Мария Валевская

VIII

Из печатных источников, как я уже говорил, следует вне всяких сомнений, что вдохновителем и организатором императорского романа был Талейран. Только немногие мемуаристы приписывают главную сводническую заслугу маршалу Мюрату, адъютантом которого был молодой Флао, отличавшийся при «спасении на грязях» в Валевицах. За технической реализацией любовного сценария следил генерал Дюрок, наполеоновский «офицер Для особых поручений». Непосредственное воздействие на Валевскую оказывали ее две подруги: «поседелая в сводничестве» и охотно служащая Талейрану мадам де Вобан и ее верная ученица Эмилия (Эльжбета) Цихоцкая, «блондинка с ангельским лицом, чья жизнь была сплошной вереницей любовных похождений». Я полагаю, что этой опытной команды, при энергичной поддержке со стороны молодых Лончиньских и абсолютном попустительстве престарелого Валевского, вполне было достаточно, чтобы сломить сопротивление двадцатилетней камергерши.

Но в освещении Массона и Орнано, единственных интерпретаторов воспоминании Валевской, «сватание» ее за Наполеона выглядит совсем иначе. Бытовая драма перерастает в национальную трагедию. В ролях «сватов» предстают первые особы наполеоновской Польши. Но вскоре мы убедимся, что рассказ камергерши высказывает много (весьма оправданных) сомнений.

Валевская изображает свой роман как дело par exellence[10] политическое. Она утверждает, что уступила Наполеону под воздействием просьб и патриотических настояний со стороны варшавских правящих кругов. По ее версии, всей интригой с первой минуты руководил князь Юзеф Понятовский. Он якобы принес ей первое письмо от Наполеона, он на балу в своем дворце пытался устроить ее первое сближение с императором. Когда личные старания князя оказались безрезультатными, по его инициативе состоялось специальное заседание правительства, где обсуждали средства, которыми можно сломить ее сопротивление. Заседание, по словам Валевской, протекало довольно своеобразно. Один из министров якобы предложил просто похитить ее и «связанную, с заткнутым ртом доставить в спальню Наполеона». (Так пишет Орнано.) Но в конце победило предложение Юзефа Понятовского воззвать к ее патриотизму. В соответствии с этим предложением князь Гуго Коллонтай составил умоляющее воззвание в письменном виде, которое подписали все члены правительства. На следующий день Понятовский и Коллонтай лично вручили ей этот документ. Только под давлением правительственной делегации она согласилась впервые поехать в Замок к Наполеону.

Именно эту сцену вручения Валевской правительственного мемориала необычайно впечатляюще изображает в своей книге граф Орнано.

Сцена разыгрывается в варшавской резиденции Валевских. Мария еще завтракает, когда без предупреждения появляются Понятовский и Коллонтай в качестве посланников временного правительства. Понятовский информирует Валевскую о тяжелом политико-стратегическом положении:

«…Император колеблется, вести ли ему дальше эту долгую кровавую и сомнительную по результатам кампанию. Что будет с нами, если Наполеон выйдет из войны с врагами Польши? Россия и Пруссия опять захватят кашу несчастную страну, принеся нам нужду и месть».

Валевская не хочет верить, что Наполеон может кинуть Польшу на произвол судьбы.

«Я говорю вам то, что узнал от императора, – резко ответил Понятовский. – Ваше поведение с императорским величеством выглядит не таким, как ожидали.

Может быть, ради вас он окажется более уступчивым, к сожалению, он не столь милостив ко всему народу. И если ход событий склонит его отступить из нашей страны и перенести войну в другое место, мы не сможем иметь к нему никаких претензий. Не так ли, господин канцлер?

– Я того же мнения, ваше высочество, – грустно ответил Коллонтай.

– …Графиня, – продолжал Понятовский, – на последнем заседании кабинета было решено обратиться к вам с официальным призывом. Кто-то, пользующийся нашим доверием, непременно должен находиться подле его императорского величества… кто-то, чье присутствие доставит ему удовольствие. Прошу поверить мне, графиня, основательное изучение обстоятельств убедило нас, что полномочным представителем, который нам так нужен, должна быть женщина.

– К сожалению, я не располагаю данными для такой высокой миссии, ответила Мария. – Вы просто требуете от меня, чтобы я пошла к мужчине?

– К императору, графиня!

– Но и к мужчине!

– Мария, вы должны пойти к этому мужчине! Это не мы, а вся Польша требует того от вас! Я взываю к вашему патриотизму!

– Вы забыли, что у меня есть муж?

– А не звучит ли это несколько странно в ваших устах? – прервал ее гневно Понятовский. – Я знаю все о вашей молодости и о причинах вашего неравного брака! Допустим, что ваша красота и обаяние до такой степени очаровали императора, что он хотел бы, чтобы вы стали его… скажем… подругой… Разве это так страшно? У императора есть все, что может пожелать сердце женщины: власть, слава, необычный мир. Он еще молод и сделает много для женщины, которую любит. Неужели вы так счастливы, что эти вещи для вас ничего не значат?… Почему вы ничего не говорите? – раздраженно воскликнул он, обращаясь к Коллонтаю. – Если память мне не изменяет, на последнем заседании кабинета вы говорили об одной праведнице, которая подавила свои инстинкты и отвращение к монарху, дабы спасти свой народ от рабства.

– Это правда, ваше высочество, – ответил Коллонтай, – хотя лично я предпочел бы, чтобы графине Валевской предоставили время для самостоятельного решения, все же должен сказать, что ее долг кажется мне ясным и очевидным. Наполеон – мужчина, графиня, но он также наш государь и ваш раб…

– Стало быть, я должна, господа, понять вас так, что вы явились вручить мне почетное звание императорской метрессы?

Канцлер скривился и пожевал губами, точно хотел что-то сказать, но галантный князь опередил его:

– Ничего подобного, ничего подобного, графиня, я говорил о должности посланника!

Он приблизился к ней и отцовским жестом взял ее за руки. Дальше он говорил уже более мягким тоном:

– Ты боишься за свою репутацию, дитя? Я буду ее стеречь. Вся Польша будет охранять твою репутацию.

Твои соотечественники будут видеть только твой патриотизм и отсутствие эгоизма. В их глазах ты будешь не метрессой Наполеона, а спасительницей отчизны. А в глазах тех, кто знает, ты будешь его польской супругой, а когда-нибудь, возможно, и императрицей».

После этого разговора делегаты вручили Марии письмо правительства следующего содержания:

Так выглядят уговоры Валевской согласиться на роман с Наполеоном, по ее собственному рассказу, переданному нам ее родным правнуком.

Книга графа Орнано по форме действительно роман, но автор в предисловии утверждает, что разговоры и события, в нем содержащиеся, точно основываются на собственноручных записках его прабабушки. К тому же «беллетризованный» пересказ Орнано в основных пунктах совпадает с «научной» передачей Массона.

Итак, тезис Валевской, если называть вещи прямо и откровенно, звучит так: варшавские власти во главе с князем Юзефом поставили ее перед альтернативой – или лечь в постель к Наполеону, обеспечив этим свободу и счастливое будущее польского народа, или Наполеон отомстит ее отчизне и откажется от войны с государствами, разделившими Польшу.

Но тезис этот, доныне повторяемый во всех французских биографиях Валевской, вызывает серьезные сомнения, в особенности потому, что некоторые фактические ошибки в передаче родового биографа указывают на то, что у нашей Данаи из Ловича что-то там в воспоминаниях поднапутано.

Например, откуда взялся Коллонтай? Валевская отводит ему в генезисе своего романа довольно существенную роль. Он редактирует правительственный мемориал, он вместе с князем Юзефом рьяно уговаривает ее вступить в связь с Наполеоном. Но все это неправда. Коллонтай никогда не принадлежал к властям наполеоновской Польши, и вообще его не было в это время в Варшаве. После освобождения из австрийской тюрьмы он постоянно проживал на Волыни под бдительным надзором царской полиции, и как раз в январе 1807 года он по ряду причин вынужден был выехать в Москву.

На территории Варшавского Княжества он появился только в 1810 году.

Эта явная ошибка (или умышленная фальсификация) в столь существенной детали подвергает сомнению весь рассказ. Ведь если Валевская выдумала участие в своем деле Коллонтая, то могла выдумать и князя Юзефа, а также этот пресловутый мемориал, «подписанный всеми членами правительства». Возможность такой мистификации кажется мне более вероятной, чем официальное участие временного правительства в своднической сделке.

Весьма возможно, что с любовью Наполеона к польке действительно первоначально связывали определенные политические чаяния. Весьма возможно, что сопротивление камергерши действительно сламывали патриотическим шантажом. Но трудно поверить, что выглядело это именно так, как в рассказе Валевской, переданном нам Орнано и (с незначительными отличиями) Массовом.

Рассказ Валевской мог быть с полным доверием принят французскими интерпретаторами ее воспоминаний, но польский биограф вынужден отнестись к ним недоверчиво и с подозрением. Прежде всего потому, что одно отношение к фавориткам монархов было во Франции и другое – в Польше. Во Франции, в соответствии с многовековой традицией, фаворитка короля была общепризнанным политическим институтом. Любовница Людовика XV мадам Помпадур свергала правительства, принимала послов, отдавала приказания полководцам, вела переговоры с европейскими монархами. У ее преемницы, мадам Дюбарри, сидели в передних министры и епископы, а коронованные гости при версальском дворе считали своим долгом наносить ей визиты вежливости.

В Польше дело выглядело несколько иначе. Фаворитка монарха была его личной слабостью, стыдливо укрываемой от мира. Она не оказывала влияния на политическую жизнь и не выступала официально. К ее протекции охотно прибегали, но делали это скрытно, как пользуются протекцией доверенного лакея. Если ее и принимали в свете, то только как чью-нибудь официальную жену, интимные отношения ее с государем оставались по молчаливому уговору тайной. Даже известная пани Грабовская, многолетняя сожительница последнего польского короля Станислава-Августа, чьи дети от короля воспитывались в королевском дворце, хотя их происхождение всегда приписывали бедному генералу Грабовскому. Фавориток, не оберегаемых хотя бы видимостью легальности, повсюду считали обычными распутницами. Это была глубоко укоренившаяся традиция. Читатели моей книги «Племянник короля» помнят, как дерзко поступил со всемогущей мадам Дюбарри молодой князь Станислав Понятовский.

Поэтому мне кажется маловероятным, чтобы самые видные члены варшавского правительства и все правительство в целом могли официально заниматься наполеоновскими амурами. И вообще рассказ Валевской об этом непоследователен и кишит ошибками. Опирающийся на «Записки» прабабки, Орнано выставляет «сватами» Понятовского и Коллонтая, тогда как Массой, пользовавшийся «Воспоминаниями» Марии Валевской, поидает Юзефу Понятовскому в товарищи безыменного «пожилого, весьма почтенного и пользующегося большим авторитетом главу правительства», так что скорее уж Станислава Малаховского, чем Коллонтая. По-разному описывают Массой и Орнано ее разговор с членами правительства к вручение ей правительственного мемориала. Само содержание мемориала в обеих версиях идентично. Но и это не избавляет от сомнений. Потому что эта патетическая и вместе с тем беспомощная эпистола производит впечатление удивительно непольское. В авторстве ее скорее можно бы заподозрить экзальтированную и романтичную почитательницу французских философов мадам де Вобан, а не кого-то из варшавских министров. И еще одна трудно разрешимая загадка: Массон и Орнано согласно утверждают, что первое свидание с Наполеоном устроил князь Юзеф на специально ради этого устроенном балу, в своем дворце. Но печать и светская хроника того времени неопровержимо доказывают, что в январе 1807 года никакого бала у князя Юзефа не было. Так же выглядит дело со вручением первого письма. Из воспоминаний Констана и из содержания писем видно, что вручал их доверенный друг Наполеона, генерал Дюрок. Отношение императора к Понятовскому было тогда еще настолько холодным и официальным, что не могло быть и речи об использовании его для. такого рода поручений.

Еле продравшись сквозь эту гущу загадок и неточностей, теряешь последнее доверие к рассказу Валевской. В этой части своих «Воспоминаний» и «Записок» прекрасная камергерша немало насочиняла. Впечатляющая конструкция «народной драмы» рушится в прах. Исчезают Коллонтай, Понятовский, Малаховский и все правительства. На сцене остаются только две дамы – графиня де Вобан и пани Цихоцкая. Их участие в уговорах польской Данаи отдаться золотому дождю несомненно. Это подтверждают Массой и Орнано, польские и французские мемуаристы, подтверждает и Валевская, указывая в письме к матери на двух приятельниц как на главных виновниц своей капитуляции.

Кто был режиссером этих актрис первого плана, кто сверху управлял всей игрой, мы никогда не узнаем. Вероятнее всего не знала этого и сама Валевская. Но весьма возможно, что две дамы, близкие к Юзефу Понятовскому, взывая к чувству патриотизма упрямой подруги, внушали ей, что они действуют по поручению князя Юзефа и других высоких политических авторитетов. Возможно, что они выдумали для нее это заседание кабинета. Возможно даже, что подсунули ей анонимное, ad hoc[11] сочиненное письмо, представив его как правительственный мемориал и устно назвав лиц, якобы подписавших его. Может быть, позднее, уже после своей «капитуляции», Валевская разглядела фальшивую игру своих приятельниц и именно тогда написала матери: «Я не хочу их больше знать… они предали меня».

А еще позднее, спустя годы, когда она села за воспоминания, которые должны были в глазах второго мужа и сыновей оправдать ее роман с императором, она могла счесть фальшивую игру за действительность. Могла с таким же самым беллетристическим талантом, который унаследовал ее правнук, преображать мечтания и домыслы в реальных людей и в реальные факты.

Трудно иметь к ней из-за этого особые претензии. Она уступила Наполеону из эмоциональных соображений, с глубоким убеждением, что приносит жертву на алтарь отечества. И могла желать, чтобы ее близкие воспринимали эту жертву в наиболее пристойном и выгодном свете. Бояться опровержений ей не приходилось. Когда она диктовала свои воспоминания, знаменитых поляков, которых она избрала основными действующими лицами своей драмы, уже не было в живых.