Объект, массивный фаянсовый овал, представляет собой патриотическую мемориальную табличку. Выпуском подобных табличек отмечали смерть членов королевской семьи и глав государства. Под первоначально бесцветной глазурью, потрескавшейся и пожелтевшей от времени, можно различить черты лорда Байрона.
После смерти премьер-министра в Англии было продано несколько десятков тысяч таких предметов. Фаянсовые заготовки производились массовым способом и постоянно хранились на складах на случай кончины достаточно заметной персоны. Портрет Байрона, окружённый гирляндами, свитками и картинами из ранней истории Промышленной радикальной партии, отпечатан на прозрачной плёнке, а затем перенесён на фаянс, покрыт глазурью и обожжён.
Слева от Байрона, среди пышных свитков, венценосный британский лев поднялся на задние лапы над кольцами поверженного змея, символизирующего, нужно понимать, луддитское движение.
Как до, так и после прихода Байрона к власти многие авторы отмечали, что одно из первых его выступлений в Палате лордов – февральская речь 1812 года – было посвящено защите луддитов. Согласно широко распространённой легенде сам Байрон высказался по этому поводу следующим образом: «Но ведь были луддиты, сэр, и были луддиты». При всей апокрифичности этой фразы она полностью соответствует тому, что известно о личности премьер-министра и отчасти объясняет крайнюю жестокость, с какой он подавил массовое антипромышленное движение Уолтера Джерарда, вспыхнувшее позднее в Манчестере. Ведь этот луддизм боролся не со старым режимом, а с новым, с тем, который был установлен самими радикалами.
Настоящий объект был в своё время собственностью Эбенезера Фрейзера, инспектора Особого отдела Боу-стрит.
Мэллори околачивался рядом с Фрейзером, наблюдая, как полицейский врач орудует сомнительной чистоты губкой и бинтами, пока не убедился, что инспектор полностью ушёл в свои страдания. Чтобы ещё более усыпить его подозрения, Мэллори позаимствовал у стражей закона лист бумаги и уселся за составление письма.
Тем временем участок на Кингс-роуд понемногу наполнялся горланящими пьяницами и дебоширами. Как социальный феномен это представляло несомненный интерес, однако Мэллори был далеко не в настроении провести ночь на топчане в шумной мужской компании. Он наметил совершенно иную программу действий и упорно её придерживался, а потому вежливо расспросил запыхавшегося и издёрганного сержанта о дороге, аккуратно записал его указания в блокнот и выскользнул из участка. Креморнские сады он нашёл без труда.
Царящая здесь атмосфера отлично демонстрировала динамику кризиса. Никто в садах, казалось, не сознавал, что творится чуть дальше, ударные волны локализованного разложения не распространились ещё по всей системе.
И воняло здесь не так сильно. Сады располагались в Челси, намного выше самого грязного участка Темзы. Вечерний бриз приносил с реки лёгкий, даже приятный запах рыбы; древние раскидистые вязы почти скрывали от глаз завладевший городом туман. Солнце село, и на радость почтеннейшей публики в сгущающейся тьме смутно замерцали мириады газовых фонарей.
Мэллори без труда мог представить себе пасторальное очарование садов в более счастливые времена. Здесь были клумбы яркой герани, ровно постриженные лужайки, оплетённые виноградом беседки, причудливые павильоны и, конечно же, знаменитый «Хрустальный круг». А ещё «Слоновий выгон» – огромный танцевальный зал, крытый, но без стен, где на деревянном, с выбоинами от каблуков настиле могли вальсировать или отплясывать польку тысячи танцоров одновременно. Внутри имелись прилавки со снедью и напитками; огромный, с конным приводом панмелодиум лихо наигрывал попурри из модных опер.
Однако сегодня упомянутые тысячи отсутствовали. На помосте вяло толклись три, не более, сотни народу, и не более сотни из них можно было бы назвать людьми респектабельными. Эта сотня, как думалось Мэллори, состояла из тех, кто устал от сидения в четырёх стенах, а также влюблённых парочек, отважно переносящих любые трудности. Из оставшихся две трети составляли мужчины – более или менее опустившиеся, а треть – проститутки, более или менее наглые.
Мэллори подошёл к бару и выпил две рюмки виски. Виски оказалось паршивым, да и запах у него был странноватый – то ли из-за смрада, то ли кто-то попытался улучшить грошовый самогон поташём, или нашатырём, или кассией. Да нет, скорее уж индейской ягодой, вон какой у этой отравы густой цвет, прямо как у портера. А в желудке-то, в желудке как жжёт, словно и не виски это вовсе, а серная кислота.
Танцевали немного, лишь несколько пар пытались изобразить что-то вроде вальса. Мэллори и в лучшие-то времена танцевал редко, поэтому он принялся рассматривать женщин.
Высокая молодая женщина с хорошей фигурой кружилась в паре с пожилым бородатым джентльменом. Джентльмен был тучен и явно страдал подагрой, зато женщина танцевала с профессиональным изяществом; в искусственном свете то и дело поблёскивали медью каблуки французских ботинок. Кружение её нижних юбок давало некоторое представление о форме и размере бёдер под ними. И никаких турнюров, никакого китового уса. У неё были красивые лодыжки, обтянутые красными чулками, а юбки кончались дюйма на два выше, чем то допускали приличия.
Лица женщины он не видел.
Панмелодиум начал новый мотивчик, но джентльмен уже явно выдохся. Пара остановилась и отошла к группе друзей, состоявшей из пожилой, приличного вида женщины в капоре, двух молоденьких девушек вполне определённого свойства и ещё одного пожилого джентльмена, чьё унылое лицо явно указывало на иностранное происхождение. Голландия или какая-нибудь из Германий. Танцевавшая девушка заговорила с подружками; время от времени она запрокидывала голову, как будто смеялась. У девушки были великолепные тёмные волосы, шляпка, подвязанная на шее лентами, висела у неё за спиной. Красивая крепкая спина и тонкая талия.
Мэллори начал медленно пробираться в её сторону. Девушка что-то горячо втолковывала иностранцу, однако на его кислой физиономии не отражалось ничего, кроме брезгливого высокомерия. Девушка небрежно изобразила что-то вроде книксена и отвернулась.
И тут Мэллори впервые увидел её лицо. У неё был необычно длинный подбородок, густые брови и широкий улыбчивый рот с чуть подведёнными помадой губами. Лицо не то чтобы уродливое, но простенькое, заурядное, разве что серые глаза его немного скрашивают да волосы. И всё же было в этой девушке нечто привлекательное, бесшабашно дерзкое и чувственное. А ещё – изумительная фигура. Это было особенно заметно, когда она шла – плавно покачиваясь, почти скользя – к бару. Снова эти восхитительные бёдра и плавный изгиб спины. Девушка облокотилась о стойку и начала любезничать с барменом; подол её юбки задрался почти до середины икр. Мэллори вздрогнул, словно получив пинок этой мускулистой, обтянутой красным чулком ногой.
Он подошёл к бару. Девушка не любезничала с барменом, а спорила, сварливо и слегка жалобно, чисто по-женски. Ей хотелось выпить, но у неё не было денег, заплатят её друзья, чуть попозже. Бармен не верил, но не говорил этого прямо.
Мэллори постучал по стойке шиллингом:
– Бармен, налейте даме, что она просит.
Девушка взглянула на него с раздражённым удивлением, но тут же взяла себя в руки, кокетливо опустила ресницы и улыбнулась.
– Ты знаешь, Николас, что я люблю больше всего, – сказала она бармену.
Тот принёс высокий бокал с шампанским и освободил Мэллори от его денег.
– Обожаю шампанское, – сказала девушка Мэллори. – Когда пьёшь шампанское, танцуешь потом как пёрышко. Вы танцуете?
– Кошмарно, – ответил Мэллори. – Могу я пойти к тебе домой?
Она оглядела его с головы до ног, уголок широкого рта приподнялся в чувственной усмешке.
– Подожди секунду. – Девушка поставила пустой бокал на стойку и направилась к своей компании.
Мэллори не стал ждать, решив, что она попросту вильнула хвостом. Он неспешно зашагал вокруг гигантского помоста, рассматривая других женщин, но тут увидел, что недавняя знакомая призывно машет рукой, и вернулся к стойке.
– Я могу отвести тебя домой, но тебе это может и не понравиться, – сказала она.
– Почему? – удивился Мэллори. – Ты мне нравишься.
– Не в этом дело, – рассмеялась девушка. – Я живу не здесь, в Бромптоне, а в Уайтчепеле.
– Далеко.
– Поезда не ходят. И кэба сейчас не найти. Я боялась, что мне придётся ночевать прямо в парке!
– А как же твои друзья? – поинтересовался Мэллори.
Девушка тряхнула головой, словно говоря: «Да пошли они, эти друзья». От резкого движения в ямке у её горла мелькнул краешек машинных кружев.
– Я хочу вернуться в Уайтчепел. Ты меня доведёшь? У меня нет денег. Ни гроша.
– Хорошо. – Мэллори предложил ей руку. – Пять миль пешком, но ноги у тебя чудесные.
Девушка взяла его под локоть и улыбнулась:
– Мы ещё успеем на речной пироскаф от Креморнской пристани.
– А-а, – протянул Мэллори. – Это чуть ниже по Темзе, да?
– Это совсем не дорого. – Они спустились по ступенькам гигантского настила в мерцающую светом газовых рожков темноту. – Ты ведь не из Лондона? Коммивояжёр?
Мэллори покачал головой.
– Ты мне дашь соверен, если я с тобой пересплю? Мэллори не ответил, несколько шокированный такой прямолинейностью.
– Ты можешь остаться на всю ночь, – продолжала девушка. – У меня очень симпатичная комната.
– Да, так я и хочу.
Он споткнулся о камень и чуть не упал. Девушка помогла неустойчивому кавалеру сохранить равновесие и взглянула ему в глаза.
– Ты немного под градусом, да? А так ты вроде ничего. Как тебя звать?
– Эдвард. Но всё называют просто Нед.
– Но это же и моё имя тоже! – воскликнула она. – Харриэт Эдвардес, не Эдвардс, а Эдвардес, с «е». Это мой сценический псевдоним. А друзья зовут меня Хетти.
– У тебя божественная фигура, Хетти. Я ничуть не удивлён, что ты играешь на сцене.
– Тебя нравятся нехорошие девушки, Нед? – В полутьме серые глаза Хетти казались почти чёрными. – Надеюсь, да, потому что у меня сегодня настроение делать очень нехорошие вещи.
– Конечно, нравятся. – Мэллори обнял левой рукой её туго стянутую талию, прижал правую руку к объёмистой груди и буквально впился в её губы. Девушка чуть взвизгнула от удивления, а потом закинула ему руки на шею. Поцелуй растянулся на несколько минут; Мэллори чувствовал её язык у себя на зубах.
Затем Хетти чуть отстранилась.
– Нам ведь нужно попасть домой, Нед. Ты понимаешь?
– Понимаю, – ответил он, тяжело дыша. – Но только ты покажи мне свои ноги, прямо сейчас. Покажешь?
Девушка оглянулась по сторонам, приподняла нижние юбки до колен и тут же их опустила.
– Идеальные! – восхитился Мэллори. – Ты могла бы позировать художникам.
– Позировала, – усмехнулась Хетти. – Только на этом не заработаешь.
От пристани донёсся гудок пироскафа. Они побежали со всех ног и успели взлететь по сходням за какую-то секунду до отхода. После суматошного бега виски снова ударило Мэллори в голову. Дав девушке шиллинг, чтобы та заплатила четыре пенса за проезд, он отыскал на палубе парусиновый шезлонг. Кораблик развёл пары, его колёса зашлёпали по чёрной воде.
– Пошли в салон, – сказала Хетти. – Там есть что выпить.
– Мне хочется посмотреть на Лондон.
– Не думаю, что тебе понравится.
– Понравится, если ты останешься со мной.
– Как ты интересно говоришь, Нед! – рассмеялась девушка. – Забавно, я сперва подумала, что ты фараон, такой ты был строгий и важный. Но фараоны так не говорят, хоть пьяные, хоть трезвые.
– Тебе не нравятся комплименты?
– Нет, очень нравятся. Но и шампанское мне тоже нравится.
– Подожди минутку. – Мэллори был пьянее, чем ему хотелось бы. Тяжело поднявшись, он отошёл к ограждению носа и крепко его стиснул, стараясь вернуть пальцам чувствительность. – Темнотища-то какая в городе.
– Слушай, а ведь точно, – удивилась девушка. От неё пахло солёным потом, чайной розой и шахной. Мэллори задумался, много ли у неё там волос и какого они цвета. Ему очень хотелось их увидеть.
– А почему это, Нед?
– Что почему?
– Почему так темно? Это что, из-за тумана?
– Газовые фонари, – объяснил Мэллори. – Правительство отключило все газовые фонари в городе, потому что от них дым.
– Ловко придумано.
– А теперь люди шляются по тёмным улицам и громят всё, что ни попадётся.
– Откуда ты знаешь? Он пожал плечами.
– Так ты точно не фараон?
– Нет, Хетти.
– Не люблю фараонов. Они всегда так разговаривают, будто знают чего-то, чего ты не знаешь. И не говорят, откуда они это знают.
– Я бы мог тебе рассказать, – вздохнул Мэллори. – Даже хотел бы. Но ты не поймёшь.
– Пойму, Нед, – сказала Хетти голосом тусклым, как шелушащаяся краска. – Я люблю слушать, как говорят умные мужчины.
– Лондон – это очень сложная система, выведенная из равновесия. Это как… Как пьяный мужик, вдребезги пьяный, в комнате с бутылками виски. Виски спрятано – поэтому он ходит и ищет. Найдёт бутылку, глотнёт и отставит, и тут же о ней забудет. А потом снова ходит и ищет – и так раз за разом.
– А потом у него кончается выпивка, и ему приходится бежать в лавку.
– Нет. Спиртное никогда не кончается. Есть ещё демон, он постоянно доливает бутылки. Это у нас открытая динамическая система. Человек бродит и бродит по комнате вечно, никогда не зная, каким будет его следующий шаг. Совершенно вслепую и ничего на зная наперёд, он выписывает круги, восьмёрки, любые фигуры, какие только можно придумать, катаясь на коньках, но он никогда не выходит из комнаты. А потом однажды гаснет свет, и человек сломя голову выбегает наружу в кромешную тьму. И тогда может случиться всё, что угодно, ибо тьма кромешная есть Хаос. Вот и у нас там Хаос, Хетти.
– И тебе это нравится, да?
– Что?
– Я не очень понимаю, что ты там сейчас говорил, но вижу, что тебе это нравится. Тебе нравится об этом думать. – Лёгким, совершенно естественным движением Хетти приложила руку к его ширинке. – Колом стоит! – Она отдёрнула руку и торжествующе усмехнулась.
Мэллори боязливо оглянулся. На палубе было с десяток пассажиров. Никто, похоже, не смотрел, но разве в этой темноте что разберёшь.
– Ты дразнишься, – обиженно сказал он.
– Вот вытащи и увидишь, как я умею дразниться.
– Я уж подожду более подходящих времени и места.
– Вона как мужики заговорили, – рассмеялась Хетти.
Мерное шлёпанье внезапно зазвучало по-иному; к нему примешался треск лопающихся пузырей. От чёрной воды пахнуло невыносимым смрадом.
– Гадость какая! – воскликнула Хетти, зажимая рот ладонью. – Пошли в салон, Нед, пошли, ну, пожалуйста!
Но Мэллори удерживало странное любопытство.
– А что, бывает ещё хуже? Ниже по реке?
– Гораздо хуже, – пробубнила Хетти сквозь пальцы. – Я видела, как люди шлёпаются в обморок.
– Тогда почему паромы ещё ходят?
– Они всегда ходят, – объяснила Хетти. – Это же почтовые.
– Ясно, – кивнул Мэллори. – А могу я тут купить марку?
– Внутри. – Хетти настойчиво тянула его за локоть. – И марку, и что-нибудь ещё, для меня.
Хетти зажгла в крошечной, тесно заставленной прихожей масляную лампу; Мэллори, несказанно довольный, что вырвался наконец из душной жути закоулков Уайтчепела, протиснулся мимо неё в гостиную. На квадратном столике громоздилась пачка иллюстрированных газет, всё ещё доставлявшихся по домам, несмотря на смрад. Жирные, различимые даже в полутьме заголовки стенали об очередном ухудшении здоровья премьер-министра. Старик Байрон вечно симулировал какую-нибудь болезнь: то у него отнималась нога, то отекало лёгкое, то барахлила печень.
Хэтти внесла в гостиную горящую лампу, и тут же на пыльных обоях расцвели поблекшие розы. Мэллори уронил на стол золотой соверен. Он ненавидел неприятности в подобных делах и всегда платил вперёд. Хетти услышала звон и улыбнулась. Потом она сбросила грязные ботинки, прошла, покачивая бёдрами, в конец комнаты и распахнула дверь, из-за которой доносилось приглушённое мяуканье. В комнату вбежал большой серый кот. Хетти подхватила его на руки, погладила, приговаривая: «Соскучился, Тоби, соскучился по мамочке», – и выпроводила на лестницу. Мэллори терпеливо ждал.
– Ну а теперь займёмся тобой, – сказала Хетти, встряхивая тёмно-каштановыми локонами.
Спальня оказалась довольно маленькой и убогой, здесь стояли дубовая двуспальная кровать и высокое помутневшее трюмо, стоившее когда-то немалых денег. Хетти поставила лампу на ободранную прикроватную тумбочку и начала расстёгивать кофточку; вытащив руки из рукавов, она чуть ли не с ненавистью отбросила ни в чём не повинную одежду в сторону. Переступив через упавшую на пол юбку, девушка начала снимать корсет и туго накрахмаленную нижнюю юбку.
– Ты не носишь кринолина, – хрипло заметил Мэллори.
– Терпеть их не могу.
Хетти расстегнула нижнюю юбку, сняла её и отложила в сторону. Ловко расстегнув крючки корсета, она распустила шнуровку, стянула его через бёдра и с облегчением вздохнула; теперь на ней осталась только коротенькая кружевная рубашка.
Мэллори освободился от сюртука и ботинок. Ширинка у него чуть не лопалась. Очень хотелось выпустить зароговевший орган на волю, но при свете было как-то неудобно.
Хетти с размаху запрыгнула на постель, громко скрипнув пружинами. Мэллори не мог позволить себе такой порывистости; он осторожно присел на край кровати, насквозь пропитанной запахами апельсиновой туалетной воды и пота, аккуратно снял брюки и «неупоминаемые», сложил их и положил на стул, оставшись – по примеру хозяйки дома – в одной рубашке.
Затем Мэллори наклонился, расстегнул кармашек нательного пояса и вытащил пакетик «французских дирижаблей».
– Я воспользуюсь защитой, дорогая, – пробормотал он. – Ты не против?
– Дай-ка мне поглядеть. – Хетти приподнялась на локте.
Мэллори продемонстрировал ей скатанный колпачок из овечьей кишки.
– Этот не из тех, хитрых, – облегчённо сказала девушка. – Делай, как тебе нравится, дорогуша.
Мэллори осторожно натянул приспособление на член. Так будет лучше, думал он, довольный своей предусмотрительностью. «Защита» давала ощущение, что он контролирует обстановку, к тому же так безопаснее, и деньги, – те, отданные сутенёру, – не зря выкинуты.
Крепко обвив шею Мэллори руками, Хетти намертво присосалась к нему влажным широким ртом. Мэллори вздрогнул, почувствовав на дёснах кончик скользкого, вёрткого, как угорь, языка. Необычное ощущение резко подстегнуло его пыл. Он забрался на девушку; её плотное тело, чуть прикрытое непристойно тонкой рубашкой, наощупь было восхитительно. После некоторых трудов ему удалось задрать подол почти до талии. Дальше пришлось искать дорогу во влажных густых зарослях; Хетти поощряюще вздыхала и постанывала. Потеряв наконец терпение, она без особых церемоний взяла дело в свои руки и довела заплутавшего путника до желанного приюта.
Теперь она перестала сосать рот Мэллори, оба они дышали как пароходы, кровать под ними тряслась и скрипела, как расстроенный панмелодиум.
– О, Нед, дорогой! – внезапно взвизгнула Хетти, вонзив ему в спину восемь острых ногтей. – Какой он большой! Я сейчас кончу! – Она начала судорожно извиваться.
Мэллори давно не слышал, чтобы женщина говорила во время совокупления по-английски; совершенно ошарашенный, он резко кончил, как будто бесстыдное раскачивание гладких, упругих бёдер насильно вырвало семя из его плоти.
После короткой паузы, когда оба они переводили дух, Хетти чмокнула Мэллори в щёку и сказала:
– Это было прекрасно, Нед. Ты действительно знаешь, как это делается. А теперь давай поедим, давай? До смерти жрать хочется.
– Хорошо, – отозвался Мэллори, вываливаясь из потной люльки её бёдер.
Его переполняла благодарность к ней – как, впрочем, и всегда, к каждой женщине, которая была к нему благосклонна, – благодарность с некоторой примесью стыда. Но всё заглушал голод. Он не ел уже много часов.
– В «Олене», это трактир внизу, могут сообразить для нас вполне приличный пти-супе[107]. Попросим миссис Кэрнз, она сходит и принесёт. Миссис Кэрнз – это жена хозяина дома, они живут тут прямо через стенку.
– Прекрасно, – кивнул Мэллори.
– Но тебе придётся заплатить и за еду, и ей тоже надо будет дать что-нибудь.
Хетти скатилась с кровати – и только потом одёрнула задранную рубашку; вид роскошных округлых ягодиц наполнил Мэллори благоговейным трепетом. Хетти выбила по стене резкую дробь; через несколько долгих секунд раздался ответный стук.
– Твоя подружка что, по ночам не спит? – удивился Мэллори.
– Она у меня привычная, – сказала Хетти, забираясь в кровать; пружины снова жалобно скрипнули. – Не обращай на неё внимания. По средам наша миссис Кэрнз так обрабатывает своего несчастного мистера, что никто в доме спать не может.
Мэллори осторожно снял «французский дирижабль», несколько растянувшийся, однако не получивший пробоин, столь губительных для воздухоплавательных аппаратов, и брезгливо уронил его в ночной горшок.
– Может, откроем окно? Жарко тут, сил нет.
– Ты что, дорогуша, хочешь впустить сюда смрад? – Хетти усмехнулась и с наслаждением поскребла себя между лопаток. – Да и вообще окна тут не открываются.
– Почему?
– Все рамы наглухо забиты. Девушка, которая жила здесь раньше, прошлой зимой… Странная была, очень уж спесивая и держала себя – будто из благородных, но всю дорогу жутко боялась каких-то там врагов. Вот она, наверное, и заколотила все окна. Да заколачивай не заколачивай, всё равно до неё добрались.
– Это как? – поинтересовался Мэллори.
– Она никогда не водила сюда мужчин, я такого ни разу не видела, но в конце концов за ней пришли фараоны. Из Особого отдела, слыхал, наверное? И на меня тоже, ублюдки, насели, а откуда мне знать, чем она там занималась и какие у неё друзья. Я даже фамилию её не знала, только имя, то ли настоящее, то ли придуманное, поди разберись. Сибил какая-то. Сибил Джонс.
Мэллори подёргал себя за бороду.
– А что она такого сделала, эта Сибил Джонс?
– Родила вроде бы ребёнка от члена парламента, когда была совсем ещё молоденькой, – пожала плечами Хетти. – От мужика по фамилии… да ладно, тебе это ни к чему. Она крутила всю дорогу с политиками и ещё немножко пела. А я вот зато позирую. Коннэсеву поз пластик?[108]
– Нет.
Мэллори совсем не удивился, заметив на своём колене блоху. Изловив насекомое, он безжалостно его раздавил; на ногтях больших пальцев остались маленькие пятнышки крови.
– Мы одеваемся в облегающее трико, точно под цвет кожи, разгуливаем за стеклом, а мужики на нас глазеют. Миссис Уинтерхолтер – ты видел её сегодня в садах – за нами присматривает, она, как это называется, мой импресарио. Народу сегодня было кошмарно мало, а эти шведские дипломаты, с которыми мы пришли, они жмоты, как не знаю что. Так что мне повезло, что ты подвернулся.
В наружную дверь коротко постучали.
– Донне-муа[109] четыре шиллинга, – сказала Хетти, вставая.
Мэллори взял со стула свои брюки, покопался в кармане и вытащил несколько монет. Хетти вышла в прихожую и через пару секунд принесла на ободранном, сплошь в трещинах и выбоинах, лакированном подносе буханку чёрствого хлеба, кусок ветчины, горчицу, четыре жареных колбаски и запылённую бутылку тёплого шампанского.
Наполнив два высоких, не слишком чистых бокала, она принялась есть – совершенно спокойно и молча. Мэллори безотрывно глядел на её полные, с симпатичными ямочками руки, на тяжёлые груди, тёмные соски которых отчётливо просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки, и немного удивлялся заурядности лица – при такой-то фигуре. Он выпил бокал плохого, перекисшего шампанского и жадно набросился на зеленоватую ветчину.
Хетти покончила с колбасками, а затем выскользнула из кровати, виновато улыбнулась, задрала сорочку до талии и присела на корточки.
– Шампанское, оно прямо проскакивает насквозь, правда? Мне нужно на горшок. Не смотри, если не хочешь.
Мэллори скромно отвернулся и тут же услышал звон струи о жесть.
– Давай помоемся, – предложила Хетти. – Я принесу тазик.
Она вернулась с эмалированным тазом вонючей лондонской воды и стала обтирать себя люфой.
– Формы у тебя великолепные, – сказал Мэллори.
У Хетти были миниатюрные кисти и ступни, а округлость её икр и ляжек являла собой чудо анатомии млекопитающих. Её тяжёлые, крепкие ягодицы были безупречны. Мэллори они показались смутно знакомыми, где-то он видел точно такие же, скорее всего – на исторических полотнах современных мастеров… А что, вполне возможно, это они и есть. Из курчавой огненно-рыжей поросли скромно выглядывали розовые, молчаливо сжатые губы.
Заметив его взгляд, Хетти улыбнулась.
– А ты хотел бы посмотреть на меня голую?
– Очень.
– За шиллинг?
– Идёт.
Хетти скинула сорочку с явным облегчением, её тело покрывала испарина. Она аккуратно обтёрла губкой пот с подмышек.
– Я могу держать позу, совсем почти не двигаться целых пять минут подряд, – сказала Хетти слегка заплетающимся языком: бутылку шампанского она выпила почти в одиночку. – У тебя есть часы? Десять шиллингов, сейчас сам увидишь. Спорим, что получится?
– А я и не сомневаюсь.
Хетти грациозно нагнулась, взялась рукой за левую щиколотку, подняла ногу над головой, не сгибая в колене, и стала медленно поворачиваться, переступая с носка на пятку и назад.
– Нравится?
– Потрясающе! – восхищённо выдохнул Мэллори.
– Смотри, я могу прижать ладони к полу, – сказала она, нагибаясь. – Большинство лондонских девиц так затягиваются в корсеты, что переломились бы на хрен пополам, попробуй они такое. – Затем она села на шпагат и уставилась на Мэллори снизу вверх, пьяненькая и торжествующая.
– Да я просто жизни не видел, пока не попал в Лондон! – сказал Мэллори.
– Тогда снимай свою рубашку и давай пилиться голыми. – К её лицу прилила кровь, серые глаза широко раскрылись и выпучились.
Как только Мэллори снял сорочку, Хетти вскочила на ноги и подошла к нему с эмалированным тазиком в руках.
– В такую зверскую жару пилиться голыми куда лучше. А мне и вообще нравится пилиться без ничего. Мамочки, да какой же ты мускулистый и волосатый, я всегда любила волосатых. Дай-ка взглянем на твою пипиську. – Она бесцеремонно подцепила упомянутый орган, скальпировала его, внимательно осмотрела и окунула в тазик. – Полный порядок, никаких болячек. Почему бы тебе не трахнуть меня без этой идиотской сосисочной шкурки? Девять пенсов сэкономишь.
– Девять пенсов не деньги, – возразил Мэллори, натягивая второй «дирижабль» и залезая на Хетти.
Голый, разгорячённый тяжёлой работой, он мгновенно покрылся потом, как молотобоец у наковальни. Пот лился ручьями с них обоих, и к его запаху примешивалась вонь дурного шампанского, но всё же липкая кожа больших упругих грудей казалась прохладной. Хетти закрыла глаза, крепко упёрлась пятками в ягодицы Мэллори и самозабвенно подмахивала; из угла её рта высовывался краешек языка. Наконец он кончил, застонав сквозь стиснутые зубы, когда жгучий ток пронёсся по его члену. В ушах у него звенело.
– Ты, Нед, прямо дьявол какой-то. – Шея и плечи Хетти покраснели и блестели от пота.
– Ты тоже, – пробормотал, задыхаясь, Мэллори.
– Мне нравится делать это с мужчиной, который умеет обращаться с девушкой. Давай теперь выпьем хорошего бутылочного эля. Охлаждает получше этого шампанского.
– Давай.
– И папиросы. Ты любишь папиросы?
– А что это, собственно говоря, такое?
– Турецкие сигареты, из Крыма. Последняя мода… Ну, не последняя, а с начала войны.
– Ты куришь табак? – удивился Мэллори.
– Я научилась у Габриэль, – пояснила Хетти, вставая с кровати. – Габриэль, та, что жила здесь после Сибил. Французка из Марселя. А в прошлом месяце она отплыла во Французскую Мексику с одним из своих посольских охранников. Вышла за него замуж, повезло. – Хетти завернулась в жёлтый шёлковый халат; в тусклом свете масляной лампы он казался почти изысканным, несмотря на засаленный подол. – Отличная была баба, Габриэль. Донне-муа четыре шиллинга, милый. А лучше пять.
– С фунта сдача будет? – спросил Мэллори.
Хетти недовольно отсчитала ему пятнадцать шиллингов и исчезла в прихожей.
Отсутствовала она довольно долго: похоже, болтала с миссис домовладелицей. Мэллори лежал, вслушиваясь в звуки огромного города: перезвон колоколов, далёкие пронзительные крики, хлопки, которые могли быть и выстрелами. Он был пьян, как Бог, и его божественная сущность была преисполнена земного блаженства. Вскоре на сердце снова навалится тяжесть – удвоенная сегодняшним грехом, но сейчас он чувствовал себя свободным и лёгким, как пёрышко.
Хетти вернулась с проволочной корзинкой бутылок в одной руке и дымящейся сигаретой – в другой.
– Долго же ты, – заметил Мэллори.
– Небольшая заварушка внизу, – пожала плечами Хетти. – Какие-то хулиганы. – Она опустила корзинку на пол, вытащила одну из бутылок и кинула Мэллори. – Потрогай, какая холодная. Из подвала. Здорово, правда?
Разобравшись с хитроумной, из фарфора, пробки и проволоки затычкой, Мэллори жадно припал к бутылке. На стекле выступали рельефные буквы: «Ньюкастлский эль». Современная пивоварня, где вместо дедовских чанов – стальные цистерны размером с линейный корабль. Добротный, машинного производства напиток, никакого тебе жульничества с индейской ягодой.
Хетти легла на кровать прямо в халате, допила бутылку и открыла другую.
– Сними халат, – попросил Мэллори.
– А где шиллинг?
– Бери.
Хетти спрятала монету под матрас и улыбнулась.
– Хороший ты мужик, Недди. – Она сняла халат, швырнула его на прибитый к двери железный крючок, но промахнулась. – У меня сегодня хорошее настроение. Давай ещё раз, а?
– Чуть погодя, – зевнул Мэллори.
У него слипались глаза, в затылке пульсировала боль. Сучий кот Веласко. Когда же это было? Сто лет назад. Последние сто лет он только и делал, что пил да пилился.
– Когда у тебя в последний раз была женщина, Нед? – спросила Хетти, не оставляя попыток гальванизировать уныло обвисший член Мэллори.
– Ну… Месяца два назад. Или три.
– И кто она была?
– Она была… – Это была канадская шлюха, но Мэллори внезапно остановился. – Почему ты спрашиваешь?
– Расскажи мне. Я люблю об этом слушать. Мне хочется знать, как это делают в приличном обществе.
– Я ничего об этом обществе не знаю. Да и ты, наверное, тоже.
Убедившись, что все её старания ни к чему не приводят, Хетти сложила руки на груди, откинулась на изголовье кровати и чиркнула люцифером по шершавой штукатурке, закурила очередную папиросу и выпустила дым через ноздри – картина, на взгляд Мэллори, до крайности неприличная.
– Ты не думай, что я ничего не знаю, – начала она. – Я такое слышала, чего ты и представить себе не можешь, вот хоть поспорим.
– Не сомневаюсь, – вежливо согласился Мэллори и допил очередную бутылку.
– А ты знаешь, что старая леди Байрон порет своего муженька по голой заднице немецким хлыстом для верховой езды, а иначе у него не стоит? Мне рассказывал это один фараон, а ему рассказывал слуга из их дома.
– Да?
– Эта семейка Байронов, все они извращенцы и похабники. Теперь-то он старьё с бордюром, этот самый ваш лорд Байрон, а в молодости он отодрал бы кого хочешь, хоть козу. Да что там козу – они куст бы отодрал, приди ему в голову, что в том кусту лежит коза! И жена его ничуть не лучше. Она на стороне не трахается, но зато любит орудовать кнутом – заводится она так; вот у них и парочка получается – что один, что другой.
– Поразительно, – зевнул Мэллори. – А как их дочь?
Хетти ответила не сразу, лицо её стало на удивление серьёзным.
– Потрясная она баба, Ада. Самая мощная шлюха во всём Лондоне.
– Почему ты так говоришь?
– Она-то трахается, с кем только захочет, и никто даже заикнуться не смеет о том, что она вытворяет. Она поимела половину Палаты лордов, и все они цепляются за её юбки, как маленькие. Называют себя её фаворитами и паладинами, и если хоть какой-нибудь из них нарушит клятву и посмеет проронить хоть словечко, остальные устраивают ему весёлую жизнь. Все они крутятся вокруг неё, защищают её, поклоняются ей, как паписты своей Мадонне.
Мэллори неопределённо хмыкнул. Со шлюхи спрос небольшой, но всё равно, разве можно такое говорить? Он знал, что у леди Ады есть поклонники, но мысль о том, что она отдаётся мужчинам, что на математическом ложе королевы машин сопят, обливаются потом, кидают палки… нет, лучше об этом не думать. У него кружилась голова.
– Твоя осведомлённость поразительна, Хетти, – пробормотал Мэллори. – Нет никаких сомнений, что ты весьма компетентна во всём, что касается твоей профессии, но…
Хетти оторвала от губ горлышко очередной бутылки и согнулась от хохота.
– О Господи, – закашлялась она, вытирая с груди плеснувшую из бутылки пену. – Ну, Недди, и разговорчики же у тебя! Смотри, что ты наделал.
– Извини, – сказал Мэллори. Хетти скользнула по нему насмешливым взглядом и подобрала с края тумбочки тлеющую сигарету.
– Вот возьми теперь тряпку и хорошенько их вымой, – предложила она. – Ведь ты же очень даже не против, да?
Мэллори без слов принёс тазик, намочил полотенце и принялся осторожно протирать её груди и пухлый белый живот с ямкой пупка посередине. Хетти смотрела из-под полуприкрытых век, затягиваясь сигаретой и стряхивая пепел на пол; можно было подумать, что её плоть принадлежит кому-то другому. Через некоторое время, когда Мэллори покончил с животом и занялся ногами, она молча сжала подающий первые признаки жизни член и начала делать ему искусственное дыхание.
Надевая очередной чехол, Мэллори едва не потерял эрекцию. К немалому своему облегчению он сумел проникнуть в Хетти, после чего полуобморочный орган очнулся, быстро освоился в знакомой обстановке и обрёл нужную для предстоящей работы упругость. У Мэллори болели локти, запястья и спина; у основания члена ощущалось странное болезненное покалывание. Усталый и пьяный, он долбил из последних сил, из принципа, безо вся кого удовольствия. Прикрытая овечьей кишкой головка истёрлась почти в кровь, семяизвержение представлялось чем-то абсолютно неосуществимым – вроде как вытащить ржавый, с откушенной шляпкой гвоздь из доски. Пружины кровати трещали, как поле металлических сверчков.
На полпути Мэллори чувствовал себя так, будто пробежал много миль, а Хетти, чья погасшая сигарета прожгла тумбочку, впала то ли в транс, то ли в пьяное оцепенение. На какое-то мгновение он задумался, а не бросить ли к чертям собачьим это бесполезное занятие, сказать напрямую, что ничего не получается, однако не мог подобрать слова, которые удовлетворительно объяснили бы подобную ситуацию, а потому пилил и пилил. Мысли его скользнули к другой женщине, его кузине. В далёком детстве, забравшись на дерево за кукушиными яйцами, он видел, как её драл в кустах один из местных парней. Через какое-то время рыжая кузина вышла за этого парня замуж, теперь это была сорокалетняя женщина со взрослыми детьми. Маленькая кругленькая добропорядочная женщина в маленькой кругленькой добропорядочной шляпке, однако, встречаясь с ней, Мэллори неизменно вспоминал выражение мучительного наслаждения на веснушчатом лице. Теперь он цеплялся за этот потаённый образ, как галерный раб за своё весло, и упрямо прокладывал себе дорогу к оргазму. Наконец пришло то тёплое ощущение подъёма в паху, которое сказало ему, что он скоро кончит и ничто не в силах ему в этом помешать, и он качал, качал, тяжело дыша и с удвоенным остервенением, пока не добился своего. Острый спазм наслаждения пробежал по его рукам, ногам, даже по ступням сведённых судорогой ног, и он вскрикнул, издал громкий животный стон экстаза, удививший его самого.
– Мамочки, – откомментировала Хетти.
Мэллори свалился с неё, грудь у него тяжело вздымалась и опускалась, как у выброшенного на берег кита. Мускулы казались резиновыми, и большая часть выпитого алкоголя вышла из него с потом. Он чувствовал себя на седьмом небе. Чувствовал, что готов умереть. Он был бы рад, например, получить – прямо здесь и сейчас – пулю от того ипподромного хлыща, приветствовал бы возможность никогда больше не покидать этой заоблачной вершины, никогда не возвращаться к нормальному бытию Эдварда Мэллори – остаться чудесным существом, утонувшим в запахах шахны и чайной розы.
Но через минуту ощущение исчезло, и он снова стал Мэллори. Слишком отупевший для таких тонкостей, как угрызения совести и чувство вины, Мэллори знал, однако, что пора сматывать удочки. Кризис миновал, эпизод отошёл в прошлое. Он был слишком измотан, чтобы уйти прямо сейчас, но знал, что вскоре это сделает. Спальня шлюхи не представлялась более тихой гаванью. Стены потеряли реальность, превратились в математические абстракции, граничные условия, не способные более сдерживать его импульса.
– Давай поспим. – Хетти едва ворочала языком.
– Давай.
Он предусмотрительно положил коробок Люциферов в близкой досягаемости, прикрутил лампу и остался лежать в душной мгле, как платоновская свободно парящая душа, не закрывая глаз и безразлично ощущая, как где-то очень далеко – на щиколотках – пируют блохи. Он не спал, а просто расслабленно отдыхал. Через какое-то время его мысли побежали по кругу, тогда он наощупь отыскал люциферы и выкурил сигарету из запаса Хетти – приятный ритуал, хотя табак можно использовать и лучшим способом. Ещё позднее он встал с кровати, нащупал ночной горшок и помочился. На полу была лужа эля, а может, и чего-нибудь другого. Ему захотелось вытереть ноги, но в этом не было особого смысла.
Он ждал, чтобы тьма, повисшая за переплётом голого, закопчённого окна спальни Хетти хоть немного рассеялась. Наконец появились какие-то жалкие проблески, очень мало напоминающие нормальный дневной свет. Мэллори успел протрезветь, и теперь его мучила жажда; содержимое черепной коробки словно превратилось в бездымный порох. Не так уж плохо, если только не делать резких движений, просто глухие, тревожные всплески боли.
Он зажёг свечу, нашёл рубашку. Хетти со стоном проснулась и удивлённо уставилась на него; волосы у неё слиплись от пота, глаза выпучились и странно поблёскивали: «эллиндж», назвали бы такой взгляд в Сассексе – чумовой.
– Ты что, уходишь? – сонно спросила она.
– Да.
– Почему? Ведь ещё темно.
– Люблю начинать день пораньше. – Он помедлил. – Старая походная привычка.
– Тоже мне, отважный воин, – фыркнула Хетти. – Глупости это всё, возвращайся в кровать. Ну куда тебе спешить? Мы помоемся, позавтракаем. Хороший плотный завтрак, это ж тебе будет в самый раз.
– Да нет, не надо, я лучше пойду. Времени уже много, а у меня дела.
– Как это много? – Хетти широко зевнула. – Ещё даже не рассвело.
– Много, я точно знаю.
– А что говорит Биг Бен?
– Послушай, – удивился Мэллори, – я же за всю ночь ни разу его и не слышал. Отключили, что ли? Эта мелочь почему-то встревожила Хетти.
– Давай тогда французский завтрак, – предложила она. – Закажем внизу. Булочки и кофе, это совсем недорого.
Мэллори молча покачал головой.
Хетти прищурилась; судя по всему, отказ её удивил. Она села, скрипнув кроватью, и пригладила растрёпанные волосы.
– Не ходи на улицу, погода ужасная. Не можешь спать, так давай перепихнёмся.
– Вряд ли у меня что получится.
– Я знаю, что нравлюсь тебе, Недди. – Хетти скинула мокрую от пота простыню. – Иди сюда и пощупай меня, везде, глядишь, и встанет. – Она лежала в ожидании.
Не желая её разочаровывать, Мэллори погладил великолепные ляжки, слегка помял пышные, упругие груди. Но даже вся эта несомненная роскошь не произвела на лысого практически никакого впечатления – он сонно пошевелился, и не более.
– Мне правда пора идти, – сказал Мэллори.
– Да встанет у тебя, встанет, только подожди немного.
– Я не могу ждать.
– Я не сделала бы этого, не будь ты таким лапушкой, – медленно проговорила Хетти, – но если хочешь, я заставлю его встать прямо сейчас. Connaissez-vous la belle gamahuche?
– А это ещё что?
– Ну, – чуть замялась Хетти, – будь ты не со мной, а с Габриэль, ты бы уже это знал. Она всегда проделывала такое со своими мужчинами и говорила, что они с ума от этого сходят. Это то, что называется минет, французское удовольствие.
– Я что-то не очень понимаю.
– Ну… она член сосёт.
– А, вот ты про что.
Прежде Мэллори воспринимал это выражение исключительно как гиперболический элемент обсценной идиоматики. Возможность физической его реализации, более того – возможность стать объектом такой реализации, ошеломляла. Он подёргал себя за бороду.
– А… И сколько это будет стоить?
– Для некоторых я бы не сделала так ни за что, ни за какие деньги, – заверила его Хетти, – но ты другое дело, ты мне нравишься.
– Сколько?
Хетти на мгновение задумалась.
– Как насчёт десяти шиллингов? А десять шиллингов – это полфунта.
– Нет, что-то не хочется.
– Ладно, пять шиллингов, только ты там не кончай. И чтобы точно, под честное слово, я это совершенно серьёзно.
Намёк, содержавшийся в этих словах, – да какой там намёк, их смысл, – вызвал у Мэллори дрожь блаженного отвращения.
– Нет, я что-то не расположен. – Он начал одеваться.
– Но ещё-то ты придёшь? Когда ты придёшь?
– Скоро.
Хетти вздохнула, ничуть не сомневаясь, что он лжёт.
– Иди, раз уж тебе надо. Но послушай, Недди, я же тебе нравлюсь. Я не помню как там тебя звать по-настоящему, но точно помню, что видела твой портрет в газете. Ты – знаменитый учёный, и у тебя уйма денег. Правда ведь, да?
Мэллори промолчал.
– Девушки в Лондоне бывают разные, – торопливо продолжила Хетти, – и такой мужик, как ты, может крупно влипнуть. А с Хетти Эдвардес ты в полной безопасности, потому что я имею дело только с джентльменами и не болтаю лишнего.
– Я в этом ничуть не сомневаюсь. – Мэллори торопливо застёгивал брюки.
– По вторникам и четвергам я танцую в театре «Пантаскопик», это на Хеймаркете. Ты придёшь на меня посмотреть?
– Если буду в Лондоне.
С чем он и ушёл. Пробираясь наощупь по тёмной, хоть глаз выколи, лестнице, он до крови ободрал голень о педаль прикованного к перилам велосипеда.
Небо над «Оленем» не походило ни на что из прежнего опыта Мэллори, и всё же он его узнал. Такое небо не раз вставало перед его внутренним взором – плоский, низко нависший купол, в край наполненный гремучей смесью пыли и отвратительных испарений, вернейший предвестник катастрофы.
По тусклому пятнышку поднявшегося над крышами солнца он определил, что уже около восьми утра. Рассвет наступил, но не принёс с собой дня. Вот такое же точно небо видел сухопутный левиафан после громового удара Великой Кометы. Для чешуйчатых исполинов, вся жизнь которых состояла в наполнении непомерно огромных желудков, для несметных орд, беспрестанно перемещавшихся по фантастически изобильным джунглям в тщетной надежде утолить свой неутолимый голод, это небо было небом Армагеддона. Полыхали пожары, мезозойскую Землю хлестали ураганы, бушующая атмосфера насытилась кометной пылью и дымом, планету окутал мрак. Гибли лишённые солнечного света растения, а вслед за ними и могучие динозавры, жёстко адаптированные к рухнувшему, безвозвратно ушедшему в прошлое миру. Но в наступившем Хаосе ещё активнее заработали механизмы эволюции, прошло какое-то время, и опустошённую Землю заселили новые, странные и неожиданные существа.
Мэллори тащился по Флауэр-энд-Дин-стрит, поминутно кашляя и вытирая глаза. Масштабы бедствия вызывали благоговейный трепет. По мостовой лениво перекатывались огромные клубы жёлтого, до рези в глазах едкого тумана, видимость ограничивалась тремя десятками футов.
Скорее по удаче, чем по намерению, он вышел на Коммершел-стрит, в нормальные времена – самую оживлённую улицу Уайтчепела. Теперь же она напоминала поле недавней битвы: густо усыпанный битым стеклом асфальт, и – ни души.
Мэллори прошёл квартал, другой. Ни одной целой витрины. Судя по всему, булыжники, выковырянные на боковых улицах, летели направо и налево, как метеоритный дождь. По ближайшей бакалейной лавке будто прошёлся ураган, оставив на тротуаре грязные сугробы муки и сахара. Мэллори пробирался среди взлохмаченных кочанов капусты, раздавленных слив, расплющенных жестянок с консервированными персиками и в хлам разбитых копчёных окороков. Сырая, густо рассыпанная мука сохранила самые разнообразные следы: вот грубые мужские башмаки, вот босые детские ноги, а здесь прошлись изящные женские туфельки, и рядом – смутная бороздка, кринолин зацепил за землю.
Из тумана возникли четыре размытые фигуры, трое мужчин и женщина, – все прилично одетые, все в масках.
Заметив Мэллори, встречные разом перешли на другую сторону улицы. Двигались они неторопливым, прогулочным шагом и о чём-то вполголоса переговаривались.
Под ногами Мэллори ритмично похрустывало битое стекло. «Мужской конфекцион Мейера», «Галантерея Петерсона», «Парижская пневматическая прачечная Лагранжа» – везде разбитые витрины и сорванные с петель двери. Фасады лавок подверглись массированной бомбардировке булыжниками, кирпичами и сырыми яйцами.
Теперь из тумана возникла более сплочённая группа. Мужчины и подростки, у некоторых – нагруженные тележки, хотя никто из них не похож на уличного торговца. С лицами, закрытыми масками, эти люди казались усталыми, чуть смущёнными и печальными, словно только что похоронили любимую тётю. Около разграбленной сапожной мастерской они остановились и начали с вялым энтузиазмом стервятников подбирать разбросанную по мостовой обувь.
Мэллори ругал себя последними словами. Пока он предавался бездумному распутству, Лондон превратился в средоточие анархии. Ему сейчас следовало быть дома, в мирном Сассексе, в кругу своей семьи. Вместе с братьями и сёстрами готовиться к свадьбе Маделайн, дышать чистым деревенским воздухом, есть здоровую домашнюю пищу, пить домашнее пиво. Внезапно его охватил острый приступ тоски по дому, он спросил себя, какая дикая смесь похоти, амбиций и обстоятельств забросила его в этот жуткий, насквозь прогнивший город. Он задумался, что делают сейчас его домашние. Сейчас. А который сейчас час?
И тут он вспомнил о часах Маделайн. Подарок сестре на свадьбу лежал в сейфе Дворца палеонтологии. Красивые часы, купленные для милой Маделайн, находились и близко, и почти вне досягаемости. До Дворца – семь миль. Семь миль бурлящего хаоса.
Но должен же быть какой-то путь назад, какой-то способ преодолеть это расстояние. Мэллори задумался, ходят ли хоть какие-нибудь городские поезда или паробусы. А может, удастся поймать кэб? Да нет, лошади бы задохнулись в этом гнилом тумане. Придётся идти на своих двоих. Всё говорило, что попытка пересечь Лондон – дикая глупость, что было бы гораздо умнее крысой забиться в какой-нибудь тихий подвал, сидеть там и дрожать в надежде, что катастрофа пройдёт стороной. И всё же Мэллори обнаружил, что плечи его расправляются, а ноги сами собой стремятся вперёд. Даже пульсирующая боль в дотла выжженной голове начала успокаиваться. Ведь это так важно – поставить перед собой конкретную цель. Назад во Дворец. Назад к нормальной жизни.
– Эй! Эй, вы, там! Сэр!
Крик раскатился в голове, как голос нечистой совести; Мэллори удивлённо вскинул глаза.
Из окна четвёртого этажа заведения «Братья Джексон. Скорняки и шляпники» торчал чёрный ствол винтовки. Затем рядом со стволом появилась лысая очкастая голова и полосатая рубашка, перечёркнутая ярко-красными подтяжками.
– Чем могу быть полезен? – привычно отозвался Мэллори.
– Благодарю вас, сэр! – Голос лысого дрожал. – Сэр, прошу вас, не будете ли вы так любезны поглядеть у нашей двери. Вот тут, у крыльца. Мне кажется – там кто-то ранен!
Мэллори махнул рукой и подошёл ко входу в магазин.
Двустворчатая дверь уцелела, но была сильно измочалена и покрыта яичными потёками. Чуть левее ничком распластался молодой человек в полосатой матросской блузе и расклёшенных брюках; возле его руки валялся толстый железный прут.
Мэллори сгрёб грубую ткань блузы и перевернул бесчувственное тело лицом вверх. Мёртвый. Пуля угодила матросу в горло, при ударе о мостовую его нос свернулся на сторону и расплющился, что придавало пепельно-бледному лицу странно гротескный вид, словно парень прибыл сюда из какой-то безвестной страны мореходов-альбиносов.
Мэллори выпрямился.
– Вы застрелили его насмерть! – крикнул он, задрав голову.
Лысый явно не ожидал такого поворота; он ничего не ответил и громко закашлялся.
Мэллори заметил за плетёным ремнём мёртвого матроса искривлённую деревянную рукоятку, наклонился и вытащил оружие. Револьвер совершенно незнакомой системы, массивный барабан изрезан глубокими бороздками, под длинным восьмигранным стволом прилепился непонятный, наглухо закрытый цилиндр. И резкая вонь чёрного пороха. Мэллори поднял глаза. Да, толпа, молотившая чем попало эту дверь, была готова на всё. Озверевшие ублюдки не успели довести своё дело до конца – увидели, что матрос убит, и разбежались.
Мэллори отошёл на мостовую и взмахнул револьвером.
– Негодяй был вооружён! – крикнул он. – Хорошо, что вы…
В нескольких дюймах от его головы провизжала срикошетившая пуля; на бетонной ступеньке появилась неглубокая белая щербинка.
– Да какого дьявола, придурок ты косорукий! – взревел Мэллори. – Не умеешь обращаться с оружием, так и не берись!
Секундное молчание.
– Прошу прощения, сэр! – выкрикнул лысый.
– Или ты это что, нарочно? Так какого дьявола…
– Я сказал, прошу прощения. Только вам, сэр, лучше бы выбросить это оружие.
– И не подумаю! – проорал Мэллори, засовывая револьвер за ремень.
Его намерение потребовать, чтобы лысый спустился и прикрыл мертвеца, как полагается, осталось неосуществлённым – громко захлопали ставни, из четырёх распахнувшихся окон высунулись ещё четыре винтовочных ствола. Братцы Джексоны были настроены весьма воинственно.
Мэллори попятился, показывая пустые руки и пытаясь изобразить улыбочку. Как только фасад негостеприимной скорняжной мастерской скрылся за пологом жёлтой мглы, он повернулся и побежал прочь.
Теперь он двигался осторожнее, держась середины улицы. Он обнаружил затоптанную батистовую сорочку и оторвал от неё рукав. Получилась вполне сносная маска.
Осмотрев револьвер матроса, Мэллори выдернул из барабана чёрный патронник; там ещё оставалось пять зарядов. Громоздкое, неуклюжее оружие, явно иностранного производства, воронение неровное, пятнами, однако механика изготовлена вполне пристойно. Единственная маркировка – загадочные слова «БАЛЛЕСТЕР-МОЛИНА»[110], еле заметно выбитые на одной из граней ствола.
Мэллори вышел на Олдгейт-Хай-стрит, смутно запомнившуюся ему по прогулке с Хетти от пристани Лондонского моста; сейчас она выглядела ещё кошмарнее, чем ночью. Впрочем, какой-то непредсказуемый каприз хаоса спас её пока от разгрома.
Сзади донеслось ритмичное позвякивание; Мэллори сошёл с мостовой на тротуар, уступая дорогу пожарной машине. Её красные борта были сплошь во вмятинах и царапинах – какая-то шайка лондонского сброда атаковала пожарников, напала на обученных людей и машины, которые одни и стояли между городом и адским, всесжигающим пламенем. Это показалось Мэллори высшим проявлением извращённой глупости и всё же почему-то его ничуть не удивило. Усталые пожарники висели на подножках, лица их скрывали фантастические резиновые маски с огромными стеклянными глазами и гармошками дыхательных трубок. Мэллори много бы отдал за такую маску; его глаза болезненно слезились, он непрерывно щурился, как пират в пантомиме, но продолжал шагать.
Олдгейт перешла в Фенчерч, потом в Ломбард, потом в Поултри-стрит, а до заветной цели, если Дворец палеонтологии заслуживал такого названия, оставалось ещё много миль. В висках стучало, голова кружилась от выпитого вчера плохого виски и от ещё худшего воздуха, в котором всё явственнее ощущалось влажное, тошнотворно-едкое дыхание Темзы.
Посреди Чипсайд-стрит лежал на боку паробус, сгоревший от пламени собственной топки. Все стёкла в его окнах были разбиты, кузов выгорел до почерневшего остова. Хотелось надеяться, что внутри никто не погиб. Дымящиеся останки воняли так зверски, что Мэллори не хотелось проверять.
На кладбище собора Святого Павла виднелись люди. Воздух там был чище, можно было даже различить и купол, и толпу, собравшуюся под кладбищенскими деревьями. По какой-то непонятной причине все эти мужчины и подростки пребывали в великолепном расположении духа. Мгновение спустя Мэллори разглядел, что они нагло бросают кости прямо на ступенях шедевра Рена.
Чуть дальше и саму Чипсайд перегородили группки игроков; тесно сбитые круги расползлись по мостовой, мужчины стояли на коленях, охраняя стопки монет и ассигнаций. Организаторы игр, все как на подбор крутые, с нехорошим прищуром глаз кокни, словно выкристаллизовавшиеся из лондонского смрада, выкрикивали на манер ярмарочных зазывал громко и хрипло:
– Шиллинг на кон! Кто ставит? Кто ставит, ребятки?
От этих группок то и дело доносились торжествующие возгласы выигравших и гневные стоны неудачников.
На каждого играющего приходилось по трое зрителей; ярмарочное увеселение, вонючий и преступный карнавал, но каждый забавляется, как умеет. Ни полиции, ни властей, ни элементарной порядочности. Мэллори протискивался сквозь возбуждённую, не очень густую толпу, настороженно поглядывая по сторонам и не снимая руки с рукоятки револьвера. В переулке двое в масках избивали ногами третьего, затем они освободили его от часов и бумажника. Дюжина зрителей воспринимала происходящее с весьма умеренным интересом.
Эти лондонцы, подумал Мэллори, подобны газу, облаку крохотных атомусов. Стоило только разорваться скрепляющим общество связям, и они попросту разлетелись, как абсолютно упругие сферы законов Бойля. Приличные в большинстве своём, если судить по платью, эти люди сейчас потеряли голову, низведённые хаосом до нравственной пустоты. Никто из них, думал Мэллори, никогда не сталкивался ни с чем даже отдалённо подобным происходящему. Они лишились разумных критериев для сравнения, превратились в марионеток слепого инстинкта.
Подобно дикарям шайенам, танцующим под дьявольскую дудку алкоголя, добропорядочные жители цивилизованного Лондона предались первобытному безумию. По всеобщему выражению изумлённого блаженства на сияющих лицах Мэлллори осознал, что эти люди наслаждаются, наслаждаются от всей души. Нечестивая, греховная свобода, свобода более полная, чем всё, о чём они могли когда-либо помыслить, доводила их до экстаза.
Священная стена Патерностер-роу пестрела аляповатыми, сырыми от не успевшего ещё подсохнуть клея афишами. Рекламы самого дешёвого и навязчивого сорта, какие мозолят глаза по всему Лондону: «МАГНЕТИЧЕСКИЕ ПИЛЮЛИ ОТ ГОЛОВНОЙ БОЛИ ПРОФЕССОРА РЕНБУРНА», «РУБЛЕНАЯ ТРЕСКА БИРДЗЛИ», «ТАРТАОЛИТИН МАККЕССОНА И РОББИНСА», «ЗУБНОЕ МЫЛО АРНИКА»… И несколько театральных афиш: «МАДАМ СКАПИЛЬОНИ В САВИЛЛ-ХАУСЕ НА ЛЕСТЕР-СКВЕР. ВОКСХОЛЛСКАЯ СИМФОНИЯ ДЛЯ ПАНМЕЛОДИУМА»… Спектакли, которым не суждено состояться, о чём, конечно же, знали и расклейщики – афиши были нашлёпаны вкривь и вкось, с безразличной поспешностью. Из-под сморщенных листов плохой бумаги белыми ручейками стекал клей – зрелище, непонятным образом раздражавшее Мэллори.
А среди этих будничных объявлений непринуждённо, словно по полному праву, раскинулся огромный, с попону размером, трёхчастный плакат машинной печати, тоже сморщившийся от поспешной расклейки. Даже краска на нём казалась ещё сырой.
Нечто безумное.
Мэллори застыл, поражённый грубой эксцентричностью триптиха. Он был отпечатан в три цвета – алый, чёрный и отвратительный серовато-розовый, казавшийся смесью двух предыдущих.
Алая женщина с повязкой на глазах – богиня правосудия? – в размытой алой тоге возносит алый меч с надписью «ЛУДД» над розовато-серыми головами двух очень грубо обрисованных фигур мужчины и женщины, изображённых по пояс, – короля и королевы? Лорда и леди Байрон? Алая богиня попирала середину огромной двуглавой змеи или чешуйчатого дракона, на чьём корчащемся теле было написано «МЕРИТОЛОРДСТВО». За спиной у алой женщины горизонт Лондона полыхал языками алого пламени, небо полнилось стилизованными завитками мрачных туч. В правом верхнем углу болтались на виселице трое мужчин, то ли священнослужители, то ли учёные, а в верхнем левом – нестройная колонна жестикулирующих уродцев, ведомая яркой хвостатой кометой, шествовала, размахивая флагами и якобинскими пиками, к какой-то неведомой цели.
И это ещё малая часть. Мэллори протёр слезящиеся глаза. Весь огромный прямоугольный лист кишел более мелкими фигурками, будто бильярдный стол – шарами. Вот миниатюрный бог ветров выдувает облако с надписью «МОР». Вот артиллерийский снаряд или бомба взрывается стилизованными угловатыми осколками, раскидывая во все стороны угольно-чёрных чертенят. Заваленный цветами гроб, поверх цветов лежит удавка. Голая женщина сидит на корточках у ног чудовища – прилично одетого джентльмена с головой рептилии. Крошечный, сложивший руки, как для молитвы, человечек в эполетах стоит под виселицей, крошечный палач в колпаке с прорезями для глаз и куртке с закатанными рукавами указывает ему на петлю… Клубы дымовых туч, наляпанные на изображение, как комки грязи, которые связывают всё воедино, как тесто – начинку пирога. А в самом низу был текст. Его заголовок, исполненный огромными расплывчатыми буквами машинного шрифта, гласил: «СЕМЬ ПРОКЛЯТИЙ ВАВИЛОНДОНСКОЙ БЛУДНИЦЫ».
Вавилондон? Какие «проклятья», почему «семь»? По всей видимости, этот плакат был наспех сляпан из первых попавшихся под руку машинных трафаретов. Мэллори знал, что в современных типографиях есть специальные перфокарты для печати стандартных картинок – по смыслу, нечто вроде дешёвых деревянных матриц, использовавшихся когда-то при печати жестоких баллад. В машинном наборе грошовых изданий можно было по сотне раз встретить одну и ту же намозолившую глаза иллюстрацию. Но здесь – цвета были кошмарны, изображения втиснуты куда попало, словно в лихорадочном бреду, и, что хуже всего, плакат явно пытался выразить – пусть даже диким, судорожным способом – нечто абсолютно немыслимое.
– Ты это мне? – осведомился чей-то голос.
– Что? – испуганно дёрнулся Мэллори. – Да нет, я так.
Прямо у него за спиной стоял длинный тощий кокни; на соломенных, сто лет не мытых волосах неожиданного собеседника сидел высокий, донельзя замусоленный цилиндр. Нижнюю часть его лица прикрывала весёленькая, в горошек, маска, глаза сверкали пьяным, полубезумным блеском. Новёхонькие, явно ворованные башмаки дико контрастировали с кошмарными, недостойными даже называться одеждой лохмотьями. От кокни несло застарелым потом – вонью заброшенности и безумия. Он прищурился на афишу, а затем посмотрел Мэллори прямо в глаза.
– Твои, сквайр, дружки?
– Нет, – сказал Мэллори.
– Вот ты, ты скажи мне, что это значит, – не отставал кокни. – Я слышал, как ты тут бормотал. Ты ведь знаешь? Знаешь, да?
Резкий голос тощего забулдыги дрожал и срывался; его глаза сверкали звериной ненавистью.
– Отстаньте от меня! – крикнул Мэллори.
– Он возносит хулу на Христа Спасителя! – взвизгнул кокни; его скрюченные пальцы месили воздух. – Святая кровь Христова, омывшая нас от греха…
Мэллори ударил по костлявой, тянущейся к его горлу руке.
– Да мочи его на хрен, – доброжелательно посоветовал ещё один незнакомый голос.
Мочить, судя по всему, нужно было не тощего ублюдка, а Мэллори. Эти слова зарядили и без того мрачную атмосферу, как лейденскую банку. Внезапно Мэллори и его противник оказались в центре толпы, из случайных частичек превратились в фокус возможной – и очень серьёзной – беды. Высокий кокни, которого, возможно, кто-то подтолкнул, налетел на Мэллори, получил удар в живот и согнулся пополам. Над толпой взвился чей-то высокий, леденящий сердце голос. Слов Мэллори не разобрал – да и были ли там какие-нибудь слова? Неумело брошенный ком грязи пролетел мимо его головы и шмякнулся о плакат; это словно послужило сигналом, внезапно вспыхнула беспорядочная драка, яростные крики перемежались глухими звуками ударов, люди падали, снова поднимались.
Мэллори пытался и никак не мог вырваться из этой свалки; пританцовывая на оттоптанных ногах и, ругаясь сквозь до боли сжатые зубы, он выхватил из-за пояса револьвер, направил его вверх и нажал на спуск.
Ничего. Чей-то локоть болезненно въехал ему под рёбра.
Он взвёл большим пальцем курок и снова нажал. Грохот выстрела отдался в голове, болезненно ударил по барабанным перепонкам, эхом раскатился по улице.
В мгновение ока толпа вокруг Мэллори растаяла; люди орали, падали, уползали на четвереньках в нерассуждающем стремлении спасти свою шкуру. Несколько человек осталось лежать на мостовой, по ним успели потоптаться те, что пошустрее. Какую-то секунду Мэллори стоял неподвижно, скрытая батистовой маской челюсть отвисла от изумления, ствол револьвера всё так же глядел в небо.
Бежать, бежать от этого безумия – настойчиво подсказывал здравый смысл, бежать сию же секунду. И Мэллори побежал; пытаясь запихнуть револьвер за ремень, он обнаружил к вящему своему ужасу, что курок почему-то взведён, малейшее прикосновение к спусковому крючку – и снова громыхнёт оглушительный выстрел. Времени разбираться не было; Мэллори убрал палец со спуска и побежал дальше, стараясь не очень размахивать правой, сжимающей оружие рукой.
Он выбился из сил, остановился и зашёлся мучительным кашлем. Сзади из-за грязной пелены тумана доносились крики животной злобы, ненависти, ликования, изредка перемежаемые выстрелами.
– Господи Иисусе, – пробормотал Мэллори и начал внимательно изучать оружие.
Эта чёртова штука взвела себя автоматически, выбросив часть пороховых газов в прикреплённый к стволу цилиндр. Давление газов отвело барабан назад, косые бороздки и выступающие из рамы зубцы заставили его повернуться, на место стреляного патрона встал новый, то же самое движение взвело курок. Мэллори придержал курок большими пальцами, осторожно его спустил и облегчённо сунул револьвер за ремень.
Полоса афиш дотянулась и досюда. Мэллори шёл по пустынной, зловеще притихшей улице и читал объявления, жирно напечатанные на влажных, вкривь и вкось наклеенных на стену листках. Откуда-то издалека доносились звон бьющегося стекла и взрывы мальчишеского хохота.
«ПОТАЙНЫЕ КЛЮЧИ ИЗГОТАВЛИВАЕМ ДЁШЕВО» – гласил небрежно приклеенный плакат. «КРАСИВЫЕ ДОЖДЕВИКИ ДЛЯ ИНДИИ И КОЛОНИЙ». «ОБУЧАЕМ СПЕЦИАЛЬНОСТЯМ ПРОВИЗОРА И ФАРМАЦЕВТА».
Впереди послышалось медленное цоканье подков, скрип оси. Затем из тумана возник фургон расклейщика – высокая чёрная повозка, сплошь оклеенная огромными кричащими плакатами. Малый в маске и широком сером плаще лепил на стену очередное объявление. Стена располагалась футах в пяти от тротуара, за высокой кованой оградой, но это ничуть не мешало расклейщику, вооружённому хитрым валиковым устройством, прикреплённым к концу длинной палки.
Мэллори подошёл поближе. Расклейщик не поднял глаз, в его работе наступал самый ответственный момент. Объявление, плотно намотанное на чёрный резиновый валик, прижималось и раскатывалось снизу вверх по стене. Одновременно с этим расклейщик ловко нажимал на рукоятку маленького насосика, прикреплённого к палке; два кривых патрубка, установленные на концах валика, выплёскивали жидкую кашицу клея. Затем – проход вниз, уже без клея, чтобы пригладить лист, и всё готово.
Фургон тронулся с места. Мэллори подошёл поближе и узнал, что мыло «Колгейт» придаёт коже лица неповторимую свежесть.
Прочитав объявление, он снова догнал остановившийся неподалёку фургон, однако расклейщик, которому явно не нравилось быть объектом внимания, что-то пробормотал кучеру; и тот отъехал подальше.
Теперь Мэллори следил за его действиями издалека. Следующую остановку фургон сделал на углу Флит-стрит у щитов, где испокон века вывешивались городские газеты. Расклейщика это обстоятельство ничуть не смутило, он нагло налепил поверх «Морнинг Клэрион» одно объявление, затем другое и третье.
На этот раз – театральные афиши. ДОКТОР БЕНЕ ИЗ ПАРИЖА намеревался прочесть лекцию на тему «Терапевтическая ценность ВОДНОГО СНА».
«ШАТОКУАССКОЕ БРАТСТВО[111] СУСКВЕГАННСКОГО ФАЛАНСТЕРА организует симпозиум по теме «Социальная философия покойного доктора КОЛЬРИДЖА[112]». ДОКТОР ЭДВАРД МЭЛЛОРИ прочтёт научную лекцию с кинотропией…
«Это надо же!» – горько усмехнулся Мэллори. ЭДВАРД МЭЛЛОРИ – так вот прямо, восьмидесятипунктной машинной готикой. Неплохо, кстати, смотрится. Жаль только, что лекции этой не будет. Судя по всему, Гексли или кто-то из его персонала успел уже заказать афиши, а распоряжение об отмене запоздало.
Жаль, очень жаль, думал Мэллори, с какой-то собственнической нежностью глядя вслед удаляющемуся фургону. ЭДВАРД МЭЛЛОРИ. Хорошо бы раздобыть такую афишу на память о несостоявшейся лекции. Отклеить? Ну и куда же с ней потом, мокрой и липкой?
Он стал читать текст, чтобы сохранить его хотя бы в памяти. При ближайшем рассмотрении печать оказалась вовсе не такой уж хорошей, чёрные буквы имели неприятный, цвета запёкшейся крови ободок. Скорее всего, печатники выполняли предыдущий заказ в красных тонах и не вымыли толком иглы.
«ТОЛЬКО ДВА РАЗА! Музей практической геологии на Джермин-стрит имеет честь представить лондонской публике лекцию ДОКТОРА ЭДВАРДА МЭЛЛОРИ, Ч.К.О., Ч.К.Г.О., каковой изложит поразительную историю открытия им в диком Вайоминге знаменитого СУХОПУТНОГО ЛЕВИАФАНА, свои теории относительно среды обитания этого чудовища, его привычек и диеты, а также историю своих встреч с дикими ИНДЕЙЦАМИ племени шайенов. Кроме того, он подробнейшим образом опишет ГНУСНОЕ, ЛЕДЕНЯЩЕЕ КРОВЬ УБИЙСТВО своего ближайшего соперника покойного ПРОФЕССОРА РАДВИКА и поделится секретами АЗАРТНЫХ ИГР, в том числе и особо правилами поведения в ПРИТОНАХ ДЛЯ КРЫСИНЫХ БОЁВ, за чем последует изысканный ТАНЕЦ СЕМИ ПОКРЫВАЛ в исполнении нескольких мисс Мэллори, которые дадут откровенный отчёт о своём приобщении к ИСКУССТВУ ЛЮБВИ. Женщины и дети не допускаются. Цена билета 2 ш. 6 п. Шоу пройдёт в сопровождении наисовершеннейшей кинотропии мистера КИТСА».
Мэллори скрипнул зубами и бросился бежать; легко обогнав неспешно катившийся фургон, он схватил мула под уздцы. Животное споткнулось, фыркнуло и остановилось. Его грязная голова была закутана в парусиновую маску, сооружённую из торбы.
Кучер невнятно завопил, спрыгнул с козел и взмахнул короткой увесистой дубинкой.
– Эй ты, мотай, покуда цел! – крикнул он, переходя на нормальный человеческий язык. – Ты меня слышал? Бери ноги в руки и…
Оценив габариты Мэллори, смельчак приутих, однако продолжал угрожающе похлопывать дубинкой по мозолистой ладони.
Из-за фургона выбежал расклейщик; он держал своё хитрое устройство наперевес, как вилы.
– Отойдите-ка, мистер, – мирно предложил кучер. – Мы вам ничего не сделали.
– Не сделали? – возмущённо заорал Мэллори. – Где вы, сволочи, взяли эти афиши? Отвечай, когда тебя спрашивают!
– Сегодня Лондон распахнут настежь! – Расклейщик вызывающе взмахнул перед носом у Мэллори валиком своего устройства. – Хочешь подраться из-за того, где мы лепим нашу бумагу, так давай!
Один из огромных рекламных щитов, составлявших стенку фургона, со скрипом откинулся в сторону. Из тёмного проёма на мостовую спрыгнул невысокий, кряжистый, сильно облысевший господин в красной охотничьей куртке, клетчатых брюках, заправленных в лакированные сапоги, и без головного убора.
Маски на круглом румяном лице тоже не было.
– Что тут происходит? – Чтобы задать этот вопрос, лысоватому господину потребовалось вытащить изо рта большую, яростно дымящую трубку.
– Хулиган, сэр! – объявил кучер. – Какой-то наёмный громила, Индюк подослал!
– Он что, один? – вскинул брови крепыш. – Странно это как-то. – Он оглядел Мэллори с головы до ног. – Ты знаешь, кто я, сынок?
– Нет, – качнул головой Мэллори. – Ну и кто же ты такой?
– Я – тот, кого называют королём расклейщиков, вот так-то, мой мальчик! Ты, видно, совсем новичок в нашем деле!
– Я не знаю вашего дела и знать не хочу! Я – доктор Эдвард Мэллори!
Крепыш скрестил руки немного покачался на каблуках:
– Нун?
– Вы только что наклеили афишу, которая злостно на меня клевещет!
– Ясненько, – протянул король. – Теперь понятно, какая муха тебя укусила. – Он облегчённо усмехнулся. – Ну так вот, доктор Эдвард Мэллори, я тут совершенно ни при чём. Я их только клею, а не печатаю. Так что ко мне не может быть никаких претензий.
– Как бы там ни было, вы не будете больше расклеивать эти проклятые пасквили! – твёрдо сказал Мэллори. – Я хочу забрать всё, что у вас осталось, и хочу знать, где вы их получили!
Царственным мановением руки король успокоил свою немногочисленную гвардию.
– Я очень занятой человек, доктор Мэллори, и не могу тратить время на выслушивание бессмысленных угроз. Если вы не против, зайдёмте в мой фургон и поговорим как джентльмен с джентльменом.
Он вопросительно прищурил маленькие, васильково-голубые глаза.
– Хорошо, – неуверенно пробормотал Мэллори, спокойный ответ короля словно выпустил весь пар из его возмущения. Теперь он чувствовал себя довольно глупо и не в своей тарелке.
– Хорошо, – повторил он. – С удовольствием.
– Вот и прекрасно. Том, Джемми, за работу. – Король ловко вскарабкался в фургон.
Поколебавшись секунду, Мэллори последовал за ним. Никаких сидений внутри фургона не было, зато весь пол устилала ворсистая тёмно-каштановая ткань, подбитая снизу чем-то мягким и простёганная на манер турецкого дивана. По стенам тянулись глубокие лакированные стеллажи, забитые туго скатанными рулонами афиш. Сквозь распахнутый потолочный люк внутрь фургона струился тусклый, мрачный свет. От кошмарной вони клея и дешёвого чёрного самосада перехватывало дыхание.
Король раскинулся на полу, подсунув под спину пухлую подушку. Пистолетный щелчок кнута, недовольное ржание, заскрипели колёса, и фургон сдвинулся с места.
– Джин с водой? – предложил король, открывая шкафчик.
– Просто воды, если можно, – попросил Мэллори.
– Воды так воды. – Король достал большую глиняную бутыль и наполнил жестяную кружку. Мэллори стянул грязную маску под подбородок и жадно вылакал воду.
За первой кружкой последовала вторая и третья.
– Может, немножко лимонного соку? Только вы уж, – подмигнул король, – постарайтесь не напиться до непотребного состояния.
Мэллори откашлялся, прочищая горло.
– Премного благодарен. – Без маски он чувствовал себя странно голым, а неожиданная любезность короля расклейщиков – в сочетании с химической вонью клея, едва ли не худшей, чем вонь Темзы, – окончательно его ошарашила. – Я очень сожалею о своей… э-э… излишней резкости.
– Да это всё мои ребята, – великодушно обронил король. – В афишерасклеечном бизнесе всегда приходится держать кулаки наготове. Вот прямо вчера моим ребятам пришлось довольно круто разбираться со старым Индюком и его шайкой. По вопросу расклеечных площадей на Трафальгар-сквер, – презрительно фыркнул король.
– Вчера у меня тоже были определённые трудности, – хрипло отозвался Мэллори. – Но по сути я – человек разумный, и уж во всяком случае, сэр, я не люблю скандалов.
– Никогда не слышал, чтобы Индюк нанимал в громилы образованного человека, – умудрённо кивнул король. – По вашему платью и манерам можно понять, что вы учёный.
– У вас острый глаз.
– Хотелось бы так думать, – ухмыльнулся король. – Ну а теперь, когда всё встало на свои места, может быть, вы просветите меня относительно причин вашего недовольства?
– Всё дело в этих ваших афишах, – с жаром начал Мэллори. – Они поддельные. И клеветнические. И, разумеется, незаконные.
– Я уже успел вам заметить, что мы тут абсолютно ни при чём, – развёл руками король. – Позвольте мне разъяснить вам смысл нашей работы. На расклейке сотни листов двойного формата я зарабатываю один фунт один шиллинг. Иными словами, два и шесть десятых пенни за лист, для ровного счёта – три. И если вы желаете купить какие-нибудь из моих объявлений по этой цене – что ж, можно и поговорить.
– Где они? – спросил Мэллори.
– Я с готовностью разрешаю вам поискать вышеупомянутый товар на стеллажах.
Когда фургон остановился для очередной расклейки, Мэллори начал перебирать афиши; они были свёрнуты в толстые перфорированные рулоны, плотные и увесистые, как дубинки.
Король передал кучеру через люк очередной рулон, мирно выбил пенковую трубку, наполнил её табаком, взятым из грубого бумажного кулька и раскурил от немецкой трутницы. Затем он блаженно выпустил облако вонючего дыма.
– Вот они. – Вытянув из рулона верхнюю афишу, Мэллори расправил её на полу. – Посмотрите на эту гнусность. На первый взгляд всё выглядит прекрасно, но дальше сплошная мерзость.
– Стандартный рулон из сорока листов, шесть шиллингов ровно.
– Прочтите здесь, – сказал Мэллори, – где они практически обвиняют меня в убийстве!
Король читал заголовок, шевеля губами и мучительно морща лоб.
– Мэ Лори, – сказал он наконец. – Лори – это что, обезьянки такие? Или попугаи, я всегда путаю. Так вы что, выступаете с ними перед публикой?
– Мэллори – это моя фамилия!
– Театральная афиша, без иллюстраций, половинная – значит, в те самые два стандартных формата… – Король снова наморщил лоб. – Помню, помню, они ещё малость смазанные. Ну знал же я, с первого момента почувствовал, что-то с этим заказом не так. – Он вздохнул, выпустив новое вонючее облако. – А с другой стороны, этот ублюдок, он же вперёд заплатил.
– Кто? Кому?
– В Лаймхаусе, в Вест-Индских доках, – снова вздохнул король. – Чего-то там варится в тех местах, доложу я вам, доктор Мэллори. Со вчерашнего дня всякие прохиндеи лепят там новёхонькие плакаты по всем стенам и заборам, какие под руку попадутся. Мои ребята совсем уж было думали разобраться с ними насчёт такого наглого вторжения, пока капитан Свинг – это он так себя называет – не решил прибегнуть к нашим услугам.
У Мэллори вспотели подмышки.
– Капитан Свинг?
– Он такой же капитан, как я – папа римский, – фыркнул король. – Ипподромный жучок, если судить по платью. Невысокий, рыжий, косоглазый, и ещё у него шишка на лбу, вот тут. Псих, каких ещё поискать. Хотя довольно вежливый, сразу согласился не лезть в наше расклейное дело, мы объяснили ему обычаи, и он сразу согласился. И денег у него, похоже, куры не клюют.
– Я его знаю! – дрожащим голосом воскликнул Мэллори. – Это – луддитский заговорщик. Возможно, он сейчас самый опасный человек во всей Англии!
– Вот уж никогда бы не подумал, – хмыкнул король.
– Он – страшная угроза общественному спокойствию!
– А по виду не скажешь, – возразил король. – Смешной очкастый коротышка, да ещё сам с собой разговаривает.
– Этот человек – враг государства, заговорщик самого пагубного толка!
– Я-то сам мало слежу за политикой, – сказал король, спокойно откидываясь на подушки. – Закон о расклейке плакатов – вот вам и вся ихняя политика, дурь собачья! Это чёртов закон жёстко ограничивает, где можно вешать плакаты, а где нет. И ведь я же, доктор Мэллори, я же лично знаю члена парламента, который протащил этот закон, я же работал на его избирательную кампанию. Этого типа нимало не трогало, куда лепят его плакаты. Куда бы ни лепили – всё путём, лишь бы на плакатах был он, а не кто другой.
– Господи! – прервал его Мэллори. – Подумать только, что этот негодяй на свободе, в Лондоне, да ещё с деньгами из Бог знает какого источника, и он подстрекает к восстанию и мятежам, да ещё в момент всеобщей беды, да ещё имеет в своём распоряжении машинный печатный станок! Это кошмар! Ужас!
– Да вы же сами себя заводите, доктор Мэллори. – Король укоризненно покачал головой. – Мой дорогой папаша, упокой, Господи, его душу, всегда мне говорил: «Когда все вокруг теряют голову, ты просто вспомни, что в фунте как было двадцать шиллингов, так и осталось».
– Возможно, что и так, – сказал Мэллори, – но только…
– Мой дорогой папаша клеил афиши в смутные времена! Ещё в тридцатых, когда кавалерия топтала рабочих, а потом крючконосого Веллингтона разнесли в клочья. Суровые были времена, сэр, куда суровее нынешних, когда всех-то и неприятностей, что какой-то там смрад! И это вы называете бедой? Лично для меня это удачный шанс, и я стараюсь им воспользоваться.
– Боюсь, вы не совсем сознаёте глубину этого кризиса, – возразил Мэллори.
– Смутные времена – вот когда начали печатать первые плакаты в четыре двухформатных листа! Правительство тори подрядило моего папашу – он был тогда церковным сторожем и расклейщиком в приходе Святого Андрея в Холборне – замазывать плакаты радикалов. Ему приходилось нанимать для этого женщин – вот сколько было работы. Они замазывали плакаты радикалов днём, а ночью расклеивали новые! Во времена революций открывается уйма возможностей! Мэллори вздохнул.
– Мой папаша изобрёл механизм, получивший название «Патентованное раздвижное прижимающее устройство», к которому я потом добавил ряд усовершенствований. Эта штука служит для наклейки плакатов под мостами, мы же и с воды работаем, а не только на суше. Мы, наша семья, все сильно предприимчивые, нос никогда не вешаем.
– Много вы там напредпринимаете, если от Лондона останется одно пепелище, – бросил Мэллори. – Вы же фактически помогаете этому мерзавцу в его анархистских заговорах!
– У вас всё шиворот-навыворот, доктор Мэллори, – коротко хохотнул король. – Когда я видел этого парня в последний раз, это он отдавал мне свои деньги, а не наоборот. Если уж на то пошло, он поручил моим заботам чуть не весь тираж своих плакатов – вон они там, в верхнем ряду. – Король встал, вытащил несколько рулонов и бросил их на пол. – Видите ли, сэр, в действительности вздор, напечатанный на этих листках, не имеет ровно никакого значения. Сокровенная истина заключается в том, что афиши по самой природе своей бесконечны, столь же регулярны и постоянны, как приливы и отливы в Темзе или лондонский дым. Истинные сыны Лондона зовут его «Дым», он же вечный город, подобно Иерусалиму или Риму, или, как сказали бы некоторые, Пандемониуму Сатаны! Вы же видите, что король расклейщиков нимало не беспокоится за дымный Лондон, верно? Ничего с этим городом не сделается!
– Но люди же бежали!
– Преходящая глупость; как бежали, так и вернутся, – с неколебимой уверенностью отозвался король. – Куда они денутся? Здесь – центр мироздания, вот так-то, сэр.
Мэллори молчал.
– Так вот, сэр, – провозгласил король, – послушайтесь моего совета, потратьте шесть шиллингов на этот рулон, в который вы так вцепились. А если вы готовы расстаться с фунтом, я добавлю к нему и все остальные кошмарно напечатанные плакатики нашего общего друга капитана Свинга. Каких-то двадцать шиллингов, и вы сможете покинуть эти улицы, отдохнуть себе спокойно дома.
– Часть этих плакатов уже расклеена, – заметил Мэллори.
– Я скажу ребятам, чтобы их замазали или заклеили, – улыбнулся король. – Если вы готовы заплатить им за труды.
– И это действительно будет конец? – Мэллори потянулся за бумажником. – Сомневаюсь я что-то.
– Сомневаетесь? – саркастически переспросил король. – А вот этот пистолетик у вас за поясом, он что – лучше вам поможет? Подобный предмет не делает чести джентльмену и учёному.
Мэллори промолчал.
– Послушайтесь моего совета, доктор Мэллори, уберите его подальше, пока не нарвались на неприятности. Я почти уверен, что вы могли бы поранить одного из моих ребят, не заметь я через глазок это оружие и не выйди, чтобы всё уладить. Идите-ка лучше домой, сэр, и поостыньте.
– А вы сами почему не дома, если даёте мне такой совет? – поинтересовался Мэллори.
– Почему? Так это ж и есть мой дом, сэр. – Король сунул деньги Мэллори в карман охотничьей куртки. – В хорошую погоду мы с моей старушкой пьём тут чай и вспоминаем о былом… о стенах, о набережных, о щитах…
– У меня нет в Лондоне дома, да и вообще я спешу в Кенсингтон по делам, – сказал Мэллори.
– Неблизкий путь, доктор Мэллори.
– И то правда, – согласился Мэллори. – Но я тут вдруг подумал, что у нас в Кенсингтоне немало зданий – музеев, дворцов науки, которых никогда не касалась реклама.
– Вот как? – задумчиво произнёс король. – Ну-ка расскажите.
Мэллори распрощался с королём за добрую милю до Дворца палеонтологии, не в силах более выносить запах клея, к тому же непрерывная тряска и раскачивание фургона вызывали у него морскую болезнь. Он потащился пешком с тяжёлыми рулонами пасквильных и анархистских плакатов, то и дело норовившими выскользнуть из потных рук. Где-то позади Джемми и Том принялись рьяно мазать клеем девственный кирпич Дворца политической экономии.
Мэллори прислонил рулоны к фонарному столбу и снова обмотал лицо маской. Голова у него сильно кружилась. Возможно, подумал он, в этом клее содержалось немного мышьяка или в чернилах использовалась какая-то тошнотворная гадость, сейчас ведь чего только из каменного угля не делают; так или не так, но он чувствовал себя отравленным и ужасно слабым. Когда он снова взялся за плакаты, бумага смялась в потных руках, как облезающая кожа утопленника.
Задуманная «капитаном Свингом» дьявольщина напоминала стоглавую гидру, теперь одна из её голов лишилась жала. Но этот скромный триумф представлялся унизительно мелким в сравнении с неистощимыми запасами злобной изобретательности противника. Мэллори блуждал в потёмках – в то время как его рвали невидимые клыки…
И всё же он добыл бесценную информацию: Свинг скрывается в Вест-Индских доках! Возможность схватиться с этим мерзавцем была так близка и при этом так далека – одно уже это могло свести с ума кого угодно.
Мэллори едва не упал, поскользнувшись на лошадиной лепёшке, и перекинул тяжёлые, готовые рассыпаться рулоны на правое плечо. Что смысла в пустых мечтах – разве сможет он, усталый и разбитый, противостоять Свингу в одиночку, безо всякой поддержки? Если даже забыть о том, что этого мерзавца защищают многие мили лондонского хаоса. Мэллори почти уже достиг Дворца, но на это ушли все его силы.
Он заставил себя сосредоточиться на делах первой необходимости. Во-первых, затащить эти проклятые плакаты в сейф. Возможно, они окажутся когда-нибудь полезны в качестве улики, а пока пусть полежат на месте свадебных часов Маделайн. Он заберёт часы, найдёт способ бежать из этого проклятого города и воссоединится с семьёй, давно бы пора. В зелёном Сассексе, на лоне матери-природы, он обретёт и покой, и ясность мысли, и безопасность. И шестерёнки его жизни снова сцепятся, как надо…
Рулоны выскользнули из ослабевших пальцев и посыпались на асфальт, один из них болезненно ударил его по ноге. Мэллори выругался сквозь зубы, собрал проклятые кругляки, взвалил их на другое плечо и побрёл дальше.
Дорогу ему перегородила совершенно неожиданная процессия. Призрачные, размазанные расстоянием и прогорклым туманом, по Найтсбриджу ехали боевые пароходы – приземистые гусеничные чудовища Крымской войны. Туман приглушал тяжёлое пыхтение моторов и слабое, мерное бряцание железных траков. Мэллори стоял, сжимая свою ношу, и смотрел на вереницу машин. Каждая из них тащила на прицепе зарядный ящик.
Укрытые брезентом пушки плотно облеплены солдатами, тускло поблёскивает стальная щетина штыков. Десятка полтора боевых машин, а то и все два. Мэллори недоумённо протёр слезящиеся от дыма глаза.
На Бромптон-Конкорс он увидел троицу в масках и шляпах, стремглав выбежавшую из разбитого дверного проёма; к счастью, его самого никто не трогал.
У ворот Дворца палеонтологии появилось заграждение, но эти баррикады никто не защищал. Было совсем не трудно проскользнуть мимо них, а затем, по скользким от тумана ступеням, к главному входу. Огромные двустворчатые двери Дворца были защищены мокрой парусиной, свешивавшейся с кирпичной арки до самого низа; от ткани резко пахло хлорной известью. За этой вонючей портьерой двери Дворца были слегка приоткрыты; Мэллори протиснулся внутрь.
В вестибюле и гостиной слуги укрывали мебель белыми муслиновыми чехлами. Другие, целая толпа, старательно подметали и мыли полы, обмахивали карнизы длинными метёлками из перьев. Лондонские женщины и значительное число разнокалиберных детей, все – в стандартных фартуках дворцовых уборщиц, работали не покладая рук; виду них был возбуждённый и озабоченный.
В конце концов Мэллори догадался, что это жёны, дети и прочие родственники дворцовых служителей, пришедшие в поисках убежища и защиты сюда, к наиболее представительному, в их глазах, зданию. И кто-то, скорее всего – Келли, комендант здания, с помощью тех учёных, кто ещё остался во Дворце, приставил беженцев к делу.
Мэллори направился к столу дежурного, сгибаясь под тяжестью своей бумажной ноши. А ведь это, подумал он вдруг, наш рабочий класс. При всей скромности своего общественного положения каждый из них – британец до мозга костей. И эти люди не поддались страху, они инстинктивно встали на защиту своих научных учреждений, на защиту закона и собственности. Такой нацией можно гордиться! Мэллори воспрянул духом, осознав, что грозное безумие хаоса достигло предела, упёрлось в непреодолимую преграду. В стихающем водовороте возникло ядро спонтанного порядка! Теперь всё изменится и организуется – подобно тому, как муть, оседающая на дно лабораторной колбы, принимает правильную кристаллическую структуру.
Мэллори забросил ненавистную ношу за пустующую конторку дежурного. На дальнем её конце судорожно отстукивал телеграф, змеилась на пол свежепробитая лента. Взглянув на это маленькое, но знаменательное чудо, Мэллори вздохнул, как ныряльщик, чья голова вышла наконец из-под воды.
Воздух Дворца насквозь пропитался дезинфицирующими средствами, но всё-таки здесь можно было вздохнуть полной грудью; Мэллори снял грязную маску и запихнул её в карман. Где-то в этом благословенном приюте можно найти еду. Тазик, мыло и серную присыпку от блох – проклятые твари совсем распоясались. Яйца. Ветчина. Вино для поднятия сил… Почтовые марки, прачки, чистильщики обуви – вся волшебная взаимосвязанная сеть цивилизации.
К Мэллори приближался незнакомец, британский офицер, субалтерн артиллерийских войск в элегантном мундире. Синий двубортный китель сверкал нашивками, медными пуговицами и золотом эполет, на безукоризненно отглаженных брюках краснели узкие лампасы. Фуражку офицера украшал золотой галун, с белого лакированного ремня свисала кобура, великолепная осанка, гордо вскинутая голова, чёткая армейская походка, вид решительный и целеустремлённый. Мэллори торопливо выпрямился, болезненно ощущая, как ужасно выглядит его измятая, насквозь пропотевшая одежда рядом с этим образчиком армейского совершенства. В лице офицера было что-то знакомое.
– Брайан! – крикнул Мэллори. – Брайан, детка! Офицер вздрогнул и припустил бегом, как самый обыкновенный деревенский мальчишка.
– Нед! Да это же и вправду ты! – воскликнул брат Мэллори; над короткой, по крымской моде, бородкой расцвела радостная улыбка. Мэллори протянул брату руку и болезненно сморщился, его пальцы словно попали в медвежий капкан.
Военная дисциплина и научная диета прибавили Брайану и дюймов, и фунтов. Шестой ребёнок в семье, он зачастую казался робким тихоней, но теперь этот младший братик возвышался на добрых шесть футов четыре дюйма, а взгляд окружённых морщинками голубых глаз говорил о том, что он успел повидать мир.
– А мы всё ждём тебя и ждём, – сказал Брайан.
В его мужественном уверенном голосе нет-нет да прорывались прежние интонации, отзвук тех далёких лет, когда шумная, вечно чего-то требующая орава мелюзги не давала своему старшему брату Неду ни сна, ни отдыха. Как ни странно, сейчас это напоминание о не слишком весёлом прошлом вдохнуло в Мэллори новые силы. Смятение рассеялось, как дым, и он почувствовал себя сильнее, решительнее; появление юного Брайана вернуло ему самого себя.
– Ну как же здорово, что ты здесь! – счастливо улыбнулся Мэллори.
– Здорово, что ты вернулся, – поправил его Брайан. – Мы слышали о пожаре в твоей комнате – а потом ты ушёл и пропал, как в воду канул! Мы с Томом прямо не знали, что и думать!
– Так что, Том тоже тут?
– Мы оба приехали в Лондон в машине Тома, – объяснил Брайан и тут же сник. – У нас ужасные новости, Нед, и обиняками ничего не выйдет, придётся сказать тебе напрямую.
– В чём дело? – спросил Мэллори, готовясь к самому худшему. – Это… это отец?
– Нет, Нед. С отцом всё в порядке, то есть как обычно, не хуже, не лучше. Дело в бедняжке Маделайн!
– Только не это, – застонал Мэллори. – Что с ней?
– Ну… Тут всё дело в моём приятеле, Джерри Ролингзе, – смущённо пробормотал Брайан. – Джерри вёл себя очень порядочно, он только о Маделайн и говорил, никогда, ну, не гулял на сторону. Но потом он получил это письмо, Нед, такое жуткое и грязное! Оно его совсем убило.
– Да не тяни ты, Христа ради! Какое ещё письмо?
– Ну, оно было подписано не именем, а просто: «Тот, кто знает». Но этот, который его послал, вправду знает о нас буквально всё – о семье, я хочу сказать, все наши мельчайшие дела, и вот он написал, что Маделайн была… ну… нецеломудренная. Только более грубыми словами.
Мэллори почувствовал, как его захлёстывает жаркая волна гнева.
– Понимаю, – выдавил он тихим, придушенным голосом. – Продолжай.
– Ну, как ты можешь догадаться, их помолвка расторгнута. Бедная Маделайн, она впала в такую меланхолию, что ты и представить себе не можешь. Поначалу вообще хотела руки на себя наложить, а теперь забросила все дела, только сидит на кухне и ревёт в три ручья.
Мэллори молчал, всё это просто не укладывалось в голове.
– Меня тут долго не было. Индия, потом Крым. – Брайан говорил еле слышно, запинаясь на каждом слове. – Я не знаю обстановку. Скажи мне правду – ты ведь не думаешь, что в этой сплетне что-то есть? Ведь не думаешь?
– Что? Наша Маделайн? Господи, Брайан, да она же из рода Мэллори! – Мэллори с грохотом опустил кулак на конторку. – Нет, всё это грязная клевета. Подлые нападки на честь нашей семьи!
– Как… но кто… зачем?..
– Я знаю, почему… И знаю, какой негодяй это сделал.
Глаза Брайана расширились.
– Знаешь?
– Да. Это тот же человек, который устроил мне пожар. И я знаю, где он сейчас прячется! Брайан потрясённо молчал.
– Он ненавидит меня, хочет меня уничтожить. – Мэллори старался не сказать лишнего. – Это связано с одной тёмной историей. С делом государственной важности. Я теперь обладаю некоторым весом, Брайан; и я открыл такой секрет, такой тайный заговор, честный солдат, вроде тебя, может и не поверить!..
– Я видел в Индии изощрённые языческие жестокости, от которых мутило самых крепких мужчин, – покачал головой Брайан. – Но знать, что подобное творится у нас в Англии, – это невыносимо! – Брайан подёргал себя за бороду – жест, показавшийся Мэллори до странности знакомым. – Я знал, что нужно идти прямо к тебе, Нед. Ты всегда всё понимаешь. Ну, так что же? Как нам быть с этим кошмаром? Мы можем что-нибудь сделать?
– Этот твой пистолет – он в рабочем состояний? Глаза Брайана вспыхнули.
– По правде говоря, это не табельное оружие. Трофейный, я его с русского офицера снял… – Он начал расстёгивать кобуру.
Мэллори опасливо оглянулся и покачал головой.
– Ты не побоишься использовать его при необходимости?
– Побоюсь? – переспросил Брайан. – Не будь ты штатским, Нед, я бы воспринял этот вопрос как оскорбление.
Мэллори молчал.
– Это ведь ради семьи, верно? – Брайан явно сожалел о своей нечаянной резкости. – Как раз за это мы и воевали с русскими – за спокойствие тех, кто остался дома.
– Где Томас?
– Он обедает в… ну, я тебе покажу.
Брайан повёл брата в гостиную Дворца. Академические владения были переполнены шумными, хриплоголосыми обедающими – по большей части, из рабочих, – которые жадно сметали с дворцового фарфора плебейскую варёную картошку. Том Мэллори, принарядившийся в короткую полотняную куртку и клетчатые брюки, скучал над остатками жареной рыбы и недопитым стаканом лимонада.
Рядом с ним сидел Эбенезер Фрейзер.
– Нед! – воскликнул Том. – Я же знал, что ты придёшь! – Он вскочил и придвинул ещё один стул. – Присаживайся к нам, присаживайся! Нас угощает твой друг, мистер Фрейзер.
– Ну и как оно, доктор Мэллори? – мрачно осведомился Фрейзер.
– Немного устал, – неопределённо ответил Мэллори, – но вот подкреплюсь, глотну хакл-баффа, и всё придёт в норму. А как вы, Фрейзер? Надеюсь, вполне оправились? – Он понизил голос: – И что вы тут понарассказывали моим несчастным братьям?
Фрейзер гордо промолчал.
– Сержант Фрейзер – лондонский полицейский, – пояснил Мэллори. – А точнее – рыцарь плаща и кинжала.
– Правда? – встревожился Том.
К столу пробрался официант – настоящий, из постоянного персонала; виду него был задёрганный и виноватый.
– Извините, доктор Мэллори, но запасы Дворца несколько истощились. Я бы посоветовал вам заказать рыбу с жареной картошкой – если, конечно же, вы не возражаете.
– Прекрасно. И не могли бы вы смешать мне хакл-бафф… Ладно, забудем. Принесите тогда кофе. Чёрный и покрепче.
– Ночью вы, похоже, не скучали, – заметил Фрейзер, когда официант отошёл достаточно далеко.
Теперь Том и Брайан смотрели на полицейского с плохо скрываемой неприязнью.
– Я узнал, что тот тип с ипподрома – капитан Свинг – скрывается в Вест-Индских доках, – сказал Мэллори. – Он пытается организовать настоящий мятеж.
Рот Фрейзера плотно сжался.
– У него есть машинный типографский станок и сообщники из всякой швали. Он печатает сотни подстрекательских прокламаций. Я конфисковал сегодня утром несколько образчиков – непристойная, клеветническая луддитская мерзость!
– Я же говорю, что вы не скучали.
– Скоро дел у меня будет ещё больше, – фыркнул Мэллори. – Я хочу поймать этого мерзавца, покончить с его гнусными происками раз и навсегда!
– Та к что, этот самый «капитан Свинг» и написал эту гадость про нашу Мадди, да? – подался вперёд Брайан.
– Да.
– Вест-Индские доки? – Том буквально подпрыгивал от возбуждения. – А где это – Вест-Индские доки?
– В Лаймхаус-Рич, на другом конце Лондона, – вздохнул Фрейзер.
– Ерунда, – успокоил его Том. – Я же на «Зефире»!
– Ты взял гоночную машину Братства? – поразился Мэллори.
– Да нет, – отмахнулся Том, – не ту древнюю тарахтелку, а последнюю модель! Эта новая, с иголочки, красавица стоит сейчас в стойле вашего Дворца. Докатила из Сассекса за одно утро, и шла бы ещё быстрей, если бы не тендер. – Он рассмеялся. – Мы можем ехать, куда захотим.
– Не забывайтесь, джентльмены, – негромко произнёс Фрейзер.
Все примолкли; официант поставил на стол тарелку и тут же удалился. От вида жареной камбалы с картошкой голодный желудок Мэллори сжался в тугой болезненный комок.
– Мы – свободные британские граждане, – решительно заявил Мэллори, – и можем делать всё, что нам хочется. – Затем он взял вилку и с не меньшей решительностью набросился на еду.
– Лично я считаю это полной глупостью, – сказал Фрейзер. – Улицы полны мятежного сброда, а нужный вам человек хитёр, как лиса.
Мэллори иронически хмыкнул.
– Доктор Мэллори, – непреклонно продолжил Фрейзер, – мне поручили вас охранять. Мы не можем допустить, чтобы вы разворошили осиное гнездо в самой кошмарной из лондонских трущоб!
– Вы же знаете, что он хочет меня уничтожить. – Мэллори глотнул горячего кофе и поглядел на Фрейзера в упор. – Если я не прикончу его сейчас, пока есть такая возможность, мало-помалу он расклюёт меня на куски, как стервятник – дохлую лошадь. И ни хрена вы меня не защитите. Этот человек – не такой, как мы с вами, Фрейзер! Для него нет ничего запретного.
Ставкой здесь – жизнь или смерть. Или он, или я! И вы сами знаете, что это так.
Доводы Мэллори, его горячность заметно смутили Фрейзера; Том и Брайан, впервые осознавшие масштаб обрушившейся на них беды, растерянно переглянулись, а затем гневно воззрились на инспектора.
– Не будем спешить, – неуверенно начал Фрейзер. – Как только рассеется туман и восстановится порядок…
– Капитан Свинг таится в тумане, который никогда не рассеивается, – оборвал его Мэллори.
– Я не вижу смысла в этом разговоре, мистер Фрейзер! – взмахнул рукой Брайан. – Вы преднамеренно обманули моего брата Томаса и меня! Я не могу доверять никаким вашим советам.
– Брайан прав! – Том смотрел на Фрейзера со смесью презрения и удивления. – Этот человек объявил себя твоим другом, Нед, и мы говорили с ним о тебе совершенно свободно, ничего не скрывая! А вот теперь он вознамерился нами командовать! – Том потряс тяжёлым кулаком. – Я намерен проучить этого капитана Свинга! И если начать придётся с вас, мистер Фрейзер, то я готов!
– Тише, ребята, тише, – осадил братьев Мэллори, неторопливо вытирая рот салфеткой. На них уже начинали оборачиваться. – Фортуна нам благоприятствует, мистер Фрейзер, – добавил он, повернувшись к инспектору. – Я обзавёлся револьвером. И Брайан тоже вооружён.
– Господи помилуй, – безнадёжно вздохнул Фрейзер.
– Я не боюсь Свинга, – продолжал Мэллори. – Помните, я уже уложил его однажды? Лицом к лицу он просто жалкий щенок.
– Он – в доках, Мэллори, – возразил Фрейзер. – Вы всерьёз надеетесь провальсировать через толпы бунтовщиков в самом опасном районе Лондона?
– Мои братья не какие-нибудь грошовые пижоны из танцевальной академии, да и я – тоже, – усмехнулся Мэллори. – Или, по-вашему, лондонская голытьба опаснее вайомингских дикарей?
– В общем-то, да, – медленно проговорил Фрейзер. – Значительно опаснее, уж я-то эту публику знаю.
– Господи, Фрейзер! Не тратьте нашего времени на подобную ерунду! Мы должны дать решительный бой этому скользкому фантому, а лучшей возможности нам никогда не представится. Во имя разума и справедливости, оставьте свой бесполезный скулёж!
– Ну а если, – вздохнул Фрейзер, – этот отважный поход заведёт вас в хитро расставленную ловушку и вы погибнете, как ваш коллега Радвик? Что тогда? Что я скажу своему руководству?
– У вас была когда-нибудь младшая сестра, мистер Фрейзер? – вмешался Брайан. – Вам приходилось когда-нибудь смотреть, как счастье девочки разбивается вдребезги, словно фарфоровая чашка под пятой чудовища? А вместе с её сердцем и сердце крымского героя, честно намеревавшегося повести её под венец…
– Хватит! – страдальчески застонал Фрейзер. Брайан обиженно смолк и откинулся на спинку стула.
Фрейзер разгладил лацканы своего сюртука.
– Похоже, сама судьба велит нам идти на риск, – признал он, криво пожав плечами и слегка поморщившись. – С того самого момента, как я встретил вас, доктор Мэллори, у меня пошла сплошная полоса неудач. Пора бы ей и кончиться. – Внезапно его глаза блеснули. – Кто сказал, что мы не сможем схватить негодяя! Арестовать его! Он умён, но четыре храбрых человека могут застать этого паскудного мерзавца врасплох, когда он самозабвенно пыжится, выставляя себя этаким якобинским вожаком.
Лицо Фрейзера исказилось неподдельным гневом; выглядело это страшновато.
– Удача сопутствует смелым, – вставил Брайан.
– А Господь заботится о дураках, – пробормотал Фрейзер. Он напряжённо подался вперёд, поддёрнув штанины на костлявых коленях. – Это серьёзное дело, джентльмены! Нам предстоит не увеселительная прогулка, а тяжёлая и опасная работа! Мы возьмём закон, наши жизни и самоё нашу честь в свои собственные руки[113], и если уж браться за это дело, то лишь при условии строжайшей секретности.
Мэллори почувствовал, что нужно закрепить близкую победу.
– Мои братья и я уважаем ваши особые знания, сержант Фрейзер! – (Ну и пройдоха же ты, Нед. И откуда что берётся?) – Если вы поведёте нас к торжеству справедливости, мы охотно поставим себя в ваше распоряжение. Вам ни минуты не следует сомневаться ни в нашем благоразумии, ни в нашей решимости. На карту поставлена святая честь нашей любимой сестры.
Столь резкая смена курса застала Тома и Брайана врасплох, поскольку они всё ещё не доверяли Фрейзеру, однако им хватило сообразительности понять хитрость старшего брата и с жаром его поддержать.
– Я не был треплом и не буду! – заявил Том. – До самой могилы!
– Хочется думать, что честное слово британского солдата всё ещё имеет цену, – отчеканил Брайан.
– И всё-таки это авантюра, – обречённо вздохнул Фрейзер.
– Я должен развести пары у «Зефира», – сказал Том, вставая. – Котёл холодный, так что на разогрев уйдёт полчаса.
Мэллори кивнул. Нужно использовать это время с толком.
Вымытый, причёсанный и присыпанный в интимных местах блошиным порошком, Мэллори пытался разместиться понадёжнее на брезенте, прикрывавшем уголь в прицепном деревянном тендере «Зефира». В каплевидной, с тонкими стенками, кабине маленькой машины было всего два места, их заняли Том и Фрейзер. Сейчас эти специалисты по лондонской географии спорили над картой. Брайан уже вытоптал себе в тендере некое подобие гнезда и растянулся поверх невысокой груды угля.
– Очень уж много приходится шуровать лопатой на этих теперешних машинах, – стоически улыбнулся он присевшему рядом брату. – Том прямо сдвинулся на своём драгоценном «Зефире»; все уши мне прожужжал по дороге в Лондон.
Машина дёрнулась и покатила, мерно заскрипели деревянные, на резиновых шинах колёса тендера. Новый «Зефир» мчался по опустевшей Кенсингтон-роуд с поразительной скоростью. Брайан стряхнул с рукава крохотный пылающий уголёк, вылетевший из дымовой трубы.
– Возьми маску, – сказал Мэллори, предлагая брату одну из импровизированных дыхательных масок, сшитых дамами во Дворце, – аккуратный квадратик грубой бумажной материи, набитый дешёвой конфедератской ватой, простёганный и снабжённый завязками.
В ушах свистел воздух; Брайан принюхался.
– Не так уж и страшно.
Мэллори тщательно завязал на затылке ленточки своей маски.
– Всё равно миазмы скажутся на здоровье, не сейчас, так потом.
– Ты бы поплавал на вонючем армейском транспорте, – отозвался Брайан. В отсутствие Фрейзера он заметно расслабился, через блестящую армейскую оболочку проступил обыкновенный сассексский парень. – Дым, угар, ребят укачивает, кто не успел добежать до борта – блюёт прямо на палубу! Мы тащились из Бомбея через этот новый французский канал – Суэцкий, значит. Несколько недель на этом долбаном транспорте! Из гнилой египетской жары – прямо в крымскую зиму! Меня не взяли ни малярия, ни перемежающаяся лихорадка – так стоит ли волноваться из-за какого-то там лондонского туманчика. – Брайан негромко рассмеялся.
– Я часто думал о тебе в Канаде, – сказал Мэллори. – Ты завербовался на пять лет, а тут вдруг война! Но я знал, что мы будем тобой гордиться. Я знал, что ты исполнишь свой долг.
– Мы, Мэллори, теперь по всему миру, Нед, – философски отозвался Брайан. Голос его звучал грубовато, но бородатое лицо порозовело от похвалы старшего брата. – Где-то сейчас наш Майкл, старый добрый Мики?
– Да кто же их, моряков, знает, – пожал плечами Мэллори, – думаю, в Гонконге. Он наверняка был бы сегодня с нами, если бы его корабль занесло в английский порт. Майкл никогда не боялся хорошей драки.
– Я уже видел Эрнестину и Агату, – сказал Брайан. – И их малышей.
Он ни словом не упомянул Дороти. О ней в семье старались не говорить.
Впереди показался очередной дворец науки. Брайан перевернулся с боку на бок, чтобы получше рассмотреть его зубцы и шпили, а затем хмуро сказал:
– Не люблю я драться на улицах. Это было единственное место, где русские положили много наших – на улицах Одессы. Перебегали от дома к дому, стреляли с крыш, из-за каждого угла, ну словно бандиты какие. Так цивилизованные люди не воюют.
– А почему они не закрепились на каком-нибудь рубеже, не дали вам честный бой?
Брайан взглянул на брата с удивлением, а затем невесело рассмеялся.
– Ну, по первости они пробовали – при Альме и Инкермане. Но мы им так врезали, что не скоро забудут. Бежали, как наскипидаренные. Тут отчасти и моя заслуга. Королевская артиллерия, Нед.
– Ну-ка расскажи, – заинтересовался Мэллори.
– Мы – самый научный изо всех родов войск. Военные радикалы, они прямо обожают артиллерию. – Брайан лизнул палец и смахнул с рукава очередную искру. – Особая военная наука! Задумчивые очкарики со сплошными цифрами в голове. Никогда не видели обнажённой сабли или штыка. Для победы в современной войне ничего такого и не нужно. Тут всё дело в траекториях и дистанционных трубках.
Он настороженно наблюдал, как по улице крадутся двое мужчин в широких плащах.
– Русские старались как могли. Вспомнить только Редан и Севастополь, какие там были мощные редуты. А под огнём тяжёлой артиллерии они разлетелись в клочья. Тогда русские отступили и засели в окопах, но шрапнель наших многоствольных мортир накрывала их сверху. – Глаза Брайана затуманились, он весь ушёл в воспоминания. – Это нужно было видеть, Нед. Фонтаны земли и белого, как вата, дыма, встающие вдоль линии обстрела через равные промежутки, как деревья в фруктовом саду. Каждый снаряд ложился точно на своё место. А после артподготовки наша пехота – в основном французские союзники, английской пехоты там почти не было – форсировала заграждения и добила бедных иванов из автоматов.
– Газеты писали, что русские вояки нисколько не уважают законов воинской чести.
– Сообразив наконец, что им и близко к нам не подойти, эти ребята совсем озверели, – кивнул Брайан. – Перешли к партизанским действиям, устраивали засады, стреляли по белым флагам и всё такое. Грязная война, бесчестная. Мы не могли с этим мириться. Пришлось принять меры.
– Во всяком случае, всё кончилось быстро, – вставил Мэллори. – Никто не любит войны, но нужно же было преподать царю Николаю урок. Не думаю, чтобы этот тиран рискнул ещё раз дёрнуть льва за хвост.
Брайан кивнул.
– Просто поразительно, на что способны новые зажигательные снаряды. Их можно класть по квадратам, точность как в аптеке. – Его голос упал. – Ты бы посмотрел, как горела Одесса. Это было как огненный ураган. Всесметающий ураган…
– Да, я об этом читал, – кивнул Мэллори. – При осаде Филадельфии тоже была «огненная буря». Очень интересное явление.
– Да уж, – мрачно усмехнулся Брайан, – куда интереснее. Эти янки, они ведь ровно ничего не понимают в военном деле. Это ж какую нужно иметь голову, чтобы делать такое со своими городами!
– Странный они народ, – согласился Мэллори.
– Некоторые народы слишком глупы, чтобы управлять собой сами, это точный факт. – Брайан настороженно огляделся по сторонам; Том как раз вёл «Зефир» мимо тлеющих останков паробуса. – А тебе-то они как, понравились, янки эти?
– Я не имел дела с американцами, только с индейцами. – (И о делах этих лучше помалкивать, добавил про себя Мэллори). – А кстати, что ты думаешь об Индии?
– Ужасная страна, – с готовностью отозвался Брайан. – Ужасная при всех своих чудесах, а чудес там этих столько, что плюнуть некуда, и одно чудеснее другого. В Азии только один народ имеет какие-то начатки здравого смысла – японцы.
– Ты же вроде принимал участие в Индийской кампании, – сказал Мэллори. – А я вот так и не разобрался, кто такие эти сипаи.
– Сипаи – это туземные войска. У нас там были крупные неприятности с мятежниками, всякая мусульманская чушь из-за свиного жира на винтовочных патронах! Чистейшая туземная глупость, но они, видите ли, не едят свинины, а к тому же – крайне суеверны. Паршивая была ситуация, счастье ещё, вице-король Индии не дал туземным полкам современной артиллерии. Одна батарея многоствольных мортир Уолзли способна за пять минут отправить на тот свет целый бенгальский полк в полном боевом составе. – Брайан немного помолчал, а затем пожал плечами. – За время мятежа я насмотрелся всякого варварства, и в Мератхе и в Лакхнау… Трудно поверить, что человек способен на такие жестокости. И ведь всё это делали наши собственные туземные войска, солдаты, которых мы обучали и пытались воспитывать.
– Фанатики, – кивнул Мэллори. – Однако простые индийцы, разумеется, должны быть благодарны нам за разумное управление. За железные дороги, телеграф, акведуки и всё такое.
– Ну, – протянул Брайан, – когда видишь какого-нибудь факира, сидящего в храмовой нише, голого, грязного, вонючего и с цветочком в волосах – ну откуда тебе знать, что там творится в его свихнутом набалдашнике? – Он умолк, а затем вдруг резко ткнул пальцем через плечо Мэллори. – Вон там… Что они там делают, эти мерзавцы?
Мэллори обернулся. На поперечной улице возле самого перекрёстка раскинулось большое кольцо игроков.
– Кости кидают, – объяснил он брату.
Под навесом разгромленного магазина гнусного вида оборванцы по очереди прикладывались к бутылке. Один из них, жирный и всклокоченный, сделал вслед «Зефиру» непристойный жест, дружки поддержали его нестройными угрожающими воплями.
Брайан упал на брезент ничком, а затем осторожно поднял голову над деревянным бортом тендера.
– Они вооружены?
– А какая разница, – пожал плечами Мэллори. – Нас же никто не трогает.
– Они за нами гонятся, – объявил Брайан.
Мэллори удивлённо взглянул на брата, но тут же к немалому своему изумлению обнаружил, что Брайан совершенно прав. Оборванцы преследовали «Зефир», они неслись по пустынной улице, потрясая кулаками и расплёскивая из бутылки остатки джина. Деревенские собаки, считающие своим долгом облаять каждую проезжающую телегу, – вот кого напоминал этот озлобленный, дико вопящий сброд. Брайан привстал на колено, расстегнул кобуру, положил руку на рукоятку странного, необычно большого пистолета…
И чуть не вылетел на мостовую, когда Томас резко прибавил скорость. Мэллори схватил брата за ремень, втащил его назад и бросил на брезентовое ложе, жёсткое, но безопасное. Вот так и с тобою было бы, думал он, слыша, как стучит по мостовой уголь, просыпавшийся при рывке. Оборванцы прекратили бесполезную погоню и даже перестали кричать; они нагибались, поднимали куски угля и тупо их рассматривали.
– Откуда ты знал, что они собираются напасть? – спросил Мэллори.
Брайан вынул носовой платок и начал отряхивать с коленей угольную пыль.
– Просто знал.
– Но почему они так?
– Наверное, потому, что мы тут, а они – там. Потому, что мы едем, а они идут пешком! – Брайан явно недоумевал, ну как же можно не понимать таких простых вещей!
Мэллори отвёл взгляд и сел.
– Возьми маску, – мягко сказал он, протягивая брату матерчатый квадрат. – Для тебя же брал.
Брайан застенчиво улыбнулся и начал возиться с завязками.
На всех перекрёстках Пикадилли маячили фигуры в пятнистом обмундировании, тускло поблёскивала сталь примкнутых штыков. Некоторые сидели, поставив на колени жестяные котелки, и завтракали положенной по рациону овсянкой. При первой встрече с патрулём Мэллори приветственно помахал рукой, однако отважные защитники отечества смотрели на проносящуюся мимо машину с таким агрессивным недоверием, что больше он этого эксперимента не повторял. Чуть подальше, на углу Лонгакр-стрит и Друри-лейн, солдаты активно учили уму-разуму небольшой отряд растерянных лондонских полицейских. Полицейские бестолково суетились со своими ни на что не годными дубинками. Некоторые успели лишиться шлемов, у многих были забинтованы руки и головы.
Том остановил «Зефир», чтобы подбросить в топку уголь, тем временем Фрейзер и Мэллори пошли наводить справки. По сведениям битых лондонских фараонов, ситуация к югу от реки полностью вышла из-под контроля. По всему Ламбету бушевали схватки; главным оружием пролетариата были булыжники и кирпичи, но слышалась и стрельба. Многие улицы были перекрыты баррикадами. По сводкам, кто-то открыл ворота Бедлама и выпустил сумасшедших на свободу.
Грязные, как трубочисты, полицейские непрерывно кашляли и валились с ног от усталости. Всех их подняли по тревоге и бросили патрулировать улицы, затем Комитет по чрезвычайному положению ввёл в столицу войска и объявил комендантский час. В Вест-Энде создаются отряды самообороны, добровольцев – из приличной, конечно же, публики – вооружают не только дубинками, но и винтовками. Нет худа без добра, думал Мэллори, слушая это горестное повествование. Уж теперь-то не приходится сомневаться в законности и уместности похода в Вест-Индские доки. Фрейзер молча повернулся и зашагал к «Зефиру», на его лице застыло выражение мрачной решимости.
Том поехал дальше. За не очень определённой границей территории, охраняемой силами правопорядка, обстановка начала быстро меняться к худшему. День близился к полудню, с грязного, как вода в сточной канаве, неба светило болезненное тускло-оранжевое пятнышко. Помоечными мухами роились на перекрёстках люди; любопытные и озабоченные, голодные и отчаявшиеся, они толклись безо всякой видимой цели, однако в воздухе отчётливо ощущался грозовой запах зреющего мятежа. Весёлые гудки «Зефира» прорезали аморфную толпу; люди по привычке расступались.
По Чипсайду раскатывала пара невесть откуда взявшихся паробусов, битком набитых мрачными громилами. Из разбитых окон громоздких, пьяно виляющих машин торчали винтовочные стволы, на подножках висели размахивающие пистолетами люди, крыши щетинились ножками краденой мебели. Огибая неожиданное препятствие, Томас выехал на тротуар; под колёсами «Зефира» захрустело стекло.
В Уайтчепеле грязные босые дети облепили крашенную суриком стрелу подъёмного крана, висевшую на высоте четвёртого этажа.
– Соглядатаи, – прокомментировал Брайан, заметив, что некоторые мальчишки размахивают разноцветными тряпками и что-то кричат оставшимся на мостовой.
– Вряд ли, – пожал плечами Мэллори, – просто наверху воздух получше.
В Степни Тому пришлось объезжать четыре вздувшихся лошадиных трупа. Грузных першеронов пристрелили и оставили валяться на мостовой, не распрягая, только обрезали постромки. Чуть подальше обнаружилась подвода без колёс, окружённая дюжиной больших – и безнадёжно пустых – пивных бочек; над липкими вонючими лужами густо роились мухи. От веселья, царившего здесь совсем недавно, остались только разбитые кувшины, грязные лохмотья женской одежды и непарные башмаки.
Все стены вокруг были залеплены проказными струпьями плакатов; Мэллори швырнул в крышу кабины куском угля, и «Зефир» остановился.
Первым вышел из машины Том; за ним, разминая затёкшие плечи и стараясь не потревожить рану, последовал Фрейзер.
– В чём дело?
– Подстрекательство, – коротко бросил Мэллори.
Настороженно оглядываясь, они подошли к стене. Её участок был заклеен во столько слоёв, что стена казалась сделанной из сырной корки. Имелись здесь и шедевры капитана Свинга – те же самые аляповатые, скверно напечатанные прокламации. Крылатая, с пылающими волосами, женщина гордо возвышалась над двумя столбцами подслеповатого текста. Некоторые слова – похоже, совершенно произвольные – были выделены красным; смазанные, перекошенные буквы почти не поддавались расшифровке. Через несколько секунд Том пожал плечами и фыркнул.
– Пойду-ка я лучше присмотрю за машиной.
– «ВОЗЗВАНИЕ К ЛЮДЯМ! – прочёл, запинаясь, Брайан. – Вы все – свободные хозяева земли. ОТВАГА принесёт вам победу в битве с Вавилондонской блудницей и всем её учёным ворьём. Кровь! Кровь! Отмщение! Отмщение! Отмщение! Мор, гибельный мор et cetera на всех, кто не внемлет голосу высшей справедливости! БРАТЬЯ И СЁСТРЫ! Довольно стоять на коленях перед кровососами-капиталистами и их идиотской наукой! Пусть рабы коронованных разбойников пресмыкаются у ног Ньютона. МЫ разрушим Молох Пара и разобьём его оковы! Вздёрните на фонари сотню-другую тиранов, и ваши счастье и свобода гарантированы вам навечно! Вперёд! Вперёд!!! Мы уповаем на Людской Потоп, всеобщая война – единственное наше спасение! Мы поднимаемся на бой за СВОБОДУ нищих и угнетённых, мятежных и непокорных, за всех ИЗМУЧЕННЫХ семижды проклятой Блудницей, чья плоть – адская сера, чей конь – из стали, и имя ему – Ужас…»
И так далее.
– Господи! Да что же, собственно, хочет он всем этим сказать! – спросил Мэллори; в голове у него гудело.
– В жизни ничего подобного не видел, – пробормотал Фрейзер. – Это же просто бред буйнопомешанного преступника!
– Я вот не понимаю насчёт этих «семи проклятий». – Брайан указал на нижнюю строчку плаката. – Он расписывает какие-то страсти, но ни разу не объясняет, что же это такое…
– Чего он добивается? – спросил Мэллори. – Не считает же он, что всеобщая резня поможет его бедам, какие уж там они есть…
– Спорить с этим чудовищем совершенно бессмысленно, – мрачно сказал Фрейзер. – Вы были правы, доктор Мэллори. Будь что будет – мы должны от него избавиться! Другого выхода нет!
Они вернулись к «Зефиру», где Том как раз кончил заправлять топку. Мэллори поглядел на братьев, их воспалённые глаза горели суровым мужеством и непреклонной решимостью. Фрейзер высказался за всех; они были спаяны единством цели, надобность в словах отпала. Убогую безнадёжность гибнущего в собственных своих испражнениях Лондона озарил свет истинного величия. Впервые за многие дни – века – Мэллори почувствовал себя целеустремлённым, очищенным от всякой скверны, свободным от всех сомнений.
По мере того как «Зефир» катил по Уайтчепелу, радостное возбуждение начало понемногу спадать, сменяясь тревожным предвкушением грядущих событий. Мэллори поправил маску, проверил механизм «баллестермолины», перекинулся парой слов с Брайаном. Теперь, когда все сомнения остались позади, когда жизнь и смерть ожидали остановки катящейся игральной кости, говорить было практически не о чем. Если прежде Мэллори иронизировал над тем, как Брайан с нервозным тщанием осматривает проплывающие мимо дверные и оконные проёмы, сейчас он поймал себя на том же самом.
Создавалось впечатление, что каждая стена в Лайм-хаусе осквернена словоизвержениями этого мерзавца. Некоторые прокламации были откровенно безумны, однако многие другие хитро маскировались под что-нибудь безобидное. Мэллори насчитал пять лекционных афиш с клеветой на себя. Не исключено, что какие-то из них были подлинными, поскольку текста он не читал. Вид собственного имени болезненно царапал по нервам.
И он был далеко не единственной жертвой подобных подделок. Рекламный плакат Английского банка призывал делать вклады в фунтах человеческого мяса. Приглашение к железнодорожным экскурсиям в вагонах первого класса подстрекало публику грабить богатых пассажиров. Дьявольская издёвка этих обманных листков не проходила даром; после них и в самой обыкновенной рекламе начинало мерещиться что-то не то. Мэллори выискивал в объявлениях скрытые двусмысленности, и каждое печатное слово превращалось в тревожный, угрожающий бред; он никогда раньше не осознавал, сколь вездесуща лондонская реклама, её назойливые слова и образы.
«Зефир» весело и беспрепятственно громыхал по асфальту, на Мэллори же тем временем накатила невыразимая душевная усталость. Это была усталость самого Лондона, его физической реальности, его кошмарной бесконечности, его улиц и дворов, проулков и террас, одетого в туманный саван камня и закопчённого кирпича. Тошнотворность навесов над витринами, мерзость оконных переплётов, уродство связанных канатами лесов; ужасающее изобилие чугунных фонарей и ломбардов, галантерейных и табачных лавок. Город казался безжалостной бездной каких-то неведомых геологических времён.
Его раздумья прервал дикий угрожающий вопль; на середину улицы выбежали трое оборванцев в масках. «Зефир» резко затормозил, тендер занесло вправо.
Подонки – вот, пожалуй, единственное слово, подходящее для описания этой компании. Долговязый юнец, на чьей бледной, словно вылепленной из грязного теста физиономии угадывались все вообразимые и невообразимые пороки, был одет в засаленную куртку и вельветовые брюки; облезлую, неизвестно на какой помойке подобранную меховую шапку он натянул чуть не до бровей – в явной, хоть и безуспешной попытке скрыть тюремную стрижку. Второй, здоровенный громила лет тридцати пяти, щеголял клетчатыми брюками и заскорузлым, насквозь пропотевшим цилиндром, носки его высоких ботинок были окованы медью. Третьим был кривоногий, плотно сложённый хмырь в кожаных бриджах, грязных гетрах и ещё более грязном шарфе, намотанном на нижнюю половину лица.
Секундой позже из разгромленной скобяной лавки выбежали ещё двое – расхлюстанные молокососы в рубашках с короткими широкими рукавами и в чрезмерно узких брюках. Они вооружились подручными средствами – массивными щипцами для завивки волос и чугунной сковородкой с ручкой длиною в добрый ярд; в руках готовых на всё бандитов эти безобидные, даже уютные предметы выглядели весьма угрожающе.
Громила в цилиндре, судя по всему – главарь, стянул с лица платок и злобно оскалил жёлтые зубы.
– А ну, вылезайте из своей таратайки! – скомандовал он. – Живо!
Но Фрейзер и сам уже вышел из машины. Он встал перед пятью беснующимися головорезами, словно учитель, наводящий порядок в классе.
– А вот это уже лишнее, мистер Толли Томпсон! – объявил он очень ясно и твёрдо. – Я вас знаю, да и вы знаете, кто я такой. Вы арестованы за уголовное преступление.
– Вот же мать твою! – ошалело пробормотал Толли Томпсон.
– Это мистер Фрейзер! – испуганно попятился тестолицый мальчишка.
Фрейзер вынул из кармана воронёные наручники.
– Нет! – взвыл Томпсон. – Только не это! Я не хочу! Я ненавижу эти штуки! Я не дамся!
– А вы, остальные, уйдите с дороги, – приказал Фрейзер. – Вы меня слышите? А ты, Боб Майлз, – добавил он, – чего это ты заходишь сбоку? Брось свою идиотскую железку, а то ведь дождёшься, я и тебя арестую.
– Господи, Толли, да пристрели ты его на хрен! – крикнул кривоногий.
На запястьях Толли Томпсона защёлкнулись наручники.
– Так что же, Толли, получается, у тебя есть ствол? – Фрейзер выдернул из-за широкого, разукрашенного медными заклёпками ремня своего пленника дерринджер. – Напрасно ты это, совершенно напрасно. Ну так что, ребята, – он сурово глянул на остальных бандитов, – вы намерены мотать отсюда или как?
– Сваливаем! – взвизгнул Боб Майлз. – Сержант сказал нам сваливать!
– Да пришейте вы его, придурки несчастные! – крикнул кривоногий, вытаскивая короткий широкий нож. – Он же коп, долбаный коп, их всех мочить надо! А не то Свинг вас самих замочит! Копы, здесь копы! – выкрикнул он голосом торговца жареными каштанами. – Все сюда, замочим этих долбаных фараонов!
Фрейзер ударил рукоятью дерринджера по запястью кривоногого; тот взвыл и выронил нож.
Остальные трое тут же бросились врассыпную. Толли Томпсон тоже сделал попытку бежать, но Фрейзер левой рукой дёрнул за цепь наручников и бросил его на колени.
Кривоногий отпрыгнул на несколько шагов, а затем подобрал с асфальта тяжёлый утюг и широко замахнулся.
Броска не получилось – Фрейзер вскинул дерринджер и выстрелил. Колени кривоногого подломились, он сложился пополам и рухнул на мостовую.
– Он меня убил! – жалобно завопил бандит. – В кишки, прямо в кишки! Он меня убил!
Фрейзер отвесил Толли Томпсону назидательную оплеуху.
– Твоей пушкой только гвозди забивать. Целишься в ноги, а выходит вот что.
– Он же не делал ничего плохого! – захныкал Толли.
– У него был пятифунтовый утюг. – Фрейзер оглянулся на Мэллори и Брайана, наблюдавших за всей этой сценой с высоты тендера. – Спускайтесь, ребята, всё сильно меняется. Теперь машину будут искать, так что придётся её бросить и идти дальше пешком.
Безжалостно дёрнув за наручники, он поднял Толли Томпсона на ноги.
– А ты, Толли, ты отведёшь нас к капитану Свингу.
– Я не могу!
– Можешь, Толли, ещё как можешь. – Фрейзер снова оглянулся на Мэллори и потащил Толли вперёд.
Вокруг раненого бандита медленно расползалась лужа крови; он катался по мостовой, судорожно сучил кривыми ногами и еле слышно повизгивал.
– А ведь сдохнет, – холодно сказал Фрейзер. – Точно сдохнет. Кто это, Толли?
– В жизни не знал его имени.
– Знаешь, всё ты прекрасно знаешь. Не останавливаясь, Фрейзер сбил с головы Толли цилиндр.
– Его знаю, а как звать его не знаю! – Толли с тоской оглянулся на свою шляпу. – Он же янки, ясно вам?
– Янки, говоришь? А какой янки? – недоверчиво осведомился Фрейзер. – Конфедерат? Юнионист? Техасец? Калифорниец?
– Из Нью-Йорка, – неохотно буркнул Толли.
– Что? – поразился Фрейзер. – Ты хочешь сказать, что этот тип – манхэттенский коммунар? – Он оглянулся на умирающего, но тут же взял себя в руки и произнёс скептически: – Нью-йоркские янки так не говорят.
– Не знаю я никаких коммуналов. Свингу он нравился, вот и всё!
Проулок, куда свернул Фрейзер, выглядел на редкость мрачно. Высокие, без единого окна кирпичные стены блестели от сырости, над головой нависали шаткие подвесные мостки.
– А что, много у Свинга таких советников? Я хочу сказать – людей из Манхэттена?
– У Свинга полно друзей. – Толли понемногу приходил в себя. – Если вы с ним свяжетесь, он вас прикончит, точно прикончит!
– Том, – оглянулся Фрейзер, – вы умеете обращаться с пистолетом?
– С пистолетом?
– Возьмите вот этот. – Фрейзер протянул ему дерринджер Толли. – Второй ствол заряжен. Правда, из этой штуки никуда не попадёшь, разве что стрелять в упор.
Избавившись от дерринджера, Фрейзер тут же сунул руку в карман сюртука, вытащил небольшую кожаную дубинку и принялся, не сбиваясь с шага, аккуратно обрабатывать мускулистые плечи Толли Томпсона.
Тот морщился и стонал, а затем начал в голос выть; из носу у него текли сопли.
Фрейзер остановился и спрятал дубинку.
– Дурак ты, Толли, и больше никто. – В его голосе звучало искреннее сочувствие. – Ты что, полицию не знаешь? Я пришёл за твоим драгоценным Свингом в одиночку, а эти трое весёлых ребят просто хотят посмотреть на предстоящее зрелище! Так в какую там нору он залез?
– Большой пакгауз в доках, – проскулил Толли. – Там полно добычи, шмотья всякого. И стволы, целые ящики хитрого оружия…
– И какой же это пакгауз?
– Не знаю, – взвыл Толли. – Я никогда не заходил за эти долбаные ворота! И не знаю я долбаных названий всех этих притонов.
– А что написано на воротах? Кто хозяин?
– Да не умею я читать, сержант, вы же сами знаете!
– Тогда где это? – неумолимо напирал Фрейзер. – Импортные доки или экспортные?
– Импортные…
– Южная сторона или северная?
– Южная, где-то посередине…
С улицы, оставшейся у них за спиной, донеслись крики, звон бьющегося стекла и гулкие, словно по пустой железной бочке, удары. Толли умолк и навострил уши.
– Да это же ваша таратайка! – Он злорадно усмехнулся. – Свинговы ребята вернулись и нашли вашу таратайку!
– Сколько человек в этом пакгаузе?
– Слышите, как они её долбают? – не унимался Толли. Его лицо сияло восторгом.
– Сколько там человек? – Фрейзер шарахнул Толли по уху.
– Они разносят её вдребезги! – весело объявил Толли, уворачиваясь от удара. – Свято следуют заветам Неда Лудда!
– Заткни хлебало, ублюдок! – взорвался Том; его голос дрожал от боли и ярости.
– В чём дело, молодой хозяин? – удивлённо повернулся Толли.
– Заткнись, я тебе говорю! – выкрикнул Том.
– Так это ж не я ж ломаю твою любимую машинку! – злорадно ухмыльнулся Толли. – А ты им крикни, мальчик, крикни! Скажи им, чтобы ничего там не портили! – Он резко подался назад и освободил скованные руки от хватки Фрейзера; полицейский покачнулся, едва не сбив с ног Брайана.
Толли повернулся, сложил руки рупором и крикнул:
– Хватит озорничать, ребятки! – Его вой эхом раскатился по кирпичному ущелью. – Вы портите частную собственность!
Том наотмашь ударил бандита в челюсть. Голова Толли дёрнулась, он судорожно выдохнул, пошатнулся и рухнул на булыжную мостовую.
Наступила тишина.
– Чтоб мне сдохнуть! – воскликнул Брайан. – Да ты чуть мозги ему не вышиб!
Фрейзер, в руках которого вновь появилась дубинка, шагнул к упавшему навзничь головорезу, наклонился, оттянул веко, а затем взглянул на Тома.
– Ну, силён ты, парень…
– Я мог застрелить его! – растерянно пробормотал Том, стягивая с лица маску; он глядел на Мэллори со страхом и мольбой. – Я ведь правда мог, Нед! Застрелил бы его насмерть – и всё!
– Успокойся, – коротко кивнул Мэллори.
Фрейзер снимал с Толли скользкие от крови наручники; запястья громилы были ободраны чуть не до костей.
– Не понимаю я этого ублюдка, ну зачем он так? – размышлял вслух Брайан. – Он что, совсем сбрендил? Послушай, Нед, а может, и вправду все лондонцы с ума посходили?
Мэллори серьёзно кивнул – и тут же ухмыльнулся.
– Но это не страшно, хороший удар справа – и болезни как не бывало! А ты у нас, оказывается, боксёр! – Он хлопнул Тома по плечу. – Такого мордоворота уложил, одним ударом, как быка на бойне!
Брайан расхохотался; Том несмело его поддержал и подул на костяшки пальцев.
Фрейзер встал, рассовал по карманам наручники и дубинку и рысцой двинулся по проулку. Братья последовали за ним.
– Да что тут особенного. – Голос Тома всё ещё срывался.
– Что? – возмутился Мэллори. – Девятнадцатилетний мальчонка уложил такого громилу – и ты говоришь «ничего особенного»!
– Драка была нечестная, у него же руки были в наручниках! – возразил Том.
– С одного удара! – продолжал восхищаться Брайан. – Как кувалдой!
– Заткнитесь! – прошипел Фрейзер.
Все замолчали. Кирпичное ущелье кончилось, впереди громоздились груды битого кирпича и серых обветренных щепок – всё, что осталось от снесённого здания. Фрейзер осторожно пробирался вперёд. Небо застилала грязно-жёлтая пелена, в её разрывах проглядывали плотные зеленоватые облака, похожие на протухший творог.
– Да какого чёрта! – натужно улыбнулся Том. – Чего нам бояться, мистер Фрейзер! Эти гады, они же там такой грохот устроили, что и себя, наверно, не слышат. Не понимаю только, чего им моя машина плохого сделала?
– За них я не беспокоюсь, – дружелюбно ответил Фрейзер. – Но мы можем натолкнуться на другие пикеты.
– А где мы находимся? – спросил Брайан и резко остановился. – Силы небесные! Что это за вонь?
– Темза, сэр, – лаконично объяснил Фрейзер.
В конце пустыря тянулась невысокая кирпичная стена. Мэллори ухватился за её край, подтянулся и встал во весь рост, плотно прижимая маску ко рту. Стена оказалась частью набережной Темзы, её дальняя сторона имела высоту футов десять и косо уходила к ложу реки. Отлив превратил Темзу в узкий ручеёк, тускло поблёскивающий между двух полос подсыхающей грязи.
На противоположном берегу высилась стальная навигационная башня, украшенная поникшими сигнальными флажками. Мэллори не мог прочитать сигналов.
Карантин, что ли? Или блокада? Река выглядела совершенно безжизненной.
Фрейзер оглядел грязевые отмели у подножия набережной. Мэллори последовал его примеру. Утлые лодчонки вросли в тёмно-серую грязь, будто схваченные цементом. Тут и там вдоль изгиба Лаймхаус-Рич по канавам, прорытым землечерпалками, ползли струйки голубовато-зелёной слизи.
Удушливое дыхание студенистого смрада, сменившее свежий некогда бриз, поднялось от Темзы и перетекло через кирпичную стену.
– Господи милосердный! – ошеломлённо воскликнул Брайан, а затем упал на колени и зашёлся долгим, мучительным приступом рвоты.
Мэллори стоило огромных трудов успокоить собственный желудок. Судя по всему, гниющая Темза превзошла даже прославленную вонь в трюмах армейских транспортов.
Юный Том побелел как полотно, но всё же оказался покрепче Брайана; возможно, ему помогала привычка к пароходному дыму.
– Какой кошмар! – Приглушённый маскою голос Тома звучал задумчиво и отрешённо. – Я знал, что в стране засуха, но чтобы такое… – Он смотрел на Мэллори изумлёнными, покрасневшими глазами. – Нед… воздух, вода… ведь раньше такого ужаса не было!
– Ну да, конечно, лето не самое лучшее для Лондона время… – обиженно начал Фрейзер.
– Да вы только взгляните на реку! – с детской непосредственностью перебил его Том и тут же закричал: – Смотрите, смотрите, там корабль!
Вверх по течению пробирался большой колёсный пироскаф очень странного вида: на плоской, как у парома, палубе не было никаких надстроек, кроме приземистой, с покатыми стенами рубки, склёпанной из котельного железа, чёрную бортовую броню прорезали белые квадраты орудийных портов. На носу два матроса в резиновых перчатках и резиновых шлемах с масками замеряли глубину лотом.
– Что это за судно? – спросил Мэллори, протирая слезящиеся глаза.
Брайан нетвёрдо поднялся на ноги, опёрся о стену, отёр рот и сплюнул.
– Карманный броненосец, – хрипло сказал он, зажимая нос. – Канонерка.
Мэллори читал о таких кораблях, но никогда не видел их своими глазами.
– Такие воевали в Америке, на Миссисипи. – Он рассматривал корабль из-под ладони, очень жалея, что нет бинокля. – Так на нём что, флаг Конфедерации? Я не слыхал, чтобы у нас в Англии имелось что-нибудь подобного класса… Да нет, вроде бы – «Юнион Джек»!
– Смотрите, что делают колёса! – не переставал удивляться Том. – Это же не вода, а сплошной студень…
Его замечание осталось без ответа.
– Посмотрите туда. – Фрейзер указал вниз по течению. – В нескольких десятках ярдах отсюда землечерпалки проложили по дну канал, ведущий прямо к причалам Вест-Индских доков. Вода сейчас стоит совсем низко, если повезёт, можно пробраться по этому каналу и выйти к докам никем не замеченными.
– Иначе говоря, – поморщился Мэллори, – вы предлагаете нам окунуться в эту грязь.
– Только не это! – воскликнул Брайан. – Должен же быть какой-нибудь ещё способ!
– Я знаю эти доки, – покачал головой Фрейзер. – Вокруг них восьмифутовая стена, утыканная по верху острыми шипами. Есть погрузочные ворота и железная дорога, но они-то уж точно охраняются. Свинг выбирал с умом. Это место почти что крепость.
– А реку Свинг что, не охраняет? – скептически покачал головой Брайан.
– Конечно, охраняет – согласился Фрейзер, – но много ли найдётся любителей неусыпно бдеть над этой вонючей грязью ради Свинга или кого угодно?
– Он прав, ребята, – кивнул Мэллори.
– Да мы же по уши перемажемся в этом дерьме! – запротестовал Брайан.
– Ничего, – хмыкнул Мэллори, – не сахарные.
– Но как же моя форма, Нед! Ты знаешь, во сколько мне обошёлся этот мундир?
– Меняю, не глядя, мою машину на твои золотые галуны, – печально улыбнулся Том.
Брайан поглядел на младшего брата и сочувственно вздохнул.
– А раз так, ребята, то раздеваемся, – скомандовал Мэллори, скидывая куртку. – Как крестьяне, сгребающие свежее сено погожим сассексским утром. Прячьте куда-нибудь свои причиндалы да побыстрее.
Он разделся до пояса, сунул пистолет за ремень закатанных брюк и спустился по стене вниз. Берег оказался твёрдым и сухим, как кирпич; Мэллори громко расхохотался. Мало-помалу к нему присоединились остальные.
– Ну и дурак же я, – сказал Брайан, поддевая лакированным сапогом большой пласт сухой грязи, – что снял форму. А всё вы с вашими советами.
– Какая жалость! – съязвил Том. – Теперь тебе никогда не вычистить опилки из этой пижонской фуражки.
Фрейзер остался в белой рубашке и подтяжках – на удивление щегольских, алого муарового шёлка. Из пристроенной под мышку замшевой кобуры выглядывала рукоятка многоствольного пистолета. Под рубашкой угадывались толсто намотанные бинты.
– Хватит скулить. – Инспектор снова шёл впереди. – Некоторые люди проводят в Темзе всю свою жизнь.
– И кто же это? – спросил Том.
– Говнокопатели, – бросил через плечо Фрейзер. – Как только отлив, они залезают в эту грязь по пояс и начинают искать свои сокровища, и так – круглый год, зимой и летом. Куски угля, ржавые гвозди, да любой хлам, за который можно получить хотя бы пенни. Им всё годится.
– Вы шутите? – изумился Том.
– В основном это дети, – невозмутимо продолжал Фрейзер. – Ну и немощные старухи, их там тоже хватает.
– Я вам не верю, – возмутился Брайан. – Скажи вы такое о Бомбее или Калькутте, я бы ни на секунду не усомнился. Но в Лондоне…
– А я и не говорю, что эти несчастные – англичане, – сказал Фрейзер. – В говнокопатели идут по большей части иностранцы. Нищие беженцы.
– Ну, тогда ладно, – облегчённо вздохнул Том.
Дальше они шагали молча, стараясь беречь дыхание. Мэллори непрерывно сплёвывал мокроту, его плотно заложенный нос не воспринимал никаких запахов – немалое облегчение, если учесть, что запах здесь был один-единственный: смрад.
– Британия слишком гостеприимна ко всем этим чёртовым беженцам, – монотонно бормотал Брайан. – Будь моя воля, я бы вывез их всех в Техас…
– А рыба тут, наверное, вся передохла, да? – сказал Том, наклоняясь, чтобы оторвать твёрдую пластинку грязи. – Смотри, Нед. – Он показал Мэллори зацементированные в ней рыбьи кости. – Ну прямо что твои ископаемые!
Несколькими ярдами дальше их задержала проложенная землечерпалкой канава. По чёрной жиже, покрывавшей дно, струились белёсые прожилки маслянистой гадости, отдалённо похожей на растопленное сало; пришлось форсировать неожиданное препятствие вброд – иного выхода просто не было. К счастью, грязь оказалась не очень глубокой и всё сошло благополучно, за одним исключением: Брайан поскользнулся и упал. Он поднялся весь перемазанный, отряхивая грязь с рук и отчаянно ругаясь на непонятном языке, скорее всего на хинди.
За канавой запёкшаяся корка стала предательски тонкой, пластины высохшей грязи скользили или крошились под ногами, выпуская на свет смоляную вязкую мерзость, сквозь которую сочились струйки отвратительной жижи и пробулькивали пузыри каких-то невероятных газов. Ещё худшее разочарование поджидало их во входном канале доков: его берега были сплошь облицованы просмолёнными брёвнами. Крутые, скользкие от зеленоватой плесени, они поднимались над кромкой воды на добрые пятнадцать футов. Да и какая там вода! Широкий канал был наполнен омерзительными изжелта-серыми помоями, в которых, как клёцки в супе, плавали огромные сгустки тускло-зелёной слизи.
Тупик.
– Ну и что теперь? – мрачно спросил Мэллори. – Поплывём?
– Ни за что! – выкрикнул Брайан; в его воспалённых глазах мелькнул безумный блеск.
– Так что же, полезем на стену?
– Не выйдет, – простонал Том, бросив безнадёжный взгляд на крутой, осклизлый откос.
– Я и рук бы мыть не стал в этих помоях! – воскликнул Брайан. – Рук, сплошь залепленных вонючей дрянью!
– Заткнитесь! – одёрнул их Фрейзер. – Услышат же. Если люди Свинга нас обнаружат, то пристрелят как собак! Заткнитесь и дайте мне подумать!
– Мой Бог, ну как же тут воняет! – выкрикнул Брайан, не обращая на него внимания. Он был близок к панике. – Это хуже, чем транспорт, хуже, чем русские окопы! Господи Иисусе, я видел, как под Инкерманом закапывали куски русских, неделю пролежавшие на солнце, так и те пахли лучше!
– Прекрати! – прошептал Фрейзер. – Я что-то слышу.
Шаги большой группы людей. Всё ближе и ближе.
– Влипли! – Фрейзер поднял голову, вглядываясь в верхний край неприступной стены, и взялся за рукоятку пистолета. – Хреново, ребята, ну да ладно, помирать, так с музыкой.
Но в этот момент на Мэллори снизошло вдохновение.
– Не надо. – Его шёпот звенел железной уверенностью. – Не смотрите наверх. Делай, как я!
И знаменитый палеонтолог, Ч.К.О., Ч.К.Г.О. Мэллори затянул разухабистую песню, вернее, не затянул, а заорал:
Нашёл я чудный кабачок,
Вино там стоит пятачок…
– Ну давайте, кореша, что вы как неживые! – Он пьяно взмахнул рукой.
С бутылкой там сижу я на окне,
Не плачь, милашка, обо мне,
– неуверенно подхватили Том и Брайан. Они ровным счётом ничего не понимали.
– Припев! – скомандовал Мэллори.
Так будь здорова, дорогая,
Я надолго уплываю.
И когда вернусь не знаю,
А пока – прощай!
Прощай и друга не забудь…
– Эй, на судне! – крикнул кто-то сверху.
Мэллори покачнулся, воздел очи горе и недоумённо уставился на укороченные ракурсом фигуры. С полдюжины бандитов, за спиной у каждого – винтовка. Кричал, по всей видимости, предводитель, присевший на корточки на самом краю бревенчатой набережной. Его голова и лицо были обмотаны шёлковыми узорными шалями, белые парусиновые брюки сияли снежной белизной. В правой, опущенной на колени руке тускло поблёскивала воронёная сталь необычно длинного пистолета.
– Эй! На берегу! – Мэллори приветственно раскинул руки и чуть не упал на спину. – Чем можем служить столь высокостоящим джентльменам?
– Интересная задача! – проворковал предводитель голосом человека, вынужденного угодничать. – Очень интересная. Это до каких же чёртиков могут нажраться, в какую стельку могут надраться четыре лондонских дуболома! Вы что, – крикнул он погромче, – не чувствуете, как там воняет?
– А то! – с готовностью отозвался Мэллори. – Но мы хотим посмотреть Вест-Индские доки!
– Зачем? – Вопрос прозвучал очень холодно.
– Затем, – хрипло расхохотался Мэллори, – что там полно шмотья, которое нам бы вполне пригодилось.
– Вроде чистого белья? – спросил один из бандитов.
Сверху донёсся смех, вперемежку с хрипом и кашлем.
– А что, сгодится! – Мэллори хлопнул себя по голой груди и тоже засмеялся. – Вы, ребята, нам не поможете? Бросьте нам верёвку или вроде того.
Глаза предводителя сузились в холодные щёлочки, ствол пистолета шевельнулся.
– Ты не моряк! Матрос никогда не скажет «верёвка», он скажет «линь» или «конец».
– А твоё-то какое дело, кто я такой! – гневно нахмурился Мэллори. – Бросай, говорю, верёвку! Или лестницу! Или в рот долбаный еростат! Или мотай отсюда на хрен!
– Верно, кореш! – дрожащим голосом подхватил Том. – На хрена нам нужны все эти придурки!
Предводитель встал, повернулся и исчез, вместе с придурками.
– Вы там долго не валандайтесь! – проорал им вслед Мэллори. – А то как же это, у вас всего до хрена, а у нас – ни хрена! Делиться надо!
– Господи, Нед! – покачал головой Брайан. – Положеньице у нас хуже некуда!
– Изобразим из себя мародёров, – вполголоса объяснил Мэллори. – Пьяных, на всё готовых мерзавцев. Присоединимся к этой компании и постараемся добраться до Свинга.
– А что, если они будут задавать вопросы?
– Разыгрывай дурака.
– Эй! – резанул по ушам визгливый голос.
– Что ещё? – грубо крикнул Мэллори, поднимая глаза.
Наверху стоял костлявый мальчишка лет пятнадцати, в маске и с винтовкой.
– Лорд Байрон помер! – проорал мальчишка. Мэллори застыл как громом поражённый.
– Откуда ты знаешь? – крикнул Том.
– Да точно, точно! Сдох старый ублюдок, откинул копыта! – расхохотался мальчишка, приплясывая на верхних концах свай и размахивая винтовкой. Затем он спрыгнул вниз и исчез.
Мэллори обрёл наконец дар речи:
– Не может быть.
– Не может, – согласился Фрейзер.
– Во всяком случае, маловероятно.
– Это они просто размечтались, – предположил Фрейзер.
Повисло молчание.
– Конечно, – начал Мэллори, – если Великий Оратор действительно мёртв, то это означает… – Волна растерянности смыла куда-то все слова, но он остро ощущал, с какой надеждой смотрят на него остальные, как нужна им сейчас поддержка. – Ну… смерть Байрона будет означать конец великой эпохи.
– Совсем не обязательно, – спокойно возразил Фрейзер. – В партии немало талантливых людей. Чарльз Бэббидж жив! Лорд Колгейт, лорд Брюнель… да и принц-консорт. Принц Альберт – человек весьма здравомыслящий.
– Лорд Байрон не может умереть! – вырвалось у Брайана. – Мы стоим по колено в вонючей грязи и готовы поверить в вонючую ложь!
– Тихо! – скомандовал Мэллори. – Не будем делать никаких выводов, пока у нас нет твёрдых доказательств!
– Нед прав, – кивнул Том. – Премьер-министр сказал бы то же самое. Это научный подход. Этому-то и учил нас всегда лорд Байрон…
К их ногам упал конец толстой просмолённой верёвки, завязанный в широкую петлю. Вожак анархистов – тот самый красавчик в белых брюках – картинно поставил согнутую ногу на конец сваи и подпёр подбородок рукой.
– Ну-ка, приятель, – сказал он, – вставляй свою задницу в петлю, и мы тебя мигом вздёрнем. Постарайся только не перепутать задницу с головой.
– Премного благодарен. – Мэллори приветственно махнул рукой и влез в петлю.
Мгновение спустя верёвка натянулась, он упёрся облепленными грязью башмаками в осклизлые брёвна и зашагал по ним вверх.
Рукой в лайковой перчатке предводитель сбросил опустевшую петлю вниз.
– Добро пожаловать, сэр, в высший свет авангарда человечества! Позвольте мне, учитывая обстоятельства, представиться самому. Я – маркиз Гастингс. – Самозваный маркиз небрежно поклонился, а затем вздёрнул подбородок и подбоченился.
«Да ведь это он всерьёз, – осенило Мэллори. – Этот парень считает себя маркизом!»
С приходом к власти радикалов всякие там маркизы исчезли, исчезли вроде бы безвозвратно, и вот вам – появляется некий юный претендент на этот титул, живое ископаемое, мезозойская рептилия во главе шайки современных гадюк! Поднимись сейчас из зловонных глубин Темзы змеиная головка молодого плезиозавра – даже это удивило бы Неда Мэллори в меньшей степени.
– Ребята, – небрежно бросил маркиз, – полейте нашего пахучего друга одеколоном! А если он выкинет какую-нибудь глупость, вы знаете, что делать.
– Пристрелить, что ли? – идиотски спросил кто-то.
Маркиз театрально поморщился. Мальчишка в трофейном полицейском шлеме и драной шёлковой рубашке извлёк откуда-то резной стеклянный флакон и щедро окропил голую спину Мэллори.
Следующим подняли Брайана.
– О! – заметил маркиз. – Ну разве же можно так пачкать армейские брюки! В самоволке, товарищ? Брайан неопределённо пожал плечами.
– Ну и как тебе Лондон, нравится? Брайан тупо кивнул.
– Дайте этой грязной личности новые штаны, – скомандовал маркиз и оглядел своих соратников. – Товарищ Шиллибир! У тебя вроде бы один с ним размер – отдай ему свои брюки.
– Но, товарищ маркиз…
– Каждому по потребностям, товарищ Шиллибир! Немедленно раздевайся.
Шиллибир неловко вылез из штанов и передал их Брайану. Трусов на нём не было, и одной рукой он нервно одёргивал полы рубашки.
– Силы небесные! – с деланным отчаянием воскликнул маркиз. – Неужели я должен указывать этим олухам каждую мелочь? Ты! – Он ткнул пальцем в Мэллори. – Подмени Шиллибира и тяни верёвку. А ты, солдат, надень брюки Шиллибира и запомни, что отныне ты не подручный угнетателей, но человек совершенно свободный! Товарищ Шиллибир, перестать извиваться. Тебе совершенно нечего стыдиться. Сходи на склад и возьми себе новую одежду.
– Спасибо, сэр.
– Товарищ, – поправил маркиз. – Выбери там что-нибудь покрасивее. И прихвати ещё одеколона.
Следующим поднимали Тома; Мэллори – он тоже подключился к работе – осторожно изучал маркизово воинство. С оружием ребята обращаться не умеют, оно у них поминутно клацает, цепляется за что ни попадя, падает на землю, да и оружие-то это слова доброго не стоит. Армейский однозарядный карабин «виктория» – и где они только взяли такую музейную редкость? Наверное, в запасах, предназначенных для отправки в колонии туземным войскам. Тяжёлые карабины, огромные кухонные ножи, самодельные дубинки – весь этот арсенал мешал бандитам, сковывал их движения. Жалко выглядели маркизовы вояки, очень жалко – что двое желторотых сосунков, что двое кряжистых, насквозь проспиртованных уголовников. Одетые в ворованные, мокрые от пота шёлковые рубашки, обмотанные яркими шалями и армейскими патронташами, они походили на турецких башибузуков – и уж никак не на британцев. Очень странно выглядел в этой компании пятый – худой, молчаливый, благопристойно одетый негр, похожий на слугу из хорошего дома.
Как только Том вылез наверх, маркиз Гастингс начал свой экзамен.
– Как тебя звать?
– Том, сэр.
– А его?
– Нед.
– А его?
– Брайан, – сказал Том. – Я думаю…
– А как, скажи на милость, зовут вашего четвёртого, который удивительно похож на фараона? Том растерянно молчал.
– Ты что, язык проглотил?
– Он ни разу не назвал себя по-человечески, – вмешался Мэллори. – Мы зовём его Преподобный.
– А ты бы помолчал, – осадил его маркиз.
– Мы встретили Преподобного несколько часов назад, сэр, – вывернулся Том. – Нельзя сказать, что мы закадычные друзья.
– А может, оставим его внизу? – предложил маркиз.
– Втащите его, – снова вмешался Мэллори. – Преподобный – мужик толковый.
– Да? А как насчёт тебя, товарищ Нед? Похоже, ты и в половину не так глуп, как прикидываешься. И не так уж ты и пьян.
– Вот и я про то, – согласился Мэллори. – Нужно добавить. У тебя тут ничего под рукой не найдётся? А ещё мне не повредил бы такой карабин, если уж вы делите добычу.
Маркиз посмотрел на пистолет Мэллори и заговорщицки подмигнул:
– Всему своё время, мой нетерпеливый друг. – Он повернулся к своей команде и махнул рукой: – Ладно, затаскивайте.
Прошло несколько минут, и на пирс вылез голый, грязный Фрейзер; малолетки начали сворачивать верёвку.
– Мне бы очень хотелось знать, – начал маркиз, – какую веру исповедует ваше преподобие?
– А что, начальник, – удивился Фрейзер, – разве не понятно? Я этот самый… брат… ну, то есть, долбаный квакер.
Последовал взрыв недоброго смеха.
– Чего ржёте? – прохрипел Фрейзер и тут же расплылся в широкой улыбке. – Да нет, я не просто брат, я – собрат. Пентюх собрат.
Наступила тишина.
– Пентюх собрат, – упрямо повторил Фрейзер. – Ну, значит, вроде как из этих бздиловатых американских трепачей…
– Ты хочешь сказать, пантисократ? – уточнил маркиз. – То есть вольный проповедник Сусквеганнского фаланстера?
Фрейзер тупо уставился на маркиза.
– Я говорю об утопических доктринах профессора Кольриджа и преподобного Вордсворта, – чуть угрожающе настаивал маркиз.
– Во-во, – проворчал Фрейзер, – это самое, что ты сказал.
– А не можешь ли ты сказать мне, о друг пантисократ, откуда это на тебе, на убеждённом пацифисте, полицейская кобура? Ну так как?
– Снял с фараона, вот откуда. С дохлого фараона, – уточнил Фрейзер.
Снова хохот, на этот раз – дружелюбный.
Мальчик, стоявший возле Мэллори, толкнул локтем одного из бандитов постарше.
– У меня от этой вони голова кругом идёт, Генри! Может, свалим, а?
– Спроси у маркиза, – ответил Генри.
– Спроси ты, – захныкал мальчишка, – а то он всегда надо мной смеётся…
– Внимайте все! – возгласил маркиз. – Мы с Юпитером отведём новых рекрутов к складу. А вы, остальные, патрулируйте берег.
Послышался недовольный ропот.
– Не уклоняться, – прикрикнул маркиз. – Вы же знаете, что все товарищи стоят береговую вахту по очереди, вы ничем не лучше остальных.
Маркиз, по пятам за которым следовал негр, повёл их вдоль набережной канала. И как это он может, изумлялся Мэллори, показывать спину четырём вооружённым незнакомцам? Что это – беспросветная глупость или отвага с примесью рисовки?
Он молча переглянулся с братьями и инспектором. Все четверо остались при оружии, анархисты даже не потрудились его изъять. Застрелить провожатого было бы минутным делом. И негра пришлось бы тоже, хотя тот и без оружия. Подло, конечно же, нападать сзади, но на войне и не такое делают. Однако остальные неловко поёживались, и Мэллори понял, что они препоручают грязную работу ему. С этого момента вся ответственность за отчаянное предприятие легла на него и только на него; даже полицейский, и тот поставил свою жизнь на удачу Эдварда Мэллори.
Мэллори выдвинулся вперёд, подстраиваясь под шаг маркиза Гастингса.
– А что там на этом складе, ваша светлость? Уж одежды-то там, должно быть, хватает, да и всего остального тоже.
– Не одежды, а надежды, мой мародёрствующий друг! А впрочем, не бери в голову. Скажи мне вот что, товарищ Нед, – что бы ты сделал с этой добычей, попади она тебе в руки?
– Думаю, всё зависит от того, что там будет.
– Ты уволок бы её в свою крысиную нору, – продолжал маркиз, – продал бы за бесценок еврею барыге, пропил бы всё подчистую, а через день-другой очухался бы в грязном полицейском участке и увидел ногу фараона у себя на шее.
– А что бы сделали с добычей вы? – поинтересовался Мэллори.
– Нашёл бы ей достойное применение! Мы используем эти вещи во благо тех, кто их создал! Во благо рядовых лондонцев, угнетённых масс, во благо тех, кто работает не покладая рук, кто производит все богатства этого города!
– Не понимаю я что-то, – покачал головой Мэллори.
– Революция не грабит, товарищ Нед. Мы реквизируем, мы конфискуем, мы освобождаем! Тебя и твоих друзей привлекли сюда яркие заморские безделушки. Ты думаешь унести сколько хватит рук. Люди вы или сороки? К чему довольствоваться пригоршней грязных шиллингов? Вам может принадлежать весь Лондон, этот современный Вавилон! Вам может принадлежать будущее!
– Будущее? – переспросил Мэллори и оглянулся на Фрейзера; глаза полицейского горели нескрываемым отвращением. – А много ли выручишь за кварту «будущего», ваша светлость?
– Я бы попросил тебя не называть меня «светлостью», – отрезал маркиз. – Ты обращаешься к ветерану народной революции, солдату человечества, который гордится простым титулом «товарищ».
– Виноват… товарищ.
– А ты не дурак, Нед. Не путай меня с радикалистскими лордами. Я не какой-нибудь там буржуазный меритократ! Я – революционер, смертельный враг тирании Байрона и всех его дел, враг по крови и убеждениям!
Мэллори хрипло закашлялся, прочищая горло.
– Ладно, – сказал он новым, более резким тоном. – К чему весь этот разговор? Захватить Лондон – но это же несерьёзно! Такого не бывало со времён Вильгельма Завоевателя.
– Почитай учебник истории, – возразил маркиз. – Это удалось Уоту Тайлеру, Кромвелю. Это удалось Байрону! – Он рассмеялся. – Восставшие захватили Нью-Йорк! Рабочие управляют Манхэттеном – вот прямо сейчас, когда мы с тобой разговариваем! Они ликвидировали богатых. Они сожгли церковь Святой Троицы! Они захватили средства связи и производства. Янки, какие-то там янки совершили победоносную революцию! Насколько же легче сделать это английскому народу – народу, дальше всех продвинувшемуся по пути исторического прогресса!
Было видно, что этот человек – скорее даже мальчишка, поскольку за позой и бахвальством проглядывали повадки юнца – говорит совершенно искренне, истово верит в пагубное безумие анархии.
– Но правительство, – возразил Мэллори, – введёт войска.
– Перебейте класс офицеров, и рядовые будут с нами, – холодно отозвался маркиз. – Взгляни на своего друга-солдата, Брайана. Ему нравится в нашем обществе! Ведь правда, товарищ Брайан!
Брайан молча и приветственно воздел заляпанный грязью кулак.
– Ты не понимаешь стратегии нашего капитана во всей её гениальности, – сказал маркиз. – Мы закрепились в самом сердце британской столицы, в единственном месте на Земле, которое ваша элита не захочет опустошить даже ради своей пагубной гегемонии. Ну разве решатся радикальные лорды обстрелять, сжечь свой драгоценный Лондон из-за каких-то там небольших беспорядков – а именно так воспримут они начало всеобщего восстания! Но! – Он вскинул затянутый в лайку палец. – Когда мы выйдем на баррикады, на воздвигнутые по всему городу баррикады, тогда им придётся лицом к лицу сразиться с восставшим рабочим классом, людьми, опьянёнными первой истинной свободой, какую они когда-либо знали!
Маркиз на минуту остановился, с присвистом втянул ртом зловонный воздух и закашлялся.
– Большая часть класса угнетателей, – продолжал он, – уже бежала из Лондона, спасаясь от смрада! Когда они попытаются вернуться, восставшие массы встретят их огнём и сталью! Мы будем стрелять в них с крыш домов, из подворотен и переулков, из сточных канав и притонов! – Он достал из рукава насквозь мокрый платок и вытер нос. – Мы поставим под свой контроль все артерии и опорные пункты организованного угнетения. Газеты, телеграфные линии и пневматическую почту, дворцы, казармы и конторы! Все они будут служить великому делу освобождения!
Мэллори ждал продолжения, но юный фанатик, похоже, вконец выдохся.
– И вы желаете, чтобы мы вам помогли? Вступили в эту вашу народную армию?
– Конечно!
– А что нам с этого будет?
– Всё, – ответил маркиз. – Навсегда.
Внутренняя гавань Вест-Индских доков была забита под завязку; такелаж парусников мешался с дымовыми трубами пироскафов. Вода здесь показалась Мэллори не такой грязной, как в Темзе – пока он не заметил среди комьев слизи лениво покачивающиеся на поверхности трупы. Моряки из вахтенных команд, оставленных для охраны судов. Раздувшиеся от жары трупы плавали, как деревянные колоды, зрелище не для слабонервных. Следуя за маркизом по деревянному настилу причала, Мэллори насчитал не то пятнадцать, не то шестнадцать тел – а где же остальные? Возможно, рассуждал он, большая их часть была убита где-то в другом месте, а кто-то мог и переметнуться в банду Свинга. Не все матросы так уж преданны порядку и властям. Мэллори остро ощутил на животе тяжёлый, успокаивающий холод «баллестер-молины».
Маркиз и негр продолжали двигаться дальше, словно не замечая трупов. Они миновали покинутый корабль, из палубных люков которого сочились зловещие струйки дыма, а может быть – пара. Четверо анархистов составили свои карабины в грубое подобие пирамиды и разлеглись на тюках ситца. Бдительные стражи самозабвенно резались в карты.
Другие сторожа, пьяные небритые подонки в скверных цилиндрах и ещё худших брюках, спали в опрокинутых тачках и на погрузочных волокушах, среди нагромождения бочек, корзин, мотков троса, трапов и груд антрацита – топлива для недвижно застывших деррик-кранов. Из пакгаузов, расположенных на южной стороне гавани, донеслись приглушённые расстоянием хлопки выстрелов. Маркиз не проявил к ним никакого интереса, не сбавил шага и даже не оглянулся.
– Вы захватили все эти корабли? – поинтересовался Мэллори. – У вас, должно быть, много людей, товарищ маркиз.
– И с каждым часом всё больше, – заверил его Гастингс. – Наши люди прочёсывают Лаймхаус, поднимают каждую рабочую семью. Тебе знаком термин «экспоненциальный рост», товарищ Нед?
– Не-а, – солгал Мэллори.
– Математический клакёрский термин, – небрежно объяснил маркиз. – Очень это интересная наука, вычислительное клакёрство, крайне полезная для научного изучения социализма… – Вид у него был рассеянный и немного возбуждённый. – Ещё один день смрада, как этот, и у нас будет больше людей, чем в лондонской полиции! Вы ведь не первые, кого я рекрутировал. Я становлюсь уже заправским вербовщиком! Да что там, это под силу даже Юпитеру! – Он хлопнул негра по плечу.
Негр не выказал никакой реакции. «Уж не глухонемой ли он?» – спросил себя Мэллори. И почему этот человек ходит с неприкрытым лицом? Неужели ему не нужна маска?
Маркиз подвёл их к самому большому из бесконечного ряда пакгаузов. Даже на фоне складов таких знаменитых коммерческих фирм, как «Мадрас и Пондишери», «Уитбис», «Эван-Хэр» и «Аароне», этот казался настоящим дворцом сверхсовременной коммерции. Его исполинские погрузочные ворота поднялись с помощью сложной системы шарнирных противовесов, и глазам Мэллори предстало огромное, с футбольный стадион размером, помещение со стальными стенами и сводчатой стеклянной крышей. Под этим сводом раскинулся стальной лабиринт ферм и опор, кружевная сеть роликовых транспортёров и зубчатых рельсов, по которым когда-то бегали управляемые машиной вагонетки. Где-то пыхтели паровые машины, раздавался знакомый чмокающий звук печатного станка.
И повсюду награбленное добро, богатства, способные ошеломить даже Креза. Вещи лежали грудами, скирдами, горами: рулоны дорогих тканей, кресла и тележные колёса, супницы и подсвечники, матрасы, чугунные собачки для газонов и мраморные ванночки для птиц, бильярдные столы и шкафчики для напитков, изголовья кроватей и колонки винтовых лестниц, свёрнутые ковры и каминные полки…
– Ну надо же! – поразился Том. – И как вы всё это собрали?
– Мы здесь уже несколько дней. – Маркиз размотал шаль, открыв бледное лицо почти девической красоты, однако со светлым пушком на верхней губе. – Тут хватит на всех, и этот склад не единственный. Чуть попозже вам тоже представится возможность нагрузить тачку или волокушу. Здорово, правда? Всё это добро в вашем распоряжении, потому что принадлежит в равной мере всем нам!
– Всем нам? – переспросил Мэллори.
– Конечно. Всем товарищам.
– А как насчёт него? – Мэллори указал на негра.
– Ты про моего слугу Юпитера? – недоумённо сморгнул маркиз. – Конечно же, Юпитер тоже принадлежит всем нам! Мой слуга служит не только мне, но и общему делу. – Он снова подтёр обильно текущий нос. – Пошли.
Горы награбленного превратили организованный по науке пакгауз в чудовищное крысиное гнездо. Следуя за маркизом, братья Мэллори и Фрейзер пробирались по отмелям битого хрусталя, лужам растительного масла, закоулкам, усыпанным скорлупой земляных орехов.
– Странно, – пробормотал маркиз, – в последний раз здесь было полно товарищей…
В глубине склада барахла было поменьше, зато здесь стоял печатный станок, скрытый от глаз эверестами газетной бумаги. Внезапно из-за этого заграждения мортирным ядром вылетела увязанная пачка свежеотпечатанных плакатов; она шлёпнулась оземь в каком-то футе от проворно отскочившего маркиза.
Сквозь грохот печатного станка прорезался чей-то высокий, пронзительный голос.
Через несколько секунд Мэллори увидел, что дальняя часть склада превращена в импровизированный лекционный зал. Школьная доска, стол, заставленный лабораторной посудой, и кафедра – всё это довольно неустойчиво балансировало на помосте из плотно составленных ящиков. Молчаливые слушатели – их тут было десятков пять-шесть – сидели на дешёвых разномастных стульях.
– Так вот они где, – протянул маркиз; голос его странно дрожал. – Вам повезло. Доктор Бартон проводит сегодня демонстрацию. Садитесь, товарищи. Уверен, что вам это будет интересно.
Спорить было невозможно; Мэллори и его спутники пристроились в заднем ряду. Негр остался стоять.
– Но этот ваш лектор – в юбке! – недоумённо прошептал Мэллори.
– Тише, – шикнул маркиз.
Женщина-лектор была вполне профессионально вооружена чёрной указкой, толстый конец которой служил держалкой для мела; в её голосе звенел фанатизм – тщательно продуманный, на аптекарских весах взвешенный фанатизм. Слушать было трудно – плохая акустика неприспособленного для таких спектаклей помещения искажала слова, делая их иногда совершенно неразборчивыми. Судя по всему, темой лекции была трезвенность – дама яростно порицала «алкогольную отраву» и её пагубное воздействие на «революционный дух рабочего класса». Большие оплетённые бутыли, содержащие, по всей видимости, различные сорта пагубных для пролетариата напитков, были снабжены одинаковыми, крайне непривлекательными этикетками с надписью: «ЯД!» и – учитывая невысокий образовательный ценз аудитории – общепонятным изображением черепа и скрещенных костей. Остальное пространство стола было загромождено перегонными аппаратами, какими-то непонятными склянками, красными резиновыми трубками, проволочными клетками и лабораторными газовыми горелками.
Том, сидевший справа от Мэллори, дёрнул его за рукав и прошептал:
– Нед! Нед! Это что, леди Ада?
– Господи Боже, мальчик, – ужаснулся Мэллори. – С чего ты взял? Разумеется, нет!
– А кто же тогда? – облегчённо и словно с некоторой обидой спросил Том.
Женщина повернулась к доске и аккуратно вывела слова «Неврастеническое вырождение». Потом она обернулась, одарила аудиторию сверкающей, насквозь фальшивой улыбкой, и только тут Мэллори её узнал.
Это была Флоренс Рассел Бартлетт.
Мэллори судорожно вздохнул. Какая-то соринка, скорее всего – клочок ваты из маски, занозой застряла в горле. Он закашлялся и не мог остановиться. Горло саднило всё сильнее и сильнее. Он хотел улыбнуться, прошептать хоть слово в извинение, но гортань сжимало, будто железными обручами. По его щекам катились слёзы, он сдерживался изо всех сил – и не мог, не мог хотя бы приглушить этот кошмарный кашель. Головы слушателей начали поворачиваться, что грозило большими неприятностями. Наконец Мэллори вскочил, с шумом опрокинул стул и побрёл прочь, согнувшись пополам, ничего не видя и почти ничего не соображая.
Расставив для равновесия руки, Мэллори пробирался сквозь плывущие перед глазами дебри награбленного; ноги его непрерывно в чём-то путались, то слева, то справа на пол рушились какие-то деревянные и металлические предметы. С большим трудом отыскав укромное место, он согнулся ещё сильнее, сотрясаемый неудержимым кашлем, задыхаясь от мокроты и подкатывающей к горлу блевотины. Так ведь и сдохнуть можно, думал он в отчаянии. Лопнет что-нибудь – и всё. Или сердце не выдержит.
Но потом ком в горле исчез, кашель понемногу стих. Мэллори хватил глоток воздуха, пару раз надсадно кашлянул и начал дышать нормально. Он вытер с бороды липкую, отвратительную мокроту и вдруг заметил, что стоит, прислонившись к статуе. Полуобнажённая индийская прелестница – изваянная во весь рост из коутовского искусственного мрамора – держала на бедре большой кувшин. Кувшин, естественно, был насквозь каменный – и это в тот момент, когда каждая клеточка, каждый атомус Мэллори взывали об очищающем глотке воды.
Кто-то хлопнул его по спине. Мэллори обернулся, ожидая увидеть Тома или Брайана, но это оказался маркиз.
– С вами всё в порядке?
– Небольшой приступ, – просипел Мэллори, не в силах выпрямиться, и махнул рукой.
Маркиз вложил ему в ладонь серебряную фляжку, изогнутую по форме бедра.
– Вот, – сказал он, – это вам поможет.
Мэллори приложился к фляжке, но вместо ожидаемого бренди в рот ему потекла густая приторная микстура, смутно отдающая лакрицей.
– Что… Что это такое?
– Одно из травяных снадобий доктора Бартон, – объяснил маркиз. – Бальзам, помогающий переносить зловоние. Давайте, я смочу вашу маску, испарения прочистят вам лёгкие.
– Лучше не надо, – прохрипел Мэллори.
– Так вы вполне оправились и можете вернуться на лекцию?
– Нет! Нет!
На лице маркиза появилось скептическое выражение.
– Доктор Бартон – гений медицины! Она была первой женщиной, окончившей Гейдельберг с отличием. Если бы вы только знали, какие чудеса она творила среди больных во Франции, среди несчастных, на которых махнули рукой все так называемые специалисты.
– Я знаю, – вырвалось у Мэллори.
К нему вернулись отчасти силы, а вместе с тем – почти непреодолимое желание взять маркиза за глотку и трясти этого опасного дурака, пока дурь не выдавится из него, как паста из тюбика. Он был почти готов выложить всю правду, объявить, что на деле эта Бартон отравительница, распутница, уголовная преступница, разыскиваемая полицией по меньшей мере двух стран. Он мог бы прошептать эти яростные обвинения, а потом убить маркиза Гастингса и засунуть куда-нибудь его жалкий, тщедушный труп.
Но самоубийственное желание прошло, сменилось трезвым расчётом, хитростью, холодной и острой, как осколок стекла, вонзившийся давеча в спину Фрейзера.
– Я бы гораздо охотнее поговорил с вами, товарищ, чем слушать какую бы то ни было лекцию.
– Правда? – просиял Гастингс.
– Да, – кивнул Мэллори. – Разговор со знающим человеком очень обогащает.
– Не пойму я тебя, товарищ, – прищурился маркиз. – То ты кажешься мне обычным жадным дураком, а то вдруг человеком недюжинного ума – и уж всяко на голову выше этих твоих приятелей!
– Да? – пожал плечами Мэллори. – Я много путешествовал. Это расширяет кругозор.
– А где ты путешествовал?
– Аргентина. Канада. Ну и на континенте тоже бывал.
Маркиз оглянулся по сторонам, словно высматривая шпионов, затаившихся в непролазных дебрях награбленного барахла. Не заметив ничего подозрительного, он немного расслабился и заговорил с новым интересом:
– Может, ты знаешь Американский Юг? Конфедерацию?
Мэллори покачал головой.
– В Южной Каролине есть город Чарльстон. Там собралась большая английская община. Люди хорошего происхождения, бежавшие от радикалов. Загубленные рыцари Британии.
– Очень мило, – хмыкнул Мэллори.
– Чарльстон – город, не менее культурный и цивилизованный, чем любой из британских.
– И ты там родился? – догадался Мэллори и тут же прикусил язык. Он заметил, как нахмурился при этих словах Гастингс, однако был вынужден продолжать: – Ты, наверное, хорошо жил в этом своём Чарльстоне. Вон и собственный негр у тебя есть.
– Надеюсь, ты не из этих аболиционистских фанатиков, – сказал маркиз. – А то у британцев это в моде. Или ты считаешь, что я должен отослать бедного Юпитера куда-нибудь в малярийные джунгли Либерии?
Мэллори едва удержался, чтобы не кивнуть. Он и в самом деле был аболиционистом и поддерживал идею репатриации негров.
– Бедный Юпитер и дня бы не протянул в Либерийской империи, – настаивал маркиз. – Ты знаешь, что он умеет читать и писать? Я сам его научил. Он даже поэзию читает.
– Твой негр читает стишки?
– Не стишки – поэзию. Великих поэтов. Джона Мильтона[114]… да что там говорить, ты о таком никогда и не слышал.
– Один из министров Кромвеля, – с готовностью отозвался Мэллори, – автор «Ареопагитики».
Маркиз кивнул. Похоже, он остался доволен.
– Джон Мильтон написал эпическую поэму «Потерянный рай». На библейскую тему, белым стихом.
– Сам-то я агностик, – сказал Мэллори.
– А тебе знакомо имя Уильяма Блейка[115]? Он писал стихи и сам иллюстрировал свои сборники.
– Не мог найти порядочного издателя, да?
– В Англии и до сих пор есть прекрасные поэты. Ты когда-нибудь слышал о Джоне Уилсоне Кроукере[116]? Уинтропе Макуорте Прейде[117]? Брайане Уоллере Проктере[118]?
– Может, и слышал, – пожал плечами Мэллори. – Я кое-что почитываю, в основном – про ужасы и преступления.
Его крайне озадачил интерес маркиза к такому отвлечённому предмету. Самого Мэллори беспокоила сейчас не поэзия, а братья и Фрейзер, оставшиеся на лекции и не знающие уже, наверное, что и думать. Они могут потерять терпение и совершить что-нибудь опрометчивое, а уж это-то совсем ни к чему.
– Перси Биши Шелли[119] был поэтом, прежде чем возглавить луддитов в смутные времена, – продолжал маркиз. – Знай, что Перси Шелли жив! Байрон изгнал его на остров Святой Елены. Шелли держат там в заточении, в том же доме, где жил когда-то Наполеон Первый. Говорят, что с тех пор он написал там целые тома трагедий и сонетов!
– Да ты что? – возмутился Мэллори. – Шелли умер в тюрьме много лет назад.
– Он жив, – повторил маркиз. – Но это знают немногие.
– Ты ещё скажи, что Чарльз Бэббидж писал стихи. – Мэллори абсолютно не хотелось обсуждать всякую чушь, его мысли занимало другое. – И вообще, к чему всё это?
– Это – моя теория, – гордо объяснил маркиз. – Не столько теория, сколько поэтическое прозрение. Но с тех пор, как я изучил труды Карла Маркса – и, конечно же, великого Уильяма Коллинза[120], – меня озарило, что естественный ход исторического развития был насильственно подвергнут ужасающему извращению. Но вряд ли ты меня поймёшь. – Он снисходительно улыбнулся.
– Не бойся, – мотнул головой Мэллори, – всё я прекрасно понимаю. Ты имеешь в виду катастрофу.
– Да. Можно называть это и так.
– История вершится через катастрофы. Таков порядок вещей, единственный, какой был, есть и будет. Истории не существует – есть только случайности!
– Ты лжёшь! – Всё самообладание маркиза рассыпалось в прах.
– Твоя голова забита фантомами, мальчик! – вспылил в свою очередь Мэллори. – «История»! Тебе положено иметь титул и поместье, а мне положено гнить в Льюисе от паров ртути, вот и все твои теории! А радикалам, им плевать с высокой колокольни и на тебя, и на Маркса с Коллинзом, и на этих твоих поэтических фигляров! Они передушат всю вашу компанию в этих доках, как крыс в яме с опилками.
– А ты не очень похож на малограмотного забулдыгу, – процедил маркиз. – Кто ты такой? Что ты такое?
Мэллори напрягся.
– Ты шпион. – Глаза маркиза расширились, рука метнулась к оружию.
Мэллори с размаху ударил его в лицо, а затем, когда маркиз покачнулся, добавил ему два раза по голове тяжёлым стволом «баллестер-молины». Маркиз упал, обливаясь кровью.
Мэллори выхватил у него из-за пояса револьвер и оглянулся.
В пяти ярдах от него стоял негр.
– Я всё видел, – спокойно сказал Юпитер.
Мэллори молча прицелился в него из двух револьверов.
– Вы ударили моего хозяина. Вы его убили?
– Думаю, нет.
Негр кивнул и развёл раскрытые ладони; это было похоже на благословение.
– Вы правы, сэр, а он ошибается. В истории нет ничего закономерного. Никакого прогресса, никакой справедливости, один бессмысленный ужас.
– Так или не так, – медленно проговорил Мэллори, – но если ты крикнешь, мне придётся тебя застрелить.
– Если бы вы его убили, я бы обязательно крикнул. Мэллори оглянулся на маркиза:
– Он дышит.
Последовало долгое молчание. Негр замер в нерешительности, прямой и напряжённый, как струна. Так платоновский конус, уравновешенный на своём острие, ожидает выходящего за рамки причинности толчка.
– Я возвращаюсь в Нью-Йорк. – Юпитер повернулся на одном до блеска начищенном каблуке, неторопливо зашагал прочь и вскоре исчез за нагромождениями тюков и ящиков.
Мэллори был уверен, что шума не будет, но всё же переждал несколько минут, чтобы утвердиться в этой уверенности. Маркиз шевельнулся и застонал. Мэллори сорвал с головы потомка крестоносцев окровавленную шаль, скомкал её и затолкал в нежный девичий рот.
Спрятать безвольное тело за массивную терракотовую вазу было делом одной минуты.
Теперь, когда потрясение осталось позади, Мэллори ощутил оглушительную жажду; его пересохший, словно песком обсыпанный язык с трудом ворочался во рту. Но пить было нечего, за исключением шарлатанского снадобья Флоренс Бартлетт – или как там её теперь?
Доктора Бартон. Мэллори вернулся к маркизу, нащупал в его кармане фляжку и осторожно прополоскал горло. Да нет, ничего особо страшного. Вкус не из самых приятных и горло немеет, зато щекочет язык, словно сухое шампанское, и, похоже, восстанавливает силы. Он выпил чуть не половину фляжки.
Вернувшись на лекцию, Мэллори сел рядом с Фрейзером.
Полицейский вопросительно приподнял бровь. Мэллори похлопал по рукоятке второго револьвера. Фрейзер едва заметно кивнул.
Флоренс Рассел Бартлетт продолжала разглагольствовать, повергая слушателей в оцепенение почти гипнотическое. Мэллори с ужасом осознал, что теперь она демонстрирует шарлатанские устройства для предотвращения беременности. Диск из гибкой резины, ком губки с прикреплённой к нему нитью. Мэллори содрогнулся, представив себе коитус с использованием этих странных объектов.
– Она только что убила кролика, – прошипел углом рта Фрейзер. – Сунула его носом в сигарный настой.
– Мальчишка живой, – прошептал в ответ Мэллори. – Я его только оглушил.
Он внимательно наблюдал за Бартлетт, которая успела перейти от противозачаточных средств к каким-то диким планам улучшения человеческой породы путём селективного размножения. Сколько можно было понять, в будущем нормальный брак исчезнет. На смену целомудрию придёт «всеобщая свободная любовь». Воспроизведение станет делом рук специалистов. (Рук? Это в каком, простите, смысле?) Эти идеи не доходили до Мэллори, зловещими тенями роились где-то на краю его сознания. Внезапно он вспомнил – безо всякой к тому причины, – что именно на сегодня, как раз на это время, была назначена его собственная триумфальная лекция о бронтозаврусе с кинотропным сопровождением мистера Китса. От этого ужасного совпадения его пробрал озноб.
Брайан перегнулся через Фрейзера и схватил Мэллори за руку.
– Нед! – прошептал он. – Пошли-ка мы отсюда!
– Не спеши, – ответил Мэллори. Но его решимость поколебалась. Он чувствовал ужас брата и сам им заражался. – Мы ещё не знаем, где прячется Свинг, он может быть в любом месте этого муравейника…
– Товарищи! – Голос Бартлетт был похож на заледеневшую бритву. – Да, вы четверо, сзади! Если вам совершенно необходимо нам мешать – если у вас есть такие уж срочные новости, – то почему бы вам не поделиться ими со своими товарищами по шатокуа?
Вся четвёрка замерла.
Бартлетт сжигала их взглядом Медузы Горгоны. Остальные слушатели вышли из противоестественного оцепенения и начали оборачиваться; в глазах толпы светилось злорадство, кровожадное веселье неисправимых школьников, обнаруживших, что грозившее им наказание обрушилось на чью-то чужую голову.
– Это она нам? – нервно прошептал Том.
– Господи, да что же теперь делать? – в тон ему откликнулся Брайан.
Это было похоже на дурной сон. Кошмар, который развеется от одного верно найденного слова.
– Она же просто женщина, – громко и спокойно сказал Мэллори.
– Заткнись! – прошипел Фрейзер. – Стихни!
– Так что же, вам нечего нам рассказать? – не унималась Бартлетт. – Я никак не думала… Мэллори поднялся на ноги:
– Мне есть что рассказать!
– Доктор Бартон! Доктор Бартон! – Трое из слушателей вскочили на ноги. Они тянули правые руки вверх с энтузиазмом отличников, точно знающих, сколько будет шестью семь.
Бартлетт благосклонно кивнула и указала своим мелоносным жезлом на одного из энтузиастов.
– Слово имеет товарищ Пай!
– Доктор Бартон, – крикнул Пай, – я не знаю этих товарищей. Они ведут себя отстало, и я… я думаю, их следует подвергнуть критике!
В аудитории повисло свирепое молчание.
– Садись, идиот. – Фрейзер дёрнул Мэллори за штанину. – Ты что, совсем сбрендил?
– У меня есть серьёзные новости! – прокричал сквозь маску Мэллори. – Новости для капитана Свинга!
Бартлетт заметно смешалась, её глаза забегали по аудитории.
– Так расскажите нам всем, – приказала она. – Мы все здесь равны и едины!
– Я знаю, где находится «Модус», миссис Бартлетт! – крикнул Мэллори. – Вы хотите, чтобы я рассказал это вашим малоумным приспешникам?
Загромыхали стулья, зал дружно вскочил на ноги. Бартлетт что-то ответила, но её визг затерялся в оглушительном гвалте.
– Мне нужен Свинг! Я должен поговорить с ним один на один!
Хаос нарастал; Мэллори отшвырнул ногою стоявший перед ним стул и выхватил из-за пояса револьверы.
– Сидеть, ублюдки! – Он направил оружие на аудиторию. – Я вышибу мозги первому же недоумку, который хоть пошевелится!
Ответом ему была беспорядочная пальба.
– Линяем! – прохрипел Брайан. Он и Том с Фрейзером бросились бежать.
По обеим сторонам от Мэллори трещали и падали стулья, слушатели дружно разряжали в него самое разнообразное оружие. Мэллори прицелился с двух рук в стоящую на подиуме Бартлетт…
Выстрелов не последовало – он позабыл взвести курки. К тому же на револьвере маркиза имелся какой-то никелированный предохранитель.
Мэллори отбил брошенный кем-то стул, но тут же что-то шарахнуло его по ноге. Болезненный удар несколько приглушил боевой дух Мэллори, напомнил ему, что временное отступление перед превосходящими силами противника – не позор, а тактическая необходимость.
Только вот бежать он толком не мог. Ему казалось, что в ноге что-то сломано. Пение пуль над головой будило ностальгические воспоминания о далёком Вайоминге.
Из бокового прохода отчаянно махал рукой Фрейзер. Мэллори добежал до него и развернулся, с трудом сохранив равновесие.
Инспектор невозмутимо вышел на открытое пространство и поднял свой многоствольный пистолет. Сейчас он был похож на дуэлянта – правая рука вытянута, тело повёрнуто боком, чтобы представлять меньшую цель, голова держится ровно, глаза прищурены. Он дважды выстрелил; сквозь шум и гам прорезались резкие, болезненные вскрики.
– Сюда! – Фрейзер схватил Мэллори за локоть.
Сердце Мэллори билось как бешеное, правая нога казалась чужой. Он опустил на мгновение глаза и увидел, почему так трудно идти, – шальная пуля оторвала от ботинка каблук. В тупике, которым окончился проход, Том подсаживал Брайана на высокую, шаткую гору картонных коробок. Фрейзер заметался среди гор барахла, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход, лаз, щель.
Мэллори остановился, повернулся, поднял револьверы – и увидел в проходе с полдюжины преследователей.
Здание содрогнулось от грохота, в воздухе повисло густое облако порохового дыма, дробно застучали по полу падающие консервные банки. Все шестеро бандитов рухнули в проходе, как сбитые шаром кегли.
– Нед! – крикнул Брайан с вершины картонной горы. – Собери их оружие!
Стоя на одном колене, он вставлял в дымящийся ещё казённик новый патрон – цилиндр из латуни и красной вощёной бумаги размером с хороший огурец.
Мэллори послушно бросился вперёд, поскользнулся и едва не упал в лужу крови. Пытаясь сохранить равновесие, он взмахнул руками и случайно нажал на спуск «баллестер-молины». Громыхнул выстрел, пронзительно взвизгнула пуля, срикошетившая от какой-то балки. Мэллори задержался, теряя драгоценные секунды, осторожно спустил курок американского револьвера, проделал то же самое с револьвером маркиза и засунул весь свой арсенал за пояс.
Проход был залит кровью. Сноп картечи, выпущенный русской карманной гаубицей, изорвал отважных борцов за народное дело в клочья. Один из них ещё дышал, точнее – издавал жутковатые булькающие звуки. Мэллори вытащил из-под умирающего всё ту же допотопную «викторию» и брезгливо поморщился – приклад карабина был красный и липкий. Снять с бесчувственного тела патронташ было гораздо сложнее; Мэллори оставил это занятие, так и не добившись успеха, но зато подобрал с пола американский револьвер, валяющийся рядом с одним из трупов, – и чуть не вскрикнул от боли. Он недоумённо осмотрел пораненную ладонь, а затем – рукоятку револьвера. В рифлёной деревянной щёчке засел скрученный, бритвенно острый кусок металла.
Вдалеке защёлкали винтовочные выстрелы, над головой запели пули; некоторые из них врезались в груды товаров с мягким чмоканием, другие – с сухим треском или с весёлым звоном бьющегося стекла.
– Мэллори! Сюда, – крикнул Фрейзер.
Он обнаружил щель, идущую вдоль стены склада. Мэллори повернулся, чтобы закинуть карабин за плечо, поискал глазами Брайана и увидел, как тот метнулся через проход к другой огневой позиции.
Пыхтя и отдуваясь, Мэллори с Фрейзером преодолели узкую, в несколько ярдов длиной щель. Пули преследователей не представляли пока особой опасности, все они щёлкали о кирпич высоко над головой. Выбравшись из щели, Мэллори оказался в новом тупике, теперь это была большая открытая площадка. Том торопливо сооружал баррикаду, сваливая в кучу всё, что попадалось под руку. Очень странно выглядели в этом нагромождении дамские туалетные столики – их белые, изящно изогнутые ножки напоминали лапы дохлых тропических пауков.
Выстрелы звучали всё чаще и ближе. Сзади донеслись яростные вопли – преследователи наткнулись на трупы своих товарищей.
Орудуя железной кроватной ножкой, как рычагом, Том обрушил высокий штабель каких-то ящиков, а затем обернулся и отёр со лба пот.
– Сколько? – спросил он.
– Шестеро.
– А нас только четверо. – На лице Тома играла нехорошая, сумасшедшая улыбка. – Теперь уж в любом случае счёт в нашу пользу. Где Брайан?
– Не знаю.
Мэллори протянул брату карабин; тот взял оружие за ствол, не решаясь дотронуться до измазанного кровью приклада.
Фрейзер, оставшийся сторожить щель, выстрелил. Раздался жуткий, словно бабий, визг, а затем – звуки бьющегося в судорогах тела.
Теперь, когда загонщики знали, куда скрылась добыча, беспорядочная стрельба стала более точной. Прямо к ногам Мэллори упала большая, толщиною в палец коническая пуля; она повертелась волчком, опрокинулась на бок и замерла.
Мэллори почувствовал на плече чью-то руку, обернулся и увидел Фрейзера. Полицейский снял маску, его глаза блестели, на подбородке чернела суточная щетина.
– Ну так что, доктор Мэллори? Что вы придумаете на этот раз?
– А ведь там могло и получиться, – обиделся Мэллори. – Я надеялся, что она мне поверит и отведёт нас к Свингу. Но женщины, они же непредсказуемые…
– Поверила она вам, очень даже поверила! – Фрейзер зашёлся странным скрипучим смехом. – А это у вас откуда? – Он указал на окровавленный револьвер.
– Трофей. Берите, если надо, только осторожно, там в рукоятке колючка.
Фрейзер осмотрел револьвер и выбил застрявшую в нём железку каблуком.
– Ну и пушка же у твоего братца, в жизни не видел ничего подобного! Только вряд ли с такими штуками можно разгуливать по Лондону, будь ты хоть сто раз герой крымской войны.
Щепка, выбитая пулей из туалетного столика, едва не задела Фрейзера. Мэллори ошарашенно вскинул глаза.
– Вот же чёрт!
Стрелок, примостившийся на одной из потолочных балок, вставлял в винтовку новый патрон.
Мэллори выхватил у Тома «викторию», накинул на локоть окровавленный ремень, прицелился и нажал на собачку. Сухо щёлкнул спущенный курок – бывший владелец однозарядного карабина успел из него выстрелить. Но не всё было так плохо – повисший под крышей снайпер испуганно разинул рот и спрыгнул со своего насеста.
Мэллори передёрнул затвор, из казённика карабина вылетел стреляный патрон.
– Ну что же я за идиот такой! Карабин взял, патронташ оставил…
– Нед! – Слева на вершине одной из груд появился Брайан. – Там, на той стороне, кипы хлопка!
– Молодец!
Они бросились к Брайану, спуская по дороге лавины подсвечников и безделушек. Пули визжали всё чаще и чаще, ложились всё ближе и ближе. Опять из-под крыши стреляют, подумал Мэллори, но времени оборачиваться и смотреть не было. Карабкающийся впереди Фрейзер выпрямился и выстрелил навскидку – без особого, похоже, результата.
Стофунтовые кипы чёсаного конфедератского хлопка, упакованные в мешковину и перетянутые верёвками, были уложены почти до потолка.
Брайан замахал руками и скрылся из вида. Мэллори понял его жесты – залежи хлопка представляли собой естественную крепость.
Они с Томом выдернули одну из верхних кип штабеля, сбросили её вниз и тут же спрятались в образовавшуюся яму. Пули противников мягко чмокали и застревали в хлопке. Не успевший ещё добраться до верха Фрейзер снова остановился, повернулся и дважды выстрелил.
Вниз полетела вторая кипа, третья, затем в яму плюхнулся задыхающийся Фрейзер. Ещё минуту они работали втроём, зарываясь в штабель всё глубже и глубже, будто муравьи в коробке кускового сахара.
Игра в прятки закончилась, воинство Свинга вело прицельную стрельбу, однако мягкое волокно задерживало пули не хуже стальной брони. Вырвав из ближайшей кипы большой ком хлопка, Мэллори отёр вспотевшее лицо и грязные окровавленные руки. Таскать кипы оказалось очень тяжёлой работой – мало удивительного, что южане свалили её на чёрных.
Фрейзер раздвинул две кипы и повернулся к Мэллори:
– Дайте мне другой пистолет.
Мэллори протянул ему револьвер маркиза. Фрейзер выстрелил, секунду вглядывался вдаль и удовлетворённо кивнул:
– Отличный ствол…
В ответ на хлопковую цитадель посыпался град бессильно чмокающих пуль. Том поднял, кряхтя и надсаживаясь, ещё одну кипу и перевалил её через задний край ямы; снизу послышался звук, как от разлетающейся вдребезги пианолы.
Они пересчитали оставшиеся боеприпасы. У Тома был дерринджер с одним заряженным стволом, пригодный к использованию, если анархисты полезут на абордаж – но ни в каком ином случае. В «баллестер-молине» оставалось три патрона, в многоствольном пистолете Фрейзера – тоже три, а в револьвере маркиза – пять. Кроме того, в их распоряжении было такое полезное оружие, как разряженная «виктория» и Фрейзерова дубинка.
От Брайана – ни слуху ни духу.
Откуда-то из-за монбланов барахла донеслись злые, приглушённые расстоянием выкрики, возможно – приказы. Стрельба резко прекратилась, в пакгаузе повисла недобрая тишина, прерываемая только шорохами и каким-то стуком. Мэллори осторожно поднял голову над краем укрытия.
– Ну, как там? – тревожно спросил его Том.
– Ни души, словно вымерли они все. Ворота закрыты, вот что главное.
В пакгаузе быстро темнело. Мэллори показалось, что на стеклянный купол легло плотное облако сгустившегося смрада.
– Может, рванём? – прошептал Том.
– Без Брайана? – удивился Мэллори. – Будем ждать.
Фрейзер недовольно покачал головой – его сомнения ясно читались на лице.
Воспользовавшись передышкой, они закопались в хлопковую гору ещё глубже, а заодно выстроили на бруствере нечто вроде стенки с амбразурами. Пакгауз откликнулся на эту деятельность новой канонадой, вспышки выстрелов яростно прорезали тьму, плохо нацеленные пули с визгом отскакивали от стальных балок. Кое-где зажглись тусклые огоньки фонарей.
Крики и стрельба снова стихли. Сверху донеслось быстрое, лёгкое постукивание; прошло несколько секунд, и странные звуки смолкли.
– Что это было? – спросил Том.
– Похоже на крысиную возню, – пожал плечами Мэллори.
– А может, дождь? – предположил Фрейзер.
Мэллори промолчал. Какой там дождь – скорее уж пепел падает. Внезапно снова посветлело. Мэллори выглянул за край и увидел совсем рядом с хлопковой твердыней целую толпу. Для пущей, очевидно, бесшумности пролетарские герои шли в атаку босиком, многие из них сжимали в зубах ножи.
– Тревога! – заорал он дурным голосом и спустил курок.
Мэллори чуть не ослеп от вспышки, однако дёргающийся в его руке револьвер продолжал стрелять, словно по собственной воле. Три последних патрона были израсходованы в какую-то секунду – и не зря; промахнуться на таком расстоянии было почти невозможно. Двое анархистов упали замертво, третий, раненый, пополз куда-то в сторону, остальные бежали.
Они исчезли из вида и начали, по-видимому, готовиться к новому штурму – из темноты доносились крики, проклятия, звуки бестолковой возни. Мэллори перехватил револьвер за горячий ещё ствол, как дубинку.
По ушам ударил тяжёлый грохот Брайанова пистолета.
Темнота откликнулась адскими воплями раненых и умирающих, треском, грохотом и проклятиями.
Откуда-то сзади в хлопковую яму свалилась смутная, остро пахнущая порохом фигура. Брайан.
– Хорошо ещё, что вы меня не пристрелили, – прохрипел он. – Темно, как у негра в заднице.
– С тобой-то как, всё порядке? – спросил Мэллори.
– Пара царапин. – Брайан поднялся на ноги. – Ты посмотри лучше, Нед, что я тебе принёс.
Он передал свою добычу Мэллори. Знакомая, надёжная тяжесть ствола и бархатно-гладкого приклада. Крупнокалиберная охотничья винтовка.
– У них там целый ящик таких игрушек, – продолжал Брайан. – В дальнем углу склада в какой-то вшивой конторе. И боеприпасов бери не хочу, вот только больше двух коробок мне было не унести.
Мэллори тут же принялся заряжать винтовку, латунные патроны входили в магазин с ритмичным пощёлкиванием часового механизма.
– Странное дело, – задумчиво произнёс Брайан. – Они же вроде и не догадывались, что я разгуливаю по этому сараю. Никакого представления о тактике. Похоже, среди этого отребья никого с военным опытом.
– Классная у тебя пушка, – заметил Фрейзер.
– Уже нет, мистер Фрейзер, – вздохнул Брайан. – У меня было только два патрона. Лучше бы, конечно, последний приберечь, но разве устоишь перед соблазном уложить сразу кучу этой сволочи.
– Не страшно, – отозвался Мэллори, нежно поглаживая ореховый приклад. – Будь у нас таких четыре, мы продержались бы хоть целую неделю.
– Жаль, конечно, – вздохнул Брайан, – но я теперь не очень пригоден для вылазок. Меня подстрелили.
Пуля чиркнула его по голени. В неглубокой ране белела открытая кость, а облепленный грязью сапог был полон крови. Фрейзер и Том оставили Мэллори в дозоре и принялись обкладывать рану хлопком.
– Довольно, – запротестовал наконец Брайан. – Вы, ребята, хотите переплюнуть самоё леди Найтингейл[121]. Как там, Нед, видно что-нибудь подозрительное?
– Нет, – откликнулся Мэллори, – но, судя по звукам, они замышляют какую-то новую гадость.
– Свинговы ублюдки группируются на трёх сборных пунктах, – объяснил Брайан. – Был ещё близкий плацдарм, чуть в стороне от вашего сектора обстрела, но оттуда я смёл их русской картечью. Не думаю, чтобы они решились на повторный штурм, пороха не хватит.
– Ну и что же они тогда придумают?
– Наверное, какие-нибудь инженерные работы, – предположил Брайан. – Ну, скажем, передвижные заграждения, что-нибудь такое на колёсах. Пить хочется – сил нет. – Он провёл языком по пересохшим губам. – С самого Лакхнау так не хотелось.
– Придётся потерпеть, – отозвался Мэллори. Брайан вздохнул.
– В Индии у нас был классный мальчишка-водонос. Дикарь-малолетка, а стоил десятка этих пидоров.
– Женщину видели? – спросил Фрейзер. – Или капитана Свинга?
– Нет, – качнул головой Брайан. – Я и вообще толком никого не видел, прятался по закоулкам да искал оружие получше, что-нибудь дальнобойное. Странно у них дело поставлено. Вот эту, что у Неда, охотничью винтовку я нашёл в маленькой комнатушке, вроде конторы, и ни души рядом, только какой-то плюгавый тип сидит за столом и чего-то там строчит. Горит пара свечей, бумаги везде разбросаны. А рядом – целые ящики приготовленного на экспорт оружия, и почему они эти прекрасные винтовки держат под присмотром какой-то канцелярской крысы, а мятежникам раздают «виктории» – это у меня в голове не укладывается.
Призрачный, зеленоватый свет, ворвавшийся в здание через приоткрытые кем-то ворота, обрисовал силуэт человека с винтовкой, которого тянули к крыше на перекинутом через блок тросе. Мэллори мгновенно прицелился, задержал дыхание и спустил курок. Человек опрокинулся назад, тело его обмякло и повисло в петле.
Снова затрещали выстрелы, но Мэллори успел уже нырнуть в яму.
– Прекрасное заграждение – эти кипы хлопка. – Брайан с удовлетворением похлопал по мешковине. – В Новом Орлеане, там Гикори Джексон прятался точно за такими, измолотил он нас тогда по-чёрному.
– Слышь, Брайан, а что он там делал, этот мужик в конторе? – спросил Том.
– Да крутил себе что-то вроде папиросы. Знаете, что это такое? Курево турецкое, рубленый табак, завёрнутый в бумажную трубочку. Этот педрила, он набрал пипеткой какой-то жидкости из маленького пузырька, капнул несколько раз на бумагу, а потом насыпал табаку из жестянки – странный у него табак, я такого раньше не видел – и закрутил. А когда он прикуривал от свечки, тут я хорошо его рассмотрел – странный такой мужик, вроде как малость с приветом, ну совсем как наш братец Нед, когда занят какой-нибудь своей научной проблемой! – Брайан добродушно рассмеялся. – Я подумал, ну к чему ломать ему кайф, взял потихоньку винтовку да пару коробок и сделал ноги.
– Так ты его, значит, хорошо рассмотрел? – переспросил Мэллори.
– Ну да.
– У него была шишка на лбу? Вот тут вот, сбоку.
– Ты что, его знаешь?
– Это был капитан Свинг, – скрипнул зубами Мэллори.
– Значит, я последний дурак! – воскликнул Брайан. – Нечестно стрелять человеку в спину, но знай я, кто это такой, – снёс бы на хрен его шишкастую репу!
Их беседу прервал громкий оклик откуда-то снизу:
– Доктор Эдвард Мэллори!
Мэллори встал и осторожно перегнулся через хлопковый бруствер. Внизу стоял Гастингс. Голова маркиза была перевязана, в одной руке он держал фонарь, в другой – палку с белой тряпкой.
– Левиафанный Мэллори, я уполномочен вести с вами переговоры!
– Ну так ведите. – Мэллори спрятал голову.
– Вы в ловушке, доктор Мэллори! Но у нас есть к вам предложение. Если вы скажете нам, где спрятан некий украденный вами предмет, мы отпустим на свободу вас и ваших братьев. Но вашему шпику из Особого отдела придётся остаться. У нас есть к нему пара вопросов.
– Слушайте меня, Гастингс, и все остальные тоже, – презрительно рассмеялся Мэллори. – Пришлите к нам со связанными руками этого маньяка Свинга и его шлюху! Тогда мы позволим вам расползтись отсюда до прихода армии!
– Наглостью вы ничего не добьётесь, – ответил маркиз. – Мы подожжём хлопок, и вы зажаритесь там, как кролики.
– Ну, а ты, Брайан, – повернулся Мэллори, – как ты думаешь, могут они сделать такое?
– Вряд ли, – откликнулся Брайан. – Хлопок плотно упакован, в таком виде его не очень-то подожжёшь.
– Поджигайте, ребята, поджигайте! – крикнул Мэллори. – Сожгите весь этот крысятник, только как бы вам самим не задохнуться в дыму!
– Вы были очень отважны, доктор Мэллори, и очень удачливы! Но наши лучшие люди патрулируют сейчас улицы Лаймхауса, ликвидируют полицию! Вскоре они вернутся, закалённые солдаты, ветераны Манхэттена! Они возьмут ваше укрытие штурмом, врукопашную! Выходите сейчас, пока у вас ещё есть шанс остаться в живых!
– Мы не боимся американского отребья! Приводите их, пусть попробуют нашей картечи!
– Вы слышали наше предложение! Обдумайте его, как подобает настоящему учёному!
– Да иди ты на хрен! – устало сказал Мэллори. – Позови Свинга, ну о чём мне говорить с такой вшивотой, как ты.
Маркиз ушёл. Через несколько минут на хлопковую крепость снова посыпались пули. Мэллори отстреливался, целясь по вспышкам, и извёл полкоробки патронов.
Затем анархисты начали выдвигать осадную машину – три тяжёлые вагонетки с лобовой бронёй из мраморных столешниц, скреплённых бок о бок. Убедившись, что проход, ведущий к хлопковому штабелю, слишком узок для импровизированного броневика, мятежники начали оттаскивать мешающее им барахло налево и направо. Лишившись за этим занятием двоих своих товарищей, подстреленных Мэллори, они быстро поумнели и соорудили позади осадной машины нечто вроде крытого прохода.
Народу в пакгаузе заметно прибыло. Стало ещё темнее; то тут, то там вспыхивали огоньки фонарей, а на потолочных балках мухами висели снайперы. К стонам раненых примешивались громкие возбуждённые голоса – кто-то с кем-то о чём-то спорил.
Осадные машины подползли совсем близко. Теперь они были в мёртвой зоне, ниже линии огня Мэллори. Только попробуй перегнуться через бруствер – тут же схлопочешь пулю.
Дальше Мэллори ничего не видел – зато вскоре он услышал, прямо снизу, из-под штабеля, треск рвущейся мешковины.
– Доктор Мэллори! – Голос, доносившийся скорее всего изнутри мраморного броневика, звучал приглушённо и невнятно.
– Да?
– Вы звали меня – и я здесь! Мы подкапываем стену вашей крепости, доктор Мэллори. Скоро мы до вас доберёмся.
– Тяжкий труд для профессионального игрока, капитан Свинг! Не намозольте свои нежные ручки!
Том и Фрейзер опрокинули на осадную машину тяжёлый тюк хлопка, но не причинили ей ни малейшего вреда; ответный шквал хорошо скоординированного огня заставил их тут же нырнуть в укрытие.
– Прекратить огонь! – крикнул Свинг и рассмеялся.
– Поосторожнее, Свинг! Застрелив меня, ты никогда не узнаешь, где спрятан «Модус».
– Господи, ну какой же ты идиот! Отказавшись вернуть нам украденный тобой «Модус», ты обрёк себя на верную гибель. Ну зачем он тебе, упрямому невежде, ведь ты и знать не знаешь, для чего он!
– Зато я знаю, что он по праву принадлежит королеве машин.
– Ты что, действительно так думаешь? Тогда ты вообще ничего не знаешь.
– Я знаю, что «Модус» принадлежит Аде, она сама мне так сказала. И она знает, где он спрятан, я ей сообщил.
– Лжец! – выкрикнул Свинг. – Если бы Ада знала, мы давно бы его получили. Она заодно с нами! Том громко застонал.
– Вы – её мучители, Свинг!
– Сколько раз тебе объяснять, что Ада с нами.
– Дочь Байрона никогда не предаст государство.
– Байрон мёртв! – В голосе Свинга звучала убеждённость человека, говорящего правду. – И всё, что он построил, всё, во что вы верите, будет теперь сметено.
– Пустые мечты. Последовало долгое молчание.
– Армия сейчас стреляет по людям, доктор Мэллори. – Теперь Свинг говорил мягко и чуть тревожно. Мэллори промолчал.
– В этот самый момент британская армия, главный оплот вашей так называемой цивилизации, расстреливает на улицах своих сограждан. Мужчин и женщин, вооружённых одними лишь камнями, убивают из автоматического оружия. Разве вы не слышите стрельбы?
Мэллори снова промолчал.
– Вы строите дом свой на песке, доктор Мэллори. Древо вашего благополучия произрастает на зверствах и убийствах. Массы не могут вас больше терпеть. Кровь вопиёт с семижды проклятых улиц Вавилондона!
– Выходите, Свинг! – крикнул Мэллори. – Вылезайте из своей тёмной норы, я хочу взглянуть вам в лицо.
– Это не входит в мои планы, – саркастически бросил Свинг.
И снова тишина.
– Я намеревался взять вас живым. – Чувствовалось, что Свинг принял окончательное решение. – Но если Ада Байрон действительно знает вашу тайну, то вы мне больше не нужны. Мой верный товарищ, спутница моей жизни, – вы знаете, о ком я, – опутала королеву машин надёжнейшей сетью! Мы получим и леди Аду, и «Модус», и само будущее. А ваш удел – могила на дне прогнившей Темзы.
– Так убейте нас и перестаньте чесать языком! – крикнул выведенный из себя Фрейзер. – А вам не миновать петли, Особый отдел об этом позаботится.
– Се глас властей предержащих! – чуть не расхохотался Свинг. – Сиречь всемогущего британского правительства! Вы умеете косить несчастных бедолаг на улицах, но посмотрим, как ваши раздувшиеся от народной крови плутократы будут брать этот пакгауз, где у нас сложены товары, стоящие миллиона заложников.
– Ты совсем сбрендил, – вырвалось у Мэллори.
– А почему, думаешь, я выбрал своей штаб-квартирой именно это место? Управляющие вами лавочники ценят своё барахло выше любого числа человеческих жизней! Они никогда не станут стрелять по своим складам, по своим товарам. Здесь мы неуязвимы!
– Ты – законченный болван, Свинг! – рассмеялся Мэллори. – Если Байрон мёртв, то правительство в руках лорда Бэббиджа и его чрезвычайного комитета. Бэббидж – великий прагматик! Его не остановят заботы о каких бы то ни было товарах.
– Бэббидж – пешка в руках капиталистов.
– Он – провидец, а ты – жалкий, ничего не соображающий клоун! Как только он узнает, что ты здесь, он снесёт к чёртовой матери всю эту лавочку!
Здание содрогнулось от громового раската, затем послышался дробный перестук по крыше.
– Дождь! – крикнул Том.
– Это артиллерия, – поправил его Брайан.
– Нет, слушайте… это дождь, Брайан! Смраду конец! Это благословенный дождь!
У осадных машин разгорался ожесточённый спор. Свинг орал на своих подручных.
Сквозь изрешечённую пулями крышу начала капать холодная вода.
– Это дождь, – сказал Мэллори, лизнув тыльную сторону ладони. – Дождь! Мы победили, ребята. – Здание снова содрогнулось. – Даже если нас здесь убьют, – крикнул Мэллори, – для них всё кончено. Когда воздух Лондона посвежеет, им негде будет спрятаться.
– Дождь дождём, – настаивал Брайан, – но с реки стреляют из десятидюймовых морских орудий[122] …
Крышу пробил снаряд, в глубине пакгауза взметнулся яростный куст дымного оранжевого пламени.
– Они пристрелялись! – крикнул Брайан. – Прикроемся хоть чем-нибудь! – Он принялся отчаянно сражаться с тюками хлопка.
Мэллори с изумлением смотрел, как в крыше возникают всё новые и новые отверстия – ровными рядами, на одинаковом расстоянии друг от друга, словно проколотые шилом сапожника. Визжали осколки, огненными кометами носились клочья растерзанного взрывами хлопка.
Стеклянный свод разлетелся на тысячи бритвенно-острых осколков. Брайан что-то кричал, но его голос полностью тонул в какофонии. Придя в себя, Мэллори нагнулся, чтобы помочь брату взгромоздить на бруствер ещё один тюк, а затем вжался в спасительную яму.
Он сидел с винтовкой на коленях. Искорёженную крышу полосовали ослепительные вспышки. Гнулись стальные балки, с пистолетными хлопками выскакивали не выдержавшие напряжения заклёпки. От грохота закладывало уши, мутилось в голове. Пакгауз сотрясался, как жестянка под ударами молотка.
Брайан, Том и Фрейзер напоминали сейчас молящихся бедуинов – стояли на коленях, уткнувшись лбами в мешковинный пол; их ладони были плотно прижаты кушам. Горящие щепки и тряпки мягко падали на хлопок и лежали, чуть подпрыгивая при каждом очередном взрыве. Вокруг них расползались чёрные, слегка дымящиеся пятна. Дым забивал лёгкие, заставлял слезиться глаза. Было очень жарко.
Мэллори рассеянно отщипнул два клока ваты и заткнул уши.
Медленно, как крыло умирающего лебедя, обрушилась часть перекрытия; потоки дождя бросились в битву с огнём.
Душу Мэллори объяли мир и спокойствие. Он встал, опираясь на винтовку, как на посох. С реки больше не стреляли, грохот разрывов смолк, сменившись треском и шипением пожара, охватившего уже всё здание. Сотни языков грязного пламени причудливо изгибались под порывами ветра.
Мэллори шагнул к хлопковому брустверу. Крытый проход анархистов разлетелся при обстреле вдребезги, как глиняный туннель термитов – под тяжёлым сапогом. Голова Мэллори полнилась монотонным рёвом абсолютного величия, он стоял и смотрел, как с воплями разбегаются враги.
Один из людей остановился и обернулся. Это был Свинг. Он взглянул на Мэллори, на его лице было отчаяние – и благоговейный ужас. Он что-то крикнул – раз, ещё раз, – но Мэллори не расслышал слов и медленно покачал головой.
Свинг поднял своё оружие. Мэллори с приятным удивлением узнал знакомые очертания карабина «каттс-модзли».
Свинг встал поудобнее, прицелился и нажал на спуск. Воздух вокруг Мэллори наполнился приятными поющими звуками, но они не имели никакого значения, так же как и мелодичное звяканье пуль об остатки крыши. Руки Мэллори двигались изящно и непринуждённо, он вскинул винтовку к плечу, прицелился и выстрелил. Свинг вздрогнул и упал навзничь. Зажатый у него в руках «каттс-модзли» продолжал дёргаться и щёлкать, повинуясь пружине, даже после того, как в диске кончились патроны.
Мэллори почти безразлично наблюдал, как Фрейзер с паучьим проворством пробирается среди завалов хлама, вынимает пистолет, подходит к поверженному анархисту. Надев на Свинга наручники, Фрейзер перебросил его обмякшее тело через плечо.
У Мэллори слезились глаза. Дым от объятых пламенем товаров всё густел. Мэллори проморгался, посмотрел вниз и увидел, как Том помогает Брайану спуститься на пол пакгауза.
Фрейзер отчаянно махал рукой. Том и сильно прихрамывающий Брайан направились в его сторону, подошли совсем близко. Мэллори улыбнулся и тоже спустился с хлопкового штабеля.
Фрейзер, Том и Брайан повернулись и побежали, их окружало бушующее море огня. Мэллори побрёл следом.
Катастрофа вспорола Свингову крепость, как нож – консервную банку, костяшками домино разметала кирпичи. Гвозди, оставшиеся на месте оторванного каблука, скребли по бетонному полу, но Мэллори не слышал этого звука; блаженный и умиротворённый, он вышел под небо возрождённого Лондона.
Под всеочищающий дождь.
Двенадцатого апреля 1908 года в возрасте восьмидесяти трёх лет Эдвард Мэллори скончался в своём доме в Кембридже. Точные обстоятельства его смерти не совсем ясны; нужно думать, в связи со смертью бывшего президента Королевского общества были предприняты меры, обеспечивающие сохранение всех надлежащих приличий. Мемуары доктора Джорджа Сэндиса, друга и личного врача лорда Мэллори, указывают на то, что великий учёный умер от кровоизлияния в мозг. Сэндис отмечает – не совсем понятно, зачем, – что Мэллори скончался, будучи одетым в патентованное эластичное бельё, на ногах у него были носки с подтяжками и полностью зашнурованные кожаные туфли.
Будучи человеком дотошным, доктор упоминает также предмет, обнаруженный под длинной седой бородой покойного. Шею великого учёного обвивала тонкая стальная цепочка, пропущенная сквозь старинное дамское кольцо с печаткой в виде герба рода Байронов и девизом «Crede Byron»[123]. Зашифрованные мемуары врача – единственное известное нам свидетельство существования данного предмета; можно думать, что Эдвард Мэллори получил его как дар признательности за оказанную кому-то услугу. Вполне вероятно, что Сэндис изъял это кольцо, хотя весьма подробный каталог имущества Сэндиса, составленный в 1940 году, после его смерти, ни о чём подобном не упоминает.
В завещании Мэллори, тщательно продуманном документе, где не упущена, казалось бы, ни одна малость, также нет ни малейших намёков на существование такого кольца.
Представьте себе Эдварда Мэллори в кабинете его просторного кембриджского особняка. Время уже к ночи.
Великий палеонтолог, чьи экспедиционные дни давно позади, добровольно ушедший с поста президента, посвятил зиму своей жизни вопросам теории и наиболее тонким нюансам научной администрации.
Лорд Мэллори давно уже пересмотрел радикальные катастрофистские доктрины своей молодости, оставив дискредитировавшую себя идею о том, что Земле не более трёхсот тысяч лет, – радиоактивная датировка доказала противное. Ему достаточно и того, что катастрофизм проявил себя как удобный путь к высшей геологической истине, путь, приведший его к величайшему личному триумфу: открытию в 1865 году дрейфа континентов[124].
Не бронтозаврус, не яйца трицератопсуса[125], найденные в пустыне Гоби, а именно этот взлёт дерзновенного прозрения обеспечил ему бессмертную славу.
Мэллори, который спит теперь очень мало, присаживается к изогнутому японскому столу из искусственной слоновой кости. Сквозь раздвинутые шторы видно, как светятся электрические лампочки за разноцветными, с абстрактным орнаментом, окнами его ближайшего соседа. Соседний дом, равно как и дом самого Мэллори, представляет собой до мельчайших деталей продуманное буйство естественных форм, крытое драконьей чешуёй из переливающихся всеми цветами радуги керамических плиток. Этот стиль – доминирующий архитектурный стиль современной Англии – зародился на рубеже веков в бурно развивающейся республике Каталония[126].
Мэллори лишь недавно распустил тайное – так, во всяком случае, считалось – заседание «Общества Света». Высший иерарх этого приходящего в упадок братства, он облачён соответственно сану. Короткая ярко-голубая шерстяная риза оторочена алым. Достающая до пят юбка из искусственного шёлка – тоже голубая и тоже с алой оторочкой – украшена концентрическими полосами полудрагоценных камней. Позолоченную, также усеянную яркими камнями корону Мэллори снял, теперь этот не совсем обычный головной убор, снабжённый длинным чешуйчатым назатыльником, покоится на настольном печатающем устройстве.
Он надевает очки, набивает и раскуривает трубку. Его секретарь Кливленд, человек в высшей степени аккуратный и пунктуальный, оставил ему два набора документов, сложенных аккуратными стопками в папках с латунными застёжками, – стопки лежат по разные стороны стола. Одна папка лежит слева, другая – справа, и нет никакой возможности узнать, какую именно он выберет.
Он выбирает левую папку. Это отпечатанный на машине отчёт, присланный престарелым чиновником «Мейрокуся»[127], знаменитого братства японских учёных, которое является важнейшим восточным отделением «Общества Света». Точный текст этого отчёта в Англии отсутствует, однако он сохранился в Нагасаки, наряду с аннотацией, указывающей, что одиннадцатого апреля отчёт был отправлен иерарху телеграфом по общедоступным каналам. Суть отчёта сводится к тому, что «Мейрокуся», страдая от резкого сокращения численного состава и участившихся случаев неявки, проголосовало за то, чтобы отложить дальнейшие собрания на неопределённый срок. К тексту приложен расписанный по пунктам счёт за прохладительные напитки, закуски и аренду маленького отдельного кабинета в токийском ресторане «Сейекен»[128].
Лорд Мэллори, хотя эта новость и не является для него неожиданностью, преисполнен чувства горечи и утраты. Возраст не сделал великого учёного мягче, а лишь обострил его всегдашнюю вспыльчивость, начальное возмущение переходит в бессильную ярость.
Одна из его артерий лопается.
Данная цепь событий не имеет места.
Он выбирает правую папку. Эта папка несколько толще левой и тем привлекает его внимание. В ней содержится подробный отчёт палеонтологической экспедиции Королевского общества на тихоокеанское побережье Западной Канады. Радуясь пробуждению ностальгии по собственным экспедиционным дням, он внимательно изучает отчёт.
Труд современных учёных разительно отличается от того, что знакомо Мэллори по собственному его прошлому. Британские учёные прилетели на материк из процветающей столицы Виктория, а затем покинули роскошную базу, расположенную в прибрежном посёлке Ванкувер[129], и отправились на автомобилях в горы. Их руководитель – если стоит величать его таким титулом – юный выпускник Кембриджа по фамилии Моррис, запомнившийся Мэллори как курчавый странноватый парень, имевший пристрастие к бархатным пелеринам и загогулистым модернистским шляпам.
Изучались кембрийские отложения, тёмный сланец почти литографического качества. Судя по всему, они буквально кишат разнообразными органическими остатками, расплющенными до бумажной толщины представителями древней беспозвоночной фауны. Мэллори, специалист по позвоночным, начинает терять интерес; он считает, что повидал за свою жизнь больше трилобитов, чем следовало бы, и, вообще, ему всегда было трудно пробудить в себе энтузиазм по поводу чего-либо, меньшего двух дюймов в длину. Что ещё хуже, совершенно ненаучный стиль отчёта грешит разнузданным, радикальным энтузиазмом.
Он переходит к снимкам.
На первом – существо с пятью глазами. Вместо рта у него – длинное, обильно уснащённое когтями рыло.
Далее – безногая, студенистая, похожая на ската тварь с внушительными для своих размеров клыками; клыки эти окаймляют круглый, смыкающийся, как диафрагма, рот.
Тварь с четырнадцатью острыми шипами – это у неё такие конечности. Тварь без головы, глаз и желудка, обладающая, однако, семью крохотными ртами, каждый – на конце гибкого щупальца.
Они не имеют ничего общего ни с одним из известных существ из какого бы то ни было известного периода[130].
Мэллори поражён, к его голове приливает кровь. Водоворот возможных истолкований и выводов выстраивается в систему, восходит к странному, божественному сиянию, к восторженному прорыву в высшее понимание – всё ярче, всё яснее, всё ближе…
Его голова ударяется о стол, тело заваливается вперёд. Он падает с кресла и лежит на спине, не чувствуя своего тела. Он парит, объятый светом чуда, светом знания – знания, вечно двигающегося к дальним пределам реальности, знания, которое умирает, чтобы родиться.