Марьяна. Проданная в рабство

Беженка

Меня сажают в тюрьму? Но это невозможно, это какая-то ошибка! Что мне было делать? Протестовать? Но кто стал бы меня слушать? В данный момент я была бессильна. Меня отправили в исправительное учреждение этого городка, название которого я даже не знала. Там меня сфотографировали в фас, в профиль, затем сняли мои отпечатки пальцев. В горле стоял ком, я подумала о своей матери: «Господи, спасибо, что мама меня сейчас не видит».

Когда я окунала палец в чернила, к глазам подступили слезы. Я чувствовала себя по-настоящему несчастной. Меня проводили в камеру, представлявшую собой комнату в пятнадцать квадратных метров, где я познакомилась с моими соседками. Среди них были румынка Родика со своей семнадцатилетней дочерью, получившие пятнадцать дней тюрьмы за ту же провинность, что и я, а также Наташа, сербка, приговоренная к пожизненному заключению за убийство мужа. Последняя отсидела уже девять лет и, поскольку ее сокамерницами часто были румынки, прекрасно выучила наш язык. Родика с дочерью, напротив, попали сюда совсем недавно. Они прибыли из Тимисоары и рассказали мне о манифестациях, антикоммунистических транспарантах, бронетранспортерах, падающих навзничь раненых… Я, в свою очередь, поведала им мою историю. Больше всего меня терзал один вопрос:

— Что со мной будет дальше? Меня же не заставят провести несколько лет в тюрьме?

Наташа, имеющая большой опыт, уверенно ответила:

— Не волнуйся, перебежчики здесь долго не торчат. Большинство из них через несколько недель просто отправляют обратно в Румынию.

— Нет, только не это! Не для того я прошла через все эти испытания, чтобы вернуться на исходную точку.

— Боюсь, у тебя нет выбора.

— Ну, это мы еще посмотрим…

Пока я не нашла выхода из сложившейся ситуации, необходимо было подчиняться тюремным правилам. Наташа мне их объяснила:

— Каждое утро убираешь свою кровать. В течение дня ты не имеешь права ложиться на нее. Можешь только садиться на стул. Руки следует мыть в боксе, что сзади тебя, там есть раковина.

За закрытой дверью бокса была также уборная без сиденья. В камере, помимо стульев и многоярусных кроватей, вытянувшихся вдоль стены, стояли стол, телевизор и старый деревянный ткацкий станок.

— Зачем здесь ткацкий станок?

— Это для меня: здесь можно ткать коврики, чтобы заработать немного денег.

— А если не умеешь ткать?

— Тогда можешь заняться шитьем.

— За это хорошо платят?

— На пять-шесть сигарет в день хватает.

Да, сигареты мне понадобятся…

— Я могла бы попробовать. К кому нужно обратиться?

— Надо сказать охраннику. Он принесет тебе швейную машинку и одежду заключенных для штопки.

— Хорошо. А что с душем? Я такая грязная, не мылась уже три дня.

— Дуги у нас общий, туда отводят раз в неделю.

Поскольку я только что прибыла, мне позволили принять душ на второй день под присмотром надзирательницы. В остальной части тюрьмы за нами смотрели охранники-мужчины. Раздеваясь, я заметила на ноге прыщик, похожий на укус комара. Он был красный и опухший. Намыливая это место, я ощутила резкую боль: вероятно, натерла ногу мокрыми брюками, когда шла по высокой траве. Когда я его почесала, оттуда пошла кровь. Вернувшись в камеру в своей новой тюремной одежде, я показала ногу Родике, которая, поморщившись, воскликнула:

— Боже милостивый! Да это же клещ!

Клещ? У меня были собаки, и я знала, что это за насекомое, но всегда считала, что клещи кусают только животных. Это было уже чересчур: тюрьма, фотоснимки с номером заключенного, отпечатки пальцев, теперь еще и клещ! Я была на грани отчаяния.

На следующее утро я проснулась совершенно разбитой. С большим трудом убрала свою постель и села на стул. У меня не было сил пошевелить даже пальцем. Мой лоб горел, голова кружилась. Невзирая на запрет, я легла на кровать, но не стала забираться под одеяло. Когда охранник, совершавший обход несколько раз в день, заглянул через глазок в камеру, тут же раздался его недовольный голос:

— Эй ты, чертова цыганка, почему улеглась на кровать?

— Я заболела.

— Не выдумывай, ты просто притворяешься.

Заслонка глазка захлопнулась с сухим клацаньем. Час спустя охранник вернулся.

— Вставай и иди со мной.

Я проследовала за ним на верхний этаж в медпункт, где меня осмотрел врач.

— У вас пневмония. Я выпишу вам антибиотики.

Только этого мне не хватало… С другой стороны, я поняла, что, возможно, именно таким способом смогу заявить о себе. На следующее утро я объявила Наташе и Родике, что начинаю голодовку. Они уставились на меня круглыми от удивления глазами.

— Но зачем тебе это надо? Ты не хочешь выздороветь?

— Это единственная возможность заставить их выслушать меня. Я не хочу возвращаться в Румынию.

— Но что это изменит?

— Я хочу поговорить с начальником.

Чуть позже ко мне подошел охранник.

— Что все это значит?

— Я не стану есть, пока не поговорю с начальником.

— Что тебе нужно от начальника? Думаешь, ему заняться больше нечем?

— Я требую, чтобы он пригласил сюда представителя УВКБ.

— УВКБ?

— Да, Управления Верховного Комиссара Организации Объединенных Наций по делам беженцев. Я просто хочу, чтобы в УВКБ знали, что я нахожусь здесь. Это все, о чем я прошу.

Охранник пожал плечами и с ворчанием покинул камеру. Я держалась. В течение нескольких дней я ни разу не прикоснулась к своей оловянной миске. Я была очень слаба, но полна решимости идти до конца, понимая, что другого способа однажды встретиться со своим сыном у меня не было. Охранник регулярно приносил мне антибиотики и не уходил, пока не убеждался, что я их проглотила. По всей видимости, им здорово досаждало, что заключенная морит себя голодом в их тюрьме. Целыми днями Наташа пыталась вразумить меня:

— Яна, ты что, хочешь здесь умереть?

— Лучше умереть, чем никогда больше не увидеть сына.

— Но твоя смерть ничего не исправит! Поешь хоть немного, прошу тебя. Эти люди ничего для тебя не сделают.

Ее настойчивость вызывала подозрение, и я решила, что она в сговоре с тюремщиками. Родика не говорила ничего, но я была уверена, что на моем месте она бы сделала то же самое. В конце концов меня вызвал к себе начальник тюрьмы. Он был довольно молод, на вид ему было не больше сорока. Рядом с ним сидел бородатый мужчина, которого я раньше не видела. Начальник обратился ко мне по-румынски:

— Почему ты доставляешь мне неприятности? Что я тебе сделал?

— Это не имеет к вам отношения. Послушайте, у меня есть сын, которому еще не исполнилось и двух лет. Если сербы отправят меня обратно на родину, меня посадят в тюрьму, а ребенка отберут.

— Я не хуже вас знаю румынское законодательство. Вы правы, скорее всего, так и будет. Но это не повод поднимать столько шума! Вы видите этого мужчину? Это господин Бладан из УВКБ, он приехал сюда ради вас. Ну что, теперь вы довольны?

— Да, очень довольна! Господин Бладан, я не прошу вас вмешиваться. Я просто хочу быть уверенной, что в УВКБ знают, что я здесь и что меня не отправят в Румынию, предварительно не разобравшись в моей ситуации.

— Хорошо, мадам Матей, теперь я в курсе.

Это было все. Начальник тюрьмы нетерпеливо завершил беседу:

— Ладно, возвращайтесь в свою камеру.

Родика тут же набросилась на меня с расспросами:

— Ну что?

— Я видела представителя УВКБ!

— А ты уверена, что он действительно из УВКБ?

— Ну… у него висела карточка на шее… Но теперь, когда ты мне об этом сказала, я вспоминаю, что даже не посмотрела, что на ней написано.

Внезапно я спустилась с небес на землю. Как я могла быть такой глупой и не проверить личность бородача? В любом случае было уже поздно, теперь оставалось только ждать. Я снова начала принимать пищу.

Вскоре Родика с дочерью уехали: имея на руках несовершеннолетнюю дочь, она отделалась пятнадцатью днями тюрьмы. Охранник пришел в камеру и сообщил, что они покидают тюрьму. Но куда их повезут? Этого им никто не сказал. Без них мне стало совсем плохо. Мы успели подружиться, делились друг с другом всем. Я все больше беспокоилась о своей дальнейшей судьбе. Несколько дней спустя настала моя очередь, двадцать дней заключения истекли. Возле выхода из тюрьмы меня посадили в мини-вэн без окон, где уже были четверо или пятеро заключенных. Я заговорила с юным румыном, сидевшим рядом со мной:

— Вы не знаете, куда нас везут?

— Мне кажется, нас возвращают в Румынию.

— Вы уверены?

— Я уже пять раз переходил границу, и пять раз меня отправляли обратно в Румынию! Я знаю дорогу наизусть. Это просто понять: если примерно через двадцать минут мы свернем и проедем через железнодорожные пути, значит, нас везут на родину.

— А потом как все происходит?

— Когда прибудем, откроются двери и на нас набросится полиция. Нам надают тумаков и отпустят.

Я невольно вздрогнула при мысли о том, что меня будут бить. Мой сосед не ошибся: спустя двадцать минут мини-вэн свернул на железнодорожный переезд. Меня охватила паника, быстро сменившаяся гневом. Я решила биться до конца. Если мне удастся наградить обидчиков несколькими ударами кулака и укусами, это уже будет победой… Мини-вэн остановился. Когда открылись двери, я сжала кулаки, готовая перейти к рукопашной. Но вокруг было спокойно, мы вышли из машины. Я увидела перед собой здание с большой стеклянной дверью, за которой стояла Родика, триумфально подняв большой палец вверх… Я ничего не понимала. Что здесь делает моя подруга? Разве мы не на румынском пограничном пункте? Внутри здания с нами заговорили по-сербски. Внезапно я поняла: это лагерь беженцев! Ликуя от радости, я схватила Родику и крепко сжала ее в объятиях. Я спасена!

Меня поселили вместе с Родикой и ее дочерью в комнате, где жили еще три женщины. Я встретилась с мужем Родики, которого разместили в другой части лагеря, с мужчинами; также снова увидела Костелла, молодого румына, сидевшего рядом со мной в мини-вэне. Не знаю, сколько беженцев было в лагере, но здесь были представители многих национальностей: румыны, китайцы, арабы… Мы встречались в огромном актовом зале, где был телевизор и небольшая библиотека. Нам разрешалось свободно передвигаться и прогуливаться на свежем воздухе в пределах внутреннего двора. В остальном лагерь напоминал тюрьму: мы все оставались здесь на неопределенный срок и не имели права выходить за пределы лагеря. Все ожидали вызова на беседу с представителями УВКБ. Те, кто были здесь давно, говорили, что иногда полиция приходила за беженцами и отправляла их на родину, не дожидаясь собеседования. Во время моего пребывания в лагере это случилось лишь однажды. Мы сидели запертые в своих комнатах и слышали, как одна за другой открываются металлические двери и в коридоре раздаются крики. Шаги приближались к нашей комнате. Мы замерли от страха… Нашу дверь никто не открыл, шаги постепенно удалились.

Однажды я поссорилась с Ольгой, сербской женщиной-полицейским лагеря, которой я рассказала свою историю.

— Нет никаких оснований предоставлять вам статус политического беженца, поскольку революция свергла Чаушеску.

— Чаушеску мертв, но сменивший его режим не стал лучше.

— Напомните мне, сколько времени у вас продолжалась голодовка?

— В целом около пятнадцати дней.

— Около? Вы не знаете точно? Как же вы могли забыть эту «деталь»?

— Да зачем мне вам лгать? Мы не считали дни! Я же не знала, что мне придется отчитываться перед оценочным комитетом!

Я была взбешена от того, что кто-то посмел сомневаться в правдивости моих слов. Принимавшая меня на собеседовании дама тоже оказалась сербкой.

— Яна Матей? Вы румынка?

— Да.

— Однако ваш отец родился в Мариборе, в Словении.

— Да.

— Меня это не удивляет, вы, словенцы, вечно создаете проблемы!

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что она шутит. Война в Югославии еще не началась, но Словения, потребовавшая независимости, бросила первый камень в воду. Эта дама была очень умной. Я рассказала ей всю свою историю, и, похоже, она поняла мои мотивы. Беседа завершилась на ободряющей ноте:

— Хорошо, Яна Матей, мы подумаем, как вам помочь.

Я еще не выиграла битву. Ответ из УВКБ должен был прийти лишь через несколько недель. Следовало запастись терпением… Самым неприятным было то, что я не могла связаться с матерью, чтобы сообщить ей, что жива и нахожусь в безопасности по другую сторону границы. Я столько времени не давала о себе знать; она, наверное, решила, что я погибла. Наконец я получила письмо, в котором сообщалось, что мне присвоили статус политической беженки. Я была на небесах от счастья! Семья Родики также получила драгоценный статус. Мы снова упаковали наш скромный багаж и сели в мини-вэн, на этот раз направившийся в сторону Белграда. В автомобиле я увидела господина Бладана, того самого бородача, приезжавшего ко мне в тюрьму. На этот раз он оказался более разговорчивым.

— Вы говорите по-сербски?

— Мой отец был словенцем и разговаривал дома на этом языке.

— Я правильно понял, вы также знаете английский?

— Да, достаточно хорошо.

— Это все?

— Я еще изучала французский.

— Вы не хотели бы поработать в УВКБ в качестве переводчика?

— Почему бы нет? У меня пока нет никаких планов.

Речь шла о неполном рабочем дне, зарплата составляла 20 долларов в месяц, при этом жилье и питание были бесплатными. Я собиралась жить в Белграде, и, прежде чем привезти к себе сына, мне необходимо было обустроиться; эта работа пришлась как нельзя кстати! Я поселилась в отеле, оплачиваемом УВКБ. Со мной в комнате жила Михаэла, которая также была переводчиком для ООН. Каждое утро мы вместе отправлялись на работу и быстро подружились. Мои обязанности состояли в том, чтобы помогать уполномоченным лицам во время собеседований с беженцами, а также переводить разнообразные документы. В Белграде многие беженцы, как и я, ожидали в течение года или двух лет, пока УВКБ подыскивало им принимающую страну в соответствии с их пожеланиями. Я помогала им заполнять анкеты, чтобы они были обеспечены пищей, одеждой и работой.

Я направила в Красный Крест просьбу о том, чтобы моего сына переправили в Белград. Мне сообщили, что придется ждать полгода. Странно, что не три года! Полгода… это слишком долго! Наша разлука и так затянулась. К тому же я понимала, что мой муж рано или поздно узнает, что я покинула Румынию, и опасалась, что он заберет Стефана к себе. Эта мысль была невыносимой. Мне нужно было действовать самой, чтобы скорее увидеть сына. Михаэла, работавшая со многими беженцами из Тимисоары, рассказала мне об одном из них:

— Яна, я знаю одну даму, брат которой живет в Тимисоаре.

— И что?

— А то, что сыну этого господина всего два с половиной года, так же, как и твоему…

Я тут же поняла, куда она клонит… Михаэла свела меня с этой дамой, чтобы я изложила ей свой план: ее брат должен был привезти Стефана, выдав его за своего сына. Им следовало сесть в поезд и пересечь границу, чтобы я могла забрать сына на этой стороне. Естественно, я была готова заплатить за услугу. Несколько дней спустя после нашего разговора дама мне позвонила:

— Брат согласился. Он сможет привезти вашего сына в Югославию за 100 долларов.

— Замечательно!

Мы запланировали поездку на первую неделю апреля. Я сразу же позвонила матери, чтобы ввести ее в курс дела.

— Мама, я придумала, как перевезти сюда Стефана. Кое-кто из Тимисоары возьмет его с собой в Югославию. Послушай меня: в начале апреля ты отправишься вместе со Стефаном в Тимисоару.

— Но это же на другом конце страны!

— Молчи и слушай, у нас нет выбора. В Тимисоаре поселишься у этого мужчины и пробудешь там неделю, чтобы Стефан привык к нему. Перед самым отъездом побреешь Стефана наголо.

— Но зачем нужно это делать?

— Потому что он темноволосый и кудрявый, а мальчик, вместо которого он должен поехать, блондин с голубыми глазами. Фото на документах не должно вызвать подозрений, понимаешь?

— Да-да, хорошо.

— Дашь ему также успокаивающего сиропа, пусть спит в дороге. Я не хочу, чтобы он испугался. Ты все поняла?

— Да, но все это так сложно…

— У тебя есть другое предложение?

— Нет.

Со своей стороны я также должна была кое-что сделать. Прежде всего я отправилась к Юди, директрисе УВКБ в Белграде. Она принимала меня, когда я начинала работать переводчиком. С тех пор у нас сложились отличные отношения. Эта невысокая худенькая женщина с короткими седеющими волосами, очень энергичная, всегда стремилась все уладить. Мы часто беседовали в кафетерии УВКБ, и она знала, что я искала способ забрать сына, оставшегося в Румынии.

— Юди, я хотела бы взять несколько дней отпуска в начале апреля.

— Тебе нужно отдохнуть?

— Нет, я нашла кое-кого, кто привезет сына. Мне нужно будет поехать за ним на границу.

— Вынуждена напомнить тебе, что, будучи беженкой, ты не имеешь права приближаться к румынской границе ближе, чем на пятьдесят километров.

— …

— Яна! Не делай глупостей!

— Я не могу ждать полгода, чтобы увидеть своего сына!

— Я понимаю, но ты слишком рискуешь.

Юди не одобряла моего поступка, но отпуск мне все же предоставила. Всякий раз, когда мы с ней встречались, она пыталась меня отговорить.

— Яна, не вынуждай меня привязывать тебя к стулу!

Я лишь молча улыбалась в ответ. С приближением назначенного дня я начала сильно нервничать. Мне еще нужно было найти способ добраться до границы: оставалось всего два дня, а у меня по-прежнему не было машины. Я чувствовала, что начинаю сходить с ума… Меня спас продавец сигарет на автозаправке, расположенной прямо у входа в мой отель. Увидев, что я расстроена, он подошел ко мне:

— Яна, тебя что-то беспокоит?

— Завтра на границе меня будет ждать сын, а я до сих пор не нашла машину, чтобы поехать его забрать.

— И в этом все дело? Не волнуйся, я тебе помогу.

Один из его друзей предложил довезти меня до границы на своей машине. Накануне отъезда моя подруга Мишка дала мне успокоительного.

— Прими таблетку… Или нет, лучше возьми с собой всю упаковку. Если вдруг твоего ребенка не окажется на месте, проглоти все таблетки, чтобы успокоиться, и быстро возвращайся ко мне: мы найдем другой способ его привезти. Если потребуется, мой муж угонит самолет, чтобы отправиться за ним!

На следующее утро Михаэла, увидев мою тревогу, прочла мне строфу из Библии.

— Ты веришь в Бога?

— Я думаю, что Бог помогает нам, когда мы сами помогаем себе.

Михаэла взяла меня за руку и помолилась вместе со мной, чтобы мой сын приехал живым и здоровым. Через несколько мгновений меня наполнило ощущение покоя, и в душе я уже знала, что все пройдет хорошо. Водитель заехал за мной перед обедом. На нем были большие солнечные очки, и я не видела его глаз. По дороге он не переставал подтрунивать надо мной, чтобы разрядить обстановку:

— Смотрите, что я вам купил: бумажные носовые платки. Если вашего сына не будет на платформе, я подарю вам всю упаковку.

Наконец мы прибыли к назначенному месту. На платформе я пыталась разглядеть моего мальчика в толпе пассажиров, высаживающихся из поезда, но не видела его. От моей нервозности водителю было явно не по себе. Внезапно я узнала своего сына, на нем была голубая шапочка. Я в слезах повернулась к водителю. Его очки запотели.

— Видите того маленького мальчика в голубой шапочке? Это мой сын!

К моему великому удивлению, он рассердился.

— Господи, ну почему вы тогда плачете? Я уже решил, что вашего сына здесь нет. Вы меня так напугали!

Я плакала и одновременно смеялась. Сделав несколько шагов, я сжала сына в объятиях. Я не обнимала его уже целых три месяца и семнадцать дней.

— Мама! Ты приехала!

— Нет, малыш, это ты ко мне приехал!

Мужчина из Тимисоары рассказал мне, что они чудом избежали беды:

— Стефан проснулся перед самой границей. Не увидев вас, он начал плакать. Для паспортного контроля нам пришлось высаживаться из поезда. Подойдя к полицейскому, я сказал, что мой сын болен, и он позволил мне пройти в туалет. Там я объяснил Стефану, что через пять минут он увидит свою маму, что эти полицейские — злые дяди, и, если у нас возникнут проблемы, он никогда больше не встретится с мамой. Мальчик сразу успокоился. Когда подошла наша очередь, мне повезло: я протянул полицейскому паспорт, держа Стефана на руках. Он поставил штамп, даже не взглянув на ребенка…

Бедный мужчина, он до сих пор дрожал! Я заплатила ему оговоренную сумму, и водитель отвез нас обратно в Белград, высадив у дома Мишки. Она привела своих племянников, чтобы Стефан чувствовал себя комфортнее. Сын, однако, не вымолвил ни слова. Когда они ушли, я спросила его:

— Что-то не так?

— Эти люди больные?

— Больные? Что ты хочешь сказать? Они очень хорошие!

— Да, но все же они больные. Разве не видишь, что они не умеют разговаривать?

Конечно! Мишка говорила по-сербски, а Стефан понимал только румынский! Как же я смеялась…

На следующее утро я привела Стефана в УВКБ, где представила его всем своим коллегам. Юди, у которой голова всегда была на плечах, сразу меня спросила:

— У тебя есть его документы?

— Какие документы?

— Яна! Нужно его свидетельство о рождении, чтобы сделать документы согласно требованиям закона! Откуда я знаю, что он действительно твой сын? Ты вообще понимаешь, что тебя могут обвинить в киднепинге?

— …

— Ладно, сделаем вид, что я его не видела. Получишь документы на сына, приходи ко мне.

Мама отправила мне по почте его свидетельство о рождении и официальный документ о том, что сын отдан мне на попечение. Так Стефан тоже получил статус беженца. «Яблочко от яблоньки недалеко падает!» — с улыбкой произнесла Юди, протягивая мне новые документы. Она намекала на наше незаконное пересечение границы…

Первые дни были очень сложными для Стефана. Языковой барьер стал настоящей проблемой. Но вскоре он выучил сербский язык. Вначале, когда я уходила на работу, с ним оставалась Родика. Затем я отвела сына в детский садик, где он очень быстро освоился. Спустя семь месяцев мой ребенок прекрасно говорил по-сербски. Тогда он еще не знал, что совсем скоро ему придется изучать английский язык…