Мартышка для чемпиона (СИ)

Глава 27

— Отдай. Мне. Этот. Чертов. Пульт! — рычу я, подбоченившись.

— С какой это стати? — хмыкает Бессонов, вальяжно развалившись на кровати.

— С такой, что я не досмотрела прошлую серию, а ты уже включаешь новую!

— Так, а кто же виноват, что ты вчера ее продрыхла, Обезьянка? — закинув одну руку за голову, издевательски посмеивается полуголый негодяй. Пальцы его второй руки активно тыкают по кнопкам, включая новую серию сериала, на котором мы вдвоем благополучно залипаем уже пятый вечер подряд.

И да! Я не знаю, в какой момент наши отношения из разряда «приезжай, потрахаемся» перешли на «мы досматриваем второй сезон черной драмеди». Не спрашивайте! Нет. Тс-с-с, я сказала! Эта тема табуирована даже в моей голове.

— Девочки не дрыхнут, девочки спят, — щурюсь, хватая с постели и запуская в сторону Арса подушку, которую он тут же лихо перехватывает прямо на подлете.

— Сути дела это не меняет.

— Мужлан!

— Ты идешь, или я начинаю без тебя?

— Давай искать компромисс, — складываю руки на груди.

— Например, какой?

— Если ты не включишь мне последние десять минут шестой серии, то завтра что-то другое и начинать, и заканчивать ты тоже будешь без меня, — улыбаюсь, невинно хлопая ресницами.

Судя по выражению лица Бессонова, его мое предложение не сильно-то торкает. Он только нагло заявляет:

— Это не компромисс, а шантаж, Обезьянка.

— Сути дела это не меняет, — ехидно возвращаю Арсу его же слова.

Засранец смеется. Смотрит на меня и нажимает на «пуск», запуская седьмую серию.

Я дую губы и, резко рванув с места, запрыгиваю на кровать, переползая на другую сторону. Делаю выпад в попытке отобрать у Арса пульт от телевизора. Вот только реакция у хоккеюги отменная!

С тихим издевательским смешком Бессонов отводит руку с пультом, а второй обхватывает меня за плечи. Наваливается, придавливая стокилограммовым телом к матрасу, оплетая ногами и остальными своими спортивными конечностями. Прижимает к себе, зажимая, словно в тисках.

Я возмущенно пыхчу, кусая Арса за подбородок. Он смеется и уворачивается. Я делаю новый «клац» зубами, всерьез раздумывая над тем, не откусить ли его нос. Бессонов не теряется и делает то, что дезориентирует меня лучше всего — начинает лихорадочно осыпать безостановочным поцелуями лицо.

Я ерзаю, пытаясь вырваться или увернуться. Тщетно. Оставляя свои горячие «чмоки» на моих щеках, лбу и скулах, в конце концов Арс припадает губами к моим губам. Прерывает все мои дальнейшие потенциальные протесты, самым бессовестным образом запуская свой язык в мой рот. Своим напором заставляя забыть и про сериал, и про вселенскую несправедливость, и про злосчастный пульт, который с грохотом вываливается из руки Беса на паркет.

Вот и залипли на сериальчике…

Тихий бубнеж седьмой серии едва звучит где-то на краю сознания. В голове вата. В ушах наши «охи-вздохи» и сбитое дыхание. Сердце грохочет. Кожа горит. Одна ладонь Арса мнет мои ягодицы. Сжимает сильно. До синяков. Я вообще от него частенько ухожу конкретно «помятая» и в засосах. Этот парень настоящий маньяк!

Вторая его ладонь заползает мне под поясницу, прижимая ближе. Еще. И еще ближе. С моих губ срывается стон, когда Бессонов подается бедрами вперед и его член трется у меня между ног, заставляя пожалеть о том, что между нами есть препятствие в виде нижнего белья.

Новое движение бедер Арса, и мой новый протяжный стон.

М-м-м…

Бессонов разрывает поцелуй и, тяжело дыша, слегка отстраняется. Ловит мой ошалелый взгляд. Его кадык дергается. Я с трудом сглатываю вязкую слюну, ловя себя на мысли, что была бы не прочь пройтись по нему языком. Слизать каплю пота на виске…

Между нами случается заминка. Мы переглядываемся. Пауза длится не больше секунды, но ощущается как маленькая вечность, за которую мы оба пытаемся выровнять дыхание и поумерить пыл. Но… с последним у нас явные проблемки. Потому что в сексе мы оба без тормозов! И наша заминка заканчивается резким одновременным рывком друг к другу и новым, на этот раз торопливым и суетливым столкновением ртов в глубоком поцелуе.

Мы целуемся, как безумные. Целуемся, как в последний, блин, раз! Хотя оба знаем, что у нас в запасе есть еще целых две недели.

Две?

А куда еще две делись?

Я прогибаюсь в спине и стону. Арс тянет за край мою/свою футболку, снимая ее с меня. Я протискиваю между нашими телами ладонь и слегка надавливая ноготками, прохожусь вниз по голому торсу Бессонова. Очерчиваю косые мышцы живота, рельефными стрелами уходящие под резинку трусов. Царапаю ощутимей, в очередной раз тихо ненавидя его тело за такую безупречную для меня идеальность.

Зараза, зараза, зараза!

Подцепляю пальцами, стягивая его боксеры. Оголяя этот божественно твердый ствол, который я едва успеваю обхватить пальцами… как меня тут же лишают священной возможности полапать достоинство чемпиона, одним быстрым движением переворачивая на живот.

Я возмущенно хриплю:

— Это что за невероятная наглость?

— Оттопырь для меня попку, детка, — слышу вместо ответа на свой крайне важный в данный момент вопрос. — Сегодня играем по моим правилам.

— С какой это стати?! — пытаюсь выдать возмущенно, но выходит скорее жалобно. Я буквально растекаюсь, как кисель, когда чувствую, как крепкие бедра уже пристраиваются к моим ягодицам. Тут, как понимаете, особо не до протестов.

Однако я была бы не я, если бы не выдала, фыркнув:

— Я найду себе нового сексуального партнера. Ты слишком эгоистичен!

— Так кто же спорит. Вот через две недели и начинай искать, — хрипло смеется Бессонов, откидывая волосы с моей шеи, обхватив ее ладонью. — Правда, партнера для секса ты, может, и найдешь, но такого сексуального, как я, вряд ли, — шепчет мне на ушко засранец, заставляет меня упереться локтями в матрас.

— Я же говорила… все вы спортсмены — нарци…м-м-м! — прикусываю губу, получая легкий шлепок по попе.

— Не переживай, зараза к заразе не липнет, Обезьянка.

Ох, самовлюбленный засра…а-а-ах! Вскрикиваю, когда Арс кусает меня в плечо и толкается в меня, проникая на всю длину. С тихим рыком замирает, дав секундную передышку на то, чтобы привыкнуть к ощущениям.

Два удара сердца.

Бессонов начинает двигаться во мне. Берет размашисто и глубоко. Шлепок за шлепком. Удар за ударом. В едином крышесносном своей неторопливостью ритме. Вот только… в этот раз все… не так. По-другому. Иначе. Я… не сразу понимаю, почему. Почему я чувствую его ярче, острее, горячее, откровеннее. Ближе даже. А когда понимаю, выдыхаю, испуганно перемежая слова с нечленораздельными звуками:

— Резинка… а-а-а… Арс… ты… ты забыл…

— Все под контролем, Обезьянка. Я прервусь…

Под контролем — это хорошо.

Под контролем… ладно.

Я, напрочь потерявшись в пространстве и времени, совершенно не нахожу в себе сил протестовать сексу без защиты. Удивительная вещь, но обожающая все контролировать, я в вопросе контрацепции целиком и полностью научилась доверять Бесу за те две недели, что почти каждую ночь мы проводим вместе. Вот и сейчас спускаю на тормозах.

Я облизываю своих пересохшие губы и сильнее прогибаюсь в спине, двигая бедрами навстречу движениям Бессонова. Он наматывает мои волосы на кулак и ускоряет темп. А все, на что сейчас хватает моих сил, — судорожно комкать пальцами простыни, извиваться и стонать. Кричать и мычать от удовольствия с каждым новым толчком внутри. Снова и снова. Кожа к коже. Такую вольность мы позволяем себе всего второй раз, и именно поэтому сейчас ощущения кажутся в тысячи раз приятнее. Буквально до искр в глазах!

Глава 28

Шестнадцать.

Семнадцать.

Вдох. Рывок. Мышцы пресса напрягаются. Выдох. Опускаюсь лопатками обратно на мат.

Восемнадцать.

Еще один вдох.

Я найду себе нового сексуального партнера.

Рывок и… тут же со свистом выпуская воздух сквозь сжатые зубы, психанув, откидываюсь обратно на мат.

Нового она себе найдет, коза!

За грудиной адски молотит сердце. По виску катится капля пота. Пальцы рук, закинутых за голову, судорожно сжимаются, до боли в суставах. Мне бы целиком и полностью сосредоточится на разминке. Вечером важный матч. Я нужен команде в трезвом уме и здравой памяти. Но и первое, и второе с появлением в моей жизни Царицы на регулярной основе как-то быстро сошло на нет. Она и только она занимает девяносто девять процентов моего внимания. И это неимоверно бесит и пугает.

Нет, вы слышали?

Она найдет себе нового.

Эгоист я, видите ли.

А ты… бессовестная мартышка, блин!

— Бессонов, ты там на мате досыпаешь, что ли? — слышу рык тренера по физподготовке и следом дружный ржач товарищей по команде. — Спать ночами надо, а не на тренировках.

— А ему ночами некогда, — хмыкает Туча. — Он у нас парень нарасхват. Пока не уехал, пытается оставшуюся холостую половину столицы облагодетельствовать.

Вообще-то последние две недели «облагодетельствовать» я пытаюсь только одну. Но этим оленям это знать не обязательно. А этой заразе — Марте — вечно все не так!

Нет, в сексе у нас все классно, да и общий язык, что неудивительно, мы тоже нашли. Но вот эти ее тонкие шпильки, которые она бросает порой, даже сама того не замечая, непременно бьют по самому больному. Будто бы ей вообще посрать на то, что сейчас происходит между нами. Будто я реально просто член для нее, от которого она без стыда и сожаления откажется уже через две недели.

Да, и найдет себе другой.

Зашибись!

Нет, по факту, это так и есть. То есть львиная доля мужиков именно о таких отношениях и грезит в своих влажных мечтах: чтобы никаких притязаний на банковский счет, руку и сердце. Потрахались и разбежались. Спасибо, все было клево. Давай списываться раз в год, кидая друг другу тупые поздравления с днем рождения. Изначально я и сам был такому формату рад. Но сейчас…

Не знаю, блять!

Кажется, я запутался.

— Половину ли? — хмыкает Черкас, подгребая ко мне и протягивая бутылку с водой.

— Чего? — вскидывая я взгляд, усаживаясь на задницу.

— Или одну конкретную? — спрашивает уже тише и совершенно без злого умысла друг.

Я беру предложенную мне бутылку и делаю пару жадных глотков. Только потом бросая:

— Допустим.

— Насколько все серьезно?

— Ничего серьезного, — говорю, с разочарованным смешком добавляя, — для нее так точно.

— А-а, так вон оно что, наш старичок попал под каблучок, — слышу ехидный хмык нашего новенького борзого, которого я да и половина команды, честно говоря, конкретно недолюбливаем. Но почему-то именно со мной этот баран любит закусываться по поводу и без. Игрок он, может, и не плохой, а вот с чувством такта у парня сильные проблемы. Оттого частенько хочется ему этого такта напихать по самые гланды, чтобы неповадно было.

Я оглядываюсь:

— У тебя есть что сказать по этому поводу?

— Рост, — слышу предупреждающее от Рема.

— Парни, ладно вам, — вступает наш миролюбивый Туча.

— Мы-то думали, что ты тут мировые рекорды по «галочкам» бьешь. А это тебя так одна умудряется заездить? — и не думает идти на попятную Рост.

— А тебе завидно или как?

— Да нет, чему завидовать-то. Ты все равно через полтора месяца свалишь за бугор, Бес.

— И?

— И девочка останется одна. Девочка будет скучать. Искать утешения. Не сомневайся, я подставлю свое крепкое мужское плечо. И не только его. Ротик у нее как, рабочий? — делает вполне говорящее движение языком, ударяя по щеке, гнида, и меня взрывает. Напрочь. Моментально! Буквально подбрасывает на месте, перекрывая к чертям собачьим! До красной пелены перед глазами и грохота крови в ушах. Рука, сжимающая бутылку, реагирует быстрее языка и тара уже летит в сторону этого резвого умника, со всей дури прилетая в его пустую башку, подбив глаз. От сломанного моим кулаком носа Роста спасает только вовремя подскочивший и удержавший меня на месте Черкасов:

— Да забей, Бес. Идиот он.

— Ты охерел, Бессонов?!

— Держи свой рабочий поганый рот закрытым, Рост! — рычу, из последних сил контролируя заклокотавшую во мне злость. Злость такую, что просто физически не способна уместиться в одном человеке. Злость, которая при определенных обстоятельствах может на хер и убить этого зарвавшегося двадцатипятилетнего щенка.

— А то что?

— А то ближайшие полгода каши через трубочку будешь сосать, придурок.

— А ну, прекратили, оба! — пресекает дальнейшую перебранку тренер. — Ростислав, я смотрю, у тебя еще есть силы болтать? Вытри лицо и дуй педали крути, все толку больше будет. Бессонов, а ты еще два подхода по двадцать, чтобы вся дурь вышла. Увижу, что филоните, будете у меня до самого начала матча круги по коробке нарезать. Вперед. Развели тут…

Я бросаю в сторону Роста убийственный взгляд, искренне сожалея о том, что мы, блять, одноклубники! Был бы он в команде соперника, я бы с превеликим удовольствием поправил его прикус, прокатив мордой по борту.

Вот из-за таких борзых сволочей, у которых напрочь отсутствует уважение к женщинам и фильтр между мозгом и языком, такие, как Марта, потом и думают, что мы, хоккеисты, сплошь эгоистичные тупые качки, у которых в жизни две радости: потрахаться и клюшкой шайбу погонять. А это, мать твою, не так!

Черкасов хлопает меня по спине, мол, выдыхай. Я выдыхаю. Не сразу, правда, но прихожу к мысли, что на идиотов не обижаются. Карма таких обязательно догонит и хорошенько «навешает» трындюлей и без меня.

Возвращаюсь на мат и старательно концентрирую оставшийся один процент своего внимания на этих гребаных «два по двадцать», упорно гоня от себя любые мысли о Царице и брошенном Ростом: «девочка останется одна… подставлю плечо».

А ведь реально, по исходу двух недель (в лучшем случае шести, если мне удастся уломать Марту еще на месяц) какой-то мудак непременно окажется на моем месте. Уже он, а не я, будет ее любить, целовать и обнимать. Гладить по волосам, слушать ее смех, ловить ее взгляд и терпеть все, даже самые нелепые и детские закидоны. Пошлить в смс-ках и смотреть с ней новые сезоны тупых американских сериалов, боясь даже сделать вдох, когда она заснет на его плече на последних десяти минутах очередной серии, только бы не разбудить, чтобы не сбежала. На его. Уже не на моем. Сука! Я уже его ненавижу!

В общем, день в ледовом у меня сегодня конкретно не задался. После разминки и тренировки на льду я принимаю душ и покидаю арену в числе первых. Забираюсь в тачку, попутно набивая Мартышке сообщение с вопросом:

Бес: «Где ты?»

Ответ прилетает только минут через десять.

Царица: «Дома. И тебе привет, Арсений!».

Бес: «Привет. Сейчас приеду. Ставь чайник»

Царица: «Сейчас? Зачем? Мы же не встречаемся в дни игр. Забыл?»

Бес: «Разговор у меня к тебе есть»

Серьезный.

Хер тебе, а не новый партнер через две недели!

Что это значит, и что в последствии я буду с этим делать, не понимаю. Но на данный момент мысль, что пора идти на сближение, какое-то помимо физического, будоражит кровь. Будем считать, что это моя благородная миссия по спасению Царицы. Ее нервных клеток и веры в мужской пол. Серьезно! Не хватало еще, чтобы ее нежная идеальная жопка попала в лапы такого гондона, как Рост. А она может. Эта девчонка ведь совершенно не разбирается в мужиках!

Пока лечу через весь город до дома Царицы, набираю генеральному менеджеру команды. Через три длинных гудка слышу на том конце провода:

— Бес?

— Леонид Георгич, день добрый.

— Привет, парень. Какие-то проблемы?

— Почему, если я звоню, значит сразу проблемы?

— Просто это точно не в твоих правилах, — смеется Георгич.

— Тоже верно, — соглашаюсь, притормаживая у цветочного и глуша мотор. — Слушайте, Леонид Георгич, могу я вас попросить о небольшом одолжении? Хочу на сегодняшний матч пригласить кое-кого. Проходной нужен, в VIP-сектор. Сможем организовать?

Глава 29

Проклятье!

Разговор у него есть, видите ли…

Что, неужели надо его разговаривать прямо, блин, сейчас?

Ар-р-р!

Чтобы вы понимали, когда ты бегаешь по дому в свой выходной со шваброй с грязной головой, в любимых, но совершенно простых хлопковых трусах-шортах и растянутой майке, фраза «ставь чайник, сейчас приеду» — последнее, что хочется услышать. Особенно от твоего мужика! Ну, то есть, Бессонов не мой мужик, конечно, но…

Короче, посыл вы поняли.

После сообщения Арса я начинаю летать по квартире со скоростью бешеной белки под допингом. С проворность Халка двигаю мебель по местам, домывая полы. Прячу по шкафам раскиданные по всей студии вещи, которые планировала перестирать и смахиваю пыль на самых очевидно видных поверхностях. Нет, вообще-то, я не засранка! И дома у меня всегда чисто. Но последние две недели мне было откровенно не до уборки и моя чистота малость покрылась совсем не маленьким сантиметровым слоем пыли. В общем, атас.

Напоследок я успеваю заскочить в душ и вымыть голову, натягивая на себя халат уже под нетерпеливый трезвон дверного звонка.

Фуф!

Где там ребята из книги рекордов Гиннеса со своими секундомерами? Я больше чем уверена, что еще ни один человек в мире за полчаса не успевал сделать столько, сколько сделала я!

— Чтобы ты понимал, — открываю дверь, ворчливо выговаривая, — я терпеть не могу такие внезапные п… — не договариваю просто потому, что мой рот бессовестным образом затыкают самым развратным в мире поцелуем. Жадным, голодным, ненасытным поцелуем, вопиющим образом моментально запихивая свой язык мне в рот.

У-у, зверюга…

Бессонов буквально с порога сгребает меня в охапку своими накачанными ручищами, присасываясь, словно клещ! Стискивая так сильно, что мои косточки начинают жалобно трещать. А легкие — биться в предсмертных конвульсиях от нехватки кислорода.

Арс терзает мои губы своими, подавляя всю мою волю, злость и принципы, зацеловывая так, будто мы не виделись по меньшей мере вечность. Хотя разъехались только вчера вечером. Ладони Бессонова ползут по моим голым ногам. Мои — путаются в его волосах и царапают затылок. Арс оттесняет меня спиной к стене и углубляет поцелуй. Хотя, казалось бы, куда уж круче?

Я окончательно теряюсь во времени.

Сколько мы так «возимся» в пороге? Полчаса? Час?

Мой махровый халат уже развязан и почти неприлично распахнут. Полотенце, упавшее с мокрых волос, валяется под ногами. Кончики пальчиков начинают болеть от того, что все это время мне приходится балансировать на цыпочках. А сердце отбивает чечетку, когда губы Бессонова наконец-то отпускают мои, позволяя сделать вдох. Один маленький, короткий вдох, который он тут же ворует, чмокнув меня в губы и прошептав хрипло:

— Соскучился.

— Да, — выдыхаю, — я заметила, — стреляю глазами вниз, где между нами вполне красноречиво вздыбились его черные спортивные штаны.

Арс миленько закатывает глаза, выругиваясь:

— Вот поэтому мы не встречаемся в дни игр, Обезьянка.

— Потому что ты не умеешь себя контролировать?

— Потому что рядом с тобой слово «контроль» на хрен перестает существовать.

— М-м, — тяну с улыбкой, — ну, пардон, не могу выразить тебе сочувствие. Ты сам ко мне притащился. Смею напомнить — я тебя сюда сегодня не звала. Но могу помочь решить возникшую… проблемку. Ну, скажем, по старой дружбе, — прохожу кончиком языка по своим губам и запускаю пальцы под резинку штанов Арса, потянув их вниз.

Бессонов реагирует моментально, удерживая спортивки на месте. В его щенячьем взгляде, которым он одаривает меня, целый океан жалости к себе любимому. Кажется, я даже слышу сокрушенный скулеж. Впервые за все время нашего э-э… сотрудничества чемпиону добровольно приходиться отказаться от сладенького. И, честно говоря, от этих глаз, какими смотрит на меня Арсений сейчас, напоминая мальчишку, у которого отобрали любимую машинку, мне становится смешно. А уж после его полного наивной надежды:

— Не успеем, у меня всего час. Но мы же вернемся к этому предложению после матча, да? Ты же порадуешь своего чемпиона? — в сопровождении с поигрыванием бровями — я окончательно впадаю в истерику, начиная закатываться от смеха. — Ну и чего ты ржешь?

— Ар…с…ений, — похрюкиваю, отсмеявшись, — с таким безгрешным взглядом можно выпрашивать конфету в магазине, но точно не минет! Неужели с кем-то такое прокатывает?

— С кем-то, может, и прокатывает, — бурчит обижено засранец, — но лично я так унижаюсь только перед тобой, Царица.

— Точно, я и забыла, что девяносто девять процентов женщин сами на тебя запрыгивают, — фыркаю, отступая и поправляя съехавший с плеча халат. Плотнее затягивая пояс на талии.

— Вот! Меня стоит уже хотя бы за это пожалеть и осчастливить, — жестом великого фокусника вручает мне букет разноцветных хризантем, который в пылу страсти оказался на пуфике у двери.

— Неплохая попытка, но не переводи тему, — щурюсь, забирая цветы. — За что «это»? Давай-ка поподробней. Я тебя чем-то не устраиваю? — заламываю вопросительно бровь.

— За то, что мне в жизни не посчастливилось споткнуться о тот самый пресловутый один процент вероятности, которая то динамит меня, то по полной и без зазрений совести пользует. Ты задеваешь мои мужские чувства и ущемляешь достоинство.

— Правда? Хм, — опускаю задумчивый взгляд на ширинку Бессонова, — знаешь, оно не выглядит ущемленным. Вполне себе такое… нормальное.

— Нормальное? — оскорбленно вспыхивает Бес. — Больше среднестатистического, вообще-то!

— Оу, правда? А так и не скажешь. Но спасибо за информацию, я «погуглю» и на следующую нашу встречи приду с линейкой. Пятнадцатисантиметровой хватит?

— Ты невыносима. Почему я все еще тебя терплю, не знаешь?

— Возможно, ты мазохист и любишь, когда тебе делают больно? Пройдешь, кстати?

— Думаю, не стоит.

— Да? А вот с моего ракурса вполне себе стоит…

— Боги! — закатывает глаза Бессонов, посмеиваясь. — После отношений с тобой мне определенно понадобится целый курс с психотерапевтом. Ты с ноги вышибаешь все мои представления о женщинах, Царица.

— Да, я такая, — расплываюсь в довольной улыбке. — После встречи со мной твоя жизнь никогда не будет прежней.

— Нисколько в этом не сомневаюсь. Я или вздернусь на канате из собственных комплексов, или мы поженимся.

— Никогда не говори это страшное слово.

— Какое? Вздернусь?

— Поженимся.

— Почему это? — спрашивает Бессонов с таким видом, будто я ему только что нож в сердце воткнула по самую рукоятку. — Я настолько для тебя плох?

— Ты правда хочешь поговорить об этом стоя в пороге? Нет, — машу рукой. — По другому. Просто: ты правда хочешь об этом поговорить?

— А ты неужели ни разу, хотя бы на мгновение не задумывалась, какие мы могли бы быть муж и жена?

Пум-пум-пум…

— И какие же? — хмыкаю я. — У которых вся жизнь война? Мы и часа не можем провести вместе без соревнований в остроумии. Мы по умолчанию бесим друг друга, разве нет?

Бессонов мрачнеет. Сдвигает свои брови к переносице, заявляя:

— Ну, во-первых, в остроумии соревнуешься только ты, а я молча позволяю тебе это делать, зная, что это твоя любимая защитная реакция. Тебе так проще, ладно.

— Не пр… — начинаю, но картинно выгнутая бровь Арсения заставляет прикусить язык.

Да ну, нет! Или…

А что, если он прав?

Дьявол!

Приходится признать, что действительно, девяносто процентов всех колкостей вылетают из моего рта. И от этого неожиданно становится неловко. Это что, я настолько ершистая?

— Что там дальше? — кивает Арсений, не сводя с меня своего внимательного взгляда. — Бесим друг друга? Ты не бесишь меня, Марта. И никогда не бесила. Сюрприз. Мне хорошо рядом с тобой. Комфортно. Интересно, горячо и…

— Как на пороховой бочке?

— Не без этого, конечно, — посмеивается парень. — В общем, — растирает переносицу, — не знаю, я вот, пока ехал сюда, с легкость представил себе, какое у нас могло бы быть совместное будущее.

— И какое?

— Яркое.

— Пожары в лесах тоже ярко полыхают, но это не делает их хорошими, когда они сносят под чистую тысячи гектаров.

Арс вздохнув, качает головой. Я, поняв, что в очередной раз съязвила, стыдливо упираю глаза в мужской кадык, кусая губы. Прижимаю к себе несчастный букет хризантем, как последний оплот защиты и лихорадочно пытаюсь унять набирающее разбег взволнованное сердце.

Что происходит?

Что он делает?

Почему все рушит?

Хорошо же и так было!

Зачем нам все эти «взрослые» разговоры о важном?

Хочется по-детски заткнуть ладонями уши и отгородиться от тех мыслей и сомнений, что всколыхнули в душе слова Бессонова.

У нас нет совместного будущего! Нет и быть не может. Точка. Я не подхожу ему. Он не подходит мне. Да о чем говорить, если через месяц этот сексуальный засранец улетит за океан, а я останусь здесь? Вы видите перспективы? Вот и я нет. Ни одной. Впереди только мрак.

— Знаешь… кхм, — откашливаюсь я, суетливо перекладывая букет в другую руку, — мне не нравится серьезность, какую принимает наш разговор. Я не понимаю, к чему ты клонишь. И, честно говоря, понимать не хочу.

— Жизнь не может быть бесконечной комедией, Обезьянка.

— Но и драму я не заказывала, Бессонов. Спасибо, ее мне до тебя хватило. Если ты помнишь, мы сошлись на том, что нам обоим не нужны обязательства, трудности и выяснения отношений. Нам прикольно, классно, легко и весело. У нас классный секс. Так и давай не будем его портить этой пресловутой серьезностью? Что поменялось за две, блин, недели? Бытовуха по-прежнему не для нас. По крайней мере, не для нас с тобой вдвоем, — машу пальцем между нами, — понимаешь?

— Просто признай, что тебе страшно.

— Хорошо. Как только ты признаешь, что приехал ко мне, не имея ни малейшего понятия, зачем.

— Я хотел попросить тебя прийти на сегодняшнюю игру.

— А-а-а, — тяну я, посмеиваясь, — ну вот все и встало на свои места. И мой ответ — разумеется, нет. Мог даже не спрашивать.

— Почему? Можешь привести хотя бы один внятный аргумент?

— Потому что.

— Я просил внятный.

— Мы трахаемся, Бессонов!

— Я открою тебе страшную тайну, но все пары это делают, вау, да?! — начинает заводиться парень.

— Пары — да. Но мы-то не пара. Очнись, — щелкаю пальцами перед глазами кретина затейника.

Игра! Он собрался притащить меня на игру! Да еще и куда? Небось в тот самый «элитный сектор» для жен-наседок, которые весь матч только и делают, что кудахчут о своих благоверных и офигеть каких талантливых отпрысках? Фантастика! Просто, мать твою, фантастика! А меня ты спросить не хочешь, надо оно мне или нет?!

— Вот я и пытался плавно подвести к тому, что нам ничего не мешает ей стать, — разводит руками Арсений.

Вот теперь я офигеваю в конец.

Он серьезно это сказал?

Ничего не мешает?

— Ты головой ударился что ли? Может, у тебя температура? Или ты подцепил какую-то смертельную лихорадку, которая первым делом атрофирует мозг?

— Прекрати!

— Ты улетаешь в Америку через две недели, Бессонов! — выкрикиваю я, не успев отрегулировать громкость. — Две недели, и ты свалишь на другой конец Земли! Какая, нафиг, пара? Какие, к дьяволу, отношения? Я не собираюсь выглядеть в глазах людей несчастной брошенкой, которую всем жаль, потому что она оказалась очередной галочкой в списке побед олимпийского, мать твою, чемпиона!

— Через шесть, вообще-то! И я еще не… стой! — рычит Арсений. — Откуда, блять, ты узнала про Америку?

— Угадай с трех раз, умник!

— Ремизов? Ясно, — хмыкает, говнюк. — Ну теперь, как ты сказала? Все встало на свои места. Ты поэтому согласилась на секс без обязательств со мной. Потому что узнала, что я улетаю.

— Бинго!

— То есть вот настолько я тебе безразличен в глобальном смысле? Прости, если бы была возможность оставить от себя тебе определенную часть, я бы непременно это сделал! — рычит Бессонов, дерганно проводя ладонью по макушке. — Но, увы, мы с членом идем в комплекте.

— Очень жаль! — шиплю зло. — Верхняя часть тебя определенно портит все впечатление!

— А на нижней далеко не уедешь!

— Так мы и не собирались с тобой «далеко уезжать»!

— Планы, бывает, меняются, Царица.

— Не мои. Я максимально последовательна в своих решениях.

— Да правда, что ли?

— К чему сейчас этот разговор? Нет, серьезно, что еще ты хочешь от меня услышать?

— Ничего. Я просто хочу, чтобы ты пришла сегодня на эту чертову игру. Мою игру. В моем свитере. С моей фамилией. Сидела и болела за меня, Марта. Вот чего я хочу. Чтобы ты это сделала не для публики. Не для команды. Для меня. Слышишь? Я хочу, чтобы женщина, с которой я провожу все свое свободное время, разделила со мной еще и хоккей, потому что для меня это, черт возьми, важно!

Всего на мгновение мое сердце екнуло и защемило. Это звучало так откровенно и так искренне, что в моменте порыв согласиться был бешеный. Но… только в моменте. Потому что мы, е…твоюмать, не в отношениях, чтобы я ходила на его игры! Я не его девушка. Я не его женщина. За все время, что мы спим, Арс ни разу не завел речь о потенциальных отношениях или «чем-то большем», чем просто секс! Ни. Разу. Так почему, когда этому оленю что-то резко ударило в голову, я должна поджать хвост и подчиниться, наступая на горло собственному комфорту?

Набрав в легкие побольше воздуха, говорю твердо:

— Я уже все тебе сказала. Мой ответ по-прежнему — нет.

Разочарование во взгляде Арсения было впечатляющим по своему масштабу.

— Ты просто трусиха, Фомина.

— А ты… ты…

— Отправь смс-кой, как придумаешь, — говорит гость и дергает ручку двери.

Уже переступив одной ногой порог квартиры, парень оборачивается, бросая:

— Ты сидишь в своей раковине, отгораживаясь за броней из сарказма от мира и людей, которые искренне к тебе тянутся, Марта. И это я упрямый. Как дятел, все долблюсь, долблюсь и долблюсь. Другой, умный, уже давно бы послал тебя на хер с твоими тараканами.

Ах, вот значит, как?!

— Пошли! — взвизгиваю, чувствуя, как вспыхивают мои щеки и начинает дрожать губа. — Что тебе мешает, а? Закрой дверь, удали номер и вычеркни меня такую ужасную из своей прекрасной жизни! — впихиваю букет в руки засранца, чувствуя, как накатывает обида и подкатывают слезы. — В чем проблема-то?!

— А я тупой мазохист. Ты делаешь мне больно, раз за разом отфутболивая, но меня, блять, все равно к тебе тянет, и я ни хера не могу с этим поделать! Вот в чем проблема, — говорит Арс сокрушенно и покидает квартиру, оглушительно громко долбанув дверью о косяк.

Ну и катись отсюда!

Зараза!

Глава 30

Мы просрали.

Именно так. Не проиграли, а феерично просрали с разгромным «один-пять». Соперник сравнял счет в серии. Один-один. Все снова по новой. Больше шансов обосраться у нас нет, если мы серьезно нацелены взять кубок в этом году. А не взять его? Ну, это было бы краем позора, с таким-то мощным составом.

Самое отвратительное — сложно сказать, что стало причиной такого разгромного проигрыша сегодня. Все как-то одно на другое наложилось. Тут не дожали, там недоработали, здесь не дотянули. У меня так точно эта игра была одна из самых паршивых за весь сезон. Ноль очков и два удаления — сегодня я на льду скорее мешался под ногами, чем помогал. К концу третьего периода взгляд тренера, которым он на меня смотрел, был красноречивее любых слов. Еще один такой матч, и мне не то что НХЛ, а даже наша Лига не светит.

Утрирую, конечно. Но, в целом, думаю, вы представили, насколько все скверно?

Лед мы всей командой покидаем в числе первых. Не дожидаясь, когда разойдутся трибуны. Настроение в раздевалке подавленное. Никто не морит шутки, не орет победные кричалки и не вопит радостно, как эффектно мы всех натягиваем. У команды почти что траур.

Разумеется, каждый здесь профессионал и долго наматывать сопли на кулак не привык. Сейчас все немного очухаются. Придут в себя. Общими силами с тренерским штабом мы пересмотрим и разберемся этот матч, разложив буквально поминутно. Сделаем выводы и пойдем дальше. Обязательно. Но в данный момент на душе паршиво. И не только из-за проигрыша.

Она не пришла.

За два часа до матча я скинул Царице билет и всю информацию, но…

Она не пришла.

Хотя, наверное, глупо было ждать другого, да? После того, как сильно мы поругались. А главное, из-за за чего? Из-за ерунды какой-то! Слово за слово, претензия за претензией. Я втупил и вспылил. Она тоже хороша. Короче, в гробу я видел эти ваши серьезные отношения! Может, строить семью — это правда не мое? Есть же люди, что для семьи просто не созданы. Не приучены. Не умеют. Не получается. Думать о ком-то кроме себя, подстраиваться, прогибаться, притираться, искать компромисс. Кому оно надо? И Царица такая же. Может, она права и бытовуха и правда не для нас?

Я стягиваю с себя потный свитер, кидая в корзину для грязного белья, расшнуровываю коньки и избавляюсь от амуниции. Наскоро принимаю душ и, умело избегая лишних вопросов со стороны парней, в числе первых покидаю раздевалку. Хотя со стопроцентной уверенностью могу сказать, что ни Черкасу ни Рему такой мой гордый демарш не понравился. Послезавтра, определенно, придется объясниться с друзьями. А пока у команды выходной. И у меня тоже. Один, заслуженный, гребаный выходной.

Подгребаю к тачке, в пустом салоне накрывает пониманием того, что ехать домой нет никакого желания. Набираю номер матушки. Уже после пары гудков слышу:

— Сенечка, мальчик мой, — на нервном выдохе, — на правах матери я ответственно заявляю, что играл ты сегодня просто из рук вон плохо! Что у тебя случилось? Рассказывай.

— Спасибо, ма, за объективную оценку, — посмеиваюсь, переключая связь на динамики в салоне и заводя движок. — Да, тебе тоже привет, — жму на газ, трогаясь с места. — Я тоже сильно соскучился. И с чего ты решила, будто у меня что-то случилось?

— Что за глупый вопрос? Я твоя мать. Я тебя девять месяцев под сердцем носила, мучилась рожала и все детство разбитые коленки целовала. Садик, школа, первый выход на лед, первый поцелуй, и первые, прости господи, отношения! Я знаю тебя, как облупленного, Арсений. И сегодня на тебя было больно смотреть. Почему у тебя такой потухший взгляд, сынок.

— Потому что у оператора трансляции руки не из плеч растут, мамуль. Веришь?

— Разумеется, нет. У тебя неспокойно на душе. Я чувствую. Где ты сейчас?

Мама такая мама. От этого на той самой душе, на которой и правда неспокойно, становится теплее. Какой бы временами взбалмошной, тревожной, шебутной, назойливой и упрямой родительница не была, но очень часто в жизни именно ее поддержка и советы давали мне стимул идти дальше. Не отпускать руки. Не сдаваться. Биться и сражаться за свое уютное место под «спортивным солнцем» до победного.

Так может, и сейчас… ну, не знаю. Поехать и рассказать матери про нас с Обезьянкой? Обтекаемо. Без подробностей. В общих чертах. Чисто по фактам. Очевидно ведь, что мне нужен совет, потому что один я уже не вывожу характер этой невероятно упрямой женщины!

Конечно, Ирине Георгиевне дай только повод думать, будто у меня появилась потенциальная девушка, как слово «внуки» станет фигурировать в девяносто девяти процентах наших разговоров. Пугает ли меня это? Пожалуй. С другой стороны, не впервой. Переживу.

— Сеня, сынок, ты тут?

— Да, прости, отвлекся на дорогу.

— Сколько раз я тебе говорила не разговаривать за рулем? Знаешь, сколько в мире за год происходит ДТП по причине невнимательности водителей? Страшные цифры! Так что, где ты?

Да, и прыгать с темы на тему мама у меня умеет мастерски!

— Только отъехал от ледового, ма. Поэтому, собственно, и набрал. Хотел напроситься к вам с папой на ужин. Ну, знаешь, вдруг у тебя случайно окажется в холодильнике тарелочка моего любимого борща и пирожки с капустой? Жуть, как соскучился по домашней еде.

— Что значит напроситься? Двери нашего дома открыты для тебя в любое время дня и ночи. Конечно, приезжай. Как раз вчера наварила огромную кастрюлю борща, который твой отец не ест. Но вот пирожки не обещаю, малыш.

— Плохо, — нарочито тяжело вздыхаю в трубку. — Пирожков бы…

На матушку это действует моментально.

— Сенечка, — виновато интересуется родительница, — а мне потом врачи вашей команды никакой штраф не выпишут? Что я их звезду калорийным ужином накормила? У вас же там эти, как их? Договоры…

— Контракты, ма, — улыбаюсь я, — и нет, не выпишут. Мы им просто не скажем, да? — шепчу заговорщицки. — А завтра я усиленно потренируюсь в зале и твоих пирожков и след простынет.

— Обещаешь?

— Разве я когда-то тебе врал?

— Принято, — по-деловому серьезно бросает матушка в трубку. — Пошла заведу тесто.

Я прощаюсь с родительницей, обещая быть у них с отцом часа через два, и отбиваю вызов. Прибавляю громкость на медиа-консоли, как раз когда там во всю мощь долбят барабаны, и решаю в коем-то веке пустить все на самотек и хотя бы один вечер ни о чем не париться. Если придется к слову, расскажу про Царицу. Если нет, значит, так оно и надо. Отличное, взрослое, взвешенное решение, по-моему?

Однако это не отменяет дурацкого рефлекса, при котором стабильно раз в десять минут рука тянется, чтобы проверить мессенджеры на наличие новых сообщений. И все дерьмо ситуации заключается в том, что абонент с именем «Царица» упрямо молчит. А я все ближе в своих мыслях подступаю к тому, чтобы переименовать ее в «Коза». Разумеется, добавив в конце красное сердечко. Куда же без него?

Глава 31

Сегодняшний день был одним из самых сложных и ужасных дней в моей жизни! Все почему? Потому что самая страшная борьба может быть только с самой собой. Когда твои «я» и «я» ожесточенно бьются, и ты априори не можешь занять одну сторону. Тебя кидает, как маятник, от «я никуда не пойду» до «а почему бы и нет», и ты по десять раз на дню меняешь свое решение, неимоверно раздражая саму себя за свою трусость.

Честно, я была уверена, что к вечеру свихнусь окончательно!

Но я пыталась. Правда. После ухода Бессонова, пройдя все стадии от отрицания до принятия, я попеременно то злилась на себя, на него, на нас, то расстраивалась. Расстраивалась от того, что даже в таких элементарных отношениях (казалось бы, это же просто секс!) все снова пошло по одному всем известному месту. Ничего не клеилось. Ничего не получалось.

Я провела целый день с тяжелой головой и в прострации, с тихой щемящей болью в сердце. Потому что совестно было. Потому что слова этого засранца в голове, как на повторе, крутились. Мол, Марта, ну и чего такого страшного, если ты просто появишься на игре? Жизнь от этого не остановится. Вселенная не схлопнется. Зато одному очень хорошему человеку будет очень приятно!

И тут же ругала себя за мягкосердечие, ведь даже сейчас Бессонов не дал мне никакой конкретики. Ни по поводу нас. Ни по поводу его отъезда. Ни по поводу того, что скажут на мое появление на игре люди. А что должна буду сказать им я? Увы, я не обладаю способностью мимикрировать в любой непонятной обстановке, сливаясь со стенами. Меня заметят. Меня будут спрашивать. Я должна буду что-то отвечать. Вот только что? Хэй, да мы просто спим вместе, ничего серьезного, девчат! Так что ли? Бре-е-ед!

Нет, я, конечно, понимаю, что Арсений — человек медийный и ему глубоко фиолетово, кто и что подумает, но я-то… я-то нет! Я просто Марта. И мне просто нужно было хотя бы парочку добрых, ласковых, успокаивающих слов. Хоть чуть-чуть. Капельку! А не налетать с порога, агрессивно продавливая свои желания. А то что получается? Он захотел, а я должна послушно сложить лапки и подчиниться? Это. Так. Не. Работает. Блин!

В общем, с таким трудом мне не давалось еще ни одно решение в моей жизни. И я не помню, в какой момент сломалась. Но я ведь собралась! Погуляла с Питти. Привела себя в порядок. Сделала красивую укладку. Накрасилась. И ровно за час до матча вышла на станции метро рядом с ледовым. Знали бы вы, как безумно стучало мое сердце!

За тридцать минут до начала игры я стояла у входа во дворец. Пристроившись в хвост приличной очереди, крепко прижимая к себе новенький игровой свитер с номером «сорок четыре» и фамилией этого дьявола. Кусая губы в кровь, я пыталась унять дрожь в руках и серый шум в ушах. Получалось плохо. Очередь двигалась быстро, и каждый последующий шаг, что приближал меня к турникетам, давался все сложнее. Словно все мои страхи опутали ноги, подобно кандалам, прибивая своей тяжестью к земле.

Особого ужаса нагоняло и то, что народу было много! Толпа галдела и шумела, предвкушая классный матч. Женщины, мужчины, парни, девушки, дети. В свитшотах, с шарфами, шапками или кепками в черно-желтых цветах команды — для истинных фанатов хоккея игры плей-офф были настоящим праздником.

А для меня серьезным испытанием на выдержку…

Испытанием, которое я провалила.

Когда я оказалась в паре метров от «проходной», моя паника достигла своего апогея. Мне поплохело настолько, что на доли секунды потемнело в глазах и почудилось, будто меня вот-вот накроет обмороком. Так резко стало душно и точно, что, покачнувшись, я развернулась и вышла из толпы, покидая очередь.

Я сдалась.

Да, я трусиха.

Да, я слабачка.

Считайте, как хотите! Но Бессонов не имел никакого права давить на жалость и просить меня прийти на его игру, тем более оставляя меня в таком «подвешенном статусе»!

«Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка…»

Не его девушка, не его женщина и даже не подруга. Не имел и все тут! Ему, может, и насрать, что о нас будут говорить, вот только он-то благополучно свалит за океан через месяц. А мне еще в этой стране, в этом обществе, с этой родней жить! Я люблю свою сестру. И семья у нее замечательное. Но я терпеть не могу жалость. И не хочу ловить на себе горькие взгляды, чувствуя себя брошенкой, которую всем непременно хочется пожалеть. В лучшем случае. А кто-то будет с извращенным удовольствием злорадствовать. В наше время слишком много вокруг гнилых и злых языков… — В общем, — приземляю свою пятую точку на белое плюшевое кресло в студии Аськи, — не смогла, — вздыхаю, потупив взгляд, ковыряя ногтем ниточку на джинсах. — Я два часа просидела в ресторане у ледового, представляешь? Как дура! Пыталась собраться с духом и появиться хотя бы на последний период, но… не срослось.

Подруга сочувственно хмурит брови, откладывая свой дорогущий фотоаппарат. На экране ее ноутбука мелькают десятки снимков. Похоже, только передо мной Ася закончила очередную фотосъемку. И ей бы работать, а не выслушивать мое душещипательное нытье, но на то она и подруга, что тут же отодвигает все дела на задний план и поднимается с места, вытаскивая из шкафа закупоренную бутылку с известным логотипом.

— Похоже, сегодня без «успокоительного» никак, — с улыбкой отвечает на мой немой вопрос.

— Зачем ты держишь на работе алкоголь?

— Не держу. Клиентка на днях подарила. Дорогое, французское. Я не успела его утащить домой. Как видишь, не зря, — достает два обыкновенных стакана и коробку конфет Ася, приземляя на журнальный столик, прямо у меня перед носом.

— И сколько у тебя таких бутылок?

— Достаточно, чтобы залатать твои раны, детка.

— Потрясающе. Тащи все!

Мы переглядываемся, посмеиваясь.

Аська выключает световые приборы в дальнем углу студии и бросает:

— Пойду раздобуду нам еще еды, а то конфеты с ликером. Боюсь, одно на другое — и нас унесет. По соседству есть классный ресторанчик, я знаю повара. Сделает все быстро. А ты пока попытайся не самоубиться, открывая нам шампанское.

— Принято. Главное, сильно не задерживайся, а то твой стихийный бар рискует опустеть ровно на одну бутылку. И это в лучшем случае.

Стася смеется и уходит, оставляя меня в тишине просторного помещения в стиле лофт. Я оглядываюсь. Стильно, уютно, неброско и умеренно дерзко. Мне нравится. Пожалуй, если я все-таки решусь открыть в столице барбершоп, то сделаю из него что-то подобное. Может, даже чуточку брутальней. Добавлю в интерьер черного и серого. Класс. И никакие Бессоновы мне для счастливой жизни вовсе не нужны!

Узрев стереоустановку, беру на себя смелость и включаю музыку. Негромко. Чисто для фона. Какой-то Стаськин сборник: настоящий винегрет из попсы и рока. Потом быстро справляюсь с пробкой от шампанского, разливая игристое по бокалам и падаю обратно в злосчастное кресло. Пока не вернулась хозяйка студии, рефлекторно лезу в соцсети, проверяя, с каким счетом завершился матч. Присвистываю, когда понимаю, что наши продули.

Воу…

Первая мысль: это я виновата!

Вторая: ты идиотка что ли, Фомина? Где ты, а где проигрыш трех десятков мужиков? Ты могла повлиять на настроение только одного. Максимум!

Душу в себе порыв написать Бессонову. Буквально на морально-волевых заталкиваю телефон в сумочку. От греха подальше. От Авы знаю, что после неудачных матчей у хоккеистов чаще всего дерьмовое настроение. Кто-то любит побыть в одиночестве. А кто-то, как ее муж, наоборот нуждается в поддержке своей второй половинки. К какому типу относится Бес, я не имею ни малейшего понятия. Смешно, правда? Это ли не показатель того, что мы ровным счетом ни черта друг о друге не знаем?

Нет, нечего! Точка, значит точка. Жирная, черная, на всю страницу!

Тянусь к стакану с шампанским, как раз в тот момент, как возвращается Аська с двумя огромными блюдами в руках.

— Фрукты, — ставит на столик одну тарелку. — Сырная и мясная нарезка, — приземляет вторую. — Я смотрю, ты уже начала без меня? — кивает на зажатый в моей ладони стакан, подхватывая свой.

— Я слишком долго была одна, — пожимаю плечами, нарочито тяжело вздохнув.

— В курсе, что женский алкоголизм не лечится? — лучезарно улыбается подруга, падая в кресло напротив.

— Я не алкоголик!

— Отрицание — первый признак проблемы.

— Но…

— А выпивать в одиночестве — второй.

— Ключевое слово здесь — одиночество! — бурчу зло. — Что я могу поделать, если меня все бросают? Будто я прокаженная какая-то. Слушай, может мне сходить к гадалке? Вдруг на мне какой-то древний сглаз, порча или еще чего хуже — проклятье?

— Фомина, ты и есть свое проклятье! Давай будем честны, не прям уж все тебя бросают. Душный Глеб все еще молится на каждое твое смс, я уверена. Но ты же и сама чувствуешь, что не хочешь к старости покрыться пылью и обрасти мхом в компании рыжеволосого Гарри.

— К чему ты клонишь? — хмурюсь я.

— К тому, что ты боишься серьезных отношений с потенциальными будущими мужьями, как огня. И как только оные начинают мелькать на твоем безоблачном горизонте «отношений без обязательств», у тебя найдется тысяча и одна причина, чтобы отвернуть от себя хорошего мужика.

— Неправда! Бессонов не хороший мужик!

— То есть по другим пунктам возражений не имеется? — смеется Аська. — Знаешь, в пекло наш спор! — отмахивается подруга. — Не надо мне доказывать свою правоту. Тебе классно с ним, ты обо всех забываешь, когда этот красавчик рядом. Если он сделал сегодня такой шаг, значит, где-то глубоко на подсознании уже готов на большее с тобой. Детка, надо с ним мириться.

— Исключено! — вспыхиваю, как спичка. — Не я с ним ругалась, не мне и мириться!

— Да-да. Все мы такие принципиальные. Ничего, сейчас разопьем бутылочку для храбрости и отправим тебя к твоему хоккеисту на жаркий примирительный секс.

— Ты вообще слышала, что я тебе рассказывала полчаса назад? — округляю в ужасе глаза. — Бессонов — конченый эгоист!

— У вас даже здесь идеальное совпадение, — чокается своим стаканом о мой Аська. — Выпьем за конченых эгоистов и их бесконечно светлое совместное будущее.

— Ася! — шиплю, но подруга лишь отмахивается.

И как это понимать?

Сегодня что, звезды встали буквой "зю"?

Даже лучшая подруга и та на стороне совершенно чужого и незнакомого ей мужика!

Я, насупившись, делаю глоток шампанского.

Нет, если я сегодня и поеду к Бессонову, так только для того, чтобы высказать все то, что не успела утром! А этом много, много, очень много нелицеприятных и нецензурных слов о том, как и куда он может засунуть свои эгоистичные желания. Ясно? Только ругань. Только хардкор. И ничего больше!

И, вообще, никуда я не поеду. Гордость еще никто не отменял. Даже бутылка дорогого шампанского!

Глава 32

Официально заявляю: мамина еда — универсальная панацея от всех жизненных невзгод. Как яркий радужный зонтик в самую хреновую погоду. А еще самое вкусное, что я когда-либо пробовал в своей жизни. А перепробовал я немало, к слову. Но никакие заморские деликатесы и лакшери рестораны и близко не подводят к той тонкой грани кайфа вкусовые рецепторы так, как это делают блюда, приготовленные руками любящей матери. Клянусь, если я все-таки подпишу этот злоебучий контракт и улечу в Штаты, раз в месяц точно буду пересекать океан ради домашней стряпни.

Ключевое: если подпишу. Не знаю, как так получилось, но прошло почти три недели после разговора с Образцовым, а у меня до сих пор нет четкого ответа на поставленный вопрос. Мутно все как-то. И смутно. Если в восемнадцать ты хватаешься за предложенные контракты всем конечностями, будучи готовым впахивать как проклятый, отрабатывая свои многомиллионные контракты даже подыхая, то в тридцать пять ценности меняются. Кто бы что ни говорил, а здоровье уже не то. И хочется… другого.

Правда, «вторая половинка» моих порывов на «другое» утром не оценила.

При мыслях о Царице настроение резко едет вниз. На телефоне до сих пор ни одного пропущенного звонка или сообщения от абонента «коза» с сердечком. Ей реально настолько на меня по херу?

Вздохнув, запускаю в рот последнюю ложку борща, оставшегося в тарелке. Та тут же пропадает у меня из рук. Тарелка. Со словами родительницы:

— Добавки, сынок?

— Лучше чай.

— Правильно. Наливай. Вот только заварила смородиновые листья. Полезно весной, в период вирусов и авитаминоза — вещь просто незаменимая.

Наливаю. Щедро плескаю себе заварки и кипятка в свою старую, любимую, покоцанную кружку, которая «живет» у родителей еще со времен старших классов школы. Ставлю чайник обратно на подставку и высовываю нос из-за маминого плеча. Заглядываю на сковородку, где, лаская слух, в масле шкворчат два последних пирожка. Убойная доза холестерина и нокаутирующий по поджелудочной.

Хмыкаю:

— Какая добавка, мне в себя еще тазик пирожков запихать надо.

— Никаких тазиков, — нравоучительно ворчит мать, — один и самый маленький.

— Это потому что я у вас в семье не самый любимый ребенок, да?

— Ты у нас единственный ребенок, шалопай! — получаю полотенцем по руке, когда лезу в тарелку с румяными, поджаренными пирожками. — А маленький, потому что у тебя режим!

— Эй, я же обещал завтра все отработать!

— Ага, отработает он. Нет у меня веры тебе, Сенечка. Щеки отъешь, кубики жирком заплывут, и я точно внуков не дождусь! Кому ты такой кабанчик нужен будешь? Матери разве что. Нет, я тебя, конечно, пламенно люблю, но мысль о потенциальных внуках уже люблю больше.

— Ну, мам, ты серьезно? — ворчу обиженно и, улучив момент, когда родительница хватается за деревянные лопатки, таки урываю один пирожок с тарелки, тут же отскакивая в дальний угол кухни, получая многострадальным полотенцем уже по заднице. Прилетает, кстати, ощутимо.

— Арсений!

— Тш-ш-ш! — шикаю. — Не кричи, папу разбудим. Ему завтра на работу рано вставать.

Мама поджимает губы и нарочито недовольно машет головой. А у самой уголки губ подрагивают в улыбке. Да и я улыбаюсь, как дятел! Прям как на двадцать лет назад провалился, чес слово! В те редкие летние вечера, когда не было сборов, игр и тренировок, когда я был простым, пробующим жизнь на вкус пацаном. Свободным подростком, который мог со своей компанией таскаться полночи по дворам. А под утро меня дома непременно встречала мать. Ворчала сначала. Ругалась. А потом вела на кухню и откармливала, как поросенка на убой. Главное, чтобы тихо, чтобы батя не услышал. Всю жизнь на заводе работая, подъем у него всегда был ранний. Да и мужик он у меня суровый.

Вообще, я уже давно зарабатываю достаточно, чтобы оба родителя могли сидеть дома и жить, ровным счетом ни в чем себе не отказывая. Квартиру, например, могли бы поближе к центру купить. И ко мне. Да и квадратурой побольше. Но мои предки — консервативные люди. Все, что они мне позволили, это оплатить евроремонт в нашей старой доброй «трешке», купить машину и раз в год возить их в отпуск на моря. По первости я на такую непреклонную позицию отца и матери обижался. Мол, что я, не в состоянии что ли с лихвой отплатить им за те годы, что пришлось ужимать себя во всем, только бы смочь оплатить сыну дорогостоящие тренировки? А хоккейная амуниция? Вы видели, сколько стоит качественная форма? Космических сумм, которые в свое время приходилось собирать буквально по полгода.

Но становясь старше, я стал все больше понимать их нежелание «сидеть у кого-то на шее». Тем более у собственного ребенка. Когда у тебя есть финансовая возможность, ты можешь сделать своим родителям жизнь чуточку легче и проще. Помочь, когда требуется эта помощь. Привнести в нее ярких красок и новых впечатлений. Но ты не обязан полностью взваливать их жизнь на собственные плечи. Добро, оно должно идти от сердца. Но никак не из корыстных побуждений.

Так, о чем мы там говорили?

А, «кубики», точняк.

Посмеиваясь, я приземляю свою пятую точку в уголок, у холодильника, куда со своими габаритами уже едва помещаюсь, и с улыбкой наблюдаю, как мать суетится у плиты. Активно работая челюстями, бубню с набитым ртом:

— И воофще, чевовека надо не фа кубики люфить, ма.

— Арсений, тебя волки что ли воспитывали? — закатывает глаза родильница, оглядываясь.

— Сорян, — затыкаюсь, делая глоток чая, прогревающего до самой кончиков ушей.

Почему же сразу волки? Обезьяны. Точнее одна, конкретная, вредная Обезьянка.

Болтать с едой во рту — это во мне влияние Марты сказывается.

И воровать еду из чужих тарелок, кстати, тоже.

— Так кто ж спорит-то, — продолжает матушка, — что любить надо не за внешние данные. Но не зря же говорят: встречают по одежке, а провожают по уму. Иногда, пока под килограммами жира найдешь за что еще, кроме кубиков, любить, все детородное отсохнуть успевает.

Я фыркаю в кружку, едва не пуская чай носом. Закашливаюсь. Мне же не одному кажется, что вопрос наличия у меня детей стал для матери уже не просто «идеей фикс», а прям-таки смыслом жизни? Это у всех парней так? Или только мне несказанно «повезло»?

— Кстати, о внуках, которых ты мне обещал! — резко меняется матушкин тон.

— Что? — включаю дурака. — С ними что-то не так?

— А что, есть такая вероятность?

— Ты у меня сейчас это серьезно спрашиваешь?

— Вы же регулярно проходите все эти ваши медицинские комиссии. Арсений, — присаживается напротив меня с кружкой чая мама, — если у тебя есть какие-то проблемы, ты просто обязан мне рассказать. Я же мать!

Вы тоже представили, да, какой бы это был занимательный разговор?

Хвала богам, нет, проблем в этом плане не имеем. Хоть завтра иди и пачками «стругай».

— Спокойно, ма, все с твоими потенциальными внуками физически в полном порядке.

— А психологически? — щурит свои голубые глаза ма.

Я нервно растираю ладонью затылок. Вздыхаю. Делаю еще один глоток чая. Стараясь отпить побольше и заткнуть свой рот на подольше, ибо желание обсудить с мамой произошедшее сегодня с Мартой — просто запредельное. Оно буквально вертится на кончике языка и, в оконцовке, слетает на выдохе быстрее, чем я этот самый язык успеваю прикусить:

— А психологически: потенциальная мать твоих потенциальных внуков меня сегодня совсем не потенциально бортанула. Да, полагаю, в этом плане у меня есть некоторые проблемки.

Ну вот, сказал…

Фуф!

Вроде жизнь не остановилась.

Фонари за окном светят.

Часы на стене преступно громко тикают.

И сердце все еще бьется.

Мать, правда, огромными глазами по пять копеек смотрит на меня. Явно пытается оценить: насколько все серьезно, если я какую-то женщину рискнул в разговоре с ней назвать «потенциальной матерью внуков». И, не сразу, но, видимо, приходит к мнению, что более чем. Ибо за все тридцать пять лет я рассказывал ей что-то о своей женщине всего лишь раз. Потому и действует дальше предельно осторожно. Как божий одуванчик лапки свои на столе складывает и улыбается, с истинно женским кокетством хлопает ресницами, интересуясь:

— Сенечка, а подробности будут?

Я хитро щурюсь, бросая взгляд на вероломно спрятанную от меня тарелку со стряпней, нагло заявляя:

— Меняю подробности на еще один пирожок.

— Сеня, — цокает Ирина Гиоргиевна. — Шалопай! — ворчит, но без лишних раздумий подскакивает со стула и водружает у меня перед носом огромное блюдо пышных красавчиков, от которых еще тянется тепло раскаленной сковородки. — Ешь. Не мне же потом доктора будут уши надирать, когда у тебя одышка появится!

— Я тоже люблю тебя, мам, — улыбаюсь, хватая пирожок, пока матушка не передумала. Откусив, наслаждаюсь минутной заминкой, прикидывая: с чего лучше начать и чем свой рассказ закончить. Желательно так, чтобы мамин мир не перевернулся с ног на голову, когда она узнает, что в двадцать первом веке люди бывает трахаются просто так. По дружбе. Не имея мыслей и желания заделать детей. Ну, изначально не имея, как оказалось.

Нет, то есть, я все еще не уверен, что хочу от Царицы детей!

Или…

Проклятье. Это я что, настолько на ней встрял?

Ох, пздц, тебе, Арсений.

— Короче, мам, у нас с ней все очень сложно, — в конце концов решаю зайти издалека.

Глава 33

Вечер был долгий. Мы со Стаськой много болтали. Немного ревели. Но преимущественно, конечно, ржали, как кони! А что еще ждать от двух сумасшедших, которые знают друг друга больше десяти лет? От души горланили песни, перебрав всю «классику» одиноких брошенок, и даже устроили в лофт-студии настоящий танцпол, топая как стадо бизонов. Наш «девичник» вышел настолько насыщенным на события, что с непривычки, ближе к полуночи, мои веки начали жить самостоятельной жизнью: поочередно закрывая то левый, то правый глаз. А зевота одолела такая, что впору было свернуть себе челюсть.

На очередном таком опасном «трюке» Аська не выдержала. Выхватила у меня телефон и полезла в приложение такси. По крайней мере, я так думала. Но уже через минуту гаджет вернулся в мою сумочку, а машину подруга вызвала со своего. Что это был за «финт», моя нетрезвая голова так и не допетрила.

Да и ладно! Главное, что карета класса «комфорт» была подана к крыльцу уже через считанные минуты.

— Детка, помнишь? — слегка захмелевшим голосом спрашивает Аська. — Без глупостей! — дает последнее наставление мне «в путь», придерживая дверь такси.

— Я само воплощение благоразумия, — посылаю подруге пьяненький воздушный поцелуй, плюхаясь в салон с изящностью и грацией пьяного бегемота.

Аська начинает ржать.

Я морщусь.

Оу-у-уч!

Сидя в кресле, в студии, я даже близко не догадывалась, насколько игристое ударило в голову. Она кружится под воздействием пузырьков «Моёт», создавая ощущение, будто какая-то бессовестная тварь запихнула меня в барабан стиральной машинки и поставила на отжим не меньше восьмисот оборотов. В теле слабость. Душа замирает, как хочет быстрее в кровать и отрубиться до похмельного утра. И только заднице все неймется! Я прямо чувствую, как она зудит от желания выкинуть что-нибудь эдакое. Спонтанное и фееричное! Но… хорошо знающая моих тараканов Стася заглядывает в салон и командует:

— Извозчик! Проследи, чтобы эта фея зашла в дом и уже оттуда не выпорхнула. Окей?

— Окей, — посмеивается молодой парень, бросающий на подругу откровенные взгляды. — Еще приказы будут?

— Проводить до кровати и убаюкать? — заламывает бровь Станислава, хитро глянув на меня.

Ч…что?

Это на что она сейчас…?

— Дурочка, что ли? Я в состоянии сама дойти! И убаюкать себя тоже, кстати. Мы выпили то всего две ма-а-аленьких бутылочки!

— Три с половиной, вообще-то. Ладно, «до кровати» отставить. Просто довези до дома в целости и сохранности и, возможно, я сохраню у себя твой номерок, красавчик, — подмигивает водителю подруга, покачивая телефон в руке. — На созвоне, детка! — весело бросает уже мне и закрывает дверь, гордо выписывая бедрами восьмерки, скрывается в здании.

Да уж, меня с этих «трех с половиной» явно развезло сильнее, чем Станиславу.

Она даже на ногах стоит тверже.

Огонь-баба!

— Поехали, — бросаю я.

Такси плавно трогается с места, выезжая на центральный проспект.

Я оглядываюсь. Мыслительные процессы после шампанского откровенно замедлились. Ощущение, что вместе с машиной «тронулась» и я. Мы же… мне кажется или мы едем не в ту сторону?

— А, послушайте… — начинаю и затыкаюсь.

Погодите.

Прямо за светофором мы должны были свернуть направо!

Или… все же налево?

Ничего не понимаю.

Впрочем, по хрену! Машина набирает разгон по пустой улице, и круговерть у меня перед глазами начинает тоже разгоняться. Так активно, что становится тошно. Огоньки ночного города и лампочки от приборной панели сливаются в одно разноцветное безобразие. Тут уже не до споров. Я усаживаюсь обратно на обе полужопицы и зажмуриваюсь.

Верю в Асю. Всеми фибрами своей души — верю! По сравнению со мной подруга была достаточно трезва, чтобы забить в приложение такси правильный адрес. Мой домашний, а не какого-нибудь там Васи Пупкина.

Блин, как же трещит голова…

Растираю пальцами виски.

Это все Бессонов виноват! Это из-за него я так наклюкалась!

Обижено шмыгаю носом.

— С вами все впорядке? — доносится, сквозь вату в ушах.

— Мхм.

— Может притормозить?

— Нет-нет.

— Воды?

— Все отлично. Просто едем дальше, — едва двигая заплетающимся языком, отмахиваюсь от водителя, начиная раздражаться.

Благо, повторять мальчику дважды не надо. Сердобольный отстает. Я же, удобней устраиваюсь на сиденье, сползая копчиком на самый край, и сама не замечаю, как проваливаюсь в забытье. Не то, которое сладкое. А в тревожную полудрему, из которой выныриваю, как по щелчку, когда машина останавливается.

По ощущениям прошло не больше пяти минут.

Но… как это? Мы что, уже приехали?

Открываю глаза.

Быстро…

— Девушка, может, вас проводить? — предлагает водитель.

Я отмахиваюсь.

Что я, немощная совсем, что ли? Сама справлюсь.

Сгребаю с сиденья сумочку и на нетвердых ногах выношу свою пьяную тушку из машины. Двигаясь все так же изящно, как корова на роликах. В глазах все мутно — тушь размазалась. И щиплет их нещадно от режущего света фонаря над подъездной дверью. Света, от которого я пытаюсь прикрыться своим клатчем, который ни хрена не прикрывает. Это что за гребаный маяк?!

— Зараза! — выругиваюсь.

Зачем его вообще сюда повесили? Еще вчера ведь не было!

До подъезда бреду практически на ощупь. Видимости гордый нУль. Как итог: больно врезаюсь коленкой в непонятно откуда взявшуюся на пути урну, едва ее не переворачивая.

Ауч-ч-ч-черт!

Сгибаюсь пополам от боли. Ударяюсь так, что слезы брызжут из глаз.

Ай-ай-ай, как боли-и-ит!

Шиплю и ощупываю место «столкновения» с долбаной бетонной штукой, ртом хватая воздух.

Дырка.

Не в колене, слава богу, а на штанах. Я порвала любимые джинсы…

Ну вот!

Ну что за день!

Утром меня бросили, днем прокатили на эмоциональных качелях, вечером напоили, а ночью вот — еще и больно приложили. Причем не только по ноге, но и по кошельку, потому что стоили эти джинсы не просто дорого, а до хрена!

Где Вселенская справедливость?

Почему если что-то идет по звезде, то обязательно по всем фронтам?

Так нечестно!

Впору сесть жопкой в ближайшую лужу и завыть белугой.

Хнык…

Но, на мое счастье, достойной лужи рядом не находится. Приходится отставить «выть» и собраться с духом.

Шмыгнув носом, я смахиваю со щек слезы и теперь уже совсем неуверенно ковыляю в подъезд. Без задней мысли пересекаю, прихрамывая на одну ноги, светлый холл, с непонятно откуда взявшейся на стенах серой плиткой и высокими вазами с искусственными зелеными вениками по углам.

Вызываю лифт.

Да, будь я менее пьяна и более сосредоточена на обстановке вокруг, то, естественно сообразила бы, что ни фига это не мой дом! Откуда в старой многоэтажке у черта на рогах взяться трем современным грузовым лифтам и мраморной мозаике на полу?

Но все мои рецепторы и все мое внимание в данный момент стеклось в одну болезненно пульсирующую точку на коленке, которую я разодрала до крови, поэтому к нюансам мой мозг был абсолютно глух.

Я даже не сообразила нажать на кнопку нужного мне этажа, когда зашла в кабину лифта. Раскорячившись в позе неуклюжего фламинго (а в моем состоянии, скорее, вхламинго), пыталась дуть на рану. Задирая колено к носу, благополучно поехала на тот этаж, который заботливо жмякнула вышедшая из лифта элегантная тетечка, одетая совершенно не по сезону — в легкий хлопковый костюм.

Ой, а она не простудится?

Ого, кажется, она со мной еще и поздоровалась?

А… кто это?

Провожая мутным взглядом коротко стриженый блондинистый затылок, я делаю вывод, что у нас в доме появились новые жильцы.

Ага, Фомина, и дом привезли с собой совершенно новый! Сразу премиум-класса!

Браво.

Ладно, подумаю об этом утром…

Нет, и все-таки, алкоголь — зло!

Пока лифт резво и бесшумно бежал наверх, моя память заботливо отформатировала «диск», стирая последние пару минут жизни. И когда кабина пиликнула, сообщая о прибытии на этаж, а дверцы приветливо разъехались, я выползла из стальной коробки без лишних сомнений, полагая, что поднялась на свой — родной — седьмой.

Совершенно не складывая в уме, что, выходя из лифта в моем доме, к своей квартире мне нужно идти налево, я машинально поворачиваю направо и лезу в сумочку за ключами. Сумочка, которая в самый нужный момент всегда превращается в бездонную черную дыру!

Пока шарю, руками переворачивая все кармашки, дохожу до нужной двери. По крайней мере, мой мозг эту дверь узнал! Наконец-то выцепив руками связку с брелоком в виде домика… о, прикольный… А когда я успела его купить?

Мой слух цепляется за тонкий, едва слышный, жалобный писк.

Я зависаю.

Звук повторяется.

Я оглядываюсь.

В третий раз писк, кажется, становится еще жальче и громче.

Забывая про собственные «боевые раны», протираю глаза ладонями, еще сильнее размазывая тушь, и ковыляю за угол. Едва не обмираю, когда прямо мне под ноги выскакивает маленькое черное пушистое «нечто».

Вскрикиваю от неожиданности.

«Нечто» пугается не меньше моего, отшатываясь.

Становится совестно…

— Э-эй, — шепчу, неловко присаживаясь на корточки, стискивая зубы от боли в разбитом колене. — Малы-ы-ыш, — складываю губки буквой «о», проникшись сочувствием к этому черному комочку, что оказался маленьким очаровательным котенком.

— Ты чей? М-м? — тяну руку к животинке, потрепав за крохотными ушками. — Хорошенький такой… чумазенький…

Мелкий, почувствовав человеческое тепло, подбирается ближе. Осмелев, скребет когтями по моим джинсам, забираясь ко мне на руки.

— Откуда ты здесь взялся?

Крепче перехватывая свою находку, встаю.

Ай-яй! Слишком резко, Марта!

Коридор начинает кружится. Я вместе с ним. Слегка. Хватаясь одной рукой за стену, умудряюсь снова оглянуться. Вокруг ни души. Вряд ли это грязное чудо сбежало из квартиры. Выбросили? Или подбросили?

— У-у-у, изверги бессердечные! Пойдешь со мной, чумазый. Э-э-э, правда, у меня собака есть, пу-пу-пу… — поднимаю мелкого за шкирку, разглядывая, — но, думаю, вы подружитесь. А если не подружитесь, я тебя в добрые руки пристрою. Идет?

Ответом мне служит писклявое «мяу».

— Приму это за «да».

Открыть дверь, будучи в состоянии легкой «качки», и с вертяливым хвостатым на руках оказалось задачей не из простых. Тем более, что я долго не могла сообразить, в какую сторону нужно крутить этот треклятый ключ!

Вот удивительная штука жизнь, вроде открываю дверь каждый день, да не по разу, а под «пузырьками» в голове чистый лист. Буквально сплошное «плюмс-плюмс-плюмс,» пока эти элитные гады лопаются.

С горем пополам, попав-таки в квартиру, не включая свет, отпускаю мелкого на пол. Пока зверь со смесью любопытства и испуга осматривается, стараясь держаться на лапах ровно, ибо те у него то и дело норовят разъехаться на скользком полу, я, шипя и корчась от боли, скидываю кроссовки и избавляюсь от куртки.

Одно неловкое движение — и к горлу подкатывает дурнота.

Резко.

Быстро.

Ой-ей…

Лечь.

Срочно лечь!

Держась одной рукой за стенку, врезаясь в дурацкую, наставленную на моем пути мебель, я бреду до спасительной горизонтальной поверхности.

Нащупав мягкую спинку, я победно выдыхаю. Зажмуриваюсь и, подобно мешку с картошкой, валюсь на диван. Все! Впервые за много-много лет своей взрослой жизни лежу и ловлю те самые несчастные «вертолеты». Когда даже с закрытыми глазами ощущение, что все вокруг кружится и летает. Да ты и сам левитируешь где-то под потолком. Пульс разгоняется до запредельных значений. И это ненормально. Сердце грохочет, как будто вкололи лошадиную дозу адреналина. Даже уши закладывает.

Вот теперь мне по-настоящему хреново!

Не-е-ет, пить, это определенно не мое.

Уф-ф-ф…

Переворачиваюсь на бок, подкладывая ладонь под голову.

Жмурюсь.

М-м, а с каких пор мой диван такой удобный?

Да простит меня «чумазый», но сегодня ему придется обойтись собачьим сухим кормом и ковриком у двери, ибо, если я сейчас встану, то высока вероятность закончить эту жизнь молодой, красивой и страшно перебравшей дорогого французского шампанского. Ладно бы хоть коньяка! Не так бы стыдно перед людьми было. А тут…

Вдох-выдох, Марта.

Вдох-выдох.

Связь с миром потеряна.

Я отключаюсь.

Глава 34

Мама слушает внимательно. И, самое удивительное, молча.

Я обрисовываю ей всю ситуацию максимально кратко, мол, познакомились, понравились, решили немного, э-э… повстречаться. Ничего серьезного и курьезного. Просто приятно проводили время. Пока…

— …твой сын-олень все не испортил. Точнее, портить-то я не хотел! Но так вышло, что мой язык снова сработал быстрее мозга, а мое намерение шагнуть на новую ступень отношений ее просто взорвало.

И вот, когда я это озвучил, взорвалась и матушка.

Родительница, совсем как Марта, вспыхнула возмущенно:

— Да кто же так делает-то, Арсений!

Честно? Я охерел. Аж руки безвольными плетьми на стол опустились.

— Да как так-то?

— Бьет прямо в лоб! Никакой фантазии. Вынь ему да положь!

Я растерянно хлопаю глазами:

— Но вы же — женщины — любите все эти «серьезные щи»: семья, дети, брак и прочая ерунда, которую мы — мужики — всю жизнь старательно избегаем. Скажешь, нет?

— Не все! Не все любят. А если и любят, то не умеют переваривать такие предложения вот так, с наскока. Есть женщины, с которыми нужно медленно и изящно, понимаешь? Которых нужно плавно подводить к вопросам совместного будущего, тем более если знаешь, что она не сидит и не ждет тебя с кольцом и в коленопреклоненной позе.

— Так я-то откуда мог знать, что Марта из таких?

— Сынок, ну ты же неглупый мальчик у меня! Взросленький уже. Должен же хоть немного анализировать в своей светлой голове происходящее! Если эта девочка согласилась с тобой исключительно на секс по дружбе, следовательно…

— Господи, мам! — вою, закрывая глаза рукой. — Не говори при мне слово «секс», умоляю!

— А ты у нас с отцом, по-твоему, откуда появился? Из кочана капусты выпал?

— Да, я предпочитаю думать именно так.

— В Советском Союзе секс тоже был! Кто бы что не говорил.

— Спасибо! Спасибо за информацию. Все, заканчивай. Это была дерьмовая затея!

Тридцатипятилетний лбина сижу и краснею, как будто мне снова пятнадцать и отец впервые заводит со мной серьезный разговор о методах, блин, контрацепции. Позорище.

Да что уж там! Такую тему с батей я бы переварил. Но мать? Мать в моей голове — святая непорочная женщина!

— Ничего не дерьмовая, а очень даже разумная, — неодобрительно качает головой Ирина Георгиевна. — Кто, кроме матери, даст тебе дельный совет по части отношений с женщинами? Ты у меня, как оказалось, в них совершенно не разбираешься.

— Пока что ты только еще больше загоняешь меня в краску.

— Это потому, что ты резко решил прикинуться подростком. А теперь давай серьезно.

— Валяй.

— Тебе нужно перед этой девочкой извиниться.

— С какой такой радости? — возмущенно развожу руками я.

— С такой, что это ты слишком поспешил и напугал бедную Марфу!

— Марту, — поправляю машинально. — Ее зовут Марта.

— Марту, — повторяет мать. — Отличное, кстати, имя. Редкое.

— И что это даст? То есть… от того, что я извинюсь, ровным счетом в наших отношениях ничего не поменяется. Я просто выставлю себя нуждающейся в ее внимании тряпкой.

— А ты и должен быть для нее — нуждающейся в ее внимании тряпкой! — припечатывает кулаком по столу матушка.

— С хера ли?! — взрывает меня.

— Арсений, следи за своим языком!

— Прошу прощения, — рычу, — не так выразился. С какой стати: так пойдет?

— А с такой, что твой ритм жизни не каждая выдержит, ясно? Не мне тебе об этом рассказывать. Постоянные сборы и командировки. Травмы, ушибы, переломы, бесконечные диеты и реабилитации. Ты по полгода дома не живешь. Под тебя подстраиваться и подстраиваться. Не мужчина, знаешь ли, мечты!

— Вот спаси-и-ибо, мама, — тяну обиженно.

— А вот и пожалуйста! Кто, если не я, скажет тебе правду? Чтобы вытерпеть такую нестабильность, в какой живешь ты, девушка должна быть настоящей женой декабриста. Не меньше! Которая безропотно будет собирать детей, паковать чемоданы и прыгать следом за тобой на первый же поезд дальнего следования. А ты думаешь, таких в наше время много? Когда вокруг процветает феминизм и равноправие — думаешь, много кто будет подстраиваться под мужчину, каким бы красавчиком он ни был?

— Но я же красавчик, да?

— Воду с лица не пить, Арсений!

— Ты решила убить меня не фактами, а старыми поговорками?

— Ты опять включаешь ребенка? Выключай! И ответь на вопрос матери. Много таких, думаешь?

— Много! — бурчу. — Если им бабки пачками отстегивать. Да жене только за радость, если муж дома месяцами своей рожей светить не будет. И по хрену такой и на мои травмы, и на мои диеты. Главное, жопа в тепле и дизайнерских трусах.

— И что, твоя Марта из таких? — щурится мать. — Если да, то нам такая не нужна!

Я молчу, поигрывая желваками.

Нет, блть!

Нет, не из таких! Другая. Совершенно невероятная. Вредная, капризная, упрямая, самостоятельная до зубного скрежета. И охуенная до звезд в глазах! Ей от меня не то, что бабки мои, даже я сам и не нужен, будто. Разве что частично.

— То-то же, — победно задирает нос Ирина Георгиевна.

— Ладно, — киваю. — Допустим. Ну и к чему ты вела?

— А к тому, что если ты хочешь, чтобы женщина ради тебя бросила всю свою отлаженную свободную жизнь в угоду твоей карьере и села дома налаживать быт и прикрывать тыл, то она хотя бы должна понимать, ради чего она это делает. Должна чувствовать, что нужна тебе настолько, что ты ни жить, ни дышать, ни играть без нее не можешь. Понимаешь?

— Так я и не могу!

— А сказать ей об этом ртом ты не пробовал? Прежде чем налетать с порога и требовать от нее решительных действий, ты хоть одно сделал сам?! Ни слова девочке о предложенном контракте не сказал, ничего взамен на такой серьезный шаг с ее стороны не пообещал. Тю! Скажи спасибо, что она тебе еще напоследок пинка не дала. Дурачок, — качает головой, — ну какой ты у меня дурачок!

Я, хмуро потупив взгляд в кружке с чаем, предпочитаю промолчать.

В целом, я понимаю, о чем говорит мать. И сам за целый день допетрил до того, что «сам дурак, сам виноват». Просто…

По факту: утром, приехав к Царице, я будто бы и сам еще толком не понимал, чего от нее хочу. Не было конкретики. Ни в голове, ни в сердце. А вот посрались, и все чудесным образом сразу встало на свои места. Страх ее потерять гордо возглавил целую процессию из разнообразных чувств и эмоций, которые сегодня в груди, как в адовом котле кипят.

— Арсений, — говорит примирительным тоном мама, — отношения — это колоссальная работа двоих. Бесконечные разговоры и поиск компромиссов. Это, в первую очередь, желание сделать приятное своей второй половинке. Это не твое «хочу» и ее «ладно, сделаю». Это умение договориться. Понимаешь?

— Кажется, — нехотя киваю. — Наверное, ты права, мам.

— Не наверное, а точно права!

— И что мне делать? Я понятия не имею, на какой козе теперь к ней подкатить.

— Самое лучшее примирение — спонтанное примирение. Подумай над этим.

— То есть спонтанные признание — на хер, а спонтанные примирения — топ. Так что ли?

— А иначе затянете резину со своими хороводами, и я внуков еще лет пять ждать буду!

— Мам, — смеюсь, — ты опять? В итоге все опять сводится к внукам?

— Сводится! И сводиться будет, я нянчиться хочу! — бурчит матушка. — И вообще, я тебе весь расклад обрисовала? Обрисовала. А ты теперь будь добр, иди и сделай Марте ребеночка!

— Может она вообще тебе не понравится!

— А тут, главное, чтобы тебе к душе была.

— А если я еще сам не понял?

Матушка хмыкает и отмахивается:

— Не смеши меня. Если уж ты решился на такой серьезный шаг — рассказать мне о ней, значит, девочка очень глубоко проникла в сердце. Говорю тебе, Арсений, не потеряй ее. Так запала. Потом будешь до старости локти кусать, если упустишь.

— Я тебя понял. Я тогда… — начинаю и не договариваю, потому что телефон неожиданно откликается троекратным вибро.

Хватаю трубку в надежде, может, это Царица. Но… нет. Номер неизвестный. Три новых уведомления в мессенджере. Пока мама отвлекается на посуду, я проваливаюсь в чат и пробегаю глазами по цифрам.

Нет, номер такой не помню.

Имя абонента «Станислава» тоже мне ни о чем не говорит.

Читаю упавшие текстовые:

Станислава: «Привет, красавчик! Я Ася. Ты меня не знаешь, но я подруга твоей бедовой соКРОВАТницы. Короче, Марты. И сейчас эта крейзи-женщина едет к тебе, совершенно об этом не подозревая. Имей в виду!».

Станислава: «Вообще-то я пишу, сказать: тараканов у нее, конечно, много, но сердце одно. И его ей уже разбивали. Осторожнее, Бессонов. Если сделаешь это еще раз, то я не посмотрю на то, какой ты мощный и перееду твои два метра мускул катком. В целом же, приятно познакомиться!»

Станислава: «И, да, лучше бы тебе быть дома и, желательно, не в обществе какой-нибудь шлюховатой «хоккейной зайки». Если она есть, срочно выкидывай ее в окно. Я тебя предупредила! Чмоки»

Что за…

Чмоки?

Мне нужно добрые пять минут и три раза перечитать сообщения, чтобы понять, что к чему. На четвертом я начинаю посмеиваться на фразе «выкидывай ее в окно». На пятом лихорадочно пытаюсь вспомнить, возвращала ли мне Царица дубликат ключей, который я ей давал, чтобы она ждала меня дома после одного из матчей. А на шестом…

На шестом я резко подскакиваю из-за стола, едва не сшибая макушкой полку. Клюю в щеку растерянную такой разительной переменой в моем настроении мать и, перебирая длинными ногами, вылетаю из кухни в прихожую.

Вслед мне летит:

— Ты куда таким резвым козликом подорвался посреди ночи? Сеня!

— Мириться, мам, — бросаю, уже запрыгнув в кроссовки и натянув пальто, — мириться, — хватаю ключи от тачки с ключницы и вылетаю из родительской квартиры, напоследок пообещав матери завтра обязательно набрать.

На улице, запрыгнув в тачку, не даю мотору даже толком прогреться и тут же давлю по газам. От дома родителей до моего херачить прилично. Вся надежда на пустые ночью улицы. Время — немного, немало — уже первый час ночи.

Еду и всю дорогу улыбаюсь, как олень.

Не знаю, кто ты такая, Ася, но ты мне уже определенно нравишься!

Глава 35

Долетаю быстро. По меркам столицы — в считанные минуты. Тачку бросаю на подземной парковке. Лифт игнорирую. Поднимаюсь по лестнице, перемахивая через ступеньку. Мать увидела бы, загордилась! Семнадцать этажей вверх стерли любые упоминания о недавно уничтоженных мною пирожках. Клянусь, даже кубики рельефнее стали.

По дороге вспоминаю, что дубликат ключей Царица мне так и не вернула. Это отлично. Это очень хорошо! Значит, если я не приехал раньше, моя упрямая мадам уже ждет меня в квартире. При условии, конечно, что принцесса не взбрыкнула, когда поняла, куда ее доставило такси, и не ускакала, гордо взмахнув хвостом, к себе “в башню”.

Этого бы мне сильно не хотелось.

Все-таки вариант, что Марта ждет меня, голенькая и готовая к долгому, бурному страстному примирительному сексу, нравится мне гораздо больше. Нежели необходимость снова тащиться куда-то посреди ночи и долбиться дятлом в ее дверь.

Я уже как-то настроился. Сначала поговорить телами, а потом, если будут силы, ртом объяснить этой невыносимо-прекрасной женщине, что у меня на нее нынче нарисовались далеко идущие планы. Нарисовались так ярко, что ни одним ластиком теперь не стереть.

Ладно, хер с ним.

Будем действовать по ситуации.

Поднимаюсь на этаж и шарю по карманам, вытаскивая ключи от квартиры. Широким шагом пересекая коридор, вставляю ключ в замочную скважину. Кручу. Он не крутится. Зависаю.

Тут в моей голове звенит первый тревожный звоночек: дверь не заперта, а просто прикрыта. Напрягаюсь.

Второй нюанс: открыв дверь, вижу, что в квартире непроглядная темнота. Ни один светильник не работает. Есть, конечно, вариант, что Царица решила устроить интимный полумрак, но такую вероятность в зародыше душит третий тревожный “звоночек”: вокруг убийственная тишина. Ни шороха, ни вздоха, ни расслабляющей музыки на худой конец. Ничего.

Пусто, что ли?

На мгновение все падает.

Вопрос, какого лешего дверь не заперта на ключ, меня сейчас волнует не так сильно, чем вопрос, какого хера Царица опять от меня свинтила?

Невыносимая женщина!

Я успеваю расстроиться и разозлиться, прежде чем, пройдя чуть дальше по коридору, я запинаюсь о чужие обутки, нечаянно отфутболивая один из них в угол.

Опускаю взгляд: белые, аккуратные, кожаные кроссовки.

В башке щелкает. Размерчик точно не мой!

Приглядываюсь. Рядом с обувью, на полу, валяется светлая короткая курточка, очевидно, свалившаяся с крючка. И маленькая сумочка на мощной серебряной цепочке.

Улыбаюсь.

Так значит…

— Марта? — зову.

Ответной реакции ноль.

Разуваюсь и прохожу, врубая в коридоре свет. Оглядываюсь. Ощущение по-прежнему такое, будто в квартире ни души.

Бросаю связку ключей на кухонный островок и прохожу в гостиную. Осматриваюсь в полумраке. И только сейчас до моих ушей долетает тихое сопение доносящиеся откуда-то со стороны огромного дивана.

Так, варианта три: или я чокнулся, или у меня завелся домовой, или…

Огибаю мягкую мебель.

О-фи-геть.

Не уехала. Судя по всему, была не в состоянии. Это как-то само угадывается. И смех, и грех. И не знаешь, то ли радоваться, то ли расстраиваться, что не по своей она здесь воле. А по велению алкоголя в крови.

— Вот это подгон…

Вздохнув, присаживаюсь на корточки, заглядывая в безмятежно расслабленное лицо Обезьянки. Посмеиваюсь. Что это за чудовищные черные круги туши под глазами?

Царица дрыхнет без задних ног. Ах, да, пардон! Девочки не дрыхнут. Девочки спят.

Нервно растираю переносицу и достаю телефон. Строчу той самой «заботливой» Станиславе сообщение:

Арсений: «Я так понимаю, девочки сегодня хорошо отдохнули?»

Ответ прилетает с задержкой в пару минут.

Станислава: «Мы зализывали раны»

Или скорее заливали?

Арсений: «И сколько бутылок пало жертвой врачевания? Судя по тому, что твоя подруга в крепкой отключке, это были не пара бокалов».

Станислава: «После пары бокалов она ночевала бы у себя дома, Бессонов. Так что не включай моралиста, а лучше скажи нам с шампанским «спасибо».

Хмыкаю. Что ж, спасибо! Утром меня ждет тотальный армагеддец. Когда эта коза проспится и поймет, куда вчера ночью занесла ее нелегкая, долго виноватых искать не будет. Придется брать весь удар на себя.

Страшно?

Ни разу.

Поднимаю взгляд и засматриваюсь. Как никогда раньше позволяю себе зависнуть и поймать дзен, жадно ощупывая взглядом ее личико. Румяные щеки и сладкие губы: верхнюю с выразительным изгибом и пухлую нижнюю, за которую каждый раз адски хочется ее укусить! Кончик носа этот упрямый и чуть вздернутый, за который я ее легонько пальцем щелкаю. От чего Обезьянка смешно морщится.

Подложив одну ладошку себе под щеку, второй Марта обнимает декоративную подушку в виде кактуса, которую она же сюда и притаранила. Свернувшись калачиком, такая маленькая и хрупкая, теряется среди огромных диванных подушек. Вот в таком положении — настоящий ангел во плоти. Ни шипов тебе, ни зубов, ни колючек.

Спускаюсь взглядом к шее. Осторожно откидываю волосы с ее плеча. Едва касаясь, прохожусь кончиками пальцев по местечку за ушком, где красуется мой засос. Радость какая-то животная внутри просыпается. Заклеймил.

Ну моя ведь уже!

Совсем моя!

Прохожусь глазами по острым ключицам и тону в ложбинке между грудей, выглядывающей в V-образном вырезе футболки. Еще бы чуть откровеннее, и было бы видно маленькую родинку рядом с ареолой. Которую я до дури обожаю целовать. А еще на заднице у нее классная родинка. Если приглядеться — на сердечко похожа. Жаль этой «богатой на выдумки» части ее тела мне не видно.

Эх, вот за какие грехи ты мне такая «эксклюзивная» досталась, а? Не договориться, не переупрямить. Всю жизнь теперь только «прогибаться» под тебя.

С сексом опять обломала.

Попадос, конечно, конкретный…

Окей, мужик, давай мыслить позитивно? Пусть она и пьяненькая, но зато под боком. Это уже немало греет душу.

Хотя, нет, пока не под боком. Надо переложить ее на кровать. Каким бы удобным диван не казался, к утру спине приходит пиздец. Знаю. Проверено. Отключался на нем пару раз. Ощущения при пробуждении — фантастические.

Поднимаюсь и скидываю пальто. Закатываю рукава пуловера и, долго не приноравливаясь, подхватываю Царицу на руки. Легкая, как пушинка.

Она что-то миленько сонно бубнит. Разбираю только: «на место» и «хоккеюга».

Собственник во мне радостно отбивает чечетку. Да ты ж моя прелесть хвостатая! Даже во сне я ей покоя не даю. Что это, если не чувства? Как минимум, глубочайшей привязанности. А там и до любви недалеко. Главное, вектор направления этому чувству правильный задать. И пинка. Для разгона.

Утаскиваю Царицу в спальню, осторожно укладывая на кровать. Врубаю ночник на прикроватной тумбе. По спальне разливается легкий желтоватый свет. Торможу, упираясь одним коленом в матрас. Переодеть, наверное, ее надо? Не будет же она спать в джинсах и футболке?

Во-первых, это неудобно.

Во-вторых, это слишком много одежды на ее теле, которое я планирую всю ночь тискать. Не в смысле приставать к пьяной женщине в отключке. Я же не извращуга какой. А в смысле: обнимать там, целовать, щупать, гладить…

Но, разумеется, главным аргументом тут является ее комфорт!

Короче, с совестью своей я договариваться умею. Главное, в процессе Царицу не разбудить. А то получу потом «удушающий» и по совести своей и по другим частям тела. Вряд ли ее в гневе остановит особая предрасположенность к некоторым из них.

От футболки Обезьянку избавляю быстро. Она даже не сопротивляется. А вот с джинсами приходится повозиться, потому что девчонка начинает активно брыкаться, отбиваясь от моих рук. Бурчит сквозь дрему:

— Я не хочу-у-у…

— А я вот очень, но ты явно не в состоянии.

— Так спать хочется…

— Так кто ж тебе не дает? Сейчас я тебя раздену, и спи, сколько влезет.

В ответ слышу «хнык» и «устрашающее»:

— У меня парень есть!

Опа, козыри в ход пошли? Миленько. И кто это у нас «парень», интересно?

Улыбаюсь. Хочется навалить кучу вопросов, пока у этой пьяной дамы развязан язык, но я сдерживаюсь. Не по-мужски это как-то. Захмелевшую фею мучить. Она же, считай, как под сывороткой правды. Мать родную за гроши продаст. Бросаю только:

— Есть, конечно. Как иначе? Такая красивая Обезьянка не может быть без парня. И что, сильно тебя любит?

— Сильно! — надув губы, не открывая глаз, выстреливает. — Убери! — хлопает своими ладошками по моим. — Не трогай…

— М-м, — мычу, отодвигая за запястья руки Обезьянки от пуговицы на поясе джинсов. — Ну, а ты его любишь?

— А я… м-м…

Замираю. Момент истины?

Но ответом мне служит только многозначительное:

— М-м-м… я спать хочу…

Ясно все с тобой. И тут обломала. Козень!

Расстегиваю молнию. Хватаю штаны за петли.

Она снова лезет туда своими тонкими пальчиками, побубнивая:

— Да не надо же…

— Надо же! — рычу я.

— Он тебя побьет.

— Обязательно.

— Он большой и сильный хоккеист!

Ох, как гордо прозвучало-то! Если бы не знал, что я в ее окружении единственный хоккеист, то точно решил бы, что не про меня речь идет. Что другого себе «большого и сильного» влюбленного осла нашла.

— И клюшкой, наверное, классно владеет, да?

— Лучше всех!

— М, и кубики у него на прессе, наверное, есть?

— Мхм…

— А на лицо как? Красивый?

— Самый!

— Значит все-таки нравится тебе?

— Очень!

— А какого хера ты тогда ему мозг ебешь, женщина?!

Ох, дерьмо! Не сдержался. Даже завис, сидя на коленях у ног Обезьянки, ожидая, что вот сейчас она точно проснется окончательно и эта бомба замедленного действия подорвет тут все к хуям. Но…

— Потому что он говнюк, — сопит обиженно.

Я посмеиваюсь. Да, это, конечно, аргумент железобетонный.

— А еще он — боженька женских оргазмов, — пьяненько хихикает моя прелесть.

— Чего? — офигев, переспрашиваю, уже с боем приспустив джинсы этой козы до середины бедер.

— И член у него классный… больше среднего… я гуглила…

Блять!

Все, меня накрывает дикий ржач.

Гуглила она…

Хотел бы я посмотреть на эти запросы в поисковой строке.

Господи, дай мне сил и мудрости все сказанное этой женщиной ночью не использовать утром против нее же самой. Тут столько поводов ее постебать, что до самой старости хватит.

Отсмеявшись, командую:

— Так, все, Царица! Давай уже снимем эти тесные джинсы, и будешь спать. Очередных откровений мое ранимое сердце не выдержит. Ноги разогни…

— Да не надо же…

— Надо я сказал!

— Да больно же…

— Чего тебе больно?

Ответом мне служит жалобный «хлюп» носом.

Я стягиваю одну штанину и дергаю вторую.

Слышу вой:

— Ау-у-у…

Опускаю взгляд.

Твою, Марта, мать!

Только сейчас замечаю, что джинсы на одной ноге разодраны, а под ними в кровь разбитое колено с запекшейся на ране кровью.

— Ты до квартиры на четвереньках, что ли, ползла все семнадцать этажей? — выругиваюсь.

Отвечает мне новый жалобный «шмыг» носом.

— Ладно, не реви…

— Боли-и-ит…

— Щас разберемся.

Блин.

Делать нечего, снимать-то как-то надо. Не оставлю же я ее в одной штанине!

Решаю, что лучше сделать это резко.

Дергаю за ткань, оголяя вторую стройную ногу. Марта шипит и ругается, пинаясь. Я ловлю ее подбитую конечность, хватая ладонью под коленкой, фиксируя. Дую на рану, успокаивающе поглаживая. Царица хнычет, но брыкаться перестает. А уже через пару минут благополучно подгребает под себя обе подушки и отрубается в позе очаровательно пьяненькой звезды.

Я выжидаю пару секунд.

Все?

Надеюсь, до утра.

Отпускаю стройную ножку. Завидую. А мне такое счастье — уснуть — пока не светит. Рану этой бедовой надо обработать, чтобы не загноилась.

Трындец, какой длинный день!

Сгребаю вещи Обезьянки и сползаю с кровати. Уношу шмотки в ванну, зашвыривая в бельевую корзину. Завтра с этим разберемся.

Лезу в ящик под раковиной. Благо, в силу профессии, дома всегда есть хлоргексидин и различные виды повязок: от кинезиотейпов до пластырей. Даже пару обезболов сильных затесались. Но это, думаю, не пригодится. В Царице сейчас литры шампанского, как обезбол.

Вытаскиваю прозрачную коробку со всем необходимым, как краем глаза улавливаю мельтешение по правую руку.

Буквально за секунду успев сориентироваться, захлопываю ящик. Как раз в тот момент, когда что-то черное и пушистое запрыгивает на тумбу с раковиной.

— Едрит твою налево! Это что еще за на хер? — поднимаю за шкирку черный грязный комок шерсти в колтунах, смутно напоминающий котенка.

Да ну нет…

Серьезно?!

— Ты как тут оказался, малой?

Животное выдает протяжное «мяу».

— Да, согласен, глупый вопрос.

— Мр-р-р… — беспомощно бьет лапами по воздуху живность, выпустив свои крохотные коготки.

Нет, это не женщина, это — беда! Будто мне ее одной — проблемной «твари» — в жизни было мало, она притащила вторую! Четырехлапую, волосатую и блохастую!

Потираю переносицу, усаживая мелочь в раковину. Лапы пушистого скользят по влажному кафелю. Мелкий плавно стекает по стенке, хвостатой жопой усаживаясь на слив. Выдает примирительное «мявк» и таращит на меня свои желтые глазищи навылупку.

Ну, и чего ты смотришь?

Вот и какого хера прикажешь мне с тобой делать?

Глава 36

Всю ночь мне снятся странные сны. Нелогичные и непонятные обрывки без начала и конца, в которых меня то закидывает в отпуск в жаркую Грецию, то в зубодробительный холод ледового дворца на хоккейный матч.

То, в моменте, я ловлю сквозь сон ощущение чьих-то рук и щекочущее дыхание на шее. То с трудом удерживаюсь от того, чтобы заткнуть ладонями уши и не слышать непонятно откуда взявшегося требовательного писка.

Но, несмотря на все это, сплю, как убитая. И даже когда яркий солнечный свет начинает бить по глазам, пробираясь сквозь закрытые веки, я до последнего, всеми силами, цепляюсь за сладкую дремоту. Не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, успокаиваю себя, что вот «еще минуточку» и точно встану!

Еще одну ма-а-аленькую минуточку…

По итогу, и представить страшно, какой идет час дня, когда на мою похмельную голову резко обрушиваются «воспоминания» вчерашнего вечера. Словно ледяным полотенцем заряжают по лбу — так же неожиданно в голове всплывают «маяк» у подъезда… треклятая урна… больная коленка… незнакомый лифт… чужой брелок… и… о-о-о…

— Котенок! — вскрикиваю, подскакивая, как выстрелившая пружина. — Где котенок?! — слетаю с постели, запутавшись ногой в покрывале, едва не устраиваю своему носу пламенную встречу с полом. В последний момент выруливаю, удержавшись на ногах.

— Где…? — выдыхаю испуганно.

… котенок.

… и мои мозги.

… были вчера, когда я…

О-о-ой, Фомина!

Цепляюсь за волосы, понурив плечи, на которые падает весь масштаб пиздеца, что я вчера натворила. Смотрю на расправленную огромную кровать с двумя примятыми подушками. Темно-серую обстановку знакомой аскетичной мужской спальни. И заботливо оставленный на прикроватной тумбе стакан с водой и таблеткой «аспирина».

Я у Бессонова.

Я вчера, какого-то мамонта, приехала не домой, а к Бессонову.

Позо-о-ор…

Позорище!

Чтоб мне под землю провалиться!

Чтоб меня кроты сожрали!

Поджимают губы. Чудо еще, что Арс за порог меня не выставил. Видимо, пожалел дуру невменяемую. Другой я быть просто не могла, раз не поняла элементарного: это, блин, не мой дом!

Стыдоба…

Так наклюкаться!

Ощупываю себя руками, опускаю взгляд. Рана на разбитом колене обработана и аккуратно заклеена пластырем. Арсений? Пальчиками с белым педикюром дрыгаю. А ноги-то голые. Да я вся… А, нет, трусики на месте. А вот бюстгальтера под тонкой коричневой футболкой нет.

Я что, обнаглела настолько, что еще и разделась?

Нет, ну, чисто теоретически — могла. Я ведь думала, что пришла домой. Так-то вообще в чем мать родила спать не постеснялась бы завалиться! А тут хоть футболку своровать додумалась…

Ох, Марта, ох.

Заливаясь краской до кончиков ушей, вспоминаю про яркую первоначальную причину своего пробуждения.

Кот!

Или кошка!

Я же еще и животное с собой притащила, дурная! В чужую квартиру!

Скажу в свое оправдание, я никогда не могла спокойно пройти мимо брошенных котят. С детства их в дом родительский таскала и пристраивала. Пристраивала и таскала.

Но это-то не родительский дом, Марта!

А вдруг у Арсения аллергия?

А что, если Бессонов его уже выкинул?

Ох-ох-ох!

Где он?

Арсений, в смысле.

Или пушистый.

Да хоть кто-нибудь: где?!

Со стороны кухни раздается шум.

Я одергиваю футболку и перебираю голыми ступнями в сторону гостиной. Стараясь сильно не шуметь, выруливаю из-за угла. На доли секунды теряю дар речи, утыкаясь взглядом в голую спину хозяина квартиры. Прямехонько между лопаток.

Дыхание перехватывает. Кажется, я еще не протрезвела. По-другому не могу объяснить пришедшее на ум: у него шикарная спина! Широкая. Рельефная. За такой запросто можно спрятаться от любых жизненных невзгод. А еще задница в боксерах вызывает неконтролируемое чрезмерное слюноотделение. И зуд. Невыносимый ладошечный зуд (если такой есть, прости господи!). Жутко хочется его за эти ягодицы жмякнуть.

Арсений, стоящий у плиты — чистый секс.

Почему я раньше этого не замечала?

Да потому, что ты никогда не ночевала у него, Марта! И уж тем более не видела Бессонова утром на кухне! Соберись! Ты фактически притащила свою пьяную тушку в дом к бывшему. Стащила его футболку. И завалилась на его кровать. Теперь тебе нужно как-то подобрать слова, чтобы объяснить, что ты не пьяница пропащая, а просто день вчера был тяжелый.

Вот только все слова, как назло, из головы вместе с пузырьками выветрились. Осталось только обжигающее чувство стыда и неловкость. Даже страшно представить, что он обо мне подумал…

Пока я в нерешительности топчусь на пороге гостиной, кофемашина резко замолкает, закончив варить кофе. Тостер щелкает, выстреливая двумя поджаренными ломтиками хлеба. Арс хватает сковороду за ручку, переставляя на другую конфорку. Судя по шкворчанию масла и аромату, что витает в кухне, это яичница с беконом.

Мой рот наполняется слюной. Желудок жалобно скукоживается. Я приказываю ему на время “умереть” и покаянно складываю ладошки перед грудью, сжимая пальцы в замок.

Окей, Марта.

Давай, Марта.

Перед позором не надышишься.

Набираю в легкие побольше воздуха и откашливаюсь тихонько, привлекая внимание хозяина квартиры.

Бессонов оборачивается. Фокусирует свой взгляд на моем лице. Мгновение борется с подрагивающими уголками губ, норовящими поехать вверх.

Наконец-то берет себя в руки и спрашивает с сомнением:

— Утро доброе, Царица?

И смотрит так внимательно, будто под кожу пробираясь. Как иглы — прямо в вены. И у меня снова инстинкты, отточенные годами, срабатывают. Защищайся нападая. Но…

Прислушиваюсь к себе, и… не хочется. Спорить и ругаться не хочется. Ерепениться и скалиться тоже. То ли сил нет, то ли смысла больше не вижу. Вчерашний вечер четко дал мне понять одну важную вещь: я уже залипла на Бессонове. Глубоко и прочно. Уже кусайся не кусайся, а броня вокруг сердца в щепки.

— Бывало и лучше, честно говоря.

— Как чувствуешь себя?

Хороший вопрос. Голова не болит — это уже маленькая победа. Не мутит и сдохнуть не хочется — тоже несказанно радует. А вот…

— Кушать очень хочется.

Арсений понятливо улыбается.

— Иди в душ, у меня уже почти все готово. Полотенце на полотенцесушителе. Запасная щетка в ящике под раковиной. Чистую футболку можешь взять в гардеробе, — командует. Все четко и по делу. Немного напряженно, но совершенно буднично. Словно ничего и не произошло. Будто мы вчера не разругались в пух и прах, гордо «хлопнув дверью».

От того я все больше теряюсь, не понимая, как дальше себя с ним вести.

Ладно, Марта, разберемся в процессе.

Уже собираюсь развернуться и уйти, как вспоминаю про первопричину своего появления на кухне:

— Арс!

— М-м?

— А котенок? Где он?

Бессонов невесело вздергивает один уголок губ в ухмылке.

Я делаю логичный вывод:

— Ты что, его выкинул? Ну зачем… Я бы его забрала и пристроила…

— То есть, вот такой я, по-твоему, засранец бессердечный? — разочарованно качает головой. — Вон твой блохастый. Когти свои о мой диван точит.

Прослеживаю за взглядом хозяина квартиры. Точно. Черный найденыш варварским образом портит дорогую мебель. Если приглядеться, то по всей обивке уже то тут, то там виднеются легкие царапины от маленьких когтей. Ущерб, наверное, конский. Но, что уж: сама нашла, сама притащила, сама дура, сама виновата. Выдыхаю дрожащими губами:

— Я… я тебе новый куплю…

— Не сомневался, что ты так скажешь. Становишься предсказуемой, Обезьянка.

— Это плохо?

Ответа нет. Или игнорирует, или делает вид, что не услышал. Отворачивается, суетясь. Забирает и ставит на стол две чашки ароматного кофе с густой пенкой. Достает два тарелки. Раскладывает поджаренный бекон и овощную нарезку, закидывая один огуречный ломтик в рот. Вроде спокойно, но я слишком хорошо успела изучить его за наш непродолжительный “роман”. Внутреннее состояние Арсения сейчас далеко от спокойного. Движения резкие. Плечи напряжены и чуть ссутулены. Значит, все не настолько “ровно”, как мне показалось изначально?

Господи, Фомина! Ну, конечно, все не может быть “ровно”!

Может, мне вообще под предлогом похода в душ собраться и по-тихому уйти?

Освободить и его, и себя от этого неловкого утра? От лишних объяснений?

Да, наверное, это будет самый правильный вариант.

Глава 37

Но и не сказав “спасибо”, я уйти тоже не могу.

Переступаю на месте босыми ногами:

— Арсений…

— Да, Царица? — терпеливо.

— Спасибо тебе, что не выставил бедное животное… и… и меня.

— Выставишь его, — ворчит. — Больше тебе скажу: отмыл, молоком напоил, спать уложил. Тебя, между прочим, тоже.

— Ч-что тоже? — алеют мои щеки. — Мыл?

— А надо было? Вроде у тебя блох не наблюдалось. Тебя я только переодел.

— Так это ты с меня вещи снял? — облегченно выдыхаю.

— Каюсь, — совсем не покаянно. — К сожалению, ты была не в том состоянии, чтобы устроить мне стриптиз. Так что за тобой жирный должок, Обезьянка. Твой прекрасный рыцарь остался без награды и намерен сегодня ее с тебя спросить по полной.

— Прям-таки “без”? — щурюсь подозрительно.

— Грешен. Лапал, — даже не думает отпираться наглец. — Хоть какая-то же должна была быть компенсация моей психике после увиденного и услышанного?

— Услышанного? — переспрашиваю испуганно. — Что я наговорила?

— Из самого невинного? Что-то типа: у меня есть крутой парень и он тебя побьет.

Я краснею. Краснею так, как не краснела даже перед родителями в самые постыдные этапы своего “взросления”! А они, между прочим, в восемнадцать лет меня дома с мальчиком застукали, в самый компрометирующий мою честь момент!

Господи, надеюсь хоть не Глеба я своим “парнем” назвала?

Тот побьет, ага…

— Это… все, надеюсь?

— М, не-е-ет.

— Что еще? — закрываю глаза ладонью.

— Боженька женских оргазмов, значит? — веселится Арсений. — Но больше всего мне понравилось: ты серьезно гуглила и искала статистику среднего размера мужского полового органа? — ржет.

Только мне вот не смешно.

Надо же было так! Все сдала, как на духу!

— Боже, — шепчу, — клянусь, если ты сотрешь ему память, я больше никогда не буду пить ничего крепче кефира!

— Хорошая попытка, но такое не забывается. Я тут подумал, набью-ка “большой член” и “бог оргазмов” на спине. Вдоль позвоночника. Большими буквами. Как думаешь, классно будет смотреться?

Одариваю негодяя злым взглядом из-под бровей.

— Я тоже так подумал, — щелкает пальцами. — Лучше на латинице, чтобы была в этом какая-то загадка. Ладно, — тут же переключается, — ты в душ собиралась. Завтрак стынет. А я адски голоден, Царица.

— Честно говоря, я не думаю, что это хорошая идея… — бурчу.

— Что?

— Совместный завтрак.

— Окей, отвергая — предлагай.

— Вызови мне такси, я поеду домой?

— Хреновое предложение. Еще варианты?

— Слушай, я не в том состоянии, чтобы перебирать варианты! — начинаю злиться.

— Отлично, тогда я буду перебирать. Не хочешь завтрак, как насчет пойти вместе в душ? Начнем день с твоей благодарности мне, хорошему?

— Тебе, наверное, надо напомнить, что вообще-то мы поругались вчера? И, вроде как, даже расстались? Тебе не кажется, что все это теперь несколько неуместно? Спасибо, конечно, за заботу и за возню со мной, — выдаю, как на духу, — но и это ты делать был не обязан. Правда. Я просто… — развожу руками, — просто…

Просто?

Ха-ха!

Ничего у меня не просто!

Я сложная!

Я ужасная!

Я язвительная, саркастичная женщина, которую никто и никогда не полюбит!

К глазам подступают слезы.

Я устремляю взгляд в потолок, активно кусая губы, чтобы не поплыть окончательно.

— Ты же не будешь реветь, да? — настороженно спрашивает Арсений, чутко улавливая момент в перемене моего настроения.

— Буду, — “хлюп” носом. — Я плохая, — шиплю дрожащими губами. — Я все испортила! Я всегда все порчу-у-у!

— Ну, знаешь ли, это очень эгоистично приписывать все “заслуги” только себе.

Опускаю взгляд. Голубые глаза Бессонова смеются, тогда как выражение лица предельно суровое.

Шмыг.

Арсений делает шаг ко мне и замирает. В нерешительности ерошит пятерней волосы у себя на макушке и, выдыхает:

— Ладно, я хотел устроить романтичный завтрак и потом плавно подвести к разговору. Но, окей, давай все сразу проясним, да?

— Что проясним?

— Я тоже хорош. Повел себя импульсивно и неразумно, как подросток. Меня временами “кроет”, если я на чем-то повернут. А на тебе я, блять, повернут, Марта! С самого вечера нашего знакомства меня зациклило. Я ничего не вижу и ничего не слышу. Я превращаюсь в лютого собственника и могу дико бесить. Я над этим работаю, честно! Просто прошу быть со мной чуточку терпеливей в такие моменты. Вот.

Я носом: шмыг-шмыг. И ресницами: хлоп-хлоп. Уши, как у слоника Дамбо. И впитываю-впитываю. Как дурочка, ей богу, каждой клеточкой! Это что? Он сейчас так мне в чувствах признался? После всего, что я натворила и наговорила? После всей моей бескомпромиссности? Мне с вагоном тараканов?

Мое сердечко начинает лететь быстрее.

Насекомые в голове бросаются врассыпную.

— Так что, я тоже временами все порчу, — тянет кулак Арсений. — Один-один, Обезьянка?

Я не сразу соображаю, что нужно сделать. С заминкой бью по его кулаку своим. Все еще пребывая в легком замешательстве и борясь с собственной нерешительностью. Ладошки буквально зудят, как хочется его обнять и щекой к щеке прижаться. Ну, за что он мне такой понимающий достался, а?

— Поругались и поругались, — продолжает Арс. — Все ругаются, что мы, не люди, что ли? Давай теперь мириться?

— К-как?

— Ну, способов много. Но есть один стопроцентный. Страстный утренний секс!

— Ха-ха. Посмотри на меня! Разбитая коленка, гнездо на голове, размазанная тушь и опухший нос. В данный момент я воплощение всего антисексуального в этой галактике, Бессонов! Такой способ примирения нам точно не подходит.

Арсений смеется. Так соблазнительно низко, что каждое мое нервное окончание считает своим долгом на этот смех отреагировать, распуская по рукам цыпки.

— Еще варианты есть? — бубню себе под нос. — Или наши отношения безнадежны?

— Эти? Безнадежны, — кивает Арс, соглашаясь. — Абсолютно безнадежны! — делает еще один шаг ко мне. Обхватывает своими широкими ладонями мое лицо. Медленно стирает подушечками черные дорожки от слез и туши со щек.

Я обхватываю пальцами его крепкие запястья. Прохожусь подушечками больших там, где прощупывается пульс. Он у него, как и у меня, зашкаливает, словно мы не разговариваем на кухне, а рука об руку бежим. В какой-то степени так оно и есть.

Слышу вкрадчивое:

— Тот формат отношений, который мы выбрали, изначально был провальный.

— Не получилось, — соглашаюсь тихо. — Пора это признать.

— Я не хочу быть только твоим другом с привилегиями, Обезьянка. На хер это все! Староват я для такого.

— А кем… хочешь?

— Парнем? Например. Для начала.

— Ну, тогда ты просто сумасшедший, — улыбаюсь.

— Да, мне говорили. Но ты тоже, знаешь ли, не самый адекватный человечек. По-моему, этот союз обречен на успех, как думаешь?

— Страшно, — признаюсь почти беззвучно.

Потому что правда страшно. До жути! Права Ася: я бегу от всего серьезного, как от огня. Так живется легче. Никакой ответственности. Никаких напрягов. Чистое “я”. Чистый эгоизм. Жизнь без оглядки на другого человека. С гарантией, что тебе не сделают больно, просто потому что ты не подпускаешь никого так близко, чтобы его слово или взгляд могли ранить.

Никого и никогда.

Раньше.

Арсения вот подпустила. В самое сердце, в кровь и в душу. Близко так, что больше некуда. Самоуверенный, наглый, нахальный, пошлый тип — живое воплощение мужчины, с которым я ни за что не стала бы связывать свою жизнь! Никогда!

Но…

Поздно.

Отказаться от него сейчас уже не смогу.

Влюбилась.

Сама дура.

Сама виновата.

— Мне тоже страшно. А вдвоем бояться веселей, Царица, — разряжает атмосферу Бессонов, доверительно подмигивая.

— Ты ведь осознаешь, что я не изменюсь по щелчку пальцев, да? Я все та же язвительная, колючая Марта с которой сложно, понимаешь?

— Понимаю. Ну, а я все тот же упрямый самовлюбленный косяк Арсений, который сначала делает, а потом думает. Мать мне вчера сказала, что я, оказывается, тоже не подарок. Представляешь?

— Святая женщина!

— Нисколько не сомневался, что вы подружитесь.

Мы переглядываясь, смеемся.

— Белый флаг? — улыбается наглец.

— Л-ладно…

— Оружие в сейф?

— Бронежилеты на крючки.

— И даже не будешь кусаться?

— Не хочу…

— А чего хочешь, колючая моя? — проходит подушечкой большого пальца по нижней губе. Зачарованно провожая свое движение взглядом. Сглатывает. Его кадык дергается. Мое сердечко ударяется о ребра и, спикировав вниз, мягко бьет по коленям.

Чего я хочу?

Сокращаю оставшееся между нами расстояние, крепко обнимая Арса за талию. Утыкаюсь носом в ямочку на его шее. Полной грудью запах его вдыхаю. Сильный, мужской, приятный. До мурашек. Прижимаюсь изо всех сил.

— Вот так хочу, — шепчу. — Для начала. А потом можно и твой страстный примирительный секс. При условии, что у тебя на меня такую страшную и помятую встанет.

— Ты в нас сомневаешься? Я же боженька, Царица, у меня в арсенале еще много инструментов помимо главного, — скорее чувствую по рокоту в груди Бессонова, чем слышу — как он посмеивается.

— Уф, ты еще долго мне будешь это припоминать, да?

— Хуже. Я требую, чтобы так ты меня и записала в своем телефоне.

— Ну, нет!

— Ну, да.

— Хорошо, а ты тогда как меня запишешь?

— Обезьянка с линейкой?

— Ненавижу тебя, — качаю головой. — Ненавижу! — бурчу, а сама улыбаюсь.

Одна тяжелая рука ложится мне на плечи, в крепкое натренированное тело вжимая. А вторая пальцами в волосах зарывается. Так и стоим. В обнимку. В тишине. Уютно, по-домашнему, почти по-семейному. Хорошо так, словами не передать. Спокойно…

Пока Арс не шепчет куда-то в район моей макушки:

— Я не подписывал никаких контрактов и не давал никаких согласий, Обезьянка. Хочу, чтобы ты знала. Предложение есть. Но свое “да” на него я не скажу, пока не буду уверен в двух вещах: что ты со мной и что мы улетаем вместе.

Я тихонько вою:

— Ар-р-рсений! Давай сбросим скорость, пока наш болид снова не перевернулся на этой трассе под названием “все, блин, серьезно”! Не наваливай мне на плечи такой ответственности. Я только-только приняла тот факт, что наши отношения отныне не ограничиваются исключительно сексом!

— Я не наваливаю на тебя ответственности, просто сообщаю, что без тебя никуда не уеду. Это должно было тебя успокоить, разве нет?

— Нет, — бурчу. — Это бесит!

— Недолго длилось наше перемирие, — закатывает глаза Арс. — Мы опять ругаемся, блть.

— Белый флаг сгорел, я пошла за гранатами!

— Ладно. Понял.

— Что ты понял?

— Иди-ка сюда…

Опомниться не успеваю, как Бессонов закидывает меня на плечо и решительно тащит вон из кухни. Широкими шагами топает в сторону спальни.

— Ты что задумал? — бью ладошкой по его ягодице. — Эй!

— План “А” провалился, переходим к плану “С, Г, Д” — совместный горячий душ. Или “Г, С, Д” — горячий секс в душе. Короче, выбирай сама, как тебе больше нравится.

— Я есть хочу!

— Поздно. Надо было на завтрак соглашаться, когда я предлагал.

— А если я упаду в голодный обморок?

— Откачаю, — умудряется пожать плечами этот неандерталец, удобнее меня перехватывая рукой за талию.

— А если нет? — щипаю его за ягодицу. — Неужели ты будешь так рисковать?

— Риск — дело благородное. Ты оставила меня голодным ночью, я буду менее жесток. Сначала тебя отлюблю, а потом обязательно накормлю. А потом снова отлюблю, и так по кругу. У нас целые сутки на примирительный секс. А помириться я хочу очень сильно! И не собираюсь терять ни одной минуты.

— Арсений! Наха-а-ал!

— Наглец, — поддакивает он, заруливая сразу в душевую.

— Невыносимый просто!

— Но обаятельный? — ставит меня на ноги, не выпуская из объятий.

— Невероятно обаятельный… зараза!

Арс хохочет. Я подскакиваю на носочки и клацаю зубами, прикусывая его за подбородок. Он подается перед и ловит мои губы поцелуем. Раз. Второй. Пара стремительных движений: моя футболка слетает, ноги оказываются на бедрах у Бессонова, а голая спина прижимается к холодной кафельной плитке, вызывая тихий стон на контрасте с разгоряченным телом.

Я облизываю губы. Бессонов шепчет, лаская их своим дыханием:

— Но ведь самый лучший зараза из всех зараз, да?

Я прохожусь ноготками по его плечам, слегка царапая. Перебираю короткий ежик волос на затылке и подаюсь вперед. Целую один уголок губ. Второй. Прихватываю зубами нижнюю губу. Оттягиваю слегка. Ловлю его рваный выдох. И кайф от того, как резко и грубо вжимается его тело в мое. Шепчу хитро:

— Таких зараз как ты, Бессонов, я еще определенно не встречала.

— М-м… правда?

— Правда. Тобой не переболеть. Иммунитет не вырабатывается. И лекарства от тебя нет. — Он смеется. — Теперь всю жизнь только поддерживающая терапия. Иначе все — летальный исход. Остановка сердца. Электрошок.

— Что ж, — мурчит довольным котом Арсений, — в таком вопросе медлить нельзя. Сердце — это орган серьезный. С ним надо работать. В связи с чем предлагаю начать нашу сегодняшнюю поддерживающую терапию с убойной кардиотренировки, — выкручивает вентили холодной и горячей воды, пуская ее через тропический душ у нас над головами, — возражения имеются?

— Ни единого.

— А пожелания?

— Одно, — вскидываю указательный палец.

— Интересно какое?

— Закрой уже свой рот и поцелуй меня.

— Слушаю и повинуюсь, — хохочет этот невероятный мужчина.

Мой. Мой невероятный мужчина.

Обалдеть, Марта…

О-бал-деть!

Глава 38

Первую из двух выездных игр Арса я смотрю в компании Авы и Димки у них дома, уютно устроившись в мягком велюровом кресле с тазиком сырного попкорна.

Пока сестра с племянником болеют за своего Ярика, я не свожу глаз с другого образчика мужской красоты. С Бессонова. Все три часа трансляции, как сталкер, выискиваю взглядом парня в черно-золотом свитере с игровым номером “сорок четыре” на спине. А когда нахожу…

Ну, словами эти чувства точно не передать. Это как дрожь без дрожи. Как шторм в спокойном море. Колбасит не по-детски. Теперь я отчасти понимаю, почему все жены хоккеистов такие «наседки» и постоянно кудахчут. Когда в груди встречаются чувства гордости за своего мужчину с чувством дикого возбуждения от того, какой первобытной животной красотой от хоккеистов веет — происходит фееричный взрыв! Особенно, когда подспудно ты понимаешь, что вот этот красавчик «мой»! На него смотрят тысячи женщин, а он «мой»! Я буду его обнимать. Я буду его целовать. Я буду его любить. Только мне он будет шептать на ушко пошлые глупости. И только со мной он будет засыпать и просыпаться каждый божий день.

У-у-ух… до мурашек!

Я провожаю взглядом каждый жест, взгляд, взмах и движение Арсения, внутренне все сильнее сжимаясь от тоски. Наши мужчины улетели только вчера, а я уже скучаю…

Наши мужчины?

Как приятно звучит.

Мур-мур.

Улыбаюсь, закидывая в рот горсть попкорна. Хорошо, что этот нахальный тип перед отъездом оставил мне целый арсенал горячих воспоминания.

Сутки до отлета Арсения вышли у нас насыщенными на… нет, не на события. На оргазмы. Сногсшибательные оргазмы. Негодяй не обманул. Помириться он хотел “очень сильно”. И делал для этого все возможное, раз за разом доводя меня до исступления.

Душ, кухня, гостиная. Стол, стена, кровать, диван. Господи! Кажется, не осталось ни одной поверхности, на которой меня в тот день хорошенько бы не поимели, доказывая свою звериную выносливость и железобетонную необходимость присутствия в моей жизни. Доказывали так самоуверенно, что я уверовала. С мыслью о том, что Бес — это зараза, от которой у меня нет лекарства — смирилась. А к вечеру была готова молить о пощаде.

Серьезно! После бешеного суточного “марафона”, отъезд Бессонова на шесть ближайших дней уже казался мне благословением небес, а не проклятием.

Но только ровно до сегодняшнего дня. Когда все, что я могла, это смотреть на наглую моську по телику, а хотелось бы вживую. Желательно нос к носу, губы к губам. Затискать его и заобнимать после игры, которая выходит сегодня вязкой и тяжелой.

Все три периода матч держит в тотальном напряжении. Никто из соперников не хочет ударить в грязь лицом. Каждый игрок бьется за шайбу, как за мать родную. А ближе к концу третьей двадцатиминутки страсти накаляются до предельных значений. Счет у команд “два-два” и следующий гол может стать решающим.

— Надо забивать…

— Запихать им в раздевалку!

— Ни в коем случае нельзя доводить до овертайма…

— Замедляются, блин!

— Выдохлись что ли?

Переговариваются Ава с Димкой. Я ровным счетом не понимаю ни-че-го. Голова делает “бдыщ”! Что значит “запихать в раздевалку” и что за зверь такой “овертайм”? Кто-нибудь мне объяснит?!

Но момент для ликбеза явно не подходящий — до финальной сирены остается меньше трех минут. На льду начинается суета. Ощущение, будто сами операторы трансляции плохо понимают, на ком из команд им держать фокус.

Шайба скачет с одного крюка, на другой.

Передачи, передачи, передачи…

Оу, Арс хорошенько припечатывает одного в борт!

А вот Ремизов вовремя уходит от летящего на него бугая-защитника.

Кровь пульсирует в ушах.

Команда соперника наступает на наши ворота. Наши парни откатываются. Зажимают их в углу. Возня, мельтешение, борьба за шайбу. Бросок…

Вратарь тащит!

— Вот это сейв! — вскрикивает Димка.

Шайба отскакивает прямо под ноги к Бессонову.

Я задерживаю дыхание.

Тройка нападения во главе с Яриком тут же включает скорости и рвет к воротам соперника. Их защитники не успевают. Наши парни быстрее в разы.

Выходят три в два.

Передача.

Шайба скачет.

Ярик, Арс, Виктор, снова Ярика — водят защитников соперника за нос.

Замах Ремизова…

Мое сердце “бум-бум-бум”.

— Гол!!!

Подскакиваем мы втроем.

— Да, да, да!!!

Визжим мы с Авой, надрывая глотки.

— Рано радуетесь, — осаждает нас племяш. — Две минуты в хоккее — это еще до фига. Теперь главное удержать свое преимущество. Щас по нашим будут лупить.

И лупят. Лупят так, что мы с Авой не выдерживаем и топаем за валерьянкой. Господи, какая нервная гадости этот ваш хоккей! И как долго тянутся эти две минуты, за которые каждая из нас успевает схватить не по одному инфаркту, наорать на телевизор и умереть от остановки сердца, когда шайба с лязгом прилетает в рамку наших ворот.

Три секунды…

Две…

Одна…

Сирена.

Мы втроем синхронно выдыхаем, стекая по спинке дивана.

Матч окончен.

Три — два.

Шестьдесят минут по льду бегали наши мужчины, а у меня ощущение, будто это я сожгла тысячи калорий, с меня сошло семь потов и язык на плечо от усталости тоже у меня, а не у них. Теперь я понимаю, почему суточный секс марафон для Бессонова кажется невинной забавой. Он же просто зверь!

— Лучшие! — выдает Димка. — Уделали, так уделали.

— Дайте сигарету, — выдыхаю я. — Я хочу покурить.

Ава проезжает по мне удивленным взглядом:

— Шутка! — закатываю я глаза. Но накрывшее ощущение опустошения реально сравнимо с оргазмом. Вот теперь я понимаю, почему некоторые мужики любят после этого дела “затянуться”. Но мы не такие. Мы же ЗОЖники! Никотин — зло. Алкоголь, как мы выяснили научно-экспериментальным путем — тоже. Все это развлечения для малолеток.

— Курить не предлагаю, — встает сестренка, — а вот выпить успокаивающего ромашкового чая — очень даже, — тянет мне руку. — Я как раз вчера пополнила запас.

Я хватаюсь, поднимаясь на ноги.

— А можно я просто пожую ромашки? Боюсь, чая мне будет маловато.

Ава с Димкой хохочут.

Мы топаем на кухню. Пока сестренка возится с чаем, колдуя над заварником, я отрезаю три кусочка “Праги”, с которой к ним сегодня, собственно, и заявилась. Раскладываю по тарелкам, одну тут же пододвигая к Димке. Слышу:

— И чего это ты сегодня так перенервничала? — подозрительно косится на меня Ава. — Обычно тебя таким не прошибешь. Сколько на матчи не ходили, ты всю игру сидишь с этим… как его там, Дим?

— Покерфейсом, — услужливо подсказывает племянник.

— Вот, точно! С ним самым.

— Просто, — пожимаю я плечами в попытке съехать с темы, а у самой румянец по щекам ползет. Боже, Марта, тебе почти три десятка лет! Сколько можно смущаться, как девочка?

— Просто? — переспрашивает Ава.

— Именно. В этой жизни все “просто”, — философски замечаю я.

— М-м, — тянет, старательно пряча улыбку, сестренка, — и как будто бы ты не за Ярика сегодня переживала. Ну, знаешь, ощущение такое было — легкой влюбленности в твоем взгляде, когда камера выхватывала среди ребят одного определенного…

— Какого? — спрашиваю испугано.

— Не знаю. Ты мне скажи, какого?

— Чушь, — фыркаю. — Тебе показалось, — собираю пальчиком с ножа остатки торта, запихивая в рот. — Просто я, э-эм, решила, что против семьи не попрешь. Проще принять ваше новое-старое “увлечение”, чем побороть.

— Типа, не можешь победить, возглавь? — хохочет Димка.

— В точку! Дай пятюню!

Отбиваем с племянником «пять» кулаками.

— Ну-ну, — хитро пихает меня локотком по ребрам сестренка, проходя к столу. — Мне-то уж могла бы и не врать, — улыбается так, словно все уже давно знает. Исходя из чего у меня возникает два вопроса: это реально у меня все так явно на лице написано, или Бессонов семейству Ремезовых «по-дружески» проболтался?

Глава 39

Это я и решаю выяснить пару-тройку часов спустя, оказавшись дома. На что мне прилетает ответ:

Боженька женских оргазмов: «Я могила»

Марта: «И даже ни намека?»

Боженька женских оргазмов: «Не единого. Ты же просила»

Было дело.

Что ж…

Задумчиво кусаю губы. Звучит убедительно. Значит, я косяк. Видимо, пора начать работать над собственной мимикой, чтобы все эмоции не были столь очевидными. А лучше перестать прятаться от родной сестры и признаться уже. Но к такому я еще морально не готова. Я человек-черепаха, и мне нужно время. Желательно чуть больше, чем два дня.

Марта: «Окейси, сделаю вид, что поверила» — скидываю с улыбающимся смайликом.

Откладываю телефон и скидываю с себя одежду, убирая в бельевую корзину. Неторопливо принимаю контрастный душ. Мою голову, щедро булькнув на ладонь шампунь Арса с запахом ментола. Для моих волос это, конечно, не лучший вариант, но потребность по максимуму окружить себя Бессоновым в момент, когда он за тысячи километров от меня — бескомпромиссная.

С таким же наслаждением ворую его гель для душа, натирая его же грубоватой мочалкой кожу. Дышу полной грудью, вгоняя себя в предоргазменное состояние от того, как приятно пахнуть им. Везде! Буквально! Замечтавшись не замечаю, как пальчики соскальзывают вниз по животу. Останавливаю себя, уже добравшись до развилки ног. Мозг услужливо напоминает, как мы тут «мирились» первый раз пару дней назад. Зажмуриваюсь и касаюсь себя там. Прошивает слов током. Насквозь!

Блин, блин, блин!

Стону и выскакиваю из душа, едва успев смыть с себя пену.

Твоя голова однажды точно доведет тебя до греха, Фомина!

Нет, в целом, я ничего не имею против самоудовлетворения, но камон. Мы с Арсением не виделись всего два дня, и эти же два дня назад я клялась, что не захочу секса ближайшую неделю точно. Нельзя же быть настолько помешанной!

Вытершись полотенцем, прохожу по влажным волосам расческой, распутывая их. Вмазываю в свою кожу вкусненькие крема и баттеры. Накидываю на себя футболку Бессонова и, подхватив телефон, выхожу из ванной, едва не запнувшись о четвероногих, которые гоняют друг друга, нарезая круги по квартире. Играючи, с громким “топотом” когтей по паркету, скачут по заметно пострадавшему от лап блохастого — как зовет котенка Арс — дивану.

Котенок, кстати, оказался пацаном. Шкодным, своенравным, но ласковым мальчишкой, которого мы прозвали Хаси. Ну, я прозвала. Потому что Бессонов упорно настаивал на том, что так его и надо называть — Блохастый. Грубиян!

Досыпаю животным сухого корма. Доливаю воды. Треплю по очереди и того и другого за ушами. Закидываю в рот конфетку, запиваю молоком и топаю в спальню, забираясь с ногами на кровать Арсения. Поелозив попкой, удобненько, по-хозяйски устраиваюсь среди подушек…

Ах, да, я не сказала, что нам с Питти пришлось переехать в квартиру Арса на время его командировки? Мол, сама кота приперла, сама его и воспитывай, и прочие бла-бла. Хотя, конечно, мой нарцисс уверяет, что этот переезд насовсем, но я трусливо не тороплюсь отбирать у себя последний уголок личного пространства. Поэтому, кроме трусиков и пары футболок, больше ничего с собой не привезла. Даже ночнушки у меня и те — футболки Бессонова, которые я тырю из его же гардеробной.

Проверяю мессенджер. Больше сообщений от Арса нет.

Устал, уснул?

Хм…

Так-так-так…

Марта: “Спишь?”

Почти сразу телефон вибрирует в моей руке.

Боженька женских оргазмов: “Еще нет, а ты?”

Марта: «Сижу, мечтаю…”

Боженька женских оргазмов: “Надеюсь, обо мне?”

Марта : “Нет, конечно. О маминой шарлотке с яблоками”

Хихикаю. О чем же еще думать девушке в первом часу ночи, болтающей со своим парнем? Парнем. Слышите? Я произнесла словосочетание — мой парень. Вау!

Боженька женских оргазмов: “А лучше бы обо мне. От шарлотки попка растет, а со мной она худеет и качается”

Марта : “Ты имеешь что-то против моей попки в том виде, в каком она сейчас?”

Боженька женских оргазмов: “В данный момент меня возмущает только тот факт, что она слишком далеко от моей”

Улыбаюсь. Да ты же мой зайка!

Вспоминая про игру, быстро порхая по буквам, настукиваю:

Марта: “Как ты после сегодняшнего убойного матча?»

Боженька женских оргазмов: «Побит, помят и возбужден. Во мне куча нерастраченной энергии, а тело требует ласки. Как насчет созвониться по видео? Хочу тебя увидеть, Обезьянка»

“Возбужден” и “увидеть” — это…?

В животе начинает щекотать, будто я вместо конфеты проглотила целый рой бабочек.

Я нервно прохожусь пальчиками по шее, разминаю плечи и только потом пишу:

Марта: «Ты живешь в номере один?»

Боженька женских оргазмов: «В этот раз да»

Марта: «Значит ли это что…»

Боженька женских оргазмов : «Мы можем пошалить и нам никто не помешает? Определенно. А тот, кто посмеет сунуться в самый неподходящий момент — получит пинок под зад и дверью в нос».

Я смеюсь. Немного нервно. Это уже вторая попытка Арса развести меня на кекс по телефону. В первый раз мы еще были на стадии недоотношений и тогда мне удалось «съехать» с темы, потому что Бессонов жил в номере с Яриком. Хотя, тот, конечно, куда-то ушел, но вы же понимаете? Это муж сестры. И это неловко. Он мог вернуться в любой момент.

Теперь вот, попытка номер два. Я мешкаю. Хотя горю. Горю так, что полыхают от желания даже кончики ушей. Хочу попробовать, но торможу себя. Не то, чтобы я ханжа. Никогда ей не была. Но секс по телефону? Это… странно.

Ладно, а еще очень горячо…

И определено за пределами моей зоны комфорта…

Немного стыдно, но запретно — от того и сладко. М-м…

Телефон в моей руке отдает троекратным коротким вибро так неожиданно, что сердце испуганно заходится.

Боженька женских оргазмов: “И замолчала…”

Боженька женских оргазмов: “Уснула?”

Боженька женских оргазмов: “Или начала шалить без меня?”

Читаю и краснею. По моим рукам разбегаются цыпки. Сделать вдох полной грудью не получается. Желание нарастает и расползается, как яд в крови, вгоняя в лихорадку. Я оттягиваю ниже футболку и свожу бедра. Трусики уже можно выжимать. Проклятье, как он это делает? Я возбудилась от одной только мысли!

Набираю:

Марта: “Думаешь, это хорошая идея?”

Судя по всему — думает. Но на сообщение не отвечает. На экране сразу загорается входящий видеозвонок по “Фэйстайм”. Я покусываю губы, чтобы чуть соблазнительно припухли, и приглаживаю пятерней волосы. Делаю глубокий вдох, как перед нырком в бездну и жму на “ответить”:

— Приве-е-ет… — выдыхаю тихо.

Сегодня я окончательно чокнулось. Безвозвратно помешалось на этом хоккеюге. Прошу это запротоколировать.

Глава 40

Эта серия выездных игр стала первой самой сложной в моей жизни.

Нет, не оттого, что соперник рвал и метал, в попытке удержаться на плаву и вырвать у нас победу. Спойлер: у них ничего не получилось — две игры из двух остались за нами. А потому что я оказался на целую неделю преступно далеко от Царицы. А мысль, что она каждую ночь и каждое утро засыпает и просыпается в моей постели без меня — поистине убивала!

И даже наши ежевечерние “созвоны” по видео облегчение приносили едва ли. Радость была недолгой. Стоило Марте только “отключится”, как меня тут же неумолимо накрывало тоской. По ней, по квартире и даже по шерстяному блохастому, которого Марта обозвала ласково Хаси. Я, черт возьми, скучал! Впервые в своей взрослой сознательной жизни я скучал “по дому”.

Казалось бы, все те же стены, та же мебель, но с появлением Обезьянки моя холостяцкая берлога начала ощущаться по-другому. Задышала по-новому. Другими ценностями и жизненными ориентирами. Обросла уютными мелочами и запестрела планами. А, возможно, и надеждами на то, что однажды эти — некогда одинокие — стены услышат топот детских ножек?

Ладно, с этим пока притормозим. Но в перспективе, я совсем не против. Всю неделю невольно размышляя об этом прихожу к выводу — рано или поздно это должно было случится. Мой жизненный вектор должен был сместиться. Сыт одним хоккеем не будешь. Карьерой жить не сможешь. Кто бы что ни говорил, но рано или поздно любому хочется: любви, ласки и душевного тепла. Жену заботливую рядом, дом полный ее глупых безделушек, кота, собаку и парочку спиногрызов с очаровательными мамиными глазами. Хочется же? Видимо пришло мое время. Ибо дальнейшей жизни без Царицы я себе уже не представляю.

— Во сколько завтра прилетаешь? — разомлевшая и раскрасневшаяся, разметав волосы по подушке улыбается мне в камеру Царица.

Я с величайшим трудом отвожу взгляд от ложбинки между ее грудей, выглядывающей из V-образного выреза футболки и лениво потягиваюсь, говоря:

— Ориентировочно в три, если вылет не задержат. Поговаривают, что на нас надвигается какой-то страшный циклон.

— Оу…

— Надеюсь ты меня встретишь?

— В аэропорту?

— Можно дома. Голенькой пойдет.

Обезьянка смеется:

— Ну, встретить голенькой в аэропорту будет несколько проблематично, согласна.

Я улыбаюсь.

Мы замолкаем. Просто молча смотрим друг на друга сквозь экраны смартфонов. С нами такое последнее время случается регулярно. Не знаю, зачем это Царице, а я просто люблю на нее смотреть.

Да, дьявол, мне нравится этой девчонкой любоваться! Тонуть в ее горящем диким пламенем взгляде. Таять от ее мягкой улыбки. Урчать довольным котом от мысли — моя. Только моя и ничья больше! Только я ее целую. Только я ее касаюсь. Только я ее люблю. Не трахаю, а люблю! И онлайн и оффлайн — только со мной. Это будоражит и возбуждает. Настолько, что у меня снова встает. Хотя мы только-только закончили, как Марта скромно это называет, «шалить».

Приходится стиснуть зубы, и слегка сползти по спинке кровати, в положение полулежа, чтобы все что ниже пояса к чертям себе не передавить.

Царица, разумеется, эти телодвижения замечает. Все понимает в лет. Закатывает глаза с осуждением, а у самой подрагивать уголки губ в улыбке:

— Только не говори, что ты опять!

— Не говорю.

— Бессонов — ты монстр. Теперь я начинаю понимать, почему к тридцати пяти годам ты все еще не женился. Не нашлось такой сумасшедшей, которая выдержала бы твои аппетиты?

— К слову, такие аппетиты у меня только с тобой. Что я могу поделать, если ты в таком виде — чистый секс? А его уже не вставляет моя рука.

— Я не понимаю, откуда в тебе столько сил после ваших зубодробительных игр? Скажи честно — ты киборг? Сверхчеловек? Терминатор? Супермен?

— Супермен, точно. А ты мой криптонит.

— И что это значит? — заламывает бровь Царица. — Что тебе рядом со мной хочется сдохнуть?

— Это значит, что ты моя главная слабость. Боже, Марта, — смеюсь, покачивая головой, — ты напрочь угробила момент!

Царица кусает губы в конце концов начиная тоже заливисто хохотать. Отсмеявшись, говорит:

— Нет, и все же, сдается мне, что не такой уж ваш хоккей и тяжелый вид спорта, каким кажется. А все эти ваши отдышки — профессиональная игра на камеру.

— А это, между прочим, обидно. Мы там каждую двадцатиминутку умираем на льду, а ты так безжалостно умоляешь наши заслуги.

— Тогда как объяснить, откуда в тебе столько запала на секс, после нескольких часов безжалостного ледового побоища?

— Возможно потому что член не держит клюшку? Ему без разницы, когда вставать.

— М, звучит как очень плохое оправдание. Наверное и рассказы про то, какая у вас неподъемная амуниция тоже блеф? — рассуждает коза, задумчиво накручивая локон на палец. — Да, тяжесть вашего вида спорта определенно переоценивают. Бегать по льду любой дурак может, — откровенно потешается Царица, понимаю, что не всерьез.

— М, вот так значит? — подыгрываю я.

— Мхм, — хитро стреляет глазами Марта.

— О, детка, ты встала на опасную тропинку.

— Что, неужели меня теперь найдут и пустят на клюшки за то, что я раскрыла мировой хоккейный заговор?

— Хуже.

— Что может быть хуже?

Как насчет побывать в моей шкуре, Царица?

План в моей голове созревает моментально. Я уже прикидываю, кому нужно позвонить и с кем договориться, чтобы выбить нам с Обезьянкой небольшое полуторачасовое окно в ледовом.

Но ей я этого не говорю. Меньше знает, крепче спит. Хмыкаю, закидываю руку за голову и бросаю:

— Завтра, когда прилечу, узнаешь.

— Звучит так, будто бы план «встретить дома голенькой» уже неактуален…

— Нет, этот пункт мы оставим. С него и начнем.

— А чем продолжим?

— Правильнее будет спросить «где».

— И…где же? — слышу по голосу, как напрягается Царица.

— Скажу одно, тебе не помешает хорошенько выспаться и набраться сил. Они тебе определенно понадобятся.

— Ты же не заставишь меня встать на коньки и не начнешь гонять по коробке за этой вашей резиновой штукой, да? — слетает нервный смешок с губ девчонки.

Я расплываюсь в довольной улыбке.

Обезьянка в ужасе округляет глаза.

Вот ты и попалась, малышка.

В целях профилактики ей будет полезно прочувствовать на собственном опыте все хоккейные тяготы. Может хоть тогда то, что у меня стоит на нее буквально двадцать четыре на семь — Обезьянка начнет ценить в разы больше.

Глава 41

— Ты же шутишь, да? — растерянно пищит у меня за спиной Царица.

Я хмыкаю, сильнее сжимая в своей ладони ее пальчики, чтобы не вздумала дать деру. Веду за собой пустыми служебными коридорами ледового до раздевалки. Через полчаса у нас “забронировано” часовое окно на малой коробке, где будем только мы одни и не души больше.

С основным льдом, где проходят все матчи, не сложилось. Там сегодня потоком идут тренировки всех команд клуба: от женской до малышковой. Хотя, я уверен, что Царице для “полного погружения в хоккей” и маленького катка будет предостаточно. Укатаю так, что со льда будет выползать на четвереньках.

Хотя, ладно, что я, изверг какой? Благородно вынесу ее на руках.

Я улыбаюсь, уверенно пересекая длинный коридор.

Царица щиплет меня за бицепс, возмущенно шипя:

— Арсений.

— Слушаю тебя, детка?

— Самое время предупредить, что я не дружу с коньками!

— Подружишься.

— Со своей координацией я скорее раскрою себе череп…

— Не правда. Все у тебя с ней нормально. Я проверял.

— Когда это?

— В постели. Помнишь мы как-то занимались сексом в позе…

— Да я серьезно же! — перебивает Царица, разозлившись. — В старшей школе на уроке физкультуры я продержалась на коньках ровно десять секунд и сделала четыре шага, пока не расквасила себе нос. Кровища хлестала во все стороны, а мой шнобель стал на пол лица! Без шуток! Это был первый и последний раз, когда я рискнула выйти на лед.

— Знаешь, в чем разительное отличие между “тогда” и “сейчас”? — оглядываюсь я, толкая дверь с табличкой “мужская раздевалка”, пропуская Царицу вперед.

— Моей неуклюжести на тринадцать лет больше и я уделаю себя в два раза быстрее?

— Тогда рядом не было меня, — подмигиваю самодовольно.

— М, дай угадаю, это значит что, если что, ты меня поймаешь? — язвит коза.

— Если что, я быстро и профессионально окажу первую медицинскую помощь твоему очаровательному шнобелю, он даже не успеет распухнуть, — посмеиваюсь, щелкая Марту пальцем по кончику аккуратного носика.

Царица клацает зубами, заставляя одернуть руку и одаривает меня хмурым взглядом, демонстративно гордо дефилируя в раздевалку. Я за ней. Следом. Приклеившись глазами к ее классной пятой точке, что экстремально обтянута черными спортивными леггинсами, совершенно не оставляющими простора для фантазии. Иду, облизываясь, как голодный кот на сосиску. Эх, кто бы знал, как я соскучился по этой вертлявой жопке за прошедшую неделю в командировке.

Да я, вообще, много по каким частям тела этой заразы соскучился. Если абстрагироваться от секса… ну, по глазам, например, которые умеют: и любить, и убить одним взглядом. И губам, которые порой улыбаются так, что от одного мимолетного взгляда на эту улыбку можно кончить… Дерьмо! Нет, от секса абстрагироваться не вышло.

— Ты должен знать, что есть люди, которые просто не созданы для баланса, — выдергивает из пошлых фантазий ворчливый голосок Марты.

— Есть, — соглашаюсь я. — Ты к этой категории не относишься. К тому же, у тебя сестра бывшая фигуристка, а парень, зять и племянник — хоккеисты. Для тебя смертный грех не стоять на коньках, — бросаю, закрывая за нами дверь, предусмотрительно проворачивая ключ в замке, во избежание всякого рода вторжений, пока я снаряжаю своего “бойца”. Вид Обезьянки в нижнем белье и без него — исключительно моя прерогатива. Только у меня на это зрелище эксклюзивный пожизненный абонемент.

— Одним грехом больше, одним меньше, — философски замечает Обезьянка. — Все равно рай мне уже не светит. Как и тебе, кстати говоря. Я больше чем уверена, что за тобой там уже закрепили должность короля чертей, Бессонов.

— Король — звучит неплохо. Будешь моей королевой?

— Хм… — хитро хмыкает моя зазноба.

Я приземляю свой черный хоккейный баул на пол, скидывая с плеча перевязанные за шнурки женские коньки, которые прикупил по дороге из аэропорта, искренне надеясь, что угадал с размером. Протягиваю клюшку Царице:

— Подержи-ка.

Марта хватается за снаряд, что едва ли не с ее рост, миленько так прижимая двумя руками к груди, как ребенка, и оглядывает пустые лавки.

— Так вот значит, как выглядит святая святых, где вы проводите большую часть своей жизни? Ничего так, миленько, пустенько и воняет потными мужиками…

Я посмеиваюсь:

— Ты не была здесь после игр. Сейчас, считай, тут стоит лишь легкое амбре.

— Тяжело быть мужчиной.

— Не тяжелее, чем женщиной. У нас хотя бы логические цепочки реально поддаются законам логики, в отличии от ваших.

Царица фыркает.

Я присаживаюсь на корточки, вытаскивая из баула амуницию. Щитки, налокотники, нагрудник, хоккейные шорты, рейтузы и ракушку. В самом конце вываливая на скамейку свитер и краги. Все это великолепие на два, а то и три размера больше Обезьянки.

Царица молча наблюдает, в конце концов замечая:

— Ладно, коньки — ок. Но форма-то твоя нам зачем?

— Чтобы ты не думала, будто хоккей это легкая прогулка по пляжу в хлопковых шортах.

— В смысле “я не думала”? — теряется. — Подожди… — лихорадочно бегает глазами Марта, — ты что, собрался вот это все нацепить на меня? — взвизгивает. — На маленькую, хрупкую, пятидесяти пяти килограммовую меня?! Да у меня же позвоночник сложится в копчик под таким весом!

— Скажи спасибо, что я не притащил вратарскую форму. Вот где настоящий вес. Видела, какие у них здоровенные щитки? А шлем? Не каждый мужик выдержит. Особенно, когда ему в этот шлем хреначат шайбой со скоростью под сотню километров в час.

— Спасибо, блин! — обижено топает ногой Обезьянка.

— Пожалуйста.

— Знаешь, Арсений, если ты хотел от меня избавиться, милосерднее было бы сбросить меня с крыши. Я бы хотя бы меньше мучилась!

— Тогда это было бы быстро и скучно. Никакой фантазии. Ты термобелье и носки взяла?

Марта морщит нос, насупившись.

— Ладно, — улыбаюсь, стягивая с ее плеча розовый спортивный рюкзак, — сам найду.

— Я беру свои слова обратно, — канючит Царица, — ты очень сильный и очень выносливый. А хоккей — невероятно тяжелый спорт, в котором слабаков не держат. Давай поедем домой и займемся другим видом тренировок, м? — прихватывает зубками губу, поднимая на меня щенячий взгляд.

Я выдерживаю торжественную паузу. Улыбаюсь, подхватывая указательным и большим пальцем острый подбородок Обезьянки. Тяну на себя, заставляя привстать на носочки. Чмокаю в губы, едва касаясь своими. Разок. Второй. Третий. Слышу ее облегченный выдох и решительно выдаю командным шепотом:

— Белье натягивай, с щитками, так уж и быть, помогу, салага.

— Ненавижу тебя, — бубнит зараза, заезжая мне клюшкой по заднице, чем вызывает только очередной приступ хохота.

Нет, не то, чтобы я изверг и хочу посмотреть на страдания Царицы…

А, впрочем, кого я обманываю!

Глава 42

Если я еще когда-нибудь в своей жизни посмею сказать, что хоккей не тяжелый вид спорта — промойте мой рот с мылом и заклейте его клей-моментом. А лучше сразу закатайте меня в лед и наклейте на борт памятную табличку с надписью: “ее жизнь была яркой, но она слишком много болтала”. Особенно если я соберусь ляпнуть подобное в компании профессионального, мать его, хоккеиста!

Достаточно того, что всего одна моя невинная шутка уже вылилась в целую тонну вышедшего из меня пота, заработанную тахикардию и молящие о пощаде мышцы. Я боюсь даже представить, какую месть придумал бы Бессонов, заяви я о таком всерьез! Готова поспорить на свою последнюю нервную клетку — средневековые пытки показались бы мне райским блаженством, а сжигание на костре — сеансом в солярии.

И, к слову, раз уж об этом зашел наш разговор… я не представляю насколько надо быть отбитым на голову фанатиком, чтобы добровольно подвергать свое тело подобным истязаниям! Всю свою жизнь. Вы только задумайтесь! С четырех и до сорока (в лучшем случае) изо дня в день умирать на тренировках в жутчайшей мышечной агонии.

Хоккей — это ужасно! Сложно, больно, потно, мучительно и травмоопасно. У тебя забиваются ноги, отваливаются руки, разрывается сердце и взрываются гребанные фитнес брослеты от шкалящих значений в графе “пульс”. С тебя ручьями течет пот, пробираясь в трусы, лифчики и даже, блин, носки! Термобелье липнет. Защита мешает. Щитки натирают, а ступни ломит. В таком состоянии даже просто дышать тяжело! А эти сумасшедшие стокилограммовый мужики умудряются еще и бегать…

Бегать, Карл!

До сегодняшнего дня я искренне считал, что нахожусь в сносной спортивной форме. Что мое подкачанное тело готово к любым трудностям, но хоккей… Хоккей — это не трудность. Это, мать его, армагеддон помноженный на апокалипсис и все это в квадрате!

И это я еще не тренировалась толком…

Нацепить на меня форму с мужского плеча было лишь половиной беды. Затянув ее скотчем во всех местах, где было можно и нельзя, Бессонов ржал, как конь, когда я оказалась в полном обмундировании повисшем на мне мешком. Тогда-то я, честно, впервые задумалась о том, сколько лет дают согласно УК РФ за убийство по неосторожности? Ну, скажем, если я прыгну на этого индюка-затейника и случайно сверну ему шею…

Выкатить на лед и заставить меня стоять — стало проблемой номер два. Мой нос с каждым шагом неумолимо тянуло ко льду. Эти два “товарища” жаждали пламенной встречи и моих дальнейших затрат на ринопластику. И только вера Бессонова все еще держала меня на ногах.

Ну, ладно!

Справедливости ради — вера и руки Бессонова которые, стиснув за талию, катали по коробке как не твердо стоящего на ногах ребенка.

Как итог, не сразу, но баланс я поймала. Арс оказался прав. С координацией у меня все не так уж и плохо, как я думала. Да только восхищение собственной персоной у меня было недолгим. Тут настало время самой сложной части всей тренировки. Время попыток Арсения заставить меня бегать по льду с длиннющей хрен-знает-скольки-метровой деревянной палкой, гордо именуемой в этом спорте — клюшкой. Бегать за маленькой черной резиновой хренью, которую я и в стоячем-то состоянии различаю на льду с трудом, а уж на бегу и подавно!

Эпичности всему этому представлению добавляло и то, что краги постоянно слетали с моих миниатюрных ладоней, а злосчастная палка путалась у меня под ногами. Из-за чего я каждый пройденный метр “коробки” завершала эффектным падением, приземляясь: то на задницу, то на коленки, то на руки.

Арсения это веселило. Меня злило. Клюшку надламывало. В конце концов не выдержал никто! С очередным моим замахом по шайбе и фееричным промахом, после которого клюшка ударяется о борт, а я, крутанувшись на сто восемьдесят градусов, теряю равновесие — Арс сгибается пополам от хохота, прокатываясь коленями по льду. Я навзничь валюсь в центре катка, распластавшись как упавшая с неба звезда. А клюшка сломавшись, разлетается на две неравные по длине половинки.

Все.

Финита ля комедия.

Вызывайте скорую, кажется я сейчас умру! Сердце молотит, как цилиндры в двигателе. Кровь пульсирует в венах словно в нервном припадке. Я хватаю ртом воздух, но моим маленьким легким его катастрофически не хватает, чтобы развернуться и заработать в полную силу. По телу будто асфальтоукладчик проехал. Размазало и размотало меня, короче, конкретно.

Проржавшись, Бессонов подкатывает ко мне, нависая своей мощной фигурой. Упирается ладонями в колени, совершенно не сочувственно интересуясь:

— Жива?

— Кажется… но у меня точно стало на целую жизнь меньше…

— Воды?

— Мне так хреново, что лучше сразу яду!

Новый приступ мужского раскатистого хохота звонко отрекошетив от стен, разлетается по всему ледовому. Я сегодня Марта — посмешище. Будем знакомы! Но настолько вымотанная, что даже обидится сил нет.

Бессонов тянет руку, я отбиваю его ладонь перчаткой:

— Уйди, оставь меня лежать здесь, я умру героем.

— Смерть от переохлаждения — слабо тянет на героическую, Обезьянка.

— А от стыда?

— За такое тоже орденами не награждают. Хотя, возможно, и были прецеденты. Но на твое несчастье, свидетелем твоего позора был только я. А я умею хранить секреты, — снова тянет ладонь Арс. — Хватайся.

На этот раз я не сопротивляюсь. Благоразумно позволяю поднять свое тело, с тихим «ой», проскальзывая лезвиями на месте. Чуть не падаю снова. Ловкий Бессонов подхватывает меня на руки. И делает это так легко, будто десятки килограмм для него не тяжелее плюшевого медведя. Хотя, после сегодняшнего мастер-класса я охотно готова поверить даже в то, что при острой необходимости мой личный супермен сможет сдвинуть в одиночку и КАМАЗ.

Арс выкатывается со льда и шагает в сторону раздевалки.

Я устало упираюсь лбом в его висок, обнимая за шею.

— У тебя ужасная работа, Бессонов. Мне тебя очень, очень жалко!

— Это тебе с непривычки так кажется, — улыбается он. — На самом деле хоккей для нас всех уже сродни наркотику на котором мы крепко “сидим”. Без дозы начинается ломка.

— И что, неужели ты не разу не пожалел?

— О чем? Что пришел в большой спорт? Было дело, конечно. Даже были мысли сменить профессию. Но куда я не сворачивал в своей голове, все равно утыкался в хоккей. Агентура, тренерство, менеджмент — все так или иначе крутится вокруг хоккея. Со временем я смирился и принял тот факт, что без клюшки и шайбы я мало кому нужен.

— Неправда! — выдыхаю. — Ты много кому нужен!

— Кому например? — бросает на меня взгляд Арс.

— М-м, мне…? — тушуюсь, слегка краснея.

По губам Арсения расплывается улыбка. Искренняя, милая, польщенная — улыбка без всяких подтекстов. Я улыбаюсь тоже. Тянусь и чмокаю его в уголок губ, срывая легкий поцелуй. Мой персональный изверг от этого едва ли не мурчит приласканным котом.

Мы вваливаемся в пустую раздевалку. Бессонов ставит меня на ноги, присаживаясь, чтобы расшнуровать мои коньки. Я бросаю краги на скамейку и зарываюсь пальцами в его светлой шевелюре, лениво перебирая.

— Приятности говоришь, ластишься, обниматься и целоваться лезешь, кажется я нашел способ сделать тебя покладистой, Царица, — посмеивается он.

— Не обольщайся, сейчас восстановлю силы и ты мне за все ответишь, — грозно обещаю я.

— Мстить будешь?

— Буду. Теперь ходи и оглядывайся.

Бессонов качает головой и хохочет. Избавляет меня от коньков и, усадив на скамейку, снимает шлем и стягивает хоккейный свитер с собственной фамилией на спине. Продолжая снимать с меня вещи, как шарики с новогодней елки.

— Почему сорок четыре? — спрашиваю я, выцепив взглядом цифры на рукаве.

— В детской команде был четвертый. В юношеской — четырнадцатый. В КХЛ я поиграть не успел, в восемнадцать меня задрафтовали за океаном. А там под четырнадцатым номером уже играл здоровенный чех, сторожила клуба. Пришлось взять сорок четвертый, — пожимает Арс плечами, — так оно по жизни и привязалось. Скучно, в общем, никакой душещипательной истории.

— А я то думала услышать что-то типа — в память о моей первой любви, которую я поцеловал на сорок четвертом этаже сорок четыре раза, — хмыкаю.

— Прости что разочаровал, — разводит руками парень.

Так за разговорами не замечаю, как все утяжеляющее меня снаряжение оказывается снято и свалено в углу у баула. На мне остается только термобелье, с которым я и без посторонней помощи прекрасно справляюсь, оставаясь в одних трусиках и топе-бра. Запрыгиваю в сланцы Арса, на добрых пять размеров больше моего скромного «тридцать восьмого» и дрыгаю пальцами. Пока он топает к шкафу, вытаскивая два чистых черных полотенца с большими буквами “А.Б.” и игровым номером вышитым золотыми нитками.

Я закатываю глаза.

Господи, эти ребята помешанные! У них даже полотенца в цветах команды! Надо порыться у Бессонова в гардеробе. Не удивлюсь, если где-нибудь найду и черно-золотые трусы с его инициалами на «самом интересном месте».

— Чего? — не проходит мимо внимания парня мое «громкое» выражение «я так и знала» на лице.

— И все-таки я была права, когда говорила, что все хоккеисты — нарциссы.

— С чего это?

Я кошу взгляд на полотенца. Арс цокает. Бросает их на лавку, стягивая футболку, непреднамеренно поигрывая бицепсами.

— Это идея клуба, если тебе интересно. Для поддержания общего духа команды и прочее бла-бла.

— М… и все равно вы самовлюбленные засранцы.

— Последнее слово непременно должно остаться за тобой, да, Царица?

Я пожимаю плечами.

— А ты еще к этому не привык?

Бессонов ухмыляется.

Я тяну топ, стягивая через голову, без задней мысли оголяясь выше пояса. Арсений развязывает шнурки на своих спортивках и хватается за резинку, собираясь их снять. Оборачивается с явным намерением что-то сказать, да зависает на полуслове. Его жадный взгляд фокусируется на моей голой груди. В раздевалке виснет наэлектризованная тишина.

Мои соски моментально твердеют. Грудь тяжелеет. А тело напоминает, что этого нарцисса целую неделю не было в городе. И я, мягко говоря, по нему соскучилась. По нему всему — в целом, и по его фантастическому члену — в частности. А еще рукам и губам, которые умеют творить со мной не менее потрясающие вещи, чем его волшебная «клюшка».

Мое дыхание сбивается. Желание микротоками прокатывается по позвоночнику, пересчитывая позвонки. Воображение подкидывает горячие картинки разных вариаций дальнейшего развития событий. Приходится напомнить себе, что для девяноста девяти процентов из них раздевалка мужской хоккейной команды не место. Вот только возбуждение от этого в разы сильнее…

Запретный плод сладок, и все такое.

В конце концов Арсений уверял меня, что никто из парней сегодня сюда не завалится.

А это значит, что вероятность быть пойманными практически равна нулю.

Что в свою очередь позволяет сделать вывод: почему бы и нет?

Судя по взгляду Арсения, которым он одаривает меня, наконец-то найдя в себе силы оторваться от созерцания моих сисек — ему на ум тоже только что приходит подобная мысль. В его голубых глазах вспыхивают озорные огоньки.

Глава 43

Я кокетливо прикусываю губу и, не сводя взгляда с Бессонова, делаю к нему шаг. Уничтожаю оставшееся между нами расстояние. Привстав на носочки, прижимаюсь своими каменными сосками к его горячей груди. Слышу хриплое:

— Что ты задумала, Обезьянка?

— А разве это не очевидно? — тянусь пальчиками к резинке его штанов. — Теперь моя очередь тебя тренировать, чемпион, — шепчу Арсу в губы, медленно стягивая его спортивки вместе с боксерами с натренированных бедер. Выпуская его великолепный член «на волю», подмечая для себя, что мой нарцисс уже почти готов. От чего тут же становится жарко и влажно у меня между бедер. Черт, я так сильно по нему соскучилась…

Арсений запускает ладонь мне в волосы, обхватывая за затылок. Целует, грубо захватывая мои губы во власть своих. Прерывается только, когда мои пальчики добираются до его крепкого ствола, обхватывая. Я провожу ладонью от самого основания, сжимая его. Ощущая пьянящее чувство власти, когда достоинство в моей руке твердеет и наливается.

Повторяю свои движения, чуть быстрее. Голос Бессонова срывается на надрывный хрип:

— У меня нет с собой резинок. Я, блть, на такое продолжение никак не рассчитывал…

— Я знаю несколько способов при которых резинки нам будут не нужны.

— И ты уверена, что мы хотим заняться ими здесь?

— А ты уверен, что закрыл за нами дверь?

— Если я скажу «нет»? — слетает с его губ смешок. — В данный момент мой мозг в кашу и я уже даже в собственном имени не уверен.

— Ну, тогда, пока я буду кое-что делать, ты будешь усиленно молиться, чтобы никто сюда не зашел.

— Кое-что? — заламывает бровь Арсений.

— Кое-что… — улыбаюсь. — Кое-что, что я тебе задолжала… — тянусь и срываю с его губ еще один поцелуй. Затем целую в подбородок. В шею. Прохожусь языком по темному соску. Прокладываю влажную дорожку из поцелуев по животу Бессонова и касаюсь губами чуть выше пупка, медленно опускаясь перед ним на колени.

Вероятность быть пойманными с поличным — накаляет обстановку до предельных значений, выбрасывая в кровь убойную дозу адреналина. В ушах стучит учащенный пульс. Только на этот раз не от нечеловеческой нагрузки, а от невыносимого сексуального напряжения.

— Маленькое уточнение, Обезьянка, мы сейчас будем работать над прокачкой какой группы мышц? — посмеивается Бессонов, собирая мои волосы в кулак. — Просто это важно, сама понимаешь.

— Над мышцами самого жизненно важного органа.

— Всю жизнь был уверен, что это сердце, а не член.

— Одно с другим имеет прямую связь.

— Сдается мне, что вступительные в медицинский ты бы с треском провалила.

— Зато на курсах оральных ласк я определенно имела бы успех… — улыбаюсь я.

Бессонов стонет.

Под отяжелевшим от желания взглядом Арсения, я обхватываю губами набухшую головку. Языком размазывая выступившую каплю спермы, слышу, с каким надрывом начинает дышать мой мужчина и окончательно улетаю в нирвану. Зажмуриваюсь и глубже проталкиваю его себе в рот, тихонько постанывая от новых ощущений. Ярких, будоражащих ощущений.

За всю свою жизнь я делала мужчине минет дважды и оба раза удовольствие это было сомнительным. Пошлым и грязным. С Арсением же я схожу с ума. Вписываюсь в такие вещи, о которых раньше даже думать было неловко. Секс по телефону? Не вопрос! Отсосать в хоккейной раздевалке? Дайте два! Куда я качусь? Совершенно плевать. Пока я слышу низкие вибрации стонов моего мужчины и ощущаю давление его ладони на мой затылок, буквально умоляющие продолжать — мне по-хре-ну! Наверное это и есть высшая степень доверия завязанного на любви? Когда не стыдно. Не страшно. Когда закрывшиеся за вашими спинами двери в социальный мир — открывают для целую новую, сладкую Вселенную удовольствия для двоих?

Да, определенно это оно.

Напрочь позабыв о том, что еще жалкие десять минут назад я умирала от боли во всем теле, я продолжаю работать ртом, позволяя Арсу двигать бедрами мне навстречу. Принимаю его на столько, на сколько позволяют мои физические возможности. Понимаю, что Бессонов действует в полсилы, боясь передавить. Должно быть ему стоит огромных усилий сдерживать свои порывы. Поэтому я сама начинаю ускоряться. Помогаю себе рукой, поглаживая его по всей длине. Дышу через нос, чувствуя, как с каждым новым толчком проникновение выходит все глубже и глубже…

С очередным толчком у меня на глаза наворачиваются слезы. Я, на мгновение задохнувшись, упираюсь ладонями в мужские бедра, притормаживая Арсения. Слышу обеспокоенное на выдохе:

— Блять, прости, малышка…

— Нормально…

— Может мы…

— Нет. Все хорошо…

Отдышавшись, под невинные поглаживания Арсения, я прохожусь языком по крепкому члену. Посасываю головку. Снова беру его в рот, впервые в жизни поймав себя на мысли, что мужской половой орган реально может быть красивым. Господи, Марта!

На этот раз не закрываю глаза, а стоя на коленях, снизу вверх наблюдаю за Бессоновым. На его лице сменяется целая гамма эмоций: от страдания до восхищения. Его затянутый поволокой желания взгляд прожигает меня насквозь. Его губы крепко поджаты, а ноздри раздуваются от напряженного дыхания. Одной рукой уперевшись в стену, второй Арс держит мои волосы, на этот раз не насаживая меня на себя.

Про курсы, кстати, я не шутила. Пока Бессонов был в командировке посмотрела парочку занимательных уроков…

Не разрывая зрительного контакта, полностью беру в свои руки его удовольствие. Принимая его на пределе своих сил и возможностей. Действуя все быстрее и быстрее. Отключаю в своей голове любые рефлексы и уже не сдерживаю собственных тихих стонов, сильнее сводя бедра, в попытке унять тянущую боль внизу живота.

В конце концов закрываю глаза, когда понимаю, что Бессонов на грани. Чувствую, как напрягается его член у меня во рту. Как сокращаются в подступающей разрядке мышцы мужского пресса. И слышу словно сквозь толстый слой ваты:

— Я сейчас… детка… стой, м-м-м…

Я обхватываю его губами и вздрагиваю вместе с ним, когда Арсений достигает пика и с грудным стоном кончает, содрогаясь внутри меня. Горячая сперма наполняет мой рот. Я принимаю ее все, сглатывая. Сердце заходится. В груди растекается приятно чувство удовлетворения.

Это сделала я!

Это я выжала все до последней капли из яиц этого красавчика!

Улыбаюсь.

Арс тянет меня за руки, поднимая с колен. И, совершенно не брезгуя, прижимает спиной к стене, впиваясь поцелуем в мои губы. Благодарным и полным щемящей нежности поцелуем от которого в животе разлетаются бабочки. Долгие секунды спустя отстраняется и проходит подушечкой большого пальца по уголку моих губ, стирая каплю собственного удовольствия, прохрипев со смешком:

— Чокнутая, Обезьянка.

— Ну… тебе же понравилось? — слегка краснеют мои щеки.

— Ты еще сомневаешься? Твои губы просто созданным для минетов, Царица!

— И не надейся на подобное на регулярной основе, — фыркаю я, закатывая глаза.

— А если по бартеру? — подмигивает негодяй.

— Это как?

— Иди сюда, — подхватывает меня на руки Бессонов, — сейчас покажу, — с хищным оскалом, под мой тихий смех, утаскивает меня в сторону душевых.

Ох, сдается мне, что после часовой ледовой тренировки нам двоим требуется еще как минимум столько же, чтобы вытащить свои задницы из раздевалки. Похоже нам просто противопоказано оставаться где бы то ни было наедине!

Глава 44

Я нервничаю. Раз в десять секунд бросаю взгляд на наручные часы, нервно постукивая пальцами по дубовому столу, наверняка раздражая этим “тарабанящим” звуком и посетителей за соседним столиком. Соррян, ребят!

Тянусь к стаканчику с кофе. Делаю глоток и снова сверяюсь с временем на часах. До конца тренировки Бессонова — пятьдесят пять минут. Конечно, вероятность того, что Арсений решит посетить кафе, да и именно это, что почти в трех кварталах от ледового — ничтожно мала. Но все же. Мне не хотелось бы, чтобы он застукал меня тет-а-тет с другим парнем.

Хотя это и не свидание.

И не дружеская встреча.

И вообще, ничего не значащая встреча!

Вот зачем я все это заварила? Можно было расставить все точки по местам и по телефону. Коротким смс. В конце концов, мы с ним ведь даже не встречались толком! Так, пара свиданий и ни к чему не обязывающий флирт. Да, я определенно могла закрыть этот гештальт и без очной встречи. Только что теперь? Как говорится: поздно пить “Боржоми”.

Пятьдесят три минуты…

Господи, да где его носит?

Я вытаскиваю телефон из сумочки, уже собираясь позвонить Глебу и отменить встречу, как слышу перезвон колокольчиков над входной дверью. Поднимаю взгляд. Рыжеволосый Гарри, с которым, к счастью, у нас так ничего и не срослось, широким шагом, лавируя между столиков, идет ко мне с миленькой улыбкой на веснушчатом лице.

Вау, оказывается у Глеба есть веснушки?

Не замечала.

Хотя, я, в целом, не то чтобы сильно внимательно его разглядывала. Не было таких порывов и желаний. Вот Арсения да. За то время что мы вместе, кажется, успела изучить: каждую морщинку в уголках его глаз, каждую впадинку на его губах, и каждую родинку на мощном красивом теле. У него есть одна особенно прикольная! В самом низу косой мышцы живота, там, где рельеф стрелами уходит в пах. Разглядела на прошлой неделе, когда мы… м-м, шалили в раздевалке…

Тпру, Марта, ты опять не о том думаешь!

В общем, медленно, но верно Бессонов завоевывал все мое внимание. Смещал центр моей Вселенной на собственную персону, тогда как Глеб так и остался в ней яркой, но быстро сгоревшей звездой. И яркой — не в смысле запоминающейся, если уж совсем честно. А исключительно потому что его рыжий цвет волос временами резал глаз. О чем я и должна ему сообщить. Не про волосы! А про то, что все между нами кончено. Пришло время признать и себе, и Глебу, и Асе — Арсений выиграл еще до того, как эта “гонка” началась.

— Привет, — улыбается парень, подходя к столику.

— Здравствуй, — отвечаю сдержанной улыбкой я.

Глеб тянется, чтобы чмокнуть меня в щечку.

Я вежливо его останавливаю.

Парень понятливо кивает. Присаживается на диванчик напротив, жестом притормаживая рванувшего к нам официанта. И хоть о встрече я попросила Глеба все лишь коротким сообщением: “Увидимся? Нам надо поговорить”, но, судя по его взгляду — он уже и так все понял. Спрашивает без какой-либо претензии:

— Значит… это все?

Я замешкавшись не сразу, но киваю.

Глеб ерошит пятерней кудрявую шевелюру.

— Могла бы просто перестать отвечать на мои сообщения. Девчонки часто так делают.

— Я решила, что это было бы некрасиво и неприятно.

— И то правда…

— Хотела сказать тебе это лично, глядя в глаза, а не по телефону, — продолжаю, словно оправдываясь, покручивая пальцами картонный стаканчик с латте.

Парень кивает.

За нашим столиком виснет тишина.

Глеб пристально вглядывается в мое лицо. Спускается взглядом на губы. Подбородок. И ниже. Я смущенно ерзаю попой по кожаной обивке дивана, стараясь невзначай прикрыть прядкой волос засос, который сегодня утром Бессонов оставил на моей шее.

Финт не прокатывает.

Глеб след от чужих губ замечает. Говорит, скорее утверждая, нежели спрашивая:

— Это тот парень, да.

— М-м, какой парень?

— Хоккеист, которого мы встретили в кино. Он же? Ты ведь теперь с ним?

Я сдаюсь. Опускаю напряженные плечи и, не видя смысла врать, признаюсь:

— По правде говоря, да. С ним. Его зовут Арсений. И мы, типа, пара…

— Я так и думал, — грустно улыбается Глеб.

— О чем ты? — непонимающе заламываю бровь я.

— Знал: рано или поздно он тебя добьется. Такие, как Арсений, всегда добиваются того, чего хотят. А он тебя хотел. А ты хотела его. Это было понятно при первом же взгляде на вас двоих.

— Неправда!

— Правда.

— На тот момент все, чего я от него хотела — это избавиться.

— И трахнуть.

Оу…

Я округляю глаза. Слово “трахнуть” из уст хорошего, примерного Глеба звучит так, как если бы портовой грузчик начал за рюмкой водки цитировать высокопарную классику. Чужеродно. И странно.

По своему интерпретировав мое молчание, собеседник продолжает:

— Я это знаю. Ты это знаешь. И он это знал. Поэтому тогда за нами на сеанс и не потащился. Понял, что я ему не конкурент. От вас двоих так фонило сексуальным напряжением, что удивительно, как проводка в ТРЦ не загорелась. У вас у обоих были явные притязания друг на друга. Я это еще тогда заметил.

— Тогда почему промолчал?

Парень пожимает плечами:

— Наверное понадеялся, что смогу составить ему конкуренцию? Хотя куда мне. Он спортсмен, красавчик, его самоуверенность родилась раньше него самого.

— Я тоже ему это постоянно говорю, — хмыкаю — про самоуверенность. А вообще, ты… ты ведь понимаешь, что дело не в тебе? Я с ним, не потому что ты плохой или какой-то не такой, Глеб, правда. Ты классный, милый, добрый, веселый…

— Да, да, да, и скучный. Говори прямо.

— Неправда! Ты хороший! Просто тебе и девочку надо такую… милую. Воздушную, легкую, мягкую. Я совершенно не твой типаж. У нас бы все равно ничего не получилось. Даже если бы в моей жизни не появился Арсений, мы бы не смогли найти точки соприкосновения. Понимаешь?

— Вполне.

Мы снова на какое-то время замолкаем.

Пока Глеб не нарушает тишину, посмеиваясь, спрашивая:

— А как же: “все хоккеисты заносчивые засранцы”?

— Я все еще так считаю, если тебе интересно! — хмыкаю я. — Просто этот засранец оказался моим, — вздыхаю. — Оказывается и такое бывает. Если любишь человека, то готова мириться со всеми его нарциссическими замашками и прощать его заносчивой заднице любые косяки. Хотя, будем честны, косяков у Бессонова преступно мало. Он идеален. И этим, кстати временами бесит.

— М, любишь значит? — вычленяет из моих слов главные Глеб.

Я прикусываю язык, только сейчас осознав, что впервые перед кем-то это произнесла. Сказала вслух о своих чувствах к Бессонову. И слова выпорхнули из моего рта так легко и просто, будто бы пришло их время. Осознание этого волной легкой дрожи прокатывается внутри, сосредотачиваясь на кончиках пальцев легкими покалываниями.

Я растираю ладошки и киваю, говоря:

— Кажется, — нет, не кажется. — Люблю.

— Ему с тобой очень повезло.

— Тебе тоже однажды повезет.

— Ага. В любом случае, спасибо за честность. И, да, я за тебя рад, Марта. Искренне. Вы вдвоем как две половинки одного целого. Редко такое встретишь.

— Я надеюсь, что однажды ты тоже встретишь свою половинку. Нет, не надеюсь, всеми силами в это верю!

Мы переглядываемся. Улыбаемся понятливо. И на душе так тепло становится. Легко. Какими бы мотивами не было пропитано мое изначальное желание завязать общение с этим парнем, но я точно никогда не желала ему ничего плохого. Просто так бывает. Просто он не мой мужчина, а я не его женщина. Все мы пробуем и ошибаемся. Тем наша жизнь и прекрасна. Что она не стоит на месте. Мы не стоим на месте. Учимся, растем, взрослеем и мудреем. Пока ты живой, у тебя триста шестьдесят пять дней в году, чтобы начать все заново. С чистого листа. Тысяча и одна возможность, чтобы меняться. Менять себя. Свою жизнь. И свои на нее взгляды.

Я изменила…

После встречи с Бессоновым я чувствую, что стала другой. Мягче и нежнее. Женственней и плавнее. Менее бескомпромиссной и более понятливой. Нет, я все еще люблю съязвить и подколоть. Обломать момент глупой шуткой. Или закатить недовольно глаза, когда мне что-то не нравится. Я все еще так же Мартышка, которую знает моя семья. Шебутная, временами неадекватная и ворчливая. Но теперь я еще и чуточку Царица, которую вылепил из меня Бессонов. И, черт побери, это оказывается так круто! Быть за мужчиной на которого ты можешь и хочешь положиться. Это высшая степень кайфа, когда перед тобой есть крепкое мужское плечо и широкая спина, за которой можно спрятаться от всех невзгод.

Блин, Фомина, и откуда в тебе столько ванили?

Девочка, кажется ты окончательно поплыла…

Перекинувшись еще парой фраз и пожелав друг другу удачи на жизненном пути — Глеб уходит, а я провожаю его взглядом ощущая гордость за себя. Едва ли не впервые в жизни я поступила разумно и по-взрослому. Это определенно заслуживает похвалы! И я даже знаю чьей…

Я тянусь к телефону и набираю Аську. Отвечает подруга не сразу. Пока слушаю длинные гудки, успеваю выйти из кафе и морщась от яркого весеннего солнышка, неторопливо двинуться вдоль дороги. Уже хочу сбросить вызов, потому что Ракитина явно занята, как безмолвие на том конце провода обрывается торопливым:

— У тебя две минуты. Я на съемке.

— Две минуты — отлично! Я только что окончательно порвала с Глебом. С недавних пор у нас с Бессоновым реальные отношения. А еще ты была права. Этот хитрый засранец был с самого начала вне конкуренции. И да, я признаю свое поражение и готова батрачить на тебя стилистом. Вот! — отодвигаю экран от уха, бросая на него взгляд. — Сорок секунд. Я уложилась.

— Вау! — взвизгивает в трубку Ася. — Вау, вау, вау, Фомина!

— Какому именно пункту ты так радуешься? Уточни.

— Ты влипла!

— Я всегда знала, что могу на тебя рассчитывать, — закатываю я глаза.

— На какой стадии ваши «реальные отношения»? На сколько все серьезно?

— На той стадии, когда моя косметика начала отвоевывать полочки в его ванной. Зубная щетка поселилась в его стаканчике. А шмотки уже занимают половину его гардеробной. Полагаю, все очень серьезно?

Ответом мне служит новое «вау».

— Ах, да, еще мы завели кота.

— Да ладно?

— Ладно, я завела. Арсений смирился.

— Не мужик — мечта! То-то я и думаю, чего ты последние пару недель ушла в подполье. А у тебя там любовь и семеро по лавкам. Я-я-ясно все…

— Ну ты тоже, знаешь, хороша! Совсем перестала мне звонить.

— Заказов выше крыши. Я здесь просто зашиваюсь. Так что, да, твоя помощь в качестве стилиста будет очень кстати. Кстати, о веревочках. Вчера слушала спортивные новости…

— С каких пор ты слушаешь спортивные новости?

— Я подцепила красавчика теннисиста.

— Уля-ля, — присвистываю я, — правда «подцепила» звучит так, будто венерическую болезнь, но в целом, я рада что ты расширяешь границы своего личного пространства и уже не ограничиваешься сексом на одну ночь.

— М-да, он просто был хорош. То есть… очень хорош! Но, не суть. Так вот, поговаривают, что твоего Бессонова страстно хотят в Штатах. Ты в курсе?

— По моему твои две минуты вышли, — замечаю, пытаясь увильнуть от ответа. — Нет?

— Съезжаешь с темы? — понятливо хмыкает подруга. — Ладно, ну хотя бы кивни, если в крусе.

— Даже если я кивну, ты этого не увидишь, дурочка, — смеюсь я. — Но я киваю. Активно киваю, как та нелепая собака на приборной панели твоей тачки.

— Ничего она не нелепая!

— Ее голова в три раза больше туловища!

— Это бодипозитивная собака.

— Ха-ха, — фыркаю я, допивая кофе и бросая стаканчик в урну.

Перебегаю дорогу на последних секундах зеленого сигнала светофора и слышу в трубке:

— А ты с ним?

— С кем?

— С Бесом, Марта! Летишь в Америку с ним?

— А, это, не знаю, — отмахиваюсь. — То есть, я с ним, но здесь или там — вопрос открытый. Мы отложили принятие решения до конца этого сезона. Арсений сейчас целиком и полностью сосредоточен на плей-офф. Ему не до контрактов.

— Боже, и почему у меня ощущение, что я столько всего пропустила? Мы обязаны встретиться и посплетничать, пока ты не укатила от меня на другой конец Земного шарика.

— Именно! Завтра у нас день СПА. Помнишь? Все в силе?

На прошлой неделе встретиться нам с Асей не удалось. Подруга улетела в Питер на очередную фотосъемку, о чем предупредила по СМС. Позапрошлую неделю тоже мы пропустили. Тут был исключительно мой косяк — я весь день провела с Бессоновым. Поэтому, три недели спустя, мое тело уже просто изнывает, требуя расслабляющих паров турецкого хаммама и мощных ударов гидромассажных ванн. Может хоть это меня взбодрит? А то последнее время наблюдаю пугающий своей частотой упадок сил. Они есть у меня всегда только на одну вещь — секс. Остальное я благополучно просыпаю, бывая прикладываясь и днем, чего раньше со мной почти не случалось.

Может весенний авитаминоз?

Правда и есть ленивая и апатичная Марта начала как слон. Хм…

В зал я, кстати, тоже уже пару-тройку недель как не ходила. Такими темпами меня раздует, как воздушный шар! К слову, вчера в душе я заметила, что грудь уже на добрый размер стала больше. Хотя это странно. Неужто, когда полнеешь, сиськи растут в первую очередь? Нет, я не жалуюсь. Но меня устраивала и моя идеальная троечка.

— Марта, прием.

— Ау? Прости, задумалась.

— Я говорю СПА завтра отменяется. У меня «красные дни календаря», но, если ты свободна, предлагаю прошвырнуться по магазинам и упасть в каком-нибудь уютном ресторанчике. Как тебе план?

Я резко торможу посреди тротуара. Меня обдает холодом. Какие дни календаря она сказала? Красные? Все внутри сжимается. Да и не только внутри! Пальцы так сильно стискивают металлический корпус телефона, что я слышу его хруст. Я как гребанный Халк в состоянии аффекта!

— Марта…

— Э-э… да… что, прости?

— Магазины, ресторан, Маргарита?

— З-звучит отлично…

— Тогда до связи?

— Мхм, до связи, — повторяю и отключаюсь первая, растерянно отрывая телефон от уха.

Зависаю.

Смотрю на телефон. Затем на яркую зеленую вывеску аптечного пункта, у которого я, по «счастливой случайности», затормозила.

Телефон — аптека.

Аптека — телефон.

Красные дни…

А когда они были у меня?

Бледнея, лезу в женский календарь и едва не вою в голос понимая, что у меня гребанная задержка. На целую неделю!

Но это же еще ничего не значит, да? То есть, совсем ничего! Возможно я просто застудилась? Или сезонная смена климата как-то повлияла на цикл… Не знаю, черт! Но я же… не же… Черт, черт, черт!

Кусаю губы, поднимая взгляд на надпись «аптека». Сердце в груди грохочет, как отбойный молоток.

Я не беременна.

Я не могу быть беременна.

Нет, то есть, чисто теоретически могу, конечно. Я здоровая женщина с регулярной половой жизнью, которая периодически бывает у нас и без контрацептивов, но…

Твою ма-а-ать!

В два счета я залетаю на крыльцо, перемахивая через ступеньку. Трясущимися руками дергаю ручку двери, забегая в аптеку с истеричным:

— Мне срочно нужен тест на беременность. А лучше два! Три! И чтобы все гарантированно были отрицательными!

Очередь у кассы падает в истеричном припадке хохота. А вот мне ну ни хрена не смешно, блин! Что за люди? Никакого сочувствия к чужой трагедии!

Глава 45

Из аптеки я выхожу, сжимая в руках три картонных коробочки со страшной надписью «тест на беременность». Один цифровой и два самых примитивных, проданных мне фармацевтом со словами:

— Отрицательный результат, конечно, мы гарантировать не можем, увы…

Плохо!

Плохо, что не можете!

Мой глаз дергается. Я прижимаю веко пальцем и беззвучно рычу, стиснув зубы. Я оторву ему его потрясающий член и забальзамирую, отдав в музей хоккея в качестве сувенира, если не дай боже, эти чертовы тесты окажутся положительными!

Я не готова.

Я не хочу.

Я не могу!

Я начинаю паниковать. Чувствую, как подступает к горлу тошнотворный ком и тело сковывают тиски. Зажимают. Блокируют. Каждый нерв и сустав напрягается. Плечи каменеют. Я даже вздохнуть не могу полной грудью. Паника, паника, паника…

Так, стоп!

Еще ничего неизвестно наверняка. Вполне возможно, что задержка — результат пережитого стресса, смены климата или образа жизни. Почему нет? Да! А все остальное я просто себе надумала. Накрутила. Мы же девочки это любим! И ничего грудь у меня не выросла. И вялость это всего лишь нехватка витамина Д! А еще витаминов: С, Е, В…

Блин, да кого я обманываю!

Я морщусь, растирая пальцами лоб. К глазам подступают слезы. Мамочки-и-и! Мне страшно. Мне так страшно, как в жизни никогда не было. А ощущение, будто я одна и мне совершенно не к кому обратиться — расшатывает почву под ногами окончательно.

Но ведь это не так!

Я не одна!

Я… я, как минимум, могу пойти к Арсению. В конце концов, это общая проблема. Это его живучий сперматозоид натворил дел и куда-то там прикрепился! Следовательно и решать эту проблему нам вдвоем.

Да, наберу ему!

Хватаюсь за телефон и… торможу себя.

А что если нет никакой беременности? Как он отреагирует? Наверное расстроится? Или обрадуется? Он вообще хочет или нет детей? Мы ведь даже ни разу это не обсуждали, а тут такое: получите, распишитесь. Да моего мужика инфаркт тяпнет! Перенервничает еще. А у него игры ответственные. Травмоопасные. Ему отвлекаться нельзя…

Нет, Бессонов не вариант.

Тогда кто?

Ася «вот прямо сейчас» занята, а я умру от пугающей неизвестности, если не пописаю на этот гребанный тест немедленно! Я не могу ждать…

Куда пойти?

К кому податься?

И тут, словно знак свыше, телефон в моей руке начинает вибрировать, а на экране высвечивается имя вызываемого абонента записанного в моей телефонной книжке как «сестренка».

Да!

Да, черт!

И чего я сразу о ней не подумала?

«Да потому что Ава не знает, что ты уже почти два месяца крутишь шашни с другом ее мужа, балда!» — подсказывает язвительно подсознание, осаждая.

И то правда.

Я выпускаю воздух сквозь сжатые зубы.

«Значит пришло время узнать!» — шикаю сама на себя и решительно жму «ответить», бросая в трубку без прелюдий:

— Скажи, что ты дома!

На том конце провода случается заминка. Преступно долгая, надо сказать.

— Ава!

— Да! Да, я дома. Ты чего кричишь?

— Я сейчас приеду.

— Оу, хорошо. У тебя же все нормально?

— Ничего нормального! — нервно всхлипываю я.

— Что случилось? Ты плачешь что ли? — обеспокоено выдыхает сестренка. — Где ты? Может тебя забрать? Марта, не молчи!

— Не надо меня забирать. Мне до вас две станции на метро. И нет, я не плачу, — выпускаю воздух сквозь сжатые зубы. Не плачу я! Просто вероятность стать мамой в глаз попала. Дорога до дома Авы и Ярика благополучно тонет в моей памяти под толстым слоем бесчисленных «не». Не могу, не хочу, не сейчас, не беременна — и так по кругу все две станции метро. Молча, в трясущемся вагоне, забившись в угол и физически и ментально. А потом еще добрый километр на своих двоих до квартиры в их элитном ЖК.

Я не собиралась рожать!

То есть, да, я приняла свои чувства к Арсению и готова была попробовать построить настоящие, взрослые, здоровые отношения. Отношения где мы вдвоем. Но ребенок…

Ребенок — это серьезно. Ответственно. На всю жизнь! Я за собакой-то порой не могу уследить, а тут человек! Маленький, капризный, ничего не умеющий и во всем полагающийся на тебя человек. Я не готова! Господи, я не хочу быть мамой. Во мне нет этого пресловутого материнского инстинкта, который тянет вытирать сопли каждому беззубому монстру в песочнице. Да я элементарно не хочу отвечать за кого-то, кроме себя! Я…

Я банально скатываюсь в истерику. Поэтому ускоряю шаг и оставшиеся десять метров до квартиры Ремизовых едва ли не бегу. А там, чтобы вы понимали, насколько лихорадочно мое состояние, забываю, что у них есть дверной звонок. Как и у всех, блин, нормальных людей! Я, как дура, долблюсь в дверь. Долго, громко и настойчиво тарабаню, пока она не открывается, а из квартиры не выглядывает удивленная Ава с очевидным:

— Чего стучишь? У нас есть звонок…

— Спасибо, капитан очевидность!

— А злишься чего?

— Потому что я знаю, что у вас есть звонок. Я не настолько тупая!

Поправочка: настолько.

— Тогда почему…

— Ава, просто перестань, пожалуйста!

Сестренка в жесте «сдаюсь» вскидывает ладони. Кивает:

— Проходи.

Я прохожу. Сердце начинает биться быстрее. Меня бросает в пот. Чувствую, как капля выступает на виске. А вот в горле пересыхает.

Ну вот, я здесь.

И?

Что дальше?

Неожиданно накатывает смущение вперемешку со страхом. Меня словно по щелчку дверного замка за спиной откидывает на двадцать лет назад, и я снова маленькая, растерянная, испуганная Мартышка, которая разбила мамину любимую вазу и теперь не знает как ей об этом сказать. Только нынче передо мной стоит не мама, а Ава. И ничего я в этот раз не била, а наоборот… типа сделала. Ребенка…

Или не сделала.

Или сделала?

Что хуже?

Боже, я запуталась!

Я облизываю пересохшие от волнения губы и оглядываюсь, чтобы удостовериться, что мы дома одни. Вокруг тишина. Ярик, как и Арс, на тренировке. А Димка, скорее всего, в школе. Даже телевизор и тот не работает. Аврелия не любит фоновый шум.

Это хорошо.

Или плохо?

Господи, ты уже саму себя бесишь, Марта!

Разозлившись, я кидаю сумочку на банкетку у двери, туда же приземляя и свою пятую точку. Не разуваясь. Не снимая куртки. И не дыша, кстати. Поднимаю на сестру взгляд, сильнее сжимая в ладонях три упаковки с тестами. Сердце уже бьется где-то в районе горла.

Тук-тук, тук-тук.

— Вообще-то я думала, что ты пройдешь чуть дальше коврика в пороге, но… ладно… если тебе тут удобней… просто, слушай, ты реально сегодня какая-то странная!

— У меня проблема, — осипшим голосом говорю я, судорожно сжимая пальцы, а вместе с ними с характерным звуком комкая картон.

— Какая?

— Серьезная.

— Насколько серьезная?

— В мировом масштабе, конечно, ничтожная. Но в масштабе моего мироощущения — глобальная. Как постепенное разложение озонового слоя или таяние ледников.

Ава зависает со странным выражением на лице. Ее вопросительно выгнутая бровь прямо намекает на то, что старшая сестра всерьез начинает сомневаться в трезвости моего рассудка. И не только его.

— Мартышка, ты выпила что ли?

Шмыг носом.

— Нет. А лучше бы да…

— Ты можешь перестать говорить загадками и нормально объяснить, что у тебя стряслось?

Я делаю новый «шмыг». Опускаю взгляд на собственные руки. Прикусываю губу и разжимаю пальцы, показывая сестре злосчастные купленные в аптеке тесты, прошептав испуганно:

— Есть вероятность, что я… беременна.

Глава 46

— Бес! — тормозит меня на выходе из раздевалки голос моего спортивного агента.

Я оглядываюсь, попутно закидывая сумку с формой на плечо и пряча телефон в карман. Хотел набрать Царице и узнать, не надо ли ее откуда подхватить. Помнится она говорила, что поедет в зал. А он как раз у меня по пути.

— Стас, — тяну руку.

Мы с Образцовым обмениваемся рукопожатиями и вместе выдвигаемся в сторону выхода из ледового.

— Ты как здесь? — спрашиваю я.

— Заскочил с руководством пообщаться. Один парнишка перспективный у вас тут в фарм-клубе нарисовался. Защитник классный. В следующем сезоне уже восемнадцать стукнет, хотим пристроить его в основу.

— К нам?

— К вам. Хотя “к вам” ли? — хмыкает Образцов.

— Что ты хочешь этим сказать? — оглядываюсь я.

— Через пару недель у тебя заканчивается контракт. Забыл?

— А, ты про это. Почему же, помню.

— Что решил?

— Пока ничего.

— Да брось, так не бывает.

— Прикинь. Ни одной годной мысли.

— Хотя бы к чему склоняешься?

Я пожимаю плечами. К чему я склоняюсь? Всех денег не заработаешь. А то, что уже заработал, мне и моей семье вполне хватит на безбедную старость. Так может уже пора прижать свою задницу и начать вить уютное гнездышко? С восемнадцати лет я, как беспризорник, мотался по миру подписывая и переподписывая эти проклятые контракты. Ну, в тридцать пять-то лет уже, кажись, пора остепенится? Жена, дети, классный домик где-нибудь на окраине и русская банька. Чертовски хочу собственную баньку! Тем более все так удачно складывается. И женщина рядом есть, жизнь без которой уже и не жизнь вовсе.

Улыбаюсь мечтательно, сложившейся в голове идеальной картинке.

Мой спортивный агент хмыкает:

— Ясно все с тобой. Когда свадьба?

— Работаем над этим вопросом, — даже не думаю отнекиваться. А смысл? Если на довольной роже все написано. Правда есть некоторый внутренний мандраж. Не представляю, как буду к Обезьянке с предложением руки и сердца подкатывать. Ее, бедную, едва ли не до прединфарктного состояния доводят любые разговоры “о будущем”.

— Ну хоть пригласишь? На свадьбу-то?

— Спрашиваешь! — хлопаю друга по плечу.

— В любом случае, напоминаю, что время подумать у тебя все еще есть. Семейное гнездышко можно и в Штатах свить.

— Нет, — качаю головой, — это не то. Здесь как-то спокойнее, менталитет ближе, пейзажи душевней. Да и вся родня в России. Родители, опять же. Кто будет нянчить внуков, если мы улетим? — внуков, которых для начала надо зачать, а перед этим еще убедить Марту в необходимости иметь детей, что, предчувствую, будет задачей “со звездочкой”.

— Настолько влип, да?

— По уши.

— В полку кастрированных прибыло? — ржет Стас.

— Пока нет, но скоро.

— Даже и не знаю порадоваться за тебя или посочувствовать. Теперь с вами, женатиками, ни повеселиться нормально, ни выпить. Скучные вы, семейные.

— Ничего, однажды ты тоже женишься. И мы с Ремом с распростертыми объятиями встретим тебя в своем клубе кастратов. Введем, так сказать, в курс всех подкаблучных дел.

— Исключено.

Я хмыкаю. Да-да, помнится я Ремизову почти тоже самое этой зимой говорил. Как раз, когда у них с Авой только начал закручиваться настоящий роман. Та тоже друга быстро под каблук взяла. Вообще, женщины семейства Фоминых — страшные женщины. Увидел раз — пропал на всю жизнь. Был мужик — нет мужика. Зато в мире становится на одного больше покорного, готового за ней песок целовать влюбленного слюнтяя. Раньше меня бы это напугало, а сейчас я даже в некоторой степени ловлю от своего “положения” кайф.

Мы выходим из ледового. Я окидываю взглядом служебную парковку. Почти все парни уже разъехались. Только тачка Ремизова все еще на месте. А вот, кстати, и он сам. Наш кэп резвым козликом чешет из пекарни напротив с бумажным пакетом наперевес. Заметив нас, меняет курс, подгребая и пожимая Образцову руку.

— Что, Ярик, плюшками после тренировки балуешься? — посмеивается Стас.

— Это жене. Она у меня жить не может без манговых эклеров, а это единственная пекарня в городе, где их просто божественного готовят.

— О чем я и говорил, — подмигивает мне Стас. — Еще не поздно с этой кривой дорожки свернуть. Пока яйца на месте.

Я качаю головой. Да, блин, осуждающе! Потому что то, что мы готовы сделать все для своих женщин не значит, что у нас нет яиц и напрочь отсутствует все мужское. Кулаки, например, все еще неплохо ломают носы и Образцов рискует прочувствовать это на собственной шкуре…

Шутка, конечно.

Хоть и не без доли правды.

— С какой дорожки ему свернуть? — непонимающе переводит взгляд с меня на Образцова Ярик.

— А ты тоже не в курсе? Бес-то у нас жениться собрался.

— Да ладно? — округляет глаза Ремизов.

Я неловко чешу затылок. Дьявол, не так я собирался ему сообщить, что имею виды на младшую сестренку его жены. Ой, не так! Хотя рассекретить наши отношения следовало уже давно. Я даже в некоторой степени мучаюсь совестью. И это дерьмое чувство, скажу я вам. Не пробуйте.

— Ладно, парни, мне пора бежать, — поглядывая на часы, кидает Образцов. — Если что — на связи. Бес, — смотрит на меня, — жду решения.

Я киваю.

Мы прощаемся.

Стас уходит, оставляя нас с Ремизовым наедине.

Я только успеваю мысленно порадоваться, что с темы моей женитьбы мы плавно “свернули”, как Рем интересуется:

— Так на ком ты там, интересно, женишься, а, Бес? — пихает меня кулаком в плечо кэп. — У нас в стране что, начали регистрировать браки с собственным эго?

— Да ну тебя, — отмахиваюсь я, посмеиваясь.

— Я ее знаю?

— Возможно.

— То есть не рассекретишь личность своей “мисс икс”?

— Не-а.

— И даже фотку не покажешь?

— Не сейчас. Только в располагающий к долгому разговору обстановке.

— Она у тебя в ФСБ что ли работает? — хмурится Ремизов. — Разведка? Спецназ? Кибервойска? Почему нельзя о ней чуточку конкретней?

— Потому что тебе это гарантированно не понравится.

— Единственное, что мне гарантированно не понравится — если ты закрутишь роман с моей женой. Но этого не будет, потому что у моей Птички отменный вкус и она по уши влюблена в меня, а ты вообще не ее типаж. Следовательно — ты хреново обо мне думаешь, потому что я искренне желаю тебе счастья, дружище. Давай, колись.

Блть! И почему у меня ощущение такое, будто меня только что приперли к стенке?

Вопрос: как долго и насколько мучительно я буду умирать от рук Царицы, если нарушу свое обещание молчать и расскажу все Ремизову прямо сейчас? Ответ: после такого ад мне покажется раем. Я больше чем уверен, что у этой страшной женщины есть карманное пособие по средневековым пыткам.

С другой стороны — тут либо резко шокировать, либо еще полмесяца молчать.

Пан или пропал?

— Какие у вас с Авой планы на вечер? — решаясь, спрашиваю я.

— Никаких. Привезешь знакомиться? — лыбиться друг.

— Типа того, — нехотя соглашаюсь. — Правда я понятия не имею до скольки она в зале. Надо сначала дозвониться, — тянусь за телефоном.

— Спортсменка, значит?

— Типа того…

— Заладил: “типа того”, “типа того”, — бросает взгляд на наручные часы Ярослав. — Слушай, так может заскочим в магазин и сразу к нам с Птичкой? Через час начнется матч наших потенциальных соперников, Федотыч нам не простит, если мы пропустим эту зарубу. А своей таинственной невесте скинешь адрес. Или, если она уже свободна, подхватим по пути. Что думаешь?

Что я думаю?

Что надпись “пал смертью храбрых” будет очень красиво смотреться на моем надгробии.

Глава 47

— Так, подожди, — чешет кончик носа сестренка. — Стой… то есть, сиди! — растерянно взмахивает руками. — Нет. Да нет, мне же послышалось? — мельтешит у меня перед глазами взад-вперед Ава. — Повтори, пожалуйста, а то я, кажется, на фоне своей зацикленности на беременности услышала что-то другое. Ты сказала: “есть вероятность, что ты…” что?

— Нет, ты все правильно услышала, — мямлю я. — У меня задержка. Я, кажется… беременна.

— А… о-о-о… о, вау… офигеть! А ты… ну… кто?

– “Кто” что?

— Кто отец ребенка?

— Может присядешь, — скромненько двигаю свою попу, освобождая место рядом на банкетке. — Просто эта новость тоже из разряда “о, вау, офигеть”.

Ава смотрит на меня огромными от удивления глазами. Хлопает своими длинными ресницами и, в конце концов, взвесив все “за” и “против” — садится рядом. Мы молчим. Долго молчим. Я слышу как тикают часы в их с Яриком спальне. А она, на минуточку, в другом конце квартиры! Мое нервное напряжение взлетает до таких значений, что если бы в человеческое тело была встроена шкала, она давно бы уже взорвалась.

В итоге, не выдержав давящей на ушные перепонки тишины, мы с сестрой выдаем в унисон:

— Я его знаю?

— Что мне делать?

И снова затыкаемся, переглядываясь.

Что она спросила?

Ах, да…

— М-м, — невнятно мычу я, жуя губы, — возможно.

— Возможно или точно?

— Точно знаешь.

— Насколько хорошо знаю?

— Полагаю что очень хорошо, это… он… понимаешь… — вытираю влажные ладони о джинсы, чтобы унять нервную дрожь, — я уже давно собиралась тебе все рассказать. Честно! Просто все, как-то, было ни к слову и не к месту, а потом вообще, непонятно что из этого всего получится и… вот, — киваю на несчастные тесты в помятых коробочках. — Получилось как-то так…

— Мартышка, яснее сейчас вот совсем не стало! — строгим тоном журит меня сестра.

— Не кричи на меня, — обиженно дую я губы.

— Я не кричу, дурочка, — цокает Ава, — я просто в шоке и злюсь. Не на тебя! Мысленно прикидываю, какой способ оторвать детородный орган будет самый унизительный и болезненный! Потому что этому «мистеру икс» он явно не нужен, раз он не умеет им правильно пользоваться!

Я прыскаю от смеха. Ава улыбается. Напряжение слегка отступает. Сестренка тянет руку и обнимает меня за плечи, притягивая к себе под бочок. Я обхватываю ее руками, крепко-крепко прижимаясь, бурчу:

— Все у него с умениями в полном порядке, — встав на защиту любимого члена… ой, простите, человека. — Я тоже не святая, должна была подумать о последствиях незащищенного полового акта. Да и, я больше чем уверена, что Бессонова это новость скорее порадует, нежели наоборот, — нехотя признаюсь, выдавая как на духу.

Ава напрягается. До такого состояния подбирается каждой клеточкой, что у меня появляется ощущение, будто я обнимаю каменную статую, а не живого человека. Сидит и не дышит.

До меня запоздало доходит, что я только что ляпнула.

Упс!

По новой воцарившаяся в квартире тишина обступает нас вместе с банкеткой со всех сторон. Я поднимаю на сестру виноватый взгляд. И встречаюсь с ее взглядом. Больших глаз, которые, клянусь! Вот-вот выкатятся из орбит.

— Дыши, — шепчу я.

— Дышу, — шепчет Ава. — Отец твоего ребенка… кто, прости?

— Арсений…

Одна секунда.

Вторая секунда.

Третья секунда.

— О-фи-геть! — с нервным смешком выдыхает Ава. — Я так и знала! Я знала! Чувствовала же, что тебя не просто так понесло в хоккей! Че-е-ерт! — подскакивает на ноги сестра. — С ума сойти!

— Не надо, — блею я, нервно. — Ты мне пока нужна в твердом уме и здравой памяти.

— И давно вы с Бессоновым… ну… “вот это вот всё” от чего появляются дети?

— Занимаемся сексом?

— Им самым!

— Ну… с первого дня знакомства.

— А день знакомства был…?

— В марте. То есть уже почти…

— Два месяца назад! — взвизгивает Ава. — Вы крутите шуры-муры уже два месяца и ни слова не сказали нам?! Нет, это уже не офигеть, а самое настоящее — ни хрена себе, Марта! И ты молчала? Все это время? Стой! Так это к тебе наш Ромео ускакал восьмого марта? Ахренеть не встать!

— Мгм. Но! В свое оправдание скажу, что шуры и муры мы крутим только две недели как! До этого у нас были ни к чему не обязывающие встречи для здоровья. Изначально мы планировали просто приятно провести время…

— Пока не поняли, что влюбились.

— Ну… да, — вздыхаю. — Но по всем моим подсчетам между «я влюбилась» и «я беременна» должно было пройти еще, как минимум, хотя бы год! А не две, блин, недели! И я… я теперь не знаю, что мне со всем этим делать.

— Погоди, что значит “что мне делать”? А ты что делать собралась?!

Я пожимаю плечами:

— Честно говоря, пока совершенно не собралась. Меня только час назад осенило, что у меня задержка. Я растерялась. Испугалась. Запаниковала. И пришла к тебе потому что… потому что ты же знаешь, что делать, да?

— И ты знаешь. Тест.

У меня к глазам подкатывает слезы.

— Эй, во-первых, не реви! Начнем с того, что задержка еще ничего не значит. Для начала нужно сделать тест. А лучше не один, а использовать сразу весь твой стратегический запас. Чтобы наверняка.

— А потом? — всхлипываю я.

— А потом действовать по ситуации.

— Боюсь, — выдыхаю дрожащими губами. — Очень боюсь!

— Боишься, что он окажется положительным? Или отрицательным?

— Я не готова стать мамой, Рель. Совсем не готова! Ну какая из меня мать? Посмотри на меня! — подскакиваю на ноги и развожу руками. — Ребенок в теле взрослой тетки! Мне бы за себя научиться нести ответственность, о каких вообще детях может идти речь?

— Ты на себя наговариваешь. Да и, детка, к такому невозможно быть готовой.

— Возможно! — упрямлюсь я.

— Просто тебе страшно. Это нормально, — продолжает спокойно непрошибаемая Ава. — Да, это было, мягко говоря, неожиданно. Но беременность точно не приговор! Дети — не конец света. Тем более дети от твоего мужчины. Родить любимому человеку малышка это же так…

— Ужасно!

— Ничего подобного! Просто на фоне стресса ты не можешь мыслить трезво.

— Нет, просто мы разные! И по разному смотрим на вопрос материнства.

Ава осуждающе вздохнув, упирает руки в бока. Стоит, подбоченившись, зыркая на меня из-под хмуро сведенных к переносице бровей. Совсем как наша мать.

Ну вот!

Вот опять я чувствую себя какой-то не такой!

Ненормальной. Неадекватной. Больной. Просто потому что я не готова следовать пресловутым консервативным взглядам людей на мир, который уже давно претерпел глобальные перемены! Сейчас женщине не обязательно рожать, чтобы стать женщиной. Женщине не обязательно хотеть детей. И иметь их тоже не обязательно, чтобы на нее смотрели без осуждения. Черт побери, двадцать первый век на дворе! Камон, время чайлд-фри и феминизма! Время, когда женщине, чтобы быть самодостаточной, нужно всего лишь понимать: чего она хочет от себя, от людей вокруг и от собственной жизни!

Судя по цоканью Авы последнее я произношу громко в слух.

— И что толку от того, что мы сейчас спорим? — спрашивает сестра. — Твоя беременность, если она есть, а мы этого еще пока не знаем наверняка, сама собой не рассосется. А чтобы знать наверняка, нужно пойти и сделать тест и дальше уже решать: да или нет. Спрятать голову в песок уже не получится, Марта. Понимаешь?

Понимаю.

Все понимаю.

Мне блин не пятнадцать лет!

Но столько чувств захлестывают разом, что я уже просто не вывожу. Разочарование, страх, паника, волнение, смущение, растерянность — их слишком много на меня одну. Я нехотя киваю, потирая переносицу, а у самой в висках “бум-бум-бум”. От всех этих эмоциональных открытий и потрясений у меня начинается мигрень.

— Разувайся, проходи, — говорит уже мягче Ава. — Пойдем в нашу с Яриком спальню. Там ванная комната комфортней, чем в гостевой. Или, если хочешь, можем сначала попить чай? Успокоительный, например, с ромашкой.

— Нет, спасибо, уже сама успокоилась, — бурчу я и скидываю кроссовки. Стягиваю и бросаю на банкетку ветровку. Подхватываю коробочки с тестами и топаю за сестренкой в хозяйскую спальню. Наступает время эмоционального отката. Когда накрывает таким опустошением, что сил не остается даже спорить со старшей сестрой.

Она молча открывает передо мной дверь ванной.

Я молча захожу.

— Я жду тебя здесь, хорошо? — слышу вслед.

— Ты уверена, что… — сомневаюсь я.

— Да, — твердо обрубает Ава.

— Там, наверное, есть какие-то рекомендации по правильному времени применения…

— Поверь, если что-то есть, то тест уже и без “правильного времени” тебе все покажет.

— Господи, как вообще ты этот момент пережила в девятнадцать с Димкой одна и не чокнулась? Ты бы знала, как мне страшно!

Ава улыбается. Плечами пожимает.

— Я была не одна. У меня была ты, мама и папа.

— А…

— А у тебя есть я, Ярик, Димка, мама, папа, Бессонов и его родители, — загибает пальцы, — за твоей спиной, как минимум, группа поддержки из восьми человек, которые точно тебя не оставят варится в твоей проблеме в одиночестве. Хотя, поверь мне, это пока тебе кажется, что ребенок проблема.

— Я сейчас такой глупой себя чувствую!

— Давай, малая, выше нос! — подмигивает Ава. — Удачи! — скрестив пальчики, машет мне ими и тут же закрывает дверь, оставляя меня в гордом одиночестве.

Выше…

Куда уж выше!

Я прохожу к зеркалу и бросаю взгляд на собственное растрепанное, раскрасневшееся отражение. Глаза испуганно блестя. Кажись ромашковый чай меня в таком состоянии уже не прошибет. Мне бы сразу коньяка!

А, черт, нельзя же…

Ну вот, даже выпить теперь нельзя!

Хлюп.

Я включаю холодную воду и ополаскиваю горящие щеки. Выключаю. Вытираю руки о полотенце. Оглядываюсь, ища, чем бы еще занять свои руки и глаза. Сама же себя и осаждаю.

Ну это уже смешно! Толку от отсрочивать неизбежное? Рано или поздно придется заглянуть правде в глаза и начать принимать взвешенные, взрослые решения.

Смирившись, разрываю первую коробочку и достаю инструкцию внимательно вчитываясь в “способ применения”. Сердце, как упрямый дятел, стучит о ребра. Все элементарно и просто. С подобным я сталкивалась лишь единожды, далекие пять лет назад, и с тех пор в ровным счетом ничего не поменялось.

Трясущимися руками достаю тест.

Ладно, малышка, сколько веревочке не виться… Сделав все четко, по инструкции, я оставляю тест на тумбе у раковины и сажусь на крышку унитаза. Меня колотит. Знобит, как при температуре тридцать девять градусов. Я сильнее натягиваю рукава, пряча в них ладони. Словно сквозь вату слышу осторожный стук в дверь и обеспокоенный голос сестры:

— У тебя все хорошо?

В отчет мычу что-то невнятное.

— Марта, можно я зайду?

— Заходи.

Дверь открывается, в ванную комнату просовывает нос Ава.

— Тебе там это… «боженька женских оргазмов» звонил. Три раза.

Я тихонько стону.

— Это Бессонов…

— Оу, м-м, интере-е-есно. А ты как у него записана?

— Понятия не имею. Царица, наверное. Или Обезьянка. Главное чтобы не «Королева минетов».

Ава хихикает. Я еще больше хмурюсь. Сестренка тут же становится серьезнее:

— Прости. Ну что там?

— Не знаю… только сделала.

— Сколько нужно ждать?

— Три минуты…

— А прошло?

— Одна… наверное.

— М-м-м, — тянет Ава.

Я поднимаю на нее взгляд. Уж не знаю, какое выражение у меня на лице, но сестренка морщится сочувственно и выдыхает:

— Малышка моя! — усаживается рядом со мной, притягивая к себе за плечи.

Так и сидим. В тишине в ожидании приговора.

По моим внутренним ощущениям проходит гораздо больше времени, чем три минуты, когда Аврелия поднимается на ноги и подходит к раковине.

Я сжимаю пальцы в замок. Судорожно. Смотрю как, словно в замедленной съемке, она берет с тумбы тест и поворачивает результатом вверх. Каждая следующая миллисекунда ощущается вечностью! Хоть внутренне я уже и так знаю, что там, но один черт, шепот Авы:

— Положительный… — имеет на меня эффект разорвавшейся эмоциональной бомбы. Я срываюсь в слезливую истерику, начиная громко и от души рыдать!

Глава 48

— Ты где там потерялся? — окликает меня Ремизов. Я мешкаю у подъездной двери, прислушиваясь к длинным гудкам на другом конце провода. Еще два и вызов обрывается. Мысленно заковыристо матерюсь. Царица снова не взяла трубку. Что за фигня? Штангой ее там что ли придавило?

— Что там? — подходит Яр, кивая на зажатый у меня в руке телефон.

— Не отвечает.

— Может еще на тренировке?

— Может, — соглашаюсь нехотя.

— Выдохни, Бес, — бьет меня по плечу кэп. — Ты чего такой нервный?

— Не знаю. Накатило что-то.

— Не боись, никуда твоя разведчица не денется. Пойдем.

— Она не разведчица, — бурчу.

Набиваю Царице сообщение: “срочно перезвони мне” и засовываю телефон в карман джинс, догоняя Ремизова уже на подходе к лифтам. Один из которых прямо перед нами приветливо открывает свои стальные двери.

Друг жмет на кнопку тридцатого этажа. Кабина плавно страгивается с места.

— Как зовут-то ее хоть?

— Кого? — вскидываю взгляд, подпирая задницей перила.

— Твою будущую жену.

— Ма… — выпаливаю машинально и тут же прикусываю язык. — Кхм…

— Маша? Марина? Мадина?

— Мадина? — морщусь я, вопросительно заламывая бровь. — Как рядом с Машей и Мариной появилась Мадина?

— Ну, а кто знает? Может тебя резко на гречанок потянуло. Ты же не расист.

— Она не гречанка, — терпеливо парирую я. — И помимо Маш и Марин в этом мире существуют еще имена начинающиеся на “ма”.

— Какие например?

— Вечером узнаешь.

Рем хмыкает. Проходит по мне недоверчивым взглядом:

— И все-таки ты где-то темнишь, Бессонов.

Темню.

А попробуй тут не темнить! С этой семейкой как между молотом и наковальней. Один за вранье вполне способен нос сломать, другая кастрировать. Нет, конечно, если так подумать, перспектива сломанного носа мне к душе ближе, нежели остаться без самого дорогого сердцу органа. Но, будем откровенны, выбирать вообще не хотелось бы.

На электронном дисплее светится цифра двадцать, когда я снова достаю телефон и уже в четвертый раз набираю Царице.

— Да возьми же ты трубку! — злюсь, когда вызов опять обрывается.

— Между двумя последними звонками прошла пара минут, Арс.

— У меня хреновое предчувствие. Обычно она отвечает сразу.

— Телефон не рядом, занимается еще, в душ пошла или элементарно с кем-то в зале заболталась. Да мало ли! Не превращайся в параноика. Женщины таких не любят.

И то правда. Не понимаю, что на меня нашло. Звездом раком встали? Меркурий ретроградный? Или венера в каком-нибудь неправильном доме? Поводов нервничать у меня нет. Ноль! День у нас начался просто волшебно. С фантастического ленивого утреннего секса. Совместного душа. И отменной глазуньи, которую моя Царица научилась готовить. И даже погрызаный Питти мой кроссовок настроение мне не испортил. Расстались мы, опять же, прекрасно. Почти полчаса лобызались и обнимались в пороге… Так что да, дьявол, поводов нервничать у меня нет!

Но я нервничаю.

У меня стойкое ощущение, будто что-то идет не так.

Я никогда не верил в ту сопливую ерунду, согласно которой любящие люди, якобы могут чувствовать друг друга даже на расстоянии. Всегда был уверен, что это сопливая хрень для впечатлительных сопляков/ Однако сегодня я близок к тому, чтобы поменять свою точку зрения на это утверждение.

Лифт останавливается на тридцатом этаже. Мы с Яром выходим. Прямо по коридору и направо — их с Авой квартира. Пока Ремизов разбирется с замком, я докидываю Обезьянке еще парочку смс, балансируя на грани между “я ее убью” и “я за нее переживаю”. Пишу:

Бес: “Просто скажи мне, что у тебя все хорошо”

Бес: “Хотя, даже если и скажешь, я все равно надеру тебе задницу! Чисто за то что не берешь трубку, когда я звоню”

Бес: “Четырежды!”

— Бес, прием! — щелкает у меня перед носом пальцами Рем. — Проходи давай, приветливо распахивает дверь, пропуская меня в квартиру первым.

Так и не дождавшись, когда сообщения в мессенджере будут прочитанными, блокирую экран и прячу телефон в карман, мысленно общая Обезьянке хорошую порку! Переступаю порог, потянув за края ветровку. Открываю рот, чтобы спросить Ярика, чего в квартире так тихо и, на первый взгляд, пусто, как до моих ушей доносится неразборчивый звук. Едва слышный. Что-то отдаленно похожее на писк. Или… стойте. Всхлип?

Торможу посреди коврика в пороге. Напрягаю слух, прислушиваясь.

— Ну ты чего там завис? — ворчит Ремизов, тыча меня локтем в бок.

— Тш-ш, — шикаю. — Слышишь?

Всхлип повторяется. Уже громче и жалобней. Откуда-то со стороны хозяйской спальни.

Рыдает что ли кто-то там?

Димка?

Вряд ли.

Тогда…

— Птичка? — звенит от напряжения голос друга.

Мы переглядываемся.

Звук повторяется.

— Птичка, ты дома?! — уже громче спрашивает Ремизов, отодвигая меня со своего пути. Проходит в квартиру, на бегу скидывая кроссовки. — Ава! — швыряет ключи на тумбу в прихожей и летит в сторону спальни. — Ава, ты в порядке? Эй, малышка, что слу… — замолкает.

Я неловко топчусь на пороге, почесывая затылок. Раздумываю над тем, не стоит ли мне уйти и оставить супругов наедине, как слышу удивленный выдох Ярика:

— Марта?

Меня словно током прошивает.

— Марта? — повторяю за Ремом.

Забыв про все правила приличия, не разуваясь, быстрым широким шагом преодолеваю расстояние до комнаты Ярика и Авы.

Марта?

Моя Марта?

Это она рыдала что ли?

Притормозив на пороге хозяйской ванной, выглядываю из-за плеча друга. Обмираю. На меня резко накатывает дурнота от того, в каком зареванном виде я вижу свою Царицу. Разбитая и потерянная Обезьянка сидит на крышке унитаза, кажется став в разы меньше. Нос у моей девчоки опух. Щеки красные. Под глазами мешки и разводы от потекшей туши. Плечи вздрагивают от отголосков ушедшей истерики. А рядом Ава. Крепко обняв, притягивает сестру к себе, успокаивающе поглаживая по голове. По ее взгляду мало что можно понять. Если Царица сидит с похоронным видом, то Птичка: то ли восхищена, то ли напугана, то ли и то и другое сразу. Хрен поймешь этих женщин!

Я теряюсь. Ремизов, похоже, тоже. Девушки молча смотрят на нас. Мы на них. И только сейчас я улавливаю одну капец какую неожиданную вещь! Детальки в моей голове махом складываются в единую картинку. Шестеренки начинают крутиться в убойном темпе. Я перевожу взгляд с рук Царицы, в которых зажат тест на беременность, на ее смертельно-бледное лицо.

Да ладно?

Серьезно?

Да ну бросьте!

Прежде чем успею уверовать в собственную догадку, слышу словно сквозь толстый слой ваты в ушах робкое от Авы:

— Э-э… мальчики… у нас тут есть кое какие новости.

У меня перехватывает дыхание. Интуитивно я и так уже знаю “какие” новости. А тут еще и мои умозаключения подтверждает новый жалобный всхлип Обезьянки. Ах-ре-неть!

Все еще слабо веря в реальность происходящего, я делаю глубокий вдох, с трудом удерживая поехавшие вверх уголки губ. Мы, похоже, это… ну, “залетели” что ли?

— Новости? — переводит взгляд с меня на свою жену Ярик. — Какие новости? Что у вас тут происходит? Ты что-нибудь понимаешь, Бес? — смотрит на меня друг.

Я смотрю на Марту. Осторожная улыбка трогает мои губы. В ответ Царица сводит свои брови на переносице, насупившись, как обиженный ребенок. Обиженный или напуганный, Бессонов? Судя по всему второе.

Понял, не дурак. Улыбку с губ стираю так же быстро, как нарисовал. Сердце ухает в желудок. Она реально расстроилась. Эти слезы — не слезы радости. Моя девочка балансирует на грани нервного срыва, о чем явно говорят побелевшие костяшки пальцев, которыми она сжимает тест, и дрожащая нижняя губа, которая едва сдерживает новый всхлип. Для Марты, которая патологически боится строить планы на будущее, неожиданная беременность, должно быть, в сто крат хуже апокалипсиса.

Беременность…

Мы беременны.

Класс!

То есть, черт.

Черт, черт, черт!

Она к этому явно не готова.

А я? Я готов?

— Бес? — окликает меня Рем.

Я перевожу взгляд на друга.

Что он спросил? А, да.

— Кажется, понимаю.

— Это уже хорошо, — говорит Ава и смотрит на меня с легким немым укором.

А я что? Я понятия не имею как так получилось! Нет, то есть, конечно имею. Но, давайте будем честны, мало кто задумывается наперед о последствиях того или иного поступка в такой интимный момент. Тем более, с постоянной партнершей. Когда тобой управляет та голова, что ниже пояса — не до рефлексии. Этой части тела вообще думать не свойственно. Оправдание хреновое, но какое есть.

Поэтому я прибываю в странном состоянии радостной растерянности, толком не понимая, как вести себя в данный момент. По уму, мне бы подойти к Обезьянке, обнять, поцеловать, прошептать что все будет хорошо, но все, что я могу делать пока — молча смотреть в ее большие от испуга глаза. Смотреть, борясь с собственной накатывающей панической атакой. Я и ребенок? Мы и ребенок? Сейчас? Все так стремительно, что голова кругом!

— У нас тут нарисовался полосатый тест, — объясняет сестра Марты, нарушая установившуюся тишину в нашем квартете.

— У нас? — удивленно взлетают брови Ремизова. — У нас с тобой?

— Ну, то есть у них, — виновато пожимает плечами Аврелия.

— У них?! — бегает глазами с меня на Марту друг в состоянии крайнего офигевания. — Погодите! И как давно существует это “них”? — останавливает свой взгляд на мне. — Бессонов, — звенит от напряжения голос кэпа, — как давно ты зажигаешь с сестрой моей жены, черт возьми?

— Очевидно достаточно давно, чтобы мы уже были беременны, — произношу я ровным, спокойным тоном, готовый к любому выпаду Ярика. Даже к такому, когда его кулак влетает в мою челюсть сворачивая ее к херам. Но… к тому, что эти слова триггернут и выведут на слезы Царицу — я не готов совсем!

С громким “а-а-а” Обезьянка опускает плечи и закрывает ладонями лицо, начиная плакать взахлеб. По ее щекам безостановочно текут слезы. Ава шикает на сестру, пытаясь успокоить. Ремизов бледнеет. А мне словно кол в сердце вгоняют. Шипастый. Пару-тройку раз проворачивая. На плечи ложиться груз вины весом в тонну, придавливая всю тихую радость к земле. Твою мать!

— Ну ты чего, малышка? Эй! — срываюсь я с места.

В пару шагов оказываюсь рядом с Царицей, падая на колени перед злосчастным унитазом. Одной рукой притягиваю ее к себе, обхватывая за плечи. Второй зарываюсь в светлых волосах, сжимая затылок. Ее нос утыкается мне в шею. Ее плечи сотрясаются от тихих рыданий. А слезы оставляют влажные следы на моей толстовке. У меня внутри все сжимается от боли. За нее. За ее слезы. За нас. Если бы была такая возможность, я бы без промедления забрал себе все то дерьмо, что так полощет ее изнутри. Если бы только…

Выдыхаю, крепче прижимая свою трусиху к себе. Краем уха слышу, как Ава уводит мужа из ванной, с тихим щелчком прикрывая дверь. Хозяева оставляют нас наедине. Потом нам непременно придется объясниться с четой Ремизовых, но сейчас я молча поглаживаю Царицу по голове, позволяя ей выплакаться. Выпустить со слезами из себя всех демонов сомнения и страха. Прохожу ладонью по спине. Невесомо целую в ушко. Раз, второй. Щекочу носом висок. Шепчу без остановки:

— Мы справимся, Обезьянка… Со всем справимся, малышка… Правда… Я рядом… Мы все решим… Веришь? — обхватываю ладонями ее щеки, заставляя поднять взгляд глаза в глаза. — Чего ты рыдаешь, глупая? Ну?

— Я не х-хочу… — тихим шепотом на надрыве говорит Царица.

— Чего ты не хочешь?

— Ребенка. Я не х-хочу этого реб-бенка, Бессонов…

Глава 49

Я ловлю секундное замешательство, за которое мое сердце сжимается. Вместе с ним и легкие: не вдохнуть, не выдохнуть. Похоже тараканов в этой милой светлой голове гораздо больше, чем я мог предположить изначально. Возможно, все гораздо серьезней, чем показалось мне на первый взгляд.

— Обезьянка, — стираю подушечками больших пальцев влажные дорожки от слез на ее щеках. — Да брось, — улыбаюсь. — Почему, детка?

— Я не готова, — шепчет, хватая ртом воздух. — Не готова стать матерью, Арс!

Она не готова. Она не хочет ребенка. Нашего ребенка? Или в принципе? В чем причина? Не понимаю. Может быть она не чувствует себя достаточно уверенно рядом со мной? Или не чувствует уверенности в собственных силах? Мы никогда не затрагивали подобные темы и теперь — мать твою, у меня голова кругом! Как-то слишком неожиданно наш легкий роман стал отчаянно серьезным.

— Ладно, ты не готова, — повторяю ее слова. — Но какие у нас варианты?

— Ты и сам знаешь какие. Их тут не много.

— Ты готова избавиться от нашего ребенка только потому что испугалась?

— Я не испугалась. Ты вообще меня слышишь?

— Прекрасно слышу, — развожу руками. — И пока что я вижу только маленькую перепуганную девочку, которая хочет, чтобы ее погладили по головке и успокоили, заверив, что все будет хорошо. Вот я и уверяю тебя — мы со всем справимся. Ну же… — тяну к Марте руки.

Она брыкается, отбивая мою ладонь.

Понял, принял. Поджимаю губы. Я хреново разбираюсь в психологии. Особенно по части женщин. И я, блять, первый раз в жизни в подобной ситуации. Чувствую себя слепым котенком, который не знает, в какой бы приткнуться угол. Нервно провожу ладонью по макушке, ероша. Снова ловлю взгляд Марты. Она опять на грани того, чтобы разрыдаться. И, нет, так дело не пойдет. Надо как-то выводить ее из этого депрессивного тумана. В конце концов, все живы и здоровы.

— Эй, Обезьянка, — щелкаю ее по носу легонько, — хватит лить крокодильи слезы.

— Ты не понимаешь! — взмахивает руками девчонка.

— Отчего же, понимаю. Просто это оказалось неожиданно. Вот и все.

— Просто? Это далеко не просто, Бессонов. Ребенок — это сложно!

— Не спорю. Но так бывает. Так случилось, чего теперь истерить?

— Ты так спокойно говоришь, будто бы совсем не удивлен.

— Я в шоке, в таком же как и ты, но не вижу в этом колоссальной проблемы. К тому же, хоть один из нас должен оставаться хладнокровным, чтобы второй не натворил непоправимых вещей, — подмигиваю, сжимая ладонями коленки Царицы. — Что поделать, если за красоту и разум в нашей паре отвечаю я.

— А лучше бы ты за безопасный секс отвечал, — бурчит моя коза.

Я посмеиваюсь.

— Я старался.

— Старался подсадить в меня человека или старался не подсадить? Ты уточняй, пожалуйста.

— Я работал на два фронта.

— Ненавижу тебя! — в сердцах выдает Обезьянка, а у самой уголки губ подрагивают.

— Любишь, — самодовольно заявляю я. — Еще как любишь!

— Может и люблю. Но это не мешает временами мне еще и тебя ненавидеть.

— Это два противоположных чувства, детка…

— Ни черта подобного!

— Невозможно одновременно: и любить, и ненавидеть.

— Бессонов, не спорь со злой беременной женщиной! Я лучше знаю!

— Ясно, — поднимаю ладони вверх. — Ясно.

На этот раз, переглянувшись, мы с Царицей начинаем в унисон посмеиваться. Остатки слез в ее глазах высыхают, а щечки заливает здоровый нежный румянец. Что не может не радовать. Кажется капец миновал? Или…

— И все-таки, я не уверена, что справлюсь с… этим, — шепчет Марта, нервно теребя пальцами положительный тест.

— Ты, может, и нет, а мы — да. Мы справимся, — накрываю своей ладонью ее. — Вдвоем.

— Еще пару недель назад мы боялись обсуждать даже совместный переезд. А теперь…

— А что теперь? Получается у тебя без вариантов, — пожимаю я радостно плечами.

— Ну знаешь, — фыркает Марта, — а если я не захочу переезжать к тебе?

— Значит я перееду к тебе.

— В глубинку? В квартиру моих родителей? В город, в котором нет даже самой захудалой хоккейной команды из трех калек? Ты, мировая звезда будешь жить с тестем и тещей под одной крышей? Серьезно?

— М-м, тесть и теща? — единственное за что цепляется мой мозг. — Значит и перспективу свадьбы мы уже не исключаем?

— Ну, разумеется, балда! — закатывает глаза Марта. — Если я буду рожать ребенка, то исключительно в полной семье!

— Давай уберем это лишнее “если”.

— Не так быстро, — обрубает Царица. — Я все еще не приняла решение.

— Марта, — вздыхаю я.

— Что Марта, Арс? — подскакивает Обезьянка, прожигая меня взглядом свысока. — Эта новость свалилась на мою голову, как снег в июле. Я вообще собиралась закончить свой век в компании десяти кошек, если тебе интересно. А тут ты! Такой неотразимый негодяй с супер активными сперматозоидами взял, и испортил весь мой план на жизнь!

Я хмыкаю:

— Шутишь, уже хорошо.

— Я серьезно, — заламывает руки Марта, меряя шагами ванную комнату. — Мне нужно все обдумать. Взвесить все за и против. Понять для себя, готова ли я стать матерью и взять ответственность за маленького человека. И это, кстати, самая большая проблема, потому что я за собой-то временами не могу уследить!

— Я возьму ее за вас двоих.

— Ха-ха.

— Я серьезно, — поднимаюсь на ноги, хватая Обезьянку за плечи, останавливая ее мельтешение. — Просто доверься мне, малышка. Я все решу.

— Может еще и на роды за меня сгоняешь, герой?

— Вот с удовольствием сгонял бы! Но функции моего мужского организма не предусматривают возможность вытолкнуть из себя целого человека.

— Мхм, — мычит коза, — вы вообще мужики существа бесполезные, — фыркает обиженно, — а единственное, что есть в вас хорошего — это член. И то, умные женщины научились и его заменять разноцветными вибраторами, проблема с которыми может быть только одна — не вовремя севшие батарейки.

Я силюсь не рассмеяться в голос. Напускаю на себя серьезный вид, спрашивая:

— Хм, и что же ты вовремя не заменила?

— Я сказала умные, Бессонов. Я никогда не относила себя к их числу.

— Дурочка моя, — цокаю я, улыбаясь, прижимая Царицу к себе. Обнимаю. Утыкаюсь губами в ее макушку, закрывая глаза. В голове все еще не укладывается, что у нас будет ребенок. Уже есть. Живет в животе у этой капризной заразы, которая щиплет меня за бок, воинственно заявляя:

— Короче, мне нужно время.

— Я понял.

— И твоя поддержка.

— Сколько угодно!

— В любом случае! Готов ли ты мне ее оказать? Готов поддержать если я решу… ну… что сейчас рожать не время, Арс? — спрашивает, а у самой голос дрожит.

Долгое мгновение я молчу. Понимая, насколько шаткая пока в ней уверенность, скрепя сердцем, в конце концов киваю. По крайней мере это уже не категоричное “нет”. Рано или поздно, я верю, она сдастся и примет факт нашей беременности как данность. Я хочу ребенка. Этого. Сейчас. Но напирать и заставлять ее не могу. Не имею права. Это ее тело. Ее здоровье. Ее жизнь. И, в любом случае последнее слово тоже останется за ней.

— Я люблю тебя. И я с тобой, не зависимо от исхода, детка.

Марта шмыгает носом и утыкается им же мне в шею, прошептав:

— Я тоже очень тебя люблю, Бессонов. Спасибо.

— Только одна просьба: не молчи. Если чего-то опасаешься, в чем-то сомневаешься, чего-то боишься — скажи мне. Все что угодно. Просто помни что я рядом и, что во мне есть еще одна потрясающая часть помимо члена.

— Губы?

— Голова, пошлячка! — смеюсь я. — Голова, которой я умею думать. Иногда очень даже неплохо. Окей?

— Окей, — хохочет Марта, распуская своим тихим смехом мурашки по моим рукам.

— Ну что ж, а теперь нам как-то нужно объясниться с твоими родственниками. Особенно с Яриком, у которого явно накопились вопросики…

— Уф, а можно мы просто сбежим?

— Ну уж нет, — беру в захват ладошку Царицы и подвожу к раковине. — Настало время взрослых поступков, — врубаю теплую воду, под ее тихое ворчание, смывая потекшую тушь с ее щек, попутно зацеловывая: в нос, в губы, в скулы и лоб.

— И что это значит? — тянется к полотенцу Царица, когда следы истерики окончательно исчезают с ее лица.

— Что с этого дня ни от одной проблемы мы больше не убегаем, — подхожу к двери, хватаясь за ручку, оглядываюсь. — Готова?

— Если я скажу нет, это что-то изменит?

— Дай подумать… м-м, нет?

— Ненавижу тебя, — вздыхает девчонка.

— Убедительно врать ты так и не научилась, — смеюсь я, открывая дверь.

Глава 50

Разговор с Авой и Яриком вышел занимательный. Реакция мужа сестры на новость оказалась не настолько взрывоопасной, какой мы с Бессоновым ее воображали. Однако, душка Ремизов в сердцах пообещал Арсу кое-что накрутить на уши, если этот соблазнительный негодяй меня обидит. Сестренка пламенно поддержала своего мужа, уверив, что в довесок наподдает моему мужику подзатыльников и утыкает иголками куклу Вуду, завершив свой спич пугающим:

— Теперь ваша жизнь никогда не будет прежней.

Па-ба-ба-бам…

Ну, а следующие две недели моей жизни слились в одно нервное пятно с редкими проблесками умиления. Ава была права. Уже ничего не будет как прежде. Я все еще училась жить с мыслью, что теперь я, э-э, беременна. Шок контент! И что, вероятней всего, ребенка я оставлю. Бдыщь!

Да, сама не верю, что действительно это говорю. Но после бесчисленных вечерних многочасовых разговоров с Бессоновым, череду которых открыл разговор в туалете Ремизовых, моя паника поутихла, а Арсения словно подменили. Постепенно, шаг за шагом этот чуткий засранец закладывал в моей голове совершенно новый взгляд на будущее материнство. Рисовал такие картинки, от которых захватывало дух. Давал понять что: ни при каком раскладе я не останусь одна. Как бы жизнь не повернулась. Показывал свою готовность стать отцом и словом и делом. Не смотря на то, что его команда вышла на самую важную во всем сезоне серию игр — финальную — он умудрялся не только феерично играть в хоккей на льду, но и исполнять роль “заботливого папочки” дома.

Бессонов не пропустил ни одного моего приема у врача. Ни единого! Таскался со мной в несусветную рань по клиникам, чтобы сдать анализы. И слушал заключения докторов едва ли не внимательней, чем я сама, контактируя с человечками в белых халатах в разы охотнее, чем, собственно, сама беременная. Читай я. Что уж там, доходило даже до того, что мы буквально пинками выгоняли Бессонова из кабинета гинеколога, в унисон с врачом уверяя: вот тут ему точно не место.

Как итог, за эти две недели я ощутила от своего наглеца такую поддержку, какую ни разу, ни от одного мужика не ощущала за тридцать лет своей жизни. Папа, конечно, не в счет! Это абсолютно другой уровень.

И, мне хватило всего двух недель, чтобы понять, какой фантастический во всех смыслах мне достался экземпляр в будущие мужья. Ага, вопрос со свадьбой тоже, как бы по-умолчанию, уже был решен.

За эти четырнадцать дней, вообще, решилось многое, что неудивительно. Включая и вопрос с нашим переездом, которого не будет. Агент Арсения уже ведет переговоры с его нынешним клубом о подписании нового трехлетнего контракта. Так будет лучше, так будет проще, так мы оба хотим. И, пока Бессонов трудится в поте лица завоевывая со своей командой первый в своей жизни Кубок Гагарина, я медленно, но верно крепну в одном любопытном убеждении — иногда нужно просто кому-то довериться. А еще, что не менее важно, пустить жизнь на самотек. Ибо, как говорят умные люди, всему свое время. А еще: все что ни делается — все к лучшему. И еще куча народных умных-бла-бла-бла-фраз.

Да, я все еще боюсь до чертиков. Я живой человек и это нормально! На меня все еще временами накатывает паника. И, совсем не временами, одолевает слезливая истерика. Хотя последнее, полагаю, больше зависит от шалящих гормонов. Так же как и моя неожиданно проснувшаяся любовь к корейским сериалам. Господи, это такой кринж, никому не говорите! Я все еще не вижу себя в роли заботливой мамы-наседки и даже близко не представляю, какого это: вырастить и поднять на ноги собственную кровиночку. А перспектива бессонных ночей, рева карапуза и беспорядка в доме — заставляют дергаться глаз. Но какая-то совсем далекая и маленькая частичка моей души начинает тепло греть сердце, когда я представляю: как вкусно будет пахнуть в доме ребеночком, какая очаровательная у него будет улыбка, и какой задорный у маленького человека будет смех. Не редко засыпая, я визуализирую: как трогательно будет смотреться Бессонов с лялькой на руках или как сексуально он будет выглядеть с детской коляской на прогулке. Правда, как правило, такие “визуализации” заканчиваются моим возбуждением и нашим жарким сексом, но… да, в этом определенно что-то есть.

Когда такой самоуверенный засранец, который класть хотел на всех и вся, вдруг резко становится шибанутым “папочкой” — мимиметр любой женщины зашкаливает и взрывается. Я не исключение. Думаю Арсению такая роль подойдет на все сто процентов. Особенно если вдруг родиться девочка. О-о, вангую — это будет папина принцесса.

Ну, а я? А что я? Я просто люблю Арсения. Люблю его хитрый взгляд и нахальную улыбку. Люблю его недовольный бубнеж и пошляцкие шутки по утрам. Люблю засыпать с ним в обнимку и просыпаться, украв у него все одеяло. Люблю, когда Арс ворчит на наших четвероногих домочадцев, которые путаются у него утрами под ногами, но потом в этот же вечер зацеловывает животных до потери пульса. И даже то, как он морщится от вида моей “потрясающей” стряпни: пересоленной, переслащенной или переперченной — тоже, блин, люблю! Люблю его так сильно, что хочу видеть счастливым. И если это пресловутое “счастье” для Арсения заключается в том, чтобы менять вонючие памперсы и не спать ночами из-за режущихся зубов, что ж, кто я такая чтобы с ним спорить?

Это нужно было делать раньше. До полосатого теста. Охранять свои “бастионы” следовало лучше. Теперь уже поздно. Дорога у нас с Бессоновым осталась одна — в роддом. Придется прогуляться туда через семь с половиной месяцев, вытолкнуть из себя маленький арбуз и, через годик с небольшим, потребовать от оплодотворившего меня мерзавца “лечебную” путевку на Мальдивы с безлимитным абонементом на алкогольные коктейли. Вот такой у меня коварный план. В конце концов, почему страдать должна я одна? Пусть часть удара на себя примет и кошелек Бессонова.

Хотя кого я обманываю? Банковский счет Арса принял на себя не часть удара, а весь. А владелец этого кошелька — взвалил на себя даже больше, чем просто заботу о своей бедовой Обезьянке. Мой внутренний ребенок не знает отказа совершенно не в чем будь то: маленький каприз или прихоть побольше. От конфеток до золотых безделушек. Щедрость Бессонова поистине безгранична! Так же как и внимание, которым он меня окружает последние дни. Даже устав, вымотавшись и едва волоча ноги после адски тяжелых матчей с непростым соперником Арс возвращается домой с какой-нибудь милой ерундой, дав мне тем самым понять, что ни на минуту не забывает: кто у нас в доме Царица. И это цитата, если что.

Я же, в свою очередь, искренне учусь не быть потребителем. Учусь не только принимать, но и отдавать. Проявляя это в виде неожиданно проснувшегося интереса к виду спорта своего мужчины во все нюансы которого меня посвятила Аврелия. Я даже посетила две домашние игры из трех.

Да-да, и сидела в том отвратительно-классном секторе жен и подруг парней из команды.

Ла-адно, вы правы, не такие уж они и противные.

Во всяком случае не все…

Ну хорошо-о, жены парней — крутые! Не знаю, на сколько я вписываюсь в эту милую компанию трогательных фиалок живущих за своими плечистыми хоккеюгами, как за каменной стеной, но чувствую нутром — я вполне могу к такому и привыкнуть.

Знаете, это щекочущие в горле чувство гордости, когда видишь своего красавчика на льду в полной амуниции?

Или, когда твой зверь закатывает мощным кистевым броском шайбу в ворота противника, а вся арена взрывается ликованием, скандируя его фамилию, а ты смотришь на номер “сорок четыре” на его игровом свитере влажными от подкатывающих слез глазами и мысленно повторяешь: мой?

Или, когда перед игрой он оглядывает трибуны, только чтобы на короткое мгновение поймать твой взгляд обжигая своим?

Или…

А, это может продолжаться бесконечно! Давайте признаем, что я просто обожаю все, что связанно с моим “боженькой женских оргазмов”. И, кстати, у его команды осталась всего одна игра до заветного кубка. Всего один матч, который решит исход всего сезона. Матч, который я теперь по определению не имею никакого морального права пропустить.

Глава 51

— Кажется сегодня не будет ни одного свободного места… — нервно постукиваю я пальцами по перилам нашего VIP-сектора, разглядывая поток хоккейных фанатов торопливо разбредающихся по своим местам. До начала матча еще почти полчаса, а арена уже рискует лопнуть от наплыва зрителей.

— Это финал, детка, — улыбается Ава, стоя со мной плечом к плечу. — Люди его целых восемь месяцев ждали.

— Это будет знатная заруба, — поддакивает племянник, подпирая мое плечо с другой стороны.

Я тяжело выдыхаю, пытаясь унять бешеный стук своего сердца. Да уж, и не поспоришь — заруба будет знатная. Я слышала, что протяженность очередей за билетами на эту игру доходила до абсурдных значений. Люди буквально разбивать палатки у билетных касс, ожидая открытия продаж, чтобы своими глазами посмотреть на то, как наши парни сегодня надерут задницу своему сопернику. По крайней мере мы всем городом верим, что надирать задницу будем мы. А не нам.

Я снова обвожу взглядом арену. Сегодня даже журналистов и фотографов в разы больше, чем на обычных матчах. Последние уже во всех ракурсах щелкают парней из команды на раскатке. Про организаторов вообще молчу! За пределами коробки царит настоящая суматоха. Там во всю идут последние приготовления.

Прохожусь взглядом по нашему сектору. Осталось только пара-тройка свободных мест. Почти все жены и родственники парней из команды уже подтянулись. И, разумеется, все сидят в хоккейных свитерах с фамилиями и игровыми номерами своих мужчин. Мы тоже не исключение. У меня на кофте красуется фамилия Бессонова, а Ава с Димкой и родителями Ярика, которые тоже приехали на игру, в “Ремизовских” свитшотах. Нервничают все. Без исключения. Воздух в ледовом словно наэлектризован. Накала добавляет и бегущая строка под куполом арены, где большими буквами написано “финал”.

Финал…

Если парни из команды восемь месяцев физически убивались на льду ради заветного кубка, то их жены все восемь месяцев пачками глотали валерьянку, молясь всем известным в мире богам, чтобы очередная игра закончилась без травм для их суженых. Кому-то повезло больше, кому-то меньше. Я и сейчас знала, что у парочки парней есть ушибы и растяжения, и играют они на обезболивающих. Хоккей — суровый и травмоопасный вид спорта. Еще не было ни одного матча, чтобы Арс не появился дома без нового синяка.

Господи, на что я подписалась?

В этом хоккейном сезоне меня “счастье” трястись за Арса обошло стороной, ведь наши с Бессоновым отношения начались уже на этапе плей-офф, а болеть за него я и подавно начала всего пару-тройку недель как. Но, чувствую, в следующем году хапну сполна. Ибо уже одно то, что Бес вышел на лед для разминки вместе с командой, заставило мое сердце подскочить к горлу и тут же ухнуть в пятки. Я волновалась. Волновалась так, будто это мне, а не ему, сейчас предстоит шестьдесят минут умирать на льду, обливаясь потом на потеху публике и собственного эго. И если Арс, судя по уверенным движениям, само спокойствие, то я словно голыми ступнями на иголках танцую.

Помните я говорила, что мне никогда не понять “хоккейных жен”? Их озабоченность собственными мужьями и их карьерой, травмами, победами и поражениями? Забудьте. Я поняла — этот процесс не поддается никакому контролю. Вместе с появлением отношений с профессиональным спортсменом все ваши мысли клином сходятся на вашем мужике, а иное фактически становится табуированным. Все ваше существование превращается в стремление обеспечить физический и эмоциональный комфорт вашему хоккеисту, а собственные карьерные амбиции, ну… они как бы есть, но уже точно не во главе угла.

Так вот, я, конечно, еще не настолько “охоккеилась”, но уже чувствую эти страшные поползновения положить на кон собственную жизнь ради жизни и карьеры Бессонова. Себя я, конечно, по прежнему сильно люблю, но, оказывается этого засранца уже люблю больше. Вот такая занимательная штука…

Бессонов прокатывается по коробке. Запрокидывает руки за голову вместе с зажатой в них клюшкой и делает вращательные движения корпусом, разминаясь. Круг, второй. Подкатывается к кучке шайб на льду и выхватывает крюком одну, тут же саданув по воротам. Лязг металла. Штанга. Делает небольшой круг, набирает скорость, подхватывает вторую. Удар. Шайба в сетке. Попал. Я крепче сжимаю пальцами холодный металл перил и сиплю:

— Что-то в горле пересохло.

— Может тебе воды? — тут же встрепенувшись спрашивает сестренка.

— Я могу сбегать, — предлагает Димка.

Я обвожу родственников недовольным взглядом, закатывая глаза:

— Вы серьезно?

— Вполне.

— Умгум.

— Не душните! — ворчу. — Я беременная, а не беспомощная. Я могу сходить за водой сама.

— Тогда чего не идешь? — задает резонный вопрос Димка.

— Могу сходить, не значит, что хочу, — бурчу я, чем вызываю тихий смех Авы.

— Э-э, ма, ты такая же странная беременная была? — фыркает племянник.

— О, нет!

— О, да!

Выдаем мы с Авой в унисон, переглядываясь.

— Да-да, — киваю я. — Она подскакивала в пять утра и топала печь овсяное печенье, разбудив весь дом, а потом дрыхла как сурок без задних ног днями напролет, тогда как твои невыспавшиеся бабушка с дедушкой топали на работу, чтобы заработать деньги ей на дорогущий в то время арбуз, который она лопала в прикуску с селедкой. Ах, да, еще твоя мать обожала смотреть ужасы. Чем больше визгов и кровищи — тем круче.

— Фу, — морщит нос парень. — Рили, мам?

— У каждого свои причуды, — пожимает плечами Аврелия.

— У меня нет причуд, — самоуверенно парирую я. — И не будет! — про дорамы, которые я начала поглощать пачками, я, пожалуй, промолчу. Спойлер: если так пойдет и дальше, Арсений пообещал отключить мне все подписки на онлайн-кинотеатры и выкинуть вай-фай роутер в окно. Видите ли ему не нравится, что корейские сериалы заставляют меня плакать. Ну, а как?! Как иначе, когда там показывают такие душещипательные истории?! Чурбан бесчувственный!

— Будут, — вырывает меня из мыслей ехидный смешок Рельки. — У тебя просто еще слишком маленький срок. Дальше интереснее. Гарантирую.

— Звучит зловеще.

И улыбка на губах сестры застывает соответствующая, что заставляет меня напомнить:

— Ты же в курсе, что я нервная истеричка и меня нельзя пугать, а то я могу и передумать?

— Не можешь.

— Кто сказал?

— С таким, как Бессонов, ты не можешь передумать, Мартышка. Этот душка мир перевернет ради тебя и ребенка. И ты это знаешь. М-м, и тебе это нравится.

Бессонов, будто почувствовав, что говорят о нем — вскидывает голову, проходя взглядом по трибунам. Безошибочно находя наш сектор, улыбается своей самой плутовской улыбкой, неуклюже изображая двумя руками гигантское сердечко, едва не заряжая клюшкой сокоманднику по лбу.

Я начинаю улыбаться в ответ. Двумя ладошками посылаю своему хоккеюге воздушные поцелуи. Бессонов делает вид, будто эти самые поцелуи врезаются в него сшибая с ног и нелепо взмахивает руками, будто собирается упасть на задницу. Проезжающий мимо него Ремизов по-дружески дает товарищу подзатыльник, мол: “финал, чувак, давай немного посерьезней”. Я начинаю глупенько похихикивать.

В этом и есть весь Бессонов!

Камеры вовремя выхватывают наше маленькое представление, транслируя все на медиакуб. По ледовому проносятся смешки и шепотки, немного сбавляя градус напряжения. Краем глаза я замечаю как некоторые зрители оглядываются на наш сектор и смущенно прячу взгляд, оглядываясь на Аву, которая заявляет:

— Ну вот, я же говорила.

— Ой, отстань, зануда!

Релька пихает меня бедром в бедро, посмеиваясь.

Да, да, да! Ладно, она права: Арсений — душка! И это не от слова “душный”. Он — заботливый, внимательный, чуткий, и рассудительный. Любой, даже самый тотальный кабздец, он умеет встретить с улыбкой на лице. А его уверенности с лихвой хватает на нас двоих. Вернее уже троих…

И, может мать из меня и получится никудышная, но отец из Бессонова обязан выйти классный. Его готовность взять всю ответственность на себя: и за меня, и за ребенка, пожалуй, и стала решающим фактором в моем решении рожать. При иных обстоятельствах, вероятней всего, на такой серьезный шаг я бы не пошла. Тем более находясь не замужем. Нет, Бессонов, конечно, меня туда позвал, но…

Но. Вы же понимаете?

— Все, парни уходят со льда, — говорит Ава, — сейчас начнется предматчевое представление. Сядем?

— Да, давайте, — соглашается Димка.

— Я все-таки схожу за водой, — бросаю я.

— И мне “Колу” захватишь?

— Окей. Сейчас вернусь.

Пока сестра с племянником занимают свои места в первом ряду, я поднимаюсь по ступенькам в зал совмещенный с нашей ложей. Здесь нам каждую игру накрывают небольшой шведский стол с закусками, заряжают кофемашину и выставляют бутылочки с газировкой и водой.

Я подхватываю одну, попутно закидывая в рот канапешку. Откручиваю крышку, собираясь сделать глоток, как дверь открывается и я вижу знакомое женское лицо в обрамлении светлых, идеально уложенных волос. С ярко-голубыми глазами, так похожими на глаза сына и лучащейся счастьем при виде меня улыбкой:

— Марта, девочка моя! — всплескивает руками мама Арсения.

— Ирина Георгиевна, — улыбаюсь я.

Женщина тут же заключает меня в свои крепкие “свекровские” объятия.

Я обнимаю ее в ответ.

— Владимир Александрович, — киваю я вошедшему в след за женой отцу Арсения.

— Здравствуй, Марта, — улыбается мужчина, скромно кивая в ответ.

Мы познакомились чуть больше недели назад, когда матушка Арса пригласила нас на ужин. Встретили меня родители Бессонова тепло. Приняли душевно. Проблем в поиске общего языка у нас не было никаких. Оказалось, что женщина тоже немного “с прибабахом”, как и я. Шумная, яркая, суетная. В приятном смысле. Тогда как отец у Арса молчаливый и серьезный мужчина. Высокий, статный, с янтарными крапинками в шоколадном взгляде, который с такой необъятной глубиной чувств смотрит на свою жену, что временами мне даже неловко.

В общем, посидели мы тогда отлично, а в моей копилке стало на пару-тройку постыдных история о малыше Арсении больше. Боже, вам надо было видеть как этот соблазнительный наглец мило краснел! Единственный нюанс: о моем интересном положении чете Бессоновых мы пока не сообщили. Арс уверял меня, что Ирина Георгиевна, без шуток, помешана на идее нянчить внуков. И, что если она узнает о моей беременности уже сейчас, то высока вероятность, что его матушка переедет жить к нам, и задушит нас своей гиперопекой.

Ну не знаю, по моему он преувеличивает.

Хотя, вспоминая мою маму…

М-да, лучше держать язык за зубами.

Кстати, наши с Авой родители вырваться на легендарный матч не смогли. Плотный рабочий график не позволил приехать и поболеть за двух зятьев. Наверное, для меня это даже неплохо, учитывая, что про второго “зятя”, которого в семью “привела” я — они пока не в курсе.

— Надеюсь мы не опоздали? — интересуется Ирина Георгиевна.

— Нет, вы как раз вовремя. Пара минут до начала. Идем? — спрашиваю, подхватывая газировку для Димки.

— Я так нервничаю, так нервничаю, — берет меня под руку мать Арса. — Весь день на корвалоле! Как настроение-то у нашего мальчика?

— Готов побеждать, как и всегда.

— Ох, уж эти его игры, сплошной стресс.

— Люто плюсую, Ирина Георгиевна! Лучше бы вы своего сына в шахматный кружок отдали.

— Это все вот, — беззлобно ворчит женщина, кивая в сторону мужа. — Володя захотел себе сына хоккеиста. Он захотел, а мы теперь седей раньше времени.

— Ты вообще собиралась записать его на балет, Ира, — басит папа Арса. — Чуть не испортила пацану жизнь. Представь эти два метра мускул в трико!

Я представила. Прыснула от смеха. Это ужасно! Ужасно смешно. Теперь я знаю, что подарю Бессонову на ближайший праздник. Пуанты и трико. Розовое. Пха-ха-ха.

— Не слушай этого солдафона, детка. Между прочим Арсений очень любил танцевать.

— Он и музыку любил. И это при полном отсутствии музыкального слуха.

Ирина Георгиевна закатывает глаза, выдав звучный много говорящий вздох. Сдается мне, что подобные пикировки у четы Бессоновых, как и у нас с Арсом, сродни воздуху, без которого огонек в их отношениях уже давно бы погас.

Мы занимаем свои места на трибуне. Родители Арса обмениваются приветствиями с присутствующими, явно чувствуя себя комфортно в нынешней компании. Ава легонько пихает меня локотком по ребрам, поигрывая бровями. Я грозно свожу свои, чтобы не вздумала проболтаться. Сестренка шепчет одними губами:

— Трусиха.

Диджей выключает музыку. Над ареной виснет гул из шелеста и шепота замершей в ожидании начала матча толпы. Я нервно сжимаю пальцами край своего свитера в цветах команды. Свет гаснет. Лучи прожекторов опускаются в центр катка, где начинает бежать обратный отсчет до начала представления: три, два, один…

Глава 52

— Соберись, Бессонов! — командует Рем, выруливая из раздевалки.

— Да я и не разбирался, — отстукиваю по краге капитана пять.

— Ага, видели мы. Давай сначала кубок и только потом все эти ваши шуры и муры, — хлопает меня по шлему Яр и подхватывает свою клюшку.

Мы плечом к плечу двигаемся в сторону катка, где в тоннеле уже начинает выстраиваться команда.

— Не превращайся в ханжу, кэп. Это был важный момент мотивации.

— Чьей интересно?

— Точно не твоей.

— Я просто должен быть уверен, что ты готов выйти и порвать всех, а пока я вижу только как в твоем взгляде пляшут розовые пони, дружище.

— Ты во мне сомневаешься? У меня беременная женщина и мне жизненно необходимо переподписать контракт с этим чертовым клубом через пару недель — думаю я здесь замотивирован лучше любого из вас.

Ремизов понятливо хмыкает. Он точно может не беспокоится за мой настрой. Не смотря на легкую дурашливую сценку разыгранную на публику, я сегодня максимально сосредоточен. С самого утра все мои мысли исключительно о предстоящей игре и только о ней. Я закрываю в ящик под названием «на потом» все личные перипетии и оставляю в голове звенящую пустоту, готовясь к тяжелой борьбе.

Мы все слишком долго шли к этому моменту. Зарабатывали возможность биться в финале кровью и потом. В прямом смысле этих слов. Мы уже провели шесть игр в этой серии, догнав счет до ничьей. Три-три. Шанса оступиться больше нет ни у нас, ни у соперников. И мы, черт побери, как никогда заряжены.

Я знаю, что родители здесь. Что Царица болеет за меня. Их присутствие греет душу. Знаю, что если все пойдет по плану, в конце матча меня ждет очередной выход из зоны комфорта. У меня есть еще кое-какой вопрос, который я должен задать Обезьянке. Придется еще немного всколыхнуть публику. Но это будет потом. Сейчас — игра. Хоккей и только он родимый.

Мы выстраиваемся нестройной колонной в туннеле, пока публика смотрит шумное и яркое световое шоу. Лениво разминаемся и слушаем последние наставления от Федотыча. Как только начинается официальное поименное представление команды — ледовый взрывается от ликования толпы. Каждый сидящий здесь такой же бешеный фанат хоккея, как и мы. Другим на финал просто не прорваться. Эти люди дышат игрой. Живут игрой. Существуют нашими победами. Кричат и аплодируют, тепло приветствуя каждого из нас, особенно акцентируя свое внимание на нашей пятерке.

После представления следует официальная часть, когда со словами выступает президент нашей лиги и звучит государственный гимн. Это последние минуты на то, чтобы настроиться. И пролетают они, как одно мгновение.

Вот капитаны наших команд уже жмут друг другу руки.

Стартовые пятерки занимают свои позиции.

Я встаю на место разыгрывающего не смотря на то, что никогда не играл на позиции центрального нападающего, но статистика по выигранным вбрасываниям у меня чуточку лучше, чем у Рема. Ставлю клюшку на лед. Я само внимание и сосредоточенность.

Арбитр обводит нас с соперником взглядом, спрашивая:

— Готов?

Кивок.

— Готов?

— Готов.

— Давайте, парни, покажите нам красивую игру!

Свисток.

Вбрасывание.

Все, игра началась. Первые пару минут наши команды задают просто бешенные скорости. Все свеженькие, бодренькие, отдохнувшие, только со скамьи. Но ближе к четвертой минуте ритм игры меняется. Она становится вязкой и тягучей. Много пасов, мало атак. Стратегические расстановки и никакого риска. Обе команды осторожничают и жеманничают, не желая лишний раз прибегать к силовым. Никому из нас не нужны удаления. Цена каждого из них в этот раз может быть непомерно высока.

Соперник прощупывает нас. Мы прощупываем их. В итоге, допускаем ряд абсолютно глупейших ошибок. И сообразить не успеваем, как в наши ворота влетают две шайбы. Целых две, с разницей в жалких пару минут! Это был отвратительнейший отрезок игры.

— Нормально, парни, нормально, — подбадривает нас капитан, падая на скамейку.

— Дерьмо какое-то, — бурчу я, потянувшись за бутылкой воды.

— Ща отыграемся, — постукивает клюшкой по бору Крава. — Они уже сдулись.

Если бы…

— Туча, внимательней на синей линии, — командует тренер. — Даешь слишком много пространства для маневра. Черкасов, четче пас. И, парни, хватит уже играть в их хоккей, пора навязывать наш. Больше атак, больше прессинга, держим шайбу в зоне соперника. Давайте, — похлопывает нас с Ремизовым по спине Федотыч. — Верю в вас!

Даем.

Оставшиеся десять минут периода мы с парнями еще как “даем”. Атакуем, что называется, “на все бабки” владея шайбой буквально девяносто процентов оставшегося до сирены времени. Долбим по воротом при каждом удобном случае. С каждого угла. Хреначим, как из пулемета. Но счет на табло никак не желает меняться. Гребаная перекладина только трижды спасает соперников от неминуемого гола! А уж что творит их вратарь… После игры я обязательно пожму ему руку. Этот парень просто какой-то хоккейный терминатор! Хотя там вся команда хороша. Надо отдать должное: ребята пластаются на льду, принимая удары шайбы на себя не жалея костей.

У нас от бессилия опускаются руки. Преимущество явно за нами, но мы ни хера не можем сделать. Зараза!

Наконец-то за пару секунд до конца первого периода Ремизов ловит наших соперников на пересменке. Выходит на убойную для удара позицию. Один на один с вратарем. Внутренне я уже успеваю возликовать…

Оказывается, напрасно.

Кэп замахивается, но ударить по не успевает. Раздается протяжный сигнал возвещающий о завершении первой двадцатиминутки. Сука! Яр психанув, хреначит клюшкой по льду. Мы с парнями заковыристо выругиваемся. Это просто какой-то тотальный …здец.

В раздевалке между периодами тренер толкает забойную мотивирующую речь, продавливая нас тем, что уже слишком многое было сделано во имя этой победы. Умение Федотыча подобрать правильные слова в нужный момент — восхищает.

— Их вратарь не стена, парни! Вы его пробивали в прошлых играх, пробьете и в этой.

На второй период мы выходим с настроем переломить ход матча на первых же секундах. Однако… история повторяется.

Мы очевидно сильнее. Во всем. В скорость, во времени, в расстановке сил и в силе удара. Давим с первых секунд. И тем не менее каждая атака по прежнему остается не реализованной. Проклятье какое-то, да и только! Где-то успевает вратарь. Где-то противнику подыгрывает штанга, лязг которой то и дело раздается под сводами арены под дружный не одобрительный гул толпы. Где-то мажем мы.

Мы меняемся, расставляемся, бросаем. И так по кругу все первые десять минут второго периода. Работаем на износ. На разрыв аорты, жадно хватая воздух на скамейках в перерывах между сменами. Пот течет ручьями, пачкая визор на шлеме. Легкие сжимаются от нехватки кислорода. Мышцы начинают гореть.

Согласно выведенной на куб статистике — мы уже в разы перебрасываем противника. Однако ни один из бросков не достигает заветной цели. Заколдовали они свои долбанные ворота что ли?!

На экваторе матча команда начинает заводится. Злиться и агриться. Так же как и народ на трибунах, сорвавший себе голос, скандируя «шайбу-шайбу».

Я тоже, честно говоря, на грани. У меня подкипает. Особенно, когда понимаю, что противник начинает откровенно грязно играть. На льду становится по-настоящему жарко. Происходит все больше стычек и мелких перепалок. А арбитры все чаще отправляют кого-то на скамейку штрафников.

Я держался до последнего. Честно. Старался не отвечать на провокации и избегать силовой борьбы, пока в очередной некрасивый эпизод: когда тяжеловесный защитник противника исподтишка пихнул в спину нашего молодого нападающего — я не выдержал. Взорвавшись от того, что откровенное нарушение правил прошло мимо внимания судей, с разгону припечатал зарвавшегося защитника в борт. Только просчитался. Арбитры зафиксировали с моей стороны удар клюшкой в лицо. Ск-к-котина!

— Бес, какого хера ты творишь? — рычит Рем.

Я отмахиваюсь, со психу усаживая задницу на скамейку штрафников.

Официально: мы в жопе!

За две минуты до конца второго периода случается слабый проблеск надежды, когда шайба наконец-то влетает в ворота противника с легкого щелчка Черкасова. Арена взрывается дружным «ура». Но и тут нас всех быстро спускают с небес на землю. Тренерский штаб команды соперников просит видеопросмотр эпизода на предмет неправильного выхода из зоны.

Минуты видеопросмотра тянутся вечность!

А когда главный арбитр выкатывается на лед и разводит руками в сторону, показывая, что гол не засчитан, ледовый сотрясает недовольный бубнеж, а нашу скамейку дружный протяжный матершинный вздох. Два-ноль — счет с которым заканчивается период номер два.

У нас остается всего двадцать минут, чтобы срочно что-то предпринять. Хотя бы вытащить серию в овертайм — дополнительное время. В противном случае нашу команду можно будет смело записывать в число самых ярких лузеров этого сезона.

Так шикарно тащить весь плей-офф и так феерично просрать в финале? Нет. Так дело не пойдет.

Во втором перерыве в раздевалке затишье. Каждый из парней в своей голове — кубатурит и изыскивает резервы сил, чтобы не просто продержаться еще двадцать минут, а повернуть ход игры в нашу пользу. Даже Федотыч и тот не многословен. Там где не помогают мотивационные речи помочь способно только чудо. И мы в него коллективно верим. Молча переглядываемся. Тут все понятно и без слов.

По итогу небольшого совещания, на третий период тренер незначительно меняет сочетание пятерок. Рискованно. Но будем надеяться, что этот риск окажется оправданным. В ходе чего первые минуты третьего периода проходят без лишней суеты на льду. Противник знатно выдохся, а мы пытаемся экстренно сыграться.

И только мое звено начинает двигаться как единый организм, когда случается очередная неожиданная херня…

Поймав отрикошетившую от борта шайбу, я набираю разгон. Краем глаза отмечаю, что мои партнеры подтягиваются к синей линии. Несусь во весь опор с шайбой на крюке и делаю замах. Собираюсь ударить по воротам, пробивая в девятку, как… в меня на полном ходу врезается сто килограммов мяса.

Защитник команды соперника впечатывает меня в борт, со всей дури заряжая локтем в челюсть. Меня “отключает” моментально. Один короткий вздох и в ушах встает серый шум, через который я едва слышу свисток арбитра и ор парней со скамейки запасных. Стискиваю челюсти. В глазах темнеет. А единственная четкая мысль, что мелькает в голове в момент падения: только бы Царица не видела, ей нервничать нельзя…

Глава 53

Столкновение. Удар. Мое сердце запинается.

— Арс! — подскакиваю я с места, прикрывая рот ладонями. — О, черт!

— Господи… — судорожно выдыхает Ирина Георгиевна поднимаясь на ноги.

— Нет, нет, нет, Арс, вставай… — шепчу онемевшими губами.

Время растягивается подобно резине. Все случившееся страшной стремительной картинкой проносится перед глазами. Меня бросает в жар: опаляет щеки и шею. Я чувствую, как вдоль позвоночника скатываются бисеринки пота. К горлу подкатывает тошнотворный ком. Глаза неотрывно следят за Бессоновым, который ничком падает на лед около борта, прикрывая лицо крагами.

Он так далеко…

Я ничего не вижу…

Арс лежит, а я даже не могу понять — в сознании ли он!

Арбитры останавливают игру. Первые мгновения на арене воцаряется гробовая тишина. Такая что даже находясь на достаточно удаленной ото льда ложи я слышу, как матерятся сокомандники Бессонова на скамейке, вскакивая.

По мере того, как до народа доходит, что только что произошло — в ледовом набирает обороты недовольный гул. Подобно приближающемуся потревоженному осиному рою — «жужжание» нарастает. В конце концов свист и возмущения многотысячной толпы заглушают перекрикивания судей на льду, где начинается суета.

Вокруг Бессонова собираются напарники по звену и ребята из команды соперника. Подъезжают капитаны и судьи. Все толпятся вокруг Арса, мельтеша перед глазами как надоедливые мухи. А меня начинает крыть паникой от того, что я не могу понять элементарного:

— Он в сознании? — шепчу. — Он же в сознании? — повторяю. — Вы видите?

— Да… вроде, — говорит с сомнением Димка. — Да-да, шлем скинул! — уже уверенней.

И правда. Выдыхаю. Теперь и я вижу, как Арс расстегивает застежку на шлеме, стягивая с головы и поднимается на четвереньки. Упираясь локтями в лед, пытается отдышаться, все еще не поднимая головы. Рядом с ним присаживается Ремизов, что-то у Бессонова спрашивая. Арс едва заметно кивает. Я до боли сжимаю пальцы в замок.

Только бы ничего серьезного. Только бы все обошлось.

— Врач бежит, — говорит Ава.

Я прослеживаю за взглядом сестры. Действительно. Мужчина в спортивном костюме с медицинским чемоданчиком выходит на лед. Проскальзывая ботинками по скользкой поверхности, подбегает и останавливается рядом с Бессоновым, присаживаясь на корточки. Арена продолжает перешептываться.

Доктор осматривает Арсения на предмет видимых травм и повреждений. Удостоверившись, что таких нет, роется в своем саквояже, вынимая оттуда бутылек. Что это? Нашатырь? Похоже Бессонов был на грани обморока. Мамочки-и-и…

Мужчина откупоривает баночку, поднося к носу Арса. Тот вдыхает и отшатывается, уже более уверенно выпрямляясь, но все еще стоя коленями на льду. Поднимает голову. И только сейчас я и все зрители собравшиеся в ледовом замечаем, что у нашего парня рассечена губа. Кровь тонкой струйкой стекает по подбородку, алыми каплями пачкая лед. Камеры выхватывают лицо Бессонова крупным планом, транслируя на медиакуб. Заставляя меня охнуть и сжаться от ужаса, а толпу взвиться. Под сводами ледового прокатывается новый виток возмущений от народа, требующего удалить негодяя подрихтовавшего Бессонову лицо.

— Кровь — это пять минут. Сто проц, — говорит Димка.

— А то и пять плюс двадцать, — вторит ему Владимир Александрович.

Да хоть сорок пять — плевать!

Бессонов поднимается на ноги. Однако доезжает до лавки не без помощи ребят из команды. Они поддерживают его под руки, заводя на скамейку. Мое сердце болезненно частит, оставляя зарубки на ребрах. Пульс шарашит, подскакивая до таких значений, при которых нормальные люди не живут. Я перенервничала. Нет, не так, я не просто перенервничала — я чуть богу душу не отдала, когда увидела, как Арса впечатали в прозрачное стекло.

К дьяволу! Никакая победа не стоит таких жертв. Я его убью. Если его не добьют бугаи из команды противника, то это сделаю я! За то, что никакого чувства само-блин-сохранения у мужика нет! А ему, на минуточку, еще ребенка рожать и поднимать. Садик, школа, институт, ЗАГС — кто всем этим будет заниматься, если этому самоуверенному павлину свернут шею?

Ладно, утрирую.

Вдох-выдох, Марта.

Это нервное.

Эпизод был страшен не тем, что я потенциально боюсь остаться один на один со своими скорым материнством, а тем что я, наверное, умру если с этим обаятельным мерзавцем что-нибудь случится. Его боль я чувствую как собственную. Если ему хреново, то и мне хреново. А смотреть, как любимому человеку плохо — хреново втройне!

Но все обошлось.

В этот раз.

Ох, права Ирина Георгиевна: мальчикам хоккей — забава, а мы седые в тридцать лет. В лучшем случае. С таким напряжением не мудрено однажды начать рвать волосы на голове. Единственный плюс — на парикмахерской лысые нехило экономят.

— Выдыхай, а то сейчас лопнешь и всех нас забрызгаешь, — обнимает меня Ава. — Все хорошо, — успокаивающе растирает ладонями мои плечи. — Сидит вон твой красавчик, живой, почти здоровый и только слегка помятый.

— Я его обязательно домну за такие потрясения.

— Привыкай. Теперь тебе с этими “потрясениями” по девять месяцев в году жить. Начиная с августовской предсезонки.

— Не пойму, ты меня успокоить пытаешься или еще больше завести?

— Водички с лимоном? — хмыкает Ава, протягивая мне свою бутылку.

— Коньяка с ромашкой. Первое выпить, вторым закусить. Желательно сразу двойную порцию, — бурчу я беззлобно.

Ава посмеивается. Меня слегка отпускает. Я тоже улыбаюсь. Про коньяк — шутка, разумеется. Пить мне нельзя. Хотя с таким накалом страстей — не отказалась бы от бокала чего-нибудь крепкого. Исключительно потому, что мои оставшиеся нервные клетки уже не вывозят. Слишком многое на их долю выпало за последний месяц.

Через пару минут я успокаиваюсь окончательно. Мне удается выровнять пульс и дыхание, хотя руки продолжают мелко подрагивать, словно раз в секунду по ним пускают микроразряды тока.

Арсений уходит в раздевалку в компании доктора команды. Я, в каком-то абсолютно глупом и бесхитростном порыве, вскакиваю с места с намерением пойти за ним. Ха-ха, кто-то меня туда пропустит!

Да и Ава удерживает.

Сестра дергает меня за пояс джинс, усаживая мою задницу обратно на стул. Командует:

— Сиди. Он вернется.

— Откуда ты знаешь?

— Просто поверь мне. Для наших мужчин единственная уважительная причина пропустить финальный матч — умереть. А я сильно сомневаюсь, что твой Бессонов ушел в раздевалку, чтобы испустить дух.

— Это звучит ужасно! — охаю я.

— Правда редко бывает приятной, — пожимает плечами она.

— Ты такая спокойная, прям бесишь.

— Год жизни с профессиональным спортсменом и четырнадцать лет с начинающим — мои нервы уже титановые.

— Ну-ну, — тянет Димка. — Просто она бахнула убойную дозу валерьянки перед матчем.

Мы с родителями Арсения хохочем.

Ава отмахивается, закатив глаза:

— Подумаешь…

Мы возвращаем свое внимание на лед. Защитника — не по правилам впечатавшего Бессонова в борт — судьи удаляют на пять минут. И это шикарная возможность для нашей команды, чтобы переломить ход игры. Шанс за десять минут до конца матча пять из которых у нас будет численное преимущество. Правду говорят: нет худа без добра.

Игра возобновляется.

Все еще взбудораженная и шокированная произошедшим с Арсением публика даже не успевает сообразить, как на второй минуте большинства, в ходе удачной атаки наших ребят, как сказал Димка, в ворота соперника влетает первая шайба.

Счет: два — один.

Запоздалое громогласное “ура” сотрясает стены дворца. Наша “семейная” ложа тоже взрывается от радостных воплей. Мы сокращаем отрыв до минимального. И что это, если не проблеск надежды?

Только где мой Бессонов?

Я нервно поглядываю на ведущий в раздевалку тоннель, кусая губы.

Наше численное преимущество продолжается.

Секунды неумолимо бегут, а наши парни полностью берут игру под свой контроль. Не дают сопернику ни малейшей возможности перехватить шайбу. Наконец-то ощутив вкус победы — команда заводится и рвется в бой. А может заведенные неприятным эпизодом горят желанием отомстить? Черт их разберет, этих хоккеистов! Но оставшиеся три минуты большинства выходят у них фееричными. Однако вторую шайбу пропихнуть в сетку ворот соперника нам так и не удается.

За пять минут до конца матча, в момент очередной коммерческой паузы, я взвизгиваю от радости, когда вижу, как на скамейке появляется мой номер “сорок четыре”. Сердечко выплясывает в груди ча-ча-ча, когда Бессонов выходит на лед.

Я еложу попой по стулу и вытягивая шею, чтобы лучше его рассмотреть. С ним все в порядке. Относительно. Судя по трансляции на кубе: Арсу зашили рваную рану на губе — это дерьмо. Но на ногах мой наглец стоит твердо — это радует.

Едва вернувшись в игру Бессонов сразу же начинает раздавать указания сокомандникам. И это, черт побери, выглядит так сексуально! Максимально сосредоточенный взгляд, полоска пластыря на губе добавляющая выражению лица Арса суровости и поза готового броситься в атаку зверя… проклятье-е-е. Почему я раньше не замечала, как ему идет хоккейная форма? Он в ней такой… такой… властный.

Волоски на моих руках встают дыбом, а к щекам приливает кровь. Дрожь возбуждения прокатывается по телу. Я вытираю вспотевшие ладони о джинсы. Приходится “выписать” себе мысленный подзатыльник. Окстись, Марта! Тут карьера твоего мужика решается, а все о чем ты можешь думать это секс? Серьезно?

— Знаешь, тебе не помешает поработать над своей мимикой, — слышу шепот на ухо.

— Ч-что? — оглядываюсь на Аву. — Почему?

— Ты совершенно не умеешь контролировать свои эмоции, Мартышка. Они у тебя все на лице написаны.

— П-ф-ф, — фыркаю я. — Неправда!

— Правда. Готова поспорить, я знаю, о чем ты сейчас думаешь.

— И о чем же, мадам зануда?

— М-м, удобно ли заниматься сексом в хоккейной амуниции?

— Ой, отстань! — бурчу я, пихая Аву локтем в бок, с трудом сдерживая улыбку.

Сестренка хохочет. Отворачивается и только потом бросает:

— Неудобно. Мы с Яриком пробовали.

Тут приходит моя очередь хохотать. Дурочка!

Все, шутки в сторону. Наступают решающие пять минут игры. Триста секунд сливающиеся в одно мгновение наполненное таким нервным ожиданием и сумасшедшими скоростями, что голова кругом. В такие моменты я снова чувствую себя глупышкой, которая ни хрена не понимает в хоккее! Игра принимает настолько стремительный оборот, что пока я поворачиваю голову за шайбой в одну сторону, она уже отскакивает от борта и летит в другую. На губах перманентно застывает крик: то ли ужаса, то ли радости. А пальцы сводит от напряжения — сама того не замечая я до боли стискиваю их в замок.

За четыре минуты до конца третьего периода Арсений, лихо перемахивая через борт, выскакивает на лед. Напарник делает передачу в его сторону и попадает шайбой прямо “на крюк” Бессоновской клюшки. Вовремя, удачно, удобно! Долго не думая Бессонов набирает скорость. Толпа на трибунах вскакивает. Арс закатывается в зону соперника. Кажется так называется эта штука за синей чертой? На арене воцаряется напряженное молчание. Обманным движением Бессонов оставляет защитника за спиной. Второй защитник просто за ним не успевает. Арс выходит один на один с вратарем.

Я задерживаю дыхание.

Да что там, вся арена задерживает дыхание!

И…

Замах. Удар. Шайба со скоростью пули проскальзывает между ног вратаря и врезается в сетку ворот. Лампочка загорается. Зрители кричат. Это гол!

Два — два. Мы сравниваем счет. Да!

Я обмахиваю лицо ладонями. Поднимаюсь на ноги, приплясывая на месте от переизбытка эмоций. И не только я. Ирина Георгиевна и Ава тоже места себе не находят.

Какой потрясающий спорт этот ваш хоккей. Никогда не думала, что скажу это, но эффект долгожданной забитой шайбы сродни оргазму. Клянусь. Дайте перекурить…

Игра продолжается. Расслабляться рано. Чтобы забрать кубок нам нужно забить, как минимум, еще одну шайбу. А время бежит.

Осталось три минуты.

Две минуты.

Минута до конца.

Таймер начинает отмерять жалкие секунды, все быстрее приближая оставшееся основное время игры к нулю. Мои глаза не успевает следить за движениями шайбы, но я четко подмечают то, как отчаянно “доживает” последние мгновения игры соперник. Парни из команды противника фактически стелятся у своих ворот, чтобы помочь вратарю. Настолько сильно “давят” наши.

Но соперника такая жертвенность не спасает.

Я поднимаю взгляд на время.

Двадцать секунд.

Девятнадцать.

Восемнадцать.

Слышу лязг и опускаю глаза.

— А-а-а-а! — вскрикивает Ава. — А-а-а!

— Д-да! — верещит Димка. — Да-да-да! Так их!

— Гол! — кричит Ирина Георгиевна. — Это гол!

Гол? Как гол? Где гол? Какой гол?

Загоревшаяся за воротами соперника лампочка подтверждает. Мы снова забиваем. Наш капитан забивает! Ремизов запихивает шайбу в ворота за десять секунд до конца матча. О-чу-меть! Три — два. Ава в счастливом обмороке. Кажется ее валерьянка уже не справляется. Это что-то невероятное, а не матч. Поразительный, космический, легендарный финал!

Мамочки-и-и…

Я хватаюсь за сердце. Теперь только продержаться. Еще чуть-чуть продержаться!

Вбрасывание выносится в центр поля. Свисток. Шайба на льду. Парни бегут. Шайба летит. Вместе с ней и ледяная стружка из-под лезвий коньков хоккеистов хлещет во все стороны. Зрители на арене начинают обратный отсчет. Под сводами разносится слаженное десятком тысяч голосов:

— Три…

— Два…

— Один.

Звучит сирена.

Мы… мы победили?

Ахренеть, мы, черт возьми, победили!

Каток сотрясает ор десятков радостных мужиков: от хоккеистов до сервисменов команды. Стены ледового дворца вздрагивают от ликования фанатов. Вокруг творится такое…

У меня на глаза наворачиваются слезы. От счастья, радости волнения ли — непонятно. Это просто что-то не поддающиеся никакому контролю.

Наши парни скидывают шлемы, запускают краги и клюшки в воздух. Бросаются друг на друга и на вратаря, прыгая как шайка пацанов во дворе. Обнимаются и кричат. На головы им сыпется черное и золотое конфетти. Трибуны скандируют “молодцы-молодцы”. Мы с Авой и Ириной Георгиевной тоже обнимаемся. Плачем и обнимаемся. Скачем, радостно вереща. Это победа. Не только наших парней, но и наша. Наша общая победа!

Глава 54

Эти мгновения ни с чем не сравнимы. Словно забег на многокилометровую дистанцию без особой надежды однажды увидеть и пересечь финишную черту. Забег через боль, кровь, пот и слезы. Забег и финиш. Невероятный, сложный, на пределе сил и возможностей — финиш.

Почти сотня матчей позади. Десятки травм, ушибов и растяжений. Часы тренировок и годы подготовок, и все ради этого, мать его, мгновения! Мгновения нашей общей победы. Мгновения, когда захлестывает такими разными эмоциями, что ноги подкашиваются, а глаза увлажняются от непролитых слезы. От счастья до страха. От радости до грусти. Кто-то из парней не сдерживаясь плачет. Кто-то в неверии качает головой. А у кого-то просто пасть рвется от широты улыбки. Непередаваемые ощущение, говорю же.

Я и сам до сих пор не верю, что мы вытащили этот матч. На зубах. На морально-волевых. На характере.

Мы с Ремизовым выкатываемся из кучи-малы у наших ворот и обнимаемся. Поздравляем друг друга. Ловим Черкасова за майку, притягивая к себе. Мужики, которым на троих уже за сотню годиков — радуемся, как дети! От не сходящей с лица улыбки рана на губе начинает поднывать. Обезболивающее перестает действовать. Кисть ломит. Док сказал — вывих.

Но это не важно.

Все это абсолютно не важно прямо сейчас, потому что мы это сделали, черт побери! Это был тяжелый сезон. Тяжелая игра. Достойный соперник. Но мы оказались сильнее. Мы бились до последней гребаной секунды. И наша самоотверженность оказалось не напрасной. Мы, чертовы, чемпионы этого сезона!

А самое ахеренное во всем это знаете что?

Две из трех шайб на нашем с кэпом счету. Бамс!

— Поздравляю, парни!

— Молодчики, пацаны!

— Красавцы, так держать!

Сыпятся со всех сторон поздравления.

На лед выкатывают все от массажистов до сервисменов. Все, кто не меньше нас приложил руку к этой победе. Ведь какой из хоккеиста чемпион если у него хреново заточены коньки? Или нет под рукой бутылки с водой? А реабилитологи? Парни, которые ставят нас на ноги после каждой даже самой незначительной травмы? Золотые люди! Хоккей — это не только про нас, но и про них тоже. Клуб — это машина. И если хотя бы одна деталь в этой машине троит, хер вы когда доедете до финала.

— Бессонов! — подкатывает ко мне генеральный менеджер команды. — Шикарный матч. Я рассчитываю видеть тебя в следующем сезоне в рядах нашей команды. Ты же в курсе?

— Спасибо, Лех, — улыбаюсь я. — Ты же знаешь, все вопросы к моему агенту. Я не имею права вести переговоры. Но я очень на вас рассчитываю, ребят, — тяну кулак.

Леха отбивает мне “пять” своим кулаком.

— Наслаждайся, — похлопывает меня по плечу и едет дальше раздавать поздравления парням.

Я запрокидываю голову вверх. Стиснув зубы беззвучно рычу от радости. Ерошу влажные от пота волосы. Прокатываюсь по льду, подхватывая горстку разноцветного конфетти, подкидывая. Первая из намеченных на сегодня побед — у меня в кармане. Пока мне так фартит пора заняться второй? Да, определенно, лучше момента за всю жизнь не выбрать.

Оглядываюсь на семейные ложи. Наших там нет. Значит уже на подходе и скоро выйдут на лед. Прокатываюсь по коробке. Народ с трибун расходиться не торопится. Все, как и мы, охвачены победной эйфорией и продолжают махать флаерами, скандируя “чемпионы-чемпионы”. Их много. Людей. От понимание этого меня охватывает легкий мандраж.

Я с детства привык, что моя жизнь — достояние общественности. Привык к тысячам глаз на матчах и постоянному вниманию ко мне, как к спортсмену, вне ледового дворца. Но, черт, это был хоккеист Бессонов. А сейчас я на мгновение стану для всех просто парнем Арсением. Просто безумно влюбленным в свою женщину мужчиной. И не просто приоткрою этим людям окно в свою личную жизнь, а запущу их под кожу. Так близко, что дальше некуда.

Ох, дьявол, кому я вру? Я капец как волнуюсь!

Я подкатываю к одному из организаторов, перекрикивая шум толпы, прошу:

— Чувак, мне нужен микрофон и две минуты тишины, — намекаю на орущую из динамиков музыку.

— Щас сделаем, — кивает тот.

Мое сердце долбит на разрыв аорты. Моя гениальная идея уже не кажется мне такой гениальной. Однако сдавать назад поздно. Остается только молиться чтобы Царица не отказала мне прилюдно или, что несравненно хуже, не шлепнулась в обморок со своей нелюбовью к разговорам о “важном”.

Выцепив взглядом на льду нашего доктора, киваю ему. Подъезжаю. Семеныч улыбается, протягивая мне коробку, которую я успел передать ему в третьем периоде, пока он “заботливо” штопал мою губу. Док подмигивает:

— Удачи, парень!

— Спасибо, Семеныч.

Музыка на арене затихает, выдвигая на первый план радостные вопли парней на льду и голоса хоккейных фанатов с трибун. Народ не сразу, но понимает, что что-то намечается и начинает оглядываться по сторонам. У меня в горле пустыня Сахара. Черт, а сделать предложение оказывается сложнее, чем завоевать долбанный кубок!

Я вижу, как на лед выкатываются жены, подруги и родители некоторых наших парней из команды. Среди десятков лиц нахожу Аву с сыном, тут же рванувших в объятия Ярика, и Обезьянку, за спиной которой замечаю и мать с отцом. Они тоже находят меня в толпе. На губах Царицы расцветает восторженная улыбка. Она бежит в мою сторону, проскальзывая кроссовками на льду. Я не раскрываю объятия, чтобы ее поймать.

Прости, детка, но у меня есть план и тебе придется мне “подыграть”.

Я приободряюще (по крайней мере надеюсь) улыбаюсь и делаю глубокий вдох.

Давай мужик, это твой звездный час, ты не имеешь права облажаться.

Спустя время я плохо вспомню откуда в моей руке тогда взялся микрофон. И как на своих, подгибающихся от страха, конечностях я умудрился откатиться на центр катка. Зато хорошо вспомню, как все мое естество сосредоточилось на полном изумления взгляде Марты, когда она поняла, что я задумал. А она поняла. И на том, как сильно приходилось сжимать микрофон, чтобы он не трясся в моих дрожащих руках, когда я попросил у публики просевшим от волнения голосом:

— Эй, можно минуточку вашего внимания, ребят.

Такой звенящей тишины я не слышал больше никогда. Шепот, шелест и прочие звуки схлопнулись словно по щелчку. А может мне показалось из-за барабанящего в ушах пульса? Хер пойми. Но десятки тысяч глаз обратившие свой взор исключительно на меня — ощущались явственно, как никогда. Отдавались легким покалыванием в затылке.

Я задвинул их на задний план. Все без исключения. Для меня был важен лишь один единственный взгляд. Взгляд любимых изумрудных глаз, обладательница которых стояла в паре метров от меня, нервно сжимая пальцы в замок. Такая маленькая и хрупкая на фоне огромного ледового дворца полного зевак. В моем игровом свитере с красными от смущения щеками.

— Царица, — улыбаюсь я.

— Ты с ума сошел? — одними губами шепчет Марта.

— Очевидно да, — киваю я, — сошел. Сошел с ума от любви к тебе.

Под сводами арены пробегают одобрительные шепотки.

— И пусть у нас все начиналось не как у принцы и принцессы, — откашлявшись, продолжаю я. — И, вообще, мы на сказочных героев оба тянем слабо, — хмыкаю. — Мы частенько бесим друг друга и много спорим. У нас разные взгляды на многие вещи, но… — улыбаюсь, — ты — лучшее, что случалось со мной в этой жизни, Царица, — говорю, отбросив всякую веселость.

— Арс… — выдыхает дрожащими губами Обезьянка.

— Ты та, которая заставила меня искренне возненавидеть серии выездных игр, потому что целыми неделями тебя нет рядом. И ты единственная женщина, с которой я хочу родить детей, воспитать внуков и встретить старость. Я люблю тебя любую: вредную, капризную, сомневающуюся и даже психующую. Надеюсь ты меня тоже, потому что косячить я не перестану, — Марта обхватывает ладонями щеки, посмеиваясь сквозь слезы, ей вторит гогот парней из моей команды. — Я готов смириться с бесконечным потоком подобранных тобой котиков и собак в нашем доме. И клятвенно обещаю больше никогда не смотреть ни одной серии сериала без тебя. Детка, я обещаю, что если ты скажешь мне “да”, то никогда в жизни об этом не пожалеешь… — нервно сглатывая и облизывая пересохшие губы, я опускаюсь на одно колено. Встаю настолько изящно, насколько это возможно негнущимися от волнения ногами обутыми в коньки. Под взглядом безмолвно застывшей публики, трясущимися руками, не с первого раза, но открываю эту злосчастную коробку с кольцом. Крепче перехватывая микрофон одной рукой, вторую я тяну в сторону Обезьянки, отчаянно кусающей губы в попытке не разрыдаться окончательно. Проталкивая подкативший к горлу ком, спрашиваю:

— Марта, ты… ты выйдешь за меня?

Дружный вздох умиления застывает невидимым облаком над нашими головами.

Мое сердце замирает в ожидании ответа Царицы.

Каждая секунда ее молчания тянется как маленькая вечность и, когда Марта шепчет:

— Я сейчас упаду в обморок… — обмахивая лицо ладонями. — Да, — шепчет. — Да! — выдает уже громче. — Ну, конечно, да, Бессонов! — бросается в мои объятия.

Я подскакиваю на ноги и ловлю ее, понимая, что в обморок, кажется, сейчас упаду я.

Арена взрывается от дружных аплодисментов. Диджей снова врубает музыку на всю мощь, и на этот раз это не “We Are The Champions”, а долбанный Мендельсон! Парни из команды орут поздравления молодоженами. А с потолка снова летит конфетти, пряча нас от любопытных глаз в золотом облаке из фольги.

Обезьянка плачет. Ловит своими губами мои губы. Целует. Цепляется за шею, что есть сил. Всхлипывает. И целует. Снова и снова. Мы напрочь забываем про кольцо, которое по всем традициям должно быть надето на ее безымянный палец. Не в нем ведь счастье, да?

Я обнимаю свою будущую жену и улыбаюсь. Как счастливый дурак! В животе порхают те самые ванильные бабочки, о которых так любят писать в глупых женских книжках. Надуваюсь от счастья от сбивчивого шепота Царицы:

— Люблю тебя, мой чемпион…

— М, давай уточним. Любишь как? До луны и обратно?

— М, не-е-ет… не настолько, конечно, — хмыкает коза.

— Чего-чего? — щипаю ее за ягодицу. — Это что еще за новости?

Обезьянка дергается в моих руках, посмеиваясь. Проходит пальчиками по моим скулам. Гладит по волосам. Обхватывает ладонями лицо и заглядывает в глаза:

— Таких единиц измерений, как сильно я тебя люблю, еще не придумали, Бессонов.

— Так то лучше, — расцветает гордая улыбка на моих губах.

— Спасибо тебе, что не сдался…

Мы переглядываемся оба понимая: о чем идет речь. Если бы не мое баранье упрямство в начале наших отношений, когда эта коза отфутболивала меня раз за разом — мы бы сейчас здесь не стояли. И, знаете что?

Я подхватываю ее на руки и кружу под ее пронзительный визг.

Плевать мне на все эти медали и кубки! Мой главный трофей уже у меня. В моих руках и с моим ребенком под сердцем. Девчонка из бара по какому-то судьбоносному стечению обстоятельств забывшая свой ветпаспорт в моей машине. Феномен, на разгадку которого у меня целая счастливая супружеская жизнь.

Царица — вот моя главная победа этого сезона.