Мария, княгиня Ростовская

Часть четвёртая Время терпеливых

Нефритовые драконы щерили зубастые пасти, и на какой-то миг Елю Чу Цаю показалось, что каменные твари радуются его затруднениям. Разумеется, это иллюзия. Нефрит не способен испытывать какие-либо чувства, и потому эти драконы простоят ещё тысячу лет. И ему, Елю Чу Цаю, следует брать с них пример, если он хочет прожить хоть сколько-то значительное время.

Полированные шары из разных пород камня покоились в ажурной серебряной вазе, сплетённой из тонкой проволоки — плод фантазии какого-то мастера. Китаец усмехнулся, когда вспомнил, как сам Угедэй расспрашивал его, для какого колдовства приспособлены эти шары. В жилище Елю Чу Цая много разных вещей, непонятных убогому разуму степняков, видящих только самоочевидное. Вот нож, вот топор, вот сабля… Между тем эти шары бесполезны только на первый взгляд. Они помогают думать, и это делает их порой куда опаснее сабли. По крайней мере, для врагов.

Китаец взял в руку три шара и принялся привычно катать из в ладони, ловко перебирая пальцами.

Итак, Повелитель Вселенной и владыка всех живущих величайший из величайших хаган Угедэй уже практически мёртв. Да, китайские врачеватели ещё поят его женьшеневой настойкой, чёрной водкой и прочими снадобьями, но это всего лишь способ продлить агонию. Поэтому размышления о судьбе Угэдея следует оставить его жёнам, а самому заняться устроением собственной судьбы. Ну и судьбы великой империи чингисидов, если уже на то пошло.

Закон Ясы, завещанный самим Чингис-ханом, гласит — в случае смерти Повелителя Вселенной все носители крови Чингиса должны бросить дела, сколь бы важными они не казались, и прибыть на Великий курултай, чтобы выбрать преемника. А кто будет преемником?

Елю Чу Цай положил шар из голубого нефрита в центре. Ну конечно, этот шар — великий хан Менгу. Самомнение Менгу невероятно велико, и людей у него немало.

Следующий шар, из оникса, лёг на расстоянии ладони, но чуть позади. Это будет хан Гуюк, чьё самомнение не уступает Менгу. А вот сил поменьше, явно поменьше…

Советник клал шары один за другим. Сколько же их расплодилось, славных чингисидов! Так у Елю Чу Цая не хватит шаров…

Но вот расклад почти закончен. В серебряной вазе остались только два шара, из зелёного нефрита и чёрного диабаза. Если нефритовый сиял новой полировкой, то чёрный был заметно потёрт, поцарапан долгой жизнью.

Китаец вздохнул. Ну разумеется. Это Бату-хан и его бессменный советник Сыбудай. Нет, Сыбудай не может претендовать на трон Повелителя. Однако вместе эти два шара вполне перевесят любой из других.

Проклятый старик спутал планы мудрого китайского советника. Всё было рассчитано точно — после разгрома южной Урусии Менгу и Гуюк покинули Бату-хана, отягощённые добычей и оттого довольные. Покинули, можно сказать, охотно, резко уменьшив силы и без того измотанной боями орды. У Бату оставалось тогда не более ста двадцати тысяч воинов. Одновременно печальная судьба урусов должна была разбудить наконец правителей земель, лежащих дальше к западу, и объединить свои войска, чтобы отразить нашествие. Бату просто обязан был сломать себе шею.

Словно наяву встало перед глазами видение — старый Сыбудай машет рукавами своего засаленного халата, руководя сражением. Взмах — и ещё один тумен устремляется в битву… Да, они повинуются взмахам грязных рукавов больше, чем голосу разума, эти вонючие степняки. Они слепо верят старому Сыбудаю, соратнику самого Чингис-хана, живой легенде… Но это уже не имеет никакого значения. На каждый взмах засаленного рукава навстречу монгольским туменам выкатываются массы закованных в сталь варваров, и каждый взмах лишь усиливает ярость длинноносых. Сто двадцать тысяч воинов, это совсем не так много, особенно если врагов полмиллиона. Свежие полки длинноносых врубаются в порядки монголов, и храпящие, все в пене лошадки не в силах унести своих хозяев из-под ударов длинных копий и обоюдоострых мечей… И вот уже падают последние могучие нукеры из охраны самого Бату, и голова молодого наглеца катится по земле… А вот — о сладкий миг! — здоровенный варвар, закованный в сталь так, что не видно лица, выбивает саблю из старческой руки, и следующим взмахом длинного прямого меча делает из одного Сыбудая двух…

Китаец даже сглотнул, до того сладостным было видение. К сожалению, всего лишь видение… Хитрый старик не дал ему осуществиться. Варварские правители разгромлены поодиночке. Утвердившись на сочных полях Мадарии, Бату-хан всё лето отдыхал, собирая силы для похода на запад, к последнему морю. Из степей к нему шли и шли подкрепления. Десятки тысяч молодых монголов стекались под знамёна Повелителя Вселенной Бату-хана — да, теперь его открыто называли так чуть ли не в самом Харахорине. Как будто вопрос решён.

Елю Чу Цай вздохнул и отложил два оставшихся шара — зелёный и чёрный — далеко вперёд и в сторону. Именно так и дОлжно сделать расклад. Да, два этих шара перевесят любой другой. Но не все вместе.

Советник криво усмехнулся. Если Бату-хан придёт к власти, его, Елю Чу Цая, просто удавят тетивой — Сыбудай же приверженец старых традиций…

Китаец вздохнул и выдвинул вперёд шар из оникса. Да, именно Гуюк-хан, а не Менгу. Менгу сейчас встанет на сторону Бату-хана, по крайней мере, на какое-то время. Но не Гуюк. Они и сейчас не ладят, а тогда станут злейшими врагами. И он, Елю Чу Цай, им в этом поможет.

— … Вряд ли здесь есть ещё кто-то, Дорджо-багатур. Зря только время потратим.

Дорджо в сомнении почесал скулу. Разумеется, этот ленивый сурок преследует свои цели — кому охота прочёсывать окрестности заброшенного урусского городка, как его — Ко-ло-де-джин, невозможно выговорить… Однако сушёную траву и зерно надо найти.

— Так, Жиргэл. Бери полусотню воинов и обойди эти сусличьи норы с той стороны. Быстро!

Глядя на удаляющихся всадников, Дорджо в который раз подумал о своей несчастливой судьбе.

Да, несчастливой. Легко ли быть пятым сыном у небогатого табунщика? Родители дали сыну звучное имя [ «Дорджо» по-монгольски «алмаз». Прим. авт.], пару заезженных кляч и копьё. Даже сабли не было у Дорджо поначалу! Вместо сабли был кистень, гирька на железной цепи… Оно и понятно — по призыву великого Бату-хана их стойбище должно было выставить десять всадников, каждый с оружием и парой коней, подкованных на все ноги. И четверых из них выставил старый Адууч, отец Дорджо. А куда деваться бедному табунщику, задолжавшему Баян-хану столько, что и не сосчитать?

Оружие, бывшее в юрте, отец поделил поровну. Саблю отдал второму сыну, боевой топор третьему, длинный кинжал четвёртому. Копьё же досталось последнему, пятому сыну.

— С этим оружием я ходил в походы с великим Чингис-ханом! — сказал тогда отец. — Славное было время!

Но глаза старого Адууча говорили иное. Все братья его, дядья Дорджо, полегли в китайских походах, сам же Адууч лишился трёх пальцев на правой руке во время похода на тангутов. Какой воин из беспалого? А равно и работник, кстати. Когда отец вернулся домой, нищий и оборванный, старший брат, единственный оставшийся с дедом, уже крепко держал хозяйство в руках и делиться не собирался. Да, что-то не так пошло в великой Монголии — раньше обычно с родителями оставался жить младший сын, все остальные получали уделы на стороне… И быть бы Адуучу всю жизнь в подпасках у братца, если бы не чума, опустошившая стойбище. Брат умер, и жена Адууча умерла, и он женился на вдове брата, став хозяином трёх десятков коней и немалого стада баранов… Однако за время похода Адууч не научился беречь добро, ведь жизнь воина не располагает к накопительству… Не прошло и трёх лет, как от унаследованного богатства ничего не осталось. Так что, пожалуй, поход на запад оказался для семейства Адууча как нельзя кстати.

— Надеюсь, сыны мои, что вы принесёте нашему роду заслуженную славу и богатство! — закончил напутствие старый табунщик.

Дорджо усмехнулся. Начало похода действительно предвещало удачу. Булгарские земли были богаты и изобильны, и уже вскоре Дорджо, как и его братья, выкупили у хана своих коней, а у самого Дорджо появился меч и круглый шлем. Доспехами, правда, разжиться не удалось, но братья всерьёз поверили в удачу и рассчитывали добрать необходимое в урусских землях.

Однако удача птица пугливая. С начала урусского похода всё пошло не так. В сражении под Рязанью был убит Булган. А Еши, самый хитрый и осторожный, пал в той страшной битве на реке Сити… Остались только Дорджо и Джал.

Дорджо горько улыбнулся. И богатства-то никакого, в сущности, не привезли они из похода. Всё, что удалось достать, ушло, как вода сквозь пальцы. Одна пленная девка сдохла, не дойдя до купцов, вторая удавилась на какой-то гнилой верёвочке… Остальная добыча пошла на покупку коней, потому что от Злого города братья ехали уже вдвоём на одной кобыле. С чем вышли, с тем и вернулись. Не считая того, что вернулись двое из четырёх.

И вот они снова вернулись в Урусию. Дорджо вспомнил потрясение, которое ощутил при виде Кыюва — какой огромный город!

И в третий раз усмехнулся Дорджо. Теперь там только развалины вперемешку с костями. И среди тех костей где-то покоятся кости Джала. Из всех братьев остался один Дорджо, не считая, конечно, старшего Гэрэла, оставшегося в родных степях.

И снова показалась было удача Дорджо. За храбрость его возвели в сотники. А может, не столько за храбрость даже, просто прежнего сотника убили под Кыювом, как и многих…

И это был последный раз, когда удача показалась Дорджо. Здесь, под этим вот городком урусская стрела пробила насквозь сапог. Хорошо ещё, без ноги не остался… Однако поход на запад лично для Дорджо закончился. Его назначили сотником, дабы держать пути подхода подкреплений в великое войско Бату-хана.

Сотник вздохнул. Там, в богатых землях на западе, сотник уже не смог бы унести золото и серебро, доставшееся на его долю. А тут, в разорённых землях, какая добыча? Конечно, сотник не простой воин, но…

На этом месте размышления Дорджо были прерваны. Полусотня Жиргэла с гиканьем и визгом неслась от развалин, а за ней скакали какие-то всадники…да это урусы!

Полусотня монгольских воинов таяла на глазах. Кто-то ещё отстреливался на скаку, с полуоборота, но врагов было гораздо больше, и они тоже стреляли на ходу — кто из урусского лука, кто из монгольского, короткого и тугого. Стрелять вдогонку проще, и вот уже последний монгол из полусотни Жиргэла валится с коня мешком, а следом за ним летит наземь и сам Жиргэл. Эх, и зачем разделил сотню… Может, отбились бы?

— Уходим, быстро! Гарма, Гунта, Начин — отрываетесь от нас в том лесу, скачите на Дэрвич. Пусть хан знает — на нас напали урусы! Все остальные за мной! Стрелять с полуоборота, близко урусов не подпускать!

— Хэй-хэй-хэй!

Оставшаяся полусотня разом сорвалась в галоп, перестраиваясь на ходу — лучшие стрелки позади, и уже выхватили из налучей тугие луки. Дорджо ощутил мимолётную гордость: не растеряли ещё боевые навыки его воины, не зажирели в обозе… Однако всё потом, сейчас надо отрываться от урусов. И пока преследуют их полусотню, трое гонцов спокойно уйдут к урусскому городу, уцелевшему оттого, что вовремя признал власть Бату-хана. Там стоит тысяча воинов Гучина, оставленная как раз на такой случай…

— Хэй-хэй-хэй!

Стрелки в арьергарде разом открыли стрельбу, особо не целясь — всё равно с двухсот шагов на полном скаку, да ещё стреляя назад попасть можно лишь случайно. Главное, не подпускать урусов близко. Сейчас урусские кони начнут уставать, и отряд Дорджо уйдёт от них… Урусские кони быстрее монгольских, и сильнее их, но зато монгольские могут скакать хоть полдня, если не гнать их чересчур…

— Хэй-хэй-хэй!

Отряд с ходу влетел в длинный лесок, рассечённый надвое полузаросшей дорогой. Верёвку, натянутую поперёк дороги, Дорджо заметил загодя, и с размаху рубанул по ней саблей, намереваясь расчистить путь. Однако сабля со звоном отскочила — под рыхлой пенькой пряталась стальная цепь! В следующую секунду конь монгольского сотника врезался в препятствие, и он кубарем полетел на землю.

— А-а-а-а!!!

Стрелы, выпущенные урусами, разом скосили арьергард, уменьшив и без того невеликий отряд Дорджо почти наполовину. Трупы ещё валились наземь, а урусские всадники уже сунули луки в налучи и выхватили из ножен мечи, и ещё через пару секунд разъярённая погоня настигла монголов, сгрудившихся на лесной дороге. Вдобавок из-за деревьев выступили четверо урусов — старик и три подростка — и принялись расстреливать славных монгольских воинов из охотничьих луков, как овец, и некому были им ответить стрелою — шёл рукопашный бой…

Всё кончилось очень быстро. Сабля вылетела из руки Дорджо, не успевшего вскочить на коня, и сильный удар мечом плашмя свалил его обратно на снег, уже покрывшийся алыми пятнами крови.

— Живой, паскуда? — сотника окружили бородатые физиономии, и среди них рослый воин в воронёных богатых доспехах, редкая вещь. — Взять его!

Дорджо грубо подняли, заломив руки. В голове всё плыло, перед глазами плавали зелёные пятна.

— Кто такой? — произнёс тот самый урус в воронёной броне по-монгольски, с сильным акцентом.

— Гучин снимет с вас шкуры живьём… — прохрипел монгол.

— Это вряд ли. Всё будет как раз наоборот! — усмехнулся урус. — Моё имя Мстислав, князь Рыльский.

Вот теперь Дорджо стало страшно. По-настоящему страшно.

— Коназ-ашин…

— Да ежели б волк… Отмщение вам есьм имя моё. За поругание земли русской.

Зелёные пятна всё плыли и плыли перед глазами Дорджо. Проклятая судьба… Если б знал, что коназ-волк это — ну что стоило воткнуть себе кинжал?

Солёные волны омывали берег, лениво и томно переливаясь среди окатанных водой камней. У самой кромки воды стояли двое.

— … Закон Ясы однозначен и прост, Сыбудай. Он не допускает двуличных толкований, и потому велик. Я должен ехать в Каракорум.

Сыбудай молчал, глядя вдаль. Вокруг виднелись шлемы охранных нукеров — достаточно, впрочем далеко, чтобы услышать, о чём говорят двое. Ещё дальше, по правую руку, раскинулся город, большой и красивый. Город лежал перед ними, как связанная жертва, с ужасом наблюдая за полчищами всадников.

— Видишь ли ты этот город, Бату? Это первый город в неслыханно богатой стране, на пороге которой ты стоишь. Эта страна богаче всех остальных…

— Что я слышу? Сам Сыбудай призывает меня пренебречь законами Ясы?

Старый монгол помолчал.

— Нет, Бату. Разумеется, нет. Я просто хочу, чтобы ты иногда вспоминал, что эта страна могла бы быть твоей, но не стала.

Сыбудай говорил ровно, размеренно.

— Всё зря, Бату. Вся моя жизнь. Я не исполнил завещания Тэмучжина, великого Чингис-хана. Мы не дошли до Последнего моря.

— Послушай, мой Сыбудай, — мягко заговорил Бату-хан, — мы и так сделали очень, очень много. Больше сделал только сам великий Чингис-хан, но это ведь Чингис-хан! И потом, наши силы не бесконечны, к сожалению. Каждый город в этой стране имеет крепкие каменные стены, которые не разрушить так просто, как стены урусских деревянных городов. Каждый взятый город — это тысячи убитых монгольских воинов. Настанет момент, когда силы иссякнут, и тогда…

— Силы иссякают только у глупцов и трусов, мой Бату. У мудрых и смелых правителей они лишь растут с каждой новой победой.

Бату-хан вздохнул. Сыбудай, конечно, великий полководец, но порой его фанатизм начинал бесить. Он полагает, что все монголы живут только для того, чтобы дойти до Последнего моря, а там хоть умереть. Между тем подавляющее большинство воинов в войске Бату-хана мечтает о вещах простых и понятных. Богато убранная юрта, роскошные халаты, красивая посуда, много добрых коней и прочего скота… И юные наложницы, да, а также послушные рабы.

Всё это лето они лихорадочно готовились к продолжению похода. Из степи в угорскую землю тянулись подкрепления, собираемые отовсюду. Да, им удалось восстановить численность войска, и теперь у Бату снова сто двадцать тысяч воинов. Однако всё же не триста тридцать, как перед стенами Кыюва. Надо быть реалистом… Однако, пожалуй, стоит успокоить старика. Вон как расстроился, в самом деле.

Бату-хан улыбнулся.

— Мы ещё вернёмся сюда, мой славный Сыбудай. Мы ещё дойдём с тобой до Последнего моря!

Сыбудай долго молчал, глядя на море, раскинувшееся перед ним. К сожалению, не последнее.

— Я всегда говорил тебе правду, мой Бату, скажу и на этот раз. Нет, мы сюда не вернёмся. Уж можешь мне поверить.

Бату-хан с изумлением смотрел на своего наставника — из глаз старого монгола текли слёзы.

— Только раз судьба даёт человеку шанс, Бату. Один раз, и не больше. Если он использует его, судьба даёт ему дорогу дальше. Если нет, даёт другой. Но никогда судьба не даёт один и тот же шанс дважды.

Слёзы текли и текли, оставляя на сроду немытом лице две дорожки, но старик не замечал их.

— Ты можешь одолеть своих соперников. Ты даже можешь стать Повелителем Вселенной на словах, Бату. Ты встанешь вместо Угедэя, и будешь править полумиром… или думать, что правишь. Но дойти до Последнего моря ты уже не сможешь. Да, сперва ты будешь думать, что можешь, но всегда найдутся причины, почему этого не следует делать именно сейчас. А потом ты уже нарочно будешь искать их, а когда не найдёшь, будешь выдумывать.

Сыбудай замолчал, неподвижно глядя на море.

— Тебе никогда не приходило в голову, мой Сыбудай, — медленно заговорил Бату-хан, — что не всегда и везде нужно быть правым?

Глаза старого монгола остро блеснули.

— А вот теперь прав ты, к сожалению. Хорошо. Отныне ты будешь слышать от меня только то, что желаешь слышать… Повелитель Вселенной!

Сыбудай повернулся и пошёл наверх, проч от моря. Бату-хан проводил его взглядом. В самом деле, старик становится невыносим. Ну и пёс с ним! Он своё дело сделал. Надо осваивать улус Джучи, а не мечтать! Урусы уже давно не платили дани…

— … А пойдём-ка покажу тебе баньку новую свою, княже! Похвастаюсь…

— Ну что ж, пойдём! Токмо что ей хвастать, в ней же париться надо…

— А я про что? Всё готово, пар и веник! Не желаешь опробовать?

Князь Михаил разговаривал достаточно громко, и боярин Фёдор вторил ему. Подвыпили князь с ближним боярином, отчего нет? Трудные нынче времена, когда-то ещё удастся расслабиться…

Уже глубокой осенью князь Михаил с семейством покинул остров, на котором провёл всё лето, и вернулся наконец в Чернигов. Всё было тихо, никто не искал его и не требовал выдачи. Многие полагали, что Бату-хан просто забыл о беспокойном князе в далёкой угорской земле. И только ближние бояре да витязи охраны княжьей знали, что в конюшне денно и нощно стоят под седлом кони.

— …А вот стекло одно токмо над дверью! — боярин Фёдор лично распахнул белеющую свежим деревом дверь предбанника. — Оконное же раскокали олухи, а новое купить недосуг! Слюдой покуда затянули… Ты иди, — боярин отмахнулся от банщика, сунувшегося было предложить свои услуги. — Сами мы сегодня…

— Слушаю, боярин! — банщик поклонился и зашагал обратно к дому. Фёдор проводил его взглядом и захлопнул за собой дверь, пропустив вперёд князя.

Князь Михаил оглядел обширный предбанник, со столом и лавками для отдыха после парной. В углу, привалившись к стене, сидел человек в чёрном монашеском одеянии.

— Ну здравствуй, Михаил Всеволодович, — человек поднялся, откинул капюшон. — И ты, славный боярин.

— И тебе удачи великой, князь Мстислав.

Боярин Фёдор достал из-под лавки кувшин с пивом, две кружки, блюдо с холодным варёным мясом, нарезанным ломтями, корзинку с хлебом.

— Ты извини, Мстислав Святославич. Из одной кружки мы с тобой… Бережёного Бог бережёт. Двое мы тут с Михаилом Всеволодовичем были, никого больше.

— Да ладно, — усмехнулся Мстислав. — Чай, не заразные.

Сели, выпили, закусили. Князь Михаил вытащил из-за пазухи скатанную в маленький рулончик бумажку.

— Тут всё. Татарские обозы с сильной охраной, так что осторожно.

Князь Мстислав развернул записку, явно приспособленную для голубиной почты, вчитался, чуть шевеля губами.

— Трудно нам, Михаил Всеволодович. Оружия надо.

Михаил отпил пива.

— Обоз оружный в Литву я отправляю. Через Гомель. Охрана плохая, правда, ну да где хорошую нынче набрать?

Князья переглянулись.

— Ладно ли так-то, Михаил? Зачем?

— А затем! — князь Михаил спохватился, пригасил голос. — Есть подозрения у меня, что мучной червь среди людей моих завёлся. И червяк тот постарается в обоз попасть.

Князь снова отхлебнул пива из кружки. Мстислав на ощупь отобрал кружку у боярина, тоже отхлебнул, не глядя сунул назад в руку Фёдору.

— Когда?

— Послезавтра выйдут. Мечей три сотни, копья, алебарды немецкие, топоры боевые. Ножи метательные и кинжалы. Луки конные две сотни с половиной, стрел целые воза. Охраны сорок верхоконных, кони хорошие, — князь Михаил усмехнулся, — не по чину им. Обозники и вовсе мужики, мечному бою не обучены. Каждый воз тройкой запряжен, итого ещё сорок пять коней.

— Щедро тройками-то… Не заподозрят?

— Ништо. Железо вещь тяжёлая, неча скотину морить непосильным тяглом.

Мстислав задумчиво смотрел в стол.

— А как не сдадутся они?

Глаза Михаила Всеволодовича налились свинцом.

— Не ожидал такого вопроса, Мстислав Святославич. Сам знаешь ты ответ.

За столом воцарилось тяжёлое молчание.

— Вот ещё… — князь Михаил завозился, вытаскивая на свет безделушку: серебряного жука с красными рубиновыми глазами, подвешенного на тонкой цепочке. — Может так случиться, что человека тебе послать надобно будет ко мне. Кто с этим вот придёт, от тебя, стало быть. И слова запомни: «щит и меч».

Князь Мстислав покачал вещицу, держа на весу.

— Щит и меч, говоришь… Запомню.

Гость спрятал кулон, вздохнул, вставая.

— Пойду я, спасибо за хлеб-соль. Послезавтра, говоришь…

Взгляд Михаила Всеволодовича стал тоскливым.

— Эх, собачье время… Не так бы гостя встретить мне. Да червей развелось… Бог в помощь тебе, Мстислав Святославич.

— И вам тут продержаться.

Мстислав отворил в задней стенке потайную калитку, нагнувшись, вышел.

— Не увидят его?

— Не должны, — боярин долил пива в кружки, — тут меж забором щель, собаке не развернуться.

Князь Михаил задумчиво смотрел в свою кружку.

— Великое дело делает он. Сведенья есть — не идут больше русичи в войско батыево. Боятся участи Иуды, стало быть.

Боярин Фёдор снова отхлебнул из кружки.

— Ты не думай, княже, не дураки они. Раз обоз твой оружный ограбят, другой… Сопоставят и сделают выводы.

Князь потянулся.

— Айда уже париться, Фёдор. Для чего мы тут, в самом деле?

— … Не реви, дурища! Самой надо было думать, головой, а не задом перед ними-то вертеть! Иди вон!

Девка зарыдала пуще и стрелой вылетела из горницы. Боярин Савва Хруст мрачно посмотрел вслед. Боярин был зол от бессилия. И на девку наорал зря… Хозяин должен людям своим защитой быть, а как?

С тех пор как отворили ворота града Деревича перед погаными, убоявшись неминуемой лютой гибели, не тот стал город. В городских стенах привольно разместился татарский гарнизон, тысяча воинов под командой нойона Гучина. В его ведении было всё — почта, идущая из бескрайних просторов необъятной империи чингисидов, размещение на постой подкреплений, идущих из степи на запад, снабжение сеном и зерном… Жизни и смерти деревчан тоже были во власти ханского наместника.

Боярин тяжело вздохнул, тоскливо поглядел в окно, где за зеленоватыми обледенелыми стёклами сгущались ранние зимние сумерки. Не слышно было ни пения колядующих, ни звонкого девичьего смеха и взвизгов. Рождество… Какой праздник? Все сидят, словно мыши в подполье. Если люди Гучин-нойона ещё как-то сдерживали себя, то проходившие отряды из подкреплений, останавливаясь на одну ночь, не считались ни с кем и ни с чем. Особенно доставалось молодым девкам и бабам. Дошло до того, что им просто опасно стало появляться на улицах. Отцы и матери держали дочерей на выданье взаперти, дабы не испоганили их, а в тех домах, где размещались проезжающие постоем, вообще старались сплавить девушек из дому, к родне. Но куда деваться бедным служанкам, девкам дворовым? Работать надо, не в чулане сидеть. Вот и попадают в лапы степнякам такие, как эта Олёна…

Да девки, это не главная беда. Довольно скоро деревчане поняли, что изначально установленная дань-десятина есть условность. Отряды обозников-фуражиров вычистили окрестности города, веси пришли в запустение, а проходящие на запад войска нуждались в корме постоянно. И пришлось ханскому наместнику Гучину брать лишку с горожан. Боярин криво усмехнулся. Если так пойдёт, весной мало кто захочет ломаться на пахоте. Какой смысл, когда урожай идёт не тебе? Разбежится народишко по лесам…

А в лесах есть к кому идти. Мстислав Святославич, князь дотла сожжённого Рыльска, уже заслужил у татар прозвище «коназ-ашин», то есть волк. Уже сам Гучин запретил своим воинам выезжать из города меньше чем сотней, и передвигаться вне стен города велел только по-походному, с разведкой… И ни в коем случае не оставаться в лесах на ночлег. Однако и эти меры не всегда помогали. Вот, пожалуйста, вторая сотня татарская пропала бесследно…

В горницу вплыла жена. Савва неодорительно покосился на супругу — очень уж раздобрела, подушка подушкой… В то время, как у многих простолюдинов уже мослы наружу выпирают, и это на Рождество — а что будет весной? Избежать бы голодного мора…

— Ужинать будешь, Саввушка?

— Неси, — коротко вздохнул боярин. — Как там дурища-то эта?

— Забилась куда-то. Ништо… — повела плечом боярыня. — Поревёт и перестанет. Что дворовой холопке сделается?

На столе уже возникали горшки и миски. Сытный дух поплыл по горнице.

— Ого, никак пироги?

— Так ведь Рождество нынче, батюшка.

— Ну, ино зови всех.

— Да ай…

Вдруг потянуло дымом, и тут же послышались крики.

— Пожар! Пожар!

Когда Савва выскочил из горницы, в обширных сенях уже нечем было дышать. Кашляя и хрипя, люди валили прочь, натягивая на плечи наспех что под руку попало.

— Это Олёнка, Олёнка подпалила!

— Где она?! — взревел медведем боярин, выбежав на улицу. — Убью сучку!

— А вот она я! — раздался звонкий голос с крыши. Боярин обернулся. На крыше собственного дома скакала полуголая девичья фигурка, размахивая двумя зажжёнными факелами.

— Пропадайте вы все, трусы поганые, и вместе с дорогими гостями своими! Геенна вам огненная, и ныне воздам!

Факелы, пущенные в разные стороны, угодили на редкость удачно — один на сеновал, второй провалился в дровяной склад.

— Снимите её, живо! — заорал боярин. Рядом с ним возникла фигура в лисьем малахае, вскинула лук. Коротко тенькнула тетива, и безумная кубарем покатилась с крыши, упала в снег. Поздно…

Боярин сел в сугроб, не обращая внимания на гортанные выкрики монголов и вопли домочадцев. Огонь стремительно охватывал постройки, уже невыносимо было находиться рядом из-за жары. В объятых пламенем хлевах орала на разные голоса скотина. Поздно… Всё поздно…

— Тато! — возник рядом взрослый сын, запалённо дыша, весь в копоти. — Чего делать-то, тато?!

— Вывели всех?

— Да вывели-то всех, а скотина, а имущество всё?!!

Огонь уже перекинулся на соседний двор, и явно собирался следовать дальше. Среди мечущихся людей тут и там виднелись татары-постояльцы, общая суматоха охватила всех.

И вновь в голове боярина Саввы возникла крамольная мысль: может, не стоило тогда отворять ворота града обречённого? Так хоть полегли бы со славою…

Лёгкий морозец пощипывал нос и щёки, но Бату-хан не отворачивал лицо от ветра. Да, здесь, в Урусии, морозы совсем как на берегах далёкого Керулена. Отвык великий хан от морозов в тёплой земле угорской, тем более на берегу незамерзающего моря. А зря.

Бату усмехнулся. Да, дома мороз будет сильным. Старый Сыбудай в глубине души всё ещё считает его в чём-то мальчишкой. Но он глубоко не прав. Да, он признаёт — искусство Сыбудая как полководца куда выше, чем самого Бату, но в интригах Харахорина молодой монгол даст старому фору.

Итак, китайский дракон не спит. Он поставил на Гуюка, этот кровавый мудрец. Разумеется, на Гуюка, так как Гуюк злейший враг Бату. Не стоит обольщаться миролюбивыми словами.

И, разумеется, хитрый змей уже нашёл способ заткнуть рот Менгу-хану. И кто ещё будет на стороне Елю Чу Цая и Гуюка?

Бату-хан поёжился. Нынешний Харахорин не тот, что был задуман великим Чингис-ханом. Он успел насквозь пропитаться китайским ядом, и любая чаша с вином, любая пиала с чаем или миска плова могут таить в себе смерть. И ты даже не поймёшь, что отравлен, настолько высоко мастерство китайских колдунов. Смерть настигает спустя много дней… Единственный способ уцелеть — устранить тех, кто может желать твоей смерти.

Нет, Бату-хан не поедет в Харахорин прямо сейчас. Конечно, это нарушение завета великого Чингис-хана. Но не сам ли Сыбудай говорил, что выигрывает тот, кто может навязать противнику свои правила, а не следует чужим?

Закон Ясы не позволяет избрать преемника Повелителя Вселенной иначе как ВСЕМИ чингисидами. Поэтому отсутствие Бату уже сделает Гуюка незаконным правителем, даже если он и объявит себя им. И любой из великих ханов сможет отказаться выполнять его приказы в любой момент, и будет прав. И в любом случае не собирается выполнять его приказы сам Бату-хан, Повелитель Вселенной — именно так! Или он сам, или никто!

Итак, решено. Надо дать воинам отдых, дать возможность переварить добычу, взятую в походе. Надо укрепить свою власть над здешними землями так, чтобы никто не помышлял об измене. Надо пополнить войско, коней надо…

И, разумеется, нужно немедленно наладить сбор дани с завоёваннных урусских земель. А также не завоёванных, как тот Ноугород. Если не хотят разделить участь Кыюва, конечно.

Денег нужно много. Очень много…

Бату-хан остановил коня, как вкопанный. На высоком колу была насажена голова в лисьем малахае.

— Кто?! — от мороза и волнения голос прозвучал неожиданно хрипло. — Кто посмел?!!

— О Повелитель! — к Бату-хану подъехал старший из нукеров-телохранителей. — В здешних местах действует коназ-волк по имени Мастислаб.

— Почему жив?!

Нукер смотрел непроницаемо.

— Об этом нужно спросить того, чьим попечениям ты оставил здешние земли, Гучин-нойона. Через час мы будем в Дэрвиче, он сидит там.

— … Так сколько, говоришь, серебра выручит сей купец?

Князь Борис Василькович тяжело вздохнул.

— Пять гривен…

— Это за лодью товара? Не помрёт с голоду купец-то?

Мария смотрела и улыбалась. Отче Савватий выступал сейчас в роли строгого учителя и нещадно школил юного князя, подсовывая ему задачи одну труднее другой. Действительно, торговому расчёту должен быть обучен каждый правитель, если не желает быть беспомощной куклой в руках бояр и советников своих.

Что касается Глеба Васильковича, то он пока решал задачу попроще, а именно — как раздразнить Ирину Львовну при помощи бумажки, привязанной к нитке. Бумажка неистово порхала вокруг кошки, но та только лениво отмахивалась, лёжа на боку. Собственно, и это она делала исключительно из вежливости к молодому князю, всем своим видом давая понять, что давно вышла из того возраста, когда бегала за бумажкой.

За окном монотонно завывала январская вьюга, но в библиотеке было тепло, сегодня отче Савватий не пожалел дров. Сегодня выдался редкий день, когда княгиня Ростовская могла отдохнуть душой. Сидеть бы вот так да сидеть, вязать тёплые вещи, глядя на сыновей, на старого книжника, на толстую белую кошку, и слушать бессильное завывание вьюги за окном…

— Сидеть бы так вот и сидеть… — вслух произнесла Мария.

Савватий не стал переспрашивать. Помолчал, снимая нагар со свечек.

— И я о том думаю, госпожа моя. Дабы вьюга сия не утихала до весны, дабы занесло град Ростов до крыш, и все пути-дороги замело к нему.

Мария в свою очередь помолчала.

— В ту зиму, как явился к нам Батыга, пред Рязанью попала вся орда его в метель. Восемь дней та метель длилась. Ежели бы хотя ещё дней пять-шесть… Совсем бы иначе жили мы тогда, Савватий.

Мария даже зажмурилась, до того сладостным было видение — ровное, искрящееся под лучами утреннего солнца белое поле, и только бугорки на нём обозначают места, где под снежным саваном лежат люди и кони. Нет никакой орды, а вот Василько есть…

Настроение враз испортилось. Мария судорожно вздохнула и вновь принялась вязать, пытаясь вернуть утраченное хрупкое спокойствие.

— Ну, по крайней мере не придут поганые, метель покуда.

Савватий резко вскинул голову.

— Что говоришь ты, матушка? Уже?

— Уже, — горько усмехнулась Мария. — Идут за данью. Прислали грамоту. Так что встречать придётся дорогих гостей.

— Воистину так… — помедлив, тихо сказал летописец. — Очень дорого гости сии обойдутся.

— … Почему я узнаю об этом только сейчас, Гучин?

Голос Бату-хана звучал негромко и ровно, но от каждого звука этого голоса Гучина прошибал ледяной пот.

— Он действует не так давно, о Повелитель! Притом поначалу он действовал очень скрытно, охотясь только на одиночных всадников и мелкие группы. Я не думал, что тебя заинтересует волк-одиночка, пусть даже и людоед…

— Ты потерял триста воинов, Гучин. Думаю, если бы не наше прибытие сюда, очень скоро ты оказался бы в осаде, как некогда сами урусы.

— Нет, о Повелитель! — с жаром возразил Гучин. — Я бы всё равно поймал его!

— Хорошо, оставим это. Ты должен был собирать с урусов дань. Где она?

— Здесь, здесь, о Повелитель! Всё в целости, ничего не пропало!

По знаку Гучина два здоровенных нукера вынесли большой сундук, откинули крышку. Бату-хан подошёл, задумчиво вынул бобровую шкурку. За ней чернобурую лису, потом связку куньих шкурок. Под ними внавал шли беличьи шкурки, мелочь.

— И это всё? С целого города и страны?

— Местный край разорён, о Повелитель, урусы ленивы… Да ещё пожар…

— Где золото и серебро, Гучин?

Теперь лицо Гучина приобрело зеленоватый цвет.

— У них больше нет серебра и золота, о Повелитель…

— Я не спрашиваю, что есть у них и чего нет. Я спросил тебя, где дань, Гучин-нойон?

Гучин-нойон понимал, что сейчас нужно сказать что-то очень умное и своевременное, но голова и язык отказали напрочь.

— Ну хорошо, вернёмся к разговору чуть позже, Гучин, — подытожил Бату-хан. — А пока всем коням сена…

— Сена тоже нет, джихангир! — неожиданно подал голос монгол в серой неприметной одежде. — Мы проверяли. Этот город пуст, как и его голова. Они не выходят из города, боятся коназа Мастислаба.

— Спасибо, Дэлгэр, — кивнул Бату-хан. — Это правда, Гучин?

Гучин-хан осел на пол.

— О Повелитель!..

Бату кивнул, и два здоровенных нукера взяли хана за руки, третий же накинул на шею удавку из тетивы. Бату-хан смотрел, как дёргается бездыханное, хотя ещё живое тело.

— Унесите и заройте. Дэлгэр!

— Я тут, джихангир!

— Придётся тебе заняться делами в городе. А коназом Мастислабом займётся Бурундай.

— … Давай, давай, не задерживай!

Гонта изо всех сил тянул коней под уздцы, выводя на крутой берег. Кони храпели, недовольные тяжестью воза. Ничего, ничего, кому сейчас легко…

Флегонт, а попросту Гонта Тихий напросился в оружный обоз не по своей воле. Как не по доброй воле пошёл служить татарам… Не откажешь, коли семейство твоё в руку взяли…

— Все, что ли? Поехали! — старший купчина махнул рукой, и оружный обоз тронулся, уходя в лес. Гонта на ходу запрыгнул в сани. Ладно, отсюда до Гомеля рукой подать. Сегодня вечером будем там. Кони резвые, не пожалел князюшка нынче, расщедрился — по три лошадки на воз! Оно и верно, кстати, так-то скорее товар доедет…

Гонта ехал и думал. Да, ему было о чём подумать. Чёрт дёрнул отправить тогда семейство в Киев… Думал, так безопаснее. А потом рвал волосы на себе. Да кто может нынче знать? Ведь в прошлый раз Чернигов так-то спалили, а Киев устоял.

Гонта вновь как наяву вспомнил те страшные дни, когда Киев стоял в осаде. Поседел тогда купчина черниговский Флегонт Тихий. Никто не выбрался из города, и думал он уже, что навсегда потерял ладу свою и ребятишек…

… Он явился под вечер, неприметный человек в небогатой дорожной одежде. Голь не голь, купец не купец. Вот только глаза у него были нехорошие, как у змеи.

«Привет тебе от Агафьи Ждановны, а равно и чад твоих, Флегонт Никитич»

Гонта судорожно сглотнул, боясь верить и одновременно ощущая, как поднимается в нём буйная радость. Живы… Неужто живы?

Вместо ответа протянул человек записку. Гонта дрожащими пальцами развернул, и увидел строки, нетвёрдой рукой жены написанные. Но сомнений не было, она!

«Чем отблагодарить тебя могу я за такую весть, путник?»

Но змеиный взор бесстрастен.

«Можешь, Флегонт Никитич. Отслужи службу нетрудную»

И враз опала радость. Понял купец, кто перед ним и что за службу сейчас потребует…

«Всё верно, купец» — угадал ход мыслей черниговца серый человек. — «Нужно мне ухо возле князя Михаила»

«Кто я, чтобы возле князя великого пребывать?» — ещё надеялся отклонить неизбежное Гонта. Но серый человек был неумолим.

«Можешь. А не сможешь, так извини. Стало быть, поблазнилось мне. И нет у тебя ни жены, ни детей…»

На этом месте кинулся Гонта на человечка, потеряв разум. И встретил внезапный и страшный удар в поддых. Очнулся уже на полу.

«Глупо, купец. Слушай же первое задание…»

Флегонт горько усмехнулся. Так и началась служба на поганых. Верно, первое время питал надежду он, что вывернется, а после падёт в ноги князю. Но после того дела, когда погибли шесть кметей дружины княжьей, и сам гонец, послание тайное везущий, понял несчастный черниговец — дорога назад закрыта.

Правда, и змееглазый не обманул. Вскоре после того вернул семейство, да ловко как — явился в дом якобы купец живым товаром, грек какой-то, и предложил выкупить семью у него. Разумеется, ничего не платил Гонта Тихий, но обставлено было всё достоверно. Поздравляли его друзья, хлопали по спине, и жена плакала навзрыд на плече, шалая от радости. И Гонта сдался. В конце концов, многие русичи служат. Вон воевода киевский какой человек, кремень был, и тот ныне у Батыя…

Деревья расступились, и открылось довольно обширное поле, прилегающее к деревушке-веси, растянувшейся поперёк проезжей дороги. Нахохлившиеся под шапками снега избы смотрели подслеповатыми окошками, затянутыми где бычьим пузырём, где провощённой холстиной. Здесь, под Гомелем, большинство селений уцелело, поскольку лишь случайные отряды монголов добирались до этих мест — путь орды пролегал южнее.

— Засада!!! — резанул по сердцу крик. Гонта схватил лежавшую наготове секиру, но выезжавшие со всех сторон всадники уже натягивали тугие луки, беря на прицел застигнутых врасплох обозников. Их было много, очень много, не меньше двух сотен.

— Эй, купцы честные! — раздался зычный голос, явно русский. — Бросайте-ка ваши ковырялки! Мы русских людей не бьём, коли они сами на рожон не лезут!

Конная стража заколебалась. Одно дело шайка лесных разбойников, а тут целое войско…

— Бросили разом, ну! — приказал всё тот же голос. Только тут Гонта увидел говорившего, высокого воина в русском островерхом шлеме и богатых доспехах.

— Князь Мстислав Рыльский! — пронёсся вздох. Старший охраны сплюнул и бросил меч.

— Сдаёмся, ребята. Чего зря помирать…

— … Почему до сих пор не навешены ворота, Сарлык?

Бату-хан разглядывал воротную башню, некогда Золотые Ворота Киева. Сейчас вместо золотого блеска на Повелителя Вселенной глядел угрюмый чёрный провал.

— О Повелитель, я не думал, что они тут нужны! — начальник гарнизона согнулся в низком поклоне. — Монгольским воинам бояться нечего, а урусов слишком мало… Но если прикажешь, ворота будут стоять через три дня!

В пустом воротном проёме, чёрном от копоти, негромко завывал морозный ветер. Бату даже поёжился, до того неуютно стало. На выходе, обращённом к городу, возле самых ворот валялись огромные жернова, стянутые ржавыми железными полосами, торчали обугленные обломки брёвен… Как будто Киев взят только пару дней, а не год назад. И дальше взору открывалась картина всеобщего запустения. Огромное пожарище, и никаких следов восстановления.

— Почему никто ничего не строит, Сарлык?

Сарлык развёл руками.

— Урусы, которые остались тут, предпочитают жить в ямах, Повелитель.

— И сколько их?

Сарлык помялся.

— Прошлой зимой было двести семей, Повелитель. Нынче осталось семьдесят три.

Бату-хан оглянулся.

— Кстати, Кайду, а как обстоят дела в Чурнагиве?

— Чурнагив построили заново, Бату.

Бату-хан усмехнулся. Вот так, «Бату»… Авторитет Кайду возрос, пожалуй, чересчур сильно. Ещё немного, и он скажет «мой Бату».

— А стены?

— Стены восстановили в первую очередь.

— Коназ Магаил?

— Нет, это сделали без него. Коназ Магаил вернулся домой совсем недавно.

Бату-хан усмехнулся вторично.

— Да он отважный человек, мой Кайду. После всего, что он сделал для нас…

— Прикажешь брать его, Повелитель? — на сей раз Кайду назвал Бату-хана правильно.

— Не время. Пусть погуляет пока. У нас масса других забот, Пайдар. И потом, если убрать его сейчас, кто заплатит нам дань с Чурнагива и всех его городов?

Бату-хан тронул коня, и разом тронулись с места охранные нукеры, окружавшие его.

— Значит, так. Сарлык, ты уходишь вместе с нами.

— Хорошо, о Повелитель! Кто встанет здесь?

— Никто. Мы оставим урусов в покое на время, иначе они никогда не поднимут этот город. Мне не нужны повсюду мёртвые развалины. Мои владения должны приносить доход. Кайду!

— Я здесь, Повелитель!

— Сейчас мы обсудим, кого и куда послать за данью.

Бату-хан поискал глазами Сыбудая, но старик куда-то исчез. После того разговора он стал совсем угрюмым. Это нехорошо. Старик ещё пригодится, надо его размягчить и успокоить, вот что.

Громко горланили петухи, стараясь перекричать друг друга. Князь Ингварь спросонья перевернулся на другой бок, но сон уже улетучивался, и пришедшая первой мысль разом разогнала его остатки, словно холодная вода. Князь сел, нашаривая ногой валяные опорки. Сказать бы, «чуть было не забыл», да не получится. Не забудешь такое.

Сегодня должно прибыть ханское посольство.

Ингварь Ингваревич, последний из Ингваревичей, ныне князь земли рязанской, после ухода орды обосновался в Переяславле-Рязанском. Город был, разумеется, сожжён, как и все остальные города на Рязанщине. Но жители благодаря покойному князю Роману успели покинуть жилища и укрыться в непролазной чащобе. Искать их татары (имя сие уже прочно прижилось и было известно всем поголовно) не стали, спеша к Коломне. Как говорят в народе, были бы кости целы, мясо нарастёт — после ухода захватчиков жители восстановили Переяславль, как после обычного пожара. Были бы люди живы, а город построить можно. Вот в самой Рязани было гораздо хуже…

Князь тяжело вздохнул, тоскливо поглядел в окно, затянутое слюдой — на стёкла всё недосуг разориться было. Когда обосновывался здесь, в Переяславле, думал, временно. Но вот уже четыре года прошло с батыева нашествия, а всё никак не подымается Рязань. Нет почти никого, кто сохранил бы в сердце память о граде своём, дух города, выражаясь витиевато. И деревни-веси вокруг все разорены, народу нехватка… Нет желающих селиться на пепелище, перемешанном с костями убиенных…

Князь Ингварь криво усмехнулся. А может, и не стоит тратиться на стекло-то? Всё равно сожгут…

Княгиня, заметив, что муж проснулся, тоже встала — на Руси женщине дольше мужа спать неприлично. Ингварь наблюдал, как жена натягивает через голову рубаху [в XIII веке на Руси не принято было спать в одежде. Прим. авт]

— Ну что, батюшка, гостей встречать прикажешь? — княгиня расчёсывала волосы, закинув красивые, полные белые руки за голову. Князь искоса взглянул на жену — красивая, в соку ещё женщина… Сел, нашаривая ногами домашние выступки под лавкой.

— Слышь, мать… Ты вроде как-то на богомолье просилась, в Суздаль?

— Было такое, батюшка, да ты не отпустил…

— Ну вот, теперь отпускаю.

Княгиня захлопала густыми, длинными ресницами.

— Поезжай, поезжай, — подтвердил Ингварь Ингваревич. — С Феодулией… ну то есть преподобной Евфросиньей опять же переговорить не вредно тебе. И детей с собой возьми.

— Ой!

— Да не «ой», а поезжай. Или ты хочешь поставить перед выбором меня — молча смотреть, как тебя поганые спьяну за титьки щупают, либо порубить их в капусту и тем подвергнуть землю нашу новому разорению? Вспомни-ко, чего Батыга от князя Фёдора затребовал — подай ему в постель жену свою! А ныне мы в унижении великом, и кто знает, что придёт в голову пьяному мурзе ихнему?

Княгиня опустила голову.

— Когда прикажешь, батюшка?

— Да вот прямо сейчас. Покуда одеваешься, я велю возки вам заложить. И без моего письма назад ни ногой! Молитесь там крепко.

Кони мягко ступали по глубокому снегу. Да, здесь, в Урусии, снега не то, что на берегах золотого Онона. Зима ещё не дошла до середины, а снег уже доходит до колен невысоким монгольским коням. На следующий год надо бы наведаться в гости к урусам пораньше…

Мункэ ехал за данью. Золотая пайцза Бату-хана покоилась под одеждой, и лежал в бамбуковом футляре шёлковый свиток-письмо, где написано было — слово Мункэ для коназа Ингара то же, что слово самого Бату-хана. То есть закон.

Да, пора уже приучать урусов к порядку. Четыре года не платить дань, слыханное ли дело! Правда, после наказания, учинённого Бату-ханом за неповиновение, урусам надо было дать очухаться. Но четыре года — это чересчур. И сейчас Мункэ ехал взять дань по полной мере.

Ехать, правда, пришлось немного дальше, чем полагал Мункэ, получая пайцзу и свиток. Рязани они достигли ещё вчера на закате, рассчитывая оказаться в тепле. Однако Рязань встретила их угрюмым молчанием. Город был мёртв.

Мункэ даже поёжился, так ясно вспомнилось — обугленные брёвна городской стены, не успевшие упасть, кое-где торчали вверх, как гигантские пальцы, угрожающе и безмолвно. Всё пространство внутри городских стен представляло собой белое поле, снег укрыл пожарище, уже здорово размытое дождями. Сквозь сугробы повсеместно пробивались сухие стебли кипрея, густо заселившего бывший город. И ни дымка, ни огонька в наступающей зимней ночи…

Может быть, и правда, не стоило убивать всех урусов подряд, как болтают некоторые? Большой ведь был город, и сейчас можно было бы получить с него изрядную дань…

Монгол тряхнул головой. Нет, Бату-хан прав, всегда прав, и нечего раздумывать. Урусы подобны диким зверям, забившимся в норы. Только строгость и беспощадность наказания может привести их к покорности. А что касается убыли населения, так урусские женщины плодовиты. И вообще, не это должно сейчас волновать Мункэ. Главное, правильно определить размер дани, которую в состоянии выплатить коназ Ингар. И взять её.

Лес расступился, и перед ханским посланником открылась панорама урусского города Перислаба, нынешней столицы коназа Ингара. Стены города, срубленые по-новому — клети, набитые землёй вместо частокола — сияли свежим деревом, не успевшим потемнеть за три года. Мункэ поморщился: урусы явно сделали выводы из опыта Козельска. Может быть, приказать коназу сломать эти стены?

Ворота города, дрогнув, начали расходиться. Мункэ хищно осклабился. Похоже, урок пошёл урусам на пользу. Всего сотня воинов в отряде у него, и тем не менее урусы не смеют сопротивляться.

— … Говорят, они одним мясом питаются!

— Да нет, они и хлеб жрут, аки любые звери! А вот репу их нипочём жрать не заставить, або там капусту квашеную!

Князь Ингварь усмехнулся, слушая разговоры дворни. Для простого русского человека монголы до сих пор представлялись двуногими зверями, внешне отдалённо похожими на людей. Да если бы это было так! Уж со зверями-то как-нибудь совладали бы, сколь бы многочисленны и сильны они ни были. Зверь против человека ничто…

На поварне вовсю кипела работа, жарили, парили, варили… Князь велел накануне зарезать лишних трёх быков и полдюжины свиней, дабы угостить изголодавшихся гостей. Хотя с каким наслаждением Ингварь Ингваревич зарезал бы их самих, собственноручно, не прибегая к помощи мясника. Враги лютые, убийцы братьев… И нельзя тронуть. Потому что тогда вместо сотни придут десятки тысяч, и тремя быками тут не отделаться.

— Дозволь спросить, батюшка! — перед князем возникла ключница. — Как им стелить-то, с простынями али без? Они ж вроде на шкурах спят.

Князь призадумался. Действительно, водится у поганых такой обычай. Однако не стоит подставляться по пустякам, выражая в мелочах неуважение к посольству.

— Нет уж, стели с простынями. И подушки!

Ключница захлопала глазами.

— Воля твоя, батюшка, нет у нас столько-то подушек. Не обзавелись ещё…

— А ты найди! По княжьему слову, мол. Кто перечить станет и не отдавать, зови молодцов моих. Ништо, день-другой без подушек обойдутся, покуда гости не съедут!

— Хорошо, батюшка! — поклонилась ключница.

— Едут, едут! — ворвался в поварню вестовой. — Около сотни их где-то.

— Ну? — князь направился к двери. — Поживее ворочайтесь тут! Поехали встречать гостюшек…

Ворота Переяславля были уже распахнуты настежь, по твёрдому приказу князя — отворить, едва покажутся послы Бату-хана. Ингварь Ингваревич встал перед воротами.

Посольство неспешно въезжало под свод воротной башни. Впереди ехали здоровенные нукеры в пластинчатых доспехах. Разошлись в стороны, и перед князем оказался сам посол.

— Здравствуй, славный Мункэ-багатур!

Из-за плеча монгола заговорил-забормотал щуплый человечек, переводя. Русский, усмехнулся князь Ингварь. Что-то многовато русичей в последнее время идёт на службу поганым…

Монгол заговорил, кривя губы.

— Мункэ-багатур принимает твои извинения, князь Ингварь, — начал переводить толмач. — Вежливый хозяин обязан встречать гостей на подходе к своему городу, но он согласен считать это недоразумением. Он надеется, последним недоразумением, и все остальные вопросы будут улажены без задержки.

Посол улыбнулся, остро глядя на князя, и Ингварь Ингваревич заставил себя улыбнуться в ответ.

— Я тоже надеюсь на это, славный багатур.

— … Мне нужно знать, где их логова! И я очень рассчитываю на тебя, Дэлгэр. Не может быть, что у коназа Мастислаба нет в Дэрвиче глаз и ушей. И, полагаю, не только в Дэрвиче.

Огонь в очаге трещал, озаряя внутреннее пространство большого амбара, приспособленное под жильё. После нового сильного пожара в Деревиче почти не осталось строений, и теперь все помещения, хоть сколько-то пригодные для жилья, были заняты. Хозяева вместе с чадами и домочадцами ютились всё больше в банях — Деревич город небольшой, и даже нетронутый огнём с трудом вмещал целый тумен, да ещё и тысячу воинов Дэлгэра, сменившего неудачливого Гучин-нойона.

Бурундай был зол. Все попытки уничтожить «коназа-волка» ни к чему не привели. Поначалу полководец счёл задачу несложной — ну что может лесная банда против целого тумена закалённых в боях воинов? Однако вскоре убедился, что не всё так просто.

Все удары словно проваливались в пустоту. Воины Мастислаба возникали словно из ниоткуда, наносили внезапный ошеломляющий удар и так же бесследно исчезали, растворяясь в лесах. Только головы в лисьих малахаях, насаженные на колья, встречали разъярённых монгольских всадников, идущих по следу.

Бурундай попробовал применить устрашение — теперь ближайшая деревня, возле которой находили такой привет от князя, вырезалась начисто. Итогом стало увеличение отряда Мастислаба почти до тысячи, и уже более половины гонцов вместе с охраной пропадали бесследно, заодно с важными посланиями. Да и поиски фуража и продовольствия стали крайне опасны. Головы, правда, перестали выставлять на дорогах. Теперь их выставляли возле самого Деревича, не далее версты от главных ворот. Вероятно, зимняя стужа позволила коназу-волку создать изрядный запас монгольских голов, потому что головы появлялись каждую ночь, приводя Бурундая в бессильную ярость и здорово угнетая рядовых воинов.

Сегодняшняя выходка Мстислава положила предел остаткам терпения Бурундая. Голова Булгана, исчезнувшего вместе со своей сотней неделю назад, была выставлена в сорока шагах от городских ворот, на деревянном блюде. Ещё на блюде покоился кусок пеньковой верёвки, имевший петли-удавки на обоих концах. В пояснительной записке на куске бересты Бурундаю и Дэлгэру было предложено удавиться на этой верёвке одновременно, покуда есть у них такая возможность. Это был открытый вызов.

— Надеюсь, ты понимаешь, Дэлгэр, что теперь нам ПРИДЁТСЯ поймать Мастислаба, — Бурундай смотрел мрачно. — А также понимать должен ты, что отвечать перед Бату будем мы оба.

Дэлгэр долго молчал. Начальник тайной стражи не подчинялся Бурундаю напрямую, но сейчас он прав — Бату-хан не простит обоим такой неудачи. И тетива от монгольского лука ничуть не лучше пеньковой верёвки.

— Я хорошо понимаю тебя, славный Бурундай-багатур. Скажу больше. В городе нет никакой еды. Весь скот зарезан, даже куры. Зерна тоже нет, а если и есть кое у кого остатки, то отобрать их можно только через труп хозяина. Если мы не поймаем Мастислаба в самое ближайшее время, боюсь, этот город вымрет, и что мы тогда скажем Бату-хану?

— Ну а я о чём? Думай, что делать!

Дэлгэр мотнул головой, и здоровенный нукер подбросил в костёр неколько поленьев.

— Подождём ещё немного. Я уже приказал объявить по всему городу — сто урусских серебряных гривен получит тот, кто укажет на человека, знающего, где прячется Мастислаб. Извини, багатур, я дал его сам.

— Пустое. А если и это не даст ничего? Кто поверит? Урусы боятся нас…

— Ты недооцениваешь силу золота и серебра, Бурундай. Жадные глупцы были всегда. Если добавить к этому зависть… Поквитаться с сильным соседом чужими руками, и при этом ещё получить кучу денег…

Бурундай в сомнении пожевал губами.

— Возможно. А если не сработает? Время идёт, Дэлгэр.

— Ну что ж… Есть ещё один способ, на крайний случай. Ты прав, в этом городе обязательно есть люди Мастислаба. Как их найти? А мы и не будем их искать.

— То есть? — уставился на собеседника Бурундай.

— Всё же просто, славный Бурундай. Мы соберём всех урусских женщин и детей, загоним их в амбар и попросим людей Мастислаба выйти вперёд. Иначе…

— Ха! — Бурундай хлопнул себя по коленям. — Я всегда знал, Дэлгэр, что у тебя светлая голова!

Медведь-шатун был огромен, как гора, голоден и зол. Пытаяь уйти из его когтей, Ярослав метнул зверю шапку, надеясь отвлечь, но шатун проглотил её на лету, точно дворовая собака брошенный ей кусочек сала. За шапкой последовала шуба, потом сапоги… Ярослав бросал и бросал зверю, пока не остался в чём мать родила.

«Мало, князь!» — нечеловеческим голосом взревел медведь. — «Где злато-серебро? Давай!»

— … Вставай, отец, слышь? Сам просил разбудить…

Князь Ярослав разом вынырнул из вязкой пучины сна. Княгиня трясла его за плечо, горячая ото сна. Князь сел на постели, судорожно вздохнул.

— Сон в руку…

— Какой сон? Ты так-то страшно мычал, отец мой…

Князь криво усмехнулся. Замычишь тут… Сегодня должны прибыть послы от самого Бату-хана, за данью. Что ж, нечего делать. Надо встречать.

— Распорядись-ка там, чтобы завтракать…

— Сейчас, отец мой.

— Да ключников всех пускай подымают, и ко мне!

Завтракали в молчании. Ярослава никто не решался отвлечь от мыслей, судя по лицу, весьма мрачных. Княгиня Феодосия то и дело с тревогой поглядывала на мужа. Не хватил бы его приступ сердечный, вот беда…

— Слышь, мать, ты давно не была в обители-то, у Евфросиньи?

— Да вот с месяц как… — княгиня непонимающе хлопала глазами.

— Ну так съезди ещё раз.

— Да ой!

— Съезди, съезди. Поклон от меня передашь.

Князь вздохнул, прихлопнул ладонью по столу.

— Бережёного Бог бережёт. Что придёт в голову этому Тудану, мне неведомо.

Княгиня Феодосия помолчала.

— Думаешь, отец, как ты с княгиней Еленой?..

Князь жёстко усмехнулся.

— Легче лёгкого. Так что собирайся. Сия обитель нынче неприступней крепости любой. Пайцза Бату-хана надёжнее стен хранит её.

— …Сколько?!

В ушах князя Ингваря Ингваревича плыл тонкий звон. Может быть, он ослышался? Или толмач перевёл неверно?

— Ты не платил уже четыре года, коназ Ингар. Поэтому такая дань. На следующий год будет меньше.

Князь судорожно смял край скатерти. А может, изрубить эту сотню поганых в мелкое крошево и скормить собакам? Хоть порадоваться напоследок…

Нельзя. Надо выдержать.

— Но у меня нет столько серебра, хан. Пойми — его просто нет.

— Тогда плати товарами. Мёд, воск, шкуры зверей есть? Давай!

Из князя Ингваря будто выпустили воздух.

— Я отдам. Но не сейчас. Надо же всё это собрать!

Монгол смотрел на князя с нагло-высокомерной ухмылкой. Но хуже того, и толмач ухмылялся точно так же.

— Дело твоё, коназ Ингар. Но знай — мы уедем не раньше, чем получим ВСЁ.

Но князь Ингварь уже совладал с собой, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Мы постараемся не слишком вас задерживать, славный хан.

— О! Неужели тебе неприятно принимать у себя гостей, коназ? — рассмеялся Мункэ. — Не могу поверить!

Крещенский мороз щипал нос и щёки, пробирался сквозь худую одежонку. Илья запахнул её поплотнее и прибавил шагу. Пробираясь через сугробы, наваленные у покосившихся заборов, он решительно шёл к своей цели. Да, к заветной цели!

Илюха Хвощ всегда был беден. Сын прачки, рано овдовевшей, он познал все горести изнанки жизни. Невысокий и худенький мальчик — а с чего быть упитанным на куске хлеба и миске пустой похлёбки? — терпел побои и издевательства сверстников, потому что некому было за него заступиться. Когда умерла мать, Илюхе было всего пятнадцать. И с тех пор больше не было ни единого существа. Которое пожалело бы Илюшку Хвоща. Ни единого.

С той поры Илюха копил в себе ненависть. Он усвоил главное — кругом враги. И единственные друзья — деньги. Кто богат, тот и прав.

Да, он хочет быть богатым. Он давно хотел быть богатым, и станет им сегодня. Риск? Да, риск. Однако это, возможно, единственный шанс стать богатым для него, Илюхи Хвоща, человека без роду-племени.

Приход татар он воспринял спокойно. Ну был князь, теперь будет хан, Илюхе-то что? Новые враги ничуть не хуже прежних, если разобраться — если иметь в виду врагов не всего народа русского, а его, Илюхи, лично.

О связи хозяина своего, Охрима Бобра, с людьми из лесу, он догадывался и ранее. Но до вчерашнего дня Илюху это не волновало. Пусть князь Мстислав Святославич и монголы разбираются между собой… Однако вчера всё изменилось.

Илюха сглотнул. Так явственно перед внутренним взором встала горка крупных, блестящих серебряных монет. Сто гривен! В прежние-то времена таким состоянием могли похвастать в Деревиче лишь несколько купчин, а уж теперь…

Нет, нельзя сказать, что хозяин обращался с Илюхой так уж плохо. Кормил вроде ничего, до недавнего времени по крайней мере, бил редко и только под нетрезвую руку. Работой опять же нагружал посильно. Однако ни малейшей благодарности к хозяину Илюха не испытывал. Улыбался и был послушен, это да. Но в душе ненавидел, пожалуй, даже больше, чем остальных сограждан.

Илюха улыбнулся своим мечтам. Хватит! Сегодня он сам станет хозяином.

— Эйе, урус, куда? — в грудь Илюхе упёрлось копьё. Монгол, державший его, был моложе самого Илюхи лет на пять, совсем молодой парень.

— Мне нужно к Дэлгэру, почтенный. Дело у меня, понял?

Монгол, не оборачиваясь, крикнул своим. От стены дома отделились две фигуры — сидевшие в углу под навесом стражи согревались возле чахлого костра. Нукеры бегло обыскали Хвоща, и первый стражник отвёл копьё.

— Проходи, да.

В амбаре, стены которого были теперь задрапированы богатыми тканями, возле сложенного из дикого камня круглого очага сидел на ворохе ковров человек в стёганом ватном халате.

— Как твоё имя? — монгол говорил по-русски бегло, хотя и с сильным акцентом.

— Славен будь, хан! — Илюха пал ниц перед всемогущим правителем города. — Имя моё Илья, по прозванью Хвощ. Житель я тутошний…

— И что ты хотел сообщить?

Илюха сглотнул. Сейчас… Вот сейчас… Сейчас всё решится.

— Давеча вещали люди твои насчёт князя Мстислава…

— Говори! — сразу подобрался Дэлгэр.

— Но люди твои вещали о награде…

Дэлгэр что-то крикнул по-монгольски, и спустя минуту на печном противне перед Илюхой выросла горка серебра. Теперь Илюха глотал раз за разом. Значит, правда, всё правда…

— Хозяин мой, Охрим Бобёр, с лесными людьми знается. С людьми князя Мстислава, стало быть.

Дэлгэр хищно оскалился. Кивнул, и тотчас Илью взяли за бока.

— Ты молодец, Илиа. Сейчас возьмут твоего хозяина, а ты посидишь в одном месте. Есть тебе принесут.

Монгол смотрел пронзительно.

— Я должен убедиться, что ты не лжёшь

Горка серебра, такая близкая и желанная, исчезла из-под носа Илюхи, и он запоздало понял, какого дурака свалял. Так и отдаст ему сотню гривен этот немытый, как же!

— Здрав будь, славный Тудан-нойон, и вы також, гости дорогие!

Князь Ярослав спустился с крыльца, дабы лично оказать почёт и уважение послу Бату-хана. Посол, однако, не спешил слезать с коня. Он заговорил, и тотчас эхом откликнулся переводчик, высокий худой монгол.

— Почему ты не встречаешь нас на дороге к городу, коназ Еруслаб? Это невежливо.

Князь даже растерялся от такой наглости.

— У нас на Руси так не заведено. Хозяин встречает гостей у дома своего, на крыльце, или при особом уважении в воротах, как я ныне…

— Это неправильно, коназ. Хорошо, на первый раз Тудан согласен замять, но в следующий раз это будет считаться злостным неуважением. Со всеми последствиями, коназ Еруслаб.

Но князь уже овладел собой. Ладно… До следующего года нужно ещё дожить. Сейчас главное, не сорваться и не дать повода диким зверям. Войско Бату-хана уже вернулось в приволжские степи. Что стоит бешеным волкам сорваться в новый поход? Русь уже не та. Второго нашествия нам не выдержать…

— Учту, славный Тудан. Ну а теперь, добро пожаловать отдохнуть и закусить с дороги!

Посол наконец соизволил спешиться, бросив поводья нукеру охраны. Вслед за ним спешивались прочие, заполонив собой весь двор — Тудан привёл с собой две сотни охранников да ещё разных нужных людей, от китайца, обученного отличать фальшивое серебро и золото, до простых слуг-рабов, призванных ходить за конями и прочее.

— Не беспокойся, коназ, — чуть насмешливо произнёс Тудан, уловив удивление Ярослава. — Одна половина моих людей пойдёт дальше, на Ростов и Углич. Её поведёт Балдан-багатур.

— Да гостите сколько влезет! — отшутился князь.

— Слишком долго нам гостить тоже некогда, коназ Еруслаб. Повелитель ждёт нас с данью.

Среди прибывших князь заметил богато одетого парнишку, большеглазого и тоненького, но явно татарина. Кто таков?

— Вот это коназ Еруслаб, Худу, — Тудан подвёл парнишку к Ярославу. — А это племянник великого хана Берке, коназ. Отец и мать его из славного рода Чингисидов, но смерть не пощадила их. Хан Берке велел мне взять молодого батыра, чтобы он повидал мир. Отсюда он поедет с Балданом, а пока пусть посмотрит твои владения, эге?

— Рад приветствовать тебя, великий князь! — по-русски, довольно правильно выговаривая слова, произнёс Худу.

— И я рад видеть славного племянника великого Берке-хана, — вежливо улыбаясь, ответил Ярослав. — Проходите в дом, гости дорогие!

Уже на пороге Тудан вполголоса выговорил парнишке, заговорив по-монгольски.

— Запомни, Худу — не ты должен первым здороваться с урусами, а они с тобой.

— Но ведь это великий коназ!

— Даже самый великий коназ дикарей ниже любого, в чьих жилах течёт кровь самого Чингис-хана!

— Эйе, а тут что?

— Мёд это, прошлогодний…

— Почему такой чёрный, э?

— Так это же гречишный мёд!

Мункэ хмурился. Кто его разберёт… Монгол разбирался в медах не больше, чем в рыбе. Надо будет в следующий раз взять с собой знатока, вот что…

Приёмку дани посланник Бату-хана проводил лично, и весьма придирчиво. Тряс связки шкурок — чернобурые и обычные лисы, куницы, бобры и просто белки — щупал мех, не лезет ли. По его велению здоровенный нукер протыкал каждый брус воска железным прутом — нет ли камня внутри? В углу старый, сморщенный китаец взвешивал серебро в воде, дабы определить чистоту пробы.

Князь Ингварь только скулами поводил, глядя на всё это. Богатства, с превеликими трудами собранные с разорённой земли, должны были утечь безвозмездно. Пожалуй, этого хватило бы на постройку каменного храма. А ведь это не последняя дань… Теперь они повадятся, как медведь на пасеку…

— Эйе, нужно ещё пятьдесят восемь гривен, коназ Ингар! — посол Бату-хана закончил подсчёты. Он уже неплохо говорил по-русски, правда, сильно коверкая слова.

Князь помолчал.

— Ну нет больше. Ничего нет, пойми.

— Как нет? Надо, чтобы было.

Мункэ прищурился.

— Там у тебя дома посуда красивый есть, я видел. Другой вещи.

Князь вздохнул глубоко раз, другой. Спокойно, только спокойно.

— Онфим, — окликнул он ключника, — принеси-ка нам кубки и чаши из поставца.

Когда указанное было принесено, монгол взял в руки и бегло оглядел вещи, поражавшие тонкостью работы. Сунул китайцу, сказал пару слов. Китаец принялся взвешивать, накладывая гирьки на чашку весов.

— Это будет двенадцать гривен, коназ Ингар.

— Погоди… — князь Ингварь даже глаза вытаращил. — Это что… это ты их на вес считаешь?! Это же фрязинская работа, да киевская золотая зернь! Этим вещам цены нет!

— Есть цена, Ингар. Я дал двенадцать гривен. Не нравится, дам десять.

Ингварь Ингваревич с каменным лицом смотрел на ухмыляющегося монгола.

— Я заменю вещи сии.

— Э, нет! Это уже принадлежит великому Бату-хану. Кто я такой, чтобы раздавать его имущество?

Теперь Мункэ откровенно издевался.

— Хорошо, хан, — голос Ингваря Ингваревича звучал ровно. — Завтра ты получишь остатнее. Чего-нить ещё из серебряной утвари найду и в слитки перелью.

— Так ты не знаешь, где коназ Мастислаб, э? — Дэлгэр поднял голову пленного, взяв за кудлатую шевелюру. Охрим Бобёр, здоровенный мужик, был раздет догола и забит в китайские колодки — два бруса с выемками, из которых торчали ступни ног и кисти рук. На спине его виднелись полосы, явно оставленные ударами бича. Из бороды огненными углями светились злые глаза.

— Очень жаль. Потому что нам стало известно, что ты связан с коназом-волком. Ну что ж, ты сам выбрал свою судьбу!

Дэлгэр кивнул, и здоровенные нукеры втащили в избу молодую женщину, а за ней двух ребятишек — мальчика лет двенадцати и девочку лет восьми.

— Сейчас мои люди займутся ими. А ты будешь смотреть и вспоминать, где Мастислаб.

Два палача сорвали одежду с девочки, деловито распяли её на узких козлах, бывших ещё недавно приспособлением для распиловки дров. Здоровенный нукер ощупал девочку между ног, осклабившись, начал развязывать пояс.

— Нехристи! Поганые! Изверги! — женщина билась в руках здоровенных монголов.

— Заткните ей глотку! — приказал Дэлгэр. Один из нукеров коротко ударил женщину в солнечное сплетение, и она согнулась, не в силах вздохнуть. Палачи уже привязывали мальчика. Подручный палачей раздувал мехами походный кузнечный горн, второй раскладывал на столе железные клещи и другие зловещего вида инструменты.

— Ты всё ещё не помнишь, где коназ Мастислаб?

— Отпустите… Всё скажу, всё… — захрипел мужчина, до того мёртво молчавший. Дэлгэр усмехнулся. Всё оказалось не так трудно, как думалось.

— Где?

— В лесу… — забормотал Охрим невнятно, давясь и сглатывая… — отсюда вёрст восемьдесят…

— Как называется?

— Не помню названия… Показать могу…

Дэлгэр коротко кивнул, и палачи начали отвязывать свои жертвы. Девочка даже не могла плакать, дрожа, как осиновый лист…

— Мы поедем туда прямо сейчас, Охрим. Твоя жена и дети пока посидят у нас. Если ты не солгал, мы всех вас отпустим.

Охрим снова сглотнул, глядя на жену. Молодая женщина, плача, обнимала сына и дочь, кутая их в порванные одежды.

— Прости, Марья.

— Бог тебе судья, Охрим… Не выпустят они нас…

— Выпустим, — вмешался Дэлгэр, усмехаясь, — и денег дадим. Мне нужно, чтобы каждый урус усвоил — служить Повелителю Вселенной выгодно. А поддерживать тех, кто идёт против него, смертельно опасно. Уведите!

— …А у нас в Ононе рыба совсем мелкая, и едят её только самые бедные пастухи.

Тудан положил поверх здоровенного ломтя хлеба второй пласт осетрового балыка, отхлебнул из кубка пива, с удовольствием откусил и зажевал.

— Ну, у нас на Руси мелкую рыбу тоже едят голодранцы всякие, — князь Ярослав положил большую ложку чёрной икры поверх масла, — Но вот такую рыбку не всякий купец позволит себе, скажу не хвастая. Ты попробуй-ка вот с этим!

Ярослав надрезал серебряным ножичком греческий лимон, выдавил сок на икру, протянул монголу.

— На-ка вот, отведай!

Тудан, справившись с прежним блюдом, взял предложенное угощение, куснул:

— Ум-м… Это ещё лучше… Должен сказать тебе, коназ Еруслаб, урусы понимают в еде.

— Ну так! — широко улыбнулся Ярослав. — В еде да в бабах не разбираться — что за мужчина тогда?

Тудан довольно захохотал, оценив шутку.

— Однако, давно хочу спросить тебя, Еруслаб. Чего вы делаете в этих вот маленьких домах, именуемых банями? Там так жарко и сыро!

— Так это… моются в банях-то… — даже немного растерялся Ярослав.

— Зачем?

Теперь Ярослав растерялся окончательно. Как объяснить очевидное? Спросил бы ещё, зачем люди спят…

— Чтобы чистым быть, ясно дело. Грязь смыть с себя…

— Глупости, коназ, ты меня извини. Вы смываете с себя удачу, так говорят наши шаманы. Что и доказал исход всех битв!

Тудан громко, сыто захохотал. Ярослав Всеволодович заставил себя улыбнуться в ответ.

— Дань, почитай, собрана, Тудан-нойон. Завтра можешь принимать.

— Ну? — Тудан откинулся на лавке, сыто причмокнул. — Если честно, я бы погостил ещё пару деньков. Но ты прав — дела, дела зовут…

Ярослав снова улыбнулся, надеясь, что улыбка его не выглядит явно напряжённой. Монгольские гостюшки уже в немалую трату встали княжеской казне. Во-первых, требовали обильной мясной пищи, для чего резали на княжеском заднем дворе ежедневно немало быков и овец. Во-вторых, шатались по хоромам, проникая нагло везде, и грубо окоротить их никто не решался — при этом подвыпившие стражи хватались за сабли, и что дальше делать? Без малейшего зазрения совести гости похищали из поставцов ценную посуду, взламывали сундуки… Тудан удручённо кивал, выслушивая очередную повесть о ночных похождениях батыров, но мер к своим людям никаких не принимал, и лишь чуть позже Ярослав понял — таким образом монголы весьма недвусмысленно подгоняли хозяина, побуждая к скорейшему сбору дани.

— Да, чуть не забыл. Что хозяйка твоя, так и не вернулась из дома урусских богов?

— Из обители? Да нет, не вернулась. Пускай погостит, не вредно ей.

— Я знаю, что той обители сам Бату-хан выдал охранную пайцзу. Притом серебряную, а не деревянную, как прочим мелким храмам, и даже не медную.

Тудан отпил пива из кружки, почмокал.

— Кстати, раз уж мы намерены посетить Суздаль… Я хочу взглянуть на эту женщину, главную шаманку той обители.

— У нас это называют «мать-настоятельница», — Ярослав тоже отпил пива. — А знаешь ли ты, что преподобная Евфросинья — родная сестра ростовской княгини Марии?

— Мне это известно, — прищурился монгол. — Как и то, что её муж, коназ Василко отказался служить Повелителю, несмотря на то, что Бату-хан готов был предоставить ему все блага и золотую пайцзу.

Теперь Тудан выглядел задумчивым.

— Я порой ловлю себя на мысли, коназ Еруслаб — да действительно ли урусы люди, или только выглядят таковыми? Их поступки и мысли скрыты от разумения. Они отвергают великую честь перед лицом бесславной и мучительной гибели. Можно понять властелина, который надеется на победу и оттого отвергает руку Повелителя, как это сделал угорский король. Можно даже понять владык на Западе, надеющихся отсидеться за толстыми каменными стенами, рассчитывая на то, что у воинов Повелителя нет времени брать в осаду каждую крепость. Но вот таких, как это Василко, или проклятый Коловрат, или жителей Злого города я не понимаю.

Тудан поставил на стол опустевший кубок.

— Короче, завтра мы посетим ту обитель. Я хочу понять.

Князь Ярослав помолчал. Да, Евфросинье таких гостей только и не хватает в женской обители…

— Твоя воля, нойон. Завтра так завтра. Токмо не бери с собой всю орду-то свою…

— Э, нет! Что значит не бери? Со всей сотней поеду, коназ, мало ли что! Говорят, у вас тут полно медведей.

— Да уж поели всех медведей-то за последние годы…

— Ну волков! В общем, я сказал!

Огненные языки извивались, плясали над пожираемыми поленьями, и Мстислав вновь вспомнил иноземную сказку про саламандр, весёлых ящериц, живущих в огне. Князь усмехнулся. Может быть, и не лгут сказки… А вернее всего лгут. Даже каменный храм не выдержит сей стихии. Сколько ещё простоит Русь в огне?

— Ты чего не спишь, княже? — к костру подсел рослый витязь в воронёной пластинчатой броне.

— Не спится, Олежка, — вздохнул князь. — Мысли замучали.

Собеседник вздохнул, подбросил пару толстых поленьев и охапку мелких веток, разом ожививших огонь.

Олег Калинович был ближний боярин князя, его правая рука. Один из немногих, ушедших тогда среди огненной круговерти из гибнущего Рыльска. И после того были потери, потери, потери… Он да Симеон Берест, вот и все, кто остался. Остальные пришлые.

— Что ты узнал? — спросил князь, переменив позу на большой охапке елового лапника, покрытого сверху лосиной шкурой.

— Сведения подтвердились, — Олег поворошил сучком угли, — завтра Бурундай выходит на нас. Весь свой тумен выводит, двенадцать тысяч войска.

— Стало быть, в Деревиче останется тысяча обозников Дэлгэра?

— Ну, во первых, не тысяча, а токмо семьсот…

— Это хорошо.

— …А во-вторых, не такие уж они обозники, княже. Боевые воины.

— А это плохо.

Боярин помолчал, подбирая слова.

— Обратного хода не будет, княже.

В глазах князя Мстислава плясали огненные отблески костра.

— Обратного хода нет у нас с тех пор, как сожгли поганые град родной, Олег Калинович. И у всех людей русских, похоже, два пути — либо биться насмерть, либо сгинуть бесславно под пятой. Как деревчане либо губинцы.

— Думаешь, таки не выживет Деревич? — Олег подбросил в огонь ещё пару сучьев. Князь криво усмехнулся.

— Скотины тягловой нет, коров, коих не порезали ещё, кормить нечем. Хлеба тоже нет, почитай. А ведь январь ещё не кончился. Думаю, к маю поедят деревчане семенное зерно, собак и кошек, да и мышей в амбарах своих переловят. И в лес подадутся, дабы в мёртвом городе не околеть… Такова участь всех трусов, Олежка. И думаю, многие горько пожалели уже, что не пали в битве тогда. Особенно те, у кого детей да жёнок в полон увели, или того хуже — снасильничали да убили. Ладно, разговоры разговорами, а дела делами. Что от князя Михаила?

— Вот, — боярин достал маленький лубок, извлёк тонкую бумажку. — Я прочёл, уж не обессудь. Думал, что тебя не будет до завтра, а вдруг срочное чего…

— Ну раз прочёл, так излагай, — усмехнулся князь, — При таком свете те буквицы и прочесть-то немыслимо.

Действительно, бисерный почерк на голубиных депешах можно было нормально читать только при свете дня.

— В розыск тебя объявил князь Михаил Всеволодович. Сердится шибко. Второй обоз оружный ты у него отбил, не шутка!

— И где искать станет?

— Ясное дело, возле Гомеля. Просил ненароком не заходить туда покуда.

Собеседники разом рассмеялись.

— Что от князя Даниила?

Боярин помрачнел.

— Мнётся князь Даниил, Мстислав Святославич. Боится нового нашествия. Понять его можно.

Мстислав вздохнул. Разумеется, понять можно. Если уличат в помощи «коназу-волку», Даниилу Романовичу придётся бежать из земли своей. Как бежал король Бела, а до того хан половецкий Котян. И вся земля галицкая и волынская могут подвергнуться новому разорению.

И остаётся только поклониться Михаилу Всеволодовичу за бесстрашие. А впрочем, за великим князем Михаилом у Батыги столько всего записано, что остаётся только удивляться, как это он не затребовал его выдачи.

— Я и то удивляюсь, Мстислав Святославич, за князя Михаила, — словно угадал ход мыслей князя боярин.

— В огне пляшет Михаил Всеволодович, словно та саламандра, — князь полузакрыл глаза. — Однако он один и понимает, что иначе нельзя. Ладно… Как завтра выступать будем, давай-ка обсудим. Зови сотников.

Князь обвёл взглядом большую поляну, след лесного пожара, сплошь уставленную большими шалашами из лапника. Кондовые древлянские леса надёжно укрывали отряды князя Мстислава — монголы до сих пор плохо ориентировались в лесах. Вот южнее, где леса изреживались, превращаясь в рощи и перелески, степняки чувствовали себя много увереннее. Там пролегал путь в завоёванную угорскую землю. Поэтому Мстислав выработал свою тактику — собрав отряды в кулак, выходил с заводными конями из лесов, преодолев пару сотен вёрст, наносил внезапный удар по какому-нибудь малочисленному отряду татар, рыщущему в поисках добычи, вырезал поголовно и уходил назад в непролазную глушь.

Однако в последнее время всё изменилось. С прекращением западного похода поток подкреплений, идущих к Бату через Киев, исчез, и сам ям [почтовая станция и перевалочная база у монголов во времена Бату-хана. Прим. авт.] был убран из разорённого Киева. Редкие посланники теперь передвигались гораздо южнее, по причерноморским степям. Между тем отряд, численность которого уже перевалила за тысячу, нуждался в корме, и князю поневоле приходилось искать его в и без того опустошённых селениях. Поселяне покуда терпели, видя в Мстиславе отмстителя поганым за обиды и поругание, но князь хорошо понимал — так долго продолжаться не может.

Но и это было не всё. Конница Бурундая, став станом в Деревиче, буквально висела на хвосте у князя. Охотник рано или поздно загонит зверя, если зверь не сумеет поменяться местами с охотником.

Вот почему так важно взять Деревич. Когда Бурундай вернётся из безуспешного похода, его встретит голова начальника тайной стражи на воротной башне. Или нет, лучше шкуру Дэлгэра прибить к воротам. И написать на ней… Впрочем, Деревич ещё надо взять. Захватить город можно только врасплох, иначе семьсот монгольских воинов за стенами отобьются от тысячи двухсот ратников князя Мстислава.

— Звал, княже? — к костру уже подсаживались сотники. Князь обвёл своих соратников глазами. Эти не подведут.

— Давайте-ка обсудим, други… Дело предстоит весьма непростое.

— … Вот она, та обитель, нойон.

Тудан разглядывал не слишком высокий частокол, за которым виднелись крыши строений, потемневшие от времени. Ворота тоже потемнели, подумал князь Ярослав, в свою очередь разглядывая скит. Когда успели? Совсем ведь новые были… Бежит, бежит время…

— Эйе, отворяйте! — два здоровенных нукера забарабанили в створки ворот рукоятями нагаек. — Здесь Тудан-нойон, посланник самого величайшего Бату-хана!

— Почему они не открывают, Еруслаб? — спросил Тудан, обернувшись к князю.

— Стало быть, опасаются твоих жеребцов стоялых, — хмыкнул Ярослав. — Всё-таки женская обитель это.

Тудан ухмыльнулся, но промолчал. В этот момент калитка, врезанная в ворота, отворилась, и на пороге возникла тоненькая фигурка в монашеском тёмном одеянии.

— Отойдите от ворот, ребятишки. — неожиданно глубоким голосом сказала женщина, и — странное дело! — нукеры безропотно отодвинулись. Фигурка будто поплыла к всадникам, ступая по снегу легко и неслышно.

— Здрав будь, великий князь. И тебе того же, нойон Тудан, — произнесла женщина, подойдя вплотную. Огромные, невероятной глубины глаза настоятельницы будто излучали внутреннее сияние, завораживали, затягивали… Молодой племянник хана Берке даже дышать перестал — вот ведь, бывают же на свете такие дива…

— Вот это настоятельница сей славной обители, преподобная мать Евфросинья, — представил князь, разом нарушив колдовское наваждение. — А это славный нойон Тудан, это вот племянник Берке-хана, молодой Худу-хан…

— Ну, здравствуй, Худу, — обратила свой взор к молодому монголу Евфросинья, и парень снова едва не перестал дышать. — Рада видеть тебя в нашей обители. Проходите, гости наши. Ты тоже, Ярослав Всеволодович.

Настоятельница повернулась и пошла назад, и только тут Тудан сообразил, что никто и не собирается отворять ворота.

— Так нельзя, женщина! Я посланник самого Бату-хана! Эти ворота должны быть распахнуты настежь передо мной и моими воинами!

— Твоим воинам тут вообще не место, Тудан-нойон. Я пригласила только вас троих, — обернулась уже у калитки Евфросинья. Князь даже сглотнул — спрашивается, зачем так-то дразнить огонь? Серебряная пайцза против золотой не устоит…

— Кому и где место, решаю я! — надменно произнёс Тудан.

— Так полагаешь? — спокойно улыбнулась настоятельница, и молодой Худу судорожно сглотнул — нет, не бывает таких женщин… — Впрочем, не будем спорить. Я велю открыть ворота.

Тоненькая фигурка исчезла в калитке, и спустя несколько секунд ворота неожиданно плавно и бесшумно распахнулись — должно быть, петли постоянно смазывали.

Тудан кивнул, и двое нукеров — те самые, что колотили в створки — первыми двинулись вперёд. Однако в воротах кони внезапно захрапели, попятились, мотая головами. Один из нукеров в сердцах хлестнул животное нагайкой, в ответ конь дико заржал, крутанулся на месте и боком повалился в снег, придавив всаднику ногу.

— А, злые мангусы! — выругался второй нукер, соскакивая с коня. Широко шагая, двинулся в ворота, и вдруг упал носом в снег. Точно наткнулся на натянутую верёвку, невидимую простым глазом.

— Ну вы идёте уже, гости мои? — спокойно наблюдая за сценкой, произнесла Евфросинья, стоявшая теперь посреди двора обители. Худу громко сглотнул, Тудан со свистом втянул воздух.

— Так! Вы все, идите в Суздаль, там ночуете. Завтра утром явитесь сюда!

— Слушаем, господин! — поклонился старший нукер охраны.

— Вы також свободны! — отдал в свою очередь распоряжение собственной охране князь Ярослав, и русские витязи направились вслед за монголами. Оставшись втроём, гости переглянулись, и вдруг Тудан первый спешился, за ним и князь Ярослав с Худу оставили сёдла. Ведя коней в поводу, все трое осторожно прошли в ворота. Никакой верёвки там не оказалось, чего и следовало ожидать.

— Отдайте своих коней сёстрам, они позаботятся, — Евфросинья снова улыбалась спокойной, загадочной полуулыбкой. — Прошу в дом.

И уже в который раз Худу перестал дышать, встретив взгляд огромных, невероятно глубоких глаз. Значит, не врут сказки, и такие женщины всё-таки бывают на свете?

— … Далеко ещё?

— Уже не так далеко.

Кони осторожно пробирались через бурелом, едва видимый под снежной шубой. Впереди шли двое пеших урусов, тыкая длинными жердинами перед собой, прощупывали дорогу. Бурундай то и дело зло косился на Охрима Бобра, восседавшего в седле монгольского коня — заставить бы этого идти пешком! Нельзя, он должен указать дорогу…

Охрим смотрел перед собой безучастно. Руки его были прикованы к луке седла недлинными цепями, так, что управлять конём можно, а вот меч взять не получится. Равно и соскочить с коня. Впрочем, для страховки конь, везущий уруса, был привязан за седло длинным волосяным арканом, конец которого был закреплён на луке седла позади идущего, так что любая попытка побега исключалась.

Бурундай с тревогой смотрел на небо — солнце уже клонилось к западу, короткий зимний день заканчивался. Первый уртон [древнемонгольская мера длины, примерно 30 км] конница Бурундая прошла быстро, но по мере углубления в дремучую чащобу темп продвижения стремительно падал. За последний час одолели две версты, не больше…

— Ты лжёшь, урус! — не сдержавшись, зарычал Бурундай. — Как коназ-волк выходит из своего логова? В таких местах жить невозможно!

— Я не лгу, — угрюмо, но твёрдо возразил Охрим. — Ежели б Мстислав устраивал станы свои в легкодоступных местах, так полагаю, ты бы уже давно нашёл его, хан.

На это возражение Бурундай не нашёл, что ответить. Действительно, похоже на правду…

— Что ж, продолжать движение! Идти тихо!

Полководец оглянулся. Да, нехорошее место. Тумен растянулся на узкой, еле заметной тропе, и сейчас толпа пеших лесовиков с рогатинами, пожалуй, могла бы нанести серьёзный урон непобедимым монгольским воинам. Нет, пожалуй, не рискнёт коназ-волк ударить. Слишком неравны силы…

Непролазный ельник кончился внезапно. Впереди лежала обширная поляна, покрытая рядами шалашей — целый шалаш-городок. Ни единого дымка…

— Угли сегодняшние, Бурундай, — к полководцу подъехал начальник сотни разведчиков. — Они ночевали здесь, точно.

— Ну и где же?..

— Они ушли утром по другой тропе, — сотник махнул рукой в сторону противоположного края поляны.

— Ты знал, что тут есть ещё дорога? — обернулся Бурундай к пленнику-провожатому.

Охрим Бобёр смотрел угрюмо, но по-прежнему непоколебимо.

— Я ходил токмо по этой, хан. Других не ведаю.

Бурундай прищурился.

— Считаешь себя самым хитрым, урус? Как вы это там говорите: «и волки сыты, и овцы целы»? Не получится. Мы отпустим тебя и твою семью только после того, как возьмём коназа Мастислаба.

— Ну так возьмите, за чем дело стало? — криво ухмыльнулся Охрим. — Я сделал, что мог. Остальное дело ваше…

Хлёсткий удар нагайкой рассёк щеку пленника.

— Ты, похоже, договоришься, урус!

Бурундай вновь посмотрел на небо, где уже вовсю горел золотистый закат. Проклятый урус… Проклятые урусы… Выбраться из этой дремучей чащобы засветло нечего и думать, а темноте тут и шагу не ступить…

— Так! Располагаемся на ночлег здесь! Ты и ты — со своими сотнями в охранение! Уруса на цепь и смотреть в оба! Всё!

— … Да нет там ничего!

Гэрэл всматривался в густую темень так, что в глазах плясали мелкие искорки, но ни малейшего движения на обширном предполье не наблюдалось. Да и что тут увидишь, луны нет, а свет факела способен озарить только ближайший кусок стены. Впрочем, все факелы остались в башне.

— Ладно, может, и показалось, — согласился напарник. — Пошли, не то замёрзнем.

Двое стражей вновь принялись прохаживаться по настилу, устроенному для стрелков с обратной стороны городской стены. Да, начальник Дэлгэр дело знает… Правда, в карауле приходится теперь стоять каждый третий день. Зато на стенах каждую ночь две сотни стражей. Половина спит в тепле, вторая караулит, и не только на сторожевых площадках башен, но и на стенах. Два часа караул, четыре отдых, и снова…

Гэрэл поглубже запахнул волчий полушубок. Час быка — самый тяжёлый для стражников. Проклятье, как хочется спать… Но разговаривать стражам строжайше запрещено, равно как и ходить с факелами. Такой страж глух и слеп, по сути. Нет, стражи должны скользить тенями, как кошки, чтобы вовремя заметить стальную кошку, заброшенную в бойницу…

Додумать свою мысль Гэрэл не успел — стальная стрела самострела вошла ему в лицо, отбросив голову назад. Рядом мешком свалился напарник. По приставной лестнице уже проворно карабкались тёмные тени, скользнули на место убитых стражей. Один из них поправил малахай, явно монгольский.

— Тихо! Мы правую сторону, вы левую… — сказала тень по-русски свистящим шёпотом.

Второй без слов щёлкнул «орехом» самострела, закрепляя взведённую тетиву. Перезарядив оружие, тени двинулись к башне справа. Двое других скользнули к левой.

Всё дальнейшее произошло очень быстро. Узкая дверцы, ведущая с башни на настил стены, отворилась бесшумно — очевидно, кто-то накануне старательно смазал петли. Тени скользнули внутрь. В башне горел огонь, толстая восковая свеча была прилеплена воском к лавке. На двух других лавках спали, закутавшись в обширные дохи, четверо монголов.

Коротко сверкнули мечи, и ровный храп сменился хрипами умирающих.

— Наверх теперь… — по-прежнему свистящим шёпотом распорядился первый.

Двое стражников наверху сонно нахохлились в углах смотровой площадки — приказ в монгольском войске исполняли строго. Раз велено не разговаривать без дела, значит, не разговаривать… Однако выстрелов из отдушин не ожидал никто.

Двое русских вышли на сторожевую площадку башни, уже не таясь. Тот, что говорил — очевидно, старший — поднял над головой обе руки, растягивая кусок белого холста, и тотчас в ответ на соседней башне показалось смутно белеющее в ночи пятно.

— Готово, Радомир, — негромко, но уже в голос сказал старший. — Теперь лестницы!..

…- Знак, княже!

Мстислав и сам уже разглядел белые полотнища, свесившиеся с башен.

— Броньша, как увидишь огонь на воротной башне, не мешкая всей силой туда!

— Ясно, княже!

— А ну, други, тихо пошли!

Всадники без криков и лишнего шума устремились вслед за князем. Бронислав проводил их глазами. Отчаянный всё-таки князь Мстаслав, истинный вождь. Не кого-то послал, сам пошёл вперёд. Сейчас он со своими отборными витязями взойдёт на стену, с которой верные люди уже спустили верёвочные лестницы, как на красное крыльцо. На этой стороне монголы их не заметят, ибо уже лежат бездыханные. А вот взять воротную башню врасплох — тут нужен верный и быстрый удар, иначе разворошишь всё осиное гнездо…

Факелы, возникшие над воротной башней, прервали размышления Бронислава.

— Ну, ребята, с Богом!

Тени скользили вокруг, бесплотными шелестящими голосами шептали что-то по урусски, угрожающе и невнятно. Дэлгэр рубанул по ближайшей тени саблей, но клинок встретил лишь пустоту. Тень, бесплотно рассмеявшись, придвинулась вплотную.

«Я твоя смерть, Дэлгэр. Твой путь закончен»

Дэлгэр почувствовал, как ледяные пальцы проникают ему в грудь, берут за сердце, дико закричал во сне, рванулся…

Дикие крики за окном разом прогнали остатки сна. В сереющей предрассветной мгле метались тени, точь-в точь продолжение ночного кошмара, лязгала сталь. Дэлгэр вскочил, схватил саблю, лежавшую в изголовье, выдернул клинок и отбросил пустые ножны. В тот же момент дверь в амбар, где обитал начальник особого отряда тайной стражи, с треском слетела с петель, и нукер охраны, ввалившись спиной вперёд, растянулся на полу. Пламя масляного светильника заметалось, потревоженное током холодного воздуха. А в помещение уже входили урусы, и впереди всех рослый воин в воронёных доспехах.

— Коназ-ашин! — прохрипел Дэлгэр, тараща глаза.

— Дошло до меня, будто бы ты хотел меня видеть, Дэлгэр, — князь Мстислав стоял в трёх шагах, усмехаясь. — Ты саблю-то брось, неудобно так-то разговаривать.

Вместо ответа Дэлгэр, ощерясь, со свистом рубанул по фигуре в воронёной броне. Но удар провалился в пустоту, и в следующий момент монгол увидел кувыркающуюся в воздухе саблю, эфес которой всё ещё сжимала кисть чьей-то отрубленной руки.

— Перетяните ему жилу, быстро! Не то подохнет, не сказав нужного!

— … Здрав будь, Балдан-багатур!

Худу расширил глаза — не может быть… Ведь позавчера только оставили они ту волшебную обитель, где обитает волшебная женщина, чародейка… И вот она здесь. Колдовство…

— Я рад приветствовать тебя, княгиня Мария. — почти правильно выговаривая русские слова, произнёс Балдан, в свою очередь разглядывая ростовскую княгиню, восседавшую в седле по-мужски. Обширная юбка из синего бархата покрывала серую в яблоках кобылу, как роскошная попона, из-под подола виднелись только чёрные сафьяновые сапожки.

— Вы здорово похожи, княгиня, ты и твоя сестра, — произнёс Балдан, уже едучи стремя в стремя с Марией, и только тут Худу осознал, что это вовсе не Эуфросиниа, а её сестра. Действительно, и разницу сразу видно — немного крепче женщина, и глаза… Вот глаза те же самые, точно. Невозможно спутать.

— Познакомься, княгиня, — кивнул Балдан. — Это Худу, племянник великого хана Берке.

— Здравствуй, Худу. — улыбнулась Мария, в свою очередь разглядывая худенького мальчишку. — Я напомнила тебе кого-то?

— Он до сих про не может отойти от чар твоей сестры, Эуфросинии. — засмеялся Балдан. — Хорошо, что я там не был. Иначе вместо дани, полагаю, привёз бы Бату-хану сундук еловых шишек.

Княгиня засмеялась в ответ мягким смехом, и племянник хана Берке вновь почувствовал сладко-щемящее чувство. Как всё же хорошо, что дядя послал его в эту землю, Урусию!

Ворота города уже были распахнуты настежь. Кортеж въехал в ворота, и тут же раздался малиновый колокольный звон.

— О! Это в нашу честь? Я польщён! — улыбнулся Балдан.

— Вообще-то это звон к обедне, службе в честь Господа нашего Бога. — улыбнулась Мария в ответ. — Но твоё посольство попало очень удачно, так что…

— … И нам перепала малая толика. — закончил Балдан.

Они разом весело рассмеялись, и Балдан почувствовал, как крепнет в нём симпатия и уважение к княгине. Да, это воистину мудрая правительница. И Бату-хан, как всегда, поступил верно, направив в Ростов не прямолинейного и не слишком далёкого Тудана, а его, Балдана.

— … А это вот храм Успения, отрада наша, — показала рукой княгиня, и Худу ощутил восторг от открывшегося глазам зрелища.

— Нравится, Худу-хан? — внезапно обратилась к пареньку Мария.

— Красиво как… — прошептал Худу.

— Во Владимире был храм не хуже. А каким красивым городом был Киев… — внезапно сказала Мария.

— Они сами виноваты, княгиня, — теперь Балдан смотрел жёстко. — Так будет со всеми, кто противится воле Повелителя.

— Да, конечно, — взгляд Марии потух.

Воцарилось неловкое молчание. Между тем процессия уже въезжала в ворота княжеского терема.

— Ну, гости мои, прошу в дом!

На крыльце Худу встретил мальчик, моложе его года на два. Мальчик несмело улыбнулся, и неожиданно для себя Худу неловко улыбнулся в ответ.

— А ты книжки читать любишь? — спросил мальчик.

— А какие? — оживился Худу.

— Да у нас тут всякие-превсякие есть.

— Я не умею читать по-русски. — насупился Худу.

— А у нас есть книжный смотритель, отче Савватий. — успокоил молодого монгола князь Борис. — Он вслух будет читать. А хочешь, он тебя быстро русской грамоте научит?

— Да… — чуть растерялся от такого напора Худу.

— А ещё у нас есть грамотная кошка.

— Врёшь!

— Да ой, вру! Вот сегодня вечером сам увидишь!

Они стояли и смотрели. Русские люди, жители города Деревича.

Измождённые, бескровные лица, заострившиеся носы. Толпа чутьволновалась, но Мстиславу казалось — это ветер шатает людей, заморенных вконец жестоким гнётом.

Бой на улицах и в домах уже закончился. Крепкий предрассветный сон большинства степняков плавно перешёл в вечный, а те, кто всё-таки успел проснуться, так и не сумели организовать серьёзный отпор. Пленных нападавшие не брали, и только для одного врага было сделано исключение.

Рядом с князем двое ратников удерживали пленного, в котором вполне можно было признать ещё час назад всемогущего Дэлгэра. Сейчас начальник тайной службы выглядел не столь грозно. Во-первых, совершенно голый, и во-вторых, привязанный к палке подобно дикому зверю — палка просунута в рот, челюсти крепко примотаны. Кисть правой руки у монгола отсутствовала, рука была крепко перетянута выше локтя кожаным ремешком. Левая рука была сломана и бессильно висела.

— Люди! — князь старался говорить громко и внятно. — Вот и пришёл час расплаты поганым! Да токмо не всем, признаю. Сила врагов велика. И ждут вас новые испытания, так или иначе. Однако скажу сразу, чтобы не обольщались вы — не оставят в покое поганые тех, кто согнул выю под ярмо им. И вы сами убедились в том. И потому один выход есть — бить их, бить и бить, не давать покоя ни днём ни ночью, покуда не уйдут они с земли нашей!

Гул пронёсся по толпе.

— Решайте сами, люди — дожидаться ли вам смерти голодной, или мучительств новых, или уходить в леса, дабы дать бой гостям незваным!

Снова гул, громче и дольше прежнего.

— Дозволь молвить, княже! — выступил вперёд старик с косматой гривой нечёсаных сивых волос.

— Говори, старинушка.

— Куда мы пойдём, от своих-то домов? В лес, зимой? А бабы, а ребятишки? Погинут все поголовно.

— Так что же? — прищурился Мстислав. — Так тут и дальше прозябать намерены? Пособничать врагам земли русской?

Старик выпрямился.

— Я стар, князь, и бояться мне нечего. Вот ты побил малую толику татар. А остальные? А что будет с жителями града сего, ты подумал?

Губы старика дрожали.

— Я так скажу тебе, Мстислав Святославич — всякий владыка обязан защитить народ свой. А ежели не может он этого сделать, то не защитник он, а обыкновенный тать. Разбойники лесные тож грабежом живут…

— Довольно! — Мстислав глядел на деда побелевшими от ярости глазами. — Токмо уважая седины твои, не отвечаю тебе, как должно. Кто ещё так мыслит?!

Толпа притихла.

— Ежели стадо баранов вы, коим всё одно, кто их стричь будет и кто резать, тогда да. Тогда вам и татары сгодятся. А как же гордость, а как вера отцова?

— Дык верить оне нам не запрещают… — послышался голос из толпы. — Хоть три раза на дню молись…

Толпа вновь невнятно загудела — верно, мол…

— Ясно. Кто ещё сказать хочет? — Мстислав обвёл толпу глазами.

— Дозволь молвить, княже! — выступил вперёд рослый. Худой, как палка мужик с чёрной бородой клином.

— Кто ты есмь, человече?

— Купчина я здешний, Клим Онучин… бывший купец, теперь уже.

— Говори, Клим.

Купец обернулся так, чтобы видеть толпу.

— Люди, вот что я скажу вам. Наверное, многие уже горько пожалели, что поддались тогда страху и отворили ворота пред погаными. Так и так смерть выходит! Потому как хлеба нынче до весны не хватит, почитай, многим, а уж про сев без коней я молчу. И сидеть в граде постылом нечего более!

— У тебя ни жены, ни детишков, тебе-то легко! — раздался из толпы угрюмый голос.

— А я не за всех говорю, а за себя и за тех, кому ярмо татарское шею натёрло! — возвысил голос Клим Онучин. — И такие люди есмь тут!

Он повернулся к Мстиславу.

— Веди нас, князь! Коль пропадать, так хоть с пользой!

— Ну что же! — Мстислав улыбнулся. — Я уже думал, токмо овцы худые остались в граде сём. С хлебом, правда, и у нас трудно. Однако до травеня месяца дотянуть можно. А там вольных людей и лес прокормит. Берите с собой всё, что можно унести, и прежде всего сьестное. Кони татарские нам тоже ой как сгодятся. Всем прочим счастливо оставаться!

— А с этим что будет? — спросил Клим, кивнув на Дэлгэра.

— А что с ним будет? Ничего такого. Шкуру снимем да отпустим!

Они сидели на крепких низкорослых лошадках, как влитые. И в середине улыбался коренастый круглолицый монгол, щеря мелкие желтоватые зубы.

— Ну здравствуй, коназ Магаил.

— И тебе того же, Неврэ-нойон.

— Ты решил встретить нас в чистом поле, чтобы преградить путь к своему Чурнагиву, коназ?

Михаил улыбнулся.

— Славная шутка, нойон. Однако я просто хотел выразить тем почтение послу Бату-хана, то есть тебе лично. Кажется, так велит монгольский обычай?

Теперь кони князя Михаила и ханского посланника шли рядом, стремя в стремя.

— Ты хорошо знаешь монгольские обычаи, коназ.

— А ты хорошо говоришь по-русски, нойон.

— Э… У нас многие пренебрегают языком урусов, считая, что это покорённые народы должны учить наш язык. Но, разумеется, они не правы.

Монгол широко, обезоруживающе улыбнулся.

— Язык врагов обязательно надо знать.

Михаил Всеволодович улыбнулся ещё шире.

— Я тоже так думаю, — ответил князь по-монгольски.

Неврэ громко захохотал.

— Да, коназ, как там у вас говорят: «этому палец в рот не клади»!

Ворота города были уже раскрыты настежь. Неврэ-нойон бросал цепкие взгляды на новоотстроенные стены города. Вместо привычного частокола бросались в глаза высокие срубы, окантованные по верху густо расположенными бойницами. Башни тоже поражали обилием закрытых стрелковых гнёзд. Сами ворота, сработанные из толстенных дубовых брусьев, были окованы крест-накрест полосами стали, под которыми почти не видно было дерева. В проёме виднелись зубья поднятых вверх решёток — целых три решётки! — также блестевшие стальной оковкой. Да, определённо урусы сделали выводы из обороны Злого города…

— Скажи, Михаил, — на сей раз монгол произнёс имя князя на удивление правильно. — Неужели ты думаешь, что всё это, — он кивнул на городские укрепления, — тебя спасёт в случае чего?

Михаил Всеволодович помедлил с ответом.

— Не так, нойон. Надеюсь я, что цена сего города в случае чего покажется вам чрезмерной. Не лучше ли мирно получать дань?

Посол коротко хмыкнул.

— Я полагаю, что Бату-хан напрасно отверг предложение, кое изложил тогда князь Андрей Рязанский, — Михаил Всеволодович придержал норовившего выйти вперёд коня. — Думаю, вслед за Рязанью дань великому хану согласились бы выплачивать все другие князья земли русской.

— И ты тоже?

— Я беспременно. Потому как понимаю разницу между нашествием разорительным и мирной данью.

Монгол снова хмыкнул.

— Отчего же ты не открыл ворота перед Менгу-ханом, когда он подошёл к стенам Кыюва?

— Обязательно открыл бы, — невозмутимо ответил князь Михаил, — если бы он подошёл вот как ты, с двумястами воинами. Но не с сотней тысяч. Между данью и сдачей на милость существует некая разница, согласись.

Неврэ-нойон улыбнулся.

— Ну что же, коназ, по крайней мере говоришь ты верно.

Бурундай смотрел на ворота города Деревича с каменным лицом. На воротах была прибита мелкими гвоздями кожа. Человеческая кожа, на которой было написано крупными чёрными буквами:

«Следующая шкура твоя, Бурундай»

Вороны, потревоженные приближением монгольской конницы, орали, удобно устроившись на башнях и стенах города. Сытые, твари…

Бурундай со свистом втянул воздух.

— Так! Гонца к Ергану, пусть даст охотничьих собак. Ты и ты — со своими людьми в погоню, искать и найти. Как найдёте, гонца ко мне. Всем остальным отдыхать. Готовиться к походу!

Бурундай обернулся к своей свите, конь под ним всхрапывал и бешено косил глазом. Но ещё страшнее были глаза самого Бурундая.

— С этого часа мы будем спать в поле и только в поле. Есть только мясо, испечённое на костре. Весь хлеб до крошки — только коням. И так пока не поймаем Мастислаба! Я сказал!

— … Ты, Илюха, не боись. Трудно будет, кто спорит. Да всё лучше чем в том граде обречённом смерти ждать.

— Само собой…

— Ну, давай, ты первый костровой. Как луна поникнет к лесу, так меня и буди.

— Ладно…

Собеседник, кузнец Агей, нырнул в шалаш, откуда уже доносился разноголосый храп — люди после труднейшего перехода буквально свалились. Илья тоже устал, но сон к нему не шёл, и он сам напросился в костровые, чем обрадовал товарищей.

Илюха усмехнулся. Товарищи… Уж чего-чего, а это Илюха Хвощ усвоил крепко — когда все бегут, и ты беги, когда все лежат, и ты ложись. Не объяснять же всем и каждому, что ждёт их в ближайшем будущем?

Сегодня они прошли добрых полсотни вёрст. Нехитрый скарб водрузили на захваченных татарских коней, остальные шли пешим порядком. Пьянящий воздух свободы сделал своё дело, и в эйфории истощённые люди прошли столько, что и в лучшие-то времена не каждый пеший ратник одолеть смог бы. Все сегодня были словно одна семья — делились на привале последним чёрствым куском хлеба, шутили и смеялись, невзирая на опасность грозной погони. Впрочем, погони сегодня как раз не опасались — вряд ли сегодня татары, вернувшись к вратам Деревича с прибитой на них шкурой-запиской, тут же устремятся вслед за беглецами, уходящими в гущу лесов. Ну а назавтра они будут в такой чащобе, куда степнякам и вовсе не добраться… Князь Мстислав Святославич обещал, что всех пристроит, да и весна уж не за горами…

Илюха криво усмехнулся, подбросил в огонь пару сучьев. Скоро, очень скоро пьянящий вкус свободы выветрится, и наступит тяжкое похмелье. Жизнь в лесу зимой под силу только зверю, ну разве ещё охотникам на тех зверей. Очевидно, уже через несколько дней появятся первые могилы, неглубоко выдолбленные в промёрзшей земле. И с каждой морозной ночью их будет всё больше, и проклянут тогда эти люди свою судьбу и князя Мстислава заодно…

Хвощ подбросил в огонь ещё топлива, протянул к костру озябшие руки. Нет, не для того он прибился к князю Мстиславу. Дело нужно довести до конца, вот что. Не упустить свой шанс. Они обречены, эти люди. Так и так. И только он, Илюха Хвощ, спасётся аки Ной в этом вселенском потопе. Спасётся и станет богатым.

Значит, придется сделать так…

— …Да погоди ты, животина, я ж не прочёл ещё!

Савватий перевернул страницу назад, и Ирина Львовна пренебрежительно фыркнула, явно давая понять, что удивлена — как это Савватий ухитрился столько лет продержаться в летописцах, если до сих пор не может освоить технику чтения хотя бы на уровне кошки?

Три мальчика, сидевших рядом, вовсю потешались. Особенно веселился маленький Глеб, но и татарский царевич отставал не слишком. Князь Борис не соврал тогда — Ирина Львовна действительно оказалась потрясающей кошкой. Пристально следила она своими глазами за строками, явно контролируя книжника — не перевирает ли прочитанное. И потом легко и небрежно переворачивала страницу лапой, не обращая внимания на протесты смешного кудлатого человечка — кто не успел, тот опоздал, мол…

— … «И тогда молвил князь Олег: «Хочу наедине проститься с конём моим, коего обидел по навету волхва безумного». И привели его к тому месту, где лежали кости коння, и оставили наедине, удалившись на приличное тому месту расстояние. И подошёл князь Олег к останкам друга своего, но тут выползла змея чёрная и ядовитая из черепа, и укусила великого князя. И воскликнул тогда князь: «Так вот где таилась погибель моя!». И через весьма короткое время умер. Так сбылось зловещее пророчество»… Ну, Ирина Львовна, чего ждём?

Ирина Львовна небрежно перевернула страницу и зевнула, давая понять, что сей избитый сюжет ей уже порядком надоел — и так, и сяк излагают летописцы…

В отличие от Тудана Балдан-багатур не требовал от мальчишки присутствия при приёмке дани. Это Тудан полагает, что главное — правильно взвесить серебро и пересчитать куньи шкурки. Балдан умел читать по-китайски и по-арабски, и разумно предположил, что гораздо больше будет пользы, если парнишка узнает изнутри образ мышления народа, побеждённого, но не сломленного.

И вот Худу целыми днями проводил в библиотеке, где царили маленький смешной человечек с пегой бородой и большая, толстая белая кошка, в отличие от всех прочих кошек имевшая царское имя и отчество. И ещё вопрос, кто тут главнее. Впрочем, Ирина Львовна относилась к летописцу довольно снисходительно, позволяя ему изображать из себя главного — пусть его тешится, человече…

— Ага, вот они где сидят! — на пороге возникла внушительная фигура владыки Кирилла, главного урусского шамана. — А ну, чем ты ребят-то пугаешь, Савватий?

— Деда Кирилл, нам про змею читают, вот! Которая князя Олега укусила! — с готовностью собщил младший князь Глеб.

— Ну, опять про змею? Давай-ко мы чего другое прочтём, Савватий!

— Да ты тогда уж лучше сам расскажи, владыко! — летописец захлопнул книгу.

Худу снова вспомнил, как посетил урусскую службу в дивном храме. Мощный голос владыки Кирилла разносился под сводами, и огненные лучи солнца рсцвечивали внутреннее убранство храма, преломляясь в цветных стёклах оконных переплётов…

И вновь вспомнилась пустошь, окружённая руинами стен — то, что было всего несколько лет назад большим урускким городом Рязанью. Холодок пробежал меж лопаток. Это что же, и здесь могло быть такое? И не было бы ни этого города, ни этого дивного храма и ни этих вот добрых и славных людей? И этой вот белой кошки, умеющей читать книги на любом языке…

Это неправильно, твёрдо подумал Худу. Так быть не должно!

Лыжи шуршали по снегу, время от времени под полозьями сухо щёлкали ломающиеся ветки сушняка. Илюха изо всех сил старался не потерять скорость хода. Скорость, сейчас это важно. Пот стекал по лбу, застилая глаза. Нет, надо было-таки исхитриться и взять коня… Хотя с конём бы он точно не ушёл, тоже верно…

Сегодня он тоже вызвался быть костровым, ссылаясь на бессонницу. Ему охотно уступили самую последнюю, предутреннюю вахту. И он решил — сегодня или никогда…

Илюха остановился, стащил с головы шапку и ей же отёр лоб. Снова напялил и двинулся дальше, щупая путь перед собой древком рогатины, предусмотрительно захваченной со стана.

Да, и хорошо, что не попытался он раздобыть коня. Во-первых, коновязь стерегут, а во-вторых, с от коня тут мало проку. И не обойти дозоры княжьи…

Илюха снова стащил шапку и вытер лоб. А князь Мстислав хитёр, хитёр… Поначалу думал Илюха напроситься в конную сторожу, но быстро сообразил, что туда князь ставит только своих, особо проверенных людей. Остальным ходу из стана не было. Если бы не удалось раздобыть лыжи, вся затея точно обречена была бы на провал.

…Он ушёл перед самым рассветом, едва ночная темень сменилась густо-серым сумраком. Неслышно обошёл ближние сторожи, таясь за деревьями, и только тут надел лыжи и припустил, как только мог, благо в лесу становилось светлее с каждой минутой.

И от троп Илюха держался подалее, потому как тропы стерегут верхоконные. В чащобе же всадникам делать нечего, тут кони враз ноги переломают на подснежных палых деревьях и в яминах. Если и пустились за ним в погоню, так только на лыжах. Но тут попробуй догони, при такой-то форе…

Илюха так разогнался, что едва не вылетел на лесную дорогу, довольно сильно раскатанную санями. По нынешним глухим временам очень оживлённая дорога, прямо как городская… Только бы не напороться на конную стражу князя Мстислава. Вот тогда будет весело. Илюха глянул направо, потом налево, и враз присел за поваленный ствол дерева.

Всадники ехали по дороге молча, пристально вглядываясь в лесную чащу. Тусклый блеск доспехов и лисьи малахаи на головах… Да это никак татарская разведка!

Илюха Хвощ встал во весь рост и радостно заорал, подняв руки вверх.

— Эй-эй!

Двор был забит до отказа. Орали верблюды, не поделив что-то между собой, орали погонщики по той же самой причине. У самого парадного крыльца стояла неуклюжая повозка с парой колёс, сбитых из тёсаных досок, без всяких спиц. Пара волов лениво жевала жвачку, и возница, низенький крепенький степняк, тоже жевал чего-то. Увидав великого князя, он расплылся в улыбке, но папахи с бритой головы не снял.

— Эйе, здорово буди, великы коназ!

Михаил Всеволодович усмехнулся. Ну что взять с дурня?

— Ты не кипчак, парень?

— Не! — ещё шире расплылся в улыбке возница. — Мой куман!

И, вконец ободрённый вниманием большого человека, дурень похвастался, приподнимая рогожу, укрывавшую груз.

— Во, гляди, великы коназ! Мой арба много вези! Мёд, да! Само слядко!

Но Михаил уже прошёл дальше. Двуколки, длинные ломовые телеги, гружёные доверху, навьюченные до отказа верблюды… Тяжела, ох, тяжела дань батыева. Ладно мёд и воск, они хоть и ценные, но всё-таки товары. Товары по нынешним временам тоже ещё довезти и продать надо. А вот эти тюки с мехами, а вон те дорожные сундуки, под охраной неусыпной, так вовсе с медью и серебром… Ну, золото, положим, Неврэ держит под рукой, да и не так уж много чистого золота. Но вся дань в целом едва ли не превышала доходы княжьей казны за год. Неврэ объяснил, что это дань за два года, и что на следующий год будет меньше. Насколько меньше? Михаил скрипнул зубами. Куда деваться… На следующий год придётся обложить купцов и весь народ новым тяжким побором. Ну мужики ладно, никуда не денутся, а вот купцы начнут сворачивать торговлишку да разбегаться. А впрочем, куда им бежать? Разве только в Новгород… Пока.

— Ну что, князь, давай прощаться? — монгольский посол уже сидел на коне, глядя на пешего князя сверху вниз.

— Зачем сейчас? Провожу тебя, как полагается…

— Да полно, какие мелочи! — ухмыльнулся Неврэ. — У тебя, я так понял, хватает и других дел. Я слышал, у тебя опять ограбили обоз с товаром?

— Есть такое дело, — хмуро подтвердил Михаил. — Сверх всего ещё и такой убыток. Но то мои печали.

— Ну ясно, твои, — ухмыльнулся монгол. — А вот скажи, почему грабят твои обозы, и исключительно с оружием?

— Легко объяснить, — в свою очередь усмехнулся Михаил Всеволодович. — Верно, князю Мстиславу нужно много оружия. И потом, никаких иных товаров, по нынешним временам, у меня и вовсе не водится. Всё остальное вот, — князь кивнул на караван, готовый к отходу.

Неврэ улыбнулся, но глаза его оставались острыми и цепкими.

— Всё так, Михаил Всеволодович, — на сей раз и отчество далось монгольскому послу без запинки. Внезапно он наклонился с коня и понизил голос. — Скажи, ты не боишься, что Мстислава возьмут живым?

— Так ведь я сам его ищу, разбойника, — Михаил смотрел теперь совершенно искренне. — И горе ему, коли возьму. Ответит!..

— Ответит, да не тебе, князь Михаил. И возьмёшь его не ты, полагаю. Ладно, пока то пустой разговор. Счастливо оставаться!

— … Так и не нашли?

— Не нашли, Святославич. Ушёл, змей, сквозь лес утёк.

Князь Мстислав хмурился. Скверное предчувствие не отпускало. Главное дело, поздно хватились…

Да, исчезновение горожанина из Деревича, по прозванию Илья Хвощ, заметили не сразу. Его напарник, кузнец, в простоте душевной не подумал, что кто-то может сбежать из тайного лесного стана, и шум поднимать не стал. Ну мало ли, отошёл человек куда-нибудь… И только спустя некоторое время забеспокоился. Таким образом беглец получил пару часов форы. Ещё полчаса форы дал необдуманный приказ старшего витязя охраны, направившего по следам верхоконных. Погоня вернулась, доложив — лыжный след уходит в чащобу, где коням только ноги ломать… Посланные же с большим опозданием охотники, несмотря на привычку к лыжному бегу, так и не догнали беглеца. Скверно, ох, как скверно!

К чести самого Мстислава, он сразу оценил всю серьёзность возможных последствий. Если этот Хвощ человек Бурундая, то счёт шёл теперь на часы. Поэтому, не дожидаясь возвращения погони, князь велел сворачивать стан и готовиться к выходу.

— Может, просто сробел человече? — осторожно предположил Сергий, тот самый старший витязь, командовавший охранной сотней. — Куда-нибудь к зазнобе под бочок, на тёплую печку подался…

— Может быть, может быть… — задумчиво ответил Мстислав. — Бережёных и Бог бережёт. Всё, выходим!

Лагерь враз пришёл в движение. Люди вели под уздцы нагруженных скарбом коней, кто-то надрывно кашлял. Мстислав закусил губу. Как долго могут выдержать люди такую жизнь? Не лучше ли было не трогать поганых, пусть бы до весны дотянули… Дома хоть в тепле…

Князь тряхнул головой, отгоняя сомнения. Голодная смерть ничем не лучше холодной. И врагов всегда надо бить. При малейшей возможности. Да и люди не лишние. Три сотни ратников добавилось у него в отряде, вдвое перекрыв убыль за счёт потерь при взятии Деревича.

Колонна уже вытягивалась, оставляяя позади шалашный городок. Ну что же, есть тут верстах в двадцати ещё одно место. Там, пожалуй, можно и задержаться, и даже избы срубить вместо шалашей… Правда, боевым отрядам будет оттуда выбираться совсем уж трудно, больно место непроходимое…

— В Двурогую Падь путь держим? — подал голос Сергий.

— А что, есть ближе место? — обернулся князь.

— Да ближе-то есть, надёжней нету… Вот что, княже, ежели так, надобно прибавить ходу. Дабы хоть в сумерках дойти. Иначе в снегу ночевать придётся.

— Не придётся. Дни уже долгие стали.

— Ты вот что, Сергий. Иди-ка с людьми своими в голову, да глядеть в оба! Где сейчас Бурундай обретается, нам неведомо. Не ровен час, в засаду влетим.

— Слушаю, княже!

— Да боярина Олега Калиновича поклич, пускай сюда прибудет!

— Ладно!

Витязь ускакал, и князь долго глядел ему вслед — конь то и дело сбивался с рыси на шаг, пробираясь по тропе, уже натоптанной множеством ног. Люди сторонились, давая дорогу, проваливались в снег.

Где-то в чаще упорно и неустанно долбил дятел, нимало не обеспокоенный проблемами людей. А вот сороки впереди чего-то разошлись, растрещались…

Князь разом подобрался — от головы колонны скакал всадник, и по тому, как он скакал, можно было понять, что дело неладно.

— Святославич! — боярин Олег осадил коня. — Впереди татарская засада.

— Засада или дозор?

— Засада, можешь не сомневаться! В дозоре так не стоят!

Князь оглянулся.

— Так… Всем стоять. Разведку вперёд. Найти обход, быстро!

— Может, назад?

— Да ты в уме, Калинович? Ежели впереди засада, так сзади нас, должно, уже нагоняют!

Князь вдруг замер на полуслове. Собачий лай разнесся по лесу, и лай этот был совсем рядом.

— Татары!!! — донёсся дикий вопль от хвоста колонны.

— А ну, к бою! — Мстислав выдернул из ножен меч.

— А-а-а-а!!!

Рёв, вой и лязг железа уже сливались в единый протяжный звук, ни с чем другим не схожий — звук смертной сечи. На сей раз монголы с ходу пошли врукопашную, не хватаясь за луки — в лесу это было бесполезно.

— Гляди, княже, и там они!!!

Князь Мстислав обернулся — из леса во фланг накатывала новая волна монгольских воинов. А навстречу им двигались другие, зажимая колонну на узкой тропе в клещи. Из-за глубокого снега конница двигалась необычно медленно, вязко, как во сне. Обложили, со всех сторон обложили…

Скользящий удар по шлему, так, что помутилось в глазах. И почти сразу второй удар, сильнее первого. Падая с коня, Мстислав ещё увидел кувыркающийся железный шар на длинном сыромятном ремне. Вот меня чем, значит…

— Ну, прощай, Худу.

Они стояли в виду города Ростова, кортеж Балдан-багатура и ростовской княгини Марии. Караван с данью уже ушёл далеко вперёд, и только сам посол немного задержался, улаживая последние дела.

И вновь, как при встрече, плыл над Ростов-городом колокольный звон. Сердце Худу сжалось, до того вдруг жалко стало расставаться. И сказать «до свидания» не поворачивался язык. Не маленький уже был племянник хана Берке, чтобы не понимать — немного радости приносят послы Бату-хана, являющиеся за данью.

— Желаю вам, госпожа княгиня Мария, и тебе, Борис, крепкого здоровья. И да не падёт на ваши головы печаль никогда более, — сам Худу удивился, что далась ему столь сложная фраза на русском языке.

— Мне нечего добавить к сказанному молодым спутником моим, — засмеялся Балдан. — Прощайте!

Весь кортеж монгольского посла разом повернул коней и слаженно припустил рысью вслед каравану. И плыл, плыл вслед уезжающим колокольный звон.

Худу ехал и думал. Впереди была Орда, голая степь без конца и края, громадное стойбище Сарай-Бату на берегу великой реки… Рёв верблюдов, ржание коней, смрад сальных плошек в роскошном шатре дяди… И ненависть. Тяжёлая, свинцовая, всепроникающая. Там не место слабым. Там выживают только самые хитрые и сильные, и там никогда не может быть смешного человека с пегой бородой и толстой белой кошки, умеющей читать книги…

— О чём задумался, молодой хан? — прервал размышления парнишки Балдан. — О говорящей кошке?

— Не говорящей, а грамотной, — хмуро поправил Худу.

Балдан рассмеялся.

— Скажи мне, Худу — ты и вправду веришь, что кошка способна читать?

Мальчик помолчал, подбирая ответ.

— Скажи и ты мне, Балдан — неужели на всём огромном свете нет ни одного чуда?

Мальчик ожидал повторной насмешки, но Балдан внезапно глубок задумался.

— Наверное, ты прав, Худу. Этот мир слишком велик, чтобы обходиться без чудес.

Лес копий волновался, как настоящий лес. Отблескивали начищенные доспехи, острые шеломы-шишаки новгородской пешей рати. Александр повёл плечами, отгоняя холодок, просочившийся от настылого железа доспеха. Сегодня всё решится.

Уверен ли он в успехе? Уверен. Разумеется, уверен. И немцы тоже уверены. Почему-то немцы всегда тупо уверены, что их «свинья» есть единственно верный и непобедимый боевой поряядок. Последний раз татары под Легницей разбили, положили всех рыцарей — нет, всё не в урок…

Итак, обе стороны уверены в победе. И вот сейчас выяснится, кто заблуждался.

— Идут!

Немцы надвигались неторопливо, шагом. Тяжело ступали могучие, раскормленные кони, окованные сталью с головы до хвоста, в кольчужных попонах. На них восседали рыцари, закованные ещё пуще — только узкая щель в откидном забрале. Чухонской пехоты было не видно, она таилась за стальной стеной рыцарей. Огромный тупой клин полз по льду обманчиво медленно, но Александр знал — немцы просто берегут силы коней, обременённых добрым берковцем железа.

— Ну, Василий, на тебя надеюсь! — Александр надел на голову шлем, поправил край подшлемника. — Устоять и никак иначе тебе!

— Устоим, Ярославич!

Князь тронул коня, отъезжая — его место в засаде, затаившейся за угрюмым горбом Вороньего камня. Больше тут, на льду, спрятать засадный полк негде.

Новгородский воевода Василий Буслай, поставленный в чело со своим полком, махнул рукой:

— Готовсь!

Разом опустились копья, и тут же ответно легли наперевес копья рыцарей, подошедших уже на двести шагов. Коротко проревел рог, и «кабанья голова» двинулась, наращивая ход, страшно и неудержимо.

Андреас фон Вельтен, магистр ордена, наблюдал за сближающимися войсками. Сегодняшняя битва решит всё. Один верный удар, и путь на Новгород открыт.

Двести шагов — как раз хватит, чтобы закованные в сталь кони успели разогнаться. Немецкий клин вломился в русские порядки, как топор-колун в полено. Передние всадники просто наделись на копья вместе с конями, враз поломав нерушимость живого частокола, и рыло «свиньи» двинулось вглубь, погребая под собой русскую пехоту и своих упавших… Ещё немного, и порядок будет прорван, и тогда…

Однако продвижение немцев неожиданно остановилось. Позади русского полка оказались поставлены сцепленные в ряд обозные сани, и теснимые ратники, вскакивая на них, успешно продолжали отражать натиск. Магистр выругался. Это очень, очень неприятное осложнение… Ладно. Сейчас кнехты-чухонцы всё поправят…

Удар сразу с двух сторон обрушился на немецкий боевой порядок, уже заметно оплывший в ходе сражения — вступили в бой русские полки правой и левой руки. Магистр усмехнулся. Вероятно, этому варварскому вождю, носящему громкое имя Александр, неизвестно понятие «резерв».

Взмах руки, и конный резерв ринулся с места крупной рысью. Теперь уже нет смысла чрезмерно беречь коней для долгого боя. Сейчас, вот сейчас всё кончится…

Но и резерв не смог разом переломить картину боя. «Кабанья голова» окончательно расплылась, и всё смешалось в огромную, орущую, брызгающую кровью толпу — немецкие рыцари, русские пешие ратники, чухонцы-кнехты, русские витязи…

Фон Вельтен похолодел — из-за угрюмой скалы, именуемой местными Вороний камень, выкатывалась новая волна русской конницы. Значит, Александру всё-таки известно понятие «резерв»…

— За мной! — глава рыцарского ордена опустил забрало. Что ещё остаётся делать? Осталась только одна надежда, личным примером увлечь рыцарей и тем отвратить неминуемое поражение…

Влажный весенний воздух вплывал в расворённое настежь окно, шевелил разложенные на столе бумаги. Толстая белая кошка, развалясь, лениво взирала на колышущиеся листы, не делая ни малейших попыток перевернуть их.

— Совсем старая ты стала, животина, — вздохнул Савватий, очиняя гусиное перо. — В прежние времена бы ты такого шороху не снесла, верно?

Ирина Львовна в ответ прижмурилась — мол, не котёнок я, чтобы на каждую бумажку кидаться. Когда по делу, тогда ладно, отчего же, а так привыкай сам, человече, листы переворачивать. Сколько лет в книжных хранителях ходишь, пора бы уже и научиться.

Савватий обмакнул перо в чернила и продолжил летописание:

Савватий обмакнул перо ещё раз и призадумался. Да, Алексанр Ярославич оказался герой хоть куда. Надо же, в его-то годы… Шведов отбил, получив тем прозвище Невский. Литовцев окоротил весьма жёстко, так что до сих пор зубы шатаются. Однако Орден, это вам не литовцы и даже не шведы…

Александр Ярославич действовал молниеносно. Сразу выступил на Копорье, взял его штурмом и перебил большую часть гарнизона. Часть рыцарей и наёмников из местного населения была взята в плен, а изменники из числа чуди перевешаны.

Второй удар пришёлся на Псков. Орден не успел быстро собрать подкрепления и выслать к осаждённым. Псков был взят приступом, стремительно и страшно, весь гарнизон перебит, а орденские наместники в оковах отправлены в Новгород.

Савватий усмехнулся. Вот самое бы время тогда смириться ордену, в молитвах и постах загладить прегрешения свои. Однако спесь рыцарская возобладала. Андреас фон Вельтен, магистр ордена, собрал в Юрьеве, который немцы именовали как Дерпт, всё что можно с завоёванных чухонских земель и выступил в поход, имея двенадцать тысяч войска, из которых две трети были подневольные кнехты из чудинов да чухны, с короткими мечами, больше похожими на кухонные ножи, и топорами. Немецкие кнехты-наёмники тоже имелись, однако известно ведь — этот сброд храбро дерётся только со слабым противником, когда победа неизбежна.

У Александра было значительно больше сил, чем у магистра фон Вельтена, однако рисковать он н стал — послал за подмогой к отцу своему и выступил в поход, дождавшись подхода низовых полков под командой брата Андрея Ярославича.

Савватий хмыкнул. Если бы фон Вельтен тогда отвёл войска в Дерпт, вряд ли Александру удалось бы достать его за каменными стенами. Однако немцы на то и немцы, привыкли переть «свиньёй»…

Ирина Львовна коротко мяукнула, намекая Савватию, что сидение с открытым ртом не является основной обязанностью летописца и что неплохо бы уже ему хоть малость поработать, пока не высохли чернила не только на пере, но и в самой чернильнице.

— Да ладно, ладно!

Летописец вновь обмакнул перо в чернильницу и начал выводить:

— Савватий, ты тут? — в библиотеку вошла княгиня Мария, неся в руке вложенные друг в друга свитки, пергаментные и бумажные.

— Конечно, матушка, — улыбнулся книжник. — Где же мне ещё быть?

— Вот эти свитки перепишешь, отослать по указанным местам. А это вот для голубиной почты.

— Слушаю, матушка, — чуть поклнился Савватий. — Сегодня же сделано будет.

Мария подошла к окну, глубоко вдохнула пряный апрельский воздух.

— Надо же, весна… И эту зиму пережили мы. Сколько ещё зим таких переживём?

Нефритовые драконы щерили свои пасти, и в оскале их Елю Чу Цаю чудилось злорадство. Разумеется, это иллюзия. Этим каменным драконам всё равно, что будет с китайским советником, как, впрочем, и всем драконам вообще.

Китаец вздохнул, тряхнул головой. Не стоит отвлекаться на подобные праздные размышления. Нужно думать о важном. Думать всегда, а сегодня особенно.

Как всё славно было задумано! Закон Ясы суров. Выборы нового Повелителя должны проходить при участии всех джихангиров, и никакая причина неявки на Великий курултай не может служить оправданием. Кроме, разумеется, смерти. Кто пренебрегает заветами великого Чингис-хана, пусть пеняет на себя.

Неявка Бату-хана после третьего приглашения лишала его звания джихангира. После лишения звания джихангира выборы можно было проводить, не принимая во внимание пожелания Бату, как будто он умер. Сколько сил, сколько золота и серебра ушло у мудрого Елю Чу Цая на то, чтобы подготовить нужное решение Курултая. И вдруг…

Китаец снова тяжко вздохнул. Да, смерть Джагатая, последнего сына Чингис-хана, смешала все планы. Отныне Бату-хан являлся акой [ «ака» — «старший брат». Прим. авт.] в роду Борджигин, главой всего рода Чингис-хана. Теперь любое решение Великого курултая будет незаконным без согласия Бату.

О, как ненавидел Елю Чу Цай этого выскочку, наглого мальчишку! Это благодаря ему ещё совсем недавно всесильный советник самого Угедэя вынужден сейчас торчать здесь, ожидая, когда славные потомки Чингис-хана разберутся меж собой. Ему, чужаку, там не место… Да разве разберутся эти тупоголовые псы без него, Елю Чу Цая!

Почувствовав прилив ненависти, китаец вновь постарался погасить эмоции. Да, нужно брать пример с этих вот драконов. Холодное и твёрдое бесстрастие, холодный и твёрдый ум…

— Скажи, любезнейший, когда джихангиры соизволят принять меня? — почтительно, но твёрдо спросил он начальника дворцовой стражи. — Если совещание будет продолжаться до вечера, то, возможно, мне следует заняться иными делами? Время дорого…

Здоровенный монгол, в чью рожу вряд ли можно было промахнуться из лука даже с тридцати шагов в темноте, улыбнулся, как показалось китайцу, пряча за почтительностью насмешку.

— Хорошо, я спрошу, почтенный.

Начальник стражи исчез за золотыми шёлковыми занавесями, расшитыми изображениями всё тех же драконов, а Елю Чу Цай застыл, превратившись в изваяние, наподобие нефритовых драконов… тьфу, дались ему эти драконы!

Монгол возник из-за занавесей вновь, и рожа его на сей раз ухмылялась откровенно нагло.

— Великий Менгу-хан велел сообщить почтенному Елю Чу Цаю, что он может отдыхать. Когда в нём возникнет нужда, его вызовут.

— Благодарю, — поклонился китаец. — Я так и сделаю.

Он повернулся и пошёл прочь, глядя перед собой твёрдо и невозмутимо, хотя всё внутри кипело. Ну ясно, чего ещё ждать от Менгу, закадычного дружка Бату-хана. Такой же мерзавец… Ну ладно… Нет, так не пойдёт. Надо успокоиться и думать, думать…

— Говори! Коназ Магаил тебе давал оружие, серебро, да?

Шипел огонь в горне. Палач, здоровенный бритоголовый хорезмиец, перебирал свои инструменты, позвякивая железом. Писец, маленький худой китаец, сидел в углу, приготовив кисточку и тушь. На лавке восседали двое — Бурундай и Берке, брат Бату-хана. А прямо перед ними на дыбе висел обнажённый мужчина, растянутый за ноги и за руки. Человек поднял голову, и стало видно его почерневшее лицо.

— Гад он ползучий и трус, ваш князь Михаил… — невнятно, еле шевеля разбитыми губами, проговорил Мстислав Святолавич. — Гордыня немеряная, а как до дела дошло, так удрал во угры… тоже мне, спаситель земли русской…

Берке кивнул, и палач вытянул подвешенного по спине особой плёткой, в шёлк которой были вплетены шипастые металлические колечки. Брызнула кровь.

— Оыыы!.. — не сдержал стона князь Мстислав.

— Говори, пёс, хуже будет! — угрожающе произнёс Берке. — Двое твоих людей сознались, что ты получал оружие по тайному сговору с Магаилом!

— А что так мало, двое? — прохрипел Мстислав. — Плохо трудятся каты…

Новый удар ожёг князя.

— Последний раз добром спрашиваю! Говори — где и когда сговаривались вы с Магаилом об отправке обозов оружных, тобой якобы ограбленных?

— А где сказать? — на сей раз Мстислав как-то ухитрился изобразить запёкшимися чёрными губами усмешку. — Ты место назови, я подтвержу… А то гадать…

Берке кивнул, и палач сменил инструмент — вместо плётки взял устрашающего вида железные клещи.

— Аыыыыы!!!

— Говори, собака!

— Скажу, всё скажу! Это он, он, вот этот давал мне серебро! И людей своих подставлял, и того поганого в городе Деревиче мне на съедение оставил!

— Ах ты собака урусская! — вскочил Бурундай, но Берке остановил его.

— Что ты сказал, урус?

Князь глубоко, судорожно дышал.

— Дураки… вы… оба… Разве… кто… на дыбе… правду говорит? Токмо то… услышите… что сами… придумаете… Аыыыыы!!!

— Говори, собака! Говори, ну!!

— Всё скажу… говорите, где я серебро от этого брал… я подтвержу… удавите Михася… одним подгузником татарским меньше станет… Аыыыы!!!

— Последний раз спрашиваю тебя!

— Дурак ты… и как токмо такие дураки у вас в ханах ходят… Спроси, украл ли я луну с неба, я подтвержу… А то спросите тех, кто вам указал на сговор, они всё скажут… каждый место и время назовёт… своё… Аыыыы!!!

Голова Мстислава мягко мотнулась и упала на грудь.

Берке и Бурундай переглянулись.

— Похоже, и впрямь не врёт пёс. Своей волей действовал.

— И те двое врут, места путают. Ладно! — Берке кивнул палачу. — Сними его, да смотри, чтобы не сдох. Завтра продолжим.

— Тятя, дай!

Маленький Юрик тянул ручонки к блестящему на солнце изумруду, оправленному в золото. Князь Михаил, забавляясь, тянул вещицу на цепочке вверх.

— А вот возьми-ка! Э, нет, так-то легко!

— Дай!

Княгиня Елена, полуприкрыв глаза, улыбалась. Как с котёнком играет, ну что это такое, в самом деле… Отвык играть с детьми-то…

Сегодня был редкий день, воскресенье, свободное от повседневных дел, буквально не отпускавших князя ни днём, ни ночью. По этому поводу Елена Романовна предложила выехать на природу, мол, забыла уже, когда была вне городских стен. Князь легко согласился — действительно, погода стоит дивная, чего париться в тереме?

Солнце жарило вовсю, в листве гудели пчёлы. Елена прикрыла глаза, но упрямое солнце пробивалось и сквозь закрытые веки, и в глазах гулял розовый свет, свет утренней зари. Как хорошо… Плыть бы так и плыть, не шевелясь, в потоках майского солнца. Как будто не было и нет войны…

Но она есть.

Елена вздохнула и открыла глаза. Маленький Юрик, завладев наконец безделушкой, сопя, ковырял оправу. Михаил Всеволодович, привалясь спиной к стволу вековой липы, тоже прикрыл глаза.

— Ты когда с Ростиславом-то поедешь, Михась?

Князь вздохнул, не раскрывая глаз.

— На той неделе отправляться надобно. Как все дела тут управим.

Княгиня понимающе кивнула. Действительно, дело со свадьбой князя Ростислава и принцессы Анны следовало уладить как можно скорее. Угорская принцесса — это не та партия, что будет ждать вечно, охотников перебить брак предостаточно.

— Римский папа до сей поры косо смотрит на брак сей, — словно угадав мысли жены, произнёс Михаил, по-прежнему не открывая глаз. — Ну да нынче король Бела не настроен никого слушать. Учён уже Батыем.

— Вот скажи, Михась, отчего так противится он, римский папа то есть? Мы ж не магометане, христиане православные…

— Полагаю, не в вере тут дело, — Михаил открыл глаза. — Ведомо нам стало, что тайные письма посланы были от Батыя к папе в Рим. В коих обещана было папе твёрдо полная неприкосновенность его, а равно и имущества церкви римской.

— Обман?

Михаил усмехнулся.

— Кто знает… Может, и обман, а может и правда. Вот ведь у нас на Руси по велению Батыя духовных лиц не трогают, и от поборов всяческих освободили. Тут вся и хитрость у них, Еленка — дабы расколоть народ изнутри, не дать единой стеной против поганых встать. Разделяй и властвуй, как говаривали римские кесари…

Князь переменил позу.

— Ты не знаешь ещё, что задумал Батыга. Земли запорожские пусты стоят, так он их взял под свою руку. И велел сообщить повсюду, что хлебопашцы, кои возжелают переселиться в те земли, получат пахотный надел изрядный и на четыре года освобождение от всяческих податей. Да и после обложат тех землепашцев данью весьма умеренной, десятина хлебом и скотом, и без вывода людского [монгольская десятина на Руси помимо денежной дани требовала выдачи людей в рабство. Прим. авт.]

— Не пойдут мужики, чай, к поганому-то царю.

Князь снова усмехнулся.

— Пойдут, Еленка. Особенно после того, как здесь их повсюду данью тяжкой облагать начнут. И я на тот год сборы повышу — а куда деваться? Платить Батыге всё одно нечем, кроме как с мужиков.

Михаил помочал.

— Пойдут, побегут мужички. Ведь того не понимают, глупые, что будут они там как суслик без норы. Сегодня хан дал слово, завтра обратно взял…

— Тятя, на! — княжич протянул отцу изумруд и отдельно оправу.

— Одолел-таки? — деланно изумился Михаил Всеволодович. — Ай, молодец! Чего дальше ломать изволим?

Юрий Михайлович, озадаченный вопросом, засунул палец в рот и принялся усиленно сосать, вызывая тем приток мыслей. Действительно, чего же ещё сломать? Ломать-то всё равно чего-нибудь придётся…

— Княже, там тебя человек домогается, — возник из-за деревьев старший витязь охраны.

— Что за человек? — нахмурился Михаил.

— То нам неведомо. Одет ни так ни сяк. Не то купец мелкий…

— Завтра пусть приходит с утра да ждёт! — отрезал князь, нахмурясь. — Ох уж эти купчики мелкие, без мыла всюду пролезут!

— Он просил передать тебе это, Михаил Всеволодович.

Витязь протянул князю безделушку, серебряный кулон на цепочке. Михаил побледнел, расширенными глазами глядя на скарабея, в свою очередь таращившего на князя свои рубиновые глаза.

— Елена, вы все домой езжайте.

— Ну вот… — непритворно огорчилась княгиня. — Только-только раздышались…

— Езжайте, я сказал! Я попозже буду.

Когда семйство в сопровождении нянек-служанок убралось с поляны, князь кивнул, и витязь вскоре обернулся с юношей в сером дорожном одеянии.

— Здрав будь, Михаил Всеволодович, — негромко произнёс молодой человек. — Щит и меч.

— И ты будь во здравии, Андрей Мстиславич, — так же негромко ответил Михаил. — Без щита и меча узнал я тебя.

Молодой человек смотрел без улыбки.

— Тато казнили в Орде смертью лютой.

— Скорблю о сём, Андрей Мстиславич, прими…

— Не за скорбью я приехал, княже. И нет скорби во мне, а токмо огонь и лёд. Продолжим?

Князь Михаил помолчал.

— Не боязно?

— Бояться будут они, — глаза молодого князя светились, как у вурдалака. — Ходить по малой нужде не меньше чем тьмою, а по большой токмо под себя. Нет у нас иного выхода. Нельзя допустить, чтоы укоренились они на земле русской.

Михаил помолчал.

— Да ты не бойся, Михаил Всеволодович. Отец случайно живым к ним попал. И то не выдал тебя. Я же живым ни в коем разе не дамся.

— Хорошо, Андрей Мстиславич, — Михаил вздохнул. — Однако без подмоги Даниила тебе не сдюжить. Пример отца твоего тому подтверждение.

Князь Андрей жёстко усмехнулся.

— Даниил Романович мне поможет. Отцу отказал, а мне не откажет. Есть у меня кое-что на него.

— Ну-ну… — Михаил смотрел теперь хмуро. — Опасный способ это, Андрей. Не тот человек Даниил Романыч, что на крючке долго сидит.

— Что делать… — снова без улыбки ответил молодой человек. — Сейчас все средства хороши, дабы изгнать поганых с земли нашей.

— Хорошо. Токмо ко мне ты больше без совсем уже крайней нужды дороги не ищи. Есть у боярина моего Фёдора Олексича человек для сих дел, скажи, где тебя искать, он подойдёт. Он же игрушку сию тебе передаст обратно, пароль прежний. Вся связь через того человека пойдёт.

— Я понял, Михаил Всеволодович. В поклонах не рассыпаюсь, потому как долг есмь это каждого русского человека — бороться за Русь. Скажу лишь: храни тебя Христос. Я же в тебе изначально ни разу не усомнился.

— Ступай уже, Андрей Мстиславич.

— Прощай, княже.

Солнце, целый день калившее землю неистовым белым светом, наконец-то утратило свой жар и сейчас садилось за горизонт распухшим багровым диском. Старый Сыбудай смотрел на огненый диск, уходящий в воды Последнего моря. Никогда ему не последовать за ним…

— … Поверь, мой Сыбудай, как это ни огорчительно для тебя звучит, но о походе на запад в настоящее время не может быть и речи. Проклятый змей, засевший в Харахорине, уже посадил бы на трон Повелителей Вселенной Гуюка, моего злейшего врага. Нехорошо так говорить, но смерть Джагатая произошла вовремя. Иначе страшно подумать, чем могли окончиться козни китайца. Война, война без конца, война всех против всех, как это было до Чингис-хана.

— Да, Джагатай умер очень вовремя, — усмехнулся старик. — Очень правильно умер, хотя и нехорошо.

— В смысле? — прищурился Бату-хан. — Что ты хочешь этим сказать?

— Я уже сказал то, что хотел — Джагатай умер как раз тогда, когда это стало нужно Бату-хану. Всё прочее меня не касается. Я не баба, чтобы строить домыслы, не имея фактов, тем более в таких делах.

Бату-хан подавил раздражение. Слишком много понимает старик, о себе и вообще. Не пора ли расставить фигуры на доске по своим местам?

— Я не хотел бы с тобой ссориться, мой Сыбудай. Однако это не значит, что я боюсь этой ссоры.

Сыбудай остро взглянул на молодого монгола, но глаза Бату оставались непроницаемы.

— Пора тебе определиться, Сыбудай-багатур. Либо ты делаешь то, что нужно МНЕ, либо продолжаешь тосковать о Последнем море, как стареющая вдова об утраченной в далёкой юности девственности, и тогда извини. Жизнь штука жестокая. Я должен быть уверен в тебе до конца.

Старый монгол хмыкнул.

— Однако… Ведь ты здорово боишься, Бату. Удачно умереть может не только Джагатай, но и Бату?

И снова молодой монгол встретил острый взгляд старого полководца непроницаемым взором — так опытный воин ловит удар меча на свой щит.

— Ты прав, Сыбудай. Я боюсь. Но настоящий Повелитель не идёт на поводу у своего страха, а продолжает делать то, что нужно.

Вот теперь старик смотрел на Бату-хана с удовольствием.

— Ты стал совсем взрослым, мой Бату. Именно так и действует Повелитель Вселенной. И хотя ты вроде как не имеешь теперь права называться этим титулом, поскольку больше не джихангир, но я скажу тебе — ты и есть настоящий Повелитель.

— Значит, я могу твёрдо на тебя рассчитывать, мой Сыбудай? — улыбнулся Бату.

— Можешь, и притом твёрдо.

Бату-хан улыбнулся шире.

— Тогда скажи мне, что ты думаешь о моём новом замысле?

Сыбудай ухмыльнулся.

— Строго говоря, выдавать ярлыки владыкам всех уровней может только сам Повелитель в Каракоруме. Но трон пока пуст, и должен же кто-то выдавать ярлыки?

— Гуюк будет в бешенстве.

— Ну и что? Послушай, Бату — а чем он в настоящее время может тебе возразить?

Бату-хан рассмеялся, тоненько и визгливо, и старый монгол заперхал смехом в ответ.

— Я рад, что ты со мной, мой верный Сыбудай. Ты снял тяжкий камень с моей души. И если ты проживёшь подольше, кто знает — может быть, мы с тобой ещё увидим Последнее море!

Кони шли ровно, мягко топоча копытами по густой короткой траве, устилавшей дорогу. А в прошлый раз дорога-то до земли была выбита, подумал вдруг князь Михаил. Да, быстро. Впрочем, чего удивляться — все дороги тут ведут в Киев, а кому и зачем туда сейчас ехать?

Не зря, ой не зря жизнь свою положил князь Мстислав Святославич, светлая ему память. Вывел Бату-хан гарнизоны свои из городов русских, и из Киева вывел. Впрочем, заселять Киев народ покуда не спешит, очень уж свежа память. Да и жутко обитать следи мёртвых развалин. Рязань вон, по слухам, пятый год не может ожить, и князь Ингварь Рязанский по сию пору живёт в другом городе, Переяславле Рязанском…

— Тато, глянь, поля-то все непаханы стоят, — обратился к отцу молчавший доселе Ростислав, едущий чуть поодаль. Князь покосился на сына: стало быть, об одном и том же думаем…

— Да может, эти-то поля давно непаханы.

— Нет, тато, вон то поле мужик пахал, когда мы позапрошлый год проезжали так-то.

— Неужто запомнил? Мало ли мест мы проехали…

— Да точно говорю! Он ещё стоял тут склонившись.

Князь Михаил уже и сам вспомнил — действительно, был такой мужик, точно тут и стоял… Странная штука память. Казалось бы, сколько повидали за это время, а вот надо же, всплыл мужик какой-то…

— А это что за селение, кто знает? — показал рукой на группу убогих строений Ростислав. Михаил поморщился — мальчишка ещё всё-таки Ростиша, любопытства праздного не в меру. Что ему эта весь? Однако, крепко досталось ей, вон до сих пор повсюду одни куртины иван-чая да бурьяна вместо хат…

— Это Семидолы, кажись, — подал голос кметь из дружины княжеской. — Дядьки моего двоюродного было именье.

— А сейчас?

— А сейчас ни дядьки, ни именья.

Михаилу вдруг будто кольнуло в сердце. Всплыло в памяти лицо того разбойника:

«Я тать… и ты… тоже… Ты… Михаил… князь… узнал я… тебя… Князь должен защитить… людей своих… а ты… грабил только… А как татары… так и нет тебя… Тать ты… а не князь… и кончишь так же… Никита я… из Семидол…»

— Да что зря-то болтать! — неожиданно зло вырвалось у Михаила. — А ну, прибавить ходу! Плетёмся еле-еле!

Гудели пчёлы над отцветающей липой, уже почти не дающей нектар. Мария проследила за одной — пчела упорно посещала один цветок за другим, нетепрпеливо толкалась головой, возмущённо жужжа и не понимая, отчего это столь щедрые цветы вдруг стали столь сухими и пустыми… Память — великое дело. Память хранит образы счастливых дней, не понимая, что возврата назад не бывает.

— Тихо тут у вас… хорошо… — Мария вдохнула воздух, ещё хранивший медовый липовый запах. Евфросинья чуть улыбнулась.

— Тихо или хорошо?

— Сейчас тихо — это уже хорошо, — Мария оглядела двор, невероятно чистый и прибранный.

— Ну тогда лучше всего нынче на кладбище, — на этот раз сестра не улыбалась. — Вот там по-настоящему тихо.

Глаза Евфросиньи налились тоской.

— Не знаешь ты, Маришка, что под сим благолепием кроется. Не знаешь всей цены тиши этой. Как до сей поры рыдают сёстры ночами, воют жутко, мужей своих и детей погибших вспоминая… Приходится вставать и утолять печали их, словом или присутствием просто… Не всем помогает молитва, и труден путь смирения…

— Знаю, Филя, как не знаю, — Мария тоже не улыбалась. — Сама порой ночами не сплю.

Настоятельница погладила сестру по руке.

— У тебя сыны вон какие, ради них живёшь ты, и тем боль свою утоляешь. А также ради народа ростовского.

Мария вдруг уткнулась сестре в плечо.

— Ох, Филя… Тяжко…

Евфросинья гладила и гладила Марию по спине.

— Бедная моя…

Мария вдруг рассмеялась сквозь слёзы.

— Типун тебе на язык, Филя! Покаместь ещё не очень. Вот как повадятся татары каждую зиму за данью, тогда да. Тогда точно в лаптях княгиня Ростовская ходить будет.

— Беспременно повадятся, Маришка, — «успокоила» сестру Евфросинья. — Так что выделю я тебе, пожалуй, пару лаптей из монастырского запаса, ну а там сама учись плести.

Мария изумлённо смотрела на сестру.

— Ай да мать-утешительница! Вот утешила!

И женщины разом рассмеялись.

— Филя, Филь… Ты чего, и вправду колдовской силой татар в воротах остановила, или болтают?

— А, ты вон про что… — Евфросинья смела со стола налетевший с лип мусор. — Не знаю я сама, как действо сие происходит, Мариша. С некоторых пор замечаю за собой — ежели не хочу, чтобы лихой человек в обитель вошёл, так он и не войдёт. Не может, и всё тут.

Мария помолчала.

— Это что же, ты и меня так остановить можешь? Покажи!

На лице Евфросиньи отразилось весёлое изумление.

— Ты разве лихой человек? Да всей твоей лихости токмо на баранов верховых и хватило!

Сёстры разом рассмеялись.

— Нет, Маришка, — вновь посерьёзнела Евфросинья. — Тебя я не смогу остановить, даже ежели ты меня ножом тупым пилить станешь. Люблю тебя потому что.

Помолчали.

— Что слышно от тато?

— Елена Романовна опять непраздная ходит, — улыбнулась Мария.

— Чего-то разошёлся батюшка наш, ты не находишь? — в глазах Евфросиньи всплыли озорные огоньки. — А может, так и надо…

— Трудно ему, Филя. Дань на Чернигов наложили тяжелейшую. Батый на него зол весьма.

Евфросинья вновь смела со стола сухой липовый цвет.

— Помнишь, как мы книжку с Фёдором Олексичем читали, про саламандр, в огне живущих? Так же нынче и батюшка наш. В огне пляшет, как та саламандра.

— Добро пожаловать в землю нашу, гости дорогие!

Король Бела Арпад поражал великолепием, особенно на фоне дорожных одеяний русичей. Да и кортеж встречающих был на сей раз весьма внушителен.

— Здрав будь, славный король Бела! — по-венгерски ответил князь Михаил: отчего не сделать приятное хозяину?

— Ждём вас давно и с нетерпением! Как прошли через перевалы?

— Спасибо, легко. Лето…

Завязался лёгкий непринуждённый разговор. Князь и король говорили по-венгерски, Ростислав воспитанно молчал или отвечал на вопросы, обращённые к нему. А впереди уже расстилалась панорама трёх городов. Как и два года назад, всё утопало в зелени.

— Я гляжу, не так пострадала земля угорская от нашествия монголов, как иные. Проезжали мы немало сёл и городков… Вся южная Русь в руинах лежит, равно и Польша.

Король Бела грустно усмехнулся.

— Это зелень издали скрывает следы разрушений, причинённых монголами. Под сенью деревьев кроется страшная нищета, Михаил. Большинство жителей Обуды и Пешта живут в ямах, вырытых в земле, и не имеют пока возможности восстановить порушенные дома свои. Это те, кто жив остался. А живы остались меньше половины.

Бела Арпад помолчал.

— Ещё одно нашествие, и земля наша навеки придёт в запустение. Мне и сейчас снятся порой страшные сны, как будто не осталось на земле ни одного мадьяра, и только в Пусте пасутся табуны монгольских коней…

— Я понимаю тебя, король, — медленно кивнул Михаил, — я сам думаю о том же.

Ворота Буды, окованные свежими полосами железа, медленно разошлись, пропуская кортеж.

— Я вынужден извиниться за неприглядный вид моего замка, дорогие гости. Стройка в разгаре, и пока что удалось восстановить только оно крыло. Но часовня готова!

— И это главное! — улыбнулся Михаил, и они разом рассмеялись.

— А вот и мои женщины!

Королева и принцессы разом присели, встречая гостей на пороге. Принцесса Анна переглянулась с отцом, и Бела еле заметно кивнул.

— О, Ростислав, как прошло путешествие? — девушка легко и непринуждённо взяла Ростислава под руку. — Как поживают ваши огромные медведи? — принцесса говорила по-русски бегло, с очаровательным акцентом.

— Ха! Медведи? — на сей раз Ростислав отнюдь не стеснялся. — Мы теперь их бережём, медведей-то, они у нас теперь за главных кормильцев.

— О! Как это? — весело округлила глаза Анна.

— Да очень просто! Ловим, значит, медведя так — вбивается в дерево железный лом, обмазывают его мёдом… А на дереве кузнец сидит, ждёт. Медведь набредает на ловушку, ну и начинает, само собой, мёд облизывать с лома-то. Лижет, лижет, обсасывает, всё дальше и дальше… А как конец того лома из медведя позади покажется, тут-то кузнец быстро с дерева слазит и конец лома загибает, чтобы медведь не утёк…

— Ах-ха-ха! — захохотала принцесса. — Смешно… А дальше?

— А что дальше? Дальше отрезают ему лапу и отпускают. А как лапа отрастёт, снова ловят на лом. Так и медведи целы, и мяса вдоволь!

— Ой, не могу! — веселилась Анна. — А какую лапу ему отрезают, переднюю или заднюю?

— Переднюю нельзя, что ты! Медведь без передней лапы с голоду помрёт. Медведи же всю зиму лапу сосут и тем питаются…

Принцесса весело смеялась, цепко удерживая пальчиками руку жениха. Два года и так потеряны, хватит!

— Давай, давай, тяни! Ух, едрить твою…

Князь Даниил из окна пристроя наблюдал, как разгорячённые, потные мужики с криками и руганью поднимают здоровенную балку, сработанную из неохватного ствола сосны. Конечно, для божьего храма лучше бы дуб, да где его сейчас найти, таких размеров…

Даниил усмехнулся. Не стоит врать самому себе. Нашли бы, коли захотели. Просто засело где-то глубоко внутри — нет смысла особо стараться, всё равно долго не простоит… Да, ещё десять лет назад непременно возвели бы церковь из дуба, а на нижние венцы так ещё бы не простой, а морёный дуб-то пустили, чтобы стояла та церковь века… А так, сосна горит ничуть не хуже дуба…

Князь вздохнул. А ведь он сам не так давно собирался возвести храм, на зависть киевской Софии. Не судьба… О каменном строительстве сейчас не может быть и речи. Едва начали подниматься Волынь и Галиция от разорения, как явились послы от Батыги за данью. И отныне каждую зиму будут являться, можно не сомневаться. Так что деревянное зодчество и то вскоре тяжело придётся…

— Княже, там тебя человек какой-то спрашивает, — отвлёк князя от размышлений подошедший витязь охраны.

— Что за человек? С каким делом?

— Не говорит. Тебе, мол, лично с глазу на глаз, не иначе.

Даниил хмыкнул.

— Ну ведите, куда деваться. Лишь бы не полоумный, как в тот раз.

— Да вроде не похож на безумного.

— Ну да, и тот был не похож на первый-то взгляд!

Действительно, нашествие оставило ещё и такой след: немало народу, потеряв семьи, родных и близких, сошли с ума, это кто не помер с тоски, конечно. Вообще-то юродивыми и раньше богата была Русь, но теперь их количество резко выросло.

— Здрав будь, великий князь! — поздоровался проситель, подойдя ближе и откидывая капюшон. Даниил Романович поскучнел, едва взглянув.

— Ты иди, — кивнул он телохранителю, — сами мы…

Проводив витязя взглядом, Даниил спросил.

— С чем пожаловал, Андрей Мстиславич?

— Рад, что узнал ты меня, Даниил Романович. Так проще будет договориться.

Даниил хмыкнул.

— Вот не припомню я, чтобы у нас с тобой какие-то дела были.

— Не было, так будут. Как раз поэтому я здесь, Данило Романыч.

Даниил присел на толстый чурбан, оставшийся от строителей, кивнул гостю на другой.

— Да ты садись, Андрей, в ногах какая правда… Если можно, излагай покороче, дел много у меня.

Помедлив, молодой человек присел, подвернув плащ, чтобы не испачкать в выступающих каплях полузастывшей смолы.

— Понимаю и не обижаюсь я, княже, что в терем не зовёшь. Червей опасаешься?

— Ты ближе к делу-то…

— Можно и ближе. Отец мой в Орде замучен…

— Скорблю о сём…

— Не про скорбь я. Отец голову за правое дело сложил, и не токмо месть двигала им. Ушли ведь поганые из Киева, и из Деревича с Губиным вывели воев своих. Однако знаешь ли ты, что взять задумал Батыга Припорожье да Запорожье под руку свою напрямую? Утвердиться в землях южнорусских, некогда Святославом Игоревичем у печенегов отбитых, и оттуда…

— То всё известно мне, Андрей Мстиславич, — князь Даниил посмотрел на солнце, светившее в окно, прищурясь.

— Ну и как тебе такое?

— В восторге я полном, — усмехнулся Даниил. — Про дело пока не услышал ничего.

— Хочу я продолжить дело отца моего, — Андрей глядел исподлобья, — и изгнать ворога с земель тех.

— Ну-ну… — Даниил вздохнул. — Бог в помощь. А то, может, в Сарай пойдёшь, что на Волге? Взять Бату-хана живьём…

— Не веришь ты, Даниил Романыч. Никому не веришь. Князю Михаилу Всеволодовичу не верил, отцу не верил, и мне…

— Ты всё в одну кучу-то не вали, — перебил Даниил. — Князь Михаил одно дело, отец твой другое. Ну а ты совершенно третье. Ты извини, Андрей Мстиславич, дела у меня. Ежели у тебя всё…

— Ну что же, Данило Романыч, — вздохнул молодой человек. — Не хотел я прибегать к сему средству до последнего, потому как вижу в тебе союзника своего. Да делать нечего. Взгляни-ка на это.

Князь Андрей протянул собеседнику туго скатанную бумажку. Даниил развернул, вглядываясь в мелкие буквы, стрельнул глазами на выход, взялся за рукоять меча.

— Не дури, княже, нехорошо. Меня ухлопать не так легко в одиночку, хоть и без меча я. Да и не поможет это. Послухи [свидетели. Прим. авт.] и бумага истинная, с коей списана записка сия, в надёжных местах, тебе недосягаемых.

— Короче, чего от меня хочешь?

— Сперва оружия.

— Оружие немалых денег стоит. Я тебе не Михаил.

— А при чём тут Михаил? — округлил глаза князь Андрей.

— Да ладно! — раздражённо перебил Даниил. — В мелочах-то хоть не ври. Ежели до того дойдёт, что решится Батыга меня за жабры имать, так Михаила и подавно. Но я повторяю, даром снабжать тебя не намерен, какими бумагами ни тряси.

— А не даром?

Князь Даниил усмехнулся.

— Клад большой откопал?

— Ну зачем клад… — молодой человек чуть улыбнулся. — Татары, как стало известно, уже табуны на новообретённую землю обетованную перегоняют. Ну а мы их дальше перегоним.

Даниил Романович хмыкнул.

— Осилишь такое дело?

— На то и весь расчёт, — жестко сказал Андрей. — Земля должна гореть у них под ногами, дабы не укоренились поганые. Тогда и мужики наши, коих сейчас посулами сманивать будут, на ту землю огненную осесть побоятся.

Князь Даниил молчал так долго, что Андрею показалось, что онемел он внезапно.

— Значит, так, — коротко, отрывисто заговорил Даниил. — Кони дело доброе. Приму по полугривне пару…

— Ого! По нынешним-то временам?

— Не «ого», а слушай! Больше дать не могу, их ещё тайно сбыть надо в землю угорскую да в Польшу. Ко мне больше не подходи без совсем уже крайней нужды, да и в Галиче особо не толкайся. Укажи место, туда человек от меня подойдёт…

— Ладно.

— Слушай дальше. Я так мыслю, не токмо оружие понадобится тебе, но и укрытие. В землях моих держаться тише мыши. Схроны тайные для тебя и людей твоих готовы будут…

— Вот за это спасибо, Данило Романыч.

— Не за что. Не уверен я просто, что на дыбе смолчишь ты.

Андрей криво улыбнулся.

— Урок извлёк я из несчастья отцовского. Не возьмут меня поганые, поверь. Живым, в смысле.

— Погоди, не всё сказано. Так полагаю, вскорости Бату-хан разошлёт всем государям, ему подвластным, настоятельную просьбу, что сильнее иного приказа, помочь в поимке разбойника и татя, тебя то есть. Ну так я буду тебя ловить, старательно ловить буду, а где и когда, тебе заранее знать дадут. Так что не подставляйся.

— Всё понял я, Данило Романыч. Храни тебя Христос.

— Да уж… Твоими молитвами. Ещё вопросы?

Андрей Мстиславич помолчал, явно размышляя — говорить или нет.

— Скажи, Данило Романыч, как долго сохраняет силу яд тот? Ну, на стреле который…

— Понятия не имею, я не колдун.

— Жаль. А ведь мысль-то хорошая. Я таких самострелов, как твой, и не видал ещё — ведь на тысячу шагов прицельно бьёт!

— Булат потому что на пружине, не обычная сталь.

— Вот я и говорю, — кивнул князь Андрей, — может, мне когда и удастся по назначению ту стрелу…

— Всё, иди уже!

— Венчается раб Божий Ростислав и раба Божья Анна!..

Голос священника гулко разносился под сводами дворцовой часовни, и вслед русской речи неслась чеканная латынь. Князь Михаил усмехнулся — до чего бывают щепетильны и неуступчивы служители Господа, прямо беда. Вот, пожалуйста — обряд враз по двум канонам, православному и католическому, гда такое видано? Но патриарх особо настаивал, и папа римский тоже. Ладно, пусть их, главное, дело сделано…

Принцесса Анна стояла в белом подвенечном наряде и чувствовала, как режет под мышками платье, которое меряли, примеряли и перемеряли триста раз. Никому ничего нельзя доверить, хоть самой шей, ей-Богу… Да ещё свечка эта тает, какой дурень придумал при венчании держать в руке восковую свечу? Вот упадёт, совсем нехорошо получится… И вспотела вся, как лошадь после скачки, стыдно жениху показаться голой… нет, уже мужу… А вот интересно, с какого момента они с Ростиславом будут считаться муж и жена? Когда венец возложат или когда поцелуются?

— … Согласна ли ты, Анна, стать женою Ростислава?

— Да! — несколько громче, чем полагается скромной девушке, ответила Анна, и только гигантским усилием воли сдержала готовое вырваться продолжение. До чего всё-таки глупые вопросы задают священники. Для чего же на свадьбу является невеста — свечку эту треклятую подержать? Кстати, о свечке — всё, сейчас упадёт…

— …Объявляю вас мужем и женой!

Латинский аналог благословения ещё звучал, а губы Ростислава мягко, но настойчиво нашли её собственные. Совсем близко принцесса увидела смеющиеся глаза. Что смешного?

— Ты чего? — по-русски, быстрым шёпотом спросила девушка, одним движением облизав губы.

— Да вот я думаю, ежели свечка эта сейчас упадёт у меня, как будет — новую выдадут или с полу поднимать заставят? — таким же быстрым шёпотом ответил Ростислав.

Теперь уже и Анна едва сдерживала смех.

— Мне кажется, Ростислав Михайлович, мы с тобой здорово поладим!

Холодный осенний воздух вливался в шатёр, принося запахи большого стойбища. Гуюк поморщился — да, здесь, в Харахорине, уже почти не ощущается запах бескрайней, чудесной и вольной степи, всё больше запахи навоза и человеческих испражнений. Правы старики, говоря, что от юрты до юрты не должна долетать стрела. Слишком большое стойбище этот Харахорин, и слишком много в нём накопилось нечистот. В том числе и ненужных людишек.

Думал ли великий Чингис-хан, когда создавал этот город посреди степи, во что преобразится его детище? Он мечтал о великой столице, центре Монголии от Начального до Последнего моря. Обиталище Повелителей Вселенной. А что мы имеем?

Горы гниющего мусора, наваленные между юрт, расположенных в немыслимой для монгола тесноте. Тучи мух, собаки и бездомные слабоумные, роющиеся в этом мусоре в поисках костей. И души монголов точно так же завалены мусором. Дрязги, склоки, тайные заговоры. Яд повсюду, в каждой пиале плова, в каждом глотке вина или даже доброго монгольского айрана… Китайский трупный яд вытесняет честную саблю. Завет великого Чингиса дойти до Последнего моря… да кто, если откровенно, думает сегодня об этом? Разве только Бурундай-багатур, всё никак не сдохнет старый пёс…

— Повелитель, там Елю Чу Цай, — между шёлковых портьер возникла раскормленная рожа стража.

— Ну так путь войдёт!

Стражник исчез, и спустя полминуты в покой Повелителя Вселенной вошёл китаец, вежливо склонившись. Гуюк-хан улыбнулся.

— Рад видеть тебя, мой друг. Ведь друг, не так ли?

— А разве может быть иначе, мой Повелитель? — ответно улыбнулся Елю Чу Цай.

— Может, — по-прежнему улыбаясь, Гуюк кивнул. — Садись, уважаемый. Я догадываюсь, что ты принёс мне плохую весть — в последнее время хороших просто нет — и гадаю лишь, насколько плохую.

— Так и есть, мой Повелитель, — вздохнул китайский советник. — Бату-хан намерен выдавать ярлыки на правление владыкам Урусии, причём единолично и без согласования с тобой.

Гуюк с силой втянул воздух.

— Так… Ну что же, он сам решил свою судьбу.

Китаец вновь почтительно склонил голову.

— Разумеется, ты можешь принять любое решение, господин мой. Однако, если тебе интересно мнение твоего советника, сейчас не следует ничего предпринимать. Это явная провокация.

— В смысле?

— Ты забыл, что Великий курултай так и не согласился утвердить тебя, поскольку без главы рода это якобы незаконнно. Если ты сейчас двинешь своих людей на Бату, это будет мятеж, и твои враги объявят тебя вне закона.

— Я не так глуп, Елю Чу Цай, — резко ответил Гуюк-хан. — У меня нет сейчас столько воинов. Однако чаша с отравой найдётся.

— Это было бы наилучшим решением, о Повелитель! — склонил голову китаец. — Однако сделать это будет трудно.

— Сколько?

— Нет, Повелитель, ты не понял — не дорого, а трудно. Во всяком случае, не так быстро.

— Ну хорошо, а что делать?

— А ничего не делать, Повелитель, — усмехнулся китаец. — Не замечать, и всё. А вот когда тебя утвердят, это будет уже обвинение Бату.

Гуюк немного подумал.

— Хорошо, мой мудрый Елю Чу Цай. Сделаем пока вид, что ничего не видим.

Снег падал крупными, пушистыми снежинками, медленно плывущими в воздухе. Князь Ярослав осторожно подставил голую ладонь, и снежинка, поколебавшись, мягко опустилась на неё. Какую-то долю секунды она пребывала в неподвижности, а затем вдруг мгновенно осела, превратившись в капельку воды.

— … Едут, едут!

Верховой подскакал к свите князя, осадил коня.

— Рысью едут, княже. Через пару минут будут тут.

— Кто едет? Тудан?

— Не видно издали-то, Ярослав Всеволодович.

Князь нахмурился. Да, это будет хуже, если прибудет другой посол. Знакомый чёрт всяко лучше незнакомого, и новая метла всегда чище метёт… Вот и выметет всё до крошки. Так бы прикормить посла татарского, да и жить потихоньку, но ежели каждый год новый приезжать будет, то какой смысл? Только лишние расходы… И не прикармливать нельзя, вот беда-то!

Кортеж вывернул из-за поворота лесной дороги, вытягиваясь по направлению к городу. Князь Ярослав вгляделся — нет, похоже, не Тудан… Точно не Тудан…

— Здрав будь, славный посол Бату-хана! — поднял руку в приветственном жесте Ярослав.

— И тебе крепкого здоровья, великий князь! — против обыкновения монгольский посланник правильно произнёс трудное для чужого выговора русское слово.

Кони поравнялись, и князь с монгольским послом двинулись к раскрытым воротам города стремя в стремя, вежливо-дипломатично улыбаясь.

— Прости, что имя моё осталось для тебя втуне до сего дня. Я знаю, ты жаждал увидеть Тудана, но что делать — Повелитель решил иначе… Моё имя Неврэ-нойон, Ярослав Всеволодович.

— Я рад приветствовать тебя, Неврэ-нойон! — князь улыбнулся шире. — Надеюсь, мы здорово поладим.

— Я тоже на это надеюсь, князь, — вернул улыбку монгол, скаля крепкие желтоватые зубы.

Ярослав обвёл глазами свиту посла.

— Я гляжу, и славного Балдан-багатура нет среди людей твоих. Ежели не секрет, Неврэ-нойон, кто отправлен в Ростов за данью?

— Э, князь, его здесь нет. В Ростов нынче поехал Гаха-багатур, только он прямо из Москвы пошёл к Ростову.

Перехватив удивлённый взгляд Ярослава, Неврэ ухмыльнулся.

— Да, князь, имя у него неблагозвучно [ «гаха» по-монгольски «свинья»], но уверяю тебя, оно ему подходит как никакое другое…

Монгол захохотал, снова демонстрируя крепкие зубы.

— Не всем выпадает удовольствие беседовать с высокоучёным Балданом!

Князь дипломатично улыбался в ответ. Свиней нам только тут и не хватает…

— Могу дать тебе бесплатный совет, Ярослав Всеволодович. Если не хочешь видеть у себя Гаху, поезжай в Орду и получи ярлык у великого Бату-хана. Обговорите размер ежегодной дани, и ты сам будешь отправлять её в Орду. Иначе никак.

— Спасибо за совет, нойон. Весной так, должно, и сделаю. Однако я там никого не знаю почти…

— Э, князь, а вот это будет приложение к совету. Только оно, как сам понимаешь, уже не бесплатное! — засмеялся посол, щуря раскосые глаза.

— Здрав будь, славный посол великого Бату-хана!

Гаха с любопытством разглядывал ростовскую княгину, про которую в Орде уже ходили слухи, что она колдунья. Или нет, это сестра у неё колдунья, та, что под Суздалем… Совсем ещё молодая женщина, красивая, прямо скажем…

— И тебе привет, Мари-коназ. Где ты выучилась так хорошо говорить по-монгольски?

— Время было, — улыбнулась Мария. — В прошлый раз к нам приезжал Балдан-багатур и молодой Худу-хан… Мы ждали их и нынче.

— Э, Балдан направлен в Галич, по-моему, к коназу Данаилу. А молодой Худу остался нынче дома. Похоже, вы совсем свернули мальчишке голову. Хан Берке говорил, он всё время рассказывает про говорящую кошку, что живёт у тебя в доме. Это правда, Мари-коназ?

— Да не говорящая, а грамотная, — засмеялась Мария. — Так оно и есть, багатур. Скоро сам увидишь, если захочешь.

— Ха! — Гаха ощерил зубастую пасть. — Чего только не придумают эти урусы! Глупости всё это, Мари-коназ. Это как раз премудрый Балдан забивает себе голову книгами и прочим. Вон у меня есть толмач, который знает по-русски. А вон писец, который будет всё записывать. Он же при нужде прочтёт написанное. Мне это зачем? Настоящий господин не должен заниматься подобной ерундой, он должен повелевать, и всё тут.

— Каждому своё, — улыбнулась Мария.

— Вот именно! — снова захохотал Гаха. — Кому закорючки на сухой телячьей коже или бумаге, а мне подавай серебро и золото!

— … Сколько?!

— Ты хорошо слышал, коназ Магаил, зачем я буду повторять одно и то же?

Михаил Всеволодович катал желваки, глядя на монгольского посла.

— В прошлом году Неврэ-нойон обещал, что в этом дань будет меньше. Та дань была столь велика, потому как за два года.

— Ну так и спрашивай с Неврэ-нойона, коназ. Я же тебе ничего не обещал. Размер дани определяет сам Бату-хан, и кто мы такие, чтобы оспаривать его решения?

Взгляд Михаила потух.

— Хорошо, Мункэ-багатур. Завтра начнём считать. Но у меня нет столько золота и серебра, как ты сам понимаешь. Возьми железный товар, черниговское железо в цене.

— О! — монгол одобрительно поцокал языком. — Мечи, кольчуги, да?

— К сожалению, сей товар долго не залёживается, — сокрушённо вздохнул Михаил Всеволодович, — и потому нет у меня достойного запаса. Так, немного. Однако могу предложить топоры, пилы, гвозди…

— Понимаю, коназ, — прищурился Мункэ. — Мечи и кольчуги ты приберегаешь для наших врагов. Скажем, для молодого волчонка, Андрея, сына Мастислаба.

Князь Михаил поднял брови.

— Это серьёзное обвинение, багатур. Однако неправда сие. Все доспехи и мечи ушли в Литву и Новгород, да ещё на Волынь к князю Даниилу Романовичу и в Польшу…

— А на Волыни кому то оружие пошло? — ещё сильнее прищурился монгол.

— А это ты уже своих людей спроси. Моё дело товар сбыть, не могу же я за каждый клинок отвечать.

— Каких людей?

Князь Михаил усмехнулся.

— Токмо не говори мне, багатур, что нет среди моих людей послухов ваших.

Мункэ сверкнул глазами.

— Значит, так, коназ. Дань железом я не приму. Серебро, золото и меха. Ещё воск и мёд, пожалуй. Ещё коней урусских больших могу взять. На этом всё!

Михаил Всеволодович помолчал.

— Воля твоя, багатур. От своей выгоды ты отказываешься, ну да ладно. Найдём указанное тобой, Бог даст.

Мункэ пожевал губами.

— Впрочем, можно взять ещё один товар, коназ Магаил. Урусские девки хороши…

Михаил Всеволодович смотрел угрюмо.

— Русскими людьми не торгую я, багатур. Девки наши не кобылы, чтобы на дань их пускать.

— Ты прав, коназ! — ухмыльнулся монгол. — Ваши девки гораздо лучше кобыл!

— Открой, ханум! Открой, Мари, ну?!

Гаха ломился в дверь с настойчивостью кабана, но толстые дубовые доски без особого ущерба выдерживали натиск. Только бы не додумался использовать лавку вместо тарана, подумала Мария. А впрочем, в одиночку и с лавкой наперевес такую дверь не высадить…

Как выяснилось в первый же вечер, Гаха совсем не умел пить, однако упорно старался овладеть сей славной наукой. Каждый вечер монгольский посол требовал вина и пива, и Мария не могла отказать гостю. Напившись пьян, он становился буен и опасен как для чужих, так и для своих, и потому люди старались не попадаться ему на глаза. Самое скверное, что даже стража княгини не могла ничего поделать — при малейшей попытке его урезонить посол сразу выхватывал саблю и кидался в бой. И что тогда делать? Не хватает ещё войны из-за одного пьяного дурака… Наутро бледно-зелёный посол охал, отпиваясь капустным рассолом, долго и нудно извинялся за причинённые славной госпоже беспокойства, но вечером всё повторялось снова.

— Мари-ханум, я тебя так хочу! — ревел за дверью Гаха, торкаясь плечом и колотя кулаками. Мария поморщилась. Видно, и впрямь надо в вино и пиво дурман-траву мешать, что ли… Ведь до утра не даст спать. Уже и огонь отовсюду убрали, дабы не запалил сдуру монгольский посол княжий терем.

— Мари-ханум, ты меня не любишь! — на весь дворец заорал Гаха. Мария не выдержала, тихонько засмеялась. Вот же дурак какой, прости Господи, и кого только Бату-хан назначает главой посольства своего…

Стук в дверь наконец прекратился, и послышались тяжёлые, нетвёрдые удаляющиеся шаги, перемежаемые бормотанием:

— Ну и ладно… других девок, что ли, мало…сейчас найдём…

Ну слава тебе, Господи, подумала Мария. Сейчас где-нибудь в углу заснёт наконец…

… «А кроме того, взято шкур куньих две тысячи триста, да беличьих девять тысяч, да лисьих сто двадцать…» — выводило перо. Ирина Львовна, возлежа на столе, пристально вглядывалась в строки: не напутал ли чего отче Савватий.

— Всё верно, кошища? — спросил на всякий случай книжник, и кошка в ответ прижмурила глаза. — Ну, раз одобряешь, я спокоен.

Дверь в библиотеку распахулась от мощного удара, и на пороге возникла раскоряченная фигура монгольского посла.

— А, старик! — рявкнул Гаха по-монгольски, держась за стену. — Где у тебя спрятано вино и девки, старик? Тащи всё сюда! Гулять будем!

Ирина Львовна громко зашипела, выгибая спину, и тут посол заметил её.

— О, какая шапка! — заорал монгол, хватая кошку поперёк спины. Это оказалось роковой ошибкой.

С диким мявом Ирина Львовна извернулась и вцепилась зубами в потную лапу грубияна. Гаха взвыл и отдёрнул руку, но в следующее мгновение кошка прыгнула ему в лицо, явно собираясь объяснить наглецу, кого он имел несчастье обозвать «шапкой».

— Убийцы! Убийцы! — вопил посол Бату-хана, пытаясь отодрать рассвирепевшую кошку, но Ирина Львовна умело пресекала попытки сопротивления новыми укусами в пальцы, одновременно обрабатывая когтями физиономию посла. Свеча упала на пол и погасла, в библиотеке воцарился мрак. И слава Богу, успел подумать Савватий, отступая в дальний угол, не хватает ещё пожара…

Кошка, утомившись, оставила наконец в покое изувеченного Гаху, и монгол тут же воспрял духом.

— Вперёд, мои воины! — орал посол. В темноте смутно блеснула сталь, раздался рубящий хруст удара и грохот опрокинутого стола. — Вот вам, вот вам, вот вам!

Ирина Львовна, очевидно, считая дальнейшее общение с подобным идиотом полной бессмыслицей, белой тенью скользнула куда-то за стеллажи и пропала из виду.

Гаха бушевал и громил в темноте библиотеку. Надо отсюда выбираться, пожалуй, подумал Савватий, ведь зарубит сдуру…

— Убью… — мычал Гаха уже нечленораздельно, забираясь на стеллаж и сваливая с него книги. — Всех убью…

Сабля, громко лязгнув, упала на пол. Гаха повозился ещё, затихая. Сававатий осторожно выбрался из своего угла и начал пробираться к двери. Да уж, завтра тут будет много работы…

— Злые, злые урусы… — уже совсем тихо бормотал посол Бату-хана, возлежа на книжном стеллаже. — Уйду я от вас, уйду…

Золотые монеты были разные — тяжёлые дублоны с профилями неизвестных западных королей, польские злотые, даже древние ауреусы, дошедшие до Руси из глубины веков, из самого Древнего Рима. Но больше всё-таки попадались золотые монеты киевской чеканки, на которых можно было обнаружить профиль самого Владимира Мономаха или Ярослава Мудрого. Да, славные были времена…

Князь Михаил криво усмехнулся. Нескоро, ох, нескоро теперь на Руси станут чеканить свою золотую монету. Да и серебряную тоже. Он ещё раз оглядел отсчитанные деньги и начал сгребать их в кожаные кошели.

Вот и пригодилась казна, отнятая тогда у беглого владыки Иосифа. Жаль, что часть денег, и немалая, ушла на задаток Конраду. Который он так и не вернул, кстати. Да, ещё одна такая дань, и от казны ничего не останется… Ладно. Эта зима и следующая, а там что-то должно решиться.

Не зря, ой, не зря папский монах Плано Карпини прошёл с войском монгольским весь путь до Харахорина. Всадники в бараньих кацавейках и лисьих малахаях возле Тригестума показали всем, что будет, если монголов не остановить. Зашевелилась вся Европа. Рыцари Германии и чешский король Васлав открыто просят папу объявить крестовый поход, и папа всё более прислушивается к их голосам. Не говоря уже о короле Бела Арпаде, испытавшем на себе, что такое нашествие. При следующем походе монголы, скорее всего, выберут угорскую землю местом зимних стоянок, если вообще не займут её навсегда.

При мысли о угорской земле Михаил Всеволодович вздохнул. Как-то сейчас там Ростиша? Редко пишет… Тяжело всё-таки в чужой-то стране. Ну да Бог даст, ничего. Парень он не промах, и принцесса Анна девушка весёлая, хотя порой язык остёр не в меру…

Да, и князь Данило Романыч, похоже, сделал выводы из ошибки своей. Разумеется, не те сейчас силы у него, и даже совместно с Черниговом нынче выступать на Бату-хана невозможно. А вот если бы ещё и Конрад Мазовецкий, да Бела Арпад… Да ещё бы Ярослав Всеволодович с сыном Александром, да литовцы с немцами…

Михаил Всеволодович усмехнулся. Мечтать не вредно, если недолго. Однако сейчас требуется выиграть время. В настоящее время у Бату, по прикидкам, почти двести тысяч всадников. Чтобы надёжно разгромить такое войско, нужно выставить против них шестьсот тысяч конницы — знаем уже, что такое татары в открытом бою. Такое войско невозможно собрать иначе, чем крестовым походом, со всей Европы собрать…

Впрочем, есть ещё одна надежда. Похоже, между джихангирами и прочими ханами назревает свара. Михаил даже сглотнул. Ох, какая бы это была удача, кровавая междуусобица во вражьем стане! Тогда, пожалуй, и без крестового похода можно обойтись…

Князь тряхнул головой, решительно сгрёб последние монеты и начал завязывать кошели. Сейчас прежде всего надо выплатить грабительскую дан, дабы избежать нового нашествия. Дальше будет видно.

Кони топтались на месте — застоялись в конюшне, похоже, мельком подумала Мария. Однако, не засмеяться бы напоследок, нехорошо выйдет… Да как тут удержаться-то?

Действительно, вид монгольского посла был ужасен. Хорошо ещё, что глаза целы, а всё остальное… Уши распухли, как оладьи, верхняя губа топорщилась, выделяясь далеко вперёд носа, многочисленные чёрные полосы наводили на мысль о том, что лицо Гахи долго и старательно натирали наждаком с примесью битого стекла. Руками посланник Бату-хана не владел вовсе — толстые, как немецкие сосиски пальцы торчали врозь. Если бы не бабушка Лукерья с её травяными настоями и мазями, да снадобья владыки Кирилла, так ещё неизвестно, как оно обошлось бы — кошачьи раны могут и в могилу свести, если их не обработать как следует…

— Ну, прощай, багатур, — Мария вдруг потянулась и поцеловала искалеченного посла в нос. — Хочешь верь, хочешь нет, а без тебя как-то скучно у нас будет, что ли…

Гаха, жестоко переживавший своё поражение от кошки, хмыкнул раз, другой и захохотал.

— Прощай, Мари-ханум! Не поминай лихом!

Монгол натянул на лицо меховую маску-личину из кротового меха, подаренную Марией, осторожно сунул руки в рукавицы — воспалённым частям тела холод вреден. И уже отъехав, обернулся.

— А пить я всё-таки научусь, вот увидишь!

— Бог в помощь! — громко, чтобы покрыть расстояние, произнесла Мария.

— Удачно, княже, и ветер с запада! Ежели так пойдёт, то назавтра уж в Волге будем!

Нос ладьи с шумом рассекал воду. Алый парус надувался сильным западным ветром, быстрое течение помогало ему, и караван из трёх судов двигался на удивление быстро.

Князь Ярослав стоял на носу передней ладьи, вдыхая всей грудью весенний воздух. Неширокая летом Клязьма сейчас разлилась, и хотя пик половодья уже прошёл, плакучие ивы и кусты вдоль берега всё ещё стояли в воде. Солнце взошло уже довольно высоко, но гладь реки пока не утратила яркого серебряного блеска. Ярослав закрыл глаза, но серебряные отсветы так и плясали перед взором…

Да, пожалуй, сейчас бы реку серебра… Ой как бы пригодилась она…

Ярослав Всеволодович ехал в Орду. Ехал, чтобы подтвердить свои родовые права на княжение. Да, вот такие нынче времена на Руси — великий князь Владимирский должен испрашивать разрешения на право владеть своей вотчиной у немытого степняка… Дожили…

Ярослав вздохнул и открыл глаза. Не вовремя открыл, прямо скажем: караван как раз проплывал мимо порушенной веси. Несколько банек с потемневшими крышами стояли на берегу на сваях, до половины ушедших в воду. Огонь не тронул их, зато дальше виднелись лишь обгорелые руины, уже сильно размытые дождями и густо покрытые сухим бурьяном. Летом, должно быть, эти развалины имели не такой жуткий вид, скрытые буйной зеленью. Но сейчас вид бывшего человеческого жилья был очень угрюм.

Настроение испортилось. Шестой год пошёл со времени нашествия Батыева, а всё никак не залечит раны русская земля. Случись сейчас повторение, и вовсе на десятилетия опустеет Русь… А кто ему помешает? Нет ныне такой силы, чтобы остановить дикие орды батыевы. Нет силы… И потому нового нашествия нужно избежать любой ценой.

Сегодня к вечеру караван достигнет Нижнего Новгорода, где и заночует. И уже назавтра, двингаясь вниз по Волге, выйдет из пределов русской земли. Ещё шесть лет назад там была Волжская Булгария…

Князь криво усмехнулся. Да, Булгарии досталось ещё хуже, чем Руси. Собственно говоря, нет уже никакой Булгарии, и земли её ныне под прямой рукой Бату-хана, и поганые заселяют её, как хотят. И на крайнем юге Руси, по последним сведениям, пытаются утвердиться монголы. Вот это уже совсем худо. Можно платить дань, можно гнуть спину, но землю свою отдавать нельзя. Это — только через последний труп…

Ярослав снова усмехнулся. Через труп так через труп. Похоже, поганых устроит и такой вариант. Кто им помешает? Сила, сила у них… Как быть?

Однако не всё ещё потеряно. Не зря, ой, не зря тратили серебро люди ярославовы, подкупая послухов. Зато теперь точно известно — среди степняков назревает свара. Бату-хан обосновался в низовьях Волги на птичьих правах, похоже, а в далёкой Монголии, в Чёрном городе Каракоруме волками смотрят друг на друга Менгу и Гуюк, великие ханы-джихангиры, готовые на всё. Борьба за власть, она везде борьба. Как было бы здорово, ежели бы разразилась в стане вражьем междуусобица кровавая…

Ярослав вздохнул. Будет или не будет, то Богу одному известно. Не следует строить расчёты на неизвестном. Значит, так… Добиться ярлыка на княжение над всеми землями Северо-Восточной Руси — Владимиром, Суздалем, Ярославлем, Переяславлем-Залесским, Москвой и Тверью… Само собой, Городец и Нижний оставить за собой… Хорошо бы, конечно, и рязанские земли прибрать, да Муром, но это уже как Бог даст. Князь Ингварь Ингваревич тоже, похоже, в Орду собрался. И потом, Бату-хану выгодно иметь в пограничье разорённое и бессильное Рязанское княжество…

Ярослав Всеволодович в который раз усмехнулся — настолько неожиданной была всплывшая наружу мысль. Положим, Рязань ему Бату-хан не отдаст, а как насчёт Ростова? Город, почитай, бесхозный стоит. Ну не совсем бесхозный, но разве это дело, что правит княжеством женщина? Хотя, конечно, формально князем в Ростове Борис Василькович сидит, ну да какой владетель в двенадцать-то лет? Пальцем в носу ковырять только что!

Князь Ярослав даже потёр руки от неожиданности такой мысли. Да, это было бы дело, прибрать Ростов. Земля ростовская не так пострадала, как прочие. Да и вряд ли Бату будет так уж интересоваться княжеством, расположенным далеко от границ его степных владений. Пообещать дань большую, чем даёт Мария сейчас, сунуть серебра-золота нужным людям, дары богатые ханшам… Нет, определённо стоит попробовать. Вдруг выйдет? Вряд ли Мария пойдёт войной против воли Бату-хана. Пусть-ка отъезжает в Белоозеро да сидит там… А к Ростову и Углич присовокупить — ух, перспектива! Сына Андрея посадить в Смоленске князем… Тогда вместе с Новгородом, где княжит сын Александр, они будут силой великой…

Ярослав повернулся и зашагал по настилу, положенному вдоль судна поверх дубовых лавок.

— Слышь, Немир! — обратился он к кормчему. — Ты ведь плавал по Волге до самого моря. Как думаешь, за седьмицу дойдём?

— Коли ветер всю дорогу попутный, так и дойдём, княже, — осклабился Немир, демонстрируя дырку вместо переднего зуба. — Вода покуда высокая, течение попутное, быстрое…

— Ну и славно!

Оленица тёрла казан речным песком, закусив губу. Надо же, как загустел жир, трудно отчистить… Впрочем, когда это и где женщине было легко?

Молодая женщина, отдуваясь, присела передохнуть. Солнце садилось за спиной, и гладь Днепра, расстилавшаяся перед ней, казалась тёмной. Утром не так, утром бескрайняя ширь искрится и переливается жидким серебром и золотом, покуда Солнце встаёт над миром.

Вот уже шестой год Оленица жила среди чужого племени. В памяти всплыло — приозёрная деревушка-весь, над водой летают стрекозы, и на том берегу видны строения славного города Переславля-Залесского… Господи, как давно это было! Да и было ли?

Новое видение вытеснило предыдущее — объятые яростным пламенем избы, и яростные всадники на низкорослых конях скачут по улице с визгом… Безумный бег к лесу, жёсткая петля аркана, сплетённого из конского волоса…

Потом был позор. Большой купеческий амбар, ярко озарённый смоляными факелами, нерусские лица в чалмах, с бородами, чёрными или рыжими, окрашенными хной… Покупатели осматривали пленниц основательно, щупали груди, раздвигали ягодицы, велели задирать ногу… Тех, кто не слушался, били по лицу.

Оленице тогда повезло — её недорого купил молодой ещё татарин, всей семьи у которого было — мать да собака. Галсан, таково было его имя, оказался парнем не злым, пленницу не бил, и со временем привязался к ней. Мать его, невысокая и не старая ещё женщина, тоже не изнуряла Оленицу работой, насколько это было возможно. Вскоре женщины уже болтали, мешая русские и монгольские слова.

А потом у девушки начал расти живот. Галсан, увидев это дело, против опасений Оленицы страшно обрадовался, и с тех пор стал относиться к ней откровенно ласково. И Оленица сдалась, покорившись судьбе. Ну что ж, что нехристь, главное, человек хороший.

Когда же появился на свет Ядкар, Галсан торжественно объявил, что желает жениться на Оленице, и пусть все знают — отныне она его законная жена! Свадьба была скромной, но всё было честь по чести — шаман бил в бубен, они прошли меж очистительных огней… Однако, когда жена сообщила Галсану, что брак будет законным лишь после венчания по православному обряду, монгол не возразил ни слова, и назавтра притащил священника…

Оленица улыбнулась. Да, с первым тогда вышла осечка — старый иудей не понимал ни слова по-русски, и вместо Библии держал в руках чёрную книгу со странными буквами. Зато второй священник оказался самым что ни на есть настоящим — бывший поп из-под Владимира… Попик во время обряда был изрядно пьян, но слова выговаривал твёрдо, и венец из посеребрённой меди насадил на голову невесте так, что едва сняли. Крещён ли жених, поп спросить забыл, да, судя по всему, его это не слишком интересовало — гораздо больше интересовали служителя пять серебряных монет нерусской чеканки.

Женщина вздохнула и вновь принялась за казан. Этой весной Галсан получил наконец то, чего так давно добивался — свою землю. Земля та была дарована ему Бату-ханом на правом берегу Днепра, чуть выше порогов. Здесь, на новом месте, Галсан твёрдо намерен был разбогатеть наконец, дабы обеспечить достойную жизнь семье…

Резкий свист прервал размышления Оленицы. Вдоль берега рысью двигался отряд всадников, человек тридцать. Люди были одеты странно — монгольские вещи вперемешку с русскими, но на всех тускло блестела броня.

Оленица бросилась от реки к юрте, стоявшей немного поодаль, среди кустов ракиты, уже зеленевшим нежной первой листвой.

— Тати! — ворвалась она в юрту, едва не сорвав полог.

Свекровь, уже неплохо понимавшая по-русски, без лишних слов кинула невестке длинный нож в ножнах, висевший на стене.

— Ходи быстро! Ядкар бери, прятай, ну! Я к Галсан!

Оленица подхватила сонного сынишку, бегом устремилась наружу. На коня бы, и в степь… Нет, не уйти вдвоём… Тут и прятаться негде, пара кустов…

Однако было поздно. Раздался короткий вскрик, и вслед за этим грубый голос:

— Чуть не ушла, паскуда!

— Татарки, они такие!

— Ставр, Михалко, обыщите логово! Вы трое, кругом!

Трое всадников спешились, направляясь к кустам. Оленица зажала рот сыну.

— Ну что у вас тут? — раздался молодой голос.

— Да вот, княже, татарка пожилая… А это, видать, хозяин?

— По всему судить, он. Чуть не подранил Ратибора, пёс поганый.

В этот момент Ядкар неловко шевельнулся, и один из налётчиков заметил.

— О, да тут ещё дичина!

Сильные руки выдернули мать и мальчика из хилого укрытия.

— Кто такая?

Перед Оленицей стоял молодой человек в воронёных доспехах, без шлема. Красив, пронеслось в голове, ох, девчачья погибель… Вот только глаза. Ох, до чего нехорошие глаза.

— Оленица я.

— Рабыня? А это кто?

— Сын мой… Ядкар… Яков, значит.

Жёсткая усмешка тронула губы князя. Он кивнул, и сзади ему подали какой-то округлый предмет.

— Этот хозяин твой? — молодой человек держал отрубленную голову за волосы. Всё поплыло перед глазами у Оленицы.

— Убийцы… поганые…

Князь кивнул, и один из воинов коротко взмахнул кривой саблей, явно трофейной. Голова женщины упала и покатилась, и обезглавленное тело, судорожно прижав уже мёртвыми руками сына, повалилось на него, укрывая мальчика от врагов.

— Мама, мама! — закричал малыш, дёргаясь под весом упавшей.

— Заткни его! — коротко приказал князь в чёрных доспехах.

Тот же человек, явно не желая прикасаться к залитому кровью телу, шагнул вбок и оттуда несколько раз ткнул концом сабли в малыша. Крики оборвались, мальчик захрипел и затих.

— Больше никого?

— Никого, Андрей Мстиславич! И в юрте пусто, голодранец хозяин-то! Коней четыре головы, баранов да овец три десятка, и корова одна ещё…

Князь махнул рукой.

— Не зажигать! Распугаем токмо других. Айда дальше, время дорого.

— Баранов резать?

— Ну неужто оставим? И корову резать тож! Коней с собой. Всё, действуйте!

— … Это ещё что, это разве Волга! Вот дальше будет настоящая Волга. По весне так чисто море-океан, берегов не видно!

— Да не ври, старче, уж так прямо и не видно! — усомнился кто-то из кметей.

— Эх, парень… Сам вскорости увидишь, тогда и поглядим, кто врёт!

Кормщик поудобнее перехватил рукоять рулевого весла и навалился, выправляя ладью по течению — западный ветер, косо бивший в парус, всё время норовил отжать судно к левому берегу. Князь Ярослав разглядывал берега, плывущие мимо. Вот она, Булгария… Бывшая Булгария, теперь уже можно сказать это прямо.

Берега, уже подёрнутые полупрозрачной зелёной дымкой, из-за удалённости ползли назад, казалось, еле-еле, хотя караван, подгоняемый ветром, шёл вниз по течению со скоростью не меньше пятнадцати вёрст в час. Солнце уже сильно припекало, но близость холодной воды скрадывала жару. Свита князя разместилась на лавках для гребцов — кто сидел верхом на лавке, привалясь спиной к борту, кто лежал, прикрыв лицо от солнца. Разговоры вспыхивали тут и там, вяло и лениво, и так же гасли.

Для похода Ярослав выбрал три самые большие сорокавёсельные ладьи, в которых разместилось до трёхсот человек. Князь выбрал их прежде всего потому, что посудины эти имели довольно вместительные трюмы, тогда как более мелкие ладьи обычно трюма не имели, и товар просто укладывался на дно, под лавками для гребцов. Ярослав усмехнулся — негоже соболям и куницам, кадкам с мёдом и брускам воска торчать на всеобщем обозрении… А это ещё что?!

— Глянь, княже, никак, нас перехватить хотят?

На берегу горели костры, суетились какие-то люди, сталкивая в воду длинные низкие лодки. Одна, две, три…

— А ну, к бою! — Ярослав решительно повернулся к людям. — Доспех мне, шлем и меч!

Витязи, враз утратив сонный вид, быстро и без суеты занимали свои места. Ярослав ухмыльнулся. Должно быть, речные разбойники приняли их за обычный купеческий караван. Однако, какая наглость у здешних татей, видно, никто не пугает их… Ну что же, сейчас ребята получат свой последний урок.

— Эйе, а ну, к берегу правь! — раздался гортанный голос, довольно сносно говоривший по-русски.

— С какого перепугу?! — сложив руки рупором, прокричал в ответ боярин из свиты князя.

Вместо ответа в борт ладьи впилась стрела. Боярин оглянулся на князя. Ярослав кивнул, и тотчас длинная стрела из тяжёлого русского лука со свистом ушла к цели. С коротким воплем стрелок вылетел за борт и скрылся в волнах.

— Эй, тати! А ну, бросить вёсла и руки всем вверх поднять! Считаю до двух! — снова прокричал боярин.

На лодках возникло замешательство, очевидно, нападавшие осознали всю серьёзность сложившейся ситуации.

— Эйе, не стрелять, иначе смерть всем вам! Мы есть застава великого Бату-хана! Денга плати за проход, да!

— Перед тобой посольство великого князя Владимирского, направляющегося к великому Бату-хану по его приглашению! Кто у вас главный?

Замешательство усилилось.

— Зачем моего человека убили, да? Отвечать будешь!

— Слушать меня внимательно! — вступил в разговор Ярослав. — Я князь Ярослав Владимирский, а вот кто вы такие, неясно! И отвечать за всё придётся тебе, как тебя там! Нападение на посольство! Сказано вам, бросить вёсла и руки вверх поднять! Раз!

Ладьи уже подошли вплотную, и были видны бледные лица сидевших вплотную друг к другу в низких лодках монголов. Очевидно, до начальника заставы дошло, что сейчас их всех перебьют и отвечать за это никто не собирается.

— Эйе, не стрелять! — в середине второй лодки встал во весь рост татарин в круглом железном шлеме, одетый неотличимо от других. — Мой начальник! Адык моё имя, да! Привет тебе, великы коназ Еруслаб! Надо тебе на берег, да! Тамга получи надо, чтобы дальше ходи!

— Зачем бы это мне? — хмыкнул Ярослав.

— Нехорошо говоришь! Дальше много застава будет, тамга покажи, дальше иди. Нет, тогда плохо! Там урусски говорить никто не знай, сразу нападай, коли тамга нету! Везде воевать будешь, да?

Гребцы в лодках уже выдыхались, гребя изо всех сил, стараясь удержаться вровень с идущими под парусом кораблями. Ярослав задумался. Может, и не врёт…

Ярослав тряхнул головой. Нет, так не пойдёт. Так всю дань по дороге раздать придётся. И потом, честь посольская не пустой звук, чтобы вот так вот любой сотник чумазый мог диктовать условия великому князю.

— Слушай меня, Адык! Бросай свою тамгу в лодью! На берег мы сходить не собираемся, некогда нам!

— Нету здесь тамга, на берег надо ходи!

— Ну тогда прощай!

Монгол сделал знак своим людям, и те разом перестали грести, затабанив лодку вёслами. Глядя на оставленную за кормой заставу, Ярослав на секунду пожалел было — может, и впрямь надо было получить тамгу эту самую… А, пёс их раздери!

— Слышь, Всеволодович, а ведь татарина-то мы ухлопали, — сказал вдруг боярин, тоже из-под руки оглядывая речную гладь.

— Да и леший с ним! Одним больше, одним меньше — кто их считает?!

— … Через Карпаты с конями не пройти тебе, Андрей Мстиславич!

Князь Андрей тяжело смотрел на человека, подсунутого ему князем Даниилом. Верный, мол, человек, да ловкий к тому же… Может, кому и верный, и уж что ловок без меры, тут никаких сомнений нет.

— Договаривались мы как с Данило Романычем? По полугривне пара, стало быть, за четыре коня гривна. Поправь, может, я неверно считаю, два и два сложить не умею?

— Два и два сложены верно, да вот общий счёт не таков нынче, — несогласно мотнул головой посредник. — Серебро нынче сильно выросло в цене-то, Андрей Мстиславич. Почитай, одних даней сколько! Нынче на Волыни за пару коней гривны не выручишь…

— При чём здесь Волынь? Я так мыслю, ты их не на Волынь погонишь, а в угорскую землю! Там и сейчас кони в цене, и дани они Батыге не платят!

— А ты погоди, не горячись, Андрей Мстиславич, — примиряюще проговорил посредник. — Ну сам посуди, стоит ли мне брать краденых коней татарских, да тайком гнать их, когда можно за те же почитай деньги взять законных лошадок-то, прямо тут, на Галиции? Короче, пять голов гривна.

Князь Андрей катал желваки на скулах.

— Пойми и ты меня, Овсей. Не на вина да шелка заморские мне те гривны надобны, на оружие. На освобождение Руси от поганых гривны теи пойдут. Четверть гривны за голову. Договор есть договор, и слово надобно держать.

Овсей поглядел на небо, вздохнул.

— Ладно. Можно и по четверть гривны, раз договор. Токмо больше ты меня не увидишь, Андрей Мстиславич. Как будешь следующих гнать, сам ли, найдёшь ли кого, то мне уже без разницы. Да, чуть не забыл — возможно, скоро Батыга имать тебя велит повсюду, так что в землях галицких тебе неуютно будет…

— Довольно! — перебил торгового посредника князь. — Пять так пять, забирай!

— … Выходит, врал тот татарин, что без тамги его этой самой нет нигде проходу!

— Ха! Да эти поганые за векшу драться будут! Ясное дело, мзду слупить хотел!

Ярослав Всеволодович стоял на носу ладьи, слушая разговоры своих людей. Действительно, утверждение о том, что без тамги владимирское посольство вынуждено будет пробиваться с боями, оказалось полным блефом. Действительно, несколько раз за время пути наперерез каравану из трёх судов выдвигались лодки, полные вооружённых людей, но узнав, что едет посольство великого князя, без возражений отваливали в сторону. К тому же, как понял Ярослав, отнюдь не все из интересующихся были официальными лицами, добрая половина была просто речными разбойниками, отряженными местными хозяевами для грабежа проходящих судов. Увидев три корабля, буквально набитые окольчуженными воинами, они старались уйти с максимально возможной скоростью.

И вообще, как понял Ярослав, по приказу самого Батыя водный путь купцам был открыт по всей Волге. Мытари же располагались на берегах, и брали налог только с торговли, а не с провоза. Эх, на Руси бы так-то, подумал князь, морщась. Не выйдет… Каждый из князей норовит рогатки расставить, дабы карман свой набить. Оттого и товары, через все границы провезённые, дорожают непомерно.

Кормщик, кстати, почти не соврал: уже после впадения Камы Волга стала столь широка, что никакая стрела, выпущенная из лука, не достигла бы её середины. Здесь же, в низовьях, полые воды разлились так, что река и впрямь больше походила на море. Лес же, долго окружавший реку и стеной стоявший по обоим берегам, уже после Девьих гор [Жигулёвские горы. Прим. авт.] сник, стал изреженнее, а потом и вовсе исчез — сперва с левого берега, потом и с правого. Низкие берега почти сливались с водой, создавая ощущение полной безбрежности.

Ветер всю дорогу благоприятствовал путникам. Единственное место, где пришлось идти на вёслах, была излучина возле Девьих гор, где река поворачивала точно на запад. Ветер, упорно дувший с запада, не позволил идти под парусом, однако могучая Волга сильно облегчила работу гребцов, а после прохождения той луки ветер и вовсе сменился на северный, и ладьи птицами понеслись к своей цели.

Журчала вода, рассекаемая острым носом судна, парил в небе коршун, так высоко, что казался точкой. Берега великой реки казались пустынными, как в день Творения. Сейчас, когда степные пастбища полны сочной и свежей травы, никто не станет гонять стада вдоль берега. Это позже, летом, на освободившиеся от излишней влаги заливные луга придут многочисленные отары…

— Глянь, княже, — прервал размышления Ярослава боярин. — Похоже, Сарай-Бату. Прибыли, стало быть.

— … Нападай! Резче, резче!

Сухо щёлкали деревянные учебные мечи. Князь Борис старался вовсю, но толку чуть — боярин Воислав стоял нерушимо, как скала, отбивая атаки без особого труда. Впрочем, уже не так легко, как раньше, отметила Мария, наблюдавшая исподтишка за сражающимися.

За минувший год мальчик заметно вырос, и многому научился. Теперь он скакал на коне не хуже самой Марии, и, пожалуй, через год-другой не уступит и степняку, выросшему в седле. Нынче вот и за меч взялся…

Мария вздохнула и вернулась к письму. Палкой махать сын научится скоро, это Воислав Добрынич обучит. А вот как делам государственным научиться… Садить мальчика за всю эту цифирь нет смысла — не воспримет он, мал ещё… Ладно, придётся всё самой.

Княгиня пододвинула к себе документы, мимолётно отметив — вот эти пергаменты старые, чищены неоднократно и протёрты до дыр, на княжую грамоту не годятся… Вообще ни на что не годятся. Мария даже сморгнула от неожиданного открытия — добрую половину документации составляли берестяные грамоты. Однако, похоже, туго не только с пергаментом, но и с бумагой, да не было бы ещё туже. Одна береста останется, благо бересты навалом.

Мария вздохнула ещё раз и приступила к работе. Так, что тут у нас… Хлебные торги… Соляной торг… Скобяные изделия… Пенька, лён…

Княгиня хмыкнула. Цены на всё, подскочив после нашествия, выровнялись, а в последние два года стали даже ниже предыдущих, мирных лет. Мария встала, подошла к полке с архивами, покопалась в них и достала нужное. Да, точно, вот цены того, мирного лета. Железо в одну цену, пожалуй, а всё остальное дороже. Вот мёд и воск тогда дешевле были, да и меха…

Мария захлопнула толстую книгу, положила её на полку. Дешевле? Нет. Не товары стали дешевле, а серебро дороже, вот что. Раньше дань, как бы тяжела она ни была, оставалась в княжьей казне и вновь шла в оборот. Теперь же серебро и куны уходили в Орду безвозвратно. Деньги вымывались из страны.

Она села на лавку, облокотилась о стол. Это только начало. Пока это сказалось на падении цен, и купчины-выжиги, вовремя зажавшие серебро, даже радуются. Однако скоро радости их придёт конец. Скупленные подешёвке товары будут гнить на складах. Деньги — кровь торговли. Без серебра торговля захиреет, превратится в мену «дай-на-дай». Возможно, в деревне это и пройдёт — кузнецу заплатят хлебом, соль сменяют на холстину… И всё. Замрут торги, соляные и хлебные, не будет товаров заморских — какой купец из-за моря потащится, ежели тут у него ничего не покупают? Не погонят с юга табуны, не будут строить более ладьи быстрокрылые…

— …Нет, Борис Василькович, так у тебя дела не будет!

— Да, Воислав Добрынич, ты-то вон какой! — донёсся слегка обиженный голос мальчика. — Сверху-то каждый может!..

Мария усмехнулась. Мне бы твои заботы, Борис Василькович.

Здоровенные нукеры, одетые в золочёные кольчуги, молча расступились, открывая проход. Ладно хоть тут мзду не берут, усмехнулся про себя Ярослав, входя в шатёр. Первое место во всём Сарае…

— Рад приветствовать тебя, князь Ярослав Всеволодович! — встречавший его человек говорил по-русски бегло и почти без акцента. Князь вгляделся — непонятно, что за человек.

— Ты, почтенный, из каковских будешь?

— Это не должно тебя беспокоить, князь Ярослав, — улыбнулся толмач. — Здесь все мы слуги величайшего Бату-хана. Жди, он тебя примет.

Переводчик нырнул за голубые бархатные портьеры, уже сильно закопчённые поверху. Ярослав Всеволодович огляделся. Да уж…

Дворец Бату-хана представлял сборище шатров, укреплённых на высоких столбах, обтянутых белым войлоком. Внутри сооружение было украшено пёстро и аляповато — китайский шёлк, индийсткий муслин, тяжёлая византийская парча и европейский бархат соседствовали с тигровыми и барсовыми шкурами, роскошные персидские ковры на полу, изрядно затоптанные и кое-где продранные, и совершенно неожиданно в углу голая каменная баба, явно из какого-то языческого храма. Баба плясала, бесстыдно растопырив ноги и загадочно улыбаясь.

— Слышь, Борис Лукинич, ты вроде дока… Это откуда такое? — кивнул Ярослав на статую.

— Да вроде как в Индии такие вот… А мож, ещё подале где… — отозвался Борис Лукинич, боярин из свиты, допущенный в приёмную Бату-хана.

Князь огляделся — сесть было не на что. А впрочем…

— Садись на пол, ребята!

Нукеры охраны с удивлением наблюдали, как урусы, вместо того, чтобы дожидаться приёма на ногах, как все посетители, рассаживались вдоль стен. Сам князь привалился к каменной бабе и прикрыл глаза.

Вообще здешние порядки были таковы, что оставалось только вертеть головой от изумления. Во-первых, владимирское посольство никто не встретил — если не считать таможенного чиновника с сильной вооружённой охраной, немедленно потребовавшего мзду, как будто это было не посольство, а купцы. Пришлось заплатить, и не так уж мало. Дальше — хуже. Пришлось искать ночлег, прокорм и прочее. Никто не интересовался великим князем и его людьми, и для того, чтобы проникнуть ко двору Бату-хана, пришлось искать нужных людей и платить, платить, платить… Лишь на шестой день, подкупив стражников, князю удалось проникнуть к ханше, где принесённые богатые дары решили наконец дело — князю было объявлено, что назавтра поутру Повелитель примет его. С богатыми дарами, естественно.

— Князь Ярослав, Повелитель Вселенной Бату-хан ждёт тебя! — вновь возник из-за занавеси толмач.

Ярослав дважды глубоко вдохнул и встал, направляясь к портьерам. Однако вход ему преградили два здоровенных нукера.

— К Повелителю нельзя входить с оружием, князь, — сказал переводчик.

Пришлось отдать и меч, и кинжал. Более того, наглый охранник охлопал Ярослава, ища спрятанное оружие. И это пришлось стерпеть.

В покоях Бату-хана царил полумрак, но прохлады не ощущалось — степное солнце уже набрало летнюю силу, калило нещадно, и войлочные стены не служили преградой наружному зною. Золотые светильники-чаши, заправленные жиром, ещё усиливали жару, добавляя к тому же аромат горелого жира.

Бату-хан сидел за дастарханом, уставленным блюдами, и князь поймал внимательный взгляд раскосых глаз. Рядом сидел старик в роскошном, но сильно засаленном халате, обгладывающий баранье рёбрышко. Глаз старика было не видно, и только изредка из узких щелей коротко просверкивало сталью.

— Приветствую тебя, величайший Повелитель Вселенной Бату-хан! — Ярослав церемонно поклонился. Толмач забормотал, переводя, и Бату коротко кивнул.

— Ты можешь сесть вот здесь, князь Ярослав, и взять себе мяса, — переводчик указал место возле дастархана. Ярослава передёрнуло, но он усилием воли сохранил полное спокойствие — надо же, какие обычаи у поганых, слуга гостю разрешает мясо со стола брать…

— Благодарствую, великий хан! — глядя прямо на Бату-хана, ответил князь, усаживаясь на указанное место. — Я прибыл сюда по зову твоему и жду указаний.

Памятуя, что отказ от предложенного угощения у монголов равнозначен оскорблению, Ярослав Всеволодович взял кусок хорошо прожаренного мяса и стал есть. Бату, выслушав переводчика, опять кивнул и заговорил.

— Немного не так ты сказал, князь Ярослав, — начал переводить толмач. — По зову моему, это верно, однако, очевидно, говорить следует тебе, не дожидаясь указаний. Повелитель говорит — излагай своё дело. Просьбу свою, князь Ярослав.

Ярослав положил недоеденый кусок мяса на край стола.

— Как скажешь, Повелитель. Хочу я просить ярлык на право княжить над всеми землями русскими. И готов, само собой, заплатить за то великую дань…

… Боярин Борис Лукинич встрепенулся — из за портьер, пятясь, появился Ярослав Всеволодович. Развернулся на месте.

— А, ты здесь?

— Ну как? — вскочил на ноги боярин.

— Всё хорошо! — князь обернулся к стражнику, которому отдавал меч и кинжал. — Меч и прочее подай-ка, парень!

Стражник понял, кивнул и исчез, через минуту вернувшись с вещами. Князь Ярослав смотрел на протянутый ему меч с удивлением — вместо отличного меча в богатых золочёных ножнах монгол протягивал ему обшарпанный, явно трофейный.

— Это не мой! И кинжал не мой!

Нукер, невозмутимо улыбаясь, положил принесённое на ковёр и отошёл, застыв истуканом возле прохода в покои Бату-хана. Ярослав смотрел на наглеца, тяжело дыша и сжимая кулаки. Дать в морду? Он с оружием, и другие тут стоят… Идти жаловаться назад, самому Бату-хану, мимо этого прорываться? Глупо, как унизительно глупо…

Ярослав пнул ногой дешёвенький меч и совсем уже плохой кинжал, развернулся и вышел вон. Боярин поспешил за ним, на ходу отстёгивая свой меч.

— Возьми, Всеволодович…

— При себе держи, — прошипел Ярослав, — не то не сдержусь я…

Грязь хлюпала под ногами коней, ошмётками летела в стороны, и Шэбшээдэй невольно поморщился — некстати сейчас измазаться в грязи, подобно бедному табунщику…

— Вот интересно, Шэбшээдэй, почему в Сарай-Бату всё время грязно? — ехавший за ним вслед Эрэнцэн старательно избегал наиболее глубоких луж. — В степи уже снег сошёл, земля просохла, а тут лужа на луже. Даже летом, когда земля твердеет, как камень, тут грязь…

Словно в ответ из-под забора, сплетённого из хвороста — явно работа какого-то русского раба — с шумом выплеснулась изрядная порция помоев, вливаясь в глубокую лужу. Конь всхрапнул от неожиданности, но Шэбшээдэй твёрдой рукой удержал его.

— Слишком большим стал Сарай-Бату. Монголы не должны жить в такой тесноте, Эрэнцэн. Но что делать? Если ставить юрты так, как положено, чтобы от стойбища до стойбища не долетала стрела, Сарай-Бату растянулся бы отсюда до южных гор!

Эрэнцэн поцокал языком, оглядывая скопище самых разнообразных строений, закрывавших обзор. Юрты и шатры соседствовали с плетёными из ивняка кибитками, лачугами, сложенными из сырцового кирпича с примесью навоза, и среди всего этого разнообразия выделялась бревенчатая русская изба под двускатной камышовой кровлей — вероятно, хозяин доставил избу по воде откуда-то сверху, из Уруссии, и оттуда же пригнал плотников, собравших её на месте. Шэбшээдэй скривил губы — не пристало честному монголу менять родную юрту на чужое жилище.

Улица, образовавшаяся стихийно, петляла среди беспорядочно разбросанных строений, огороженных заборами, не менее разнообразными по стилю, чем сами жилища — ивовые плетни, туго стянутые верёвками вязанки камыша, сложенные из сырцового кирпича… Заборы были такой высоты, чтобы всадник с коня не мог заглянуть во двор, зато внизу обычно оставалась щель, дабы не препятствовать стоку нечистот. Во дворах то и дело орала скотина всех пород, где-то ссорились женщины, где-то визжали ребятишки.

Нойоны ехали по важному делу — сегодня они будут допущены к самому Бату-хану. Позади ехали шестеро конных охранников, ведущих к тому же в поводу коней, нагруженных дарами — целый маленький караван. По мере приближеия к резиденции Повелителя строения становились иными — юрты, крытые белым войлоком, роскошные шатры… А вот и забор обтянут белым войлоком, совсем новым, гляди-ка! Богатые люди тут живут.

У ворот, ведущих во двор резиденции, стояли могучие нукеры в золочёных доспехах. Шэбшээдэй и Эрэнцэн спешились, бросив поводья коней собственным охранникам.

— Нам назначено, почтенные стражи!

Серебряные монеты ловко легли в руки почтенных стражей, упрощая процедуру входа — иначе вполне могли бы эти привратники продержать посетителей с четверть часа.

У входа в шатёр уже ждал толмач Немир, не то болгарин, не то серб. Шэбшээдэй и Эрэнцэн разом поклонились.

— Привет тебе, почтенный Немир!

— Проходите, почтенные, Бату-хан немедленно примет вас!

Нойоны вновь поклонились. Шэбшээдэй усмехнулся про себя — это глупые урусы полагают, что переводчик при Бату-хане фигура несущественная — переводит и переводит. Да, прежние толмачи так и вели себя, не осознавая свои возможности… Вернее, не было ещё тогда возможностей, поход есть поход. Но сейчас дело иное. Урусы не понимают этого, потому и ждут по многу дней, проедаясь на постое. Разумеется, все дела Бату-хан решает сам, но дел много, и от толмача Немира зависит, кто из просителей будет ждать месяц или два, а кто уже завтра будет допущен к Бату-хану. Поэтому золото течёт к скромному толмачу рекой, в частности, этот визит обошёлся Шэбшээдэю и Эрэнцэну в шесть золотых монет.

Бату-хан сидел на возвышении, на груде персидских ковров. Стола-дастархана перед ним не было — это не официальный визит посольства, а обычные просители в приёмные часы.

— Тысячи лет жизни тебе, Повелитель! — Шэбшээдэй и Эрэнцэн пали ниц пред фигурой в ало-золотом халате.

— И вам здоровья, мои верные подданные, — вежливо отозвался Бату.. — Что привело вас сюда? Только излагайте коротко, у меня мало времени.

Шэбшээдэй, как старший из двух, заговорил первым.

— Повелитель, ты пожаловал нам земли за большой урусской рекой Днепр, и мы восхваляли твою необыкновенную щедрость. Но жить на тех землях стало невозможно. Свирепый бешеный волчонок, Андрэ, сын коназа-волка Мастислаба, угоняет наши табуны, режет скот и людей. У него много людей, и твои подданные не могут в одиночку выловить разбойника — ведь им нужно заниматься делами, разводить скот и торговать, дабы иметь счастье уплатить тебе дань, и самим прожить… Если не остановить Андрея, скоро все земли на правом берегу Днепра опустеют. И так уже владельцы отгоняют табуны и стада на левый берег, а кто не имеет там земли, разоряются. Помоги нам, Повелитель!

Бату-хан молчал, катая желваки на скулах.

— Идите, мои славные подданные. Вопрос будет решён.

Капель стучала по крыльцу торопливо, вразнобой, как будто спешила куда-то. Князь Михаил поглядел на край свисающей над крыльцом резной кровли, обросшей сосульками, протянул руку и отломил одну. Длинная прозрачная морковка холодила руку, истекая слезами, точно предчувствуя свою скорую кончину. Неожиданно для себя самого Михаил лизнул сосульку, ощутив на губах уже давно позабытый вкус… Вкус детства.

На секунду защемило сердце — так вдруг захотелось вернуться в то далёкое, страшно далёкое время, когда лизание простой сосульки приносило радость… Да было ли всё это?

— Ну что, Михаил Всеволодович, банька готова! — из-за угла вывернулся боярин Фёдор Олексич. — Прислугу я отослал, и банщика тож. Поговорим-попаримся!

— А то! — встряхнулся Михаил. — Веди, Олексич! Банька сейчас самое-самое…

Знакомая банька в глубине заднего двора гостеприимно распахнула дверцу предбанника. Двое витязей охраны сели на лавочку чуть поодаль, так, чтобы держать под обзором весь двор. Никто не должен слышать разговора…

В глубине предбанника сидела фигура, лицо которой закрывал капюшон. Ярослав вздрогнул даже — до того вдруг ясным было ощущение, будто сидит за столом покойный князь Мстислав, замученный в Орде…

— Здравствуй, Михаил свет Всеволодович, — откинул капюшон человек.

— Здравствуй, Андрей Мстиславич.

Молодое, совсем ещё молодое лицо… И всё-таки не отпускало князя Ярослава, что за столом сидит покойник.

— Что слышно, Андрей Мстиславич? — боярин Фёдор тщательно запер за собой дверь, обернулся. — Или нет особых вестей на Низу? Поговаривают, неуютно нынче там?

— И ещё неуютней станет, — жёстко усмехнулся князь Андрей.

Михаил тоже усмехнулся. Да, это было правдой. Малочисленные, но вёрткие отряды князя Андрея установили на припорожских и запорожских землях такой террор, что переданные во владение монгольским нойонам и рядовым нукерам земли приносили своим новым хозяевам одни убытки. Простые табунщики менялись в лице, услышав имя «коназа-волчонка», и всё чаще звучало слово «летучая смерть». После Андрея Мстиславича живых не оставалось, конские табуны уходили в никуда, как будто в воду. Прочий же скот, коров и баранов, резали, бросая вспоротые туши на радость воронью.

Поначалу гордые монгольские нойоны пытались решить проблему своими силами. Попытки выловить «наглого мальчишку» предпринимались неоднократно, но все они закончились ничем, если не хуже. Мелкие отряды ускользали от погони, а затем, собравшись в кулак, встречали в степи загонщиков, нападая внезапно и страшно. Молодой князь никогда не вступал в открытый бой, не имея тройного численного перевеса, поэтому потери партизан оказывались незначительными, погоня же обычно гибла до последнего человека.

— А вот у меня есть для тебя вести, Андрей, — Михаил налил пива в две кружки, одну протянул гостю. — Нехорошие вести, прямо скажем. Надоели татарам твои похождения. Из Сарай-Бату на днях выходит на тебя тумен Бурундая. Того самого.

Князь Андрей отпил пива, не изменившись в лице. Да, не такое было у него лицо в тот раз, подумал Михаил. Оставалось тогда в нё м ещё что-то детское, живое, что ли. Сейчас же лицо обветрело, стало узким, как топор. И глаза, глаза… Михаил вновь внутренне содрогнулся. Не бывает у живых таких глаз. Настоящий лик смерти.

— Да, это будет трудно, — Андрей вновь отпил пива. — Это будет по-настоящему трудно.

— Что делать думаешь? — боярин Фёдор отпил пива прямо из кувшина. — Запорожье, это тебе не древлянские леса. Выловят вас.

Помолчали.

— Уходить тебе надобно, княже, — вновь заговорил Фёдор. — Пересидеть в землях галицких…

— Нельзя сейчас, Фёдор Олексич, — Андрей глядел в стену немигающим взглядом. — Травень на носу, надобно разогнать табуны поганых. Дабы укрепились они в мысли, что не стоит и соваться в земли русские.

Снова помолчали.

— Ты вот что, Михаил Всеволодович… — Андрей откусил кусок пирога с соминой, медленно зажевал. — Ты передал бы мне ладей пяток. Не шибко больших, так, вёсел на двадцать.

Михаил внимательно поглядел на молодого князя.

— Вот с этого места подробнее, Андрей Мстиславич.

Князь Андрей усмехнулся.

— Есть одна задумка. Надо ли тебе? То ж моя забота…

— И всё-таки, — не согласился Михаил. — Должен быть уверен я, что не самоубийце помогаю.

— Кто сейчас в чём может быть уверен? — Андрей улыбнулся одним уголком рта. — Ну хорошо. План таков: одна часть людей моих с шумом уводит погоню на северо-запад, в лесные края.

— Догонят…

— Не догонят, коли каждый всадник с двумя заводными конями будет. Вторая же часть затаится по балкам, и как отойдёт погоня подалее, за дело примется.

— Ты Бурундая за дурака не держи. Оставит он засадный отряд. И при чём тут ладьи?

Андрей усмехнулся.

— Ясное дело, не дурак он. И отряд засадный оставит беспременно. Вот для того и ладьи, Михаил Всеволодович.

Андрей взял корочку, обмакнул её в пиво и принялся рисовать на столе.

— Вот тут вот Днепр. Вот это Буг. Вот это Днестр, в низовьях он широкий да глубокий, ладья хоть самая большая легко пройдёт, особенно по весне. Переправить суда через пороги, и айда. Как варяги — налететь с воды, коней взять… А в случае чего водой и уйти. Этим займётся третья часть воев моих.

Князь Михаил и боярин Фёдор переглянулись. План был хорош. Против двух отрядов, действующих быстро и слаженно, монголам будет очень трудно работать. Степняки до сих пор не умели обороняться от ударов с воды.

— А коней я ныне в галицкую землю не погоню, — Андрей стёр рисунок со стола и проглотил смоченную в пиве корочку, зажевал. — Погоню через Валахию. Вот и там ещё ладьи пригодятся, на переправах поганых в случае чего…

— Вот что, Андрей Мстиславич, — князь Михаил поставил кружку на стол. — Сделаем так. Как лёд под Черниговом сойдёт — а это дело считанных дней — так отправлю я ладьи с хлебом да овсом к порогам. Татарам хлеб надобен, ну а мне серебро, — усмехнулся Михаил, — отчего не помочь друг другу? Торговля дело обоюдовыгодное. Ну вот… Ладьи те твои, коли сумеешь взять на берегу. Место тебе укажут.

— Как звать того поганого?

— Тюрюубэн имя его.

— Живым оставить?

— Не нужно. На другой раз другой найдётся, уж этих-то на наш век хватит.

— Людей твоих?

Михаил молал долго, очень долго.

— Как получится. На берегу оставь.

Все трое снова замолчали. А что говорить? «Как получится»… Получится скверно. В колодки и в Кафу, генуэзцам на продажу…

— Может, шесть отправить ладей-то? — осторожно спросил Фёдор. — На одной народ назад вернётся…

— От тебя не ожидал, Фёдор, — усмехнулся князь Михаил. — Ровно маленький, честное слово.

Боярин сник. Всё верно — если сделать так, вся затея станет белыми нитками шита. И доказывать, почитай, ничего не надо.

— Червей развелось у меня, Андрей Мстиславич, — Михаил откинулся к стене. — Один или даже двое в караван беспременно затешутся. Так что придётся выбирать татарам — либо раскрыть людей своих, каким-то чудом сюда возвратив, либо в Кафу… Токмо одно условие у меня. Серебро отдашь до гривны, за ладьи и груз. Мне дань платить. Всё остальное твоё.

Андрей встал.

— Храни тебя Христос, Михаил Всеволодович. И тебя, Фёдор Олексич.

— … Нет, ты посмотри, Воислав Добрынич, ты глянь — хозяин всей земли русской, Ярослав свет Всеволодович!

Мария бросила письмо на стол, сжала кулак. Боярин взял документ, вчитался.

— Это что же, теперь мы князю Ярославу дань свозить должны? Подданные мы его?

— Дань! Дань, это полбеды. Карать и миловать он нас будет, по своему усмотрению!

Мария нервно зашагала по комнате, ломая пальцы.

— Знаю я, каков милостив князь Ярослав. Ох и знаю! Ты-то понимаешь?..

Воислав положил документ на стол.

— Неужто думаешь, госпожа, что решится он на такое?

— А тут и думать нечего. Помнишь, как он Елену Романовну-то? Добрый он, Ярослав Всеволодович, покуда сытый спит!

Мария помолчала.

— Ты вот что, Воислав Добрынич… Подготовь ладьи, штуки три-четыре, поболее которые. В орду поедем посольством.

— Да когда?! Ледоход едва прошёл…

— Нельзя нам медлить, Воислав, никак нельзя! Надобно получить ярлык на княжение для сынов моих, Бориса и Глебушки. Не допущу, чтобы лишились они вотчины законной, от Василько Константиновича унаследованной. Проклянёт он меня, из гроба проклянёт, ежели допущу такое дело!

— … А ну поднажми, ребята! Совсем уже немного осталось!

Ребята, крепкие мужики и парни, гребли вовсю, но тяжело нагруженная ладья двигалась нескоро. Ровный южный ветер не позволял поднять парус, и если бы не попутное течение, вряд ли удалось бы пройти за день хотя бы полста вёрст…

— Эй-ей, на голове! Отзовись! — донеслось сзади. Ждан, купец-приказчик князя Михаила, обернулся. Позади головной ладьи двигались ещё четыре, так же тяжко ворочая вёслами.

— Ну чего?! Говори, слышно тебя!

— Слышь, Ждан Борисыч, чего мы в самые пороги-то гребём? Не проще где-нито поближе причалить, да и разгрузиться? Чать, пристаней тут нигде нету, не всё равно, где на берег мешки таскать! А к поганым гонца послать, пусть, мол, сюда идут!

— Нельзя, Флегонт Никитич! Уговор есть уговор. За пороги надо плыть!

— А ну как побьёмся?!

— Типун тебе на язык!

Ждан в сердцах чуть не сплюнул за борт, но спохватился — сейчас и этого не надо бы… «Побьёмся» — ляпнет же сдуру!

Днепровские пороги вообще-то были не так опасны в вешнюю пору, затопленные полыми водами. Пожалуй, только Ненасытец, самый крутой из всех… Однако Ждан тоже не очень понимал, почему бы торг не осуществить здесь, выше порогов. Опять же, с изрядной экономией — одно большое сорокавёсельное судно способно взять весь груз, что несут сейчас пять лёгких ладей, и народу не в пример меньше нужно… Впрочем, сейчас в здешних местах народ-то как раз на борту и нелишний, мало ли что… Да тут обратный путь чего стоить будет, вверх мимо порогов ладьи те таскать — мучение сущее!

Караван из пяти судов, гружёных зерном, был направлен из Чернигова самим князем Михаилом Всеволодовичем, затеявшим торговлю с татарами. Ждан усмехнулся — всем известно, как «любит» поганых пришельцев князь, да и они его не жалуют, а вот деваться некуда. Торговля, она любые стены прошибёт.

Невольно вспомнилось, как проплывали мимо Киева. Могучие стены зияли проломами, которые никто не спешил заделывать, по верху виднелись молодые деревца, кое-где уже проросшие в бойницах. Пристань бывшего великого города была тиха и пустынна, только несколько рыбачьих лодок качались на воде… Ждан поёжился — уже четвёртый год пошёл, как порушили Киев поганые, а город и не думает подниматься из руин. Поднимется ли вообще? Ведь до сих пор нет в Киеве князя, и находится он под прямым правлением ордынцев. Только что гарнизон убрали свой оттуда.

Ниже Канева русская земля, по сути, кончалась. Вместо порушенных весей на высоком правом берегу стали появляться кое-где юрты монголов, но чаще берег на несколько вёрст оставался пустынным. Ходили слухи, что в здешних местах орудует князь Андрей Мстиславич из бывшего Рыльска, беспощадно мстя за отца…

Последнюю ночёвку перед порогами провели на воде, стоя на якорях — так оно надёжнее. Ждан уже не раз проходил через пороги, и знал — это дело занимает целый день, с рассвета до заката. Ничего, сейчас дни долгие, времени хватит с запасом…

Ждан Борисович глянул вперёд. Далеко впереди смутно белела пена, и уже вроде как доносился шум, пока неясный за посвистом ветра.

— Ну вот и пороги, ребята! Онфим, а ну пусти!

Кормщик с готовностью уступил место. Перехватывая рукоять рулевого весла, Ждан уже отчётливо видел пенящиеся буруны над камнями первого порога — Кодака.

— Эй, сзади! Держаться всем за мной, идти ровно в струнку! Передай дальше!

Ждан навалился на отполированную до блеска рукоять руля, направляя ладью в глубокий проход между бурунами.

— Ребятушки, а ну поднажми! Не спать, не спать на пороге-то!

Тюрюубэн отхлебнул из пиалы пряное вино, зажмурился — эх, хорошо!

Для хорошего настроения у Тюрюубэна имелись все основания. Во-первых, солнце светило сегодня совершенно по-летнему. Это там, в дремучих урусских лесах ещё, наверное, не везде до конца стаял снег. Здесь же, на привольных степных просторах тёплый ветер с близкого южного моря давно согнал нестойкий снежный покров, уже вовсю зеленела трава, и заметно исхудавшие за зиму стада овец, коров и лошадей жадно щипали её, на глазах восстанавливая силы.

Был и другой повод для хорошего настроения. Обычно хлеб в низовья Днепра доставляли морем генуэзские торговцы, и брали довольно дорого. В этом году из-за не то войны, не то неурожая цена заморского хлеба ещё выросла, и какова же была радость Тюрюубэна, когда явился к нему урусский купец Джан, торговый агент коназа Магаила. Урус предложил пшеницу по цене, заметно меньшей, чем заморская, и ещё дешёвый овёс, который в здешних местах был дороже пшеницы — а ведь овёс так полезен для породистых коней! Дешёвый овёс, это как раз то, что нужно…

Правда, Тюрюубэн удивился, что Джан не продаёт хлеб выше порогов, куда генуэзские купцы обычно не добираются. На что урус ответил, что там свирепствует бешеный коназ Андрэ, все бегут, и никакая нормальная торговля невозможна. Тюрюубэн сокрушённо цокал языком, качал головой — да, ему известно об этих делах… К счастью, так далеко на юг бешеный волчонок не забирается. В общем, договорились.

Тюрюубэн вновь отхлебнул из пиалы. Нет, жизнь определённо хороша… С тех пор, как величайший Бату-хан пожаловал Тюрюубэну обширные угодья, дела его пошли в гору. Третий год тучнеют стада на обширных пастбищах. А ещё Тюрюубэн скоро будет имеет прибыль от торговли особого рода.

Генуэзские купцы, как известно, с удовольствием покупают урусских девок, особенно тех, у которых волосы словно золото. Сколько стоит молодая, красивая урусская девка с золотыми волосами? Правильно, дорого. А сколько стоит маленькая девчонка? Правильно, гораздо дешевле. Ну, дошло? То-то! Тюрюубэн берёт девчонок, держит их у себя года три-четыре и продаёт гораздо дороже, чем купил. Нет, он не бьёт их без нужды, не морит голодом и непосильной работой — зачем портить будущий товар? Он, правда, пользуется понемногу сладкими курочками, но это им только на пользу — такие девочки уже в двенадцать лет послушны и хорошо знают, что такое мужчина. А в двенадцать лет их уже можно и продать, тем более в тринадцать… А уж в четырнадцать обязательно! Дольше держать нет смысла: хотя работа у Тюрюубэна не слишком тяжела — сыр делать, войлок там валять — но руки могут сильно огрубеть, и цена упадёт… И потом, в этом возрасте они уже вполне могут зачать при неосторожном обращении, зачем Тюрюубэну беременные рабыни? Морока одна… Вот нынче он продаст заморским купцам первую партию товара, а там пойдёт дело, пойдёт! Корм свой, выращивать нетрудно…

Скоро он станет богатым, очень богатым!

Размышления монгола превало появление всадника, скакавшего крупной рысью.

— Ну что там?

— Хозяин, пять больших лодок идут через пороги! До заката они будут здесь!

Тюрюубэн залпом допил вино.

— Отлично! Готовь людей и повозки!

— … Левым бортом греби! Правым табань!

Ждан изо всей силы орудовал рулевым веслом, да и гребцы старались на совесть. Ненасытец — самый страшный из всех порогов на Днепре, и не сосчитать, сколько кораблей и душ поглотил он… За то и назван Ненасытец, кстати. Двенадцать уступов гигантской каменной лестницы, и даже сейчас, в половодье, не так просто проскользнуть в узкие проходы между скрытыми водой глыбищами. Пожалуй, что в летнюю пору и вовсе не прошли бы с грузом…

— Правый борт греби!

Ладья ухнула с очередной ступени, глубоко зарывшись носом, людей окатило водой с носа до кормы.

— Оба борта греби! Сильней, сильней!

Ждан даже не оглядывался, как там идут следующие за ним «в струне» остальные. Некогда оглядываться, Бог даст, пройдут, а нет, так уж ничем не поможешь…

— Правый греби, левый табань!

Ух! Снова водопад брызг, но и эта ступенька пройдена.

— Ребята, последняя ступень! Давай, давай, работай! Оба борта!

Тяжёлая туша судна в последний раз взвилась и тяжело осела в воду, качаясь с носа на корму.

— Никак, прошли, ребята! — Ждан бросил рулевое весло кормщику, помогавшему ему на этом пороге, отёр пот со лба. — Вроде как прошли, говорю!

Гребцы разом расслабились, опустив вёсла.

— Слышь, Онфим, вон там заливчик имеется! — указал рукой купец. — Правь туда. Отдохнуть надо дать ребятам, поесть малость! Не то свалятся… Давай-ка ещё погреби, ребята, каша ждёт!

— … Ну что там?

Князь Андрей оглянулся на всадника, подъезжавшего сзади.

— Всё хорошо, княже! Прошли они Неясытец-порог!

Андрей Мстиславич обозрел своё воинство. Четыре сотни всадников, восемь сотен коней — наученный горьким опытом, князь всегда держал запасных коней — стояли в неглубокой и неприметной балке. Кони мирно паслись, воины сидели группками, негромко беседуя. Костров никто не разводил по княжьему приказу, чтобы не выдать местонахождение отряда.

Сюда они проникли под покровом ночи, сделав длинный и скрытный переход. Ещё никогда Андрей не забирался так далеко на юг — в здешних степях спрятаться было очень трудно. Высланный к Днепру дозор затаился пониже главного порога Ненасытец и должен был предупредить князя, едва ладьи с грузом пройдут тот порог.

Время тянулось и тянулось, солнце, повисшее над головой, жарило почти по-летнему, так что в лощинке было уже почти тепло. Никто из любдей Андрея не высовывал носу из укрывшей их балки, и в боевом охранении сегодня лежали пластуны, держа наготове тяжёлые луки — на случай, если какой-нибудь неудачливый пастух на свою беду решит прогнать отару через лощину. Впрочем, пока таковых неудачников не наблюдалось.

— Значит, так! — Андрей встал, разминая затекшие ноги. — На место они прибудут не раньше вечера, и мыслю так, ночь простоят на якоре, подалее от берега. Утром же начнут разгрузку. Вот к утру мы и подскочим. Чтобы не грузить зря товар туда да обратно.

— С хлебушком будем, княже? — осклабился вестовой.

— Беспременно, — без улыбки подтвердил Андрей.

Он вдруг насторожился, хищно поводя ноздрями — один из лежавших на склоне балки сторожевых, скрывавшийся за неприметным кустиком, скатился на дно лощины и подбежал к князю.

— Осложнение у нас, княже, — человек говорил негромко, вполголоса. — Похоже, какие-то пастухи сюда стадо баранов гонят.

— Сколько их?

— Кого, пастухов?

— Ну не баранов же!

— Да, это… трое.

Князь подумал пару секунд.

— Так. Радомир, берёшь своих людей и встречаешь гостей. Стрелять вблизи, наверняка. Смотрите не упустите никого!

— А с баранами что делать?

Андрей Мстиславич чуть улыбнулся.

— Придётся вам, ребята, попасти их малость. Одёжа на вас татарская, издали вы как есть поганые. Никто и не подумает, что подменили пастырей малость.

Радомир тоже заухмылялся в ответ. Идея была хороша — кто из других пастухов отправится за пару вёрст, чтобы проверить чужую отару? Со своей управиться бы…

— Надо так надо. Отчего не попасти? А вечером свежатинка будет?

— Эйе, здравствуй!

— И тебе здоровья, почтенный!

Надо же, как бегло по-русски говорит, снова удивился Ждан.

— Ну давай грузить будем, что ли?

— Давай, да!

На берегу уже стояли наготове подогнанные ещё с вечера повозки. Ревели волы и верблюды, всхрапывали кони. Ладьи, всю ночь простоявшие на якорях в двухстах шагах от берега, сейчас высунули свои носы на сушу, и дюжие ладейники в расстёгнутых рубахах уже налаживали сходни на берег.

Ждан обернулся к своим.

— Ну что, ребята, давай-ка начнём, помолясь. Эй, как тебя там! Подгоняй свою колымагу-то! А ты вон туда ставь!

Возница, понятливо кивнув, начал разворачивать повозку на паре огромных колёс, запряжённую парой волов, и в этот момент стрела ударила его в спину.

— А-а-а! Коназ-ашин! — дикий крик прокатился по берегу.

Крик этот произвёл эффект кипятка, выплеснутого на муравейник. Вопли людей, рёв животных и общая сутолока — кто-то лез под повозку, кто-то пытался вытащить из налучи лук…

Ждан взглянул наверх и замер: с высокого берега катилась лавина всадников, их было не меньше трёх сотен… да все четыре сотни, пожалуй!

Всё кончилось почти мгновенно. Лавина обрушилась на берег, разом затопила его. Тех, кто пытался оказать сопротивление, пристрелили из луков, прочих без слов порубили мечами. Двое здоровенных русичей вытащили за ноги брыкающегося от страха Тюрюубэна, спешившиеся воины добивали упавших.

— Эй, ребята, да вы никак русские? — на высоком поджаром жеребце гарцевал всадник в воронёных доспехах. — Давайте-ка на берег! Все, все!

Ждан поймал отчаянный взгляд кормщика Онфима. Драться глупо… Эх, как всё глупо…

— Давай, давай, не балуй! — повысил голос всадник. — Я князь Андрей Мстиславич Рыльский, слыхали? Мы русичей не бьём, буде они сами не заставят!

Ждан вздохнул, плечи его опустились.

— Выходим, ребята…

Корабельщики угрюмо потянулись к сходням, собираясь на берегу в толпу. Князь Андрей оглядел притихших людей.

— Кто здесь старший-то у вас? Ты, борода?

Помедлив, Ждан вышел вперёд.

— Я буду за старшего.

Андрей пристально оглядел купца.

— Назовись, купче.

— Ждан имя моё, отца Борисом звали.

— Чьи это ладьи? Не смоляне часом?

— С Чернигова мы. Лодьи и груз князя нашего, Михаила Всеволодовича.

Андрей Мстиславич усмехнулся.

— Вот, значит, каков нынче Михаил Всеволодович. До земли прогнулся перед татарвой, хлебушек им поставляет… Ладно. Значит, так, мужички — поскольку русские люди вы, то и отпускаю я вас на все четыре стороны. Ладьи же с грузом забираю. Пора проучить Михаила, дабы не вилял хвостом перед захватчиками!

Ждан откашлялся.

— Сила тут твоя, Андрей Мстиславич. Однако сам посуди — куда мы пойдём, пешие-то?

— Ничем не могу помочь вам, купцы, — князь смотрел без усмешки, но и без жалости. — Ежели отдать вам волов с колымагами этими, ибо мне они не нужны, так всё одно поганые отнимут. Так что собирайтесь скоро и айда, помолясь Господу, вверх по Днепру. А там как повезёт.

Шум на берегу стих — последние волы и верблюды пали под ударами мечей, коней собирали в табун чуть поодаль. Воины князя обшаривали повозки, кто-то уже хозяйничал на оставленных судах, кто-то нёс охапки хвороста — повозки тоже следовало пожечь…

— Давайте, давайте, мужики, неча вам тут ошиваться! — поторопил всё ещё стоявших потерянно людей какой-то витязь. — Вон жратва на дорожку, да топоры возьмите и рожна — нам они ни к чему… Так полагаю, чем скорее уберётесь отсюда, тем для вас же спокойнее.

— … Это тут, госпожа моя, Волга так себе река, а после Нижнего она куда как могуча!

Владыка Кирилл, облокотясь на высокий борт, щурился от свежего северного ветра, косо бившего в парус. Мария стояла рядом, держась обеими руками за гладко отшлифованный край борта. На самом носу стоял молодой князь Борис Василькович Ростовский, только что не раскрыв рот. Мальчику ещё ни разу не приходилось путешествовать по Волге, и он жадно впитывал впечатления. Малец ведь совсем, подумала Мария, как будто на рыбалку едем, а не в Орду, ярлык получать на княжение…

Караван из четырёх ладей, из них две сорокавёсельные, а две о тридцати шести вёслах, двигался вниз по течению. Мария нарочно потратилась на снаряжение четырёх судов — она знала, что посольство князя Ярослава прибыло в орду на трёх ладьях. И ладьи у ростовского посольства были новые, нарядные, выкрашенные яркими красками. Даже паруса были из ярко-синего шёлка, расшитые красным и белым с золотом. Эти паруса обошлись ростовской казне в громадную сумму. Однако в таком важном деле не стоило экономить. Следовало показать, что не нищие просители прибыли клянчить милость всесильного Бату-хана, а состоятельные владетели земель ростовских, с коими определённо стоит иметь дело.

Мария усмехнулась горько. Что паруса, паруса мелочь… Подарки, которые ростовское посольство везло в Орду, по цене приближалось к ежегодной дани, выплачиваемой Ростовским княжеством. А ведь ни векши не скостят, подумала Мария, заявятся как новенькие зимой. Тяжко, ох, тяжко… И ведь никак иначе.

Посольство собиралось загодя и отправилось в путь, едва прошли по Волге последние льдины. Путь до Ярославля, такой короткий в зимнее время, оказался куда как труден. По совету бывалых купцов, имевших несчастье ездить в эту пору по своим торговым делам, сани ростовского посольства запрягли восьмериком — купцы в один голос уверяли, что иначе кони падут, не дойдя до Ярославля. И всё равно животные выбивались из сил, таща сани с поклажей по раскисшей талой земле, точно и не земля это, а болото сплошное. Мария поёжилась, вспомнив дорогу. Трещали полозья, окованные железом, с мясом вырывались оглобли, лопались постромки… Четыре дня тащились до Ярославля того — с ума сойти! Еле добрались.

В самом Ярославле пришлось дать людям день отдыха — чересчур уж вымотались. Потом было воскресенье, а как известно, в воскресенье работать грех. Не стоило пренебрегать ни одной мелочью в стол ответственном деле, и уж тем более Божьими заповедями. Ещё два дня ушли на погрузку. Наконец в среду, едва только хрипло запели петухи, тяжело гружёные ладьи распустили паруса и отчалили, оставляя за кормой полуразрушенный город, до сих пор не оправившийся как следует от нашествия.

— … Ну что, княже, нравится? — обратился епископ к Борису, слегка улыбаясь в бороду. Но мальчик остался серьёзен.

— Чему же тут нравиться, владыко? Сколько уж плывём, а всё развалины одни да пожарища по берегам.

Кирилл от неожиданности даже крякнул. Да уж… И в этот момент впереди показались валы, увенчанные обугленными остатками частокола.

— Вот, пожалуйста, — мотнул головой юный князь. — Разве хорошо? Что за город был?

— Городец это, княже, — ответил, помолчав, владыка Кирилл. — Крепкий город… был.

— Ата-та! Ага-га!

Княгиня Елена Романовна, улыбаясь, наблюдала, как великий князь Михаил Всеволодович скачет, старательно изображая необъезженного коня. На спине великого князя восседал Олег Михайлович, заливаясь счастливым смехом. Юрий Михайлович, ревниво наблюдавший за происходящим, не выдержав, подбежал к отцу.

— Тато, а я? Тато, а меня?!

— Садись и ты, давай! Позади Олежки токмо! — щедро разрешил Михаил. Юрик не заставил повторять прглашение дважды, и через пару секунд резвый конь с двумя всадниками продолжил путешествие.

— Эге-гей! Ого-го-го!

— Тише, тише, отцу-то поясницу свернёте! — вмешалась Елена, смеясь.

— Ага, мама, тато знаешь, какой здоровенный! Покрепче коня ещё! — не согласился Юрий Михайлович.

— Истину, истину речёшь, сына! — подтвердил Михаил. — Иго-го-го!

Елена Романовна блаженно улыбалась. В последнее время князь Михаил всё больше времени уделял жене и детям, что радовало. Княгиня опять была беременна — после той разлуки князь стал словно ненасытен. Михаил Всеволодович был уже немолод, и, вероятно, использовал последний мужской взлёт. Сказать вот прямо сейчас, подумала Елена… Нет, погожу ещё.

— Эге-ге-ге-ееей! Огогогооооо!

— Вперёд, тато!

— Ну хватит, хватит, разбаловались! — снова вмешалась Елена. — Меру-то знать надо, искалечите отца!

Умаявшись, Михаил Всеволодович сел на лавку, и ребятишки немедленно облепили его.

— Помню, Маришка маленькая была, так на баранах всё норовила кататься. Подманит, слышь, хлебной коркой, да и вскочит верхом. Отчаянная девка была! Один раз пришлось даже розгами угостить, дабы отвадить от такого дела…

— Ты уж который раз баранов тех поминаешь, Михась! — засмеялась Елена.

— Да… А вот Филя-то с самого детства как святая ходила. Очи долу, ресницы длиннющие, а как глазищами на тебя взглянет, так хоть на колени падай. Была, была в ней искра Божья…

— Я всё вспоминаю, как ты про сон её рассказывал, Михась. Про геенну огненную да мрак кромешный.

Михаил Всеволодович внезапно поскучнел.

— Ну, ладно, ребята, идите-ка к себе. После, после поиграемся.

Когда сыновья покинули горницу, с явной неохотой оставив отца и мать наедине, Михаил подсел к Елене, обнял.

— Трудно нам придётся с тобой, Еленка. Даже не представляешь ты, какие годы нас ждут.

Михаил помолчал.

— В прошлом году князь Ярослав Владимирский ездил в Орду, ярлык получил на великое княжение. И тем вынудил Маришу ехать, дабы сохранить Ростов да Белоозеро для сынов своих.

— Думаешь, не дадут ярлык? — прямо спросила Елена.

— Кто знает… — неопределённо повёл плечами князь. — Маришка, она умная, может и удастся ей… Вернее всего удастся. Однако даже не в том дело. Понимаешь, Еленка, протоптал дорожку в Орду князь Ярослав. Создал прецедент, как латынские монахи-крючкотворы говорят. До сей поры княжение было внутренним делом Руси. Теперь же Бату-хан вроде как назначать князей будет, ровно приказчиков. Кому захочет, даст ярлык, кому не захочет — иди вон…

Елена прижалась к мужу, ласкаясь.

— Непраздна я, Михась, — неожиданно призналась она.

— Ну! — на лице Михаила расплывалась улыбка. — Вот как я тебя люблю за такие подарки, Еленка!

Михаил обнял жену ещё крепче, ища её губы, и Елена жадно отвечала ему.

— Ты вот что, Елена Романовна… — отрвался наконец от поцелуев Михаил. — Ежели будет сын, надобно назвать его Мстиславом.

Елена помолчала.

— Понимаю… А следующего Андреем назовёшь?

Михаил помолчал.

— Дожить до того ещё надобно, Еленка.

Шёлковые занавеси, закрывавшие вход в шатёр, колыхались, и солнечные лучи то и дело прорывались в шатёр. Мария вздохнула и прикрыла глаза. Надо бы поспать… Надо вообще отоспаться, чтобы выглядеть свежее…

Шатёр для княгини Ростовской поставили на головной ладье, ближе к корме. Князь Борис Василькович тоже получил свой шатёр, на второй ладье, где начальствовал боярин Воислав. Владыка Кирилл обитал на третьем судне, поменьше. Замыкала караван ладья, полная дружинников — в таком путешествии лишние мечи не помешают.

Мария старательно старалась заснуть, но сон не шёл. Заснёшь тут… Больше всего давит, как известно, тревога и неизвестность. Помолиться, что ли, ещё раз?

Ладьи, подгоняемые северным ветром, резво продвигались вниз по течению. Позади остались Городец и Нижний, где сходились все речные пути Северо-Восточной Руси — тут в Волгу впадали Ока и Клязьма. Впереди лежала Булгария.

Да, Булгария, подумала Мария. Что осталось от той Булгарии, и что-то ещё останется? Булгарам и подданным их народам досталось ещё крепче, пожалуй, чем Руси. Да и гнёт татарский тут сильнее. Напрямую ставит своих людей, дань собирают… Пожалуй, исчезнет Булгария вовсе спустя недолгое время…

— Госпожа моя, там какие-то люди, — в шатёр просунулась голова витязя. — Вроде застава татарская. Ты бы глянула.

Княгиня встрепенулась, открыла глаза.

— Сейчас, Радослав.

На палубе уже стояли наготове люди. Лучники выстроились вдоль борта, держа в руках луки с наложенными на тетиву стрелами.

— Эйе, урусы, мы есть застава Бату-хана! К берегу давай!

Витязь взглянул на княгиню, та отрицательно качнула головой.

— Слушай меня! Перед тобой посольство княгини Ростовской, госпожи Марии! Идём в Сарай-Бату, к самому Бату-хану! Отвали в сторону!

На длинных лодках, уже поравнявшихся с кораблями, возникло замешательство.

— Эй, привет Мари-коназ, да! Надо тамга получай, дальше ходу нет без тамга!

Витязь повернулся к княгине, и Мария вновь отрицательно качнула головой.

— Это ты купцам навешивай тамгу свою! Нам её даром не нать!

— … Это произошло здесь, Бурундай-багатур.

Бурундай разглядывал берег, на котором в беспорядке валялись обглоданные скелеты животных и обгорелые остовы повозок. Людских скелетов среди них не было, их унесли и похоронили. Да уж… Если бы бешеный волчонок задержался тут, то хоронить покойников было бы некому.

Карательный отряд Бурундая переправился через Днепр много выше порогов, чуть пониже городка Канева. За время отдыха тумен был пополнен и насчитывал теперь двенадцать тысяч всадников и более двадцати семи тысяч коней. Бурундай нарочно взял так далеко к северу, надеясь отрезать Андрея от спасительных лесов, и это ему удалось. «Коназ-ашин» сделал слабую попытку обмануть Бурундая — выделил отряд на лучших конях, который стремительно уходил на северо-запад, надеясь отвлечь монголов от основных сил коназа. Разумеется, Бурундай не поддался на нехитрую уловку. Он направил в погоню всего тысячу воинов, с парой запасных коней на каждого. Для разгрома двух сотен разбойников этого должно было вполне хватить. Основные же силы своего тумена опытный полководец повёл на юг, разослав всадников широким веером, загоняя в степь. Сам Бурундай с двумя тысячами отборных воинов шёл чуть позади, на случай попытки прорыва. Теперь у Андрея не оставалось шансов — либо отступать и быть прижатым к морю, либо попытаться прорваться и принять безнадёжный бой с самим Бурундаем — это если ему ещё удалось бы прорваться через загонщиков.

Бурундай криво усмехнулся. Нет, волчонок не решился на прорыв. Бурундай было решил, что урусский разбойник надеется затаиться где-нибудь и таким образом избежать возмездия. Всадники Бурундая обшаривали каждый лесок, каждую балку. Однако такого хода дела не ожидал никто…

— Похоже, волчонок совсем потерял голову от страха, — подал голос Эрэнцэн, местный нойон, чьи люди служили проводниками при войске славного Бурундая. Бурундай зло сверкнул в ответ глазами.

— Если чего-то не понимаешь, Эрэнцэн, не стоит показывать свою глупость. Он не потерял голову, он сделал ловкий ход. Булган!

— Я здесь, господин!

— Тех урусов, что взяли выше по реке, допросили?

— Да, мой господин!

— Кто они?

— Это люди коназа Магаила, купцы. Везли хлеб на продажу, по договору с местным хозяином Тюрюубэном. Те из его людей, что не были на берегу и потому уцелели, подтвердили — хозяин и вправду ждал корабли с грузом.

— Коназ Магаил, говоришь… — Бурундай цокнул языком. — Интересно… Отец его тоже грабил Магаила, только брал обозы с оружием…

— Это может быть случайностью, — усомнился Эрэнцэн.

Бурундай скривился.

— Ну конечно может, нойон. Все разбойники, выступающие против нас, грабят также и коназа Магаила, как нашего данника. В результате чего получают оружие, серебро и хлеб. А также большие лодки, на которых можно ускользнуть от неминуемой гибели. Всё это чистая случайность, Эрэнцэн. Особенно случайно они находят караваны Магаила…

Бурундай хлестнул нагайкой по собственному сапогу.

— Так! Всем отдыхать, варить еду! Коней почистить и накормить зерном! Выступаем через три часа, и будем надеяться, что мы перехватим оставленый волком отряд хотя бы у третьей реки!

Да, разве что так, подумал Эрэнцэн. Каждый монгол знает: догнать отряд, имеющий не меньше чем по четыре коня на человека — свежих коня притом! — и к тому же изрядную фору, будет очень, очень трудно.

— … Вот он, город Сарай-Бату!

Мария мельком окинула взглядом стоявших рядом. Перед прибытием на место всё ростовское посольство собралось воедино на головной ладье. Владыка Кирилл сохранял невозмутимость, как будто бывал здесь уже много раз. Боярин Воислав тоже держался ровно, но острый просверк глаз всё же выдавал время от времени волнение. Что касается Бориса, то мальчику сохранять приличествующее спокойствие было, разумеется, трудно. Да и мне тоже, поймала себя на мысли Мария. Дело-то нешуточное…

Берег был уставлен посудинами всевозможных размеров, от утлых рыбачьих челноков до довольно внушительных персидских торговых судов. Встречались и явно русские ладьи — торговля везде торговля, и некоторые купцы уже осваивали новые порядки.

— Тоже мне, город… — боярин Воислав пренебрежительно усмехнулся. — Столько народу, и никто ничего не строит.

Действительно, вид ордынской столицы не внушал. Море кибиток, халуп и юрт, поставленных как попало и огороженных чем попало. Ни пятнышка зелени, ни деревца… Княгиня вспомнила улицы Ростова, где из-за заборов свешиваются ветви яблонь и рябин… Красиво. Не то, что здесь.

— Левый борт, навались! Правый, табань! — зычно скомандовал кормщик, наваливаясь на рулевое весло. — Давай, ребята!

Тяжёлая ладья лихо развернулась поперёк течения и с ходу вылетела на берег, застонав всем корпусом. Толчок был силён, все едва не попадали.

— Ты, леший! — ругнулся боярин. — Чего творишь?!

— Не обессудь, боярин, и ты, матушка! Так-то оно надёжнее, теперь нас одной рукой не спихнуть.

— Да хорошо ли это? Мало ли что…

— Хорошо, хорошо, Воислав Добрынич! — подала голос Мария. Действительно, мысль о том, «мало ли что», следует гнать от себя. Глупая то мысль. Если что, не убежишь…

На берегу уже возвышались на конях фигуры в разноцветных одеяниях. Всадник, одетый богаче остальных, заговорил по-татарски, и рядом стоявший толмач немедленно перевёл.

— Урусы, вы ступили на землю величайшего Бату-хана. Вы должны уплатить подать!

— Здесь посольство княгини Ростовской к самому Бату-хану! — громко провозгласил боярин Воислав. — Не купцы мы, почтенный!

Выслушав перевод, таможенник снова заговорил.

— Это не имеет значения, урус. Платить должен каждый!

Боярин возмущённо оглянулся на княгиню.

— Ну и порядки!..

— Погоди, Воислав Добрынич, — Мария перевела взгляд на возвышвшегося над ними чиновника. — Сколько? — спросила она по-монгольски, пристально глядя на таможенника.

— Сорок дэнгэ с судна и тамга с груза, — несколько стушевался монгол. — Прости, госпожа, но это закон самого величайшего Бату-хана, я только выполняю его.

— Ну что же, не будем нарушать законы самого величайшего Бату-хана. Вообще-то мы собирались принести ему дары лично, но не всё ли равно, каким путём попадут к нему сии богатства… Ведь все эти деньги пойдут в казну величайшего, не так ли?

Таможенник онемел, вращая глазами. Будь это купцы, разговор был бы коротким — кликнуть стражу, всего-то делов… Но уруска по-прежнему невозмутимо смотрела на него, чуть улыбаясь, и несмотря на то, что монгол возвышался над ней на коне, почему-то ему показалось на миг, что это он смотрит снизу на княгиню.

— Но, разумеется, мы попросим полный список принятой уплаты сборов, — продолжала по-монгольски Мария. — Так как? Или всё-таки проще будет нам принести дань к стопам величайшего самостоятельно, дабы не обременять почтенного господина таможенника лишними заботами?

Стук копыт заставил всех обернуться. На полном скаку к пристани подлетел молоденький парнишка-монгол, судя по одежде, знатный. За ним по пятам следавали три охранника-нукера, в доспехах и при оружии.

— Здравствуй, госпожа Мария, и ты, святой Кирилл! — паренёк соскочил с коня. — И тебе привет, боярин Воислав.

— Худу-хан! — воскликнул Борис.

— И тебе большой привет, князь Борис, — молодой монгол говорил по-русски уже вполне чисто. — Как поживает ваша Ирина Львовна?

— Слава Богу, жива-здорова пока, и тебе привет просила передать.

Мальчишки рассмеялись. Худу повернулся к таможеннику.

— Эти люди — гости хана Беркэ, моего дяди! И мои гости!

— Как скажешь, господин, — поклонился чиновник, уже явно торопясь убраться. — Мы уходим. Эйе!

Таможенник стегнул коня нагайкой, и вся его свита устремилась вслед.

— Я рад вас видеть, друзья мои, — снова заговорил по-русски Худу. — Сейчас вам подадут коней, ибо не пристало таким людям ходить пешком по Сарай-Бату!

— … Давай, давай, не задерживай!

Кони, всхрапывая, упирались, не очень-то желая идти в холодную воду, но доверие к человеку и стадное чувство перебарывали, и вот уже целый табун пересекал воды Днестра. Погонщики плыли рядом, раздетые донага, держась за сёдла.

Князь Андрей наблюдал за переправой, стоя на носу ладьи. Итак, первая часть плана удалась.

Догнать отряд, оставленный при всех конях, на переправе у Буга коннице Сыбудая так и не удалось. Однако монголы висели на хвосте, явно намереваясь настичь врага на следующей реке, Днестре.

Андрей почесал скулу. Разумеется, все эти планы очевидны, как очевидны намерения человека, замахнувшегося мечом. А вот планы самого Андрея, что греха таить, сильно зависят от удачи. Но пока, слава Богу, удача не изменяет ему. Попутный ветер и фора во времени позволили ему перейти по морю и стать на якорь в низовье Днестра, как раз в условленном месте. И вовремя успели, кстати.

— Татары! — раздался крик из корзины, прикрепленной на верхушке ладейной мачты, по примеру больших ганзейских кораблей.

Князь Андрей выпрямился — к берегу спешили всадники, казавшиеся отсюда муравьями. Последние кони между тем спешно ныряли в воду, в то время как передовая часть табуна уже выбиралась на правый берег, храпя и отряхиваясь от воды.

— А ну, Весёлка, давай со своими людьми на конь! Радомиру передай, пусть располагаются на отдых. Устали они, да и мало их, неча зря людей морить. Им ещё всю ночь табуны гнать, да и завтра тож! Чего скалишься?

Весёлка, рослый конопатый парень, загыгыкал.

— Да вот представил, княже, каково оно будет поганым смотреть, как Радомир-то с людьми кашу варят да отдыхают, покуда мы их стрелами ссаживаем… Истинно видит око, да зуб неймёт!

Андрей тоже улыбнулся. Действительно, такая наглость преследуемых должна будет привести в ярость монгольского начальника, кого уж там поставил Бурундай… А может, сам? Хотя нет, передовой отряд… А хоть бы и сам. На воде достать русичей ему невозможно. И ярость тоже штука полезная — чем больше ярость военачальника, тем больше трупов среди его людей.

— Давай, давай, шевелись! — подтолкнул он парня. — Истинно Весёлка, тут бой сейчас неслабый будет, а ему одно на уме — поржать… Твоя задача не выпустить на берег тех поганых, что мимо нас проскользнут.

— Сделаем, княже!

Хорошо, что река нынче так полноводна, подумал Андрей, натягивая мягкий суконный подшлемник. И ветер с юга, притом крепкий ветер. И очень замечательно устроены ладьи черниговские — что нос, что корма одинаковы. Переставил весло рулевое и айда. Вверх подниматься ветер поможет, а вниз на вёслах да по течению… Всё в жилу, надо же. Сорвать необходимо переправу поганым, придержать до вечера. Дать лишнюю фору людям и коням Радомира, так и до Прута не нагонят… А Прут перейти, там уже земли валашские…

Не о том мыслить надо, усмехнулся сам себе Андрей. Бой будет здесь и сейчас. Всё остальное потом.

— А ну, навались! — князь с лязгом опустил кованую личину забрала. — Ладьи на стрежень выводим! Парус по ветру поднять! Давай!

— …Здрав будь, великий хан!

— И вам доброго здоровья. Я рад приветствовать высоких гостей в своём доме!

Хан Берке восседал на груде ковров за накрытым дастарханом. Русское посольство стояло перед ним. Ростовцы уже знали, что вставать при появлении гостей — значит признать их по крайней мере равными себе, если не выше. Разумеется, великий хан, в чьих жилах текла кровь чингисидов, позволить себе такого не мог.

— Садитесь, гости, и можете брать что хотите, — не менее милостиво разрешил Берке.

Ростовское посольство вежливо присаживалось к обширному дастархану. Берке разглядывал ростовскую княгиню, не стесняясь — надо же, совсем ещё молодая женщина, и красивая…

— Я рад, что Мари-ханум оказалась столь мудрой и дальновидной правительницей, — Берке неторопливо прихлёбывал горячий бульон из пиалы, заедая его лепёшкой с мелко накрошенними кусочками прожаренного мяса. — Я с самого начала считал, что полномочия, данные Бату коназу Еруслабу несколько великоваты. Не следует передавать в руки одного урусского коназа все земли, это может быть вредно для всех. Обширность владений кружит голову, как неразведённое вино, и может подвигнуть Еруслаба на неправильный ход мыслей. Возможно, госпожа, тебе удастся убедить Бату, что он не прав.

Берке улыбался, и было непонятно, шутит он или говорит всерьёз.

— Я тоже на это надеюсь, — улыбнулась Мария, пальцами выбирая кусочки жареного мяса из миски и кладя их поверх лепёшки. — Однако позволь заметить, великий хан, что князем в Ростове является сын мой, Борис Василькович, а не я.

Разговор за столом шёл на монгольском языке — все четверо русских гостей, сидевших за дастарханом, уже достаточно свободно изъяснялись на нём.

— Ну, тогда за судьбы вашего Ростова можно быть спокойным, — по-прежнему улыбаясь, Берке выплеснул остаток бульона в угол — остыл! — и вновь подставил пиалу. Подскочивший слуга немедленно наполнил её свежим бульоном, горячим. — С таким правителем…

Из-за занавеси неслышно выскользнул ещё один слуга, заговорил негромко — очевидно, слуга не предполагал, что урусы могут понимать по-монгольски.

— … Ничего сделать нельзя, великий хан. Отказался проклятый колдун…

— Гоните его взашей! — Берке со стуком поставил на стол пиалу, расплескав содержимое.

Владыка Кирилл тоже отставил чашу, только аккуратно и степенно.

— Позволь спросить тебя, великий хан — что за беда терзает твоё семейство?

Берке засопел было, но в последний момент сдержался.

— Да, беда, почтенный Кирил-шаман. Мой сын болен, и никто не может помочь ему.

Владыка переглянулся с княгиней. Случай предоставлялся редкостный.

— Возможно, я смогу чем-нибудь помочь твоему горю, великий хан?

Берке вновь засопел было, но в глазах уже протаивала отчаянная надежда.

— Если так случится, я твой должник, великий шаман. Но если мой сын умрёт, не обижайся — ты пойдёшь на погребальный костёр вместе с ним.

Владыка Кирилл поймал отчаянный взгляд княгини.

— Я хотел бы осмотреть больного.

— … Ты упустил его, Сагаадай.

Бурундай говорил ровно, но ноздри его трепетали от бешенства.

— Мой господин, я уже почти настиг его! — тысячник Сагаадай был бледен, как мел. — Если нужно, я буду преследовать его хоть до самого Последнего моря!

— Скройся с глаз! — рявкнул Бурундай, уже не сдерживаясь. — И благодари всех богов, которых знаешь, что я не велю удавить тебя тетивой, как того требует закон Ясы!

Сагаадай не заставил повторять приказ дважды. Проводив его свирепым взглядом, Бурундай несколько раз глубоко вдохнул, успокаиваясь.

Было от чего прийти в бешенство. Строго говоря, поимка вспомогательных отрядов, как первого, так и второго, не имела особого значения. Но надо же что-то отвечать Бату-хану!

Всё было скверно. Отряд Сагаадая, имеющий самых быстрых коней — по три на всадника! — почти настиг людей «коназ-ашина» у переправы на Днестре, но тут их уже поджидал сам коназ, совершивший переход на украденных судах по морю и поднявшийся вверх по реке заранее, точно к условленному месту. То, что место условлено, не подлежало сомнению — очевидно, Андрей заранее просчитал возможный ход погони. Хорошо, что Сагаадаю хватило ума не соваться с разбегу в воду, иначе точно быть бы ему удавленному тетивой. Бурундай даже поёжился от мысленной картины — тяжёлые урусские ладьи надвигаются, стрелы сыплются дождём, выкашивая тех, кто на берегу, и отправляя на дно тех, кто в воде… А вот уже уцелевших добивают ударами тяжёлых вёсел, как сусликов… Нет, Сагаадай оказался всё-таки не такой дурак. Он сделал крюк к северу, и переправился уже ночью. Однако эта дополнительная фора позволила урусам отдохнуть и снова уйти, и догнать их не удалось даже на следующей переправе, у реки Прут. И только на этой реке, Сирет, воины Сагаадая увидели наконец-то преследуемых, но… Кони падали от усталости, враги же, переправившись через реку, успели отдохнуть и дать отдых своим коням — а у них был в запасе целый табун, больше тысячи голов! Они снялись и ушли, не дожидаясь, когда Сагаадай переправится через реку.

Бурундай криво усмехнулся. Он повёлся. Да, следует признать — он, опытный и мудрый полководец повёлся на довольно-таки нехитрый трюк. И всё потому, что нужно что-то отвечать Бату. Пусть незначительная, лишь бы победа. А где сейчас коназ Андрей? Ну разумеется, там, где ему и следует быть — за спиной Бурундая.

— Господин, там гонец! — прервал размышления военачальника нукер из охраны. Бурундай поёжился. Вот оно… Придётся объясняться, и как не вовремя!

— Из Сарай-Бату? — на всякий случай уточнил Бурундай.

— Нет, вроде от местных нойонов.

— Ну так давай его сюда! — облегчённо выдохнул Бурундай. Конечно, это отсрочка, и гонец из Сарай-Бату всё равно прибудет… Но сейчас и отсрочка приятна.

Гонец, представ перед прославленным багатуром, пал на колени.

— Привет тебе, прославленный Бурундай-багатур! Я послан к тебе с печальным известием — коназ-ашин снова появился в наших краях! Он захватил множество коней, и его воины сеют смерть и разорение повсюду!

Бурундай снова несколько раз глубоко вздохнул. Нет, а чего он ожидал? Пройти на ворованных посудинах обратно в Днепр, захватить первый встречный табун лошадей, посадить своих людей на коней и обшарить ближайшую округу… А потом уже всем отрядом — благо коней набрано достаточно — идти дальше… Не так уж трудно было предвидеть, кстати, и он, Бурундай, виноват, что не предвидел.

— Кто тебя послал, Эрэнцэн?

— Нет, господин, меня прислал Шэбшээдэй, — гонец замялся. — Эрэнцэн убит. Коназ-ашин снял с него кожу и прибил на дереве. И написал на ней моему господину Шэбшээдэй-нойону предложение удавиться. Не то он снимет с него кожу так же, как и с Эрэнцэна.

И снова, уже в который раз, Бурундай судорожно вздохнул несколько раз подряд.

— Ты можешь отдыхать, тебе дадут мяса и корма для коня. Ответ будет завтра.

— Хорошо, о прославленный!

Гонец ткнулся лбом в землю и исчез с глаз долой. Он так и не сказал о второй части послания, начертанного на шкуре несчастного Эрэнцэна. Там предлагалось удавиться также и самому Бурундаю, однако говорить такие слова… Пожалуй, самого удавят. Оно гонцу надо?

— … Ты великий лекарь, Кирил!

Сегодня хан Берке поднялся при виде урусского посольства, не чинясь.

— Ты исцелил моего сына, с которым я уже было попрощался, — продолжал Берке. — Я не забуду этого, поверь. Да вы садитесь, садитесь!

Гости уже бегали, расставляя посуду на широком дастархане — золотые и серебряные чаши, кубки, изящные пиалы из тонкого китайского фарфора. На громадном серебряном блюде лежал осётр, выловленный в Волге сегодня утром и приготовленный умелым поваром. Отдельно в стеклянной чаше высилась изрядная горка свежепосоленной чёрной икры.

Худу-хан смотрел на ростовцев во все глаза. Вот владыка Кирилл, сидевший дни и ночи напролёт возле больного, какой человек!

Ночные повествования Кирилла окончательно сдвинули что-то в душе мальчика. Не о боях и походах повествовал он, не о зверских расправах над поверженными врагами — о святых подвижниках, несущих свет учения Христова во тьму невежества. Терпящих лишения, а порой и злобные поношения от людей, и всё-таки делающих своё дело…

Тоска стеснила грудь молодого монгола. Давно уже тяготили Худу жестокость и грязь, царящая в Сарай-Бату в человеческих отношениях. Прав тот, кто сильнее и богаче, и сила решает всё… Но разве бывает иначе?

Оказывается, бывает!

— … А ещё у нас растут ягоды лесные, земляника, малина, черника, — рассказывала Мария великому хану про роствские земли, и Берке винимательно слушал. — Токмо собирать их долго, потому делом этим всё больше ребятишки занимаются…

Худу поймал взгляд глубоких глаз княгини, и вспомнились другие такие же глаза — сестра Марии, Евфросинья, великая колдунья… нет, не так. Святая.

Вот оно, внезапно понял Худу. Вот то, что ему нужно в жизни.

Он хочет быть с ними. Он поедет в Ростов и поселится там навсегда.

— … А теперь приятная для вас новость, госпожа Мария, — говорил между тем Берке. — Я попросил Бату, и он не отказал мне. Он примет вас завтра.

— Вот за это спасибо, великий хан! — совершенно искренне ответила княгиня.

— … Это земли князя Даниила!

Лес копий колыхался за спиной монгольского полководца, многие воины держали наготове луки с наложенной на тетиву стрелой. Против них стояло человек двадцать верхоконных русичей — пограничная застава. Достаточно Бурундаю шевельнуть рукой, и этих урусов не станет…

Бурундай тяжело, немигающим взором смотрел на урусов, заступивших дорогу.

— Я Бурундай, темник величайшего Бату-хана. Назови своё имя, урус.

— Я Варфоломей, начальник пограничной сторожи великого князя Даннила Романовича Галицкого!

— Мы преследуем разбойника коназа Андрэ, урус. Он вошёл в ваши земли ещё вчера, и мы должны догнать его!

— Это невозможно, славный Бурундай, — начальник пограничной стражи держался твёрдо. — Мы знаем, что вчера ночью здесь прошёл разбойный отряд Андрея Рыльского. За ним уже послана погоня, хотя догнать будет трудно — слишком много у него запасных коней. К тому же разбойник вполне может затаиться в лесах…

— Я не дам ему уйти! — прорычал Бурундай.

— И всё-таки вы не можете войти в землю нашу, не получив согласия князя Даниила Романовича. Ты должен понимать это, темник — это будет означать войну.

Бурундай со свистом выдохнул воздух. Да, проклятый урус прав. Это война, и без согласия Бату он также не вправе начинать её. Можно, конечно, послать гонца к коназу Данаилу, и получить вежливый ответ: «вопрос решается»… Разумеется, это будет глупость со стороны Бурундая, и уж такого Бату-хан ему не простит, скорее простит самовольный заход в земли Галиции… А, пропади оно всё!

— Хорошо, урус. Мы уйдём. Но пусть коназ Данаил знает — или он сам поймает этого бешеного волка, или пусть не обижается. Пусть вспомнит, что случилось с королём Белу, укрывшим преступного хана Куна. Обязательно передай ему это!

— Проходите!

Нукеры в золочёных доспехах стояли, как изваяния, у входа в чертоги величайшего Повелителя Бату-хана. Помедлив, Мария вошла внутрь, за ней владыка Кирилл, князь Борис и последним боярин Воислав.

Хан Берке уже ждал внутри.

— Сейчас Бату освободится и примет тебя, Мари-ханум, и тебя, великий Кирил-шаман. Вы подождите здесь, — хан кивнул мальчику и боярину.

Мария удивлённо вскинула глаза.

— Прости, великий хан, но это ОН князь Ростовский. И для него ярлык сей. Возможно ли такое, получать ярлык не из рук самого Бату-хана?

Берке смешался. Да, об этом он как-то не подумал…

— Хорошо. Сейчас решим и этот вопрос, Мари-ханум. Думаю, всё будет как надо.

Едва Берке исчез, из-за занавеси, скрывающей вход в покои Бату-хана, вынырнул человек. Боярин Воислав чуть заметно кивнул, и княгиня поняла — это тот самый толмач Немир.

— Здравствуй, госпожа моя, — с улыбкой сказал Немир. — Слышал я, будто хорошо владеешь ты речью монгольской, и люди твои тоже? Боюсь, в таком случае мои услуги и не понадобятся…

— Ещё как понадобятся, — улыбнулась Мария. — Не так уж хорошо знаем мы язык монгольский, и боюсь я досадных непониманий. Крепко надеемся мы все на тебя, почтенный Немир.

Стопочка золотых, приготовленная заранее, перешла из руки боярина в руку почтенного Немира так быстро и естественно, что как будто и не было ничего.

— Приложу все усилия, чтобы не возникло никаких досадных непониманий, — теперь толмач улыбался заметно шире. — Одну минуту всё же придётся подождать.

Немир скрылся за той же портьерой. Мария огляделась и только тут заметила статую.

— Мама, глянь… — шёпотом сказал Борис, тоже заметивший изваяние.

— А ты не пялься, как дурачок деревенский! — чуть резче, чем нужно, сказала княгиня, отводя взгляд от бесстыдно раскорячившейся каменной девки. Если бы мой Василько застал меня в таком одеянии, да ещё в такой позе, подумала Мария, то уж точно никаких розог не хватило бы…

— Заходите вы трое, Мари-ханум! — на сей раз хан Берке и толмач появились одновременно.

Оставив боярина разглядывать изваяние, Мария, Кирилл и Борис двинулись ко входу. У самых портьер, однако, здоровенный нукер остановил их. Коротким заученным движением он обыскал владыку, нимало не смущаясь высоким саном, за ним настала очередь мальчика.

— Погоди, хан, — в голосе Марии прозвенело возмущение, — Это он что же, и меня так намерен?..

Княгиня произнесла это по-монгольски, и нукер — очевидно, старший охранник — в нерешительности замер.

— Ну что ты, почтенная Мари-ханум! — Берке радушно улыбнулся. — Разумеется, тебя он не коснётся.

Начальник стражи, возможно, и собирался возразить что-то, но тут заговорил почтенный Немир.

— Бату-хан ОЧЕНЬ огорчится, узнав об оскорблении, которое ты собирался нанести почтенной ханум.

Могучий нукер побледнел, примиряюще поднял руки. Немир и Берке — вполне достаточно, чтобы сменить начальника стражи, тем более что желающих занять его место немало.

— Да ни в коем случае! Пусть простит меня почтенная ханум, я и в мыслях не имел нанести ей оскорбление!

Занавеси раздвинулись, и ростовское посольство очутилось в святая святых.

Внутри шатра сегодня было достаточно свежо — золотые светильники было погашены, поскольку солнечный свет косо падал в верхнее отверстие шатра. В огненном столбе плясали пылинки.

За дастарханом сидели двое — сам Бату-хан и старый монгол в грязном, хотя и дорогом халате.

— Здравствуй на века, величайший Бату-хан!

— Здравствуй, Мари-ханум, и вы, гости, — Бату приветливо улыбался. — Это хорошо, что вы научились нашему языку. Так будет легче разговаривать, верно?

— Верно, Повелитель, — Мария улыбнулась в ответ. — Но я ещё не слишком хорошо говорю по-монгольски, и попросила бы почтенного Немира поправлять отдельные слова, если можно. Правильное понимание важнее всего.

— Садитесь, гости, ешьте и пейте! — широким жестом Бату указал на места напротив себя.

Все расселись вокруг стола — хан Берке присел по правую руку от Бату, по левую по-прежнему невозмутимо восседал Сыбудай. Четверо послов разместились напротив, толмач же остался стоять.

Бату-хан с интересом разглядывал ростовскую княгиню, аккуратно присаживающуюся к столу, подворачивая под себя юбку. Совсем ещё молодая женщина, надо же… И красивая. Одни глаза чего стоят…

Бату даже вздрогнул, до того вдруг ясно всплыло в памяти — стоящий перед ним урусский коназ в порубленной, сплошь залитой своей и чужой кровью броне.

«Вот что скажу я тебе, хан. Царство твоё, может, и могуче. Вот только глухое оно и скверное. И не отвратите вы меня от нашей, христианской веры»

Вот он, убийца мужа моего, думала Мария, разглядывая исподволь Бату-хана. Надо выдержать. Надо быть спокойной и твёрдой.

Бату взял с тарелки большой кусок мяса и протянул его Марии, близко поднеся к лицу.

— Возьми, Мари-ханум. Это очень хорошее мясо.

Возможно, он думает, что сейчас княгиня Ростовская вцепится в этот кусок зубами, пронеслось в голове у Воислава. Неужели действительно так полагает?

Мария осторожно приняла мясо рукой, поискав глазами, нашла на столе дощечку, взяла её и положила на край стола, а сверху мясо.

— А ножа нет? — совершенно просто спросила княгиня, озирая стол. Сказала так естественно…

Бату-хан хмыкнул, вынул из ножен кинжал длиной едва не в локоть и протянул Марии рукоятью вперёд. Нукеры разом напряглись, и Берке удивлённо вскинул брови.

— Благодарю, великий хан, — женщина аккуратно и ловно нашинковала мясо на мелкие ломтики и так же просто протянула кинжал назад. — Умм… вкусно… — она уже жевала ломтик, попутно взяв персик.

Бату даже прищёлкнул языком от восхищения. Вот это женщина! А интересно, что будет, если предложить ей разделить постель?

Мысль возникла и улетела куда-то, встретив спокойный взгляд невероятно глубоких глаз.

— … Да, так насчёт ярлыка…

Волны снаружи глухо били в борт корабля, и при каждом ударе где-то звякало железо. Железо кандалов холодило ноги, и Флегонт в который раз попытался подоткнуть штанины под кандальные оковы.

… Их взяли в двух днях пешего пути от того проклятого места. Налетели, окружили, накинули арканы из жёсткого конского волоса… Потом допросы на ломаном русском. Напрасно Ждан предлагал выкуп — не поверили им поганые. А может, просто предпочли деньги здесь и сейчас — за крепких невольников можно выручить немалую сумму.

Вниз они шли дней шесть. Медленно шли, едва переставляя ноги, с каждым шагом уносившие их от родного дома. Прошли мимо того места, угрюмо черневшего головёшками, оставшимися от сожжённых повозок. Солнце вконец разыгралось, палило почти по-летнему, и пленники страдали от жары… Хорошо, Днепр был рядом, так что по крайней мере не мучила жажда.

А потом они увидели корабль, причаленный к берегу. Длинная венецианская галера, с угрюмыми кандальниками на лавках-банках для гребцов. Гребцов на судне хватало, поэтому пленных не посадили на вёсла сразу, а заперли в трюм. Галера подняла парус и двинулась к далёким берегам, отрезая черниговцам путь к свободе.

Вот и всё, подумал внезапно Флегонт. Вот и кончилась жизнь. Кончилась, кончилась, нечего отпираться. Кто-то ещё надеется вырваться из оков, вернуться на родину, выкупившись или сбежав… Глупость всё это. Кончилась жизнь, да и была ли она? Всё сон…

Внезапно мерно застучал барабан, послышались свист бича, вскрики и резкие команды на нерусском языке — очевидно, ветер сменил направление, и судно дальше пошло на вёслах.

— Слышь, Ждан… — послышался сдавленный голос кормщика Онфима. — Зря мы дались… Полегли бы там, у ладей, всего и делов. Не мучиться, опять же…

Долгое, долгое молчание, нарушаемое только рокотом барабана.

— Может, и зря… — хрипло ответил Ждан.

Флегонт внезапно уронил голову и зарыдал. Прощай, жизнь вольная! Прощай, жизнь…

— … Прощай, великий хан. Надеюсь, когда и свидимся!

— И вам доброго пути. Я рад, что всё вышло так удачно.

— Я провожу вас, если можно, — вмешался Худу, поглядев на дядю. Берке кивнул.

— Проводи, Худу, отчего нет…

Во дворе уже ждали наготове оседланные кони, предоставленные гостеприимным хозяином своим гостям. Мария вспомнила, что князю Ярославу пришлось здесь покупать коней — пешком в Сарай-Бату ходили только нищие и рабы. Коней пришлось брать хороших, дабы не уронить честь посольства, и встали они в изрядную сумму. Когда же пришла пора возвращаться, никто не давал и четверти прежней цены. Только щерились поганые. Брать с собой? На ладьях народу полно, куда там коней ещё… Так и сбыли за бесценок.

Княгиня первая села в седло — боярин Воислав подержал стремя — расправила юбку по конскому крупу.

— Поехали!

Кавалькада из дюжины всадников выехала через ворота, раскрашенные ярко и пёстро. Какая-то горбатая чёрная свинья, возлежавшая в луже, с визгом вскочила и понеслась впереди, за ней с лаем устремились вывернувшиеся неизвестно откуда разномастные шавки.

— Торжественный выезд княгини Ростовской имеем мы здесь, Воислав Добрынич, — в глазах Марии зажглись озорные огоньки. — Со свиньёй впереди, вместо вестового с рогом.

Боярин хмыкнул раз, другой и захохотал.

— Ну, госпожа моя, ты и шутишь!

Кавалькада свернула к берегу, и «вестовая» свинья вкупе с собаками наконец отделились от всадников и исчезли в хитросплетении улочек Сарай-Бату.

— А вода-то спала, гляди-ка! — князь Борис указал на заметно отодвинувшийся от берега урез воды. Верхняя граница была обозначена целым валом мусора.

— Так ведь май месяц идёт уже, княже, — отозвался владыка Кирилл.

Воины на ладьях, завидев приближение процессии, приветствовали своих княгиню и князя радостными криками.

— Заждались тебя, матушка, и тебя, князь наш! — старший из витязей помог Марии соскочить на землю.

— Вы, ребята, давайте-ка спихните ладьи-то в воду! — распорядился боярин Воислав. — Вода спала, небось сами могли сообразить!

— Так это… Не знали мы, что сегодня отплываем! — оправдывался витязь.

— Давай, давай, не задерживай!

Возникла суета. Русичи сгрудились вокруг первой ладьи, кто-то тащил ваги…

— Эй, навались!

Подчиняясь усилиям множества крепких рук, судно со скрипом сползло в воду и закачалось на волжской волне.

— Пожалуйте на борт, господа!

Мария повернулась к Худу, тоже спешившемуся и стоявшему теперь возле ростовцев.

— Ну, прощай, Худу-хан. Храни тебя Господь, хоть и не веруешь ты в нашего Христа…

— Кто сказал это, госпожа?

Мария удивлённо округлила глаза.

— О как!

Молодой монгол помолчал, явно подбирая слова.

— Хочу проситься я в Ростов на следующий год. Жить хочу у вас. Примешь ли, госпожа?

Мария ответила не сразу. Вдруг шагнула и поцеловала паренька в лоб.

— Приезжай, Худу. Мы будем ждать.

Худу смотрел, как она полнимается на борт ладьи по узеньким сходням, аккуратно и легко ступая, придерживая подол, и сердце его сжималось? Отчего? Никто не мог дать ответа на этот вопрос. Тем более сам Худу.

— Эй, взяли!

Последняя ладья нехотя нырнула в воду, люди спешно взбирались на борт, покидая чужой берег. Гребцы уже рассаживались по скамьям, высовывая вёсла наружу, крепили в уключинах.

— Прощай, Худу-хан! — по-русски крикнул Борис, махая рукой, и молодой монгол, уже севший на коня, помахал в ответ. Вёсла с плеском погрузились в воду, и ладья косо пошла против течения, удаляясь от берега.

— Уфф… — боярин Воислав шумно вздохнул. — Кажись, ушли…

— А ты думал, будет иначе? — скосила на него глаза княгиня.

Боярин помолчал.

— Знаешь, матушка моя… Больше всего боялся я в шатре у Бату. Как он смотрел на тебя… Мерзкое это чувство — бессилие… Возжелай он тебя, и не смог бы защитить я госпожу свою… Право слово, уж лучше против десятерых поганых в одиночку, да лишь бы меч в руках… Что было бы…

Мария смотрела в воду.

— Что было бы? То и было бы, Воислав Добрынич, как он пожелал бы. За ради детей моих, ради Ростова города…

Она помолчала.

— А нынче ночью утопилась бы я тихонько, Воислав. Потому как убийца он Василька моего. Заклятый враг до самой смерти.

— … Ты не сделал того, что должен был сделать, Бурундай.

Золотые чаши светильников исходили кровавым пламенем, но даже в таком свете было видно, насколько бледен прославленный полководец.

— Ты вправе наказать меня, Повелитель. Однако вряд ли кто-то ещё поймал бы проклятого коназа Андрэ в таких условиях. Я не мог вступить в земли коназа Данаила, не начав войны, твоего же повеления начинать войну я не имел.

— Ты мог послать гонцов и ко мне, и к Данаилу!

— Это было бы бесполезно, Повелитель. В погоне за волком счёт идёт на часы. Всего за сутки он ушёл бы и затаился.

Бату-хан был зол. Кто бы мог подумать, что прославленный и хитрый Бурундай не справится со столь, казалось бы, несложным заданием — взять волчонка… Волчонок, однако, оказался похитрее своего папаши.

После трюка с возвращением на ладьях Бурундай принял все меры, чтобы исключить уход Андрея от погони. Свой тумен он разделил на четыре отряда. Первый отряд переправился на левый берег чуть ниже порогов, и двинулся вверх по реке, на случай, если прижатый «коназ-ашин» рискнёт переправиться через Днепр. Второй отряд шёл по правому берегу — после истории с ладьями Бурундай не исключал и совсем уже диких поступков со стороны Андрея Мстиславича. Скажем, попытки спуститься через пороги на плотах или рыбачьих лодках, или ещё каких-нибудь захваченных посудинах, ниже порогов сесть на свои ладьи и снова уйти из-под носа. Поэтому для полной гарантии Бурундай договорился с венецианскими кораболами, и три большие галеры встали на Днепре, преграждая возможный заход в него ладей проклятого коназа. В качестве оплаты выступили те самые урусские купцы, которых Андрей ссадил на берег.

Третий отряд двинулся в сторону Волыни, отрезая путь волчонку в дремучие урусские леса. Ну а четвёртый отряд возглавил сам Бурундай, искренне желавший теперь лично снять с коназа шкуру.

Однако проклятый коназ и тут сумел вывернуться. Он проскользнул мимо Бурундая ночью и устремился в Галицию. Так застигнутая стаей ворон сова порой бросается к человеку — из двух зол выбирают меньшее. И расчёт его полностю оправдался. Погоню, якобы отряженную галичанами, Бурундай полагал чистой фикцией — ворон ворону глаз не выклюет. Наверняка погоня не спеша пьёт пиво, давая возможность волчонку уйти и затаиться где-то в отрогах Карпатских гор.

— Ладно, мой Бурундай, — уже спокойнее заговорил Бату-хан. — На будущее я даю тебе право заходить в любые земли, преследуя разбойников. А к коназу Данаилу мы пошлём гонца. Пусть выбирает, с кем он.

— … Нападай! Ап! Отбито. Оп! Резче!

— Ну держись, тато!

Деревянные учебные мечи сшибались с треском. Князь Даннил был доволен — несмотря на весь свой опыт, он уже едва отражал атаки сына. Добрый витязь растёт…

Лев Данилович, слизнув пот с верхней губы, возобновил натиск, и очередная атака увенчалась наконец успехом — Даниил охнул и схватился за локоть.

— Больно, тато? Ну извини…

— Налокотники сдуру не надел… — прошипел Даниил, морщась.

— Позволь отвлечь, княже, — к поединщикам подошёл старший витязь охраны. — Там татарский гонец прибыл, от самого Батыги, говорит.

— Гонец или посол?

— Нет, просто гонец.

— Давай его сюда!

Лев взял под мышку учебные мечи.

— Мне уйти, тато?

— С чего вдруг? Стой и слушай. Привыкай к гонцам батыевым, стало быть.

Возникший перед князьями гонец оказался совсем ещё молодым монголом, почти мальчишкой. При виде великого князя Галицкого и Волынского он даже не поклонился, и шапку не снял. Даниил поморщился.

— Ну, что у тебя?

— Письмо тебе от великы Бату-хан, коназ-урус! — монгол говорил по-русски плохо. — Ответ давай надо, да!

— Как этот пёс говорит с тобой, тато? — зашипел сквозь зубы Лев, но Даниил остановил его.

— Оставь, сыне. Что с убогого взять… Ступай. Ответ завтра будет. Ступай, говорю!

Развернув шёлковый свиток, Даниил вглядывался в него, чуть шевеля губами. Письмо было написано по-русски, крупными красивыми буквами. Буквы-то красивые, подумал князь, а вот содержание… Смысл письма был ясен, как день — либо Даниил изловит разбойного князя Андрея, либо это сделают за него воины Бату-хана. Причём сделают не спрося разрешения у Даниила, хоть и в самом Галиче. Фактически это означало войну.

— Чего там, тато? — не выдержав, спросил Лев. Даниил сунул ему свиток.

— На, сам почитай!

Юноша бегло просмотрел послание.

— А я давно говорил тебе, тато — разбойник он чистый, Андрей этот. И мыслю я, где-то в наших землях хоронится меж набегами. Логово себе устроил тут!

Даниил искоса посмотрел на сына. Молодо-зелено… Устроил бы он тут логово, как же. Враз бы выловил гостюшку Даниил Романович… Разумеется, про договор с князем Андреем Лев ничего не знал — в этом деле каждый лишний язык смертельно опасен…

Даниил глубоко вздохнул. Как ни жаль, но Андреем Мстиславичем придётся пожертвовать. И не такими фигурами порой жертвовать приходится в страшной игре под названием жизнь.

— … Хорошо, Ваивас, ты можешь идти.

Слуга поклонился и вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Миндовг проводил его взглядом. Да, вот ведь как бывает… Последний из рода — да минует нас чаша сия!

Ваивас был чудином, и род его проживал где-то возле Юрьева, у небольшого тамошнего озера. Возле бывшего Юрьева, поправил сам себя князь. Немцы переименовали его. Они везде наводят свои порядки… Несут крест в левой руке, а меч в правой. Вот и род Ваиваса полёг под мечами псов-рыцарей, не согласившись терпеть участь бессловесного скота, не имеющего никаких прав. Теперь Ваивас служит у Миндовга, выполняя множество полезных поручений, и требует в уплату только одного — дать ему немцев. Если приходится допрашивать пленного немца или лазутчика, достаточно позвать Ваиваса… Немцы рассказывают всё без утайки, умоляя только об одном — поскорее прикончить их.

Миндовг вздохнул и расстелил на столе карту, принесённую слугой. Карта была вышита на куске льняного полотна разноцветными нитками — незаменимая вещь. Такой точной и подробной карты не было, вероятно, и у самого господина магистра. Итак, что мы имеем?

После битвы на Чудском озере господа рыцари отлёживаются, как человек, жестоко избитый в драке. И вряд ли в ближайшие года два-три смогут подняться в прежнюю силу — набрать и выпестовать умелых бойцов ой как непросто. Стало быть, немецкой угрозы пока нет.

С другой стороны, русские никак не воспользовались плодами своей победы. Миндовг даже головой покрутил — будь он на месте Александра, не успокоился бы, пока не присовокупил владения Ордена к своим землям. Уже летом того года взял бы Нарову, потом новопостроенный немецкий город Раковор, а там и Колывань… Да и Миндовг охотно помог бы ему в этом благородном деле — скажем, Рига город очень нужный в хозяйстве. Утратив же Колывань и Ригу, паукам-крестоносцам оставалось бы на выбор два пути — либо сидеть и ждать в своих ещё уцелевших замках, когда их паучьи гнёзда выжгут огнём, либо самим запалить из и давать ходу за море, в родную неметчину… Нет, другими делами занялся князь Александр.

Миндовг разгладил ладонью карту. Как говорят русские, «на нет и суда нет». Он, князь Миндовг, тоже займётся другими делами. И поскольку в одиночку Орден ему не добить, следует смотреть в другую сторону. Неудача под Смоленском — случайность. Русские земли сейчас по сути пирог, нарезанный на куски различной величины. Какой кусок взять первым, чтобы не подавиться с непривычки?

Солнце садилось за сиреневые зубцы гор, бросая прощальные косые лучи на готовящуюся отойти ко сну землю. На землю опускался тихий летний вечер, и невольно казалось в такие минуты, что нет в мире никакого зла. Нет вражды, нет крови…

Нет предательства.

Князь Андрей Мстиславич стискивал пальцы так, что побелели суставы. Сидевший перед ним человечек был тих и незаметен, как моль. Он сидел, помаргивая белёсыми ресницами, и ждал.

— Значит, вот как… — князь Андрей заговорил наконец ровным деревянным голосом. — Что же, этого и следовало ожидать. Спасибо, Данило Романыч… Но ты сам видел письмо то?

— Самолично, как тебя, княже, — прошелестел человечек. — Знает он, похоже, где укрываешься ты.

Ещё бы не знает, подумал Андрей. Сам же и предоставил тайные убежища эти.

— Ладно, Горюн, — князь достал стопку крупных серебряных монет. — Езжай назад, нечего тебе тут светиться. Народу у меня не так и мало, каждому в голову не заглянешь. Узнают тебя, нехорошо может выйти.

Человечек протянул лапку, и серебро тихо и незаметно исчезло со стола. Князь даже сморгнул — как это ловко у него всякий раз выходит… Вот только было, а вот уже и нету…

— Не узнают, княже, — человечек бледно улыбнулся. — Меня никто никогда не узнаёт.

— … Ладно бы по течению ещё, а против совсем никуда дорога!

Вёсла вспарывали воду, форштевень с шумом рассекал волны, но ладьи, казалось, стояли на месте.

Мария стояла у борта ладьи и хмурилась. Дорога домой оказалась вовсе не такой скорой, как вниз по Волге. Ветер был слабый и не попутный — то западный, то северо-западный — и не давал кораблям развить настоящий ход. Здесь же, возле Девьих гор, ветер и вовсе стих, так что пришлось взяться за вёсла.

— Как думаешь, старче, обойдём мы эти самые горы к завтрему вечеру? — обернулась княгиня к кормщику.

— И-и, матушка! Так-то будем идти, четыре дня надо!

— Как тебе ещё, козёл сивобородый?! — откликнулся кто-то из кметей, сидевших на вёслах. — Гребём как медведи…

— А ты не шуми, парень, не шуми! — откликнулся кормщик. — Ваше дело руками работать, моё головой. Греби ходчей!

Мария улыбнулась. Забавляется старче. Лишних людей на судах нет, сплошь витязи да кмети дружины княжьей. Кому грести? Вот и гребут, как невольники на галере…

— Может, к берегу ближе? У берега течение слабее…

— Нельзя ближе. И так рядом почитай идём, стрелой достать можно!

— А и правда, госпожа моя, отошла бы ты от борта, — подошёл к Марии витязь. — Неровен час, найдётся полудурок…

— Может, мне кольчугу надеть? — засмеялась княгиня. — И шелом в придачу?

— А ты не смейся, матушка. Это в старину горы сии священными почитались, вроде как обиталищем волшебных дев. Оттого и прозвали их так. А нынче святости нигде нет, зато разбойники повсюду имеются…

Не договорив, витязь грудью бросился на Марию и сбил её с ног. Уже падая, она услышала, как с сухим коротким звуком впиваются в борт ладьи стрелы.

— Тати! А ну, к оружию!

Длинные узкие лодки уже выскакивали из прибрежных зарослей, хищно и стремительно. Разбойники прыгали в них на ходу, и было их много, очень много. Двести, если не с лишком…

— Стрели их!

Опытные воины быстро и без суеты занимали места, передавая по цепочке уже натянутые тяжёлые луки и тулы со стрелами. Все гребли, не снимая доспехов, несмотря на уже заметную жару, и это спасло сейчас немало жизней. Во всяком случае, никто от внезапного обстрела на первой ладье не пострадал.

Вероятно, разбойникам в последнее время здорово везло, и они утратили всякую осторожность — ничем иным, как безрассудной наглостью, нельзя было назвать нападение на караван судов, набитых опытными воинами. Впрочем, то, что воины опытные, с берега не видно… А может, наоборот — мало стало караванов купеческих, так что либо рисковать, либо лапу сосать. План татей был очевиден: захватить первую ладью, пользуясь численным перевесом, а там и других черёд. Но разбить суда поодиночке не получилось

На передней ладье сразу бросили вёсла, резко сбавив ход. Рой стрел обрушился на татей, сбив слаженную работы гребцов. Зато вторая ладья каравана, под водительством боярина Воислава, увеличила ход. Ещё чуть, и окованный позеленевшей медью нос с треском вломился в борт крайней лодки, буквально подмяв её под себя.

— А-а-а!!! Бе-е-ей!!!

Стрелы сыпались теперь дождём — стреляли и нападавшие, и обороняющиеся. Возможно, татям и удалось бы сберечь часть людей, поверни они сразу к берегу. Однако этого не произошло, и ещё спустя полминуты момент был упущен — третья ладья тоже вступила в бой, четвёртая же отсекала разбойничьи лодки от берега.

И тогда разбойный атаман сделал то, чего никто не ожидал — вместо того, чтобы бестолково метаться и гибнуть под стрелами, душегубы пошли на абордаж.

Ревущая толпа уже лезла через борта, размахивая кистенями, булавами, кинжалами, какими-то крючьями… Перед глазами Марии мелькнула перекошенная харя с раззявленым гнилозубым ртом, и тут же голова разбойника отлетела прочь, мощная струя крови окатила княгиню с головы до пят. Витязь с двумя мечами заслонил свою госпожу, отражая удары обезумевших татей.

Всё кончилось очень быстро. Вторая ладья с треском прошла по разбойничьим лодкам, с грохотом притёрлась борт в борт к первой. На палубу хлынуло подкрепление. Витязи и кмети прыгали через борт молча и страшно, с ходу рубя татей со спины. Ещё несколько секунд, и бой затих.

— Матушка моя! — боярин Воислав, бросив окровавленный по рукоять меч, кинулся к княгине. — Жива? Цела?

— И жива, и цела, Воислав Добрынич, — отряхивалась Мария.

— Да чтобы мне околеть… Не поедешь ты больше на первой ладье, госпожа моя, хоть что говори!

— … А-ха-ха! А вот не догонишь!

— А вот догоню!

Анна скалила белые зубки, ловко уворачиваясь от мужниных рук. Шансы были примерно равны — длинная юбка мешала, конечно, бежать, зато у Ростислава на поясе болтались длинный меч плюс кинжал. Ибо какой мужчина выйдет из дома без оружия?

— Ах-ха-ха!

Ростиславу удалось наконец поймать супругу и заключить в объятия. Анна закинула было лицо, готовясь принимать мужнины поцелуи, и вдруг глаза её расширились — женщина смотрела куда-то за спину мужа. Реакция Ростислава была мгновенной — резко развернувшись, он выхватил меч и встал в боевую стойку.

Незнакомец, стоявший в десяти шагах, успокаивающе поднял обе руки.

— Вложи меч свой в ножны, Ростислав Михайлович. Не со злом пришёл я к тебе, а для дельного разговора.

Незнакомец говорил по-русски чисто. На конце двуручной рукояти длинного меча скалил зубы череп, в глазницы которого были глубоко посажены рубины, отсвечивающие на солнце мрачным кровавым огнём.

— Ты кто? — князь Ростислав не спешил убирать оружие. От молодого человека так и веяло скрытой, холодной силой. Анна лязгнула зубами за спиной мужа — женщина вдруг отчётливо поняла, что быстрый меч в руке супруга не является надёжной защитой от этого незнакомца. И стража не успеет…

— Я князь Андрей Рыльский. Поговорим?

— Как ты проник сюда, мимо людей моих и без спроса? — Ростислав сглотнул.

Князь Андрей холодно улыбнулся уголком рта.

— Я давно привык приходить туда, куда мне надобно, никого не спрашивая. Так что извини. Прости за невежливость, Анна Беловна, нам бы наедине поговорить с мужем твоим. То, что он сочтёт нужным, после тебе изложит.

Ростислав опустил наконец меч.

— Иди, Анна.

Дождавшись, когда жена уйдёт, Ростислав вложил меч в ножны, оглядевшись, присел на валун, нагретый солнцем. Чуть усмехнувшись, Андрей присел напротив, прямо на землю, подстелив под себя край плаща.

— Так ты, стало быть, князя Мстислава Святославича сын?

— Он самый. Дело у меня к тебе.

— Говори.

— Как стало известно мне, в земле угорской кони в цене. Их есть у меня. По полугривне голова, а почём ты продашь, то твоя забота.

Ростислав подумал.

— Не по этому делу пришёл ты, Андрей Мстиславич.

— И по этому тоже, — усмехнулся князь Андрей. — Надо же с чего-то начинать.

— Начинать надо с главного.

Андрей вздохнул.

— Как скажешь. Но скажи прежде — не хотелось бы тебе на престоле Галицком воссесть?

Ростислав вытаращил глаза.

— Это Данило Романыч тебе поведал, или самому в голову пришло?

Князь Андрей жёстко усмехнулся.

— Данило Романыч? Данило Романыч нынче на сторону татар готов встать. Дань им платит, ладно — это все сейчас платят. Однако и того мало ему. Пособить врагам земли русской вздумал.

— Ясно… — Ростислав покрутил головой. — Правильно ли я понял, что надоел ты князю Даниилу, и решил он закрыть для тебя путь на Галицию да и Волынь заодно?

Глаза Андрея вспыхнули льдистым светом.

— Ты правильно всё понял. Однако не обо мне речь.

— А об чём?

— Прогибаясь перед Батыгой, воображает Данило Романыч, что обезопасит земли свои. И тем даёт возможность поганым утвердиться в землях южнорусских, отняв огромный кусок Руси, вплоть до самого Киева. Предательство это в чистом виде. Чем лучше он понизовских князьков, что сапоги татарские лижут, того же Деревича и Губина? Те тоже вроде как за землю свою пекутся. А на деле за шкуру свою.

Ростислав помолчал.

— Не обижайся токмо, Андрей Мстиславич. Рыльск твой давно того… За конокрада тебя считают нынче.

И снова холодно улыбнулся князь Андрей, одним уголком рта.

— Само собой, конокрад. Кто же ещё? Вот только ежели бы не конокрадство моё, так наводнили бы уже шатры да кибитки татарские всю южную Русь. И перестали бы навеки те земли Русью зваться. А так там одни суслики степные покуда живут. Каждая баба знает — полоть огород нужно вовремя, едва сорняки из земли покажутся. Нужно ли продолжать мне говорить тут слова пустые?

Ростислав вздохнул.

— Ладно, оставим. Давай о деле. Князь Даниил крепко в Галиче сидит. Да брат его Василий в Холме. Как дело провернуть мыслишь?

— Не так уж крепко, — князь Андрей переменил позу. — Бояре его многие недовольны, и могу тебе я указать пути к ним. Ты же можешь поговорить с тестем, пусть войско даст. Да и с поляками тоже.

— Полякам с чего бы встревать в свару сию?

— А с того. Пообещать Холм им, так и будет интерес. Большой интерес будет.

Ростислав хмыкнул.

— Складно говоришь…

— Есть такое. Ты подумай, Ростислав Михайлович. Крепко подумай. Под твоей рукой вся Галиция да Волынь, под отцом твоим великое княжество Черниговское. Вся южная Русь, почитай. Сила немалая, как ни крути, и Батыге придётся с таковой считаться. Ну а я конокрадством мелким займусь, дабы и в мыслях не было у поганых селиться на землях русских. Думаю, плюнет в конце концов Батыга да и передаст земли те отцу твоему либо тебе, хотя бы и за откуп.

Ростислав снова хмыкнул, покрутил головой.

— Красиво, ой, красиво говоришь…

— А ты не торопись, подумай, Ростислав Михайлович. Крепко подумай. Да, а как с конями решим?

— С конями? — Ростислав поглядел на небо, будто надеясь прочитать там ответ. — Думаю, решим мы с конями.

— Ну я же так и понял, — улыбнулся Андрей. — Деньги, они никому не лишние.

Дождь моросил мелко, занудно, покрывая лужи во дворе густой рябью. Голые ветви деревьев уныло истекали холодной влагой, тёмные, набухшие влагой тучи ползли над самой землёй, тёмной и раскисшей. Вода была всюду, и мир за окном казался будто утонувшим…

Летописец Савватий встряхнул головой и снова взялся за перо. Работать надо, а не в окошко глазеть. Итак, на чём остановились?

Да, по нынешним временам это лето можно было признать едва ли не благодатным, подумал Савватий. Ни нашествий, ни местных войн даже. Урожай выдался хорошим, так что народ с хлебом, перезимует, Бог даст. Цены в торгу упали буквально на всё, так что купцы даже жаловались — нет, мол, нынче того навару…

Поднимались понемногу из руин города и веси. Уже звонили колокола во Владимире, в Ярославле, в Переяславле-Залесском. Даже Рязань, порушенная дотла, и то вроде бы начала оживать…

Летописец вздохнул. Начала-то начала, да когда ещё поднимется? И поднимется ли в прежнюю силу?

А вот Киев пока так и стоит пустой, почитай. Бату-хан держит его под своей рукой, и нет в городе князя, равно и боярской думы, и собрания мужей вятших. Нет и знаменитого торга киевского, куда свозили товары со всех земель, от Бухары до Генуи. Какой торг? Не то полторы, не то две тысячи народу всего нынче в Киеве. А нет торга, нет и города, скажем прямо. Так, козопасы да рыболовы живут-перебиваются…

Ещё же дальше к югу рассилалась, будем говорить прямо, пустыня. Русские люди кто погиб, кто в неволе на чужбине, кто в леса подался. Новые же хозяева, монголы, получившие землю из рук Бату-хана, явно не спешили заселять её. Землю они не пахали, не имели такой привычки — что взять со степняков! — а гнать за Днепр стада откровенно опасались. Где-то там, в южнорусских степях, свирепствовал князь Андрей, сын замученного в Орде Мстислава Рыльского. После того, как знаменитый Бурундай с целым туменом так и не смог уничтожить отчаянный отряд Андрея Мстиславича, уже никто не звал его волчонком. Имя «коназ-ашина» заставляло монгольских табунщиков бледнеть, и мало кто из хозяев табунов желал рисковать своим богатством.

Но всё это происходило далеко, далеко отсюда. Здесь, в Ростове, не было и нет никаких таких событий.

Нет, определённо грешу, подумал про себя Савватий. Как это нет событий? А поход посольства ростовского во главе с самой княгиней Марией? Удалось ей сделать дело великое — получить ярлыки на княжение обоим сыновьям, и Борису, и Глебу. Так что укоротили жадные руки Ярославу Всеволодовичу, пусть и не мечтает прибрать Ростов с Белоозером.

Многие сомневались, что удастся Марии Михайловне такое дело. Небось не забыл Бату, чья она жена и чья дочь. И неизвестно ещё, как повернулось бы дело то, не окажи владыка Кирилл столь неоценимую услугу великому хану Берке. Однако, с другой стороны, возможен и расчёт со стороны Бату-хана — ни к чему сосредотачивать в руках князя Ярослава все земли…

Как на них разбойники-то напали, подумал Савватий, ёжась. Подумать страшно — одна стрела, и всё пошло бы прахом. Вот ведь как бывает…

Вот и прожили мы ещё одно лето. Сколько ещё проживём?

Откуда-то появилась Ирина Львовна. Кошка тяжело, с явным усилием вспрыгнула на лавку, оттуда на стол. А ведь было время, с пола на стол вскакивала легко, играючи, подумал Савватий. Эх, время, время…

— Ну давай работать, что ли? — летописец обмакнул засохшее перо в чернильницу и продолжил оборванную фразу. Некоторое время они сидели молча — кошка смотрела, как гусиное перо выводит строку за строкой и жмурилась.

— Что, нет возражений? — закончив абзац, книжник потянулся, отложил перо. — Можно переворачивать! Или лень?

Ирина Львовна внезапно мяукнула, коротко и негромко. Встала и потянулась к Савватию.

— Ты чего, кошища? — озадаченно наклонился к ней Савватий. Кошка ещё раз мяукнула и облизала книжнику нос.

— Да ладно, ладно… Я тебя тоже люблю!

Кошка вздохнула почти по-человечески, укоризненно прижмурив глаза — нет, определённо ничего не доходит до этих людей… Повернулась и тяжело спрыгнула со стола на лавку, оттуда на пол, направилась к двери, где для неё отче Савватий специально прорубил внизу дырку. У самой двери библиотеки обернулась и ещё раз поглядела на человека долгим, немигающим взором. Затем нырнула в дырку и исчезла.

Савватий перевернул страницу, обмакнул перо и продолжил:

Земля ещё сохраняла остатки зимней влаги, и степь не успела сменить зелёный наряд на жёлто-серый. Далеко впереди расстилался Харахорин — отсюда, с вершины холма, он был хорошо виден — неопрятное грязное пятно на чистой зелени великой степи, точно расплывшаяся лежалая коровья лепёшка. Если присмотреться, можно было даже различить движущиеся тёмные точки — всадников на улицах города. Но вот пеших людей увидеть с такого расстояния не удавалось.

Гуюк-хан сплюнул и отвернулся. Глаза бы не смотрели на этот город.

Охранные нукеры, окружавшие холм сплошным кругом, расступились, пропуская в круг всадника на гнедом коне.

— Здравствуй тысячу лет, величайший Гуюк-хан! — приветствовал Повелителя Елю Чу Цай, сходя с коня и низко кланяясь.

Гуюк улыбнулся.

— Меня всегда забавляла эта китайская привычка — желать здоровья на тысячу лет. Как будто это возможно! Садись и рассказывай.

Китаец уселся напротив Гуюка на ковёр, постеленный на вершине холма. На ковре стоял маленький изящный китайский столик, уставленный яствами, прямо на ковре стояли сосуды с напитками. Никаких слуг. Советник хорошо понимал Гуюк-хана — в последнее время слух у дворцовых стен стал чересчур острым.

— С какой новости начать, Повелитель?

— С самой плохой.

— Хорошо. Отравить Бату нам пока не удалось…

— Тебе, Елю Чу Цай. Тебе не удалось. Я к этому отношения не имею.

Китаец улыбнулся.

— Ну разумеется, мой Повелитель. Ни малейшего отношения. Да и я, собственно, тоже. Ну как я могу подсыпать яд, находясь за сорок дней пути от нашего славного Бату-хана? Смешно даже подумать…

— Будем считать, что ты временно оправдался, — не принял шутки Гуюк-хан. — Что ещё?

— Остальные новости не столь печальны, мой Повелитель. Нам удалось изолировать сторонников Менгу, и у тебя есть все шансы.

Ноздри Гуюка дрогнули.

— Когда?

Китаец помялся.

— В принципе, курултай можно собирать хоть сейчас. Однако события на юге Поднебесной…

— О тех событиях мне известно, Елю Чу Цай. Но как они могут помешать Великому курултаю?

— Не помешать, — снова улыбнулся китаец. — Наоборот. Нужно извлечь из тех событий двойную пользу. Пусть Менгу лично отправится туда, чтобы навести порядок.

Гуюк-хан удивлённо поднял брови.

— Он сам к этому стремится. Это даст ему огромный авторитет в случае успеха.

— В случае успеха да, — согласно кивнул головой Елю Чу Цай. — Вот только он не справится, мой Повелитель. Поверь, я знаю, что такое юг. Там не на один год работы.

Гуюк хмыкнул.

— А когда он вернётся на следующий год, — продолжал советник, — его уже никто не будет слушать. Кто не сумел, тот не смог, Хаган.

Гуюк изучающе вскинул глаза на собеседника — не издевается ли?

— Ты можешь считать титул самого Чингис-хана уже практически своим, Повелитель, — на сей раз китаец смотрел без улыбки.

Дверь в предбанник была не заперта, и ветер качал её, поскрипывая. Раскат грома прокатился над головой, и тотчас по крыше забарабанили крупные капли. Князь Михаил встал и прикрыл дверь, задвинув засов.

В тёмном углу, который хозяин в шутку уже прозвал «гостевым», сидел человек в монашеском одеянии. Монах и монах, много бродит их по Руси святой… Только глаза выдавали да руки, явно привычные к мечу. Митрополит Пётр Акерович был далеко не келейным отшельником.

— Ух, льёт! — из потайной дверцы, ведущей в щель между баней и забором, появился боярин Фёдор, отряхиваясь, как селезень, вылезший из пруда. — Как из ведра окатило, честное слово!

Новый раскат грома, и буйный плеск воды снаружи — майская гроза разгулялась не на шутку.

— Итак, продолжим, — Михаил облокотился на стол, — Как ясно уже, нет нынче согласия в Орде, и назревает промеж великих ханов свара великая. На стол хагана в Каракоруме прочат ныне Гуюка, злейшего врага Бату-хана. Так что на поддержку из Монголии Бату рассчитывать не приходится.

Михаил Всеволодович отпил из кружки.

— Ведомо также нам, что напугана вся Европа до смерти, и римский папа тоже. И потому идея крестового похода так и носится в воздухе. Идея очень здравая по сути — чем ждать денно и нощно удара вражьего, не лучше ли нанести удар самим? Внезапно и в неудобное для врагов время. Как известно, поганые выступают в походы зимой, когда стада отогнаны на зимние пастбища, и высвобождается много народу. Ежели совершить крестовый поход весной, когда идут стада на пастбища, это будет для степняков чистой гибелью.

— Так! — боярин Фёдор стукнул кружкой по столу. — Так! Не просто рати батыевы разгромить, а извести поганых под корень. Превратить земли меж Днепром и Джаиком в страну черепов! Чтобы не было никакого улуса Джучи!

— Даже ежели не подойдут на помощь Батыю войска из далёкой Монголии, — заговорил молчавший до сих пор Пётр, — сила потребуется немалая.

— Сил хватит! Крестовый поход — не шутка. Полмиллиона войска собрать можно, ежели не больше. Но главное, что не успеет собрать воедино рати свои Бату-хан. Это значит, сорвать перегон стад.

— Это всё так, — снова заговорил Михаил. — Главное, чтобы поняли на западных землях, что иначе никак не уберечься им. Потому как многи надеются отсидеться — не пойдут, мол, монголы повторно к Последнему морю.

Митрополит Пётр помолчал.

— А пойдут, княже?

— Вот для того ты и едешь, Пётр Акерович, — усмехнулся князь. — Нужно убедить папу, что пойдут они непременно.

Митрополит помолчал.

— Всё ясно, Михаил Всеволодович. Пойду я, дел полно.

— Как пожелаешь, Пётр Акерович. Ты извини, что вот так, в бане…

— Да чего извиняешься, княже? В таком деле любое лишнее ухо та же смерть.

Когда дверь за гостем закрылась, Фёдор вздохнул.

— Эх, мне бы с ним поехать… Мудр он, конечно, да ведь одному тяжко — хоть обсудить…

— Нельзя, Фёдор Олексич, никак нельзя. Не приглашали тебя на собор, и всё сразу станет белыми нитами шито. К тому ж, для тебя другое дело имеется. В Литву поедешь. Миндовгу на папские эдикты наплевать — крестовый поход, не крестовый… Потому как язычник он. Надобно, чтобы встал он заодно с теми, кого считает врагами своими заклятыми — немецкими рыцарями. Никому, кроме тебя, не могу доверить я дело сие. Тут я сам ничего не смогу, Фёдор. Ты или никто.

Михаил отставил кружку.

— Ну а я к Ярославу Всеволодовичу в гости наведаюсь.

— Думаешь, есть смысл? — скептически хмыкнул боярин.

— Определённо есть. Надобно убедить его не отсиживаться, ежели крестовый поход начнётся. Не безумный же он, должен понимать, что ждёт Русь, коли утвердятся здесь поганые.

Пахло палёным. Вот странно, подумал Даниил — когда последний раз в этом порубе [подвале. Прим. авт.] огнём пытали, а пахнет палёным и всё тут…

На дыбе висел человек, волосатый до невозможности — наверное, только на носу волос нет. В свалявшейся колтуном буйной шевелюре горели мрачным огнём глубоко посаженные глаза.

Дознаватель, сидевший за столом с прилепленным прямо к доскам свечным огарком, встал при виде великого князя.

— Ну что, новое есть или по-прежнему поёт птичка сия?

Князь взял листы, лежавшие на столе, вгляделся в неровные буквы.

— Темно тут у тебя… И пишешь ровно курица лапой… Так, стало быть, неведомо тебе о заговоре?

— Не ведаю ничего… — прохрипел подследственный. — Пошто мучишь зря…

— Ну хорошо, — Даниил поморщился. — Давайте того червя…

Дознаватель кивнул двум подручным палача, сидевшим на колоде в углу, те вскочили и исчезли. Спустя пару минуту в подвал втащили человечка, и в самом деле напоминавшего мучного червя — белое, голое тело, белёсые ресницы… Человечек тихо стонал.

— Знакомец вот твой утверждает, что в деле ты.

— Брешет… — прохрипел подвешенный на дыбе. — Поклёп…

— Да ой, брешет! На дыбе не брешут. И ты правду скажешь, я так полагаю.

Князь бросил на стол допросные листы.

— В общем, так… Когда и кто из бояр моих к Ростиславу ездил, это раз. Кто с Андреем Мстиславичем знается, это два. Ну и кто к Болеславу в Польшу послан, это три. Работай!

Выйдя из поруба, Даниил некоторое время стоял, вдыхая всей грудью свежий воздух. Надо же, до чего мерзкий у них всё-таки запах там…

— Болейко!

— Тут я, княже.

— Значит, так. Гонцов готовить к брату Василию в Холм и к Кондрату в Польшу. Письма я сам сейчас напишу. Распорядись!

— Да, княже!

Глядя в спину удаляющемуся вестовому, князь Даниил усмехнулся. Что ж, нет худа без добра. Давно зреет заговор среди бояр галицких, как глубинный нарыв. Оттого и перенёс стол свой Даниил Романович в новоотстроенный город Холм — там дышать легче. Вот нынче весь гной наружу и выйдет.

Да, а с Андреем Мстиславичем пора кончать, подумал Даниил. И чем скорее, тем лучше.

Небо сияло чистой лазурью, и мелкие кудрявые облачка только добавляли прелести этому голубому своду. Трещали кузнечики, где-то высоко в небе пели жаворонки, шелестела листва. Тёплый ласковый ветерок овевал кожу. Худу прикрыл глаза. До чего тут красиво… Никогда не видел раньше он такой красивой земли. Нет, кто спорит, степь тоже бывает хороша в весеннюю пору, пока не сожжёт её беспощадное южное солнце. Но такой красоты, как в Урусии, там нет, как бы не тщились старые степняки доказать обратное…

Худу-хан ехал в Ростов. Никогда раньше не плавал он по Волге на большой урусской ладье. Вообще-то можно было ехать посуху, верхоконным — именно так и предполагал отправиться в путь молодой монгол изначально. Но дядя не счёл нужным отправлять с племянником сильный отряд охраны, ехать же в одиночку или с парой-тройкой верных слуг было опасно. Леса Урусии до сих пор полны разбойников, и кроме того, Худу отчётливо понимал, насколько крепко «любят» монголов простые урусы. Да и в степи отнюдь не тишь и благодать. Зарежут и имени не спросят. Нет, речной путь куда надёжнее!

Поначалу великий хан Берке, выслушав просьбу племянника, удивился — дело ли молодому монголу жить в лесах? Однако, поразмыслив, согласился. В самом деле, если парень слышит зов богов, ему следует следовать своим путём. К тому же совсем не вредно иметь собственного племянника в самом сердце Урусии, городе Ростове. Решено, пусть едет!

Как нарочно, в ту пору в Сарай-Бату прибыли купцы из Ярославля — город понемногу оправлялся и развивал торговлю. О цене договорились быстро, купцам на руку было иметь на борту столь важного пассажира. И спустя три дня, закончив торговые дела, купцы на трёх ладьях отправились в путь, используя попутный южный ветер.

Дорога, однако, оказалась небыстрой. До Девьих гор добрались за три дня, и ещё два ушло на то, чтобы обогнуть их. Но тут ветер сменился на северо-западный, и парус пришлось спустить. Народу на купеческих ладьях было немного — торговля лишних ртов не любит — поэтому идти против течения на вёслах нечего было и пытаться.

Впрочем, нет худа без добра — Худу уже знал эту урусскую поговорку. Купцы расположились на отдых в живописном месте возле Девьих гор. Три дня отдыхали, ловили рыбу на удочку и в специальные ловушки-верши, про которые молодой монгол никогда даже не слышал. Худу улыбнулся, вспомнив свой восторг, когда на крючке его удочки забилась крупная рыбина. А стерляжья уха, сваренная на ершовом бульоне! Большинство монголов до сих пор презирают уху, считая рыбу едой голодранцев, не имеющих своего скота. Зря!

Дорога невольно сближает. Поначалу урусы держались с некоторой опаской, но молодой хан оказался парнишкой любопытным, неспесивым и общительным, и после стоянки возле Девьих гор отношения вполне наладились. А после того, как Худу-хан единолично отразил попытку таможенного чиновника на границе булгарских и урусских земель взять дань с купцов, урусы откровенно зауважали парня.

Но любая дорога когда-нибудь кончается. В Ярославле Худу-хан приобрёл четырёх коней, для себя и своих людей, тепло попрощался с купцами и вот сегодня утром отправился в Ростов.

Дорога вышла наконец из леса, и перед Худу предстал город Ростов, во всём его летнем великолепии. У молодого монгола чаще забилось сердце. Вот это да! До сих пор он видел Ростов только зимой, в чёрно-белых тонах — нахохлившиеся под снежными шапками избы, глубокие сугробы… Летний же Ростов, утопающий в зелени садов и цветущих лип, был совсем иным… Наверное, так выглядит тот самый рай, подумал Худу, про который рассказывал святой Кирилл…

— Нас встречают, Худу-хан! — подал голос один из слуг.

Действительно, от города быстро приближалась небольшая кавалькада, что-то около дюжины всадников. Худу-хан вгляделся: впереди всех скакал на сером жеребце молодой князь Борис.

— Здравствуй, Худу! — Борис осадил коня, подъехав почти вплотную. — Ты всё-таки приехал. Как хорошо!

И вновь ощутил Худу, как затапливает его тепло. Здесь ему рады. Здесь его друзья!

— Как здоровье госпожи Марии? Как поживает старый Савватий? А ваша замечательная кошка, умеющая читать книги на всех языках?

— Благодаря Господу, матушка здорова. И Савватий жив, ничего, — князь внезапно погрустнел. — А Ирины Львовны нету.

— Как так?

— Да так… Старая она была уже. Осенью ещё ушла, как все кошки умирать уходят. Савватий говорит, попрощаться к нему приходила.

— Жалко, — огорчился Худу. — Такой кошки нигде нет больше.

Борис помолчал.

— А вот отче Савватий говорит, другой и не будет. Ибо те, кого мы любим, уходят от нас навсегда.

Небо на востоке на глазах серело, и на этом фоне зубцы гор казались совершенно чёрными. Станята поёжился — надо же, лето, а как холодно… Горы, они горы и есть.

Станята встал и принялся ходить, чтобы разогреться. Да, вот она, жизнь… Только держись.

Страж ещё раз огляделся, стоя на вехней площадке сторожевой башни. Крепость, стоявшую на склоне горы, срубили ещё прошлой осенью. До этого отряды прятались в разных глухих местах, то на Волыни, то в Галиции. Однако там нынче чересчур опасно, как объяснил князь Андрей. Здесь, в глубине горной страны, было спокойнее. Сама крепость была невелика — четыре крестовые избы на сотню ратников каждая, огороженные высоким частоколом, с рублеными башнями по углам. На равнине такой крепости цена резана, но крутой склон горы делал её крепким орешком — зимой сюда и добраться-то непросто, не то что приступом взять.

Отряд князя Андрея прятался в горах после очередного набега на монголов. Вообще-то и прошлый год отряд провёл так же — стремительный поход по причерноморским степям, головокружительные скачки… А как они ушли из-под самого носа поганых, когда их уже прижали было к Днепру! Станята тогда уж подумал было — всё, отгуляли… Но князь Андрей Мстиславич всем князьям князь! И везуч, как сам чёрт. Надо же, как удачно те ладьи подвернулись…

Часовой потёр плечи ладонями. Да, народ здесь подобрался отчаянный, смерти не боятся ребята… Однако что-то будет дальше? Год продержались, ещё один… А, ладно! О том пусть болит голова у Андрея Мстиславича. Каша с мясом да пиво с хлебом есть, что ещё ратнику надобно? В нынешние времена никто не может быть уверен, что год проживёт, так уж лучше в дружине у князя пребывать, нежели в хлебопашцах спину гнуть, каждый день смерти и разорения ожидаючи… Ещё поживём!

Стрела-срезень вошла Станяте в горло, разом перебив дыхание. Надо же тревогу поднять, кричать надо, ещё успел подумать он… Свет… Надо же, как мгновенно рассвело…

Железная кошка брякнула о деревянный настил сторожевой площадки, вцепилась в ограждение. Шнур с узлами, привязанный к кошке, натянулся и дрожал — снизу взбирались на башню. Ещё несколько секунд, и на башню ловко взобрался худощавый быстрый человек в тёмной одежде, с мечом в ножнах, притороченных за спиной. Человек перешагнул через бездыханное тело, махнул рукой, обернувшись. На соседней башне ему ответили тем же — очевидно, тамошний страж был убит одновременно. Тогда человек извлёк из-за пазухи кусок белого холста и вывесил его на парапете.

Из тьмы предрассветного леса неслышно выдвигались воины в доспехах, скользили к частоколу молча и страшно, как призраки. Длинные лестницы с негромким стуком упёрлись в частокол — нападавшие изо всех сил старались не выдать себя преждевременно. И вот уже на верх частокола взбираются бойцы — один, два, пять, десять… Двух дюжин лестниц вполне достаточно, чтобы за три минуты наводнить войсками крохотную крепость.

— Тревога! К оружью, братие!

Вопль и частые удары железом о железо разом всполошили весь лагерь — очевидно, кроме стражей на угловых башнях в крепости имелся ещё и внутренний часовой. В ответ предрассветная тишина взорвалась рёвом. Вспыхнул огонь, замелькали тут и там факелы, из подожжённых строений выскакивали наружу заспанные хозяева, кто в кольчуге на голое тело, кто в одних штанах, а кто и без штанов. А через частокол валили и валили новые бойцы, делая положение обороняющихся безнадёжным…

— Где Андрей?

Через захваченные и уже распахнутые настежь ворота в крепость въехал сам князь Даниил, пристально вглядываясь в картину боя.

— Вот он, княже! Насилу взяли, рубится как зверь! Кабы не сеть, ушёл бы!

Даниил усмехнулся, разглядывая пленника.

— Надобно было по двое стражей-то на башнях ставить, Андрей Мстиславич. Да, и дозорных твоих в лесу мы тоже покрошили, ты уж не обессудь.

— Проклятый… — князь Андрей смотрел в лицо Даниилу ненавидящим взглядом. — Двурушник, холуй татарский…

— Пой, птичка, пой, — снова усмехнулся Даниил. — Кто двурушник, как не ты сам?

Он вдруг соскочил с коня, схватил Андрея за нижнюю челюсть.

— Думаешь, неведомо мне, о чём сговорились вы с Ростиславом, Михаила Всеволодовича сынком?! Угорскую рать на Русь навести, дабы воссесть в Галиче?! А полякам Холм отдать, стало быть, за услугу?!

Даниил с силой ударил пленника в лицо окольчуженной перчаткой.

— Кляп ему в пасть! Держать в колодках, глаз не спускать!

Огонь уже охватил строения, и оставаться внутри крепости становилось невозможно. Князь Даниил махнул рукой.

— Все на выход! Тут делать нечего больше!

Да, а Андрея свет Мстиславича надо будет подготовить в подарок, подумал Даниил, щурясь от жара. За такой подарок Бату-хан без слов ярлык выдаст. Только надо всё сделать аккуратно, чтобы не дай Бог не заговорил…

Шаги гулко разносились под сводами, и Худу невольно озирался — всё казалось, что за ним кто-то идёт. Свечи, обычно во множестве зажигаемые в храме, сегодня не горели, но запах воска и ладана стоял по-прежнему. Солнечный свет, преломляясь в разноцветных стёклах витражей, придавал внутренности собора необыкновенно волшебный вид, и Худу наполняла изнутри какая-то светлая радость. Да, он решился. Он хочет этого, и ему не откажут.

В боковом притворе стоял владыка Кирилл, перебирая церковные книги.

— Здравствуй, владыка! — первым поздоровался Худу.

— И ты здравствуй, Худу-хан, — отозвался Кирилл, оторвавшись от своего занятия. Спрашивать что-либо ещё он не стал. Дозрел человек, так сам скажет, а нет, то и не нужно торопить его.

— Хочу вот просить… — Худу кашлянул, но справился со смущением и заговорил твёрже. — Хочу я перейти в веру Христову, владыка. Не откажешь?

Кирилл опустил книгу в узорчатом сафьяновом переплёте.

— Верно ли я тебя понял, что желаешь ты принять веру нашу и имя христианское?

— Да. Так не откажешь мне?

Владыка помолчал.

— Обряд сей совершу я с радостью. Кто крестной матерью будет тебе?

— Госпожа Мария Михайловна дала своё согласие.

— Ну и славно!

— … Нельзя нам медлить!

Летний зной вливался в раскрытые окна, изгоняя последние остатки прохлады, ещё сохранившиеся с ночи в каменных стенах королевского замка. За столом сидели двое — король Бела Арпад и Ростислав Михайлович. Больше в зале не было никого, даже слуг.

— Князь Даниил захватил Андрея Мстиславича в тайной крепости его, в горах Трансильвании — а ведь это уже в твоих землях. Даже монгольский воевода Бурундай не дерзнул зайти в землю галицкую, потому как война это. А Даниилу всё по боку! Как стало известно, посланы Даниилом гонцы к литовцам. Готовятся они с братом Василием к войне!

Бела хмыкнул.

— Ну, в наше время к войне готовятся все, положим… Однако да, такого спускать нельзя.

Бела наклонился вперёд.

— Однако скажи честно — надеешься ты твёрдо взять Галицию? Или мальчишеский то порыв, прости за резкость? Война, это не шутка.

Ростислав помолчал, но глаз не отвёл.

— Скажи я сейчас, что уверен, вот это и будет мальчишество. Нет, не уверен я. Однако тот, кто не пытается, ничего никогда не достигает. Должно мне попытаться, а как оно будет, пусть решает Господь.

Король крякнул.

— Сейчас время работает против нас, — Ростислав сплёл пальцы в замок. — Князь Андрей, это только начало. Подавит Даниил бояр мятежных, и вовсе не будет союзников у нас. Тогда можно забыть про престол галицкий.

Бела встал, подошёл к окну. Он молчал так долго, что Ростислав уже начал сомневаться, услышит ли ответ.

— Хорошо, Ростислав. Дам я тебе войско, с воеводой Фильнием впридачу. Воевода он опытный, можешь быть в нём уверен. Однако гордый, как римский кардинал, так что постарайся поладить с ним.

— Спасибо, отец, — Ростислав тоже встал. — Верил я, что не откажешь. Ну я пойду? Дел по горло…

— Иди, иди…

— … Ныне, и присно, и во веки веко-о-ов!

Голос владыки Кирилла разносился под сводами храма гулко и зычно, и казалось, что говорят сами стены. Худу-хан стоял в купели, непривычный в своей наготе. Совсем ещё мальчишка, подумала Мария, разглядывая поджарый зад с огрубелой от постоянного нахождения в седле кожей. Впрочем, мой-то Бориска ещё моложе…

— … Ныне обретённый раб божий… — густой бас Кирилла вибрировал в воздухе.

Худу стоял в воде по щиколотку в воде, на голову ему тоже вылили воду. Зачем? Наверное, бог Христос любит воду. Да, в Урусии… на Руси воды много, думал Худу. Вот у монголов шаманы поклоняются огню, и потому в степи воды мало… Всё больше огонь.

— … Нарекается отныне именем Пётр!

На плечи Худу… нет, теперь уже Петра лёг бухарский халат, и совсем близко он увидел глаза княгини.

— Поздравляю тебя, Пётр.

Княгиня надела на шею паренька тонкой работы золотую цепочку с крестиком. Она специально заказала и цепочку, и крест лучшему ювелиру Ростова. Вообще-то редко кто на Руси носил золотой крест, тем более на золотой цепи — неприлично считалось подобное роскошество… Однако не следовало давать племяннику Берке повод думать, будто пренебрегают им и не ценят его поступка.

Мария потянулась и поцеловала Петра в лоб.

— Здравствуй сто лет, Петр.

Парень захлопал ресницами.

— А ты правда будешь мне теперь вместо матери, госпожа?

— Правда, — улыбнулась княгиня.

На глазах у молодого монгола появились явные признаки слёз.

— Спасибо. А то я совсем не помню своей мамы…

Свечи горели в углах по одной, и оттого обширное помещение казалось полутёмным, даже цвета на одеянии князя Ярослава различить трудно… И на столе посуда так себе. Куда богаче встречал гостей Георгий покойный, подумал Михаил Всеволодович.

За столом сидели двое, князья Михаил и Ярослав, оба Всеволодовичи. Больше ни души — слуги, расставив всё на столе, удалились, и князь Ярослав самолично запер за ними дверь. Не тот разговор, чтобы слышали его лишние уши.

— … Собирается сила великая, Ярослав. Крестовый поход, не шутка. Неужто в стороне останешься, когда за нашу Русь немцы да угры биться будут?

Князь Ярослав отпил из чаши.

— А ты уверен, что будет тот поход, Михаил Всеволодович?

— Не уверен, но полагаю, так будет! — как можно твёрже произнёс Михаил. — Не безумные же они. Видели, что такое есьм татарское нашествие, и чем Бату-хан грозит им…

— Ну это ты так думаешь, — усмехнулся Ярослав. — Что они видели? Ничего не видели. Ну разве что угров полчища батыевы потрепали как следует, а по остальным так, верхами проехались. Первый испуг прошёл, татары где-то далеко, своих дел по горло…

Михаил сделал из свей чаши большой глоток, чтобы сосредоточиться. В словах Ярослава была логика, и немалая.

— Всё-таки надеюсь я, что будет крестовый поход! — упрямо мотнул головой Михаил Всеволодович. — И в этой надежде приехал сюда, к тебе.

— Конкретней, что предлагаешь?

Михаил облокотился о стол.

— Предлагаю я тебе военный союз против поганых, Ярослав Всеволодович. Ты, я и Данило Романыч…

— Ну, положим, за Даниила не удивлюсь я.

— Ну вот… Коли ты встанешь, так и сын твой, Александр, господ новгородцев да псковичей поднять сумеет. Ростовцы встанут…

— За ростовцев ты вообще молчи, — усмехнулся Ярослав. — Шибко не дерзки к бою нынче ростовцы. Кто их в бой поведёт, Борис Василькович? Или и вовсе Глебка, на деревянном коне игрушечном?

— Ничего, были бы мечи, а воевода найдётся, — ответно усмехнулся Михаил. — Под твою руку встанут, ежели что, я сам с Маришей договорюсь. В общем, решаемый то вопрос…

— Да и не вопрос это, Михаил Всеволодович, — перебил Ярослав. — Мечты это твои, скажу тебе прямо. И вот ещё что — не для того я ярлык у Бату-хана брал, чтобы его вот так попусту лишиться, да и с головой вместе. И хуже того, всю землю русскую подвести под новое разорение. Вот когда встанут на Дону рати крестоносцев несметные, тогда и продолжим мы наш разговор. А пока ты у меня проездом в Ростов, торговые дела решали мы, и не более того. Речей сегодняшних я не слышал, да и не было их. Это всё, что я могу для тебя сделать.

Вода в реке журчала и переливалась, и в прозрачных струях играли, резвились крупные форели. На одно мгновение Ростислав почувствовал к рыбинам острую зависть. Вот ведь живут божьи твари, играют, резвятся, и никаких забот…

Пока не поймают на крючок.

Невдалеке виднелись стены Ярославля-Галицкого, на стенах и башнях которого густо блестели шеломы. Ростислав скрипнул зубами. Скверно, ох, скверно…

Дело, затеянное по наущению князя Андрея Рыльского, оказалось вовсе не таким верным, как изначально выглядело. То, что Данило Романыч привлечёт брата Василия, было понятно. Известно было и то, что послал он в Литву за подмогой. Но вот то, что подойдут на помощь князю Даниилу польские войска самого Конрада, не предвидели…

Сзади послышался топот копыт. Подъехавший всадник поднял забрало немецкого шлема, обнаружив под ним бледный лик с торчащей бородой. Ростислав покосился на него — галицкий боярин Владислав был главным зачинщиком смуты. Есть от чего бледнеть бородатому.

— Ростислав Михайлович, похоже, Данило сюда и понизовских привёл! Как они-то пошли за ним, ума не приложу!

Ростислав катал желваки.

— А есть что прикладывать? Иди на место!

— Не тревожься, господин Ростислав, — подал голос угорский воевода Фильний, разглядывая расстилающееся перед ними поле, которое должно было вскоре стать полем брани. — Русь плохо бьётся. Надо всего лишь выдержать первый удар. Они не выдержат долгого боя, вот увидишь.

Ростислав едва сдержался, чтобы не обложить воеводу. Тоже мне, стратег… Мстиславом бит, не добит, а туда же: «Русь плохо бъётся»…

— Значит, так… Я со своими людьми и всеми людьми боярина Владислава со товарищами встану в передовой полк. Ты, Фильний, встанешь с основными силами здесь. Когда на нас навалятся, мы отойдём и тут примем бой. Выдержишь?

— Ты спрашиваешь меня, князь Ростислав? — спесиво поджал губы Фильний. — Не только выдержу, но и обращу Даниила в бегство. И надеюсь, ты мне поможешь.

Ростислав криво усмехнулся. Да уж… Недаром прозвали его на Волыни «прегордый Филя». Гонору-то мешок…

— Помогу непременно, славный воевода. Там, — князь указал рукой в сторону Ярославля, — встанут поляки болеславовы. Тот фланг самый опасный, и не хватает ещё удара со стороны города. Тут же поставим литвинов — их мало. Опять же перелесок тут начинается, коннице несподручно…

— А кто будет в резерве? — поднял брови Фильний. — Настоящий полководец всегда оставляет резерв.

— Так то настоящий! — зашипел Ростислав, уже не сдерживаясь. — Вроде тебя вот! А я по своей серости так рассуждаю — нам бы тут горстью срам прикрыть! Нету сил для запасного полка, нету!

Ростислав хлестнул коня плетью и галопом ринулся к лагерю. Пора выдвигаться на поле, строиться в боевой порядок. О том, что Фильний выстроит своих как надо, князь не беспокоился — уж это-то опытный вояка сумеет…

Порядок построения, в общем-то, был обычный для Руси — полк правой руки, полк левой и в середине большой полк. Передовой полк, которым предстояло командовать самому Ростиславу, выполнял при таком построении двоякую роль — во-первых, выступать застрельщиком, а во-вторых, при нужде сбить натиск вражьей конницы, не позволить ей с ходу вломиться в порядки большого полка. Если откровенно, князь с удовольствием поставил бы в передовые угров-мадьяр, но они составляли большую часть войска, так что выхода не было — приходилось самому выступать впереди, на лихом коне…

Немцы, правда, не признавали такого строя, и ставили войско по-своему — тяжёлым тупым клином, «свиньёй». Ростислав усмехнулся — опыт Чудского побоища и Легницы показал, чего стоит немецкий строй. Впрочем, татары и с русским строем справляются, надобно признать честно…

При виде князя русские воины, отдыхавшие у костров, зашевелились, начали вставать. На лицах людей Ростислав увидел явную растерянность и угрюмость — нет особого желания биться со своими же, русичами.

— А ну, ребята, выходи строиться! — гаркнул Ростислав, придерживая танцующего коня. — Нечего носы вешать! Правда на нашей стороне. Как стало известно, князь Даниил нынче разбойно напал на князя Андрея Мстиславича, коий не давал покою татарам на земле русской! Напал, людей его побил и самого Андрея в колодки заточил!

— Да князь Андрей тот и сам разбойник не слабый… — раздался голос из толпы.

— Кто сказал?! — привстал на стременах Ростислав, но спохватился. Не время сейчас разборы устраивать. — Хватит зря болтать! Давай, давай, строиться!

Всё пришло в движение. Конные сбивавлись в сотни, выстраиваясь под значками хорунжих. Рядом с князем на вороном жеребце гарцевал молодцеватый знаменосец, не старше самого Ростислава.

А впереди, на том краю поля, уже грозно щетинились копья ратей князя Даниила. Ростислав Михайлович ощутил под ложечкой сосущий холодок. Много, ох, много…

— А ну, равняй строй!

— … Значит, ещё раз — ты, Василий, ударишь на поляков болеславовых, и литвины тебе помогут. Как дрогнут они, дай сигнал рогом — по сигналу Олтуфий из города выйдет со своими, дабы окончательно опрокинуть левую руку Ростиславу.

— Ясно.

— Тебе, Владислав, надобно опрокинуть литвинов, что вон там, в перелеске стоят. Их вполовину меньше против тебя, но не расслабляйся — воины они добрые, и постараются смешать твои порядки, потому как к бою в лесах приучены.

— Не смешают, князь.

— Ну добро. Выступать токмо по команде!

Даниил надел подшлемник, поданный оруженосцем, натянул шлем.

— Ну а Ростиславом Михайловичем я займусь сам. А также и Филей угорским. Всё, разъехались!

Рати уже выстроились друг против друга. Грозно блестела броня, искрами вспыхивали на солнце наконечники копий, лесом колушущихся над воинами. Сегодня Даниил не стал выдвигать передовой полк. Почти полуторный перевес у него в воинах. Более чем полуторный, если считать гарнизон Ярославля. Гарнизон, это резерв. А вот у Ростислава сил на резерв нет, очевидно — и так-то растянул войска, чтобы поле перекрыть, как должно…

Даниил ещё раз оглянулся на фланги. Разумеется, он правильно поставил войска — поляки против литовцев, а литовцы против поляков. Никогда не следует заставлять воинов сражаться против своих соплеменников, если это хоть как-то возможно. Только вот русичам сегодня приходится биться грудь в грудь — над передовым полком противника реял стяг самого Ростислава. Такова уж, видно, русская доля, всё время стоять насмерть друг против друга…

Даниил коротко кивнул сигнальщику.

— Труби!

Пахло палёным мясом, Вот интересно, почему у них тут всё время пахнет палёным мясом, подумал Бату-хан. Днём и ночью жарят мясо на ханской кухне, а такого запаха нет. А тут раз в неделю кого-нибудь допрашивают, ну два раза, притом не ко всякому калёное железо применяют… А воняет палёным всегда…

Помещение, предназначенное для допросов, было сложено из саманного кирпича, стены без окон имели в толщину локтя три. Двери были двойные, обитые в несколько слоёв войлоком, притом с обоих сторон. Сверху строение было перекрыто в три слоя толстыми брёвнами. Раньше, когда допросы с пристрастием велись в войлочной кибитке, вопли пытаемых нередко мешали спать ханшам. Из этой же комнаты наружу не вырывался ни один звук.

Лежавший на узком топчане голый человек с блестящей, желтоватой кожей, словно выточенная из слоновой кости статуэтка, дышал судорожно и часто, время от времени трудно глотая. Главный палач, здоровенный, бритый налысо араб, одетый лишь в кожаный передник, завернул веко

— Всё, Повелитель. Вряд ли можно вытрясти из него ещё что-то.

Бату-хан сплюнул.

— Ладно, Джабраил, ты сделал всё, что мог. Однако умирать ему рано…

Араб поклонился.

— Это невозможно, Повелитель. Он уже переступил порог, откуда не возвращаются. То, что он пока дышит, не должно вводить тебя в заблуждение.

Бату-хан поморщился, но спорить не стал. Джабраил хорошо знал своё дело. Люди, попавшие к нему в руки, вспоминали всё — даже то, что слышали в утробе своей матери.

Выйдя из пыточной камеры, Бату вновь поёжился. Да, на этот раз он был на волосок от гибели. И не только он, кстати. Человек, лежавший на топчане, был ещё позавчера истопником на кухне, чьей обязанностью было поддерживать огонь в очагах. То, что раб высыпал в котёл с шурпой какой-то порошок, заметили совершенно случайно. Пёс, которому скормили миску остывшего бульона, был ещё жив, но уже не вставал. Рабы же, получившие по миске кушанья, ещё ходили, но с большим трудом, и жар, открывшийся ещё вчера, не спадал, отзываясь тянущей болью в животе.

Разумеется, истопник назвал приметы человека, давшего ему порошок и двадцать золотых в придачу, пообещав ещё сорок после смерти Бату-хана. Раб не особо поверил человеку, но признался под пыткой — беспросветная жизнь ему надоела настолько, что он готов был бы и на больший риск, чтобы вырваться на свободу. Даже двадцать уже полученных золотых могли сделать его состоятельным хозяином где-нибудь в Мазандеране.

Были предприняты энергичные поиски, и сегодня того человека нашли. Выловили из реки, с удавкой на шее. Цепочка оборвалась.

Великий хан грязно выругался. Зачем разматывать всю цепочку, когда и так ясно — на том конце цепи сидит Гуюк со своим китайским змеем, пригретым за пазухой. Мог ли великий Чингис-хан предположить, что главу рода Борджигин будут травить, как крысу в грязной китайской харчевне?

Бату криво ухмыльнулся. Ладно… Любая цепь имеет два конца. В хозяйстве Гуюк-хана полным-полно слуг и рабов, и многие из них тайно мечтают стать свободными и богатыми.

— Ахррр!

Удар! Меч скользнул по щиту, и Ростислав заученным движением отбросил его в сторону, одновременно своим мечом находя прореху в обороне вражьего всадника. Однако и встречный выпад не имел успеха — сунутый без замаха меч наткнулся на закалённую стальную пластину доспеха и соскользнул вбок.

— Х-ха! — всадник князя Даниила попробовал достать Ростислава сбоку, но в этот момент оплошавшие витязи, допустившие прорыв врага к своему князю, сумели среагировать. Два меча сверкающими полосами перечеркнули дерзкого всадника, и он буквально развалился на куски.

— Отходим! — Ростислав взмахнул мечом. — Живо!

Собственно, не «отходим», а «уходим», мельком подумал князь, пришпоривая коня. Битва проиграна начисто, и всё, чего можно ещё добитья — это пасть геройски на бранном поле, будучи зарубленным каким-нибудь олухом, либо предстать перед Данило Романычем в путах. Ни то, ни другое Ростислава не устраивало.

Всё пошло скверно с самого начала. Намного превосходящая по силе конница князя Даниила смяла передовой полк Ростислава, отбросив к основным силам, и беспорядочно отступающая толпа смешала порядки угорской пехоты, ощетинившиеся стеной копий. Следом за конницей на угров навалилась галицкая пехота, и напрасно Фильний орал и размахивал руками — дрогнули угры и побежали, рассыпаясь по кустам. Если б не кустарник, вряд ли кто-нибудь вообще ушёл бы… И конница Фильния смешалась в общем половодье, не оказав никакой серьёзной поддержки.

О том, что творится на флангах, Ростислав уже не имел понятия. Судя по всему, болеславовы поляки сейчас массово сдаются в плен. Что касается литовцев, то они храбро бьются только на стороне победителя. Должно быть, сейчас они уже разбегаются по лесу, забираясь на деревья, чтобы не достали, зло подумал Ростислав. Хотя чего тут злиться? Помирать ни за что кому охота…

— … Ну здравствуй, Филя прегордый. Рад тебя видеть, однако. В таком виде особенно.

Даниил Романович вежливо улыбался. По лицам витязей блуждали глумливые ухмылки, и только дисциплина не позволяла им ржать вслух, как кони. Воевода Фильний стоял на коленях, с закрученными взад руками, удерживаемый двумя крепкими кметями. Шлема на голове угорского воеводы не было, на лице набухал здоровенный кровоподтёк.

— Ты… — прохрипел Фильний, — Пёс поганый…

Коротко хрустнули выбитые зубы — один из витязей заехал пленному рукояткой меча. Фильний издал сдавленный звук и обвис.

— Нехорошо говоришь, Филя, — прищурился Даниил. — Некрасиво ведёшь себя.

— Все вы псы, русы, — невнятно, едва шевеля разбитыми губами, заговорил Фильний по-мадьярски. — И ты… и Ростислав пёс… и матери ваши суки… навоз вы, а не народ…

Коротко хрустнула сломанная челюсть — на сей раз удар был нанесён окованным носком сапога.

— Довольно, поговорили, — перестал улыбаться Даниил. — Допрашивать тебя труд напрасный, поскольку ни хрена не знаешь ты. Рубака и рубака, тупоголовый кнехт. Отпустите-ка ему, ребята, сотню плетей, как положено дворовому холопу за дерзость, да и повесьте вон на том дереве. Голого!

— Сделаем, княже!

Когда угорского воеводу уволокли, кмети подтащили следующего пленника.

— Какая встреча! Тебя ли я вижу, славный боярин Владислав! — теперь улыбка князя Даниила была откровенно зловещей. — Рад тебя видеть, боярин. В смысле, в последний раз.

В отличие от угорского воеводы, боярин был относительно цел — даже шлем с него сняли, а не сбили, как с Фильния. Лицо пленника было белым, как мел, борода тряслась.

— Государь, пощади…

— ТЕБЯ?! — искренне изумился Даниил. — Такого-то змея ядовитого, и упустить? Нет, боярин, шалишь. И не надейся так легко помереть, как тот Филя — много, ой, много чего расскажешь ты, я так полагаю! Весь клубок ваш змеиный вылущу! В колодки его, и стеречь как родную сестру перед свадьбой!

Когда боярина утащили, на его место подволокли польского воеводу, командовавшего болеславовыми поляками.

— Ну здравствуй, Збышек, — теперь князь Даниил не улыбался вовсе. — Как же случилось так, что против своего господина, короля Кондрата выступил ты?

Польский воевода едва не падал, удерживаемый парой кметей — удар шестопёра пришёлся ему по голове.

— Один господин у нас, славный Болеслав… — прохрипел поляк, поводя мутными, залитыми кровью глазами.

— Вот это ты и расскажешь самому Кондрату, — Даниил махнул рукой. — В оковы его, на цепь. Сегодня же отправим подарок Кондрату, пусть сам разбирается, что с ним делать. Его подданный, как-никак, хоть и не признаёт короля своего.

Когда и польского воеводу уволокли, Даниил обернулся.

— Всё?

— Остальные всё ратники, княже!

— Литвинов ихних предводитель где?

— Убит, Даниил Романович. Наповал убит.

— Ну и пёс с ним.

— А Ростислав утёк, княже… Не догнали…

Даниил внезапно широко ухмыльнулся.

— И слава Богу, что утёк. Не хватает нам ещё смертного врага в лице князя Михаила Всеволодовича нажить. Получил своё мальчишка, впредь умнее будет. Пусть соразмеряет, на кого хвост подымать!

— Мальчишка!

Князь Михаил бросил на стол письмо, нервно заходил по комнате.

— Что, княже? — боярин Фёдор тоже отложил бумаги, с которыми работал. — Нарвался наш Ростиша?

— Нарвался — не то слово! И Бела Арпад тоже хорош, поддался на уговоры мальца безбородого!

Фёдор взял в руки письмо, вчитался. Князь Михаил даже не поморщился — давно уже не было у него от своего «альтер эго» никаких тайн.

— Вообще-то смелость города берёт, Михаил Всеволодович, — боярин глянул поверх свитка. — Молодость, великое дело… Могло ведь выгореть дело-то, ежели б не успели войска от Кондрата Мазовецкого подойти.

— Умный ты, Фёдор, а порой сморозишь чего… — поморщился Михаил. — Взять власть не так и трудно порой, а удержать? Да эти же бояре галицкие Ростишку через полгода ухайдакали бы, и могилы не найти! Или надеялся он на войско угорское? Тогда это уж не князь, а холуй Белы выходит!

Князь снова нервно заходил по комнате.

— Вот честное слово, так бы и выпорол! Нету нынче другого владыки на Галиции да Волыни, и не заменит Даниила Романовича никто! Токмо он и способен отстоять земли свои перед Батыгой!

— Да ладно, княже, не кипятись, — примиряюще произнёс Фёдор. — Ну получил окорот Ростислав Михайлович, впредь не полезет. Кстати, Данило Романычу токмо на пользу потасовка сия. Вскрыл он заговор боярский, да и авторитет свой сильно укрепил.

— Ладно, проехали, — Михаил снова сел за стол, на котором были разложены документы. — Так что там из Сарая?

— Бату-хан лично выступил с войсками на алан, касогов и ясов, кои никак не смиряются со зверствами татарскими.

— Эх… — прихлопнул ладонью по столу Михаил. — Вот бы сейчас самое то крестовый поход, а Фёдор Олексич? Всех бы поганых там положить, да из Батыги чучело сделать и папе римскому отослать…

Боярин Фёдор молчал, глядя в стол.

— Чучело, говоришь… Пётр Акерович вернулся сегодня.

— Ну?! — князь даже подался вперёд.

— Вернулся, да. Отдыхает, умаялся сильно. Да и не хочет светиться тут попусту, про червей мучных помня. Завтра баньку у меня истопят, не откажи…

На скулах Михаила задвигались желваки.

— Банька, это хорошо. А ты сейчас, вкратце.

— Вкратце, говоришь… — Фёдор поднял наконец взгляд от бумаг, разложенных на столе. — Можно. Не будет никакого крестового похода, княже. Не хотят рисковать дорогими доспехами господа рыцари. Вот кабы на Русь ещё, тогда да…

Михаил скрипнул зубами.

— Ясно.

Горячий степной ветер сушил губы и щекотал ноздри. Наверное, в Ростове, где сидит княгиня Мария, уже желтеют первые листья, подумал Даниил, щурясь от степного солнца. Там сейчас «бабье лето»… А в Белозерье, должно быть, уже идут холодные моросящие дожди. Здесь же, в степи, лето и не собиралось уходить.

Как не собираются уходить отсюда полчища Бату-хана.

Обоз великого князя Галицкого и Волынского двигался походным порядком. Впереди маячила разведка, по бокам двигались всадники из боевого охранения. Даниил оглянулся — позади пылил арьергард, прикрывавший хвост каравана. Всё как в настоящем боевом походе.

Князь тяжело вздохнул. Да если бы это был настоящий боевой поход… Там всё понятно. Сила против силы. А тут…

Даниил даже глаза зажмурил, до того явственно встало перед глазами видение: движущиеся по степи несметные рати, колышущийся лес копий… Гигантская, переливающаяся стальной чешуёй змея, подползающая к логову Бату-хана… Пылающий Сарай-Бату, и сам Бату, стоящий перед Даниилом на коленях, с верёвкой на шее… Сладостная картина. Однако несбыточная. Невозможно говорить с Бату, опираясь на силу. Нет такой силы у Даниила. Если бы была, разве поехал бы великий князь в Сарай-Бату за их поганым ярлыком?

Значит, так. Злато-серебро, это само собой. Но нужно заинтересовать Бату-хана, убедить его, что выгоден ему такой вассал, как Даниил Романович. Что при любом другом раскладе земли Галиции и Волыни отойдут к врагам Бату — королю Бела и полякам Конрада. И тогда не видать ему какой-либо дани, а вот крестовый поход, это запросто.

Сделать это, кстати, будет не так уж сложно. Нападение Ростислава тут самое доказательство. Ну а если этого будет мало, то есть и иное доказательство, что не враг Батыю князь Даниил, наоборот — самый что ни на есть друг. Едет вон в повозке подарочек. Сам Бурундай не смог изловить «коназ-ашина», а Даниил смог!

Отряд Даниила Романовича насчитывал до трёхсот воинов. Брать большее количество было разорительно, да и могло вызвать раздражение у самого Бату-хана — никак, с войском сюда явился урус, права качать? Меньше брать тоже было опасно, поскольку в здешнюю степь доносились отзвуки полыхавшей на Кавказе войны.

До Днепра добрались быстро. Перед глазами у князя вновь встала картина нынешнего Киева: заросшие бурьяном руины, уже сильно оплывшие, ямы в земле, крытые камышом — жилища нынешних киевлян… Еле-еле удалось найти паром для переправы коней и повозок. Хозяин парома, высокий вислоусый мужик, был одет в баранью безрукавку на голое тело и холщовые штаны, жена его была в какой-то дерюге… Дети же, пользуясь летним теплом, одеждой и обувью себя не отягощали. Даже девочка лет восьми ходила в костюме Евы. Впрочем, дети тут были пугливы, как лесные зверьки, и при появлении незнакомцев прятались кто куда, выглядывая из укрытий — только угольки глаз тлели в зарослях спутанных волос.

После Киева караван стал забирать всё круче к югу. Места стали оживлённее — новые хозяева степей гнали стада, изредка встречались торговые караваны… Дон пересекли на пароме, составленном из двух больших лодок, связанных вместе крепким настилом из тесовых плах. И тут паромщик был русский, угрюмый чернобородый мужик из пленных. Хозяином же парома был какой-то татарин, которому тот паромщик обязан был платить еженедельно изрядную мзду.

Повозки, составленные в караван, везли богатые дары для самого Бату и нужных людей — слухи о ненасытном мздоимстве в Орде уже были хорошо известны в Галиции и Волыни. Князь Андрей, охраняемый молчаливыми стражами, ехал в надёжных оковах, укрытый от глаз посторонних плетёным верхом повозки и натянутым пологом из толстой холстины. Вообще-то Даниил тоже мог бы ехать в повозке, на войлоке и подушках. Однако истинный воин не должен расслабляться. Верхом и только верхом.

За Доном степь окончательно взяла верх над лесом. Исчезли рощи и перелески, затем и отдельные деревья перестали встречаться. Исчезли даже степные балки с кустами на дне, местность стала похожа на стол — жёлтая унылая равнина, уставшая от беспощадного солнца… Какие-либо строения тоже исчезли, кстати — если не считать редких шатров и юрт, поставленных пастухами.

— Кажись, прибыли, княже! — нарушил молчание один из витязей.

Даниил стряхнул задумчивость, всмотрелся: далеко впереди виднелось бурое грязное пятно, расплывшееся на добрую часть окоёма.

— Сарай это, Даниил Романыч!

— Ну здравствуй, дочка.

Они стояли друг против друга, князь Михаил и настоятельница Евфросинья. Надо же, какая стала, подумал Михаил Всеволодович.

Действительно, мало осталось от той девочки, что когда-то жила в тереме отцовском, в славном городе Чернигове. И даже от той девицы, которую сватал когда-то князь Фёдор Ярославич Суздальский. Словно улетело всё наносное, плотское. Остался один дух, светящийся в бездонной глубины глазах…

Да, постарел, сильно постарел, думала Евфросинья, разглядывая отца. Седой весь стал… Вот руки, пожалуй, те же. Качал когда-то он на руках этих и меня, и Маришку…

И, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, Евфросинья шагнула к отцу, обняла, прижалась.

— Тато!

И враз исчезли мать-настоятельница пресвятой обители и великий князь Черниговский. Остались отец и дочь.

— Тато…

— Ну что ты, что ты, доня… — Михаил гладил и гладил дочку по голове. Клобук сбился, и жёсткая ладонь, привыкшая к поводьям и мечу, скользила по волосам. — Ну не плачь…

Евфросинья оторвалась наконец, от отцовской груди.

— Голодный? Покормить тебя? Сейчас соберут на стол, всех вас покормим…

— Ну, не то, чтобы голодные мы, — улыбнулся князь, — у Ярослава позавтракали плотно. Однако что за воин, ежели отказывается лишний раз перекусить?

Витязи и кмети охранной дружины уже передавали поводья коней монахиням, мимоходом перешучиваясь с ними. Молодые монашки улыбались, глаза их блестели. Трудно идти против природы…

В ожидании обеда Михаил и Евфросинья присели на лавки, врытые под деревом. Пышная зелень уже густо пробивалась жёлтыми листьями.

— Вот и кончается лето… — неожиданно для себя самого вслух сказал князь.

— Так оно, — улыбнулась настоятельница. — Прожили, и слава Богу. А ведь не всем удалось.

Михаил хмыкнул, покрутил головой.

— А помнишь, Филя, как Маришка на баранах-то каталась? Коркой подманит, вскочит верхом и айда…

— Помню, — засмеялась Евфросинья. — Помнится, ты её однажды даже высек за то.

— Было дело! Но самое-то главное, встала она с лавки, подол оправляет, ну я её и спрашиваю: «не будешь больше?» А она мне в ответ: «Не буду, тато, честное слово. А вдруг оно само получится?»

Отец и дочь рассмеялись разом.

— Как она, кстати? Пишет последнее время очень редко, разве что по делам… Вы-то хоть видитесь?

— Заезжает ко мне иной раз. Нечасто, правда. Вот после того как в Орду ездила, раза три гостила…

Михаил поскучнел.

— Да, в Орду… Вот и Данило Романыч нынче в Орду подался. Ярлыка на свои же вотчины просить у Батыги.

Евфросинья помолчала.

— И он, значит…

— Сила солому ломит, дочка.

Снова воцарилось молчание. Откуда-то прилетел жёлтый берёзовый листок, лёг на стол, чутко подрагивая от дуновений ветерка.

— Как Елена Романовна? — нарушила затянувшееся молчание Евфросинья.

— Елена-то? Ничего, слава Богу. Плодовита оказалась Елена Романовна, через год да с животом…

— Стало быть и ты покуда в силе, батюшка, — мягко засмеялась настоятельница. — А от Ростиши вот ни мне, ни Марии писем нету. Забыл нас братец…

— Да молодой он ещё, ветер в голове, — хмыкнул князь. — Нынче вон чего учудил — задумал воссесть на престол галицкий. И Бела Арпад хорош — нет, чтобы осадить зятька, так войско ему на это дело отрядил!

— Слыхала я, — теперь Евфросинья не улыбалась. — Истинно что мальчишка. Хорошо, жив ушёл. Сердце моё скорбит — бьёте вы друг друга, князья великие и малые, как будто и ворогов у Руси святой больше нету…

Михаил неловко крякнул.

— Права ты, Филя. Ой, права! Сам мыслю так же… Только сделать ничего не могу.

— Великий князь Галицкий и Волынский Даниил к Повелителю Бату-хану!

Могучие нукеры в золочёной броне расступились, открывая проход в шатёр. Даниил поймал себя на мысли, что ему вовсе не хочется переступать порог этого вертепа. Войти сюда трудно, вспомнил он наставления знающих людей, но выйти ещё труднее.

В прихожей их уже ждал человек, имя которого назвали Данниилу в числе первых — толмач Немир. Вроде и никто, не хан, не нойон, не родственник Бату… Однако как-то само собой получалось, что мимо него не пройти.

— Привет тебе, великий князь Даниил, — улыбнулся толмач. — Я рад, что величайший нашёл время для тебя.

— Привет и тебе, почтенный Немир, — откликнулся Даниил, также вежливо улыбаясь. — Кстати, ты забыл вот это при нашем разговоре. Позволь вернуть тебе твою вещь.

Глаза Немира заметно расширились при виде перстня с огромным кроваво-красным рубином.

— А я-то думал, что навсегда лишился его. От души благодарен тебе, Даниил Романович. Подожди минутку, тебя сейчас позовут.

Толмач скрылся за портьерой (вместе с перстнем, естественно). В ожидании Даниил оглядел помещение. Хм, надо же, какая каменная баба… Раскорячилась непристойно. Разве где так пляшут?

— Величайший ждёт тебя, Даниил Романович, — снова появился из-за портьер переводчик.

Князь отдал нукеру меч и кинжал, позволил охлопать одежду. Переступая последний порог в покои Бату, Даниил невольно сглотнул. Спокойнее, спокойнее.

Бату-хан сидел перед дастарханом, приветливо улыбаясь. Однако глаза у него оставались цепкие и холодные.

Рядом с Бату сидел старик в некогда роскошном, ныне же засаленном и рваном халате. Даниил впервые видел эту зловещую фигуру так близко — до того ему удавалось лицезреть старого полководца лишь при штурме Галича, издалека.

— Здрав будь ещё шестьдесят лет, величайший Бату-хан! — поклонился князь.

Толмач негромко начал переводить. В глазах Бату вспыхнул интерес.

— А почему только шестьдесят? Обычно мне желают здравствовать кто века, кто тысячу лет, кто даже десять тысяч…

— Этого пусть желают тебе льстецы, величайший. Я желаю тебе реально возможного.

— Ха! Хм… — покрутил головой Бату. — Ты интересный человек, коназ Данаил. Садись к моему столу, и возьми себе мяса, какого захочешь.

Даниил уже знал, что таково обычное гостеприимство монголов по отношению к чужеземцам. Поэтому не моргнув глазом сел к дастархану и взял кусок поменьше. Впился зубами, сок потёк по бороде.

Бату-хан с удовольствием смотрел на картину.

— Скажи, Данаил, а пьёшь ли ты наши напитки — кумыс и чёрное молоко?

Толмач перевёл. Даниил аккуратно положил кусок на блюдо.

— Не пил раньше.

Бату-хан хлопнул в ладоши, и тотчас неслышной тенью вынырнул слуга. На столе перед Даниилом возникли две чаши.

— Ну так отведай, коназ Данаил.

Даниил Романович помедлил только одно мгновение. Взял первую чашу.

— За здоровье величейшего Бату-хана!

Жидкость в чаше была терпкой, горьковато-кислой, с оттенком хмельного.

— Э, нет, пить до дна, коназ!

Справившись наконец с кумысом, Даниил поставил пустую чашу на стол.

— Ага, справился! — Бату-хан с одобрительной улыбкой смотрел на гостя. — А вот это?

Жидкость во второй чаше была вонючей до невозможности. Если бы подобный напиток соорудил Даниилу собственный повар, быть бы ему выпороту на конюшне и пасти бы ему отныне баранов. Если бы в какой-нибудь харчевне хозяин рискнул предложить что-то подобное, собирать бы ему зубы по углам. А тут что делать?

— До дна, до дна, Данаил!

Справился князь и с этой чашей, со стуком поставил на стол. В глазах Бату-хана сквозь холодную цепкость проступил смех.

— Ты настоящий батыр, коназ. Скажу тебе прямо, никто из моих нукеров не одолел бы этой чаши. Мы вообще никогда не пьём подобную гадость! Я даже не знаю, чего туда намешали. Это небольшая и очень смешная шутка, Данаил!

Даниил Романович ничего не ответил. Он делал над собой гигантские усилия, чтобы не обрыгаться. Обрыгать самого Бату-хана — это был бы конец…

— Я привёз тебе небольшой подарок, Бату-хан, — заговорил Даниил, страшным усилием воли подавив бунтующий желудок. — Ты ведь желал видеть князя Андрея, сына Мстислава Святославича, врага твоего?

Бату перестал улыбаться. С резким стуком поставил на стол пиалу.

— Где он?!

— Здесь. Прикажешь доставить?

— Разумеется! И немедленно!

Как он ухитряется так переводить, подумал про толмача Даниил, сразу и по-русски лопочет, и по-татарски. Как будто и не через переводчика говорим, а напрямую друг друга понимаем… Однако все мысли мелькали где-то на краю сознания. Главное, удержать в желудке эту дрянь!!!

— … Вот он, Повелитель! — услышал князь Даниил сквозь приступы тошноты.

Андрея Мстиславича уже держали на цепях два могучих нукера. И хорошо, что держали, потому как сам на ногах пленник явно не устоял бы.

— Почему он так бледен? — спросил Бату-хан. — Он болен?

— Не знаю, величайший, — в очередной раз Даниилу удалось укротить бунтующий желудок. — Конечно, везли его в цепях, но вчера он ещё был вполне ничего…

Князь Андрей вздуг завалился навзничь и захрипел.

— Эй-ей, сюда! — замахал руками Бату. — Лекаря! Шаманов! Он не должен умереть сейчас!

Поднялась суета, возле «подарка» сгрудились какие-то люди. Низенький лекарь в чалме протолкался к пациенту, но было поздно. Дыхание Андрея, булькнув раз, прервалось.

— Он умер, Повелитель.

Глаза Бату-хана светились льдом.

— Так. Найти отравителя. Из-под земли найти! А тебе спасибо, коназ Данаил. Не ожидал. Ты можешь идти. Твой вопрос я решу в течении ближайших дней.

Когда Даниил ушёл, откланявшись честь по чести, Бату обернулся к Сыбудаю.

— Что скажешь, мой мудрый Сыбудай? Не правда ли, очень всё это странно?

Старый монгол отставил пиалу — всё это время он невозмутимо продолжал пить чай.

— Что скажу? Либо этот Данаил отчаянный смельчак, каких мало, либо он и правда не связан с этим разбойником. Вернее всего второе, иначе он преподнёс бы тебе голову, а не живого…

— Да ведь он, по сути, и представил труп!

— А вот смерть коназ-ашина объясняется легко и просто. Кто-то в твоём шатре очень боялся, что «подарок» скажет лишнего. Я начинаю думать, что не только урусы могли помогать разбойнику. Скажем, Гуюк-хану на руку, что значительная часть твоих земель не приносит тебе никакого дохода, зато вносит в умы твоих подданных сомнения в твоём могуществе.

Бату-хан стукнул кулаком по столу, свалив и разбив тончайшую фарфоровую вазу.

— Враги, кругом враги!

— Это так и не так, мой Бату. Будь кругом тебя одни враги, ты был бы уже мёртв. Но не расстраивайся. Раб-истопник, отравленный коназ-ашин, это всё звенья одной цепи, на том конце которой хан Гуюк с китайским змеем. Скоро мы выдернем эту цепь.

Бату помолчал, беря себя в руки.

— Ну хорошо, об этом позже. Как ты считаешь, следует дать ярлык коназу Данаилу?

Глаза Сыбудая остро блеснули.

— Извини, Бату, но вопрос глупый. Разумеется, дать! Или ты будешь отныне вручать ярлыки только тем, кто испытывает к тебе искреннюю любовь? Тогда, боюсь, все их придётся отдать старому Сыбудаю.

Бату-хан засмеялся, тоненько и визгливо.

— Разумеется, Данаил ненавидит тебя, — продолжал старик, — но все остальные ещё хуже.

— Решено, мой верный Сыбудай. Завтра мы вручим ярлык коназу Данаилу!

— Бл-бееее!

Кажется, полегче стало, подумал Даниил, в очередной раз опорожняя желудок. Ещё ведро воды, и будет полный порядок…

Князь стоял нараскоряку за забором, ограждающим дворец Бату-хана, и блевал. Вокруг сгрудилась свита, не допущенная в сам шатёр и терпеливо дожидавшаяся своего господина у ворот. Даниил всё же нашёл в себе силы отойти за угол, чтобы не опозориться у самых ворот.

— Отравили! Ведь отравили тебя поганые! — заламывал руки лекарь.

— Ой, молчи! Бл-беееее!

В последний раз промыв желудок, Даниил прислушался к своим ощущениям.

— Горька, ох, горька честь татарская… Давай уже свои уголья, что ли…

— Вот, вот они, княже! — Лекарь услужливо подсовывал блюдо с берёзовыми углями. — Отраву как есть вытянет!

Запивая угли водой, Даниил успел подумать — знает дело лекарь-то наш. Хошь, отравит, хошь, откачает… Удачно очень вышло с Андреем Мстиславичем. Тютелька в тютельку. Ай, мастер!

— Здравствуй сто лет, госпожа княгиня Ростовская!

— Тато! Как хорошо, что ты приехал!

Мария уже спустилась с крыльца, быстро идя навстречу отцу. Идёт, да не бежит, подумал мельком Михаил, важность таки блюдёт. И правильно, негоже княгине-вдове девчонкой бегать…

— Ну здравствуй, доня.

— Тато…

И так же точно, как совсем недавно Евфросинья, не удержалась дочь, повисла на шее у отца.

— Лёгкая ты совсем, Маришка, — гладил дочь князь Михаил. — Что ты, что Феодулия, кожа да кости. Или княгине Ростовской хлеба нету?

— Да есть маленько, — в глазах Марии запрыгали озорные огоньки. — Но тут, тато, вишь, какое дело… Растолстей я, так на баранах уж вовек не покататься…

Михаил хмыкнул раз, другой и засмеялся в голос.

— Баньку не прикажешь ли? Три дня до тебя добирались, пропылились все…

— Да как не прикажу? Сейчас будет… Однако не желаешь ли с дороги перекусить?

— Я перед баней не ем, а вот молодцам моим не мешало бы! О, а вот и сам! Здрав будь, великий князь Борис Василькович!

— Привет тебе, великий князь Михаил Всеволодович! — появившийся во дворе Борис отвесил деду поясной поклон. — По здорову ли? Честь великую оказал ты нам посещением своим!

Князь Михаил вытаращил глаза от изумления.

— Ты чего, Бориска?

Мать и внук расхохотались.

— Другой разговор! Не будешь дразниться! — Мария уже тянула отца за рукав в горницу.

— А где Глебка?

— Глебушка? Да где-то с ребятишками играется, сейчас прибежит…

Тепло стало на сердце у старого князя. Вот они, живы-здоровы, внуки… И дома сыновья… И Ростислав в угорской земле… Как бы ни сложилось впереди, а кто-нибудь да останется…

— О-ыыы!

Пламя в кострах поднималось в рост человека, выбрасывая в небо рои искр. Грозно рокотал шаманский бубен. Шаман пел на монгольском языке, но вряд ли его сейчас поняли бы сами монголы — слова-заклинания сливались в единый монотонный ритм, слитый с бубном.

— О-у-ыыыы!

Шаман пел и плясал, тряся пришитыми к одеянию костями и причими предметами. Шёл обряд «очищения» князя Даниила, дабы избавить его от скверны и обратить помыслы на благо величайшего Повелителя Бату-хана.

Даниил Романович сидел с каменным лицом, покуда над ним совершали поганый обряд. По сравнению с той гадостью, выпитой вчера, все эти вопли и ужимки обожравшегося мухоморов шамана были сущим пустяком. Вытерпеть, всё, что угодно нужно вытерпеть, думал Даниил, наблюдая за шаманьей пляской. Иначе война и конец всему…

— Встань, великий князь, и прими ярлык из рук Повелителя! — Даниил даже вздрогнул, услышав слова из уст переводчика. Всё?

— Поздравляю тебя, Даниил Романович! — толмач Немир улыбался. — Не каждому из диких владык выпадает такая честь.

И это стерпел Даниил Романович. Диких владык, значит… Рожи неумытые.

— Благодарю тебя от всего сердца, величайший из величайших Бату-хан!

Совершенно неожиданно Бату засмеялся, своим обычным тоненьким и визгливым смехом.

— Ну вот, всё испортил… А кто-то ещё говорил про льстецов… Ну какой же я величайший из величайших, коназ Данаил? Я просто величайший, потому как никаких других величайших нет!

— Господу Богу помо-о-олимся!

Голос владыки Кирилла разносился под сводами храма Успения, и Михаила Всеволодовича на какой-то миг охватило острое сожаление — вот ведь не успел построить храм каменный в Чернигове… И теперь уже не построить.

И хорошо, что не успел, всплыла откуда-то вторая мысль, холодная и спокойная. Не то разрушили бы её ещё в том году, как оставили горящий город рати черниговские, уходя по стылой воде на ладьях…

Господи, как давно это было! Шесть лет назад… Шесть каких лет!

А вот Василька Константиновича уже семь с половиной годков в живых нету. Михаил икоса, украдкой посмотрел на дочь. Лицо Марии сейчас казалось строгим и одухотворённым безмерно. Как-то ведь живёт она с такой раной, подумал Михаил, привычно-машинально крестясь. Время лечит, говорят… Дай-то Бог, чтобы и Елена выдержала.

— … Поми-и-и-илуй на-а-а-ас! — разносился голос Кирилла.

Борис Василькович стоял рядом с матерью, строго и чинно. Да, пожалуй, это уже князь, а не отрок, думал Михаил, всматриваясь в тонкое, безусое лицо внука. Глаза выдают.

И Глеб, несмотря на свои восемь лет, был сегодня тих и серьёзен. Вообще тихий малый растёт. Наверное, для князя это и плохо, подумал Михаил Всеволодович. Крепким воином должен быть князь, дабы увлекать своим примером ратников… А может, и нет. Кто знает. В тихом омуте черти водятся.

И рядом с князьями стоял новообращённый христианин Пётр, ещё совсем недавно татарский хан Худу. Вот уж воистину, дивны дела твои, Господи…

— Господи помилуй, господи помилуй, господи поми-и-и-илу-у-уй! — взвились голоса певчих.

Вот именно что «господи помилуй», думал князь Михаил. Иначе никак. На этот год остатки некогда богатой казны уйдут на дань ордынцам. А дальше?

Хор звенел ангельскими голосами, и голоса те вымывали сомнение из души Михаила Всеволодовича. Да, он уже знал, что будет, и только суета повседневных дел мешала осознать это.

Ибо сколько может плясать в огне саламандра?

Мелкий, нудный дождь сеялся как сквозь сито — то ли впрямь идёт, то ли делает вид… Вот и лето прошло, подумал Савватий. Опять лето прошло. Ещё одно прошло…

Савватий задумался, занеся над бумагой перо. Спокойно? Это с чем сравнивать…

Да, не было в это лето разорительных нашествий на Русь. И даже свары меж князьями приутихли вроде как. Но долго ли продлится эта тишина?

Бату-хан осел в низовьях Волги, устроив там своё логово. Логово сытого льва, сожравшего корову. Пока лев переваривает добычу, но что будет, когда проголодается?

Некому нынче защитить Русь. Нет силы той, что была восемь лет назад, перед Батыевым нашествием. Разбиты, полегли в чистом поле и на стенах градов обречённых русские рати. Нет силы… Нет силы, нет правды.

Вот и великий князь Даниил Романович прогнулся перед Батыем. Ярлык от него получил… Уже как-то само собой стало принято, что без ярлыка вроде и не законный тот князь… Дань платит, а всё одно незаконный.

Угрозы Руси зрели со всех сторон. Набирал силу литовский князь Миндовг, остро поглядывая на разрозненные русские княжества. Восстанавливал силы и немецкий Орден, жестоко потрёпанный, но так и не добитый князем Александром Ярославичем. Ещё пара-тройка лет, и пойдёт прахом победа на Чудском озере.

Но все эти угрозы меркнут перед давящей мощью Орды. Самый страшный враг — враг победивший.

Кстати, не так уж тихо-мирно везде было этим летом на Руси. Как это тихо, а битва на Сане?

Савватий обмакнул перо в чернильницу и продолжил.

Савватий снова задумался. Да, сильно укрепил свои позиции князь Даниил. Железной рукой подавил измену, Ростиславу Михайловичу и королю Беле преподал урок — долго не забудут. Разбойного князя Андрея Мстиславича поймал и в цепях в Орду увёз, чем в изрядной степени и снискал, очевидно, себе ярлык у Бату-хана. Андрей, правда, помер там вскорости по прибытию при неясных обстоятельствах, ну да это дело другое.

А вот князь Михаил Всеволодович ярлыка не имеет. И не спешит заводить. Кстати, как же это он забыл, не записал! Ведь сейчас гостит у госпожи нашей Марии Михайловны великий князь Михаил…

Савватий перевернул страницу, окунул перо в чернила… Вздохнул тяжело. Разумеется, нет никакого труда в том, чтобы самому переворачивать страницы. Но не стоит лукавить перед самим собой. Ему очень не хватает старой, толстой, пушистой белой кошки.

Дождь, моросивший вчера весь день, к утру перестал, но небо не очистилось. Серые, мглистые тучи низко висели над землёй, и всё кругом казалось серым, беспросветным.

Грязь чавкала под копытами коней, разлетаясь брызгами. Надо же, как быстро развезло дорогу, подумала Мария. Верно в народе говорят: «осенью ложка воды — бочка грязи».

— Ну ладно, Мариша, дальше мы сами, — князь Михаил сидел на коне, кутаясь в кожаный провощёный плащ с капюшоном. — Давай прощаться.

Мария взялась провожать отца за стены города. Борис тоже сунулся было, но Мария отчего-то резко возразила, и дед промолчал, не вступился за внука. Отчего-то казалось Марии, что не договорили они с отцом о чём-то очень важном, даром что просидели при свечах долгую сентябрьскую ночь. Однако разговор не пошёл. Так и проехали всю дорогу молча, бок о бок. Охрана тоже молчала, не решаясь разговорами тревожить князя и княгиню.

— Не хотел я до последнего говорить тебе… — заговорил князь. — Пригрела под боком ты татарского царевича Худу… Опасно, Мариша. Не так опасно змею за пазухой держать.

— Принял он крещение, веру нашу, — возразила Мария. — Не Худу он, Пётр.

— Давно ли Петром стал? — скривился Михаил Всеволодович.

Мария помолчала.

— А я так мыслю, всегда он Петром был. Токмо казался Худу-ханом.

Михаил вздохнул.

— Ну, тебе видней, Маришка. Большая небось девочка-то уже. Ладно… Давай прощаться уже, не то так до Чернигова и доедешь.

— Передавай там привет Елене Романовне, — улыбнулась Мария. — Всё повидать хочу братьев своих, что вы с ней наделали, и никак не вырвусь вот… Дела и дела…

— Да, дела… — Михаил посмотрел на серое небо. — А я вот сумел-таки. Чему несказанно рад. Прощай, Мариша.

Князь Михаил притянул к себе дочь одной рукой и поцеловал куда-то в глаз — уж так получилось, неудобно с коня…

Дождь, словно вспомнив о своих обязанностях, тихо зашуршал в ветвях придорожных деревьев.

— Ну вот… — огорчилась Мария. — Дождь опять пошёл. Может, вернётесь? Промокнешь сам и люди твои…

Князь усмехнулся.

— Ты как маленькая, честное слово. Ежели каждый дождик заставит государя планы свои менять, такого правителя токмо гусей пасти поставить.

Михаил тронул коня и двинулся по лесной дороге, в разъезженных колеях которой блестела вода.

— До свидания, тато!

Мария смотрела, как уезжает в дождь отец, и сердце её отчего-то сжималось.

Резкий морозный ветер щипал щёки и нос. Да, подумал Елю Чу Цай, морщась. Неудачное место выбрал для столицы Чингис-хан. В ноябре уже морозы. Проклятый город… То ли дело Нанкин! В это время там ещё дозревают на ветках мандарины, и тёплое ласковое солнце греет… Нет, как угодно, столицу из Харахорина надо убирать. Быть этому городу пусту.

Однако старею, усмехнулся про себя китайский советник. Отвлекаюсь на ненужные в данный момент мысли. Перенос столицы, это потом. Сейчас же нужно решить главную проблему.

Портьеры золотистого шёлка раздвинулись, и показалась раскормленная рожа нукера.

— Господин, китайские купцы ушли. Повелитель ждёт тебя.

Елю Чу Цай встал и направился к портьерам, закрывавшим вход в приёмный зал Повелителя. Кстати, это по его совету вход и выход для посетителей были разделены. Более того, приёмные, где ожидали аудиенции просители, тоже были разделены. Целых четыре приёмные — полезней, если посетители не будут видеть друг друга.

В покоях Гуюк-хана было холодно, несмотря на бронзовые жаровни, наполненные углями. Стена, выполненная на китайский манер из бамбука и провощёной бумаги, хорошо пропускала дневной свет, но ещё охотнее выпускала наружу тепло.

Гуюк сидел, закутавшись в ватный халат, и грел руки над жаровней.

— Что нового, Елю Чу Цай?

— Добрые новости, Повелитель, — китаец сел напротив, тоже протянул руки к жаровне. — Менгу-хан надёжно завяз на юге, как мы и предвидели.

— Насколько надёжно?

— Во всяком случае, до весны ему не управиться, — усмехнулся китайский советник. — Он теряет людей и авторитет.

— Это хорошо. Как думаешь, уже следует собирать Великий курултай?

— Рано, рано! Это даст повод Менгу распускать слухи, что ты завидуешь ему и стремишься помешать завоевать юг. Нужно ещё выждать, чтобы беспомощность Менгу стала очевидна последнему пастуху…

Сильный порыв ветра выгнул бумажную стену-окно. Гуюк-хан покосился на неё.

— На тот год велю сломать этот дворец. Ничего вы не смыслите, китайцы, в устроении жилищ… То ли дело юрта.

— Зато солнечный свет наполняет твои покои, а не жидкое пламя светильников, — улыбнулся Елю Чу Цай.

— Ха! В хорошую летнюю погоду можно обойтись вообще без крыши над головой. Зато зимой, что может быть лучше войлока на стенах?

— Хорошо, хорошо! — засмеялся китайский советник, примиряюще подняв руки. — Сломаешь этот дворец и построишь новый, из белого войлока. Кто помешает Хагану делать всё, что угодно?

Гуюк-хан встряхнул кистями рук.

— Значит, ещё подождать, говоришь… Хорошо. Мы подождём.

Снег за окном падал крупными хлопьями, медленно и торжественно. На землю спускались зимние сумерки. Рождество… Надо же, уже Рождество…

— Надо же, вот уже и Рождество, — эхом повторила мысли сестры Евфросинья. — Дожили.

Мария оторвалась от окна, взглянула на сестру. Что-то случилось после отъезда отца в душе Марии. Редко видимся, редко… А время идёт, и неизвестно, сколько раз ещё удастся свидеться.

И вот нашла-таки время, приехала на Рождество.

— Спасибо тебе, Мариша, — тихо проговорила Евфросинья, мерцая глазами в медленно сгущающейся полутьме.

— Да за что спасибо?

— Ну как же… Княгиня Ростовская, дел полно…

— Дела не волки, — улыбнулась Мария. — Ты их не тронь, и они тебя не тронут.

— А Бориску с Глебкой пошто не привезла?

— Да ай! — отмахнулась княгиня. — Малы ещё, по обителям женским шастать. Скучно им тут, разговоры разговаривать. Да и не хочу черниц твоих смущать.

Сёстры переглянулись и прыснули.

— Это да. В таком-то возрасте, как Борис Василькович, отроки для иных сестёр самое искушение. Увидят в бане, так как бы сами не кинулись. Трудно молодым смирять плоть свою.

Мария помолчала.

— Прости, Филя, но всё же спрошу я. Давно вертится вопрос сей, да всё никак не решаюсь… А тебе самой не трудно? Нестарая ты…

— Мне легче, — улыбнулась настоятельница. — Не знала мужской ласки я. А так неизвестно, что было бы…

Снова помолчали.

— И не хочется узнать?

— Ох, Маришка, не доставай! — неожиданно резко ответила Евфросинья. Мария тут же скользнула к сестре, покаянно прижалась, стала гладить.

— Ну прости, прости, Филя… Не хотела обидеть тебя…

— Да ладно… — погладила княгиню по руке настоятельница. — Тебе, должно, трудней с этим делом, да?

Вместо ответа Мария только крепче прижалась к сестре. Они молчали и молчали. Век бы так молчать…

— Знаешь, Филя… Вот была у нас кошка, белая такая, красивая… Василько её Ириной Львовной повеличал в шутку…

— Помню, — улыбнулась Евфросинья.

— Ну вот… Прошлый год, уже осенью, пришла она к летописцу нашему Савватию — за хозяина его почитала — смотрела долго так, потом мяукнула, лизнула в нос его и ушла… Больше мы её не видели.

— Старые кошки всегда из дому уходят, как помирать им срок подойдёт, — уже без улыбки подтвердила настоятельница.

— Ну вот… Прощаться она приходила, стало быть. А Савватий и не понял. Так и тато по гостям нынче…

— Типун тебе на язык, Маришка!

Евфросинья внезапно осеклась, взявшись ладонью за левую грудь.

— Что, что с тобой, Филя?! — переполошилась Мария, глядя на побледневшее лицо сестры.

— Ничего… Всё уже, всё прошло… — Евфросинья помолчала. — Знаешь, Мариша, ведь я тоже сон видела про батюшку нашего, да не рассказывала никому, дабы не сбылся он.

Они снова замолчали. Зимние сумерки за окном угасали, и разливался по комнате мрак. Мрак кромешный…

В дверь негромко, осторожно постучали.

— Матушка, — раздался голос молодой монашки-послушницы. — Ко всенощной собираться не изволишь ли?

— Да, Фовра, сейчас! — откликнулась настоятельница. — Да огня принеси, темно уже!

— Оааааа!..

Грозно рокотали бубны, обтянутые воловьей кожей. Жарко пылал священный огонь, отражаясь в полированной стали доспехов охранных нукеров. Пели, пели шаманы, провозглашая то, что и так всем давно было ясно.

Гуюк-хан стоял на белом священном войлоке, и ноздри его раздувались. Вот и свершилось. Свершилось то, чего он достоин. То, чего он так долго ждал.

— Слушайте все, и не говорите, что не слышали! Отныне величайший из величайших Гуюк наш хаган! И повелитель всего живого на земле, от края до края! Славьте Повелителя Вселенной!

— Слава! Слава!

Обряд продолжался, и Гуюк терпеливо сносил его. Но мысли хагана были далеко. Обряды, это для шаманов. Их дело колотить в бубны, дело Повелителя Вселенной думать.

Итак, он хаган. Однако сесть на необъезженного жеребца и удержаться на нём не одно и то же. Что мы имеем?

Проблема первая — Менгу. На далёком китайском юге он потерпел неудачу и вынужден покуда смириться. Однако это не значит, что он смирился навсегда. Ну что же, мёртвые змеи не кусаются, и следует подумать над тем, как скоро Менгу покинет мир сей. Гуюк не любил китайскую отраву, но, похоже, другой способ сейчас неприемлем. Причём смерть должна быть максимально естественной — ну заболел, почах и умер… Все мы смертны, и причём здесь Гуюк?

Проблема номер два — Бату. Причём эта проблема хотя и отдалённее, но не менее опасна. Китаец прав — он перешёл все границы, выдавая ярлыки.

Гуюк едва сдержал злую ухмылку — здесь и сейчас она выглядела бы неприличной. Ладно, Бату. Это как раз та тетива, которая тебя удавит. До тех пор, пока трон Харахорина пустовал, тебе это сходило с рук. Но теперь первый же выданный тобой ярлык будет изменой. Гуюк-хаган объявит тебя вне закона и будет полностью прав, и титул «ака рода Борджигин» не станет тебе защитой. Вероятно, хан Берке с удовольствием согласится занять твоё место.

И наконец, проблема номер три — Елю Чу Цай. Злейший и заклятейший друг Гуюка. Да, он поставил на Гуюка, и до поры он очень полезен. Однако жизнь — не шахматы и не го. Хаган Гуюк не фишка. И вообще, столь ловкие люди не должны жить долго.

Гуюк снова едва сдержал ухмылку. Самое приятное в этом деле то, что тут можно действовать прямо. Хаган хлопнет в ладоши и прикажет явившимся на зов нукерам удавить премудрого китайца. И всё.

— Слава! Слава!

Приветственный рёв заглушал даже грохот бубнов. Гуюк встретил взгляд Менгу, вернувшегося не так давно из бесславного похода на юг. Менгу широко, радостно улыбался, и если бы не глаза, можно было подумать, что он совершенно и окончательно счастлив.

— Слава хагану Гуюку!

Гуюк улыбнулся Менгу-хану не менее широко и радушно. Пой, птичка, пой… Сейчас тебя трогать ещё нельзя, дабы не вызвать бурю. Однако песок в часах твоей жизни уже потёк, Менгу, и хватит его ненадолго.

— Проклятье!

Изящная фарфоровая пиала разлетелась вдребезги, ударившись об столб, поддерживающий полог шатра.

— Ну а как ты хотел, мой Бату? — в отличие от Бату-хана Сыбудай не торопился швырять свою пиалу. — Пятый год пустовал престол хагана в Харахорине. Должно же это было когда-нибудь кончиться.

— Я глава рода, Сыбудай! Они не могли обойтись без моего согласия.

— Как видишь, обошлись. Решение Великого курултая оспаривать бессмысленно, Бату.

Сыбудай протянул руку с пустой пиалой в сторону, и вернул её уже наполненной чаем. Бату-хан тоже протянул руку вбок, приняв пиалу взамен разбитой, отхлебнул.

— Теперь у тебя осталось очень мало времени, мой Бату. Год, может быть, два.

Глаза Бату-хана остро сверкнули.

— Даже год — это немало. Тем более два. Я успею подготовиться.

Сыбудай поставил пиалу на стол.

— Это будет война, мой Бату. Война монголов против монголов.

— Твои предложения?

Сыбудай молчал долго, очень долго.

— Я не знаю, мой Бату. Первый раз за долгие годы у меня нет никакого ответа. Если бы это был другой человек, а не ты, мой Бату, ответ у меня был бы.

— Интересно.

— Да, ответ простой. Выдать мятежника законному хагану. Или по крайней мере преподнести хагану его голову, если нет возможности взять живым. Так велит закон Ясы. Однако ты, мой Бату, дороже мне, чем даже законы самого Чингис-хана.

— Я не забуду этого, мой Сыбудай.

— Однако это не значит, что так же думают и все остальные твои подданные. Если у тебя не будет достаточной силы, они просто выдадут тебя. Не следует требовать от людей невозможного, мой Бату. Никто не хочет гибнуть зря.

Бату-хан глубоко задумался.

— Я не смог дойти до Последнего моря. И ты был прав — скорее всего, теперь уже не смогу. Однако удержать улус Джучи я сумею, поверь.

Бату поставил пиалу на стол.

— Кстати, по закону урусским коназам придётся теперь получать ярлыки в Каракоруме. Как и грузинским царям, кстати. Это будет потеха.

Бату-хан ухмыльнулся.

— И первым поедет в Каракорум, как я понял, коназ Еруслаб. Что ж, его время истекло.

— Ты хотел послать вызов коназу Магаилу, мой Бату. Как ни жаль, но придётся отменить.

— Нет, мой Сыбудай, — сверкнул глазами Бату-хан. — Магаил пусть едет сюда.

Сыбудай помолчал.

— Отныне выдача ярлыков исключительно в ведении хагана. Зачем тебе так подставляться?

— Но я же не собираюсь вручать Магаилу ярлык, мой Сыбудай, — улыбнулся Бату-хан.

— …Ага-га! Счас я победю!

— Ну это мы ещё посмотрим, кто победит!

Юрий Михайлович вовсю размахивал деревянным мечом, выстроганным из крепкой ясеневой палки. В руке у князя Михаила была обычная палка, потому как другой игрушечный меч находился в руках у второго грозного противника, Олега Михайловича. Впрочем, четырёхлетний Олег не спешил вступать в сражение — то ли находился в резерве, намереваясь вступить в бой в самый критический момент, то ли просто опасаясь получить палкой по лбу от старшего брата. Очень уж широко размахивал мечом княжич Юрий.

— Ещё удар! Отбито! Ещё! Ага, вот так!

Елена с улыбкой наблюдала за развернувшейся на полу битвой. Похоже, великий князь вошёл в азарт. Правда, для того, чтобы стать вровень с противником, ему пришлось сесть на пол.

— Ты бы потише, отец, глаз не повреди!

— Да чтобы я, да родному сыну глаз выбил?! — искренне изумился Михаил Всеволодович, продолжая отражать яростные атаки. — Никогда!

— Ну так он тебе выбьет!

— И он мне не выбьет! Не выбьешь, Юрик?

— Что я, татарин? — обиделся сын, оттопырив губу, и даже временно отложил атаки.

— Ну вот видишь! — подмигнул жене Михаил, и тут же грозно возопил, — Ага, сдаёшься?!

— Ни за что! — Юрик с удвоенным пылом возобновил натиск.

— А ты чего, Олежка? — обратился Михаил к младшему. — Брат твой сражается, кровью истёк уже, а ты спишь?!

Призыв возымел неожиданное действие. Резерв в лице Олега Михайловича вступил наконец в бой, разом переломив ход сражения. Удар деревянным мечом по затылку сбил княжича Юрия с ног.

— Мятежник пал! — торжественно возвестил младший сын отцу, выпучившему глаза от неожиданности. Возможно, он хотел добавить ещё что-то, но расслышать эти слова оказалось уже невозможно — оглушительный рёв Юрика поглотил все прочие звуки.

— Ну вот, доигрались! — Елена расстроенно поднялась с лавки, отобрала меч у Олега, подобрала второй, выпавший из руки сражённого Юрия Михайловича. — Свою палицу сам отдашь, или силой отымать? — обратилась она к Михаилу. В ответ князь протянул свою палку супруге.

— Противу тебя устоять не в силах, Елена Романовна!

В горницу, где отдыхал с семьёй князь Михаил, сунулась было нянька, встревоженная рёвом княжича, но Елена коротко мотнула ей головой — не встревай… Не так уж часто удаётся князю поиграть с сыновьями.

— Ну ладно, ладно, не реви, — князь уже осматривал приличных размеров шишку на голове Юрика. — Подумаешь… В сече да не пострадать, что за ратник? Ты храбро бился, и достоин награды, мой витязь!

— Какой? — перестал реветь Юрий Михайлович, напоследок хлюпая носом.

— Хошь доспехи богатырские? Кольчугу волшебную и шлем — никакой меч не прорубит!

— А мне, а мне? — ревниво встрял Олег, косять на ушибленного брата.

— Тебе? Ну а тебе, Олежка, меч-кладенец, супротив коего никакая броня не устоит!

— Ему не за что! — возмутился Юрик, гневно округлив глаза. — Он меня сзади! Так нечестно!

— Ну-у, положим, в сече засадный полк завсегда сзади ударить норовит, — не согласился Михаил. — Так что… А вот что, ребята. Берите-ка вы по краюхе хлеба с солью да и пойдём на конюшню, коней привечать. Как вам?

— Пойдём, пойдём! — запрыгали ребята.

В дверь постучали.

— Ну что там! — обернулся князь Михаил.

В горницу медведем пролез витязь охраны.

— Там посол татарский прибыл, княже. Желает тебя видеть. Срочное дело, говорит.

Михаил помолчал. Мальчики тоже притихли.

— Желает видеть, говоришь… Ну что ж. Коли желает, так увидит.

Во двере на поджаром тонконогом жеребце возвышался молодой монгол, надменно и дерзко глядя на дворовых людей. Очевидно, гонец даже не собирался сходить с коня. При виде князя посол не скинул шапки, и обычного приветствия не последовало.

— Ну чего тебе? — в свою очередь князь не собирался спускаться с крыльца и тем более первым приветствовать хама.

— Великий Бату-хан повелевает тебе, коназ Магаил, прибыть к нему в Сарай-Орду на поклон с дарами, как то полагается подданному! — гонец говорил по-русски вполне внятно, хотя и с сильным акцентом. — Вот!

Гонец достал обрубок бамбука, с обоих концов которого свисали на шёлковых шнурах печати.

— Торопша, возьми от гонца письмо, — распорядился Михаил Всеволодович, по-прежнему не сходя с крыльца. Названный кметь подошёл, взял из рук гонца документ, поднялся на крыльцо, передавая князю. Михаил сорвал одну из печатей, извлёк из бамбукового цилиндра шёлковый свиток и развернул. Документ был написан по-русски, крупными буквами, и никаких двояких толкований не допускал.

— Всё у тебя?

— Послу великого Бату-хана полагается соответствующий приём и богатые дары, — молодой монгол смотрел нагло.

— Так то послу, а ты письмоноша. Пошёл вон со двора!

Стоявший рядом кметь ожёг коня плетью, тот взвился и ринулся прочь в раскрытые ворота.

— Гони, гони, не оглядывайся!

Из дверей высунулись головы Юрия и Олега Михайловичей — очевидно, мальчики чутко следили за происходящим.

— Ладно, ребята! — тряхнул головой князь Михаил, сворачивая свиток. — Айда на конюшню!

— … Наддай!

Облако пара с шипением вырвалось из каменки, остро запахло хлебным духом. Банщик вовсю работал двумя вениками над распростёртым телом великого князя, и Ярослав только постанывал и покряхтывал.

— Ух, хорошо! Ой! Ох… Ну ладно, ладно, хватит, пожалуй!

Спустившись с полка, князь взял ковш с квасом, напился, гулко глотая.

— Старый я становлюсь, Офонасий, не могу долго париться… От долгого жара в ушах шуметь начинает…

— Так сказал бы, княже, я б не разжаривал так-то…

— Да ладно, ладно! Что за баня, где яйца мёрзнут… Давай уже воду-то, волосья помою и хватит…

Офонасий поставил перед князем скамеечку, водрузил на неё лохань и налил горячей воды. Долил холодной из большого медного чана, врытого в пол в углу, попробовал рукой.

— Пожалуй, Ярослав Всеволодович.

Ярослав взял с полки чёрную лепёшку мыла, начал намыливать голову.

— Дёгтем воняет шибко… Слышь, Офонасий, а вот фрязинское мыло не воняет вовсе…

— Баловство, княже, — в голосе банщика звучало явное неодобрение. — Токмо девок глупых дурят иноземцы. Чтобы волос был густ и крепок до старости, лучше мыла дегтярного нет ничего! А потом репьём ещё голову промыть, да на дождевой воде всё…

— Ладно, уговорил, — засмеялся князь. — Не будем нынче брать фрязинского мыла. Да, верно, и не приедут гости фрязинские нынче. Нечем им тут стало поживиться…

— А в торгу цена на жито не растёт нынче, — банщик заботливо подлил горячей воды в лохань. — Всегда к весне росла, а нынче нет. Народ доволен, тебя славит…

Ярослав фыркнул.

— Да простолюдью лишь бы жито да соль дешевле… Не понимают, глупые, того, что не одним хлебом да солью торговлишка держится. А шелка, а пряности, а стекло венецианское? Они дешевле стали или как?

Банщик поменял использованную мыльную воду в лохани на свежую, долил травяного отвара — для крепости волос.

— Да вроде как ещё дороже стали товары заморские… Токмо их, почитай, и не видно. Нынче мало торгуют иноземные купцы…

— Во-от! Именно что мало! Не хлеб да соль нынче дёшевы, а куны да серебро дороги. Который год в Орду всё задарма уходит. А купцам заморским наши соль да жито без надобности, они от нас соль к себе за море не повезут. Нет серебра и мехов, воска да мёду — доброго здоровья вам, хозяева! Раз себе в убыток приплывут, другой… И всё, и забудут дорогу в русскую землю.

Офонасий помедлил, явно колеблясь.

— Дозволь спросить, княже… Так ли уж нужны товары заморские? Ну, бабы в шелках щеголять не будут… Вместо веницейских зеркал в сковородку железную да в кадку с водой глядеться станут…

— Глупости ты говоришь, Офонасий, — резко возразил князь. — Любой город своим торговищем жив. Это сейчас голытьба довольна, что хлеб-соль дешевы. А ну как не останется в торгу ничего, кроме жита да соли?

— Ну почему так уж ничего… — не сдавался банщик, очевидно, не опасавшийся спорить с самим князем. — Ковань железная, лапти, холсты… Мало ли простого товару…

— Не будет денег, так и никакого товару не будет! Купцы за мелочью в село ездить перестанут, а самому селянину ехать накладно. Ковань, говоришь? Серпы, наральники да лопаты местный кузнец скуёт — пусть хуже, зато под боком. Городские же мастера, вместо того, чтобы делом заниматься, будут коз да коров пасти в окрестностях — что толку работать, коли товар никто не берёт! Помыкаются на репе с загородных грядок, что нынче за стенами Владимира понараскапывали… Год помыкаются, другой, потом бросят домишки к чертям и в село подадутся.

В дверь бани просунул голову вестовой.

— Прости, что тревожу, Ярослав Всеволодович. Там гонец татарский прибыл, говорит, срочное письмо привёз!

Князь крякнул.

— Пусть ждёт!

Парнишка исчез, Ярослав же с ожесточением принялся плескать себе в лицо чистой водой. Всю баню поломал, дурень… Нет, всё правильно, о таких вещах следует докладывать нмедля, но пять минут мог бы подождать!

— Всё, хорош, давай одеваться!

В предбаннике наготове уже висел расшитый красными и зелёными петухами рушник, на лавке была сложена чистая одежда. Одевшись, Ярослав постоял перед зеркалом в серебряной оправе, неторопливо расчесал волосы, бесознательно оттягивая неприятную встречу. Потому как ждять доброго от гонцов из Орды не следует.

В широкой горнице в красном углу сидел гость, терпеливо ожидая появления хозяина.

— Здравствуй, коназ Еруслаб! — гонец встал и поклонился, однако, не снимая шапки. — Письмо тебе от великы Бату-хан!

— И тебе здоровья, — пробурчал Ярослав, принимая деревянный гладкий цилиндр. Сорвал печать, вынул свиток, вчитался и побледнел.

— Как звать тебя?

— Едигей, коназ!

— Ты вот что, Едигей… Отдохни давай, тебя сейчас покормят, коню овса дадут… Ночуешь и завтра в путь.

— Спасибо, великы коназ! А подарка?

Ярослав еле сдержался, чтобы не заехать в узкоглазую круглую рожу. До чего наглый народ, сил нет — гонец и тот мзду требует! А вот не дашь, и окажется, что дядя его вхож к самому Бату-хану… Пёс из там всех разберёт!

— Будет тебе и подарок. Завтра!

— … Обоз оружный в Новгород отправить немедля!

— А к литвинам?

— А к литвинам токмо когда за ту поставку рассчитаются, и задаток с них!

— Опасно, княже… Могут у немцев взять, наш товар ни при чём останется.

— Не останется! Немцы ливонские Миндовгу доброе оружие и доспехи не продадут, на свою-то голову. Брать же через третьи руки литвинам разорение. Всё, я решил!

— Слушаю, княже! Сделаем!

— Всё у меня!

Бояре расходились, кланяясь. За столом остались трое — митрополит Пётр Акерович, боярин Фёдор Олексич и сам Михаил Всеволодович.

— Ну, вроде всё решили, — Михаил потянулся к кувшину с квасом, налил себе полную кружку, выпил. — Всё ли у вас готово, други мои?

— Нищему собраться, токмо подпоясаться, — улыбнулся Пётр Акерович.

— Дары собраны, и всё уложено, — боярин тоже потянулся к кувшину. — Однако терзает меня мысль — не зря ли едем?

Михаил усмехнулся.

— То есть надобно подождать, покуда Батыга сам сюда явится?

Боярин сник.

— Нет у меня иного пути, Фёдор Олексич, — медленно произнёс Михаил. — Либо я к нему, либо он ко мне.

— А что будет, коли убьют тебя? — так же медленно произнёс Фёдор. — Кто тогда защитит всю землю Черниговскую?

Михаил Всеволодович чуть улыбнулся.

— Сыны мои защитят. Или внуки. Или правнуки.

— Надо что-то придумать, Михаил, — боярин сам не заметил, что назвал своего князя просто по имени, и великий князь глазом не моргнул. — В землю угорскую опять…

— Нет, Фёдор, — Михаил Всеволодович вздохнул. — Не побегу я. Тогда смысл был, сейчас нету.

Михаил потянулся, поднялся из-за стола.

— Ну всё, давайте расходиться. Завтра рано вставать.

— … В общем, так. Тебе, Андрей, Суздаль держать с дружиной моей. Тебе, Михаил, во Владимире управляться. Константину в Орду ехать, дела управлять. Данилко… ну, Данилко мелок ещё. Пусть покуда на подхвате побудет.

Свечи трещали, оплывая от жары. Совсем плохой воск, подумал мельком Ярослав, как будто муки в него намешали… Не татарам ведь на дань, князю своему, могли бы и чистый воск на свечи пустить… Господи, ну разве об этом сейчас надо думать?!

За столом сидели сыновья и бояре. Ярослав оглядел собравшихся — опора и надёжа земли русской… Устоит ли опора та?

— Что Александру сказать, тато? — спросил Михаил Ярославич.

— А что Александру? Как сидел в Новгороде, так пущай и сидит. Чай, вернусь я из Каракорума этого, хотя и не скоро.

Ярослав вздохнул.

— Ну ладно… Коли вопросов нет, то давайте расходиться. Завтра вставать рано.

Все разом задвигались, потянулись к выходу.

— Андрей, Михаил, Константин, останьтесь на минуту…

Сыновья остановились у дверей, выжидательно глядя на отца.

— Жизнь есть жизнь, сынки. Ежели что, Михаил, тебе мать доглядывать…

— Да Бог с тобой, тато!

— Молчи! И вот ещё что — держитесь Александра. Он крепче вас всех, на него и равняйтесь. Сейчас никак нельзя вам ссориться, не прежние времена. Не то изведут вас татары поголовно. Всё у меня!

Огонёк лампады не давал рассмотреть мелкие чёрточки лица, но Михаил и в полной темноте увидел бы их. По памяти.

Юрик завозился, застонал во сне, и Михаил вдруг неизвестно почему испугался — вдруг проснётся, откроет глазёнки? Нет, не нужно… Всё бы отдал, а вот не надо этого… Спи, сынок, спи…

В отличие от старшего брата Олег спал безмятежно, дыша неслышно и ровно. Михаил постоял и возле него. Ангел, ну чисто ангел… Спи, спи, Олежка…

Маленький Мстиша почивал отдельно от братьев, за загородкой. Малыш едва бросил сиську, и говорить ещё не умел. Михаил Всеволодович постоял и возле него. Спи, Мстислав Михайлович.

За занавесью, отделявшей покои князя от детской, лежала в постели княгиня Елена. В помещении было жарко, и княгиня лежала совершенно нагая, заложив руки за голову и отбросив ненужное одеяло. Глаза Елены были раскрыты, неподвижно и жутко глядя в потолок.

Князь сел рядом с женой, разглядывая её. Провёл рукой по животу, снова заметно округлившемуся.

— Здорово раскатало чрево твоё, Еленка. Одного за другим без передыху родишь.

— Иди ко мне… — еле слышно произнесла Елена.

Михаил скинул исподние штаны, в которых пребывал, осторожно лёг, обнял жену. Елена вцепилась в него, как пиявка.

— Ну чего ты, чего, ладо моя… Ну всё же будет хорошо, вот увидишь… Получу ярлык у Батыги и вернусь…

Глаза Елены близко-близко.

— Уж ты постарайся всё же вернуться, Михась.

Они ласкали друг друга долго и жадно.

— А сына мы Андреем назовём?

Михаил погрустнел чуть.

— Нет, не стоит. Мстислав да Андрей… Пусть будет Семёном.

— Ну ты чего, мать?

Княгиня Феодосия плакала. Слёзы текли и текли, орошая подушку и мужнино плечо. И ничего нельзя поделать… Совсем ничего…

— Ну ладно, ладно, брось… — князь Ярослав обнял жену. — Вернулся я из Сарая, вернусь и из Каракорума этого. Ну законы у них такие — каждый новый владыка норовит заново ярлыки выдавать.

Князь вздохнул.

— Вот получу, и года три-четыре можно будет терпеть. А там Константин пусть получает.

— Ой… — всхлипнула княгиня. — Ещё и Костика мучить…

— Он не Костик, а князь! И должен ношу свою тянуть будет.

— Ох, тяжела та ноша… Скоро ли кончится царствие поганых над нами?

Ярослав высвободил затекшую руку.

— Есть такая надежда. Ты думаешь, отчего меня не в Сарай к Батыю зовут, а в даль такую? Нет промеж погаными мира и согласия. Покуда Русь терзали, так держались вместе, как волки в стае примерно. А сейчас куски делить пора наступает… Славно, ох, славно будет, коли Гуюк этот нашему Батыге в горло вцепится!

Ярослав помолчал немного.

— А вот князь Михаил Черниговский в Сарай-Бату призван.

— Ох… И он? — Феодосия округлила мокрые от слёз глаза.

— Ну а сколько можно молодцу бегать? Я так мыслю, без ярлыка скоро ни один князь на Руси законным владыкой не будет.

— А потом ему ещё и в Курум-Курум этот ехать придётся? Может, встретитесь вы там… На дальней чужбине сородича встретить дело немалое…

Ярослав вздохнул.

— Это вряд ли. В том с мысле, что не поедет он в Каракорум, князь Михаил.

— Отчего так?

— Да уж так. Слишком много на нём всего навешано. Зол на него Батый.

Княгиня прижала руку ко рту.

— Ой!

— Вот те и «ой!» Ладно, давай спать, а то я назавтра с коня свалюсь, в седле задремав…

— Ладно, Еленка. Сколько ни тяни, а ехать надо. Долгие проводы — лишние слёзы.

Михаил поцеловал жену в губы, повернулся и широким шагом сбежал с крыльца. Махом вскочил на коня, которого наготове держал под уздцы стремянный, коротко толкнул пятками.

— Прощайте!

Караван, стоявший наготове, разом пришёл в движение. Вытягивались со двора витязи охраны княжеской. Боярин Фёдор и митрополит Пётр, тоже собравшиеся на княжеском дворе, раскланялись с княгиней.

— Прощай, Елена свет Романовна! Не поминай лихом, ежели что!

Вслед за ними вновь потянулась охрана, теперь уже кмети дружинные, а вот и вьючные кони пошли… Чернигов не Ростов и не Владимир, путешествие до Сарай-Бату возможно только верхами.

Последний конский зад мелькнул в воротах и пропал. Елена стояла на крыльце, судорожно сжимая столб, поддерживающий кровлю.

— Мама, а тато скоро вернётся, да? — Юрий Михайлович задёргал мать за подол.

— Скоро, Юрик… Теперь уже скоро…

— Ну, прощайте. Долгие проводы — лишние слёзы.

Князь Ярослав грузно сел на коня, подведённого к крыльцу, легонько пришпорил, и сытый конь охотно взял с места рысью. Следом за князем двинулись охранные витязи и прочая свита, и двор, где только что было полно лошадей и людей, на глазах пустел.

Княгиня Феодосия кусала губы, а слёзы текли и текли.

— Возвратись… токмо вернись…

Ярослав Всеволодович ехал по улицам родного Владимира и отмечал привычным хозяйским взором — тут мостовую бы подправить, а тут яму велеть засыпать… Канавы дождевые подправить, и вон там ещё… Всё-то надо носом тыкать людей. Нет, не те нынче хозяева, что до нашествия. Раньше каждая улица перед другими выставлялась, хозяева заборы в струнку старались ставить… А нынче вон, на главной улице лужа — любая свинья утонет.

И всё-таки поднялся Владимир из руин, ничего не скажешь. Каких трудов это стоило, другой разговор. Однако вновь шумят торговые ряды, и причаливают к пристани купцы из далёкой Персии. И народ потянулся в город. Город, это ведь не только защита стен и башен высоких, город — это прежде всего торговля. Есть торговля в каком-либо месте, будет и город там стоять.

Люди, видя процессию, прижимались к обочине, кланялись своему князю в пояс. Да, немало народу стало, немало…

Ворота, бывшие Золотые, а теперь просто деревянные, были распахнуты настежь. В низком проходе щерились, нависая, зубья воротных решёток, окованные железом. Невольно хотелось пригнуть голову… Князь усмехнулся. Да, восстановить золотые ворота теперь мечта несбыточная. И глупая к тому же. Случись что, опять обдерут…

Вот. Вот оно, подумал Ярослав. Потому и ямы на улицах не засыпают, потому и заборы абы как стоят, лишь бы не падали. Всё отсюда.

Уже на опушке леса князь обернулся. Ну, до свидания, стольный град Владимир.

Или всё же прощай?

— … Спой ещё, Акинфий!

Акинфий не возражал. Перехватив поудобнее гусли, ударил по струнам и запел.

Костёр трещал и выбрасывал снопы искр, взвивавшиеся к звёздному небу, отчего казалось, что звёзды — это продолжение искр…

Гусляр пел, и высокий, чистый голос его разносился по степи, взвиваясь к звёздному небу, точно искры того костра.

Князь Михаил лежал на свёрнутой попоне, положенной поверх большой охапки степной травы и слушал. Давно, ох и давно не доводилось вот так лежать, посреди вольной степи, глядеть на звёздное небо и слушать красивую песню. Всё дела, дела…

— Слышь, Фёдор Олексич… Ты всё знаешь, всё помнишь. Не в этих ли местах Святослав разгромил полчища хазарские?

— Нет, княже. То дальше было, под самым Итилем. Ну, где примерно сейчас Сарай-Бату стоит.

После отбытия из Чернигова караван двигался неспешно, одолевая вёрст по шестьдесят в день. Могли бы и по сотне делать, но куда торопиться?

Сегодня русичи остановились на ночлег в живописнейшей местности, на берегу Донца. Степь здесь ещё не вконец одолела лес, и многочисленные рощицы украшали берега реки, нетронутой, как в день сотворения.

— Слышь, Пётр Акерович… А что ты думаешь насчёт звёзд? В греческих книгах разное написано.

— Ну-у… — замялся Пётр. — Известно современной науке, что звёзды — это золотые гвозди, вбитые в небесный свод для украшения оного.

— Хм… — скептически хмыкнул Михаил. — Сомнительно сие. Вот представь, на какой вышине свод небесный. Это каких же размеров гвозди должны быть? С колокольню, не меньше.

— Так ведь не руками человеческими звёзды те сотворены, а Божьим соизволением! — возразил митрополит.

— Хм… Ну хорошо. Но отчего они так ярко сияют? Золото в ночи блеска не имеет. Попробуй, кинь монету золотую сейчас вот — раньше утра не сыскать…

— Странные вопросы задавать ты стал, Михаил Всеволодович, — хмыкнул Пётр.

— Да вот… Всё недосуг было на звёзды взглянуть. А сейчас думаю, зря не глядел.

Михаил переменил позу.

— Читал я в книге одной, древнегреческой, что луна, к примеру, как и земля наша. Вот я и думаю — неужто и там люди живут? Смотрят на нас сейчас…

— Глупости! — резко возразил митрополит. — Ересь это языческая. Ибо известно учёным современным — луна создана Господом для освещения земли и украшения небес ночным сиянием. И прикреплена к небесной тверди так же, как и звёзды.

— На гвоздях золотых, размером с колокольню? — в глазах Михаила появились озорные огоньки. — Слышь, Фёдор, вот бы хоть один тот гвоздь отвалился да и упал близ Чернигова. Разом бы решили все вопросы!

— Не, на гвоздях это вряд ли, — солидно возразил боярин. — Скорее, на штифтах потайных. Или нет, на клею столярном посажена луна-то.

— Ай, да ну вас, еретики вы и есть! — не выдержал Пётр Акерович.

И князь, и боярин разом весело рассмеялись.

Костёр шипел и стрелял, выбрасывая рои искр, уносившихся ввысь. Свет костра делал мрак вокруг непроглядным, и Ярослав отвернулся — неизвестно почему, но казалось всё время князю, что ходит вокруг какой-то тёмный полупрозрачный зверь, неслышно ступая мягкими лапами и пристально разглядывая князя Владимирского. Как будто зверь ещё не решил, что делать… Князь тряхнул головой, отгоняя морок. Вот же мерещится всякая чушь! Нервы это, усталость…

Итак, что мы имеем. Между Бату-ханом и Гуюк-ханом — или как его там теперь, хаган? — разворачивается острейшая борьба. Борьба за право быть первым. Нет, не так. Борьба за право быть единственным. А в такой борьбе второй всегда лишний. Кто же станет лишним в этой схватке?

С одной стороны, Бату-хан ака, то есть глава рода Борджигин, рода самого Чингиса, и это не шуточки — Ярослав Всеволодович уже отчётливо представлял себе, что такое монгольский родовой строй. С другой стороны, Великий курултай избрал хаганом Гуюка. Причём трон хагана пустовал пятый год, и Бату-хан не может обвинить сородичей в поспешности. Если ака упорно пренебрегает своей обязанностью явиться на курултай и изъявить открыто и честно свою волю, то кто виноват, кроме него самого?

Плохо то, что в этом проклятом Каракоруме князь Ярослав никого не знает. Мерзко, ох, до чего мерзко пребывать в положении деревенского челобитчика, не знающего, куда сунуться, кому сколько дать, кому не давать…

Глаза отвыкли от света костра, и ночное небо словно расцвело роскошными звёздами. Звёздная ткань вдруг словно поплыла, и совсем рядом ощутил Ярослав будто бы дыхание зверя. Зверь осмелился наконец подойти и принюхивался к великому князю, как кошка к карасю на кукане.

— А-а-ану пшёл! — заорал Ярослав в ночь, чувствуя, как волосы на голове встают дыбом.

— Кто?! Что?! Кого гонишь, княже?! — вскочили на ноги витязи охраны.

— А? — Ярослав Всеволодович отёр рукой вспотевший лоб. — Да нет, ничего… Заснул, должно, вот и померещилось…

— … Вот он, Сарай-Бату!

Плоская, как стол равнина блестела справа на горизонте осколками стекла — многие степные озёра в окрестностях волжской дельты не пересыхали до глубокой осени. Впереди же расстилалось море разнообразных «сараев», как уже начали на Руси называть подобного рода строения.

— Слышь, Фёдор Олексич, я до последнего сомневался, что никаких стен у города нету, — князь Михаил разглядывал месиво мазанок, кибиток, юрт и шатров, — думал, хоть какой-никакой частокол от татей имеется…

— Да зачем им… — хмыкнул боярин. — Тут все тати в самом городе живут!

Караван приближался к крайним строениям, и откуда-то вывернулась небольшая группа всадников во главе с толстым, ярко одетым татарином.

— Кто такие? — по-монгольски спросил толстяк, гордо подбоченясь на своём жеребце.

— Посольство князя Черниговского к самому великому Бату-хану! — также по-монгольски ответил боярин Фёдор, опередив толмача, имевшегося при свите князя молодого монаха, служки Петра Акеровича.

— Эйе, тамга есть?

— Зачем нам тамга? Мы не купцы, посольство.

— Нельзя без тамги! — настаивал таможенник. — Любой товар при ввозе в город облагается данью!

— Так то товар, а то дары самому Бату-хану! — возразил боярин.

Спор грозил затянуться. В самом деле, не было у князя Михаила ни ярлыка, ни тамги, ни хоть какой-то пайцзы. Однако дело вдруг разрешилось само собой. Один из таможенных стражников начал нашёптывать хозяину на ухо что-то невнятное. Начальник таможни остро взглянул на князя.

— Ты коназ Магаил?

— Да, я есмь Михаил Всеволодович, — прищурился Михаил.

— Проезжайте!

Не говоря больше ни слова, таможенник освободил дорогу.

Проехав мимо здания таможни, сложенного из саманного кирпича, процессия углубилась в мешанину улочек, переулков и закоулков. Здоровенный кабан, возлежавший в луже, явно не собирался уступать дорогу великому князю Черниговскому, и ехавший впереди витязь-охранник огрел наглую животину длинной плетью. Кабан с диким визгом вскочил, окатив витязя грязью, и нырнул в подворотню, напротив которой та лужа и находилась. Послышалась татарская брань, перемежаемая визгами кабана — очевидно, тот жаловался хозяину и призывал его отомстить за жестоко поруганное животное. Сбитые из кривых стволов карагача ворота приоткрылись, высунулся мордастый монгол, чем-то похожий на своего кабана, но увидев кортеж великого князя, мгновенно скрылся.

— Ну, Фёдор Олексич, куда дальше?

— Сейчас узнаем… А вот и Гжесь!

Высланный вперёд человек из княжьей свиты скакал навстречу торопливой рысью.

— Ну, нашёл? — обратился к нему боярин Фёдор.

— Нашёл! Правда, строенье то ещё, ну да у них тут все такие… Зато места вдоволь, коням тоже!

— Ну так показывай!

Караван свернул в совсем узкий проулок, который попетлял немного и вывел к расширению-тупику, что-то вроде маленькой площади.

— Ну и местечко! — митрополит Пётр оглядывал заборы из кривых стволов карагача, связанных вместе просмолёнными верёвками, вероятно, использовавшимися для экономии железных гвоздей.

— Да это ещё ладно! Тут заборы сплошь камышовые стоят!

Боярин Фёдор оглянулся на князя — что скажет…

— Ладно, — усмехнулся Михаил. — Годится. Значит, так, Фёдор Олексич… Перво-наперво найди Немира этого, что толмачом у Бату-хана. Денег не жалей.

— Сделаю, княже, — Фёдор Олексич отвёл глаза. Стоит ли так торопиться?

— … Унылые тут места!

Князь Ярослав только головой мотнул. Говорить не хотелось. Есть не хотелось. Двигаться не хотелось. Ну разве что пить…

Отряд князя Владимирского двигался уже много дней. Верховая езда позволяла спрямить путь, не придерживаясь строго берегов. Позади остались непролазные болотистые леса Мещеры, где затеряться хоть сотне, хоть тьме раз плюнуть. Вскоре после Мурома русская земля кончилась, пошли земли Булгарии, теперь уже бывшей. Местные племена, марийцы и прочие, при виде большого конного отряда прятались в лесу — очевидно, последние годы выучили их опасаться любой конницы. Чем дальше к югу, тем сильнее изреживался лес, и тем забитее становились местные жители.

На восьмой день достигли Девьих гор. Здесь случилась задержка: переправить большой отряд через могучую Волгу было делом нешуточным. Мелкие рыбацкие лодки не годились, купеческие ладьи держались стрежня и при виде немалого количества всадников на берегу старались идти ещё дальше от берега. Едва удалось найти посудину, пригодную для перевозки коней, и целых два дня перебирались на тот берег. Наконец переправа закончилась, и караван динулся дальше, держась берега реки Самары — проводник из купцов, взятый указывать дорогу до самой Монголии, утверждал, что река сия приведёт к самому краю Великой степи.

Так и вышло. С каждым днём пути мелела Самара, и вместе с ней мельчали древесные рощи, сменяясь чахлым пойменным кустарником. На том месте, где вконец охилевшая Самара поворачивала, пряча свой исток в сердце древних гор Каменного пояса, путешественники расстались с ней и повернули на юг, за один дневной переход выйдя к другой реке — степному Джаику.

Переправа через Джаик оказалась делом ещё более хлопотным, чем волжская. Степняки не слишком заморачивали себе головы — Джаик не Волга, конь переплывает, чего ещё надо? До ближайшего парома пришлось ехать ещё полдня, и затем до глубокой ночи переправляться на правый берег.

На правом берегу русичей ждала коренная, Великая степь.

— … Пощупал я здешнюю земельку, хлебушек беспременно должна родить она, — продолжал разглагольствовать словоохотливый челядинец. — И чего эти поганые хлеб не сеют? Лес корчевать да жечь не надо, это ж какое облегчение! Паши да сей… В жите по уши ходили бы!

— Чем пахать да сеять, им проще на Русь пойти, пограбить! — вмешался в рассуждения хриплый голос.

— Дык это ж с кровушкой им хлебушек… — начал было возражать челядинец.

— А ну тихо! — перебил их начальник охраны.

Ярослав поднял отяжелевшие от усталости веки, и сон разом сняло как рукой. Впереди маячили конные толпы, быстро и уверенно обходившие русичей с обоих сторон.

— К бою!

Караван, сонно тянувшийся по степи, ожил. Опытные дружинники быстро и без суеты перестраивались из походного порядка в боевой. Ещё несолько секунд, и вместо растянутого каравана врага настороженно ожидал частокол опущенных копий, позади которого лучники уже наложили стрелы на тетивы.

Степняки между тем окружили отряд, и теперь мельтешили на расстоянии выстрела. Отделившийся от общей массы всадник немного выехал вперёд, сложил руки рупором и что-то прокричал.

— Он спрашивает, княже, кто мы такие и почему идём без спроса через его земли, — перевёл толмач.

— Передай, что мы идём в Каракорум, ко двору хагана Гуюка, — велел переводчику Ярослав.

Толмач тоже сложил руки рупором около рта и начал кричать, переводя слова князя на монгольский. Предводитель степняков напряжённо слушал — возможно, был тугоух, а вернее того, неважно понимал монгольскую речь.

— Он говорит, что никто не проходит через его владения даром, — снова перевёл толмач. — Дани требует, княже.

Ярослов сжал зубы и пришпорил коня, вырываясь из-под прикрытия стены щитов. Миг, и степной царёк тоже устремился навстречу. Позади Ярослава топотал конь переводчика, не отстававшего от своего князя.

Они встретились на середине расстояния, отделявшего степную орду от русской дружины. С той и другой стороны лучники взяли противника на прицел — стоит только натянуть тетиву и отпустить…

Степняк снова начал было говорить, очевидно, излагая условия откупа, но Ярослав уже извлекал на свет золотой ярлык. Степной вождь осёкся на полуслове, глаза его расширились. Секунду спустя он глубоко склонился в седле.

— Он просит не гневаться на него, — перевёл толмач, — и считать это всё недоразумением. Разумеется, нойон с ярлыком самого джихангира имеет право ехать куда захочет и вести за собой столько людей, сколько пожелает.

— … Не знаю, что сказать тебе, Фёдор Олексич. Трудно.

— Ну а кому сейчас легко?

Боярин Фёдор выложил перед Немиром высокую стопку золотых монет. Глаза переводчика, до сих пор непроницаемо-стеклянные, ожили, и где-то в глубине их зажёгся огонь.

— Хорошо, боярин. Бату-хан примет вас завтра.

Когда толмач ушёл, Фёдор подошёл к окну, затянутому рамой с переплётом из девяти мутновато-зелёных стёкол — неожиданная роскошь на фоне кое-как обмазанных глиной плетневых стен. Мазанка, впрочем, была довольно высокой, во всяком случае, не приходилось нагибаться, чтобы не рассадить себе лоб о потолочную балку.

Постоялый двор, на котором остановилось черниговское посольство, был достаточно вместителен. Обширные навесы, крытые камышом, окружали пятачок двора с трёх сторон. Под навесами нашлось место для всех коней, и там же разместилась часть челядинцев, за теми конями присматривающая. С четвёртой стороны постоялого двора находился дом, длинная мазанка, разделённая на клетушки разного размера. Там и разместился князь Михаил, митрополит Пётр и сам боярин Фёдор, а также витязи охраны. Хозяин постоя, низенький волосатый перс, вместе с прислугой обитал теперь больше на кухне, где в поте лица жарили-парили для дорогих гостей.

Вошла служанка, необыкновенно красивая девочка-аланка лет тринадцати, начала расставлять на столе посуду. Боярин в который раз залюбовался её тонким, точёным лицом.

— Как тебя зовут? — по-алански спросил Фёдор. Девочка от неожиданности чуть не выронила кувшин.

— Нина, мой господин…

— Красивое у тебя имя, Нина.

Девочка несмело подняла глаза.

— Господин говорит по-алански?

— Есть такое, — улыбнулся в ответ Фёдор. — Скажи, Нина, как ты попала сюда?

Аланка вновь опустила глаза.

— Как все попадают, господин.

Боярин взял её за руку, усадил на скамью, сам сел напротив.

— Расскажи мне о себе, Нина. А потом я тебе. Возможно, нам обоим станет легче.

Девочка вновь подняла на странного русича большие чёрные глаза, опушённые длинными густыми ресницами. Пожилой мужчина с проседью в аккуратно подстриженной бороде смотрел совершенно серьёзно.

… В тот день Нина собирала хворост в лесу, далеко от родного селения, и не успела укрыться в древней родовой башне, возвышавшейся на горе. Слишком внезапно появился монгольский летучий отряд. Девочке накинули на шею жёсткий аркан из конского волоса и поволокли в село, где уже вовсю хозяйничали захватчики.

Слова текли и текли — слишком давно Нина не имела возможности поговорить с кем-то на родном языке. Не всё рассказала русскому господину Нина. Разве можно рассказать, каково это — стоять совершенно голой перед толпой незнакомых мужчин? Жадные руки щупают груди, раздвигают девичьи таинства, чтобы убедиться в непорочности… Как уже поняла девочка, именно непорочность и спасла её тогда. Начальник отряда, высокий вислоусый монгол, резким голосом приказал что-то, и Нину враз оставили в покое. Точнее, связали руки сзади шёлковым шнурком и привязали за ногу к столбу, чтобы не убежала. Женщин же монголы насиловали прямо на земле, скопом, после чего вспарывали им животы…

И древняя башня тоже не спасла от беспощадных пришельцев. Весь день враги развлекались в селении, выставив вокруг башни на холме густое оцепление, и хозяевам оставалось только глядеть, как пылают их оставленные жилища. Ночью же, укрывшись щитами, монголы навалили вокруг башни огромное количество хвороста и подожгли. Огонь полыхал до утра, хотя крики и детский плач изнутри стихли довольно скоро. Утром выгоревшие перекрытия обрушились, погребая внутри пустой коробки кости сгоревших заживо…

Потом был путь на чужбину. Здесь, в Сарай-Бату, монгольский военачальник продал свою двуногую добычу какому-то крючконосому мавру, торговцу невольниками. Снова жадные мужские руки, яростные споры на незнакомом языке, звон монет… Нине было уже всё равно.

Вот так она и оказалась здесь, на постоялом дворе. Хозяин не стал долее тянуть, и Нина рассталась наконец со своей невинностью — прямо на полу, на грязной кошме. Вечером она попробовала удавиться своим пояском, но оказалось, что за ней следили… На вторую же попытку сил уже не хватило.

Наверное, даже родному отцу Нина не рассказала бы больше. Почему, почему она рассказывает всё этому чужому, совершенно чужому человеку, проезжему постояльцу на грязном гостином дворе? Наверное, всё просто. Никто не знал тут аланского, и никому не нужна была её душа. Он первый спросил…

Нина окончила свою повесть, и только тут заметила — в глазах русского боярина блестят слёзы.

— Ты вот что, дочка… Мы тебя не оставим… Пётр Акерович, духовник наш, убережёт тебя от скверны дальнейшей…

Нина непонимающе глядела на него.

— А ты сам, господин?

Боярин помолчал.

— Если жив буду. Однако не хочу тебя обманывать, девонька — это вряд ли.

— … Вот он, Каракорум, княже.

Ярослав вглядывался в колоссальное скопище юрт и китайских фанз, раскинувшееся насколько хватало взгляда. В середине этого скопища возвышались изрядных размеров строения непривычной формы, с круто загнутыми вверх краями крыш.

— Это никак дворец?

— Точно. Дворец это самого хагана.

Проводник Евграфий даже в стременах привстал, разглядывая дорогу.

— Что-то не видно стражников таможенных… О, вон, легки на помине!

Ярослав Всеволодович усмехнулся в бороду. На Руси все города были ограждены стенами, и виру торговую брали в воротах. Здесь же можно было въехать в город с любой стороны, поэтому таможенники вынуждены были встречать караваны на подходе. И действительно, со стороны Харахорина скакало не менее дюжины всадников.

— Именем Повелителя! — осанистый чиновник в алых и зелёных шелках осадил тонконогого арабского скакуна. — Кто такие?

— Посольство великого князя всея Руси к Повелителю Вселенной Гуюк-хагану! — чётко произнёс толмач. Евграфий, тоже понимавший по-монгольски, даже крякнул одобрительно.

— Чем докажешь? Тамга, пайцза есть?

Князь Ярослав выехал вперёд, достал заветный ярлык. Чиновник всмотрелся, глаза его зло блеснули.

— Эйе! Фальшивый ярлык! Нет такого ярлыка! Ярлык от Гуюк-хана не такой! Тягчайшее преступление!

Выслушав перевод, Ярослав побледнел от гнева.

— Этот ярлык подлинный! Его вручил мне Бату-хан самолично!

Толмач заговорил, впечатывая слова. Выслушав, чиновник поджал губы.

— Ярлыки имеет право выдавать только сам хаган. Но ты прав, урус-нойон — это не твоя вина и не моё дело. Это дело самого хагана Гуюка. Проезжайте!

Начальник таможни кивнул своим, и вся банда унеслась прочь, к видневшейся невдалеке юрте, где и отдыхали стражи порядка в ожидании новых жертв. Ярослав проводил их глазами.

— Как тебе такое, княже? — подал голос ближний боярин Фёдор Ярунович.

— Война будет, — коротко ответил князь.

— … Ныне, и присно, и во веки веков!

Свечи горели перед развёрнутым киотом. Двое мужчин стояли на коленях, в одном исподнем. Напротив, митрополит Пётр был облачён в парадную рясу, которую надевал только по большим праздникам.

— Благословляю вас, чада мои, на подвиг, — закончил напутственную молитву Пётр Акерович.

Перекрестившись, боярин Фёдор и князь Михаил встали.

— Ну, причастились и исповедовались, владыко. Спать надо. Завтра будет трудный день.

Владыка Пётр медленно стягивал с себя одеяния. Свечи оплывали перед иконами.

Боярин Фёдор смотрел в окно.

— Не хочется спать. Завтра… выспимся.

Князь Михаил неловко улыбнулся.

— Ну давайте тогда поговорим, други.

Пётр Акерович, уже освободившийся от риз, сел напротив.

— Девчонку, что ты выкупил у магометанина, я не оставлю. В монастырь определю.

— Ино ладно, — улыбнулся боярин. — Зачтётся мне доброе дело, может быть.

Он вдруг негромко рассмеялся.

— Помню, как дочерей твоих учил, княже. Арифметику они обе не любили, токмо Феодулия терпела, а Мария как могла хитрованила. «Дядь Фёдор, расскажи про царицу Ирину!» И глаза такие, что не откажешь. Ну, я и поддаюсь… Ладно, говорю, только потом арифметикой займёмся беспременно! Рассказываю, рассказываю… Когда-то спохвачусь… «Ну всё, девки, теперь арифметика!» А Мариша так честно-пречестно в глаза глянет: «Поздно уже, дядя Фёдор. Завтра только. Сегодня уж никак!»

Посмеялись.

— Меня вот недавно малой удивил, Олежка. Игрались мы в сечу с сынами, баловались. Ну, Юрик вперёд выступил, рубится со страшной силой. Изнемог весь, отец-то вишь какой здоровенный. А Олежка в запасе, стало быть. Ну, я ему возьми да и скажи: брат твой кровью истёк уж, не пора ли запасному полку в бой? А он брату тресь палкой-то по затылку! Тот с ног долой, а Олежка важно так заявляет — «мятежник пал!»

Все трое расхохотались.

— Хорошо, что успел я съездить в Ростов да Суздаль, обоих повидал. Елену вот жалко.

— Да, Елене Романовне трудно будет… — согласился боярин Фёдор. — Мне вот легче. Супруга моя законная давно в горних высях, дети взрослые…

Митрополит Пётр сидел и смотрел на собеседников. На двух пожилых мужчин, для которых эта ночь наверняка последняя.

— … Содом и Гоморра тут у них!

Князь Ярослав был зол. Харахорин оказался стойбищем даже хуже Сарай-Бату. В Сарае, во всяком случае, уровень мздоимства не достигал таких размеров, не говоря уже о том, что было более-менее ясно, кому и сколько нужно давать. Здесь же серебро, золото и меха утекали рекой, а толку было не видно.

— Ну ты хоть узнал, где тот китаец премудрый сидит?

— Не гневайся, княже, — боярин Фёдор Ярунович откашлялся, дым ел глаза. — Сам я туда проникнуть не смог. Однако нашёл одного человека, весьма полезного…

Князь скептически хмыкнул.

— Да тут их, полезных-болезных… Мне нужны гарантии. Во всяком случае, вперёд я давать более ничего не намерен.

— Ой, не зарекаться нам, Ярослав Всеволодович! Не мы тут играем, нами играют… Не давать, так проживём тут полгода. Но сей человек злата-серебра вперёд не требует. Он вообще иного просит.

— Хм… — Ярослав удивился. — Чего же этому монголу надобно?

— Да не монгол он. Монах папский, по имени Плано Карпини.

— Хм… — повторно хмыкнул Ярослав. — Надо же, тесен мир… И чего ему надобно?

— Это он сам тебе скажет, княже. Прикажешь позвать? Он тут, неподалече юрту снимает. Сказал, как будет нужда, обращайтесь.

— Само собой, зови! Ежели можно, прямо сейчас пусть приходит.

Боярин поклонился и вышел, Ярослав вдохнул глубоко и тоже закашлялся. Что за народ, дерьмом очаг топят…

Владимирское посольство разместилось на постоялом дворе, построенном каким-то китайцем. Китайца, впрочем, уже не было в живых, какой-то монгол решил заняться гостиничным делом и без труда отнял у китайца его имущество, а заодно и жизнь — законы Ясы давали все преимущества представителям монгольской родовой знати. Ярослав с отвращением глядел на обмазанные глиной стены, местами облупившиеся и скалившие палки внутреннего хлипкого каркаса: похоже, новый хозяин не задумывался о ремонте заведения. Вместо окон помещения имели стену, выходящую во внутренний двор, собранную из бамбуковых решёток и обшитую пропитанной лаком бумагой. Такая стена давало много света, но не позволяла видеть, что делается снаружи. Князя это устройство помещения бесило, ведь злоумышленнику или соглядатаю ничего не стоило подкрасться вплотную, да и слышно было всё, что говорят, как будто стены вообще не было. Приходилось круглосуточно держать на ногах охрану.

Но что бесило князя больше всего, так это использование кизяка вместо дров. Кухня находилась в том же помещении, что и комнаты для гостей, и едкий дым проникал сквозь щелястые перегородки. Разумеется, русские послы готовили еду для себя сами — не хватает ещё отравы! — но нюхать аромат от горящего плохо просушенного кизяка приходилось всем.

Раздвижная дверь отошла в сторону, и на пороге возник человек в дорожном монашеском балахоне с капюшоном.

— Я рад приветствовать тебя, великий князь! — произнёс на латыни вошедший, откидывая с головы капюшон.

— И тебе привет, почтенный Плано Карпини, — также на латыни ответил Ярослав, разглядывая знаменитого папского посла, а заодно и шпиона. — Прошу садиться. Извини, но по-латински я не очень…

— О, не вопрос! — папский посол перешёл на русскую речь. Говорил он с акцентом, но правильно и бегло. — Я слышал, что у тебя возникли затруднения с местными… как бы сказать повежливей… короче, чиновниками?

— Ты очень добрый и вежливый человек, почтенный Карпини, — усмехнулся Ярослав. — раз смог назвать их так.

— О, да-да… У нас в Европе такого алчного мздоимства сыскать трудно. Однако, как я понимаю, ты пригласил меня не за этим. Скажи, как скоро тебе нужно попасть на приём к самому Гуюк-хагану?

— Чем скорее, тем лучше.

— Мммм… Через пять-шесть дней устроит?

— Вполне.

— Ну что же, — вздохнул Карпини, принимая от слуги чашу с питьём. — я полагаю, так и будет. Мммм… отличный напиток… Квас?

— Точно.

— Да, отличный… Но я попрошу о взаимной услуге, князь Ярослав.

— Какой именно? — дипломатично улыбаясь, произнёс князь.

— Сведения, светлый князь, разумеется, мне понадобятся некоторые сведения… Иначе зачем я тут, в этом Харахорине? Золото и серебро тоже понадобятся, конечно — без подмазки эти повозки с места не двинутся… Но золото и серебро, это им, мне же нужны сведения.

— Приветствую тебя, великий хан!

Бату-хан разглядывал стоявшего перед ним князя с интересом. Так вот он какой…

— Так вот ты какой, коназ Магаил. Что ж, я рад, что наконец увидел тебя.

Переводчик Немир бормотал быстро и негромко, отчего странным образом казалось, что в голове звучит его голос. Будто бы и нет толмача, а сами собеседники понимают друг друга.

— Я тоже не чаял увидеть тебя, великий хан.

Не приглашает сесть к столу, подумал боярин Фёдор. Значит, разговор будет недолгим. Закон Ясы вообще-то не велит усаживать за свой стол врагов, но кто его нынче соблюдает, тот закон… За столом удобнее всего отравить нежелательного гостя. И то, что Бату не стал усаживать их за стол, означало одно — расправа будет показательной, в назидание другим.

— Почему ты всё время убегаешь от меня, коназ Магаил? То в Польшу, то в Хунгарию…

— Ну почему убегаю? По делам своим ездил я. Да и разве от тебя убежишь?

Бату-хан засмеялся, тоненько и визгливо.

— И потому ты решил явиться с повинной. Так?

Михаил Всеволодович улыбнулся.

— В чём же виноват я перед тобой, великий хан? Ни убийц с кинжалом, ни отравителей с ядом не подсылал…

— Не подсылал, потому как не по силам тебе это дело! — резко возразил Бату. — Почему не открыл ворота Киева, когда Менгу велел тебе?

— Что же это за владыка, что при первом ржании коня противника отворяет ворота, трясясь от страха? Князем я был в ту пору в Киеве, и обязан был оборонять город сей. То же и с Черниговым. Однако давно то было, великий хан. Уже который год без слов плачу я тебе дань со всех земель своих. Кстати, вот и сейчас привёз всё, что полагается.

Бату-хан усмехнулся.

— Дань, это хорошо. Но вот насчёт «давно это было»…

Бату хлопнул в ладоши, и тотчас откуда-то сбоку, из-за занавесей появился человек в богатой русского кроя одежде.

— Бойар Доман, скажи снова.

— Князь Михаил, — начал боярин, с натугой выговаривая слова, — будучи в земле угорской, подговаривал короля Белу против тебя, Повелитель. И Конрада Мазовецкого тоже просил войско послать, дабы не дать тебе Киева и побить рати твои под стенами града сего.

— Ну, что скажешь, Магаил? — Бату-хан с интересом смотрел на князя.

Михаил Всеволодович снова чуть улыбнулся.

— То и скажу, что говорил. Во-первых, Киев держал о ту пору не я, а Даниил Романович, и в самом городе ратных людей моих не было. Оборону держал воевода Дмитр Ейкович, который, к слову, у тебя же сейчас и служит. Но держал он город честно, пока мог. Так могу ли я быть хуже тысяцкого? Готовил я оборону Чернигова, это да…

— Ладно! — перебил Бату. Хлопнул в ладоши вторично, и спустя несколько секунд из-за той же занавеси выступил другой человек, в монашеской рясе.

— Говори! — приказал Бату-хан.

— В прошлом году по приказу князя Михаила Черниговского ездил во фрязинскую землю сподвижник его, митрополит Пётр Акерович, что ныне состоит в посольстве при Михаиле, — начал монах. — Дабы договориться о великом крестовом походе против тебя, Повелитель.

— На это что скажешь, коназ Магаил? — снова с любопытством уставился на князя Бату.

Михаил Всеволодович твёрдо выдержал взгляд Бату-хана.

— Нет, не так всё было. Приглашён был туда владыка Пётр, как лицо духовного звания. А что там обсуждали возможный поход на тебя, так он папе римскому не указчик.

Бату-хан улыбнулся.

— А вот ещё свидетельство одно, Магаил. Только нет сейчас тут этого человека. Ну да ладно, сам тебе передам, что сказал он. Все эти годы снабжал оружием ты врагов моих, сперва волка Мастислаба, а потом и волчонка Андрэ.

— Ну этого точно не было, — твёрдо ответил Михаил. — Поклёп однозначно. Грабежом взяли пару-тройку обозов, было дело. Так разбойники же. Этак можно и нойонов твоих обвинить, что коней тому Андрею поставляли…

— Довольно! Хватит! — рявкнул Бату-хан. — Ты очень долго живёшь, Магаил. Слишком долго. Мои враги столько жить не должны. Взять!

Мгновенно возникшие из тени нукеры скрутили боярина и князя.

— Сейчас ты пройдёшь обряд очищения огнём, поклонишься тени великого Чингис-хана и попросишь у меня прощения. Тогда смерть твоя будет лёгкой.

Князь помолчал.

— Никогда не искал я лёгких путей. Так и так ведь смерть одна, а не две. Не стану я просить прощения за то, что защищал Русь святую от ворогов, и не стану выполнять никаких обрядов поганых. Душу свою осквернять не хочу!

— Бейте этого пса, пока не захрипит, — улыбнулся Бату.

Здоровенный, как русская печь нукер с разворота ударил князя в лицо окольчуженной перчаткой. Второй ударил в живот, и пошла потеха.

— Ещё, ещё! Так ему! — подбадривал Бату.

Упавшего князя били ногами сразу четверо.

— Согласен?

— Нет…

— Бейте ещё!

Когда князь перестал стонать и в самом деле захрипел, Бату сделал знак, и нукеры отступили.

— Боярин Фёдор, назначаю тебя коназом вместо этого пса. Ярлык получишь сегодня же. Но с одним условием: ты сейчас отрубишь бывшему коназу Магаилу его баранью голову.

Боярин Фёдор Олексич, которого всё время экзекуции держали с завёрнутыми назад руками здоровенные стражи, ненавидяще глянул на Бату-хана.

— Я своему отцу и благодетелю голову рубить не намерен. И пёс смердячий с бараньими мозгами тут токмо один — ты!

— Бейте их обоих, покуда шевелятся! — хищно оскалился Бату-хан.

Возникла небольшая свалка — теперь не меньше дюжины стражей избивали русских послов.

— Хватит, довольно! — приказал Бату-хан. — Доман!

— Я здесь, Повелитель!

— Ты клялся в своей безмерной преданности мне. Возьми саблю и отруби им головы.

— С радостью, о величайший!

Поудобнее перехватив протянутую ему саблю, Доман шагнул к упавшим и в два взмаха отсёк головы и боярину, и князю.

— Куда покласть тыквы сии, Повелитель? — предатель держал обе головы горстью за бороды.

— Мне они не нужны, — скривился Бату-хан. — Можешь взять на память. Уберите падаль!

— Да будет долог и безоблачен век твой, почтеннейшая ханум!

Толмач князя Ярослава заговорил негромко и быстро, переводя. За время общения с монголами князь Ярослав немало понаторел в цветистых азиатских пожеланиях, и парень старался переводить точно — в таком деле это очень важно.

Старая монголка, одетая в багряные и голубые шелка, разглядывала гостей сквозь полуопущенные веки, и её пергаментное от старости лицо, изборождённое морщинами, не выражало никаких эмоций. Вообще невозможно прочесть что либо в этих узких щелях, заменяющих поганым человеческие глаза, пронеслось в голове у князя Ярослава. Тьфу ты, Господи, когда-нибудь вырвется вслух!

Старуха эта была не кто иная, как мать Повелителя Вселенной Гуюк-хагана. Хитроумный Плано Карпини свёл их вместе, утверждая, что это намного ускорит приём русского посольства самим Гуюком, и посоветовал не скупиться на подарки, способные тронуть душу старой ханум.

— Я рада видеть вас, гости из далёкой страны Урусии, — заговорила старуха, не меняя позы и выражения лица. — Садитесь и отведайте угощения за моим скромным столом.

— Почтём за огромную честь, великая ханум, — поклонился Ярослав. — Однако прежде позволь преподнести тебе наши скромные дары.

По знаку князя четверо витязей из свиты князя внесли здоровенный сундук, раскрыли его, обнажая шелковый блеск драгоценной парчи и искристый перелив собольего меха.

— А вот это, — Ярослав извлёк из сундука хитроумный кальян, сверкающий радужным стеклом и золотой отделкой, — пусть скрасит тебе долгие зимние вечера, почтеннейшая!

Наконец-то в узких щелях что-то блеснуло. Монголка протянула руку и взяла кальян.

— Хорошо, что ты догадался подарить мне такую штуку, коназ Еруслаб. Я буду курить гашиш и вспоминать тебя. Но садитесь уже!

Трое русичей — сам князь, толмач и боярин Фёдор Ярунович — присели к дастархану, «скромно» ломившемуся от различных яств. С немалым удивлением обнаружил среди них Ярослав и чёрную икру, паюсную и зернистую, а также осетровый балык немалых размеров.

— Оказывается, у вас тут тоже водятся осетры, почтеннейшая, — кивнул головой на блюдо с балыком князь, — я полагал, что такие осетры водятся только у нас…

— Эта рыба с реки Джаик, Еруслаб.

— Ого! Далеко отсюда та река… Как же летом удаётся доставлять?..

— Пустяки. Есть специальные люди для этого. Гонцы скачут день и ночь, меняясь каждые полчаса. За три дня рыба и икра доходят от Джаика до Харахорина. Но вообще-то рыбу ты, должно быть, немало ел и у себя дома. Я хотела угостить тебя иным блюдом… Кстати, как дела молодого Бату? — внезапно переменила тему старуха.

Князь Ярослав на мгновение растерялся. Каверзный вопрос, прямо скажем.

— Бату-хан покорил всю Русь мощью своей, и потому все мы данники его по праву… — осторожно начал Ярослав, но тут неожиданно вмешался боярин Фёдор Ярунович.

— Да будет здрав вовеки величайший Бату-хан, и величайший из величайших Гуюк-хан!

— Ну что же, — улыбнулась старая монголка. — Вот вам чаши, налейте себе сладкого вина и выпейте за здоровье их обоих.

Дождавшись, когда гости выпьют, старуха поднесла гостю другую чашу.

— А вот это тибетский чай, коназ Еруслаб. Его пьют в сильные холода, и тогда простуда не войдёт в твоё тело. Разумеется, сейчас тепло, но не ждать же тебе зимы? Вряд ли ты скоро сможешь попробовать этот напиток…

Ярослав Всеволодович принял чашу, выпил и крякнул.

— Интересный напиток…

— А теперь расскажите мне об Урусии, Еруслаб, — откинулась на гору подушек старуха.

Князь начал обстоятельно и степенно рассказывать о порядках на Руси, о городах, о нравах и обычаях. Боярин время от времени вставлял слово, старая ханум переспрашивала то одного, то другого, интересуясь деталями…

— Хорошо, коняз Еруслаб, — внезапно свернула беседу старуха. — Завтра мой сын примет тебя, прямо с утра.

— О, благодарю тебя, великая ханум!

— Хорошо-хорошо… А теперь я устала, извините, мои гости.

Когда русские послы откланялись и покинули покои великой ханум, подошедшая сзади служанка тихо проговорила — так, чтобы слышно было только самой ханум.

— Гуюк не давал согласия на это, госпожа моя. Он может быть недоволен…

— Мой сын может и не распознать угрозы, поскольку имеет храброе и доброе сердце! — сверкнула узкими глазами старая монголка. — Но я мать его, и вижу сердцем. Люди, пользующиеся доверием проклятого Бату могут быть только врагами моего сына, и никем больше. Успокойся, это очень хороший яд. Гуюк вручит ему ярлык, и урус уедет к себе довольный и здоровый. А умереть в дороге может каждый.

— … Быстрее нельзя?

Митрополит Пётр Акерович смотрел сурово и прямо. Витязь, однако, твёрдо выдержал его взгляд.

— Никак нельзя, владыка. Коней заморим насмерть.

Взгляд владыки погас.

— Не о конях думать надобно нам… Что привезём в Чернигов, сам сообрази…

Старший охраны помолчал.

— Хуже не будет, чем уже есть, владыка.

На это Пётр Акерович не нашёл, что ответить. Действительно, хуже выглядеть даже покойникам трудно…

Когда здоровенные, как вставшие на задние лапы быки нукеры вытащили из ворот обезображенные тела князя Михаила и боярина Фёдора, митрополиту с громадным трудом удалось удержать витязей, дожидавшихся князя за воротами. Разумеется, ни к чему хорошему это не привело бы. Охрана Бату-хана не та, чтобы десяток воинов, даже очень умелых, смогли пробиться в шатёр.

— Надо было мне не послушать Михаила Всеволодовича, — словно прочитав мысли Петра, медленно, деревянным голосом произнёс старший витязь. — Все бы пошли с ним, как есть, позади держались, чтобы не заметил… Пробились бы…

— И тем предали бы князя нашего, — так же медленно, глухо ответил митрополит. — Да и не пробились бы. Порубили бы вас всех. А потом пришли бы на Черниговщину полчища поганые и выкосили всех, аки траву.

Помолчали.

— Складно всё выходит, владыко. Вроде и прав ты. Однако вот что я скажу — в старину витязь охранный, не уберегший князя своего, сам себя порешить должен был. Потому как не исполнил долг священный…

— То-то горя поганым, ежели все русские витязи сами себя порешат, — криво усмехнулся владыка, — Нет, витязь, не так оно всё. Михаил Всеволодович смертью своей отсрочил вашу и мою погибель, и время то лишнее жизни, что нам подарено, должны мы не выбросить впустую, а использовать с толком.

Витязь медленно поднял изучающий взгляд, и глаза их встретились.

— Ты правильно понял меня, — теперь владыка Пётр смотрел пронзительно. — Гибнуть должны ОНИ. Не мы.

Костёр стрелял искрами, снопами взвивавшимися к звёздному небу. Может, и правда, редко мы смотрим на звёзды, и все беды оттого, промелькнула в голове у митрополита мысль…

Глаза старшего охраны затвердели — очевидно, витязь сам для себя решил вопрос.

— Я понял тебя, владыко. Князь Мстислав Рыльский начал, Андрей Мстиславич продолжил… Надо же кому-то работать и далее.

— О-ох… Воды…

Князь Ярослав дышал трудно и часто. Челядинец поднёс кушин с водой к самому рту князя, тот начал глотать, давясь.

— Хватит…

Ярослав Всеволодович откинулся на свёрнутую попону, служившую изголовтем ложа, и закрыл глаза.

…Старая карга не обманула. Действительно, наутро следующего же дня явившегося на приём к Гуюку русского князя пригласили в числе первых. Хаган встретил его приветливо, расспрашивал о том, о сём… Дело об ярлыке на великое княжение также уладилось с лёгкостью необыкновенной — Повелитель Вселенной хлопнул в ладоши, внесли ярлык на золотом подносе, и Гуюк самолично вручил его Ярославу. Знать бы заранее, что таилось за этой лёгкостью! Все теперь стало понятно: выдать поскорее ярлык покойнику и отправить вон, покуда яд не начал действовать. Пусть подыхает урус где-нибудь подальше…

Болезнь настигла уже в пути. Сперва князь почувстввал слабость, потом жар. В животе зародилась нудная, тянущая боль, не отпуская ни днём, ни ночью. Открылся понос, кожа пожелтела, как у китайца… Уже на третий день пути князь не мог сидеть в седле, но упрямо желал ехать, и для него изготовили носилки, влекомые парой лошадей.

Но сегодня Ярославу Всеволодовичу стало так худо, что пришлось остановиться на весь день. Привал сделали на берегу какого-то степного ручья, обозначенного чахлыми карагачами. И к вечеру стало ясно, что следует готовиться. Ярослав призвал к себе священника, и батюшка исповедовал великого князя Владимирского, а также причастил.

— Эх… зря ехал… — тихо произнёс Ярослав. — Всё зря… и на Русь не попаду… обидно… на чужбине… быть схоронену…

— Я это виноват, — внезапно горько произнёс боярин Фёдор Ярунович. — Я, я! Распелся, соловей хренов! Здравицу Батыге возглашать вздумал… Полагал, испытывает она тебя, змеища — не таишь ли зла на монгольскую власть… А оно вон как вышло…

— Могло… и так… выйти… как ты сказал… — проговорил с трудом князь. — Не кори себя… никто не знает… что у змей на уме… давить их надобно… без слов…

Глаза Ярослава внезапно широко распахнулись, словно он увидел нечто, другим невидимое.

— Опять… он… пшёл прочь, зверь!!!

Князь Ярослав захрипел, выгнулся и стал биться в конвульсиях.

— Княже! Не умирай!

Однако призыв пропал втуне. Глаза Ярослава остекленели, и навеки застыл в них потусторонний ужас.

— … А вот тато приедет, он мне подарит доспехи богатырские, что никакой меч не берёт!

— А мне тато меч-кладенец обещал, что любые доспехи прорубит!

— Тихо, дети, тихо! — княгиня Елена сурово сдвинула брови. — Разгалделись, голова лопнет от вас!

С утра всё валилось из рук. Пробовала вязать — навязала чёрт-те чего, пришлось распускать. Нянька сунулась с разговорами — так глянула, что осеклась девка и юркнула прочь, словно мышь. Даже детская возня сегодня не успокаивала, как обычно, а словно била по оголённым нервам.

Княгиня встала и принялась расхаживать по комнате — муж в подобные минуты делал именно так. Сердце глухо толкалось в груди, отдаваясь в ушах, и забеспокоился, затолкался во чреве малыш, словно чувствуя беспокойство матери.

Да что же это нет вестей никаких?! Обычно гонцы шли впереди посольства, загодя принося весть об успехе или неудаче. А тут…

Пронзительный бабий вой зародился во дворе, покатился над городом. Елена в два шага оказалась возле окна, распахнула его, едва не выбив стёкла — сподобились-таки поставить вместо слюды…

— Чего воешь, Фёкла? — узнала она одну из прислужниц.

— О-о-ой, ма-а-атушка-а-а-а!!! О-о-ой, князь-то наш батюшка-а-а-а-а!!!

А во двор уже въезжали хмурые витязи княжьей охраны, глядя в землю.

Елена сама не помнила, как шла. Двери распахивались перед ней не то сами, не то едва не слетая с петель от резких, изо всей силы, толчков и рывков. Шаги гулко разносились по переходам.

В горнице уже стояли какие-то люди, вроде бы знакомые — Елена не вникала. Высокая фигура в рясе выступила вперёд.

— Прости, Елена Романовна, — владыка Пётр опустил перед княгиней голову. — Не уберегли.

Тяжкий дух разложения витал в горнице, вытесняя все другие запахи, а заодно и звуки. И даже солнечный свет от этой нестерпимой вони стал пепельно-серым.

Елена стояла и смотрела. Где-то далеко, далеко билась, вопила словно бы чужая мысль: «дура, чего ты стоишь, у тебя мужа убили, ты волосы рвать на себе должна!»… Мысль эта, однако, была бессильна пробить толстую стеклянную стенку, словно отгородившую княгиню от остального мира. Где-то она видела такие стеклянные круглые сосуды… колбы… нет, реторты…

Елена просто стояла и смотрела. Нет, это не её муж. Да разве ЭТО могло быть когда-либо её Михасем? Ни за что не поверю…

Княгиня пошатнулась и мягко, словно сложившись, повалилась на пол.

Небо сияло блёклой голубизной, словно выцвело за жаркое лето. Где-то высоко, очень высоко курлыкали отлетающие к югу журавли, прощаясь с этой землёй и наполняя растерзанную душу пронзительной, ясной печалью. Осень, расщедрившись напоследок, подарила миру ясный, тёплый солнечный день. Возможно, последний перед долгой, долгой зимой…

Две женщины, одетые в чёрные наряды, оставлявшие открытыми только лицо, сидели на скамье под деревом, уже утратившем свой роскошный золотой наряд. Двор также не был устелен опавшими листьями — монахини ежедневно тщательно подметали тут, и палые листья шли на огород.

— Ну вот мы и сироты с тобой, Филя.

В ответ Евфросинья положила руку поверх сестриной, сжала пальцы Марии.

— Ростиша-то знает?

— Послали гонца…

Постарела, постарела сестра, подумала Мария, взглядываясь в такое родное, любимое лицо. Вон морщинки у глаз… А ведь тридцать пять лет всего…

— Так ведь и ты не девочка уже, Маришка, — сказала вдруг настоятельница.

— Разве я вслух говорю уже, не замечая? — удивилась Мария.

Евфросинья чуть улыбнулась.

— Нет пока. Токмо по лицу твоему как по книге читаю я.

Помолчали.

— Каково-то теперь Елене Романовне… — вновь заговорила Мария, не в силах слушать тоскливое курлыканье, доносящееся из поднебесья.

— Да, трудно ей будет, — согласилась Евфросинья. — Труднее, чем даже тебе, пожалуй. Когда она рожать-то будет?

— Вот не знаю точно. Узнаю, так скажу. Но, полагаю, недолго уж.

Снова помолчали.

— Ежели будешь писать Ростише, так прямо скажи — пусть не думает нынче в Орду ехать, — Евфросинья разгладила столешницу ладонью.

— Отпишу, да токмо и сам он не дурной, — усмехнулась Мария. — И Батыга проклятый тоже, к сожалению. Думаешь, оставить он единое великое княжество? Ни к чему это татарам. Поделит ярлыками своими на уделы, вот увидишь. Так что Ростише нашему шиш, а не Чернигов.

Внезапно Мария прижалась что есть силы к сестре и горько, по-детски, взахлёб зарыдала. Евфросинья баюкала её, гладила по голове и рукам.

— Трудно тебе, Мариша?

— Не то… трудно… а поплакать негде…

Настоятельница прижалась к сестре щекой.

— Счастливая ты. А я вот не могу более плакать, Мариша. Хочу, и не могу.