Марьяна. Проданная в рабство

Революция

— Алло, Яна?

— Да.

— Это Ван. Хорошо, что ты дома. Революция началась! Чаушеску с супругой сбежали на вертолете. Люди выходят на улицы, Яна! Предупреди остальных и присоединяйся к нам!

Это случилось 22 декабря 1989 года во второй половине дня. Ван была моей подругой, у которой я жила в Бухаресте. Она работала на местном национальном телевидении и всегда узнавала новости раньше всех. Бунт назревал повсюду. Несколько дней назад на востоке страны, в Тимисоаре, тайная полиция Секуритате, которую мы все опасались, жестоко подавила демонстрацию протеста против высылки из страны венгерского пастора-протестанта Ласло Токеса, противника режима. 21 декабря десятки тысяч рабочих прошли по городу, скандируя антикоммунистические лозунги. Военные начали стрелять по толпе, было много жертв. Некоторые даже начали говорить о бойне… Телевидение дело не осветило, и никто точно не знал, что произошло, но слух распространился по стране со скоростью лесного пожара. Вот уже несколько месяцев в Румынии нарастало недовольство властью. Люди устали от экономической политики Николае Чаушеску, который упорно выплачивал внешний долг за счет принудительного экспорта всей сельскохозяйственной продукции; общество жаждало свободы, поскольку было измучено страхом, нагнетаемым режимом. Слух о побоище в Тимисоаре стал детонатором взрыва.

Поспешно вернувшийся из-за границы Чаушеску в тот день, когда солдаты стреляли по рабочим Тимисоары, провел в Бухаресте публичное собрание, которое транслировали в прямом эфире, с целью восстановить спокойствие и доказать всем, что народ его поддерживает. Как только он начал говорить, стоя на балконе бывшего Сената, толпа, собравшаяся на площади, принялась скандировать: «Тимисоара! Тимисоара! Долой диктатора!» Президент был вынужден прервать свою речь, и улицы моментально заполнились возбужденным народом. Казалось, все жители покинули свои дома и передвигались по городу во всех направлениях. Время от времени раздавались единичные выстрелы, но, похоже, раненых пока не было.

На следующее утро я не вышла на работу. С рассвета на улице были слышны автоматные очереди. Соседи рассказали, что ночью армия и Секуритате расстреливали демонстрантов. Однако звук выстрелов лишь добавил мне решимости: на этот раз следовало довести дело до конца. Закончив разговаривать с Ван, я сделала еще с десяток телефонных звонков, затем схватила куртку и бросилась на улицу, чтобы присоединиться к собравшимся на площади Университета[10]. Ни за что на свете я не пропустила бы этого события! Наконец-то ситуация сдвинулась с мертвой точки, люди осмелились выразить свое недовольство. Румыны единодушно выступали против коммунистической системы и требовали свободы. Очень быстро нас с друзьями поглотила волна из тысяч людей, наводнивших центр города. Подталкиваемые со всех сторон, мы очутились возле здания Бюро Центрального комитета Коммунистической партии: помещение было захвачено мятежниками. Символ власти… Новость о бегстве четы Чаушеску, которая, как утверждали, покинула президентский дворец на вертолете, явно подогревала энтузиазм толпы. Портрет президента, сорванный со стены, полетел в окно. Кто-то демонстрировал свои трофеи с верхнего этажа, обращаясь к людям, столпившимся внизу:

— Кто хочет апельсины? Посмотрите, что у них было, нет, вы только посмотрите! Апельсины, бананы! Кто хочет?

Эти фрукты в то время были недоступны для обычных граждан. Их можно было купить только на Новый год. И на нас полился настоящий апельсиновый «дождь» благодаря разгоряченным повстанцам, выбрасывающим их через окна. Чуть позже я узнала, что президентский дворец, этот гигантский монумент, олицетворяющий собой всю любовь нашего правителя к излишествам, тоже был захвачен. В это невозможно было поверить… Вокруг царил невероятный хаос, но ветер перемен, подувший на улицах Бухареста, наполнял нас безумной радостью. Диктатор был свержен, но знала ли об этом остальная часть страны? Нужно было во что бы то ни стало распространить хорошую новость! Всем в голову пришла одна и та же мысль: передать информацию как можно большему количеству людей.

— Надо отправить кого-нибудь на телевидение!

— Уже отправили!

Румынское телевидение, лазурно-синее здание которого тоже было захвачено народом, на несколько часов прекратило свою работу. Когда трансляция возобновилась, все приникли к стареньким черно-белым телевизорам в квартирах на первых этажах. Так мы узнали из прямого эфира о создании временного правительства, состоящего из членов коммунистической партии. Ион Иллиеску тоже был среди них. Как этот бывший приближенный президента, моментально создавший «Фронт национального спасения», снова оказался у власти? Повсюду разгорались жаркие дискуссии. Для одних Иллиеску представлял собой надежду на лучшее будущее, другие считали это надувательством.

— Иллиеску? Да это лучший друг Чаушеску! Еще один коммунист; над нами издеваются, ничего не изменится!

— Вовсе нет, он был его противником, он тоже пострадал от диктатуры.

Действительно, возникла какая-то неразбериха. Было объявлено чрезвычайное положение, но армия присоединилась к повстанцам, предоставив Секуритате обеспечивать охрану президента. Противоречивая информация, распространяемая телевидением, усугубляла всеобщий хаос. Объясняя случаи столкновений и вандализма в центре города, комментаторы упоминали таинственных «террористов»: по словам журналистов, эти убийцы, появившиеся непонятно откуда, стреляли по народу и захватили несколько стратегических объектов, таких как радио, пресс-центр и Министерство обороны. В аэропорту Отопени столкнулись два военных отряда, каждый из которых обвинял другого в принадлежности к террористам. Никто уже ничего не понимал. Именно в этот момент люди начали говорить о манипуляции: то, что все приняли за народное революционное движение, больше походило на замаскированный государственный переворот. Одни видели здесь влияние секретных служб, другие считали, что к этому приложила руку Россия. До сих пор историкам не удалось до конца распутать этот клубок. Идентификация пресловутых террористов, например, так и осталась тайной. Как бы то ни было, к концу декабря 1989 года мы окончательно почувствовали себя обманутыми. И то, что чета Чаушеску была арестована при высадке из вертолета в нескольких километрах от столицы и казнена на Рождество, не успокоило умы. Народ требовал ответов на вопросы. На телевидении по-прежнему была цензура. Зачем тогда нужна была революция, если мы по-прежнему не могли свободно выражать свои мысли? Иллиеску со своей посткоммунистической кликой провозгласили демократический режим, но по сути ничего не изменилось.

Чтобы добиться правды, мы решили выразить свой протест. На площади Университета, куда после Рождества пришли сотни манифестантов, стихийно образовалось мирное движение. Оно вобрало в себя самых разных людей: студентов, матерей семейств, как я, семейные пары, рабочих, учителей… С каждым днем наши ряды пополнялись новыми участниками. Некоторые приезжали издалека, прослышав о происходящем. У нас по-прежнему не было доступа к телевидению, где нам отказывались предоставить слово в прямом эфире. Ни один корреспондент не пришел к нам, чтобы задать вопросы. Однако все румыны должны были знать, что мы делаем на площади Университета. В марте небольшая группа была отправлена на телевидение в надежде убедить представителей канала поговорить с нами. Напрасный труд: нас никто не хотел слушать.

Тогда пятьдесят манифестантов начали голодовку. Она продлилась несколько месяцев. Тех, кто становился совсем слабым, заменяли другие. Таким образом на площади постоянно находились около двадцати голодающих. Атмосфера была необыкновенной. Прохожие останавливались, чтобы поговорить с нами, артисты приходили нас поддержать, самые лучшие ораторы произносили речи с балконов. По ночам мы пели и снова собирали вокруг себя народ. Иногда я возвращалась домой, чтобы немного поспать. Я радовалась тому, что оставила сына в Питешти: ему было лучше находиться с моей мамой, чем здесь, в этой революционной обстановке. Сплоченность нашего движения, тем не менее совершенно разрозненного, была удивительной. По телевидению нас представляли как группу хулиганов без стыда и совести. Иллиеску прислал цыган, которые продавали бутерброды и пиво вокруг площади: именно их и показывали по телевизору, чтобы дискредитировать нас, сознательно не упоминая, кто мы такие.

Отель «Континенталь», расположенный неподалеку, был заполнен иностранными журналистами, заинтересовавшимися нашим мирным протестом. Их присутствие гарантировало нашу неприкосновенность: Иллиеску никогда бы не осмелился разогнать нас с помощью солдат перед камерами всего мира. Ведь он утверждал, что является демократическим лидером! К тому же он запланировал президентские выборы на 20 мая. Поэтому в апреле мы начали требовать, чтобы бывшим членам коммунистической партии запретили выставлять свои кандидатуры. Но никто не удивился, когда Ион Иллиеску был переизбран на новый срок.

Правительство перешло в атаку 13 июня 1990 года. Ночью один молодой человек скользнул в нашу палатку с испуганным видом.

— Мы окружены полицией!

В это трудно было поверить. Минуту спустя я на велосипеде уже осматривала окрестности. Мне не пришлось ехать далеко: возле здания бывшей коммунистической партии я заметила несколько автобусов, откуда высаживались десятки полицейских, вооруженных до зубов. На площади Романа только что припарковались еще три таких же автобуса. Я вернулась на площадь Университета, чтобы предупредить остальных, которые ждали в палатке.

— Они идут! Мы в ловушке!

Не успела я закончить фразу, как со стороны Национального музея искусств показался отряд людей в униформе и быстро направился в нашу сторону. Другие подходили со стороны американского посольства. Внезапно среди нас началась паника. Все бросились врассыпную. Некоторые инстинктивно побежали к отелю «Континенталь», чтобы укрыться там. Когда мы уже подбегали к зданию, швейцар поспешно закрыл и забаррикадировал изнутри двери. Испугавшись беспорядочной толпы манифестантов, три водителя такси, машины которых уже были заполнены беглецами, также закрыли дверцы. Меня толкнули, прижали к одной из машин. Дверца открылась, кто-то схватил меня за руку и втянул в такси. Я с трудом втиснулась внутрь, там уже сидели пятеро. Водитель рванул с места. Он едва проехал несколько сотен метров, как путь ему преградила стена из вооруженных дубинками полицейских в касках. Шофер быстро развернулся и нырнул в одну из прилегающих улочек, чтобы объехать основные магистрали, заполненные людьми в униформе. Но откуда они взялись? Позже мы узнали, что Иллиеску пригнал шахтеров из долины Жиу, промышленного региона, расположенного на юго-западе Румынии, чтобы восстановить порядок в Бухаресте.

К счастью, мы наконец оказались в безопасности. Ну и страху же натерпелись! Ощутив потребность срочно покурить, я машинально начала искать свою пачку сигарет…

— Моя сумка!

— Что с твоей сумкой?

— Я забыла ее там!

— Где там?

— На площади Университета, я оставила ее в палатке!

Пассажиры машины смотрели на меня, не веря своим ушам. Мужчина, разговаривавший со мной, сказал:

— Только не говори мне, что твои документы лежат в сумке…

— Да… они там.

— Да ты с ума сошла! Ты понимаешь, что тебе теперь нельзя идти домой?

— Почему?

— Потому что полицейские найдут твою сумку и узнают, что ты была там. Теперь у них есть твой адрес. Уже сейчас они наверняка поджидают тебя у дома.

Это было ужасно… Полиция будет меня искать, чтобы посадить в тюрьму! Я сразу же подумала о моем сыне, которого суд при разводе оставил мне. Теперь у меня его отберут… Эту ночь я провела у подруги. На следующее утро я включила телевизор, уверенная, что манифестанты снова вернулись на площадь Университета. К сожалению, все оказалось гораздо серьезнее: были убитые. Наше мирное движение завершилось кровавой расправой. Я позвонила адвокату, который занимался моим разводом, чтобы спросить у него совета. Он подтвердил, что я попала в скверную переделку.

— В законе ясно сказано, Яна, что в случае тюремного наказания решение о попечении автоматически отменяется, Стефана у вас отберут. Вам необходимо уехать. Проблема в том, что полиция контролирует основные выезды из города.

— Что же мне делать?

— У меня есть друг с машиной. Он поможет вам выбраться из города.

— А он сможет отвезти меня к сербской границе?

— Зачем?

— Я попытаюсь перейти ее. Это единственный способ сохранить за собой права на ребенка.

— Он отвезет вас, куда скажете. Вам придется только оплатить бензин.

Мой бывший муж, который работал в городе Турну-Северине, расположенном на границе с Сербией[11], рассказывал мне о румыне, тайно перешедшем границу в этом месте. Это было моим единственным шансом. Конечно, я не собиралась пересекать Дунай вплавь — я была просто неспособна на такой подвиг. На карте отыскала небольшой приток Дуная — Канал Вега: следуя вдоль него, я попаду в Югославию. Мы условились с адвокатом, что его друг дождется темноты и заедет за мной — так было безопаснее. Теперь оставалось предупредить маму, у которой находился мой сын. Я до сих пор слышу ее истеричный голос:

— Но что ты такое натворила? Ко мне приходили полицейские, они искали тебя!

— Успокойся, мама.

— Успокоиться? Да что мне теперь делать?

Мать знала, что я в течение нескольких месяцев участвовала в акции протеста. Обеспокоенная, она всякий раз пыталась меня отговорить:

— Умоляю тебя, не возвращайся туда, это опасно.

— У меня нет выбора, мама.

— Подумай хотя бы о своем сыне!

— Именно о нем я думаю. Надеюсь, его жизнь будет лучше моей. Если бы вы сделали то же самое сорок лет назад, мы не жили бы до сих пор в коммунистической стране.

Ей было нечего на это возразить. С высоты своей молодости я не понимала всей глупости этих упреков… Узнав, что к ней приходила полиция, я осознала, насколько все серьезно. Мне было страшно, но я была полна решимости. Вечером водитель адвоката беспрепятственно вывез меня из города. По дороге к Турну-Северину мы сделали остановку в Питешти: я не могла покинуть страну, не обняв своего сына. Въехав на улицу, где жила моя мать, водитель замедлил ход: у меня подвело живот при мысли о том, что здесь могут поджидать полицейские. К счастью, вокруг не было ни души. Я зашла всего на пять минут — обнять Стефана и сообщить матери:

— Доверяю его тебе. Позаботься о нем. Я собираюсь перейти границу. Позвоню, как только смогу. Потом решим, как переправить его ко мне.

— Будь осторожна.

— До свидания, мама.

Мое сердце было разбито. Один Господь знал, когда я снова увижу своего мальчика… Водитель высадил меня в Турну-Северине, где я села на автобус до деревни, расположенной у реки, на которой я остановила свой выбор. Всю ночь я шла вдоль этой реки, останавливаясь лишь для того, чтобы выкурить сигарету. Я помнила, что говорил мне отец:

— Ночью огонек сигареты виден издалека.

Опасаясь, что меня обнаружат, я садилась в траву и курила, прикрывая ладонью сигарету, чтобы в темноте не было видно красного огонька. Часто я поднимала голову и смотрела, как блестит на небе моя звезда. Еще будучи ребенком, я выбрала ее себе: она была совсем маленькой, рядом с созвездием Большой Медведицы. Во время одного из моих привалов, когда я смотрела на небо, усыпанное маленькими сверкающими точками, я увидела падающую звезду.

— Господи, сделай так, чтобы я добралась на ту сторону границы живой и здоровой!

Не успела я закончить свою просьбу, как темное небо пронзила другая падающая звезда. Я тут же закрыла глаза и загадала второе желание:

— Господи, сделай так, чтобы мой сын как можно скорее оказался со мной!

Должно быть, Господь меня услышал, поскольку на пути мне не встретилось ни одной живой души. На следующее утро я спряталась в канаве, окаймляющей кукурузное поле: для перехода границы лучше было дождаться темноты. Вначале я не смыкала глаз, опасаясь, что меня обнаружит какой-нибудь местный житель, который наверняка поспешит сообщить полиции. Однако усталость взяла верх, и я задремала. Меня разбудил лай собаки. Солнце сияло высоко в небе, было очень жарко, я обливалась потом. Вдруг послышались приближающиеся шаги какого-то человека — наверное, он работал в поле. Забившись вглубь канавы, я лежала неподвижно, не сводя глаз с пригорка, возвышавшегося над моим убежищем. Внезапно передо мной возникла собачья морда. Животное, не шевелясь, смотрело на меня. Мне было страшно, собака наверняка это чувствовала. Любой другой пес в такой ситуации разразился бы лаем, но этот не издал ни звука. Спустя несколько секунд он убежал обратно к своему хозяину. Похоже, мои молитвы были не напрасны…

Когда солнце начало садиться, я вылезла из своего укрытия и пошла вдоль реки, которая уходила вниз, возможно, чуть дальше впадая в Дунай. В нескольких десятках метров отсюда, возле моста, возвышалась огромная деревянная вышка — пограничный пост. Я знала, что чуть восточнее располагался второй. Моей целью было пройти между ними. Деревня находилась на стыке границ, поэтому я неминуемо должна была пройти через чьи-то владения, чтобы попасть на другую сторону. Двигаясь по дороге, я обнаружила двор, где не было собаки. Немного понаблюдав за окнами и удостоверившись, что там никого нет, я бегом пробралась к задней части дома, где пролезла под колючей проволокой, огораживающей этот участок земли.

Таким образом я оказалась перед свежевспаханным полем: должно быть, это и была знаменитая «ничейная полоса», о которой мне рассказывали. Находящаяся слева от меня наблюдательная вышка, которую я только что видела, теперь исчезла за деревьями: с этой стороны меня вряд ли обнаружат. Зато справа была другая вышка. В темноте я не видела, стоят ли солдаты на небольшой площадке на самом верху. Прямо передо мной блестели черные воды Дуная. К ним я и направилась, пригнувшись и передвигаясь мелкими шажками, словно мышь, не сводя глаз с вышки и прислушиваясь к малейшему подозрительному звуку. Добравшись до берега, я прошла несколько метров, по-прежнему согнувшись вдвое, в сторону темной и внушительной массы, вырисовавшейся справа от меня: это был какой-то странный мост, полностью металлический, расположенный параллельно Дунаю[12], что не имело, на мой взгляд, никакого смысла. Несколько минут спустя я была уже на другой стороне. Увидев белый столб с красной верхушкой, я поняла, что достигла цели: с одной стороны было написано «С. Ф. Р. Румыния»[13], с другой — «С. Ф. Р. Югославия».

Повернувшись спиной к мосту, я направилась более бодрым шагом к открывшемуся передо мной пространству. Теперь я знала, что это была Сербия. Внезапно раздался крик:

— Стой!

Я перестала дышать. «Стой?» Правильно ли я расслышала? По-сербски это означало «стоп», но это также могло быть и румынское слово «стай», означавшее то же самое. В одном не было никакого сомнения: адресовалось оно мне. Попасться так близко от цели — было от чего расстроиться! Что теперь со мной сделают? Бросят в тюрьму? Стояла глубокая ночь, вокруг не было ни души. Может быть, меня даже убьют. В конце концов, так будет лучше. Дрожа от страха, я собрала в кулак всю свою смелость и, стараясь выглядеть как можно увереннее, направилась к двум мерцающим передо мной огонькам. Пока я делала эти несколько шагов, успела придумать историю: я говорю по-английски, не знаю румынского и тем более сербского, я — иностранная журналистка, заблудившаяся и потерявшая свои документы…

Передо мной стояли двое мужчин. Каждый из них держал в руке фонарь. Их лучи они сначала направили на меня, затем опустили к земле. Я не могла разглядеть их лиц. Стараясь говорить спокойнее, я сказала по-английски:

— Покажите мне ваши каски.

Мужчины молча взглянули друг на друга. «Интересно, они понимают английский язык?»

— Ваш фонарь! Направьте на голову! Я не скажу ни слова, пока не увижу ваших касок!

Не знаю, поняли они меня или нет, но один из них, что-то сказав другому, осветил его лицо: парень оказался совсем молодым, ему было не больше восемнадцати лет, и он выглядел еще более напуганным, чем я. Но самое главное — на нем не было каски солдата румынской армии! Я испытала такое облегчение, что мне захотелось его расцеловать.

— Следуйте за нами.

Они говорили со мной по-сербски! Я пошла за ними, преисполненная надежды. Мой энтузиазм продлился недолго: казалось, мы будем вечно идти по этой высокой влажной траве. Через несколько часов ночного путешествия мы наконец прибыли в военную казарму, где оба солдата отвели меня в кабинет своего начальника, предупрежденного по рации. Начинало светать. Я ничего не ела уже два дня. Я была голодной, грязной, измученной, продрогшей, мои брюки намокли до колен. Но я еще не догадывалась, что худшее ждет меня впереди. Оказавшись за пределами своей страны, я считала себя спасенной. У меня не было времени подумать о том, что будет дальше…

— Я являюсь ответственным лицом в этом воинском подразделении. Садитесь, мадам.

Военный говорил по-сербски. Отвечая ему на том же языке, я начала машинально выкладывать свою историю:

— Я — участница мирной акции, меня разыскивает румынская полиция, но у меня ребенок, и я не хочу, чтобы…

Он не дал мне закончить. Не слушая, что я рассказываю, прервал меня безразличным тоном:

— Вы задержаны при незаконном пересечении границы и должны предстать перед судом, такова процедура.

Пять минут спустя я вышла из казармы в сопровождении двух солдат, которые посадили меня в машину: этот военный пост был затерян среди полей, а суд находился в городе в нескольких километрах отсюда. Когда мы приехали в этот городок, уже совсем рассвело. Женщина-судья быстро рассмотрела мое дело. Смягчающие обстоятельства ничего не изменили. Прозвучал беспощадный приговор:

— Двадцать дней тюремного заключения.

После этих слов мир вокруг меня рухнул.