Марксистский феминизм. Коллекция текстов A. M. Коллонтай

Женщина-работница в современном обществе[4]

«Женский вопрос,— говорят феминистки,— это вопрос „права и справедливости“». «Женский вопрос,— отвечают пролетарки,— это вопрос „куска хлеба“». Женский вопрос и женское движение, убеждают нас буржуазные женщины, возникли тогда, когда сознательный авангард борцов за женскую эмансипацию выступил открыто на защиту своих попираемых прав и интересов. Женский вопрос, отвечают пролетарки, возник тогда, когда миллионы женщин властью всемогущего Молоха — капитала — оказались выброшенными на трудовой рынок, когда, послушно спеша на унылый призыв фабричного гудка, миллионы женщин стали толпиться у фабричных ворот, перехватывая заработок у своих собственных мужей и отцов… Этих женщин гнал из дома плач голодных детей, скорбные взгляды истощённых родителей, болезнь кормильца семьи, собственная необеспеченность, нищета… Всё шире и шире раскидывал капитал свои сети. Стремительно бросалась женщина в гостеприимно открывающиеся перед нею двери фабричного ада…

Пока женщина не принимала непосредственного участия в товарном производстве, пока деятельность её ограничивалась изготовлением главным образом продуктов домашнего потребления,— до тех пор не могло быть и речи о женском вопросе в современной его постановке. Но с той поры как женщина вступила на трудовую дорогу, как труд её получил признание на мировом рынке, как женщина приобрела для общества значение самоценной трудовой единицы, прежнее вековое бесправие в обществе, прежнее порабощение в семье, прежние путы, сковывавшие свободу её движений, стали для неё вдвое горше, вдвое невыносимее…

Не на почве внезапно созревшей потребности в духовных благах, стремлений к науке и знанию вырастал женский вопрос — нет, женский вопрос явился как неизбежное следствие коллизии между застывшими формами социального общежития и переросшими их производственными отношениями, коллизии, вызвавшей и наиболее серьёзный вопрос наших дней — вопрос трудовой.

Напрасно воображают борцы за женское равноправие, что двери профессиональной деятельности и промыслового труда начинают открываться перед женщиной вместе с ростом её собственного самосознания; пробуждение женщины, назревание её специальных запросов и требований наступают лишь с приобщением женщины к армии самостоятельно трудящегося населения. И эта армия растёт безостановочно.

В таких странах, как Франция, Англия, Германия, за последние 10—15 лет число самостоятельно трудящихся женщин возросло на миллион и более человек в каждой. В Америке за 26 лет женский труд возрос на 117 процентов.

Женский труд стал крупным и необходимым фактором хозяйственной жизни: целая треть ценностей, поступающих на мировой рынок, изготовляется руками женщин.

Капитал нуждается в дешёвых рабочих руках и притягивает к себе всё новые и новые трудовые силы женщин. Но в то время как буржуазная женщина с гордо поднятой головой вступает в открывающиеся перед ней двери интеллигентных профессий, пролетарка с тяжёлой покорностью судьбе идёт к новому станку. Пролетарка уже давно успела проклясть ту хвалёную свободу труда и профессий, которой всё ещё добиваются буржуазные женщины. В те времена, когда буржуазка ещё ютилась в своей домашней скорлупе, благоденствуя за счёт отца и мужа, пролетарка уже долгие годы несла тяжёлый крест наёмного труда. В середине ⅩⅨ столетия буржуазная женщина делает свои первые робкие шаги на пути к своему экономическому освобождению; она настойчиво стучится в двери университетов, художественных мастерских, контор. А её «младшая сестра», пролетарка, изведавшая до дна весь ужас капиталистической эксплуатации наёмного труда, требует от государства вмешательства в область «свобода договора» между трудом и капиталом. Не свободы труда добивается она, а нормировки рабочего дня, запрета ночной работы и других постановлений, ставящих предел алчному использованию капиталом её трудовых сил. Пролетарка не только первая вступила на трудовую дорогу, она продолжает и по сию пору господствовать на ней по своей численности. В Австрии на 5310 тысяч пролетарок приходится всего 935 тысяч буржуазных женщин, занятых самостоятельным трудом; в Германии на 5293 тысячи пролетарок — едва 180 тысяч женщин, занятых в либеральных профессиях; во Франции на 3584 тысячи пролетарок приходится лишь 300 тысяч самостоятельных интеллигенток и т. д.

Но при современной капиталистической системе производства труд не явился освободителем для работницы: он взвалил на её слабые плечи ещё новую тяготу, он прибавил к её обязанностям хозяйки и матери ещё новое бремя — бремя наёмного труда. Под тяжестью этой новой непосильной ноши склоняются и гибнут сотни тысяч женщин. Нет такой отталкивающей работы, такой вредной отрасли труда, где бы в изобилии не встречались женщины-работницы. Чем хуже обставлен труд, чем ниже его оплата, чем длиннее рабочий день, тем больше там занято женщин. Менее притязательная, чем мужчина, забитая веками, гонимая голодом женщина соглашается на самые возмутительные, самые кабальные условия труда. Надо ли описывать тот промышленный ад, в который при современных условиях производства ввергается женщина?.. Надо ли рассказывать о том, как миллионы женщин изо дня в день подвергаются разрушительным влияниям ядовитых веществ?.. Как непомерно длинный рабочий день выматывает из них здоровье, губит молодость и саму жизнь… Фабричный ад с его грохотом и лязгом машин, с его носящимися в воздухе облаками пыли, с его атмосферой, пропитанной невыносимыми, тяжёлыми запахами, с грубыми окриками мастеров и оскорбительными для женщины предложениями фабричной администрации, с обысками и штрафами — перед этим ужасом все ужасы дантовского ада покажутся заманчивой фантазией поэта… А дома?.. Что ждёт работницу вне губительного влияния мастерской?.. Быть может, мягкая кушетка в уютной комнате, либеральный журнал на столе, билет на премьеру Комиссаржевской?.. Тесное, переполненное жильцами помещение с гробовым количеством воздуха на человека, с докучливым плачем голодных соседских детей, несвежая пища и долгая, кошмарная ночь в узкой «койке на двоих». Так отдыхает пролетарка, так восстанавливает она свои силы, израсходованные на создание новых ценностей для господ капиталистов.

А если на руках семья… Если дома ждут малые дети… Не успев разогнуть спину после фабричного станка, женщина принуждена браться за кропотливую домашнюю работу… Ноют усталые члены, опускается отяжелевшая голова… Но нет отдыха для профессиональной работницы-матери.

И в этом заключается хвалёная свобода труда для женщины, о которой столько хлопочут феминистки? Эти женщины воображают, что они нашли ключи от женского счастья. Что же предлагают они пролетарке?

Что сделали они, чтобы избавить женщину рабочего класса от непосильного бремени труда? Могут ли указать поборницы женского освобождения хотя бы один факт, свидетельствующий об их стремлении облегчить младшей сестре тяжёлую борьбу за существование? Имеется ли хотя бы одно завоевание в области законодательной охраны труда, на осуществление которого феминистки оказали бы действительное влияние?

Всем, чего добились пролетарки в смысле поднятия своего экономического положения, они прежде всего обязаны объединённым усилиям рабочего класса, в частности сами себе.

История борьбы работниц за лучшие условия труда, за более сносную жизнь есть история борьбы пролетариата за своё освобождение. Что, как не страх перед грозным взрывом недовольства пролетариата, в целом заставляет фабрикантов повышать расценку труда, сокращать рабочее время, вводить более сносные условия работы? Что, как не опасение «рабочих бунтов», понукает правительства ставить законодательным путём предел эксплуатации труда капиталом?

Фабричное законодательство — это один из радикальнейших способов защиты интересов пролетариата. Но повинно ли, хотя бы косвенно, феминистское движение в проведении хотя бы одного охранительного закона? Стоит бросить беглый взгляд на историю возникновения и развития фабричного законодательства различных стран, чтобы убедиться, как мало сочувствия встречали эти законодательные акты в феминистских сферах и как явно обязаны они своим появлением на свет исключительно растущей мощи рабочего движения.

Стонет работница под семейным ярмом, изнемогает она под тяжестью тройных обязанностей: профессиональной работницы, хозяйки и матери. Что же предлагают ей феминистки? В чём видят для неё исход, избавление? «Отбрось ветхие моральные заботы,— предлагают они младшей сестре,— стань свободной возлюбленной и свободной матерью. Возьми наш лозунг — свобода любви и право материнства». Как будто эти лозунги уже давно не стали для женщины рабочего класса слишком реальной действительностью! Как будто в силу окружающих её социальных условий, когда всё бремя материнства падает на слабые плечи «самостоятельно трудящейся» пролетарки, свободная любовь и материнство не являются для неё неизъяснимым источником новых страданий, забот и горестей!.. Как будто всё дело во внешних обрядовых формах, а не в окружающих социально-экономических отношениях, определяющих собой сложные семейные обязанности пролетарской женщины! Освящённый церковью, оформленный у нотариуса или построенный на принципе свободного договора, брачный и семейный вопрос лишь в том случае утратил бы свою остроту для большинства женщин, если бы общество сняло с неё все мелочные хозяйственные заботы, неизбежные сейчас при ведении расчленённых, единоличных хозяйств, если бы оно переняло на себя заботу о подрастающем поколении, охраняло бы материнство и вернуло бы мать ребёнку в первые месяцы его жизни.

«Брак — лицевая сторона медали полового вопроса,— говорит Бебель,— проституция — обратная». Она неизбежный придаток современной буржуазной семьи, она необходимое порождение эксплуататорского строя, строя, при котором миллионы женщин вынуждены существовать на заработок — достаточно высокий, чтобы не умереть с голоду, но слишком низкий, чтобы жить человеческой жизнью.

Проституция в наши дни достигает таких колоссальных размеров, каких никогда не знало человечество, даже в периоды наибольшего своего духовного упадка.

В Лондоне насчитывается свыше 250 тысяч проституток, в Париже — 100 тысяч, в Петербурге — от 30 до 50 тысяч. Тысячи, десятки тысяч женщин толкают на этот скользкий путь необеспеченность, сиротство, нищета…

Надо ли описывать все ужасы вынужденной продажи женщинами своего тела? Надо ли ещё и ещё доказывать, что причины проституции глубоко зарыты в экономике, что эта страшная язва современного классового общества всецело кроется в растущей необеспеченности женских трудовых сил.

Страшно подумать: к проституции привлекаются не одни одинокие, заброшенные своими любовниками девушки, как это принято считать, но весьма нередко и законные жёны рабочих, крестьян и ремесленников, которые только этим оказываются в состоянии поддерживать существование своих близких.

Современный капиталистически эксплуатационный строй толкает мать ради ребёнка и ребёнка ради матери на путь «позорного ремесла». Даже нежный младенческий возраст не в состоянии охранить дитя рабочего класса от хищнических притязаний пресыщенного разврата буржуазии.

В Москве из 957 опрошенных проституток одна начала свою профессию с 11 лет, 5 — с 12 лет… В Париже возраст большинства проституток колеблется от 18 до 23 лет. В наиболее «утончённых» притонах Неаполя держат проституток не старше 15 лет. В Лондоне есть дома с проститутками моложе 14 лет. Но ведь это же дети! Те самые дети, которые сидят на школьных скамьях, для которых в буржуазных семьях нанимается целый персонал воспитательниц и учительниц, о правильной гигиене души и тела которых столько хлопочут, пишут, говорят…

Что же предлагают феминистки в борьбе с этим разлагающим общество злом? Какие меры выдвигают они для спасения своих младших сестёр? Быть может, более высокую заработную плату, больший досуг для женщин-работниц, вовлечение их в классовую борьбу пролетариата за своё освобождение, борьбу, которая как могучий нравственный импульс возвышает и очищает душу женщины и служит великой опорой в борьбе за существование? Ничуть не бывало! Пара приютов для кающихся Магдалин, несколько обществ для духовно-нравственного воспитания работниц, в лучшем случае — борьба с регламентацией. В то время как наиболее искренние феминистки будут строить убежища для Магдалин и сражаться с врачебно-полицейским надзором, капитал, неустанно творя своё дело, день за днём будет выбрасывать всё новые и новые жертвы «общественного темперамента».

Загнанная в подполье или нагло выставляющая себя напоказ, проституция будет продолжать отравлять общественную атмосферу, служа источником наслаждения для одних, неся болезнь, отчаяние и горе другим. В этом вопросе, как и во всех остальных тёмных проблемах её жизни, женщине приходится ждать своего освобождения только от растущей мощи рабочего класса. Только ему под силу будет справиться с этой стоглавой гидрой наших дней… Бороться с проституцией — значит не только уничтожить её современную регламентацию, нет, это значит бороться против основ капиталистического строя, значит стремиться к уничтожению классового деления общества, значит очищать путь к новым формам человеческого общежития…

Но, скажут буржуазные поборницы равноправия женщин, пролетарка страдает не только как продавец своей рабочей силы, но и мать и жена: её угнетает ещё её бесправное положение в обществе, подчинённость мужчине. И в данном случае интересы всех женщин не могут не совпадать. «Уравнение прав женщин с мужчинами своего класса» — что, кроме уравнения в бесправии со своим товарищем-пролетарием, может дать женщине излюбленный девиз феминисток? Докторский диплом, чиновничий мундир или даже министерский портфель, кому, как не самим же буржуазкам, доступны эти заманчивые «блага». Полная политическая правоспособность? О, да в ней работница нуждается ещё в большей мере, чем буржуазка. Политические права для работницы — это великое, могучее орудие борьбы за своё освобождение. Но в состоянии ли даже эта радикальная реформа, эта кульминационная точка феминистских вожделений избавить пролетарку от бездны страданий и зла, что преследуют её и как женщину и как продавца рабочей силы? Нет! Пока женщина принуждена будет продавать свою рабочую силу и сносить кабалу капитализма, пока жив будет современный эксплуататорский способ производства новых ценностей, до тех пор не стать ей свободной, независимой личностью, женой, выбирающей мужа лишь по влечению сердца, матерью, без страха глядящей на будущее своих детей… Это не значит, конечно, будто последователи научного социализма, как упрекают их в этом феминистки, «отодвигают» решение вопроса о равноправности женщин до наступления социализма; что они не желают бороться за возможное и в рамках современного буржуазного мира раскрепощение женщины. Напротив, нет ни одной партии в мире, которая бы так любовно, так вдумчиво относилась к интересам женщин и столько бы сделала для всестороннего её освобождения, как та рабочая партия, что стоит на точке зрения научного социализма. Будучи твёрдо убеждённой, что полное раскрепощение женщины возможно лишь в коренным образом реформированном обществе, эта партия тем не менее для удовлетворения ближайших нужд женщин требует:

1) отмены всех законов, подчиняющих женщину мужчине;

2) права избирать и быть избираемой во все законодательные учреждения и органы местного самоуправления на основе всеобщей, равной, тайной и прямой подачи голосов;

3) законодательной охраны труда:

a. распространения законодательной охраны на все отрасли промышленности и сельскохозяйственного труда, домашнего услужения и работы на дому;

b. установления максимального 8-часового рабочего дня в промышленности и торговле и 10-часового рабочего дня для сельскохозяйственных работ в летнее время;

c. полного праздничного отдыха (не менее 42 час.) в неделю;

d. полудневного отдыха по субботам;

e. отмены ночного и сверхурочного труда;

f. воспрещения женского труда в особо вредных для женского организма производствах: в отраслях производства, где применяется ртуть, фосфор, свинец и др. яды;

g. улучшения гигиенических, санитарных и технических условий труда в мастерских;

h. воспрещения таких способов труда, которые вредны или опасны для матери и потомства (таскание тяжестей, ножные двигатели и т. д.);

i. расширения фабричной инспекции на все отрасли труда, включая домашнее услужение и работу на дому, назначения женщины фабричными инспектрисами, участия в инспекции выборных от рабочих и работниц;

4) охраны материнства:

a. установления обязательного отдыха для беременных за 8 недель до и 8 недель после родов с получением пособия в размере полного заработка из касс государственного страхования;

b. бесплатной медицинской и акушерской помощи в родовой период;

c. освобождения кормящей грудью детей каждые 2 часа до ½ часа;

d. отведения специального помещения в крупных предприятиях для кормления грудных детей и для яслей; мелкие предприятия каждого района сообща отводят такое помещение;

e. управления яслей в руках матерей;

f. организации курсов для обучения матерей уходу за детьми;

g. возложения на городские и земские самоуправления домов для беременных и рожениц, раздачи ими здорового бесплатного детского молока тем матерям, которые не в состоянии кормить детей грудью;

5) в области семейных отношений и борьбы с проституцией:

a. отмены регламентации проституции и борьбы с ней при помощи улучшения экономического положения рабочего класса и широкого вовлечения женщин в классовое движение пролетариата;

b. отдельного вида на жительство для жены, до отмены паспортной системы;

c. возложения на городское и земское самоуправление заботы о постройке дешёвых, здоровых жилищ для рабочих семейств и для неженатых рабочих и работниц;

d. развития кооперативного движения, облегчающего работнице ведение своего хозяйства.

Необходимым условием для осуществления всех помещённых требований является полная свобода союзов, собраний, печати, слова и стачек.

Под многими ли из этих требований подпишутся наши равноправки? Буржуазные женщины постоянно толкуют о единстве женских интересов, о необходимости общеженской борьбы. И данный съезд, первый в России съезд представительниц «прекрасного пола», имеет целью объединить вокруг общего женского знамени всех женщин без различия классов и партий. Но где оно, это общее женское знамя?..

Женский мир, как и мир мужской, разделён на два лагеря: один по своим целям, стремлениям и интересам примыкает к классам буржуазным, другой тесно связан с пролетариатом, освободительные стремления которого охватывают также решение женского вопроса во всей его полноте. И цели, и интересы, и средства борьбы различны у той и другой категории борющихся за своё освобождение женщин.

Цель феминисток — возможно лучше устроить женщин (разумеется, главным образом женщин определённой социальной категории) в современном эксплуататорском мире, мире «стонов и слёз». Цель пролетарок — заменить старое, антагонистическое классовое общество новым светлым храмом труда и братской солидарности.

Но, разбивая оковы капитализма, работница вместе с тем пробивает дорогу и для новой женщины — свободной возлюбленной гражданки и матери.

Пусть же не зовут в свои ряды буржуазные равноправки женщин рабочего класса, пусть не рассчитывают их руками завоевать себе те социальные блага, что сейчас являются достоянием одних лишь мужчин буржуазного класса. Оторванные от своих товарищей, отказавшиеся от своих классовых задач, пролетарки перестанут быть социальной силой, с которой сейчас считается даже «реальная политика»… Только оставаясь в рядах своего класса, только сражаясь за общерабочие идеалы и интересы, сможет женщина-работница защитить и свои женские права и интересы…

И тогда, одновременно со всем рабочим классом, сможет она в преобразованном на новых трудовых началах обществе наконец отпраздновать двойную, великую победу: своё освобождение как продавца рабочей силы от цепей и рабства капитализма и своё всестороннее раскрепощение как личности и человека…

Социальные основы женского вопроса[5]

Половая мораль и социальная борьба[44]

Среди многосложных проблем, тревожащих ум и сердце современного человечества, сексуальной проблеме, несомненно, принадлежит одно из первенствующих мест. Нет такого класса, нет такого народа или страны, за исключением легендарных «островитян», где бы вопрос об отношении между полами не принимал всё более и более жгучий, наболевший характер. Современное человечество переживает не только острый по форме, но, что гораздо неблагоприятнее и болезненнее, затяжной сексуальный кризис.

Быть может, на всём длительном пути седой от времени истории человечества не выискать эпохи, когда бы «проблема пола» занимали в жизни общества такое центральное место, когда бы отношение между полами, подобно фокусу, сосредоточивало и собирало в себе измученные взоры стольких миллионов людей, когда бы сексуальные драмы служили таким неисчерпаемым источником вдохновения представителей всех видов и родов искусства.

Чем дольше длится кризис, чем более хронический характер он принимает, тем безвыходнее представляется положение современников и тем с большим ожесточением набрасывается человечество на всевозможные способы разрешения «проклятого вопроса». Но при каждой новой попытке разрешить проблему пола запутанный клубок взаимных отношений между полами лишь крепче заматывается и как будто не видит той единственной правильной нити, с помощью которой удастся, наконец, совладать с упрямым клубком. Испуганное человечество в исступлении мечется от одной крайности к другой, но заколдованный круг сексуального вопроса остаётся по-прежнему замкнут.

«Надо вернуться к счастливой старине, надо восстановить былые устои семьи, надо укрепить испытанные морально-половые нормы»,— решает консервативно настроенная часть человечества.

«Надо разрушить все лицемерные запреты отжившего кодекса сексуальной нравственности, пора сдать в архив эту ненужную, стеснительную ветошь… Индивидуальная совесть, индивидуальная воля каждого — вот единственный законодатель в этом интимном вопросе»,— раздаётся из другого, «радикального» лагеря. «Разрешение сексуальных проблем возможно лишь при наступлении коренным образом реформированного общественного и хозяйственного строя»,— утверждают социалисты; но в этом пункте и их голоса звучат робко и неубеждённо, а слишком частые ссылки на далёкое, хотя и желанное будущее указывают, что и в их руках как будто ещё нет заповедной нити.

Где же выход? Имеется ли он? Возможно ли в самом деле уже сейчас отыскать или хотя бы наметить «магическую нить», обещающую распутать клубок?

Путь к отысканию этой нити даёт нам сама история человеческих обществ, история непрерывной борьбы различных, противоположных по своим интересам и стремлениям социальных групп. Уже не первый раз переживает человечество острый «сексуальный кризис», уже не первый раз отчётливость и ясность ходячих моральных предписаний в области общения между полами расплываются под напором нахлынувшего потока новых моральных ценностей и идеалов. Человечество переживало особенно острый сексуальный кризис в эпоху Возрождения и Реформации, в эпоху, когда совершавшийся великий социальный сдвиг оттеснил на задний план родовитую, гордую, привыкшую к безраздельному господству феодальную знать и очистил место для нараставшей и крепнувшей новой социальной силы — восходящей буржуазии. Кодекс сексуальной морали феодального мира, выросший из недр «родового быта», с его общинным хозяйством, с его родовым, авторитарным началом, поглощавшим индивидуальную волю отдельного члена, столкнулся с новым, чуждым, противоположным кодексом половой нравственности формирующегося буржуазного класса. Сексуальная мораль буржуазии вытекала из принципов, резко противополагавшихся основным моральным началам феодального кодекса: взамен родового начала выступала строгая индивидуализация, обособление замкнутой «малой семьи», вместо момента сотрудничества, характерного и для общинного и для районного хозяйства, выступал момент конкуренции, последние остатки коммунистических представлений, свойственных в различной степени всем видоизменениям родового быта, вытравлялись торжествующим принципом индивидуализированной, выделенной, обособленной частной собственности. Растерявшееся человечество столетия металось между двумя столь различными по духу сексуальными кодексами, приспосабливалось, применялось к ним, пока в сложной житейской лаборатории не претворило старые нормы в новой закваске и не достигло хотя бы внешней формальной их гармонии.

Но в эту яркую и красочную эпоху «перелома» сексуальный кризис, несмотря на всю свою остроту, не носил такого угрожающего характера, какой он принимает в наши, дни. Прежде всего потому, что в великие дни Возрождения, в этот «новый век», когда снопы яркого света новой духовной культуры залили ясными красками монотонную, бедную содержанием жизнь средневекового, отмиравшего мира, морально-половой кризис переживался лишь относительно малой частью общества. Самого многочисленного слоя тогдашнего населения — крестьянства — он касался лишь весьма посредственным образом лишь постольку, поскольку медленным, длительным путём в течение столетий совершалась и здесь перестройка хозяйственных, экономические отношения. Там, на верхах социальной лестницы шла ожесточённая борьба двух противоположных по своим стремлениям социальных миров, там боролись между собою идеалы и нормы двух враждебных миросозерцаний, там намечал своих жертв разраставшийся и грозный сексуальный кризис. Крестьянство, неподатливое на новшества, почвенно устойчивое, продолжало цепко держаться за испытанные устои родовых традиций, унаследованных от праотцов, лишь под давлением крайней необходимости модифицируя, смягчая и приспособляя к изменяющимся условиям своего хозяйственного быта застывший и как бы выкованный из одного куска сексуально-родовой кодекс морали. «Сексуальный кризис» в эпоху острой борьбы буржуазного и феодального мира обходил «податное сословие», и чем ожесточённее шла на верхах ломка старых устоев, тем, казалось, крепче держалось крестьянство за свои родовые традиции… Несмотря на непрерывные вихри, проносившиеся над его головой и расшатывавшие самую почву под его ногами, крестьянство, а особенно наше русское крестьянство, ухитрялось через целые столетия в нетронутом и незыблемом виде сохранять основные начала своего морально-полового кодекса.

Иную картину видим мы в настоящее время. «Сексуальный кризис» на этот раз не щадит даже и крестьянства. Подобно инфекционной болезни, не признающей «ни чинов, ни рангов», перекидывается он из дворцов и особняков в скученные кварталы рабочих, заглядывает в мирные обывательские жилища, пробирается и в глухую русскую деревню, намечая своих жертв и в вилле европейского буржуа, и в затхлом подвале рабочей семьи, и в дымной избе крестьянина… От сексуальных драм «нет защиты, нет затворов»… Было бы величайшей ошибкой воображать, что в его тёмных безднах барахтаются одни представители обеспеченных слоёв населения. Мутные волны сексуального кризиса всё чаще и чаще захлёстывают за порог рабочих жилищ, создавая и здесь драмы, по своей остроте и жгучести не уступающие психологическим переживаниям «утончённо-культурного» мира.

Но именно потому, что сексуальный кризис задевает интересы не одних «имущих», что «проблемы пола» стоят на жизненном пути и столь многочисленной социальной группы, как современный пролетариат, непростительным и непонятным является то равнодушие, с которым обходится этот существенный, этот жгучий, этот наболевший и жизненный вопрос. Среди разнообразных и существенных задач, стоящих на пути рабочего класса в его наступательном движении к осаждаемой крепости «будущего», несомненно входит и задача построения более здоровых и более радостных отношений между полами.

Откуда же берётся это непростительное равнодушие идеологов прогрессивной социальной группы к одной из существенных задач данного класса? Как объяснить себе то лицемерное отнесение «сексуальной проблемы» к числу «дел семейных», на которых нет надобности затрачивать коллективные силы и внимание? Как будто отношения между полами и выработка морального кодекса, регулирующего эти отношения, не являлись на всём протяжении истории одним из неизменных моментов социальной борьбы, как будто отношение между полами в пределах определённой социальной группы не влияло существенным образом на исход борьбы враждующих между собою общественных классов?

Трагизм современного человечества заключается не только в том, что на наших глазах совершается ломка привычных форм общения между полами и принципов, их регулирующих, но ещё и в том, что из глубоких и социальных низин подымаются непривычные, свежие ароматы новых жизненных идеалов, отравляющих душу современного человека тоскою по идеалам ещё сейчас не осуществимого будущего. Мы, люди капиталистически собственнического века, века резких классовых противоречии и индивидуалистической морали, живём и мыслим под тяжёлым знаком неизбывного, душевного одиночества. Это «одиночество» среди громад людных, зазывающе-разгульных, крикливо-шумных городов, это одиночество в толпе даже близких «друзей и соратников» заставляют современного человека с болезненной жадностью хвататься за иллюзию «близкой души», души, принадлежащей, конечно, существу другого пола, так как один только «лукавый Эрос» умеет своими чарами хотя бы на время разогнать этот мрак неизбывного одиночества…

Быть может, никогда, ни в какую эпоху одиночество души не ощущалось с такой мучительной остротой и настойчивостью, как в наши дни, быть может, никогда люди так не изнемогали и не падали под его мертвящими очами.

Иначе это и быть не может. Тьма кажется всегда особенно непроглядной, когда впереди мерцает огонёк.

А перед очами современных «индивидуалистов», ещё лишь слабо скреплённых с коллективом, с другими индивидуумами рядом «симпатических чувствований», заманчиво мерцает новый светоч — изменяющиеся отношения между полами, в которых момент слепого, физиологического начала уступает место творческому принципу — «товарищеской солидарности». Индивидуалистически-собственническая мораль настоящего начинает казаться особенно мертвящей и гнетущей. В своей критике сексуальных отношений современный человек заходит значительно дальше отрицания отживших внешних форм и кодекса ходячей морали; его одинокая душа ищет «обновления» самой сущности этих отношений, тоскует и стонет о той «великой любви», о том согревающем и творческом начале, которое одно в силах отогнать холодящий призрак душевного одиночества современников-индивидуалистов.

Если «сексуальный кризис» обусловливается на три четверти внешними социально-экономическими отношениями, то одна четверть его остроты покоится, несомненно, на нашей «утончённо-индивидуалистической психике», взлелеянной господством буржуазной идеологии. Современное человечество в самом деле, как выражается немецкая писательница Мейзель-Хесс, бедно «любовной потенцией». Представители двух полов ищут друг друга в стремлении получить через другого, посредством другого возможно большую долю наслаждений, духовных и физических, для себя самого. О переживаниях другого лица, о той психологической работе, какая в нём творится, любовный или брачный партнёр всего меньше волнуется.

Грубый индивидуализм, окрашивающий наш век, быть может, ни в какой другой области не сказывается с такой откровенностью, как именно здесь, в отношении между полами. Человек, убегающий от душевного одиночества, наивно воображает, что достаточно «воспылать любовью», достаточно предъявить свои права на душу другого человека, чтобы обогреться в лучах редкого блага — душевной близости и понимания. Мы, индивидуалисты, с огрубевшей в вечном культе своего «я» душою, мы воображаем, что величайшее счастье — ощущение разлитой в себе и в близких нам существах «великой любви» — можно захватить, не давши взамен сокровищ своей собственной души!

Мы претендуем всегда на своего любовного «контрагента» целиком и «без раздела», а сами не умеем соблюсти простейшей формулы любви: отнестись с величайшей бережливостью к душе другого. К этой формуле постепенно приучат нас новые, намечающиеся уже отношения между полами, основанные на двух непривычных для нас началах — полной свободе и истине.

В прививке этого представления человеческой психике буржуазия достигла совершенства; понятие о «собственности» супругов в наши дни распространяется даже значительно далее того, что понимал под собственностью кодекс брачных отношений родового быта. За весь долгий исторический период, развивавшийся под знаком «родового начала», представление о собственности мужа над женою (за женой, вообще, отрицались права на безраздельное обладание мужем) не распространялось далее обладания чисто физического. Жена обязана была хранить физиологическую верность мужу, душа её принадлежала ей самой.

Даже рыцари признавали за жёнами право иметь «чичисбеев» (платонических поклонников-друзей) и принимать «обожание» рыцарей и миннезингеров. Идеал безраздельного обладания не только над физическим, но и над духовным «я» своего брачного контрагента, идеал, допускавший предъявление прав собственности на весь духовный и душевный мир своего любовного партнёра,— это идеал, всецело воспитанный, взлелеянный, выхоленный руками буржуазного класса в целях укрепления тех семейных устоев, что обеспечивали её устойчивость и крепость в период борьбы за её социальное господство. И этот идеал мы не только восприняли по наследству, но готовы выставлять, как незыблемый моральный абсолют!.. Представление о «собственности» заходит далеко за пределы «законных супружеств», оно является неизбежным моментом, вкрапливающимся в самую «свободную» любовную связь. Современные любовник и любовница, при всём «теоретическом» уважении к свободе, абсолютно не удовлетворились бы сознанием физиологической верности своего любовного партнёра. Чтобы отгонять от себя вечно сторожащий нас призрак одиночества, мы с непонятной для будущего человечества жестокостью и неделикатностью вламываемся в душу «любимого» нами существа и предъявляем свои права на все тайники его духовного «я». Современный любовник несравненно скорее простит измену физическую, чем «духовную», и каждая частица души, расточаемая за порогами его «свободного» брачного союза, представляется ему непростительным ограблением его, лично ему принадлежащих сокровищ в пользу других.

А та наивная неделикатность, которая на этой же почве постоянно творится «влюблёнными» по отношению к третьему лицу? Каждому из нас, несомненно, приходилось наблюдать курьёзный факт: двое влюблённых, не успев ещё как следует познать друг друга, уже спешат предъявить свои права на все до них создавшиеся личные отношения другого, заглянуть в самое «святая святых» своего партнёра… Два вчера ещё чуждые друг другу существа, объединённые лишь моментом совместных эротических переживаний, спешат запустить руку в душу другого и распоряжаться в этой чужой непонятной душе, в которой прошлое и пережитое вытравили ничем не стираемые узоры, как у себя дома. Это представление о «собственности» брачующейся пары заходит так далеко, что нас почти не шокирует такое, по существу, ненормальное явление, когда «молодые супруги», вчера ещё жившие каждый своей раздельной жизнью, сегодня, ничтоже сумняшеся, вскрывают корреспонденцию друг друга и делают общим достоянием строки третьего, совершенно непричастного лица, близкого лишь одному из супругов. Такого рода «интимность» может быть куплена только ценою «действительного слияния» душ в процессе долгого совместного товарищеского несения жизненного креста. В обычных же случаях совершается самая недобросовестная «подмена» этой близости, подмена, вызываемая ошибочным представлением о том, что физическая близость двух людей является достаточным основанием для распространения «права собственности» и на духовную сущность друг друга.

Вторичным моментом, искажающим психику современного человека и обостряющим «сексуальный кризис», является понятие о «неравенстве» полов, неравенстве их прав, неравной ценности их психофизиологических переживаний. «Двойная мораль», присущая и буржуазному и родовому кодексу, в течение стольких веков отравляла психику мужчин и женщин, что отделаться от её органически с нами сросшегося яда ещё труднее, чем от унаследованных от буржуазной идеологии представлений о собственности супругов. Это понятие о «неравенстве полов», даже в области психофизиологии, заставляет применять постоянно различные мерки к одному и тому же поступку, совершаемому представителями различных полов. И даже самый «передовой человек», давно перешагнувший через весь кодекс ходячей морали, легко поймает себя на том, что в этом пункте он, при расценке поведения мужчины и женщины, произнесёт различный приговор. Достаточно одного грубого примера: представьте себе, что всеми уважаемый интеллигент, быть может, «учёный муж», политик, общественный деятель, одним словом, «личность» и даже «величина», сходится со своею кухаркой (явление не редкое!) и даже вступает с ней в законный брак. Изменит ли данный факт отношение общества к данному «мужу», бросит ли хотя бы малейшую тень на его нравственные достоинства?

Разумеется, нет! Теперь представьте себе другой случай: всеми уважаемая общественная деятельница, «доцент», «врач», писательница, не всё ли равно, сходится со своим лакеем и в довершение «скандала» закрепляет связь законным браком. Как отнесётся общество к поступку уважаемой дотоле особы? Разумеется, заклеймит её «презрением». И заметьте: Боже упаси, если её супруг — лакей — будет обладать красивой внешностью или иными «физическими качествами»… Тем хуже! «До чего эта женщина пала»,— будет гласить тогда общественный приговор. Женщине современное общество всё ещё не прощает, если её выбор носит чересчур «индивидуальный характер». Это своего рода атавизм: по унаследованной от родового быта традиции мы всё ещё хотим, чтобы женщина считалась в своём выборе с чинами и рангами, с предписаниями семьи и её интересами. Мы ещё не умеем выделить женщину из семейной ячейки и рассматривать её как самодовлеющую личность вне замкнутого крута домашних добродетелей и обязанностей.

В своей опеке над женщиной современное общество идёт даже далее древнего рода, предписывая ей не только выходить замуж, но и влюбляться лишь в людей, «достойных» её. Мы на каждом шагу встретим весьма высоких по своему духовному и интеллектуальному уровню мужчин, которые выбрали себе в подруги жизни ничтожнейшее и пустейшее существо, абсолютно не отвечающее духовным достоинствам супруга. Мы принимаем эти факты за явления нормальные, мы даже не останавливаемся на них; самое большее, если «друзья» пожалеют Ивана Иваныча за то, что ему попалась такая «несносная супруга». И тут же мы всплёскиваем руками и почти с осуждением восклицаем: «как могла Мария Петровна, такая образованная, нежная женщина влюбиться в такого нахала и дурака… После этого я начинаю сомневаться в достоинствах самой Марии Петровны».

Откуда берётся этот двоякий критерий? Чем он обусловливается? Несомненно тем, что привитое человечеству веками представление «неравноценности» полов органически вошло в нашу психику. Мы привыкли расценивать женщину не как личность с индивидуальными качествами и недостатками, безотносительно к её психо-физиологическим переживаниям, а лишь как придаток мужчины. Мужчина, муж или возлюбленный бросает на женщину свой отражённый свет, это его, а не её самое мы всё ещё считаем истинным определителем духовного и морального облика женщины. Личность мужчины при произнесении над ним общественного приговора заранее абстрагируется от поступков, связанных с половой сферой. Личность женщины расценивается в тесной связи с её половой жизнью. Такого рода оценка вытекает из той роли, которую женщина играла в течение веков и веков, и лишь медленно, лишь постепенно совершается или, вернее, намечается переоценка ценностей и в этой существенной сфере. Только изменение экономической роли женщины и вступление её на самостоятельный трудовой путь могут и будут способствовать ослаблению этих ошибочных и лицемерных представлений.

Все три основных момента, искажающие психику современного человека,— крайний эгоцентризм, представление о собственности супругов, понятие о неравенстве полов в психофизиологической сфере — лежат на пути к разрешению сексуальной проблемы. Заповедный ключ, размыкающий этот заколдованный круг, человечество отыщет лишь тогда, когда в его психике накопится достаточный запас утончённых «симпатических чувствований», когда в его душе подымутся любовные потенции, когда фактически утвердится понятие о свободе в брачных и любовных отношениях, когда принцип «товарищества» восторжествует над традиционным представлением о «неравенстве» и подчинении в отношениях между полами. Без коренного перевоспитания нашей психики проблемы пола неразрешимы.

Но не является ли такого рода предпосылка беспочвенной утопией, отдающей наивными рецептами мечтателей-идеалистов? В самом деле, извольте-ка поднять «любовную потенцию» в человечестве! Не хлопотали ли об этом с незапамятных времён мудрецы всех народов, начиная с Будды и Конфуция, кончая Христом, и, однако, кто взвесит, поднялась ли «любовная потенция» в человечестве? Свести вопрос о сексуальном кризисе к такого рода благожелательным мечтам, не значит ли это, попросту признавшись в своём бессилии, отказаться от поисков «заповедного ключа»?

Так ли это? Является ли на самом деле вопрос о коренном перевоспитании нашей психики в области отношений полов фактом столь неосуществимым, столь далёким от жизненной практики? Не намечаются ли, наоборот, именно сейчас, именно при наличности окружающей нас экономической действительности, те условия, что вызывают и порождают новые живые начала психических переживаний, совпадающих с намеченными выше требованиями?

На смену буржуазии с её классовой идеологией, с её классовым кодексом сексуальной морали идёт другой класс, новая социальная группа… Эта передовая, восходящая группа не может не таить в своих недрах зачатков новых отношений полов, тесно связанных с её классовыми и социальными задачами.

Совершающаяся на наших глазах сложная эволюция экономико-социальных отношений, переворачивающая все наши представления о роли женщины в социальной жизни и подрывающая всякую почву у буржуазной родовой морали, влечёт за собою два как будто друг другу противоречащих явления. С одной стороны, мы наблюдаем неустанные попытки человечества приспособиться к новым, изменившимся социально-экономическим условиям, попытки либо удержать «старые формы», влив в них новое содержание (соблюдение внешних обрядностей нерасторжимого, строго моногамного брака при признании фактической свободы супругов), либо, наоборот, принять новые формы, в которые, однако, привносятся все элементы морального кодекса буржуазного брака («свободный спор», в котором начало принудительной собственности свободных супругов друг над другом превосходит все границы даже легальных супружеств). С другой — медленное, но неуклонное выявление новых форм общения между полами, новых не столько по внешности, сколько по духу их оживляющих новых норм. Неуверенно нащупывает человечество эти новые идеалы, но стоит к ним присмотреться поближе, чтобы, несмотря на все их неоформленности, узнать в них характерные черты, тесно спаянные с классовыми задачами той социальной группы, которой предстоит захватить в свои руки осаждаемую крепость будущего. Тому, кто хочет в сложном лабиринте противоречивых, переплетающихся сексуальных норм отыскать зачатки будущих более здоровых отношений между полами, отношений, обещающих вывести человечество из сексуального кризиса, приходится покинуть «культурные кварталы» с их утончённой индивидуалистической психикой и заглянуть в скученные жилища рабочих, где среди смрада и ужаса, порождаемого капитализмом, среди слёз и проклятий всё же пробивают себе путь живые родники…

И здесь, в рабочем классе, под давлением тяжёлых экономических условий, под гнётом неослабевающей эксплуатации капитала наблюдается тот двойной прогресс, о котором мы только что говорили: прогресс пассивного приспособления и активного противодействия существующей действительности. Разрушительное влияние капитализма, подрывающего все основы рабочей семьи, заставляет пролетариат инстинктивно «приспособляться» к существующим условиям и вызывает целый ряд явлений в области отношений между полами, аналогичных тому, что творится и в других классах населения.

Под давлением низкой расценки труда брачный возраст рабочего неуклонно и неизбежно повышается. Если лет 20 тому назад средний брачный возраст рабочего колебался между 22 и 25 годами, то теперь пролетарий обзаводится семьёй лишь к 30 годам. И чем выше культурные запросы рабочего, чем больше дорожит он возможностью щупать пульс культурной жизни, посещать театры, лекции, читать газеты, журналы, отдавать свой досуг профессиональной борьбе, политике или любимому занятию — искусству, чтению и т. д., тем выше подымается брачный возраст пролетария. Но физиологические потребности не считаются с содержанием кошелька; они настойчиво напоминают о себе. Холостой пролетарий точно так же, как и холостой буржуа, ищет исхода в проституции. Такого рода явление относится к области «пассивного приспособления» рабочего класса к неблагоприятным условиям его существования. Другой пример. Рабочий женится. Но всё та же преграда, всё тот же низкий уровень заработной платы, заставляет рабочую семью «регулировать» вопрос деторождения подобно тому, как это делают и буржуазные семьи.

Распространение детоубийства, рост проституции — это всё явления одного и того же порядка — все способы пассивного приспособления к окружающей рабочего «каторжной» действительности. Но в этом процессе нет ничего характерного для пролетариата; такого рода приспособление свойственно всем остальным классам и слоям населения, задетым мировым процессом капиталистического развития.

Разграничительная линия начинается лишь там, где вступают в силу активные, творческие начала, там, где совершается не приспособление, а противодействие пригнетающей действительности, там, где нарождаются и выявляются новые идеалы, там, где складываются робкие попытки новых по духу отношений между полами. Этот процесс активного противодействия намечается исключительно в рабочем классе.

Это не значит, что остальные классы и слои населения, особенно буржуазная интеллигенция, по условиям своего социального существования наиболее близко стоящая к рабочему классу, не перенимают того «нового», что творит и выращивает в своих глубинах восходящий рабочий класс. Подталкиваемая инстинктивным желанием в свои омертвелые и потому бессильные формы брачного общения вдохнуть новую жизнь, буржуазия хватается за то «новое», что несёт с собою рабочий класс. Но ни идеалы, ни кодекс сексуальной морали, постепенно вырабатываемой пролетариатом, не отвечают моральной сущности её классовых запросов. В то время как сексуальная мораль, вырастающая из запросов рабочего класса, служит новым орудием социальной борьбы данного класса, «новшества», перенимаемые буржуазией, лишь окончательно расшатывают устои её социального господства. Поясним эту мысль примером.

Попытка буржуазной интеллигенции заменить ненарушимый брачный союз более свободными, легко расторжимыми узами подрывает неотъемлемые основы социальной устойчивости буржуазии — моногамно-собственническую семью.

Напротив, для рабочего класса большая «текучесть», меньшая закреплённость общения полов вполне совпадают и даже непосредственно вытекают из основных задач данного класса. Отрицание момента «подчинения» в супружестве точно так же нарушает последние искусственные скрепы буржуазной семьи. Напротив, момент «подчинения» одного члена класса другим, точно так же как момент «собственности», по существу, враждебен психике пролетариата. Не в интересах класса «закрепление» за отдельными членами борющейся социальной группы самостоятельного представителя класса, долженствующего прежде всего служить интересам класса, а не выделенной и обособленной семейной ячейке. Частые конфликты между интересами семьи и класса, хотя бы при стачках, при участии в экономической и профессиональной борьбе, и та моральная мерка, которую в таких случаях применяет пролетариат, с достаточной ясностью характеризуют основу новой пролетарской идеологии…

Представьте себе почтенного финансиста, в критический для предприятия момент вынимающего свой капитал из дела в интересах семьи. Оценка его поступка с точки зрения буржуазной морали ясна. «Интересы семьи» — на первом плане. Теперь сопоставьте с этим отношение рабочих к штрейкбрехеру, идущему наперекор товарищам ради спасения семьи от голода. Интересы класса — на первом плане… Дальше, представьте себе буржуазного мужа, своей любовью и преданностью семье сумевшего отвлечь жену от всяких интересов вне дома и окончательно закрепившего её за детской и кухней. «Идеальный муж, сумевший создать и идеальную семью» — будет гласить буржуазный приговор. А как же отнесутся рабочие к «сознательному» своему члену, который будет «отвращать» взоры своей жены или возлюбленной от социальной борьбы? В ущерб индивидуальному счастью, в ущерб семье мораль рабочего класса будет требовать участия и женщины в жизни, разворачивающейся за порогами дома. «Закрепление» женщины за домом, выдвигание на первый план интересов семьи, распространение прав безраздельной собственности одного супруга над другим — всё это явления, нарушающие основной принцип идеологии рабочего класса — «товарищеской солидарности», разрывающие цепь классовой сплочённости. Понятия собственности одной личности над другой, представление о «подчинении» и «неравенстве» членов одного и того же класса противоречат самой сущности основного пролетарского принципа — «товарищества». Это начало, лежащее в основе идеологии восходящего класса, окрашивает собою и, как увидим ниже, определяет собою весь тот новый, формирующийся кодекс сексуальной морали пролетариата, с помощью которого перевоспитается и психология человечества в духе накопления «симпатических чувствований», свободы вместо собственности, товарищества вместо неравенства и подчинения…

Старая истина, что каждая новая восходящая социальная группа, порождаемая отличной от предыдущей ступени хозяйственного развития материальной культурой, обогащает и человечество новой, свойственной именно данном классу идеологией. Сексуальный кодекс морали составляет неотъемлемую часть этой идеологии. Однако стоит заговорить о «пролетарской этике» и «пролетарской сексуальной морали», чтобы натолкнуться на шаблонное возражение: пролетарская половая мораль есть не более, как «надстройка»; раньше чем не изменится вся экономическая база, ей не может быть места… Как будто идеология какой-либо группы складывается тогда, когда уже совершился перелом в социально-экономических отношениях, обеспечивающий господство данного класса! Весь опыт истории учит нас, что выработка идеологии социальной группы, а, следовательно, и сексуальной морали совершается в самом процессе многотрудной борьбы данной группы с враждебными социальными силами.

Только с помощью творимых в недрах его новых духовных ценностей, отвечающих задачам восходящего класса, удаётся этому борющемуся классу укрепить свои социальные позиции, только путём новых норм и идеалов может он успешно отвоёвывать могущество у антагонистической ему общественной группы.

Выискать тот основной критерий морали, что порождается специфическими интересами рабочего класса, и привести в соответствие с ним нарождающиеся сексуальные нормы такова задача, которая требует своего разрешения со стороны идеологов рабочего класса.

Пера понять, что, только нащупав тот творческий процесс, что совершается там, в глубоких социальных низинах, и формирует новые запросы, новые идеалы и нормы, только выявив основы половой морали восходящего, передового класса, возможно разобраться в противоречивом хаосе сексуальных отношений и набрести на ту заповедную нить, что даёт возможность распутать туго скрученный клубок сексуальной проблемы…

Пора вспомнить, что приведённый в соответствие с основными задачами класса кодекс сексуальной морали может служить могучим орудием для укрепления социальной позиции восходящего класса… Опыт истории чему-нибудь да учит. Что может помешать воспользоваться им в интересах борющейся, передовой социальной группы?

Женское рабочее движение[45]

Казалось бы, что может быть определённее, яснее понятия «женское социалистическое движение». А между тем, сколько недоумений оно вызывает и как часто повторяются восклицание, вопросы: что такое женское рабочее движение? Каковы его задачи, стремления? Почему не сливается оно с общим движением рабочего класса, почему не растворяется в нём, раз социал-демократия отрицает существование самостоятельного женского вопроса? Не пережитки ли это буржуазного феминизма?

Подобные вопросы приходится слышать не в одной России. Они повторяются почти во всех странах, звучат на всех языках. Но, что всего любопытнее, чем менее развито женское социалистическое движение, чем малочисленнее количество организованных работниц, тем громче и увереннее звучат и голоса тех, кто отрицает необходимость выделенной работы среди женщин пролетариата, и упрощённо-схематично разрешает весь запутанный узел женского и общесоциального вопроса.

Женское рабочее движение стихийно выросло из недр капиталистической действительности. Но долгое время оно шло ощупью, искало путей, колебалось в выборе методов. И сейчас ещё, несмотря на то, что женские социалистические организации существуют во всех странах, где классовая рабочая партия пустила глубокие корни, оно всё ещё находится в периоде формирования и самоопределения. Формы женского рабочего движения крайне пестры, разнообразны, они варьируют по странам, приспособляясь к местным условиям, к характеру рабочего движения. Но постепенно, особенно в странах, где социал-демократия заняла прочное место, напр. Германии, Австрии, Скандинавских странах, складывается и определённый тип женского социалистического движения.

Едва ли найдётся сейчас социалист, который решится оспаривать необходимость широкой организации женского пролетариата; социал-демократы во всех странах гордятся теперь численностью «женской армии» и, взвешивая шансы на успех в классовой борьбе, учитывают и эту, быстро возрастающую, силу. Если существуют разногласия, то не по существу вопроса, а лишь относительно методов и способов организации женской половины рабочего класса. Однако в этом споре жизненная победа во всех странах остаётся за защитниками германской формы движения; слитности партийной организации мужской и женской половины рабочего класса, при известной выделенности и самостоятельности женского социалистического движения.

Женское социалистическое движение ещё пока молодо по времени своего существования; каких-нибудь 20 лет тому назад о нём не было слышно даже в странах, насчитывающих сотни тысяч и даже миллионы наёмных работниц.

Правда, уже тогда рабочие организации, союзы, партия, насчитывали в своих рядах и работниц. Но, вступая в члены партии или профессиональной; организации, работницы как бы заранее, отрекались от своих специфически женских задач; они шли на служение общеклассовому делу. Так было в Германии до середины 20-х годов, в Англии до 20 века, так было в России до революционных бурь. Защита специально женских интересов, углубление вопросов, касающихся работницы, как женщины — без боя отдавались в руки феминисток буржуазного лагеря.

Поворотным пунктом можно считать середину 90-х годов. На съезде германской рабочей партии в Гааге в 1896 г. установлены были основы специальной, выделенной, самостоятельной работы среди женщин. В том же году на Лондонском международном социалистическом съезде состоялось первое частное совещание 30 женщин-социалисток, делегаток международного конгресса, от Англии, Германии, Америки, Голландии, Бельгии и Польши, положившее начало скромным попыткам вызвать в жизнь женское социалистическое движение.

Это частное совещание занялось прежде всего выяснением вопроса о соотношении между буржуазным феминизмом и социалистическим женским движением. Признана была желательность полного их разграничения и установлена настоятельная необходимость специальной социалистической агитации среди работниц, для привлечения их в ряды классовой партии.

Со времени первого международного совещания социалисток прошло 17 лет. Капитализм успел за эти годы подчинить своему господству не только новые отрасли производства, но и новые страны. Женский труд в промышленности утверждался с каждым годом прочнее и прочнее, приобретая в народно-хозяйственной жизни крупное социальное значение. Но разобщённые между собою, не втянутые в организации, не связанные обязательствами по отношению к мужчинам-товарищам, работницы являлись в самом деле опасными конкурентами, подрывавшими успехи организованной борьбы рабочих. Вопрос об организации работниц за эти годы сделался настоятельным, насущным. Одна страна за другой вступает на путь организации женской части пролетариата и, приспособляясь к условиям социальной действительности, по-своему разрешает эту задачу.

Отсюда пестрота организационных методов. Работницы вступают в общие, смешанные союзы, организуются в отдельные, женские профессиональные союзы, основывают свои клубы, общества самообразования, примыкают к рабочей партии или наконец, образовывают внутри неё особый женский коллектив, на обязанности которого лежит специализированная агитационная и организационная работа среди женщин. Именно этот последний тип организации постепенно внедряется в одной стране за другой, представляя собою наиболее удобную, целесообразную форму для развития женского социалистического движения[46].

В 1907 г. движение социалисток приняло уже настолько широкие размеры, что оказалось возможным созвать первую международную женскую конференцию в Штутгарте, в связи с общим международным социалистическим конгрессом. Штутгардская конференция окончательно утвердила существование социалистического женского движения, явилась открытым его признанием со стороны международной социал-демократии. Социалистки не только обменялись итогами, полученными на родине, но постановили работать дальше в том же направлении, способствовать всеми мерами дальнейшему росту и развитию женского рабочего движения. После некоторых разногласий было принято предложение, внесённое германскими социалистками, об организации отдельного международного социалистического женского бюро, закрепляющего связь между женскими рабочими организациями всех стран[47].

Центральным органом международного женского рабочего движения признан был издаваемый германской партией журнал «Gleichheit» (Равенство).

Штутгардская конференция закрепила за движением ту долю самостоятельности, какая была необходима для дальнейшей плодотворной работы, она помогла движению самоопределяться. Отчётливо выступило положение, что хотя женское пролетарское движение является неразрывный частью общего рабочего движения, на нём тем не менее лежит своеобразный отпечаток, вызванный особыми условиями существования и особым социальным и политическим положением женщины в современном обществе. Задачи, которые оно преследует, хотя и сливаются с общим рабочим движением, хотя и входят, как частность в общую цель, однако, затрагивая всего ближе интересы именно женщин, всего совершеннее могут быть проведены в жизнь усилиями самих представительниц рабочего класса.

Хотя социал-демократия и признает, что женский вопрос составляет неразрывную часть всей социальной проблемы наших дней, хотя она и утверждает, что работница прежде всего является членом угнетаемого, бесправного класса и стремясь к собственному освобождению должна бороться за освобождение своего класса, но рядом с этим основным принципом, социал-демократия признает и другое, дополнительное положение. Работница не только член определённого социального класса, но вместе с тем и представительница целой половины рода человеческого. В противоположность феминисткам, социал-демократия, требуя равных прав для женщины в государстве и обществе, не закрывает глаза на то, что обязанности женщины по отношению к социальному коллективу, обществу, всегда будут иные, чем у мужчины. Женщина не только самостоятельная работница, гражданка, она вместе с тем и мать, носительница будущего. Отсюда целый ряд специфических требований, относящихся к женщине: охрана женского труда, обеспечение материнства и раннего детства, облегчение задачи воспитание детей, реформа домоводства и т. д.

К тому же при современном положении вещей работница находится и в обществе, и в государстве в исключительно бесправном положении. Работницы — это парии даже среди современных рабов капитала, и это бесправие женщин создаёт неравенство в условиях существования между мужчиной и женщиной даже в самом рабочем классе. В политике ли, в семье ли, в отношении ли между полами (проституция, двойная мораль), на поприще ли труда, женщине всюду отводится «второе место», бесправие её подчёркивается самой жизнью…

Естественно, что и самая психология женщины, под влиянием векового рабства, иная чем у мужчины-рабочего. Рабочий самостоятельнее, решительнее, самоотверженнее; кругозор его шире, благодаря тому, что он не замкнут рамками узко семейных отношений, ему легче осознать свои интересы и связать их с задачами класса. Для работницы же дорасти до взглядов среднего рабочего — это ломка традиций, понятий, нравов, усвоенных с колыбели. Эти традиции, старающиеся удержать, сохранить тип женщины пройдённых ступеней хозяйственного развития, обращаются в почти непреодолимые преграды на пути к классовому самопознанию работницы. Отсюда постепенно назревающий вывод, что разбудить дремлющий ум женщины, оживить её волю можно только при помощи особого подхода к ней, только при специальных методах работы среди женщин.

Особенности этих методов заключаются в том, чтобы, не разрывая связи между общерабочим и женским рабочим движением, спаивая оба крыла в процессе борьбы, собирая их под знаменем общих, классовых задач и требований, тем не менее выделить технически-организационный аппарат, обслуживающий специально женщин рабочего класса. Выделение преследует двойную цель: с одной стороны, эти внутрипартийные женские коллективы должны вести особую, приспособленную к уровню запросов женщин агитационную работу; их задача вербовать членов среда малосознательных женских масс, воспитывать сознание работниц, поднимать его до уровня остальных членов партии, двигать женщин на арену борьбы. С другой — эти женские коллективы дают работницам возможность оформлять, отстаивать, защищать интересы того особого порядка, которые всего ближе касаются их, женщин: материнство, охрана детства, нормировка детского и женского труда, борьба с проституцией, наконец, завоевание политического и гражданского равноправия женщин[48].

Группировка работниц внутри партии, следовательно, облегчает с одной стороны притягивание к движению менее сознательных широких, женских масс, с которыми приходится говорить на ином языке, чем с мужчинами, во-вторых даёт возможность сосредоточивать внимание партии на специальных запросах женского пролетариата.

Таков вывод, к которому постепенно пришла западноевропейская социал-демократия. Этот способ организации женского движения применяется теперь почти всеми партиями. В Австрии с 1908 г., в Англии с 1900 г., в Северо-Американских штатах с 1908 г., в Скандинавских странах, в Бельгии и Голландии с начала 20 века, в Швейцарии, Финляндии и даже с настоящего года во Франции,— всюду существуют специальные женские коллективы, ведущие агитацию среди работниц и разрабатывающие ту часть социалистической программы, которая затрагивает специальные интересы женщин рабочего класса.

И женское социалистическое движение, благодаря такой постановке работы среди женщин, растёт и в глубь, и в ширь. С каждым годом возрастает число организованных работниц, возрастает относительно быстрее числа заново привлекаемых к движению мужчин. В Германии, напр., в 1907 г. в партии едва насчитывалось 10 500 работниц, в 1908 г. их было уже 29 458, в 1909 г.— 62 259, в 1910 г.— 82 846, в 1911 г.— 107 000, в 1912 г.— 130 000, сейчас около 150 000. Другими словами, за 6 лет число женщин в партии возросло в 16 раз, число же мужчин даже не удвоилось. В 1907 г. в партии было ок. 600 тыс., сейчас их 830 тыс.

В своём стремительном беге женское социалистическое движение точно торопится нагнать общерабочее движение.

Ещё очень недавно на первой международной конференции социалисток в Штутгарде в 1907 г. организованная армия работниц выражалась в таких скромных цифрах, что большинство стран их даже и не приводило.

Первое место по организованности тогда принадлежало Англии с её 150 000 работницами, членами профессиональных союзов. В Германии же союзы не насчитывали и 120 000. В Австрии в союзах числилось около 42 000 работниц; в Венгрии около 15 000. В партии организованность женщин была ещё значительно ниже. В то время наибольшим числом социал-демократок могла похвастать маленькая Финляндия, успевшая привлечь к движению более 18 000 работниц.

Иную, более отрадную картину, давали отчёты делегаток, представленные на вторую женскую международную социалистическую конференцию в Копенгагене, в августе 1910 г.

Прошло всего три года со времени первой женской конференции, но как возросла с тех пор армия работниц, активно участвующих в движении! В Англии число организованных в союзы работниц перешло уже за 200 000, Германия насчитывала 131 000 работниц в союзах и 82 645 членов партии; в Австрии в партии числилось уже около 7 000 членов женщин. Значительные успехи движения показывали и остальные страны. Для характеристики организованности работниц в настоящее время приводим данные последних лет.

Здесь отсутствуют сведения о целом ряде стран — Бельгии, Испании, Дании, Швеции, кроме того, многие из приведённых данных устарели, так как женское рабочее движение стало делать особенно быстрые успехи именно за самые последние годы. Поэтому без преувеличений можно утверждать, что в одной только Европе количество организованных работниц в настоящее время достигает миллиона.

В основе этих организационных успехов, несомненно, лежит объективный экономический фактор, быстрый рост женского промышленного труда, особенно ощутимый в странах с относительно юным крупно-капиталистическим хозяйством, каковы Германия, Австрия, Скандинавские страны. Но рядом с этим объективным фактором крупную роль играет и сознательное, активное воздействие со стороны социалистов на женские массы, та социальная, планомерная работа, которая именно за последние годы ведётся энергично и вдумчиво партийной организацией всех стран.

Чтобы получить более полное представление об организационных методах, задачах и самом характере женского социалистического движения, придётся несколько подробнее остановиться на истории возникновения самого движения и постепенном процессе его оформлении. Германия в данном случае является самой характерной страной, остальные, поскольку в них утвердилось уже женское социалистическое движение, лишь повторяют с небольшими видоизменениями путь германского социалистического движения и заимствуют его основной тип.

Если Англия ещё в начале 19 столетия явилась колыбелью профессионального движения работниц (ткачихи Ланкашира уже в 1824 г. примкнули к союзу ткачей) , если в 70-х годах по инициативе работницы Петерсен сделана была первая попытка объединить в «Лиге охраны женского труда» (впоследствии Лига женских трэд-юнионов) отдельные женские профессиональные союзы, и таким образом связать, сконцентрировать движение, если английские работницы первые выступили на защиту своих попираемых экономических интересов, то Германская социал-демократия в недрах своих выносила женское социалистическое движение.

Как ни значительны были успехи профессиональных организаций работниц в Англии, движение это носило узкоэкономический характер. Об общих задачах освобождения женщины, о специальных интересах работницы, как женщины, как матери не было речи ни в смешанных, ни в отдельных женских союзах. Не только в Англии, но и в других странах: в Германии, Франции, Америке, работницы участвовали в проф. движении только как продавцы своей рабочей силы. Все общесоциальные вопросы, затрагивающие интересы женщин, обсуждались и выдвигались только разраставшимся феминистским движением. Феминистки же по-своему претворяли требования работниц и преподносили их миру в искажённом виде, в образе голых безжизненных формул — абсолютного равноправия мужчин и женщин во всех областях жизни и на всех поприщах. И сейчас ещё женское рабочее движение в Англии носит отпечаток этой двойственности: в то время, как на экономической почве работница, как сознательный товарищ, борется за интересы своего класса, в области социальных и политических идеалов она всё ещё цепляется за юбки суфражисток и готова поддерживать торжество голого принципа женского равноправия, хотя бы в ущерб интересам своего класса. Достаточно вспомнить отношение английских работниц к борьбе за цензовое избирательное право женщин.

Совершенно иной характер носило женское рабочее движение в Германии. Правда, в 60-х и 70-х годах организация работниц сосредоточивалась также главным образом в союзах, но быстрый рост женского труда, при ускоренном темпе развития капитализма в Германии, заставил молодую германскую социалистическую партию занять по отношению к женскому вопросу определённую позицию.

Две точки зрения боролись между собою внутри рабочих организаций: одни рассматривали женский профессиональный труд как ненормальное отклонение от «естественного социального порядка» и надеялись запретительными законами вернуть женщину в дом, другие принимали это явление, как неизбежную ступень, ведущую женщину к её конечному освобождению, как продавца рабочей силы и как женщины.

Решающую роль в этом смысле сыграла книга Бебеля «Женщина и Социализм», вышедшая в 1879 г. первым изданием. Эта книга бросила яркий сноп света на запутанную женскую проблему, раскрыла социал-демократии новые горизонты. Она устанавливала тесную связь между женским вопросом и общей классовой целью рабочих, но отмечала вместе с тем и чисто женские запросы, нужду, потребности, то отличное, что характеризует женщину, как представительницу пола. Это признание особых женских задач открывало возможность, не погрешая против единства партии, с самого начала избрать путь самостоятельного женского социалистического движения.

Первые попытки вызвать к жизни женские социалистические организации в Германии относятся к середине 80-х годов. ‹…› сделаны были первые попытки в Берлине учредить общества самообразования или клубы работниц. Но 80-е годы были для Германии тёмной эпохой владычества исключительного закона против социалистов. Полицейские власти беспощадно разрушали эти невинные организации, созидание которых стоило стольких усилий. Особое постановление 87 г. окончательно смело с лица земли первые ростки женских социалистических обществ.

С падением закона о социалистах рабочее движение Германии сразу становится на твёрдую почву; оживает и движение работниц. Профессиональные союзы не только открывают доступ женщинам, но избирают их представительницу в генеральную комиссию. Социал-демократическая партия со своей стороны на Эрфуртском съезде решается занять по женскому вопросу вполне отчётливую позицию[50]. Эрфуртская программа 1891 г. не только подчёркивает требование политических прав для всех граждан без различия пола, но в пункте 5 выражает особое требование в интересах женщин: «уничтожение всех законов, которые в области политических или гражданских прав, ставят женщину в условия существования менее благоприятные, чем мужчину». Это было важное признание. Социал-демократия брала таким образом на себя защиту интересов женщин рабочего класса, в самом широком смысле слова. Дело шло уже не только об улучшении условий труда работницы, но и об освобождении её как гражданки, как личности.

Соответственно с этой новой задачей, партии пришлось видоизменять и партийный устав, очищая место женщине в партийной работе. Уже на съезде в Галле в 1890 г. была принята резолюция по поводу представительства женщин на съездах, причём допускалось, чтобы эти представительницы избирались на специальных женских собраниях[51].

На Берлинском съезде внесена была, по инициативе берлинской женской организации, поправка, по которой название «доверенное мужское лицо», заменялось просто «доверенным лицом», что открывало женщинам доступ к этой должности. Другая, Маннгеймская женская организация, требовала расширения агитационной работы среди женщин. Но самый решительный шаг в смысле избираемого партией метода работы среди работниц, сделан был на съезде в Готе в 1896 г. Поднятый Кларой Цеткиной вопрос об «Агитации среди работниц» положил основу специализированной и организационно-выделенной деятельности партии среди женщин. Проводя разграничительную линию между равноправками буржуазного лагеря и социалистками, Цеткина, тем не менее, требовала в своей классически составленной резолюции, чтобы агитация среди работниц помимо общих задач партии, сосредоточивалась на целом ряде чисто женских вопросов: охраны труда, страхование рожениц, обеспечение детства, воспитание детей, политического бесправия женщин и т. д. В резолюции предлагалось заняться выпуском специальной женской литературы, брошюр, листков. В дополнении к этой исторической резолюции, формулирующей отношение партии к женскому рабочему движению и его задачам, на том же съезде приняты были ещё три дополняющих друг друга постановления, несомненно отличавшие новый курс партии в деле организации работниц.

Резолюция берлинской группы предлагала усилить агитацию среди женщин для привлечения их к союзам, ввиду того, что закон препятствовал открытому вступлению женщин в партию. Второе предложение относилось к организационной области: оно настаивало на введении специальной должности «женских доверенных лиц» в партии, на обязанности которых лежала бы забота о планомерной агитации среди женщин для поднятия их классового самосознания и для привлечения к партии. Третья резолюция предлагала немедленно провести ряд женских собраний для выборов женских доверенных лиц.

Готский съезд положил формальное начало внутри партийной работе по организации женщин, внёс планомерность в женское социалистическое движение Германии, стихийно порождённое самой жизнью.

Наметившаяся линия развивалась неуклонно. Дальнейшие съезды вносили по вопросу об организации работниц и агитации среди них лишь частичные поправки; в общем же партия придерживалась плана работы, намеченного в Готе. Правда, на пути развитию женского социалистического движения в Германии женщинам стояла непреодолимая преграда — закон воспрещал открытое вступление в партию, приходилось искать обходов там, где местный закон не мешал женщинам участвовать в общем движении, напр. в Бадене, Вюртемберге, Саксонии, Гессене, некоторых мелких государствах и вольных городах — Бремене, Любеке, Гамбурге, там работницы записывались в партию открыто. В остальных местах они соединялись под флагом «обществ самообразования работниц» или объединялись вокруг «доверенного лица» в свободных, не оформленных группах. Тем не менее, женское социалистическое движение, развивавшееся отчасти за пределами партии, благодаря системе «доверенных лиц», специальному представительству женщин на съездах и существованию женского органа «Gleichheit», тесно сплеталось с общим движением и никогда не уходило из-под влияния социал-демократии.

Пересмотр партийного устава в Майнце в 1900 г., в котором система мужских доверенных лиц заменена была местными комитетами, потребовал нового подтверждения со стороны партии известной самостоятельности женского движения. На съезде 1902 г. в Мюнхене проведена была резолюция, оставлявшая в силе систему особых женских доверенных лиц, которым поручалась забота об организации работниц и успехах женского движения, на Майнцском же съезде утверждена была должность центрального женского доверенного лица для всей Германии. Движение успело настолько окрепнуть со времени Готского съезда, что уже в 1900 г., в Майнце, оказалось возможным провести первую германскую женскую социалистическую конференцию. С тех пор эти конференции периодически имеют место в Германии каждые два года: в Майнце (1900 г.), в Мюнхене (1902 г.), в Бремене (1904 г.), в Маннгейме (1906 г.), в Нгаренберге (1908 г.) и в Вене (1911 г.). Женские конференции явились естественным ответом на назревшие потребности — с достаточной глубиной и основательностью отнестись к тем новым проблемам, которые в области женского движения выдвигала жизнь. Назревал вопрос об избирательном праве работницы в рейхстаг и местные ландтаги, назревала и больная, сложная проблема материнства; на очереди стояли вопросы о дошкольном воспитании детей, об охране детского и женского труда, реформе школы, реформе домоводства, организации домашней прислуги, нормировке труда домашних работниц, обеспечении рожениц и младенцев, борьба с детской смертностью и т. д.

Все эти вопросы близко захватывали работниц, вытекали из их собственной жизни, рождали новые требования. Конференции социалисток рассматривали, разбирали, разрабатывали эти требования, заставляли таким образом и партию внимательнее и вдумчивее отнестись к специально женским нуждам и стремлениям. Таким образом, женские конференции превращались в своего рода специальные комиссии, которые подготовляли материал для общерабочих съездов по особым вопросам, касавшимся женщин. Получалось своего рода разделение труда внутри партии, от которого общее движение оставалось, несомненно, в выигрыше.

Принято считать, что обособление женского движения в Германии вызвано исключительно полицейскими рогатками. Это представление не вполне верно. Если в своё время закон о союзах и заставлял женское социалистическое движение искать прибежища во внепартийных «обществах самообразования работниц», то это вынужденное отделение женского движения, эта самостоятельная группировка работниц, как показала практика жизни, имела за собою несомненные преимущества. Злополучный параграф закона сыграл в данном случае лишь косвенную роль. В самом деле, когда число сознательных членов работниц возросло, партия нашла способ обойти бдительное око закона и, поскольку этого требовало единство движения, приобщала женщин к организации в качестве «добровольных жертвовательниц» в пользу партии, причём эти пожертвования повторялись периодически и заменяли членский взнос. И тем не менее, система отдельных доверенных лиц, особых женских собраний, отдельного женского бюро, своего органа «Gleichheit»[52], женских конференций и т. д., оставались в силе.

Далее, после падения в 1908 г. старого запретительного закона и открытия возможности работницам участвовать в политическом движении социал-демократии, ничто уже не мешало уничтожить выделенную женскую организацию. И, однако, что же сделала партия? Отреклась ли она от своих прежних методов работы среди женского пролетариата?

Наоборот. На Нюренбергском съезде 1908 г., при коренном пересмотре устава партии, за женским социалистическим движением была признана вся автономия, какая допустима без ущерба для единства классового движения.

Устав вменяет в обязанность работницам входить в качестве равноправных членов в партию, причём устанавливает для женщин более низкий членский взнос, вследствие более низкой оплаты женского труда; но, хотя система женских доверенных лиц и отменяется, устав требует, чтобы в каждом комитете имелось бы специальное представительство от работниц, в зависимости от количества членов женщин в данном районе. Во всяком случае, в комитете должно находиться хотя бы одно лицо, избранное женщинами, на котором лежит забота об агитации и организации работниц. В центральном комитете партии также имеется специальное представительство от женщин. В настоящее время членами центрального комитета состоят Циц и Баадер, обе бывшие работницы. Женское бюро партии не уничтожено, Устав оставляет в силе и отдельные собрания для работниц (курсы, дискуссионные вечера), по мере надобности «общества самообразования», наконец, отдельные женские конференции.

Таким образом, ни изменение закона о союзах, ни переработка партийного устава не изменили типа и характера женского социалистического движения в Германии. Напротив, «разделение труда» по вопросу об агитации среди женщин в партии за последние года идёт всё дальше, оставляя всё больше простора для развития и выявления среди женского пролетариата специально женских запросов. Достаточно напомнить, хотя бы о «Женском Дне» и о той агитации в пользу избирательного права женщин, какая ведётся вокруг этого нового средства пробуждения интереса среди работниц к политике, оживление протеста с их стороны по поводу их гражданского бесправия. В настоящее время женское крыло германской рабочей партии с каждым годом развивает всё более и более широкую и многостороннюю деятельность. Женщинам партия обязана целым рядом выступлений за последние два года: по вопросам о дороговизне жизни, о страховании материнства, о расширении избирательных прав в коммунальном самоуправлении[53]. За последний отчётный год организованные работницы проявляли особенно энергичную деятельность: они несли на себе огромную часть работы во время выборов в январе 1912 года в рейхстаг, они принимали живое участие в избрании членов больничных касс, они занимались неустанной агитацией для привлечения работниц к партии, проводили собрания, устраивали повсеместно так называемые дискуссионные вечера для женщин и специальные просветительные курсы и т. д. По отчёту 1912 года женское бюро организовало за год 66 агитационных поездки по Германии, не считая агитации ведущейся женщинами на местах, провело 200 открытых женских собраний, сверх очередных дискуссионных вечеров и курсов. В 646 районных комитетах (из 4827) женщины имеют своё особое представительство. «Gleichheit» расходится теперь в количестве 107 000 экземпляров. Количество членов женщин за один год возросло на 22,5 тысячи!..

Помимо общей агитации на собраниях широко ведётся женщинами специальная агитация на дому, дающая прекрасные результаты. Женщинами же пополняются недавно введённая партией система специальных «комиссий по охране детского труда». Такие комиссии существуют сейчас в 125 местностях Германии и деятельность их всё расширяется.

Таким образом, германская социал-демократия осуществляет и сейчас, независимо от каких бы то ни было внешних причин, принцип самостоятельной группировки работниц в партийной организации.

Что такого рода организационно-техническое обособление работниц порождается не одними полицейскими условиями, видно ещё и из того, что за последние годы рабочие партии всех стран усваивают германский метод работы, признав практическую его целесообразность.

Австрия была первой страной, которая последовала примеру Германии. Ещё в 1898 г. на первой конференции работниц в Вене образован был специальный общеимперский женский комитет, который, однако, ограничивал свою деятельность привлечением работниц к проф. движению. На второй конференции работниц в 1903 г. в порядке дня стоял уже вопрос «об участии женщин в политической борьбе». Но, несмотря на то, что конференция высказалась за желательность более широкой политической пропаганды среди работниц, несмотря на то, что решено было образовать с этой целью местные женские комитеты, приобщение женщин к политике шло вяло и туго. Толчком в этом смысле послужило грандиозное движение австрийских рабочих в пользу реформы избирательного права в 1905 г. Женщины оказались втянутыми в борьбу, в всеобщую стачку. Женский общеимперский комитет нашёл нужным после этого внести и в партийный комитет и в комиссии проф. союзов проект организационной работы среди работниц по типу германского движения. Партийный съезд 1907 г. высказался за специальную женскую организацию внутри партии, а после третьей женской конференции в 1908 г. в Австрии ведётся планомерная, выделенная работа среди женского пролетариата по тому же образцу, так и в Германии. Никаких изменений не внесла в этой области и отмена закона в 1910 г., препятствовавшего вступлению женщин в политические организации.

Находясь в одинаковых с Германией условиях и не имея по закону права приобщать открыто к партии работниц, австрийская партия обошла закон, образовав «Женский общеимперский комитет», на обязанности которого лежала вся организационная и агитационная часть работы среди женщин-пролетарок. В Англии специальную задачу по организации работниц берет на себя внутри Рабочей Партии «Женская рабочая лига», в Британской же социал-демократической партии для этой цели с 1906 г. существует особый женский комитет. В 1908 г. американская социалистическая партия также выделила специальный женский комитет и с тех пор организация работниц в Америке стала делать значительные успехи. В Швейцарии «Союз работниц», основанный Кларой Цеткин, охватывает около 15 секций и несёт на себе всю работу социалистической пропаганды среди работниц. Тот же тип внутрипартийных женских коллективов, комитетов, бюро, секретариатов — встречаем и в Финляндии, Швеции, Норвегии, Дании, Голландии. Франция за самые последние месяцы делает тоже попытку вызвать в жизнь подобные женские партийные организации. Рядом с этой формой группировки работниц в целом ряде стран (Соединённых Штатах, Англии, Голландии, Швеции) существуют ещё особые организации, стоящие формально вне партии, хотя и находящиеся под идейным руководством социал-демократии. К такому типу организаций относятся клубы работниц, общества самообразования женщин рабочего класса, просветительные союзы и т. п. Цель этих обществ сводится либо к «взрыхлению почвы», к ведению пропаганды среди наиболее отсталых, серых масс, либо углубление теоретических познаний работниц, подготовка молодых социалистических сил к роли руководительниц движения.

У нас в России в послереволюционный период два раза делалась попытка вызвать в жизнь организации этого типа. Первая попытка относится к весне 1906 г. и заключалась в открытии «клубов работниц» явочным порядком в нескольких частях Петербурга. Разгон первой Думы прервал деятельность этих клубов, встретивших живой отклик в женском рабочем населении.

Вторичная попытка относится к осени 1907 г. По почину социал-демократок, возникло общество самообразование работниц, поставившее себе задачу — привлечение к движению широких, малосознательных женских масс, втягивание их в союзы и подготовка их социалистической работой.

Попытка эта натолкнулась на непонимание задач женского рабочего движения со стороны известной части русских социал-демократов, и отдельная женская организация, как нарушающая принцип единства движения, была разбита самими товарищами. В настоящее время в России женское рабочее движение переживает ещё свою первую стадию: работницы входят в союзы, числятся в партии, в рабочих клубах, но повсюду они выступают лишь как представительницы продавцов рабочей силы; специальные женские интересы и задачи, назревающие в России, каков напр. вопрос о широком страховании рожениц, о борьбе с детской смертностью, об охране труда женщин, о борьбе за всеобщее без различия пола избирательное право,— все эти вопросы игнорируются, упускаются из виду.

Между тем именно вокруг подобных вопросов легко было бы стянуть женские силы, именно выставляя определённые требования в этих областях всего проще было бы подойти к работницам, заинтересовать их в движении и приобщить к нему.

Принимая во внимание политические условия, существующие в России, можно также указать, что в деле организации работниц, в целях «взрыхления почвы» вполне возможно было бы прибегнуть также к типу женских обществ, клубов работниц, просветительных союзов, которые формально стоя вне партии, всё же находились бы под её идейным влиянием.

«Женский день», намеченный в России в этом году, является благоприятным симптомом, свидетельствующим, что и русский рабочий класс проникается постепенно сознанием необходимости вести специальную работу среди женского пролетариата. Простая целесообразность диктует такого рода разделение труда. Положение работниц в современном обществе, особые задачи, которые лежат на женщине — создают почву для объединения между собою женских элементов.

Этот женский коллектив, одушевляемый одинаковыми потребностями, влияет на общерабочее движение и научает рабочие организации отстаивать женские нужды и запросы.

В конечном итоге в выигрыше остаётся общеклассовое рабочее движение, так как большая заботливость к интересам и потребностям женщин поднимает популярность партии среди работниц и способствует приобщению женщин к общей организации. Таким образом, специальный аппарат, обслуживающий женскую половину рабочего класса, также, как и подсобные организации работниц в виде клубов или обществ самообразования, не только не вредят единству движения, но, наоборот, повышают численность, силу и значение рабочей партии, расширяя при этом рамки её социально-реформаторской работы даже в области разрешения запутанного и сложного «женского вопроса».

Крест материнства[54]

Вопрос об обеспечении материнства и охране раннего детства относится к числу тех немногих задач социальной политики, которым удалось за последние годы заслужить повсеместно принципиальное признание. Нет страны, где задача страхования рожениц, преимущественно работниц, не входила бы в число мероприятий, намеченных правительственной властью. Нет ни одного культурного общества, где проблема материнства и способы борьбы со смертностью младенцев не подвергались бы горячим обсуждениям. Целая сеть разнообразнейших обществ и союзов, ставящих своею целью материальную и моральную поддержку матерей, попечение о неимущих родильницах, заботу о новорождённых, покрывает собой европейские страны. Начиная от консервативно-филантропического общества «Säuglingsschütz» в Германии, состоящего под высочайшим протекторатом, полунаучной и полублаготворительной ассоциации для борьбы с детской смертностью в Англии (National Associations for prevention of infant Mortality), обществ материнской взаимопомощи во Франции (Mutualite Maternelle), во главе которых стоят такие авторитеты медицинского мира, как гинеколог Пинар, и кончая «революционной» по своей задаче борьбой с отживающей моралью — интернациональной организацией «Internationale Vereinigung fur Mutterschutz und Sexualreform», десятки национальных и международных союзов и обществ ставят своей задачей отыскание мер и путей к разрешению или лишь облегчению назревшей проблемы материнства. К вопросу этому за все последние 5—10 лет упорно возвращаются на съездах представителей различных отраслей знания: гинекологов и медиков, социал-статистиков и социал-реформаторов, политиков и эвгенистов. В июне месяце заседавший в Петербурге ⅩⅡ Пироговский съезд врачей также счёл своим долгом остановиться на этой злободневной задаче и высказался за введение страхования материнства в России.

Со своей стороны, государственная и законодательная власти всё чаще и чаще возвращаются к вопросу обеспечения женщин-матерей. Страхование материнства, главным образом женщин рабочего класса, за все последние годы не сходило с очереди в парламентских дебатах почти всех европейских стран.

К вопросу этому неоднократно возвращались во время обсуждения нового закона о государственном страховании (сессии 1908—1911) в германском рейхстаге; он возбуждал не раз горячие прения во французской палате (сессии 1908—1912); его касались в английском парламенте при обсуждении билля о национальном страховании (сессии 1910—1911 и снова летом 1913 г.); он дебатировался в итальянском народном представительстве (1909—1910 гг.), в австрийском рейхстаге (1909—1913), в швейцарском Союзном совете (1909—1911), в норвежском стортинге (1909—1911), в шведском (1911—1912), финляндском (1909—1912), румынском и сербском народном представительстве, в третьей Государственной Думе; у нас в России при разработке закона о страховании на случаи болезни (1908—1912). В результате — введение государственного страхования рожениц в 8 государствах (Италии, Франции, Норвегии, Англии, Швейцарии, России, Румынии и Сербии) и расширение страховых законов, обеспечивающих матерей-работниц, в странах, ранее введших у себя эту отрасль социального страхования (Германия, Австрия, Венгрия, Люксембург).

Каковы, однако, те непосредственные причины, которые заставляют государственные власти самых различных стран, начиная от высококультурной Англии и кончая промышленно отсталыми Балканскими государствами, проявлять именно в последнее десятилетие такой повышенный интерес к вопросу обеспечения материнства и защите раннего детства? Что заставляет причислить это мероприятие, ещё недавно рассматривавшееся как утопический проект, к разряду государственных мер, обсуждаемых в парламенте, в кабинетах министров?

Повторяющееся во всех промышленно развитых странах замедление рождаемости при растущей норме смертности младенцев ведёт к абсолютной (напр., во Франции) или относительной убыли населения. Статистики, социал-политики и гигиенисты с цифрами и выхваченными из жизни фактами в руках показывают обществу, какая опасность грозит при неограниченном господстве капитала цвету нации, нарождающемуся поколению, вслед за самими носительницами будущего — матерями.

Богатство, сила, могущество нации зависят от непрерывного возвращения здорового, жизнеспособного населения, этого источника крепких рабочих рук и доброкачественных носителей национального оружия. Недаром во время первого Берлинского съезда по охране труда в 1890 году германский император бросил своё знаменитое изречение: «Охрана рожениц тесно связана с вопросом оздоровления расы. Поэтому в таком существенном пункте денежный расчёт не должен играть роли». Разумеется, «историческая фраза» осталась лишь словесной погремушкой. Тем не менее она явилась своего рода принципиальным признанием нового курса остальной политики, открыто избираемой властями, этапом в деле развития вопроса охраны материнства.

Замедление рождаемости в соединении с ненормально высокой детской смертностью чревато слишком грозными последствиями для каждого отдельного государства и для всего человечества в совокупности, чтобы позволить обществу равнодушно пройти мимо них. Представители капитала привыкали строить своё благополучие на постоянно обновляющейся армии безработных, конкурирующих на рабочем рынке и понижающих расценку труда, они с некоторым беспокойством задают вопрос о том, что станет с отечественной промышленностью, если прекратится приток свежего «избыточного» населения.

«Пока Германия выбрасывает ежегодно 400 000 мальчиков на трудовой рынок, благосостояние нашей нации обезличено»,— восклицал относительно недавно пастор-политик Фр. Науман. Но с тех пор как тревожные симптомы, наблюдавшиеся лишь у других наций, стали проявляться и в Германии, с тех пор как число «мальчиков» и «девочек», выбрасываемых на трудовой рынок, начало даже во славящейся своей многодетностью Германии заметно понижаться, германскому обществу ничего другого не осталось, как примкнуть к движению и поднять знамя защиты младенчества[55]. Ещё больше тревог порождает вопрос об убыли населения во Франции, толкая представителей буржуазного мира на путь ревностного апостольства государственного обеспечения материнства, независимо от его «законности», и заставляя представителей промышленности показывать пример в деле организации частной помощи матерям-работницам.

Со своей стороны, государственную власть озабочивает и другой, насущный для неё вопрос об утверждении своего военного могущества при задержке в приросте населения страны.

Более внимательное изучение этого явления показывает, что в основе его лежат глубокие экономические причины, коренящиеся в самом хозяйственном укладе нашего общества. Не подлежит сомнению, что в факте заметного понижения рождаемости огромную роль играет практическое неомальтузианство, особенно в странах с высоким развитием капиталистической системы хозяйства. Сознательное, волевое сокращение числа детей уже не ограничивается «двухдетной системой», введённой в употребление средними классами; брачные пары не только ограничивают число детей, но стремятся не произвести ни одного ребёнка на свет Божий. Несмотря на всяческие преследования со стороны закона, система эта перебрасывается из страны в страну, распространяясь во всех слоях населения, тайными ходами проникая и в дом буржуа, и в избу крестьянина, оседая прочно в среде более квалифицированной категории рабочих.

Что за этим кажущимся «субъективным» способом разрешения жизненной задачи для брачной пары скрывается определённый, закономерно действующий социально-экономический фактор, давно уже вскрыто статистиками и социологами. «Сознательно-волевые» действия супругов определяются в конечном счёте общеэкономическим благосостоянием страны, господствующей налоговой системой, уровнем заработной платы наёмных трудовых рук, законодательными постановлениями, охраняющими и обеспечивающими мать высотой культурных потребностей рабочего и крестьянского населения, даже квартирными условиями, не говоря уже о дороговизне или дешевизне жизни. Все эти причины определяют рост или уменьшение числа рождений в каждой из стран[56].

Хотя брачный возраст и отодвигается, однако число браков, как это показывает статистика промышленных стран, ни абсолютно, ни относительно не понижается; и тем не менее рождаемость падает повсеместно, что указывает на несомненное отделение двух ранее совпадавших моментов: брачного сожительства и производства на свет новых граждан.

Однако неомальтузианство, или сознательное сокращение рождаемости, составляет лишь один и далеко не главный момент в совокупности явлений, влияющих на замедление прироста народонаселения. Значительно серьёзнее влияние другого фактора, вытекающего из общих производственных отношений современной системы хозяйства,— растущего участия женщин в промышленном труде. Это явление, распространяющееся вместе с расширением области крупнокапиталистического фабричного производства, влечёт за собой не только высокую норму детской смертности, непосредственно затрудняющую прирост населения, но и вызывает широкое распространение женских болезней — причину органического бесплодия женщин, выкидышей и мертворождений.

Те же самые экономические причины, которые косвенным образом руководят волей родителей, направляя их в сторону практического неомальтузианства, уже прямо и непосредственно влияют на убыль населения, усеивая культурные страны непомерно высоким числом детских могил. Те же явления, которые препятствуют в широких кругах населения зарождению новой жизни — начиная от высоты таможенных ставок и кончая налоговыми системами, та же перенаселённость квартир, та же низкая норма оплаты труда, влекущая за собой хроническое недоедание, подкашивают юную жизнь младенца, ещё не успевшего приспособиться к суровым условиям земного существования. Едва ли представляет утешение тот факт, что несознательная воля родителей ослабляет прирост населения, что миллионы уже затеплившихся жизней гибнут от ненормальных условий, нас окружающих.

Детская смертность в большинстве культурных стран настолько велика, что ежегодная потеря 130 тыс. младенцев в Англии, почти 400 тыс. в Германии, более миллиона в России превышает возможные потери этих государств при самых неудачных войнах. Бесцельно зарываемые в землю юные жизни будущих граждан являются громадным ущербом для страны. Он влечёт за собой поредение рядов национальных производителей, он уменьшает число граждан, плательщиков налогов, он сокращает количество потребителей внутреннего рынка, задерживая этим самым дальнейшее развитие производительных сил в стране, он заключает в себе непосредственную угрозу предержащей власти, ослабление военного могущества нации…

Все эти непосредственные, неблагоприятные и даже угрожающие результаты высокой смертности младенцев, при ослаблении рождаемости, не могут не тревожить общество и не толкать его на изыскание способов борьбы с этим явлением. Но несомненно, что самый крупный толчок в вопросе охраны детства и обеспечения материнства дан был государственной власти заботой о судьбах военного могущества нации[58]. Современное индивидуалистически настроенное общество не настолько предусмотрительно и заботливо, чтобы заглядывать в будущее и оценивать последствия сокращения рождаемости на моменты развития производительных сил или огорчаться поредением «национальных производителей», пока соседние государства в состоянии поставлять дешёвые рабочие руки.

Другое дело — вопрос о военном могуществе нации. Этот вопрос слишком непосредственно в настоящем, а не в будущем, затрагивает интересы страны и государственной власти. Вопрос о здоровом составе армии является основным моментом, привлекающим внимание государственной власти к вопросу страхования матерей и защиты детства, и заставляет правительства задумываться над «проблемой материнства»…[59]

В напряжённом соревновании между собой на суше и на море при утверждении своего военного господства современные державы нуждаются, каждая, в крепкой, здоровой, выносливой и непрерывно растущей в своей численности армии. Спрос на носителей национального оружия возрастает усиливающимся темпом; интерес государства требует сейчас, чтобы приток новых сил, возможных служителей Марса, ни в коем случае не замедлялся. Растущему спросу на пригодных к военной службе молодых людей должен отвечать нормально возрастающей прирост населения. Но в настоящее время при безрассудной растрате здоровья населения, эксплуатационной системой труда, при калечении матерей из-за отсутствия должной их охраны, при антигигиенических и антикультурных условиях существования огромной части населения предложение и спрос в военном деле не покрывают друг друга. Франция при остановке в приросте её населения дошла в этом смысле до предела, пользуясь при военном наборе 97 % юношей призывного возраста. Введённая теперь трёхлетняя служба есть своего рода результат создавшегося «критического» положения. Если другие государства ещё не дошли до предела Франции (Германия призывает 42—45 % своего мужского населения под военное знамя), всё же конфликт, создающийся между замедлением в росте населения и прогрессирующим спросом на военно-активных граждан, наблюдается в большей или меньшей степени и в других странах. Почти повсюду приходится представителям власти считаться с повторным явлением растущего числа неспособных к военной службе и для пополнения установленного контингента понижать требования при рекрутских наборах.

В Германии падение годности к военной службе мужской части населения выражается в следующих красноречивых цифрах[60]:

Количество годных плюс могущих быть годными призывных понизилось за четыре года (с 1907 по 1910) с 70 до 67,8 %, число же относимых в ратники ополчения поднялось на 2,8 %. Это явление становится ещё нагляднее, если сравнить абсолютные числа за большой промежуток времени:

В своём труде «Militartauglichkeit und Grosstadteinfluss» гигиенист Альсберг приводит ряд убедительных фактов, доказывающих, что коэффициент пригодности к военной службе, под которым он подразумевает соотношение между численностью призывных и числом признанных годными для военной службы, понижается с каждым годом. Целый ряд известных гигиенистов вместе с военными авторитетами подтверждают, что повышение численности наличной военной силы возможно уже сейчас, только при понижении требований на набор.

В Англии, напр., минимальный рост для приёма под знамёна считался:[61]

Официальная статистика Англии даёт следующую картину роста числа непригодных к военному делу по всей Англии из всего количества юношей, являющихся ежегодно к набору.

Наборы последнего десятилетия в Англии[62]:

Относительно благоприятный набор 1911 года объясняется большей «эластичностью» применённого критериума при освидетельствовании годности к военной службе, но и при этих пониженных требованиях браковка четверти юношей в расцвете сил и молодости указывает на всю серьёзность положения. Характерно, что, «недоразвитость» (малорослость, недостаточный вес и узкая грудь) составляет наибольший процент случаев непригодности. В 1911 году на 1000 освидетельствованных приходилось 43,60 «недоразвитых», в 1910 — 55,66, в 1909 — 74,94. Затем следуют: болезнь; сердца, слабость зрения, болезнь зубов, повреждение нижних конечностей и т. д.[63]

В промышленных округах Лидса, Йорка, Шефильда в период 1897—1901 годов 47,5 % представляющихся к набору оказались не удовлетворяющими даже современными пониженным требованиям. Из 11 000 лиц, представившихся в 1899 году в Манчестерском округе, только 1072 оказались годными к регулярной армии, 2107 — зачислены в ополчение и 9/10 совершенно забракованы.

Доктор Изачик говорит по поводу России, что понижение требований при приёме на военную службу вызывается высокой нормой смертности и заболеваемости населения особенно в промышленных округах, влекущей за собой растущую непригодность к военной службе. В Московском округе, сообщает он, в 1899 году уволено было 28,59 % призывных из-за неспособности к военной службе; в 1902 году количество это поднялось до 32,57 %.

Точно так же растёт, по утверждению специалистов военного дела, число увольняемых по случаю болезни рекрутов в период отбывания воинской повинности. В Германии за период 1894—95 годов по 1906(—7) год число увольнений поднялось с 15,2 на каждую тысячу наличных военных сил до 23,9 на тысячу. Во Франции, где вследствие медленного прироста населения выбор среди призывных особенно ограничен и требования при приёме значительно ниже, чем в Германии, заболеваемость солдат ещё значительнее. За тот же период 1902—1906 годов, когда на каждые 1000 солдат падало 610 случаев заболеваний в Германий, во Франции заболеваемость составляла 1825 на 1000 в год, что указывает, что одно и то же лицо болело по несколько раз в год. Чем медленнее прирост населения, чем слабее оно физически, тем неустойчивее и положение армии. А между тем дегенерация, физическое вырождение населения тесно связаны с пышным расцветом промышленности при существующей эксплуатации наёмных рабочих рук[64].

Военно-медицинская статистика даёт на этот счёт весьма любопытные данные: наименьшее количество пригодных к военному делу поставляют промышленные округа, особенно фабрично-заводские города и местечки; наибольшее количество — округа; где преобладает крестьянское население, занятое земледелием. Аграрная Пруссия всё ещё поставляет 63,79 % ежегодного контингента, Бавария — 10,39 %, промышленная же Саксония, Баден, Вюртемберг — от 2,84 % до 6,60 %. Если принять за сто количество призывных, долженствующее падать на различные местности, и сравнить это должное количество с действительным количеством наличных военных сил, распределённых по происхождению из местности того или другого типа, то получим для Германии следующую картину:

Набор по городам пополняется усилением повинности деревенских жителей.

По словам доктора Гундобина, до 70 % новобранцев, признаваемых непригодными к военной службе, составляют городские жители. Между пригодностью к военной службе и общими условиями существования населения наблюдается самая тесная связь. О плачевных результатах рекрутских наборов в промышленных округах свидетельствует статистика всех стран. Швейцарский фабричный инспектор кантона Гларуса, напр., приводит данные, указывающие, что «брак» у фабричных достигает 39 %, у призывных, принадлежащих к земледельческой части населения — 24 % и у ремесленников — 23[65].

По подсчёту проф. Эрисмана, в России из рекрутов-земледельцев поступают в армию 71 %, из торговцев и лиц свободных профессий — 61 %, фабричных же и мастеровых — 59 %.

В Великобритании наименьший процент непригодных к военному делу дают колонии, наибольший — сама Англия и Уэльс с их преобладающим фабрично-заводским населением. В среднем за период с 1901 по 1910 год непригодность к военной службе распределялась следующим образом по различным частям Англии.

На 1000 призывных оказывались непригодными[66]:

Характерным моментом в определении пригодности населения к военной служба является то, что решающая роль в данном случае принадлежит не столько роду занятий, профессии самого призывного, сколько роду занятий его родителей.

Призыв 1906 года в Германии даёт следующую характерную картину: на каждые сто призывных оказались годными к набору, 118,50 сыновей земледельцев и 89,83 сыновей родителей, занятых в других отраслях народно-хозяйственной жизни. Из сыновей текстильных рабочих только 56,78 на 100 удовлетворяли требованиям, сыновья же горнорабочих дали ещё меньший процент призывных — всего 39,63. Эти данные отчётливо показывают, какое громадное значение на физическое здоровье молодого поколения оказывают общие социальные условия жизни и труда представителей различных категорий труда разных слоёв населения.

Ещё отчётливее выступает тесная связь между нормальные развитием юношества и экономическим благосостоянием родителей, если сравнивать между собой пригодность к военной службе сыновей «несамостоятельно трудящегося населения», т. е. наёмных рабочих, и «отпрысков» собственников капитала или земли. Тот же призыв 1906 года для Германии показывает, что на 1000 призывных приходилось:

• 190,82 сыновей самостоятельных земледельцев,

• 73,79 сыновей «несамостоятельного сельского населения» (батраков, арендаторов),

• 138,93 сыновей самостоятельного городского населения,

• 72,63 рабочих.

Подобными примерами изобилует военно-медицинская литература всех стран, но для целей данного исследования достаточно и этих беглых примеров, подтверждающих высказанное положение, что процент годности к военной службе прежде всего зависит от социально-экономического уровня благосостояния широких масс населения. Чем неудовлетворительнее условия жизни родителей, тем слабее жизнеспособность молодого поколения, тем ограниченнее выбор при наборе и тем затруднительнее составление растущей в своей численности армии из физически крепких и выносливых рекрутов.

Военные задачи, руководящие современной политикой держав, заставляют государственную власть особенно остро ощущать несоответствие между растущим спросом на пригодное для военной службы мужское население и тем ограниченным в количестве (вследствие замедления рождаемости) и неудовлетворительным по качеству человеческим материалом, какой ежегодно поставляется населением на славу отечества…

Повсеместно проявляющийся у представителей власти, начиная Францией и кончая её союзницей Россией, интерес к судьбе матерей и младенцев непосредственно вытекает из военно-государственных соображений, из опасения отстать в деле роста военных сил по сравнению, с конкурирующими на той же почве другими державами. В основе заботы правительственной власти о поощрении рождаемости, проведении законодательных мер по охране и обеспечению материнства и детства лежит неизменная забота власти об укреплении своего военного могущества.

Чтобы спасти ребёнка, надо охранять мать. Отсюда повсеместно наблюдающееся повышение интереса и общества, и государственной власти к вопросу страхования и охраны матерей. Проблема материнства признана, способы и меры к её разрешений включены в порядок дня социальной политики. Разработать эту проблему во всех её деталях, наметить последовательную цепь социальных мероприятий в целях обеспечения женщин возможностью выполнять её естественную функцию предстоит прежде всего рабочему классу, как той части населения, которая ближе всего заинтересована в наиболее совершенном разрешении проблемы материнства.

Общество и материнство[67]

Среди многочисленных проблем, выдвинутых современной действительностью, едва ли найдётся вопрос большей важности для человечества, большей жгучести и настоятельности, чем рождённая крупнокапиталистической системой хозяйства проблема материнства. Вопрос об охране и обеспечении материнства и раннего детства встаёт перед социал-политиками, неумолимо стучится в двери к государственным мужам, заботит гигиенистов, занимает социал-статистиков, отравляет жизнь представителей рабочего класса, ложится бременем на плечи десятка миллионов матерей, принуждённых самостоятельно зарабатывать на жизнь.

Рядом с проблемой пола и брака, окутанной в поэтические ткани психологических переживаний, неразрешимых сложностей и неудовлетворённых запросов тонких душ, неизменно шагает усталой поступью, отяжелевшая под бременем собственной ноши величаво-скорбная проблема материнства. Неомальтузианцы, социал-реформаторы и просто филантропы — каждый по-своему спешит разрешить эту неподатливую проблему, каждый на свой лад выхваливает найденный им способ вернуть матерям и младенцам потерянный рай…

А гекатомбы детских трупиков растут и растут, и непокорная линия рождаемости, вместо того чтобы «разумно» повышаться ровно настолько, насколько этого требуют интересы государства, показывает неприятную склонность к постоянному понижению. Процветание отечественной промышленности, развитие народного хозяйства страны зависят от постоянного притока свежих трудовых сил; военное могущество нации обеспечивается непрерывным приростом здорового мужского населения. Как быть, что делать, если прирост населения не только замедляется с каждым новым десятилетием, но по примеру Франции упрямо клонится к убыли? Озабоченные этими тревожными симптомами, государственные власти в одной стране за другой становятся в ряды защитников раннего детства и хватаются за чуждый по духу современному строю принцип — государственного страхования материнства, принцип, становящийся в резкое противоречие с социальным укладом наших дней, подрывающий основу брака, нарушающий основные представления о частносемейных правах и отношениях. Но если государственным властям во имя «высших» государственных соображений, под давлением необходимости приходится выдвигать и проводить в жизнь это мероприятие, не согласующееся с общим духом представителей буржуазного мира, то на противоположном социальном полюсе, в рабочей среде принцип обеспечения и охраны материнства и детства встречает самый горячий отклик, самое живое сочувствие.

Требование страхования материнства и защиты детства общественным коллективом родилось из непосредственных, жизненных потребностей класса наёмных рабочих. Из всех слоёв общества он является наиболее заинтересованным в разрешении тяжёлого конфликта между вынужденным профессиональным трудом женщины с её обязанностями как представительницы пола, как матери. Следуя скорее властному классовому инстинкту, чем отчётливо сознанной идее, пытался рабочий класс найти способ к разрешению этого конфликта.

Он брёл ощупью, не сразу находя настоящий путь, но несомненным является то, что организованная часть рабочего класса выступала уже тогда на защиту материнства, когда самая проблема отрицалась ещё представителями других классов, а меры, предлагаемые для её разрешения, считались детской утопией. Уже на первом съезде Интернационала, в конце 60-х годов, был поднят социалистами вопрос об охране и защите труда работницы как матери и представительницы пола. С тех пор к вопросу этому постоянно возвращались в среде организованных представителей рабочего класса. Правда, в начале мероприятия, предлагавшиеся рабочими, носили сбивчивый, противоречивый характер, не согласовавшийся с основными тенденциями рабочего движения. Но постепенно, по мере выяснения тесной зависимости, существующей между движением рабочего класса и тенденцией развития женского профессионального труда, определялись и основные требования рабочих и работниц в этой области.

Требования, какие в настоящее время выставляют социалисты для охраны и обеспечения материнства и раннего детства, вполне согласованы с общими задачами социалистического движения. Совершающаяся эволюция общественных отношений ясно указывает, что в этой области одерживают верх тенденции к переложению на социальный коллектив тех задач, тех обязанностей, которые считались до сих пор неотъемлемой функцией частносемейных единиц.

Таким образом, идя с разных сторон и опираясь на разные мотивы, государственная власть, с одной стороны, социалистические партии, с другой, пришли к одному и тому же выводу о необходимости охранить и обеспечить материнство путём государственным. Расхождение существует сейчас не столько в области признания самого принципа страхования материнства, как это было ещё относительно недавно, сколько в применении этой социально-политической меры, в объёме её осуществления. Государственные власти, даже в тех странах, где уже сделаны первые шаги к страхованию материнства, стремятся ограничиться минимумом,— делая уступку за уступкой неодобрительно хмурящемуся буржуазному миру. Представители же рабочего класса, наоборот, требуют радикальных мер и беспощадно критикуют половинчатость реформ современных правительств, одной рукой пытающихся защитить ребёнка и мать, а другой поддерживающих ту самую систему — эксплуатацию наёмного труда, которая влечёт за собой гибель обоих.

Вопрос об охране и обеспечении материнства путём государственного страхования возник относительно недавно. И — что самое характерное для этого социального мероприятия — практика предшествовала здесь теории. Первый шаг в деле охраны материнства законодательным путём сделан был в Швейцарии в 1878 году установлением обязательного восьминедельного отдыха для рожениц-работниц. Начало государственному страхованию материнства положила Германия включением особого пункта о вспомоществовании родильницам в закон о больничном страховании 1883 года. И та и другая мера продиктована была менее всего соображениями гуманитарными или интересами работниц-матерей. Она явилась результатом одних и тех же явлений, впервые озадачивших представителей власти: чудовищной детской смертностью в промышленных районах (достигавшей в промышленных округах Германии в 70-х годах 65 %) с одной стороны, растущей неудовлетворительностью рекрутских наборов — с другой.

Но в то же время, как государственная власть практически делала первые шаги по пути к охране и обеспечению материнства, она вместе с представителями буржуазного мира заглушала своими негодующими криками голоса первых апостолов идеи широкого страхования материнства, мечтателей-филантропов вроде Жаля Симона, Пуссино, известного гинеколога Пинара во Франции, теоретиков вопроса Луи Франка в Бельгии, Паулины Шиф в Италии, Элен Кей в Швеции, позднее Руфь Брэ в Германии, выдвигавших это требование во имя «гуманности», «справедливости», во имя здоровья и жизненности нации, во имя восстановления древнейшего женского права — права на материнство. Делая уступку необходимости, государственная власть стремилась долгое время сохранить внешний декорум и делать вид, что практическое признание принципа страхования материнства нисколько не противоречит неприкосновенности частносемейного начала. Отсюда постоянное подчёркивание со стороны правительственной власти, что государственное обеспечение рожениц не есть рента материнству, а лишь пособие, выдаваемое на время вынужденной безработицы.

Несмотря на всю свою непоследовательность, государственной власти практически приходится всё дальше и дальше подвигаться по пути государственной охраны и обеспечения матерей. И если ещё лет двадцать тому назад идея государственного страхования материнства считалась «утопией», то сейчас это реальное мероприятие включено в число неотложнейших задач социальной политики каждого «дальнозоркого» правительства.

Разумеется, все те меры, которые с величайшей осторожностью и осмотрительностью проводят власти в интересах охраны и обеспечения матерей и младенцев, крайне далеки от совершенства. Пока это не более как первые неуверенные шаги по длинному, полному препятствий пути к осуществлению идеала: переложения забот о новом, драгоценном для человечества поколении с плеч частных лиц — родителей на весь общественный коллектив. То, что сделано до сих пор в этой области, не более как провозглашение и признание принципа, но и оно существенно и чревато последствиями.

Значительный шаг вперёд сделал вопрос о страховании материнства в последнее десятилетие, т. е. уже в ⅩⅩ веке. За последние годы он ставился уже не только на рабочих съездах, но проник и в широкие общественные круги, привлекая поочерёдно внимание то гигиенистов и медиков, то статистиков и социал-политиков. В парламентских дебатах целого ряда стран он почти не сходил с очереди. В германском рейхстаге (сессия 1910—1911 гг.) вопрос возбуждал горячие прения, во французской палате и сенате к нему несколько раз возвращались в течение всех последних лет (сессии 1908—1913 гг.), его касались в английском парламенте при обсуждении билля национального страхования (сессия 1911 и снова в 1913 г.), он дебатировался в итальянском народном представительстве (1905—1910 гг.), в швейцарском союзном совете (1906—1911 гг.), в австрийском рейхсрате (сессии 1909—1913 гг.), в норвежском стортинге (1909—1911 гг.), в шведском, финляндском, румынском и сербском народном представительствах, в третьей Государственной думе в России при разработке закона о страховании в случай болезни (1909—1912 гг.). В результате — введение государственного страхования рожениц в восьми европейских государствах (Италия, Франция, Норвегия, Швейцария, Россия, Румыния, Англия, Сербия-Босния-Герцеговина) и Австралии, расширение страховых законов, обеспечивающих матерей-работниц в странах, ранее введших у себя эту отрасль социального страхования (Германия, Австрия, Венгрия, Люксембург).

И всё же, несмотря на несомненные симптомы усиления интереса к вопросу обеспечения материнства и раннего детства, этой задаче первостепенной государственной важности всё ещё уделяют слишком мало внимания, даже в наиболее передовых по социальному законодательству странах. Государственная власть всячески стремится ограничиться реформами в узкой области непосредственной охраны роженицы, оставляя работницу в остальное время её существования в тех же пагубных условиях жизни и при той же вредной обстановке труда, которая влечёт за собой полную невозможность нормального материнства. Между тем именно вопрос об обеспечении и охране матерей и младенцев представляет собой такую задачу социальной политики, которая произвольно не может быть вырвана из общей цепи тесно с ней спаянных реформ в области труда и жизни рабочего класса. Много ли выиграет мать и младенец при проведении относительно широкой охраны материнства, если в остальное время работница предоставлена будет неограниченной эксплуатации капитала, если её рабочий день будет длиться до изнеможения сил, если уровень существования всего рабочего населения будет находиться на границе непрерывного голодания?

Сколько-нибудь удовлетворительное разрешение вопроса об охране и обеспечении материнства мыслимо лишь при одновременном проведении сложной системы коренных финансовых и экономических реформ, на которые так туго поддаётся всякая государственная власть. Правящие круги предпочитают простирать свою охраняющую руку на женщину рабочего класса только в момент, когда она дарит государству нового члена, оставляя её в остальное время её жизни под властью беспощадной эксплуатации капиталом. Ту же ошибку повторяют и социал-реформаторы, когда предлагают осуществить изолированное разрешение проблемы материнства, отмахиваясь от всех тех основных требований, которые выдвигает организованный рабочий класс в интересах работницы и как члена класса и как носительницы будущего — матери.

Охрана и обеспечение материнства входит как неразрывная часть в общую сеть социальных реформ, намечаемых рабочим классом, и в этом основное достоинство тех мероприятий, которые в целях защиты матерей выдвигает социал-демократия. Отстаиваемые ею мероприятия составляют как бы последовательные ступени той лестницы, которая ведёт к заманчиво зовущему к себе идеалу-цели: разрешению проблемы материнства во всём её объёме. Проблема эта тесно сплетается с основными задачами класса и неразрешима вне осуществления его основной конечной цели. Но именно потому, что вопрос о страховании материнства составляет неразрывную часть социалистической программы, что он неотделим от неё, что самая проблема всего ближе затрагивает интересы рабочего класса, нельзя не удивляться тому, как мало сделано социалистической мыслью для теоретической разработки вопроса об обеспечении матерей и охране раннего детства. Ни по одному вопросу социальной политики нет такой бедной социалистической литературы, как по столь существенному пункту, каким является многосложная и многозначащая для будущего проблема материнства.

Практика опередила и здесь теорию, и сами требования социалистов в области охраны и обеспечения материнства ещё находятся в процессе своего выявления. До сих пор нет ни одной сколько-нибудь исчерпывающей работы, проникнутой социалистическим духом, которая пыталась бы подвергнуть серьёзному анализу эту часть программы рабочего класса и рассмотреть, насколько практически намеченные мероприятия и требования соответствуют цели класса и интересам движения.

А между тем вопрос этот заслуживает того, чтобы ему уделено было больше вдумчивого внимания со стороны представителей наиболее в нём заинтересованного класса. Не затрагивает ли он самые существенные основы нашего современного общества? Не отражается ли на непосредственной судьбе семьи? Не изменяет ли самую сущность брачных отношений? Не входит ли как важный элемент в основу будущего намечаемого социального строя? Не пора ли привести в соответствие требование широкого страхования материнства с основными задачами класса, отдать себе ясный отчёт, какое место эта часть программы социалистов занимает в общем грандиозном здании общественного переустройства? До сих пор в социалистической литературе отсутствуют ясный, теоретически обоснованный ответ на такой существенный вопрос: какая из существующих форм страхования материнства наиболее соответствует интересам рабочего класса и ближе отвечает его основным задачам? Является ли самая распространённая форма обеспечения матерей — слияние страхования рожениц с больничным страхованием, система, введённая правящими верхами в Германии и заимствованная многими правительствами других стран, в самом деле желанной для рабочих? Не должна ли она служить только переходной ступенью к более совершенной, полной и всесторонней системе обеспечения матерей, долженствующею представлять ввиду обширности самой задачи область социального страхования, построенного на ином начале?

Ответы на эти вопросы зависят от того определения, какое нужно дать страхованию материнства и с какой точки зрения рассматривать функцию деторождения. На этот счёт существуют три различных взгляда.

Если встать на точку зрения германских законодателей и приравнять роды к явлению патологического характера — к болезни, влекущей за собой вынужденную безработицу, от которой и страхуется женщина, то слияние обеих отраслей страхования на случай родов и на случай болезни является логичным. Однако отвечает ли это слияние интересам рабочего класса? И можно ли уложить сколько-нибудь широкое обеспечение материнства в узкие, вполне определившиеся рамки больничного страхования? Сами законодатели, введшие это обобщение, даже при современных скромных размерах страхования материнства оказываются вынужденными выходить за пределы больничного страхования, внося дополнительные параграфы, касающиеся работниц-матерей. Не желая признать страхование материнства за самостоятельную отрасль социального страхования, законодатели избирают средний путь и превращают обеспечение матерей в отдельную по смыслу от обычного больничного вспомоществования, функцию больничных касс.

Но на обеспечение материнства существует и другой взгляд, которого придерживаются главным образом защитники материнства в романских странах: рассматривая материнство как особую социальную функцию, приравнивать вспомоществование, выдаваемое работнице-матери, как премию за ту услугу, какую роженица оказывает государству. Эта точка зрения влечёт за собой установление иного принципа страхования материнства, не связанного с вопросом о болезнях и о вынужденной безработице. Она допускает выделение обеспечения материнства в особую, самостоятельную отрасль страхования. Приемлема ли такая точка зрения для рабочего класса? Отвечает ли она интересам движения? И на этот вопрос нет прямого ответа в социалистической литературе.

Остаётся, наконец, третья точка зрения на вопрос обеспечения материнства как на один из способов обеспечить члену класса женщин-работниц бремя материнства, как на переходную ступень к такому положению вещей, при котором забота о подрастающем поколении перестаёт лежать на плечах частных лиц, а передана будет в руки общественного коллектива.

Что именно этот последний [взгляд] всего ближе отвечает интересам рабочего класса, видно из того, что он всего полнее соответствует и идеалу будущих отношений между полами и взаимных обязанностей социального коллектива и индивидуума, которые должны будут лечь в основу общественного строя, построенного на ином трудовом начале. При выработке социальных мероприятий, имеющих целью защиту материнства, организованный рабочий класс должен исходить из того конечного идеала-цели, который обещает дать полное разрешение проблемы материнства.

Это основное положение — идеал должно служить критерием и при выборе со стороны социал-демократии между [различными] системами страхования материнства.

Но именно для того, чтобы сделать безошибочный выбор между формами обеспечения материнства, надо отдать себе ясный отчёт, насколько третья из приведённых выше точек зрения на страхование материнства в самом деле отвечает общей схеме дальнейшего развития общества и тем социалистическим идеалам, которые отсюда вытекают.

Взгляд на страхование материнства, как на меру, облегчающую женщине рабочего класса тяготу материнства и способствующую вместе с тем переложению забот о потомстве с частных лиц (родителей) на социальный коллектив, приемлем только в том случае, если принять положение о неизбежности распада и разложения современной формы семьи при дальнейшей исторической эволюции общества. Пока семейная организация была крепка, устойчива, жизнеспособна, пока женщина жила и работала исключительно в её недрах, вопрос об охране и обеспечении материнства не мог возникнуть.

Проблема материнства есть такое же дитя крупного капиталистического производства, как и целый ряд других острых социальных болячек, составляющее в совокупности социальный вопрос современности. Родилась эта проблема одновременно с появлением на свет рабочего вопроса и существует с тех пор, как женщина необеспеченных слоёв населения оказалась вынужденной, отрывая младенца от груди, нести на рынок труда свои рабочие руки.

Грандиозная эволюция хозяйственных отношений, за последнее столетие перевернувшая все прежние устои социально-экономических отношений, непосредственно отразилась на организации семье, вызвав быстрое разложение прежних её форм. Базой дошедшей до нас формы семьи служили определённые хозяйственные начала. В основе семьи лежали производственные отношения, в своё время сковывающие членов единой семьи прочнее, чем могли сковать их самые близкие узы крови. В те времена, когда семья представляла собой хозяйственную единицу, самую мелкую из хозяйственных единиц коллектива и притом не потребительную лишь, а и производительную, творческую, семья (род), благодаря совместному пользованию главнейшим тогда орудием производства — землёй, могла производить всё необходимое для своих членов; забота о потомстве, содержание, воспитание, обучение его входили в естественный круг её неотъемлемых обязанностей. Семья для своего процветания (экономического и социального) нуждалась в новых членах, в постоянном притоке свежих рабочих рук. Нет ничего удивительного, что в то время ответственность за потомство ложилась на семью и что она одна несла тяготы по содержанию и воспитанию подрастающего поколения.

Но в настоящее время, когда в окружающем нас буржуазном строе с его далеко идущим разделением труда и индивидуалистическим началом производства на долю семьи, как определённого социального коллектива, не выпадает никаких производственных функций, оставление всей заботы о потомстве на этом частном коллективе — не оправдывается никакими положительными соображениями.

Семья родового быта, семья — производительная единица, обеспечивавшая своих членов всем необходимым для жизни, отошла в область истории. Теперь не только отец, но и мать всё чаще работают не на семью, а вне её, на рынок, обслуживая своим трудом не кровных родственников, а совершенно посторонних потребителей товарного рынка. Теперь непрерывный приток свежих рабочих рук, который обеспечивал бы дальнейшее развитие производительных сил, нужен уже не семье, не замкнутой, мелкой дробной единице, а всему общественному коллективу в его целом.

Рассуждая логически, казалось бы, что забота о новом поколении должна лежать на той хозяйственной единице, на том социальном коллективе, который в нём нуждается для своего дальнейшего существования. Раз семья перестала фактически существовать как народнохозяйственная ячейка, раз она перестала нуждаться в притоке свежих трудовых сил, раз взрослый человек получает всё необходимое для его жизни не от неё, а от более широкого коллектива, попечение о младенцах и забота о рожающих их матерях должна была бы ложиться также на этот коллектив. Но такого рода рассуждение впору обществу, которое действительно заботится об интересах всего вверенного ему «целого»… Современные же государственные власти, обслуживающие лишь интересы монополистов, стремятся пользоваться готовыми рабочими руками, стряхнув с себя всякую ответственность за жизнь младенцев и матерей и предпочитая навязывать частносемейной организации те обязанности, которые она несла когда-то, на иной, более ранней ступени хозяйственного развития человечества. Такое нелепое противоречивое положение вещей могло сложиться только исторически, но истории же суждено исправить это противоречащее здравому смыслу положение, постепенно усиливая попечение коллектива о судьбе младенцев и самих матерей.

Равнодушно-легкомысленное отношение современного общества к этому серьёзному вопросу о судьбе матерей и младенцев покажется величайшим недомыслием в глазах человечества будущего.

Сейчас нас нисколько не удивляет, что государство берёт на себя заботу о больных, калеках, умалишённых, что оно строит школы, университеты, содержит публичные библиотеки, музеи. Нас бы, напротив, крайне изумило, если бы общественная власть вдруг заявила, что воспитание и образование юношества дело не государства, а семьи, ссылаясь на то, что когда-то в родовом быту все знания, какие приобретал человек, он черпал в недрах замкнутой семейной ячейки. Не менее будут изумляться люди будущего обычному сейчас заявлению, что забота о судьбе младенцев и матерей не есть обязанность общественного коллектива.

Если государству выгодно в своих интересах брать на себя бремя воспитания и образования юношества, то тем существеннее в его глазах должен являться вопрос о спасении сотен тысяч (а в России более миллиона) детских жизней, погибающих от отсутствия должной охраны и полной необеспеченности материнства. Гибнущие сотнями тысяч младенцы — это ведь не только будущие производители, но и столь желанные для государства плательщики налогов, вдобавок ещё возможные рекруты.

Стремление сохранить за изжившей формой семьи её былые обязанности влечёт за собой самые плачевные, самые невыгодные для интересов всего общества результаты: оно способствует умышленному понижению рождаемости и увеличивает норму детской смертности[68]. Дети, всей тяжестью ложащиеся на частносемейные хозяйства, являются для семей малообеспеченной части населения таким непосильным бременем, вносят столько новых забот, затруднений и горя, что неомальтузианская практика является единственным исходом. Если рабочему удалось с величайшими трудностями достичь известного уровня благосостояния, приобрести ряд культурных привычек, при вступлении в брак единственным способом не утратить этого драгоценного приобретения — придерживаться «бездетной системы».

С другой стороны, необеспеченность материнства и отсутствие должной охраны интересов матери отдают женщину всецело во власть тех производственных отношений, которые губят и мать, и её ребёнка.

Необеспеченность миллионов женщин-матерей и отсутствие попечения о младенцах со стороны общества создают всю остроту современного конфликта о несовместимости профессионального труда женщины и материнства, конфликта, лежащего в основе всей материнской проблемы. Для разрешения этого конфликта существуют только два способа: 1) либо вернуть женщину в дом, запретив ей какое бы то ни было участие в народнохозяйственной жизни; 2) либо добиться проведения таких социальных мероприятий, включая сюда и широкопоставленное страхование материнства и попечение о младенцах, которое дало бы возможность женщине, не бросая своих профессиональных обязанностей, не лишаясь своей экономической самостоятельности и не отказываясь от активного участия в борьбе за идеалы своего класса, всё же выполнить своё естественное назначение.

Так как колесо истории нельзя поворачивать по произволу, то первое решение приходится отбросить. Даже если бы насильственным путём и удалось удалить женщину из всех областей хозяйственной жизни, в которой труд её получил широкое и прочное применение, то меры эти были бы бессильны задержать процесс дальнейшего разложения и распада семьи. А в таком случае женщина с ребёнком на руках, возвращённая к полупотухшему семейному очагу, оказалась бы ещё менее обеспеченной от нужды, забот и горя, порождаемого бременем многодетной семьи, чем при современных переходных условиях.

Следовательно, остаётся только второе решение вопроса, которое и выдвигает организованный рабочий класс. Это решение заставляет подходить к вопросу о страховании с точки зрения облегчения тягот материнства для женщин рабочего класса при помощи постепенного усиления попечения общественного коллектива об участи младенцев и при широкой охране интересов самих матерей. Исходя из общей схемы дальнейшего исторического развития общественных отношений, нельзя не прийти к выводу, что на страхование материнства приходится смотреть не как на простое вспомоществование, вызванное временной безработицей, неотделимое от больничного страхования, не как на премию матерям за услугу, оказываемую ими государству, а как на шаг вперёд в направлении передачи в руки социального коллектива попечения о потомстве, как на одну из мер, ведущих к освобождению личности женщины.

Такое отношение к вопросу страхования материнства вытекает из самых основ социалистического движения и вполне отвечает той новой морали в области отношений между полами, которая постепенно складывается в рабочем классе в самом процессе классовой борьбы.

Статистика всех стран показывает одну и ту же картину: брачный возраст даже среди рабочего населения непрерывно повышается. Прежде рабочие вступали в брак в 20—22 года, теперь — в 27—29 лет. Низкая заработная плата, с одной стороны, рост культурных потребностей — с другой — не позволяют рабочему взваливать на себя в раннем возрасте все тяготы современной семьи. Но сердце и физиологические потребности не считаются с высотой недельного заработка… В результате «незаконная связь» и «свободная любовь» на языке романистов; а в результате свободного сожительства — и свободное материнство, всей своей тяжестью обрушивающееся на женщину.

Свободное материнство, «право быть матерью» — всё это золотые слова и какое женское сердце не задрожит в ответ на это естественное требование? Но при существующих условиях «свободное материнство» является тем жестоким правом, которое не только не освобождает личности женщины, но служит для неё источником бесконечного позора, унижений, зависимости, причиной преступления и гибели. Можно ли удивляться, что при таких ненормальных условиях женщина всячески стремится привязать к себе мужчину, отца её ребёнка, чтобы переложить на его плечи издержки по содержанию младенца? Со своей стороны мужчина идёт на эту уступку, т. е. на скрепление союза весьма часто не столько из любви к женщине и ребёнку, сколько из чувства долга. Не будь «последствий», свободно сошедшиеся люди мирно разошлись бы в разные стороны, но ребёнок налицо и «согрешивший» мужчина считает своим долгом свести женщину под венец, чтобы разделить бремя семьи.

Как часто обряд венчания даже в рабочей среде служит погребальным обрядом над потухшим чувством друг к другу… Что же удивительного, если страх последствий заставляет рабочих быть осмотрительнее при общении влюблённых и всё чаще и чаще прибегать к практике неомальтузианства?

Не решает вопроса и другой исход, когда мужчина, отказываясь от брака, берётся выплачивать женщине, имевшей от него ребёнка, определённое денежное пособие. Материальная зависимость всегда ощущается как нечто гнетущее, тяжёлое, унизительное. Особенно тяжела она для работницы, смолоду привыкшей к материальной самостоятельности, не знающей попечения о себе даже родителей. Эта экономическая трудовая самостоятельность постепенно выковывает из женщины человека-товарища, активного и сознательного члена класса. Момент же получения «денежного пособия» от соратника и товарища имеет настолько неприятный и горький привкус, что способен совершенно искалечить даже сердечные и дружеские отношения, закрепляя к тому же материальную зависимость женщины от мужчины и нарушая принцип равенства членов одного и того же класса.

Насколько иной характер носили бы отношения между полами в рабочей среде, если бы вопрос о «последствиях» не играл бы решающей роли при определении брачного союза и не ковал бы насильственной цепи там, где вся ценность отношений построена на внутренней свободе. Но для того, чтобы очистить брак от привходящих в него расчётов, ничего общего с любовью не имеющих, и вытекающих из тягот, которые налагает современная семья, есть лишь один способ — выдвинуть принцип широкого и всестороннего обеспечения материнства.

Если бы каждой работнице гарантирована была бы возможность родить ребёнка в здоровой обстановке, при соответствующем уходе за ней и за младенцем, возможность ухаживать за новорождённым в первые недели его жизни, возможность самой кормить его, не рискуя лишиться за это заработка, это был бы уже первый шаг к намеченной цели. Если бы при этом государство и общины занялись бы устройством убежищ для кормящих и беременных, врачебных консультаций для матерей и младенцев, выдачей доброкачественного молока и детского приданого; организовали бы широко раскинутую сеть яслей, детских садов и очагов, куда работающая мать могла бы со спокойной душой отдавать ребёнка, это был бы следующий шаг к намеченной цели.

Если бы социальное законодательство поставило охрану труда девушек и женщин на должную высоту, установило короткий рабочий день, часы перерыва для кормящих матерей, укороченный день для молодых девушек-подростков, предписало замену губительной техники производства менее вредными для организма женщины способами обработки, запретило ряд вредных методов труда и т. д.— это был бы ещё третий шаг к намеченной цели.

Наконец, если бы социальный коллектив, т. е. государство, гарантировал бы матерям в период беременности, родов, кормления пособие, достаточное для существования 6es лишений матери и ребёнка, это был бы ещё четвёртый и самый существенный шаг к цели.

Перед рабочим классом сейчас стоит задача: добиться повсеместного проведения таких реформ и социальных мероприятий, которые не только сняли бы с обременённых профессиональным трудом плеч женщины главную тяготу материнства, но и гарантировали бы возможность необходимого ухода за новорождённым, спасая юную, едва затеплившуюся жизнь из когтей преждевременной смерти. Проблема материнства тесно связана с судьбой рабочего класса. В её разрешении заинтересованы обе его половины: женщины и мужчины. Только при осуществлении принципа рационального обеспечения матерей и защиты младенца со стороны всего общества смогут отношения между полами в рабочей среде очиститься от той буржуазной накипи, которая их сейчас засоряет. Только тогда облегчится процесс выявления новой морали в общении между мужчиной и женщиной, каких требует интерес движения: рост товарищеских чувств между полами при полной экономической независимости их друг от друга.

С какой стороны ни подходить к вопросу страхования материнства, с точки ли зрения узко государственной, в интересах ли класса или всего человечества, вывод остаётся один и тот же: страхование материнства стоит в порядке дня социальной политики и требует дальнейшего своего развития и совершенствования.

И чем полнее, чем всестороннее будет эта сложная задача разрешена в пределах современных производственных отношений, тем короче будет путь, который потребуется для того, чтобы вступить наконец в новую «эру» человеческой истории.

Великий борец за право и свободу женщины[69]

Бывают моменты, бывают события, когда человеческое слово кажется особенно бледным, бессильным, несовершенным, бывает большая скорбь, которая не умещается в принятые нами словесные формы. Именно такое чувство родила в августе 1913 года весть о кончине Августа Бебеля.

Широкой волной прокатилась скорбь по рабочему миру, отозвалась в миллионах сердец. Но рядом со скорбью росло, подымалось и другое чувство — чувство гордой радости, что и это печальное событие превращается лишь в новый источник единения тех, из чьих рядов вышел сам Бебель, нитью, спаивающей ещё теснее представителей рабочего класса всех стран и народов. Смерть Бебеля являлась не только тяжёлой утратой для тех, кто стоял с ним под одним знаменем, его кончина — крупное политическое событие, на которое счёл своим долгом отозваться и весь буржуазный мир. Такой живой интерес в обществе и широкой прессе возбуждает обычно лишь смерть коронованной особы, популярного поэта, прославленного артиста.

Но Август Бебель не был ни королём, ни поэтом, ни артистом. Он был только сыном пролетария, сам рабочий-токарь и вождь тех, кого буржуазный мир привык презирать, ненавидя, ненавидеть, презирая.

Чем же объясняется это исключительное внимание к вождю рабочей партии со стороны его непримиримых идейных врагов? Едва ли кто станет отрицать, что в данном случае огромную роль сыграла сама кристально чистая, величаво-благородная личность Бебеля. Но вызвала ли бы эти чувства смерть того же самого Бебеля, обладателя тех же ценных человеческих качеств, если б это событие совершилось 50 лет тому назад?

То почтение, искреннее или лицемерное, какое обнаруживают идейные противники Бебеля, обнажая голову перед его свежей могилой,— это дань буржуазного мира не только личности Бебеля, это своего рода симптом, показатель роста силы и могущества того движения, которое он так любовно взращивал[70].

Отдавая «последние почести» ушедшему вождю, буржуазный мир как бы признаёт открыто, что труды Бебеля не пропали даром, что с организованным рабочим движением приходится считаться «старому миру» как с серьёзной политической силой, как с противником, чья растущая мощь внушает опасливое почтение.

Но тем тяжелее для участников движения утрата того, кто вложил так много творчества для поднятия силы и значения рабочей партии…

Если смерть Бебеля является незаменимой потерей для всего рабочего класса, то для наиболее угнетённой и обездоленной его части — для женщины, для работницы — боль потери удваивается. Женщины, работницы потеряли в нём не только вождя, не только великого оратора, но и лишились бесстрашнейшего борца за идею всестороннего освобождения женщины. Бебель является истинным основателем женского социалистического движения, его теоретиком. Его книга «Женщина и социализм», это поистине «женское евангелие», послужила прочным фундаментом для того здания женского социалистического движения, которое на наших глазах растёт, крепнет и развивается.

Когда мы теперь перелистываем эту книгу, вышедшую 34 года тому назад (в 1879 г.), мысли и положения, в ней заключающиеся, кажутся нам такими общепризнанными, неоспоримыми, знакомыми, что мы с трудом можем отдать себе отчёт в её значении, в той громадной роли, какую она сыграла в истории женского вопроса, в той революции, какую она внесла в умы современников Бебеля.

Оценить заслуги этой великой книги мы можем, только сравнив хотя бы в беглых чертах, то, что есть сейчас, с тем, что было тогда.

Сейчас перед нами оформившаяся, крепкая, быстро возрастающая в своей численности организация женщин-социалистов, охватывающая не десятки, а сотни тысяч работниц. Женское социалистическое движение — это лишь необходимый, дополнительный кадр общей «красной армии». И едва ли найдётся сейчас социалист, который открыто посмеет усомниться в пользе и необходимости этого кадра. Стремление работниц добиться в совместной борьбе за освобождение класса восстановления женщины в её человеческих правах входит в число задач общего движения. Одновременно с этим всё отчётливее обозначаются два резко отличающихся друг от друга русла, по которым растекается женское движение: феминистско-буржуазное и пролетарско-социалистическое. В настоящее время нет и не может быть никакой опасности, что эти два потока сольются, что женское рабочее движение растворится в волнах феминизма, нанося и численный и моральный ущерб рабочему движению, внося в него раскол «по полу». По мере того как женщины вовлекаются всё в большем и большем числе в водоворот народнохозяйственной жизни, по мере того как представительницы противоположных социальных полюсов сталкиваются на почве борьбы взаимных интересов, иллюзии об общеженском деле, о «сестринских чувствах» рассеиваются, как пар… Классовое разграничение выступает всё ярче и отчётливее и в области борьбы женщин за их права и интересы.

Не то было в 70-х годах, когда Бебель писал свою книгу, тогда ещё скромную по размерам брошюру, которой суждено было вырасти в объёмистый том, выдержать 51 издание и быть переведённой на все культурные языки. В те сравнительно недавние времена женского социалистического движения вообще ещё не существовало. Женщины единицами, мелкими группами входили в рабочие организации, играя в них незаметную, пассивную роль. В 60-х годах работница Патерсон делает попытку стянуть, централизовать слабые, разрозненные женские профессиональные союзы в Англии. В Германии социалисты в конце 60-х и начале 70-х годов пробуют вызвать в жизнь первые организации работниц[71].

Но попытки эти гибнут либо под ударами полицейских репрессий, либо замораживаются холодом равнодушия со стороны товарищей-мужчин, не умевших ещё в те дни учесть значение пробуждавшегося протеста среди женщин-работниц.

Однако не многим лучше обстояло дело в лагере женщин буржуазного класса. В те времена феминистское движение ещё не носило характера определённой общественной организации. Не было ни международных женских советов, ни национальных союзов избирательных прав, ни женских съездов, ни шумных демонстраций. Сама идея эмансипации женщины выражалась в форме идеалистического принципа, в осуществимость которого верили лишь отдельные личности, носители «великих традиций» изживающего себя либерализма. И только на чисто экономическом поприще, на рынке квалифицированного ручного и умственного труда женщины на практике собственными локтями прокладывали себе путь к манящему заработку, заслоняемому широкими плечами конкурентов-мужчин. Борьба шла разрозненная, индивидуалистическая; каждая боролась за себя, отвоёвывая у судьбы свой новый, не «женский» жребий, но так как на каждом шагу женщинам приходилось наталкиваться на сопротивление конкурентов-мужчин, то именно в них, в представителях другого пола, усматривали женщины весь «корень зла». Отсюда было наивное «мужененавистничество» феминисток, выдыхающееся сейчас и из буржуазного движения. Если феминизм в 70-х годах как известное умонастроение уже успел пустить более прочные корни в Англии и Америке; если имена Найтингель, Жозефины Бётлер, мистрис Фрей характеризовали собою целые новые области социальной деятельности женщин, а группка, поддерживающая Д. С. Милля, решалась поднимать знамя политического равноправия женщин, то в Германии, где тогда жил и действовал Бебель, женское буржуазное движение едва намечалось.

Но чем расплывчатее и неопределённее были его контуры, тем легче было Луизе Отто Петерс и Августе Шмидт провозглашать единство общеженского дела и взывать к объединению всех женщин, без различия слоёв и классов.

Окружённые злобно шипящими на них представителями консервативной мысли, осыпаемые клеветой и оскорблениями, первые женщины-борцы за «женское дело», за «общеженские интересы» видели один исход — сплотиться, стянуть свои ряды, восстать как угнетённая, единая «женская нация»… И просыпающиеся женщины всех слоёв населения, естественно, тянулись к тому знамени, на котором стояли наиболее для них близкие и дорогие лозунги. Получалось сложное и запутанное положение. С одной стороны, необходимо было для представителей демократии взять под свою защиту эмансипационные стремления женщин, с другой — выходило так, будто рабочий класс, поддерживая интересы женщин чуждых ему слоёв, изменял своей ещё и без того неустойчивой классовой позиции. Книга Бебеля вывела социал-демократию из этого лабиринта социальных взаимоотношений, показала тот путь, по которому, не вредя массовому делу и всё же служа идее женской эмансипации, может спокойно шествовать рабочий класс.

Раньше чем напомнить основные положения книги Бебеля, полезно восстановить в памяти, каково было в те времена отношение организованной части рабочих к вопросу женского равноправия и освобождения.

Признавая в теории принцип равноправия женщины как неотъемлемую часть общедемократического идеала, большинство социалистов относило осуществление этого принципа в неизмеримую даль грядущего. О политическом равноправии не было и речи, но и самому существенному вопросу женского труда — участию женщины в промышленности — у социалистов ещё в 60-х и 70-х годах существовало крайне спутанное представление. На целом ряде съездов рабочих организаций того времени — на съездах Интернационала, на съезде всеобщего германского союза рабочих обществ, обществ Самообразования и т. д.— рабочими принимались постановления, в которых выражалось требование полного исключения женщин из промышленности, запрещения им профессионального труда[72].

Напрасно Маркс в своей полемике с Куллери на первом съезде Интернационала доказывал всю реакционность подобной меры, точка зрения эта нелегко изживала себя в широких кругах. Даже на охрану женского труда законодательным путём социалисты смотрели в то время как на переходную ступень к полному воспрещению промышленного труда женщинам. Мотивируя в рейхстаге законопроект, регламентирующий женский труд, Моттелер ещё в 1878 году говорил:

Такая точка зрения со стороны представителей социал-демократии сейчас была бы невозможна. Но в те времена она вытекала непосредственно из тех тяжёлых, гнетущих условий жизни, какие создавались ростом женского фабричного труда. Этот труд отнимал у рабочего последнее прибежище, лишал его последнего утешения — семейных радостей. Труд женщины вне дома тушил домашний очаг, уносил из него последние искры уюта и отдохновения, калечил детей, убивал младенца в утробе матери, ставил и изнурял женщину… Вся тяжесть этого нового явления обрушивалась как последнее, непосильное бедствие на рабочее население, заставляя судорожно цепляться за остатки былых, привычных семейных форм. Надо было изжить всю горечь разрушения былого идеала семьи, чтобы примириться с фактом ухода женщины на работу вне дома и усмотреть в этом факте тяжёлую, проклятую, но неизбежную ступень к лучшему будущему…

Не меньшая неясность царила у социалистов и по вопросу о равноправии женщины как гражданки. Ещё на объединённом Готском съезде в 1875 году при выработке пункта, определяющего политические требования партии, вопрос о включении сюда и женщин вызвал горячие дебаты. Гассельман старался доказать, что следует отличать в вопросе женского равноправия двоякого рода требования: то, что годится для будущего, и то, что приемлемо для настоящего. «Что касается избирательного права для женщин, то следует, прежде всего, уметь различать, что соответствует современным условиям и что годится для будущего. Разумеется, лишение половины рода человеческого общественных прав — крупная несправедливость, которую социальный мир должен будет устранить. Но сегодня ещё женщина в общем сильно отстала от мужчины, что объясняется отчасти и худшим воспитанием, какое она получает». Следовательно, по мнению Гассельмана, дать ей политическое равноправие ещё несвоевременно.

Бебель тогда же восстал против этой ошибочной точки зрения и внёс на съезд предложение поставить в программу требование о распространении избирательного права на лиц обоего пола. Предложение Бебеля не прошло, но ему сделана была всё же уступка, и на место прежней редакции, говорившей лишь о лицах мужского пола, Готская программа поставила слова «каждого гражданина», позволяющие подразумевать и женщину[74].

В такой ещё смутной идейной атмосфере родилась и книга Бебеля.

Теоретику вопроса, социалисту предстояла трудная задача: с одной стороны, надо было взять под защиту рабочей демократии принцип освобождения женщины от всяческого её порабощения, показать её право при создавшихся социально-экономических отношениях на восстановление её равноправия, с другой стороны, надо было внести ясность в само женское движение и разбить вредную для рабочего класса иллюзию об общеженском деле, стоящим якобы над классовыми интересами. Книга Бебеля сумела разрешить эту двойную задачу.

Его первая забота была: выяснить и установить неразрывную связь, какая существует между женским и общесоциальным движением наших дней. Пользуясь положениями Энгельса и Маркса, он установил тесную зависимость между производственными отношениями на различных ступенях хозяйства и социальным положением женщины в обществе. Но Бебель не остановился лишь на прошлом, он умел связать с ним будущее; в живых красках, исходя из прошлого, набросал он тенденцию дальнейшего развития женского вопроса и судеб женского движения.

Являясь сторонником Бахофенской теории материнского права, он бросил злобно ощетинившемуся буржуазному обществу, рычавшему на женщин за их попытки сбросить надетое на них ярмо бесправия, что это бесправие вовсе не есть раз навсегда Богом установленный порядок вещей; что долгие тысячелетия царили иные отношения, когда главенство в тогдашнем социальном коллективе — роду — принадлежало женщине-матери; что бесправие женщины есть лишь преходящая историческая категория[75]. Это были важные положения, колебавшие устои современного женского порабощения. Опираясь на материалистическое понимание истории, Бебель старался показать своей книгой, что положение женщины изменяется в зависимости от той роли, какая выпадает ей на долю в социальном коллективе. Там, где женщина участвует в производстве не для непосредственного потребления, а для воспроизводства или обмена, положение её иное, труд её получает большую оценку, чем там, где она занята только созданием предметов непосредственного потребления, где труд её ограничен домашним хозяйством. Сейчас женский труд начинает играть серьёзную и значительную роль в народном хозяйстве — отсюда и право женщин потребовать восстановления своих утраченных свобод. Но утверждая право женщин на восстание и на борьбу за своё освобождение, Бебель всей своей книгой подчёркивает, что это освобождение не может совершиться в рамках современного общественно трудового. Освобождение женщины возможно только в социализме и только через социализм.

Раз угнетение женщины вошло в жизнь вместе с утверждением частной собственности, установлением менового хозяйства и введением системы производства, основанной на эксплуатации чужого труда, оно может исчезнуть тоже только с устранением этих трёх основных явлений. Никакое внешнее, формальное уравнение женщины в правах с мужчиной, ни политическое, ни профессионально-трудовое не спасёт женщину от социального и экономического рабства, если старый мир останется на своём месте. Отсюда тождество конечной цели женского и рабочего движения, если первое действительно хочет преследовать задачу всестороннего освобождения женщины.

Это одно из основных положений, определивших отношение социал-демократов к борьбе женщин за свою эмансипацию. Этим положением Бебель разбивал иллюзии феминисток, рассчитывавших отвоевать себе равные права и привилегии с мужчинами, не нарушая основ современного классового общества.

Но рядом с этим общим положением Бебель выставлял и другое. Бебель был первый, кто указал на двойственный характер бесправия и угнетения женщины.

Этот двойственный характер зависимости и угнетения, в котором находится женщина, особенно женщина-работница, создаёт и двойственную задачу женского рабочего движения: 1) борьбу за освобождение себя наравне с товарищами по классу как представительницы бесправного и эксплуатируемого класса, 2) борьбу за освобождение себя как представительницы пола от специфического социального, лежащего на ней.

Эта двойственная задача легла в основу женского социалистического движения и могла вместить задачу освобождения женщины в общую социалистическую программу без того, чтобы партия покинула отчётливую классовую позицию. Всей книгой своей предостерегая женщин от увлечения феминизмом буржуазного типа, указывая повторно, исторически и с помощью фактического материала, взятого из современности, что корень бесправия и угнетения женщины лежит в экономике, в существующих производственных отношениях, Бебель постоянно напоминал, что положение женщины даже в рамках собственного класса неодинаково с положением мужчины этого же класса. Как ни много общего в положении женщины и рабочего, у женщины есть одно печальное преимущество: она первое человеческое существо, которое познало рабство. Женщина стала рабою тогда, когда ещё не существовало самого института рабства. Отсюда — те специальные задачи, которые выдвигает женское социалистическое движение, напоминая о своих нуждах товарищам по классу, вовлекая партию в борьбу и за женские интересы.

Книга Бебеля сыграла великую роль, не поддающуюся сейчас всей глубине оценки, в смысле установления основных принципов социал-демократии по отношению к женскому вопросу.

Но и в отдельных частях этого вопроса книга Бебеля оказала громадное воспитательное значение, особенно в области очищения половой морали от буржуазного налёта. Кто, как не Бебель, поднял и поддержал знамя, на котором стояло требование освобождения женщины, как представительницы пола? «Но не может быть полного освобождения человечества без установления остальной независимости и равноправия полов во всех отношениях»[78]. Всё лицемерие современной морали, всё ханжество, всё двуличие нашего общества беспощадно вскрывал Бебель своей книгой. Он показал, что брак и проституция являются лишь двумя сторонами одной и той же медали, а страницы, посвящённые вопросу о торге женским телом, долго ещё будут служить источником, обличающим двуличие и ханжество нашей эпохи. Показав, что такое современный нерасторжимый брак, основанный главным образом «на расчёте» или «рассудке», Бебель бесстрашно заявил себя сторонником ниспровержения «двойной морали» и свободного союза, основанного на влечении сердца. Кто, как не Бебель, бросил лицемерной добродетели нашего общества сильное, смелое утверждение: «Удовлетворение половой потребности такое же частное, личное дело, как и удовлетворение каждой другой естественной потребности человеческого организма»[79]. Лишь бы это не приносило вреда себе и другому, в остальных случаях половая и сердечная жизнь никого не касается[80].

Кто, как не Бебель, решился отстаивать право женщины на удовлетворение её половых потребностей; кто, как не он, указал на чудовищную ненормальность современного положения вещей, при котором сотни тысяч здоровых, сильных девушек, лишённые возможности вступать в брак и соблюдающие свою невинность, кончают истерией, сумасшедшим домом? Или поддаются «соблазну» и тогда безжалостно выталкиваются обществом в ряды отверженных?.. Кто, как не Бебель, наметил общие контуры новой, зарождающейся в рабочем классе половой морали, основанной на равенстве полов и товарищеской солидарности? Кто, как не он, показал, что мы уже бессознательно пользуемся этим новым критерием морали, но пока применяем его лишь к «великим душам» мужчин и женщин.

Страницы книги Бебеля, посвящённые вопросу полового освобождения женщины, проникнутые беспощадным сарказмом по отношению к практикующейся современным обществом «двойной морали»,— самые красочные по силе изложения и красоте мысли. Ради одних этих страниц следовало бы не только работницам, но и женщинам других классов и слоёв населения воздвигнуть в сердцах вечный памятник Бебелю.

Август Бебель является защитником женщины не только в области теории; он проводил свои убеждения и в жизненную практику. От него первого, как мы указали выше, исходила инициатива на Готском объединительном съезде включить в партийную программу требование политической правоспособности женщины. Бебель был первым, кто в Германии созвал женское политическое собрание в Лейпциге в 1876 году. Собрание было посвящено вопросу «Положение женщины в современном государстве и её отношение к социализму» и должно было послужить привлечению женщин к предстоящей тогда избирательной кампании. Бебель в своих мемуарах (стр. 381) сам рассказывает, что собрание имело громадный успех: зал оказался переполнен, и женщины своим интересом к поставленному вопросу показали, что и они просыпаются к общественной жизни.

Бебель был также первым, кто в 1895—1896 годах внёс в рейхстаг предложение о распространении на женщин избирательных прав. Здесь нет возможности перечислить случаи, когда голос Бебеля возвышался с трибуны для защиты трудовых, политических или иных интересов женщин. Это значило бы повторить всю историю социально-политических выступлений германской и международной социал-демократии. Нельзя не указать, однако, на то, что Бебель являлся всегда сторонником широкой охраны женского труда в обеспечении материнства. На известном съезде по охране труда в Цюрихе в 1897 году позиция, занятая Бебелем в полемике с Картон-Виаром, положила конец старым, отжившим иллюзиям, будто бороться с тяжёлыми последствиями женского труда можно только путём исключения женщин из промышленности, и послужила руководящей нитью при разработке социалистических требований в области охраны женского труда на съезде в Ганновере 1899 года.

О том, как тепло отзывался Бебель на каждую попытку женщин вступить на путь борьбы, русские работницы имеют живой пример: у каждого в памяти его душевные строки, присланные к первому «Женскому Дню» в России.

В Бебеле женщины, особенно женщины рабочего класса, потеряли не только великого учителя, но и отважного борца за их освобождение, неизменного защитника их интересов, верного друга…