Марион: история ведьмы

6. НОВАЯ ВЕСНА

И пришла зима. Она тянулась нескончаемо долго, холодная, мрачная, подтверждая предсказания Огюстена о худших временах. Теперь их отношения с Марион получили какой-то новый сюжет. Она считала себя невестой и теперь обращалась со своим другом "не как с уличной приблудной собакой, а как с домашней", так оценивал Огюстен своё положение. Теперь она заявляла права на "будущую собственность". И примеряя на себя роль супруги, но всё еще не решаясь ответить "да", требовала безупречного поведения от вольной пташки, какой был Огюстен.

Больше всех радовалась мамаша Фарду. Веселая трактирщица твердила, что стоило-таки приехать в Париж, чтобы найти там свою судьбу.

В закрытом пустом трактире собрался тайный совет, где присутствовали Марсела Фарду, "двое голубков" и сама Барбара Маржери. Они собрались, чтобы негласно отметить помолвку Марион и Огюстена Жантильи. Рене был тут же, но на совет его не пустили, и мальчик играл с сыном трактирщицы на кухне, где шипел и жарился праздничный обед. Поварята вращали на вертеле целого поросенка и следили за готовкой остальных кушаний.

Обе "парижские крестные матери" Марион — Марсела и Барбара, спорили относительно наилучших сроков свадьбы. Всё сходились на том, а Огюстен просто категорически на этом настаивал, что после свадьбы им следует немедленно уехать из Парижа.

— Люди не признают твоего права на счастье, — качая головой, говорила подруге Марсела. — Как решите, тут же венчайтесь в соседней с "Ликорном" церкви, я договорилась, чтобы вечером, без свидетелей. И в ту же ночь, чтоб духу вашего не было в городе. Когда думаете проводить церемонию?

— Не позже, чем через месяц, — ответил Огюстен, бросив взгляд на хранившую молчание невесту. — Надо захватить остаток бабьего лета, нечего таскаться по дорогам зимой. Тем более, с ребенком.

Но тут возмутилась Барбара. Она просила не оставлять ее одну в самый сложный сезон, зимой, и умоляла Марион остаться.

— Но она очень рискует, задерживаясь в городе лишний день, — возразила Марсела.

— Правда, старушка, Марион не золотой прииск. Вы достаточно поработали вместе. Теперь я ее забираю, — заявил Огюстен. — Она — человек, и имеет право на жизнь.

— Имею, — с некоторым сомнением подтвердила Марион.

Барбара энергично возражала, доказывая, что лучше уж бежать весной, а не сейчас. И о ней тоже не мешает подумать.

— А о нас кто-нибудь думает? — не отступал Огюстен. — Ваша выгода еще не всё на свете.

— Ты подожди, красавчик, — вмешалась Марсела. — Пока что у тебя нет права голоса в этой семье.

— Ах, так? Тогда я ее просто украду.

— Не надо, — попросила Барбара. — Ты знаешь о наших связях с королями преступного мира. Они найдут где угодно, это не полиция. Шуму будет меньше, а дела значительно больше. Давайте, по-хорошему.

Марион, бывшая ставкой в этом свадебном аукционе, больше молчала, предоставляя друзьям торговаться самим. Она давно не чувствовала себя в безопасности в Париже, но куда ехать и когда — не имела понятия. Ей хотелось скорее начать новую жизнь, но она боялась принести Огюстену несчастье, связав его судьбу со своей, и потому в нерешительности молчала.

Барбара приводила доводы в пользу того, чтобы провести осенне-зимний сезон в Париже: скоро балы, а там и рождественские праздники не за горами. Молодым нужны деньги на дорогу, а без Маржери они их не получат. Зимой всегда много заказов, много надежд. Весной они уедут без лишнего шума. Самой Барбаре тоже придётся бежать, вернее, лечь на дно, но несколько позже. После исчезновения Марион фирма будет какое-то время жить по инерции, и всё пройдет гладко. Если закрыть всё сейчас, по их следам кинется полкоролевства. Надо подождать. Если будет уж слишком опасно, она всегда успеет предупредить их. А сборы не займут много времени.

Марсела неодобрительно хмыкнула.

— Ладно, — решил Огюстен. — Подождем. Начнет собираться гроза — в самый момент затишья перед бурей дадим дёру. Это на вашей совести, мадам Маржери. Одна Марион на костер не пойдет, так и знайте.

— Да что ты, парень, она мне почти дочка, — обиженно проворчала Барбара, скрывая умиление. — Если услышу новости, не волнуйтесь, вы сбежите раньше, чем полиция получит приказ задержать вас.

— Надеюсь, что так.

— Готов обед, — объявила Марсела. — Давайте оставим наше совещание в стороне. Здоровье молодых!

Этот разговор был в начале осени, а уже зима. Она идет и идет, и нет ей конца. Тучи сгущаются всё больше, но время уже упущено. Теперь остается только ждать.

Вместе с морозами, по Парижу прокатились веселые зимние праздники. В такие дни, даже действительно приговоренный к смерти не покинул бы город, как бы ни был велик риск. Но дело оказалось не только в праздничных огоньках. Рождество, открывшее длинную череду праздников, принесло еще один "подарок". В эти дни Марион неожиданно узнала, что ее отлучили от церкви, так что праздники идут не для неё. А о венчании теперь и думать нечего.

— Доигрались, — спокойно констатировал Огюстен, услышав эту новость. — Не волнуйся, малышка, что-нибудь придумаем.

Мамаша Фарду успокоительно махнула рукой:

— Я узнавала, суда еще не было. Раз твоё дело не разбирали в церковном суде — это чепуха. Просто тебя предупредили, чтоб не показывалась на людях. В здешней церкви вас согласны венчать хоть сегодня. Не паникуйте, дети мои. Еще рано.

На стороне Марселы был опыт и авторитет, поэтому Марион постаралась подавить тревогу. Она знала: подруга права, это лишь первый гром. Предупреждение, не больше. Марион прямо дали понять, что ею заинтересовалась инквизиция. Дело уже лежит в суде и только ждет повода, чтобы начать своё собственное слушание. Иезуиты и доминиканцы сейчас наперебой собирают сведения о ней и решают, как она будет более полезна Парижу, живой или мертвой.

А время шло. Сейчас не могло быть и речи о побеге. Побеждала простая логика: в дороге сейчас страшный холод и снегу по колено, а в комнате тепло, горит камин, идет первый месяц нового года. Угля и дров у Марион всегда хватало, и она предпочла, чтобы ее сын лучше был здесь, в Париже, в этой комнате, чем бы это ни грозило ей лично.

У Рене были свои заботы, но до поры он мог ими поделиться только с Огюстеном, который появлялся редко.

Еще до Рождества, связавшись, как он клялся, в последний раз в жизни с зимней университетской сессией, он был занят, так же как Марион, продавая свои знания и способности другим людям, которые присваивали их себе.

Огюстену совсем не улыбалось, чтобы в этот момент поползли слухи о его связи с ведьмой. Это бы означало остаться именно зимой без куска хлеба. Положим, с голоду он бы не умер, слишком многочисленные связи у него были в городе, но в данный момент Огюстена интересовали деньги. На них можно было купить новогодний подарок Рене и вообще…

Поскольку платить за квартиру и дрова было решительно нечем, а Марион была бы последней, к кому он желал обратиться за помощью, Огюстен отказался от своей квартиры в Пасси и вернулся в собственный дом, занятый его старшей сестрой. Их встречи с Марион значительно сократились. Не очень-то весело тащиться пешком через весь город два раза в сутки, по жуткому холоду. А не явишься ночевать домой, в следующий раз дверь может и не открыться. Сестра высказалась на этот счет вполне определенно. Она уже слышала темные сплетни витавшие вокруг имени братца и, пустив его из милости в свой дом (Огюстен не настаивал, что это, кстати, и его дом тоже), она не собирается брать на себя ответственность за последствия его похождений. Муж сестры, то есть зять Огюстена, полностью разделял мнение своей супруги.

Марион из-за этого надолго оставалась одна. Даже рейсы в Люксембург почти прекратились. Проблема в городе стояла единственная: заболел король. Обыкновенная простуда могла дать непредсказуемые политические осложнения. Сказав один раз Барбаре, что весеннее солнце исцелит короля, Марион незачем было более ездить в Люксембург.

Вокруг Его Величества собрались лучшие врачи королевства (правда более замедлявшие ход выздоровления, чем способствующие ему), но в любом случае, настойка трав из рук ведьмы королю не требовалась. Наоборот, волнение в городе нарастало и грозило вспыхнуть костром на Пляс де Грев.

Марион не было до этого никакого дела, и болезнь короля занимала ее значительно меньше, чем другая битва не на жизнь, а на смерть. Вернее — за жизнь.

Рене от самого Рождества пребывал в самом мрачном настроении. Он не говорил матери причины, но Марион и так догадалась.

Лизетт, соседская девочка, маленькая подружка Рене, уже давно тяжело болела. У неё был туберкулез суставов обеих ног, и она не могла ходить. Этой зимой наступило острое ухудшение.

Лизетт была кроткой маленькой девочкой, на год младше Рене. Ее окно находилось как раз напротив, в стене соседнего дома. Они с Рене часто перебрасывались бумажными голубями, содержащими послания друг другу. Лизетт в основном рисовала. Читала она с грехом пополам, а писать не умела вовсе и дарила Рене картинки. А он писал ей письма. Ей надолго хватало одного послания, читала она медленно, но всегда бывала рада вниманию соседского мальчика. Она постоянно сидела или лежала у окна. Рисовала, кормила синичек на подоконнике и тихо умирала.

Рене был ее единственным другом, кроме птиц. Правда, родители запрещали дружить с ним, так как его мать — страшная женщина. Лизетт не видела, что такого страшного в мадам Марион, но раз так считает весь город и родители тоже, предпочитала не спорить. Но поступала по-своему. У этого несчастного существа хватало сил защищать свои решения. Она знала, что терять ей практически нечего и с бесстрашием обреченных устраивала остаток своей жизни, как хотела.

Ей было только семь лет.

Сейчас, когда окна были наглухо закрыты, и дети потеряли возможность общаться, Рене не находил себе места не зная как помочь подружке. Он неожиданно превратился в одного из клиентов фирмы "Маржери" и приставал к матери требуя ответа: "Можно ли вылечить Лизетт?"

Марион не знала. Она говорила, что пока девочка еще жива — всё возможно. Господь всемогущ.

— Господь-то да, а ты, мама, ничего не можешь сделать?

— Не знаю. Я ни разу не была возле Лизетт и ничего не знаю о силе ее болезни.

— Ну, ма, ты же можешь попробовать. Сделай хоть что-нибудь!

Ради своего мальчика Марион могла сделать всё абсолютно, что было в ее силах и даже превосходило их. Горячая мольба Рене не оставила ее равнодушной. Держа ладони сына в своих, она пристально посмотрела ему в глаза, что-то задумав.

— Ну ладно, а твоя подружка сможет оказать нам поддержку?

— Всё, что угодно, мама! Она всё сделает.

— Хорошо. Подождем до завтра, — спокойно сказала Марион. Она повесила на крюк в камине котелок с водой и, когда вода закипела, достала какие-то сухие корни и принялась растирать их и бросать в кипяток. Смолистый пряный запах заполнил комнату.

— А что это? — спросил Рене, усевшись на кровати.

— Можжевельник, — ответила мать. — Если всё получится, он нам завтра понадобится. Хорошее средство для лечения туберкулеза. Твоей подружке на Юг бы уехать, где солнце, а не чахнуть в этом Париже.

Марион перебирала травы и коробочки с мазями.

— Так… Понадобится еще розмарин, настойка дягиля, но это у меня есть… Ей надо восстанавливать силы, — снова обернулась она к Рене.

Он молча, как зачарованный, следил за движениями ее рук и только кивнул. Потом спросил:

— Мам, а как ты попадешь туда? Вылечить ее будет проще, чем уговорить родителей Лизетт открыть нам дверь.

— А это не моя забота, — ответила Марион. — Ты ложись спать сейчас и будь умницей, поскорее усни, чтобы я не отвлекалась. Твоя Лизетт тоже наверняка скоро уснет, вот тогда мне надо быть очень внимательной, и кое о чем поговорить с ней, прямо отсюда. Если всё получится, завтра ее мамаша ни свет ни заря сама прибежит к нам. Так что выспись как следует, я тебя с собой возьму. В гости к Лизетт.

От восторга Рене подскочил на кровати, перекувырнулся через голову и немедленно рухнул на подушку, стараясь поскорее уснуть в ожидании чуда. А Марион доварила зелье, сняла котелок с огня и поставила на пол возле камина. Потом подошла к окну и, скрестив руки на груди, долго всматривалась в морозную ночь.

На следующий день, с утра, в доме напротив можно было наблюдать необычный переполох. Сквозь увитые ледяными веточками оконные стекла видны были смутные тени, метавшиеся как на пожаре. После завтрака, когда Рене еще сидел за столом, болтал ногами, доедал сладкий пирог, запивая его чаем с лимоном, в дверях появилась заплаканная мамаша Лизетт и сказала, что ее дочь умирает.

— Ей стало намного хуже ночью, она помешалась и всё время зовет вас, мадам Марион. Твердит, что видела какой-то сон, будто вы можете ей помочь… О, я понимаю, что прошу слишком многого, но это последнее желание моей девочки, я не могу не исполнить его. Пойдемте к нам домой. Вы ведь согласны?

Марион с достоинством кивнула и попросила подождать, пока она соберет всё необходимое. Мамаша суетилась вокруг и всё время плакала. Ее безусловно огорчала неожиданная фантазия дочери, и она скромно приписывала ее помутившемуся рассудку Лизетт.

Через два часа девочка весело болтала с Рене, в своей комнате. Никакой лихорадки у неё не было, просто она устроила скандал, требуя позвать Марион. Своему другу она сказала по секрету, что видела сон.

Во сне огромный бумажный голубь сел на ее окно и постучал клювом в стекло. Он был живой и стучал, пока его не впустили в комнату. Внутри него было письмо, как всегда, и там говорилось, чтоб она позвала Марион на помощь. Она и позвала, только проснувшись. А родители устроили кавардак и никак не хотели слушать ее. Но потом согласились. Вот и всё.

Марион беседовала с родителями Лизетт. Она не ручалась, что девочка сможет скоро ходить. Организм страшно истощен. Она сделает всё, что сможет, если ей не будут мешать.

Родители, доведенные до отчаяния, забыли, что она ведьма, и внимали ей, как пророку. И когда Марион приказала им первым делом покаяться во всех грехах, вспомнив и те, что были в юности, они даже не удивились и обещали исполнить это. Завтра же побегут на исповедь.

— До завтрашнего дня вы не вспомните то, что нужно, — засмеялась Марион. — Не спешите, подумайте хорошенько. А мне не мешайте.

Вот уже полтора месяца она ведет жестокую борьбу. То болезнь будто бы отступает, но вскоре оказывается, что она только спряталась. Как змея, заползла под колоду и снова выползает при первой возможности. Наступление весны, оттепель, солнце и резкая смена давления должны были показать, выживет Лизетт или нет. Марион сама не знала, ждать ли успеха, но упорно билась за то, чтобы девочка ожила и из бледного призрака снова стала ребенком. С суставами у нее уже было намного лучше, болезнь приостановилась. Но вернется ли она снова или решит уйти, не ведал никто.

По крайней мере Лизетт могла видеться со своим другом. Это сохраняло ей хорошее настроение, а значит — надежду.

За это время Марион ужасно устала. В Люксембург ее вызывали нечасто, но и Огюстена она почти не видела. Сил брать было неоткуда. Новая весна, ее третья весна в Париже, наконец наступила. Снег сошел весь буквально за день. В воздухе пахло рекой и осенними листьями. Всё вокруг почернело так внезапно, когда исчез снег, будто сгорело. Мокрая черная земля и ветки деревьев действительно наводили на мысль, что в городе тушили пожар.

Первый раз после зимы Марион выбралась к Марселе. Мамаша Фарду встретила ее на удивление хмуро. Оказывается, она рада видеть подругу, но огорчилась, что Марион пришла днем.

— Время настало, — шепотом сообщила Марсела. — Всё очень серьезно, в воздухе пахнет грозой.

Марион и сама это видела. Когда она шла по улицам, на нее смотрели так, как давно уже не смотрели. Таких взглядов она не ловила со времен памятной зимы в Ивелине. Значит, пора.

Трактирщица задержала ее в "Ликорне" до ночи. Она всё время беспокойно поглядывала на дверь и облегченно вздохнула, только когда вошел Огюстен. Он был один и очень рад встрече с Марион. Марсела отправила их домой и просила Огюстена вернуться, когда он проводит невесту до ее квартиры. Пожав плечами, он сказал, что это вряд ли удастся, поскольку он на пару дней должен уехать из города, но постарается зайти.

— Смотри, обязательно! — снова напомнила мамаша Фарду. — Боюсь, это важно.

— Ладно, если успею, приду. До завтра, красотка.

— Почему "до завтра"?

— Так ведь раньше полуночи не удастся. Ну, пока!

— Счастливо вам добраться.

— Спасибо.

Они не спешили домой. Ночь была совершенно весенняя. Теплая, безветренная. Они спустились к набережной. Сена при молодом месяце казалась совсем черной, блестящей. Они любовались на шпили Нотр-Дам и Сент-Шапель на острове, на их стройные башни. Слушали, как гудит в ночи колокол, отсчитывая десять часов.

Марион молча смотрела на реку. Огюстен обнял ее за плечи, и они вместе медленно шли вдоль берега.

— Гляди, вон, на другой стороне, два шпиля над крышами. Видишь тот, что правее?

Марион посмотрела.

— А, Сен-Северен, — улыбнулась она. — Да, наш переулок. Вот было бы смешно, если б мы не встретились.

— Той ночью? Чепуха, встретились бы позже. Я тебя везде найду, не сомневайся.

Марион вздохнула.

— Знаешь, — вдруг сказала она, — не надо тебе уезжать. Останься.

Он усмехнулся:

— К сожалению, надо. Это из-за наследства, чтоб оно сгорело, сестра придумала. Хочет, чтоб по закону всё было ей.

— Далеко ехать?

— В Ашер. Пятнадцать миль от Парижа.

Увидев, что Марион загрустила, он успокаивающе улыбнулся:

— Но это же только одна подпись. Туда, сюда — два дня, не больше. Вернее всего, завтра вечером и вернусь. Пойдем к тебе. Рене наверняка волнуется..

Они дошли до Рынка, свернули в переулок Прувель, Марион отправилась домой, а Огюстен, махнув рукой, зашагал обратно в "Ликорн".

Дома Рене встретил маму известием, что Лизетт уже ходит. Он был чрезвычайно рад и взахлеб рассказывал, что лично видел, как она прошла через всю комнату и сама добралась до кровати.

Посчитав это лучшим подарком в конце тяжкого дня, Марион наскоро выпила чаю, уложила Рене, а сама еще долго сидела у окна, стараясь взором проникнуть сквозь синие шторы в окно соседнего дома. Наконец и она легла в постель, желая себе и всем спящим приятных снов.

Ей показалось, что прошло лишь мгновение, она не успела еще толком заснуть, как в дверь сухо постучали. Марион мигом подхватилась. Она узнала условный стук люксембургских курьеров из дома номер тринадцать. Накинув поверх ночной рубашки темную шаль, Марион открыла дверь.

— Собирайтесь, скорее.

— Боже мой, в такой час… — она зевнула. — Сейчас вероятно уже за полночь?

— Сейчас два часа ночи, мадам, и советую вам не терять ни секунды.

Тон курьера был необычный. Деловые нотки, которые она привыкла слышать, уступили место тревоге. Марион внимательно глянула на него:

— Что случилось?

— Мадам Маржери сказала, чтобы вы немедленно собирали вещи и вместе с сыном уезжали из города.

— Сейчас? Нет-нет, я не могу так. Нет, я…

— У меня приказ проводить вас до заставы. Хозяйка просила передать, чтобы вы бежали немедленно. Через два-три часа будет поздно, вам не выбраться из города. Ворота закроют. Завтра здесь будет полиция и слуги святой инквизиции. Медлить нельзя.

Представив себе, что Огюстен сейчас мчится на запад, по Сен-Жерменской дороге, она без сил опустилась на табурет и закрыла глаза. Кончено. Они не увидятся больше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Слабость длилась пару секунд. Потом Марион спокойно встала и разбудила Рене. Ничего не объясняя, велела ему немедленно одеваться и собирать вещи. Мальчик знал, что когда-нибудь это должно было случиться. Однажды. Не задавая вопросов, он быстро оделся и принялся помогать матери в сборах.

Через полчаса они покинули свою комнату номер девять по переулку Прувель. Как ни поспешно укладывались вещи, Рене не забыл снять со стены картинку, подаренную Лизетт. Она была похожа на зеленую карту острова, но на самом деле, там был нарисован их дворик, как его видно сверху. И два окошка: его и ее.

Спрятав рисунок в дорожную сумку, Рене вслед за матерью поспешил на улицу. Внизу их ждала карета с опущенными занавесками.

— Куда мы едем?

— За город.

— Через какие ворота? — спросила Марион, еще надеясь, что можно уговорить отвезти их в Сен-Жермен.

— Никак невозможно, мадам, — ответил курьер. — Мы едем через ворота Сен-Дени или Сен-Мартен. Эти ближе всего к Рынку. Надо спешить. За городом сейчас стоит цыганский табор. Если им заплатить, они возьмут вас с сыном в свои повозки.

— Но они, вероятно, собираются в город?

— В город они не поедут, узнав, что инквизиция открыла облаву. С ними вы будете в безопасности.

Марион подавила вздох. Карета уже катилась по улицам. Не слишком быстро, чтобы не привлекать внимания. Выглянув в окошко, Рене с удивлением сказал матери, что на их дверце королевский герб. Марион улыбнулась этому простому чуду. Видимо, Барбара приказала ребятам угнать в Лувре королевскую карету, или одолжила ее на ночь, договорившись в конюшне, с тем чтобы к утру вернуть ее обратно. Лучше пропуска для ночных застав она не могла придумать. Действительно, эта уловка неплохо сработала. Трюк удался вполне и никто из стражников не остановил карету с гербом, везущую беглецов.

Разговор с цыганами тоже не занял много времени и стоил много меньше, чем рассчитывала Марион. Оказывается, они знали об этой попутчице еще вчера. Их предупредила старая дама, так что всё в порядке.

— Маржери, — благодарно покачала головой Марион. — Что же, прощайте. Желаю счастья.

Она пожала руку курьеру. Он поклонился:

— Мадам ничего не прикажет передать?

— Мою благодарность Барбаре. И… знаете что, да, я прошу вас: предупредите Марселу, хозяйку "Ликорна".

— Не беспокойтесь, мадам, я всё сделаю. Всего вам хорошего.

Колеса кибиток заскрипели по дороге. Откинув холщовый полог, Марион смотрела на человека стоящего на дороге, рядом с каретой. Она помахала ему рукой.

Вот и всё. Прощай, Париж. Он, этот мужчина в черном, последний, кто провожает ее в неведомый путь. Прощай…

Повозки ритмично покачивались, словно корабли. Под их скрипучую колыбельную Рене уснул. Марион не спала и с тоской смотрела на дорогу. Молодой месяц давно скрылся за горизонтом, время застыло.

— Куда мы едем? — спросила Марион у молоденькой цыганки, ехавшей с ней в одной повозке.

— Вперед, барышня. Подальше от Парижа.

"Подальше от Парижа…" — мысленно повторила Марион, покачиваясь в такт скрипу колес. — Подальше… Ну что ж, начнем всё сначала, а когда люди снова поймут, что я — единорог, и им это надоест донельзя, мы снова сбежим. Главное — ехать.

Скрип-скрип; копыта почти не стучат по мягкой дороге. Скоро распустятся листья, весна всё-таки. Скрип-скрип…

Марион так долго широко раскрытыми глазами смотрела на дорогу, что, наверное, загипнотизировала сама себя и уснула. Сквозь сон услышала ржание лошадей и сильный толчок.

— Сто-ой!

Грянул выстрел.

— О, Господи, что это?

— Разбойники, барышня, — пояснила цыганка. — Да вы не бойтесь, они нас не тронут.

Пробравшись вперед, Марион из-за спины кучера выглянула на дорогу.

Передние кибитки тоже остановились. Путь им преградил вооруженный всадник, пригрозивший пристрелить каждого, кто шевельнется.

— Что вам нужно, господин? — недовольно спросил старейшина, выходя вперед.

— Вы едете из большого города, хорошо заработали, платите выкуп, — ответил хриплый мужской голос.

— Да какой же выкуп у бедных цыган? Мы сами бежали из этого города, у нас нет ни гроша.

— Мне не нужны деньги.

— Что же вам нужно?

Марион вскрикнула, не в силах удержаться. И услышала знакомый смех.

— Одно место в вашем фургоне, рядом с моей красоткой, — заявил Огюстен, спрыгивая с лошади. — Большего не прошу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марион стрелой вылетела на дорогу и очутилась в его объятьях. Опустив ее наконец на землю, он сердито усмехнулся:

— Сбежать хотела? Ладно, пошли, после расскажешь. — Он привязал коня к борту кибитки, где ехала Марион. Она с Огюстеном забрались внутрь.

Опять заскрипели колеса. Рене проснулся, но всё равно решил, что это сон, и, махнув рукой, снова улегся спать. Влюбленные рассмеялись.

Марион подняла глаза на Огюстена, обвивавшего рукой ее стан:

— Ты, значит, не уехал?

Снисходительная усмешка была ей ответом.

— Я что, болван? Беря в жены ведьму, надо прислушиваться к ее предсказаниям. Ты же просила не уезжать. И потом, Марсела меня чуть за руку к себе не тащила. "Обязательно, обязательно!" Я и вернулся. А потом, когда Барбара выслала курьера к тебе, второй сломя голову мчался в "Ликорн" сказать Марселе, что с тобой всё в порядке, ты покидаешь город, а к ней с утра может нагрянуть полиция. Ваша дружба не осталась незамеченной. Вот так, крошка. Моя лошадь была уже под седлом. Ашер я, само собой, послал к дьяволу, а догнать ваш караван было несложно.

Он наклонил голову и прижался щекой к виску Марион.

— Главное бегаешь за тобой, как собака, и хоть бы слово ласковое, хоть раз!

— Вы нахал, месье, — засмеялась Марион.

— И это всё?!

— Нет. Еще вы налетчик, безработный с дипломом, бандит с большой дороги и…

— Ну, начинается…

— И еще… Я согласна выйти за вас замуж!

Цыганский табор спал, кибитки тихо катились по пустой дороге.

Скрип-скрип…‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌