Глава 3

Как только дверь захлопнулась, Тошка закрыла глаза и уткнулась лицом в ладони. Господи, они ушли! Оба! С самого утра кто-то один обязательно находился с ней в этом тесном помещении, на стенах которого висели десятки постеров с популярными певцами и полуобнаженными красотками, как будто его владельцем был подросток. Постоянное присутствие постороннего человека в одном с ней пространстве выматывало Тошку больше, чем словесные угрозы. Потому что оно было самой страшной угрозой.

Стул, стол да груда коробок в углу – больше в комнате ничего нет. Правда, Тошке щедро бросили целую пачку тетрадей. Ах да, еще воды! После того как ее покормили – она заметила, усмехнувшись, что вилка и нож пластиковые, но вряд ли это объяснялось заботой похитителей о ее жизни, – ей притащили канистру с водой и бросили стопку пластиковых стаканчиков. Последний раз она пила из таких, когда большой институтской компанией они решили отметить в весеннем парке окончание второго курса.

– Листики-чувыстики, – пробормотала Тошка себе под нос, вспомнив тот день и растопыривая пальцы – знак кленового листа. – Желтые чувыстики, красные чувыстики, мне дорожку выстелите.

Это был самый простой оберег, смешной, совсем детский. Впрочем, все ее обереги и заговоры были детскими. Может быть, поэтому они и помогали.

От «чувыстиков» сразу стало спокойнее. Обычно с помощью этой присказки она выбиралась из леса, если чувствовала, что заплутала. Может быть, подумала Тошка, «листики» помогут и здесь.

Она не переставала ругать себя за глупость и неосторожность. Когда раздался звонок в дверь, Тошка разговаривала с отцом, и ей сразу пришло в голову, что это приехал Макс. Арефьев не мог приехать, никак не мог – он сидел в своей деревушке, а точнее, ходил, размахивая, будто косой, металлоискателем. Тошка представляла, как высокий широкоплечий Максим, в клетчатой рубашке, завязанной на поясе узлом, ходит по полю и прислушивается к писку в наушниках. А физиономия у него при этом такая сосредоточенная, как будто он теорему Ферма доказывает, не меньше. Тошка давно заметила: чем глупее дело, которым занимается человек, тем умнее у него лицо.

Так что Максим никак не мог приехать, и не столько из-за своих поисков, сколько по другой причине, о которой Тошке думать не хотелось… Но она отчего-то решила, что за дверью обязательно будет Арефьев, и радостно спросила: «кто там?», поднявшись на цыпочки и заглядывая в глазок.

Кто-то стоял на площадке, она не разобрала, кто именно. Но когда ей ответили «Наташа, я от Максима Арефьева», то она, не рассуждая, отодвинула засов.

Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. Два человека, показавшихся ей с перепугу огромными, как танки, влетели внутрь, и один зажал Тошке рот, а второй щелкнул замком. Она даже не успела ничего понять, только похолодела от ужаса.

– Орать не надо, – сказал на ухо Тошке тот, кто держал ее. Ладонь у него была грубая, шершавая, и от нее тяжело несло табаком. – Иди!

Девушку развернули в другую сторону, и, послушно переставляя ноги, она кое-как добрела – точнее, довела этих двоих – до своей комнаты.

Один встал в центре, разглядывая рисунки, другой подволок ее к стене и прислонился, прижав Тошку к себе.

– А прикольно здесь у тебя, – одобрил первый. Он был в короткой кожаной куртке, из воротника которой сразу вырастала бугристая голова, покрытая, будто нашлепкой, черной вязаной шапочкой. Над приплюснутым и свернутым на сторону носом собрались две вертикальные кожистые складки, как у бульдога.

Второй убрал ладонь с ее лица, но другую руку оставил на Тошкиной шее.

– По… пожалуйста… – она боялась обернуться и стояла неподвижно, тяжело дыша и чувствуя, что вот-вот заплачет от страха. – Пожалуйста, н-н-не надо!

– Чего не надо-то? – заржали за ее спиной. – Еще не знает, чего не надо, а уже боится!

– Да ты не нервничай, – проникновенно сказал первый. – Нам от тебя только помощь нужна. Ты же умная девочка. Сейчас все прочитаешь, и мы уйдем.

– Что сделаю? – шепотом спросила Тошка.

Голос отказывался повиноваться. Все произошло слишком быстро, к тому же она не понимала, кто перед ней. Психи, которые сначала будут издеваться над ней, а затем замучают до смерти? Грабители, собирающиеся изнасиловать ее, а потом ограбить и убить? Наркоманы под дозой? Последнее меньше всего походило на правду… Кто? Кто?!

– Слышь, ты отпусти ее, – сказал первый, обращаясь к своему напарнику. – Пусть на стульчик сядет. Посмотрит.

– Орать начнет, – флегматично отозвался тот.

– Не начнет. Ты ж орать не начнешь, Наташа? – он подошел к Тошке и наклонился, сверля ее глазами. – А, Наташа?

Глядя на него, она отчаянно замотала головой.

– Ну вот и умница. Ты, главное, держи себя в руках. Ага?

Вонючая рука убралась с ее шеи, и Тошка сразу же машинально схватилась за горло, как будто ее душили.

– Иди, иди сюда. Сядь.

Ей указали на стул. Тошка подошла и села, ожидая, что ее привяжут, боясь поднять глаза на того, кто стоял у стены. Ей казалось, что она обязательно увидит страшное изуродованное лицо, не выдержит и закричит, и тогда ее сразу убьют.

Первый присел перед ней на корточки, но вместо веревки в его руках она увидела мятый листок бумаги.

– Вот что, Наташа… Нам знающие люди сказали, что ты во всяких шифрах разбираешься. Правда?

Она неуверенно кивнула.

– А у нас, такое дело, как раз оказалась записочка, которую малость зашифровали. Понятно объясняю?

Тошка снова кивнула. К панике прибавилось жутковатое ощущение абсурдности происходящего. «Записочка. Малость зашифровали».

– В общем, Наташа, – закончил человек в куртке, – без твоей помощи нам не обойтись. Вот. На, прочти.

Под перекрестными взглядами Тошка развернула листок. Сперва увидела квадрат, заполненный буквами, и даже не сразу поняла, что это такое. Затем взгляд упал на рисунок рядом с квадратом – цветок.

Ледяная волна накатила на нее с затылка, облила лицо, стекла по задрожавшим пальцам. У Тошки оборвалось дыхание, как случилось однажды, когда ей вздумалось искупаться в проруби.

«Максим!»

В тот же миг панический ужас, который Тошка испытывала с того момента, как ее отбросило дверью, отступил. Она наконец-то поняла, что происходит, и поняла, чего надо бояться. Это не наркоманы и не насильники. Хуже того, это и не грабители.

– Ну, читай, – поторопили ее. – Понимаешь, что здесь написано?

Второй – тот, кто держал ее, – шагнул от стены и оказался рядом, тоже присел на корточки. Минуту назад одна лишь мысль о том, что придется смотреть ему в лицо, вгоняла ее в состояние, близкое к потере сознания. Теперь Тошка подняла глаза, думая о том, что ей нужно запомнить этого человека.

Человек оказался совершенно никаким. То есть чем-то он был похож на первого: такая же куртка и шапочка на голове, только не черная, а темно-синяя… Но ни одной приметы, ни одной характерной особенности не было в этом лице, и даже выражения на нем никакого – ни угрозы, ни ожидания… Ничего. Пустота.

Тошка с полной уверенностью осознала, что если кто из двоих бандитов и убьет ее, так именно этот, и снова посмотрела на листок, а потом ему в глаза.

«Через кочку и сугроб, – быстро сказала она про себя, удерживая взгляд бандита, – мимо глаза прямо в лоб, отведи мою беду не на друга, а к врагу!»

– Ты че пялишься, я не понял… Любопытная, да?

Тошка поспешно отвела глаза. Сердце у нее колотилось, но она знала, что проговорила заговор как надо.

– Разобрала? – снова спросил ее первый, вставая. – Давай скорее, у нас дел много. Переведи, и мы пойдем.

Без парализующего страха Тошка начала соображать, и ум ее заработал, пока взгляд бегал по строчкам из непрерывных букв. Мысли приходили отрывочные, но вполне ясные. «Без масок… Не боятся, что я запомню… Пока не прочитаю – нужна. Потом убьют, сразу».

Что-то зажужжало, и черношапочник схватился за карман таким жестом, каким в вестернах хватаются за кобуру. Достав телефон, он поднес его к уху и очень вежливо сказал:

– Я слушаю.

– …Вы закончили? – донеслось до Тошки после первых неразборчивых фраз, и она вздрогнула: голос был определенно знакомый. Громкость динамика оказалась недостаточно высокой для того, чтобы она разбирала все слова, но кое-что удавалось улавливать.

– Не совсем. – Говорящий покосился на нее.

– Нет. Десять, не больше.

– …и выходите…

– Сделаем. Куда везти-то?

Тошка превратилась в слух. Сейчас ей нужно было только одно: чтобы говорящий, не обращающий на нее никакого внимания, как будто она уже умерла и он обговаривает, куда везти труп, не двигался с места. Иначе она перестала бы слышать даже те отрывочные слова, которые выхватывала сейчас.

– Сюда… к нам, – донеслось до нее. – Пока… не шляется… ворота открыты… малолеток внутрь загнали…

Дальше пошло совсем неразборчиво, а тот, в черной шапочке, все послушно кивал – ему-то было понятно, куда везти Тошку. И вдруг она тоже ясно поняла, куда ее повезут. «Малолеток внутрь загнали»! Это была почти интуитивная догадка, но Тошка ощущала, что попала в точку.

Только туда. Там никто не догадается ее искать. Положив трубку, говоривший стянул свою шапочку и смял в кулаке.

– Ты прочла или нет? – грубо спросил он.

– Я сейчас попробую, – сказала Тошка и поднялась. Вместе с ней поднялся и тот, который сидел перед ней, и девушка оказалась ему ровно по плечо.

– Э, ты куда?

– Мне нужен лист и карандаш, они у той стены.

– На, в тетрадочке напиши.

– Нет. Я не привыкла так работать, – она сама удивилась жесткости в своем голосе. – Я постараюсь расшифровать, но мне нужна привычная обстановка.

– Давай быстро, пять минут тебе даю.

Тошка подошла к стене, приколола новый лист ватмана поверх прежних рисунков, взяла синюю ручку и начала медленно писать, то и дело сверяясь с подсунутым ей листочком. После букв наступила очередь рисунка. Тошка выводила цветок в полной тишине, затылком ощущая тяжелые, давящие взгляды.

Когда она закончила, то для убедительности постояла перед получившимся шифром и лишь затем обернулась к своим сторожам:

– Не получается, – испуг в ее голосе был неподдельным. – Я попробовала первый способ, а он не подошел.

– А сколько всего способов?

– Ну… около пятидесяти, – она назвала первое пришедшее на ум число.

– …! – выругался второй бандит. – И чего теперь?

Первый что-то сказал вполголоса ему на ухо, и оба посмотрели на Тошку. Она стояла – маленькая, вжавшаяся в стену, – и отчаянно молилась про себя о том, чтобы они не стали бить ее, а еще – чтобы не сорвали со стены то, что она написала.

– Пошли. Пошли, те сказали! Че стоишь? «Бить не будут. Сейчас не будут».

– Спустишься вниз, сядешь в машину, – лениво добавил второй. – Будешь хорошей девочкой – никто тебя не обидит.

«Лист не сорвут. Он им не нужен».

Тошку вывели из комнаты. Хлопнула дверь, сквозняк пронесся по квартире, подняв край листа, на котором был нарисован странный цветок, а рядом квадрат из букв.

* * *

В заключении она сидела уже сутки. На ночь ей принесли матрас и одеяло и даже любезно поставили ведро с крышкой, которое один из ее охранников, морщась, вынес утром. Она стала называть их Черный и Синий – по цвету шапочек. Синий был страшный. Черный тоже, но все-таки не настолько.

Утром она сказала, что на расшифровку, возможно, понадобится несколько дней. А может быть, и больше. Синий начал грязно ругаться, но Черный остановил его и вышел – Тошка не сомневалась, что позвонить. Так оно и было. Черный вернулся и спросил, что ей нужно для работы. И еще добавил, что ей заплатят и она может не бояться. В ее же интересах быстрее разобрать, что написано на листке.

«О да, заплатят!» В том, чем именно с ней будут расплачиваться, у Тошка не сомневалась с той минуты, как увидела послание Макса и поняла, что это такое. Было всего два варианта происходящего – и оба приводили к одному и тому же итогу.

Первый вариант такой: листок у Арефьева отобрали либо украли. Эти идиоты не понимают, что он написал, и хотят лишь одного – как можно быстрее расшифровать «квадрат». Значит, от Тошки требуется тянуть время и ждать, пока за ней придет Максим, который должен увидеть послание на стене. Если бандиты устанут ждать или найдут другого шифровальщика, они убьют ее.

Второй вариант Тошка почти не обдумывала. Эта вероятность подразумевала, что бандиты убили Макса – зачем им нужен конкурент в поисках клада? Однако сами расшифровать ничего не смогли, и потому захватили ее, Тошку, чтобы она помогла им. Как только она сделает это, ее убьют.

«Итак, результат в обоих случаях для меня один и тот же».

Математическая сторона Тошкиного ума говорила, что вероятность первого варианта близка к нулю. Тошка изо всех сил старалась заглушить этот голос, но он был неумолим. «Зачем красть то, смысла чего не понимаешь? Нет, они знали, что это такое. Они знали, что Макс пишет записки самому себе. А если ты все же права, и шифр украден, то Максим никогда не найдет твое послание, написанное от отчаяния. Он не попадет к тебе в квартиру. А те, кто попадет, не обратят на него внимания. Даже папа».

Тошка начинала напевать себе под нос, чтобы не слышать этого логичного голоса, не давать ему продолжать. Это были ее собственные мысли – и она не хотела их думать.

Вторая сторона, та, что отвечала за синих бегемотов с крыльями, работала вовсю: подсовывала подходящие случаю маленькие заклинания, вытаскивая их из закоулочков памяти. Этот голос почти неслышно твердил одно и то же: ты ничего не можешь знать наверняка, тебе нужно спастись, тяни время и не думай ни о чем. Жизнь богаче твоих математических расчетов – иначе как объяснить, что вовремя сказанные слова могут помочь тебе вызвать троллейбус? Вот то-то же.

Тошка прислушивалась ко второму голосу и чертила абракадабру в тетради, чтобы охранники думали, будто она работает.

О том, что она верит в детские заклинания и придумывает их сама, знали многие, но только двое относились к этому серьезно: папа и Максим. Папа, когда Тошка была еще маленькой, как-то раз объяснил, что она использует очень сильное самовнушение – проще говоря, убеждает саму себя в чем-то.

– А почему тогда троллейбус приходит, если я три раза скажу: «рогатый-рогатый-приезжай-до-хаты-ты-с-рогами-не-свинья-а-где-хата-там-и-я» и крутанусь на носках? – спросила папу Тошка. – Значит, я его тоже убеждаю?

Папа не сразу нашелся, что ответить, но потом заговорил о том, что по теории вероятности… троллейбус… через определенные промежутки времени… Тошка вежливо послушала, хмыкнула и осталась при своем мнении.

Ее мир населяли существа – преимущественно доброжелательные, – главным назначением которых было защищать маленькую Тошку от разных пакостей. В одном взрослом фильме, который ей очень нравился, Тошка услышала чудесную песню. «Никого не будет в доме, – пел негромкий, чуть грустный голос, – кроме сумерек, один зимний день в сквозном проеме незадернутых гардин».

Тошка часто оставалась дома одна и больше всего не любила зимние сумерки, когда темнело и во вьюге за окном смутно угадывались всякие мелкие, но нехорошие создания, которых она опасалась. Поэтому песня была ей очень близка. Она слышала, как печально человеку, который поет ее, потому что он тоже один и боится.

Но затем песня его менялась. А все потому, что в ней появлялся кое-кто новый! Тошке особенно нравились эти строчки, она просто замирала, когда доходила до них.

«Но нежданно

По портьере

Пробежит вторженья дрожь:

Тишинуша Гамемеря,

Тишинуша Гамемеря,

Тишинуша Гамемеря,

Ты, как будущность, войдешь…»

Тошка представляла себе большую, толстую, белую и очень добрую Тишинушу, которая, неслышно ступая мохнатыми тапочками, входит в дом, и все страхи сразу разбегаются по углам, а подлые сквозняки утекают через щели наружу. До тех пор, пока Тишинуша оставалась в доме, можно было ничего не бояться. Поэтому Тошка выучила песню наизусть и часто пела ее, разгоняя страхи.

Сейчас она тоже напела, почти бессознательно: «Никого не будет в доме…» – и осеклась на полуслове, спохватившись. В ее положении маленькие детские хитрости вряд ли смогли бы ей помочь.

Дверь открылась, вошел Черный, вопросительно посмотрел на нее.

– Шифр гораздо сложнее, чем мне казалось, – сказала Тошка, откладывая в сторону исписанную тетрадь.

– Вообще ничего не разгадала? Она покачала головой.

– Ну ты крутой специалист, значит, – желчно прокомментировал Черный. – И чего?

– Думаю, я все-таки на правильном пути. Но мне понадобятся кое-какие книги в помощь.

– Напиши названия, тебе купят.

– В продаже их нет, это библиотечные книги.

– Чего-о-о?!

– Библиотечные, – повторила Тошка. – Через два квартала от моего дома есть большая библиотека, мне понадобятся все книги, которые у них есть по определенной теме.

– Не жирно-то – все?

– Нет, их будет совсем немного. Это редкие книги. Возможно даже, что вам их не дадут на руки, и тогда придется копировать страницы.

– О чем хоть книжки-то? – обреченно вздохнул охранник.

– Об одной древней зашифрованной рукописи. Она называется манускрипт Войнича.

* * *

Много воды утекло с тех пор, как я вошел в дом Джона Ди, придворного королевского алхимика. Жизнь моя шла совсем не так, как прежде, и я все реже вспоминал те годы, когда вынужден был промышлять заурядным надувательством, чтобы прокормиться. В мире, где жил мой наставник – да-да, я давно уже называю его не хозяином, а наставником, – можно играть с размахом, и чем крупнее сумма выигрыша, тем меньше шансов, что тебя разоблачат. Большие деньги притягивают к себе лишь деньги, а вовсе не неприятности, как твердила моя недалекая матушка. Бедняжка надеялась, что таким образом поможет мне избежать соблазнов большого города, но, увы, я горел страстью проверить на собственном опыте ее теории притяжения. Результат оказался совсем не тот, на который она рассчитывала.

Но вернемся к наставнику. О том, что старый дуралей вовсе не пал с первого взгляда жертвой моего обаяния, я узнал много позже – из его собственного дневника, который исключительно удачно подвернулся под руку во время моей очередной экскурсии по обиталищу Джона.

Надо ли говорить, что я пользовался возможностью изучить все потайные местечки его жилища при каждом удобном случае? Последний, к сожалению, выпадал куда реже, чем мне хотелось бы. Джон не любит часто покидать поместье, а когда уезжает, старается брать меня с собой.

Однако иногда мне удавалось под каким-нибудь предлогом остаться в доме. В тот, самый удачный, раз слуги собрались на кухне, и комнаты оказались в моем распоряжении. Дневник я разыскал в библиотеке за одной из настенных панелей, затянутых гобеленом.

Оказалось очень поучительно почитать, как отнесся ко мне мой почтенный друг. «Сегодня… десятого числа… явился ко мне человек, утверждающий, что слышит голоса ангелов и сам может говорить с ними. С его слов, ему немногим меньше тридцати лет. Телосложения он довольно плотного, и по облику своему более схож с хорошо пожившим сорокалетним мужчиной, не чуравшимся радостей плоти, нежели с людьми своего возраста. Вид имеет лукавый и одновременно с тем простоватый. Нос мясистый, губы толстые, как у арабов, и очень красные, а глаза небольшие, черные, широко расставленные. Особенно же примечательны кисти его рук, выдающие в нем человека благородного происхождения».

«Вот тебе и старый дуралей!» – как сейчас помню, подумал я тогда, прочитав про кисти рук. Да, пожалуй, не стоило недооценивать наблюдательность моего хозяина.

В дневнике Джон выражался вполне откровенно. С каждым месяцем, проведенным рядом со мной, ему открывались новые грани моего характера, и старик поверял свои тревоги бумаге.

«При первой встрече он назвался Тэлботом, однако недавно выяснилось, что зовут его иначе – Эдвард Келли. В объяснение первоначальной лжи он начал плести что-то о своей покойной матушке, в честь которой выбрал это имя, однако я прервал его. Мне не должно быть дела до его выдумок. Он врет слишком много».

Да-да, дорогой Джон, ты даже не догадываешься, насколько много.

«Сегодня Келли был представлен ее величеству, и королева приняла его благосклонно. Наружность его кажется мне отталкивающей, а манеры мужиковатыми. Однако в присутствии ее величества Эдвард преобразился, как бывало с ним не раз. Я уже замечал, что он легко меняет личины, и это настораживает меня. С Елизаветой он был недопустимо развязен, и я полагал, что наше дело обречено на провал, а я жестоко скомпрометировал себя, добившись для Келли разрешения быть представленным ко двору. Однако случилось удивительное: ее величество соизволило рассмеяться на одну из его шуток и тепло побеседовала с нами…

…Я не раз обращал внимание на то, что, несмотря на уродливость своего облика, он привлекает женщин. Это кажется тем страннее, что его мнение о них крайне невысоко. Эдвард жесток и груб с ними, а его цинизм превосходит всякие границы! Даже свою жену, которую я так ни разу и не увидел за эти шесть лет, он не называет иначе как пустоголовой кобылой и не стремится к воссоединению с ней. Она ждет его в том городке, откуда он прибыл, но я не думаю, что надеждам ее суждено сбыться».

Мой бог, как можно так плохо разбираться в бабах! Я от души смеялся, читая его недоуменные рассуждения на тему, в которой он не смыслит ни бельмеса. Правда, в одном он угадал верно: я не собираюсь возвращаться к дурочке Маргарет и полагаю, что и она не жаждет встречи со мной. Под ее белым бочком, мягким, как перина, наверняка спит какой-нибудь тощий замухрышка: она всегда питала слабость к мелким мужчинам.

Читая записи Джона, уединившись в укромном уголке, чтобы никто из слуг не застал меня за этим занятием, я сделал одно важное открытие: Джон меня боится! Четыре месяца назад он написал: «Эдвард имеет странное влияние на меня, которое я не могу объяснить. Когда Эдварда нет рядом, многие его поступки предстают передо мной в таком свете, что я недоумеваю – как возможно терпеть рядом с собой такого скверного человека?! Но стоит ему появиться, и мои подозрения рассеиваются. Иной раз кажется, что он смотрит на меня как на ребенка, с ласковой улыбкой, но мне почему-то становится не по себе от чувства, что я вижу в его взгляде».

Два месяца назад: «Эдвард снова входит в контакт с духами. Нельзя не признать, что у него выдающиеся способности и без него нам не удалось бы добиться столь впечатляющих результатов, прославивших нас. К тому же он невероятно одарен в алхимии, и его опыты по превращению дешевых металлов в золото близки к завершению. Но, боюсь, временами он забывает о том, кому обязан всеми своими достижениями и тем положением, которое ныне занимает в обществе. Я часто напоминаю ему об этом, ибо греховное честолюбие может довести его до беды. Я забочусь о том, чтобы этого не случилось. Но третьего дня, когда я вновь заговорил с ним о благодарности, он впал в ярость и стал похож на безумца! Видит Бог, я перестану это терпеть…»

Дальше текст оборван. Надеюсь, мой добрый Джон задумался о том, что произойдет, если он «перестанет это терпеть», и размышления отбили у него охоту писать дальше.

Итак, Джон по-прежнему считает, что я – талантливый подмастерье… Что ж, пускай. Его не убедили в обратном все те годы, что мы провели вместе, и он отказывается понимать, что уже много лет я тащу его за собой, а не наоборот. Его самодовольство огромно, как раздувшееся брюхо насытившегося паука.

Но самое важное, что я вычитал в записях Джона, заключалось не в том, что он думает обо мне, а в том, что думает обо мне она. Его жена.

О, Джейн! Джейн и Джон – чудесная пара: она на треть века младше его, и когда они рядом, то похожи даже не на отца и дочь, а на деда и внучку. Белокурая Джейн с кроткими карими глазами! Она выглядела такой тихоней и скромницей, когда я впервые познакомился с ней, что я подумал: «Уж кто-кто, а она не представляет собой опасности». Перед супругом Джейн благоговеет, а досуг проводит в вышивании картин на библейские темы.

Я всегда был с ней почтителен и сдержан, а она со мной лишь сдержанна, без почтительности. Что ж, оно и ясно: кто такой для нее помощник и ученик ее мужа!

Когда Джейн стала проявлять к нашим занятиям чрезмерный интерес, я разбился в лепешку, но выхлопотал для нее место фрейлины у королевы. После чего решил, что избавился от возможного противника, и забыл об ее существовании.

Однако то, что я прочитал в дневнике моего наставника, не на шутку озадачило меня. «Джейн удивляется тому, как я могу терпеть проделки Эдварда. Она чиста и невинна душой, лишена мелочной жестокости, присущей женскому полу, и тем удивительнее слышать мне от нее слова упрека».

«… Джейн сегодня утром была бледна. Я обеспокоился ее здоровьем, но она заверила меня, что причина – в ее переживаниях обо мне. Как же я был растроган! Жена опасается, что растущая слава Эдварда может повредить мне. Голубка моя! Я объяснил, что в сравнении со мной Эдвард – никто, но она приводила все новые доводы и в конце концов заставила меня задуматься. Однако по зрелому размышлению я пришел в выводу, что беспокоиться не о чем, королева благоволит мне. Когда я сказал ей все это, мне показалось, что Джейн сердится, но она промолчала».

И, наконец, последняя запись о миссис Ди, сделанная всего месяц назад.

«Вернувшись, я застал ее заплаканной. Сперва она отказывалась выдать причину слез, но я настаивал, и тогда Джейн призналась: в мое отсутствие Келли вел себя непозволительно. Моему гневу не было предела, но жена умоляла меня не волноваться, поскольку волнение вредно для моего пищеварения, и в конце концов для ее спокойствия я пообещал, что не буду говорить с ним о произошедшем. Однако если он даст еще один повод, я вышвырну его как собаку!»

Лживая сука! Я выругался, но, забывшись, сделал это слишком громко. За дверью послышались шаги, и мне пришлось спешно скрывать следы своего пребывания в библиотеке, а затем прятаться самому.

Стоя между шкафом и портьерой, я обдумывал прочитанное. Значит, крошка Джейн тихо готовила наступление, пока мои войска были расквартированы на зиму… Лишена мелочной жестокости, как же! За все время, что я живу здесь, мне и в голову не пришло задуматься, как выглядят ее куриные ляжки под юбкой, а она говорит о «непозволительном поведении»!

До чего же вовремя я обнаружил записи Джона! Не нужно быть человеком большого ума, чтобы сообразить: поначалу мое присутствие не вызывало у миссис Ди возражений, поскольку она видела, что я полезен ее супругу. Будучи женщиной неглупой, она молчала и наблюдала со стороны. Но что-то заставило ее изменить мнение, и хитрая бабенка принялась точить камень по капле. Продолжи она в том же духе еще пару-тройку месяцев, и мне пришлось бы оправдываться перед Джоном.

Но он-то как хорош! Прекрасно понимая, что не может выгнать меня, наш трусоватый алхимик решил прикрыться заботами о спокойствии жены. Думаю, последние лет десять он не согревал постель своей супруги, и в глубине души ему все равно, с кем она спит. Но статус рогоносца Джону не по вкусу. Что ж, надо подумать, как обратить ситуацию в свою пользу.

Весь день я ломал голову, пытаясь понять, как же справиться с внезапно возникшей напастью. Больше всего меня выводило из себя то, что в обвинениях Джейн не было и капли правды! Ну не смешно ли, что поклеп на меня возводит именно та женщина, к которой я не прикоснулся и пальцем?!

Подумав об этом, я остановился, не дойдя шага до своей комнаты. Дьявольский план забрезжил голове, и в ту секунду, когда взгляд мой упал на картину напротив двери, он сложился целиком. На картине Сусанна целомудренно прикрывалась от похотливых старцев. Я от души захохотал, поскольку ценю хорошую шутку, а эта обещала стать просто отменной.

Когда Джон вернулся из своей отлучки, все было подготовлено.

Мы давно уже ставили опыты по преобразованию меди в золото и изрядно продвинулись на этом пути, но в этот вечер все пошло не так. Сперва при нагревании металла в тигле последний неожиданно треснул, и горячая медь едва не ошпарила Джона.

Следом отказала одна из горелок, лишь недавно собранных мастером по моему рисунку. Чан стоял именно на этой горелке, и падение температуры нарушило условия опыта. Пришлось прервать его.

Мы начали все заново, но в ответственный момент с балки над нашими головами упал обломок кирпича. Разрушений он причинил немного, но нужный нам раствор был безнадежно испорчен.

Тогда меня «осенило»:

Мне кажется, что все эти неудачи – неспроста! Нет ли в том указания высших сил, учитель? Быть может, наше стремление к превращению дешевых металлов в золото неугодно им?

Если бы то было стремление к обогащению, я бы согласился с тобой, – сердито возразил он. – Но мы – ученые, что бы ни болтали скептики! Эксперимент должен быть завершен.

Что ж, мы попытались завершить его. Но внезапно пламя под тиглем вспыхнуло с такой силой, что я отскочил и случайно опрокинул банку с порошком, сделанным из кости красного единорога, – большая ценность! Банка не разбилась, но крышка ее отчего-то оказалась незакрытой, и нам с учителем пришлось поползать на корточках, осторожно собирая дорогой порошок.

После этого измученный Джон признал, что, похоже, я прав. Мне даже не пришлось подсказывать ему мысль обратиться к духам – он и сам решил, что можно потревожить их, раз дело касается такого важного вопроса. Извлекли магический кристалл, и я приступил к беседе с высшими силами.

В ту ночь ангел возвестил удивительное: неудачи наши объяснялись тем, что мы с Джоном были слишком далеки друг от друга. Превращение металла в золото – тонкая материя, необычайно чувствительная к личности алхимика. Мы делили с Джоном кров и пищу, возвестил ангел, но для того, чтобы подняться на завершающую ступень, должны владеть сообща своими женами.

О, вытянувшееся лицо сэра Ди доставило мне немало удовольствия! Он потребовал от меня уточнить у духа, что тот имеет в виду. И я уточнил.

Скажу не скромничая, в ту ночь я был в ударе! Латынь изливалась из меня как вода из родника, а те доказательства, которые «духи» привели для подтверждения своей правоты, не смог бы опровергнуть даже профессор логики. Я сыпал образами, от которых у старика кружилась голова, и разворачивал перед ним такие картины счастливого будущего, что час спустя он окончательно убедился: необходимо пожертвовать малым, чтобы достичь большого. К тому же духи описали все так, словно никакой жертвы и не ожидалось. Женщине предстояло сделать то, для чего ее уготовила сама природа, только и всего.

Жаль, я не присутствовал при разговоре Джона с его супругой. Не знаю, разгадала ли она мою хитрость… Как и ее муженек, Джейн была убеждена, что я действительно общаюсь с высшими силами и мне подвластно многое, недоступное обычному человеку.

В этом, стоит сказать, она не ошибалась. В первую же ночь, которую мы провели с ней, я показал Джейн, на что способен рассерженный мужчина. Думаю, за всю ее жизнь бедняжке никто не преподавал таких уроков.

Сперва я собирался потратить неделю на упрочение нашего с Джоном духовного родства, но потом решил уменьшить этот срок. Его супруга на мой вкус была пресновата, и потому «владение» сократилось до трех дней. Была и еще одна причина, почему я пощадил Джейн. На третий день она постучалась в дверь моей комнаты и, стоило мне открыть, без слов протянула ожерелье, которое я не раз видел на ее тонкой шейке – двенадцать ровных, крупных изумрудов сверкали в нем. Щеки Джейн алели, глаза были опущены, и, вложив украшение в мою руку, она повернулась и поспешно удалилась.

Решила откупиться от меня подобным образом? Что ж, я был не против. Уж не знаю, как она объяснила исчезновение ожерелья своему супругу, но только с того времени оно хранилось в моем тайнике.

Конечно, я был готов предоставить и свою жену в распоряжение наставника! Но Джон отчего-то не проявил прыти, когда я предложил ему разыскать Маргарет. Я не настаивал.

Но как бы ни была сильна вера Джейн в мои способности, думаю, у нее зародились кое-какие подозрения. На второй день благодаря моей привычке бесшумно передвигаться я стал свидетелем того, как Джон увещевает свою супругу «смириться и потерпеть», а она возражает, повысив голос. Но здесь Ди оказался непреклонен: за эти годы ангелы всегда вели его верным путем, ни разу не посоветовав плохого. Значит, и в этот раз Джейн должна быть послушна их воле! Когда женщина зарыдала, он, вместо слов утешения, произнес грозную речь о ее дальнейшей участи и вышел, оставив супругу в горе, а меня – в восхищении.

Я решил, что такая преданность науке должна быть вознаграждена, и потому на четвертую ночь я достал из тигля золотой слиток – итог нашего «обмена».

Вы одолели третью ступень, учитель! – благоговейно сказал я старику, вытаскивая заранее подготовленное золото из формы.

Мы одолели, мальчик мой, мы вместе! – поправил меня Джон, и на его глазах мелькнули слезы радости, когда он принял слиток.

Скажу откровенно, у меня и самого потекли слезы, но по совершенно другой причине. Много раз за эти годы меня распирало от сдерживаемого хохота, но в этот, последний раз, самообладание далось мне с особенным трудом. Когда Джон ушел, чтобы возвестить супруге благую весть, я свалился на каменный пол, корчась от гогота, и тоже вознес молитву высшим силам – в благодарность за то, что они создали дураков.

* * *

Итак, семь лет спустя после того, как я перешагнул через порог дома Джона Ди, можно было сказать без ложной скромности: я, Эдвард Келли, добился очень многого. Последний хитроумный шаг помог мне избавиться от единственного противника, которого стоило опасаться. Джейн теперь боится меня до дрожи, и правильно делает. Вдруг ангелы прикажут ей покинуть поместье и отдаться первому встречному рыбаку на побережье Темзы? Теперь-то она точно знает, кого станет в этом случае слушаться ее супруг!

И все же нельзя сказать, чтобы я был полностью доволен своей жизнью. Меня не покидает чувство, что все происходящее есть лишь прелюдия к чему-то большему, значительному, тому, что прославит мое имя в веках. Не стану скрывать, честолюбие мне не чуждо. И чем ближе я к людям, которых прославляют толпы невежд, тем сильнее во мне недоумение: за многих из них я не дал бы и пенни! Пустобрехи, годные лишь на то, чтобы беззастенчиво льстить власть имущим; наследнички огромных состояний, высокомерные и ленивые; удачливые прохвосты, умеющие из любой услуги извлечь выгоду… Где-то над ними должно найтись место и для меня, да такое, чтобы никто никогда не смел попрекнуть Эдварда Келли низким происхождением или темным прошлым. А для этого нужны богатство и официальное признание моего положения в обществе.

Ни того, ни другого мой старый наставник уже не может мне дать. Все чаще я задумываюсь о том, что наши пути должны разойтись.

Старый Джон Ди, увы, начисто лишен духа авантюризма. Его состояние заработано праведным трудом, и сам он искренне верит во все, чем занимается. Но я не готов до старости лебезить перед ее величеством, отличающейся вспыльчивым и злопамятным характером, и уж подавно не собираюсь возиться с колбами и ретортами. Будь моя воля, каждую из них в лаборатории Джона я наполнил бы ослиной мочой.

Нет, мне уготован иной путь… Поймать удачу и получить все и сразу – вот чего я желаю! Прошло то время, когда я терпеливо ждал и сносил нравоучения наставника: теперь наступила пора действовать самому.

Но Джон все еще нужен мне. Без его помощи я не смогу проникнуть в те круги, где восхождение мое станет лишь вопросом времени. О, у меня давно уже вызревает план, который позволит добиться желаемого!

Английский двор тесен Эдварду Келли, в нем я никогда не избавлюсь от клейма «помощник великого Джона Ди». Иное дело – двор Рудольфа Второго в Пражском Граде. Император покровительствует наукам и искусствам, и говорят, что художникам и ученым хорошо живется в Праге.

Но предпочтение Рудольф все же оказывает не им, а астрологам и алхимикам. Говорят, они осыпаны золотом и якобы император даже приказал высечь из мрамора скульптуры многих из них. Теперь статуи этих ученых украшают его дворец. Где вы видели такого правителя?

Я чувствую, что мой путь лежит в столицу Священной Римской империи! Однако мне необходимо, чтобы со мной отправился Джон. Прибытие одного Эдварда Келли, конечно, не останется незамеченным, но этого недостаточно. Я должен предстать перед императором так, чтобы все запомнили мое появление!

Что ж, решение принято. В Прагу!

Загрузка...