

Хочется немедленно сделать глупость. Такую, что не одобрили бы ни жена, ни двор. Впрочем, двору-то всякое по душе. Нравы в Доросе свободные, как свободен князь в своих желаниях и чувствах. Удерживает разве что интерес к их игре. Переступишь порог слишком резко – морок спадет, упорхнет добыча.

Княжеская рука сжимает бок Титая. Ощутимо, но не так сильно, чтобы это перестало быть приятным.

Человек напротив Титая пахнет как степи и горы – сухой травой, хвоей, вином. Верно, от запаха вина и горят скулы. Князь ни разу не приказывал опустить взгляда. Потому Титай не делает этого больше, становясь с ним лицом к лицу.

Ладони поднимаются к груди Алексея. Он крепкий, обжигающе горячий даже сквозь одежду. Титай делает полушаг, подступает чуть ближе. Ладонь змеей проскальзывает под тяжелую церемониальную накидку. Оглаживает плечо, сталкивая вниз тяжелую от шитья тесьму. Странное волнение охватывает Титая. Как будто бы дорогой подарок – это князь, а не он сам.

Чуткие пальцы обводят ворот нижней рубашки, гладят напряженную шею. Разминают, как учили. Думается вдруг совершенно не к месту: знать бы, какой Алексей на самом деле. Чего хочет, что у него в привычках. Чтобы понять, каким с ним быть – ласковым или резким, послушным или порывистым.

Закрой глаза, смахни морок, оторви ты взгляд от светлого лица. Сделай шаг назад, затем еще один. Пока ладонь не соскользнет вниз, отдаляясь маняще.

Титай отступает к кровати, тянет за собой. Но стоит взяться за чужую ладонь – Алексей переплетает их пальцы, делая жест личным. Лишним. Становится стыдно. Так стыдно, как никогда в сознательной жизни не было.

Краем глаза Алексей следит за руками Титая – обе на виду. Когда падает тяжелая накидка, дышать становится куда легче. И без того прямые плечи расслабляются, разворачиваются, князь становится будто бы выше. От странного их общения, от шепота догадок – одна хлеще другой – разжигается дремлющий обычно голод. Хочется думать, что Титай пришел через окно, только чтобы развлечь танцем. Что не попался на глаза охране, только чтобы не было лишних ушей, которые могут услышать его низкий голос. Что он ведет Алексея за собой, потому что хочет, а не потому, что ему приказали.

Князь останавливается вплотную, зажимает его, когда юноша упирается ногами в край кровати. В глаза смотрит неотрывно, пока пальцы впервые касаются чужой щеки под вуалью, скрывающей нижнюю часть лица. Целует без предупреждения. Прямо так, через тонкую ткань.

Если бы Титай не умел молиться, то научился бы сейчас: «Атар[6], забери свой огонь из груди, в ней так тесно». Тень дрожит в свете этого факела, где уж здесь спрятаться… Они должны были послать женщину развлекать князя. Сам справился бы с делами, как угодно, но иначе.

Взять себя в руки так трудно. Было бы куда легче, окажись Алексей мерзок, противен, труслив и похотлив. Окажись он похож на правителей, с какими приходилось иметь дело раньше. Ни один из них не мог сдержать ни малейшей своей тайны и дня, а жестоких глупостей они совершали столько, что Титай всерьез возомнил себя выше каждого такого. Неприступнее скал, тверже кремня. Но Алексей гладит там, где мог ударить. Загоняет в угол, но не угрожает. На мгновение представляется жадно: они без охраны. Без будущего и без прошлого, без имен и регалий. Где угодно, не здесь.

Вот только Алексей ведет себя как свободный человек. Одного этого хватает, чтобы Титай ненавидел его до слепоты. Тень возвращает себя на землю, не позволяя ни одной лишней эмоции отразиться на красивом лице. Он, несомненно, знает, что красив. Что может поддаться, позволить чувствовать свои губы сквозь вуаль. Не целовал бы ты восточные ткани, князь. Они могут быть пропитаны ядом. Черные ресницы взлетают и опускаются, зачаровывая, пока руки тянутся к тесемкам и литым пуговицам одежд.

– Позволите?

Титай шепчет, делает все ненавязчиво, явно показывая, что остановится, если будет нужно.

– Если позволишь ты. – Без вопроса, так ведь они договорились. – Ты говоришь мало, но так, словно знаешь о чем-то недоступном другим.

– Это моя работа. Я не всегда танцую. Иногда рассказываю истории. Сказки. Мне положено знать все тайны мира.

– Ты знаешь мои сказки?

– Я приехал, чтобы их услышать.

– Что ты будешь делать с ними?

– Спрячу.

Отзывчивость чувствуется в той тонкой мере, что успевает просочиться между ними в словесных поединках. Будто Титай поддается, а потом снова отступает. Но поддаться хочет. Это видно по мягким и собранным движениям. Будь он здесь для того, чтобы соблазнить, – под ними бы уже мялась постель. Но юноша и не отталкивает, и не проявляет большого рвения. Что с ним не так? Не читается, не дается быть понятым и простым. Очаровывает, кружит голову. Алексей находит золотой замочек, спрятанный в волосах у него на затылке. Расстегивает незаметно, а когда отстраняется после поцелуя, вуаль будто сама падает с лица. У Титая точеный и острый профиль, строптивый излом губ, а в носу – аккуратное золотое кольцо.

– Ну и что мне с тобой таким делать? – вздыхает Алексей, погладив костяшками пальцев овал открывшегося лица.

– Все, что вам угодно, – Титай льет в уши мед самым сладким из своих голосов.

Пояс падает на пол, стучит пряжкой. Князь своего добьется, вот-вот. От этого осознания трепет захватывает с каждым мгновением все больше.

Резкие движения заставляют и самого Титая очнуться, выйти из размеренного ожидания. Волосы черной волной взлетают по воздуху, опадая на плечо. Не скрываемое больше верхней одеждой золото сверкает, звенит, когда Титай опрокидывает князя на лопатки. Кровь кипит. Ночной гость смотрит сверху вниз, медленно укрывая собой.

– Мне убрать поднос? Опрокинем, – шепчет на ухо.

У князя не серьги, но похожие украшения на лентах в волосах. Падают на постель. Любопытно, сколькие мечтали этого добиться? Сколькие жаждали тебя, князь? Кто из них смог тебя получить? Посол ломал голову, как столь незначительному правителю удалось заручиться поддержкой хана. А Титай вот понял. И часа не прошло. Алексею отказать не то чтобы трудно – просто не хочется. И вряд ли он в этих своих мыслях одинок. Никогда не жаловался на впечатлительность или податливость, но сейчас поглядите только…

С глухим стуком падает на мягкий ковер поднос, рассыпаются фрукты, наполняя воздух терпкой сладостью. Отвлекаться на то, чтобы убрать лишнее с кровати, и терять такие искры в глазах напротив? Ни за что.