Мареновая роза

1

Норман занимался блеснением, пытаясь подцепить ее на крючок.

В четверг поздно вечером он лег в гостиничную постель и провалялся без сна до тех пор, пока в кромешную тьму ночи не вонзился острый, как нож, утренний свет. Он выключил электричество везде, оставив лишь флуоресцентную лампу над зеркалом в ванной комнате; от нее по номеру распространялся рассеянный свет, который ему так нравился. Это напоминало уличные фонари в густом тумане. Он лежал почти в той же позе, что и Рози в четверг вечером, только сунул под подушку одну руку, а не обе. Другая была нужна, чтобы держать сигарету и подносить к губам бутылку виски, стоявшую на полу у изголовья кровати.

«Где ты, Роуз? — спросил он жену, которая на время покинула этот мир. — Где, и откуда набралась наглости, чтобы сбежать от меня, — такая серая перепуганная мышка, как ты?»

Больше всего Нормана занимал ответ на второй вопрос — как она осмелилась? Первый не особенно важен, во всяком случае, в практическом смысле, ибо знал, где сможет найти ее в субботу. Льву совсем не обязательно затруднять себя, рыская по лугам, где пасутся зебры; достаточно затаиться у ручья, к которому они приходят на водопой. Пока что неплохо, но… черт бы ее побрал, как она осмелилась сбежать от него? Даже если после финального разговора с ней ему отрезан обратный путь в привычную жизнь, он все равно добьется от нее ответа. Как долго она планировала побег? Стал ли он случайностью? Отклонением сознания, рожденным из короткого импульсивного порыва? Кто помог ей (за вычетом, разумеется, почившего в бозе Питера Слоуика и кавалькады шлюх на Дарэм-авеню)? Чем она занималась с того момента, когда нога ее ступила на брусчатку этого милого славного городка, раскинувшегося у прелестного озера? Работала официанткой в какой-нибудь вшивой забегаловке? Вытряхивала пыль и вонь из простыней в клоповнике вроде этого? Вряд ли. Слишком ленива для физической работы — достаточно вспомнить царивший в их доме беспорядок, а для другой работы у нее просто нет ни умения, ни навыков. Для тех, кто прячет титьки под бюстгальтером, остается только одна дорожка. Значит, сейчас торгует собой на каком-нибудь воняющем мочой перекрестке. Ну конечно, где же еще? Бог видит, даже в проститутки она не годится, трахаться с ней так же приятно, как со скамейкой в парке, но иногда мужчины готовы платить за бабу, несмотря на то, что она только и умеет, что подставлять свою дыру и пускать слюни после того, как рандеву окончено. Так что можно не сомневаться, она где-то там, зарабатывает на жизнь единственным доступным способом.

Впрочем, он и это выяснит. Расспросит обо всем. А когда получит все до единого ответы, все ответы, которые когда-либо стремился получить от шлюх вроде Роуз, то захлестнет ремень на шее, чтобы она не смогла кричать, и начнет кусать… кусать… кусать… Рот и челюсти все еще болели после того, что он сделал с Тампером, — удивительным городским еврейчиком, ну да это его не остановит, даже не поколеблет. На дне дорожной сумки осталось три упаковки перкодана, и он примет несколько таблеток, прежде чем приняться за свою заблудшую овечку, его маленькую милую бродячую Роуз. Что касается последствий, когда все закончится, когда перкодан перестанет действовать…

Но дальнейшего он не представлял, да и не хотел знать, что будет потом. Его не покидало предчувствие, что «потом» просто не будет, что впереди ждет один только мрак. Но и это не страшно. Может, большая порция кромешной тьмы — лучшее из того, что могут посоветовать доктора.

Он лежал на постели, пил лучшее в мире виски, сжигал одну сигарету за другой, наблюдая, как дым поднимается к потолку шелковистыми клубами и окрашивается в голубой цвет, попадая в полоску мягкого белого света из ванной комнаты, и занимался блеснением, пытаясь поймать ее на крючок. Он раз за разом забрасывал блесну, но крючок не цеплял ничего, кроме пустой воды. Абсолютно ничего, и бесплодность всех попыток сводила с ума. Словно его жену похитили космические пришельцы, как будто она скрылась от него в дебрях иного мира. В какой-то момент он, к тому времени изрядно опьяневший, положил на ладонь горящую сигарету и сжал пальцы в кулак, представляя, что сдавливает ее руку, а не свою, воображая, что огонек прожигает ее ладонь. И когда боль от ожога впилась в кожу, когда строки дыма выползли между пальцев, прошептал:

— Где ты, Роуз? Где ты от меня прячешься, проклятая воровка?

Вскоре после этого Норман провалился в сон. Проснувшись в пятницу, чувствовал себя совершенно не отдохнувшим; голова раскалывалась от похмелья, к тому же испытывал непонятный страх. Всю ночь его преследовали странные сны. В них он не спал, а лежал с открытыми глазами на той же самой постели в номере отеля «Уайтстоун», и мягкий свет из ванной по-прежнему безуспешно пытался бороться с густой темнотой в прокуренной комнате, и сигаретный дым все так же плавал над ним сизовато-голубыми слоями. Только во сне представились картинки, точно на киноэкране за стеной густого дыма. В дыму он видел Роуз.

«Ах, вот ты где?» — подумал он, наблюдая за тем, как она идет по тропинке через полный мертвых растений огород под свирепствующим ливнем. По непонятной причине она была голой, и он ощутил внезапный прилив похоти. Вот уже лет восемь ничего, кроме усталости и отвращения, при виде ее наготы он не чувствовал, но теперь она выглядела совершенно по-иному. И очень привлекательно, если говорить откровенно.

«Похоже, сбросила вес, — решил он во сне, — но дело не в этом… во всяком случае, не только в этом. Может, дело в походке, в манере двигаться? Что за черт?»

Затем до него дошло: она выглядела так, словно с головой ушла в акт грубого, ненасытного совокупления и отнюдь не собиралась его скоро заканчивать. Даже если бы у него возникли хоть крошечные сомнения в правильности собственной оценки, — если бы спросил мысленно: «Что такое, Роуз? Ты, наверное, разыгрываешь меня!» — одного взгляда на ее волосы хватило бы, чтобы полностью развеять сомнения. Она перекрасила их в шлюховатый желтый цвет, словно вообразила себя Шарон Стоун или Мадонной.

Норман увидел, как его «дымная» Роуз вышла из странной мертвой рощи и приблизилась к ручью с такой темной водой, что напоминала чернила. Перешла ручей по камням, расставив руки в стороны для равновесия, и он заметил, что в одной руке она сжимает какой-то мокрый комок. Норману показалось, что эта тряпка похожа на ночную рубашку, и он подумал: «Какого черта ты не наденешь ее, дура набитая? Или ждешь, что твой приятель вдруг появится, чтобы пощекотать тебе вагину? Хотел бы я увидеть это зрелище. Очень хотел бы. Учти, если я застигну тебя в компании какого-нибудь сопляка, то когда копы найдут его труп, из задницы рождественской свечкой будет торчать его же член».

Однако никто не появился — по крайней мере, во сне. Роуз над его постелью — призрачная Роуз — прошла по тропинке через рощу, деревья казались мертвыми, как… гм, как Питер Слоуик. В конце концов она достигла поляны, в центре которой стояло, похоже, живое дерево. Она опустилась на колени, собрала горсть семян и завернула их в тряпку, смахивавшую на еще один кусок ночной рубашки. Затем встала, подошла к непонятному строению, похожему на вход в метро, где начиналась ведущая неизвестно куда лестница (в сновидениях невозможно угадать, какая новая глупость последует за предыдущей), и скрылась под землей. Ожидая, пока она вернется, вдруг почувствовал чье-то присутствие за спиной — холодное и леденящее, как поток воздуха из открытой дверцы морозильной камеры. За годы работы в полиции ему приходилось иметь дело с весьма одиозными личностями — из всех, с кем довелось столкнуться им с Харли Биссингтоном, самыми страшными были наркоманы, пристрастившиеся к РСР, — и через некоторое время у него развилось некое «шестое чувство», позволявшее безошибочно уловить их близость. Такое же ощущение охватило его и сейчас. Кто-то находился у него за спиной, и он ни на мгновение не усомнился в том, что этот кто-то чрезвычайно опасен.

— Я плачу, — прошептал женский голос. Прозвучал он мягко и чувственно, и тем не менее по коже пробежали мурашки. Голос даже отдаленно не напоминал голос разумного существа.

«Заткни пасть, сучка, — ответил во сне Норман. — Платишь? Только попробуй, изуродую тебя так, что не узнаешь себя в зеркале!»

Она закричала — крик, казалось, проник прямиком в мозг, минуя уши, и он почувствовал, что она бросилась к нему с вытянутыми руками, Норман сделал глубокий вдох и дунул вверх, разгоняя дым. Женщина исчезла. Затем явственно пришло почти физическою облегчение. Некоторое время после этого не было ничего, кроме темноты, в которой он плавал мирно и спокойно, недостижимый для страхов и страстей, одолевавших его в минуты бодрствования.

В пятницу утром проснулся в десять минут одиннадцатого и перевел взгляд с часов на потолок гостиничного номера, ожидая увидеть в расплывающихся клубах табачного дыма движущиеся фантомные фигуры. Ничего, разумеется, не увидел — ни фантомных, ни каких-либо других фигур. И дыма, собственно, тоже — лишь сохранившийся смрад сигарет «Пэлл Мэлл», in hoc signo vinces. В номере не было никого, кроме инспектора Нормана Дэниэлса, лежащего на влажной от пота постели, от которой разило табаком и пролитым виски. Налет в полости рта был таким мерзким, словно весь вчерашний вечер он сосал только что начищенный до блеска старый ботинок из цветной дубленой кожи, левую ладонь пекло немилосердно. Взглянув на руку, он увидел блестящий волдырь в самом центре ладони. Долго смотрел на него, пока за окном на узком, загаженном подоконнике ворковали, толкаясь и изредка взмахивая крыльями, голуби. Наконец в сознании всплыло воспоминание о том, как он сжал в кулаке горящую сигарету, и Норман удовлетворенно кивнул головой. Он сделал это, потому что не видел Роуз, как ни старался… а потом, будто в качестве компенсации, ему всю ночь снились идиотские сны с ней в главной роли.

Двумя пальцами он взялся за волдырь и принялся медленно сдавливать его, пока кожа не лопнула. Затем вытер ладонь о простыню, наслаждаясь волнами пронизывающей боли. Он лежал, глядя на собственную ладонь — почти видя, как пульсирует в ней боль, — около минуты. Потом опустил руку и вытащил из-под кровати дорожную сумку, на дне которой лежал небольшой кожаный футляр с набором разных медикаментов. Некоторые оказывали возбуждающее действие, однако большая часть лекарств предназначалась для успокоения. Вообще-то Норман обходился без фармакологической помощи, не испытывая нехватки сил или энергии; но вот привести себя в спокойное состояние подчас являлось трудной, иногда просто невыполнимой задачей.

Он проглотил таблетку перкодана, промочил горло маленьким глотком виски, затем откинулся на подушку и снова принялся смотреть в потолок, выкуривая одну сигарету за другой, гася их в переполненной пепельнице на ночном столике.

В этот раз он думал не о Роуз; во всяком случае, не непосредственно о ней. Мысли его занимал предстоящий пикник, устраиваемый ее новыми подружками. Он побывал в Эттингер-Пиере, и то, что увидел там, отнюдь не прибавило оптимизма. Эттингер-Пиер представлял собой большую территорию, объединяющую пляж, зону для пикников на открытом воздухе и парк развлечений, и Норман совершенно не понимал, где и как должен расположиться, чтобы свести вероятность незаметного появления и ухода Роуз к нулю. Имей он в своем распоряжении человек шесть (даже четверых, но таких, которые знают толк в деле), все было бы по-другому, однако ему предстояло справляться в одиночку. В Эттингер можно попасть через три входа (при условии, что Роуз не прибудет с озера на лодке), и при всем желании он не уследит за всеми тремя сразу. Это означает, что придется прорабатывать толпу, а прорабатывать толпу — сволочная задача. Норману хотелось бы верить, что среди завтрашних гостей пикника и посетителей Эттингера Роуз окажется единственной, кто сможет опознать его, но если бы желания были свиньями, магазинные полки ломились бы от бекона. Он должен исходить из того, что они будут искать его, и, возможно, уже располагают фотографиями, полученными от какой-нибудь подобной женской организации в его городе.

Этим круг проблем не ограничивался. Норман был твердо убежден — и это неоднократно подтверждал его печальный опыт — в бесполезности всякой маскировки, которая в подобной ситуации являлась прямым путем к провалу. Если на то пошло, есть лишь один еще более надежный способ испоганить даже идеально подготовленную засаду, устроенную после тщательнейшего шестимесячного наблюдения и обработки гор информации — это положиться на незаменимую рацию, которая в самый ответственный момент, когда вы уже собираетесь обрушить сокрушительный удар на голову какого-нибудь подонка, вдруг начинает хрипеть и свистеть, потому что шатающийся поблизости пацан спустил на воду радиоуправляемую игрушечную лодку или решил развлечься, догоняя игрушечный гоночный автомобиль.

«Хорошо, — подумал он. — Нечего сожалеть из-за того, чего достичь невозможно. Помнишь, что говорил старый Уайти Слейтер — ситуация такова, какова она есть. Единственный вопрос — как ты собираешься справиться с ней. И никаких „попозже“! До проклятой вечеринки всего двадцать четыре часа, и знаешь, что тебе светит, если упустишь ее на пикнике? Будешь бегать по городу до самого Рождества без толку. К тому же, если ты не обратил внимания раньше, городишко-то не маленький, совсем не маленький».

Он встал с постели, прошел в ванную и принял душ, стараясь, чтобы горячая вода не попадала на обожженную руку. Надел выцветшие джинсы, неброскую зеленую рубашку и кепку с эмблемой «Чикаго Соке», сунул в карман рубашки дешевые солнцезащитные очки — пригодятся позже. Спустился на лифте в холл отеля, купил в киоске газету и маленькую упаковку медицинского пластыря. Ожидая, пока нерасторопный увалень в киоске отсчитает положенную сдачу, заглянул ему через плечо и сквозь стеклянную заднюю стенку газетного киоска увидел лифты для обслуживающего персонала. В тот самый момент двери одного открылись, и в холл вышли три смеющиеся, оживленно болтающие горничные. Все трое несли с собой сумочки, и Норман решил, что они отправляются на обеденный перерыв. Одну из них, среднюю, он где-то видел раньше — стройная, симпатичная, пушистые светлые волосы, — но не в отеле. Через секунду память подсказала, что блондинка какое-то время шла перед ним, когда он искал «Дочерей и сестер». Красные обтягивающие брючки. Соблазнительная маленькая попка.

— Пожалуйста, ваша сдача, — произнес продавец. Норман не глядя сунул мелочь в карман. Впрочем, он не смотрел и на горничных, прошествовавших мимо него, даже на ту, с соблазнительной попкой. Просто уложил случайно возникшее воспоминание на нужную полочку, не более — обычный рефлекс полицейского, колено, дергающееся без удара молоточка. Сознательная часть мозга сосредоточенно работала над одной-единственной мыслью: каким образом обнаружить Роуз, не выдав себя.

Он направлялся по холлу к выходу из отеля, когда его слуха достигли слова, настолько созвучные его размышлениям, что поначалу ему показалось, будто он произнес их сам: Эттингер-Пиер.

Норман сбился с шага, сердце совершило головокружительный кувырок, волдырь на ладони завибрировал острой болью. Но замешкался лишь на долю секунды — совершил всего один неверный шаг — и затем продолжил путь, как ни в чем не бывало, шагая с опущенной головой к вращающимся дверям отеля. Со стороны все выглядело так, будто его ногу на миг свело сильной судорогой, которая тут же прошла, не более, и это хорошо. Он не имел права на ошибку, вот в чем суть. Окажись женщина, произнесшая эти слова, одной из обитательниц публичного дома под названием «Дочери и сестры», она может узнать его, если он лишним движением или еще чем-то привлечет ее внимание… возможно, она уже узнала его, при условии, что это та блондинка, вместе с которой он накануне переходил улицу. Он понимал, насколько ничтожна вероятность подобного поворота событий — будучи полицейским, Норман тысячу раз убеждался в полном отсутствии наблюдательности у большинства на удивление тупоголовых сограждан, — однако время от времени такое случалось. Убийцы, вымогатели, грабители банков, укрывавшиеся от полиции достаточно долго, чтобы оказаться внесенными в составляемый ФБР список десяти самых опасных преступников, неожиданно оказывались за решеткой милостью какого-нибудь клерка, чье знакомство с полицией сводится к чтению книжек из серии «Настоящий сыщик», или благодаря пьянчуге-электрику, приходящему в неописуемый восторг от криминальных фильмов, которые показывают по телевизору. Норман понимал, что не должен останавливаться, но…

…но ему необходимо остановиться. Он резко свернул вправо от двери и опустился на одно колено спиной к женщинам, делая вид, что зашнуровывает туфлю.

— …жалко пропустить концерт, но если мне понадобится машина, я не смогу…

И они скрылись за дверью, однако того, что Норман услышал, оказалось достаточно, чтобы утвердиться в мысли: женщины беседуют о пикнике, они говорят о концерте, которым должно завершиться празднество, о какой-то группе под названием «Индиго Герлс», скорее всего, компании лесбиянок. Значит, существует вероятность того, что эта бабенка знакома с Роуз, Вероятность небольшая — завтра в Эттингер набьется куча народу, не имеющего ни малейшего отношения к «Дочерям и сестрам» — но все же она есть. А Норман принадлежал к числу тех людей, которые верят в указующий перст фортуны. Черт возьми, он даже не знает, которая из них говорила!

«Пусть это окажется блондинка, — взмолился он, быстро выпрямляясь и выходя через вращающуюся дверь вслед за женщинами. — Пусть это будет блондинка с ее большими глазами и соблазнительным задом. Пусть это будет блондинка, ну помоги же мне…»

Следить за ними, разумеется, опасно — как знать, в какой момент кто-то из них лениво обернется и завоюет дополнительное очко в игре «Узнай физиономию», — однако на данном этапе ничего другого ему не оставалось. Он направился за ними прогулочным шагом, повернув голову в сторону, как будто с интересом разглядывая выставленные в витринах дешевые побрякушки.

— Как у вас сегодня с наволочками? — обратился к двум другим мешок с кишками, топавший по краю тротуара, рядом с проезжей частью. — У тебя порядок, Пэм?

— Я даже не считала их, чтобы не портить себе настроение, — ответила блондинка.

И они дружно расхохотались — пронзительно-визгливым смехом, от которого у Нормана всегда возникало такое ощущение, словно во рту трескались пломбы. Он мгновенно остановился, впившись взглядом в витрину со спортивной одеждой, давая возможность горничным удалиться на безопасное расстояние. Это она — точно, без дураков. Именно блондинка произнесла волшебные слова «Эттингер-Пиер». Может, это все меняет, может, абсолютно ничего не значит. В настоящий момент он слишком взволнован, чтобы хладнокровно во всем разобраться. Одно несомненно — ему невероятно пофартило; с неба свалилась зацепка вроде тех, на которые молишься, работая над долгим и запутанным делом, случайное везение, приходящее к истинному полицейскому гораздо чаще, чем можно предположить.

Но пока что он спрячет зацепку в анналы подсознания и продолжит разработку плана А. Даже не станет наводить о блондинке справки в отеле, по крайней мере, пока. Он знает, что ее зовут Пэм, а это уже хорошее начало.

Норман прошелся до автобусной остановки, подождал пятнадцать минут, пока не появился экспресс до аэропорта, и сел в автобус. Поездка предстояла долгая; аэропорт располагался за городом, в другом его конце. Сойдя, наконец, с автобуса перед терминалом А, он надел темные очки, пересек улицу и направился на площадку долгосрочного проката автомобилей.

Первая машина, в которую он сел, стояла там так давно, что у нее разрядился аккумулятор. Вторая, ничем не примечательный «форд-темпо», завелась без осложнений. Норман сообщил дежурному на пропускнике, что во время трехнедельной командировки в Даллас потерял водительское удостоверение. С ним всегда это происходит, заявил он. Правда, зная свой недостаток, заранее заготовил большое количество фотокопий. Дежурный на пропускнике уныло кивал и кивал головой с видом человека, которому в тысячный раз приходится выслушивать один и тот же бородатый анекдот. Когда Норман предложил ему лишние десять долларов в качестве компенсации за отсутствующий оригинал водительских прав, дежурный слегка оживился. Деньги исчезли. Он не думал, что это сыграет какую-то роль — дежурный на пропускнике лишь на секунду оторвался от своего черно-белого монитора, когда под его носом появилась десятка, — но лучше всего действовать наверняка. Так спокойнее.

Норман выехал со стоянки примерно в то же время, когда Робби Леффертс излагал его жене-беглянке условия предлагаемого «более солидного делового соглашения».

Проехав две мили, Норман притормозил за видавшим виды «лесабром» и поменял номерные знаки. Еще через две мили свернул к автомойке «Робо-Уош». Он поспорил с самим собой, что «темпо» окажется темно-синего цвета, но проиграл. Из мойки «форд» выехал зеленым.

Норман включил радиоприемник и настроил его на станцию, транслировавшую старые хиты. Ширли Эллис исполняла старенькую песенку, и он принялся подпевать ей, как того требовала певица: «Если первые две буквы одинаковы, отбросьте их и произнесите имя. Например, если его зовут Барри-Барри, отбросьте „Б“, оставьте Арри. Это единственное правило, которое можно нарушать». Норман сообразил, что отлично помнит слова старой глупой песенки. Что же это за мир, Мать его так, если через два года после окончания школы вы забыли, как решаются квадратные уравнения или спрягается французский глагол avoir, зато, когда ваш возраст приближается к сорока, без запинки припеваете: «Ник-Никбо-бик, бананна-фанна-фо-фик, фи-фай-мо-мик, Ник»? Что же это за мир, пропади он пропадом?

«Тот, который удаляется от меня сейчас», — мелькнула холодная мысль, и верно, так оно и было. Как в дурацких фантастических фильмах о космических путешественниках, где отважные астронавты видят на своих мониторах Землю, сначала размером с мяч, потом уменьшающуюся до монеты, потом до крошечной светящейся точки, а потом — бац! — и ее нет. Вот чем представлялся ему сейчас собственный мозг — космическим кораблем, улетающим на пять лет исследовать новые миры, куда еще не ступала нога человека. Космический корабль «Норман», разгоняющийся до сверхсветовой скорости.

Ширли Эллис допела свою песенку, и на волнах радиостанции завыли «Битлз». Норман с такой силой крутанул ручку настройки, что едва не оторвал ее. Не в том он настроении, чтобы слушать хиппи-диппи «Эй, Джуд» или подобное дерьмо.

До города оставалось еще около двух миль, когда он заметил магазин под названием «Базовый лагерь». «АРМЕЙСКИЕ ТОВАРЫ, КОТОРЫХ ВЫ НЕ НАЙДЕТЕ БОЛЬШЕ НИГДЕ», — гласил рекламный щит у входа, и уж совсем непонятно, по какой причине он показался ему чрезвычайно смешным. В определенном смысле это, наверное, самая необычная рекламная фраза, которую он когда-либо видел: кажется, она что-то означает, и в то же время невозможно сказать, что именно, Ну да ладно, фраза не имеет ровно никакого значения. Зато в магазине, очевидно, имеется один из тех предметов, которые ему необходимы, и это важно.

Над средним рядом полок висел плакат, напоминающий посетителям о том, что «ЛУЧШЕ ЗАРАНЕЕ ПОЗАБОТИТЬСЯ О СВОЕЙ БЕЗОПАСНОСТИ, ЧЕМ ПОТОМ ЖАЛЕТЬ». Норман равнодушно взглянул на три разновидности газовых баллончиков, не более опасных, чем перечницы, на полку со звездами ниндзя (идеальное оружие для домашней самообороны, если на вас нападает безрукий, безногий и слепой калека), газовые ружья, стреляющие резиновыми пулями, латунные кастеты, плоские и с шипами, дубинки и лассо, плети и свистки.

Примерно в середине центрального ряда полок Норман обнаружил прозрачный ящик с единственным, по его мнению, ценным оружием в «Базовом лагере». За шестьдесят три с половиной доллара он купил электрошокер, выдающий при нажатии кнопки мощный (но, по-видимому, все-таки не в девяносто тысяч вольт, как утверждалось на упаковке) разряд тока между двумя стальными контактами. Норман считал это оружие не менее опасным, чем мелкокалиберный пистолет, и самое приятное, что для его приобретения не надо заполнять формуляры, указывая свое имя.

— Не жеаете риорешти атарею к неу? — осведомился продавец с пулеобразной заостренной головой и заячьей губой. Надпись на его футболке утверждала, что «ЛУЧШЕ ИМЕТЬ ПИСТОЛЕТ И НЕ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ИМ, ЧЕМ НЕ ИМЕТЬ ПИСТОЛЕТА, КОГДА ОН ВАМ НУЖЕН». Норману он напоминал ребенка, родившегося в результате совокупления кровных родственников. — Это рис'ошов'ение растает от деятиойтоой атареи.

Норман с трудом понял, что хочет сказать ему продавец с заячьей губой, и утвердительно кивнул головой:

— Две. Давайте поживем еще немного.

Молодой человек засмеялся так, словно не слышал в жизни ничего более смешного, словно шутка Нормана оказалась еще забавнее, чем рекламный плакат «АРМЕЙСКИЕ ТОВАРЫ. КОТОРЫХ ВЫ НЕ НАЙДЕТЕ БОЛЬШЕ НИГДЕ», затем наклонился, достал из-под прилавка две девятивольтовые батарейки и положил их рядом с электрошокером «Омега».

— Ешейчак! — воскликнул продавец, опять заливаясь смехом. Норману понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что тот имеет в виду, и он рассмеялся вместе с мистером Заячья губа, а позже подумал, что именно в этот момент он достиг сверхсветовой скорости, и окружающие его звезды превратились в прямые линии. Вперед, мистер Сулу, — в этот раз мы проскочим мимо империи Клинтон без остановки.

На украденном «темпе» он въехал в город, а затем в той его части, где модели на рекламных щитах, приглашающих покупать определенную марку сигарет, чаще были темнокожими, чем белыми, разыскал парикмахерскую с очаровательным названием «Обрежьте лишнее». Войдя в помещение, он обнаружил молодого негра с усами, сидящего в старомодном парикмахерском кресле. Надев на голову наушники от «уокмена», он читал лежащий на коленях свежий номер журнала «Джет».

— Что вам надо? — спросил чернокожий парикмахер. Наверное, он заговорил чуть резче, чем если бы в парикмахерскую вошел чернокожий посетитель, но и не совсем грубо. Без уважительной причины не стоит грубить такому клиенту, особенно если ты в парикмахерской совсем один. Вошедший был не меньше шести футов двух дюймов роста, с широкими плечами и большими, крепкими ногами. Кроме того, от него за милю несло полицейским.

Над зеркалом висели снимки Майкла Джордана, Чарлза Баркли и Халена Роуза. Джордан в форме бейсбольной команды «Бирмингемские бароны». Над фотографией была прикреплена полоска бумаги с надписью «ЕДИНСТВЕННЫЙ БЫК СЕЙЧАС И ВСЕГДА». Норман показал на фото:

— Меня так, как его, — сказал он. Чернокожий парикмахер внимательно посмотрел на Нормана, сначала проверяя, не пьян ли тот, затем стараясь понять, не шутит ли клиент. Второе оказалось труднее, чем первое.

— Что вы говорите? Вы хотите сказать, чтобы я обрил вас наголо?

— Именно это я и хочу сказать. — Норман провел ладонью по волосам — темным повсюду, кроме висков, на которых только-только начала пробиваться седина. Ни длинные, ни короткие. Он носит волосы такой длины лет уже двадцать, наверное. Глянув на себя в зеркало, попытался представить, как будет выглядеть — лысый, как Майкл Джордан, но с белым цветом кожи. И не смог. Если повезет, ни Роуз, ни ее подругам это тоже не удастся.

— Вы серьезно?

Неожиданно Нормана едва не стошнило от непреодолимого желания сбить этого тугодума-парикмахера ударом кулака на пол, придавить его, встав коленями на черную грудь, наклониться и откусить всю его верхнюю губу вместе с усами, сорвать ее с черномазого лица. И кажется, Норман понял, в чем дело. Парикмахер напомнил ему сыгравшего важный эпизод в детективном сериале под названием «Поиск Роуз» маленького педика Рамона Сандерса. Того, который пытался получить деньги по кредитной карточке, похищенной его, Нормана, женой.

«Эй, цирюльник, — подумал Норман. — Цирюльник, ты даже не подозреваешь, насколько близок к могиле. Задай еще один вопрос, скажи еще хотя бы одно неверное слово, и от тебя останется только мокрое пятно. А я ведь тоже ничего не могу тебе сказать; не могу предупредить, даже если бы и хотел, потому что сейчас мой собственный голос — тоже спусковой крючок, и я не хочу его нажимать. Так что смотри сам и думай тоже сам».

Парикмахер наградил его новым долгим и внимательным взглядом. Норман стоял на месте, позволяя рассматривать себя. Он почувствовал, что на него снизошло спокойствие. Будь что будет. Все в руках этого коверного клоуна.

— Ладно, как скажете, — произнес наконец парикмахер мягким и обезоруживающим тоном. Норман расслабил правую руку, которая сжимала в кармане электрошокер. Парикмахер положил свой журнал на полку рядом с набором лосьонов и одеколонов (там же стояла медная табличка с именем: СЭМЮЭЛ ЛОУ), поднялся с кресла и стряхнул пластиковый фартук. — Хочешь быть Майком? Тогда садись.

Через двадцать минут Норман в задумчивости разглядывал свое отражение в зеркале. Сэмюэл Лоу стоял рядом с креслом и наблюдал за его взглядом. На лице парикмахера застыла бесстрастная маска, из-под которой проглядывало некоторое любопытство. Он производил впечатление человека, увидевшего нечто давно знакомое с совершенно иной стороны. Чуть раньше в парикмахерской появились два новых клиента. Они тоже смотрели на Нормана с одинаковым выражением нескрываемого одобрения на лицах.

— А он ничего, — заметил один из новых. Он говорил слегка удивленным тоном, ни к кому не обращаясь.

Норман никак не мог свыкнуться с тем фактом, что в зеркале на него смотрел не другой человек, а он сам. Он подмигнул, и человек в зеркале ответил тем же, улыбнулся, и тот улыбнулся вместе с ним; наклонил голову, и его двойник сделал то же самое. Но ничего не помогало. Раньше у него был лоб полицейского; у человека в зеркале оказался лоб профессора математики, высоченный, уходящий в стратосферу. Он не мог привыкнуть к гладким, почему-то казавшимся чувственными изгибам обритого наголо черепа. А белизна? Раньше Норман считал, что кожа его почти не загорает, однако по сравнению с бледным черепом лицо казалось темным, как физиономия пляжного спасателя. Голова его производила странное впечатление хрупкости, она казалась слишком уязвимой и неуловимо совершенной, чтобы принадлежать такому, как он. Чтобы вообще принадлежать человеку, в особенности мужчине. Она напоминала изделие из дельфтского фаянса.

— Знаете, а у вас хорошая голова, — проговорил Лоу. Он произносил слова осторожно, с опаской, но Норману не показалось, что чернокожий парикмахер хочет польстить ему, и это хорошо, потому что Норман пребывал не в том настроении, чтобы позволить какому-то придурку пускать себе пыль в глаза. Или дым в задницу. — Смотритесь неплохо. Выглядите моложе. Что скажешь, Дейл?

— Неплохо, неплохо, — закивал второй посетитель. — Очень даже неплохо, сэр.

— Сколько я должен? — спросил Норман Сэмюэла Лоу.

Он попытался отвернуться от зеркала, но с тревогой и легким испугом обнаружил, что взгляд его настойчиво стремится вернуться к нему, словно желая проверить, как выглядит бритый затылок. Ощущение отчужденности от человека в зеркале охватило его сильнее, чем прежде. Нет, это не его отражение в зеркале. Человек с высоким лбом ученого, поднимающимся над густыми черными бровями — как он может быть им? Нет, это каком-то другой, незнакомый человек, некий фантастический Лекс Лютор, появившийся, чтобы напакостить в метрополисе, и все его поступки с настоящего момента не имеют значения. С настоящего момента ничто не имеет значения. Кроме поимки Роуз, конечно. И разговора с ней. Разговора начистоту.

Лоу снова окинул его оценивающим взглядом, прервав его лишь на мгновение, чтобы посмотреть на двух других чернокожих, и Норман неожиданно понял, что тот проверяет, способны ли двое других помочь ему в случае необходимость, если большой белый клиент — большой белый лысый клиент — откажется платить.

— Извини, друг, — произнес он, пытаясь придать своему голосу мягкие успокоительные интонации. — Ты что-то говорил? Я задумался. Извини.

— Я сказал, тридцатка меня бы устроила. А вас?

Норман достал из левого переднего кармана сложенную вдвое пачку банкнот, выудил из нее две двадцатки и протянул парикмахеру.

— Меня устроило бы сорок, если не возражаешь, — сказал он. — Возьми деньги вместе с моими извинениями. Ты молодец. Отличная работа. Просто неделя выдалась сволочная, вот и все.

«Знал бы хоть половину из того, что известно мне», — подумал он.

Сэмюэл заметно расслабился, принимая деньги.

— Никаких проблем, приятель. И я не шутил — у вас действительно красивая голова. Конечно, вы не Майкл, но другого Майкла просто нет.

— Кроме самого Майкла, — добавил посетитель по имени Дейл. Трое чернокожих мужчин дружно рассмеялись, кивая друг другу. Хотя он запросто прикончил бы всех троих, не напрягаясь, Норман присоединился к ним. Новые клиенты, вошедшие в парикмахерскую, слегка изменили ситуацию. Настала пора проявить некоторую осторожность.

Трое подростков, тоже чернокожих, прислонились к забору неподалеку от «темно», но ничего с машиной не сделали, видимо сочтя ее не стоящей внимания. Они с интересом посмотрели на бледный череп Нормана, переглянулись и закатили глаза. Им было лет по четырнадцать-пятнадцать, и впереди их ждала полная неприятностей жизнь. Тот, который в середине, начал было говорить: «Ты на меня смотришь?», как Роберт Де Ниро в «Таксисте». Норман почувствовал это и уставился на него — только на него, не обращая внимания на двух других, попросту не замечая их. Тот, что в середине, счел фразу из репертуара Де Ниро еще не отрепетированной до конца и замолчал.

Норман сел в чисто вымытую украденную машину и уехал. Через шесть кварталов по пути к центру города он остановился у магазина подержанной одежды, который назывался «Попробуй снова, Сэм». По магазину бесцельно слонялось несколько посетителей, и все они поглядели на него, но он не возражал. Норман ничего не имел против того, чтобы на него смотрели, в особенности, если их внимание привлекает его бритый наголо череп. Если эти придурки пялятся на его блестящую макушку, ни один из них не вспомнит, как выглядит лицо Нормана, через пять минут после того, как тот выйдет из магазина.

Норман разыскал мотоциклетную куртку, блестящую от множества заклепок, змеек и цепочек и скрипящую каждой складкой при малейшем движении. Он снял ее с вешалки. Продавец раскрыл рот, чтобы запросить за куртку двести пятьдесят долларов, посмотрел в бешеные глаза, глядящие на него из-под невообразимо белой пустыни свежевыбритого черепа, и сообщил покупателю, что она стоит сто восемьдесят долларов плюс налог. Продавец сбросил бы еще десятку или двадцатку, если бы Норман начал торговаться, но тот заплатил сразу. Он устал, в висках возникла тупая пульсирующая боль, ему хотелось вернуться в отель и улечься спать. Он мечтал проспать до самого завтрашнего утра. Ему нужно хорошенько отдохнуть, потому что завтра будет не до отдыха.

По пути в «Уайтстоун» он сделал еще две остановки. Сначала притормозил у магазина, торгующего товарами для инвалидов. Там он приобрел подержанную механическую инвалидную коляску, помещающуюся в сложенном виде в багажник «темпо». Затем отправился в Женский культурный центр и музей. Там заплатил шесть долларов за вход, однако не задержался ни у экспонатов, ни в аудитории, где шла дискуссия о проблемах естественного деторождения. Он совершил короткую экскурсию в сувенирный киоск и тут же покинул культурный центр.

Вернувшись в «Уайтстоун», он прямиком направился в свой номер, не расспрашивая никого о блондинке с соблазнительной попкой. В теперешнем своем состоянии Норман не рискнул бы заговорить даже с продавцом содовой. Свежеобритый череп гудел, как наковальня, по которой стучат молотом, глаза едва не вылезали из орбит, зубы будто крошились от боли, челюсти свело судорогой. Хуже всего, что его мозг теперь, казалось, плыл над ним, как огромный воздушный шар на параде в честь Дня Благодарения, у него создалось такое впечатление, словно мозг и тело связаны тончайшей нитью, которая способна оборваться в любой момент. Ему нужно лечь. Отдохнуть. Выспаться. Может, после этого мозг вернется на положенное место. Что касается блондинки, лучше всего относиться к ней как к козырному тузу в рукаве, чему-то, что можно использовать только в крайнем случае — «При пожаре разбить стекло».

В пятницу Норман лег в постель в четыре часа дня. Пульсация в висках уже давным-давно даже отдаленно не напоминала похмельный синдром; она превратилась в головную боль, которую он называл «фирменной». Приступы ее нередко возникали в периоды напряженной работы, а с тех пор, как Роуз покинула его, а дело с бандой завертелось с необычайной быстротой, два приступа в неделю стали совершенно рядовым явлением. Норман лежал на постели, уставившись в потолок, наблюдая забавные дрожащие зигзагообразные узоры, вокруг видимых им предметов; из глаз и носа текло. Боль была такой сильной, что ему казалось, будто в самом центре головы возник ужасный зародыш, старающийся появиться на свет; боль достигла того уровня, когда ему не оставалось ничего иного, кроме как принять горизонтальное положение, напрячь всю свою выдержку и ждать, ждать, ждать, пока не утихнет сама, а сделать это можно только одним способом — переживая каждую секунду в отдельности, переходя от одного момента к следующему, как идущий через ручей человек, перепрыгивающий с одного камешка на другой. Сравнение вызвало в уголке памяти какие-то смутные ассоциации, но они не смогли пробиться к поверхности через барьер напряженной болезненной пульсации, и Норман не стал воскрешать их. Он потер ладонью макушку и затылок. Непривычная гладкость кожи не была похожа на нечто, принадлежащее ему; он словно прикоснулся к капоту только что вышедшего из мойки автомобиля.

— Кто я? — прозвучал в пустом гостиничном номере его вопрос. — Кто я? Почему я здесь? Что я тут делаю? Кто я?

Не успев дать ответ хотя бы на один из вопросов, он провалился в сон. Через лишенные сновидений глубины сна боль все еще преследовала его и довольно долго, как плохое предчувствие, не выходящее из головы, но в конце концов Норман от нее оторвался. Голова упала на подушку, и влага, не совсем являющаяся слезами, стекала из левого глаза и левой ноздри по щеке на подушку. Он громко захрапел.

Когда двенадцать часов спустя, в четыре часа утра в субботу, Норман проснулся, от головной боли не осталось и следа. Он чувствовал себя свежим и полным сил, как случалось почти всегда по окончании приступа «фирменной». Он поднялся, спустил ноги на пол и посмотрел через окно в темноту. Голуби по-прежнему сидели на подоконнике, прижимаясь друг к другу и воркуя даже во сне. Он знал — точно, уверенно, без тени сомнения, — что сегодняшний день принесет с собой окончание всей истории. Возможно, на этом закончится и его путь, но это пустяк по сравнению с главным. Понимание того, что после конца больше никогда не будет головных болей, показалось ему вполне равноценной компенсацией.

В противоположном углу комнаты на спинке стула черным безголовым привидением висела мотоциклетная кожаная куртка.

«Проснись пораньше, Роуз, — подумал он почти с нежностью. — Проснись пораньше, сладкая моя, и полюбуйся рассветом, почему бы тебе не насладиться зрелищем восходящего солнца? Смотри, запоминай, потому что это последний рассвет, который ты встречаешь».

2

В субботу утром Рози проснулась в самом начале пятого и в страхе потянулась к ночнику на прикроватной тумбочке, уверенная, что Норман находится в комнате рядом с ней, убежденная, что слышит запах его одеколона — «От всех моих парней пахнет „Инглиш Ледером“ или не пахнет ничем». В панической попытке поскорее включить свет она едва не столкнула лампу на пол, но, когда свет, наконец, зажегся (основание лампы при этом оказалось в дюйме от края небытия), ее страх быстро рассеялся. Она увидела лишь свою комнату, маленькую, опрятную, успокаивающую, и единственный запах, который Рози ощущала, исходил от ее собственного теплого после сна тела. В комнате нет никого, кроме нее самой… и Мареновой Розы, разумеется. Но Мареновая Роза надежно спрятана за дверцей встроенного шкафа, где она, несомненно, стоит, прикрывая глаза рукой от солнца и глядя на полуразрушенный храм.

«Он мне приснился, — подумала она, поднимаясь. — Я видела его во сне. Мне привиделся очередной кошмар с участием Нормана, поэтому я так испугалась».

Она передвинула ночник на середину тумбочки. Основание лампы звякнуло о браслет. Рози подняла его и оглядела. Странно, почему ей так трудно вспомнить, (то, что должна помнить) откуда у нее взялось это украшение. Может, она купила его в лавке Билла, потому что оно напомнило браслет, надетый на руку женщины с картины? Она не понимала, и это ее тревожило. Как можно забыть (то, что нужно забыть) такое?

Рози подняла браслет, тяжелый, как золото, но, наверное, сделанный из чугуна и покрытый позолотой, и посмотрела через него, как в телескоп, на комнату.

В памяти вспыхнул фрагмент сна, и она поняла, что Норман в ее сновидении не появлялся. Ей пригрезился Билл. Они мчались на его мотоцикле, и вместо того, чтобы отвезти ее на пикник к озеру, он направился по тропе, уходящей все глубже и глубже в зловещую рощу мертвых деревьев. Через некоторое время они достигли поляны, на которой росло единственное живое дерево с ветвями, отягощенными сочными плодами цвета хитона Мареновой Розы.

«Ого! Великолепное первое блюдо! — воскликнул Билл, спрыгивая с мотоцикла и подбегая к дереву. — Я слышал про эти фрукты — съешь один, и ты сможешь видеть затылком, съешь два, и будешь жить вечно».

Именно в этом месте сон превратился из просто неприятного в по-настоящему кошмарный. Она почему-то знала, что плоды дерева не волшебные, а ядовитые, и бросилась к нему, намереваясь остановить, прежде чем тот попробует вкус соблазнительного фрукта. Но Билл и слушать не хотел. Он слегка обнял ее за плечи, усмехнулся и сказал: «Не будь дурочкой, Рози, я знаю помгранат, он совсем не такой».

Вот тогда-то она и проснулась, лихорадочно дрожа в темноте и думая не о Билле, а о Нормане… словно он лежал на постели где-то неподалеку и думал о ней. От такой мысли она крепко обхватила себя за плечи. Очень даже возможно, что так оно и есть на самом деле. Положив браслет на тумбочку, Рози поспешила в ванную и включила горячую воду.

Беспокойный сон о Билле и ядовитом дереве, недоумение, когда и каким образом к ней попал браслет, путаные размышления о купленной картине, с которой она сняла раму, а потом сунула в шкаф, как нечто постыдное, недостойное чужого взгляда… все это померкло на фоне одной тревожащей ее мысли: о предстоящем свидании. Оно состоится сегодня, и каждый раз, когда Рози вспоминала об этом, ее охватывало такое ощущение, будто в груди накалялась нихромовая спираль. Она одновременно боялась и радовалась, но преобладало любопытство. Свидание. Их свидание.

«Если, конечно, он появится, — скептическим тоном заметил внутренний голос. — Если все это — не шутка, знаете ли. А может, ты его напугала».

Рози шагнула было под душ, но в последний момент сообразила, что забыла снять трусики.

— Появится, — пробормотала она, наклоняясь и стягивая их. — Придет, я знаю. Обязательно придет.

Она нырнула под струю горячей воды, и, когда протянула руку за бутылочкой шампуня, голос в потаенной части сознания — в этот раз совсем другой голос — прошептал: «Звери будут драться».

— Что? — встрепенулась Рози, замерев с пластмассовой бутылочкой в руке. Ей стало страшно, хотя она сама не понимала почему. — Что ты сказал?

Тишина. Она даже не успела точно запомнить мысль, только что мелькнувшую в голове, знала лишь, что это опять каким-то образом связано с проклятой картиной, застрявшей в сознании, как назойливо повторяющийся мотив. Рози принялась намыливать волосы и неожиданно решила избавиться от картины. Она сразу испытала облегчение, как при мысли о том, что нужно отказаться от плохой привычки — курения или порции спиртного перед ленчем, — и к тому времени, когда вышла из ванной, настроение ее поднялось настолько, что она напевала.

3

Билл не заставил ее мучиться сомнениями; он приехал без опоздания. Рози перенесла один из стульев к окну, чтобы не пропустить его появления (она уселась перед окном в четверть восьмого, через целых три часа после того, как вышла из душа, и больше чем за час до условленного времени), и в двадцать пять минут девятого на свободное место между двумя машинами перед домом въехал мотоцикл с привязанной к багажнику сумкой-холодильником. Голову водителя скрывал большой синий шлем, а лица его она под таким углом рассмотреть не могла, Но Рози знала, что это Билл. Безошибочно угадала бы его по линии плеч и среди тысячной толпы. Он нажал на газ, заставив мотор взреветь, затем выключил его и обутой в ботинок ногой опустил упор. Он перебросил ногу через сиденье, и на секунду стали отчетливо видны очертания его бедра в линялых джинсах. Рози ощутила, как по ней пробежала слабая, но откровенная волна чувственного желания, и подумала: «Вот о чем я буду думать сегодня вечером, ожидая, пока придет сон; вот о чем я буду мечтать. И если мне повезет, я увижу это во сне».

Она собиралась дожидаться его здесь, на месте, давая возможности подняться на второй этаж, как девочка, чувствующая себя в полной безопасности в родительском доме, ожидает парня, который должен отвезти ее на школьный танцевальный вечер, ожидает даже после того, как он останавливается у дома: сидит в нарядном открытом платье, прячась за занавеской спальни и улыбаясь чуть хитроватой улыбкой, пока он неловко выбирается из тщательно вымытой и начищенной до блеска отцовской машины и приближается к двери, смущенно поправляя галстук-бабочку.

Рози хотела встретить его здесь, но вдруг вскочила со стула, распахнула дверцу шкафа и, выхватив свитер, торопливо зашагала по коридору к лестнице, одеваясь на ходу. Когда она подошла к лестнице и обнаружила, что он уже дошел до первой площадки, увидела, как он поднял голову, чтобы взглянуть на нее, ей вдруг подумалось, что она достигла идеального возраста; слишком стара, чтобы кокетничать ради пустого кокетства, и достаточно молода, чтобы верить в то, что некоторые надежды — те, которые по-настоящему важны, — могут сбываться, несмотря ни на что.

— Привет, — сказала она, глядя на него сверху вниз со своего места. — Ты вовремя.

— Ну конечно, — откликнулся он, глядя на нее снизу вверх. В его голосе слышалось легкое удивление. — Я никогда не опаздываю. Меня так воспитали. Я сказал бы даже, что пунктуальность у меня в генах. — Он протянул ей руку в перчатке, как галантный кавалер в историческом фильме. — Ты готова?

Гм. Она пока что не знала, как ответить на его вопрос, поэтому просто встретила его на полпути, подала руку и позволила свести себя вниз по лестнице и на улицу, на яркий солнечный свет первой субботы июня. Он остановил ее на тротуаре рядом с мотоциклом, окинул с головы до ног критическим взглядом и с сомнением покачал головой:

— Нет-нет, свитер никуда не годится. К счастью, бойскаутская подготовка меня еще ни разу не подводила.

С обеих сторон к багажнику «харлей-дэвидсона» были привязаны два рюкзака. Он развязал один и извлек кожаную куртку — такую же, как и его собственная, две пары карманов со змейками на груди и по бокам, но больше никаких украшений или излишеств. Ни заклепок, ни эполет, ни цепочек или металлических молний. Она оказалась чуть больше той, которая была на Билле. Рози посмотрела на куртку, плоско висящую, в его руках, встревоженная очевидным вопросом. Он увидел ее взгляд, правильно истолковал его и отрицательно покачал головой:

— Это отцовская куртка. Он учил меня кататься на старом индейском томагавке, который выменял на обеденный стол и набор мебели для спальни. Отец рассказывал, что в год своего совершеннолетия объездил на том мотоцикле всю Америку. Старый дракон заводился ножным стартером, и если ты забывал переключиться на нейтральную, мотоцикл выпрыгивал из-под тебя.

— И что случилось потом? Он разбил его? — Рози слегка улыбнулась. — Или ты его разбил?

— Ни то, ни другое. Он умер от старости. С тех пор в семействе Штайнеров прижились харлей-дэвидсоновские потомки. Это модель «херитидж», тридцать пять кубиков. — Он нежно провел рукой по металлической конструкции. — Отец не катается лет пять уже, если не больше.

— Надоело?

Билл покачал головой:

— Нет, у него глаукома.

Она набросила на плечи куртку и подумала, что отец Билла, должно быть, дюйма на три ниже и фунтов на сорок легче своего сына, однако куртка, тем не менее, смотрелась на ней довольно смешно, свисая едва ли не до колен. Впрочем, в ней было тепло, и Рози застегнула ее до самого подбородка со странноватым чувственным удовольствием.

— Ты прекрасно в ней выглядишь, — заметил он. — Немножко забавно, как девочка, примеряющая наряды своей матери, но все равно здорово. Честно.

Она решила, что теперь способна произнести те слова, которые не решилась сказать, когда они с Биллом сидели на скамейке и ели сосиски с кислой капустой; неожиданно ей показалось необходимым, чтобы он услышал их.

— Билл?

Он посмотрел на нее с едва заметной улыбкой, хотя взгляд его оставался серьезным.

— Да?

— Не обижай меня.

Он задумался над услышанным — улыбка по-прежнему не сходила с лица, а глаза продолжали смотреть серьезно — и потом покачал головой:

— Нет. Я тебя не обижу.

— Обещаешь?

— Да, обещаю. Давай, прыгай в седло. Ты когда-нибудь раньше каталась на железном пони?

Она покачала головой.

— Тогда слушай. Вот эти маленькие колышки — для ног. — Он склонился над багажником мотоцикла, а когда выпрямился, держал в руках шлем. Она без малейшего удивления отметила про себя красновато-пурпурный цвет.

— Держи ведерко для мозгов.

Рози водрузила шлем на голову, наклонилась, торжественно посмотрела в зеркало на руле мотоцикла и громко расхохоталась.

— Я похожа на футболиста!

— Причем самого красивого в команде, — добавил он, беря ее за плечи и поворачивая к себе. — Ремешок застегивается на шее. Погоди, я помогу тебе.

Его лицо находилось на расстоянии поцелуя, и она почувствовала слабое головокружение, понимая, что, если он захочет поцеловать ее прямо сейчас и здесь, на залитом солнцем тротуаре, где прогуливаются люди, направляясь по утренним субботним делам, она не станет противиться. Затем он отступил на шаг.

— Не слишком туго?

Она покачала головой.

— Точно?

Рози кивнула.

— Тогда скажи что-нибудь.

— Этот реешок с'ишко тугой, — произнесла она и рассмеялась от появившегося на его физиономии выражения. Через секунду он присоединился к ней.

— Ты готова? — снова спросил Билл. Он все еще улыбался, но в глазах появилась сосредоточенность, словно они приступали к выполнению очень серьезного задания, когда каждый неверный шаг, каждое слово способны привести к неисправимым последствиям.

Она сжала руку в кулак, стукнула по шлему и нервно улыбнулась.

— Кажется, да. Кто садится первый, ты или я?

— Я. — Он закинул ногу на седло «дэвидсона». — Теперь ты.

Она осторожно занесла ногу над сидением и положила руки ему на плечи. Ее сердце бешено колотилось в груди.

— Нет, — сказал он. — Держи меня за пояс, поняла? Мои руки должны быть свободны, чтобы управлять мотоциклом.

Рози просунула руки ему под мышки и соединила их на его плоском животе. В мгновение ока она почувствовала себя так, будто разом вернулась в сон. Неужели все это происходит только потому, что когда-то она увидела одну-единственную капельку крови на пододеяльнике? Потому, что ей вдруг вздумалось махнуть на все рукой, выйти из дому и шагать, шагать, куда глаза глядят? Неужели это правда?

«Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы это был не сон», — взмолилась она.

— Проверь — ноги должны стоять на подножках.

Она поставила ноги на подножки и испытала смешанный со страхом восторг, когда Билл перевел мотоцикл в вертикальное положение и убрал упор. В этот момент мотоцикл удерживали от падения только его широко расставленные ноги, и ей показалось, что они сидят в маленькой лодке, отвязанной от пирса и свободно качающейся на волнах. Рози плотнее прижалась к его спине, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Запах разогревшейся на солнце кожи оказался точно таким, каким представлялся ей во сне, и это здорово. И вообще все здорово. Страшновато и здорово.

— Надеюсь, тебе понравится, — произнес Билл, оборачиваясь. — Я правда надеюсь.

Он нажал кнопку на правой ручке, и «харлей» под ними мгновенно завелся, издавая оглушительный грохот. Рози подпрыгнула и придвинулась еще ближе к нему; ее руки непроизвольно напряглись.

— Все в порядке? — крикнул он. Она кивнула, потом сообразила, что Билл ее не видит, и прокричала в ответ, что все в порядке.

Спустя секунду тротуар слева от них вдруг покатился назад. Билл бросил быстрый взгляд через плечо, проверяя, нет ли приближающихся машин, затем пересек Трентон-стрит и выехал на правую сторону. Поворот оказался совсем не таким, как в автомобиле; мотоцикл накренился, словно маленький самолет, заходящий на точный курс перед посадкой. Билл повернул ручку газа, и мотоцикл ринулся вперед. Порывистый ветер затрепетал у нее под шлемом, и Рози радостно рассмеялась.

— Я знал, что тебе понравится! — крикнул Билл через плечо, когда они остановились перед красным светофором на перекрестке. Он опустил ногу, поддерживая мотоцикл, и она подумала, что на несколько секунд они снова связаны с твердой землей, но очень тонкой нитью. Включился зеленый, мотор опять взревел под ней, в этот раз более солидно, они свернули на Диэринг-авеню и поехали мимо Брайант-парка, подминая тени старых дубов, распластавшиеся на асфальте чернильными кляксами. Она выглянула из-за плеча Билла и увидела, что солнце сопровождает их, мелькая за деревьями, как гелиограф, а когда он наклонил мотоцикл, поворачивая на Калюмет-авеню, она наклонилась вместе с ним.

«Я знал, что тебе понравится» — сказал ей Билл, когда они тронулись в путь, но слово «нравилось» определяло ее чувства только в те минуты, когда они проезжали северную часть города, проскакивая предместья, где прижавшиеся друг к другу выглядевшие почти по-деревенски одно- и двухэтажные дома напомнили ей телешоу «Все дома», а на каждом углу, казалось, располагался двойник таверны «Маленький глоток». Когда же они выехали на Скайуэй и покинули пределы города, ей не просто нравилось; она испытывала восторг. Потом они свернули на черное полотно двухрядного двадцать седьмого шоссе, вытянувшегося вдоль берега озера до самой границы соседнего штата, и Рози не возражала бы, чтобы поездка продолжалась вечно. Если бы Билл спросил, нет ли у нее желания махнуть в Канаду, посмотреть матч «Блу Джинз» в Торонто, Рози просто прижалась бы шлемом к черной и пахучей коже его куртки, чтобы он почувствовал ее кивок.

Лучше всего было на двадцать седьмом шоссе. В разгар лета даже в такой утренний час движение на нем станет довольно оживленным, но сейчас шоссе представляло собой практически пустую черную ленту с желтым стежком, разделяющим его на две части. Справа от них сквозь зеленые ветки деревьев проглядывала сказочная голубизна озера, слева приближались и удалялись молочные фермы, хижины для туристов, сувенирные лавки, только-только открывающиеся перед началом летнего сезона.

Ей не хотелось разговаривать, она даже не знала, сможет ли говорить, если Билл о чем-то ее спросит. Он постепенно разгонял «харлей» до тех пор, пока красная стрелка спидометра не замерла в строго вертикальном положении, как стрелка компаса, указывающая на север, и от ветра, задувающего под шлем, у Рози заложило уши. Поездка напомнила ей сны с полетами, которые видела в детстве, — сны, где в восторге бесстрашно парила над полями, скалистыми горами, крышами и трубами, а волосы ее флагом развевались за спиной. После таких снов она просыпалась, дрожа, мокрая от пота, испуганная и одновременно счастливая; точно такие же ощущения испытывала Рози и сейчас. Поворачивая голову влево, она видела собственную тень, бежавшую рядом, как и в тех снах, но теперь чуть впереди находилась еще одна тень, и это усиливало ее радость. Если когда-либо в жизни она чувствовала себя такой счастливой, как сейчас, тот момент выветрился из ее памяти. Весь мир вокруг казался идеальным и совершенным, а она сама — идеальной и совершенной частью этого мира.

Рози ощущала незначительные колебания температуры — чуть холоднее становилось, когда они мчались через затененные участки или спускались в ложбины, теплело, когда снова выныривали на солнце. При скорости шестьдесят миль в час запахи казались концентрированными и мимолетными, словно кто-то стрелял из духового ружья пахучими капсулами: коровы, навоз, сено, земля, свежескошенная трава, смола, когда они выехали на ремонтируемый участок дороги, маслянистый голубой выхлоп, когда догнали натужно гудящий на подъеме фермерский грузовик. Дворняга в кузове положила морду на передние лапы и посмотрела на них без всякого интереса. Билл, приняв влево на прямом участке дороги, обогнал грузовик, и сидевший за рулем фермер помахал рукой, приветствуя Рози. Она рассмотрела лапки морщин в уголках его глаз, покрасневшую, облупившуюся кожу на крыльях носа, в солнечных лучах мелькнул отблеск обручального кольца. Осторожно, как канатоходец, выполняющий свой номер без страховочной сетки, она высвободила одну руку и помахала фермеру. Тот улыбнулся ей, его грузовик отстал и вскоре скрылся из виду.

После того, как они удалились от города на десять или пятнадцать миль, Билл протянул руку, указывая на блестящий силуэт в небе. Спустя несколько секунд она расслышала уверенный рокот лопастей пропеллера, а еще через мгновение увидела двоих мужчин в прозрачной кабине. Вертолет с гулом промчался у них над головами, и Рози заметила, как пассажир наклонился и прокричал что-то на ухо пилоту.

«Я все вижу, — сказала она про себя и затем задумалась, почему это кажется ей таким удивительным. Собственно, вряд ли видела что-то, чего не разглядела бы из окна автомобиля. — Вижу, вижу, — думала она. — Вижу, потому что смотрю не через стекло, которое превращает все в простой пейзаж. Сейчас это мир, а не пейзаж, и я — его неотъемлемая часть. Я мчусь через этот мир, как в снах далекого детства, но теперь я не одна».

Между ног у нее ровно гудел двигатель мотоцикла. Нельзя сказать, чтобы ощущение возбуждало ее, но все же дрожь, передающаяся от мотора, напоминала о том, что там находится и для чего оно предназначено. Если она не смотрела по сторонам, ее взгляд упирался в основание шеи Билла, поросшее темными волосками, и ей хотелось узнать, каково будет дотронуться до них пальцами, разгладить, как перья на спинке птицы.

Через час после того, как они покинули город, вокруг не осталось и следов человеческой деятельности. Билл сбросил скорость до второй, а когда впереди вырос щит с надписью «ЗОНА ОТДЫХА „ШОРЛЕНД“ — ВЪЕЗД ТОЛЬКО ПО РАЗРЕШЕНИЮ», переключился на первую и свернул на усыпанную гравием узкую дорогу.

— Держись! — предупредил он. Теперь, когда в ее шлеме не бушевал ураган, Рози четко слышала его голос. — Ухабы.

На дороге действительно оказалось множество ухабов, но «харлей» легко преодолевал их, смягчая и превращая в не стоящие внимания кочки. Через пять минут они остановились на маленькой грязной парковке. За ней располагалось несколько столиков для пикников и сложенных из камня мангалов для шашлыков, разбросанных на просторной тенистой поляне с ковром зеленой густой травы и на пологой узкой каменистой полоске берега, не заслуживающей того, чтобы ее назвали пляжем. На каменистый берег одна за другой неторопливо накатывали небольшие волны. Дальше озеро простиралось до самого горизонта; его воображаемая линия, призванная разграничивать небо и воду терялась в голубоватой дымке. Зона отдыха «Шорленд» оказалась абсолютно пустынной, насколько она могла судить, кроме них, никого поблизости не было, и, когда Билл заглушил двигатель, от тишины у нее перехватило дыхание. Лишь бездумно кружащие над волнами чайки оглашали берег своими пронзительными раздосадованными криками. Где-то вдали на западе раздавался звук мотора, настолько слабый, что нельзя было различить, работает ли это грузовик или трактор. И все.

Носком ботинка он подвинул плоский крупный камень поближе к мотоциклу, затем опустил упор так, чтобы камень оказался под ним. Перекинув ногу через мотоцикл, Билл с улыбкой повернулся к ней, но когда увидел ее лицо, улыбка исчезла, уступив место озабоченности.

— Рози? Тебе плохо?

Она удивленно посмотрела на него.

— Нет. С чего ты взял?

— У тебя какой-то странный вид…

«Готова поклясться, — подумала она. — Готова поклясться».

— Я в порядке, — заверила она Билла. — Просто мне не верится, что все это происходит на самом деле, вот и все. Думаю, каким образом здесь очутилась. — Она напряженно засмеялась.

— Скажи, у тебя не кружится голова? Ты не чувствуешь слабости?

В этот раз Рози рассмеялась более непринужденно.

— Да не волнуйся, все в порядке, честно.

— И тебе понравилось?

— Слабо сказано. — Она возилась с кольцами, через которые продевались ремешки, затягивающие шлем, но никак не могла с ними справиться.

— Для новичка они не проще, чем морской узел. Я помогу.

Распуская ремешки, он снова склонился над ней — приблизившись на расстояние поцелуя, — но в этот раз не отступил. Ладонями приподнял шлем, снимая его с головы Рози, а потом поцеловал ее, придерживая правой рукой за талию; шлем болтался у ее колена на мизинце и безымянном пальце его левой руки. Для Рози поцелуй означал, что все действительно в порядке, а прикосновение губ и ощущение руки Билла на талии были сродни чувству возвращения в родной дом. Она ощутила, как по щекам скатились две одинокие слезинки, но это не страшно. Эти слезы не причиняют боли.

Билл чуть-чуть отодвинулся от нее, не снимая руки с талии; шлем, раскачиваясь, как маятник, легонько постукивал ее по колену. Он заглянул ей в лицо.

— Все в порядке?

«Да», — хотела ответить Рози, но голос изменил ей, и она просто молча кивнула головой.

— Ну и прекрасно, — сказал он, а потом серьезно, как человек, выполняющий важную, ответственную работу, поцеловал в мокрые прохладные скулы, сначала под правым глазом, потом под левым. Поцелуи были легкими, как прикосновение дрожащих ресниц. Рози никогда не чувствовала ничего подобного. Неожиданно она обхватила Билла руками за шею крепко-крепко, пряча лицо на его груди в складках кожаной куртки, плотно закрыв глаза, из которых продолжали струиться слезы. Он прижал ее к себе, и та рука, которая прежде покоилась на талии, поднялась, чтобы погладить ее заплетенные в косу волосы.

Через некоторое время она оторвалась от него, провела рукой по глазам и попыталась улыбнуться.

— Вообще-то я не так часто плачу, — сказала она. — Ты, наверное, этому не поверишь, но я действительно не плакса.

— Верю, — произнес он, снимая свой шлем. — Идем, поможешь мне взять сумку с багажника.

Рози помогла ему распустить эластичный шнур, который удерживал сумку-холодильник, и они перенесли ее к одному из столиков для пикников. Затем повернулась к воде и замерла.

— По-моему, это самое красивое место в мире, — заметила она. — Мне не верится, что, кроме нас, здесь совсем никого нет.

— Дело в том, что двадцать седьмое шоссе немного в стороне от обычных туристских маршрутов. Я впервые попал сюда еще мальчишкой, приехал вместе с родителями. Отец рассказал, что обнаружил это место почти случайно, когда объезжал окрестности на своем мотоцикле. Здесь даже в августе, когда вся остальная часть побережья просто забита до отказа, посетителей не так-то много.

Она бросила на него короткий взгляд.

— Ты привозил сюда других женщин?

— Нет, — ответил он.

— Не хочешь пройтись? Во-первых, чтобы нагулять аппетит перед завтраком, во-вторых, я хотел бы показать тебе кое-что.

— Что?

— Будет лучше, если ты сама увидишь.

— Хорошо.

Он подвел ее к воде, где они уселись на большой обломок скалы и разулись. Ее позабавили белые спортивные носки, показавшиеся неожиданными после тяжелых мотоциклетных ботинок; такие носки ассоциировались у нее с уроками физкультуры в старшей школе.

— Оставить здесь или взять с собой? — спросила она, поднимая свои кроссовки. Билл задумался на минутку.

— Ты свои берешь, а я свои оставляю. Проклятые ботинки трудно натянуть даже на сухие ноги. Когда же они мокрые, об этом не стоит и мечтать.

Он стащил белые носки и аккуратно положил их на массивные ботинки. Что-то в его движении и в том, как выглядели лежащие на ботинках носки, заставило ее улыбнуться.

— Что такое?

Она покачала головой.

— Ничего. Идем, показывай свой сюрприз. Они зашагали вдоль берега на север, Рози несла свои кроссовки, Билл указывал путь. Попробовав воду, она нашла ее настолько холодной, что невольно задержала дыхание, но через минуту-другую привыкла, и вода уже не казалась обжигающе ледяной. Она видела свои белые ступни, похожие на бледных рыбин, отделенные от лодыжек отражением на воде. Идти по каменистому дну было совсем не больно. «Глупая, — подумала она. — Ты запросто можешь порезаться и даже не почувствуешь этого. От холода они просто онемели». Но не порезалась. Ей казалось, что Билл не позволит ей пораниться. Мысль смешная, но она действительно так считала.

Пройдя еще ярдов сорок вдоль берега, они наткнулись на заросшую извилистую тропинку, уходящую прочь от воды — крупный белый песок, проглядывающий через низкие, жесткие заросли можжевельника, — и Рози ощутила мимолетное прикосновение deja vu — ложной памяти, словно уже ходила по этой тропинке в давнем, забытом сне.

Билл указал на вершину небольшого холма и тихо пояснил:

— Мы идем туда. Постарайся шуметь как можно меньше.

Дождавшись, пока она наденет кроссовки, снова зашагал вперед. У вершины остановился, поджидая ее, а когда она присоединилась к нему и раскрыла рот, чтобы сказать что-то, сначала прижал палец к ее губам, а потом вытянул его, указывая на упавшее дерево в центре поляны.

Поляна, поросшая густой травой, находилась ярдах в пятидесяти от берега; с нее открывался красивый вид на озеро. Под переплетением облепленных кусками земли корней лежала рыжая лисица, к животу которой приникли три детеныша. Неподалеку от них четвертый лисенок сосредоточенно охотился за собственным хвостом в пятне солнечного света. Рози уставилась на них, словно завороженная.

Билл склонился к ней, и его шепот защекотал ей ухо: — Я заглянул сюда позавчера, решил проверить, на месте ли все и так ли здесь хорошо, как раньше. Я не приезжал сюда лет пять, поэтому хотел убедиться, что ничего не изменилось. Осматривал окрестности и наткнулся на это семейство. Vulpes fulva на латыни — красная лиса. Малышам не больше шести месяцев.

— Откуда ты так много про них знаешь?

Билл пожал плечами.

— Мне просто нравятся животные. Я читаю о них и стараюсь понаблюдать за ними в родной среде, если подворачивается случай.

— Ты охотишься?

— Боже упаси, нет. Даже не фотографирую. Просто смотрю.

В этот момент лисица заметила их. Не шевельнувшись, она замерла и напряглась внутри яркой шкурки, настороженно глядя на людей блестящими глазами.

«Не вздумай смотреть на нее, — подумала Рози неожиданно, не понимая совершенно, что это, собственно, значит; ей лишь показалось, что прозвучавший в голове голос принадлежит не ей. — Не смотри на нее, это зрелище не для таких, как ты».

— Какие они красивые, — выдохнула Рози, нащупав руку Билла и сжав ее в своих ладонях.

— Красавцы, — согласился он.

Мать повернула голову к четвертому детенышу, который оставил в покое хвост и теперь прыгал по траве, пытаясь накрыть свою тень. Она издала короткий высокий тявкающий звук. Лисенок оглянулся, опасливо посмотрел на незваных гостей, затем трусцой подбежал к матери и улегся у нее под боком. Она принялась лизать голову детеныша, умело и быстро обхаживая его, но глаза по-прежнему внимательно наблюдали за Биллом и Рози.

— А папаша у них есть? — шепотом спросила Рози.

— Есть, я видел его позавчера. Крупный мощный самец.

— Где он?

— Где-то поблизости. Охотится. Малышам, наверное, часто приходится видеть чаек со сломанными крыльями, которых он приносит им на ужин.

Взгляд Рози переместился к корням вывороченного из земли дерева, под которыми лисье семейство устроило себе нору, и снова ее сознания коснулось ощущение deja vu. Смутный образ шевелящегося корня, тянущегося, чтобы схватить какой-то предмет, возник у нее перед глазами, задержался на секунду и снова растаял.

— Наверное, мы ее пугаем, — произнесла Рози.

— Возможно, но не очень сильно. Если попытаемся подойти ближе, она станет защищать детенышей.

— Да, — согласилась Рози. — А если обидим их, она заплатит.

Он бросил на нее странный взгляд.

— Ну, думаю, по крайней мере, попытается.

— Я рада, что ты привел меня сюда.

Его лицо озарилось улыбкой.

— Спасибо.

— Давай уйдем. Я не хочу пугать ее. К тому же я проголодалась.

— Хорошо. И я тоже голоден.

Билл поднял руку в торжественном прощальном жесте. Самка смотрела на него блестящими немигающими глазами… а затем сморщила морду в беззвучном рычании, обнажая ряд аккуратных белых зубов.

— Да, да, — сказал он. — Ты хорошая мама. Заботься о них получше.

Он повернулся и зашагал по тропинке. Рози пошла было за ним, но потом остановилась и в последний раз посмотрела в блестящие немигающие глаза. Лисица по-прежнему скалила зубы, предупреждая, что готова защищать свое потомство, если надо. Ее шкурка была скорее рыжая, чем красная, но нечто в ее цвете — наверное, разительный контраст с пышной зеленью — заставил Рози содрогнуться. Низко над головой пролетела чайка, чиркнув тенью по поляне, но лисица не сводила глаз с Рози. Даже когда она повернулась и последовала за Биллом, Рози казалось, что все еще чувствует взгляд хищницы — внимательный и глубоко сосредоточенный в своей неподвижности.

4

— Они не погибнут? — спросила Рози, когда они снова вышли к воде.

Держась для равновесия за его плечо, она сняла кроссовки сначала с одной, затем с другой ноги.

— Ты хочешь сказать, не станут ли они добычей охотников?

Рози кивнула.

— Нет, если не будут совать нос в сады и курятники, а у мамы с папой хватит ума не тащить их к какой-нибудь ферме, — короче, если они будут вести себя нормально. Самке года четыре, наверное, самцу лет семь или около того. Жаль, что ты его не видела. У него кисточка на хвосте цвета листьев в октябре.

Они прошли половину пути к месту для пикников, шагая по мелководью. Рози увидела впереди черные ботинки на той скале, где Билл их оставил, и белые носки, аккуратно уложенные на квадратные носы ботинок.

— Что ты имеешь в виду, под «если будут вести себя нормально»?

— Бешенство, — пояснил он. — Слишком часто именно водобоязнь толкает их к человеческим садам и курятникам. Заставляет показываться на глаза людям. И приводит к гибели. У самок бешенство наблюдается чаще, чем у самцов, и они могут обучить своих щенят всяческим опасным гадостям. Самцы погибают от болезни довольно быстро, но самки способны жить долгое время, становясь все хуже и хуже.

— Правда? Какой ужас.

Билл остановился, посмотрел на бледное задумчивое лицо Рози, затем притянул к себе и обнял.

— Совсем не обязательно, чтобы все произошло именно так, — заверил он ее. — Пока что звери прекрасно себя чувствуют, насколько я могу судить.

— Но ведь может случиться такое, верно? Ведь может?

Он задумался над ее вопросом, затем кивнул.

— Конечно, может. Все может случиться. Идем, пора завтракать. Что скажешь?

— Скажу, что звучит заманчиво.

Но втайне она подумала, что вряд ли теперь, когда ее словно преследует взгляд блестящих лисьих глаз, съест много. Впрочем, когда Билл принялся выкладывать еду, Рози моментально ощутила жуткий голод. Рано утром она ограничилась стаканом апельсинового сока и единственным гренком; взволнованная (и испуганная), как невеста перед венчанием, она полностью лишилась аппетита. Теперь же при виде хлеба и мяса Рози начисто забыла о лисьем семействе, живущем к северу от пляжа.

А Билл извлекал из сумки-холодильника все новую и новую снедь: бутерброды с холодной говядиной, бутерброды с тунцом, салат с цыпленком, салат с картофелем, салат из капусты с морковью, две банки кока-колы, термос чая со льдом, два куска пирога, кусок торта, — все это напомнило ей клоунов, вылезающих из маленькой машины в цирке, и она, не выдержав, рассмеялась. Наверное, с ее стороны это было невежливо, но Рози настолько прониклась доверием к нему, что формальное соблюдение правил хорошего тона перестало быть необходимостью. И слава Богу, потому что чувствовала, что даже правила хорошего тона вряд ли остановили бы ее.

Он поднял голову и посмотрел на нее, держа в одной руке солонку, а в другой — перечницу. Она увидела, что дырочки на солонке и перечнице аккуратно заклеены прозрачной лентой, и ей почему-то стало еще веселее. Рози опустилась на скамейку рядом со столом, закрыла лицо руками и попыталась успокоиться. Ей почти удалось это, но тут посмотрела сквозь пальцы на стол и увидела гору сэндвичей — полдюжины для двух человек — на аккуратно разрезанных по диагонали кусочках хлеба, завернутые в прозрачную пленку. Она снова расхохоталась.

— В чем дело. Рози? — спросил он, улыбаясь. — Что случилось?

— Ты случайно не ждешь, что к нам кто-нибудь заглянет? — спросила она, продолжая хихикать. — Какая-нибудь футбольная команда, например? Или отряд бойскаутов?

Билл улыбнулся еще шире, но в глазах сохранялось все то же выражение сосредоточенности. Это было довольно сложное выражение, свидетельствовавшее о том, что он понимает одновременно и смешную сторону ситуации, и ее серьезность, и по этому взгляду Рози наконец поверила, что он действительно равен ей по возрасту или, во всяком случае, близок к ней, что в данных обстоятельствах почти одно и то же.

— Я просто взял всего понемножку, чтобы ты выбрала еду себе по вкусу, вот и все.

Приступ смеха постепенно угасал, однако Рози продолжала улыбаться, глядя на него. Больше всего ее поразила не предусмотрительность Билла, от которой он казался только моложе, а открытость и искренность, делавшие его старше.

— Билл, я могу есть практически все, — сказала она.

— Я так и думал, — произнес он, присаживаясь на скамейку рядом с ней. — Но дело совершенно в ином. Мне важно не то, что ты можешь терпеть или с чем согласна примириться. Гораздо важнее узнать, что тебе нравится. Я хочу дать тебе все, что ты желаешь, все, что нравится, потому что ты свела меня с ума.

Она посмотрела на него серьезно — теперь ей было совсем не смешно — и, когда он взял в ладонь ее руку, накрыла ее своей ладонью. Мысленно Рози все еще продолжала переваривать то, что Билл сказал, и получалось с трудом — похоже на то, как мы пытаемся пронести громоздкий предмет мебельного гарнитура через узкий дверной проем, поворачивая его и так, и этак, чтобы найти подходящий угол наклона.

— Но почему? — спросила она. — Почему я?

Он покачал головой.

— Не знаю. Факт в том, Рози, что у меня вообще мало знаний и опыта в отношении женщин. Я встречался с девушкой, когда учился в старшей школе, и мы, наверное, переспали бы в конце концов с ней, но она уехала в другой город прежде, чем это случилось. У меня была девушка на первом курсе колледжа, с которой мы все-таки переспали. Потом пять лет назад повстречал еще одну — где бы ты думала? В зоопарке. Мы были помолвлены. Ее звали Бронуин О'Хара. Звучит как имя героини романа Маргарет Митчелл, правда?

— Красивое имя.

— И красивая девушка. Она умерла от расширения сосудов мозга.

— О Билл!.. Мне так жаль…

— С тех пор я имел дело с парой девушек, и я не преувеличиваю — с парой девушек, точка, конец рассказа. Родители все время ссорятся из-за меня. Отец говорит, что я умру девственником, мать требует, чтобы он оставил меня в покое и перестал браниться. Только она произносит «бганиться».

Рози улыбнулась.

— А потом ты пришла в магазин и выбрала ту картину. Ты знала, что должна заполучить ее, с самого начала, так ведь?

— Да.

— Примерно то же самое я почувствовал к тебе. Знаешь, я хотел сказать тебе кое-что. То, что здесь происходит, не вызвано ни добротой, ни благотворительностью, ни чувством долга. То, что здесь сейчас происходит, абсолютно не связано с тем фактом, что бедная Рози прожила тяжкую несчастную жизнь. — Он помедлил и затем добавил: — Это потому, что я люблю тебя.

— Ты не можешь знать наверняка. По крайней мере, пока.

— Я знаю то, что я знаю, — возразил он, и интонации мягкой настойчивости в его голосе слегка испугали ее. — А теперь давай покончим с мыльными операми и перейдем к делу — прошу к столу.

И они приступили к ленчу. А когда наконец покончили с ним и Рози почувствовала, что эластичная резинка трусиков врезается в кожу живота, натянутую, как на барабане, они сложили остатки завтрака в сумку-холодильник и снова закрепили ее на багажнике «харлей-дэвидсона». Никто не появился; Шорлэнд принадлежал только им двоим. Они опять подошли к воде и опять сели на большой обломок скалы. Рози начала испытывать к этому камню сильные чувства; к такому камню, думала она, можно возвращаться раз или два в году просто для того, чтобы поблагодарить его… разумеется, если все закончится хорошо. А к тому имелось достаточно признаков, насколько она могла судить. Собственно, она не знала, был ли в ее жизни более счастливый день.

Билл обнял ее, затем бережно повернул лицо Рози к себе и начал целовать ее. Через пять минут она по-настоящему испугалась, что вот-вот упадет в обморок — происходящее казалось сном, родившимся в затуманенном сознании, возбуждение ее достигло невероятной силы, в памяти мелькали все те книги, рассказы и фильмы, которых она раньше не понимала и принимала на веру. Как слепой, вынужденный принимать на веру утверждение зрячего о том, что солнечный закат красив. Щеки пылали, грудям, нежным и порозовевшим от его прикосновений через тонкую ткань блузки, было тесно, и она пожалела, что надела бюстгальтер. От этой мысли еще сильнее бросило в жар. Сердце в груди пустилось в бешеный галоп, но это хорошо. Все хорошо. Она перешагнула границу обыденной реальности и ступила на территорию страны чудес. Рози опустила руку и почувствовала, насколько тверда его плоть. Ей показалось, что она прикасается к камню, с тем отличием, что камень не пульсировал бы под ладонью, как ее собственное сердце.

На минутку он позволил ее руке находиться там, затем осторожно убрал и поцеловал в ладонь.

— На сегодня хватит, — произнес он хрипло.

— Но почему? — Она посмотрела на него открыто, без ложной стыдливости или притворства. За всю жизнь Рози знала только одного мужчину, Нормана, а он не принадлежал к тем, кто возбуждался от простого прикосновения через брюки. Иногда — а за последние несколько лет все чаще и чаще — он не возбуждался вовсе.

— Потому что, если мы не остановимся, я потом не смогу ходить.

Она посмотрела на него, сдвинув брови, с такой искренней озадаченностью, что он не выдержал и засмеялся.

— Не обращай внимания, Рози. Просто я хочу, чтобы в первый раз, когда мы займемся любовью, у нас все было в порядке — чтобы не кусались комары, под спину не попал кусок дубовой коры, а компания студентов не появилась в самый неподходящий момент. Кроме того, я обещал доставить тебя назад к четырем часам, чтобы ты могла продавать футболки, а я не хочу потом обгонять секундную стрелку.

Рози посмотрела на часы и с испугом увидела, что уже десять минут третьего. Как такое возможно, если они посидели на скале жалких пять, от силы десять минут? Хотя и неохотно, но ей пришлось с радостью признать, что они здесь, видимо, гораздо дольше — полчаса, а то и все сорок пять минут.

— Идем, — позвал он ее, соскальзывая со скалы, и поморщился, когда подошвы ног коснулись воды.

За секунду до того, как он отвернулся, Рози увидела плотно натянутую ткань брюк над его возбужденной плотью. «Из-за меня», — подумала она и была потрясена чувствами, охватившими ее при этой мысли: удовольствием, легкой иронией и едва заметным самодовольством.

Она спустилась со скалы рядом с ним и обнаружила, что держит его за руки, даже не заметив, как сделала это.

— Ну хорошо, что теперь?

— Я предлагаю перед тем, как отправиться домой, немного прогуляться. Остыть.

— Не против, но на поляну с лисами не пойдем, ладно? Я не хочу снова их тревожить.

«Ее, — подумала она, — я не хочу тревожить ее».

— Согласен. Тогда пойдем на юг. Билл отвернулся было от нее, но она задержала его руку, опять поворачивая его к себе, и затем прижалась всем телом, обхватив руками шею. Ее обрадовало, что твердость ниже пояса брюк Билла не исчезла, разве что чуть-чуть уменьшилась. До сегодняшнего дня она не представляла, что в этом есть нечто нравящееся женщине, — искренне считая все выдумкой журналов, чья главная задача состоит в том, чтобы заставить читателей покупать ту или иную одежду, убедить в превосходстве определенной косметики или средства для ухода за волосами. Она прижалась к нему, всем своим женским естеством чувствуя его возбуждение, и заглянула ему в глаза.

— Ты не против, если я скажу то, что мама научила говорить меня, когда я собиралась на первый день рождения. Наверное, мне было лет пять или шесть.

— Говори. — Он улыбнулся.

— Спасибо за прекрасно проведенное время, Билл. Спасибо за самый замечательный день в моей взрослой жизни. Спасибо, что привез меня сюда.

Он поцеловал ее.

— И тебе спасибо, Рози. Я не помню, когда чувствовал себя таким счастливым в последний раз. Идем, прогуляемся.

Держась за руки, они пошли вдоль берега, в этот раз на юг. Он увел ее наверх по тропинке, и они оказались на длинной узкой полоске луга, который, похоже, не косили несколько лет. Полуденное солнце ласкало его своими лучами, бабочки порхали в зарослях тимофеевки. Жужжали пчелы, слева от них дятел без устали долбил ствол дерева. Билл показывал ей цветы, называя их. Два или три названия он, кажется, ошибся, но она не поправила его. Рози обнаружила россыпь грибов у старого дуба на краю луга и сказала, что это поганки, но не очень опасные, потому что эти грибы горькие на вкус. От горьких грибов вряд ли умрешь или попадешь в больницу.

Когда они вернулись к мотоциклу, появились студенты, о которых упоминал Билл, — целая компания, приехавшая в фургончике и «скауте» с четырьмя ведущими колесами. Они вели себя вполне миролюбиво, но слишком шумно. Молодежь, смеясь и перешучиваясь, принялась переносить сумки с пивом в тень, несколько человек устанавливали волейбольную сетку. Юноша лет девятнадцати нес, перекинув через плечо, девушку, одетую в шорты цвета хаки и верхнюю часть купальника-бикини. Когда он перешел на бег, девушка радостно заверещала и заколотила ладонями по коротко стриженной макушке парня. Наблюдая за ними, Рози вдруг подумала, достигает ли крик девушки поляны с лисьей норой, и решила, что да. Она живо представила, как самка лежит под корнями, прикрыв пушистым хвостом спящее потомство и прислушиваясь к доносящимся с пляжа шумам и крикам людей, шевеля навостренными ушами, поглядывая вокруг блестящими и умными глазами, способная на всяческие безумные проделки.

«Самцы погибают от болезни довольно быстро, но самки могут жить долгое время, становясь все хуже и хуже», — подумала она и вспомнила россыпь поганок, которые обнаружила на краю луга в тенистом, постоянно сыром месте. Однажды летом бабушка показала ей эти грибы, назвав их «паучьими поганками», и хотя это название вряд ли можно обнаружить в книгах по микологии, в памяти Рози остался их гадкий вид — бледная воскообразная мякоть, темные пятнышки на шляпках, действительно похожие на паучков, если иметь развитое воображение… а ей на его отсутствие жаловаться не приходится.

«Значит, больная бешенством самка способна жить довольно долго… Самцы погибают относительно быстро, но…»

— Рози? Тебе холодно? Она непонимающе посмотрела на него. — Ты дрожишь.

— Нет, мне не холодно. — Она посмотрела на студентов, не замечавших ни ее, ни Билла, как не замечают молодые люди всякого, кто старше двадцати пяти, затем перевела взгляд на Билла. — Думаю, пора возвращаться.

— Ты права, — кивнул он.

5

На обратном пути движение слегка оживилось, поток машин стал еще больше, когда они выбрались на Скайуэй. Им пришлось ехать немного медленнее. Билл умело направлял мотоцикл в свободные промежутки между автомобилями, и Рози казалось, что они мчатся на спине дрессированной стрекозы, однако он вел мотоцикл осмотрительно, и у нее ни разу не возникло ощущения опасности, ни разу не испугалась, даже когда Билл выехал на желтую разделительную полосу и помчался, обгоняя большие, похожие на флегматичных мастодонтов автомобили, терпеливо дожидающихся своей очереди, чтобы проехать через турникет. По сторонам дороги замелькали указатели с названиями «УОТЕРФРАНТ», «АКВАРИУМ», «ЭТТИНГЕР-ПИЕР», и Рози обрадовалась, что они уехали вовремя. Она не опоздает к четырем часам, займет место в киоске, где будет продавать футболки, и это хорошо. Она познакомит Билла со своими подругами, и это тоже хорошо. Рози не сомневалась, что он им понравится. Когда они проехали под плакатом с призывом «ШАГНИ В ЛЕТО С „ДОЧЕРЯМИ И СЕСТРАМИ!“», Рози ощутила прилив счастья, который позже в этот долгий, бесконечно долгий день будет вспоминать с тошнотворным ужасом.

Она увидела рельсы американских горок в парке развлечений, сплошные петли, повороты, спуски и подъемы, вырисовывающиеся сложным переплетением на фоне неба, услышала крики тех, кто катался на горках, — звуки уходили ввысь, словно пар. На мгновение она крепче прижалась к Биллу и засмеялась. Все будет нормально, все будет в порядке, подумала Рози, а когда в сознании всплыли — на короткий миг — черные настороженные глаза лисицы, отмахнулась от воспоминания, как люди на свадьбе стараются забыть о недавних похоронах.

6

Пока Билл Штайнер вел мотоцикл по дороге, ведущей в Шорленд, Норман Дэниэлс загонял свой украденный автомобиль на огромную площадку автостоянки на Пресс-стрит. Стоянка располагалась в пяти кварталах от Эттингера, и здесь оставляли машины люди, приехавшие развлечься; их привлекали парк, аквариум, старый городской трамвай, магазины и рестораны Эттингера. Разумеется, можно было подыскать стоянку и поближе, однако Норману не хотелось останавливаться ближе. Не исключено, что ему может понадобиться быстро скрыться, а возле самого Эттингера легче легкого угодить в автомобильную пробку.

В четверть десятого утра в субботу ближняя часть стоянки на Пресс-стрит была почти пустой, не самый лучший вариант для человека, у которого нет желания привлекать чье-то внимание, и все же на площадке стояло достаточно автомобилей, чьи хозяева отбыли паромом на северный берег озера или оставили их с вечера, а сами отправились на рыбалку. Норман загнал «форд-темпо» на свободное место между «уиннебаго» с номерами штата Юта и громадным «роудкингом РВ» из Массачусетса, «форд» оказался почти невидимым между двумя гигантами, что полностью устраивало Нормана.

Он выбрался из машины, взял с заднего сиденья новую кожаную куртку и надел ее. Затем извлек из кармана куртки темные очки — не те, которые были на нем раньше, — и тоже надел. Обойдя машину, огляделся, проверяя, не следит ли за ним кто-нибудь, и открыл багажник. Убедившись, что никто за ним не смотрит, достал инвалидную коляску.

На коляске почти не было свободного места от наклеек, которые он купил в сувенирном киоске Женского культурного центра. Может, наверху, в конференц-зале и аудиториях появляются умные люди, читающие лекции и проводящие симпозиумы, однако в сувенирном киоске на первом этаже продавалось именно то бессмысленное дерьмо, которое ему и требовалось. Он не обратил внимания на брелоки с женскими символами или плакаты с распятой на кресте женщиной («ИИСУСИНА УМЕРЛА ЗА ТВОИ ГРЕХИ») на Голгофе, но вот наклейки оказались в самый раз. «ЖЕНЩИНЕ НУЖЕН МУЖЧИНА, КАК РЫБЕ ВЕЛОСИПЕД» — гласила одна. Другая, явно сочиненная человеком, никогда не видевшим красотки с опаленными ресницами, бровями и волосами, утверждала, что «ЖЕНЩИНЫ НЕ СМЕШНЫ». В киоске продавались наклейки с надписями «СЕКС ПОЛИТИЧЕН: ГОЛОСУЙТЕ ЗА ПРОФЕССИОНАЛОВ» и «У-В-А-Ж-Е-Н-И-Е, УЗНАЙ, ЧТО ОНО ДЛЯ МЕНЯ ЗНАЧИТ». Норман усмехнулся: ни одна безмозглая дура не подозревает, что автор песни, откуда взята эта строка, — мужчина. Впрочем, он купил все наклейки. Больше всего ему понравилась та, которую он прилепил на спинку инвалидной коляски рядом с кармашком для маленького магнитофона с наушниками. «Я МУЖЧИНА, КОТОРЫЙ УВАЖАЕТ ЖЕНЩИН» — провозглашала она.

«И это верно, — подумал он, снова оглядывая стоянку и убеждаясь в том, что никто не интересуется калекой, садящимся в свое кресло. — По крайней мере, пока они ведут себя, как следует, я их уважаю».

Норман не увидел никого, кто смотрел бы на него; собственно, на стоянке не было ни души. Он подъехал в инвалидном кресле к наружному зеркалу «форда» и полюбовался собственным отражением.

«Ну? — спросил он себя. — Что ты думаешь? Сработает?»

Норман полагал, что сработает. Поскольку изменение внешности исключалось, он предпринял попытку сотворить новую личность, как хороший актер создает на сцене свой персонаж. Он даже придумал имя для этого нового парня: Гамп Питерсон. Гамп — армейский ветеран, который после возвращения домой связался с бандой мотоциклистов-правонарушителей и состоял в ней лет десять. Затем попал в аварию. Слишком много пива, мокрая дорога, перила моста. Нижняя часть его тела парализована, но его выходила, вернув к жизни, женщина по имени…

— Мэрилин, — произнес Норман, думая о Мэрилин Чеймберс — своей любимой порно-звезде. Второй его любимицей была Эймбер Линн, но Мэрилин Линн звучит слишком искусственно. Следующей ему пришла на ум фамилия Макку, но и она не годилась; Мэрилин Макку — так звали сучку, которая в семидесятые годы, когда жизнь была не такой чокнутой, как сегодня, пела в «Фифс Дайменшн».

Перед пустырем на другой стороне улицы он увидел щит с надписью — «НОВЫЙ ПРЕВОСХОДНЫЙ ДОМ ПО ПРОЕКТУ „ДЕЛАНИ“ БУДЕТ ВОЗВЕДЕН НА ЭТОМ МЕСТЕ В СЛЕДУЮЩЕМ ГОДУ!» — и остановил свой выбор на Мэрилин Делани. Сойдет, Скорее всего, никто из женщин «Дочерей и сестер» и не попросит его рассказать автобиографию, но, перефразируя изречение на майке продавца в «Базовом лагере», лучше иметь историю и не воспользоваться ею, чем не иметь, когда она понадобится.

А в Гампа Питерсона они, конечно, поверят. Наверняка им приходилось встречаться с подобными ему, с людьми, в чьей жизни случались события, переворачивающие весь ее ход, и кто пытается нынешними хорошими поступками искупить прошлые грехи. И все Гампы мира, естественно, делают это одинаково: выходят прямо к стенке для расстрела. Гамп Питерсон старается превратиться в почтенную женщину, вот и все. Норман и сам не раз становился свидетелем того, как подобные придурки вдруг начинали бороться с наркоманией, вступали в какие-то секты или, по меньшей мере, становились вегетарианцами. Внутренняя их сущность не претерпевала никаких изменений, и они оставались все теми же мешками с дерьмом, что и раньше, исполняя ту же самую старую нудную мелодию, но в другой тональности. Однако главное не это. Главное — они постоянно путаются под ногами, держась на подступах к сцене, куда им хотелось бы взобраться. Что-то вроде неотъемлемой и органичной части пейзажа, как перекати-поле в пустыне или сосульки в Аляске. Итак: он исходит из того, что Гампа примут как Гампа, несмотря на то, что эти шлюхи будут вглядываться в лица всех мужчин, выискивая среди них инспектора Дэниэлса. Даже самые въедливые из них вряд ли задержат на нем взгляд, приняв за калеку, озабоченного тем, как бы с помощью избитого приема («Ах, какой я бедный, ах, какой я разнесчастный») снять женщину на субботнюю ночь. При определенной доле везения Гамп Питерсон будет не более заметен и узнаваем, чем человек на подмостках, одетый в костюм Дяди Сэма во время парада четвертого июля.

Дальнейшая часть плана сводилась к следующему: он разыщет самую многочисленную группу женщин и станет следить за ней, исполняя роль Гампа, — наблюдать за их играми, слушать их разговоры. Если кому-то вздумается угостить его гамбургером или ломтиком пирога — а какой-нибудь из добросердечных шлюх обязательно захочется это сделать (их инстинктивная, дарованная Богом страсть подкармливать таких калек, как он, просто неистребима), — он примет угощение со словами благодарности и съест все до последней крошки. Он будет отвечать на их расспросы, а если случится выиграть плюшевую игрушку за удачное метание колец или в каком-нибудь другом дурацком конкурсе, подарит приз первому же попавшемуся малышу… но не погладит щенка по голове; даже за такие невинные поступки сегодня можно заработать обвинение в растлении малолетних.

Но прежде всего он будет наблюдать. Искать среди собравшихся свою бродячую Роуз. С этим, слава Богу, проблем не возникнет, как только они воспримут его в качестве части окружающего пейзажа; в искусстве наблюдения ему нет равных. Заметив ее, он может покончить с делом прямо здесь, в Эттингере, если захочет: дождется, пока ей понадобится отлучиться в сортир, догонит и свернет шею, как цыпленку. Все завершится за считанные секунды, но вот в этом-то и загвоздка. Он не хотел, чтобы все завершалось в считанные секунды. Ему хотелось всласть насладиться процессом. Провести с Роуз милую неторопливую беседу. Обсудить все ее поступки с тех пор, как она покинула дом с его банковской карточкой в кармане. Получить, так сказать, полный отчет, от «а» до «я». Он, например, спросит, что она ощущала, нажимая кнопки банковского автомата, что почувствовала, когда наклонилась, чтобы забрать деньги, — деньги, ради которых он вкалывал, которые он зарабатывал бессонными ночами, преследуя подонков, готовых сделать что угодно и с кем угодно, если бы такие, как инспектор Даниелс, не останавливали их. Он спросит свою женушку, как, черт возьми, пришла ей в голову мысль, что от него можно скрыться? Как только ей пришло в голову, что она способна спрятаться от него?

А потом, когда она выложит ему все, что ему захочется узнать, настанет его черед говорить.

Правда, «говорить» в данном случае не самое подходящее слово для описания того, что он собирается с ней сделать.

Итак, шаг первый — найти ее. Шаг второй — не спускать с нее глаз, оставаясь при этом на безопасном расстоянии. Шаг третий — проследить за Роуз, когда она наконец навеселится досыта и покинет гулянье… возможно, только после концерта, но может, и раньше, если ему повезет. Как только они окажутся за пределами парка, он выкинет к чертовой матери опостылевшую инвалидную коляску. На ней останутся его отпечатки пальцев (кожаные мотоциклетные перчатки сделали бы свое дело и добавили бы новый убедительный штрих к портрету Гампа Питерсона, однако ему помешала нехватка времени, не говоря уже о «фирменных» головных болях), ну да из-за отпечатков переживать не стоит. У Нормана возникло предчувствие, что с настоящего момента меньше всего ему придется волноваться из-за отпечатков пальцев.

Идеальным было бы выследить ее до самой двери дома, и Норман полагал, что добьется желаемого. Когда Роуз сядет в автобус обязательно автобус, потому что машины у нее нет, а на такси она не станет тратиться), он поднимется следом. Если по пути от Эттингера до конуры, в которой она прячется, Роуз случайно заметит его, он прикончит ее на месте, и плевать на последствия. Если же все пройдет как надо, он последует за ней прямо в ее норку, а потом ее ждут такие страдания, которых не испытывала ни одна живущая на земле женщина.

Норман в инвалидной коляске подкатил к будке с вывеской «БИЛЕТЫ НА ВЕСЬ ДЕНЬ», увидел, что вход для взрослых стоит двенадцать долларов, протянул деньги билетеру и двинулся в парк. Путь был свободен; в сравнительно ранний час утра Эттингер еще не заполнили толпы посетителей. Ему следует вести себя поосторожнее, чтобы не привлечь лишнего внимания. Но он справится. Ему…

— Эй! Эй, мужчина в коляске! Вернитесь!

Норман мгновенно остановился, намертво вцепившись в колеса инвалидного кресла, невидящими глазами глядя на аттракцион «Корабль призраков», перед которым стоял гигантский робот в старинном одеянии морского капитана. «Приготовься к ужасам, юнга!» — снова и снова повторял капитан механическим голосом. Дья-вол! Вот вам, пожалуйста, не хотел привлекать лишнего внимания… и именно это и сделал.

— Эй, лысый! Вы, в коляске!

Люди оборачивались на него. Одна посетительница, толстая черномазая сучка в красном сарафане, выглядела, ничуть не умнее, чем продавец с заячьей губой в магазине «Базовый лагерь». И еще она показалась Норману смутно знакомой, однако он отмахнулся от ощущения, полагая, что это следствие сильного напряжения, — ведь он никого в городе не знает. Женщина отвернулась и зашагала дальше, прижимая дамскую сумочку размером с хороший чемодан, но чересчур много людей продолжало на него пялиться. У Нормана неожиданно взмокло в паху.

— Эй, мужчина в коляске, вернитесь! Вы дали мне слишком много!

Смысл сказанного дошел до него не сразу — как будто кто-то произнес фразу на иностранном языке. Затем он понял, в чем дело, и чувство огромного облегчения — к которому примешивалась досада из-за допущенной оплошности — окатило его волной с головы до ног. Ну конечно, он заплатил кассиру слишком много, забыв, что теперь он — не взрослый мужик, а Инвалид, достойный жалости.

Развернувшись, Норман покатил назад к будке. Кассир, молодой парень, которому не помешало бы сбросить половину веса, высунулся из окошка, и на его физиономии было написано такое же отвращение, какое Норман испытывал к самому себе. Парень протягивал пятидолларовую бумажку.

— Семь баксов для инвалидов, вы что, читать не умеете? — Он постучал кулаком с зажатой в нем бумажкой по объявлению на будке, а затем сунул деньги под нос Норману.

Норман на миг представил, как запускает пятерню в левый глаз жирного идиота, вырывает его и сует в один из многочисленных карманов на куртке кассира.

— Извините, — жалко промямлил он.

— В следующий раз будьте внимательнее, — бросил толстяк, скрываясь в будке.

Норман развернулся и снова покатил в глубь парка, чувствуя, как грохочет сердце. Он с таким старанием трудился над созданием своего персонажа… составил простой, но хороший план… однако с самого начала совершил не просто глупость, а невероятную глупость. Что с ним случилось?

Он не знал, однако с этого момента и впредь ему придется проявлять большую осторожность.

— Я могу, — пробормотал он едва слышно. — Я могу, черт возьми!

— Приготовься к ужасам, юнга! — завопил на него робот, замахиваясь трубкой размером с унитаз, когда он проезжал мимо. — Приготовься к ужасам, юнга! Приготовься к ужасам, юнга!

— Как скажешь, кэп, — буркнул Норман, продолжая толкать колеса. Он подъехал к развилке, откуда, судя по указателям, — шли дорожки на пирс, центральную аллею и в зону для пикников. Рядом со стрелкой, указывающей на зону для пикников, висело объявление: «ГОСТИ И ДРУЗЬЯ „ДОЧЕРЕЙ И СЕСТЕР“ — ЛЕНЧ В ПОЛДЕНЬ, ОБЕД В ШЕСТЬ, КОНЦЕРТ В ВОСЕМЬ. ВЕСЕЛИТЕСЬ! ОТДЫХАЙТЕ!»

«Ладно-ладно», — подумал Норман и повернул облепленную наклейками коляску на ведущую в зону для пикников бетонную дорожку, по обеим сторонам которой тянулись грядки цветов. В действительности Эттингер представлял собой большой и ухоженный парк. Здесь имелись игровые площадки для детей, уставших от аттракционов или боящихся их. Здесь посетителей встречали кусты, подстриженные в форме животных, как в Диснейленде, здесь можно было поиграть в подковки или софтбол, и повсюду стояли столики для пикников. Впереди Норман увидел натянутый на столбы брезент, под которым суетились повара в белых халатах, готовя шашлык. За импровизированной палаткой выстроился ряд киосков, установленных, как он понял, специально для сегодняшнего празднества — в одном можно будет купить пару лоскутков пикейной ткани с ручной вышивкой, в другом приобрести майки (многие с мудрыми изречениями вроде тех, что украшали инвалидную коляску «Гампа») и подобрать себе брошюрку по вкусу… особенно если вознамерились бросить мужа и присоединиться к своим сестрам-лесбиянкам и хотите узнать, как лучше это сделать.

«Жаль, что у меня нет оружия, — подумал он. — Чего-нибудь тяжелого и скорострельного, как „Мак-10“. Тогда за двадцать секунд я сделал бы мир намного чище. Намного чище».

Среди посетителей парка большинство составляли женщины, однако мужчины попадались не настолько редко, чтобы Норман чувствовал себя белой вороной. Он прокатился мимо киосков, раскланиваясь с теми, кто кивал ему, мило улыбаясь тем, кто приветствовал его улыбкой. Заплатил за билетик «лотереи удачи», записав свое имя на лепестке ромашки как Ричард Питерсон. В последний момент ему показалось слишком надуманным имя Гамп — во всяком случае, здесь. Он купил буклетик под названием «Женщины тоже имеют права на недвижимость» и сказал лесбо-королеве в кабинке, что пошлет брошюру своей сестре Дженни, живущей в Топеке. Лесбо-королева улыбнулась и пожелала ему хорошего дня. Норман улыбнулся в ответ и пожелал ей того же. Он охватывал взглядом всю толпу, выискивая в ней только одного человека — Роуз. Пока что ее не заметно, но ничего страшного; день только начинается. Норман ощущал почти стопроцентную уверенность в том, что она обязательно появится на полуденный ленч, а как только он увидит ее собственными глазами, все будет хорошо, все будет хорошо, несмотря ни на что, все будет хорошо. Верно, он обгадился возле билетной кассы, ну и что? Его оплошность сошла ему с рук, и он больше не ошибется. Ни за что.

— Шикарный лимузин у вас, дружище, — приветливо заметила молодая женщина в шортах леопардовой расцветки. Она вела за руку маленького мальчика, Мальчишка держал стаканчик вишневого мороженого «Снежный конус» и, похоже, стремился нанести розовый слой на физиономию. Норману он показался полнейшим дебилом. — И мысли неплохие.

Она протянула руку, предлагая Норману хлопнуть по ней, и он задумался — всего лишь на миг, — представляя, с какой скоростью исчезла бы с ее рожи эта идиотская ухмылка, говорящая: «Ах, как мне жаль таких бедных калек!», если бы он вместо того, чтобы дать ей пятерню, как она ожидала, откусил ей пару пальцев. Она протягивала левую руку, и Норман не удивился, не увидев на ней обручального кольца, хотя крысенок с размазанным по физиономии вишневым поносом очень походил на нее.

«Потаскуха, — подумал он. — Глядя на тебя, я понимаю, что случилось с миром. Что ж ты сделала, стерва? Попросила кого-то из своих подружек осеменить тебя спермой индюка?»

Он улыбнулся и легонько хлопнул по ее ладони. — Спасибо. Вы замечательно выглядите.

— У вас есть здесь друзья?

— Есть. Вы, например, — нашелся он. Она засмеялась, польщенная.

— Спасибо. Но понимаете, что я хочу сказать.

— Тогда я в гордом одиночестве. Просто заглянул на огонек. Если кому-то помешаю или же гулянье окажется закрытым мероприятием, всегда могу убраться восвояси.

— Ну что вы, ни в коем случае! — воскликнула она, приходя в ужас от одной только мысли об этом… как он и предполагал. — Оставайтесь. Веселитесь с нами. Могу я угостить вас чем-нибудь? Я была бы рада. Не хотите сахарной ваты? Или горячую сосиску, может быть?

— Нет, спасибо, — вежливо отказался Норман. — Некоторое время назад я попал в аварию на мотоцикле, почему, собственно, и очутился в этом замечательном транспортном средстве. — Сучка сочувствующе кивала головой; при желании он заставил бы ее разрыдаться за три минуты, если не раньше. — С тех пор я не замечаю за собой особого аппетита. — Он смущенно улыбнулся ей. — Но жизнь по-прежнему мне нравится, честное слово.

Она засмеялась.

— Вы молодец. Желаю хорошо провести день.

Он кивнул.

— И вам того же вдвойне. Хорошего дня и тебе, сынок.

— Спасибо, — буркнул ублюдок с перепачканными розовой пеной щеками, враждебно глядя на Нормана. На мгновение Нормана охватила настоящая паника, ему показалось, что мальчонка смотрит на него и видит в человеке с бритым черепом и в кожаной куртке — Гампе Питерсоне истинного Дэниэлса. Он повторил про себя, что страдает парковой разновидностью паранойи, не более и не менее — в конце концов, он пробрался на территорию противника, а при таких обстоятельствах параноидальные симптомы вполне объяснимы, — но все же быстро покатил прочь.

Он предполагал, что почувствует себя лучше, как только удалится от мальчишки с враждебным взглядом, но этого не произошло. Короткий всплеск оптимизма — уступил место нервной неуверенности. До полуденного ленча оставалось совсем немного, люди рассядутся за столы минут через пятнадцать, не позже, а Роуз до сих пор не видно. Кое-кто из женщин все еще гуляет по парку, возможно, она с ними, но ему это казалось маловероятным. Его жена не из тех, кто питает страсть к аттракционам.

«Да, в этом ты прав, ей никогда не нравились аттракционы… но может быть, она изменилась», — прошептал внутренний голос. Он хотел было продолжить, однако Норман усилием воли заставил его умолкнуть. Не нужна ему эта чушь, не нужны никакие подсказки, хотя он знал: в Роуз наверняка что-то изменилось, иначе она по-прежнему находилась бы дома, гладила его рубашки по средам, выходила за покупками в положенное время, и того, что сейчас происходит, попросту не было бы. Мысль о том, что она осмелилась покинуть дом, бросить его, сбежать, захватив с собой кредитную карточку, снова завладела его сознанием, набросившись на мозг, как голодная собака на кость, и он едва не взвыл от бессильной ярости. Норман опять запаниковал, ему стало трудно дышать, словно тяжелый груз опустился на грудь.

«Держи себя в руках, — приказал он себе. — Ты не должен нервничать. Представь, что ты в засаде, что выполняешь работу, которой занимался тысячу раз. Если сможешь заставить себя относиться к происходящему именно так, все будет в порядке. Знаешь, что я тебе скажу, Норми? Забудь, что ты ищешь Роуз; забудь о ней до тех пор, пока не увидишь ее».

Он попытался. Ему помогло то, что события развивались в полном соответствии с продуманным сценарием: Гампа Питерсона принимали за привычную и не стоящую внимания часть пейзажа. Две телки в футболках-безрукавках, открывающих их чересчур развитые бицепсы, заставили его поиграть с ними в фрисби, пожилая матрона с копной седых волос на макушке и уродливо вздувшимися варикозными венами принесла ему фруктовый йогурт, потому что, по ее словам, решила, что ему жарко и неловко в этой коляске. «Гамп» поблагодарил ее и сказал, что ему действительно немного жарко. «Но тебе не жарко, красавица, — подумал он, когда седая женщина зашагала прочь. — Ты холодная, как сосулька. Неудивительно, что тебя тянет к лесбиянкам — ты не завлечешь мужика в постель даже под страхом смерти». Однако йогурт оказался на удивление вкусным — холодным, — и он проглотил его с жадностью.

Очень важно не задерживаться на одном месте слишком долго. Он переехал к площадке для игры в подковку, где двое кретинов с нарушенной координацией движения играли в паре против таких же никудышных женщин. Норману подумалось, что игра может продолжаться до самого заката. Он прокатился мимо импровизированной кухни под брезентом, где повара снимали с решетки гриля первые горячие гамбургеры и раскладывали по сервировочным тарелкам картофельный салат. В конце концов Норман выехал на центральную аллею и направился к аттракционам. Он катился, опустив голову, бросая короткие взгляды на женщин, которые сходились к столам в предвкушении ленча, толкая перед собой коляски с детьми, зажимая под мышкой вшивые призы, выигранные на каком-нибудь конкурсе. Роуз среди них не было. Похоже, ее нет нигде.

7

Целиком поглощенный поисками Роуз, Норман не заметил, что чернокожая женщина, обратившая на него внимание раньше, снова проявила к нему интерес.

Это была действительно очень крупная женщина, которая на самом деле слегка смахивала на Уильяма Перри по прозвищу Холодильник.

Герт находилась на детской площадке и раскачивала маленького сынишку Мелани Хаггинс на качелях. Заметив Нормана, она оставила свое занятие и встряхнула головой, словно желая избавиться от лишних мыслей. Она продолжала смотреть на калеку в инвалидной коляске, хотя теперь он удалялся от нее, и она видела лишь его спину. На спинке коляски она разглядела наклейку с надписью «Я МУЖЧИНА, КОТОРЫЙ УВАЖАЕТ ЖЕНЩИН».

«Кроме того, ты мужчина, который похож на кого-то, — подумала Герт. — Или ты просто напоминаешь какого-то киноактера?»

— Ну, Герт! — прикрикнул на нее сын Мелани Хаггинс. — Толкай! Я хочу раскачаться высоко-высоко! Я хочу сделать петлю!

Герт толкнула сильнее, хотя Стэнли еще слишком мал, чтобы делать полный оборот на качелях — нет уж, увольте, не в таком младенческом возрасте. И все же его смех доставлял ей удовольствие; услышав его, она сама невольно улыбнулась. Она толкнула еще сильнее, выбрасывая из головы назойливые мысли об инвалиде в коляске. Выбрасывая из сознательной части мозга.

— Я хочу сделать петлю, Герт! Пожалуйста! Ну давай, пожалуйста!

«Черт с тобой, — подумала Герт, — один раз не повредит».

— Держись крепко, герой, — велела она. — Поехали!

8

Норман продолжал двигаться даже тогда, когда понял, что миновал последних посетителей, пришедших на пикник «Дочерей и сестер». Он счел благоразумным не мозолить им глаза, пока женщины из «Дочерей и сестер» и их гости будут сидеть за столами.

К тому же панический страх продолжал усиливаться, и он опасался, что какой-нибудь слишком наблюдательный гость заметит, что с ним творится что-то неладное. Его убежденность, что Роуз обязательно объявится на пикнике, ничуть не поколебалась, однако прошли уже все мыслимые и немыслимые сроки, а ее до сих пор нет. Норман не думал, что проглядел ее, он знал, что ее нет, и это совершенно непонятно. Ведь Роуз мышь, разрази ее гром, серая тщедушная мышка, и если она не рядом со своими пришибленными подружками, то где же тогда? Куда ее занесло, черт побери, если здесь ее нет?

Он проехал под плакатом «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ЦЕНТРАЛЬНУЮ АЛЛЕЮ» и покатил дальше, не обращая особого внимания на то, куда движется. Самое приятное в инвалидной коляске, как он обнаружил, состоит в том, что люди уступают вам дорогу.

Парк постепенно заполнялся, и это, наверное, хорошо, но больше ничего хорошего он не видел. В голове снова появились знакомые толчки, предвещавшие головную боль, а бегущие по небу облака вызывали странные ощущения — словно он очутился на чужой планете. Почему, например, так много людей смеется? Чему, черт возьми, они радуются? Неужели они не понимают, в каком мире живут? Неужели не соображают, что все — все — висит над краем пропасти? Он с испугом понял, что все женщины кажутся ему похожими на кукольных девочек с обложек журналов, а мужчины — на педерастов, все до единого, словно планета погрузилась в болото однополой любви.

Головная боль усиливалась, по краям предметов снова начали появляться яркие подвижные зигзагообразные линии. Звуки парка усилились до умопомрачения, словно безжалостный гном, поселившийся у него в черепе, медленно вращал ручку громкости до максимальных децибел. Кабинки, грохочущие на первом подъеме американских горок, производили шум, сравнимый разве что с шумом снежной лавины в горах, а когда они съезжали вниз на головоломном спуске, визгливые крики катающихся разрывали его барабанные перепонки, как шрапнель. Каллиопа, со своими тягучими мелодиями, электронная трескотня из зала видеоигр, нудное жужжание машин на площадке аттракциона «Ралли»… их звуки сливались, перемешивались между собой и вонзались в его мятущийся, переутомленный мозг, как голодные чудовища. Самым ужасным звуком, который заглушал все остальные, впиваясь в ткани мозга, как лезвие тупого кинжала, казался ему клич механического капитана, стоящего перед «Кораблем призраков». Норман подумал, что если еще хоть раз услышит его дурацкое «Приготовься к ужасам, юнга!», его рассудок сломается, словно сухая щепка. Или он выпрыгнет из инвалидной коляски, успевшей натереть ему мозоли на заднице, и с воплем бросится на…

«Остановись, Норми».

Он въехал на небольшое свободное место между киоском, продававшим свежее рассыпчатое печенье, и другим, торгующим нарезанной на кусочки пиццей, и там действительно остановился, отвернувшись от безумной толпы. Каждый раз, когда раздавался этот голос, Норман внимательно к нему прислушивался. Именно он сообщил ему девять лет назад, что единственный способ заткнуть глотку Уэнди Ярроу — убить ее, и этот же голос в конце концов убедил его отвезти Роуз в больницу, когда та сломала ребро.

«Норми, ты сошел с ума. По всем стандартам судебных залов, где тебе сотни раз приходилось приносить клятвы, ты настоящий псих. Ты же сам знаешь, так ведь?»

Слабое, принесенное порывом дующего с озера ветра:

— Приготовься к ужасам, юнга!

«Норми?»

— Да, — прошептал он, растирая виски кончиками онемевших пальцев. — Да, наверное, я это понимаю.

«Ну и славно; человек способен действовать, несмотря на свои недостатки… если, конечно, он не отказывается признать их. Ты должен узнать, где она, а это сопряжено с риском. Но ты уже рисковал, когда заявился сюда, правильно?»

— Да, — подтвердил он. — Да, папочка, я рисковал.

«О'кей, теперь глупости в сторону. Слушай, что я тебе скажу, Норми».

Норман слушал.

9

Герт еще некоторое время раскачивала Стэна Хатгинса, чувствуя, что его требования «крутануть петлю еще разочек» надоедают ей все больше и больше. У нее не было намерений повторять опасный трюк — в первый раз мальчик чудом не вывалился, и на секунду Герт окаменела, уверенная, что сейчас с ней случится сердечный приступ.

К тому же ее мысли вернулись к мужчине в инвалидной коляске. Бритому наголо мужчине.

Знакомо ли ей его лицо на самом деле? Или только кажется таковым? Не напоминает ли он мужа Рози? «Нет, это чушь. Идиотизм. Паранойя». Может, и так. Почти наверняка так. Но мысль продолжала сверлить сознание. Роста примерно такого же… хотя трудно сказать точно, когда смотришь на сидящего, не правда ли? Человеку вроде мужа Рози это прекрасно известно. «Перестань. Ты шарахаешься от теней». Стэну надоело качаться на качелях, и он спросил Герт, не могла бы та забраться с ним на батут. Она улыбнулась и покачала головой.

— Но почему нет? — спросил он обиженно.

— Потому что у твоей подружки Герт не совсем подходящая для батута комплекция, с тех пор, как она выросла из пеленок, — пояснила она.

Заметив неподалеку от детской горки Рэнди Франклин, Герт неожиданно приняла решение. Если она не разберется с этой дурацкой ситуацией, то сойдет с ума. Она попросила Рэнди последить немного за Стэном. Молодая женщина охотно согласилась, и Герт назвала ее ангелом, хотя на самом деле характер у Рэнди был далеко не ангельский… однако небольшая стимулирующая лесть не помешает.

— Куда ты, Герт? — поинтересовался откровенно разочарованный Стэн.

— Надо отлучиться по кое-каким делам, приятель. Беги сюда и покатайся с Андреа и Полом.

— Это горка для сопляков, — буркнул Стэн, но все же пошел.

10

Герт прошла по тропинке от зоны для пикников к главной аллее, а оттуда к центральному входу в Эттингер, к кассам. И там, где продавали билеты на целый день, и там, где выдавали их на полдня, выстроились длинные очереди, и Герт почти не сомневалась, что человек, с которым собиралась поговорить, вряд ли ей поможет — она уже видела его в действии.

Задняя дверь кассы, продававшей билеты на целый день, оказалась открытой. Герт постояла на месте еще немного, пытаясь сосредоточиться, затем решительно направилась к двери. В «Дочерях и сестрах» у нее не было какой-то официальной должности, но она искренне любила Анну, та помогла ей в сложных отношениях с мужчиной, из-за которого Герт девять раз увозили в больницу на скорой помощи. Тогда ей было девятнадцать. Недавно Герт исполнилось тридцать семь, и почти пятнадцать лет из них эта темнокожая женщина исполняла обязанности неофициального заместителя Анны. Обучение новоприбывших женщин тому, чему в свое время научила ее Анна, — что не стоит возвращаться к издевающимся над ними мужьям, партнерам, отцам и отчимам, — являлось лишь одной из многочисленных ее функций. Она помогала женщинам освоить некоторые приемы самообороны (не потому, что после десятка уроков каратэ полученные навыки позволят сразить противника — таким способом она возрождала в женщинах чувство собственного достоинства); она планировала вместе с Анной мероприятия вроде этого пикника — для сбора денежных средств; она работала с пожилой и хрупкой бухгалтершей Анны, чтобы хоть приблизительно свести баланс к нулю, не говоря уже о прибыли. А когда возникала необходимость в охране, Герт старалась изо всех сил. Имея в виду именно эту свою функцию, она и приближалась к будке кассы, расстегивая на ходу замок сумочки, представлявшей собой целый переносной кабинет.

— Прошу прощения, сэр, — произнесла она, просовывая голову в открытую дверь.

— Не могли бы вы уделить мне минутку?

— Информационная служба слева от «Корабля призраков», — откликнулся он, не оборачиваясь. — Если у вас возникли проблемы, обращайтесь туда.

— Вы меня не поняли. — Герт сделала глубокий вдох и добавила быстро и спокойно: — С этой проблемой мне можете помочь только вы.

— С вас двадцать четыре доллара, — сказал кассир, обращаясь к молодой супружеской паре с другой стороны окошка. — Вот ваши шесть долларов сдачи. Желаю приятного отдыха. — И к Герт, все еще не поворачиваясь: — Послушайте, леди, я здесь не дурака валяю, я работаю, если вы вдруг не заметили сразу. Поэтому если вам захотелось пожаловаться относительно неубранных площадок для игр или еще по такому же важному поводу, ковыляйте в информационную службу и…

Это уже слишком; Герт не намеревалась выслушивать поучения какого-то сопляка, советующего ей ковылять куда-то, а особенно когда они произносятся язвительным тоном, словно говорящим: «Господи, до чего же много дураков в этом мире». Возможно, в мире дураков даже больше, чем ему кажется, однако она к их числу не принадлежала, к тому же ей известно нечто, о чем не знает этот самонадеянный идиот: на теле Питера Слоуика при осмотре обнаружили следы более чем восьмидесяти укусов, и совсем не исключено, что человек, на чьей совести лежит убийство, находится совсем рядом с ними и разыскивает свою жену. Она вошла в будку — для этого ей пришлось протискиваться боком — и схватила продавца билетов за плечи синей форменной рубашки. Маленькая табличка над нагрудным карманом сообщала, что его зовут Крис. Крис уставился в темную луну лица Герт Киншоу, потрясенный тем, что посетитель прикасается к нему. Он раскрыл рот, но Герт не дала ему произнести ни слова.

— Заткнись и слушай. Как мне кажется, сегодня утром ты, возможно, продал билет очень опасному человеку. Убийце. Поэтому не надо рассказывать, каким трудным выдался для тебя день, Крис, потому что мне… мать твою… плевать…

Крис смотрел на нее, выпучив глаза от удивления. Прежде, чем он успел прийти в себя, снова обрести дар речи и свое прежнее высокомерие, Герт сунула ему под нос слегка размытый фотоснимок, переданный по факсу. «Детектив Норман Дэниэлс, возглавлявший группу полицейских, которая раскрыла преступную банду», — гласила подпись под снимком.

— Вам нужно обратиться в службу безопасности, — выдавил Крис. В его понимающем тоне сквозила обида. За спиной кассира мужчина, стоявший в очереди первым — в идиотской шляпе в стиле мистера Магу и футболке с надписью «САМЫЙ ЛУЧШИЙ В МИРЕ ДЕДУШКА», — неожиданно поднял видеокамеру и начал снимать, наверное, предвкушая возникновение конфликта и надеясь попасть с этим сюжетом в передачу типа «Как мы живем».

«Если бы я знала, как это будет весело, то не задумалась бы ни на минутку», — мелькнуло в голове Герт.

— Нет, они мне не нужны, по крайней мере, пока; мне нужен ты. Пожалуйста. Взгляни хорошенько и скажи мне…

— Леди, если бы вы только знали, скольких людей я вижу за один-единственный д…

— Вспомни мужчину в инвалидной коляске. В самом начале дня. Перед толпами. Ну же? Ты высунулся из будки и позвал его. Он вернулся. Кажется, он забыл сдачу или еще что-то в этом роде. В глазах Криса мелькнул огонек понимания.

— Нет, это не он, — заявил кассир. — Тот мужчина считал, что дает мне правильную сумму. Я знаю, потому что он протянул мне десятку и две долларовые бумажки. То ли забыл, сколько стоит вход на весь день для инвалидов, то ли не обратил внимания на объявление.

«Да-да, — подумала Герт. — Как раз такая мелочь, о которой забывает человек, только притворяющийся инвалидом, особенно если его мысли заняты другим».

«Мистер Магу», очевидно решив, что обмена ударами не намечается, опустил видеокамеру.

— Не могли бы вы продать билеты мне и моему внуку? — спросил он, наклоняясь к окошку.

— Да помолчите вы! — огрызнулся Крис. Насколько Герт понимала, молодому человеку явно не хватает выдержки и умения обращаться с людьми, однако сейчас не самое подходящее время давать ему советы. Сейчас время для дипломатии. Когда он повернулся к ней спиной, усталый и раздосадованный неожиданным неприятным инцидентом, она снова протянула фотографию и обратилась к нему тоном «о-скажи-мне-мудрейший-из-мудрейших»:

— Не этот ли мужчина приехал в инвалидной коляске? Представь его без волос.

— Эй, леди, оставьте меня в покое! На нем были еще и темные очки!

— Ну постарайся! Он опасен. Если окажется, что это все-таки он, мне придется поговорить со службой безопасности…

Вот тебе и на! Грубейшая ошибка. Она поняла свою оплошность почти сразу, но все-таки на пару секунд позже, чем следовало. Промелькнувшее в его глазах выражение быстро исчезло, однако понять его не составляло труда. Если она хочет обратиться в службу безопасности с проблемами, не имеющими отношения к нему, тогда все в порядке. Если проблемы задевают и его, пусть даже косвенно, дело плохо. Может, у него и раньше возникали трения со службой безопасности, или же за ним числится выговор за несдержанность и грубое обращение с клиентами. В любом случае кассир решил, что все происходящее — лишние заботы, которые его совершенно не касаются.

— Это не он, — заявил Крис, возвращая ей фото. Герт подняла руки и прижала ладони к своей внушающей уважение груди, отказываясь принять снимок.

— Пожалуйста, — умоляла она. — Если он здесь, значит, разыскивает мою подругу, и совсем не потому, что хочет прокатить ее на чертовом колесе.

— Эй! — закричал кто-то в растущей очереди к кассе. — Долго вы там будете возиться?

Из очереди раздались возмущенные возгласы, и монсеньор Самый-Лучший-в-Мире-Дедушка снова поднял видеокамеру. В этот раз его, похоже, интересовал исключительно мистер Радушие-и-Обходительность. Герт увидела, что Крис заметил направленную на него камеру, увидела, как вспыхнули щеки кассира, и невольное движение рук, которыми он пытался прикрыть лицо, — словно мошенник, выходящий из зала суда после вынесения приговора. Последние надежды на то, что он сможет хоть чем-то ей помочь, рассеялись, как дым.

— Это не тот человек! — заорал Крис. — Совершенно не похож! А теперь уносите отсюда свою жирную задницу, иначе я вышвырну вас из парка!

— Кто бы говорил, — презрительно хмыкнула Герт. — Я могла бы устроить на твоей спине ужин из двенадцати блюд и не уронила бы с вилки ни кусочка в трещину, что посередине.

— Убирайтесь! Немедленно!

С пылающими щеками Герт зашагала назад к зоне для пикников. Она чувствовала себя полной идиоткой. Как же она умудрилась так опростоволоситься? Герт убеждала себя, что все из-за парка — слишком шумно, слишком много людей, бесцельно слоняющихся повсюду, как лунатики, и пытающихся найти подходящее развлечение, — но дело, разумеется, не в этом. Она боится, вот почему все произошло из рук вон плохо. Предположение, что именно муж Рози убил Питера Слоуика, не доставляло ей ни малейшего удовольствия, однако мысль о том, что этот псих, маскирующийся под калеку в инвалидной коляске, может сейчас находиться рядом с ними, среди них, в тысячу раз хуже. Ей и раньше доводилось сталкиваться с безумием, но безумие, помноженное на умение и одержимость…

И где же, черт возьми, сама Рози? Во всяком случае, не здесь, это Герт знала наверняка. Пока не здесь, поправилась она мысленно.

— Я облапошилась, — пробормотала она себе под нос и вспомнила фразу, которую часто повторяла внимательным слушательницам «Дочерей и сестер»: «Если вы что-то узнали, живите с этим знанием».

Ну и ладно, придется мириться с этим знанием. Вывод первый: служба безопасности временно исключается — вероятно, ей просто не удастся их убедить, а даже если в конце концов и получится, на это уйдет уйма времени. Впрочем, она видела, как бритый калека катался по парку и разговаривал с людьми, большей частью с женщинами. Дана Клайн даже принесла ему какое-то угощение. Мороженое, кажется.

Герт торопливо зашагала назад к зоне для пикников, чувствуя, что ей необходимо зайти в туалет, но не обращая на это внимания. Она искала Лану или кого-то из женщин, говоривших с мужчиной в инвалидной коляске, но никто не попадался на пути. Точно так же с полицейскими; их полно на каждом углу в любое время дня и ночи, однако когда вам срочно нужно обратиться к ним за помощью, они все разом исчезают.

К тому же ей действительно надо заглянуть в туалет; мочевой пузырь стонал от натуги. И какого дьявола она выпила столько чая со льдом?

11

Норман медленно прокатился назад по центральной аллее парка развлечений и вернулся к зоне для пикников. Женщины все еще продолжали есть, но ленч скоро закончится — он увидел, как разносят первые подносы с десертом. Надо поторапливаться, если он хочет действовать незаметно, пока толпа еще не встала из-за столов. Впрочем, он не ощущал беспокойства; страх и паника прошли. Норман хорошо знал, куда следует направиться, чтобы найти женщину одну, без сопровождения, а затем поговорить с ней. Поговорить начистоту. «Женщины не способны обходиться без уборной долгое время, — сказал ему отец. — Они как собаки, которые не могут пройти мимо куста сирени, чтобы не поднять ногу и не оставить под ним свою отметину».

Норман быстро покатил мимо указателей с надписью «К ПУНКТАМ УТЕШЕНИЯ».

«Всего одну, — думал он. — Только одну, которая придет сама, и такую, чтобы знала, куда подевалась Роуз, раз ее здесь нет. Если она в Сан-Франциско, я поеду за ней туда. Если в Токио, я разыщу ее там. Если она в аду, я и там ее достану. А почему бы и нет, собственно? Все равно рано или поздно мы оба окажемся в пекле — и, возможно, обзаведемся там собственным домиком».

Он проехал через небольшую рощицу подстриженных в форме животных елей и затем двинулся по небольшому спуску к кирпичному строению без окон с двумя дверями в противоположных концах — для мужчин справа, для женщин слева. Норман миновал дверь, помеченную женским силуэтом, и припарковался за фасадом строения. С нормановской точки зрения, место оказалось вполне подходящим — узкая полоска голой земли, ряд пластмассовых мусорных баков вдоль стены и высокий деревянный забор, через которые не проникают посторонние взгляды. Выбравшись из инвалидной коляски, он осторожно выглянул из-за угла, высовывая голову все дальше и дальше, пока не увидел ведущую к туалетам дорожку. Он снова почувствовал, что все в полном порядке, к нему вернулись спокойствие и уверенность. Голова, правда, продолжала болеть, но боль ослабла до медленных тягучих толчков в висках.

Две женщины вышли из рощицы — не годится. Вот в чем самое уязвимое место его засады — женщины постоянно ходят в сортир парами. Какого черта? Что они там, занимаются лесбиянскими играми?

Парочка вошла в кирпичное строение. Норман слышал их голоса через ближайшее вентиляционное отверстие, они разговаривали о ком-то по имени Фрэд. Фрэд сделал то-то, Фрэд сказал так-то, Фрэд выкинул такой-то фокус. Очевидно, запас находчивости у этого Фрэда поистине неисчерпаем. Каждый раз, когда одна женщина, та, которая говорила больше, замолкала, чтобы набрать в легкие воздуха, другая принималась хихикать, и рваный звук ее смеха вызывал у Нормана такое ощущение, будто его мозг обваливают в толченом стекле, как повар обкатывает шарики теста в муке. Однако он не сдвинулся с места, не оставил свой наблюдательный пункт, стоял совершенно неподвижно, не сводя глаз с тропы, и лишь руки его шевелились, то сжимаясь в кулаки, то разжимаясь, сжимаясь и разжимаясь.

Наконец женщины вышли, продолжая хихикать и болтать о весельчаке Фрэде, и зашагали по тропе так близко, что бедра их терлись, а плечи соприкасались. Норману понадобилась вся сила воли, чтобы сдержаться и не броситься за ними, схватить их безмозглые головы — ладонями за затылки — и треснуть лбами, чтобы они взорвались, как два бильярдных шара, наполненных тринитротолуолом.

— Не надо, — прошептал он, призывая себя к спокойствию. Пот стекал по его лицу крупными прозрачными каплями и выступал на гладкой коже бритого черепа. — Не надо, только не сейчас, ради Христа, не упусти возможность. — Он весь дрожал, головная боль вернулась и разгулялась в полную силу, стуча изнутри в черепе, словно мощный кулак. Яркие зигзагообразные линии метались на периферии его поля зрения, из носа потекло.

Следующая показавшаяся из еловой рощицы женщина была одна, и Норман узнал ее — копна седых волос на макушке, уродливо вздувшиеся варикозные вены на ногах. Старушка, угостившая его йогуртом.

«Теперь настала моя очередь угостить тебя, — подумал он, напрягаясь в своем укрытии. — У меня приготовлен леденец для тебя, и, если я не получу те ответы, которые мне требуются, ты слопаешь его весь до последнего кусочка».

Затем появилась еще одна женщина. И ее Норман тоже видел — жирная черномазая свинья в красном сарафане, та, которая обернулась и с любопытством посмотрела на него, когда его окликнул продавец билетов из будки. И снова в голове промелькнуло ощущение, будто она откуда-то знакома ему — как имя, назойливо танцующее на кончике языка и прячущееся каждый раз, когда собираешься произнести его вслух. Если бы только не головная боль…

Черномазая по-прежнему таскала с собой сумку, по размерам заслуживающую названия чемодана, и сейчас, открыв замок, принялась копаться в ней.

«Что ты там ищешь, пышка? — подумал Норман. — Плитку шоколада? Кремовое пирожное? Или…»

И вдруг до него дошло: он читал о ней в библиотеке, в газетной статье, рассказывавшей о «Дочерях и сестрах». Там имелся и снимок, изображавший ее в паралитической позе каратиста, хотя она больше напоминала большегрузный трейлер, нежели Брюса Ли. Да, это именно та сучка, которая заявила репортеру, что мужчины не являются их врагами… «но, если они бьют нас, мы наносим ответный удар» или что-то подобное, фамилию он забыл, однако имя сохранилось в памяти.

«Проваливай отсюда, Герти», — обратился он мысленно к женщине в красном сарафане. Его руки плотно сжались в кулаки, ногти впились в мякоть ладоней. Но она не ушла.

— Дана! — окликнула она седую старуху. — Дана, погоди минутку!

Седоволосая женщина повернулась и направилась к толстой, которая действительно смахивала на одетый в женское платье промышленный рефрижератор. Он проводил взглядом седоволосую, которая скрылась вслед за Грязной Герти в рощице. Перед тем, как они исчезли, Норман заметил, что Герти показала своей подруге что-то, похожее на клочок бумаги.

Норман утер рукавом пот со лба, дожидаясь, пока Дана закончит разговор с Герт и спустится к туалету. За еловой рощицей в зоне для пикников гости «Дочерей и сестер» расправлялись с десертом, а когда они закончат, поток желающих воспользоваться туалетом превратится в потоп. Если фортуна не повернется к нему лицом, притом в ближайшее время, из его затеи ничего не выйдет.

— Ну давай же, давай, — пробормотал Норман, и, словно в ответ на его мольбы, новая женщина появилась из-за деревьев и направилась к кирпичному строению. Это была не Герт и не Дана, угостившая его йогуртом, однако Норман все же узнал ее — одна из двух шлюх, копавшихся в огороде в тот день, когда он осматривал дом «Дочерей и сестер». Шлюха с разноцветными волосами рок-звезды. Та, которая нахально помахала ему рукой.

«И напугала меня до полусмерти, — припомнил он, — но будет справедливым ответить любезностью на любезность. Ползи сюда, стерва. Иди ко мне, иди к папочке».

Норман почувствовал, как все его тело напряглось, мышцы затвердели, словно камень, от головной боли не осталось и следа. Он стоял неподвижно, будто статуя, выглядывая одним глазом из-за угла кирпичного здания туалета, моля Бога, чтобы Герт не вздумалось вернуться в самый неподходящий момент, умоляя девушку с зелено-оранжевыми волосами не передумать. Никто не вышел из еловой рощи, девушка со светофорной копной волос приближалась. Мисс Панки-Роки-Кожа-да-Кости, загляни ко мне на минутку, сказал паук мухе, и вот она совсем рядом, она тянется к дверной ручке, но дверь не открывается, потому что рука Нормана опускается на хрупкое запястье Синтии прежде, чем она успевает дотронуться до ручки.

Она смотрит на него округлившимися от неожиданности и страха глазами.

— Иди-ка сюда, крошка, — говорит он, волоча ее за собой. — Иди сюда, за уголок, я хочу поговорить с тобой. Я хочу поговорить с тобой начистоту.

12

Герт Киншоу спешила в туалет, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, когда — чудо из чудес! — заметила впереди женщину, которую искала. Она немедленно раскрыла свою вместительную сумку и принялась рыться в ней в поисках фотографии.

— Дана! — окликнула она женщину. — Дана, погоди минутку!

Дана остановилась, повернулась и подошла к ней.

— Я ищу Кэти Спарк, — сказала она. — Ты случайно не видела ее?

— Она там, развлекается на площадке для игры в подковки. — Герт махнула рукой в сторону пикника. — По крайней мере, была там две минуты назад.

— Отлично! — Дана тут же пошла в указанном направлении. Герт бросила короткий жаждущий взгляд на туалет, затем решила, что мочевой пузырь может потерпеть еще немного и догнала седую женщину. — Я боялась, что у нее опять начался приступ паники и она смоталась отсюда, — объяснила Дана. — Ты знаешь, с ней такое бывает.

— Угу, — кивнула Герт. Перед еловой рощицей она показала Дане переданную по факсу фотографию. Та с любопытством взглянула на изображенного на ней мужчину. Она впервые видела Нормана, потому что не являлась ни обитательницей, ни сотрудницей «Дочерей и сестер». Дана работала психиатром, оказывая время от времени бесплатные услуги женщинам из «Дочерей и сестер», и жила в Кресент-Хайтсе с приятным вежливым мужем и тремя милыми нормальными детьми.

— Кто это? — поинтересовалась Дана. Прежде чем Герт успела ответить, мимо них прошла Синтия. Как всегда, даже несмотря на напряженность ситуации, вид ее сумасшедшей прически вызвал у Герт улыбку.

— Эй, Герт, мне нравится твой сарафан! — бодро приветствовала ее Синтия. Фраза отнюдь не представляла собой комплимент, являясь своеобразным синтиизмом — речевым оборотом, характерным для девушки.

— Спасибо. А мне нравятся твои шорты. Только я думаю, что если постараться, можно разыскать такие, из которых ягодицы будут выглядывать еще сильнее.

— Не надо мне рассказывать, — ответила Синтия, продолжая путь.

Ее маленькие, но, без всякого сомнения, вызывающе привлекательные ягодицы раскачивались при ходьбе, как маятник часов. Дана посмотрела ей вслед с усмешкой, затем снова вернулась к фотографии. Изучая снимок, она рассеянно поглаживала длинные седые волосы, собранные в пучок на макушке.

— Ты его знаешь? — спросила Герт. Дана медленно покачала головой, но Герт показалось, что этот жест выражает скорее сомнение, чем отрицательный ответ. — Представь его бритым наголо.

Дана сделала еще лучше; она просто прикрыла верхнюю часть фотографии от линии волос, вгляделась в снимок еще внимательнее, шевеля губами, словно читала, а не рассматривала его. Когда она снова подняла взгляд на Герт, та увидела в нем озадаченность и тревогу.

— Сегодня утром я угостила его йогуртом, — начала она медленно. — На нем были темные очки, но…

— Он сидел в инвалидной коляске, — произнесла Герт и, хотя настоящая работа только-только начиналась, ощутила огромное облегчение, словно с ее плеч свалился тяжелый камень. Всегда лучше знать, чем подозревать и сомневаться. Всегда лучше быть уверенным.

— Да. Он опасен? Опасен, да? Я пришла сюда с двумя женщинами, которым за последнее время пришлось пережить немало трудных минут. Их сознание еще не очень устойчиво. Могут ли возникнуть неприятности, Герт? Я боюсь за них, не за себя.

Герт задумалась, тщательно подбирая слова для ответа.

— Думаю, все будет в порядке. Думаю, самая страшная часть почти закончилась.

13

Норман рванул за ворот майки-безрукавки Синтии, обнажая ее крохотные, размером с чайную чашечку, груди. Одной рукой он зажал ей рот, одновременно прижимая девушку к стене и не давая возможности позвать на помощь. Потерся пахом об нее. Почувствовал, что она пытается отстраниться, но, разумеется, ей не удалось, и это возбудило его еще сильнее; она в его руках, она в ловушке, из которой не выбраться, но возбуждение охватило лишь его тело. Рассудок покачивался в воздухе примерно в трех футах над головой и бесстрастно наблюдал за тем, как физическая оболочка Нормана склонилась над голым плечом мисс Панки-Роки и впилась в него зубами. Он бросился на нее, как вампир, и принялся сосать кровь, сочащуюся сквозь прокушенную тонкую кожу. Кровь оказалась горячей и соленой, и он не заметил семяизвержения, точно так же, как не чувствовал ее криков, заглушаемых жесткой ладонью.

14

— Возвращайся к своим подопечным и присмотри за ними, пока я не дам сигнал, что все в порядке, — сказала Герт Дане. — И сделай мне одолжение — не говори об этом никому, ради Бога. Твои пациентки — не единственные психологически неустойчивые женщины из присутствующих здесь сегодня.

— Знаю. Герт сжала ее руку. — Все будет в порядке, я обещаю.

— Хорошо. Тебе лучше знать.

— Все, топай. Во всяком случае, я точно знаю, что найти его не трудно, если он до сих пор разъезжает в своем кресле на колесах. Если увидишь его, держись подальше. Ты меня поняла? Держись от него подальше!

Дана посмотрела на нее с откровенным страхом.

— Что ты намерена предпринять? — В первую очередь сходить в туалет, иначе я умру от разрыва мочевого пузыря. А потом отправлюсь в службу безопасности и сообщу, что мужчина в инвалидной коляске пытался выхватить у меня сумочку. Дальше посмотрим, но главное — не подпускать его к нашему пикнику. — Рози до сих пор не появилась, наверное, у нее свидание или деловая встреча, и Герт никогда в жизни не испытывала такой благодарности к неизвестному ей человеку, из-за которого та не пришла на пикник. Все упирается в Рози; Рози — детонатор, и пока ее нет, у Герт сохраняется шанс нейтрализовать ее мужа прежде, чем он успел натворить всяких бед.

— Может быть, мне стоит подождать здесь, пока ты вернешься из туалета? — нервно спросила Дана.

— За меня не переживай.

Дана, нахмурившись, взглянула на тропинку, извивающуюся между густыми елями.

— Знаешь, я все-таки подожду.

Герт улыбнулась.

— Ладно. Я быстро, можешь мне поверить.

Она почти вошла в кирпичное строение, когда какой-то звук проник в ее занятый тревожными мыслями мозг: шум дыхания, притом довольно тяжелого. Нет — дыхание двух человек. Уголки большого рта Герт дернулись в усмешке. Кто-то получает за стеной туалета маленькие полуденные радости, судя по звуку. Всего лишь…

— Отвечай, когда я тебя спрашиваю, стерва!

От голоса, настолько низкого, что он смахивал на рычание крупного пса, улыбка застыла на губах Герт. — Говори, где она, и говори сейчас же.

15

Герт с такой скоростью выскочила из-за угла приземистого кирпичного строения, что едва не натолкнулась на брошенную инвалидную коляску, после чего наверняка перевернулась бы вверх тормашками. Бритый наголо мужчина в черной мотоциклетной кожаной куртке — Норман Дэниэлс — стоял спиной к ней, сжимая плечи Синтии с такой яростной силой, что его большие пальцы буквально погружались в тощую плоть девушки. Он почти вплотную прижимался лицом к ее лицу, но Герт заметила странный угол переносицы Синтии. Такое ей приходилось видеть и раньше — на собственной физиономии в зеркале. Он сломал Синтии нос.

— Говори, где она, иначе тебе никогда больше не понадобится губная помада, потому что я откушу твой целовальник прямо…

В этот момент Герт перестала размышлять, перестала слышать. Она переключилась на автопилот. Через два шага оказалась рядом с Дэниэлсом. Делая эти два шага, она соединила руки, переплетя пальцы и превратив их в дубину. Затем занесла руки над правым плечом как можно дальше — ей нужна вся сила, которая есть, плюс инерция замаха. За мгновение до того, как она нанесла удар, затравленный взгляд Синтии метнулся в ее сторону, и муж Рози заметил движение глаз девушки. Герт вынуждена была признать, что реакция у него завидная. Просто потрясающая реакция. Она все-таки нанесла удар, и очень сильный, но не в основание шеи, куда намеревалась попасть. Он уже начал поворачиваться, и удар пришелся в боковую часть лица, в то место, где соединяются верхняя и нижняя челюсти. Единственный шанс покончить со всем делом без шума и гама она упустила.

Когда бритоголовый повернулся к ней лицом, первой мыслью Герт было, что тот ел клубнику. Он улыбнулся ей, обнажая зубы, с которых все еще капала кровь. Его улыбка ошеломила Герт и наполнила уверенностью в том, что единственное, чего она добилась, — это неминуемой смерти двух женщин, а не одной. Перед ней стоял совсем не человек. Перед ней стоял дьявол в кожаной мотоциклетной куртке.

— А-а, вот и Герти к нам пожаловала! — воскликнул Норман. — Желаешь померяться силами, Герти? Ты этого хочешь? Побороться со мной? Задавить меня своими буферами в три обхвата, ты это собираешься сделать? — Он рассмеялся, похлопывая себя ладонью по груди, подчеркивая этим жестом, насколько смешными кажутся ему ее намерения. Движения сопровождались слабым позвякиванием застежек на куртке.

Герт глянула на Синтию, которая ошарашенно смотрела на свое тело, словно мучительно пыталась понять, куда же, черт возьми, подевалась ее майка.

— Синтия, беги!

Синтия подняла на нее затуманенный взгляд, отступила неуверенно на два шага и попросту прислонилась спиной к кирпичной стене туалета, будто сама мысль о бегстве лишила ее всяких сил. Герт увидела всплывавшие, словно подходящее тесто, синяки на скулах и лбу.

— Герт-Герт-бо-Берт, — нараспев произнес Норман, делая шаг к ней. — Банана-фанна-фо-Ферт, фи-фай-мо-Мерт… Герт! — Он засмеялся, точно ребенок, собственному бессвязному бормотанию, затем утер тыльной стороной руки рот, перепачканный кровью Синтии, Герт увидела на его бритом черепе капельки пота, похожие на блестки на платье. — О-о-о, Герти! — заворковал Норман, и теперь верхняя половина его тела начала раскачиваться из стороны в сторону, как тело кобры, выползающей из корзины заклинателя змей. — Я раскатаю тебя, как пласт теста. Я выверну тебя наизнанку, как перчатку. Я…

— Так почему же ты не делаешь этого? — рявкнула она в ответ. — Ты не на школьном выпускном балу, кусок дерьма куриного! Чего ж ты ждешь? Иди, потягайся со мной!

Дэниэлс перестал раскачиваться и уставился на нее, не в силах поверить, что этот мешок с кишками осмелился кричать на него. Осмелился обозвать его. За спиной Нормана Синтия, спотыкаясь, сделала еще два или три шага, шурша шортами по кирпичной стене туалета, затем снова остановилась, обессиленно привалившись к стене.

Герт согнула руки в локтях, повернув ладони внутрь, и подняла их перед собой, разведя на расстояние примерно двадцать дюймов. Чуть согнула пальцы. Вжала голову в плечи, набычившись, как разъяренная медведица. Норман увидел ее оборонительную позу, и удивленное выражение исчезло с его лица, уступив место насмешливому.

— Что это ты задумала, Герти? — спросил он. — Насмотрелась кинушек с Брюсом Ли и решила потренироваться на мне? Слушай, у меня для тебя новость — он мертв, Герти. Такой же труп, в какой превратишься и ты примерно через пятнадцать секунд — жирная старая чернозадая сучка, валяющаяся в грязи. — Он засмеялся.

Герт неожиданно вспомнила о Лане Клайн, нервно оглядывающейся вокруг, и подумала, что та, возможно, все еще ждет, пока Герт вернется из туалета.

— Лана! — закричала она во всю мощь своих легких, — Он здесь! Если ты еще не ушла, беги и зови на помощь!

На мгновение муж Рози вздрогнул, словно испугавшись, затем расслабился. Ухмылка снова заиграла на его лице. Он бросил быстрый взгляд через плечо, проверяя, на месте ли Синтия, затем опять посмотрел на Герт, возобновляя покачивания корпусом.

— Где моя жена? — спросил он вкрадчиво. — Скажи, где она, и я, возможно, сломаю тебе всего одну руку. Господи, может быть, я вообще тебя не трону. Она украла мою кредитную карточку. Я хочу вернуть ее, вот и все.

«Я не справлюсь с ним, если пойду в атаку. — Он должен броситься на меня — иначе мои шансы подловить его равны нулю. Но как заставить его броситься на меня?»

В сознании Герт вдруг всплыл Питер Слоуик — некоторые части его тела полиции так и не удалось обнаружить, а большая часть укусов была в определенных местах, — и она подумала, что, возможно, нашла способ вывести его из себя.

— До тебя я не знала, что значит выражение «сожрать с потрохами», педик поганый. Ты придал ему гораздо более широкий смысл. Простого миньета показалось тебе недостаточно, да? Решил полакомиться? Ну, чего же ты ждешь? Идешь в мои объятия, или женщины тебя пугают?

В этот раз ухмылка не просто исчезла с его лица; когда Герт назвала его педиком, она пропала с такой неожиданностью, что ей показалось, будто ухмылка упала и с треском, похожим на звон разбившейся сосульки, рассыпалась на куски под его туфлями со стальными набойками на носках. Его тело замерло.

— Я УКОКОШУ ТЕБЯ, СУЧКА ТРЕКЛЯТАЯ! — завопил Норман и бросился в атаку.

Герт развернулась боком, в точности повторяя движение, которому обучала Синтию в тот день, когда Рози вернулась в «Дочери и сестры» с картиной и заглянула в комнату отдыха, превращенную в тренировочный зал. Она задержала руки в нижнем положении чуть дольше, чем тогда, когда показывала женщинам, как правильно выполняется захват, зная, что даже его слепая ярость недостаточна, чтобы полностью гарантировать успех ее попытки: соперник слишком силен и велик, и, если она не поймает его на корпус, он подомнет ее под себя, как асфальтный каток. Норман протянул к ней руки; его губы раздвинулись, он оскалил зубы, готовясь укусить. Герт отступила еще дальше, уткнувшись массивным задом в кирпичную стену, и подумала: «Господи, помоги мне». Затем схватила толстые волосатые запястья обеих рук Нормана.

«Не думай, иначе все испортишь», — приказала она себе, снова поворачиваясь к нему, поддевая мощным бедром и затем делая резкое движение вниз и влево. Она раздвинула ноги, затем согнула их в коленях, и ее сарафан на выдержал нагрузки, разорвавшись от шеи почти до самой талии с треском, похожим на взрыв узловатого соснового полена в костре.

Движение принесло волшебные результаты. Ее бедро превратилось в рычаг, Норман наткнулся на него и беспомощно взлетел в воздух; выражение ярости на его физиономии сменилось маской потрясения. Он перевернулся в полете и рухнул головой вниз на инвалидную коляску. Коляска подпрыгнула и привалила его сверху.

— Ух ты-ы-ы! — хриплым голоском, напоминающим лягушечье кваканье, произнесла восхищенная Синтия, по-прежнему опираясь о стену.

Из-за угла здания осторожно глянули карие глаза Ланы Клайн.

— Что случилось? Почему ты так крича…

Она увидела мужчину с окровавленным лицом, пытающегося выкарабкаться из-под инвалидной коляски, увидела горящую в его глазах жажду убийства и умолкла на полуслове.

— Беги скорее и зови на помощь! — крикнула ей Герт. — В службу безопасности. Быстрее. Кричи изо всех сил.

Взбешенный Норман оттолкнул коляску в сторону. На лбу его красовалась царапина, но неглубокая, однако из носа кровь хлестала фонтаном.

— За это я тебя убью, — прошептал он. Герт не намеревалась давать ему возможность привести в исполнение свои угрозы. Она приземлилась на него всем телом в броске, которому позавидовал бы сам Крепыш Логан. Надо признать, ей было чем приземляться — двести восемьдесят фунтов, как показало последнее взвешивание, — и попытки Нормана вернуться в вертикальное положение мгновенно прекратились. Его руки разъехались в стороны, как ножки столика для игры в карты, на который водрузили танковый двигатель, а нос, и так пострадавший при падении от удара об инвалидную коляску, уткнулся в утрамбованную грязную землю между стеной туалета и дощатым забором; к тому же под пахом совершенно некстати оказался подлокотник инвалидного кресла, и яички пронзила парализующей силы боль. Он попробовал закричать — во всяком случае, лицо его точь-в-точь походило на лицо человека, издающего дикий вопль, — но смог выдавить лишь слабый блеющий звук.

Теперь Герт сидела на нем верхом, низ ее сарафана тоже разорвался, обнажив верхнюю часть бедра; она сидела на нем, не зная, что делать дальше, и вдруг вспомнила то второе или третье терапевтическое занятие, когда Рози наконец набралась мужества заговорить. Первое, о чем она рассказала им, — это о болях в спине, таких невыносимых, что временами даже в ванну ложилась с огромным трудом. А когда она пояснила, откуда взялись эти боли, многие женщины закивали в знак согласия и понимания. Герт тоже кивнула. Теперь же она протянула руку и поддернула разорванный сарафан еще выше, открывая голубые хлопковые трусики гигантского размера.

— Так значит, ты у нас любитель почек, Норман. Значит, ты у нас один из тех скромняг, которые не любят оставлять после себя следы. И еще тебе нравится, как она смотрит на тебя, когда ты бьешь ее по почкам, да? Нравится гримаса боли на ее лице? И то, как она бледнеет? Правда? И когда ее губы становятся совершенно белыми, верно? Я знаю, потому что когда-то у меня был дружок, который любил подобные развлечения. Когда ты видишь болезненное выражение на ее лице, внутри у тебя все становится на свои места, так ведь? Во всяком случае, на какое-то время.

— …сука… — выдавил он.

— Да, так ты, значит, любитель отбивать почки, это точно, я многое могу определить по человеческому лицу, это мой талант. — Придавливая его коленями, она карабкалась выше и выше по его телу. Ей уже удалось добраться до его плеч. — Одним мужчинам нравятся ноги, другим — зад, третьи балдеют от сисек, а некоторые — такие же кретины, как ты, Норман, — тащатся от почек. Слушай, ты, наверное, знаешь старую пословицу: «У каждого свой способ веселиться, — сказал черт, залезая голым задом в крапиву»…

— …с меня… — прохрипел он.

— Рози здесь нет, Норми, — сказала Герт, не обращая внимания на его слова и взбираясь еще чуть выше, — но она просила передать тебе привет от ее почек — через мои почки. Надеюсь, ты готов, потому что я больше не могу терпеть.

Она передвинулась в последнем шажке, устраиваясь над его повернутым к ней лицом, и расслабилась. Ах, сладостный момент облегчения.

Сначала Норман, казалось, не сообразил, что происходит. Затем до него дошло. Он завизжал и выгнул спину, пытаясь сбросить ее. Герт почувствовала его движение и снова всей тяжестью пришпилила его к земле. В душе она удивилась той силе, с которой он продолжал сопротивляться даже после чувствительного падения, когда любой другой наверняка потерял бы сознание.

— Не-ет, не выйдет, буйволенок ты мой, — произнесла она, продолжая опорожнять мочевой пузырь.

Опасность утонуть ему не угрожала, однако Герт никогда не видела столько отвращения и ярости на лице человека. А из-за чего, собственно? Подумаешь, немного тепленькой водички. И если кто-то за всю историю человечества заслуживал того, чтобы на него помочились, так это он, сумасшедший кр…

Норман испустил тягучий нечленораздельный вой, вскинул руки, схватил ее за предплечья и вонзился в них ногтями. Герт закричала (главным образом от неожиданности, хотя боль была действительно адской) и перенесла свой вес чуть ниже. Он в точности предвидел ее движение и потому дернулся всем телом, сильнее, чем в прошлый раз, и ему удалось сбросить ее. Она растянулась у кирпичной стены, повалившись на левый бок. Норман, пошатываясь, поднялся на ноги; по бритой голове и лицу стекали ручьи, с мотоциклетной куртки капало, чистая белая футболка под курткой прилипла к телу.

— Ты нагадила на меня! Ах ты, сука, — прошипел он и бросился на нее.

Синтия подставила ногу. Норман споткнулся и снова грохнулся лицом вниз на инвалидную коляску. Он отполз от нее на четвереньках, затем оглянулся на Герт. Попытался встать и почти преуспел, но упал снова, тяжело дыша и глядя на нее блестящими серыми глазами. Глазами сумасшедшего. Герт шагнула к нему, намереваясь придавить к земле, чтобы он не убежал. Если понадобится, она сломает ему позвоночник, как змее, и сейчас самое время сделать это, потому что он собрался с силами для очередной попытки подняться на ноги.

Норман сунул руку в один из многочисленных карманов на мотоциклетной куртке, и на короткое мгновение, в течение которого у нее похолодело в животе, она замерла, уверенная, что у него пистолет, что сейчас он выпустит ей в живот две-три пули.

«Во всяком случае, я успела помочиться перед смертью», — подумала она.

Хотя то, что он извлек из кармана, не было похоже на пистолет, тем не менее, оружие представляло серьезную опасность — он достал электрошокер. Одна знакомая Герт, жившая на окраине города, пользовалась подобной штукой для уничтожения крыс — таких огромных, что они считали себя за кокер-спаниелей…

— Не хочешь попробовать вот этого? — спросил Норман, все еще стоя на коленях и размахивая перед собой электрошокером. — Хочешь, угощу, Герти? Давай, подходи и получи свою порцию, потому что все равно ты ее получишь, желаешь того или…

Он умолк, с опаской глядя на угол здания туалета. Оттуда до них доносились женские возбужденно-испуганные возгласы. Пока что они звучали достаточно далеко, но быстро приближались.

Герт воспользовалась тем, что он на секунду отвлекся, отступила на шаг, схватилась за рукоятки валявшейся на боку инвалидной коляски и рывком подняла ее. Затем быстро встала за коляску; рукоятки совершенно потерялись в ее объемистых коричневых ладонях. Она пугала его, толкая коляску в его сторону резкими короткими движениями.

— Ну, подходи, голубчик, — говорила она. — Давай, подходи, почечник. Что же ты стоишь, дерьмо цыплячье? Иди ко мне, педик. Хочешь подогреть меня электричеством? Выставил свой фазер на максимальную мощность? Ну давай же, обними меня. Кажется, у нас еще есть время для последнего танго перед тем, как люди в белых халатах увезут тебя в Саннидейл или другую больницу для свихнувшихся недоумков вроде те…

Он встал во весь рост, оглянулся в сторону приближающихся криков, и Герт подумала: «Какого черта, у меня всего одна жизнь, так почему бы не прожить ее блондинкой?» и запустила в него инвалидную коляску, толкнув изо всех сил. Коляска угодила в самое уязвимое место, и Норман, охнув от боли, упал. Герт бросилась на него, услышав пронзительный крик Синтии секундой позже, чем надо:

— Осторожно, Герт, он тебя ударит! Раздался негромкий, но зловещий треск — трррррсссс! — и молния хромированной боли обожгла ногу Герт от лодыжки, которой коснулся электрошокер, до самого бедра. Кожа ее была мокрой от мочи, и это лишь усилило действие оружия Нормана. Все мышцы левой ноги сжались, как веко человека, стоящего в густом дыму, затем отказались ей повиноваться. Герт грохнулась на землю, успев в падении схватить руку с электрошокером и изо всех сил вывернуть ее. Норман взвыл, как кот, которому наступили на хвост, и взбрыкнул ногами, обутыми в жесткие туфли. Один удар пришелся в воздух, но каблук другой ноги угодил в диафрагму чуть ниже груди. Боль вспыхнула так неожиданно и оказалась такой могучей, что Герт на мгновение позабыла о ноге, однако продолжала выкручивать руку с электрошокером до тех пор, пока пальцы Нормана не разжались, и мерзкое приспособление упало на землю.

Отталкиваясь руками и ногами, он пополз от нее, оставляя за собой следы крови, хлеставшей изо рта и разбитого носа. В широко раскрытых глазах застыло изумленное неверие; мысль о том, что женщина одержала победу в схватке, не укладывалась у него в уме, возможно, не могла проникнуть через корку его сознания. Он выпрямился, шатаясь, глянул в направлении приближающихся голосов — звучащих теперь очень близко — и бросился бежать вдоль дощатого забора назад, к парку развлечений. Герт подумала, что ему не удастся уйти очень далеко, он наверняка привлечет внимание службы безопасности парка; уж слишком он похож на персонаж из фильма «Пятница, тринадцатое».

— Герт…

Заливавшаяся слезами Синтия пыталась переползти к тому месту, где, лежа на боку и следя за убегающим Норманом, стонала Герт. Обратив внимание на девушку, Герт увидела, что та пострадала гораздо серьезнее, чем ей показалось вначале. Похожий на грозовую тучу синяк вздулся над правым глазом, а нос девушки, наверное, никогда больше не примет прежнюю форму.

Герт с усилием встала на четвереньки и поползла к Синтии. Они встретились на полпути и обнялись, стоя на коленях, поддерживая друг друга. Невнятно произнося слова разбитыми губами. Синтия сказала:

— Я и сама бы швырнула его… как ты учила нас, Герт… но он застал меня врасплох…

— Все в порядке, — успокоила ее Герт, осторожно целуя в висок. — Тебе сильно досталось?

— Не знаю… во всяком случае, кровью не харкаю… шаг в нужном направлении. — Она попробовала изобразить улыбку. Попытка причиняла ей явную боль, но Синтия не отступалась. — Ты на него помочилась.

— Да.

— Молодец, сучья ты дочь, — прошептала Синтия и опять расплакалась. Герт прижала ее к себе, так их и обнаружили первые взволнованные женщины, следом за которыми появились работники службы безопасности Эттингера: Герт и Синтия стояли на коленях за стеной туалета рядом с покинутой перевернутой инвалидной коляской, обнявшись, положив голову друг другу на плечи и плача, как два моряка, спасшихся с затонувшего корабля.

16

В первые смутные мгновения пребывания в приемной реанимационной палаты ист-сайдской больницы Рози показалось, что в небольшой комнате собрались все обитательницы «Дочерей и сестер». Проходя через палату к Герт (и лишь краешком сознания отмечая столпившихся вокруг нее мужчин), она все же обратила внимание, что не хватает по меньшей мере троих: Анны, которая, вероятнее всего, до сих пор не вернулась с поминальной службы по бывшему мужу; Пэм, находившейся на работе в «Уайтстоуне», и Синтии. От мысли о последней она похолодела.

— Герт! — зарыдала она, расталкивая мужчин, не удостоив их даже взглядом. — Герт, где Синтия? Что с ней? Она не…

— Наверху. — Герт попыталась ободряюще улыбнуться Рози, но без особого успеха. Глаза ее распухли и покраснели от слез. — Они сказали, что ей, наверное, придется провести там некоторое время, но опасности нет, Рози. С ней все будет в порядке. Ты хоть знаешь, что у тебя на голове мотоциклетный шлем? И выглядишь ты в нем… я сказала бы, довольно забавно и мило.

Руки Билла принялись распускать ремешок, но Рози даже не заметила, что он снял с нее шлем. Она смотрела на Герт… Консуэло… Робин… Выискивала взгляд, который сказал бы ей, что она заразная, что принесла с собой чуму в их до этого чистый дом. Пыталась обнаружить ненависть в их глазах.

— Извините, — прошептала она. — Простите меня за все.

— За что? — с искренним удивлением переспросила Робин. — Разве ты избила Синтию?

Рози посмотрела на нее в замешательстве, затем перевела взгляд на Герт. Та глянула в сторону, и, проследив за направлением ее глаз, Рози ощутила прилив жуткого страха. Впервые ее сознание зарегистрировало тот факт, что в комнате находятся не только женщины из «Дочерей и сестер», но и полицейские. Двое в штатском, трое в форме.

Полицейские.

Она протянула мгновенно онемевшую руку и вцепилась в ладонь Билла.

— Вам следует поговорить с этой женщиной, — сообщила одному из полицейских Герт. — Все случившееся — дело рук ее мужа. Рози, это лейтенант Хейл.

Все оборачивались теперь, чтобы посмотреть на нее, на жену копа, которая набралась наглости и сбежала от мужа, украв при этом его банковскую карточку, а потом попыталась исчезнуть из его жизни. Все смотрели на нее. Братья Нормана.

— Мэм? — обратился к ней полицейский в штатском, которого Герт представила как лейтенанта Хейла, и на миг его голос показался ей настолько похожим на голос Харли Биссингтона, что она едва не сорвалась на истерический крик.

— Спокойно, Рози, — пробормотал из-за плеча Билл. — Я здесь, и я тебя не оставлю.

— Мэм, что вы можете сообщить нам? — Слава Богу, голос его потерял сходство с голосом Биссингтона. Пожалуй, ей просто показалось.

Рози глянула в окно на асфальтированную дорожку, соединяющуюся с автострадой. Она посмотрела на восток — в ту сторону, откуда придет ночь, поднимающаяся с озера. До наступления темноты осталось всего несколько часов. Она прикусила губу и посмотрела на полицейского. Затем вложила свою руку в ладонь Билла и заговорила хриплым низким голосом, в котором даже сама с трудом узнала собственный.

— Его зовут Норман Дэниэлс, — сообщила она лейтенанту Хейлу.

«Твой голос звучит, как голос женщины на картине, — подумала ока. — Ты говоришь, как Мареновая Роза».

— Он мой муж, он полицейский инспектор, и еще он сумасшедший.