Манускрипт дьявола

Глава 2

– Снегопад в мае становится доброй традицией, – проворчал Бабкин, продавливая ботинком лед, сковавший лужу на асфальте.

Лед хрустнул, потрескался и просел под его тяжестью, но вода в лунке не выступила.

– Видал? Все насквозь промерзло!

– Я сам насквозь промерз, – отозвался Макар, у которого зуб на зуб не попадал с той самой секунды, как они вылезли из машины. – Почему мы не припарковались у подъезда?

– Ты бы оставил свои барские замашки, – посоветовал Сергей. – Сюда на велосипеде-то въехать страшно, не то что на машине!

Он посмотрел на потрескавшийся асфальт, весь в колдобинах и ямах, перевел взгляд на высоченный тополь, зеленеющие ветки которого, как пухом, были покрыты снегом. Странное дело: деревья в этом старом дворе росли как вздумается, и никто не подрезал им ветки, не формировал верхушки и не красил стволы белой краской. Внутри палисадника стояли рядком пять можжевеловых кустов, похожих на большие коконы. На каждый кокон нахлобучена снежная шапка.

Весь этот изветшалый район был застроен кирпичными пятиэтажками и обладал особым очарованием – очарованием несовременного, давно обжитого места. Люди, обитающие здесь, любовно обустраивали свои дворики: красили скамеечки у подъездов, сажали цветы под окнами и приносили игрушки на детские площадки. Одна такая площадка находилась прямо напротив подъезда, к которому шли Сергей с Илюшиным, и оба усмехнулись, поглядев на нее: с верхушки маленькой снежной горки, неумело утрамбованной детской лопаткой, на них заносчиво взирала ядовито-зеленая пластмассовая лягушка.

– Торжество лета над зимой, – прокомментировал эту картину Бабкин.

– Ожидания, которым не суждено сбыться, – возразил Макар. – Думаешь, зачем она там сидит? Комаров ждет. А комаров в ближайшее время не предвидится. Только большие и несъедобные снежные мухи.

– Пессимист ты, вот что я тебе скажу.

– Я реалист. Смотрю на мир без розовых очков. Кстати, об очках – наш клиент уже ждет.

Возле подъезда застыл высокий сухопарый мужчина лет пятидесяти со стоящими торчком очень светлыми, будто крашеными волосами, при первом взгляде показавшийся Сергею иностранцем. Наверное, как раз из-за сочетания упомянутых Илюшиным очков с шарфом. Очки были прямоугольные, в тонкой поблескивающей оправе, и вид имели неприлично дорогой и заграничный. А шарф – нежно-розовый, крупной вязки, с длинными кистями и сам длинный, судя по тому, что владелец обмотал его вокруг шеи три раза.

Сергей Бабкин впервые увидел мужчину, который не только согласился надеть розовый шарф, но и вышел в нем на улицу. До этого дело с клиентом имел Илюшин, который о шарфе умолчал.

– Здравствуйте! Куликов, Аркадий Ильич, – мужчина протянул Бабкину руку до того, как Макар успел его представить. Рукопожатие у него было крепким, покрасневшие глаза за стеклами очков глядели на сыщика испытующе.

– Сергей. Сергей Бабкин.

– Давайте поднимемся в квартиру.

Куликов пробежался пальцами по клавишам домофона, словно наиграл неслышную мелодию, и вслед за Макаром и Бабкиным вошел в подъезд.

На первом этаже под лестницей стояла коляска, а рядом, прислоненный к стене, ждал весны синий детский велосипед. Бабкин подумал, что давно не видел подъездов, где жильцы так спокойно оставляли бы коляски и велосипеды без присмотра.

– Поэтому Наташа никуда не хочет отсюда переезжать, – сказал Куликов, поймав взгляд Сергея и правильно истолковав его. – Говорит, здесь особенный район. В этом она права. Я не раз предлагал ей поменять квартиру, но она отказывалась.

Поднявшись на четвертый этаж, он достал ключи.

– Оперативники осмотрели квартиру? – спросил из-за его спины Макар.

– Да, утром.

– Результаты?

– Никаких. Вещи не тронуты, деньги не исчезли, даже документы на месте. Отпечатков пальцев нет.

Он обернулся к Бабкину с Илюшиным и суховато закончил:

– Вся надежда на вас.

Сперва Сергею послышалась ирония в его словах, но почти сразу он понял, что никакой иронии здесь нет, а есть страх и страдание, спрятавшиеся под маской сдержанности. Аркадий Ильич дважды провернул ключ в скважине, и дверь распахнулась, открывая вход в очень светлый коридор, в первую секунду показавшийся Бабкину заросшим травой.

Сделав шаг внутрь, он увидел, что никакой травы, конечно, в квартире Наташи Куликовой нет. На полулежал пушистый ковер с торчащими вверх зелеными ворсинками разной высоты, похожий на покрывало из мха – не хватало только ягод брусники или клюквы. Белые стены внизу разрисованы ветвями и листьями.

– Проходите, пожалуйста, – попросил сзади Аркадий Ильич. – Комната справа.

В комнате почти не было мебели, и потому она казалась просторной. Свет падал в незашторенное окно, и лучи солнца тонули в травяном ковре – точно таком же, как и тот, что лежал в прихожей. Остановившись на пороге, Бабкин присвистнул, но причиной его удивления был не ковер и не отсутствие шкафов.

Очевидно, любимое сочетание цветов хозяйки – зеленый и белый. Все стены в комнате были выкрашены светлой краской, и одна из них представляла собой подобие картины. Бабкин подошел поближе и остановился, изумленно рассматривая рисунки.

На этой стене росли деревья. Пожалуй, фантастические, решил Сергей, потому что определить вид хотя бы одного из них оказалось ему не под силу. Длинные изогнутые листья, переплетающиеся ветки, травинки и стебли, обвивающие стволы… Много-много зеленого цвета: бутылочного, травяного, изумрудного оттенков. Единственным опознанным Бабкиным растением стал папоротник, выписанный с удивительной детализацией, вплоть до мелких ворсинок на листочках.

Над папоротниками летали синие бегемоты. Толстые, как чеширские коты, с такими же широкими улыбками во всю бегемотью пасть, они махали до смешного крошечными крылышками, сидели на ветках деревьев, свесив кривые короткие ножки, и парили среди зарослей. Самые маленькие бегемотики были небесно-голубого цвета.

– Лес Крылатых Бегемотов, – негромко сказал сзади Куликов. – Наташа шутит, что это автопортрет.

Бабкин хотел ответить и вдруг осознал, что за то время, пока они стоят в комнате, Илюшин не произнес ни слова. Это было на него не похоже. Решив, что друг так же впечатлился картиной на стене, как и он сам, Сергей обернулся.

Макар молча стоял у противоположной стены, к которой были пришпилены большие листы ватмана. Окинув их взглядом, Сергей вздохнул. Когда-то он смотрел фильм «Игры разума», в котором главный герой, талантливый ученый, страдал шизофренией. То, что Бабкин видел сейчас на стене, очень напоминало записи этого ученого, не раз показанные в фильме.

Ватман был исчерчен сверху донизу непонятными письменами, мелкими буковками и закорючками. Кое-где, на свободном, явно специально выделенном пространстве, письмена исчезали, уступая место формулам и расчетам.

Рядом с формулами неуклюже и не очень-то похоже нарисован одуванчик, и этот мотив повторялся, как посчитал Сергей, минимум шесть раз.

Но кроме невинного одуванчика были и куда более странные рисунки. На одном из верхних листов он разглядел женщин, нарисованных в профиль – все они сидели в подобии горохового стручка, и у каждой из головы торчала трубка. В другом месте было изображено что-то вроде змеи, пустившей корни.

Сергею стало окончательно ясно, что Илюшин не возьмется за это дело. Искать душевнобольную девушку по всей Москве – задача не из легких, а Макар всегда здраво оценивал свои возможности. Бабкин приготовился услышать мягкий по форме, но категорический по содержанию отказ, и мысленно пожалел отца девушки, которому и так пришлось нелегко.

Макар наконец отвел зачарованный взгляд от каракулей и бредовых посланий и перевел его на мужчину, стоявшего в дверях. Лицо у него было на удивление серьезным, даже ошарашенным.

– Ваша дочь занималась расшифровкой манускрипта Войнича? – как показалось Бабкину, с некоторым недоверием спросил он.

Тот кивнул:

– Да, много лет. Это ее своего рода хобби, еще со школы. Хотя иногда мне кажется, что она уделяет ему куда больше времени, чем своей работе.

– Она достигла какого-то результата?

– Не могу вам сказать. Не потому, что не хочу, а потому, что не знаю.

– Любопытно… – Макар прошел вдоль стены, внимательно разглядывая рисунки. – Если вы не против, давайте поговорим в этой комнате, хорошо?

У последнего изображения остановился и, не дожидаясь ответа, сделал Сергею знак: записывай.

– Итак, когда вы в последний раз видели дочь?

Аркадий повторял свой рассказ в третий или в четвертый раз – он сбился со счета. Сперва дежурный, который принял у него заявление, потом оперативник, предупредивший, что вскоре с ним свяжется следователь… Теперь он излагал то же самое частным детективам, нанятым им в первый же день после исчезновения Наташи. Точнее, вечер.

Его старый друг, посоветовавший обратиться к ним, человек немногословный и скупой на эмоции, сказал: «Они тебе крота из-под земли выкопают». И Аркадий как-то уцепился за этого крота, представив людей – нет, не людей, волшебников, – способных сделать так, чтобы Наташка вернулась живой и невредимой. Написав заявление, он, выйдя из отделения, сразу позвонил по телефону, продиктованному другом, и вскоре уже ехал на встречу.

Детективов оказалось всего двое. Макар Илюшин поначалу разочаровал Куликова – не сыщик, а какой-то мальчишка: худощавый, светловолосый, с отросшими, совершенно несерьезными вихрами, торчащими во все стороны. От него оставалось ощущение легкости и беззаботности. Выглядел Макар Илюшин лет на двадцать пять, не больше, а Аркадию все молодые люди такого возраста казались юнцами. Детьми, как и его Наташа. Но, увидев Илюшина на следующий день, Куликов поразился: перед ним стоял мужчина лет тридцати с небольшим, собранный и внимательный. Никакой расслабленности не было и в помине. Он расспрашивал о вещах, которые, как казалось Куликову, мало относятся к делу, и Аркадий добросовестно отвечал, отмечая про себя въедливость детектива.

Но что такое настоящая въедливость, он понял лишь тогда, когда к расспросам приступил второй сыщик.

Если первый напоминал гончего пса, готовящегося взять след, то второй – собаку одной из тех пород, представители которой вцепляются один раз, но намертво. Высокий, коротко стриженый, тяжеловесный, с глубоко посаженными темными глазами, он вызвал в памяти Аркадия усредненный образ «братков» из девяностых годов. Только этому не хватало золотой цепи толщиной с ужа, и одет он был демократично: джинсы да простая куртка, оттопыривавшаяся под мышкой.

«Туповат», – решил Куликов, посмотрев на него. Он укрепился в этой мысли, когда детектив начал задавать ему одни и те же вопросы, лишь немного меняя формулировки. Правда, спрашивал он по делу: о друзьях-знакомых Наташи, о ее личной жизни, работе… Но спустя некоторое время Аркадий обнаружил, что, отвечая в третий раз на вопрос, он вдруг вспомнил детали, которых не мог вспомнить до этого, и его мнение об умственных способностях сыщика изменилось. Нет, не так прост был этот громила, совсем не прост, и не зря он с таким тщанием вытаскивал из Аркадия подробности общения Тошки с ее коллегами. Присматриваясь к нему, Аркадий Ильич в который раз напомнил себе не делать скоропостижных выводов о людях.

К концу второго часа разговора Куликов устал. Он уже ловил себя на ощущении, что все происходящее кажется ему – нет, не сном, а напротив – жуткой явью, в которой он проснулся. И возврата обратно, в спокойный длинный сон, уже не будет.

Первый раз такое ощущение настигло его после смерти Кати. Аркадию казалось, что их недолгая счастливая жизнь ему приснилась, а потом он отчего-то проснулся в такой яви, где Катя погибла, а он толком и не знал ее. Следующие месяцы после ее похорон ему постоянно хотелось спать, он засыпал везде – в метро, на работе, в только что остановленной у дома собственной машине… В глубине его души жила иррациональная вера в то, что он сможет вернуться в тот сон, где она была жива.

Конечно, он выбрался из этого расстройства – а это было именно оно, не стоило кривить душой перед самим собой. Выбрался, вернулся к жизни, надеясь, что ему больше никогда не придется проходить через такое… И теперь изо всех сил старался остаться «в здравом уме и трезвой памяти» – эту юридическую формулу он повторял про себя: удивительным образом она держала его, словно зажимая в футляр, не давая растечься аморфной массой. «В здравом уме и трезвой памяти», – повторял он про себя, и мысли о снах и яви отступали. Заклинание, вот что это было такое. Его собственное маленькое заклинание вроде тех, что очень любила Наташка.

– Что с вами?

Он не сразу понял, уйдя в свои мысленные бормотания, что коротко стриженый сыщик обращается к нему, и вздрогнул от неожиданности, когда тот дотронулся до его плеча.

– Аркадий Ильич, все в порядке?

Куликов даже не заметил, как этот человек, имя и фамилию которого он не мог сейчас вспомнить, встал и подошел к нему. Только что он отвечал на его вопросы, потом задумался на пару секунд, а очнулся оттого, что к нему прикоснулись.

– Да-да, все в порядке! – спохватившись, заверил он детектива, наклонившегося над ним и пристально вглядывающегося в его лицо.

– Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? Макар сейчас принесет воды.

Только теперь Аркадий увидел, что второго детектива в комнате нет. Ему стало не по себе.

– Я что, потерял сознание?

– Нет. Но вы замолчали на полуслове и побледнели. Раздались шаги, и возле сидящего на стуле Куликова опустился Илюшин, протянул стакан воды:

– Выпейте.

Не глядя на двоих мужчин, Аркадий выпил несколько глотков, отставил стакан в сторону, понимая, что выглядит в их глазах в лучшем случае смешно и жалко. Он представил себя со стороны: немолодой очкастый «ботаник», теряющий нить беседы… Неудивительно, если они решат, что он сумасшедший.

– Так бывает, – неожиданно мягко сказал вполголоса стриженый. – Вы очень устали и к тому же волнуетесь. Мы почти закончили. Вы сможете ответить еще на пару вопросов?

Куликов поднял на него взгляд. В глазах детектива светилось сочувствие, а вовсе не насмешка и не презрение. Бабкин, вот как его фамилия, вспомнил Аркадий. А зовут Сергеем. «Хорошее имя. Добротное…»

– Я отвечу, конечно, – собравшись с силами, сказал он. – Давайте продолжим.

– С кем Наташа разгадывала манускрипт? – спросил Макар Илюшин. – Я имею в виду, кто еще из ее друзей занимался этим?

– Почему вы думаете, что она обязательно делала это с кем-то?

– Вы сказали, что она увлеклась шифром в школе… Однако такого рода увлечения быстро становятся общими для всей компании, а ваша дочь общительна и у нее много друзей. Вполне возможно, кто-то из них, как и она, занимается манускриптом до сих пор.

– Вы правы, но лишь отчасти. Расшифровкой манускрипта занимался ее друг… то есть бывший друг. Даже не знаю, как сказать… В общем, когда-то они очень дружили. Со временем их отношения не то чтобы разладились, но лишились налета беззаветной детской преданности. Наташа с Максимом стали реже видеться и перевели друг друга в категорию обычных приятелей.

Бабкину показалось, что в голосе Куликова сквозит сожаление.

– Как фамилия Максима? – спросил Илюшин.

– Арефьев, Максим Арефьев. Думаю, он увлекался манускриптом Войнича лишь потому, что им увлекалась Наташа. Подробнее об этом вам сможет рассказать Алеша Баренцев, я вам про него говорил. Они дружили втроем. Послушайте… так, значит, вы беретесь за расследование? Макар Андреевич, вы сказали, что прежде, чем согласиться, вам нужно кое-что прояснить. Вы прояснили?

Бабкин с Илюшиным переглянулись.

– Вот какое дело, Аркадий Ильич, – ответил Сергей вместо Макара. – Исчезновением вашей дочери, скорее всего, будет заниматься прокуратура. Поймите, у них возможностей на порядок больше, чем у нас. Даже не на порядок, а на два. Поэтому, откровенно говоря, я не вижу большого смысла в нашем участии. Это не тот случай, когда мы можем помочь.

– Но вы же специализируетесь на розыске пропавших людей! Я хочу, чтобы расследование вели вы. То есть, и вы тоже. Вы ведь можете заниматься этим одновременно с прокуратурой? Это не противоречит закону, правда?

Сергей был вынужден признать, что не противоречит.

– В таком случае, я прошу вас не отказываться! Бабкин развел руками.

– Хорошо, – внезапно сказал Макар, отводя взгляд от рисунков на стене. – Мы начинаем работать. На сегодня, Аркадий Ильич, у нас все, а если что-то понадобится, то я вам позвоню, хорошо?

Куликов кивнул и поднялся, теребя конец шарфа.

– Да, и вот еще что, – добавил Илюшин, – мне нужны ключи от этой квартиры.

Отец Наташи не выразил ни удивления, ни сомнений. Молча достал из кармана связку и протянул ее Макару. Пальцы правой руки безотчетно легли на конец шарфа и принялись поглаживать его, словно успокаивая живое существо.

– Необычный шарфик у вас, – заметил Сергей, в последний момент заменив слово «экстравагантный» более мягким.

– Это Наташа вязала. Она любит простые яркие цвета. Кроме шарфа, она подарила мне зеленые носки и берет небесного оттенка, – Аркадий Ильич в первый раз улыбнулся. – И я еще легко отделался! Максиму Арефьеву на день рождения достался оранжевый свитер.

– Вот им-то мы и займемся в ближайшее время, – задумчиво сказал Макар. – Не оранжевым свитером, а Максимом Арефьевым.

– Что такое манускрипт Войнича? – первым делом спросил Бабкин, когда они вошли в квартиру Макара, одновременно служившую им офисом.

Расспросить Илюшина по дороге не получилось: как только они сели в машину, тот закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Это означало, что ему нужно что-то обдумать, и отвечать на вопросы он не будет.

– Манускрипт Войнича – это книга, найденная Уилфридом Войничем, – объяснил Илюшин.

Бабкин хотел было сыронизировать над очевидностью пояснения, но спохватился:

– Подожди-ка… «Найденная»? То есть, он не сам ее написал?

– Книги писала его жена, Лилиан Войнич, – Макар скрылся в направлении кухни, и вскоре оттуда донеслись звуки, свидетельствовавшие о том, что Илюшин изучает содержимое холодильника. – Пиццу будешь? – Он высунулся в прихожую, что-то жуя, и вопросительно посмотрел на Сергея.

– Там еще вчерашнее мясо осталось, – машинально ответил Бабкин. – Да подожди ты со жратвой! Войнич, Войнич… Что-то знакомое.

– Даже малообразованным людям, – язвительно заметил Илюшин, – должна быть известна ее книга «Овод». Была весьма популярна в Советском Союзе.

– Точно! – вспомнил Сергей. – Что-то там такое революционное звучало… А при чем здесь манускрипт?

– Ни при чем.

Макар снова исчез на кухне, и Бабкин последовал за ним. На кухне он решительно отобрал коробку с замороженной пиццей у вознамерившегося разогреть ее Илюшина и спрятал в дальний угол морозилки. Борьба за здоровое питание, инициированная Сергеем, не переносившим даже запах фаст-фуда, шла у них с переменным успехом. Последнее время верх одерживал Макар, и Бабкин решил укрепить пошатнувшиеся позиции. С этой целью накануне им была закуплена свинина, приготовлена в казане и теперь ждала обеда, чтобы снова быть представленной к столу.

– Компромисс, – предложил Макар. – Ты возвращаешь пиццу, я рассказываю тебе про манускрипт и тем самым избавляю от необходимости рыскать по интернету в поисках достоверной информации.

– Не компромисс, а шантаж!

– Ладно, – сдался Илюшин. – Так и быть, пойду тебе навстречу, дабы не остался ты погрязшим в неведении.

Бабкин ухмыльнулся и полез в холодильник за свининой.

– Как я уже сказал, эту рукопись нашел Уилфрид Войнич, книготорговец, в тысяча девятьсот двенадцатом году, – рассказывал за обедом Макар. – Дело было в Италии. По словам Войнича, он выкупил книгу в каком-то монастыре, но проверить это нельзя, поскольку он дал обещание не разглашать имени продавца. Остается верить Войничу на слово. Его, само собой, обвиняли в мистификации, но похоже, что книготорговец не врал – в противном случае эксперты датировали бы документ нашим временем. А они датировали его совсем другим.

– Каким же?

– Шестнадцатым веком. К тому же к рукописи прилагается письмо, которое ректор Пражского университета написал своему другу, и в нем содержится просьба расшифровать манускрипт. Доказать поддельность письма не удалось, а это говорит само за себя. Книга написана на пергаменте, в ней двести с чем-то страниц, но часть из них была утеряна, вот только непонятно, когда, – после того как нашли рукопись, или до. Оставшиеся двести страниц, как ты уже понял, зашифрованы, или же текст написан на неизвестном нам языке. Кроме текста, манускрипт содержит кое-что еще.

– Иллюстрации! – сообразил Сергей, вспомнив странные рисунки на стене в квартире Наташи Куликовой.

– Именно. Они есть почти на каждой странице и представляют собой не меньшую загадку, чем сам текст. С одной стороны, классификация большинства изображенных объектов не вызывает затруднений: это растения, обнаженные женщины, светила… А с другой стороны, растений, которые нарисованы в манускрипте, не существует. И женщин, находящихся в сосудах, соединенных трубками, тоже не часто встретишь. А еще есть рисунки, которые исследователи и вовсе не смогли объяснить.

– Например?

– Круги разного диаметра с секторами, исписанными тем же шифром. Предположительно, карты космоса, но подтвердить или опровергнуть эту гипотезу не удалось. Должен тебе сказать, с манускриптом Войнича вообще мало что удалось сделать. Войнич отдал его криптоаналитикам, и тут началось самое интересное.

– Что, не расшифровали?

– Расшифровали, – усмехнулся Илюшин. – Много раз. Но «ключи» годятся только для небольших кусков текста, а всю книгу с их помощью прочесть невозможно. И кроме того, результат напоминает набор слов. Сперва за дело взялись британские криптологи, а вслед за ними и американские, и тоже безуспешно. Правда, они пришли к кое-каким выводам – например, что текст может быть написан на двух языках, но это не сыграло никакой роли в расшифровке манускрипта.

– Интересно, на каких двух языках? – спросил увлеченный его рассказом Бабкин.

– Честно говоря, не помню. К тому времени о манускрипте уже много говорили, поэтому нашлось множество энтузиастов, пытающихся разгадать его. У меня отложилось в памяти, что какой-то чудак утверждал, будто книга написана на украинском.

– Что вы говорите? – удивился Сергей. – Може, Украина – ще и батькивщина слонив?

– Насчет слонов нет достоверных данных. А версия, по-моему, очень неплоха. Автор ее считал, что в манускрипте не использованы гласные буквы. А если взять согласные, перемешать, взболтать, распределить и прочесть заново, то из этого получится описание детства Тараса Бульбы.

– Так-таки Тараса Бульбы? – усомнился Бабкин.

– Может быть, я и путаю… Может быть, будет первая глава «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

– Ладно, а если серьезно?

– Если серьезно, то, к сожалению, другие исследователи бездушно отобрали пальму первенства у украинского народа и отдали ее китайцам. Говорят, что язык манускрипта по составу слов похож на китайский.

– Подожди-ка… – нахмурился Бабкин. – Какому составу слов?

– Даже в придуманном тексте можно разбить слова на группы и выделить их структуру. Долго объяснять, да и неважно: в конце концов – все равно ведь эта гипотеза не помогла расшифровать манускрипт. Но в настоящее время это одна из самых разрабатываемых версий.

– Кем разрабатываемых?

– Теми энтузиастами, которые по-прежнему ломают головы над книгой Войнича. Знаешь, сколько людей пытается разгадать эту загадку? Если бы я хоть что-нибудь понимал в криптологии, то присоединился бы к ним, честное слово!

Сергей с усмешкой посмотрел на оживившегося Илюшина, в глазах которого загорелся исследовательский огонек:

– Давай-давай! Раскроешь тайну, получишь огромную награду и прославишься.

– Второе – без сомнения, а вот первое – вряд ли. Видишь ли, мой корыстолюбивый друг, за разгадку манускрипта не обещано никакой награды. Все, кто занимается книгой, делают это на чистом азарте, не подкрепленном материальным поощрением.

Бабкин хмыкнул, выражая сомнение в мотивации исследователей рукописи Войнича, и пожал плечами:

– Знаешь, по-моему, все очевидно. И не нужно быть криптологом, чтобы найти объяснение. Манускрипт написан каким-нибудь сумасшедшим, который зарисовывал, как умел, свои фантазии и записывал всякую белиберду! А ученые сидят, расшифровывают…

– Если бы все было так просто! Дело в том, что шифр подчиняется закону Зипфа.

– Что это значит?

– Был такой ученый, – терпеливо начал Макар, – Джордж Зипф, который вывел закон, верный для всех естественных языков. Упрощенно говоря, его формула описывает закономерность распределения слов в большом тексте – или в языке, который вполне может рассматриваться как огромный текст. Если ты напишешь абракадабру и проверишь ее формулой Зипфа, то у тебя ничего не получится. А с манускриптом Войнича получилось.

– Подожди-ка, ты хочешь сказать, что…

– Что это какой-то язык. Возможно, выдуманный, или намешанный из десятков существующих, но язык, а не тарабарщина, как ты предполагаешь.

Сергей задумался.

– А строки написаны слева направо или справа налево? – спросил он.

– Хороший вопрос. Скорее всего, слева направо.

«Скорее всего»! Даже это не смогли точно определить?

Нет. Не смогли определить многое, например, правильно ли собраны страницы книги – возможно, что они перепутаны. Гипотез – воз и маленькая тележка, и среди них есть весьма правдоподобные, вот только одна беда: ни одной из них нет подтверждения.

– Какие гипотезы, например?

– Одни считают, что некий путешественник-итальянец, владеющий редким китайским диалектом, записывал в зашифрованном виде свои впечатления от поездок. Со временем диалект исчез, и в этом причина невозможности расшифровать текст. Сторонники другой гипотезы утверждают, что путешественник ни при чем, а текст написан травниками-алхимиками и зашифрован, чтобы посторонние не могли проникнуть в их тайны. То есть мы имеем дело с фармацевтическим справочником. Это предположение объясняет многочисленные рисунки растений, но совершенно не объясняет, почему большинство из них неизвестны науке.

– Ну… мало ли, что эти травники в своем монастыре вырастили! – глубокомысленно заметил Бабкин. – Вдруг среди них жил средневековый итальянский Мичурин!

– Ваша гипотеза, коллега, безусловно, имеет право на существование, – назидательным тоном сказал Илюшин, поправляя воображаемые очки. – Однако, при всем моем уважении к способностям средневековых итальянских монахов, я очень сомневаюсь в том, что они сумели вырастить клевер с корешком в виде перца и подсолнухи с листьями от росянки.

– Ах, даже так… Слушай, откуда ты все это знаешь?

– Копии страниц давно выложены в сеть, есть большое сообщество, участники которого переписываются друг с другом и делятся догадками. Если ты наберешь в интернете «манускрипт Войнича», то сам увидишь рисунки, и, кстати, в неплохом разрешении. Скорее всего, текст на каждой странице является объяснением рисунка.

– Получается, что рисунки необъяснимы без текста, а текст зашифрован, – подытожил Бабкин, вставая. – Вернемся к нашему делу. Ты считаешь, что исчезновение девчонки каким-то образом связано с ее хобби?

– Понятия не имею, – признался Макар. – Если судить объективно, то вряд ли.

– Сколько я тебя знаю, ты никогда не был сторонником объективных суждений, – проворчал Сергей. – Ладно, работаем.

Он создал на ноутбуке новую папку, быстро забил в документ скудные данные.

Наталья Аркадьевна Куликова, двадцать три года, дизайнер. Не замужем, детей нет. Пятнадцатого мая разговаривала с отцом по телефону из своей квартиры. Аркадий Куликов утверждал, что с дочерью они созванивались каждый день, иногда по нескольку раз. На середине разговора Наташа сказала: «Ой, пап, кто-то пришел. Я тебе перезвоню!» – и повесила трубку. Было двенадцать часов с минутами.

Она не перезвонила.

Аркадий забеспокоился вечером, когда, набрав ее номер, не услышал ответа. Наташа не брала трубку. Испугавшись, Куликов приехал к ней и обнаружил пустую квартиру. Телефон лежал на столе, дверь закрыта на ключ. Аркадий мог бы найти двадцать объяснений тому, почему его дочь была вынуждена срочно уйти из дома, но он не находил ни одного объяснения тому, что она не предупредила его об этом. Той же ночью он приехал к Макару Илюшину, обратиться к которому ему посоветовал друг.

– Итак, что мы знаем о Наталье Куликовой?

– Как минимум, что у нее очень близкие отношения с отцом.

– Неудивительно, учитывая, что он воспитывал ее с детских лет.

Илюшин вывел на экран фотографию пропавшей. Бабкин посмотрел на нее и удивленно вскинул брови, вспомнив, чем увлекается эта девушка.

– Что-то у меня не стыкуется… – пробурчал он себе под нос, но Макар его не услышал – он листал записи, сделанные Сергеем во время разговора с Куликовым.

– Так, что здесь?.. Ага… Подруг нет, общается с друзьями детства. Я начинаю с них. У тебя все как обычно.

«Все как обычно» означало, что Бабкину предстоит опросить всех соседей по дому, чтобы выяснить, не видели ли они кого-нибудь накануне около полудня и не встречались ли им незнакомые люди в их подъезде. Сергей понимал, что придется обойти и соседние дома – их обитатели тоже могли что-то заметить. Бабкин надеялся на то, что кто-нибудь обратил внимание на незнакомую машину.

– Еще морги и больницы?

– Этим ее отец сам занимается. И вот еще что, – добавил Илюшин, подумав, – сфотографируй в квартире Куликовой ту стену, на которой копии страниц манускрипта Войнича. Так, чтобы каждый лист был хорошо виден. И противоположную, с рисунками, тоже – на всякий случай.

– Бестолковым делом мы с тобой занялись на этот раз, – проворчал Сергей, доставая с полки фотоаппарат.

– Почему же?

– Потому что прокуратура раскроет это дело по горячим следам за сутки. Если уже не раскрыла, пока мы с тобой разговоры разговариваем. Достаточно посмотреть записи с видеокамер на улице и в подъезде, чтобы увидеть, с кем выходила Куликова.

– Может быть, может быть… – уклончиво ответил Макар. – А может быть, и нет.

Дозвониться по телефонному номеру Максима Арефьева, оставленному Куликовым, не удалось. Зато Алексей Баренцев взял трубку сразу же, будто только и ждал звонка Макара. Впрочем, примерно так оно и оказалось.

– Я к вам подъеду, – быстро сказал Баренцев, едва только Илюшин представился. – Мне про вас дядя Аркадий рассказал. И о том, что Тошка пропала. Говорите адрес.

– Быстрый парнишка, – пробормотал Илюшин, положив трубку.

– Кто? – спросил из прихожей Бабкин, влезая в утепленную куртку на подкладке.

– Тот самый друг детства. Один из двоих. Будет здесь через полчаса.

К тому времени, когда я добрался до нужного места, лошади у меня уже не было. Пришлось продать ее одному пройдохе, который, видя бедственное состояние моего облачения и понимая, что деваться мне некуда, назвал сумму в три раза меньше той, что я просил за кобылку юного Сибли. Однако выбирать не приходилось, и пройдоха остался с кобылкой, а я – с деньгами, которые позволили бы мне довести предприятие до конца.

Да-да, именно так – предприятие! Ибо пока я скакал что есть духу прочь от Ланкастера, мой замысел созрел окончательно. Неудачу с лордом Сибли я решил рассматривать как ступень к новой жизни, и тогда все произошедшее предстало передо мной в ином свете. Умный человек всегда извлечет пользу из своих неудач, и двойную пользу – из неудач других! Второе мне особенно хорошо удается, ха-ха!

Бредя по дороге вдоль пастбищ, на которых паслись отары, я вспоминал для поднятия духа те удачные проделки, которые не только принесли мне выгоду, но и оставили после себя приятные чувства. Как-то раз, например, одна вдова из местечка Треширтон сдала мне в аренду участок земли за своим домом, который она уже не могла возделывать, а нанимать кого-то было ей не по карману. Документ подписали при свидетелях, честь по чести, и я рассчитался со вдовой сразу же, заплатив ей всю полагавшуюся сумму, чем заслужил хвалебный отзыв от местного священника, желторотого мальчишки, – он-то опасался, что я задумал какой-то подвох и оставлю старую женщину без денег. Но разве я мог! Ради стоимости жалкого надела, на котором и хороший дом-то толком не разместишь, влезать в такую сделку?! Нет, юный дуралей недооценил Эдварда Келли. Не для того я изучал право в Лондоне, чтобы ввязываться в мелочные делишки.

Вдова своей рукой вывела на бумаге разрешение использовать землю по усмотрению арендатора. Юридическая формула, которую я ей подсказал, давала мне право сделать с участком все, что угодно, включая выкорчевывание деревьев, снос строений и постройку новых. Строение там и впрямь было – древний покосившийся свинарник, в который десять лет как не ступало ни одно свиное копыто. Вдова сказала, что ничуть не жалеет о нем. На том мы и распрощались – более чем любезно. Священник, покраснев до ушей, даже счел нужным извиниться передо мной за беспочвенные подозрения, которые он питал. Конечно, я простил его, улыбаясь при этом про себя, как гиена.

С документом пришлось немного повозиться, прежде чем он приобрел тот вид, который мне требовался. Зато когда я отложил в сторону перо, передо мной лежал договор, по которому все жители местечка Треширтон передавали мне в пользование свои земли на двадцатилетний срок – конечно, с разрешением делать на ней то, что пожелает арендатор. Потребовалось вписать не так уж много – двадцать четыре имени, включая имя священника. С этим договором я и прискакал к одному из соседских лендлордов, который, как мне было достоверно известно, имел виды на Треширтон. Остальные-то земли в округе были давно поделены, а мистеру Хэммишу не хватало земель для выпаса овец. Овцы нынче прибыльны, знаете ли…

Появившись перед мистером Хэммишем, я показал ему договор и предложил взять у меня земли в субаренду. Сперва он не хотел верить, что треширтонцы согласились дать земли мне в пользование, но я убедил его. Главное – вызвать доверие. Худые люди не вызывают доверия: у большинства из них голодный взгляд, и говорят они слишком быстро, словно торопятся надуть вас. То ли дело человек полный! Такие почти всегда располагают к себе. Особенно если у них есть бумага, которая может принести выгоду обеим сторонам.

Хэммиш чувствовал свою выгоду, а потому я уехал из его поместья куда богаче, чем прибыл. Что он делал дальше со своим правом аренды, меня не касалось, но пару лет спустя случайно довелось узнать, побывав неподалеку от тех мест, чем закончилось дело.

Лендлорд предъявил договор жителям деревушки и предложил им убираться из своих домов. Те объявили бумагу поддельной и отправились к судье, однако пока суд да дело, лендлорд снес все домишки, включая домик вдовы, пользуясь самым верным правом на все времена – правом сильного.

Английские суды так же неторопливы, как гробовщики, и много воды утекло с тех пор, как треширтонцы прибежали искать справедливости. За это время Хэммиш окончательно прибрал земли к рукам, и там, где росла жимолость да щебетали птички, стали пастись дорсетские овцы. Может быть, в конце концов суд и решил что-нибудь в пользу маленьких человечков, однако к тому времени, как я покинул те края, меня это уже не интересовало.

Еще одно чудное дельце, которое неизменно вызывало на моем лице улыбку, случилось немногим раньше. У нас с компаньоном в руках оказались закладные на землю, где обитали потомки одного обедневшего дворянского рода. Отец семейства клялся, что найдет средства для выкупа, и просил отсрочку в несколько месяцев. Кажется, какой-то жид мог ссудить его деньжонками. Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь, что не в моих интересах было ждать: если есть возможность получить выгоду сразу, значит, нужно брать свое.

Девчонке, его дочери, было лет четырнадцать, не больше. Тощая, глазастая и прямая как палка – не в моем вкусе. Но я сразу приметил ее, потому что в глазах у этого бесенка горел такой огонь, что сложно было не заметить! Смешно сказать: во время моего разговора с ее папашей она метала на меня такие взгляды, словно надеялась испепелить на месте. Возможно, я был недостаточно почтителен с главой их семейства, но у меня имелись на то свои резоны. Когда я сказал старику, что земли будут проданы, он сник, опустил голову и не увидел, какое выражение лица появилось у его дочери.

Не говорите мне, что я принудил ее! Вовсе нет! Я лишь дал девчушке повод, который без моей подсказки она вряд ли нашла бы сама. Женщины любят меня, маленькие потаскушки, и я, признаться, отвечаю им взаимностью. Большинство из них принимало мои ухаживания весьма благосклонно, а те, что пытались заартачиться, мигом становились покорными овечками, стояло потрясти перед ними кошельком.

А перед этой девчонкой и трясти ничем не понадобилось. Она пришла ко мне в комнату поздно ночью, запыхавшаяся, дрожащая, и первое, что сказала: «Не говорите ничего отцу, это его убьет!» Я заверил милашку, что буду нем, как рыба, и мы провели отличную ночь! Все-таки неопытность юных девиц бывает прельстительнее самой пылкой страсти опытной женщины. Эти худощавые, выступающие крылышками лопатки, дрожащие губки, стыдливость, уступающая силе… Был миг, когда я едва не пожалел ее, увидев, как она крепится, чтобы не зарыдать, но потом здравый смысл взял верх над сантиментами. Годом раньше, годом позже – малышке все равно пришлось бы распрощаться с невинностью, так что можно считать, ей повезло отдать свою девственность такому мужчине, как я. Я не был с ней груб, а уж опытности мне не занимать.

Когда она уходила, то заставила меня пообещать прийти на следующий же день к ее папаше и сказать, что согласен дать ему два месяца отсрочки. Что ж, первую часть обещания я выполнил: явился к ним в изрядно обветшавшее поместье. Вот только вместо отсрочки, о которой так хотелось услышать девчонке, я сообщил старику, что его ожидает скорое выселение.

Сперва малышка не поняла, как ее одурачили, но когда наконец сообразила, то затряслась, будто в припадке, и закричала, что я мерзавец. О, меня называли мерзавцем бессчетное количество раз! Признаться, каждый из них доставлял мне удовольствие особого рода, ибо в таких оскорблениях раскрывается чья-то бессильная ярость, а чужое бессилие означает ваше превосходство.

Так что я нежно улыбнулся ей, надеясь, что она прочтет в моей улыбке напоминание о наших утехах. Тогда она, словно ополоумев, бросилась на меня, и если бы ее не удержали родные, то, ей-богу, вцепилась бы мне в волосы. Говорю же, страсти ей было не занимать!

Когда моя повозка отъехала от крыльца, девчонка выскочила из дома – видно, ухитрилась вырваться – и бросилась за нами вслед, крича: «Ненавижу! Ненавижу!» Смешно, право слово, когда тебя ненавидит столь жалкое существо! Я столько раз становился объектом ненависти, и каждый раз ощущал упоительное чувство – нечто сродни опьянению. Но на этот раз противник оказался слишком ничтожен. Возница слегка огрел ее кнутом, и она, не пискнув, свалилась в придорожную канаву. Я же покинул их земли, улыбаясь при мысли о своей маленькой шалости. Конечно, я не собирался давать отсрочку старому хозяину имения в обмен на худосочные прелести его дочери, хотя и приложил усилия к тому, чтобы глазастая крошка поняла меня именно так. Но очень уж мне захотелось распробовать, какова на вкус эта штучка, а все прочие пути были бы слишком замысловатыми.

В таких отрадных воспоминаниях я черпал вдохновение, пока длился мой путь. И, что еще более важно, – твердую убежденность в том, что моим замыслам суждено осуществиться. Когда взору моему открылся Лондон, я был готов войти в него победителем.

Лондон! Шпиль собора святого Павла виден издалека, высоко возвышаясь над крышами. Грязный, огромный, провонявший рыбой Лондон, протягивающий в разные стороны кривые лапы улиц, словно расползающееся на брюхе чудовище, стремящееся все загрести под себя. Река не остановила его – Лондон перебрался и через реку. Я постоял немного, набираясь сил перед последним отрезком пути, и направил свои стопы к имению Мортлейк, что на юго-западе города.

Когда я остановился перед домом, весь в пыли и грязи, напоминающий своим обликом более бродягу, чем мирного странника, взгляд мой был спокоен и умиротворен. Слуга, открывший дверь, уставился на меня с выражением возмущения на сонном лице, но голос мой прозвучал не просительно, а властно:

– Я прибыл, чтобы увидеть Джона Ди.

Зала, в которую меня провели, была обставлена с аскетичностью, более вызывающей, чем роскошь. Она всем своим видом заявляла о том, что хозяин ее желает казаться человеком воздержанным и скромным. Однако самый воздержанный человек не откажется по доброй воле сидеть на мягком кресле, предпочтя ему грубую скамью. Лишь скамья да стол составляли всю обстановку комнаты, и будь она не столь просторна, вполне сошла бы за монастырскую келью.

Я ждал долго… Пока наконец в залу не вошел седой белобородый человек в богато расшитом бордовом камзоле. Он остановился возле окна, рассматривая меня и хмуря густые брови.

Я не видал великого алхимика раньше, но много слышал о нем, и мое представление совпало с его действительным обликом. Джону Ди пошел шестой десяток, хотя, как я позже узнал, он тщательно скрывал свой возраст. Но его седина, глубокие складки возле носа и губ, а более всего – выражение глаз не дали бы обмануться внимательному человеку. Белки глаз его были воспалены, но я полагал, что причина не в болезни, тем более что на щеках сэра Джона лежал живой румянец. Прямой как палка, с длинной, ухоженной бородой, которую он поглаживал, разглядывая меня, Джон Ди вовсе не показался мне столь проницательным, насколько его описывала молва.

Однако недооценивать его нельзя! Я помнил, сколь многое поставлено на карту. Моя дальнейшая судьба зависела от этого человека.

Шагнув сэру Ди навстречу, я учтиво склонился перед ним:

– Меня зовут Эдвард Тэлбот, ваша милость. Я прибыл к вам, чтобы…

И тут лицо мое изменилось. Я перевел взгляд за плечо хозяина, приоткрыл рот и замер, словно пораженный увиденным.

Он обернулся, но, не обнаружив ничего, оборотился ко мне и резко спросил:

– Что с вами?

Медленно-медленно я откинул голову назад, словно следя за движением кого-то невидимого, кто поднимался все выше и выше, и благоговение застыло на моем лице.

– Вот оно… Опять… Они снова являются мне, они говорят со мной, призывая быть проводником их воли…

Чтобы разобрать мой шепот, Джону Ди пришлось подойти ближе.

– Я вижу их… – шептал я, выкатив глаза и молитвенно сложив руки. – Вижу! Одежды их белоснежны, и две золотых овцы идут за каждым. Они хотят говорить с вами, сэр Джон!

– Что?!

– Руно золотое, оно сверкает ярче солнца, и обласкан Господом Богом нашим будет тот, кто выдержит его свет! – Я бормотал все быстрее, будто ополоумев и не замечая, что слюна летит у меня изо рта. – Да превратится оно в золото и воссияет в руках наших, вот что говорят они! Они призывают вас, но не слышите вы, ибо черный ангел Уриэль стоит за левым плечом!

Алхимик вздрогнул и бросил короткий взгляд назад. Этот взгляд сказал мне все, что я хотел услышать: выбранный путь был верен. Я вскинул руки вверх, и голос мой возвысился, как у проповедника:

– Вижу, вижу вас! Слышу, но сам не в силах понять, что хотите сказать мне! Вот… вот сейчас… неужели снизойдете до меня?!.

Я весь напрягся, подался вперед, и глаза мои выпучились так, что я в самом деле ощутил боль. Меня затрясло, и руки мои задрожали, а затем я закружился волчком на месте. Когда же я остановился, то на губах моих выступила пена, и я отчаянно возопил:

– Нет, нет, не могу!

И упал навзничь.

Закрыв глаза, я лежал, тяжело дыша, на каменном полу и ждал. Рядом раздалось шуршание, и мою голову приподняли и потрясли – должен отметить, не слишком церемонно, – а затем еще и оттянули пальцем веко, так что мне волей-неволей пришлось приоткрыть глаза.

Джон Ди, алхимик ее величества, математик, ученый, астролог, географ, а заодно врачеватель, сидел возле меня с таким выражением на лице, что я расхохотался бы, не будь момент столь неподходящ для смеха. Рот полуоткрыт, суровость испарилась, и выглядит он не лучше ребенка, которому на ярмарочной площади бродячий фокусник первый раз в его жизни показал фокус с веревкой и тремя яблоками.

– Вы слышите меня? – с тревогой позвал он. – Послушайте, м-м-м…

– Эдвард… – слабым шепотом напомнил я.

– Послушайте, Эдвард! Вы сможете сами встать?

Я кивнул и поднялся, опираясь на его руку. На моем лбу выступила настоящая испарина. Едва доковыляв до скамьи, я рухнул на нее и тяжело вздохнул, как человек, проделавший долгий путь.

Сэр Джон присел рядом, внимательно рассматривая меня. Что ж, небольшая передышка окончена, пора снова брать дело в свои руки.

– Сначала они явились мне под Рождество, – сказал я, отрешенно глядя перед собой. – Но тогда я совсем не слышал их голосов и не понял, что они хотят. Но потом…

Я рассказал, что ангелы стали являться мне все чаще и чаще. Я чувствовал, что они что-то требуют от меня, но не мог понять, что именно, пока наконец не явилось мне во сне начертанное золотым по голубому имя, и было это имя великого придворного алхимика, слава которого давно достигла пределов Англии – сэра Джона Ди.

– Тогда я собрался и отправился к вам, – закончил я. – По дороге пал я жертвой разбойников, которые забрали мою лошадь и обобрали меня самого до нитки, однако пощадили вашего покорного слугу. И в этом тоже вижу я вмешательство высших сил, желавших сохранить мою ничтожную жизнь для того, чтобы я был полезен вам.

При этих словах Джон Ди помрачнел, и выражение глаз его стало настороженным. Я обругал себя за незатейливую выдумку. Не стоило упоминать о разбойниках, слишком уж много проходимцев пользуется этой историей, дабы разжалобить слушателей и выманить у них монету-другую. Успех моего представления был несомненным, однако я мог легко испортить впечатление своими неосторожными высказываниями.

– Все, что я хочу – лишь донести до вас послание ангелов! – заверил я хозяина.

– И только? – скептически хмыкнул он.

– Для меня было бы великим счастьем, если бы вы взяли меня в ученики, поскольку всем известно, что вы можете заклинать духов и превращать одни вещества в другие, – признался я, опустив глаза. – Но боюсь и просить об этом.

– Хм… В ученики, говоришь? Что еще?

Я поднял на него глаза, и, поверьте, в них светилось одно лишь почитание:

– Ничего, ваша милость. Разве что…

Я запнулся, словно стесняясь, и успел заметить торжество, промелькнувшее во взгляде алхимика. Он решил, что разгадал меня, и сейчас я попрошу у него денег на обратный путь.

– Ну же, не стесняйся! – подбодрил он. – Говори смело!

– Если можно… глоток воды, ваша милость!

Я умоляюще посмотрел на него. И сэр Джон устыдился: спрятав глаза, он встал и громко позвал слугу, а когда тот явился, приказал накормить и напоить меня.

– Но лишь после того, как ты повторишь слова ангелов, являвшихся тебе, – строго обратился он ко мне.

О, не зря я всегда утверждал, что образование необходимо человеку, если он хочет чего-либо достичь в жизни! Латынь, которой пичкали нас в пору моего ученичества, оказалась как нельзя более кстати.

Придав голосу нежность, я постарался воспроизвести язык ангелов. Мои крылатые бестелесные гости говорили на смеси латыни с неведомым никому птичьим щебетанием, которое получилось у меня весьма убедительно! Не упоминал ли я, что наряду со способностями к чревовещанию (что так пригодились мне в дельце с юным Сибли) от природы обладаю даром подражания голосам? Да и сам мой голос, по словам других людей, оказывает на них гипнотическое воздействие своей мягкостью и бархатистостью.

– Подожди, не торопись! – воскликнул алхимик, внимательно прислушиваясь к моей тарабарщине. – Повтори-ка еще раз, как ты сказал вначале?

Я был готов повторять не один, а тысячу раз, делая вид, что сам не понимаю ни бельмеса из сказанного. По словам моих ангелов выходило, что они желают принести сэру Джону заслуженную награду за его труды и что его опыты по части превращений веществ и создания философского камня угодны высшим силам. Однако сами ангелы не могли сообщить ему свою волю, и потому хотели, чтобы он использовал меня.

– Почему именно ты?!

Он так и впился в меня взглядом, сдвинув брови. Что ж, отчасти его удивление было понятно: перед ним сидел человек, меньше всего похожий на посланника небесных духов. Я развел руками и изобразил на лице простодушное непонимание:

– Не знаю, ваша милость. Я и сам хотел бы знать! Мой ответ его не удовлетворил, но больше я ничего поведать ему не мог.

– Ну что ж… – сказал алхимик, поднимаясь, – пойдем, раз ты голоден и устал с дороги.

За трапезой он расспросил меня о том, кто я таков и из каких мест. Я поведал, обгладывая свиную ногу, что прибыл из Уорчестера, где помогал отцу в лавке, и вся жизнь моя прошла в небольшом городке. Там меня считали то сумасшедшим, то лгуном, а все потому, что с детства мне являлись ангелы. Священник даже объявлял меня бесноватым, сказал я, и пытался изгнать бесов, но лишь зря потратил свое красноречие и пыл на мальчишку, не понимавшего ни слова из его речей. Когда мне исполнилось тринадцать, видения прекратились и возобновились лишь теперь, когда под Рождество явились сразу несколько ангелов.

Тут я снова повторил свой рассказ, и Джон Ди слушал меня так же внимательно, как и прежде.

– Потом видений было много, – добавил я, – обычно – разные, но некоторые из них повторялись.

– Какие же, например?

– Вижу свет небесный, из которого выступает скала, а под скалой изливаются лиловые струи, числом семь, и каждая стекает сладким соком с небес на землю. А неподалеку, прикованный цепью к дереву, стоит осел и тянется к этим струям, но дотянуться не может, хотя цепь его – из волос, переплетенных в виде слов.

– Из волос, переплетенных в виде слов… – зачарованно повторил Ди. – Видения твои странны, что и говорить… Но, думаю, я знаю, как истолковать их.

Мне стоило труда сдержать ухмылку. Он знает, как истолковать их, ха-ха! Конечно, я рисковал, почти в открытую высмеивая его, и если бы наш разговор слышал кто-то третий, уж он-то открыл бы глаза почтенному алхимику на то, кто представлен ослом в моем «видении». Но слуги стояли в отдалении, ожидая, пока мы насытимся, к тому же лица у них были такие туповатые, что я не уверен, смогли бы они понять хоть что-нибудь.

Такого рода рискованные шалости как раз по мне! Главное – сохранять серьезность, ибо люди, подобные Ди, не переносят даже намека на насмешку над собой. Тем забавнее было рисовать ему его же портрет, выставляя сэра Джона ослом.

Закончив трапезу, мой хозяин сообщил, что решил отвести мне угловую комнату, находящуюся по соседству с его лабораторией. Мои рассказы за столом окончательно убедили его в том, что я и впрямь из тех блаженненьких, которым доступно то, что недоступно куда более умным людям. Например ему, образованному человеку, которого льстецы называют мудрейшим из живущих, ему, к которому облеченные властью особы обращаются за советами, ему доныне не являлся ни один самый завалящий ангел! Даже крыльями не махал издалека, не говоря уже о том, чтобы что-то сообщать великому алхимику. И его милость горько сетовал на такую несправедливость. Не обидно ли, что человеку, многие годы своей жизни посвятившему общению с потусторонним миром, этот потусторонний мир показывает кукиш? Да-да, давайте называть вещи своими именами, не боясь грубости и отвергая лицемерие. Кто слышал о том, что к лучшему алхимику всей Англии обратились духи с каким-нибудь пустяковым предсказанием? А? Вот то-то же.

Неудивительно, что сэр Джон с таким жаром ухватился за меня, стоило только ему поверить в мою правдивость! Пусть ангелы не соблаговолили побеседовать с ним лично, но они послали дурачка, который сможет ему пригодиться.

Итак, уже к вечеру я оказался владельцем, пусть и временным, небольшой угловой комнаты в башне. Обставлена она была не в пример лучше, чем приемная зала – видно, сюда допускали немногих, и хозяин не боялся, что репутация его пострадает, если гость увидит мягкую постель. Конечно, она могла бы быть пошире, что и говорить, но не стоит требовать сразу слишком многого.

Окна башни выходили на Темзу. Сизая река перекатывала рыбачьи лодчонки у берега, и мне казалось, что я слышу ее плеск. То одна лодка оказывалась выше, то другая, поднятая волной, а когда ветер подул сильнее, лодки принялись сталкиваться бортами – они были привязаны слишком близко друг к другу. Тут же берег наполнился прибежавшими людьми, и я отчетливо расслышал крики рыбарей. Вместо того чтобы заняться своими суденышками, они начали браниться, и дело грозило вот-вот перейти в драку. Мне стало смешно, и, будучи по натуре любителем непритязательных зрелищ, я непременно отправился бы к реке, если бы не предупреждение алхимика, что я могу понадобиться ему в любой миг. Что ж, в любой – значит в любой. Драки в Лондоне от меня никуда не уйдут, уж это несомненно!

Вечером хозяин занялся мною вплотную. Мы спустились в подвалы, где над перегоночными кубами поднимался пар, что-то плавилось в котлах, а на поверхности булькающей в чане блестящей жидкости, похожей на расплавленное серебро, лопались пузыри, насыщая атмосферу тяжелым запахом. Каменные своды над моей головой были свидетелями многолетних опытов: посреди черной копоти попадались сине-зеленые пятна, кое-где мелькали золотые бляшки и пугающими багровыми разводами манила арка в дальнем углу. Сколько я ни размышлял, так и не смог понять, что за вещество оставило этот след.

– Подойди сюда, Эдвард! – торжественным голосом позвал Ди. – Взгляни!

Я обернулся и увидел, что в руках у него сияет хрустальный шар размером с голову ребенка. От него во все стороны рассыпались блики, и свет исходил из самой сердцевины.

– Тебе показывали раньше магические кристаллы? – строго осведомился он. Я покачал головой, и впрямь зачарованный этим зрелищем.

Шар преломлял предметы, и пространство за ним было причудливо искривленным, будто ожившим. Ди осторожно положил свой магический кристалл на блюдо, обитое бархатом, и алый цвет бархата насытил внутренности шара, словно напоил кровью.

– С его помощью можно видеть будущее и прошлое, – тихо сказал алхимик. – Но я сейчас хочу проверить другое. Сможешь ли ты вызвать духов, заглянув в кристалл?

– Я попробую…

Некоторое время я стоял, вглядываясь в шар. Ди отошел на несколько шагов и наблюдал за мной из угла, почти скрытый в темноте. Чувства мои были обострены. Я ощущал, что это последняя проверка, и в ней таится какой-то подвох.

Я поводил руками над шаром, дотронулся до него – он был очень холодный – и вдруг понял, где скрыта ловушка! Обернувшись к Ди, я разочарованно покачал головой:

– Простите, ваша милость, но я ничего не могу увидеть. Может быть, дело в том, что я никогда прежде не вызывал ангелов сам, они первыми являлись ко мне. Мне жаль, что я подвел вас…

Я опустил голову и застыл, всем видом выражая огорчение и печаль. Ди шагнул ко мне, собираясь что-то сказать, но я дернулся и вскинул голову вверх:

– Что?..

Алхимик застыл на месте.

– Слышу… – прикрыв глаза, подтвердил я. Затем открыл их и, весь обмякнув, обратился к хозяину: – Мне был слышен шепот ангелов, говоривших, что это – не тот кристалл, который нужен, и духи не придут к взывающему к ним. Простите, ваша милость, если я расстроил вас!

Но Ди вовсе не выглядел обескураженным – напротив, на лице его промелькнуло удовлетворение:

– Ты не ошибся, мой мальчик… Или, вернее, не ошиблись те, кто говорил с тобой.

Он взял магический шар с подноса, но теперь в движениях его не было и доли прежнего почтения. Сунув кристалл куда-то в угол, он вышел из подвала и вскоре вернулся с другим, почти неотличимым от первого. Разве что в нем присутствовал легкий оттенок розового.

Этот шар он тоже водрузил на поднос и сделал приглашающий жест. Стоило мне дотронуться до его поверхности, как я ощутил слабое тепло, как если бы кристалл долго лежал возле огня. Мною тотчас овладела уверенность.

– Вызываю тебя, темный дух, обитающий в этом доме, – забормотал я, – приди и говори с нами! Приди и говори! Приди и говори!

За моей спиной на открытом огне булькало серебристое варево. Я вновь закрутился волчком, сунул ладонь в карман и, замахав руками, словно мельница, незаметно подкинул щепотку порошка в огонь. Застыл возле шара, вскинув над ним руки, и громко завопил:

– Говори же с нами! Я чувствую, что ты здесь! Пламя позади вспыхнуло ярче и вдруг замерцало синими искрами. Ди негромко вскрикнул, расширив глаза.

– Темный ангел Уриэль говорит со мной… – прошептал я, водя ладонями над шаром, закрыв глаза. – Proximus ardet Ucalegon! Но избежать опасности можно с помощью женщины! Локоны как лилия, и кожа нежна, как утренний свет, что сокрыт в этом камне! Periculum in mora, потому действуй, не откладывая!

Я опустил руки, открыл глаза:

– Уриэль отдалился от нас, ибо сказал все, что хотел. Но я не понял и половины!

Джон Ди выдохнул и потер пальцами виски.

– Опасность близка, и медлить нельзя… – повторил он. – Выходит, я был прав в своих опасениях!

– Но что это значит?

– Интриги плетутся вокруг меня, вот что это значит! А я попустительствовал тем, кто стоит во главе заговора! Недаром меня предупреждали… – Ди осекся.

– Ваша милость, – воскликнул я с чувством, – если бы я мог помочь вам, я бы сделал все, что угодно! Пусть даже за это меня приговорили бы к повешению! Клянусь вам, проверьте меня, если хотите!

Алхимик был впечатлен моей готовностью отдать за него жизнь.

– Мальчик мой, – растроганно сказал он, взяв меня за руку, – прости, что я сомневался в тебе! Слушай, что предстоит нам завтра и в ближайшее время…

После разговора я вернулся в комнату, гордясь собой. Ловушка, которую я вовремя распознал, могла бы существенно сократить срок моего пребывания в поместье высокочтимого вельможи, ибо, несомненно, Ди задумал подсунуть мне первый шар в качестве проверки. Стоило бы мне притвориться, что я слышу голоса, и его туповатые слуги выкинули бы меня как шарлатана. Конечно же, магические кристаллы не могут быть холодными, ибо их хранят в теплых местах, чтобы в них не угасала жизнь. Хорошо, что я вовремя вспомнил об этом!

Итак, Джон Ди окончательно уверился в моих способностях и принял меня на службу. Мое вознаграждение отныне составляло пятьдесят фунтов в год. Не так уж мало, что и говорить! Но я жаждал большего, много большего… И старый глупый алхимик должен был помочь мне в этом.