Маска: история Меллисы де Бриз

Глава 10

— Отец, отец! — мальчишка лет тринадцати-четырнадцати дёргал за рукав куртки мужчину, беседовавшего с директором бродячего цирка, синьором Кальяро.

— Отстань, Никко, мне некогда, — отмахнулся этот человек.

— Можешь ты зайти на секунду в зверинец? — настаивал сын.

— Ты же видишь, я занят, — раздельно сказал отец. По голосу своего наследника он слышал, что никакой непоправимой катастрофы пока не случилось.

— Идите, синьор Маноло, — отпустил его директор, — мальчик хочет сказать что-то важное. Идите.

— Не сказать, а показать! — хмыкнул Никко. — Синьор директор, вам тоже было бы интересно это увидеть.

— Что ж. Пойдём.

Никко потащил их обоих в фургон, где помещался зверинец цирка Кальяро.

— Вот это номер! — озадачено проговорил отец Никко, Пьер Маноло, наполовину итальянец, наполовину француз, старший конюх и великолепный наездник цирка Кальяро.

— Прелестное дитя, — заметил с улыбкой господин директор.

Никко сдавленно хихикнул, соглашаясь с господином директором.

Зрелище, в шесть часов утра порадовавшее мужчин в зверинце, можно описать так: между двух клеток, с тигром слева и двумя гепардами справа, на соломе спала хорошенькая черноволосая девочка, ровесница Никко. Она сладко спала и улыбалась, положив руки, сжатые в кулачки под щёку и поджав ноги.

— Как она попала сюда? — спросил у Никко отец.

Мальчик указал на распоротый брезент позади клеток.

— Представляете, что будет, если ее разбудить? — шепотом сказал Никко, показывая на тигра.

— Не надо пока, — остановил его директор.

Но поздно. Девчонка уже приоткрыла один глаз.

— Я и не сплю, — потянувшись, заявила она.

— Девочка, ты только не… — дёрнувшись вперёд, хотел предупредить ее Пьер.

Тигр зарычал.

Меллиса посмотрела, не поворачивая головы, сперва налево, потом направо… Села… И снова потянулась, даже с мурлыканьем. Тигр опешил.

— Хр-м-м-м? — спросил тигр.

Гепарды утробно заурчали.

— Хорошенькие, — сказала Меллиса, с нежностью глядя на усатые морды. — Это пантеры?

— Нет, гепарды. Они умные и служат почти как собаки, — быстро пояснил Никко, подавая ей руку, чтобы девочка встала.

— Боже мой, ты откуда? — спросил господин директор.

Меллиса открыто улыбнулась.

— Из Парижа, конечно. А где я сейчас?

— В цирке синьора Кальяро, — ответил директор и поклонился. — Имею честь представиться, синьор Кальяро — это я.

Девочка сделала глубокий реверанс.

— Меллиса, — назвалась она, точно как ее учили в приюте.

— Прелестно! — всплеснул руками директор. — Пойдём, ты наверное голодна.

— Может быть, — согласилась Меллиса. — Вам лучше знать, если вы — директор всего этого.

— Прелестно! — повторил синьор Кальяро и пропустил девочку вперед: — Прошу вас, мадемуазель.

— Благодарю вас.

Церемонии были отброшены после завтрака. Меллиса перезнакомилась за этот день со всеми артистами цирка Кальяро. И все, старые и молодые, рассматривали девочку точно чудо. Всем ужасно нравилось расспрашивать о том, как она спала прямо возле клетки с тигром, и Никко в сотый раз вновь описывал свое удивление, и всю сцену со своим отцом и директором и пробуждением Меллисы.

Никко взял на себя роль покровителя новенькой. Он показывал Меллисе всё, что было интересного в цирке. А поскольку интересным ей казалось буквально всё, то они ходили от одного фургона к другому до самого вечера.

Без сомнения, сперва следовало представить Меллису начальству. Но, поскольку с директором она уже познакомилась, девочка думала, что дело сделано, однако новый приятель объяснил ей, что, хотя директор цирка действительно синьор Кальяро, он здесь не самый главный. Господин директор первый человек в конюшне, то есть в конном аттракционе, а в делах цирка первый человек — его мать, старая синьора Кальяро.

Мамаша Кальяро оказалась еще не такой уж ветхой старухой. Это была дородная энергичная пожилая женщина, не признающая никаких возражений. Но она оказалась еще и доброй. Меллиса ей почему-то понравилась.

— Откуда ты, дитя? — с сильным итальянским акцентом спросила мамаша Кальяро.

— Из Парижа, мадам.

— Так-так… Верно ты ужасно испугалась, узнав утром, что уехала из своего города?

— Вовсе нет, мадам. Ведь я знала, что уезжаю, когда легла спать.

Совиные глазки синьоры посмотрели на Меллису с одобрением.

— Разве ты знала, что попала к комедиантам?

— Я не могла точно знать, мадам, — отвечала Меллиса, — но я примерно так и думала, что попала в цирк.

— Да-да, — закивала мамаша Кальяро, — скажи еще, что ты знала, где легла спать.

— По крайней мере, в том, что в фургоне есть звери, я была уверена, — гордо ответила Меллиса. — Сперва я думала, что там только лошади. Потом поняла, что не только. Но я отложила выяснение до утра, мне уж очень хотелось спать.

Синьора посмотрела на девочку с большим интересом.

— Ты, должно быть, пряталась от кого-нибудь? — спросила мамаша Кальяро, делая вид, что ее совершенно не интересуют подробности, и она согласна удовольствоваться самым простым ответом.

— Да, мадам, пряталась. От полиции, — без смущения объяснила Меллиса.

— Так, так, так… — покачала головой мама директора. — Если надумаешь остаться у нас, — сурово сказала она наконец, — тебе придется выучить итальянский язык.

— Си, синьора, — ответила Меллиса и сделал реверанс.

Мамаша Кальяро басовито расхохоталась.

— Я подумаю, где ты сможешь жить, — пообещала она.

— Меллисс может жить у нас, — горячо заверил Никко. — Она будет помогать мне в зверинце!

— Мне очень нравится ваш цирк, — вежливо добавила Меллиса, хотя еще не успела хорошенько изучить всё вокруг. — Вы наверное знамениты и зарабатываете много денег?

— Ах, мамма мия! — вздохнула синьора. — Вот если бы у нас был слон, мы и правда могли бы считать себя большим знаменитым цирком. Если бы только у нас был слон!..

Никко сдержанно хихикнул. Позже Меллиса узнала, что "Если бы у нас был слон!" — любимая присказка мамаши Кальяро. Никто из артистов этого цирка никогда не видел живого слона. Но мамаша Кальяро родилась в большом цирке, где среди прочих дрессированных зверей был и огромнейший серый слон. И, вспоминая золотое время своего детства, мамаша Кальяро видела причину любых бед и невезения только в отсутствии в их нынешнем цирке слона. Будь у них слон, все проблемы с деньгами, публикой и полицией сразу решились бы сами собой. И даже если дела цирка шли хорошо, синьора не уставала вздыхать: "Всё-таки, если бы у нас был слон…"

Получив благословение мамаши Кальяро, Меллиса могла уже считать себя своей в труппе. Она познакомилась со всеми артистами.

В восьмом фургоне, как она уже знала, ехал зверинец. Там же обитали Никко и его отец.

Седьмой фургон принадлежал самому синьору Кальяро, его жене, трём сыновьям и матери. Когда-то здесь жил и его отец, бывший директор цирка. Но два года назад синьор Кальяро-старший умер и оставил свое дело сыну. Однако мамаша Кальяро считала, что пусть ее сынок вполне самостоятельный и совершеннолетний, оставлять его без присмотра никак нельзя. И она не оставляла своего единственного сына без совета и помощи. Даже скорее она, словно королева-мать, держала всё руководство делами труппы в своих крепких руках. У ее сына хватало других забот, кроме борьбы за власть, которая и так от него не ушла бы. Жена синьора директора, Антонелла, была наездницей и выступала с мужем. Однако сейчас она еще слишком недавно родила младшенького Паоло и временно не появлялась перед публикой. Да и вообще молодая синьора Кальяро замечала, что стала полнеть с тех пор, как ее муж сам стал директором, и по хозяйству прибавилось столько забот…

Меллиса отлично поняла ее. Конечно, будучи матерью маленьких будущих директоров цирка, лучше посвятить себя всю домашним делам. Зато в шестом фургоне жила семья акробатов-французов, где Мари — мать семейства — сама была словно девочка, тоненькая и ловкая. Она шутила с Меллисой и задирала ее. Мари не могла посидеть и дня без работы. Мари и ее муж, совсем молодые, воспитывали уже шестерых детей (правда, среди них была пара двойняшек). При этом и она, и муж выросли в манеже, встретились в манеже, воспитывали детей в опилках манежа и умирать собирались тоже в этом заколдованном кругу. Старшей их дочери было лет десять, младшим, двойняшкам, всего по три года. И все они уже работали, выступая с родителями.

Меллиса с завистью смотрела на эту семью. Она подсчитывала, сколько времени потратила зря, мечтая о герцогской короне в приюте.

Пятый фургон принадлежал арабу — дрессировщику обезьян. У него было три забавных обезьянки, и Меллисс охотно задержалась бы там подольше. Но сам Фарим добротой не отличался, и Никко потащил свою новую подружку дальше.

В четвёртом фургоне дети оставались дольше, чем в других. Этот фургончик, убогий снаружи, был роскошно обставлен внутри и напоминал маленький будуар знатной дамы. С обитыми кремовым шёлком стенами, с резным бюро, на котором стояли бронзовые подсвечники с ангелочками. С зеркалами и кроватью, застеленной стёганым узорчатым одеялом из голубого атласа. А еще там было множество музыкальных инструментов и костюмов из бархата и шуршащей тафты.

Хозяевами фургона была пожилая пара. Муж и жена, музыкальные эксцентрики. Они играли на различных музыкальных инструментах забавные пьески, изображая юных влюблённых. В их возрасте это было очень смешно и трогательно. Публика их любила. А одевались супруги Жармон всегда очень изящно, словно знатные господа. Они и вправду обожали друг друга и говорили очень тихо и ласково. Никко сказал, что точно никто не знает, но возможно, они и правда знатного рода. Только, их постигло несчастье, они разорились и попали в цирк. Говорят, уже и тогда они были немолоды. Зато очень музыкальны. Это странная история, но, кто знает? — может, так оно и есть в самом деле. Мэтр Жармон, наверное, английский лорд, но большую часть жизни они с женой жили в Бельгии и Швейцарии. Когда Меллиса увидит их выступление, она сама убедится, какие это удивительные люди.

Меллиса не спорила. Супруги Жармон показались ей сразу достаточно удивительными, милыми и совсем беззащитными. Меллиса почему-то жалела их, как выпавших из гнезда птенцов. Старички казались ей маленькими и хрупкими. Дети долго болтали с ними и рассматривали удивительные вещи, которых столько было в этом фургоне. Никко бывал здесь прежде тысячу раз, а Меллиса — впервые. Но им было одинаково интересно.

Мадам Жармон расспрашивала Меллису о ее жизни. Девочка рассказала только о своей жизни в приюте, не особенно углубляясь в подробности своей встречи с цирком. Она сама не могла сказать, отчего испытывает смущение, но отчетливо понимала, что не хочет огорчать благовоспитанную старушку, думавшую о Меллисе намного лучше, чем та была в действительности. Потом, вместе с Никко она попрощалась с этими милыми людьми, повидавшими на своём веку так много, но, по мнению Меллисы, совершенно не знавшими жизни и беззащитными перед ее жёсткой стороной.

Дети перешли в третий фургон, засвидетельствовать свое почтение братьям-жонглёрам. Энрико и Марио встретили Меллису как старую знакомую. Они уже были наслышаны о ее подвигах в зверинце, но были не прочь послушать еще раз. Меллиса в свою очередь узнала, что они жонглируют десятью зажжёнными факелами, стоя друг напротив друга или когда Энрико взбирается на плечи Марио. Никко завидовал их ловкости и восхищался такими друзьями.

В соседнем фургоне, втором, жил великий маг и волшебник синьор Артоданти. Он мог глотать шпаги и дышать огнём, словно дракон. А еще умел заставлять появляться и исчезать любые предметы. Но он был очень гордым и важным этот синьор. Артоданти был занят, что-то репетировал и не мог уделить детям больше двух-трёх минут из своего драгоценного времени. У Меллисы разбегались глаза от сокровищ, находившихся в фургоне волшебника. Но более подробное и близкое знакомство с ними пришлось отложить до следующего раза. Впрочем, Артоданти милостиво показал девочке несколько фокусов и подарил ей настоящий цветок, взятый прямо из воздуха. В Париже Меллиса видела много мошенников и шулеров, способных показывать фокусы с картами или с платком, но цирковой маг выгодно отличался от них. Меллиса прониклась к фокуснику уважением и вместе с Никко не стала отвлекать синьора мага от важных дел.

Самый первый фургон, в который гости попали последним, принадлежал укротителю Джамболли и его семье. Это синьору Джамболли принадлежал тигр Лигар, с которым утром подружилась Меллиса. А с гепардами выступала жена синьора — редкостная красавица-блондинка Эсмеральда Джамболли. Донья Эсмеральда была испанка, и все находили, что она весьма похожа на французскую королеву Анну*. Некоторые даже осмеливались утверждать, что донья Эсмеральда, пожалуй, красивее Анны Австрийской, ведь в ней нет такой холодной надменности и вообще ничего немецкого, доставшегося королеве Анне от Габсбургов, ее родичей.

Донья Эсмеральда была совершенно прекрасна и прекрасна в своём совершенстве. Если бы не ее близкое общение с дикими хищниками, донье, вероятно, было бы очень трудно укрощать толпы знатных поклонников, из которых каждый третий пытался ее похитить.

— Значит, ты — та самая девочка, которая не боится диких зверей? — добродушно посмеиваясь, спрашивал Меллису Джамболли и крутил свои черные усы, способные сделать честь любому мушкетёру.

— Тебе понравились мои гепарды? — спросила Эсмеральда.

— О, да! — воскликнула Меллиса. — А они, правда, ваши?

— Я с ними выступаю. Мы купили гепардов на ярмарке в Генуе, год назад. Они были совсем крошками.

— А откуда они?

— Из-за моря. Из каких-то жарких африканских стран.

Меллиса мечтательно прикрыла глаза, представляя далекую родину всяких неизвестных зверей. Но всего на минутку. Любопытство не давало ей долго молчать и бездействовать. Она хотела знать всё о жизни такой красавицы, как Эсмеральда. И первое о чём стала расспрашивать, о ее номере. Как она, такая нежная, такая тонкая прекрасная дама не боится подходить к диким зверям без клеток и даже заставлять их что-то делать, чтобы удивить зрителей?

* Анна Австрийская — королева с 1615 г. Жена Людовика XIII, испанка со светлыми волосами.

— Мне кажется, и ты не испугалась бы, — сказала Меллисе жена укротителя.

Девочка усмехнулась: "Ведь это я!" Но словами она выразила разницу положения несколько иначе.

— Вы такая нежная с виду, я не могу представить, что вы можете справиться со своими зверями.

Эсмеральда улыбнулась и попросила говорить ей "ты".

— Видишь ли, я выросла в цирке. Как почти все мы. Я знаю диких зверей с детства и никогда не боялась их. Кроме того, можешь поверить, иногда мне бывает жутко. Но именно этих гепардов я сама вырастила из маленьких котят, знаю их характер и могу управлять ими. Даже приказывать. А вот тигра я никогда не рискну даже погладить, он признаёт только Джузеппе, моего мужа, и никого другого. Я и не всякой собаке доверяю, тем более, кошке, но за своих питомцев я совершенно спокойна. Понимаешь?

— Ага. А я вот могу подойти к любой собаке и она не тронет меня, — похвасталась Меллиса. — Тем более — кошка.

— Тогда тебе стоит попробовать работать со мной, — предложил Джузеппе Джамболли. — Мне нужен ассистент, а Эсмеральда и все прочие боятся Лигара.

— Боятся? Но ведь вы же всё время рядом, да?

— Безусловно.

Меллиса всплеснула руками:

— Боятся такого маленького хорошенького полосатенького? — она схватила Джузеппе за руку. — Пойдемте!

— Не стоит так сразу, — неуверенно предупредил укротитель. Никко и Эсмеральда растерянно молчали.

Но тут открылась дверь, разделявшая фургон на две комнатки. И в спор вмешался отец Эсмеральды, синьор Клоун. Он отдыхал, когда пришли гости, поэтому Меллиса еще не успела познакомиться с ним.

Сеньор Гаррехас в молодости перепробовал тысячи способов зарабатывать на хлеб. От слуги, конюха, тореадора до странствующего торговца и карточного шулера. И еще множество профессий. Пока наконец не пристал к бродячему цирку, где и остался навсегда. Гаррехас был в большой дружбе с покойным директором и, прямо скажем, был крёстным отцом нынешнего Кальяро. Тем более, имея красавицу-дочь, донью Эсмеральду, Гаррехас был в цирковой труппе тем, кого в театре называют "благородным отцом". Но старый мошенник был клоуном и прекрасным клоуном! Поэтому все называли его не по фамилии, а уважительно: синьор Клоун.

Сейчас, когда он появился на пороге, Меллиса увидела перед собой низенького толстого человека с круглым брюшком и очень мощными волосатыми руками, открытыми выше локтя. Рукава его холщовой сорочки были закатаны, на ногах красовались домашние турецкие туфли с загнутыми носками, дополняли костюм тёмно-красные широкие бархатные штаны.

Синьор Клоун сильно походил своим видом на Санчо Пансу, без ослика, если бы не суровое выражение его лица, обычно добродушного. Впрочем, у Меллисы не было возможности сравнить его со спутником Дон Кихота, ибо девочка не знала таких персонажей. А могла бы и знать, если бы внимательнее слушала диспуты парижских студентов в трактирах: написанный несколько лет назад* роман Сервантеса был широко известен, в том числе и во Франции!

Меллисе синьор Клоун показался чем-то похожим на бродяг, которых она столько перевидала в жизни. Даже на того, кто подарил ей нож. Поэтому Меллиса сразу влюбилась в синьора Клоуна и готова была послушаться любого его приказа, чтобы он сейчас ни сказал.

А синьор Клоун сказал:

— Прекратите шум! Джузеппе, зять мой, ты что, хочешь скормить эту крошку своему людоеду?

— Лигар вовсе не людоед! Как можно так говорить, тем более, вам, умному человеку! — возмутился Джузеппе.

— Да, кой-какие мозги у меня еще остались, — скромно признал синьор Клоун, — потому-то ты, надеюсь, не думаешь, что я позволю тебе рисковать жизнью ребенка, нет?

— Папа, но ведь Джузеппе… — робко заметила Эсмеральда.

— Молчи, дурочка, этот тигр тебя чуть не съел, неужели он откажется от этих нежных косточек, — синьор Клоун оценивающе взглянул на Меллису.

Она улыбалась.

— Идёмте с нами, — предложила она. — Вы будете меня защищать.

— Хорошо, — согласился синьор Клоун. Он на секунду исчез за дверью, захватил свой кафтан и вернулся к ним, готовый к выходу в свет.

Вся компания проследовала в зверинец. Никко не отставал от них, а Эсмеральда сказала, что это глупость, и она не желает участвовать.

* "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанческий", часть I — 1605, часть II — 1615 гг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В фургоне было слишком тесно для опытов. Зверинец на колёсах остановился. Отец Никко и синьор Клоун открыли заднюю стенку, которая опускалась в точности как подвесной мост замка. Джамболли вывел на волю тигра, держа его на привязи, словно большого пса.

Увидев зрителей, Лигар заворчал и мотнул головой. Никко отступил, а Меллиса пошла к Джамболли. Встав рядом с ним, она спросила, можно ли погладить тигра.

— Не советую, — сказал Джузеппе. — Но если уж тебе непременно хочется его потрогать, сперва медленно пройди и встань по другую сторону от него. А там посмотрим, как будет вести себя Лигар. Не бойся, я его держу.

Меллиса встала напротив тигра. Лигар посмотрел на нее жёлтыми глазами и хотел подойти, потянулся вперёд. Джузеппе удержал его. Тогда Меллиса сама подошла, стала по другую сторону, как велел Джузеппе и, протянув маленькую ручку, почесала тигра между ушами.

— Что-то давно к нам инквизиция* не цеплялась, — сказал в пространство синьор Клоун. — И в Париже слуги серого кардинала* у нас не показывались…

— Думаете, я ведьма? — довольным голосом спросила Меллиса, еще раз вдумчиво погладив тигра.

— Ничего я не думаю, просто так вспомнил.

— Жаль, что мы не заключили пари, — вздохнула Меллиса. — А почему всё-таки, его все боятся?

— Да потому что… — хотел объяснить Никко, и при этом сделал шаг к своей подружке.

Тигр обернулся и зарычал, показывая клыки.

— Спокойно, — сказала Меллиса, похлопывая его по шее. — Не морщи носик, так не красиво.

Лигар зевнул. Потом Джузеппе увёл его снова в клетку. За время этого опыта число зрителей увеличилось. Директор Кальяро хотел хорошенько отругать Джамболли за самовольную остановку и прочее, но, увидев, что вытворяет Меллиса, решил промолчать. Синьор Клоун взял девчонку за руку и сказал, что уже время обеда.

Пока все были заняты приготовлением пищи (фургоны остановились, лошадей распрягли и пустили пастись, развели костры…), они с Меллисой беседовали о многом, сидя на подножке первого фургона.

Так началось путешествие Меллисы де Бриз с цирком Кальяро. И в первый же день после опыта с тигром, все поняли, что приняли в свою труппу дорогой подарок. Гастроли в Париже оказались удачными, хотя, уезжая, никто не был в этом уверен так, как сейчас.

* Инквизиция (от лат. Inquisitio — розыск, расследование) — судебно-полицейское учреждение в католической церкви, созданное для борьбы с ересями в XIII в. Особенно свирепую славу заслужила в Испании и… везде. Исторические документы и протоколы свидетельствуют, что слухи о кровожадности католической инквизиции сильно преувеличены: эта организация была создана в целях противодействия слепой народной "охоте на ведьм" и занималась больше оправдательными приговорами, чем наказанием за "колдовство". Поскольку по большей части (особенно в эпоху до Реформации) сами высшие Инквизиторы считали обвинения в колдовстве суеверием и тёмным невежеством. Инквизиция жестоко боролась в основном с еретическими учениями внутри церкви, в том числе с протестантизмом (реформаторством). Напротив, инквизиция новой Реформаторской церкви, прославилась именно охотой на ведьм, отправив на костры тысячи людей за "колдовство". Особенно свирепствовала в Германии.

* серый кардинал, отец Жозеф или "серое преосвященство" — Жозеф Франсуа Ле Клер дю Трамбле (1577–1638) — советник и доверенное лицо кардинала де Ришелье, хотя и не имел никакого официального звания. Его прозвище стало нарицательным, им обозначают очень могущественного человека, держащегося в тени.

Глава 11

Мадемуазелью де Бриз Меллиса в цирке звалась недолго. Вернее, вообще не звалась. И время Маленькой герцогини, тем более, герцогини Волчицы, безвозвратно ушло. И Меллисс не жалела об этом. Скоро ей дали новое прозвище: приблизительно через месяц после того, как она попала в труппу Кальяро. Это прозвище произошло от нового номера программы, в котором участвовали Никко и Меллиса.

Но сперва Меллиса выступала вместе с Джамболли и его тигром. А еще помогала, как и другие дети, когда требовалось, в фокусах волшебника Артоданти и вместе с Никко ухаживала за животными.

Никко и его папа жили в первой половине фургона, отделённой от зверинца дощатой перегородкой и дверью. Но большую часть времени дети проводили вне дома, носясь где-то по всему каравану цирка Кальяро. А вечера и тёплые ночи они проводили на крыше зверинца.

Это была идея Меллисы, но Никко горячо подхватил ее, даже притащил на крышу соломенный матрац и два одеяла. Его отец нисколько не возражал. Дети долго не спали и болтали допоздна. В фургоне они мешали Пьеру Маноло уснуть. Тем более, ночи сейчас очень теплые, почти летние, куда лучше проводить их на свежем воздухе.

Ночи часто проходили в дороге, и это нравилось Меллисе больше всего. Видеть, как мимо проплывают черные деревья и огоньки деревень, а над головой качается бархатный купол звездного шатра… что может быть лучше?

Так спокойно и умиротворённо Меллиса себя никогда прежде не чувствовала. Даже сидя на высокой крепостной стене приюта и глядя на звёзды. Ведь там ее терзали сомнения и желания, а мысли о будущем не давали покоя. Леса и парижские улицы тоже не располагали к покою. В то время Меллиса жила как дикий зверёк, оставаясь вечно настороже. А теперь у нее не было больше никаких забот. Она стала свободной певчей птичкой, собиравшейся путешествовать по свету всю жизнь. Прежде она была независима, но одинока. Теперь у нее появились друзья.

Меллиса сразу замечала все перемены в отношении окружающих и в их настроении. К этому приучила ее прежняя бродячая жизнь. Девочка быстро сообразила, что публика (в особенности, богатая публика) их верный друг и источник денег лишь до тех пор, пока их разделяет барьер манежа шапито или пространство рыночной площади. В тот момент, когда артисты, спустившись с высот недостижимых простым смертным (ведь ни одна крестьянская матушка не сделает такого тройного сальто, и ни один высокородный сеньор, будь он трижды дворянин, из воздуха не может доставать золотые монеты и живых голубей), но, когда по окончании представления артисты тоже становятся людьми, им лучше скорее исчезнуть.

Как сон, как видение, развлечение и праздник — их ценят. Но после — публика им больше не друг. Она презирает комедиантов, осуждает их образ жизни, и настолько сомневается в спасении их душ (да и вообще в наличии таковых у артистов), что заставляет их в церкви подходить к причастию в последнюю очередь и часто отказывает в погребении в ограде пристойных кладбищ. Публика обижена, что "такие бездельники живут на свете!" Кроме того, женщинам вредно быть на виду у такого количества мужских глаз. Пока идет представление, всё прекрасно. Но стоит мужчинам опомниться, как они считают: "Раз смотреть позволительно всем, значит и всё остальное можно". А чем зритель богаче, тем меньше он думает, прежде чем протянуть руку к "игрушке".

Любопытство, граничащее с полной бесцеремонностью и презрением, злило Меллису. Ей самой не было от этого никакого вреда: у своих поклонников-сверстников Меллиса вызывала зависть и восхищение, а это почти уважение. Риск же, связанный с вмешательством в ее жизнь могущественных людей, всё равно обличенных властью или богатством, был давно привычен. И прежний воровской опыт ей помогал. Не доверять чужим — давно вошло у Меллисы в кровь. Сейчас ей было приятно и внове, что можно, наконец, доверять своим.

Время для сборов у цирка Кальяро было хорошее. Шли послепасхальные торжества, весенние ярмарки. Народ оттаял после зимы и желал веселиться.

Обилие конкурентов сейчас не смущало. Нарядная процессия — парад-алле, проходящая по улицам нового городка перед выступлением, звуки барабанов и труб всегда собирали публику. На облюбованной площади представление шло иногда с утра до позднего вечера, а то и за полночь, особенно в дни больших ярмарок.

Цирку Кальяро было что показать.

Меллиса знала маршрут, по которому будет двигаться труппа. Никко объяснил ей, что во Франции рассчитывать на хорошие сборы можно либо приближаясь к Парижу, либо кружа вокруг него, ища встреч с королевским двором. Третьего не дано. Удаляться от Парижа в провинцию совершенно бессмысленно. Надо скорее пересекать границу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Поэтому, двигаясь по большому кольцу, цирк Кальяро сначала въезжал с юга в Париж, желательно под Рождество; потом направлялся в сторону Швейцарии, навещая по пути весенние ярмарки; потом, держа курс дальше на юг, колесил по Италии, где любой большой город — столица, что крайне удобно! И после карнавалов в Генуе и Венеции, осенью снова попадал на юг Франции, держа путь на Париж. У всех больших бродячих театров и цирков свои маршруты. И если конкурирующие труппы и проезжают по одним и тем же районам, то в разное время.

Меллисе это показалось разумным и справедливым. Вскоре она имела случай убедиться, что чувство самосохранения, так необходимое в мире, где всегда есть кто-то сильнее тебя (и этих "кого-то" такое множество, что шагу негде ступить), поневоле призывает к благоразумию.

Синьор Кальяро очень гордился своей конюшней. У него была дюжина превосходных чистокровных и полукровных лошадей и два лошадиных карлика: пегий и белый. Их называли "пони". Впрочем, у Гаррехаса был еще ослик, страшно усиливавший сходство синьора Клоуна и Санчо Пансы. Но этот длинноухий артист, обитавший порой в зверинце, но чаще возле фургона укротителей, в конюшню цирка не входил — у него было привилегированное положение королевского фаворита.

Меллиса любила ходить по ярмаркам и помогать мужчинам делать покупки. Это вызывало у нее приятные воспоминания о собственном богатстве. Кстати, красный бархатный кошелек благополучно здравствовал и вместе со своей хозяйкой отбыл из Парижа. Причём, он не пустовал. Но этих денег Меллиса не трогала и никому не показывала, оставив на "крайний случай".

На конской ярмарке в Дижоне Меллиса сопровождала синьора Кальяро и синьора Клоуна. Директор даже если не собирался покупать лошадь, никогда не мог устоять против этого зрелища. А сегодня господин директор хотел купить ездовую лошадь: ведь кроме конюшни существовали еще десять лошадок, которые тащили фургоны. В первый была запряжена пара, и упряжка зверинца состояла из двух смирных лошадок. Остальные лёгкие фургоны довольствовались и одной лошадиной силой.

На беду недавно пала одна из ездовых лошадей. Требовалась замена. Тащить тяжёлый первый фургон, на крыше которого лежало большинство составных частей шатра шапито, было не под силу одной арденской* лошадке. Хотя она благополучно справлялась с этой задачей последние два дня, требовалось поддержать ее.

Меллиса любила всех животных, но лошади были особой статьей. Друзья и труженики, они не считались "зверьми", и в то же время пропасть между домашними животными, такими как овцы, коровы, свиньи и Лошадью была очевидна. Меллиса следила за тем, как мужчины обсуждают достоинства и недостатки чистокровных жеребцов, безумно дорогих, вместо того, чтобы искать рабочую лошадь. Они с восторгом разглядывали лебединые шеи, шелковистые гривы, точеные ноги, благородные нервные морды и огромные глаза испанских и арабских скакунов. Эпитеты и восхищение красотой были такими же, словно речь шла о женщинах, только гораздо более почтительными.

Лишь одно удивляло Меллису. Самой ей жутко нравились лошади вороной масти, но мимо вороных и серых "господа специалисты" проходили не глядя. Наконец девочка не выдержала подобной дискриминации.

— Почему? — спросила она синьора Кальяро.

Тот уставился на вороного жеребца так, будто только заметил.

— А… — засмеялся господин директор, сообразив, чем вызвано его странное поведение. — Привычка. Вот из-за такого же красавца я однажды чуть не попал в тюрьму.

— Господин директор преуменьшает опасность, — иронично заметил синьор Клоун. — Не верь ему.

— А что случилось? — невинным голоском спросила Меллиса, хотя сразу подумала о краже.

Кальяро понял и отрицательно покачал головой.

— Гораздо проще, деточка. Цирку не следует приобретать лошадей той же масти, какая принята в полку королевских мушкетёров*. Иначе бравые вояки могут соблазниться возможностью получить бесплатно отличного скакуна.

* арденская порода лошадей — выведена в Бельгии, в Арденнах, тяжеловозы.

* в полку королевских мушкетеров не было рыжих лошадей. Роты делились на "серых" и "черных" по масти лошадей у солдат роты.

Меллиса шмыгнула носом.

— А тогда… ну в тот раз — получили?

— Ты сомневаешься? — спросил Кальяро.

Девочка вздохнула, понимая, что сомнения неуместны.

— Да, — усмехнулся директор, — ты права. Поэтому серых и черных в нашем цирке не может быть, поняла? Уже лет десять прошло, я за это время просто перестал замечать их.

— А я очень люблю вороных, — печально сказала Меллиса.

— Я тоже, — кивнул Кальяро, — любил…

— Всё равно нас подобная мера предосторожности не спасает, — сказал синьор Клоун. — Заявление, что лошади краденные, я слышу от дворян куда чаще, чем "браво!"

— Потому что работать надо, старый лентяй! — пошутил директор. — Тогда может быть услышишь. Пойдём, вот то, что нам нужно.

Они подошли к низкорослой арденской лошадке рыжей масти. Меллиса отстала и продолжала рассматривать верховых лошадей.

"Когда-нибудь у меня будет собственный конь, и я выберу тот цвет, какой захочу!" — подумала она, со злостью глядя на каких-то военных, ходивших тут же по рынку. Один из них как раз смотрел зубы вороного.

Но Меллисс понимала, что сейчас их не выпустили бы из города с такой черной или серебристо-серой жемчужиной на поводу. Рисковать она не хотела и не одобрила бы напрасного риска других артистов.

"Если бы у нас был слон! — говаривала часто мамаша Кальяро. — Тогда бы нас уважали!"

Но слона не было. Меллисс задумывалась о другом. Акробатка Мари — мать шестерых детей, красавица и кокетка ненавидела, кажется, всех мужчин за пределами цирка. И рассказывала ужасные истории о них. Меллиса как-то спросила своего большого друга синьора Клоуна, что бывает, если какой-нибудь господин желает общества и внимания актрисы вопреки ее воле. Что тогда могут сделать окружающие?

— Иногда — ничего, — просто ответил синьор Клоун. — Но мамаша Кальяро на случай остановки в каком-нибудь замке или имении требует обычно деньги вперёд. И тогда, если господам угодно развлечься за наш счёт дважды: в рядах зрителей и за кулисами, мы сматываемся. Иногда приходится не дожидаться платы за выступление. Впрочем, кто поймёт женщин? Надо оставлять им право на любовные интрижки, а то еще обидятся, чего доброго!

— Значит, если не орать "на помощь!" — бросите на произвол судьбы? — ехидно спросила Меллиса. — Или в любом случае бросите, даже если звать?

— Будь у тебя такая дочь, как Эсмеральда, ты наверняка не стала бы говорить подобные глупости, — сердито проворчал синьор Клоун. — В цирке своих не бросают!

Меллиса, явно подлизываясь к нему, сказала:

— Просто мне очень скоро может понадобиться такой отец как вы, синьор. Я лишь заранее выясняю обстановку.

— Очень правильно делаешь, — одобрил старик. Помолчав, он спросил: — Ты, стало быть, собираешься остаться с нами надолго?

— Я, стало быть, собираюсь поставить собственный номер! — однозначно сказала Меллиса. — И вы мне поможете.

Глава 12

С идеей самостоятельного выступления Меллиса носилась уже давно. Синьор Клоун стал первым, с кем она поделилась своими планами. За те две недели, что она жила с цирком, Меллиса успела хорошенько приглядеться к жизни комедиантов. И, решив окончательно, что несмотря на отношение господ, она согласна стать одной из странствующих артисток, Меллиса начала думать о своем номере. Как ни странно, тигру в нём места не было. Лигар мог бы обидеться, но Меллиса не собиралась прекращать свои выходы вместе с тигром и Джузеппе Джамболли. Однако девчонке уже хотелось большего.

Никко учил ее ездить верхом. И не просто держаться на спине лошади, как многие, а проделывать на полном скаку всякие трюки. Этот, быстро бегущий навстречу круг, зачаровал Меллису. Но ей хотелось сразу всего, и поэтому девочка придумала особенный номер.

Вечная сторонница тактики неожиданных появлений, Меллиса отвела место своему номеру после выхода волшебника Артоданти. Она еще не решила, как именно обставит свое эффектное появление, но была уверенна, что это мелочи. Главное, появившись, она раскланивается; на арену выбегает лошадь (Меллисе так хотелось, чтобы это был вороной жеребец, но увы…). Лошадь делает круг; Меллиса на ходу вскакивает на панно, лежащее на спине лошади, становится в полный рост и начинает демонстрировать, чему научилась. Прыгать через обруч, танцевать, стоя на галопирующей лошади, может быть, со временем и жонглировать, как братья Энрико и Марио. Этому, однако, следует подучиться…

Потом, на скаку, Меллиса хватается за трапецию и взлетает под купол шапито. Оттуда можно разбрасывать цветы и петь романс о нежном сердце, уж это она преотлично умеет!

Синьор Клоун отнёсся к идее девочки с интересом. Сухо заметил, что в цирке Меллиса новичок, хотя и очень хорошенькая. Но это не обязательно гарантирует ей шумный успех. Однако всё, что на пользу сборам и славе труппы должно рассматриваться серьёзно. Стоит посоветоваться с синьором Кальяро в постановке.

— Зачем? — спросила Меллиса таким тоном, который ясно говорил, что она всё решила сама. — Вы не хуже директора разбираетесь в этом. Лучше даже! Помогите мне, а будет готово, тогда и спросим разрешения. Решать всё равно будет синьора Кальяро, а ее вкусы вы хорошо знаете.

— Детка, а ты не много ли на себя взяла? — несколько удивлённо спросил синьор Клоун.

Меллиса резко вздёрнула плечом:

— Я силачом работать не берусь. Гнуть подковы и монеты у меня действительно сил не хватит. А номер у меня будет!

За всё время их знакомства девчонка впервые показала волчьи зубы. До этого Меллиса широко раскрывала наивные глазки и улыбалась, смягчая все свои "прелести", приводившие некогда в ужас воспитательниц приюта Святой Анны. Она отчетливо представляла себя хорошей девочкой, юной бесстрашной артисткой и честно играла эту роль, пока никто не становился поперёк ее решений. Тогда сказалась привычка руководить своими делами и всё решать самой, без советчиков.

Синьор Клоун хотя и казался толстым неуклюжим старым пьяницей, простаком отнюдь не был. Он и славу свою заслужил на манеже за роль умного дурака, шутя и слегка презрительно обходящего законы и мудрецов. Ему вдруг очень захотелось спросить Меллису, отчего ей понадобилось столь поспешно покинуть Париж? Читающий в сердцах сейчас легко мог заметить, что у детки есть не только амбиции, которые есть у всех. Но у нее объявилась вдруг железная хватка и прошлое. Откуда??

Синьор Клоун мгновенно оценил, что у малышки к тому же большое будущее.

— Хорошо, — безразлично и быстро согласился он. — Попробуем.

Меллиса получила всё, чего добивалась от него и снова стала кроткой овечкой, вернее, ласковым котёнком. Овечкой она при самом большом напряжении воли прикинуться не могла.

— Мы начнём завтра же, правда?

— Да, как будет свободное время на репетиции, сразу попробуем.

Но директору об этом разговоре Гаррехас рассказал в тот же вечер. Кальяро сказал то же самое: "Попробуем".

А на другой день как бы случайно явился на репетицию. Он некоторое время молча смотрел, оставаясь незамеченным.

Директор нашёл, что Меллиса очень уверенно держится на лошади. Показывает, будто ей всё легко, а сама настороженно смотрит по сторонам. Пьер и Никко тоже считали, что девчонка очень быстро всё схватывает. Своему другу Никко она объясняла, что просто смотрит внимательно и представляет, будто сама делает трюк, который ей показывают. И тогда, уже пробуя повторить, Меллиса чувствует, будто это не в первый раз. И не боится.

Что правда, то правда, она ничего не боялась. Однако синьор Клоун был недоволен.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что ты делаешь? — ругался он. — Кто смотрит такими глазами на публику, а? У тебя там все — кровные враги или только несколько? Откуда такая злость? Ты когда прыгаешь, готова всех в дребезги разнести! Пьер, держи обруч ровнее! Так, еще раз… Меллисс, тебе сколько лет, сто? Порхай, порхай, ты ребенок, вспомни наконец! А то словно на абордаж пошла… вот, опять! Стоп!! Иди сюда, маленькая ведьма!

— Чего? — хмуро спросила Меллиса, стараясь отдышаться.

— Иди, — поманил ее синьор Клоун. И когда он взял ее за плечо, Меллиса, раньше, чем услышала, поняла, что он сейчас скажет.

"Опять!" — мысленно вздохнула она, закатывая глаза.

— Ты же девочка, — мягко сказал синьор Клоун.

Меллиса взвилась на дыбы и стала кричать.

— Прекратить шум! — приказал директор. — Меллиса, не спорь, иди работай.

Девочка вернулась и снова вскочила на лошадь.

— Имей в виду, — повторил синьор Клоун, — мне в этом номере нужна la mariposa — бабочка, а не пантера.

— Мне тоже! — сквозь зубы процедила Меллиса и пустила лошадь в галоп.

— Как дело идет? — спросил друга директор, присаживаясь рядом на траву. Репетиция проходила во время остановки на ровной полянке, сбоку от большой дороги.

— Так себе, — ответил синьор Клоун. — Ты видишь?

— Да. Но, по-моему, это в характере.

— Плевать на характер! — взъярился Гаррехас. — Если она с таким характером себе руки-ноги поломает, зачем вообще начинать? Мне в этом номере нужен другой человек, другой! И баста!

Кальяро, улыбаясь, покачал головой.

— Не так. Это ей нужен другой номер. Имею мысль, как превратить ей в бабочку.

— Выкладывай! — велел синьор Клоун, приложившись от души к плоской тёмной бутылке. — О-ой! Так она меня разозлила, что в горле пересохло. Мысль-то скажи.

— Сейчас. Меллиса! Подойди.

— Да?

— Только не злитесь оба, — предупредил директор. — Тебя, детка, тигр явно не научил хорошим манерам, а тебе, старику, грех злиться на девочку.

— Оставьте нотации до ужина, господин директор, — буркнул Клоун. — Мы превратились в слух и смиренно ждём ваших предложений.

И Кальяро выложил свои идеи, относительно постановки номера Меллисы. Во-первых, он предложил им выступать вместе с Никко. Девчонке нужен партнёр не менее резвый, чем она сама, иначе — сказал Кальяро, — никто и не поймёт, что Меллиса — девочка. И, к тому же, хорошенькая. Поэтому есть смысл хорошенькой девочке появляться эффектно и романтично.

Как с самого начала хотела Меллиса, ее выход запланировали после выхода мага Артоданти. В конце своего номера, Артоданти открывает огромную пустую корзину, показывая, что она и правда пуста. Потом, покрывает ее платком. Когда он сдёргивает платок, из корзины вылетают белые голуби. Всё дело в двойном дне волшебной корзины. Что если в другой раз после голубей из корзины выпрыгнет живая девочка?

— Нет, — сказала Меллиса. — Лучше, чтобы корзина висела под куполом… потом Артоданти стреляет в нее, корзина скользит вниз по верёвке, а потом оттуда появляюсь я!

— Неплохо, — одобрил синьор Клоун. — Но это вариант только для шапито. На рынке такого фокуса не покажешь.

— Стрелять можно в любом случае, — попросила Меллиса. Ей нравилось, как громко хлопает длинноствольный мушкет Артоданти. Это только дым и гром и совсем не опасно.

— Пусть, — согласился Кальяро. — Это достойный салют для появления Крошки Из Корзинки.

— Хорошее название для номера, — в раздумье сказал синьор Клоун. — Мне эта идея тоже кстати.

— О чём ты?

— После поймёшь, — отмахнулся синьор Клоун. — Меллиса, давай, работай! Никко, возьми вторую лошадь, попробуйте вместе.

В Безансоне, где цирк Кальяро долго стоял, собирая публику в шапито, Меллиса и Никко дебютировали со своим номером. Там же Меллисс усиленно репетировала и вторую часть, на трапеции. Совсем простую, но красивую. Тогда же, сразу по приезде в Безансон, номер подали на суд мамаше Кальяро. Посмотрев, она разрешила дебют.

— Ничего, девочка, неплохо, — сказала мамаша Кальяро. — Конечно, будь у нас слон, при твоих способностях к дрессировке ты бы сделала такой номер!.. Но так тоже можно смотреть. Можно. Но вторую часть показывать пока рано, я думаю. Выступайте с Никко.

Вторая часть… это номер для мужчин, честно тебе скажу. То есть, смотреть его будут мужчины. И во все глотки орать "браво!" Но это попозже. Сейчас не стоит. Тем более, трапеция только для шапито, а мы сейчас в основном на площадях. Мда… поёшь ты красиво. Красиво… Но этот номер покажем через годика полтора, хотя бы.

— Си, синьора, — Меллиса скромно сделала реверанс.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сегодня вечером ваш выход, — предупредила юных артистов мамаша Кальяро.

Никко потом всё время до вечернего представления только и знал, что уверять, будто он ничуть не волнуется. Меллиса молчала.

Мадам Жармон — старушка из четы музыкальных эксцентриков, еще раньше сшила Меллисе костюм. Весь в блёстках, с пышной газовой юбкой. Более красивого платья девчонка в жизни не надевала. Ей нравилось всё, и костюм, и балетные туфельки, и усыпанная блёстками алая шёлковая роза, которую Меллиса вколола в свою отросшую гриву. Вертясь перед зеркалом, Меллиса себе жутко нравилась и действительно почти не волновалась. До самого выхода на манеж.

Впрочем, никто в зале еще не знал, что девочка на манеже. Заканчивал свое выступление маг и волшебник Артоданти. Когда по цирку, шелестя крыльями, разлетелись белые голуби, на манеж верхом на ослике выехал синьор Клоун.

— Красота! — громко и с чувством заявил он, следя за птицами.

Артоданти скрестил руки на груди и принял крайне надменный вид.

Задрав голову и ничего не замечая, синьор Клоун слез с ослика и пошёл по кругу, пока не наткнулся на Артоданти.

Публика засмеялась.

Осёл громко заорал.

— Смеёшься? — опомнившись, возмущённо накинулся на ревущего осла синьор Клоун. — Что ты понимаешь в прекрасном, глупая скотина!

— Каков хозяин, таков и осёл, — заявил Артоданти. — Уйдите, любезнейший, вы мешаете моему волшебству.

Синьор Клоун насмешливо свистнул, как уличный мальчишка.

— Разве это называется волшебством? Вот я действительно мог бы показать нечто необычное, будь у меня такая же корзина, как у вас!

— Возьмите ее, — великодушно разрешил Артоданти, небрежно поведя рукой. — Но я уверяю, что без особого заклинания…

— Чур меня! — воскликнул синьор Клоун. — Это уже не фокусы, а нечто неподобающее получится! Я знаю только одно заклинание, которым владеют все великие люди нашего времени!

Гордо выпятив живот, синьор Клоун прохаживался по арене. Ослик трусил за ним, словно тень. Корзину тем временем подняли под купол цирка на жуткую высоту. Сквозь щели Меллиса видела полный зал и множество блестящих глаз.

— Где же то, что вы называете красотой и изяществом? — с пафосом вопрошал Артоданти. — Где оно, самое лучшее и сильное заклинание нашего времени, покажите мне!

— Извольте, — ответил синьор Клоун, вытаскивая из-за пазухи огромный мушкет. — Вот оно. Посторонись!

Делая вид, что с трудом способен поднять столь тяжёлое оружие, синьор Клоун долго целился, при этом дуло мушкета то блуждало по залу, то направлялось на Артоданти. Волшебник в итоге скрылся за кулисами. Синьор Клоун выстрелил в корзину, и та быстро заскользила вниз. Казалось, она сейчас рухнет синьору на голову. Меллиса тоже об этом подумала. Но знала, что Пьер Маноло и Джузеппе Джамболли безукоризненно рассчитали за время бесконечных репетиций, как следует тянуть веревку, чтобы удержать корзину у самой земли. И потом мягко опустить ее.

Зрители были в диком восторге, когда из корзины, раскинув руки, сияя, вынырнула девчонка с алой розой в черных густых волосах. Этого хватило бы с лихвой для аплодисментов. Меллиса могла ничего больше не делать. Но она выскочила из корзины, поцеловала в щёку синьора Клоуна и поклонилась публике.

Под гром аплодисментов, как под военный марш, на арену выбежала белая лошадь. Все стихли, наблюдая за представлением. Меллиса вскочила на спину благородного животного. Синьор Клоун щелкнул шамбарьером, и номер закружился в единую карусель.

Неизвестно откуда появился мальчишка такой же черноволосый, на таком же белом коне. И он, и Меллиса были в красном трико с блёстками. Но она еще и в бело-золотой газовой юбке, взлетавшей и колыхавшейся, словно облако. В таком наряде девочка парила, как и хотел постановщик ее номера. Она была теперь совершенно на своём месте. Даже скользящая в движениях резкость и бесшабашная отвага, не подходящая фее, придавали Меллисе дополнительное очарование.

Никко не отставал от нее. Прыжок в горящий обруч был последним трюком в их номере. После этого дети раскланивались, взявшись за руки. Лошади грациозно преклоняли колено, и вся четвёрка удалялась. Синьор Клоун улыбался аплодисментам, стоя в центре арены. Потом демонстрировал, как умеет кланяться его ослик. Это было ужасно смешно.

Номер с корзинкой поставили во второе отделение программы. После него шёл конный аттракцион.

Синьор Кальяро выводил свою великолепную конюшню. Белые, рыжие, пегие лошади вальсировали, выстраивались в узоры и показывали чудеса красоты синхронного танца. Их было двенадцать, в том числе и те две, что выступали с детьми. Музыку менуэта играли супруги Жармон, лошади танцевали, будто бы вовсе не нуждаясь в напоминаниях дрессировщика. Кальяро был только дирижер этого аттракциона.

Лошади еще кружились, когда на арену выходили жонглёры, Энрико и Марио. Они жонглировали факелами, но их основной номер проходил самым первым, в начале представления. А теперь они вышли на завершение.

Постепенно выходили все артисты. Манеж заполнялся людьми; лошади цепочкой исчезали за кулисами. Кальяро поднимал руки, приветствуя публику; артисты делали последний поклон.

Представление окончено.

Меллиса очень любила последний поклон. В этот день она чувствовала свое полное право стоять на манеже рядом со всеми. Она послала публике воздушный поцелуй и грациозно склонилась в реверансе. Ее, всё-таки, столько лет обучали хорошим манерам…

Глава 13

Номер Никко и Меллисы пользовался успехом. Главная обкатка его на публике, после премьеры в Безансоне, проходила в Швейцарии и Австрии. Чувствительные тирольцы* готовы были слёзы лить от умиления именно за то, что видели "такую хорошенькую девочку". Синьор Клоун умел смотреть на будущий номер глазами публики. Он кое-что понимал.

Очень быстро Меллису прозвали "Крошкой Из Корзинки". И зрители, и все друзья стали звать ее мадемуазель Дюпанье*, если желали поддразнить ее или наоборот, польстить ее славе. Швейцарцы, не понимая таких тонкостей, сразу решили, что это фамилия артистки, чем и дали повод всем шуткам.

Меллиса нисколько не возражала. По ее мнению, мадемуазели де Бриз уже давно не было на свете. Что ж, одна умерла, да здравствует новая маска! Да здравствует мадемуазель Дюпанье!

Фамилия получилась совершенно приютская, как у Аньес Деларю*, но Меллису это только забавляло. Она давно уже с иронией относилась к своему герцогскому происхождению, хотя в собственной голубой крови не сомневалась. Но даже Никко, своему ближайшему другу, почти брату, Меллиса не рассказывала об этом.

Они вообще не говорили о ее прошлом. Ни разу. Только однажды, увидев охотничий нож Меллисы и воспылав страстной завистью, мальчишка осмелился спросить "откуда?" Меллиса рассказала, что нож выкупила у одного бродяги в обмен на свою собаку. Она долго объясняла, что это был "не совсем уж ее собственный пёс", просто он защищал ее и любил. Но когда захотел уйти с бродягой, не даром же было его отдавать!

Меллиса очень старалась оправдать свой обмен в глазах Никко, обожающего животных. Но мальчишка всё понял правильно и не осуждал ее. Ему очень понравился нож. Однако Меллиса не променяла бы теперь этот свой талисман даже на тигра Лигара, так что Никко нечего было ей предложить. Оставалось завидовать тайно или придумать что-нибудь ловкое. Никко быстро сообразил, что можно сделать.

— Женюсь на тебе, — пригрозил он, — тогда у нас всё будет общее!

— Женишься? — заинтересовалась Меллиса. — Когда?

— Скоро, — буркнул мальчишка, не зная хорошенько, удачно ли для него то, что невеста так быстро согласилась.

Они улеглись на крыше фургона. Ночь была слишком тёплая, душная. Пьер предупреждал детей, что может полить дождь, но Никко и Меллиса не желали из-за такой глупой возможности спать под крышей. Под иной крышей, кроме черного звездного шатра.

Они лежали и болтали как всегда о пустяках, великих делах и событиях дня. Никко совершенно непреднамеренно завёл разговор о женитьбе. Может быть, потому, что вокруг была такая тихая тёплая ночь. Тускло поблёскивала река, расстилались луга, а на горизонте серебрились близкие горы. Через несколько дней цирк собирался пересечь границу Пьемонта*. Скоро они будут в Италии!

Меллиса смотрела в небо, положив руку за голову, вместо подушки. Она давно сообразила, что Никко не остался равнодушен ко всем ее достоинствам, включая дружбу с тигром. Мальчишка сказал, что она ему нравится, — бездумно, просто сорвалось с языка. А теперь краснеет в темноте, боясь сморозить еще какую-то глупость. Меллиса несколько минут молча смотрела на звёзды. Потом спросила, словно продолжая тему женитьбы:

— Ты хоть меня любишь, братик?

Никко шмыгнул носом от обиды.

— Нет! Как брат не люблю! Не говори мне "братик", я тебя люблю совсем даже не так!

— А как?

Никко дёрнул ее за руку к себе и стал целовать. Меллисе было смешно, и его волосы щекотали ей щёки, но она не сопротивлялась. Потом она нашла это милым и, положив руки на плечи своему другу, слегка обняла его и тоже поцеловала два раза в щёки. И так же мягко отстранила мальчишку. Он тоже не возразил. Лёг и похоже собирался заснуть. На Меллису он не смотрел.

— И что же дальше? — голосом вполне взрослой змеи спросила Меллисс, обращаясь к ночному небу.

— Не спрашивай, — хмуро ответил Никко. — Я ведь пока не собираюсь жениться, мы слишком молоды. Хотя бы годик надо подождать, когда нам будет пятнадцать. А пока не спрашивай меня, Меллиса, что дальше.

Меллиса улыбнулась и закрыла глаза. Она, как-никак, воспитывалась в приличном заведении, тем более в рабочей группе, так что она не хуже своего друга знала теорию такого вопроса. Ее развеселила крайняя серьёзность Никко. Он ведь и правда решил, что они почти обручились с Меллисой и поженятся, придет время.

* Тироль — земля в Альпах, в западной части Австрии.

* "дю панье" — букв. "из корзинки" (франц.)

* "де ла рю" — "с улицы" (франц.)

* Пьемонт — область в современной Италии. В 15 веке вошел в Савойское герцогство (Савойя — провинция Франции, главный город Шамбери). Был под властью Испании, снова Франции, позже вошёл в Сардинское королевство. Столица — Турин.

В цирке всё на виду, и молодые люди должны думать о будущем, влюбляясь в своих партнерш по номеру. Ведь бросать обманутых девиц негде — она останется там же, в труппе, и еще чего доброго вздумает родить ребенка. Нет уж! Лучше сперва подумать, чем потом какой-нибудь зубастый защитник сожрёт тебя, в назидание другим. Или, того хуже, вылетишь на улицу. А помирать от голода страшнее, чем от зубов хищного зверя.

Не задумываясь о подробностях, просто почувствовав, что опасности нет, Меллиса уже сладко спала. А Никко еще долго не мог заснуть. И потом во сне ему казалось, что кто-то целует его в щёку. Раньше на такое была способна во сне только мама…

Лето и осень мелькнули быстро — выступления по Италии шли успешно. Цирк Кальяро вернулся во Францию, и Рождество Меллисс могла бы встретить в Париже.

Но до Парижа цирк не добрался. Узнав, что весь королевский двор сидит в заваленном снегом охотничьем замке Фонтенбло, циркачи повернули туда. В эту зиму им пришлось колесить по Иль-де-Франс, минуя столицу. Весну встречали в Медоне, Пасху — в Сен-Дени.

"Всё возвращается на круги своя", — как говаривал садовник Карро, который верно давно уже забыл о девчонке, взятой когда-то на воспитание. И она, честно сказать, ни разу о нём не вспомнила.

Бродя с цирком по парижским предместьям, Меллиса вспоминала своих вассалов-мальчишек, Соломенный дворец, своего друга — громилу Кабанью Башку с Монмартра и многих других. Только не подруг из приюта и даже не сестру Генриетту, всегда такую милую и добрую, любившую Меллисс больше всех.

Но и о тех, кого вспоминала, Меллиса не горевала. Сейчас она свыклась с тем, что у нее есть семья, работа, более приятная, чем срезать кошельки, хотя и более трудная. Зато интересно, и не так много шансов попасть в полицию. Меллиса совсем забыла, какой она была прежде. Нет, память не отказала ей, просто девчонка перестала считать это важным. И только сидя у костра и глядясь в лезвие своего ножа, словно в зеркало, Меллисе казалось, что сейчас может запросто подойти кто-нибудь из прежних приятелей, Рик или Жан-Задира, и скажут, когда и на какой дороге появится дичь. Меллисс даже злилась, что они не подходили. А Никко понятия не имеет о том, как грабить крестьян на лесных дорогах или поджидать горожан в подворотне на набережной д`Исси.

Нельзя сказать, чтобы девочке было так уж не с кем поговорить. Синьор Клоун прекрасно разбирался в подобных вещах. Только ему Меллиса могла рассказать о своих военных кампаниях и засадах. Она не собиралась хвастать. Проговорилась случайно, вставив слишком профессиональное замечание в один из рассказов синьора о своей молодости. Гаррехас по сути не удивился. Но позже, узнав похождения Меллисы подробнее, его поразил размах. Меллиса скромно опускала глазки, уверяя, что ничего особенного в ее историях нет. Синьор Клоун выразил твердую надежду, что кроме рассказов будущим внукам, Меллисс больше ничего не будет связывать с такими воспоминаниями. Никогда. Девочка охотно с ним согласилась, хотя точно знала, вернись она в прошлое, не отменила бы ни одного поступка, кроме, разве что, нападения на маленькую Кристину. Но и об этом Меллисс не жалела.

Прошло два года.

В цирке дела шли по-прежнему, если считать символом благосостояния и удачи заветного слона мамаши Кальяро. Слона по-прежнему не было. А изменений в программе и в жизни хватало.

Умерли супруги Жармон. С разницей в несколько дней, сначала жена, потом муж умерли от какой-то простуды прошлой осенью. Они были слишком хрупкими для ледяных северных ветров того ноября.

Цирк Кальяро долго горевал о них. Многие вещи из наследства Жармонов достались Меллисе и Эсмеральде. Хотя, почти всем старички что-нибудь завещали. Многие вещи пошли как реквизит в новые цирковые номера; музыкальные инструменты тоже не пропали без дела.

Но среди всякого хлама имелись и вещицы большой ценности. Предметы старинной мебели, подсвечники, украшения. Даже печать с гербом. Наверное, правда, что супруги Жармон знали когда-то лучшие дни, чем в цирке. Но этого никто никогда не сможет точно сказать. Они так дружно жили и заботились друг о друге, что им везде было хорошо. Они никогда не рассказывали о прошлом.

Многие их вещи Кальяро продали; эти деньги очень выручили труппу зимой.

Меллиса из своей доли наследства особенно любила резной ларец с зеркалом на внутренней стороне крышки. Она всегда играла им, если заходила к Жармонам. Теперь ларец стал ее собственностью. Меллиса уложила туда все дорогие свои вещи. Нож и бархатный кошелек тоже поселились в ларце. Маленький ключик Меллиса всегда носила с собой, снимая его с шеи только на выступлениях.

Меллиса сильно подросла за эти два года. Теперь она уже показывала свой номер в двух частях, хотя по-прежнему выпрыгивала из корзинки. Но теперь она выступала сама. Никко не было места рядом с ней на манеже. Он выступал с акробатами — Гастоном, Мари и их детьми.

Великий маг Артоданти через день угрожал расторгнуть соглашение с труппой и вечно ругался с Кальяро. Но в итоге, каждый раз оставался с ним, хотя и разыгрывал из себя смертельно обиженного гения. А с дрессировщиком Фаримом пришлось после первого же подобного скандала расстаться. Кальяро давно уже подумывал избавиться от него и был только рад, что Фарим сам решил уйти. На его месте в пятом фургоне жил теперь силач Гран-Ринальдо со своей подружкой Лулу.

Лулу смахивала на белую болонку и ничего не понимала в работе артистов. Зато она была безотказной помощницей во всех делах хозяйства. И очень скоро стала добровольной рабыней мамаши Кальяро и ее невестки Антонеллы. Впрочем, хотя детей кроме троих подросших сыновей у молодой синьоры Кальяро пока в ближайшее время не намечалось, на манеж Антонелла возвращаться не то чтобы не собиралась… собиралась, непременно, "но не сейчас". Значит, по мнению вредины Мари, жена директора и сама справлялась в хозяйством, могла бы уступить Лулу "в пользу бедных". То есть, в помощь самой Мари.

Меллиса, на совести которой находились звери и двое голодных мужчин — Пьер и Никко, которых она упорно звала "папочкой" и "братиком" (от чего Никко просто бесился), Меллисс равнодушно взирала на борьбу женщин-хозяек за единственную служанку. Лулу ее не интересовала ни с какой стороны. Теперь у Меллисы появился враг в труппе, ей некогда было смотреть под ноги и замечать всяких там Лулу!

В четвертом фургоне, где раньше жили супруги Жармон, поселилась молодая и красивая девица, воздушная гимнастка. Теперь в противовес восьмому — зверинцу, четвёртый фургон прозвали "змеевником". И жала там сущая змея по имени Симона-Антуанетта Борли. Меллиса ее невзлюбила с первого взгляда, когда новенькая, представляясь труппе, гордо назвала свое полное имя. К сожалению, Симона пылко ответила ей взаимностью.

"Змея" была хорошей артисткой. Она работала номер под куполом шапито. Была она высокого роста, изящна, стройна, блондинка, и меньше всего на свете хотела допускать хоть одного конкурента в свое святое воздушное пространство. То, что Меллисс выступает на трапеции, хотя она наездница, а не гимнастка, до крайности раздражало Симону. Кроме того, она никак не могла понять, почему музыкальный номер Меллисы и ее дурацкая песенка имеют такой бешеный успех.

— Если живёшь в зверинце, это не повод лезть на трапецию. Нет, не повод! — заметила как-то Симона, не обращаясь к своей сопернице, разумеется. Меллиса в ответ с самым любезным выражением лица пообещала познакомить гимнастку с месье Лигаром. Симона еще не успела узнать, как кого зовут, и очень заинтересовалась. Меллиса пошла и привела тигра.

Лигар сказал: "Х-рр-р?"

А Симона так заверещала, что это описанию не подлежит.

— Он голодный, — сочувственно заметила Меллиса. — Бедняжка только пол-лошади в день съедает. Ты ему будешь кстати в любой момент.

— Убери! Убери!! — спрятавшись за широкую спину силача Гран-Ринальдо, вопила Симона. Меллиса исполнила ее слёзную просьбу, хотя Лигар и сам готов был сбежать, так жутко орала мадемуазель Симона-Антуанетта.

— В следующий раз я позволю сожрать ее, — мрачно предупредила Меллиса позже, сидя у костра с Эсмеральдой, Джузеппе и синьором Клоуном.

— Не делай глупостей, — серьезно сказал Джузеппе.

— Конечно, тигра жаль. Отравится, — уточнил синьор Клоун. И закашлялся.

Эсмеральда перестала смеяться. Меллиса тоже.

— Папа я сто раз говорила, вам нельзя сидеть на ветру, — укоризненно сказала Эсмеральда. — Шли бы лучше домой.

— Молчи! Мой дом: хочу — пойду, хочу — нет, — отрезал синьор Клоун.

— А здоровье не ваше! Здоровье у вас принадлежит хозяину, — возражала дочь. — Извольте вылечиться. И не пейте, пожалуйста, эту гадость!

Гаррехас удивлённо опустил бутылку.

— Вот-те на! Как же я вылечусь, если не стану пить? Ты хоть иногда думай, дочь моя, что говоришь.

— Да-да, ты уж чего-нибудь одного требуй, — подхватила Меллиса. Взяла синьора Клоуна за руку и потащила к фургону. Там, на половине синьора Клоуна, они зажгли лампу и продолжили вечерние посиделки.

Не одну Эсмеральду волновало здоровье отца. Синьор Клоун последнее время часто кашлял. Он простудился давно, еще в пору сырых весенних ночей. Чтобы вылечиться, синьор Клоун много пил. Он всегда любил выпить, но теперь его невозможно было ругать за это. Кальяро беспокоился и за друга, и за артиста. Синьору Клоуну нелегко стало выступать, а его старый ослик, которого синьор Клоун невозможно баловал, так растолстел, что спотыкался на арене. Ему тоже стало тяжело работать, но совсем по иной причине, чем хозяину.

Меллиса и мамаша Кальяро — только эти две женщины могли читать морали Гаррехасу. И вообще только их он и слушал. Меллиса высказала всё, что она думает про старых пьяниц с толстыми ослами и фиолетовым носом, который только тем и хорош, что позволяет экономить грим.

Синьор Клоун не возражал. Он даже выпил горячую целебную настойку из трав, которую готовила ему мамаша Кальяро. Разговор перешёл на другое. Тем было множество: цирк, цирк, цирк…

Номера, трудности, деньги, корм для зверинца и конюшни, артисты, зрители и богатые зрители. Последнее сейчас особенно интересовало Меллису.

— В этом году мы снова будем стоять возле замка де Бардонеккья?

— Мы всегда там стоим после Турина, — отвечал синьор Клоун.

— Неделю?

— А это уж как повезёт. Дня три или две недели, заранее никто тебе, детка, не скажет.

Меллиса скорчила кислую мину.

— А я могу кое-что предсказать заранее. И вы согласитесь.

— Скажи.

— У нас будут проблемы с Симоной. В замке Бардонеккья мы потеряем либо ее, либо все деньги, причитающиеся нам за две недели хороших сборов и частное выступление у старого барона.

Синьор Клоун согласился. Он спросил у Меллисы, какая потеря огорчила бы ее меньше?

— Трудно сказать, — после раздумья ответила Меллиса. — Я не пожалела бы много денег, чтобы избавиться от нашей змеи. Но у нее превосходный номер. И недоразумения с публикой меня огорчат больше, чем присутствие здесь Симоны.

— Ты иногда говоришь, как министр финансов, детка, — вздохнул Гаррехас. — В твои годы лучше бы проявлять побольше легкомыслия. Поступать как хочется, а не как выгодно для дела.

— Я всегда такая была, — возразила Меллиса. — Мне хочется поступать так, как выгодно. Симона — змея, и лучше бы ее сожрал тигр. Но если она станет крутить с вельможами — могут быть неприятности для нас всех.

— А если мы не поедем в Бардонеккья, потеряем отличное место стоянки на будущий год, — продолжал синьор Клоун.

— Если будет скандал, мы в любом случае потеряем место, — вздохнула Меллиса.

— Думаешь, будет? Да пусть девчонка ведёт себя, как хочет, лишь бы не поднялся большой шум.

— Да?! Во-первых, она может остаться в замке, — резко сказала Меллиса. — А во-вторых, какие последствия могут быть для меня и Мари, если сюда начнут таскаться толпы дворян, вы подумали?

Синьор Клоун не думал. Он временно забыл о такой опасности, поскольку Эсмеральде она не грозила. Великолепная укротительница гепардов, дочь синьора Клоуна должна была вот-вот родить наследника или наследницу. Это занимало сейчас обитателей первого фургона больше, чем возможные притязания благородных господ, составляющие самый большой недостаток частных представлений в поместьях и замках.

Зато Меллиса помнила об этом и заранее злилась, предвидя сражения на всех фронтах: соперничество с Симоной на манеже, битвы с дворянами за кулисами и скандалы с Никко дома. И нигде нельзя было проиграть. Меллисс интересовали только победы во всех этих областях.

Тем временем, день за днём, фургоны снова катились к Италии, а следом за ними по пятам шла удача… и осень…‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​

Глава 14

Середину сентября встречали в Пьемонте. Как раз в окрестностях замка барона де Бардонеккья. Выступив сперва в деревушке Розетт по соседству, цирк Кальяро был приглашен в замок. Представление и балаган-шапито стали частью ежегодной большой охоты, на которую съезжалась в замок Бардонеккья окрестная знать. Обычай этот существовал уже более десяти лет. Циркачей ожидало щедрое вознаграждение, и, по мнению барона, они очень дорожили его приглашением.

На самом деле, хотя артисты действительно дорожили приглашением в Бардонеккья, они каждый раз мечтали поскорее убраться из этих владений. Слишком уж много гостей съезжалось на осеннюю охоту. Когда собирается вместе хотя бы несколько господ, вооружённых фамильной гордостью и шпагами, без скандала почти не обходится. А если при этом присутствуют и хорошенькие артистки — ситуация становится и вовсе непредсказуемой.

Меллису утешало то, что обращаться со стаей волков ей не в новинку. Кроме того, ей сильно благоволил старый барон. Об этом Меллиса сама позаботилась.

Ее номер, как сказала когда-то мамаша Кальяро, был номером "для мужчин". Не заметить "Красотку Из Корзинки" или мадемуазель Дюпанье не представлялось возможным.

Меллиса и раньше была красавицей, но сейчас, в свои семнадцать, ее красота расцвела столь волнующим чувства букетом, что Меллисс, проявляя осторожность и благоразумие, никогда не боялась перестараться.

Ото всех назойливых поклонников Меллисс укрывалась в зверинце. У нее были замечательные защитники, клыкастые и хвостатые. Зная об этом, девчонка позволяла себе иногда беседовать с господами и спокойно принимать участие в празднике и банкете, проводившемся после удачной охоты.

Меллиса бывала в замке барона прежде. В этот приезд она твердо решила на банкете не появляться. Ничего интересного ее там не ожидало. Пусть Симона удовлетворит свое любопытство, а заодно и большая часть жадных взоров достанется ей, а не Меллисе. Как "змея" выпутается, это ее дело.

Симона показала себя очень разборчивой в знакомствах. Очень! Но неприступной крепостью она оставаться не собиралась. Поразмыслив трезво, Симона сдалась самому выгодному завоевателю — сыну барона. "Змея" очень гордилась своей победой, не понимая совсем, что глаза других артисток следят за ней не завистливо и ревниво, а с насмешливой или искренней благодарностью. Мари и Меллиса, и даже Лулу готовы были примириться со "змеей", даже расцеловать ее. За то, что она хоть ненадолго отвлекла внимание от них самих.

Впрочем, королевой Симона ходила недолго. Ее наглость и надменное обращение скоро надоели молодому барону, и Симона против воли снова стала свободной. "Змея" стала подумывать о замене. И вскоре нашла нового покровителя в лице князя Танаро — красавца брюнета и близкого друга молодого барона.

Теперь уж Симона была уверена, что уничтожила свою соперницу. Князь Танаро считался главным поклонником Меллисы и проявлял завидную настойчивость в своих ухаживаниях. Симона никак не могла понять, почему с тех пор, как она отбила у соперницы такого мужчину, Меллисс не устроила ей сцены ревности. Не вцепилась ей в волосы, не пыталась устроить Симоне несчастный случай на выступлении?

"Здесь что-то не так, — в тревоге думала "змея", — определённо, здесь что-то не так!"

А Меллисс благодушно улыбалась, встречая ее, и Симона не могла понять, отчего маска приветливости смотрится на лице соперницы так естественно. Будто она и впрямь рада чему-то.

То, что не в силах была разгадать Симона, выглядело до смешного просто. Если бы "змея" хоть раз внимательно посмотрела номер Меллисы, она могла бы понять и всё остальное. А выглядел номер так…

Первая часть: выстрел, прыжок из корзинки и скачки верхом на белой лошади, роза в волосах — всё осталось как раньше. Но потом Меллиса хваталась за приспущенную трапецию и взлетала под купол цирка. Проделав несколько гимнастических упражнений на головокружительной высоте, Меллисс цеплялась ногами за трапецию. Вися вниз головой, она спускалась настолько, что с манежа ей кто-то из ассистентов мог подать корзинку с цветами. Только она касалась ручки корзинки, начиналась музыка. Пьер Маноло, (обычно он сам помогал "доченьке") начинал раскачивать канат, прикреплённый к трапеции. Трапеция медленно двигалась, описывая всё более широкие круги по цирку. Меллиса садилась как на качелях, немного боком. Держа корзинку одной рукой, она посылала зрителям воздушные поцелуи и бросала цветы. Продолжая раскачиваться по кругу, то поднимаясь под купол, то опускаясь ближе к залу, она пела песню.

Главная хитрость заключалась в том, чтобы цветов хватило до самого конца песенки, и они не закончились раньше. Но и в конце должен был оставаться последний цветок. Спустившись вниз на арену, Меллиса делала реверанс, целовала цветок и бросала его в зал, в первый ряд. Уже два года подряд меткость не подводила Меллису: цветок всегда падал на колени старому барону или, в крайнем случае (на других представлениях), какой-нибудь самой знатной даме.

Меллисс отлично понимала, еще с той поры, когда таким же образом обвела вокруг пальца сестру Марго, что этот последний жест в ее номере самый важный. Возможно, ради него только ее номер и смотрят. Она не имела права на промах, иначе кто-то из зрителей мог заявить свои права на нее саму. А у Меллисы поклонников и без того было больше, чем ей хотелось.

Почему-то все они не вызывали у нее восторга. Даже князь Танаро — молодой, красивый и знатный. Ко всем вышеперечисленным достоинствам еще наглый и самовлюблённый. Впрочем, не слишком гордый. Меллиса чувствовала себя с ним почти свободно и несколько раз не только с помощью слов, но и с помощью рук выставляла его за дверь. Что ни на миг не мешало Танаро торчать каждый вечер в ее гримёрной. Меллиса даже несколько раз, днём, между выступлениями соизволила прогуляться с князем по саду замка и по окрестностям. И танцевала с ним в прошлом году на банкете. Смешно было предположить, что в этом году князь отступится от нее.

Нечего говорить, в первый же вечер по приезде циркачей в замок, князь Танаро ждал Меллису после выступления с букетом роз.

Вместо приветствия, Меллисс осторожно указала на букет мизинцем:

— Надеюсь, с них срезаны все шипы, князь?

— О, разумеется, нет, моя прелесть! Иначе букет был бы недостоин вас!

— Обидно. Я думала, вы приготовили мне реквизит для завтрашнего выступления, — капризным голоском сказала Меллиса. — Увы, всё приходится делать самой…

И, не обращая больше внимания на князя, она проскользнула в свою комнатку и заперла дверь.

Через две секунды цветы влетели в окошко фургона. Меллиса успела вовремя захлопнуть окно, чтобы не впустить и самого дарителя. Но князь был удостоен чести видеть, как она собрала розы с пола и поставила в вазу. Потом, не спеша, она стала сдирать шипы.

И назавтра, к ужасу Танаро, из-под купола цирка летел водопад его алых роз.

Обозвав свой предмет желаний "бесчувственной девчонкой" и прочее, князь вечером снова явился. На этот раз, ему удалось проникнуть в комнату еще до выхода Меллисы на сцену. Шла первая часть представления.

Меллисс только-только закончила наводить "роковую красу", как называла всех раскрашенных девиц мамаша Кальяро. Князь стоял за ее спиной и наблюдал за движениями рук, прикалывающих к иссиня-черной гриве шёлковую розу с блёстками. Меллиса видела его в зеркале.

Танаро однажды пробовал вставить словечко во время подготовки актрисы к выходу. Меллисс тогда продемонстрировала ему всю ярость злобной пантеры. Наученный горьким опытом, князь более ничего не говорил под руку женщинам. Но только Меллисс опустила руки, и по ее взгляду на себя в зеркало, Танаро понял, что она довольна, его красноречие тут же прорвалось наружу. И не только слова. Его руки легли на плечи Меллисы.

— Очаровательница моя, — начал он.

— Да? — откликнулась Меллиса, легонько проводя пуховкой по щекам и подбородку. — Я вас слушаю, князь.

— Позвольте хотя бы поцеловать вас.

— Конечно! Более того, я сама поцелую вас, если на будущее вы обещаете никогда здесь больше не появляться. Прошу прощения, мне пора.

— Вам еще рано на выход. Останьтесь со мной! — пылко возразил князь.

— Не могу, мне нужно кормить зверей.

— Я пойду с вами.

Меллиса утомлённо пожала плечами.

— Как пожелаете, князь. Но зверинец не подходящее место для такого благородного господина.

Танаро всё-таки потащился следом. Конюшня была для вельмож в ту эпоху родным домом, князь не возражал против такой прогулки. В полумраке он видел стойла лошадей и дальние клетки. Впрочем, клетками князь не заинтересовался. Большая охапка сена навела его совсем на иные мысли. Меллиса не успела опомниться, как уже лежала в объятьях князя.

— Вы сорвете мне выступление, — ледяным голосом сказала она, не вырываясь, чтобы не испортить костюм.

— Наплевать. Успеешь, — ответил Танаро, горячо дыша ей в лицо.

У Меллисы был с собой нож, но пустить его в дело означало скандал. Это был выход на самый крайний случай. Князь даже не представлял такой возможности и не заметил, что Меллиса, протянув руку, толкнула какой-то тяжёлый шест. Лязг железа тоже не заставил его обернуться.

— Хр-м-м-ррр??? — деликатно осведомился Лигар, подойдя поближе. По-тигриному это означало: "Простите, месье, это что ж такое? Даже если я побеспокоил вас, я не могу не вмешаться, ведь тут вопрос чести!"

Танаро понял. Моментально оценив обстановку, он стал медленно отходить к выходу. Тигр, переступив через Меллису, пошёл за ним. Рычание его становилось резче.

Меллиса села и перехватила тигра за ошейник.

— Стоять, Лигар! Князь, куда же вы?! У нас есть еще время!

Танаро был уже у дверей. Он крайне разозлился, а кроме того испугался. Оттого его злость пылала еще сильнее. Он сказал Меллисе несколько слов, выражавших его крайнее разочарование. Она звонко смеялась, ничего не слыша. Напоследок князь обозвал ее "ядовитой змеей".

— Не по адресу! — откликнулась Меллиса. — Обратитесь в четвёртый фургон, где нарисованы музыкальные инструменты. Там вам будут рады!

Она снова расхохоталась. Лигар разозлился, но Меллиса не обращала внимания. Всё сидела, гладила тигра и смеялась до слёз.

Сперва она не хотела никому рассказывать об этом происшествии. Но когда в тот же вечер Танаро видели гулявшим под руку с Симоной, а синьор Клоун, директор и акробатка Мари просто не давали Меллисе проходу своими шутками, тогда она им по секрету всё рассказала.

Если нашёлся в труппе кто-то, кто не пришёл в дикий восторг от этой истории и не хихикал тайком, встретив князя Танаро возле цирковых фургонов, так это Никко. Он вообще не понимал таких шуток и ревновал Меллису ко всем господам и даже к своим друзьям артистам. Совсем недавно, не прошло и недели, как Никко подрался с жонглёром Марио. Марио было лет двадцать, он ловкий, высокий, красивый парень и тоже неравнодушен к Меллисе.

Уследить за неистощимой фантазией и природным кокетством своей любимой Никко не пытался, зная, как это трудно. Он предпочитал ревновать Меллису заранее, тем более, что сам получал от нее знаков внимания даже меньше, чем остальные.

Никко бесили визиты дворян за кулисы и даже в комнаты артисток. Поскольку Никко ничего не мог возразить им, он устраивал скандалы Меллисе. А отец в свою очередь ругал Никко за его сцены ревности. Короче говоря, дома, то есть в своём фургоне мальчишка почти не бывал.

Обед — это священное время, когда семья собирается вместе, но даже к обеду Никко не всегда являлся домой. Мари смеялась над ним, говоря, что при всём желании не сможет усыновить такого взрослого парня; Никко обижался. Чаще всего он торчал в фургоне Кальяро. Хотя приходилось выслушивать нотации от директорши, Никко предпочитал лучше мириться с ней, чем с Меллисой.

— Если бы у нас был слон, — говорила мамаша Кальяро, — дети не позволяли бы себе такого безобразного поведения. У них просто не оставалось бы времени показывать норов. Ты бы, дорогой Никко, думал только об одном: как прокормить этакую тушу и чем?!

— Давайте, заведём слона, — покорно соглашался Никко.

Неправда, что он один сгорал от ревности. Гастон, муж Мари, устраивал своей половине не менее бурные сцены. С битьём посуды и напоминанием о детях. Мари платила ему тем же, находя, что муженёк слишком часто заглядывается на молодых служанок и крестьяночек. Даже Лулу, о которой невозможно было подумать, будто эта мышка способна хотя бы повысить голос на кого бы то ни было, оказалась способной ревновать и удерживать своего друга Гран-Ринальдо возле себя, точно на привязи. Лулу обожала своего дружка, считала его тончайшей натурой и великим артистом, заботилась о великане Гран-Ринальдо, как о младенце, но при случае способна была горячо доказывать, что это он — ее собственность, а не наоборот.

Несмотря на шум за кулисами, на манеже всё шло прекрасно. До того времени, пока не сошли с программы в один день оба номера укротителей.

Так случилось, что ни Джузеппе, ни Эсмеральда не смогли выступать в один из вечеров. Это должно было стать последним выступлением в замке Бардонеккья. На следующий день цирк уезжал.

Но заключительное выступление без хищников! Невозможно!

— Невозможно, — вздохнул директор Кальяро и покосился на свою мамочку, как бы говоря: "Сам знаю, что ты об этом думаешь, но нет у нас слона, нету!"

Синьора промолчала.

Плохо было не только то, что Джузеппе Джамболли, натягивая утром покосившиеся от ветра опоры шапито, повредил спину и сейчас лежал, не в силах выступать с тигром. Сам Лигар здравствовал, но с ночи пребывал в сильном раздражении и с рычанием носился по клетке, пугая лошадей. Все животные и так дрожали — их вывела из равновесия ночная гроза со страшным, почти ураганным ветром. Никто не рискнул бы сейчас связываться с тигром. Меллиса, хотя и готова была на такой подвиг, получила со всех сторон категорический запрет. И от "папочки" Пьера, и от Джузеппе, и от Кальяро, который сказал "невозможно". А синьор Клоун ее связи с хищником вообще никогда не одобрял, ему хватало беспокойства за зятя и дочку. Но в тот самый вечер Эсмеральда собиралась подарить синьору Клоуну внука, и прекрасной донье было не до гепардов.

— Ладно, — сказала Меллиса. — Я могу взять гепардов Эсмеральды. С ними ведь только выйти и сделать круг по арене. Я смогу.

— Ты?!

Несмотря на сложность положения, в какое попала труппа, все рассмеялись, услышав слова Меллисы. Они привыкли считать ее "Мадемуазель Из Корзинки", отчаянной девчонкой, но… Ей на роль королевы?..

В белой греческой тунике, в белом уборе с перьями цапли на голове, с парой великолепных гепардов с фальшивыми бриллиантами на ошейниках? Меллисе?! Да ведь зал умрёт со смеху!

— Это уж совсем невозможно, — бледно улыбнулся Кальяро.

— Да? — с металлическим звоном в голосе спросила Меллиса. Глаза ее сузились и заблестели острым холодом, как лезвие ее любимого ножа. Никко и синьор Клоун, знавшие Меллису с такой стороны, поняли, что она — решила. И скоро добьётся своего.

Остальные пока удивлялись, особенно Кальяро. Господин директор не узнавал маленькую девочку, которую давно полюбил как младшую сестру или взрослую дочку. Кальяро думал, она сейчас заплачет, но Меллиса была спокойна.

— Сегодня вечером я выступаю дважды, — заявила она. — За Эсмеральду и за себя. Если вам не нужен выход с хищниками, тогда, пожалуйста, делайте, как хотите.

— Детка, но ты не привыкла к гепардам, — возразил синьор Клоун, — ты ни разу даже не подходила к ним!

— Ерунда! Эта парочка совсем ручная. Не Лигар, всё-таки. И делать им ничего не надо. Лишь появиться.

— Но ведь появиться должна Эсмеральда, — заметил Никко. — Тогда и вправду одного вида достаточно. А ты…

— А я, — жёстко сказала Меллиса, даже не глянув в его сторону, — покажу, как это делаю я!

Выждав паузу и убедившись, что спорить с ней никто не желает, Меллиса добавила:

— Если считаете, что моего вида недостаточно для аплодисментов, пусть гепардов возьмёт кто угодно другой.

— Хорошенькое дело! Кто угодно! — возмутился Кальяро. — Но кто?

— Симона или Лулу. Они достаточно милы, верно?

Нервный смех прокатился по комнате директора, где проходил совет.

Меллиса не смеялась. Она ждала признания своей победы вслух.

— Я считаю идею дурацкой, — громко сказал Никко. — Но другого выхода нет.

— Пробуй. Вечером узнаем, что из этого выйдет, — разрешил Кальяро.

— Одно из двух выйдет. Либо роскошный ужин для нас, либо для гепардов, — откликнулся синьор Клоун.

Меллиса самоуверенно улыбнулась, но тут же нахмурилась, видя, что ее старый друг снова зашёлся кашлем.

— За меня можете не беспокоиться, — хмуро сказала она. — Лучше подумайте о себе… дедушка.

На том совет был окончен. У Эсмеральды начались схватки, и через три часа поздно вечером, когда представление как раз закончилось, она родила хорошенькую малюсенькую девочку. Отец и дедушка крошечной новой артистки оба были на седьмом небе от счастья. Эсмеральда, окруженная заботой Лулу, Антонеллы и мамаши Кальяро, пока не могла так бурно разделить их веселье, но тоже радовалась. Тем временем Меллиса заменяла ее на арене.

Зрители, пожалуй, ничего не поняли. Гепарды были слегка недовольны сменой хозяйки, но вели себя воспитанно и прилично. Меллиса праздновала победу, а остальные артисты, принимавшие участие в совещании, были поражены ее видом. Особенно ее близкие друзья — Никко, Марио, Энрико и господин директор. Лишь синьор Клоун интересовался сегодня другим. Джузеппе тоже видел свою маленькую помощницу, когда она прямо в костюме зашла поздравить их с рождением дочери.

Меллиса была даже слишком хороша. Туника Эсмеральды, слишком длинная для девчонки, ниспадала до земли белыми волнами. Фантастическая корона из белых перьев с блёстками, венчала ее голову со взрослой высокой прической в стиле античных греческих богинь. Меллисс больше походила на прекрасную суровую римлянку, чем на гречанку, но это не имело значения абсолютно. Главное, она совсем не похожа была на себя. Даже хитрые кошачьи глаза светились иначе, чем всегда. Никко она не нравилась такой, недоступной, но не признать, что Меллиса великолепна — он не мог.

— Большое спасибо тебе, — сказала Эсмеральда, — ты такая красавица…

— Глупости! — заявило божество голосом Меллисы. — Твоя роль сегодня была куда важнее. Так здорово, что у нас есть маленькая куколка. Как назовёте?

— Пока не знаю. Потом решим.

— Попросите старого барона быть крёстным, — предложила Меллиса. — Он добрый и согласится.

— Мы давно обещали Кальяро, — засмеялся Джузеппе. — Директор в нашем случае более почетный родственник, чем барон.

Меллиса пожелала всем хорошего отдыха и доброй ночи и ушла переодеваться. Представление продолжалось.

После конца представления к Меллисе, уже как к мадемуазель Дюпанье, пришёл в комнату один вельможа. Был он постарше Танаро и других повес, одет великолепно, но без вызывающей роскоши молодых щёголей. В руке у него была трость, похожая богатством инкрустации на королевский скипетр. Цветов артистке он не принёс.

— Сегодня вечером, моя красавица, вы ужинаете со мной, — повелительно сказал он с улыбкой не терпящей возражений.

— Уже ночь, — холодно поправила Меллиса. — Я не принимаю столь поздних приглашений.

— Мое придется принять, — уверил ее этот господин.

Меллиса знала, что он граф, кажется, и очень богат. Но и бровью не повела. Ей только странным показалось, что господин беседует с ней по-французски. В последнее время любовный бред Меллиса слышала только по-итальянски.

— Сегодня я не смогу составить вам компанию, месье. Я сожалею.

— И я весьма сожалею, мадемуазель, что приходится повторять дважды, однако повторю: я жду вас сегодня, моя красавица.

— Жаль, если ожидание будет напрасным.

Господин сверкнул глазами и сзади, вернее сверху, обнял сидящую перед зеркалом девицу за плечи.

— Я очень упрям, поверьте. Не надейтесь, что я отступлю.

Меллиса через зеркало переглянулась с ним и сказала, смягчив свой сухой тон:

— Рада слышать. Но в нашей труппе самыми отъявленными упрямцами считаюсь я и наш старый осел. Никак не решат, кому отдать пальму первенства, спросите кого угодно. Если месье желает быть третьим, добро пожаловать!

С натянутой усмешкой господин отпустил ее. Взял трость и нервно поигрывал ею, буравя в зеркале юную актрису глазами и покусывая свой рыжий ус. Через некоторое время, не попрощавшись, он ушёл, оставив Меллису одну.

Но в одиночестве девица оставалась недолго. Только нарядный господин вышел, и скрипнула наружная дверь фургона, в комнату ввалился Никко.

— Ты с кем говорила сейчас? — взволнованно спросил он.

— Подслушивал? — улыбнулась Меллиса. Она знала, что ее "братик" часто сквозь тонкую перегородку разделявшую их комнатки слушает беседы Меллисы с поклонниками.

— С кем, я спрашиваю?!

— С этим, как его… рыжий такой, с усами как у полковника. Граф Россели, кажется, — зевнула Меллиса.

Никко грубо встряхнул ее, так, что девочка резко клацнула зубами.

— Ты что! — возмутилась она.

— Рочелли, точно! — воскликнул Никко.

— Какая разница. Отпусти меня, я устала.

— Что ты наговорила ему, глупая девчонка!

— Пусти!

— Сядь! — Никко швырнул ее на кровать. Меллиса ударилась головой о стенку и тут же вскочила, злая, как скорпион.

— Руки держи при себе, понял!

Никко хотел дать ей пощёчину, но "сестричка" успела первой. Когда у ее ревнивого друга перестало звенеть в ушах, он уже мог говорить спокойно. А Меллисс могла слушать.

— Ты хоть понимаешь, с кем ты связалась? Кому осмелилась возразить?

— Нет, — чистосердечно призналась Меллиса.

— Оно и видно.

Никко со вздохом присел на табуретку, только спиной к зеркалу, обхватив голову руками. Меллисс по-восточному устроилась на полу, на подушках.

— Рочелли самый могущественный человек в Пьемонте, — тихо сказал Никко. — Он почти всегда живёт во Франции, жутко силён и несметно богат. Говорят, — Никко еще больше понизил голос, — он на службе у французского кардинала. Все местные власти стоят перед Рочелли на задних лапках, и не каким-то циркачам ему возражать, ясно?

— Так что мне надо было согласиться? — взвилась Меллиса.

Ее "братик" пожал плечами:

— Не знаю. Возможно.

— Кретин!

— Согласен, — кивнул Никко, усиленно соображая. — Но по сравнению с твоей глупостью, моя — ничто. — Он схватил Меллису за руку, подтащив поближе: — Сматываться надо! Понимаешь? Граф тебе этих слов не оставит. Подобные штучки с Рочелли не пройдут!

— Мы завтра уезжаем, — неуверенно напомнила Меллиса.

— Именно! Поэтому он не станет тянуть до завтра.

— Плевать мне на этого всемогущего господина! — заявила Меллиса.

Никко снова встряхнул ее.

— Идиотка! Ты немедленно, слышишь, сию секунду побежишь к своему любимому Кальяро и будешь на коленях умолять его уезжать сейчас, а не завтра днём. Мы должны завтра пересечь границу Пьемонта и чем раньше, тем лучше!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Да ну, станет господин директор из-за меня срываться среди ночи. Тем более, Эсмеральда…

— Делай, что тебе говорят, — зашипел Никко. — А еще лучше падай в ноги старому барону и проси дать нам охрану в дорогу. Бегом! Если бы дело касалось только тебя, я и говорить бы ничего не стал, ты заслуживаешь неприятностей. Но ведь нас же всех… по одному его слову…

Меллиса больше не слушала. Она уже выскочила из фургона и разыскивала Кальяро в толпе гостей возле замка, моля Бога, чтобы господин директор еще не успел основательно напиться по случаю отъезда и рождения его маленькой будущей крестницы.

Меллисс успела вовремя. Она поймала директора за руку как раз в тот момент, когда он поднёс бокал к губам и думал, что следующим надо произнести пышный благодарственный тост в честь хозяев замка. Кальяро понял ее с полуслова, стоило лишь назвать имя графа Рочелли. Оно подействовало на Кальяро как сообщение о скором землетрясении или извержении вулкана.

— Бежим! — заявил он, крепче хватая Меллису за руку. Через две минуты, продравшись сквозь заросли терновника, чтобы срезать путь к черному ходу, они вдвоём уже просили аудиенции у барона.

Старый барон благоволил к артистам. Ни он, ни его сын не были в восторге от визита синьора Рочелли, но до поры помалкивали. Сейчас, хозяин замка пообещал комедиантам вооружённую охрану и немедленно дал в распоряжение Кальяро всех своих слуг, способных помочь в рекордно короткий срок разобрать шапито.

Молодой барон выразил желание сопровождать их до границы.

Времени на долгие изъявления благодарности не было.

Симона не то слово как возражала против столь поспешного отъезда, но ее никто не слушал. И никто не соизволил ей объяснить, в чём дело. "Змея" сердитая и обиженная закрылась в "змеевнике", и князю Танаро не удалость попрощаться ни с одной из своих юных очаровательниц.

Граф Рочелли был не столько удивлён, сколько взбешён внезапным исчезновением цирка. Той же ночью он распорядился выслать заставы на все дороги. Но граница была слишком близко. Все восемь фургонов благополучно скрылись в горном ущелье.

На рассвете, перевалив через горный хребет, отделявший Пьемонт от Франции, они вынырнули в окрестностях Аржантьера.

Спустившись южнее, к морю, цирк Кальяро окружным путём направился в Геную. Они опоздали на несколько дней, но не жалели об этом. Главное, из Бардонеккья цирк успел выехать вовремя…

Глава 15

В этом году цирк Кальяро не забирался далеко на юг. Они не посетили даже Тоскану, больше интересуясь северными герцогствами. В Генуе пробыли несколько дней, выступая на площадях. Уехали из города по требованию полиции.

Какой-то злой рок преследовал труппу Кальяро на итальянской земле. Во всех городах на пути цирка к ним рьяно придиралась полиция и городские власти. Маленькие городки и деревушки приходилось поспешно покидать из-за угроз летних эпидемий, а в большие не всегда удавалось даже проникнуть из-за отсутствия полицейского разрешения. Везде, в Парме, Модене, Кремоне и Мантуе, не говоря уж обо всём Миланском герцогстве, с них требовали огромный налог за представления в городе. А каждые два слова из трёх в любом разговоре с властями, предлагали убраться подальше.

— Они что все взбесились? — возмущалась Мари. — Буйные какие-то.

— Может, у них была чума или холера? — предположила Меллиса. — Народ не в том настроении, чтобы веселиться.

— Если "была", почему же не в настроении? — заметил Гастон, муж Мари. — Народ вообще ни при чём, это всё от Испании. Генуя стоит за самостоятельность, а вокруг — испанские земли. Нас все здесь принимают за французов, а это…

— Ой-ой, грамотей! — съехидничала Мари. — Мы давно на германской территории, толку нам от этого!

— Ага, Пьемонт вообще французский, а мы еле оттуда ноги унесли, — буркнул Никко. И отмахнулся от возражения Гастона, что в Пьемонте правят испанцы. — Да кто их тут разберёт, тут каждый месяц новые союзники у каждого герцога. Нам-то что?

— Нам ничего, — кивнула Меллиса, — только денег очень много уходит на всех границах. У них, наверное, война будет, если столько золота собирают.

— Балда, у них уже лет десять война!* Не считая собственных мелких недоразумений, — авторитетно пояснил Гастон. — Испанские Габсбурги да Римские кардиналы во главе с Папой воюют с германцами. А Франция потихоньку поддерживает и тех, и тех. Как им идти в открытую против Австрии и Испании, королева-то наша испанка. Ну, а итальянские земли богатые, с них все берут высокий налог на войну.

— Короли — с них, а они — с нас, — вставила Меллиса.

— Так и есть, — подтвердил Гастон. — Но только папские земли сами могут себя прокормить. У них, вон, весь Юг до обеих Сицилий и дальше. А здесь всё Испания жрёт. Такой рот открыла, как не подавится!

— Оставь Испанию, мальчик, — посоветовал синьор Клоун, подходя и присаживаясь к их костру.

Гастон сразу бросил все политические речи.

— А что, я разве что говорю? Я говорю, сборы падают, синьор Клоун.

— Понимаю. При чём же здесь власти, работать надо! — сказал синьор так, как всегда говорил Кальяро. "Работа" это было любимое директорское выражение, так же как слон его матушки. И, в общем, Кальяро был прав.

— Но бывает же, не везёт, — заметил Никко.

— Бывает. Значит, надо головой работать. "Все неприятности от ошибки в расчетах!" — сказал один математик, когда инквизиция приговорила его к костру.

— Шутки у вас, синьор Клоун! — хмыкнула Мари.

Гаррехас с наисерьезнейшим видом нахмурился:

— Какие шутки, мадам, я сам слышал!

Меллиса и Мари засмеялись. Мужчины развеселились в несколько меньшей степени.

— Всё-таки, если так дальше пойдёт, — заметил Никко, — нам нечем будет кормить зверей. Отец говорит, еще две недельки, и тигр помрёт с голоду.

— Тигр не помрёт, — усмехнулся синьор Клоун, — у него резерв есть. Меллиса успеет его выпустить.

* не десять, а семь лет. "Тридцатилетняя война" между Габсбургским блоком и Антигабсбургской коалицией началась в 1618 г. В ней участвовали почти все европейские страны.

В Габсбургский блок входили: Испанские и австрийские Габсбурги (правящая династия), католические князья Германии, Речь Посполита и поддержка Папы Римского.

Антигабсбургская коалиция: протестантские князья Германии, Швеция, Голландия, Чехия, Россия, а также поддержка Франции и Англии.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И если Лигар сперва сожрёт Симону, потом попугая и всех голубей Артоданти, а потом, подкрепившись, доберётся до Гран-Ринальдо, ему голодная смерть не грозит.

— Вот еще! Гран-Ринальдо сам кого хочешь проглотит, — заявила Мари. — Тигр не дурак, он сперва подберется к вашему ослику.

— Никогда!! — клятвенно подняв толстый палец и погрозив Мари за такие слова, отвечал синьор Клоун. — Иначе, я лично этого тигра съем! О представлениях не беспокойтесь, дети мои. В Венеции мы будем две недели, как раз к карнавалу*. Из Генуи нас выставили (и правильно сделали!) зато, в Венеции нам должно повезти. Это державы-соперницы. И, не взирая на мелкие интриги политиков, они верны друг другу уже лет сто. И пока существует торговля с Востоком, я не вижу причин для примирения этих красавиц. Венеция — это Венеция, а Генуя… ну уж понятно!

— А как же крупные монархи? — пробовал возразить Гастон. — Франция, Испания, Австрия…

— Ты хорошо знаешь: кто бы ни правил, а пока король не видит — все сами себе хозяева. Особенно здесь, в Италии. Во Франции или Испании дворяне хоть нищие, поэтому служат королю. Правда, испанцам теперь подавай заморские страны! А здесь — торговля. Соображать надо, детки. Кто правильно соображает, тот богат. Так что, бросайте свои дискуссии. Осенью мы здесь не пропадём.

Слову синьора Клоуна в труппе верили безоговорочно. И практически всегда он оказывался прав. Если промахи и случались, их потом никто не мог вспомнить. Но на этот раз, цирку не совсем повезло и в Венеции. Удача явно отвернулась от них. Впрочем, синьор Клоун говорил только "осенью мы здесь не пропадём", ничего больше. В таком смысле его слова исполнились точно, хотя…

Нет, о пропаже позднее. Вначале надо было попасть в Венецию, а для цирка это оказалось непросто. Стража у городских ворот требовала огромной пошлины на въезд в город. Венецию, как поклонники богатую невесту, осаждали множество бродячих комедиантов, странствующих театров, цирков, певцов и торговцев. Со всех требовали денег, и все ругались: ведь деньги в Венеции находились внутри, за городскими стенами, отнюдь не снаружи. Зачем же приставать с такими нелепыми требованиями?

Кальяро злился не меньше других директоров. Он мог отдать властям десять золотых, всего у него было тридцать, а требовали сто. Любой здравомыслящий человек придет в бешенство от такой арифметики.

Рядом с цирком Кальяро остановился фургончик странствующего театра. Актёры итальянской Комедии дель’Арте были знакомы циркачам. Им часто приходилось встречаться на больших дорогах Италии — общий маршрут. В Венеции они почти всегда работали в одно время, осенью.

— Ciao, cari amici! — приветствовал их хозяин театрика синьор Боболино — "Толстячок", так его все и звали. — Come state?*

— Tre mille grazie!!* — ответил Кальяро тем же тоном, каким он говорил "три тысячи чертей!"

— Понимаю, — весело откликнулся Боболино. — Сколько у вас не хватает?

Кальяро обреченно махнул рукой, мол, очень много. Меллиса с интересом следила за разговором, высунувшись из окна фургона. Не только она. Других артистов также интересовало их финансовое положение, но у Меллисы была совершенно определённая мысль насчет ста золотых флоринов*. Театру следовало заплатить всего пятьдесят, но у них едва набиралось двадцать. Боболино вёл себя очень оптимистично, хотя не видел никакого выхода. Ворота в венецианский рай были сейчас категорически закрыты для бедняков.

К директору цирка подошёл иллюзионист Артоданти.

— У меня есть идея, господин директор.

— Очень рискованная?

Артоданти принял самый надменный вид:

— Для меня, великого мага, в таком деле риска не существует.

Два директора подошли поближе и стали говорить совсем тихо. От Меллисы они находились шагах в трёх, и она едва не выпала из окна, так старалась расслышать, о чем говорит Артоданти. Главное из слов фокусника она поняла.

— Двадцать, да наши тридцать — уже полсотни, — говорил он, — театр проедет. Предоставьте мне заплатить эту пошлину и поверьте, господин директор, у нас тоже появятся деньги.

— Допустим. У тебя в руках появятся, — возразил Кальяро. — Но как их получим мы, ведь ты едешь с театром?

* карнавал (carne vale) — "прощай мясо" (итал.) То же самое, что масленица в России — традиционное народное гуляние перед постом. Но в Италии это была традиция не только перед Великим постом, а перед любым: Петровским, Рождественским, Успенским…

* — Чао, кари амичи! Комэ статэ? — "Привет, дорогие друзья! Как поживаете?" (итал.)

* — Трэ миллэ грациэ!! — "Три тысячи благодарностей!" (итал.)

* флорин — золотая монета Флоренции 13–16 вв. А также итальянское название голландских гульденов и дукатов. Чеканились в Европе также и серебряные флорины.

— Да, я буду ждать с ними, — сказал Артоданти. — Но передать не проблема. Пепино! — подозвал он старшего сына Кальяро. — Пойдёшь со мной до ворот, я дам тебе кошелек, и ты бегом отнесёшь его папе, понял? Только постарайся не попасться на глаза стражникам.

— Ясно, постараюсь! — заверил Пепино. Он был шустрый девятилетний мальчишка и мог провести даже стоглазого дракона, стерегущего золотое руно, не то что городскую стражу. Свою задачу Пепино понял.

Кальяро и Боболино временно объединили свои капиталы.

— Прорвёмся, — подмигнул толстяк. — Где тебя ждать?

— Вы куда в городе собирались, на Сан Марко?

— Угу, как всегда.

— Значит, если повезёт, через час встретимся там.

— Никаких "если"! Я обещаю успех, — заверил их Артоданти.

Трое мужчин ударили по рукам.

— Через час на Сан Марко.

— Ждём.

Театральный фургончик медленно покатился к воротам. Будто бы робко и неуверенно пробрался сквозь орущую толпу. Пепино следовал за ним, не отставая.

Через четверть часа мальчишка примчался к своим и отдал отцу туго набитый кошелек.

— Ты видел, как это получилось? — приставали все. Пепино с готовностью кивал.

— Ага. Видел! Все видели. Только я смотрел-смотрел, да ничего и не понял. Золотые монетки мелькали в пальцах синьора Артоданти, и падали в сундучок для сбора налогов. Только все видели, как они падают, а на самом деле, монеты, наверное, доставались оттуда. Я не могу понять. Но всё прошло гладко. Так хорошо звенели — динь, динь… пятьдесят штук. А здесь, по-моему, больше…

— Сто пять, — ответил Кальяро, закончив считать деньги. — Магия — великая сила. Поехали!

Как условились, циркачи и комедианты встретились уже по ту сторону стен. На главной площади города, площади Святого Марка. Им повезло, конкуренты были, вероятно, не богаче их и еще загорали под стенами Венеции. Но когда тем или иным способом они всё-таки пробьются в город, лучшие места на площади будут уже заняты, уж извините!

В городе бурлила предпраздничная суета. Люди в масках часто попадались навстречу артистам. Младшие дети, не пообедав, поспешно нарядились в костюмы для выступлений. Их и синьора Клоуна с его осликом отправили по улицам, зазывать народ в цирк. Труппа Кальяро принялась за установку шапито. Хотя, в первый вечер представление шло большей частью перед входом в балаган, снаружи.

Пять золотых едва хватило, чтобы расплатиться с рабочими, ставившими шатёр. Цирк должен был поскорей заработать хоть что-нибудь. Театрик Боболино на другой стороне площади был занят тем же. Они пытались привлечь внимание зрителей к своей пантомиме и шуткам масок Комедии.

Вечером директор театра предложил циркачам половину своего небогатого сбора.

— Мы в долгу перед вами. К тому же, у меня меньше ртов — перебьёмся.

— Не надо, — отодвинул его руку Кальяро. — Мне не поможет. Чтобы моих накормить, надо неделю работать. А долг — ерунда, сочтёмся. Твоих средств всё равно никогда не хватит, чтобы купить его руки, — директор кивнул на фургон Артоданти. — При чём же здесь я?

Толстячок покачал головой:

— Смотри, Кальяро, мой долг предложить.

— Не переживай. Мы что-нибудь придумаем.

Боболино ушёл, еще раз поблагодарив за помощь. В цирке легли спать без ужина. Мелочь, которую принесли из своего уличного рейда младшие артисты и всё, что заработали старшие — отдали на покупку корма для лошадей. Люди слишком устали и решили начать зарабатывать себе богатство с завтрашнего дня, как следует отдохнув. Лошадям досталось по скромной мерке овса (кроме ослика, который единственный был не просто сыт, поужинав орехами, огрызками яблок, конфетами и хлебными корками, которыми угощали его венецианские дети, но от их щедрости осталось еще и целая горка угощения на завтра), а голодные хищники недовольно рычали, бегая по клеткам и мешая спать Пьеру и Никко.

Меллисы в комнате не было, поэтому рычание гепардов и тигра не могло потревожить ее сладких снов. Она еще не спала. Меллиса недавно открывала свой красивый резной ларец, что-то взяла и ушла. Вскоре Меллиса постучала в дверь соседнего, седьмого фургона.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кальяро открыл очень быстро. Господин директор тоже не мог уснуть, хотя он вовсе не ожидал в такой час увидеть на пороге Меллису.

— Заходи, — спокойно пригласил он. — Чего случилось?

— Разве мало происшествий за один день?

— Достаточно…

Кальяро поставил фонарь на круглый столик, предложил Меллисе сесть и сам тоже опустился на табуретку.

Эта крошечная комнатка в фургоне служила столовой и была отделена от спален плотными холщовыми занавесками. Все двуногие обитатели цирка спали, кроме этих двоих, сидящих здесь за пустым столом, на котором тускло горел фонарь. Кальяро упирался подбородком в руку и смотрел на Меллису. Не как директор, и не как молодой сильный мужчина смотрит на хорошенькую девушку. Просто смотрел. Как на привидение, с которым можно поговорить.

— Что мы теперь будем делать? — спросила Меллиса. — Забраться мы сюда забрались, а дальше?

— Понятия не имею. Дадим завтра с утра представление. Там посмотрим.

— С утра? И до вечера, — уточнила Меллиса. — Думаешь, надолго нас хватит?

— Не знаю, — вздохнул Кальяро. — Вот если бы у нас был слон…

— Спокойно, — улыбнулась Меллиса. — Без него обойдёмся. Сколько нам нужно денег для приличного начала работы? Еда и всё прочее.

— Не меньше ста золотых.

— И сколько времени нужно, чтобы их собрать?

— Как повезет. Где-то около недели. Можно и за сутки, но тут необходимо приложить много сил. А их у нас нет.

— Значит, положение безвыходное? — пристрастно спросила Меллиса.

— Не совсем. Но крайне неприятное. Мы без гроша, это тебе что-нибудь говорит?

— Многое. На, — Меллиса толкнула к нему через стол бархатный кошелек. — Здесь триста.

— Чего?

— Триста пистолей. Золотом.

Ей пришлось развязать кошелек и осторожно, не поднимая шума, высыпать деньги на стол.

Тогда Кальяро поверил. И нахмурил брови, превращаясь в директора.

— Откуда у тебя столько?

— Всегда были. Ограбила кого-то, давным-давно.

— Еще в Париже?

— Ага, — кивнула Меллиса. — Вы не желали знать, откуда я пришла. Я и не говорила.

Кальяро встал.

— У тебя были деньги. Сегодня, пока мы торчали возле ворот? Меллиса, я тебя задушу…

— Эй, эй! Мы в Венеции, но это не повод! Ты же не мавр*… я кричать стану!

— Не успеешь, — зловещим шёпотом заверил Кальяро, медленно приближаясь.

— Но господин директор… как ты не понимаешь, я хотела помочь еще утром, — оправдывалась Меллиса, отступая вокруг стола.

— Что же вас удержало, мадемуазель?

— Да вы всё сами придумали! Мне даже слово не дали сказать… Это был не крайний случай!..

— А сейчас крайний?

— Н-не знаю. Кажется… По-моему, да… Да остановись, в конце концов! Разве моя жизнь не стоит триста пистолей?!

— Ладно, может, ты и права, — с неохотой согласился Кальяро.

Меллиса сделала вид, что падает без сил, Кальяро подхватил ее и помог сесть.

— Спокойно. Без обмороков. Ты разбудишь весь город.

— Город — не город, а вашу жену точно, синьор директор. Представь, что она может подумать!

Страшная угроза не произвела на директора должного впечатления. Кальяро налил себе стакан воды.

— Ничего не могу представить, — выпив, ответил он. — Антонелла не способна думать о глупостях, когда видит деньги. Она очень разумная женщина. Тем более, я тебя ими не соблазнял, у меня — ни единой медной монеты, и синьоре это прекрасно известно! А тебе она сейчас всё простит, не сомневайся.

Меллиса была очень довольна. Она забрала пустой кошелек и пожелала господину директору доброй ночи. Кроме того, она просила всем не говорить об их ночной встрече. Меллиса понимала, что некоторые всё равно узнают про деньги. Синьор Клоун, например, и мамаша Кальяро. А остальным артистам эти подробности ни к чему. Главное, Лигар перестанет бегать по клетке и так жалобно рычать. Да и все они завтра наконец поедят досыта, и звери, и люди…

Меллиса, совершенно успокоившись, отправилась спать.

* "Венецианский мавр" (он же Отелло) — трагедия великого английского драматурга В. Шекспира (1564–1616), написана в 1604 г.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌

Глава 16

Венеция, поначалу встретившая артистов так холодно, теперь раскрыла им свои объятья и закружила на колесе карнавала.

Дела у цирка Кальяро пошли в гору и, хотя артистам приходилось работать круглые сутки, отдыхая только во время смены номеров, они не жаловались. Сборы были отнюдь не плохие, не стоило их упускать.

Театр Боболино стоял там же, на площади Сан Марко, отделённый от своих коллег плотной толпой. Невидимый циркачам, он и помехой их труппе не был. Развлечения для публики должны быть разнообразны, это не повредит сборам.

Молодёжь из цирка, когда после нескольких дней беспрерывных выступлений стали проглядывать свободные минутки, часто наносила визиты в театр.

Меллиса бывала там даже реже, чем остальные. Последнее время Меллисс опасалась надолго оставлять без присмотра свою трапецию для воздушного номера. Дважды, с тех пор как они покинули замок Бардонеккья, на репетициях трапеция срывалась. Если бы два года назад, когда Меллисс только начинала репетировать свой номер, ее не принуждали надевать страховочный пояс (к чему она теперь так привыкла на репетициях), мадемуазели Дюпанье и ее номера могло уже не быть в живых. Но три ангела-хранителя Меллисы в цирке — ее "папочка" Пьер Маноло, синьор Клоун и сам господин директор, так настаивали на страховке, что Меллиса делала всё, что они требовали, лишь бы не связываться. Сначала она злилась, что ее считали маленькой девочкой, не способной удержаться на высоте и не упасть. Потом привыкла. А сейчас очень радовалась этой своей привычке надевать пояс с тонким страховочным канатом на репетициях.

Меллиса видела в этих несчастных случаях не руку судьбы, а жало "змеи". Она была уверена, тут не обошлось без Симоны.

Действительно: Симона узнала, каким образом ей достался "в наследство" князь Танаро. Над его свиданием с тигром долго смеялись; наконец история достигла и ушек Симоны. Гимнастка переполнялась злобой и ядом, удивительно, как сама не свалилась на манеж под тяжестью такого груза ненависти? Прежнее, открытое и вполне добропорядочное соперничество двух воздушных звёзд шапито, Симоны и Меллисы, сменилось тайным, злобным и небезопасным для жизни последней, как выяснилось.

Меллиса не боялась "змеи". Она только стала более тщательно вместе с Пьером Маноло проверять исправность всего реквизита в своём номере перед каждым выходом. Ведь во время выступления никакой страховки не было.

Несмотря на все эти заботы, Меллисе тоже иногда удавалось заскочить в театральный фургон. У нее там были друзья. Особенно сдружилась Меллиса с Аделлой — дочерью Боболино — пятнадцатилетней хорошенькой Коломбиной, такой же отчаянной, как сама Меллиса. И дружбой с примадонной театра синьориной Эмилией Меллиса тоже по праву гордилась. Ведь при резком и капризном характере синьорины Эмилии заслужить ее дружбу было труднейшим делом. Зато и польза была несомненной: Меллиса давно училась у примадонны хорошим манерам и тысячам способов изводить назойливых поклонников.

В театре имелись свои "змеи" и "змейки", но Симону там почему-то не любили. И в театральной компании Симона никогда не показывалась. Это было утешением и отдыхом для Меллисы. Она сожалела, что в свой нынешний приезд бывает в театре много реже, чем ей хотелось бы. Тем не менее, Никко умудрился устроить ей там безобразную сцену.

Он решил, что внимание героя-любовника к Меллисе носит предосудительный характер. И, вступившись за честь своей дамы, затеял шумную драку.

Началось, как водится, со словесной дуэли. Но в красивых речах театральный актёр был куда более силён, чем Никко. Свидетелей (и свидетельниц) было много, поэтому Джакомо (так звали героя-любовника) предпочёл изъясняться изящно, в духе рыцарских поединков. Никко тоже был не чужд благородству, потому заехал противнику кулаком в лицо далеко не сразу. Лишь после нескольких определённо высказанных предупреждений и преувеличенно сдержанных угроз. Но в конце концов дуэлянтов пришлось разнимать, как сцепившихся бродячих собак — водой. Женщины подняли страшный визг, пока двое героев дрались, но с криком ужаса этот визг имел весьма отдалённое родство. Скорее, то было скрытое одобрение, подстрекательство и азарт.

Скандал получился "громкий" в буквальном смысле. Герой-любовник пострадал в потасовке больше Никко, но последнему немного позже задала яростную трёпку Меллиса. А еще позже с ним говорил отец. И уж совсем поздно вечером до злополучного ревнивца добрались и другие воспитатели из уважаемых людей в цирке. Но с ними Никко наконец признал, что был неправ. А вот с Меллисой "братик" поругался смертельно. Впрочем, возможно, не он, а она с ним.

Меллиса очень долго сидела потом на крыше фургона-зверинца. В душе у нее осел горький взбаламученный ил, и воцарился странный покой.

Глядя с высоты на огромный прямоугольник площади и на искусственные лабиринты крытых прилавков, балаганов и прочих карнавальных построек, Меллисс чувствовала себя уставшей и удивительно старой. Она слышала, как кричит маленькая внучка синьора Клоуна, требуя своим яростным криком желанного внимания, хотя с ней и так носятся, как с редким сокровищем. Меллисс видела, как раскачивает и подкидывает тяжеленные гири силач Гран-Ринальдо и жонглирует пушечными ядрами. Сверху силач казался не таким огромным, как обычно. Потом на пороге их фургона появилась Лулу и забрала своего дружка ужинать. Вспомнилось, как позавчера вечером маленькая дочка Мари — Мари-Анж делилась с Меллисой как со своей подругой тайным планом:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вместе с Пепино, сыном директора, они давно задумали создать собственный номер. Мари-Анж надоело кувыркаться и ходить по канату в номере родителей. В цирке давно не было красивого парного номера на лошадях. Пепино тоже так думает. Им скоро по десять — самое время начинать самостоятельные выступления.

— А что скажет мама? — спросила Меллиса.

— У мамы нас много, — отмахнулась Мари-Анж. — На манеже я хочу стать единственной, — после паузы пояснила малышка.

Меллиса с сожалением вздохнула и тогда тоже вдруг почувствовала себя очень старой.

"Давно не было парного номера!" Мари-Анж имела в виду именно их номер с Никко. Будто сто лет прошло!

На другой день Меллиса пребывала в подавленном настроении. Симона попалась ей навстречу с каким-то новым кавалером и сказала что-то обидное. Никко не появлялся. Меллиса особенно злилась оттого, что сегодня у них выходной. Времени для тоски было предостаточно.

Сегодня праздник на Большом канале. Вечером во Дворце Дожей* будет грандиозный бал-маскарад. Все зрители либо сидели по домам и готовились, либо так спешили куда-то, что не замечали ни голоса театрального зазывалы, ни громких труб циркового марша.

Развлечения, даже торговля с лотков на площади Сан Марко замерли. Жирные голуби неторопливо расхаживали всюду, подбирая крошки и громко воркуя. Много дней подряд голуби не успевали вот так вальяжно пройти и двух голубиных шажков, как их сгоняли толпы людей, запрудивших площадь. Теперь же, истинные хозяева прогуливались и, пользуясь затишьем, обменивались мнениями о погоде.

Меллиса перешла площадь и явилась к Аделле в театр. Подружки сплетничали и шутки ради строили планы о том, как попасть во дворец на вечерний бал. Их разговор услышала синьорина Эмилия.

— Ничего смешного не вижу, — резко сказала театральная прима. — Правда, пошли бы, повеселились. Посмотрели вблизи на высокое общество.

— Что мы не видели в этом обществе? — засмеялись две юные артистки.

Но примадонна презрительно оборвала их смех, заявив, что наблюдать со сцены — одно, а вращаться в самой гуще этого общества и играть свою роль среди них — совершенно другое.

— Я бы не пожалела свое синее платье, — заявила Эмилия, — дала б его надеть той из вас, которая пошла бы на бал! Все принимали бы вас, вертихвосток, за знатных барышень.

Девчонкам понравилась эта идея. Половину свободного дня почти все женщины из двух трупп, театральной и цирковой, обсуждали такую возможность. И всё спорили — удалось бы кому-нибудь распознать их или не удалось.

— Что толку болтать, — наконец сказала Мари. — По разговору, что ли, не ясно, знатная женщина или простая? И потом, даже если и можно такое устроить… всё равно никто не решится.

Все неохотно согласились с Мари. Симона, правда, сказала, что могла бы пойти на бал, будь у нее платье. Меллиса поспешила заверить "змею", что платья этого ей никогда не видать. И вообще, всё это глупости чистой воды. Однако прошло не больше часа, как Меллиса это сказала, и в один момент ее мнение изменилось. После обеда.

Никко соизволил наконец заговорить с ней. Меллиса собиралась его простить, поэтому даже обрадовалась. Но Никко говорил мало и неприветливо. Меллиса опять стала злиться на него. Когда "братик" снова намекнул на историю с героем-любовником, Меллиса обозвала его глупцом.

Никко обиделся:

— Ах, тебе умных и благородных надо? Иди, на балу погуляй, может, подцепишь кого-нибудь! Надо же, придумали! Глупее в жизни не слышал!

— И пойду! — взвилась Меллиса. — Пойду! Всё не так скучно, как тобой здесь сидеть.

— Так тебя и ждали во дворце, — засмеялся Никко.

Девчонка восприняла этот смех как оскорбление и как вызов. И она вдруг, внезапно, бесповоротно решила идти. Взять у театральной примадонны синее платье с голубым шлейфом из тафты, попасть на бал, очаровать всех, как в сказке, и заодно доказать Никко и всем прочим, что это рискованное предприятие еще как возможно!

Если уж Меллиса что-то решала, то остановить ее могло только извержение Везувия или Всемирный потоп. И то, теоретически. На практике, остановить или отговорить ее никому в мире пока что не удавалось…

* Дож (Doge — итал.) — титул правителя Венецианской республики (VII–XVIII вв.) Избирался пожизненно. Дожи правили также в Генуэзской республике.

Глава 17

Меллиса брела по набережной Большого канала и смотрела на странные вырастающие из воды дома. Их фундаменты и подвалы были сложены из грубого камня. У камней с черными скользкими боками и прожилками зелёно-бурых водорослей был очень унылый и старинный вид. Но верхушки домов были светло-жёлтого, песочного, жемчужно-серого цветов, с лёгкими ажурными балкончиками, оградками и башенками на крышах. Впереди расстилалось светлое зеркало бассейна Сан Марко.

Высоченная стрела прямой башни Ратуши и длинный прямоугольный фасад дворца с плоской крышей и тысячей готических башенок и колонн был виден Меллисе в просвет между домами. Ощущалось, что там светит солнце, царит шумное веселье, и вода отливает бирюзой. Здесь же улица была серой и пустынной, вода казалась зелёной и черной, а вся Венеция представлялась заколдованным спящим городом. Меллиса не понимала, как люди живут в ней в будни? Особенно зимой.

Девушка в роскошном платье шла пешком по узкому тротуарчику. Она не захотела идти ко дворцу Дожей через Пьяцетту: на набережной бурлила толпа, и Меллиса пошла в обход. Мимо нее бесшумно проскальзывали гондолы с красными и черными бархатными навесами. Их длинные тени быстро пролетали мимо. Гондольеры сегодня не пели для увеселения пассажиров. Все спешили куда-то. Каждый рулевой с длинным веслом был серьёзен, как Харон, скользящий в своём челне по водам реки Мёртвых. Совсем другими будут каналы, лодки и пассажиры через несколько часов. Вечером придет время Венеции поющей и романтичной.

Меллисс даже не смотрела на лодки. Она хорошо знала, что у нее нет денег на водное путешествие. Придется и возвращаться пешком, хотя это вовсе не к лицу такой знатной дамой, какой сейчас стала Меллиса. Но, думая о вечерней прогулке и всяких непредвиденных обстоятельствах, мадемуазель Из Корзинки взяла с собой нож. Он был спрятан под корсажем ее великолепного платья. Не ее, конечно, Эмилии, примадонны театра. У нее же Меллиса взяла театральную полумаску.

Платье было совершенно новое, тёмно-синего флорентийского шёлка. Подарок кого-то из богатых поклонников синьорины. На платье был широкий лазурного цвета шлейф. Всё это великолепие щедро украшала вышивка серебром. А маска оказалась простая, черная. С узкими прорезями для глаз. Меллиса считала ее слишком скромной.

Маска на карнавале — всё. Самое важное, даже важнее платья. Меллисс хотела бы, чтобы ее маска была тёмно-синей, из бархата, расшитая серебром, жемчугом и мелкими алмазами. И с черной ажурной вуалью, спускающейся почти до губ. Одно утешало артистку: на прилавках с карнавальными масками, множество которых попадалось ей по пути, подобного достойного ее чуда не было. Можно было не жалеть об отсутствии денег.

Меллиса ни о чём не жалела. Она давно уже успокоилась. Возбуждение и злость, толкнувшие ее в этот поход, испарились. Хотя она далеко не с радостным чувством приближалась ко Дворцу Дожей.

У его стен вместо карет теснились гондолы. Они покачивались тут же, на воде, в двух шагах от дворца. Парадный вход во дворец, через Порте дела Карте был ярко освещен.

До того времени Меллиса не думала, что у гостей должно быть приглашение. Теперь она увидела, как все, подходя к дверям, показывают старику в красно-золотой ливрее какие-то билеты. Меллиса отошла в сторонку и стала внимательно наблюдать.

Ей ничего не стоило украсть билет у кого-нибудь из гостей. Но вскоре она заметила, что дамы, проходящие в сопровождении кавалера, заранее считаются приглашёнными. У них не спрашивали никаких билетов.

Меллиса быстро нашла взглядом в толпе подходящего для себя кавалера. Она сняла пока что черную полумаску и надела маску любезной кокетки. Без единого слова с ее стороны, повинуясь только языку глаз, молодой человек предложил ей руку, и очень скоро Меллиса прошла вместе с ним внутрь.

Тотчас их захлестнула будоражащая кровь и воображение праздничность. Всё сверкало, шуршало, звенело, двигалось, и поначалу тяжело было разобрать, что происходит. Но когда Меллисе удалось оглядеться вокруг, она поняла, что сейчас будет танец. А это совершенно близкое и понятное для нее действо. Меллиса глубоко вздохнула, словно ныряя с головой в реку; надела маску; ее рука выскользнула из пальцев незнакомого молодого итальянца, и он больше ни разу за весь вечер не видел своей спутницы. А возможно и видел. Но разве мог он ее узнать в этом хороводе масок. Меллиса даже не узнала, как его звали. А может быть, сразу позабыла, даже если и слышала.

Ее закружил Карнавал. Партнёры не имели значения. Она свободно болтала со всеми встречными и не слушала их болтовню. Долго-долго всё было для нее одинаково весёлым, пёстрым и безликим. Она никого не знала, ее никто не знал, всё было легко и прекрасно. Долго-долго она бездумно кружилась во всех танцах, беседах и шествиях из зала в зал, на балкон, в домашний сад, снова в бальный зал… Пока наконец не начала различать действующих лиц.

Меллиса знала себя: прежде, чем почувствовать скуку и пресыщение, ее деятельному уму удавалось переключиться на другой предмет или хотя бы на другие грани того же предмета. Она никогда не скучала. Когда ей надоело просто глазеть по сторонам, оценивая роскошное убранство залы, глаза Меллисы стали смотреть по-другому. Невольно она поняла, что есть на карнавале персоны, которых узнают под любой маской, и все с ними считаются.

Дож и его приближённые всё время держались в стороне. Праздник вращался вокруг них, оставляя правителя Венеции и его свиту в центре своего колеса. И само колесо было послушно им. Музыка замолкала и возобновлялась по их желанию; повинуясь взгляду или слабому, почти незаметному жесту к ним приближались избранные гости.

Некоторые люди, по всей вероятности, не только веселились здесь, но и беседовали о делах. Их группки определялись тем, что были постоянно в центре маршрутов слуг с подносами, на которых стояло угощение и напитки.

Кроме деловых кругов, можно было легко определить семьи юных девиц на выданье. Их всегда приглашали танцевать и отводили после танца в одну и ту же точку. Колонна ли, столик, или бархатная скамеечка там находилась, но девушку отводили туда, передав снова в руки семьи, под охрану матушек, бабушек, тётушек и верных служанок, более грозно взиравших на кавалеров, чем любая строгая тетушка. Из-под их опеки и получали девицу для следующего танца.

Совсем по-другому вращались свободные гости, это Меллиса чувствовала по себе. Для нее в зале не было ни недоступных границ, ни укромного уголка. Она не чувствовала себя чужой, но жалела, что рядом нет никого из тех, кто знает ее без маски. Меллиса с грустью думала, что когда она расскажет друзьям о своём приключении, никто не сможет вспомнить этот бал вместе с ней. Да и представят они дворцовую роскошь и маскарадную круговерть не полностью и с трудом. Жаль…

Меллису совсем не волновало, что какой-то маркиз и два герцога собираются драться из-за нее. Она не принимала их игры и клятвы всерьёз. Себя Меллисс называла то княгиней, то баронессой, не назвав ни разу своего имени. Тех, кого следовало, все знали и так. Меллиса тоже быстренько изучила всех важных гостей и старалась не шутить с ними. Тем более, что под одной из масок ей почудились рыжие усы графа Рочелли, который вполне мог быть здесь. Меллиса следила издали за высоким военным в сером камзоле и гадала, он это или нет? Потом, рассердившись на саму себя за подобные глупые мысли, смело пошла навстречу опасности. Она даже танцевала с этим синьором и окончательно убедилась, что боялась напрасно. Это совсем не Рочелли. Ни этого голоса, ни манер Меллиса не знала. Она снова успокоилась и стала наблюдать за другой персоной, которая внушала ей настоящий живой интерес.

Это была молодая очень знатная дама в светлом платье. Она оказывалась в центре любой компании, к кому бы ни подошла. Знатнейшие хозяева маскарада оказывали ей знаки почтения, из этого Меллиса и заключила, что дама занимает весьма высокое положение в здешнем обществе. У незнакомки была самая модная причёска с широкими локонами по бокам, низкое декольте на платье и длинный широкий шлейф. Белокурые волосы переливались радужными блёстками из-за той особой пудры, которой посыпают свои причёски знатные дамы.

Меллиса удовлетворённо подумала, что ее собственная грива отливает иссиним блеском и так, без помощи фиолетовой пудры. Но это было слабым утешением, по сравнению с великолепием незнакомки. Впрочем Меллиса знала, как зовут даму — графиня Лоренца д’Армонти. Но это имя ничего бы ей не сказало, если бы обладательница имени не была так хороша.

Графиня держала в руке жёсткую полумаску на длинной тросточке. Этот бело-золотой предмет напоминавший сердечко иногда кокетливо прикрывал ее лицо, но чаще Лоренца д’Армонти оставляла свою красоту открытой. Она непринуждённо вращалась в собравшемся обществе, ее все знали, а она… неизвестно. Но каждый хотел быть замечен графиней. Меллиса видела в этой женщине такую же стать, как у своей подруги Эсмеральды. Хотя графиня была гораздо ниже ростом, но она не уступала в значительности королеве манежа.

Меллиса выбрала себе новую игру, стала следить за Лоренцей. Один раз Меллисе повезло: графиня уронила веер и, хотя тысяча мужских рук сразу сдала движение к нему, но Меллиса оказалась проворнее всех. Она небрежно подхватила веер и подала хозяйке. Возможно, это был поступок не по этикету, но Меллиса не могла удержаться. И тогда она услышала, как Лоренца смеется. Ах, какой прекрасный у нее смех. Серебряный, нисколько не жеманный, как у других знатных дам.

Графиня весело хлопнула одного из поклонников веером по руке.

— Мужчины! На что вы способны, если рядом есть мы? Ни видеть, ни слышать, ни вовремя повернуться вам не дано! О нет, драться друг с другом вы мастера, но с нами…

Меллиса давно упорхнула и слушала эти слова, стоя за колонной. Ей нравился даже смеющийся голос графини, грудной и очень приятный. Что-то смутно знакомое мелькало в ее итальянском выговоре. Меллиса не могла вспомнить, что, и это интриговало ее всё больше.

Графиня вышла на балкон дворца. Меллиса проскользнула за ней. Она увидела, что давно сгустился вечер. Поздний вечер — и Венеция светится огнями в тёмно-синем окружении неба и черно-золотой ряби залива. Меллиса беспокойно вдохнула прохладный сырой воздух. Не слишком ли далеко она зашла? Не слишком ли долго длится ее игра? В цирке ее наверное ищут…

"Нет. Все знают, куда я пошла. С дворцовых маскарадов рано не возвращаются. В конце концов, мне на всё наплевать! Хочу веселиться и буду!.."

Такое решение оставляло Меллисе полную свободу действий. Но танцевать ей уже не хотелось. Все изысканные яства и многие напитки она перепробовала. Проходя мимо больших зеркал, тенью скользя за графиней, Меллиса посматривала на свое отражение. Из двух проплывающих красавиц первая, в светлом, казалась ей более заметной и милой. Ничего не поделаешь. Себя Меллиса считала совершенно незаметной на общем пёстром фоне блестящих кавалеров и дам.

Немного погодя, графиня, переговорив с какими-то солидными господами, сказала, что ненадолго оставит их общество, поскольку все они смертельно скучны. Но после полуночи она вновь обещала осчастливить синьоров своим присутствием.

Лоренца д’Армонти покинула сверкающую хрусталём и золотом залу. Как любопытная кошка Меллиса последовала за ней. Держась в некотором отдалении от своего кумира, Меллиса прошла через залы и коридоры и вскоре увидела, что они остались только вдвоём.

Меллиса думала, что графиня Лоренца выйдет на улицу, сядет в гондолу и исчезнет, как ослепительный призрак этого карнавала. Но синьорина графиня позвала мавра-слугу с факелом и свернула в какой-то полутёмный внутренний ход.

"Подземелье!" — подумала Меллиса и пошла за ними, прячась в тени. Ей не было страшно. Меллиса только подумала, что такое приключение на балу и правда забавно. Куда интересней, чем отплясывать еще несколько часов подряд со всеми этими щёголями в карнавальных костюмах. С масками вместо лиц и бессмысленной болтовней на устах, вместо слов.

Не успела Меллиса хорошенько задуматься над тем, как она вернётся незамеченной из этого лабиринта, как впереди показалась полукруглая ниша, освещённая подвешенным к потолку фонарём. В нише оказалась огромная, окованная железом толстая дверь. Слуга приоткрыл дверь, впустил графиню, а сам остался на страже.

Меллиса наблюдала из-за поворота. Слуга, здоровенный коренастый детина, почти как Гран-Ринальдо, только черный, постоял пару секунд, зевнул. Потом взял факел и ушёл куда-то дальше по коридору. Меллисе страшно хотелось узнать, что скрывается за этой потайной дверью.

"Вероятно, потайная комната, что же еще? — уговаривала себя Меллиса. — Но зачем графиня с такими предосторожностями проникла сюда? Так интересно…"

Меллиса неслышно скользнула к самой приоткрытой двери и заглянула в щель.

Видно было не очень хорошо, но слышно — прекрасно. Меллисс видела, что в комнатке лицом к двери сидит высокий черноволосый мужчина. По голосам слышно, что там есть и другие господа. Графиня д’Армонти говорила с ними. Меллиса смотрела на ее белокурый затылок и край широкого полустоячего воротника, шитого жемчугом. Меллиса не очень хорошо понимала, что они говорят. Но зато сразу с удивлением поняла, что казалось ей знакомым в голосе прекрасной итальянки. Парижский выговор!

Беседа велась по-французски. И явно не для таинственности, а просто потому, что так им было удобней. Тем, кто сидел в этой тайной комнате.

— Ты немного задержалась, Лоранс, — сказал тот высокий мужчина, назвав графиню на "ты", что предполагало весьма близкое знакомство.

— Не важно. Главное, я узнала то, что хотела.

— Говорите, — потребовал еще чей-то дребезжащий голос, принадлежавший, наверное, пожилому мужчине. Меллиса его не видела. — Согласны они дать столько золота?

— А куда его превосходительство может деться? Мы оказываем поддержку в его испанских, вернее, противоиспанских кампаниях, он обязан платить. Если Венеция по-прежнему имеет виды на самостоятельную политику и торговлю. А я могу вас уверить, господа, имеет! И не собирается отказываться от них. А также от соглашения с Монсеньором. Вопрос только в мелочах. Дож торгуется относительно срока уплаты. Он хотел бы внести плату частями.

— Вы сказали, что Монсеньора интересует вся сумма целиком?

— Разумеется, — отвечала графиня.

Высокий господин в военном костюме вмешался в беседу. Он уже принял деловой тон и называл собеседницу только на "вы".

— Вы должны были напомнить, что французы не так несведущи в ядах семейства Медичи, как вероятно кажется его превосходительству. И в случае отказа…

— Таких мер не понадобится, — возразила графиня. — Я не упоминала об этой возможности. Его превосходительство отлично знает, что поддержка монсеньора кардинала дорого стоит. Нам, однако, придется задержаться здесь до конца карнавала. Им необходимо несколько дней, чтобы…

"Да здесь, кажется, заговор, — стоя под дверью, подумала Меллиса. — Если упоминают монсеньора кардинала, и это, конечно же, кардинал Франции, то мне здесь ни к чему оставаться. Пора выбираться из этого подземелья да и вообще из дворца. Лучше сейчас…"

Меллиса вздрогнула от звука шагов и хотела незаметно сбежать. Увы, всё закружилось у нее перед глазами от сильного удара, будто ей на голову упал низкий свод коридора. Но это был только кулак вернувшегося вовремя стражника. Меллиса видела, как все в комнате вскочили с мест и бросились к ней. Больше она ничего не успела заметить, но поняла, что пропала.