Масоны: Рожденные в крови

Глава 1 Разгул смерти

В 1347 г. за тысячу с лишним миль от Лондона орды татаро-монголов осадили укрепленную генуэзскую торговую факторию в Крыму. Внезапно ряды штурмующих стала косить какая-то неизвестная страшно заразная болезнь. Наверное, тут впервые и зародилась идея бактериологической войны, потому что монголы стали катапультировать за стены осажденной крепости трупы умерших от этой заразной болезни людей и животных.

Несколько месяцев спустя в Мессину на Сицилии из осажденной крепости прибыли генуэзские галеры, за которыми тянулся целый шлейф из умерших на веслах и выброшенных в море гребцов. Власти запретили корабельщикам сходить на берег, но те нарушили запрет, и «черная смерть» начала свое шествие по Европе. На континент она сошла вместе с корабельными крысами в портах Неаполя и Марселя. Из Италии чума перебралась в Швейцарию и Восточную Европу, где сомкнулась с волной эпидемии, прошедшей через Францию и Германию. В Англию зараза проникла через порт Дорсет. За два года чума скосила от 35 до 40 процентов жителей Европы и Британских островов.

Как всегда и всюду, развитию эпидемии способствовал ослабленный иммунитет населения, вызванный если не голодом, то плохим питанием. Сказались и неблагоприятные климатические условия: затяжные зимы и холодное дождливое лето повсеместно нарушили порядок полевых работ. Все летнее время 1315–1318 гг. шли проливные дожди. С неурожаем пришел голод. Местами еще удавалось что-то собрать с полей, и это позволяло людям какое-то время продержаться. Но в 1340 г. урожая практически не было. Наступило самое страшное время, когда вымирали целые графства.

Даже в благоприятные годы большинство населения страдало от недоедания. Основу его рациона составляли зерновые культуры, позволить себе мясную и молочную пищу могли очень немногие. Мясной рацион могла бы пополнить дичь, но охота оставалась привилегией лордов. Охота в господских лесах на оленя или даже зайца наказывалась поркой, а порой и смертью.

Первыми жертвами «черной смерти» становились дети моложе десяти-одиннадцати лет с неокрепшей иммунной системой и старики, чье здоровье с годами становилось слабее. Конечно, умирали десятки тысяч людей всех возрастов, но дети и старики шли во главе трагической статистики. Население активного трудового возраста также неумолимо сокращалось.

Под названием «черная смерть» скрывалась не одна болезнь, а целых три, и разносчиком всех трех были блохи. Болезнетворные бациллы поселялись в желудке насекомого. Когда блоха кусала свою жертву, которой чаще всего оказывалась крыса, бациллы проникали в кровь животного и заражали его. Когда крысы передохли, блохи переселились на других животных и на человека.

Чаще всего болезнь поражала лимфатические узлы, и тогда на человеческом теле, главным образом в паху и под мышками, появлялись ужасные вздутия и нарывы, так называемые бубоны, от которых и пошло название «бубонная чума». А «черной смертью» болезнь именовали из-за черных пятен, которыми покрывался умирающий. Язык тоже делался черным. Смерть наступала обычно на третий день.

Другая форма чумы, септическая, развивалась как болезнь крови, и человек погибал неделей позже. Самая заразная форма, быстрее остальных сводившая в могилу, была связана с поражением горла и легких, которые быстро воспалялись; больной харкал кровью, его терзали зловонная рвота и жуткие боли.

Никаких научных знаний об истоках и признаках этих заболеваний, о переносчиках заразы в те времена еще не было. Это порождало нелепые толки и слухи, и самым распространенным было убеждение, что чума — это наказание Божье. Находились отчаявшиеся, что кляли Господа за ниспосланное несчастье, и французский король Филипп IV предпринял шаги, чтобы пресекать богохульников, которые могли прогневить Всевышнего еще больше. Появились законы, карающие всякое кощунство жестоким наказанием. За первый случай такого преступления у человека отрезали нижнюю губу; за второй он лишался верхней; в третий раз ему вырывали язык.

То там, то здесь появлялись люди, громогласно кающиеся в грехах, которые описывались ими самими довольно неопределенно, но которые наверняка прогневили Бога так, что Он решил извести род человеческий. Эти грехи можно было искупить только тяжкими страданиями. Самобичевание, применявшееся и до этого в качестве меры покаяния, теперь превратилось в групповое истязание и самоистязание: толпы людей, бродивших по городским улицам под предводительством священников, до крови хлестали себя и друг друга узловатыми веревками и кнутами с металлическими гирьками. Многие носили тяжелые кресты на спинах и терновые венцы на головах.

Другие же осуществляли самые дикие затеи и предавались разнузданным оргиям. Они считали, что, если уж близится конец света, нужно вкусить все мыслимые удовольствия. Третьи обращали свои взоры и надежды к Сатане, раз Господь оставил народ Своею милостью.

Как это часто случалось в Средние века, в ряде мест в несчастье винили единственных проживавших рядом иноверцев — евреев. Хотя те умирали от чумы наравне со всеми, их обвиняли в том, что они хотят извести всех христиан, для чего отравляют колодцы и насылают страшную болезнь посредством тайных обрядов и заклинаний. Кровавые еврейские погромы захлестнули Францию, Австрию и больше всего — Германию, как это уже бывало в периоды подготовки Крестовых походов. В Страсбурге живьем сожгли двести евреев. В одном городке на Рейне всех евреев перебили, закатали в бочки и пустили вниз по реке. Евреи немецкого городка Эслинген, пережившие уже один погром, решили, что для них самих наступил конец света, и собрались в синагоге. Они сами подожгли здание и сгорели вместе с ним. Избежавших гибели евреев изгоняли из собственных домов, и те разбредались по свету, разнося свою культуру, а часто и эпидемию чумы. В Польше тоже были еврейские погромы, но они происходили местами, и в целом Польша оказалась безопаснее Германии. Немецкие евреи хлынули туда. Они пришли со своим немецким языком, который стал впоследствии самым распространенным еврейским диалектом — идиш. Так появилась польская община евреев-ашкенази.

Ужаснее всего от чумы пострадали города, чему способствовала скученность населения и полное отсутствие санитарии. Горожане, спасавшиеся от чумы, разносили заразу по сельской местности. Деревни вымирали, поля зарастали сорняками, скот без присмотра бродил по окрестностям опустевших сел, пока не погибал следом за хозяевами. Каноник аббатства Святой Марии в Лестере насчитал на одном пастбище гниющие останки пяти тысяч овец. Когда чума пересекла проливы и достигла Англии, ее население составляло четыре миллиона человек. Ко времени затихания эпидемии число жителей там не достигало и двух с половиной миллионов.

Весть об опустошении Англии эпидемией чумы дошла до Шотландии. Шотландцы сразу поняли, что истребление их извечного врага, конечно же, является Божественным отмщением. Они решили помочь осуществлению карательных планов Всевышнего и напасть на ослабленного противника. Раздался клич о сборе боевых кланов в пограничном Селкеркском лесу, но не успело шотландское войско выступить в поход на врага, как чума поразила и их лагерь, унеся за пять дней жизни пяти тысяч воинов. От завоевательных планов пришлось отказаться, уцелевшие собрали больных и умерших в обозы и повернули назад. Но слух о намеченном нападении шотландцев дошел до англичан, они двинулись на север отразить готовящееся нападение и успели вовремя: шотландское войско было полностью истреблено и рассеяно.

Происходили невероятные вещи: в то время как смертность среди всего населения Европы достигала рекордного уровня, война Франции и Англии продолжалась. Каждая сторона рассчитывала на то, что противник окажется слабее. Войска нуждались в амуниции и припасах, которые производились ремесленниками и крестьянами, а треть их вымерла. Армиям нужны были деньги, но население и производство, откуда поступали налоги, сокращалось. Когда через несколько лет эпидемия чумы затихла, мир был уже совсем другим, непохожим на прежний: низшие классы почувствовали свою силу и значение.

Вступил в силу нерушимый закон спроса и предложения, поломать который без опасных последствий было невозможно. На этот раз он пошел во благо простому труженику — фермеру и ремесленнику. В темные годы Средневековья отдельный индивид был совершенно беспомощен. Главной заботой человека было поддержание жизни, и он добровольно шел в услужение к более сильному, стараясь получить его покровительство и защиту. Эти сильные, в свою очередь, искали защиты и покровительства у еще более сильных. Так выстраивалась феодальная система.

Некоторые крестьяне переходили с положения простого крепостного раба на положение ленника, работавшего на выделенной ему земле, за что он должен был обрабатывать также господскую землю. Условия отработки у разных землевладельцев были разными и многообразными. После смерти крестьянина его лучшая скотина отводилась на двор землевладельца, а следующая за ней по упитанности — священнику. Сам крепостной и члены его семьи могли жениться или выйти замуж только с разрешения хозяина и за определенную плату. Помимо обязательных дней отработки на барина, обычно два-три дня в неделю, крестьянина могли вызвать на неурочную работу, которую прозвали «веселая барщина». Крестьянин должен был испрашивать разрешение на заготовку дров или леса для починки дома, даже собирать навоз на дорогах и тропах он не мог без особого на то разрешения.

Главным препятствием на пути к свободе было старинное правило, ограничивающее его свободу передвижения. Крестьяне были обязаны постоянно находиться по месту своего рождения, они жили в поселках, состоявших из группы домов, которые назывались «вила», откуда происходит английской слово вилидж — «деревня». Самих жителей таких деревень называли виллэн, или «селянин», «крепостной», откуда происходит другое созвучное ему английское слово виллан — «деревенщина», «злодей».

Когда в Англию пришла «черная смерть», значительная часть угодий обрабатываемой земли принадлежала Церкви. Одни владения были куплены Церковью, другие дарованы королем. Обширные земли Ордена тамплиеров после обрушившихся в 1312 г. на орден репрессий папы Климента V перешли в руки рыцарей Святого Иоанна — госпитальеров. В собственности монашеских орденов были тысячи крепостных и виллэнов. Помещикам и монастырям не хватало тех денег, которые поступали в обмен на барщину, и состоятельные крестьяне получили возможность за определенную сумму выкупить себя. На свою беду, многие из получивших свободу не предусмотрели, что впоследствии свое право им придется отстаивать в суде, и не позаботились о своевременном получении документов об освобождении из крепостной неволи. А Церковь заявила твердо: если освобождение надлежащим образом не оформлено, оно считается недействительным. Всякий иной способ обретения свободы рассматривался как посягательство на неприкосновенную собственность Церкви.

Чума унесла более трети рабочих рук. Нехватка рабочей силы взвинтила все цены, особенно на изделия тонких ремесел. Сократилось число башмачников, ткачей, плотников, каменщиков и кузнецов. Упал сбор налогов, деньги падали в цене.

Наступили золотые деньки для бывших забитых крепостных. Земля оставалась необработанной, землевладельцы лишились доходов. Впервые за всю историю крестьянин оказался в дефиците, он мог теперь торговаться, требовать и добиваться большей доли урожая и лучших условий жизни. За сверхурочную работу он мог получать двойное и даже тройное вознаграждение. Крестьяне стали покидать свои деревни в поисках лучшей доли, что не могло не раздражать помещиков и других землевладельцев.

Чтобы исправить это положение и вернуть все на круги своя, английский парламент в 1351 г. принимает Статут о рабочих. Первоначально закон устанавливал трудовые расценки на уровне, существовавшем до чумы, но на этом законодатели не остановились. Они не просто твердо зафиксировали эти расценки (два с половиной пенса за обмолот квартера[1] ячменя, пять пенсов за косьбу акра зерновых и пр.), но ввели закон, согласно которому сельскохозяйственный рабочий шел на рынок со своим орудием труда в руках, а договор о найме должен был заключаться только принародно и в присутствии свидетелей. Дополнительное стимулирование труда, например питанием, запрещалось. Контракты заключались уже не на день, а на целый год. Дважды в год крестьянин должен был приносить управляющему и констеблю деревни клятву в том, что не будет нарушать установленные правила. Пока работа по условленной цене не была закончена, он не имел права покидать село. Всякий отказавшийся от дачи клятвы или нарушивший ее три дня содержался в колодках, пока не соглашался подчиниться требованиям нового закона. Такие колодки позора были установлены в каждой деревне.

Не обошли власти вниманием и ремесленников. Статут устанавливал дневной заработок в три пенса для плотника, в четыре пенса для каменщика, в три пенса для кровельщика. Все шорники, ювелиры, кожевники, портные, башмачники должны были получать за работу столько, сколько им платили за четыре года до эпидемии чумы, и с них также брали клятвенное обещание подчиняться этому требованию. За первое нарушение ремесленника отправляли на 40 дней в тюрьму, за каждое последующее срок заключения удваивался.

Статут о рабочих упорно вводился в практику, для чего прилагались большие усилия, однако он оказался нежизнеспособным. Он был направлен против черного рынка труда, но продавцы и покупатели быстро научились обходить запреты. Экономическое положение стало еще хуже. Старые и больные покидали рынок труда, а молодого пополнения практически не было: сказывалась высокая детская смертность во время чумы. Инфляция продолжала расти. Крестьянство нищало. Не в лучшем положении находились и низшие слои духовенства. Князья Церкви, ревниво следившие за сохранением своих доходов и вынужденные содержать папский двор, доходы которого подрывались борьбой с претендентами на престол Святого Петра, не заботились о младшей братии. Деревенское духовенство влачило полуголодное существование и отлично понимало настроение своей паствы, разделяя их ненависть к духовным и гражданским властям.

В 1337 г. началась Столетняя война, что потребовало новых расходов и новых солдат. Эта война изменила характер ведения боевых действий: на смену столкновению массы людей, рубящих, колющих и сшибающих с ног друг друга в рукопашном бою, пришло более усовершенствованное оружие, позволившее убивать на расстоянии. В ходу по-прежнему оставались луки и стрелы, но они были малоэффективны против закованного в латы воина и бессильны против мощного «танка», каковым служил на поле боя конный рыцарь. Его мощь заключалась не столько в оружии самого всадника, сколько в его боевом коне-тяжеловозе, который нес на себе целую гору рыцарского вооружения, собственную броню и тяжелые боевые подковы. Никакая пехота не могла противостоять удару такого тарана. Лошадь была обучена в свалке боя рвать противника зубами и бить его тяжелейшими копытами.

Потом появился самострел-арбалет, ставший реальной угрозой для закованного в железо рыцаря. Портативный небольшой лук, изготовленный из многослойного дерева, кости и рога, выбрасывал короткую и крепкую стрелу, способную пробить латы. Теперь рыцарь-аристократ на поле боя мог быть сражен человеком, которому в обычной обстановке он бы и руки не подал, а то еще хуже — человеком низшего сословия. Это было несправедливо по отношению к лорду, а что несправедливо для лорда, то противно Божьей воле. Папа запретил применение арбалетов против христиан, но запрет этот никогда не соблюдался полностью, поскольку ему всегда сопутствовала молчаливая оговорка: это оружие не будет применяться, пока не станет единственным средством добиться победы.

Впрочем, арбалет тоже не решал всех проблем. У этого вида оружия было два недостатка. Во-первых, он стрелял на небольшое расстояние. Во-вторых, заряжать его было непросто. К нему приделывалась особая скоба, чтобы стрелок мог упереться в него ногой, натягивая тетиву на боевой взвод. Эта операция была не только долгой, но еще требовала немалой силы. Целиться и производить выстрел тоже нужно было уметь. Кроме того, арбалет сам по себе был сложен по устройству и довольно дорог. В доме простого крестьянина, на ком лежала обязанность нести военную службу у своего феодала, таких вещей не водилось. Арбалетчиками стали наемники.

Нанять арбалетчиков можно было только за деньги, феодальные отношения тут роли не играли. В битве 1346 г. под Красси арбалетчиками на стороне французов были исключительно генуэзские наемники. Другая сторона сражения, англичане, уже могли продемонстрировать новое оружие, которое сразу затмило своей эффективностью арбалет. Это был так называемый длинный английский лук. Я пишу «так называемый», потому что это было изобретение ирландцев. Его появление в сражении под Красси буквально потрясло Европу. Вряд ли французам удалось скоро забыть страшные потери того сражения: более полутора сотен закованных в латы герцогов, баронов и рыцарей пали в том бою. И этот факт круто изменил лицо всего европейского общества. До того считалось в порядке вещей, что рыцарь может погибнуть от руки равного по положению и происхождению рыцаря. Тут же сотни высокородных аристократов пали жертвой горстки простолюдинов, вооруженных деревяшками с натянутой тетивой. В наше время трудно даже представить ту степень сословной разобщенности, какая существовала в те далекие времена. Рыцарь в боевых доспехах был для крестьянина почти сверхъестественным существом, на него смотрели как на жителя иного мира, почти как на божество. Никто не смел и подумать стать с ним вровень, и вот ореол божественности исчез. У аристократов появились все основания крепко задуматься, сидя перед каминами в своих замках, а крестьянин обрел наконец чувство собственного достоинства. Этим своим открытием он делился, пока еще шепотом, со своим соседом, но мысль уже появилась, чтобы со временем стать убеждением.

Характер сражений стал иным, но монархия настойчиво продолжала войну, начатую в 1337 г. Единственным средством решить эту задачу были налоги, налоги и еще раз налоги. Это обернулось новыми бедствиями для народа: с помощью правоведов землевладельцы обратились к старым законам, согласно которым только владелец земли мог эксплуатировать труд проживающего на его земле крестьянина, ограничивать его свободу и распространять свою власть на прямых потомков своего крепостного. Были подняты все метрические записи и церковные книги в поисках доказательств того, что мать или бабушка крестьянина была крепостной или виллэн, что безоговорочно возвращало его и всех его наследников в подневольное положение. Выигрывали от этого только бароны-землевладельцы. Самым крупным землевладельцем той поры была Церковь, к ней больше всего и сгоняли отовсюду сельских тружеников как к истинному и «законному» владельцу. В народе зрела ненависть к церковникам, отнимавшим у них последнюю свободу, и эту ненависть подогревало обнищавшее безземельное сельское духовенство.

Джон Уиклиф, священник и богослов из Оксфорда, встревожил своих коллег намного больше, чем ожидал, когда выступил с предложением реформировать церковные порядки. Его возмущали продажность Церкви и ее стяжательство, в которых, по его мнению, погрязли святые отцы, забыв о своем изначальном пасторском долге. Дж. Уиклиф считал, что человек может обращаться к Богу напрямую и не нуждается при этом в посредничестве священнослужителя. По его мнению, распоряжаться душой человека может один Господь. Он говорил, что, поскольку король несет прямую ответственность перед Богом, ему не требуется посредничество папы. Самые скандальные утверждения Уиклифа состояли в том, что христианские таинства, свершаемые священниками-греховодниками без должного благочестия, не имеют благодати и что папа ничуть не лучше всех остальных священнослужителей. Более того, Уиклиф перевел Библию с латинского языка на английский, чтобы каждый человек мог иметь доступ к текстам Священного Писания, ибо там все сказано и никаких толкований не требует. При этом, подчеркивал он, в Библии ни слова не говорится о папе.

Такой выпад против Церкви не мог остаться без ответа, и Уиклифа вызвали на суд в собор Святого Павла по обвинению в ереси. Ему удалось избежать казни, и это можно объяснить лишь тем, что в защиту его выступили огромные толпы людей. Богослова потихоньку сместили с занимаемого поста и выслали доживать дни в маленьком сельском приходе в Луттерворте. Там он не отказался от своих критических идей, но теперь вместо своих коллег-священников стал обращаться к простым людям, которые всегда были готовы его выслушать. У него появились последователи, которые, став бродячими проповедниками, разносили его идеи по городам и весям.

Еще больший шум во внутренней жизни Англии вызвал Джон Болл, которого французский хроникер Жан Фруассар называл «сумасшедшим проповедником из Кента». Болл проповедовал классовое равенство и отмену всяких привилегий, в том числе и для Церкви. Он требовал проведения земельной реформы, считая, что крупные землевладения должны быть ликвидированы, а земля распределена между теми, кто ее обрабатывает. С 1360 г. Болл и его последователи вели активную пропагандистскую кампанию этих взглядов в центральных и юго-восточных областях Англии, проповедуя идеи равенства всех людей перед законом и необходимость перераспределения собственности или введения общего пользования ею. Церковные власти подвергали Болла аресту несколько раз и в конце концов отлучили от Церкви и засадили в Мейдстонскую тюрьму в Кенте, находившуюся в ведомстве английского архиепископа.

В 1377 г. римским папой стал Григорий XI, с именем которого в Англии были связаны надежды на окончание французского влияния на Святой Престол. Однако значительную часть постов в церковной иерархии по-прежнему занимали французы, а их чаяния были совсем другого содержания. В те времена многие английские кардиналы были французами, и соплеменник в Авиньоне, где тогда размещался папский двор, их вполне устраивал. Когда на следующий год папа Григорий XI умер, римляне выступили с требованием возвести на престол папу-итальянца. Они своего добились, и папой стал Урбан VI. Французские кардиналы объявили избрание Урбана незаконным и избрали собственного папу, который правил под именем Клемента VII, находясь в Авиньоне. Это было время Великой схизмы (раскола, когда одновременно существовали два и даже три папы), растянувшейся на долгие годы. Внутрикатолическая схизма сопровождалась политическим расколом: авиньонского «антипапу» Клемента VII поддерживали Франция, Шотландия, Португалия, Испания и некоторые германские правители, а за римского папу Урбана VI встали Англия, Венгрия, Польша и немецкий правитель Великой Римской империи. Каждый из пап отлучил от Церкви сторонников своего врага, лишив их Святого Причастия, так что все христиане Европы были прокляты и лишены небесного покровительства волей того или иного папы. Это повлекло за собой серьезные последствия. Известен, например, случай, когда английское войско, поддерживавшее римского папу, захватило женский монастырь, верный папе авиньонскому. Солдаты и их духовники, будучи уверены, что бедные заблудшие монашки не пользуются защитой ни духовной, ни светской власти, не видели никаких препятствий к тому, чтобы разграбить монастырь и изнасиловать всех его обитательниц. И согласно тогдашним правилам, им даже в голову не пришло покаяться в содеянном.

Итак, Англия пребывала в состоянии непрекращающейся войны, сопровождавшейся стремительно растущей инфляцией и попытками вернуться к крепостному праву, великой схизмой в Церкви, в результате которой все жители Англии оказались отлученными от Церкви, растущим недовольством в среде низшего духовенства и страданиями народа от невиданного доселе налогового бремени. Страна напоминала пороховую бочку. Весной 1381 г. правительство развернуло новую кампанию ускоренного сбора налогов, и взрывной фитиль был зажжен. Через несколько дней последовал страшный взрыв.

Глава 2 «Ибо сейчас время воевать»

Энциклопедия «Британника» называет это восстание «удивительно стихийным». В истории XIV в. Барбары Тачмен, озаглавленной «Отдаленное зеркало», говорится, что «восстанием явно кто-то руководил». Уинстон Черчилль пошел дальше. В книге «Рождение Британии» он пишет: «Все лето 1381 г. продолжалось всеобщее брожение. Но за ним стояла организация. Агенты сновали по селам центральных районов Англии, поддерживая связь с неким Великим обществом, якобы собиравшимся в Лондоне».

Искры восстания старательно раздувались, и наконец прозвучал сигнал к выступлению. Отлученный от Церкви Джон Болл содержался в Мейдстонской тюрьме в Кенте, но письма от него и его последователей наводнили страну. В те времена грамоту знали только служители Церкви, значит, письма эти получали именно они, и они же передавали их смысл другим. В письмах содержался призыв к дружному выступлению, так что мнение, будто восстание было бесконтрольным порывом сотен тысяч измученных людей, можно спокойно исключить из рассмотрения. Вот выдержка из письма Джона Болла: «Джон Болл приветствует весь честной народ и возглашает: он ударил в колокол. Отныне — право и сила, сноровка и воля! Бог в помощь каждой мечте. Время пришло». А вот что писал священник Джак Картер: «Велика нужда для вас во вспомоществовании Господнем в каждом вашем деянии. Ибо настало время войны». И еще — из письма священника Джака Трумана: «Джак Труман возглашает вам, что слишком долго властвовали нами ложь и вероломство, истина же заперта была под замок, и надо всею паствою царила ложь… Господь несет нам облегчение, ибо время пришло».

Одно письмо «священника Святой Марии» Джона Болла заслуживает быть приведенным полностью. Старинный среднеанглийский язык нисколько не затемняет ясного смысла его послания: «Джон Болл, служитель Пресвятыя Марии, приветствует весь честной народ и заклинает его именем Троицы — Отца, Сына и Святаго Духа — твердо стоять сообща в духе истины и действовать на благо истины — и тогда истина будет в помощь ему. Гордыня владычествует ныне, и алчность заступает все пути, и разврат без стыда, и бессовестное обжорство процветают. Зависть с изменою царствуют, и леность в чести великой. Господь поможет, ибо время пришло, аминь».

Во всех письмах фигурировал призыв, который мог служить общим для всех сигналом к выступлению — «время пришло». Но были и другие признаки организационных мероприятий и подготовки большого события.

В Эссексе вследствие новых и еще более жестких мер по сбору третьей подушной подати произошел бунт. Инициатором сбора нового налога, для чего туда были посланы специальные уполномоченные, был монах-францисканец по имени Джон Легг. Эта идея стоила ему головы несколько недель спустя.

Уполномоченные взялись за дело с большим рвением. Некоторые даже выявляли у девушек наличие девственной плевы, отсутствие которой свидетельствовало о половой зрелости к 15 годам, когда молодые женщины уже облагались налогом. Отец одной такой девушки, Джон из Дептфорда, был арестован за то, что ударил сборщика налогов, который заставил девушку раздеться, чтобы убедиться в наличии у нее лобковых волос, бывших признаком обязанности платить подушный налог.

В ряде случаев призывы вносить подать селяне оставляли без внимания, а то просто избивали сборщиков налогов. Так, некий крупный помещик, Джон де Бамптаун, устроил контору в городе Брентвуд графства Эссекс и потребовал всех мужчин окрестных селений явиться к нему с полными списками членов своих семейств и с полной суммой причитавшегося налога. К нему явились около сотни человек и заявили, что денег у них нет и ничего платить они не намерены. Поначалу де Бамптаун приказал двоим стражникам арестовать строптивцев и бросить их в застенок. Но толпа набросилась на королевских чиновников, и де Бамптаун посчитал за счастье, что ему позволили целым и невредимым удрать в Лондон.

Для расследования этих событий в Эссекс прибыл главный мировой судья сэр Роберт Билкнеп, запасшийся обвинительным заключением и оформленными письменно показаниями свидетелей. Несмотря на солидную прокурорскую подготовку Билкнепа, его встретили ничуть не лучше, чем предшественника. Жители схватили королевских представителей и заставили Билкнепа раскрыть имена тех, кто свидетельствовал против обидчиков де Бамптауна. Узнав имена предателей, бросились их искать. Тем, кого поймали, тут же рубили головы, которые выставили на шестах в назидание другим. Тех же, кому удалось скрыться, покарали заочно: имущество разграбили, а дома сожгли. Что касается самого мирового судьи, то его ославили как предателя короля и всего королевства, но все-таки пощадили и отпустили с миром. Однако сопровождавших его трех чиновников задержали и, признав в них тех же лиц, что сопровождали де Бамптауна, обезглавили.

Еще более серьезные события развернулись в соседнем с Эссексом графстве Кент, расположенном по другую сторону Темзы. Туда, в село Грейвсенд, явился рыцарь из королевского окружения по имени Саймон Бэр-ли и предъявил свободному селянину Роберту Беллингу бумаги, свидетельствующие о его происхождении из крепостных семейства Бэрли. Чтобы Беллинг сохранил свободу, рыцарь потребовал у него триста фунтов серебром откупных. Жители Грейвсенда пришли в ярость от претензий Бэрли и от размера откупных, который означал для Беллинга полное разорение. Однако королевский пристав арестовал Беллинга и заключил его в темницу ближайшего Рочестерского замка. Одновременно в Кент прибыла налоговая комиссия наподобие той, которую возглавлял Роберт Билкнеп в Эссексе: это был королевский пристав, уже известный нам францисканец Джон Легг, в сопровождении стражников и с приказом о наказании ряда жителей графства. Комиссия планировала провести судебное разбирательство в Кентербери, но горожане выгнали чиновников.

Когда известие о случившемся разошлось по селам, жители Кента стали собираться в городе Дартфорд. Из Эссекса к ним на лодках прибыла подмога. Если об особой организованности этого выступления говорить не приходится, то хорошая дисциплина там была налицо: руководители движения дали команду, чтобы жители прибрежной полосы в пределах тридцати шести миль не покидали свои дома, дабы защищать территорию в случае внезапного нападения со стороны Франции.

Толпа из Кента двинулась к Лондону, но не в сам город, а к Рочестерскому замку, где потребовала освободить Роберта Беллинга. Не прошло и дня, как смотритель замка без сопротивления впустил восставших внутрь. Они освободили Беллинга, а заодно и всех других заключенных, затем двинулись на юг, на Мейдстон, куда вступили 7 июня. Там к ним присоединились новые толпы людей и среди них человек по имени Уолтер Тайлер. Он сразу выдвинулся в руководители и возглавил многотысячное движение, получившее название «Восстание Уота Тайлера». О его предшествующей жизни ровным счетом ничего не известно, как не известно и то, каким образом совершенно неорганизованная толпа в один миг признала в Уолтере своего руководителя, стоило ему только появиться.

Первым шагом Тайлера было освобождение Джона Болла, Йоркского проповедника Девы Марии, которого держали в Мейдстонской церковной тюрьме и который с этого момента становится неофициальным капелланом всего движения.

Минуя Лондон, Тайлер направил своих людей на восток, в Кентербери, резиденцию главы английской Церкви. Первые же шаги восставших, которые в понедельник 10 июня вступили в Кентербери, ясно говорят, что Тайлер с самого начала планировал вести свое дикое войско на Лондон. Ворвавшись в кафедральный собор, тысячи восставших стали требовать от монахов, чтобы те избрали из своей среды нового архиепископа, потому что действующий местоблюститель[2] — «предатель и должен быть казнен за вероломство», что с ним и случится через несколько дней. Затем повстанцы потребовали выдать им других «предателей» в этом городе. Указали на трех человек, которых тут же отыскали и на месте обезглавили, после чего покинули город, допустив в свои ряды пять тысяч из числа жителей Кентербери, который также находился в прибрежной полосе и для его обороны от французов требовались определенные силы.

В тот же день, 10 июня, когда Тайлер захватил Кентербери, толпы восставших в Кенте разграбили и сожгли цитадель рыцарей-иоаннитов, собор Крессинг. Этот богатый монастырский комплекс был дарован в 1138 г. рыцарям-тамплиерам Матильдой, женой короля Стефана. Когда Орден тамплиеров был разгромлен папой Клементом V, вся собственность ордена в Англии, включая монастырь Крессинг, перешла в руки Ордена иоаннитов. По всей стране Церкви принадлежала треть всей земли, и она понесла большой урон от волны крестьянских восстаний. Но ни один монастырь и ни один монашеский орден не подвергся такому жестокому нападению и грабежу, какие выпали в этот и следующие дни на долю Ордена иоаннитов. Казалось, монахи-госпитальеры были самыми заклятыми и ненавистными врагами крестьян-бунтарей.

Одиннадцатого июня мятежные толпы из Эссекса и Кента двинулись на Лондон. На пути они совершали многочисленные поджоги, казни и разрушения, но порядок и дисциплина у них были таковы, что обе колонны, насчитывавшие вместе более ста тысяч человек, за два дня преодолели путь в семьдесят миль и практически одновременно вступили в столицу.

Четырнадцатилетний король Ричард II, предупрежденный о приближении восставших, покинул Виндзорский замок и укрылся в Тауэре, самой мощной крепости Англии, вместе со своими приближенными и архиепископом Кентерберийским. В той же компании оказались вельможи низшего ранга, в том числе главный судья Роберт Билкнеп, неудачливый сборщик налогов Джон Бамптаун и ненавистный королевский пристав францисканец Джон Легг. У каждого из них были основания бояться за свою жизнь, попадись он в руки двигавшихся на столицу восставших.

Двенадцатого июня толпы из Эссекса и Кента подошли к пригородам столицы. Со всего Лондона к ним потянулись единомышленники и сочувствующие. Повстанцы разгромили дворец архиепископа, уничтожив все его убранство и обнаруженные там документы. Глядя из Тауэра на свой горящий дворец, архиепископ, вернув королю Большую печать, обратился к нему с просьбой освободить его от обязанностей королевского канцлера.

Между тем повстанцы крушили долговые тюрьмы и направили к королю делегацию с требованием выдать им головы пятнадцати человек. В списке смертников — епископ Кентерберийский, настоятель Ордена иоаннитов, главный судья Билкнеп, сборщики налогов Джон Легг и Джон де Бамптаун. Королевский совет, разумеется, с требованием восставших не согласился, и повстанцы двинулись к столице. Удивительно, но никакой охраны на главных городских воротах не оказалось, Лондонский мост был опущен, и восставшие свободно вошли в город.

Продвигаясь по городу, они ничего не тронули, пока не вышли на Флит-стрит. Там они захватили местную тюрьму и выпустили всех заключенных на воду, а затем уничтожили две кузницы Ордена иоаннитов, которые некогда были отняты у тамплиеров. Вместе с жителями столицы часть пришедших бунтовщиков направилась к Савойскому дворцу ненавистного дяди короля, Джона Каунтского, разгромив по пути несколько домов, которые считались собственностью Ордена иоаннитов. Савойский дворец был разнесен в пух и прах. Мебель, статуи, картины были разбиты, ковры, гобелены и гардины сожжены, драгоценности перемолоты в пыль. Само здание под конец было разрушено, для чего в него заложили несколько бочонков пороха.

Покончив с Савойским дворцом, повстанцы приступили к весьма методичному разрушению владений иоаннитов от Флит-стрит до Темзы, не забыв и о строениях, сданных орденом в аренду адвокатам, служащим в королевских учреждениях по соседству с Вестминстером. Здания и постройки подверглись варварскому разрушению, все бумаги были сожжены, а всякого, кто пытался протестовать, убивали на месте. Так поступили со всеми владениями иоаннитов за единственным исключением: вещи и бумаги, находившиеся в главном храме иоаннитов, не стали жечь внутри храма, а вынесли все на открытое место и предали огню там. Погромщики явно не желали повредить сам храм. Объяснение этому простое: храм ранее принадлежал тамплиерам и считался их главным собором, а после уничтожения их ордена был передан иоаннитам. Даже сегодня этот район Лондона носит название Темпл, а храм стоит по сей день.

Громя по пути тюрьмы и освобождая узников, толпа направилась в Тауэр, требуя у короля аудиенции. Получив отказ, восставшие осадили крепость. Вожаки восстания разослали своим подручным распоряжение находить и казнить всех членов королевского суда, чиновников казначейства, судей и адвокатов и вообще всех, кто умел читать и писать. В те времена Церковь была настоящим монополистом на знатоков грамоты и письмоведение, так что главной жертвой восставших были, так сказать, представители административных служб Церкви, на которых лежала также основная часть обязанностей «канцелярской службы» королевского правительства.

Король и его приближенные были в полной растерянности, не зная, что делать и что предпринять. Наконец они приняли решение. Оно не было силовым, потому что силы у них отсутствовали. Но они вооружились коварством и обманом. Город был оповещен, что на другой день, то есть в пятницу 14 июня, король и его советники вступят в переговоры с восставшими и все их требования будут удовлетворены. Обещания были даны с легкостью, потому что выполнять их никто не собирался. Местом встречи было назначено открытое поле Майленд за городской чертой вблизи Алдгейта. Замысел строился на том, чтобы выманить восставших из города. Основная их часть покинула столицу, но Уот Тайлер со своим главным помощником Джеком Строу и сотней преданных людей остались в городе. С ними находился и главный капеллан восставших Джон Болл. У руководителей восстания было дело поважнее, чем переговоры с королем об освобождении крепостных и подневольных крестьян.

Король тем временем направился на встречу с восставшими на Майленд. Летописцы сообщают, что его сопровождали графы Кентский, Уорвикский и Оксфордский, мэр Лондона и «многие рыцари и сквайры». Что не указано в летописях, так это причина отсутствия в королевской свите двух виднейших придворных: архиепископа и королевского канцлера Саймона Садбери, а также сэра Роберта Хейлза, настоятеля Ордена иоаннитов и одновременно казначея короля.

Восставшие выдвинули два требования. Первое: им дается право разыскать и казнить всех предателей короля и простого народа. Второе: ни один человек не должен быть крепостным и подневольным у другого человека. Каждый англичанин должен быть свободен. На первое требование король ответил согласием, однако при условии, чтобы всех таких обвиняемых предъявили ему лично для вынесения приговора. Что же касается требования всеобщей свободы от крепостной зависимости, то тридцать королевских писцов тут же приступили к изготовлению отпускных грамот на вольную жизнь.

Стоило королю покинуть город, как Тайлер, Строу и Болл занялись совсем другим делом. В это трудно поверить, но в их планы входило взятие Тауэра, хотя с ними было лишь несколько сотен плохо вооруженных сообщников, а Тауэр представлял собой самую неприступную крепость Англии. Охраняли замок профессиональные солдаты и сотни опытных лучников под командованием архиепископа Садбери и, что представляется еще более важным, главы рыцарского Ордена иоаннитов Роберта Хейлза.

Без сомнения, и здесь имели место тайный заговор и свои люди внутри крепости. Когда Тайлер со своими сторонниками подошел к Тауэру, ворота крепости были открыты, мост опущен, а железная решетка поднята. Ни один из современников, вспоминая эти события, не упоминает о каком-либо сопротивлении или стычке.

В крепостном соборе архиепископ служил мессу в присутствии монахов-иоаннитов и других обитателей Тауэра. Архиепископа сбили с ног, схватили и поволокли из Тауэра. Так же поступили с главным иоаннитом и францисканцами Джоном Леггом и Вильямом Эплтоном. Под рев и победные крики собравшейся толпы всем схваченным поотрубали головы, водрузили их на шесты и выставили на Лондонском мосту. Чтобы особо выделить голову Кентерберийского владыки, к ней гвоздем приколотили его митру.

Казнив главных врагов, толпа стала обшаривать Лондонской квартал в поисках новых жертв. К моменту, когда кровавый разгул стал затухать, было обезглавлено 160 человек.

Пока бунтовщики рыскали по городу, их руководители сделали еще один, казалось бы неожиданный, шаг. Уот Тайлер собрал небольшую группу, которую возглавили Джек Строу и житель Лондона Томас Фарндон, и направил ее за шесть миль от города со специальным заданием уничтожить имение иоаннитов Хайбери.

Весть о страшных делах в Тауэре и Лондоне докатилась до Майленда, и король со своей свитой направился в Лондон. Они не поехали в Тауэр, а отправились в королевский замок Бейнард, где клерки продолжали выписывать вольные бумаги. Многие повстанцы, взяв эти бумаги на себя и своих близких, уже подались по домам.

История не сохранила всех деталей происходивших событий, но известно, что король и бунтовщики вновь договорились встретиться на следующий день, 15 июня, на площади Смитфилд. Повстанцы собрались на одной стороне площади, а король со свитой остановился на противоположной — возле больницы Святого Варфоломея.

То, что произошло потом, обычно описывают как следствие дерзкого поведения Уота Тайлера, однако все это больше напоминает хорошо рассчитанный план королевского окружения. Ведь известно, что в случае численного перевеса противника можно его победить, лишь убив предводителя. Именно так здесь и случилось. Мэр Лондона Вильям Уолворт подъехал к толпе повстанцев и пригласил Уота Тайлера приблизиться к королю для беседы. Считается, что Тайлер изложил королю перечень требований, куда вошли отмена крепостного права и запрета на охоту в частных владениях, запрещение объявлять людей вне закона, конфискация принадлежащих Церкви земель и раздача земли тем, кто ее обрабатывает, назначение честного епископа, одного на всю Англию.

Оставив в стороне различные варианты описания происходившего, приведем наиболее достоверный. Улучив момент, мэр Уолворт выхватил кинжал и ударил им Тайлера в шею. Сразу же один из королевских сквайров, Ральф Стендиш, выхватил меч и дважды ударил им Тайлера. Тайлер попытался увернуться, повернул коня в сторону своих, но рухнул с седла, истекая кровью.

Толпа восставших, находясь на другой стороне широкой площади, не могла ясно видеть происходящее и стояла в нерешительности. Молодой король пересек площадь легким галопом, подъехал к восставшим и поднял клятвенно правую руку. Король сказал народу, что впредь сам будет их «главным капелланом» и что они могут положиться на него в исполнении всех своих пожеланий. Затем он предложил всем собравшимся пройти на Клеркенвелльское поле, куда сам и направился вместе со своей свитой, предоставив восставшим думать, как им поступить дальше. Несколько человек кинулись к своему умирающему вождю и перенесли его в больницу Святого Варфоломея. Но примерно через час растерявшаяся толпа пришла к общему решению и двинулась следом за королем. К тому времени мэр Уолворт собрал отряды горожан для защиты от бунтовщиков.

Придя на Клеркенвелл, повстанцы выдвинули требование выдать им тех, кто поднял руку на Уота Тайлера. Но, пока они шумели и спорили, вооруженные горожане окружили их плотным кольцом. В это время Роберт Ноллес доложил королю, что ему на подмогу пришли шесть тысяч вооруженных людей и теперь сторонники короля значительно превосходили силы восставших. Тогда король приказал во избежание наказания всем разойтись. Видя, что их перехитрили, многие повстанцы начали расходиться. Только люди из Кента, ведомые Джеком Строу и Джоном Боллом, остались в строю и организованно вышли из города через Лондонский мост, по которому они три дня назад вступили в город с таким триумфом.

Когда повстанцы разошлись, Вильям Уолворт отправился посмотреть, что стало с Уотом Тайлером. Он нашел его перевязанным в больнице Святого Варфоломея и приказал вытащить на площадь, где ему отрубили голову. Поддев голову на шест, ее отнесли на Лондонский мост и установили на месте, где еще недавно торчали головы архиепископа Садбери и Роберта Хейлза.

В Лондоне восстание Тайлера было подавлено, но беспорядки и бунты еще долго вспыхивали в отдельных городках, поместьях и приходах, отделенных друг от друга сотнями миль нехоженых дорог.

В истории восстания Тайлера основное внимание обычно уделяется лондонским событиям, но наш интерес к организации, которая, очевидно, стояла за этим движением, требует обратить внимание на то, что происходило в других частях Англии, где события разворачивались и после смерти Уота Тайлера. Вот краткий обзор этих событий.

В среду 12 июня, когда восставшие собирались под стенами Лондона, грабили Ламбетский дворец и громили тюрьму Маршелси, в местечке Листон графства Суффолк объявился священник Джон Рав с группой бунтовщиков и стал собирать в округе отряд повстанцев. Первым делом повстанцев был разгром имения Ричарда Лайонса, осужденного за воровство и стяжательство в 1376 г. и сразу же помилованного королем. Сам Лайонс в конце концов был пойман восставшими в Лондоне и лишился головы. Нападение на его имение в Листоне вряд ли могло быть случайным совпадением.

Следующим объектом людей Рава был самый крупный город графства Бери-Сент-Эдмундс. Он находился в полной власти местного мужского монастыря, который постоянно притеснял местных ремесленников и торговцев. Повстанцев не посмели останавливать, когда они пригрозили убить всякого, кто станет на их пути. Горожане со своей стороны были готовы немедленно начать громить дома монастырских властителей и прежде всего самого настоятеля монастыря, который пытался бежать, но был пойман и обезглавлен.

Рав оставался в Бери неделю. За это время он заставил монахов выдать все монастырские финансовые отчеты, сдать все серебро и драгоценности в качестве залога свободы для городских жителей. Он также разослал по разным городам нарочных с призывом поддержать восстание. Иногда его люди требовали от монастырей и владельцев имений сдать все серебро и золото как откуп от полного уничтожения их имущества.

К северу от Суффолка, в графстве Норфолк, массовым выступлением руководил не священник и не крестьянин, а преуспевающий ремесленник Джефри Лит-стер, красильщик шерсти. Его помощником был Роджер Бэкон из Бэконторпа. Их люди первым делом захватили Норидж, а затем портовый город Грейт-Ярмут при поддержке местных. На западе графства отряд повстанцев захватил монастырь иоаннитов в торговом городе Уаттоне. Настоятеля заставили аннулировать все долговые обязательства и сверх того выдать денежную компенсацию за все прежние притеснения граждан.

Между тем вести о событиях в Лондоне и успешных операциях Джона Рава в Суффолке дошли до Кембриджа, где также поднялось восстание. Первым объектом восставших Кембриджа 14 июня стало поместье иоаннитов в Чиппенеме. На следующий день разгрому подверглись уже с десяток домов и усадеб по всему графству. Одновременно пошли слухи о том, что крепостное право отменено: некто по имени Адам Климм распространил приказ, согласно которому ни один из жителей графства, будь то дворовый или свободный селянин, не должен под страхом смерти исполнять распоряжения помещика и работать на него, если только на то не последует особого распоряжения Великого общества (magna societas). Главными врагами общества были названы сборщики податей, мировые судьи и монастырские власти. В числе последних жертвами налетов и грабежей пали обители Иклингтон, Или, Торни и поместье иоаннитов в Даксфорде, а также многие другие монастырские владения.

Особо следует сказать о ходе восстания в Йоркшире. Оно замечательно своим большим удалением от Лондона, а также, что кажется еще более важным, участием в беспорядках ремесленников и других слоев городского населения. Из-за этого некоторые исследователи вообще не причисляют его к крестьянскому восстанию, однако нельзя забывать о том, что главной силой и фундаментом восстания Тайлера служило самое тесное взаимодействие сельского и городского населения, что явно проявилось в Кембридже, Бери-Сент-Эдмундсе, Сент-Олбансе, не говоря уж о самом Лондоне. Между всеми очагами восстания существовала определенная взаимосвязь, а в событиях в Йорке, Скарборо и Беверли можно видеть особо высокую и продуманную организацию восстания.

Эти три йоркширских города расположены в точках, образующих равнобедренный треугольник со сторонами, равными приблизительно 40–50 милям — расстояние в те времена нешуточное. В понедельник 17 июня в Йорке уже знали о восстании в Лондоне, начавшемся за четыре дня до этого. Толпа разгромила монастыри доминиканцев, францисканцев, больницу Святого Леонарда и капеллу Святого Георгия.

Через несколько дней бывший мэр Йорка Джон де Гисберн появился в сопровождении нескольких вооруженных всадников у Йоркских сторожевых ворот Бутхэм-бар, они смяли стражу и присоединились к восставшим горожанам. Интересно, что компания де Гисберна приехала в одинаковой форме: на всех всадниках были белые шерстяные капюшоны. Такие же головные уборы одновременно появились на повстанцах в Беверли и Скарборо. До нас дошло подробное описание этих белых шерстяных колпаков с красной отделкой. Такие капюшоны были распространены в Средние века, они надежно закрывали голову и плечи в холодную погоду. Описываемые капюшоны отличались тем, что их верх заканчивался очень длинным конусом с декоративной красной вышивкой и кисточкой на конце. Таким образом, отличительной внешней особенностью, так сказать, униформой йоркширских мятежников стал белый капюшон с красной кисточкой на конце.

На изготовление такого длинного колпака уходит примерно шесть квадратных футов шерстяной ткани. В трех упомянутых городах, по слухам, в таких форменных колпаках ходили до полутора тысяч человек. На это понадобились примерно тысяча квадратных ярдов такой ткани и соответствующее количество материала для красных кисточек. Такое количество ткани и отделки стоит немалых денег; все это выткать, сшить и украсить за несколько дней в полной тайне невозможно. Джон де Гисберн откуда-то привез такое количество этих форменных головных уборов, чтобы раздать их своим сообщникам, и, скорее всего, изделие пришло из Беверли, где было развито ткачество и швейное дело. Сейчас невозможно сказать, откуда эти колпаки были доставлены в Скарборо, где их носили пятьсот человек, однако наличие униформы говорит не только о продуманной подготовке этих событий, но также и о том, что эта подготовка велась сразу в трех городах.

Общим для этих городов была и клятва верности в духе «один за всех и все за одного», какой обычно скрепляется тесный братский союз. Еще одним отличительным признаком восстания в Йоркшире была группа объектов нападения заговорщиков. Туда входили религиозные центры, но лишь частично, а главной целью были владения правящей элиты городов, богатые купцы, составлявшие состоятельную верхушку общества, и совсем исключались мелкие торговцы и ремесленники.

Крестьянские восстания в Англии вспыхивали в разных местах и имели разные формы. Поэтому представляется важным остановиться еще на одном событии, вылившемся в нападение на монастырь бенедиктинцев Сент-Олбанс, бывший крупнейшим землевладельцем в графстве Хартфордшир.

Четырнадцатого июня, когда в Лондоне восставшие ворвались в Тауэр, в Сент-Олбанс прибыло несколько человек с распоряжением собрать в Сент-Олбансе и Барнете всех здоровых мужчин, которым было предложено вооружиться кто чем может и направиться посланцами в Лондон. Добравшись до столицы, люди из Сент-Олбанса поступили в распоряжение Джека Строу и собственноручно разрушили имение иоаннитов Хайбери. Это занятие им пришлось по душе, и они осуществили другие операции, возглавлявшиеся Строу. В Лондоне вожаки из Сент-Олбанса переговорили с Тайлером и выразили желание перенести свои действия в родной город. Тайлер проинструктировал их, каким образом они могут отвоевать свободу у монахов-бенедиктинцев, безраздельно господствовавших в Сент-Олбансе и во всей округе более двухсот лет.

Вернувшиеся из Лондона горожане Сент-Олбанса были радостно возбуждены; по приказу их предводителя Вильяма Грикобба на следующий день, в субботу 15 июня, собралась многотысячная толпа, которая дала клятву верности и честности в отношении братьев по оружию и двинулась к монастырю. Прежде всего мятежники потребовали освободить всех заключенных монастырской тюрьмы. Затем из Лондона прискакал остававшийся в столице горожанин по имени Ричард из Уоллингфорда, состоятельный арендатор на монастырской земле. Он привез послание от короля, в котором говорилось о восстановлении старых прав крестьян на выпас скота, охоту, рыболовство и личную свободу.

Ободренные радостной вестью повстанцы потребовали к себе аббата. Прочитав королевское послание, аббат затеял с мятежниками долгую дискуссию о том, что указанные в письме короля права очень древние и утратили силу много поколений назад. Тем временем за окном другие восставшие ломали ограды и ворота, крушили стены и громили монастырское имущество. Они спустили воду из рыбных прудов, поймали зайца и привязали его к шесту как символ отмены строгих правил охоты в частных владениях. Дискуссия все еще продолжалась, когда пришло известие о гибели Уота Тайлера. Аббат понял, что дело выиграно: войска Тайлера можно уже не опасаться, а королевские войска придут сюда наверняка. Повстанцы сразу пошли на попятную и даже согласились внести двести фунтов, компенсируя нанесенный монастырю ущерб.

Аббат оказался прав. Королевское войско было уже в пути, и с ним ехал новый главный судья Роберт Тресиллиан. Он жаждал крови. С ним пришел новый королевский указ, согласно которому выданные крестьянам вольные аннулировались и теряли силу. 18 июня все шерифы на местах получили распоряжение покончить у себя со всеми бунтовщиками, а рыцарям и аристократам предписывалось им в этом всемерно содействовать. Шок и растерянность в правительственных кругах полностью прошли, войска двинулись разгонять восставших и ловить зачинщиков. Настало время отмщения.

Глава 3 «Будь то за дело или из ненависти»

«Пришло время, и король теперь мог наказать преступников, — писал монах-летописец Генри Найтон. — Судья лорд Роберт Тресиллиан, назначенный на место убитого повстанцами главного судьи сэра Джона Кавендиша, указом короля был направлен провести расследование и наказать всех, кто нарушал мир и покой в королевстве. Кого бы ни обвиняли перед ним за участие в бунте, будь то за дело или из ненависти, тут же отдавал в руки палачей».

Священник Джон Болл был задержан в Ковентри и 12 июля доставлен в Сент-Олбанс к судье Тресиллиану. Суд должен был состояться на следующий день. Болл не пытался отрицать свою вину, ни в чем не раскаивался и признал авторство писем, написанных им. Тресиллиан назначил ему полный набор наказаний и приговорил повесить, протащить по городу, выпотрошить, отрубить голову и четвертовать.

Вильям Гриндкоб, главный бунтовщик Сент-Олбанса, был отпущен на поруки, поскольку своим авторитетом пытался успокоить людей. Однако он поступил вопреки здравому смыслу. В приписываемом ему обращении говорится: «Друзья мои, кто после многовекового угнетения отвоевал себе краткий миг дышать свободно, держитесь мужественно, сколько хватит вам сил, и не думайте обо мне и о том, какие страдания мне уготованы. Если мне дано погибнуть за свободу, вами завоеванную, я буду счастлив кончить жизнь мучеником». Он был повешен.

Шестнадцатого июля было объявлено о созыве парламента, первое заседание состоялось только 4 ноября 1381 г. Все, чем могли потешить себя парламентарии, собравшиеся на сессию, это чувство удовлетворения от обращения к ним короля и королевского совета, которое возвестил им спикер Хью Сигрейв: «Наш король и повелитель, храни его Всевышний, в своем присутствии здесь, повелел мне сделать вам следующее заявление. Прежде всего, наш король желает, чтобы свобода Святой Церкви блюлась строго и непорочно, а благосостояние, мир и доброе правление королевства поддерживались и хранились так, как это было в лучшие годы наших предшественников, королей Англии; когда же в ведении дел обнаружится какой-либо непорядок, он должен быть исправлен по совету прелатов и лордов настоящего парламента».

Парламентские протоколы совершенно ясно указали виновных в произошедших беспорядках: «Время от времени и бедняки были смущаемы и совращаемы как нерадивыми слугами двора и наместниками, так и теми, кто не платил людям за съестные припасы и тягло, у них взятое, а также несправедливыми поборами и налогами на них, кои вызывали великое возмущение… Беднейшее население пережило небывалое ранее притеснение, что и толкнуло на восстание и деяния, совершенные во множестве во время того бунта». Далее следует предупреждение королю и Государственному совету: «Если не принять скорых и соответствующих мер против актов насилия и злодеяний, нам надо ожидать еще больших горестей и несчастий».

Исходя из сказанного, парламент выступил с предложением, направленным на исправление ошибок и просчетов прошлых лет: больше прислушиваться к мнению центральных правительственных органов и более тщательно и строго отбирать лиц для работы в правительстве. Голос парламента был услышан, и ряд перестановок на ключевых постах был осуществлен. Подушный налог был отменен, и больше не делалось попыток придумывать новые временные налоги. Никаких свидетельств о том, чтобы кто-то из рядовых членов парламента пострадал лично или материально, не существует. Так что по крайней мере для этой группы подданных короля крестьянское восстание обернулось полным успехом. Парламентарии получили, чего добивались. Не лишенным основания кажется предположение, что некоторые члены парламента состояли членами тайного Великого общества, планировавшего и направлявшего отдельные этапы восстания.

Законодатели не радели о чаяниях других, но собственные позиции в результате восстания они укрепили. Когда советник короля спросил парламент, желает ли он отмены крепостничества и поземельной ренты, ответом было решительное «нет». Такой же отрицательный ответ получил новый архиепископ Кентерберийский Вильям Куртени, предложивший парламенту ввести более строгое определение ереси и наказание за нее.

Для облегчения участи повстанцев парламент рекомендовал объявить всеобщую амнистию, за исключением особо опасных преступников и жителей ряда городов: Кентербери, Бери-Сент-Эдмундс, Бриджуотер. Кембридж, Беверли и Скарборо. Однако из всего списка не подпадавших под амнистию скоро остался один Бери-Сент-Эдмундс, на жителей которого был наложен штраф в размере двух тысяч марок. Что касается отдельных лиц, то амнистия не распространялась на непосредственных участников убийства архиепископа Кентерберийского, настоятеля аббатства иоаннитов и главного судьи Кавендиша.

Всеобщая амнистия положила конец юридическому возмездию. Надо сказать, что «кровавые трибуналы» главного судьи Тресиллиана казнили не более 120 человек — меньше, чем повстанцы убили за один-единственный день и в одном только Лондоне. Вожди повстанцев, арестованные в ходе расследования или уже находящиеся в заключении, не все и не сразу были отправлены на эшафот или забиты в колодки, у многих нашлись заступники и адвокаты. Первый заместитель Литстера Роджер Бэкон, на кого амнистия не распространялась, был все-таки помилован, как говорили, стараниями будущей жены короля Ричарда Анны Богемской. Атаман Ипсвича Томас Сампсон провел в тюрьме восемнадцать месяцев, а потом был отпущен на свободу. Вожак восставших из Сомерсета Томас Энгилби был арестован и закован в цепи, но вышел на свободу через пару месяцев. Вина Томаса Фарндона была доказана полностью: он был главой восстания в Лондоне и непосредственно руководил нападением на имение иоаннитов в Хайбери. Попав в список тех, на кого амнистия не распространялась, и он был помилован в марте 1382 г.

Любопытна история Джона Аведина из Эссекса. Его судили и признали «главарем указанных бунтарских злодеяний», виновным в «покушении на самого короля в Лондоне». Он также не подлежал общей амнистии, но 16 марта 1383 г. он был полностью помилован по ходатайству графа Оксфордского. Если принять во внимание, кто добивался этих помилований и в чьих руках находилось исполнение вынесенных судом наказаний, нетрудно догадаться также об истинных организаторах и руководителях этого восстания.

Одновременно с парламентскими слушаниями шли расследования и допросы. Допросы, проведенные лондонскими шерифами 4 и 20 ноября 1831 г., показали со всей очевидностью, что поход восставших на Лондон происходил не стихийно, наподобие переселения мышей, а осуществлялся организованно, по замыслу и плану, заданным из Лондона. Так, в протоколе допросов 4 ноября указывается: «Таким образом, ряд свидетелей под присягой показали, что некто по имени Адам атте Велле, бывший мясник… ныне поставщик съестных припасов ко двору герцога Ланкастерского, за четырнадцать дней до прихода повстанцев в Лондон совершал поездку в Эссекс и там призывал и уговаривал население идти в Лондон и многое сулил им за это».

Аналогичное обвинение было выдвинуто в результате расследования действий Джона Хорна, главы гильдии лондонских рыботорговцев. В составе трех делегатов он был направлен мэром Лондона для переговоров с заговорщиками Кента, чтобы выяснить их силы и склонить их отказаться от похода на Лондон. Однако Хорн поступил наоборот. Он встретился с кентскими людьми без сопровождавших его делегатов, по-видимому договорившись о том, что они выступят вместе со всеми. После этих переговоров повстанцы Кента двинулись на Саут-верк в южном районе Лондона и разгромили долговую тюрьму Маршалси. Хорн также вручил повстанцам королевское знамя, хранившееся в зале гильдии.

Глава другой лондонской гильдии рыботорговцев Уолтер Сибил обвинялся как соучастник Хорна. Район ответственности Сибила включал в себя Лондонский мост. Его обвиняли в том, что вопреки указанию мэра закрыть ворота и поднять мост, а также разогнать толпы, собиравшиеся на северном берегу, чтобы не дать им возможность перейти на другую сторону, он сделал все так, что повстанцы беспрепятственно прошли мост.

Другие материалы расследований, не связанные с допросами видных горожан и чиновников и несущие более достоверную информацию, рисуют примерно такую же картину. В некоторых документах идет речь о лондонских ремесленниках, покидавших город с целью посещения родных мест, где они уговаривали знакомых и близких принять участие в восстании. Некоторые из осужденных на допросах показали, что были агентами и посыльными Великого общества и передавали распоряжения от имени этого общества. К сожалению, нет ни одного письменного свидетельства, которое говорило бы о малейшем желании следователей, шерифов или судей узнать хотя бы что-нибудь о Великом обществе. Это обстоятельство привело некоторых историков к убеждению, что такой организации не существовало вовсе. Однако многие ученые считают, что за восстанием 1381 г. определенно стояло некое сплоченное общество, но, утверждая это, мы, по всей вероятности, так никогда и не сможем сказать, каков был его характер: вокруг него слишком много тайн и вымыслов. Однако, если повнимательнее присмотреться к некоторым загадкам, можно прийти к выводу, что разгадка их не безнадежна и когда-нибудь тайна закулисного руководства восстания все-таки будет разгадана.

Глава 4 «Первыми и прежде всего… уничтожать иоаннитов»

Главные вымыслы и небылицы в истории Англии касаются короля Ричарда II. Когда в 1376 г. умер легендарный Черный принц, Эдуард III объявил наследником английского престола его сына Ричарда, своего внука. На следующий год Эдуард III умер, и на трон взошел десятилетний отрок-король. К нему был приставлен избранный совет регентов в составе двух епископов, двух графов, двух баронов, двух баронетов, двух молодых рыцарей-вассалов и одного адвоката. Они должны были править страной и воспитывать юного короля. В период его малолетства совет регентов переизбирался каждый год. Никаких сведений об этом всесильном совете в период восстаний 1381 г. не имеется. Зато король в летописях предстает как единственный властитель и самодержец. Все это полная чепуха, потому что Ричард не только не имел тогда власти, но и не был мальчиком-героем, каким его рисуют викторианские сказки.

Один его современник, чье имя история не сохранила и который известен нам лишь как монах из Ившема, оставил описание Ричарда, где присутствуют такие слова и выражения: «заносчивый… жадный… робок — и неудачлив в военных действиях… ночами напролет предавался пьянству и другим излишествам, называть которые просто неловко». Для нас же важнее всего такая его характеристика: «в разговоре был груб и сильно заикался». Ричард так боялся своих советчиков-регентов, что лишь в 23 года собрался с духом и заявил, что достаточно вырос и ему пора стать королем. И вот он-то, как уверяют летописцы, обладал поразительной храбростью и авторитетом в четырнадцать лет! Нас уверяют, что он сумел усмирить толпу восставших, когда был предательски сражен их лидер, и овладеть ситуацией, твердо заявив, что сам лично становится их вождем и защитником. Он якобы отдал приказ устроить встречу с бунтовщиками на Майленде, чтобы вывести восставших из города. Он лично командовал карательными войсками в Эссексе. Он же решил помиловать бунтовщиков. Получается, что правящий совет регентов не играл никакой роли, не располагал никакой властью и не принимал никаких решений.

Все это мало похоже на правду. Дошедшие до нас свидетельства «исторических событий» — это показания противников и жертв восстания, а также записи людей, надеявшихся продвинуться по службе, а потому всячески угождавших монархии. Те же, кто действительно действовал за кулисами, сознательно отдавали лавры победителя юному королю.

Так что же происходило за кулисами? Возьмем встречу с восставшими на Майленде. Действительно ли тогда предполагалось выманить восставших из Лондона? Если да, то замысел не удался, потому что весьма значительная группа повстанцев осталась в городе и это были главари — Тайлер, Болл и Строу. У них на уме было что-то поважнее, нежели встретиться с королем и обсудить свои жалобы. Вместо того чтобы пойти на эту встречу, они захватили Тауэр. Можно с полным основанием утверждать, что встреча на Майленде была задумана вовсе не для того, чтобы выманить повстанцев из города, а чтобы выманить короля из Тауэра. И главным аргументом в этом утверждении служит то, что архиепископ Кентерберийский и аббат иоаннитов не отправились вместе с королем, а остались, казалось бы, в самом безопасном месте. Кто-то посоветовал им не ездить с королем или просто приказал оставаться на месте. Архиепископа освободили от обязанностей лорда-канцлера, это ему давало возможность бежать водным путем из крепости. Но почему остался Роберт Хейлз? Он был не просто руководителем воинственного монашеского Ордена иоаннитов, это был выдающийся военачальник и мужественный боец. В 1365 г., будучи королевским уполномоченным в Игле, он осуществил одну из самых успешных кампаний крестоносцев иоаннитов-госпитальеров, получил прозвище Герой Александрии, в битве за которую он вышел победителем и истребил двадцать тысяч мусульман. Это был самый опытный и заслуженный воин королевского двора. Он был достоин не только служить телохранителем короля, но и командовать его гвардией. Так почему он позволил своему королю в одиночку отправиться на встречу с кровожадными бунтарями и предпочел остаться за прочными стенами неприступной крепости? Во всем этом чувствуется рука режиссера, причем режиссера умелого.

Такое предположение не покажется слишком нелепым, если обратиться к эпизоду проникновения повстанцев в Тауэр. Две сотни солдат могли бы удерживать крепость недели, а то и долгие месяцы против толпы, не имевшей ни осадных орудий, ни мощных баллист, особенно если бы осажденными командовал такой военачальник, как Хейлз. Но Тайлеру не понадобилось штурмовать крепость: кто-то позаботился о том, чтобы подъемный мост был опущен, ворота открыты, а решетка поднята. В летописях нет ни слова о бое у ворот крепости или каком-либо сопротивлении ее гарнизона. И никто из следователей даже не подумал выяснить, каким образом была достигнута столь выдающаяся батальная победа.

Загадкой остается и то, зачем Тайлеру понадобилось прежде всего овладеть Тауэром. Во всяком военном действии захват главного оплота противника служит кульминацией всего процесса. Победитель немедленно располагает во взятой крепости свой штаб и делает ее главным опорным пунктом, откуда ведет действия по всей округе. Все это явно не входило в планы Тайлера. Когда там казнили кого надо, Тауэр ему стал больше не нужен. Уходя, он сказал гарнизонным служакам, что теперь они могут запереть ворота и поднять мосты. Целью Тайлера был не Тауэр, а смерть нескольких человек, находившихся в нем.

После завершения встречи на Майленде король отправился не в Тауэр, а в свой опочивальный дворец (там находился его штаб, а не место отдыха). Это было солидное здание, но назвать его крепостью никак нельзя. Поскольку он полностью находился в руках регентского совета, руководил действиями не он, а командовали им самим; его передвижения и сопровождение назначались не им, а другими. Если учесть, сколько раз он представал лично перед восставшими, а это случалось трижды — на Майленде, у Вестминстерского аббатства и на Смитфилде, не считая торжественных выездов на лондонские улицы, — влиятельным лицам в его окружении, очевидно, было доподлинно известно, что король будет под защитой не только своей свиты, но и лидеров восстания.

Короче говоря, с королем обошлись очень ловко и умело. Приписываемые ему слова, конечно, взяты из выступлений тех, кто говорил от его имени. Летописцы совершенно упустили из внимания тот факт, что в 1381 г. Ричард еще не был полновластным монархом. Им управляли, ведь ему указывали, что и как надо делать, еще много лет спустя, когда он уже достиг возраста, когда по закону мог взять в руки всю полноту власти. Все сообщения о его геройстве в общении с восставшими были льстивыми реляциями, и вместе с тем они ясно указывают на тесное сотрудничество между руководителями восстания и одним или несколькими влиятельными лицами королевского окружения.

Странное взаимодействие представителей «враждебных» лагерей с подавлением восстания отнюдь не кончилось. Когда в ноябре и декабре 1381 г. парламент убедили в необходимости общей амнистии, он все же настоял, чтобы эта амнистия не распространялась на жителей Кембриджа, Кентербери, Бриджуотера, Беверли и Бери-Сент-Эдмундса. Церковные власти особенно добивались сурового возмездия за разгром своих центров в Кентербери и Кембридже. И тем не менее распоряжением «от самого короля» постановление парламента было пересмотрено и все города, кроме Бери-Сент-Эдмундса, были помилованы.

Что касается тех руководителей восстания, на которых амнистия не распространялась, то мы видели, что по ходатайству таких высокопоставленных особ, как герцог Оксфордский, ряд включенных в этот список лиц получили королевское помилование.

Судьба тех 287 человек, поименно названных преступниками, к которым не может быть никакого снисхождения в рамках общей амнистии, тоже представляет загадку. Те, кого не успели арестовать и посадить за решетку, просто-напросто исчезли. Весьма показательны в этом отношении истории Ричарда де Мидлтона, Томаса Уайта и Генри де Ньюарка из Беверли. Распоряжением Вестминстера от 10 декабря 1381 г. эта троица должна была быть арестована и допрошена в связи с событиями в Беверли. Ответ городских властей на предписание королевского суда гласил: «Более того, сообщалось, что бывший цеховой мастер Ричард де Мидлтон, кровельщик Томас Уайт и бывший камергер Генри де Ньюарк находились на свободе, и по получении предписания суда найдены не были: посему предписание насчет указанных лиц выполнено быть не может». Скрывшихся от следствия и суда были сотни. Бежал ли каждый самостоятельно или им в этом была оказана помощь?

Любопытным моментом в этом массовом исчезновении служит то, что оно сильно напоминает такое же массовое исчезновение рыцарей-тамплиеров 70 лет назад. В обоих случаях налицо вынесенные приговоры, преступники, которых разыскивают церковные и гражданские власти, а также наличие тайных источников снабжения, питания, размещения, новых документов и надежных мест постоянного проживания. Было бы настоящим чудом, если бы они безо всякой помощи нашли десятки отдельных и не связанных друг с другом источников финансовой помощи со стороны людей, готовых отвечать головой за их укрытие. Однако, если Великое общество, связанное клятвой взаимопомощи и выручки, действительно существовало, его главной функцией как раз и было бы всяческое содействие своим братьям в бегстве и надежном укрытии. Заметим, что нет сведений о том, что хоть кто-то из осужденных за участие в этом восстании был арестован. А потому логично предположить, что всем им кем-то, где-то и как-то была оказана помощь.

Между тем Церковь, казалось, утратила всякий интерес к произошедшему и вела себя так, будто никакого восстания и не было. Новый архиепископ Кентерберийский Вильям Кортни не стал преследовать повстанцев. Вместо этого он обрушился на оксфордского ученого и священника Уиклифа и его последователей. Кортни не стал требовать от парламента активизировать поиск и наказание лидеров восстания, расхитивших церковную собственность и убивших его предшественника. Чего он настоятельно требовал — это ужесточения законов по выявлению и искоренению ереси. Современные историки считают, что Джон Уиклиф и его критика Церкви не имели прямого отношения к восстанию Тайлера. Архиепископ Кентерберийский с ними, похоже, не был согласен. Уиклиф умер в 1382 г., и до самой смерти он воевал с Церковью, добиваясь ее самоочищения путем отмены таинств и доктрин, чуждых Священному Писанию. Однако идеи и проповеди Уиклифа оставались в памяти людей, так что через 35 лет после смерти Уиклифа его останки были извлечены церковниками из могилы и преданы сожжению за ересь.

Мы уже видели, во что выливается агитация и руководство восставшими, осуществляемое представителями низших слоев духовенства, и прежде всего сельскими священнослужителями, какими были Джон Болл, Джон Рав и их последователи. Их главный удар был направлен против богатых монастырей и крепостного права. То, что увидел и почувствовал архиепископ Кентерберийский в охвативших Англию восстаниях мужиков и мелких торговцев, представлялось ему куда более значительным и опасным. Он опасался не за престол английского короля, его беспокоила судьба Святого Престола в Риме, который уже сотрясался от антицерковных выступлений в Англии, пока все не рухнуло в процессе Протестантской реформации.

Самой большой тайной крестьянского восстания 1381 г. остается, конечно, стоявшая за ним организация. Многие историки сходятся во мнении, что события на обширной территории Англии были специально организованы и спланированы. Но что это была за организация, откуда она появилась, никого почему-то не интересовало. Создавалась ли она специально для этого восстания или она уже существовала до 1381 г.? Прекратила ли она свою деятельность после завершения восстания или в каком-то виде сохранилась и продолжала оказывать влияние на религиозные и общественные волнения в Англии и в последующие годы? Была ли это единая организация или временные неформальные объединения спешно собиравшихся и так же быстро распадавшихся групп?

Возьмем для примера выдержку из королевского циркуляра от 23 июля 1381 г. шерифам и бейлифам относительно административного подразделения графства Честер, названного «сотня Уиррала», в 150 милях от Лондона: «От верных людей нам стало известно, что в районе вашей ответственности происходят встречи подневольных людей нашего возлюбленного во Христе аббата Честера; эти люди тайно собираются на совещания в лесу и других скрытых местах указанной сотней. Они проводят тайные собрания вопреки нашим недавним указаниям на этот счет». Даже в такой относительно удаленной от центра местности проведение «секретных сборищ» требовало известных мер планирования и организации: нужно было выбрать место, тайно оповестить всех участников о месте и времени встречи: требовалась тщательная проверка участников на предмет надежности, иначе мероприятие могло провалиться: каждый доверял товарищу собственную жизнь и свое достояние. Собрание охранялось часовыми и наблюдателями, чтобы предупредить группу в случае приближения представителей властей или просто посторонних, которые могли выдать заговорщиков из невинного желания рассказать о странном скоплении людей в необычном месте и в неурочное время.

Без сомнения, организация такого тайного собрания даже в отдаленной местности требует немалых усилий. Если же говорить об организации мероприятий национального масштаба, то речь может идти об огромной организационной и плановой работе в одной только области информации и оповещения. Если участников встречи оповещают ходоки, то на сбор потребуется целая вечность. Если посыльные разъезжаются верхом, то вряд ли это «крестьянское» общество.

Другая проблема — проверка посыльных. Как узнать, что посыльный не шпион и не предатель? Обычно в таких случаях используются особые жесты, условленные предметы одежды или украшения, вопросы и ответы. (Мы позднее узнаем, как видный шотландский конспиратор был опознан и арестован, когда агент полиции незаметно переложил на столе в таверне буханку хлеба.) Важным компонентом всех этих методов опознания и установления связи должно быть твердое знание сигналов и знаков каждой участвующей в тайном общении стороной. Тут нужен строгий стандарт, а это, в свою очередь, требует персонального руководства, чтобы такой стандарт ввести. Все обстоятельства рассматриваемого дела говорят за то, что руководящий орган или комитет гипотетического Великого общества, скорее всего, располагался в Лондоне.

Означает ли это, что большинство индивидуальных членов концентрировалось главным образом только вокруг лондонского центра? Возможности передвижений по стране в те времена были весьма ограниченны, так что, скорее всего, организация создавалась в достаточно узком кругу людей. Еще более существенным является то, что контакты людей или члены такой группы ограничивались кругом лиц, обладающих влиянием в той или иной области. Организация похода на Лондон ста тысяч людей, настроенных действовать в нарушение закона, не могла осуществиться без тщательного планирования и сверхсекретной системы управления, обеспечившей одновременное начало движения, притом в условиях, когда средства связи были самые примитивные. Такой характер организационных действий один социолог-антрополог назвал «фазой военного танца». Это краткий период, когда предпринимаются действия с целью скоординировать определенную информацию (или дезинформацию) пропагандистского характера, что позволяет создать группу фанатиков, которая, в свою очередь, внушает значительно большей группе людей агрессивное настроение и даже готовность убивать. В наше время «военный танец», провоцирующий людей на революционное выступление или мобилизующий на военные действия, — это быстрая реализация мультимедийными средствами некой схемы с помощью газет, радио, телевидения и специалистов-консультантов. В XIV в. ничего подобного не существовало: коммуникации были исключительно местного характера и в обществе сплошной неграмотности осуществлялись только на словах, из уст в уста. Единственным средством массовой информации была церковная кафедра, и недовольные существующими порядками и своим положением представители низшего духовенства, такие как Джон Болл и его единомышленники, сыграли существенную роль в раздувании народного недовольства, пользуясь тремя средневековыми центрами формирования массового сознания — храмом, таверной и рыночной площадью.

Из всего этого совсем не следует, что крестьянский бунт Тайлера «создал» Великое общество. Каким бы сильным оно ни было, не оно принесло в страну «черную смерть». Не оно заставило Церковь решительно возражать против освобождения людей, работавших на земле. Революционеры редко прибегают к злодеяниям, чтобы вызвать революцию, они скорее умело манипулируют обстоятельствами, стараясь направить настроение людей в нужное русло, акцентируют обвинения, предлагают свои решения и выходы из тяжелой ситуации, короче говоря, доводят кипящий котел до состояния взрыва. Их цель — перековать страдания и отчаяние людей в ненависть, придать ненависти действенную силу, составить план и организовать руководство, чтобы сила ненависти стала действием, управляемым ими. Новейшая история знает немало случаев эффективной реализации такой схемы. К сожалению, Уот Тайлер был сражен раньше, чем успел ясно высказать свои требования, так что нам уже не удастся точно указать истинные цели Великого общества и его руководителей.

Прежде чем двинуться дальше, нам предстоит сделать одно уточнение. Нигде нет никаких указаний на то, что когда-либо существовало так называемое Великое общество. Упоминалось, что это большая, солидная организация, но никто не открыл ее истинного названия. А говорить и даже думать о какой-то группе людей без имени и звания дело довольно трудное. Скажем, итальянская группировка американской организованной преступности, состоящая по большей части из неаполитанцев и выходцев с Карибских островов, строго говоря, не могла называться мафией, потому что мафия представляет собой чисто сицилийский феномен. Когда же при прослушивании тайных переговоров всплыло итальянское название этого преступного объединения «Наше дело» (по-итальянски коза ностра), пресса ухватилась за это выражение, которым удалось заполнить вакантное понятие, и оно вошло в употребление. Точно так же и мы вынуждены использовать название «Великое общество», понимая, что это не настоящее название организации, пока мы не узнаем, как же она именовалась в действительности.

Следов от Великого общества осталось совсем мало, и где искать его подлинное название, неизвестно. Тайные общества средневековой Англии своих официальных архивов не оставили. Исключением было только движение лоллардов, последователей учения ересиарха (основателя еретической школы) священника Джона Уиклифа, распространявшего свои взгляды как до, так и после крестьянского восстания. Некоторые считают Джона Болла последователем Уиклифа, но проповеди Болла предшествовали появлению лоллардов. В опубликованной исповеди Дж. Болла упоминается о существовании «секретного братства» последователей Уиклифа, ходивших по всей Англии с проповедями его учения. Однако историки считают, что это документ более позднего происхождения, а не признания, вырванные у Болла палачами. Заметим, что лолларды впоследствии действительно были загнаны в подполье и пару столетий существовали как тайные ячейки по всей Англии. Однако подробных и ясных сведений и об этих ячейках не сохранилось.

В Англии существовало еще одно хорошо известное тайное общество: Древний орден вольных каменщиков (масонов). Но никаких документальных свидетельств об активной деятельности масонов во время восстания Тайлера не существует (хотя нет и опровергающих это данных). Масонские публицисты, начавшие превозносить до небес доблести своего братства после его явления миру в 1717 г., довольно несдержаны в своих фантазиях. Они поочередно причисляют к членам масонских лож и Великим Мастерам Адама, Ноя, Пифагора, Ахилла и Юлия Цезаря, утверждая, что масоны существуют «с незапамятных времен». Более умеренные авторы не касаются сотворения мира и Всемирного потопа, считая первым Великим Мастером масонства царя Соломона, а его храм — первой масонской ложей. Со временем историки масонства стали склоняться к тому, чтобы приблизить свои изыскания к более поздним временам, и обратились к средневековым гильдиям каменотесов и строителей, ставшим ныне самым распространенным вариантом объяснения происхождения масонского братства.

Первым указанием на связь масонов с крестьянским восстанием служит имя его предводителя Уолтера Тайлера. Он ворвался в английскую историю своим загадочным и безальтернативным избранием на роль главнокомандующего крестьянской революцией в пятницу 7 июня 1381 г. и также молниеносно исчез с ее страниц, когда его голова скатилась с плеч через восемь дней — в субботу 15 июня. Кем и чем он был до этих восьми дней, совершенно неизвестно. Одно это наводит на мысль, что имя, под которым его знают, не было настоящим. Историки считают, что прозвище Уолтера связано с профессией кровельщика, что буквально означает слово «тайлер», но эта профессия никак не объясняет ни его очевидный военный опыт, ни несомненный талант общественного лидера. Но если его имя — это псевдоним, то почему он выбрал именно такой? Сами масоны находят этому простое объяснение: тайлером у них называется часовой, почетный пристав и администратор масонской ложи. Он проверяет личность посетителей ложи, отвечает за безопасность проведения собраний и стоит в дверях ложи с палашом на плече. Если Великое общество и состоит в каком-то родстве с масонством, то «тайлер» — единственный термин из масонского словаря, связанный с военным руководителем, который вооружен и следит за дисциплиной. Но все согласны с тем, что связь эта весьма зыбкая.

Другим подтверждением связи масонов с Великим обществом, впрочем столь же малоубедительным, служит хорошо организованное выступление дружин в графстве Йоркшир и особенно в Йорке. Заметим, что, когда четыре лондонские масонские ложи публично заявили о себе 24 июня 1717 г., в день Иоанна Крестителя, масоны Йорка были предельно возмущены как самовольным решением лондонских масонов сбросить завесу секретности, так и их претензией на главенство над всеми остальными ложами Англии. Ложа Йорка считает себя старейшей, зародившейся еще в VII в. и построившей Йоркский собор. Она до сих пор занимает высокое положение в масонском движении, особенно в Соединенных Штатах, где за ней закреплена слава самой чистой и древней ложи.

Еще одна туманная связь масонства с восстанием Тайлера отмечается в неукротимой тяге к свободе, к стремлению положить конец крепостничеству и земельной ренте. Одной из древнейших нравственных вех масонства считается девиз: «Масон должен быть свободным мужчиной, рожденным от свободной женщины». Если адвокат говорит, что считавшийся масоном человек не является свободным, тот обязан снять с себя звание масона. Как известно, с конца XV в. в Англии не существует крепостного права, и все ее жители юридически свободны. А потому требование обязательной личной свободы для масона прямо указывает на то, что масонство значительно старше даты 1717 г., когда движение официально заявило о своем существовании. Однако все это никак не может служить доказательством, что масонство каким-то образом связано с Великим обществом или является его наследником. Более прямые и серьезные свидетельства говорят о родстве масонства с другой организацией, имеющей документальное подтверждение своего существования до крестьянского восстания, но считающейся впоследствии исчезнувшей.

Самым первым свидетельством этой связи служит особая ярость восставших против Ордена иоаннитов и убийство его настоятеля Роберта Хейлза. Рассмотрим дело Джорджа де Доннесби (Дансби) из графства Линкольншир. Его арестовали в двухстах милях от дома, и он признался, что был вестником Великого общества. Можно ли считать случайным совпадением, что его земляки в Дансби восстали против владевшего землей Ордена иоаннитов и отказались платить десятину? Можно привести другой пример: разорение только что созданного имения иоаннитов в Хайбери. В самый разгар лондонского буйства среди сокровищ церковной собственности, на которую обрушилась разрушительная ярость восставших, Уот Тайлер послал своих главных помощников с группой повстанцев на особое задание за пределы Лондона. Им нужно было прошагать шесть миль, чтобы снести с лица земли недвижимую собственность иоаннитов в Хайбери, а затем вернуться обратно. В Кембридже члены городского совета с одобрения мэра города вместе с повстанцами направились к поместью иоаннитов в Шингее, сожгли его и затем снова вернулись в город, чтобы разгромить университет. Зачем понадобилось джентри Кембриджа мотаться за десять миль в Шингей, чтобы посмотреть, как бунтовщики громят и жгут поместье иоаннитов? Или они поехали туда, чтобы провести операцию совместно с взбунтовавшимся народом, потому что уничтожение имения иоаннитов имело для них особо важное значение?

В Лондоне искали и уничтожали всю собственность Ордена иоаннитов, за исключением их главного монастыря Святого Иоанна в Клеркенвелле и главного собора в районе между Флит-стрит и Темзой. Летописцы отмечают, что повстанцы не пощадили ни одного строения, ни одного арендованного здания иоаннитов. Все это делалось с помощью жителей Лондона, которые не просто указывали на владения иоаннитов, а прямо вели громил к этим объектам: в те времена улицы не имели официальных названий, а дома — номеров. Повстанцы разгромили даже две кузницы на Флит-стрит, переданные иоаннитам от разогнанного Ордена тамплиеров. На тесную связь тех, кто громил иоаннитов, с лондонскими властями указывает хотя бы такой факт: двадцать лет Орден иоаннитов добивался разрешения восстановить те две несчастные кузницы, но влиятельные жители Лондона так и не позволили им сделать это.

Теперь вспомним о своеобразной униформе повстанцев Йорка, Скарборо и Беверли. Хорошо организованные группы, будучи не сельскими жителями, а благополучными горожанами, выступили в белых длинных колпаках с красной отделкой. В одном Беверли таких головных уборов насчитывалось около пятисот. Конечно, это могло быть чистой случайностью, но бело-красные колпаки соответствовали геральдическим цветам Ордена тамплиеров — красный крест на белом фоне.

Когда думаешь над всей этой историей, в памяти всплывает фраза, оброненная на предсмертной исповеди Джека Строу, бывшего правой рукой Уота Тайлера. По воспоминаниям Томаса Уолсингема, монаха сент-олбанского монастыря, Строу был арестован, доставлен в Лондон и приговорен там к смерти. Перед исполнением смертного приговора мэр Лондона обещал Строу похоронить его по-христиански и три года молиться за упокой его души, если тот откроет истинные цели восстания. Говорят, что на той исповеди Строу, в частности, сказал: «Когда мы собрали огромное множество простых людей со всей Англии, нам сразу пришло в голову, что всякого лорда, кто станет против нас или окажет сопротивление, мы будем убивать на месте. А нашей первой и главной задачей будет уничтожение госпитальеров-иоаннитов» (выделено мной. — Дж. Р.). Строу не объяснил причину особой ненависти к иоаннитам, и, видимо, никто его об этом не спросил. Итак, во главе восстания стояла организация, и главной ее целью было «уничтожение Ордена госпитальеров-иоаннитов». Что это была за организация, какая общественная группировка могла иметь своей целью тотальное уничтожение высокочтимого ордена монахов-воинов? Ответ существует только один: рыцари Ордена тамплиеров.

Этот орден был распущен папой Климентом V в 1312 г. после пяти лет безжалостных гонений, пыток и казней его послушников. Практически все имущество богатейшего в Англии монашеского братства было передано Ордену госпитальеров-иоаннитов. У тамплиеров были все основания ненавидеть папский престол и иоаннитов. Тамплиеры были готовы смести с лица земли все владения иоаннитов, растерзать их главного настоятеля Роберта Хейлза, но они не подняли руки на свой главный храм. Что касается Святого Престола, который бичевал их, распинал на дыбе и сжигал на кострах, то они были совершенно солидарны с восставшими крестьянами, которые отказывались от причастия, оскверняли алтари и отрубили голову архиепископу Кентерберийскому.

Особая сосредоточенность на разрушении собственности иоаннитов дополнялась невероятно яростным нападением на бенедиктинский монастырь в Бери-Сент-Эдмундсе под руководством священника-бунтаря Джона Рава, что на первый взгляд выпадало из общего курса восставших. Когда в конце концов состоялась общая амнистия восставших, пощады не дождались только жители Бери-Сент-Эдмундса, где разыгрались особо кровавые события. Сначала мне казалось, что никакой связи между этими событиями и неким тайным обществом нет. Как не было видно и никакой связи с тамплиерами, пока не всплыли на поверхность свидетельства архивов этого аббатства. В документах зафиксированы сведения, послужившие основанием лютой ненависти тамплиеров, хотя и без прямого указания на иоаннитов.

Перевод оригинала «Летописи Бери-Сент-Эдмундса за 1212–1301 гг.» под редакцией Антонии Грансден содержит серьезные обвинения против тамплиеров. Текст предельно ясен: «В канун и в день Вербного воскресенья состоялось сражение христиан с неверными между Акрой и Сафедом. Сначала восемь эмиров и восемнадцать колонн неверных были истреблены, однако потом победа перешла на сторону неверных, но обошлась им она весьма дорогой ценой. Войско христиан было почти полностью истреблено из-за предательства тамплиеров» (выделено мной. — Дж. Р.).

В другой летописи, датированной 1270 г., описывается нападение египетского войска на замок тамплиеров Сафед за четыре года до этого и совсем в другой трактовке. Султаном Египта в то время был жестокий и коварный монгольский воин Байбарс Рукд ад-Дин, убивший своего предшественника на троне. Когда его первые штурмы замка не удались, он предложил свободный выход и пощаду туркополовцам, местным жителям, составлявшим основную часть военного гарнизона. Те группами стали уходить из крепости и сдаваться врагу. Сильно ослабленный гарнизон тамплиеров послал сержанта, брата Льва, сирийца по происхождению, к Байбарсу для переговоров. Парламентер вернулся с обнадеживающим известием: тамплиерам будет позволено покинуть замок и спокойно пройти сквозь ряды неприятельских войск.

Тамплиеры еще плохо знали повадки своего врага и приняли это предложение.

Как только Байбарс овладел замком и тамплиеры оказались у него в руках, он предложил им выбор: погибнуть или перейти в мусульманскую веру, на что дал им ночь на размышление. Утром их вывели к воротам замка и стали ждать, какое они выскажут решение. Прежде чем кто-то успел сказать хоть слово, вперед вышел комендант крепости и сказал, что он скорее умрет, нежели откажется от христианской веры. Его тут же схватили, связали и на глазах братьев-тамплиеров с живого содрали кожу. Потрясенные криками и страданиями своего командира, тамплиеры все как один предпочли погибнуть, но не отказались от креста. Выбор был сделан, и Байбарс приказал всем отрубить головы.

Такова история сдачи противнику крепости Сафед и мученической гибели тамплиеров, что служило для каждого тамплиера предметом гордости и славы своих мужественных братьев-предшественников. Случилось так, что ко времени записи этих событий в летописи бенедиктинцев Бери-Сент-Эдмундса вся эта история была искажена и обрела совершенно иной смысл. Обвинение защитников Сафеда в предательстве святого дела приводила в ярость всякого тамплиера, когда тот слышал фальсифицированную историю. Притом в летописях Бери-Сент-Эдмундса это было не единственное обвинение тамплиеров.

Другое высказывание против тамплиеров было не просто обвинением, а скорее окончательным приговором за предательство: «Король Кипра Гуго Лузиньянский, его сын и другие члены семьи были отравлены рыцарями-тамплиерами».

Хорошо известно, что значительный период своего царствования король Кипра Гуго III был в натянутых отношениях с тамплиерами, отнимал у них владения и однажды обвинил в том, что они подговорили мусульман напасть на его лагерь. Гуго стремился к восстановлению своего владычества на континенте, добиваясь царствования в Иерусалиме. А тамплиеры, как известно, этому противились. Но факт отравления Гуго и его сына исторические документы не подтверждают. Гуго умер 4 марта 1284 г., а его старший сын Боэмунд — в ноябре предыдущего года. Наследовал трон его второй сын, болезненный и слабый Иоанн, от которого корона перешла к третьему сыну Гуго III — Генриху. Но в английском монастыре бенедиктинцев в Бери-Сент-Эдмундсе летописи содержали запись о том, что Гуго III, его сыновей и все остальное семейство отравили тамплиеры.

Здесь связь восстания с тамплиерами налицо: получи тамплиеры возможность отомстить бенедиктинцам в Бери-Сент-Эдмундсе, они ни в коем случае такой возможности не упустили бы. Так оно и произошло в дни крестьянского восстания.

Если руководители бунтовщиков и восставшие крестьяне руководствовались только стремлением тамплиеров к отмщению, то история могла бы и не признать восстание Тайлера неудачным. Однако трудно предположить, что Великое общество, приведшее в движение силы восставших, исходило только из мстительных побуждений монашеского ордена, ликвидированного за шестьдесят девять лет до этого. Двадцатилетнему рыцарю-тамплиеру в то время было бы уж под девяносто лет. Участие тамплиеров в восстании осуществлялось бы вторым или даже третьим поколением монахов ордена. Связь восстания 1381 г. с тамплиерами свидетельствует не о том, что Великое общество стремилось раздуть это восстание или воспользоваться им, а прежде всего о том, что это общество существовало втайне около семидесяти лет. Из чего это следует?

Совершенно очевидно, что после ликвидации ордена тамплиерам помогали какие-то группы или общества еще во время преследования их английским королем Эдуардом II, иначе не было бы такого множества людей, избежавших ареста и просто бесследно исчезнувших из поля зрения карательных органов. Королевский невод и содействовавшие королю религиозные ордены смогли выловить только двух скрывавшихся тамплиеров в Англии и одного в Шотландии. Кроме того, очень многие тамплиеры благополучно бежали из тюрем, что невозможно было совершить без помощи изнутри и снаружи застенков. Далее, аресты тамплиеров в Англии начались через три месяца после того, как они были объявлены во Франции. Это дало время подготовить надежные укрытия. Несомненно, стихийно создавалась некая система или организация помощи или взаимной выручки, а условия и моральные принципы способствовали тому, что эта система пережила всех непосредственных участников событий и продолжала существовать. Для этого нужна была общая цель, общая опасность и общий враг. Если корни Великого общества каким-то образом связаны с тамплиерами, то общие цели и тайные связи могли сполна проявиться во время событий восстания Уота Тайлера. Чтобы внимательнее присмотреться к развитию связей Ордена тамплиеров, следует обратиться к истории и деятельности этого воинственного монашеского ордена, возникшего в период Первого крестового похода.

Глава 5 Рыцари ордена тамплиеров

После года боев и сражений, отвоевав у неверных Никею и Антиохию, 7 июня 1099 г. участники Первого крестового похода добрели до стен Иерусалима.

При приближении крестоносцев египетский правитель Иерусалима приказал засыпать и отравить все колодцы вокруг города, а всех лишних овец и коз угнать подальше в пустыню. Местных христиан заставили покинуть город. Это не было оказанной им милостью, а дополнительной хитростью: всеми средствами иерусалимские власти усложняли завоевателям получение воды и пищи. Среди изгнанных христиан был Жерар, хозяин приюта для паломников в Амалфи. Он сразу явился к руководителям похода и сообщил им важные сведения относительно оборонительных сооружений Иерусалима. Его осведомленность оказала большую услугу крестоносцам, и его помощь высоко оценили в их лагере.

Однако крестоносцы никак не могли предполагать, с какой жарой они столкнутся в Иерусалиме. Особенно невыносимой она была для человека, который должен носить под латами шерстяную блузу, а солнце целый день безжалостно раскаляет металлическое снаряжение и нет тени, куда можно было бы укрыться от его палящих лучей. Никто не предупредил крестоносцев, пришедших из покрытой лесами Европы, что в Святой земле нет деревьев, из которых можно было бы соорудить осадные орудия и штурмовые башни. Строительный лес пришлось доставлять из Самарии, а перенос каждого бревна требовал участия десятков пленных мусульман. Завоеватели никак не ожидали, что за питьевой водой для людей и животных придется отправляться за двенадцать миль. В довершение всего после шести недель всяческих мучений и отчаянных трудностей, усугубленных нехваткой воды и продовольствия, пришло известие, что на помощь осажденному Иерусалиму из Каира движется огромное египетское войско. Крестоносцев охватили отчаяние и паника.

Как бы в ответ на их молитвы один монах в сонном видении получил указания, как крестоносцы могут добиться победы. Прежде всего, они должны перестать грешить, отбросить пустые амбиции и прекратить ссоры. Далее им предписывалось истово молиться и блюсти трехдневный пост. На третий день они должны босыми смиренно обойти вокруг стены Святого города. При соблюдении всех этих условий Господь на девятый день дарует им победу над неверными. В видении монаха увидели знак, и вожди крестоносцев приказали войску выполнить требования Всевышнего. После двух дней поста все крестоносцы скинули обувь и начали двухмильный обход городской стены. Египетские защитники потешались и улюлюкали, глядя на крестоносцев с высоких крепостных стен, издевательски мочились сверху на кресты, несомые смиренно молящимися рыцарями.

Видение монаха придало новые силы осаждавшим, и они сумели соорудить три осадные башни. С их помощью группы рыцарей поднялись на крепостную стену, а затем, после кровопролитных боев, открыли изнутри ворота крепости, и главные силы крестоносцев хлынули в город. Как и было предсказано, на девятый день сражения Иерусалим был взят.

Разгоряченные сражением, обезумевшие от долгих лишений, опьяненные кровью, крестоносцы наводнили улицы; они врывались в дома, лавки, мечети и убивали кого ни попадя, и старого и малого. В донесении папе римскому сообщалось: «Если Вашему Преосвященству угодно знать, как мы обошлись в Иерусалиме с врагом, то у врат Соломоновых и в Храме столько неубранных трупов сарацинов, что кони наших воинов ходят по колено в крови».

Гремучая смесь фанатичного благочестия, искреннего самопожертвования, дикой кровожадности и невероятной алчности, проявившаяся в эти первые дни, сопутствовала всей двухвековой драматической истории христианского царства на Востоке.

Знаменательные перемены Первый крестовый поход принес маленькой монашеской обители Амалфи, содержавшей приют для паломников. В благодарность за ценные сведения о египетских укреплениях, которые помогли достичь желанной победы, обитель щедро осыпали богатыми дарами и земельными владениями. С помощью новых христианских правителей монастырь был значительно расширен. В 1118 г. новый настоятель обители, французский аристократ, решил, что скромный приют слишком тесен, чтобы служить пристанищем рыцарей-крестоносцев, защитников Святой земли. Обитель стала называться Госпиталь Святого Иоанна Иерусалимского и обратилась к папе с просьбой дать ей устав монашеского ордена. Папа даровал такой устав. Со своим богатством и весом они скоро почувствовали, что переросли местного святого и в качестве нового покровителя избрали Иоанна Крестителя.

В тот же год в Иерусалиме был создан еще один монашеский орден, ставший соперником Госпиталю Иоанна Крестителя как по численности и богатству, так и по своему влиянию. Поддержка иерусалимским королем Балдуином I Ордена госпитальеров, как теперь стали называть монахов Ордена Иоанна Крестителя, побудила вассала графа Шампанского Гуго де Пейена предпринять аналогичный шаг. Когда на трон вступил король Балдуин II, Гуго де Пейен от имени группы из девяти рыцарей обратился к нему с просьбой учредить новый религиозный орден. При этом он дал клятву Иерусалимскому патриарху в том, что его члены будут пребывать в нищете, целомудрии и послушании. В отличие от госпитальеров, ведавших приютами и больницами, новый орден намеревался посвятить себя исключительно военной защите паломников на Святой земле. Такое разрешение рыцари получили и разместились в крыле царского дворца вблизи одного из примечательных мест Иерусалима: здесь некогда находилась мечеть аль-Акса, построенная, по преданию, на месте разрушенного храма царя Соломона. По этому месту орден получил свое название: «Бедные воины Христа и Храма Соломона». Со временем орден стали называть Орденом храмовников (тамплиеров), потом — Орденом рыцарей Храма Соломона в Иерусалиме. Были у него и другие громкие наименования, но во всех неизменно присутствовало упоминание храма Соломона, и с тех времен и доныне их называют рыцарями Храма или тамплиерами.

Первые девять лет Орден тамплиеров особых деяний не совершил, и никаких сведений о приеме в орден новых рыцарей сверх девяти его родоначальников не имеется. В 1127 г. орден решил взяться за дело серьезно. Король Балдуин II обратился с письмом к известному церковному деятелю Бернару Клервоскому — которого порой именовали «вторым папой», а позднее причислили к лику святых, — чтобы тот упросил папу Гонория II утвердить новый устав для жизни и деятельности Ордена рыцарей-тамплиеров. Бернар обещал свое содействие. Высокий авторитет Церкви Бернар завоевал успешным реформированием и пропагандой монашества, и его так глубоко почитали в Европе, что любое выдвинутое им предложение практически не встречало возражений ни у церковных, ни у светских властей.

Орден тамплиеров в те времена больше напоминал частный клуб, объединенный вокруг графа Шампанского. Все рыцари ордена были его вассалами. Гуго де Пейен был кузеном графа. Андре де Монбар, пятый Великий Мастер ордена, был дядей Бернара Клервоского, который сам был родом из Шампани. Бернар также принимал монашеский постриг папы Гонория. Для рассмотрения ходатайства Ордена тамплиеров о даровании ему собственного устава папа избрал главный город Шампани — Труа. Этот город впоследствии был передан в дар ордену и стал первой прецепторией — общиной тамплиеров в Европе.

Для правильного понимания характера Ордена тамплиеров важно подчеркнуть, что он создавался как чисто монашеский, а не рыцарский. Тамплиеры представляли собой прежде всего религиозную монашескую организацию, а в те времена монашество почиталось несравненно выше обычного священства; монашество считали стоящим ближе к Богу. Бернар, например, говаривал: «Народ не должен оглядываться на священнослужителей, ибо народ чище священников». Современная Римско-католическая церковь имеет четкую организационную структуру, состоящую из Святого Престола, епископата и рядовых священников; нынешние монастыри выглядят почти инородными телами в этой четкой структуре, поэтому сейчас трудно представить, сколь важна была роль монашества в церковной и всей духовной жизни в старые времена, особенно в XI и XII вв. Монастыри служили центрами культурной жизни, не говоря уже о том, что в них формировалась вся церковная иерархия, включая пап.

Монашество зародилось в раннем христианстве как индивидуальное подвижничество. Оставляя суетную жизнь, человек становился на путь, который соответствовал, согласно христианскому учению, воле Господа: он покидал свой дом, родных и близких, избегал всякого с ними общения и жил в полном одиночестве. Это были аскеты-отшельники — явление, впервые получившее распространение в Египте. В жизнеописании епископа Афанасия приводится пример подвижничества святого Антония, который вел жизнь монаха-отшельника в конце III в. Его изнурительная борьба с грехом еще при жизни принесла Антонию славу святого, и паломники толпами шли к нему за советом и благословением. Не менее знаменитым отшельником был сирийский аскет Симеон Столпник, построивший себе двадцатиметровую башню и простоявший на ней тридцать лет до самой своей смерти.

Церковь не препятствовала таким экстремистам, но и не особенно одобряла их подвижничество. Она предпочитала направить это движение по пути монашеского общежития. Большинство ранних монашеских обителей были полностью независимыми; в их состав обычно входил аббат и двенадцать послушников, символизирующих двенадцать апостолов.

Самым авторитетным человеком в эпоху раннего монашества был, несомненно, Бенедикт Нурсийский. Презрев грешную и распутную жизнь папского двора, Бенедикт удалился в находившиеся недалеко от Рима горы и повел там жизнь абсолютной нищеты и сурового самоистязания. Скоро слух об удивительном отшельнике разнесся по округе, и к нему потянулись молодые люди. Среди паломников нашлись и такие, кто жаждал вступить на путь веры и самоотречения, каким следовал сам Бенедикт. Постепенно он стал создавать братства своих последователей. Самым крупным достижением св. Бенедикта стало основание монастыря в Монте-Кассино около 530 г. Бенедиктинский монастырь был разрушен артобстрелом во время Второй мировой войны, но затем последовала широко известная реставрация, и теперь обитель по-прежнему возвышается на одном из высоких холмов южнее Рима.

Но еще более важным достижением Бенедикта был разработанный им для своих последователей монашеский устав. Устав Бенедикта стал образцом для других монашеских орденов, включая Орден цистерианцев, который, в свою очередь, стал прообразом устава монашеского Ордена тамплиеров. Бенедиктинский устав утверждает для своих членов соблюдение трех принципов: бедности, целомудрия и послушания в самом строгом религиозном смысле. За первую провинность монах-бенедиктинец подвергался строгому устному выговору и полной изоляции для неустанной молитвы. Если это не помогало избавиться от своеволия, аббат был вправе наказать его плетьми. Если порка не служила исправлению, монах изгонялся из обители. Все бенедиктинцы трудились, добывая себе пропитание. Но их главной обязанностью было служение Богу верой и милосердием. Монахи, жившие по такому уставу (regula), именовались регулярным духовенством. Священники, свободно вращавшиеся в мирском обществе (saeculum), назывались секулярным духовенством. По мере того как Церковь все активнее участвовала в общественной жизни и заботилась о своем материальном положении, регулярное духовенство обретало в глазах народа ореол святости, оно имело большее влияние на простой народ и его доверие. Мягкий плетеный пояс на послушнике или странствующем монахе, воспринимающийся как неотъемлемая часть одеяний духовного лица, тогда представлял собой грубую веревку, которой монах бичевал себя, изгоняя грешные помышления и желания.

Монастыри не были полностью изолированы от законов и страстей внешнего мира, а дорогие приношения, в частности передача монастырям земельных угодий, заставили монастыри заводить себе крепостных и арендаторов, что в конечном счете привело к необходимости реформировать Церковь в целом. Первым это почувствовал Бернар Клервоский. В 1112 г. он двадцатилетним юношей вступил в недавно основанный Цистерцианский монастырь. Через несколько лет он стал аббатом монастыря и открыл не менее шестидесяти пяти дочерних обителей. Он был блестящим оратором, талантливым писателем и сам безупречно соблюдал требования устава цистерцианцев.

Бернару исполнилось двадцать восемь лет, когда церковный совет в Труа попросил его разработать устав для тамплиеров. Монах сделал это, основываясь на уставе цистерианцев, который, в свою очередь, во многом повторял уставные положения Бенедиктинского ордена.

Бернар не только написал устав, но и стал жарким поборником и пропагандистом тамплиеров, призывая дарить им ценности, землю и деньги, а также направлять в орден молодежь из хороших семей, чтобы оторвать их от греховной жизни ради меча и креста рыцаря-тамплиера. Король Франции откликнулся на призыв Бернара тем, что пожаловал Ордену тамплиеров богатые земли, его примеру последовали другие аристократы. Путешествуя по Нормандии, Гуго де Пейен встретился там с королем Англии Стефаном, сыном Стефана Блуаского, участника Первого крестового похода. Король сразу согласился содействовать Великому Мастеру тамплиеров, снабдил его деньгами и разрешил вербовать сторонников ордена в Англии и Шотландии. Англичане не только одарили тамплиеров большим количеством золота и серебра, но дали им во владение богатые и многолюдные поместья, обеспечившие ордену стабильные доходы. Королева Матильда со своей стороны подарила ордену поместье Крессинг в Эссексе (как мы уже упоминали, храм тамплиеров в Крессинге был впоследствии отдан иоаннитам, а в ходе крестьянского восстания разрушен).

Гуго де Пейен покинул Иерусалим как один из девяти рыцарей, объединенных неясными целями и честным словом. Вернулся он через два года Великим Мастером, подчиняющимся одному только папе, с казной, полной золота и серебра, обладателем богатых поместий и в сопровождении трехсот рыцарей, поклявшихся стоять с ним до последнего и умереть по первому его слову.

А работа над уставом тамплиеров продолжалась. Орден не был похож на другие монашеские объединения, потому что тамплиеры были всегда в пути, занимались военным делом, беспрестанно участвовали в военных сражениях и стычках, вели жизнь, резко отличавшуюся от размеренной жизни других монашеских братств. Первыми заповедями в жизни тамплиеров были целомудрие, бедность и послушание. Целомудрие касалось отношений с обоими полами. Тамплиер не должен был целовать или дотрагиваться до женщин, будь то его родная мать или сестра. Не разрешалось, а то и строго запрещалось даже разговаривать с женщиной. Тамплиер носил кожаные подштанники, которые никогда не снимались. (Устав запрещал тамплиеру принимать ванну или купаться, и пожизненное ношение подштанников рассматривалось как условие воздержания от всяких половых связей.) Тамплиеру не разрешалось обнажаться на виду других людей, даже перед своими братьями-тамплиерами. В жилых помещениях тамплиеров по ночам всегда горел свет, не было ни одного темного угла, что могло бы побудить обитателей заняться гомосексуализмом, столь распространенным в мужских монастырях.

Следуя обету бедности, Гуго де Пейен все дарованное имущество и богатства передал в ведение ордена, и все другие братства следовали его примеру. Если вновь поступающий в орден послушник не имел имущества, ему все равно полагалось внести какой-то денежный вклад — «приданое». Став полноправным тамплиером, монах не мог иметь в собственности ни денег, ни чего-то сколько-нибудь ценного, даже книги. Добытые военные трофеи тоже шли в распоряжение ордена. Обет бедности соблюдался настолько строго, что, если у тамплиера после его смерти находили деньги или другое имущество, его исключали из ордена и запрещали хоронить по христианскому обряду.

От каждого тамплиера требовалось беспрекословное повиновение старшим, а поскольку орден не подчинялся никому, кроме самого папы, там были приняты свои кары за проступки, вплоть до смертной казни. Например, в храме тамплиеров в Лондоне провинившихся бросали в карцер, имевший длину один метр сорок сантиметров. В этом каменном мешке за неповиновение Мастеру прошли последние дни брата-маршала (военного командира) Ирландского ордена. Не имея возможности ни встать, ни лечь, он там и умер от истощения и голода. Тамплиеры не были подвластны законам страны, в которой им приходилось бывать. Законом для них был только устав ордена и воля старшего по званию брата.

На поле боя тамплиер не имел права отступить, если противник не превосходил его силами в три раза, и то лишь по приказу своего командира. Всякий вступавший в ряды тамплиеров знал, что впереди у него только гибель в бою, и большинство умирали именно так. Сдаваться тамплиеру не было никакого смысла, потому что ордену запрещалось выкупать своего брата из плена, хотя подобная практика в Средние века применялась очень широко. Поэтому тамплиеров в плен не брали, а тут же убивали.

Орден подразделялся на три класса. К первому относились рыцари — полноправные члены ордена, рожденные свободными и принадлежавшие к аристократии. Они носили белое одеяние, к которому впоследствии был добавлен красный восьмиконечный крест. Белое платье означало непорочную жизнь, в которую вступил рыцарь. Второй класс обычно составляли выходцы из состоятельных горожан. Они имели звание сержантов, были оруженосцами рыцарей, несли охрану, трудились на конюшне, были прислугой и прочее. Они ходили в темно-коричневом или черном одеянии с красным крестом на спине. Третий класс составляли собственно монахи и священники, служившие капелланами в обители; только они были грамотными и потому вели всевозможные записи и отвечали за всю хозяйственную деятельность ордена. Они тоже носили красный крест, но на зеленом фоне своей мантии. Представители третьего класса всегда ходили в перчатках, чтобы держать руки в чистоте, ибо они во время мессы «касались Бога». Они — единственные из крестоносцев — брились наголо, как того требовал обычай для служителей церкви того времени; остальные братья носили короткую стрижку и отпускали бороду.

В соответствии с обетом бедности рыцари-тамплиеры не имели никаких украшений, и военное снаряжение их было скромным. Единственным дозволенным предметом, дополнявшим одеяние, была овчина, служившая одновременно подстилкой для отдыха и плащом в непогоду. Обязательный пояс, являвшийся символом непорочности, также был кожаным.

По уставу тамплиеры принимали пищу два раза в день, но, в отличие от других, монашеских орденов, им разрешалось есть мясо ввиду тяжелых нагрузок боевой жизни. Знамя тамплиеров представляло собой черно-белое полотнище, символизирующее греховную (черную) и (чисто-непорочную белую) части жизни тамплиера. Знамя называлось Beau Seant («бо сан»), что было одновременно боевым кличем тамплиеров. Смысл французского слова Beau в наше время обычно сводится к понятиям «прекрасное», «красота», но в Средние века его содержание было гораздо шире: оно означало нечто возвышенное, и под ним часто понималось «благородство», «достославность» и даже «величие». В качестве боевого клича «Бо сан!» означало «К величию!». «К славе!».

Принятие в тамплиеры и собрания рыцарского капитула проводились в полной тайне. Раскрытие тайны встречи, пусть даже низшему по званию брату, строго каралось, вплоть до изгнания из ордена. Во время проведения таких собраний вход в помещение охранял рыцарь с мечом наголо. Хотя документальных подтверждений тому не найдено, но, по преданиям, немало шпионов и просто любопытствующих нашли свою смерть при попытках что-то узнать о происходящем за спиной такого часового.

Канонического устава Ордена тамплиеров как такового не было: Великий Мастер ордена мог изменять действующий устав, вносить в него исправления или что-то исключать, но делалось это исключительно конфиденциально. Новичок знакомился с внутренними правилами ровно настолько, насколько было ему необходимо, чтобы занять место на низшей ступени иерархии. По мере продвижения его посвящали в другие уставные нормы. Устав в полном виде знал лишь очень узкий круг самых избранных братьев ордена. Одним из самых тяжких проступков рыцаря Ордена тамплиеров любого звания было разглашение любого уставного положения.

Собрание рыцарей тамплиеров в одном из своих храмов невольно вызывает в памяти легенды о собраниях короля Артура и рыцарей Круглого стола: святилища тамплиеров по примеру храма Гроба Господня обычно сооружались цилиндрическими. В Круглом храме тамплиеров в Лондоне, например, по всему периметру внутреннего помещения идет каменная скамья, так что рассевшиеся на скамье рыцари были обращены лицом к центру. Здесь нет никакого возвышения или другого признака, указывающего на особое значение того или иного места.

Согласно данным Мэтью Парижского, тамплиеры обладали состоянием, включающим девять тысяч поместий по всей Европе, многочисленные мельницы и рынки. Кроме этих приносящих прибыль владений, у тамплиеров были и другие источники доходов. Вся военная добыча и трофеи шли в общую казну ордена. За двести лет своего существования более двух тысяч новобранцев монашеского ордена добавили к его достоянию свои владения и деньги. Тамплиеры сначала закупали, а потом сами начали строить морские суда для перевозки на Восток людей и товаров, а также военные суда для их сопровождения. В кассу ордена стали поступать доходы от транспортных перевозок грузов, войск крестоносцев и паломников в Святую землю. Тамплиеры получали много подарков, им часто оставляли наследство. Финансовая помощь шла от Римской церкви, которая призывала верующих следовать ее примеру. В результате всего этого у ордена образовались финансовые излишки, и орден пустил их в дело: тамплиеры повели финансовый бизнес.

Говоря о деятельности тамплиеров в области финансов, часто упоминают «банки» ордена, хотя это не совсем точно. Журнал «Форчун» для такого рода финансовых предприятий использует более подходящий для данного случая термин «диверсифицированные финансовые услуги». Самой простой услугой, оказываемой тамплиерами, было хранение сбережений. Орден содержал значительную стражу для охраны собственных сокровищ, так что ему не составляло большого труда взять под эту же охрану ценности других. Причем охрана тамплиеров была столь надежной, что ее услугами пользовались даже правители. Например, Англия часть своих королевских сокровищ хранила у тамплиеров. Случалось, что и у тамплиеров бывали хищения, но в те времена более надежной охраны и хранилищ, чем у тамплиеров, все равно не было. Если богатому человеку предстояло совершить дальнее путешествие, взяв свои сокровища с собой, он подвергался риску быть ограбленным разбойниками или даже случайным попутчиком; оставив ценности дома, он рисковал быть обворованным собственными родственниками и слугами; наконец, дом во время его отсутствия мог подвергнуться нападению. А тут появилась возможность хранить любые ценности у монахов, которые берегли их так же бдительно, как свои собственные.

Еще одним делом тамплиеров было посредничество. Они брали на себя обязанность собирать налоги, а также вести переговоры о выкупе и возвращении захваченных заложников, причем порой их содействие в этом деле распространялось даже на поиск необходимых денег для выкупа.

Тамплиеры овладели также умением доверительного правления чужим имуществом и доходами от него, которые они с выгодой снова вкладывали в дело. Они распределяли доходы между наследниками на основе специального соглашения, по которому путем управления собственностью создавался фонд для подобных выплат. За все свои услуги тамплиеры получали известную плату.

Но, очевидно, их самым крупным финансовым предприятием был выпуск финансовых бумаг. Эти бумаги пользовались доверием во всякой конторе тамплиеров, тем самым представляя собой предвестники денежных чеков и векселей до востребования. Это был очень важный шаг в финансовом деле. Если какой-то богатый аристократ Прованса нуждался в том, чтобы передать деньги своему сыну или вассалам, находящимся в дальнем Крестовом походе, ему требовался верный человек, которому можно было передать деньги, а также сопровождающие его охранники-телохранители, которые посылались в далекое путешествие, где они могли столкнуться с бандитами, пиратами или попасть в кораблекрушение. Значительно проще и безопаснее было передать деньги местному Мастеру тамплиеров, чтобы через некоторое время они с полной надежностью были вручены нужному человеку, скажем, в Иерусалиме. Плату за такую услугу вносили с большой охотой.

Трудно сказать, что из этих новшеств было изобретено тамплиерами: аналогичные услуги уже давно предлагали итальянские банковские семейства. Венецианцы с давних пор совершенствовали способы международного финансового обмена и некоторые способы страхования рисков и купеческих кредитов, правда, делалось это в своей среде. Жившим в Европе евреям в большинстве стран закон запрещал владеть землей и другими средствами производства, так что они были вынуждены заниматься торговлей и финансовыми сделками, но главным образом среди своих соплеменников. Порой они предоставляли займы правителям, но делали это не как индивидуальные банкиры, а в качестве общинной услуги. Финансовые операции тамплиеров проводились на более широкой основе и пользовались большей популярностью, хотя здесь можно увидеть преувеличение финансовой изобретательности тамплиеров со стороны историков.

Единственное, что тамплиерам пришлось придумывать самостоятельно, — это свой способ установления личности для завершения финансовой трансакции. Сегодня у нас в ходу удостоверения личности с фотографией владельца, номера страхового полиса, водительские права, номера банковских счетов, голограммы, проявляемые в ультрафиолете чернила, отпечатки пальцев и целая индустрия обеспечения безопасности и идентификации. Но даже при всех существующих технологиях деньги и ценности попадают в посторонние руки, а выкраденные чеки обналичиваются. Теперь мы можем только гадать, с какими проблемами сталкивался человек в Иерусалиме, которого незнакомец, вдруг вошедший в двери, просил выдать ему определенную сумму, протягивая клочок бумаги, составленный три месяца назад в Париже.

Писатели обожают использовать в своих сюжетах разломанные пополам монеты или амулеты. Если половинки точно сходятся, значит, владелец половинки — давно пропавший принц. Но использование «сходящихся половинок» требует, чтобы одна половинка загодя была переслана куда следует, и этот прием не поможет, если выдачу денег должна осуществить любая контора тамплиеров. Здесь был необходим некий стандартный способ идентификации. Одним таким способом было наличие двух «свидетелей», подтверждающих личность заявителя. Порой это дополнялось требованием предъявить долговую расписку. Человек, подтверждавший личность получателя, сам подписывал бумагу вроде такой: «Если мое свидетельство повлечет передачу денег ошибочному лицу, я обязуюсь возместить потерю». Другой способ предполагал получение ответа на один или несколько вопросов, который мог дать только подлинный претендент. Например:

Вопрос: В детстве вы упали с дерева и сильно ушиблись. Сколько вам было тогда лет?

Ответ: Девять лет.

Вопрос: С какого дерева вы упали?

Ответ: Это был дуб.

Вопрос: Кто помог вам и отвел домой?

Ответ: Дядя Томас.

Надо сказать, что эта система, как мне пришлось недавно выяснить, работает и поныне. Я посылал телеграфом деньги из Америки в Англию. Меня попросили сообщить на телеграф какое-нибудь сведение, которое было известно только одному моему адресату. Я задал такой вопрос: «Какая девичья фамилия была у вашей матери?» Деньги были вручены лишь после получения правильного ответа: «Джемисон».

Даже письма, часто писавшиеся писцами или переписчиками, требовали подтверждения. Ведь подложные письма могли принести искаженную информацию относительно передвижения войск или выхода кораблей. Для подтверждения подлинности послания использовался особый шифр. Он мог заключаться в смысле, например, слова или фразы, составленной из вторых букв третьего слова каждого следующего предложения. Такие шифры скрывались в тексте совершенно отвлеченного содержания. Подобным шифром могло передаваться распоряжение вроде: «Отправьте два корабля в Мессину» или: «Подателя сего письма убить».

Известно, что тамплиеры располагали сетью агентов во всех крупных городах Ближнего Востока и Средиземноморья. Для связи с ними они неизбежно должны были пользоваться тайными средствами. Полной секретности требовали финансовые сделки. Морские операции следовало скрывать от мусульман и средиземноморских пиратов. Не менее важно было хранить в тайне взаимодействие военных сил на двух континентах. Как явствует из истории, тамплиеры пользовались репутацией, и не всегда доброй, великих специалистов по части секретных операций и дел, причем даже на собственных собраниях и съездах.

Широкое использование секретных шифров и кодов, тайных опознавательных сигналов и знаков, скрытных военных операций и мероприятий в области финансов, страсть к подпольным собраниям и ритуалам — все это вместе стало идеальной основой для создания тайного общества. В Европе XIV в. просто не найти другой организации, столь широко и виртуозно владевшей приемами секретных операций, кроме Ордена рыцарей-тамплиеров. И могут ли быть сомнения в том, что, когда проживающие в Англии тамплиеры узнали о преследовании своих собратьев во Франции, начавшемся 13 октября, они тут же создали тайную организацию, прежде чем, начиная с 10 января следующего года, их самих начали преследовать? Как видим, они располагали превосходной базой для создания такой организации.

Всю административную работу вели, конечно, невооруженные рыцари, как правило, неграмотные. Хотя они и не называли себя рыцарями, не пользовались по отношению друг к другу обращением «сэр», причисляли себя к церковникам и общались между собой, используя слово «брат», по происхождению все они были рыцарских рода и крови. Они были воинами, а не счетоводами и не писарями. Это был офицерский класс ордена, делом которого были военная подготовка и сражение на поле брани. Расшифровкой посланий, ведением бухгалтерских гроссбухов, инвентарными описями и надзором за ежегодной стрижкой овец занимались «рыцари» совсем другого рода: число хозяйственных работников, туземных солдат и наемных работников относилось к рыцарям-офицерам как 50 к одному. Орден тамплиеров не мог состоять из одних военных рыцарей, как современная авиация не может на 100 процентов состоять из пилотов. Более многочисленными и разнообразными по профессии были сержанты ордена: они были конными и пешими воинами, личными оруженосцами рыцаря, управляющими одного или нескольких имений. Церковники-тамплиеры были грамотной братией, они чаще всего вели управленческие дела, включая составление и шифровки разного рода посланий.

Великий Мастер ордена, он же аббат, являлся полным хозяином локального братства и был подотчетен только старшему по званию офицеру. Такими же полновластными хозяевами были мастера прецепторий, если там не находился Великий Мастер. Штаб-квартира ордена и резиденция Великого Мастера находились на территории Иерусалимского храма. Великий Мастер был не столько управляющим орденом, сколько командующим первого эшелона. Это можно заключить из того факта, что 10 Великих Мастеров из 21 погибли в сражениях или умерли от полученных в бою ран.

Чтобы понять, как тамплиеры из ордена благочестивых и смиренных монахов, посвятивших себя защите паломников, превратились в могущественный центр власти, поставив себя под удар в политических играх королей, остановимся на судьбе последнего Великого Мастера тамплиеров.

Глава 6 Последний великий мастер

К исходу XIII в. идея Крестовых походов исчерпала себя. Иерусалим уже несколько лет был опять в руках неверных. Христиане сохранили только узкую прибрежную полосу, поддерживаемую цепочкой укрепленных портовых городов, словно редкие бусины на длинной нити, протянутой по территории нынешнего Ливана и Израиля. Рыцари и бароны больше не верили в духовные блага, обещаемые Церковью в качестве награды за тяготы войн с неверными. Они понимали, что цель Крестовых походов, родившаяся из почитания Святой земли Иисуса Христа, теперь выродилась в грязную политическую игру папского престола и средство материальной поддержки Церкви путем введения новых обременительных налогов. В народе крепло убеждение, что если Господь решает, чье оружие в сражении одержит победу, то и победа зависит только от Него одного. Если Иерусалим, Вифлеем, Назарет и большая часть Святой земли потеряны для христиан, значит, такова Его воля.

Европейским правителям тоже было не до походов: они погрязли в собственных политических интригах.

Глава Католической церкви в союзе с Францией и Карлом II увяз в сицилийской войне с Арагонским княжеством и Генуей, которые, в свою очередь, вели войну с Венецией. Филипп IV добивался изгнания английского короля Эдуарда I из Франции, а тот всеми силами стремился удержать одной рукой свои французские владения, а другой заграбастать Шотландию.

Христово воинство на Святой земле было предоставлено самому себе.

Что касается аристократической верхушки крестоносцев, то их тоже теперь не интересовали дороги и города, где ходил, проповедуя свое учение, Иисус Христос. Их больше занимало выгодное для торговли положение их прибрежных поселений. Потомки крестоносцев превратились в купцов и торговцев, все внимание которых было обращено на пошлины, налоги и обустройство торговых портов. У них не было ни малейшего желания воевать с неверными, зато они охотно торговали с ними, и мусульманские купцы и торговцы чувствовали себя привольно в христианских портах. «Новые» крестоносцы пребывали в полной уверенности, что без них и без их портов мусульманам никак не обойтись, а неминуемо надвигавшаяся катастрофа их волновала не больше, чем европейских властителей.

Пока христиане разыгрывали свои партии в политической игре, мамлюкский султан Калаун один за другим захватывал приморские замки крестоносцев и христианские города. 4 ноября 1290 г. Калаун скончался, но у него остался сын Малик аль-Ашраф, который поклялся у ложа умирающего султана взять его меч и выполнить планы отца в отношении христиан. И 18 мая 1291 года пала Акра, крупнейший торговый город и оплот крестоносцев. Вскоре другое мусульманское войско без боя овладело городом Хайфа. Монастыри на Кармельской горе были преданы огню, а все монахи перебиты. В нескольких милях к югу от Хайфы у тамплиеров был замок Атлит, но его малочисленный гарнизон был не в состоянии сдержать натиск мамлюков и 14 августа оставил замок. По другую сторону Триполи, дальше на север, то же произошло и с замком Тортоса. В том же месяце тамплиеры покинули замок и уплыли на Кипр. С потерей Атлита и Тортосы мамлюки стали полновластными хозяевами всей Святой земли до последнего клочка. Это был полный разгром христиан. Впервые за 170 лет пребывания на Святой земле у Ордена тамплиеров не осталось там ни одной базы.

Тамплиеры еще удерживали некоторое время свой замок на крошечном островке Руад в двух милях от Тортосы, но никакого военного значения он не имел, да еще питьевую воду туда приходилось доставлять морем. Через несколько лет тамплиеры покинули и этот остров. Свою базу они теперь устроили на Кипре, на что король кипрский Генрих согласился с большой неохотой. Иоанниты, которым также было некуда податься, тоже устроили свою базу в этом островном королевстве.

На следующий год тамплиеры на своем собрании избрали Великим Мастером Жака де Моле, которому было суждено стать последним главой прославленного ордена. Он происходил из небогатого дворянского рода из Южной Франции и был примерным служакой. Вся его жизнь прошла в ордене, куда он поступил в 1265 г. двадцатилетним юношей. Теперь на сорок восьмом году жизни у него за спиной был пост Мастера в Англии, главного маршала и верховного командующего ордена, и вот теперь он стал Великим Мастером. Хотя орден все позиции на Святой земле потерял, в руках Великого Мастера было огромное богатство, состоявшее из тысяч поместий в Европе, множества доходных мельниц, рынков и торговых монополий. В его распоряжении был большой флот легких кораблей, он вел банковские операции во многих странах мира. Среди нескольких десятков военачальников Европы он по-прежнему командовал самой боеготовной и лучше всех обученной армией во всем христианском мире. Этим он очень гордился, и с ним нельзя было не считаться.

Как человек военный, Моле первым делом занялся поднятием боевого духа своего рыцарства, ужесточив дисциплину и вернувшись к старым правилам ордена. Как известно, эти правила запрещали рыцарям-тамплиерам хранить какие бы ни было книги и рукописи. Как безграмотный монах-солдат, де Моле считал грамотность бесполезной для рыцаря-воина: что ему нужно знать, будет ему сказано, а знать больше ни к чему. Так считал новый Великий Мастер ордена. Он приказал резко подтянуть дисциплину, вернуться к строгим правилам тамплиеров, касавшихся питания, одежды, личного имущества и отправления религиозных обрядов.

Серьезное беспокойство де Моле вызывал кипрский король Генрих, настаивавший на том, что все воинские части на острове, включая тамплиеров, должны находиться в его подчинении. Де Моле против этого неоднократно и решительно возражал, считая себя единственным командиром тамплиеров на земле и лишь папу римского ставя выше себя. По этому поводу король и Великий Мастер спорили столь ожесточенно, что решили обратиться к папе как высшему судье. В августе 1298 г. Бонифаций VIII принял сторону Великого Мастера, указав Генриху, что тот должен быть благодарен судьбе, пославшей на его остров храбрых тамплиеров, ставших дополнительной защитой его короны в такое беспокойное и смутное время.

Воодушевленный поддержкой папы, де Моле выступил с идеей организации нового Крестового похода для отвоевания Святой земли, но его призыв оказался более чем некстати. Папа Бонифаций VIII нежился в празднествах 1299 г., предвкушавших наступление нового столетия, когда ему казалось, что весь мир рвется в Рим, чтобы поклониться понтифику как новому цезарю мира и завалить его драгоценными подарками. Все разговоры о новом походе можно было смело отложить до следующего года.

Это оттягивание раздражало де Моле, который, как военный, хорошо знающий цену нужного момента и направления главного удара, понимал и чувствовал, что откладывать поход нельзя. Но постепенно и ему стало ясно, что, пока на троне Святого Петра восседает Бонифаций VIII, никакому походу не бывать. В 1305 г. трон Святого Петра перешел к архиепископу Бордоскому Раймону Бернару де Го, ставшему папой Климентом V. Ордена воинственных монахов стали с нетерпением ждать, как отнесется новый папа к отвоеванию Святой земли. Ждать пришлось недолго.

В 1306 г., в первый год своего правления, папа Климент V направил просьбу Великим Мастерам Орденов иоаннитов и тамплиеров лично пожаловать к нему в конце года в Пуатье. Целью встречи было обсуждение подготовки и финансирования нового Крестового похода. Чтобы неверные не прознали об отъезде сразу обоих Великих Мастеров, им было приказано выехать на встречу инкогнито, в полной тайне.

Однако иоанниты в это время готовились к захвату Мальты, и Великого Мастера не стали упрекать, что он не смог присутствовать на этой встрече в указанное время.

У Жака де Моле подходящего повода уклониться от приглашения не было, но он затянул с ответом на предложение до начала будущего года. Ему нужно было время, чтобы как следует подготовиться к этой встрече. Новый поход для тамплиеров был вопросом всех вопросов, и свой план такого похода де Моле хотел представить на рассмотрение папы в полностью продуманном и готовом виде. В плане должно было найти отражение высокое мастерство рыцарей ордена и их боевой опыт, а потому он должен был быть полностью обоснован. Нужно было сделать все, чтобы Крестовый поход состоялся: без него существование Ордена тамплиеров теряло всякий смысл. Орден был создан для охраны путей передвижения паломников на Святую землю, но теперь эти пути охраняли и владели ими мусульмане, да и паломников уже не было. Новый поход был нужен, чтобы восстановить уважение к ордену и его поддержку сильными мира сего. Де Моле считал, что весь мир должен обратить внимание на беззаветную храбрость и мужество тамплиеров, проливавших кровь в проигранных сражениях за Святую землю, но он также понимал, что его профессия ценится не напряжением сил и потерями, а только победами.

Другие ордена действовали применительно к обстановке. Тевтонские рыцари совсем оставили Святую землю и занялись походами против язычников на севере Европы. Они захватили там большую территорию и основали новое государство Пруссию; рыцари Тевтонского ордена составили ядро того, что потом оформилось в прусское юнкерство, высшую военную касту, сохранившую черный восьмиконечный крест тевтонских рыцарей в виде своей высшей воинской награды — «Железный крест». Госпитальеры-иоанниты были недовольны своим пребыванием на Кипре и подыскивали себе новую территориальную базу. Расширив свой флот и обзаведясь союзниками, они вступили на остров Родос, что стало первым хорошим известием за последние пятнадцать лет и принесло им уважение Церкви и монархов Европы. Завершив завоевание острова в 1308 г., они удовлетворились званием рыцарей Родоса. Много лет спустя их прогнали с Родоса, и они вернулись обратно на Мальту, откуда их выставил уже Наполеон. До сего дня орден существует в Риме, где признан Ватиканом как самостоятельное братство, именуемое ныне Рыцари Мальты.

Из всех руководителей военно-религиозных организаций только Жак де Моле не желал снять шоры, не позволявшие ему видеть ничего, кроме нового Крестового похода с целью отвоевать Иерусалим. Он и понятия не имел, насколько безнадежно отстал от новых политических реалий европейской жизни. Все монархи на словах были горячими сторонниками нового похода, но ни оружием, ни кошельком своим жертвовать ради этого не желали. Церковь не могла заставить французского короля Филиппа IV хоть что-нибудь предпринять в этом направлении; у него были совершенно другие планы и заботы. Если бы Жак де Моле был в состоянии проанализировать, как развивались отношения Святого Престола и французского трона на протяжении последних двадцати лет, то ему стали бы понятны уловки и махинации Филиппа, с помощью которых он пополнял свою казну золотом Церкви и Ордена тамплиеров. Что касается английского монарха Эдуарда I, то и у него не было ни малейшего желания сражаться с вояками в тюрбанах за каким-то там Иорданом: его гораздо больше беспокоили христиане в шотландских юбочках по ту сторону пограничной реки Твид. С Крестовыми походами было покончено.

Всего этого Жак де Моле не знал. До него доходили какие-то слухи, кое-что ему докладывали, но он упорно не желал это видеть и слышать, пока не наступило полное и страшное прозрение в агонии мучительной смерти на костре.

Чтобы лучше разобраться в том, в чем не разобрался Жак де Моле, чтобы понять, как удалось быстро и полностью ликвидировать Орден тамплиеров и почему Англия и Шотландия оказались надежным убежищем преследуемых рыцарей этого ордена, нам придется вкратце обозреть европейские события, имевшие место между падением Акры и началом арестов тамплиеров. В центре этих событий стоят конфликт короля Франции Филиппа IV с папами римскими, а также бесконечная тяжба и войны между английским королем Эдуардом I и не желавшими ему подчиняться шотландцами на северной границе королевства. Мы ненадолго оставим Жака де Моле на его пути в Марсель стоящим на носу галеры тамплиеров и всматривающимся в туманный берег Франции, где он надеется собрать мощное Христово воинство, чтобы отвоевать Святую землю. У него и в мыслях нет, что там, в Париже, для него уже приготовлены плети и цепи.

Глава 7 «Шотландский молот»

Ненастной ночью 1286 г. король Шотландии Александр III заехал в Бернитсленд поменять лошадей. Он направлялся в Кингхорн к своей второй жене. Гроза разгулялась так, что короля стали уговаривать остаться на ночь и переждать непогоду, но он упрямо хотел ехать дальше, и кончилось это плохо. Его конь на всем скаку сорвался с крутой горы, и Александр разбился насмерть.

От первой жены у Александра была дочь, которая стала женой короля Норвегии Эрика II и сразу после родов умерла, едва успев дать новорожденной дочери имя — Маргарет. Девочка эта, праправнучка английского короля Генриха II и внучка Александра III, получила прозвище Дева Норвегии. За шесть лет до смерти Александра по Бригемскому договору четырехлетняя принцесса была помолвлена с принцем Уэльским, который впоследствии станет королем Англии Эдуардом II. Договор имел далеко идущие замыслы: объединить короны Англии и Шотландии в единой династии, хотя обе страны должны были сохранить самостоятельное управление. Однако судьба рассудила по-другому: когда 10-летняя королева ехала на корабле в Шотландию, во время шторма у Оркнейских островов корабль затонул, а с ним погибла и Дева Норвегии. В правопреемстве Шотландского королевства все перепуталось.

Троны вакантными долго не остаются, и в Шотландии было не менее тринадцати претендентов на него, но только у четырех были какие-то шансы. Первые два были из семейств Коминов Баденокских, различавшихся по цвету бород глав фамилий, — род Комина Черного и род Комина Рыжего. Многие выступали за Комина Черного, но тот считал, раз дело доходит до спора, то он предпочитает в нем не участвовать ввиду явного превосходства Джона Балиола, внука старшей дочери шотландского короля Давида I. Четвертым из главных претендентов выступал Роберт Брюс, сын второй дочери Давида I.

По закону больше всех оснований было у Балиола, потомка старшей дочери шотландского короля, но в народе его не очень любили. Он был человеком застенчивым и получил прозвище Тум Табард, что значило «Пустой плащ» и подразумевало отсутствие всякой личности под одеждой.

Самый высокий «проходной балл» был у Брюса, а его вторичное место в родословной с лихвой компенсировалось тем, что он уже имел наследников: у него были сорокалетний сын и шестнадцатилетний внук.

Чтобы избежать междоусобицы, предстояло провести переговоры. Английский король Эдуард I, известный законодатель и третейский судья, устроил так, что его попросили определить правопреемство шотландского престола. Он созвал шотландских лордов на встречу в мае 1291 г. в замке Норхэм, крепости на английском берегу пограничной реки Твид. С первых слов он огорошил собрание шотландской аристократии своим заявлением, что его условием выступить третейским судьей при любом решении должно стать признание его, Эдуарда, верховным лордом Шотландии. Для закрепления договоренности несколько шотландских пограничных крепостей должны отойти английской короне. Чувствуя реальную опасность междоусобной войны между сторонниками разных претендентов на престол, шотландцы согласились считать Эдуарда верховным лордом. Далее предстояло выбрать короля. Именно вялость и слабоволие Джона Балиола, вызывавшие насмешки шотландцев, и остановили на нем выбор Эдуарда, увидевшего в этом человеке послушную марионетку. Балиол был избран королем Шотландии. 30 ноября 1292 г. его короновали в Сконе, древней столице первых поселенцев Шотландии пиктов; потом новый шотландский король отправился на юг от границы Ньюкасла, где присягнул на верность Эдуарду, своему лорду-повелителю. Эдуард выдал знаменитое и потрясшее всех свое представление о будущих взаимоотношениях между коронами Англии и Шотландии. Он велел принести ему большую королевскую печать Шотландии, расколол ее на части; обломки были уложены в мешок и отправлены на хранение в Лондонское казначейство. Смысл содеянного был ясен всем.

Формально проблема шотландского престолонаследия была разрешена миролюбиво, но способ ее решения определил ситуацию, которая на долгие годы вперед стала причиной бесчисленных кровопролитий с обеих сторон. Шотландское дворянство, не терпевшее над собой никаких хозяев, теперь получило сразу двух.

Каким хозяином для шотландцев будет Эдуард, прояснилось очень скоро. Шотландский граф, брата которого убил лорд Абернати, решил, что лучше всего дело против убийцы возбудить в Вестминстере. Английский парламент согласился рассмотреть дело, но потребовал явки в суд короля Джона в качестве свидетеля. Когда шотландский король отказался приехать, его немедленно обвинили в «неповиновении, особенно в отношении решения суда», и в качестве наказания за это было выписано предписание о конфискации трех его крепостей. Такого удара король Джон не выдержал и решил приехать в Лондон к следующей сессии парламента.

В Лондоне короля Джона ждал новый удар. Эдуард готовился к войне с Францией и сказал Джону, что ждет от него, как от своего вассала, присылки шотландских войск и денег. Состоялась сердитая перепалка, и Джон решил поскорее убраться домой, где ему будет спокойнее. Он тайно покинул Лондон и помчался к северным границам.

Дома его ожидали новости ничуть не лучше. Народ был раздражен его уступчивостью: требование англичан явиться в Лондон и унижение короля он воспринял как свое. В советчики Джону были назначены четыре графа, четыре барона и четыре епископа с условием, что король будет следовать их советам.

Опираясь на поддержку народа, новый королевский совет начал действовать в интересах своего народа. В Сконе созвали парламент, который принял ряд решений, сознавая, что не просто идет на риск, а явно ставит страну на грань войны. Формально решение парламента отвергало требование Эдуарда послать шотландское войско защищать дело Эдуарда во Франции. Все английские должностные лица в Шотландии были смещены и собственность англичан конфискована. Затем парламент сделал шаг, дающий Эдуарду понять, что ему не остается ничего другого, как объявить Шотландии войну: ко двору Филиппа IV послали парламентскую делегацию с предложением заключить союз между Францией и Шотландией. Оформление союза завершалось соглашением, согласно которому, если одна из сторон подвергнется нападению со стороны Англии, другая тут же придет ей на помощь. Для закрепления соглашения племянница Филиппа Изабель, дочь Карла Анжуйского, будет выдана замуж за сына и наследника шотландского короля Джона.

Узнав обо всем этом, Эдуард потребовал передать ему все пограничные крепости, дабы избежать набегов шотландцев в случае его войны с Францией. Воодушевленные заключенным союзом с Францией, шотландцы не просто отвергли его требование, а совершили несколько набегов на английские владения. Шотландское дворянство всегда страдало и продолжает страдать неизбывным пороком ни на йоту не поступаться перед кем бы то ни было личной и клановой гордостью, которая не знает никаких пределов, сильно мешает им работать вместе и не допускает никакого подчинения. Без дисциплины и общего руководства набеги прошли неудачно, шотландцев сильно поколотили под Карлайлем. Они отступили на свою территорию и стали готовиться к отражению ответного удара английского короля и его армии. Ждать пришлось недолго, и первая схватка той войны запомнилась масштабами страшной резни.

Во главе тридцати тысяч пехотинцев и пяти тысяч всадников Эдуард перешел Твид и нанес первый удар по богатому портовому городу Бервик. Английский король лично повел свои войска в атаку на сером боевом коне Баярде. На улицах разгорелась короткая, но жаркая схватка, и наконец гарнизон города сдался на условии, что он покидает Бервик, оставляя его жителей на милость победителя. Когда всех жителей повязали и бросили в застенки, Эдуард приказал убить всех мужчин. Резня продолжалась несколько дней, число казненных колебалось между восемью и десятью тысячами. Масштабы резни были таковы, что потрясли обе страны даже в те времена.

Восстановив укрепления Бервика, Эдуард двинулся дальше на север. Напуганные жестокостью англичан, города капитулировали один за другим, и к июню Эдуард уже стоял перед Дублином. Город сопротивления не оказывал, а замок продержался всего восемь дней. Далее английский король проследовал к замку Стерлинг, гарнизон которого разбежался, потом — к Перту, где получил известие, что король Джон готов сдаться.

Эдуард встретился с Джоном в Монтрозе, где шотландский король, стоя на коленях, протянул английскому королю белый прут — символ подчинения. Низложенного шотландского короля отправили в Тауэр, где он просидел до тех пор, пока папа не заступился за него и не попросил для него ссылку во Францию. Чтобы у шотландцев не оставалось сомнения, кто ими должен править, Эдуард приказал священный камень коронации — Камень Скона — перенести в Вестминстер. Пожалуй, ничто не приводило шотландцев в такую ярость, как отнятие у них священного Камня коронации. (Шесть столетий спустя, в 1950 г., группа молодых шотландских националистов выкрала Камень коронации из Вестминстера и некоторое время продержала в Шотландии. Хотя попытку переноса камня на историческую родину пресекли, разговоры о его установлении на прежнем месте ведутся по сей день.)

В конце концов, по требованию Эдуарда в Бервике практически все шотландские вожди и вельможи — графы, бароны, епископы, главы родов и рыцари — присягнули на верность английскому королю. Победа Англии над Шотландией стала полной и окончательной. Эдуард мог вернуться к своим делам, связанным с войной во Франции.

Но помешало этому обстоятельство, которое странным образом повторяется во все времена и во многих странах: на сцене появляется некий человек и берет дело в свои руки. Причем это не представитель знатного рода, а выходец из простых людей, который хорошо понимает чаяния народа и откликается на них с сочувствием и умением природного вождя. Таких людей часто ожидает печальный конец, их подвиги не отмечаются наградами, но они остаются жить в легендах и преданиях народа. В Испании таким был Родриго Диас де Бивар, прозванный Сидом. В Мексике — Эмилиано Сапата. В кубинской революции героем стал Че Гевара. Такой человек появился и в Шотландии, когда страна в нем крайне нуждалась. Его звали Уильям Уоллес.

Уоллесу, второму сыну бедного рыцаря из Ренфрю, было только двадцать лет, когда он поднял меч против ненавистного завоевателя с юга. Родные места Уоллеса лежали не в горах, а в низменной части юго-востока страны, где пологие холмы пересекают многочисленные ручьи и речки, где тут и там стояли укрепленные гарнизоны английских войск. Уоллес учел это неблагоприятное положение и с небольшой группой приверженцев повел в этих местах партизанскую войну. В народе о нем заговорили как о герое, когда с группой своих родичей в тридцать человек он напал на Ланарк, управу английского шерифа Уильяма де Хесиллрига. Смельчаки захватили Ланарк и убили шерифа. Этот подвиг поднял настроение Уильяма Дугласа, чье поместье находилось в графстве Ланарк. Дуглас, пылавший страстью отомстить за поражение в Бервике, вместе с несколькими шотландскими аристократами, решив, что Эдуард серьезно увяз в войне с Францией, призвали к себе Уильяма Уоллеса.

Уоллес и Дуглас быстро договорились о действиях, которые должны были удовлетворить их самих и понравиться всем шотландцам. Они решили напасть на Уильяма де Ормсби, английского верховного судью в Шотландии, который весьма расчетливо разместил свои судебные палаты в Сконе. Это место, тесно связанное с шотландскими традициями и историей, было священным для шотландцев. В глубокой древности здесь находилась столица пиктов. В аббатстве города хранился Камень коронации, пока Эдуард не утащил его в Лондон, и с незапамятных времен все важные дела шотландцы решали на холме Мут-хилл в Сконе.

Ормсби понимал, что, устроив резиденцию в Сконе, он придает своей власти особый вес, и на всякого шотландца, отказавшегося явиться на его вызов в Скон, налагался большой штраф. Если штраф не погашался, человек объявлялся вне закона, что делало его легкой добычей для грабителя и убийцы. Человек вне закона приравнивался к отлученному от Церкви и преданному анафеме. Надменный в час победы, Ормсби проявил благоразумие при надвигающейся угрозе. Услышав о подходе отрядов шотландцев, он быстро собрал ценности и документы и убрался из Скона.

Уоллес был бедняком, тогда как Дугласу было что терять. Узнав о захвате шотландцами Скона, Эдуард приказал конфисковать все владения Дугласа, а потом его самого схватили, отправили в Бервик, бросили в самый грязный застенок, где он через год и умер в тяжелых кандалах и цепях.

Уоллес после Скона подался на север, и его отряд не испытывал нехватки в добровольцах. К нему даже приходили некоторые из аристократов и часто просто сводили его с ума, настаивая на собственном праве принимать решение, где, как и с кем сражаться, не признавая на поле боя никакой власти над собой. Чтобы пресечь эту вольницу, Уоллес ввел в своих отрядах жесткую дисциплину. Он назначил командиров каждой пятерке вои-нов, каждой двадцатке, каждой сотне и каждой тысяче. Это позволило быстро доводить приказы до каждого человека, а неисполнение приказа, неповиновение любому из командиров влекло одно-единственное наказание — смерть. Другие шотландские военачальники, сражавшиеся отдельно от Уоллеса по своим родовым и клановым правилам, тягаться с англичанами не могли: те били их где и как хотели. Войско Уоллеса было другим. Он командовал такой организованной и дисциплинированной армией, какой не было ни у тех, ни у других, армией волевой и хорошо обученной. Англичане даже не подозревали, кто им противостоял. Идя на бой с этой армией, они предполагали еще раз задать трепку взбунтовавшейся кучке дикарей.

Готовя свое самое знаменитое сражение, Уоллес осадил Данди и значительные силы направил на Кембускеннетское аббатство. Этот маневр ставил под угрозу замок Стирлинг, и англичане предприняли ответные действия. Навстречу сорокатысячному войску Уоллеса, имевшему только сто восемьдесят конников, двинулись пятьдесят тысяч английской пехоты и тысячная конница. Уоллес был партизаном, никогда не водившим в бой такое огромное войско. Англичанами же командовал Джон де Уорен, граф Суррейский, губернатор Шотландии, много и успешно руководивший военными действиями. Англичане были при полном вооружении, а шотландцы, многие из которых потеряли своих родовых вождей в предыдущих боях, были вооружены только пиками да топорами. Латы им заменяли две рубашки, подбитые слоем тряпья, чтобы смягчить удар меча. Большинство были босые, тылового снабжения у них почти не было. Но все они были оснащены ярой ненавистью к завоевателям и полным послушанием своим командирам.

Уоллес знал, что англичане двинутся на него с юга от замка Стирлинг и будут вынуждены переправиться через реку Форт, в это время года полноводную. Переправиться через реку можно было по единственному находившемуся возле замка деревянному мосту, такому узкому, что по нему с трудом могли проехать рядом два всадника. Уоллес разместил своих людей севернее моста, спрятав всех в густом кустарнике, и строго наказал до приказа носа оттуда не высовывать. Благодаря введенной Уоллесом железной дисциплине ни единый человек из нескольких тысяч, рвавшихся в бой, не нарушил приказа. Англичане предполагали, что шотландцы где-то недалеко, но, сколько их и где именно, не знали. Почему шотландцы не разрушили этот мост? Не лучше ли переправиться по другому мосту и зайти шотландцам с фланга? Однако епископ Крессингем, королевский казначей и сборщик податей в Шотландии, решил так: поступление доходов в королевскую казну не терпит отлагательства, терять время и деньги нельзя. Англичане двинулись по узкому мосту.

Уоллесу потребовалась вся его выдержка и вся дисциплина его подчиненных, чтобы дождаться того момента, когда английское войско разделится пополам на переправе через узкий мост. Чтобы провести всю английскую пехоту и кавалерию, потребовалось бы одиннадцать часов. Для испытания крепости моста первыми на него въехали конники. Переправившись на другой берег, они рассыпались веером, организовав прикрытие переправы. За ними пошла пехота и уэльские лучники. Час за часом сидели, не шелохнувшись, шотландцы в кустах, занятых еще под покровом ночи. Наконец в полдень Уоллес увидел, что на эту сторону перешла как раз такая часть противника, которая могла бы нанести ему поражение решительным ударом, но могла быть разгромлена быстрым и решительным ударом его силами, имевшими хоть небольшой, но все-таки перевес. Тут и прозвучал условленный сигнал.

Из кустов разом хлынули десятки тысяч дико кричащих шотландцев. Англичанам казалось, что не будет конца этим орущим босоногим дикарям, размахивающим длинными копьями, боевыми изогнутыми топорами, горскими саблями и страшными двуручными шотландскими мечами. Уоллес со своими лучшими бойцами ударил по правым рядам, быстро пробился сквозь них и захватил северный конец моста, отрезав путь возможному подкреплению с южного берега. Две стороны сошлись в жаркой схватке, в замкнутом пространстве излучины реки. Те англичане, что оказались ближе к шотландцам, падали под их ударами, стоявшие сзади пятились и толпами падали в полноводную реку. В своих тяжелых латах и кольчугах они сразу шли на дно.

Де Уорен мог только наблюдать, как его лучников и конников рассекают на мелкие группы и сбрасывают с моста и с берега и те тонут в бурных водах. Он дал приказ отходить, но шотландцы перекрыли единственный путь отступления. Когда мост очистился, Уоллес послал на ту сторону своих людей преследовать бегущих. Когда известие о разгроме англичан дошло до шотландской аристократии, не желавшей подчиняться Уоллесу, она тоже пожелала участвовать в преследовании отступающих. По мере того как росло число охотников, число преследуемых час от часу сокращалось. В плен не брали; шотландцы хотели только убивать, а убив одного, гнались за следующим, чтобы уничтожить и его. На мосту с убитого епископа Крессингема содрали кожу и преподнесли Уоллесу, чтобы изготовить из нее ножны для меча.

Уоллес собрал кого мог из разбежавшейся в погоне за врагами армии, набрал новых ополченцев и через несколько месяцев взял Стирлинг, Бервик, Данди и Эдинбург. Очистив от англичан Шотландию, он двинулся походом на Камберленд и Уэстморленд.

Вернувшийся с громкой победой, Уоллес, если бы только он пожелал, легко мог стать королем: возражавших тогда не нашлось бы. Но он предпочел быть произведенным в рыцари и взять себе титул Страж Шотландии. Он привнес в шотландское общество некую организованность и национальное единство. Он был талантливым военачальником, но не был политиком. А шотландская аристократия по-прежнему цеплялась за свою драгоценную самостоятельность и не желала никакой власти над собой.

Шотландия была свободна, но обрела свою свободу от Англии, когда в ней не было грозного Эдуарда I, продолжавшего бесконечную войну с Францией. Его ответ был таков: Эдуард вступил в длительные переговоры с французами и освободил себе руки, чтобы заняться исправлением дел на пороге собственного дома. В 1294 г. было достигнуто соглашение о том, что король Эдуард женится на сестре короля Филиппа принцессе Маргарет, а сын и наследник Эдуарда, принц Эдуард, женится на дочери французского короля Изабелле. Этот двойной династический брак сделал дальнейшие переговоры делом чисто формальным. В 1297 г. Эдуард уже был в состоянии все свое внимание и всю военную силу обратить на решение проблемы Шотландии.

После возвращения в Англию первым государственным актом Эдуарда был созыв парламента в Йорке, куда должно было приехать все дворянство Шотландии, а всякий уклонившийся от явки на заседание объявлялся предателем. Однако никто из шотландцев на собрание не явился. Не потому, что последовали совету Уоллеса, а просто не признавали над собой ничьей власти. К тому же они опасались ловушки.

Эдуард повел свои войска в пограничный пустынный район, где была разбита армия де Веренна. Все трупы были собраны и сожжены, скот выведен из зоны военных действий. Английские корабли с провиантом стали на рейде Эдинбурга. Но Уоллес заблокировал подход к ним. Англичане, выйдя в поход, планировали добывать провиант по пути, а в конце использовать припасы с кораблей. Теперь они не могли ни того, ни другого. Уоллес построил свою тактику на том, что голодная армия англичан рано или поздно будет вынуждена отступить, тогда можно будет нанести по ней удар. К несчастью, нашлись два шотландских графа, пожелавших избавиться от командования Уоллеса. Они сообщили Эдуарду о месте расположения Уоллеса в нескольких милях от Фолкерка, где Страж Шотландии со своим войском ожидал момента, когда англичане начнут отходить. Это и было нужно Эдуарду: «Они хотят меня преследовать! Я тут же выйду им навстречу!»

Вечером того же дня английская армия тихо подошла на расстояние одного перехода к расположению войска Уоллеса. Дав несколько часов отдыха, Эдуард в темноте подвел свои войска вплотную к неприятелю, и едва рассвело, англичане увидели шотландские отряды на склонах горы. В распоряжении Уоллеса был несколько сот конных всадников, которыми командовал Джон Комин Рыжий, и небольшой отряд лучников с короткими и грубыми горскими луками, которые были намного слабее длинных и мощных луков уэльсцев. Основная масса шотландских воинов, вооруженных длинными пиками, была построена в три скилтрона, пустых внутри кольцеобразного формирования, ощетинившегося остриями своих копий. В центре круга находился резерв, готовый заменить собою павших бойцов. Длинное копье было эффективным орудием отражения атаки кавалерии, но было бесполезным в рукопашном бою, и копьеносцы были беззащитны против дальнобойных стрел английских лучников.

Накануне боя Комин Рыжий и Джон Стюарт, командовавший лучниками, затеяли обычный спор о том, что по благородству происхождения они достойнее Уоллеса, а потому именно они должны руководить сражением. Уоллес их переспорил, но на свою беду. При первой же атаке англичан Комин Рыжий отошел со своей конницей, оставив Уоллеса без резерва и с открытым флангом. Джон Стюарт с отрядом лучников первыми полегли в бою.

Поначалу скилтроны отбивали атаки англичан, и, казалось, победа снова будет на стороне шотландцев. Эдуард, однако, использовал другой прием, и шотландцы со своей тряпичной броней получили удар, против которого у них не было защиты. Эдуард отвел свои отряды назад и выдвинул вперед лучников. Их стрелы, без труда пробивавшие легкую броню и кольчугу, несли страшный урон шотландским воинам с их тряпичной защитой плеч и груди. Надо было бы ударить по лучникам кавалерийской атакой, но кавалерии у Уоллеса уже не было. Скилтронам ничего другого не оставалось, как стоять и умирать под градом стрел; они начали распадаться. Увидев это, Эдуард направил в тыл шотландцам конницу, и те дрогнули. Уоллесу удалось прижать свои отряды к лесу. Кто смог сделать это, не стал легкой добычей тяжелых всадников. За самим Уоллесом в лес погнался Брайан де Джай, Мастер английских тамплиеров. Уоллес сразил его.

Когда сражение закончилось, десять тысяч шотландцев остались лежать на поле боя. Шотландское дворянство, конечно, обвинило во всем Уоллеса, и аристократия отвернулась от него совсем. Обратившись к идее союза с Францией, Уоллес отправился к Филиппу с просьбой о помощи. В ответ Филипп заковал Уоллеса в цепи и написал Эдуарду письмо, предлагая отправить ему пленника. Эдуард поблагодарил шурина и попросил некоторое время подержать Уоллеса во Франции. Тут Филипп изменил свое решение и отпустил Уоллеса на волю. Вместо помощи военной силой Филипп снабдил Уоллеса письмом к папе с мольбой о помощи. Как распорядился письмом Уоллес, неизвестно.

В 1304 г. Джон Стюарт Ментейтский, некогда бывший другом и соратником Уоллеса, перешел на сторону англичан и был назначен шерифом Думбартона. В том же году к Стюарту явился некий Джек Шорт, бывший слуга Уоллеса. Поскольку его хозяин был теперь в бегах, слуга, желая получить вознаграждение, сообщил, что Уоллес скрывается в Робройстоне, неподалеку от Глазго. Ментейтский барон решил самолично отправиться в указанную гостиницу и дать солдатам сигнал, что искомый ими человек находится тут, переложив хлеб на блюде. Ментейт действительно нашел своего бывшего друга в гостинице и сел с ним за один стол. Когда солдаты вошли, барон взял со стола буханку хлеба, повернул ее и снова положил на место. Тут Уоллеса и схватили.

Ни минуты не теряя, его заковали в цепи и торжественно повезли в Лондон. 22 августа 1305 г., через день после доставки Уоллеса в столицу, он предстал перед судом в Большом зале Вестминстера. В глубине зала для него был выстроен помост, на голову ему надели лавровый венок. Это была насмешка, скажет любой шотландец, подобная той, коей забавлялись римские солдаты, водружая терновый венок на голову Христа. Уоллесу предъявили длинный перечень преступлений против английской короны, включавший измену, подстрекательство к бунту, убийства и поджог. Поставленный вне закона, он не имел права слова сказать в свое оправдание и защиту. Пять судей признали его виновным и приговорили к повешению, потрошению и четвертованию.

Часа не прошло, как приговор стали приводить в исполнение. Из Вестминстера Уоллеса привезли в Тауэр.

Конвойные сопровождали его до места казни Тайберн, причем его волокли привязанным к хвостам лошадей вдоль улиц, заполненных зеваками. Помост специально был сделан высоким, чтобы больше народу могло видеть казнь. Ему накинули на шею веревку и стали медленно подтягивать вверх, наблюдая, как он корчится от удушья. Затем его опустили и, по некоторым свидетельствам, кастрировали. После этого в брюшной полости сделали надрез, через который стали вытаскивать внутренности, пока не наступила смерть. После этого Уоллесу отрубили голову, которую на специальной пике выставили на Лондонском мосту. Тело разрубили на четыре части и засолили. Эти останки разослали на север для показа в Ньюкасле, Перте, Бервике и Стирлинге.

Десятого февраля 1306 г. после страшной казни Уоллеса во францисканском монастыре Дамфрис встретились Роберт Брюс и Джон Комин Рыжий. Дед и отец Брюса уже умерли, и теперь он стал прямым наследником шотландского трона. Комин Рыжий, бежавший с поля боя со своей конницей, тоже претендовал на трон, основываясь на родстве с Балиолом. Спор двух благородных шотландцев, происходивший пред алтарем, стал таким ожесточенным, что Брюс выхватил свой кинжал и по самую рукоять вонзил его в бок соперника. Один из спутников Брюса добил Комина.

Не теряя времени, пока сторонники Комина не пришли в чувство, Брюс направился прямо в Скон. Он вызвал туда епископа Глазго Уишарта, который встретил Брюса с одеяниями для коронации. Здесь же была группа епископов и дворян, хорошо понимавших, что одним фактом своего присутствия здесь они становятся смертельными врагами Эдуарда I. Между тем сам английской король в своей далекой Англии даже не подозревал, что хрупкий мир с Шотландией уже на грани разрыва.

Но героиней того дня коронации стала Изабелла, графиня Бьюкенская. Она была женой одного из Коминов, теперь оказавшихся кровными врагами Брюса. Но что еще важнее, она была дочерью графа Файфского, горячего сторонника Брюса в его притязаниях на шотландский престол. Услышав о предстоящей коронации, она приказала оседлать самого быстрого скакуна и, не оповестив своего мужа, помчалась в Скон. Прискакав на место к самому началу церемонии, она сразу заявила, что в отсутствие своего брата графа Файфского, который находился в отъезде, она своим присутствием и полномочиями своего старинного рода подтверждает законное право на королевский трон человека, коему шотландская корона принадлежит по праву первородства. Заявление Изабеллы было равносильно зачитыванию самого важного родового документа, ее соплеменники признали его высокое достоинство, и Брюс был коронован королем Шотландии — Робертом.

Узнав о коронации нового шотландского короля, Эдуард взорвался. Командующему войсками англичан в Шотландии лейтенанту Эмеру де Валенсу был отдан срочный приказ: всех, кто примкнул к Брюсу, немедленно казнить. Для нового нашествия на Шотландию в Англии собиралась армия, которая вообще не предполагала там брать пленных. По причине слабеющего здоровья, а также с целью привлечь своего изнеженного наследника к нелегким королевским обязанностям командующим этой армией король Эдуард номинально назначил сына, который, будучи официальным наследником престола, носил титул принца Уэльского.

Для вступления в эту должность принц Эдуард был произведен в рыцари на особой церемонии в Вестминстерском аббатстве. Принца должны были сопровождать двести семьдесят молодых людей, которых также одновременно произвели в рыцари в ходе грандиозной церемонии. В те времена посвящаемый в рыцари молодой человек должен был пройти долгий и сложный обряд: накануне днем его брили, потом он принимал душистую ванну (в резком контрасте с тамплиерами, которые не брились и не принимали ванны). После ванны кандидат в рыцари совершал в храме всенощное бдение, молясь и примеряя свои латы и оружие. В Лондоне не нашлось подходящего помещения для проведения такой церемонии, и многих посвящали в храме тамплиеров и во дворе храма, где пришлось срубить три дерева, чтобы поставить просторный шатер для будущих рыцарей, их слуг и оруженосцев. Всенощная служба для многих проходила в Вестминстере, но многие молились над своим рыцарским снаряжением и в храме тамплиеров. (Заметим, что вся эта церемония в присутствии королевской семьи проходила всего за несколько месяцев до арестов тамплиеров в Париже.)

После того как прикосновением меча принц и его компаньоны были произведены в рыцари, все участники торжества проследовали на грандиозный пир. Там король поклялся отомстить убийцам рыжего Комина и не знать покоя, пока Роберт Брюс не будет убит. Молодой принц со своей стороны поклялся не ночевать в одной и той же постели, пока Шотландия не будет снова покорена. В пиршестве участвовали два новых молодых рыцаря, сыгравших роковую роль в судьбе принца Уэльского: Роджер де Мортимер, будущий любовник Изабеллы Французской, после того, как она станет женой короля, и Хью ле Деспенсер-младший, который через несколько лет станет любовником молодого короля, с которым вместе был только что посвящен в рыцари.

Тем временем в Шотландии Эмер де Валенс был занят исполнением приказа своего короля. Подъехав к Перту, он обнаружил там Брюса с войском, готовым дать бой англичанам. Шотландцы, с удовольствием убедившись, что англичане не собираются вступать с ними в драку, разошлись по домам, насмехаясь над трусливым врагом. Сняв всякую охрану и часовых, они были застигнуты врасплох внезапной атакой англичан. Их охватила паника, и они были наголову разбиты.

Брюс отступил в горы, а потом с остатками своей армии бежал на Западные острова. Разбежавшиеся по лесам шотландцы, которых только накануне призвали на королевскую военную службу, оставшись без командования, не придумали ничего лучшего, как разойтись по домам, по пути куда их по одному ловили и в соответствии с приказом короля тут же убивали. Брата Брюса Нигела захватили в Бервикском замке и приговорили к повешению. Двух других братьев Брюса, Томаса и Александра, протащили по улицам привязанными к конским хвостам и тоже повесили.

Эмер де Валенс хорошо знал нрав своего короля. Когда в его руки попала графиня Бьюкенская, он ее не казнил, а спросил на сей счет указаний у короля. Король не замедлил с ответом. Обозленный на Изабеллу за то, что, предав мужа, она просто-таки возложила шотландскую корону на голову Роберта Брюса, Эдуард решил отменно наказать графиню. Он приказал изготовить большую клетку в форме шотландской короны. Упрямицу посадили в эту клетку, и в хорошую погоду клетку вывешивали на балке на башне замка, чтобы все видели, как наказывается оскорбление английского короля. Муж бедняги, Комин Черный, ничего не имел против наказания предательницу и пальцем не шевельнул, чтобы облегчить ее участь. Когда она провела четыре года в клетке-короне, ее заточили в монастырь. И только через несколько лет, уже после смерти ее мужа, близкие добились освобождения Изабеллы.

Король Роберт винил себя за то, что повел свой народ на борьбу, когда он был совершенно к этому не готов. Скорее всего, в эти минуты, разбирая свои ошибки, обдумывая новые планы восстания против господства англичан, случилось ему наблюдать, как паук настойчиво плетет свои тенета. Но что бы ни послужило ему источником вдохновения, весной следующего года король вернулся на материк совершенно готовым к новой войне. За время бегства он сильно ослаб, и войска он вел, лежа на носилках. До конца своего пути он не дошел и умер по дороге в июле 1307 г., за три месяца до начала повальных арестов тамплиеров во Франции.

Будь Эдуард I жив, Филиппу вряд ли пришло в голову преследовать тамплиеров. Вместе с Орденом тамплиеров Эдуард I представлял собой очень большую силу, это был, пожалуй, самый могущественный король за всю историю Англии. Но, к счастью Филиппа, молодой принц Уэльский, ставший теперь королем Эдуардом II, был едва ли ни самым жалким монархом на английском троне.

Все свое правление Эдуард I беспрестанно делал попытки поставить шотландцев на колени, и тогда в душе и крови народа родилась та ненависть к англичанам, остатки которой тлеют до сих пор. На его надгробии в Вестминстерском аббатстве красуется надпись: «Здесь лежит Эдуард, молот шотландской наковальни». Но доставшаяся в наследство слабому сыну Шотландия была охвачена новым порывом собственным молотом выковать себе свободу. Шотландцы с готовностью приняли и укрыли у себя всех борцов против Англии. Воспользовались гостеприимством шотландцев и рыцари Ордена тамплиеров, когда на них обрушились преследования Святого Престола и французского короля.

Глава 8 Четыре наместника христовых

После смерти папы Николая IV в 1292 г., как это часто бывало, кардиналы, призванные избрать нового папу, разделились на две противостоящие партии, связанные с двумя влиятельными римскими семействами — Колонна и Орсини. Силы обеих были приблизительно равны, ни одна из сторон победить не могла, и потому кардиналы поступили как обычно, избрав на Святой Престол старика, который долго на земле не задержится и не имеет связей ни на той, ни на другой стороне. На сей раз выбор пал на Пьетро дель Мурроне, монаха-отшельника, не занимавшего в церковной иерархии особого положения. Он принадлежал к монашескому Ордену целестианцев, ведших суровый аскетический образ жизни с беспрестанным самобичеванием. Они никогда не смеялись, ибо в Писании сказано: «Христос плакал», но нигде не говорится, что Он смеялся. Своей жизнью Пьетро дель Мурроне был совершенно доволен, папой становиться не желал, но его мнения никто не спрашивал. Его извлекли из пещеры под Неаполем, где он находился, и провозгласили папой Целестином V. Карл II, французский король Неаполя и сын Карла Анжуйского, быстро подчинил нового папу, уже страдавшего старческим слабоумием, своему влиянию. Папа был рассеян и плохо соображал, но оказался достаточно послушен, чтобы назначить тринадцать новых кардиналов, из которых трое были неаполитанцами, а шестеро французами.

Кардинальская курия скоро поняла, что совершила ошибку. Вместо нейтрального и ни во что не вмешивающегося папы они получили третью, быстро растущую по силе и влиянию группу монархистов Франции и Неаполя. Эта группа стала настаивать на том, чтобы Целестин V добровольно покинул папский престол. Самый активный из кардиналов Бенедетто Каэтани не остановился на уговорах, увещеваниях и просто давлении, а пошел дальше. Существует легенда, будто Каэтани устроил в папской опочивальне под коврами дыру. Сквозь эту дыру он по ночам говорил с Целестином от имени Господа, уверяя, что Всевышний призывает его оставить трон святого Петра. В конце концов папа заявил, что должен покинуть свой пост, потому что возраст и слабое здоровье не позволяют ему должным образом руководить Церковью. Его отставку без долгой проволочки приняли.

И снова кардиналы оказались перед проблемой выбора папы из кандидатов от Колонны и Орсини. Когда Каэтани предложил свою кандидатуру как ничейную, больших надежд на успех у него, казалось, не было. Но он быстро скооперировался с интересами Карла Неаполитанского и Франции, что резко изменило соотношение голосов. Французская группа, поддерживающая Каэтани, нашла общий язык с группой Орсини; вместе они блокировали всех кандидатов Колонна, и Бенедетто Каэтани стал папой Бонифацием VIII.

Правление Бонифация VIII многих не устраивало, потому что простой народ не понимал, как избранный Божьей волей папа может быть отстранен от святого служения, и продолжали настоящим папой считать Целестина, а к Бонифацию относились как к узурпатору папской власти. К Целестину двинулся поток паломников за святым благословением. Этого Бонифаций VIII снести не мог. Он повелел схватить Целестина и бросить в крошечную камеру, где старик едва мог вытянуть ноги. Весной 1296 г. Целестин скончался.

С одной стороны, папа Бонифаций VIII был великим радетелем папской власти, с другой — не было среди пап большего честолюбца. Он утверждал, что его власть распространяется на любое королевство и любое владение всего мира и на любой живое существо. При этом у него были враги, с которыми он вел неустанную борьбу. Дом Колонна не только считал избрание Бонифация незаконным, но и требовал от Бонифация отречения, поскольку тот был избран папой, когда предшественник был еще жив. В ответ на все это Бонифаций решил раз и навсегда покончить с семейством Колонна.

Двух кардиналов Колонна он лишил привилегий, полагавшихся князьям Церкви. Далее Бонифаций проклял весь род Колонна, как умерших, так и живущих, и потребовал конфискации всех земель рода в пользу Церкви. Он объявил, что на примере отлучения двух кардиналов Колонна весь мир должен знать, как поступает Святой Престол со своими врагами. Представители Колонна в ответ продолжали твердить, что Бонифаций избран противозаконно, и свое заявление подкрепили перечнем преступлений и нарушений, лежащих на его совести. Ответным шагом Бонифация была конфискация всей собственности Колонна в пользу папской казны и запрет всем членам этой семьи вплоть до четвертого поколения посещать храмы. Свою тяжбу с родом Колонна папа объявил священной войной, и всем ее участникам на стороне папы было дано отпущение всех грехов, какое давалось участникам Крестовых походов. Сторонники Орсини горячо поддержали Бонифация в уничтожении своих старых врагов, к ним присоединились тысячи других соискателей папских милостей, не всегда имевших отношение к борьбе родов Орсини и Колонна. Очень скоро род Колонна сошел с общественной сцены — или, по крайней мере, так казалось.

Намерение Бонифация VIII утвердить власть Святого Престола над всеми странами Европы осуществлялось с переменным успехом. Сильное сопротивление он встретил в лице английского короля Эдуарда I, с которым ему несколько раз приходилось заключать частные соглашения. Но главным камнем преткновения папы в Европе был французский король Филипп IV. В 1296 г. Филипп ввел налог на собственность и доходы Церкви во Франции, чтобы вести непрестанную войну с Англией. Папа осудил введение этого налога как превышение полномочий светской власти, постановив, что без особого разрешения Рима никакая собственность и никакие доходы Церкви облагаться налогами не могут. Отнятые у Церкви средства он потребовал вернуть. На это Филипп ответил другим законом, запрещавшим без особого разрешения вывоз из Франции серебра и золота, что существенно сократило поток денежных поступлений в папскую казну. Новый закон больно ударил по финансам Рима, и в 1297 г. был достигнут компромисс, который полностью устраивал французского короля.

Однако в следующие два года Бонифаций ухитрился значительно расширить свое достояние и авторитет, не касаясь отношения с земными владыками. Наступление нового века всегда отмечалось как большое событие, но наступление четырнадцатого столетия от Р. X., подготовка к которому началась в 1299 г., Бонифаций превратил в торжество, каких еще не видел свет. Всем паломникам, прибывшим в Рим на пятнадцать дней празднования торжественной даты, он обещал полное отпущение грехов, и они хлынули к Святому Престолу в количестве, по оценкам историков превысившем два миллиона человек. От каждого паломника Церковь ожидала отдельного подарка, и они сыпались в ее закрома в таком изобилии, что священники собора Святого Павла едва успевали деревянными лопатами отгребать за алтарь золотые и серебряные дары паломников, которые рекой текли от жаждущих коснуться главной католической святыни. Совсем помешавшись от сказочного богатства. Бонифаций пошел в новое наступление на Филиппа.

Филипп немало портил настроение папы. Помимо прочего он отобрал у Церкви земли и предоставил убежище злостным врагам папы из рода Колонна. В конце года Бонифаций созвал в Риме собор, где поставил вопрос об отношениях Ватикана с Францией. Бонифаций просил Филиппа не вмешиваться в совещание князей Церкви, но король Франции все-таки вмешался. Он сам созвал большой конгресс, причем впервые на него было приглашено третье сословие. Обычно в таких собраниях участвовали дворяне и духовенство, но на сей раз привлекли и простолюдинов, поскольку речь шла о конфликте короля с папой римским. Третье сословие и аристократы быстро объединились вокруг короля и сошлись на том, что трон и корону король получает непосредственно от Бога, а не от папы. Они призвали кардиналов отречься от папы и не слушаться его. Французское духовенство подтвердило свою преданность и верность королю Франции, но также подтвердило свою лояльность папе и сочло себя обязанным приехать в Рим на объявленный на ноябрь собор. Король возразил на это запрещением французскому духовенству являться на собор, где будут поносить французского короля.

Столкнувшись с таким пренебрежением и не прислушавшись к мнению некоторых кардиналов, Бонифаций огласил свою знаменитую буллу «Unam Sanctam», где заявил о главенстве папства над всяким мирским правлением и даже указал, что «подчинение каждого человека воле понтифика — это вопрос спасения человечества». Такого заявления о главенстве папской власти еще не бывало за всю историю западной Церкви.

Бонифаций предупредил свою паству во Франции, что, если они не приедут в Рим, их ожидают гнев и наказание понтифика. Король со своей стороны пригрозил всякого, кто нарушит его запрет и поедет в Рим, лишить всей собственности во Франции. Несколько французских прелатов рискнули своим достоянием и поехали на собор, но тот не состоялся по причине пустого зала.

Как потом случится еще не раз, король Филипп призвал на помощь особый талант Гийома де Ногаре, которого историки называют то «законником», то «министром», то «агентом» Филиппа. В апреле 1303 г. Гийом выдвинул на Государственном совете Франции идею о непригодности Бонифация к занятию престола Святого Петра. Он объяснил это тем, что Церковь сочеталась браком с папой Целестином V, а Бонифаций совершил адюльтер, похитив у папы его супругу, когда тот еще был жив. Через три месяца де Ногаре положил на стол короля перечень двадцати девяти обвинений папы Бонифация: в ереси, содомии, богохульстве, хищении церковного имущества ради собственного обогащения, разглашении тайн исповеди, убийстве и т. д., включая совсем уже немыслимое обвинение в тайной половой связи с бесом, которого папа якобы содержит в своих покоях. Этот документ был широко оглашен по всей Франции и привлек к королю новых сторонников. Призыв сместить Бонифация со святого трона поддержало большинство аристократии, двенадцать епископов, основная часть младшего духовенства, а также представители Орденов тамплиеров и иоаннитов.

У Бонифация остался последний козырь: он еще в апреле 1303 г. подверг Филиппа строгой мере церковного наказания, отлучив его от Церкви. К большому огорчению папы, этот его шаг вызвал обратное действие во Франции, обозлив французов на Рим и еще больше сблизив их с королем. Тогда в сентябре 1803 г. папа решил наложить церковный интердикт на всю Францию целиком. Это не было полным отлучением от Церкви, но вводило некую цензуру, по которой папа мог запретить совершать таинства крещения, причащения, отпущения грехов и даже заупокойные мессы. Это уже была серьезная угроза Филиппу, чреватая бунтами, а то и широкой революцией. Этот папский интердикт нужно было во что бы то ни стало упредить, и такое королевское задание получил бывалый Гийом де Ногаре. К нему с готовностью примкнул Скьярра Колонна, давно желавший добраться до своего заклятого врага.

Бонифаций намеревался выступить с объявлением своего интердикта в своем родовом имении Ананьи в Италии. В ночь перед этим событием де Ногаре и Колонна, собрав небольшой военный отряд, захватили Ананьи, все немногочисленное население которого в страхе разбежалось. Дворец они наши практически пустым и без труда взяли шестидесятисемилетнего папу в плен. Три дня они терзали старика словесными упреками и физическим воздействием. Колонна даже хотел тут же прикончить Бонифация, но де Ногаре воспрепятствовал. На четвертый день обитатели Ананьи вернулись, чтобы освободить своего папу, и прогнали захватчиков. Папа вернулся в Рим, но физически и морально он был совершенно сокрушен, а через пару недель скончался. Существует предание, что он убил себя, ударяясь головой о каменную стену своей комнаты. По другому преданию, была рука, которая направляла удары его головы о каменную стену.

Ни упреков, ни осуждения за жестокое обращение с понтификом от других монархов Филипп не услышал. Скорее всего, в нем видели борца против папского засилья, от которого все повсеместно страдали. В течение десяти дней без особой суеты и споров избрали преемника Бонифация VIII, выбравшего себе имя Бенедикта XI. Он начал свое правление с попыток примирения с французским королем Филиппом IV и пошел на ряд уступок. Филипп принял уступки, но потребовал еще больших, и отношения с папой стали портиться. Филипп, сохраняя ненависть к бывшему папе, потребовал от Венедикта XI созвать собор, чтобы рассмотреть все обвинения, выдвинутые против его предшественника. Тут Бенедикт взъелся и в июле 1304 г. выступил с горьким укором всем, кто совершал насилие над Бонифацием в Ананьи, и всех виновных в этом отлучил от Церкви. Филипп решил, что придется вступить в бой еще с одним папой, по через несколько недель после осуждения «преступления в Ананьи» папа Бенедикт XI скончался. Некоторые считали, что его отравили по приказу Филиппа.

Далее в поле зрения Филиппа попал человек, который скоро станет главным действующим лицом в ужасающей драме рыцарей-тамплиеров, — архиепископ Бордоский Бернар де Гот. В отношениях между де Готом и Филиппом ничего дружеского не было, больше того — они недолюбливали друг друга. Не было у них согласия и относительно путей разрешения напряженности между Церковью и Францией: де Гот был стойким приверженцем Бонифация и противником Филиппа. Точку соприкосновения они нашли в том, что Филипп хотел иметь управляемого папу, а де Гот больше всего на свете хотел стать папой римским. И они заключили сделку.

Архиепископ просто сгорал от желания любой ценой добиться почестей, богатства и власти, какими обладает наместник Христа на земле. А кого изберут на этот высший церковный пост после длившихся год переговоров, споров, интриг, затеянных кардиналами, зависело теперь только от воли Филиппа. Среди князей Церкви сложились три фракции. Помимо фракций Орсини и Колонна, восстановивших свое влияние и положение, теперь появилась еще сильная фракция французских кардиналов. Для выхода из тупика было предложено искать преемника вне круга кардиналов, и французам удалось убедить конклав святых отцов поступить следующим образом: итальянская сторона предлагает трех кандидатов, а французские кардиналы в течение сорока дней должны избрать из них папу.

Архиепископ Бордоский совершенно точно попадал в список трех претендентов по причине своей давней неприязни к Филиппу и дружбы с Бонифацием. Он не был вассалом Филиппа, потому что Бордо в те времена принадлежал Англии. Держа в руках этот список, Филипп сразу понял, что теперь у него есть свой человек: Бернара де Гота не остановит прежняя вражда, он легко забудет все прошлые разногласия ради пурпурной мантии папы римского. Все французские кардиналы были послушны воле своего короля, и Филипп мог спокойно указать им, кого следует назначить верховным понтификом.

Оставалось только договориться с самим де Готом. Требовалось от него немало. Филипп сохранил верность роду Колонна за их поддержку и потребовал восстановить в сане их двух кардиналов. Всех противников Бонифация, наказанных отлучением от Церкви и порицанием, надлежало полностью простить. Буллы Бонифация должны быть уничтожены, а сам папа официально заклеймен. Филипп получал право ввести на пять лет 10-процентный налог с общего дохода французского духовенства. (Существовали также слухи и о тайном соглашении относительно преследования тамплиеров.) Архиепископ со всем согласился и торжественно поклялся соблюсти все оговоренные условия. Впрочем, об истинном характере взаимоотношений этих людей говорит тот факт, что Филипп не поверил клятве де Гота и потребовал, чтобы он передал ему в качестве заложников своих братьев и двух племянников для гарантии выполнения условий. 14 ноября 1305 г. Филипп исполнил обещание, и Бернар де Гот был единогласно избран папой под именем Климента V.

С его правлением связано так называемое «Авиньонское пленение пап», начавшееся назначением двадцати четырех новых кардиналов, из которых двадцать три были французами. Несколько кардиналов являлись родственниками нового паны. При этом решающую роль в назначениях играл король Филипп. При всех своих неуемных амбициях, Климент был человеком трусливым. Следуя из Бордо в Италию, он постоянно чувствовал за собой глаз Филиппа, не отпускавший его ни на шаг. Он кочевал по югу Франции, якобы держа путь на Рим, но так туда ни разу и не доехал. Вместо Рима он избрал своей резиденцией город Авиньон. Тогда этот город входил в графство Прованс, владела которым Иоанна Неаполитанская. Она нуждалась в деньгах и продала папе Авиньон за восемь тысяч золотых флоринов. Там были возведены дворец и крепость, ставшие резиденцией пап на целые семьдесят пять лет. За все это время только один папа и единственный раз побывал в «папском» Риме.

Климент выполнил большинство обещаний, оговоренных в сделке с Филиппом, но упорно уклонялся от осуждения своего друга Бонифация VIII, за что Филипп его нещадно бранил и грозил покарать.

Возродившийся род Колонна стал сильнее, чем был ранее. Ему вернули все земельные владения, а римский суд постановил, чтобы Орсини и другие сподвижники Бонифация VIII выплатили Колонна сто тысяч золотых луидоров компенсации.

Монархи постоянно нуждались в деньгах и с завистью и досадой смотрели, как у них из-под носа в Рим идет нескончаемый поток денег и ценностей. Иногда, впрочем, очень редко и с особого разрешения, им дозволялось зачерпнуть из этого потока малую толику налогов. В пределах светских государств Европы Церковь не только владела 30 процентами земельных угодий, но у нее были собственные (церковные) суды и тюрьмы.

В то время, когда папа находился в Авиньоне под строгим, так сказать, наблюдением французского короля, вопрос о главенстве власти для Церкви на какое-то время потерял актуальность и все свое внимание Церковь направила на приобретение богатств, собственное великолепие и возвеличивание. Золотом украшалась мебель, золотом расшивались одеяния, ливреи сотен слуг и все атрибуты богослужения. Первым и главным были только деньги; все продавалось и покупалось. Доход Католической церкви был стопроцентным, потому что продаже подлежали нематериальные вещи. Товаром были индульгенции, отпущение грехов, привилегии. Климент V придумал «аннаты» — исчисляемую в процентах пошлину (которая порой доходила до 100 процентов) за первый год дохода священника от своего прихода. При такой системе назначения и распределения церковных должностей от епископа и до самого скромного священника, когда учету подлежал каждый заработанный или сэкономленный грош, самое низшее духовенство оказалось в нищете.

Престиж и положение в свете для высшего духовенства играли важнейшую роль. Вопросам иерархии и взаимоотношения духовных лиц и дворянства посвящались бесконечные совещания и диспуты. Особый протокол регулировал положение каждого такого лица в любой официальной должности и за столом во время приемов. Критерием чести служило самолюбие, и Церковь не уставала требовать все новых прав, привилегий и знаков уважения. Даже в сфере досуга Церковь находила способ утвердить свое особое положение и достоинство.

Крестоносцы привезли в Европу шахматы, игру, изображающую на доске сражение армий двух королевств, цель которой состояла в пленении или убийстве короля противника. Название игры «шахматы» происходит от персидского возгласа «Шах мат!», что значит «Царь мертв!». Каждая фигура движется по своим правилам: пешие копьеносцы — «пешки» ходят вперед только на одну клетку, кроме первого хода, разрешающего ход на две клетки, в соответствии с тактикой персов, по которой копьеносцы стремительным броском вперед выстраивали заслон из острых пик на пути неприятельской конницы. «Тура», или «ладья», первоначально называлась «слоном», на спине которого размещалось подобие крепостной башни. «Ладья» ходит далеко и в любом направлении по прямой линии. Следующая фигура — «конь», который скачет на две клетки вперед и на одну — в сторону; крестоносцы переименовали эту фигуру в «рыцаря». Далее идет фигура, представляющая корабль, который двигается, в отличие от всех «сухопутных» фигур, по диагонали. В центре стоит «король», окруженный своим двором и слугами, которых он использует на поле боя для своей защиты. Но «королю» невозможно двигаться быстро. Ход его предусмотрен в любую сторону, но лишь на одну клетку. А вот «королева», охраняемая конницей, может двигаться быстро в любом направлении и на любое расстояние.

Какое, кажется, эта забава имеет отношение к религии? Но для Церкви казалось недопустимым наличие игры, в которой противостоят две национальные армии, но нет представителя духовенства. Поэтому рядом с фигурами монархов на месте «корабля» появился «епископ», как в европейских языках стал именоваться шахматный «слон». «Епископ» ходит по доске, как корабль, улавливая дуновение политических ветров. Короче говоря, средневековая игра тоже отражала собой структуру государственной власти.

Мирские царства, княжества, графства — это центры власти. Таким же центром власти был Орден рыцарей тамплиеров. Реальная жизнь напоминала игру в шахматы, а истинное название игры сводилось к завоеванию и сохранению власти.

Филипп IV игру за власть вел очень умело, но до полной победы было еще далеко. Убрав с дороги Бонифация VIII и держа под каблуком Климента V, он мог перейти к следующему этапу борьбы, требующему решительного раскола между светской и церковной властью: ему требовались деньги для войны с Англией. Он был в больших долгах, главным образом у Ордена тамплиеров, являвшегося основным банкиром Европы. Орден был очень богат, он владел огромными поместьями, мельницами и монополиями, с которых в государственную казну платились ничтожные налоги или не платились вообще. Филипп замыслил одним ударом решить сразу две кардинальные задачи: ликвидировать свои долги и захватить казну тамплиеров. Но, даже имея папу, который находился под его полным влиянием, даже после смерти своего заклятого врага Эдуарда I, единственного монарха Европы, который мог поступить поперек его воли и желания, задавить тамплиеров было делом очень непростым. Для этого требовались тщательно разработанный план, умелая пропаганда и решительные действия. Это был большой риск, но Филипп IV являлся единственным в христианском мире человеком, который обладал достаточной волей и нервами для такой операции. И он решился.

Глава 9 «Все средства пытки хороши»

Вернемся к Великому Мастеру тамплиеров. Прибыв в Марсель, Жак де Моле решил отправиться не в Пуатье, как было сказано в послании папы, а прямо в парижский замок тамплиеров. Он также проигнорировал указание папы прибыть инкогнито и въехал в Париж словно восточный паша, всем видом своим заявляя о богатстве и могуществе. Его сопровождали семьдесят рыцарей-тамплиеров со своими слугами и оруженосцами и еще двенадцать лошадей, навьюченных мешками со 150 тысячами золотых флоринов.

Де Моле ожидал, что в Париже его ждет самая радушная встреча Филиппа IV, который был много чем обязан тамплиерам. Орден поддержал короля в его борьбе с Бонифацием VIII, ссудил ему денег на приданое дочери принцессы Изабеллы, которая должна была обручиться с будущим королем Англии Эдуардом II. В храме тамплиеров Филипп хранил свою королевскую казну. Во время парижского бунта три года назад они спасли короля от разъяренной толпы и три дня охраняли его в своем храме. Филипп даже просил Великого Мастера тамплиеров стать крестным отцом своего сына Роберта. Можно твердо сказать, что никто не заслужил большей благодарности короля Филиппа, чем Орден рыцарей-тамплиеров и его почтенный предводитель, и, конечно, де Моле рассчитывал на поддержку Филиппа в деле, которое занимало Великого Мастера больше всего на свете.

В качестве одного из этапов подготовки нового Крестового похода предполагалось обсудить предложение папы о слиянии иоаннитов и тамплиеров в один орден, о чем в последние годы говорилось все чаще и чаще. Два года назад доминиканский монах Рамон Лулл составил проект такого объединения, который вызвал всеобщий интерес. Он предложил слить рыцарей-госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского и рыцарей Храма Соломона в один Орден рыцарей иерусалимских, а всем монархам Европы объединиться в походе под одним командованием так называемого Rex bellator, или Короля войны. Еще несколькими годами раньше французский священник Пьер де Буа представил письменный проект возрождения святых мест («De Recuperatione Sanctae»), с помощью какового, по его мнению, можно было добиться эффективного объединения рыцарских орденов.

Папа оценил идею объединения орденов положительно. Участие иоаннитов, укрепивших свою репутацию захватом острова Родос, придавало Крестовому походу шансы на успех, и папа склонялся к тому, что новый объединенный орден должен возглавить Великий Мастер иоаннитов Фульк де Вийяре.

Филипп тоже смотрел на предложение слить два ордена в один положительно, но совсем по другим соображениям. Он предложил папе такой вариант: объединенный орден должен возглавлять король Франции, и он же должен быть распорядителем всех средств и всего достояния обоих орденов. Причем это королевское руководство монашествующим воинством должно стать династическим и передаваться по наследству. Причем Филипп сразу изъявил готовность стать Королем войны. Никто этот план, естественно, не поддержал, поэтому в качестве альтернативного варианта Филипп предложил ликвидировать Орден тамплиеров вообще. Главные ценности и основное состояние ордена находились во Франции, и Филипп предполагал просто все захватить. Несомненным плюсом этого плана для Филиппа было то, что он сразу освобождался от всех долгов этому ордену, что было для него крайне важно ввиду его личного «крестового похода» против Англии, совершенно опустошившего королевскую казну. Эдуард I был серьезным противником, а новый король Эдуард II, слабовольный наследник, — совсем другое дело. Филипп точно знал, что наступило его время, и упустить удобный момент он не желал.

Разумеется, Жак де Моле не знал замыслов Филиппа и потому надеялся, что тот поддержит проект, приготовленный Великим Мастером для рассмотрения папой Климентом V, где обстоятельно и со всей силой убеждения объяснял, почему тамплиеры ни под каким видом не могут объединиться с иоаннитами. Его упрямое нежелание даже обсуждать эту идею имело прямое отношение к событиям, которые развернулись через неделю и сыграли на руку Филиппу.

Конечно же, де Моле и предположить не мог беды, готовой обрушиться на него со стороны Филиппа, который дружески приветствовал и обнимал человека, которого собирался вскоре уничтожить. Этот план был подготовлен все тем же Гийомом де Ногаре, осуществившим похищение папы Бонифация VIII. Надо сказать, что мать и отец этого человека кончили жизнь на костре как альбигойские еретики, и он не упускал ни одной возможности отплатить Римской католической церкви с лихвой. Готовя свою акцию отмщения, он заранее устроил двенадцать верных людей на руководящие посты Ордена тамплиеров.

Не подозревая о готовящемся против него заговоре, де Моле направился в папский дворец и изложил там перед папскими стратегами свой план проведения нового Крестового похода. При этом он говорил, что некоторые моменты завоевания Палестины следует держать в таком секрете, что доверять их бумаге нельзя и он хотел бы изложить их лично папе. Де Моле желал также воспользоваться встречей с папой, чтобы выяснить основательность слухов, дошедших до него здесь, в Париже, о якобы каких-то серьезных беспорядках в Ордене тамплиеров. Он хотел, чтобы официальная панская комиссия разобралась со всем этим, чтобы отмести раз и навсегда от святого братства всякие недостойные сплетни.

Пока Великий Мастер старался представить в лучшем свете свои планы и репутацию своего ордена, работа по его уничтожению уже шла полным ходом. Одному бывшему рыцарю-тамплиеру, поднявшемуся некогда до поста приора рецептории тамплиеров во Франции, а потом изгнанному из ордена, предстояло сыграть дьявольскую роль. Его посадили в тулузскую тюрьму вместе с человеком, осужденным на смертную казнь. В соответствии с правилами Католической церкви, два верующих мирянина в отсутствие духовного лица, находясь в изоляции, могут исповедаться друг перед другом. Бывший тамплиер признался в богохульстве и всяких мерзких деяниях, якобы совершавшихся в ордене у него на глазах. Ужасное признание было зафиксировано, и бывшего тамплиера вызвали «на допрос» в инквизицию. Он показал, что тамплиеры-новобранцы должны были плевать на святой крест и топтать его ногами. Как показал провокатор, от тамплиеров требовалось, чтобы свой орден и его благосостояние они ставили выше всяких иных целей, духовных или мирских. Тамплиеры насмехались над святынями Церкви и отпускали друг другу грехи. Они занимались мужеложством и потеряли Святую землю исключительно из-за своей жадности и стяжательства. Они поклонялись идолам, обычно изображавшим кошачью голову. Второй заключенный, тоже прямой участник сговора, подтвердил эти сведения.

Все это король, как полагается, сообщил папе и предложил ему заняться расследованием. Оба заключенных получили вознаграждение, и каждый отправился своей дорогой.

У Гийома де Ногаре появилось много дел. Сама по себе заготовка кандалов для пятнадцати тысяч человек и их заключение под стражу была работенкой не из легких, к тому же провести ее нужно было в полной тайне. Соблюдение тайны было особенно важно, потому что тамплиеров во Франции предстояло арестовать и бросить за решетку всех разом.

Проведение тайной операции по аресту большого числа людей для де Ногаре не было в новинку. 22 июля 1306 г., то есть годом раньше, он уже провел подобную операцию, арестовав и заключив в тюрьму всех до единого евреев, живших во Франции. Через неделю их всех выслали из страны, но уже без имущества и собственности. Все их наличные деньги перекочевали в королевскую казну, и соответствующие мероприятия были проведены относительно всякой другой их собственности. Далее было объявлено, что французская корона принимает в собственность все долговые обязательства, хранившиеся у евреев, а все причитавшиеся евреям Франции долги и поступления должны теперь сдаваться в государственное казначейство. Соответственно все долги государства еврейской общине аннулировались. Точно так же теперь Филипп намеревался поступить и со своими долгами тамплиерам. Арест тамплиеров должен был проводиться по той же схеме с тем лишь одним усложняющим обстоятельством, что многие из подлежавших аресту были умелыми рубаками. Поэтому решено было всех взять ночью, во сне. Соответствующие опечатанные приказы были разосланы всем сенешалям Франции с приказом вскрыть их 12 октября.

Существует немало свидетельств, указывающих на то, что де Моле и верхушка ордена чувствовали какие-то тайные приготовления. Один рыцарь, собравшийся покинуть орден, разговаривал с казначеем, и тот сказал, что делает он это как нельзя вовремя, потому что ордену грозит страшная беда. Парижский Мастер тамплиеров приказал усилить охрану всех объектов ордена и никому ни под каким видом не разглашать о проводимых в ордене ритуалах и встречах. К несчастью для всего ордена, их лидер пребывал в совершенно невозмутимом состоянии, усыпленный несокрушимой верой в неуязвимость богатого и могущественного ордена. Вернувшись в Париж от папы, Жак де Моле еще больше порадовался чести, какой он был удостоен от самого короля: 12 октября 1307 г. Великий Мастер был среди самых благородных участников пышных похорон принцессы Катерины, только что скончавшейся жены брата Филиппа IV, Карла Валуа. Едва де Моле покончил с этой печальной обязанностью, как сенешали по всей Франции вскрыли запечатанные пакеты с королевским приказом.

Когда де Моле отправлялся той ночью спать, ему и в голову не могло прийти, что на рассвете уже начинавшегося дня произойдет такое, что пятница тринадцатого числа станет несчастливейшим днем года для множества людей, и в особенности для членов его ордена. Королевские солдаты на всех ста пятидесяти тысячах квадратных миль владений Франции накинулись на тамплиеров, чтобы заковать в заранее приготовленные кандалы пятнадцать тысяч человек.

На следующий день Гийом де Ногаре приступил ко второму этапу своего плана. По всей Франции, в каждом городе и в каждой деревушке было прочитано ужасное обвинение: главным значилось то, что тамплиеры плевали на святой крест и попирали его ногами. Их обвиняли в содомии, сопутствующей всякой ереси, в «похабных поцелуях» на церемониях принятия новичков в орден. Эти невероятные обвинения прозвучали со всех церковных кафедр на другой день, чтобы сначала повергнуть весь народ в ужас, а потом заручиться всеобщей поддержкой при наказании богохульников.

Когда новость об аресте тамплиеров достигла папы, тот пришел в ярость, но не из сочувствия к верному ему ордену, а из-за узурпации королем папской власти, единственной на земле инстанции, имеющей право на арест членов монашеского ордена. Филипп оправдался тем, что получил от папы дозволение на проведение расследования обвинений в адрес тамплиеров. Возможно, Климент V и сам предусматривал такое расследование, но считал, что проводиться оно должно специальной церковной комиссией, а не путем тотальных арестов и пыток. Воспользовавшись указанием папы всем князьям Церкви оказывать содействие святой канцелярии инквизиции, король заявил, что он лишь оказал содействие главному инквизитору Франции (который был исповедником короля).

Папа направил королю свой формальный протест. Как глава Церкви он был единственным начальством тамплиеров и не нуждался ни в чьей помощи относительно наказания своей паствы. Захваченные Филиппом богатства тамплиеров папа предполагал использовать на организацию нового Крестового похода (считая, по-видимому, что вопрос о слиянии орденов иоаннитов и тамплиеров уже решен) — и это тоже касалось только Святого Престола. Наконец, папа потребовал немедленно прекратить начатое против тамплиеров дело.

Реакция Филиппа на это была незамедлительной. Чтобы опорочить Климента V в глазах народа Франции, он явился к нему с небольшой армией и публично обвинил его в чрезмерной снисходительности к еретикам, в желании прикарманить деньги Ордена тамплиеров и в потакании врагам святой Матери-Церкви. Эти разглагольствования продолжались день за днем, а войско Филиппа между тем осадило резиденцию папы. О чем и как договорились папа с королем, нам никогда не узнать, но через неделю они уже пребывали в полном согласии, и главный инквизитор приступил к своей страшной работе. 22 ноября Климент V издал новую буллу, восхваляющую прозорливость Филиппа IV, провозглашающую официальную позицию папы против тамплиеров по всем пунктам обвинения и призывавшую всех монархов христианского мира арестовать находящихся в их странах тамплиеров и подвергнуть их пыткам. С этого дня началась повальная травля членов ордена.

Пока продолжались политические переговоры и торги, начиная с 13 октября и по 22 ноября всех тамплиеров Франции подвергли жестоким пыткам с целью вырвать у них признание в ереси. В ход шли самые изощренные способы. До каких пределов доходили мастера заплечных дел в камерах инквизиции, чтобы довести дело до последней грани человеческой предсмертной агонии, говорит тот факт, что в первый день пыток тридцать шесть тамплиеров были замучены до смерти. Их высшей законной властью был только папа; как члены духовного ордена, они не подлежали физическим пыткам, но оказались во власти инквизиторов, вооруженных дыбами и раскаленным железом. Добавим к этому обстановку средневековой тюрьмы, умышленно устроенной так, чтобы извлечь из несчастной жертвы любое признание, ибо все окружающее служило средством сломить волю, где человек безжалостно растаптывался и унижался морально и физически.

В отличие от современных тюрем, где заключенных содержат в отдельных камерах, средневековые узилища представляли собой большое помещение с крошечным окошком или вообще без окон, чтобы сделать побег невозможным. Заключенные приковывались цепями к стене или к полу. При облегченном наказании цепи были не очень тяжелыми и позволяли двигаться в известных пределах и даже лечь. В других случаях цепь позволяла только сидеть или стоять на коленях. В целях наказания железный ошейник иногда закреплялся так высоко, что заключенный, дабы не задохнуться, мог стоять только вытянувшись. К цепям нередко добавляли дополнительный груз, чтобы еще больше затруднить движение.

Ни о какой санитарии в таких застенках не могло быть и речи, о свежем воздухе не приходилось и мечтать, зловоние было ужасающим. В некоторых тюрьмах для стока мочи, экскрементов, рвоты и крови делали специальный желоб. Это позволило французам добавить особо изощренный способ унижения человека, прозванный «галльский мешок». Этот желоб с нечистотами отводился в зарешеченную яму, куда сажали особо непослушного, неисправимого или обреченного на полную деградацию человека.

Заключенных содержали полураздетыми или вообще без одежды. Летом они изнывали в духоте, зимой замерзали до бесчувствия. Воду и пищу давали самого скверного свойства, рассчитанную на то, чтобы как-то продержать человека живым до нужного тюремщикам срока. Такой пыточный инструментарий, как дыбы или специальные колеса, был громоздким, и потому жертв доставляли на место пытки. Другие снаряды для пытки, наоборот, приносили в общую камеру, чтобы агония и мучения пытаемого происходили на глазах его сокамерников. В ожидании своей очереди часто морально ломался даже крепкий человек и был готов признаться в чем угодно, стоило палачам к нему приблизиться.

Арест тамплиеров во Франции был таким массовым, что их размещали по десяткам разных помещений, которые не были приспособлены для содержания заключенных. Не хватало и орудий пыток, в ход пускали все, чаше всего раскаленное на углях железо. Инквизиция запрещала проливать кровь, поэтому изобретались различные способы увечья человеческой плоти без разрывов кожного покрова. Одним из таких орудий были металлические скобы, надеваемые на руки или ноги и стягиваемые так, что ломались кости. Простой и легко изготавливаемый инструмент представлял собой две доски, между которыми вставлялась конечность человека. Все это далее помещалось в массивную раму, и между нею и досками вбивались клинья, сдавливая и дробя мышцы и кости.

Раскаленное железо прикладывалось к любому участку тела, включая гениталии; иногда это были раскаленные докрасна клещи, которыми вырывались куски мяса, одновременно прижигавшие рану и оставлявшие на теле вечное клеймо. Тамплиеров приковывали к решеткам, ноги смазывали маслом и обкладывали их раскаленными углями. После этого у некоторых ноги были полностью сожжены, многие от боли сходили с ума. Одного тамплиера приволокли на допрос с почерневшими от огня костями ног. Во время допроса кости отвалились, и палачи посоветовали ему прихватить их с собой на память.

К чему все эти леденящие кровь подробности? Чтобы объяснить, что побудило англичан помогать множеству людей скрыться и сформировало у них новый взгляд на веру в Бога и на роль папства, проявившего человеконенавистничество и жестокость. Мы и сегодня не совсем убеждены, что страх перед возмездием удержит человека от преступления, но никто не будет спорить, что опасность наказания толкает человека на любые уловки, чтобы не быть пойманным. Папа заявил, что в отношении тамплиеров все средства пытки будут хороши. Можно смело утверждать, что ни до, ни после избиения тамплиеров никто не подвергался такому изощренному и всеобъемлющему набору способов причинения невыносимой физической боли.

Тамплиеров заставляли признаваться в самых разнообразных преступлениях; главным же обвинением, доказанность которого влекла за собой конфискацию всего имущества и физическое уничтожение, была ересь, определяемая как отрицание крещеным человеком «сокровенной истины» Римской католической церкви или хотя бы сомнение в ней.

Так называемое «раскрытие, наказание и предотвращение» ереси ведет свое начало от трудов конгрегации священной службы, которую по сей день не совсем правильно называют инквизицией. Эта служба первоначально находилась в ведомстве Ордена доминиканских проповедников, основанном испанским монахом Домиником Гусманом (позднее св. Домиником), ставшим знаменитым благодаря своей неутомимой борьбе с еретиками-альбигойцами на юге Франции. К великому несчастью всех обвиняемых в ереси, признание под пытками считалось обоснованным и окончательным. Осужденный еретик, раскаявшийся в своих сомнениях и даже неверии в Бога, а потом признавший правоту святого учения Церкви, мог быть подвергнут легкому покаянию, штрафу, тюремному заключению или смерти — как решит трибунал, оценивающий степень его прегрешения. Но если же человек сознавался в ереси, пусть под самыми страшными пытками, а потом пытался отказаться от признания, он считался «неисправимым». Его передавали в распоряжение светской власти, у которой был только один вариант — отправить его живым на костер. В этой ловушке оказались десятки тамплиеров, сознавшихся под страшными пытками в том или другом обвинении против ордена, а потом решивших отказаться от вырванных пытками признаний. Пятьдесят шесть тамплиеров были сожжены в один день в Париже как «неисправимые еретики».

Казни тамплиеров шли полным ходом, но желанных сведений о таком же ходе событий за пределами Франции папа не получал. На Пиренейском полуострове тамплиеры представляли собой военную силу, которую там терять не желали. У тамошних христианских монархов враждебно настроенные мусульмане были не за далекими морями, а по другую сторону гор. Епископ Арагонский сообщил, что в результате расследования дела тамплиеров они были признаны невиновными в инкриминируемых им преступлениях. Такое же послание пришло из Кастилии от архиепископа Компостельского. Португальский король пошел еще дальше: он не только не нашел вины тамплиеров, но и перевел их и всю их собственность в Орден рыцарей Христа, подчиненный уже не папе как верховному повелителю, а королю. В Германии тамплиеры поступили по-своему. Командир прецептории тамплиеров в Меце Гуго Гумбахский ввалился на совет архиепископов в полном вооружении и в сопровождении еще двадцати рыцарей и заявил святому собранию, что Орден тамплиеров ни в чем не виновен, что Великий Мастер ордена де Моле является человеком стойкой веры и чести, тогда как папа Климент V, наоборот, подлый обманщик, незаконно занимающий трон святого Петра, и по этой причине Гуго считает его низложенным. Что касается самих присутствующих тамплиеров, они готовы отдать себя на суд Божий и сразиться с любым обвинителем. Желающих в зале не оказалось, и заседание архиепископов было отложено.

Обстановка на Кипре, теперешнем доме тамплиеров, тоже оказалась для Климента V весьма огорчительной. Принц Амальрик даже не удосужился известить папу о получении буллы от 22 ноября, и весть от него пришла только в мае. Сообщалось, что на суде тамплиеры были полностью оправданы. Рассерженный папа послал на Кипр двух инквизиторов, чтобы учинить повторный суд, причем с применением всех пыток. С учетом численности судей и подсудимых инквизиторам в помощь предлагались доминиканские и францисканские судьи-палачи. По каким-то причинам никаких свидетельств о результатах того суда не сохранилось, осталось также неизвестным, состоялся ли повторный суд.

Что касается сокровищ тамплиеров, то тут Филиппа ожидало большое разочарование: в замках и постах тамплиеров было пусто. Весь флот тамплиеров, стоявший в Лa-Рошели, тоже ушел, и никаких сведений ни об одном из восемнадцати судов флотилии получить не удалось.

Реакция самих тамплиеров на пытки, как и следовало ожидать, была разной. Многие просто сошли с ума. Другие предпочли умереть от мучений, но отрицали все обвинения. Треть сознавались в двух-трех обвинениях в надежде сказать судьям истинную правду, когда мучения закончатся. Два тамплиера признались, что поклонялись бородатому идолу (по-видимому, состоявшему из одной головы), которого они назвали Бафомет. Казначей ордена сразу сломался, заявив, что под такими пытками он готов сознаться, будто собственноручно убил Господа. Жак де Моле, которому было уже под семьдесят, очевидно, пыткам не подвергался. Он признался в нескольких обвинениях против ордена и себя лично, но яростно отрицал все обвинения в мужеложстве.

Когда «признания» подсудных тамплиеров были собраны и направлены Святому Престолу, Климент V 12 августа 1308 г., через десять месяцев после начала арестов в Париже, наконец получил возможность предать гласности перечень обвинений, вменявшихся ордену и его членам. Кроме того, папа назначил 15 заседаний Вселенского собора, которые должны были состояться в Вене через два года, для решения ряда общих вопросов, обсуждения плана нового Крестового похода и определения дальнейшей судьбы Ордена тамплиеров.

Протоколы суда над тамплиерами и материалы инквизиции, собранные по всему христианскому миру, из канцелярии папского престола были переданы Венскому собору, собравшемуся 16 октября 1311 г., когда измученные пытками тамплиеры провели в застенках уже четыре года. Жак Дюэз, кардинал-епископ Порто, которому было суждено сменить на троне Климента V под именем папы Иоанна XXII, выступил с собственным предложением о папских полномочиях в таких делах, посоветовав Клименту V не считаться с мнением собора, а осудить тамплиеров самостоятельно, своей властью. Но папа пожелал соблюсти законность и опереться на мнение всего собора. Он даже прислал формальное приглашение членам Ордена тамплиеров явиться на суд и выступить в свою защиту, очевидно предположив, что таких смельчаков не найдется. Когда же накануне открытия собора прибыли девять рыцарей-тамплиеров и заявили о желании выступить в защиту своего ордена, папа велел их срочно арестовать.

На самом соборе большинство участников высказались за то, чтобы тамплиерам была дана возможность самим изложить свое дело. Делегаты от Франции, понимая, что каждое их слово будет тут же доложено королю, высказались против. Участники собора проявили такую нерешительность, а сам папа с такой неохотой брался высказывать определенные суждения, что и пять месяцев спустя вопрос о судьбе Ордена тамплиеров еще продолжал висеть в воздухе. Окончательное решение могло склониться и к осуждению, и к оправданию ордена. Филипп, конечно, допустить этого никак не мог. В марте 1312 г. он отправил собору послание, в котором потребовал, чтобы Орден тамплиеров был ликвидирован, а все его права, привилегии и состояние были переданы новому военному ордену. Свое требование он подкрепил тем, что сам приехал в Вену 20 марта в сопровождении солидного военного эскорта.

В отличие от распространенного среди историков убеждения о полной покорности Климента V воле французского короля, дальнейшие недели собора показали, что папа мог настоять на своем. Его целью оставалось слияние тамплиеров и иоаннитов в один орден, и он не желал, чтобы распущенный орден был полностью заклеймен как еретический. Филипп добивался, чтобы руководил новым орденом он лично или его сын и чтобы все имущество существующих орденов находилось в его распоряжении. Но папа настоял на своем. 3 апрели 1312 г. он издал очередную буллу, которой упразднял Орден тамплиеров без упоминания выдвинутых против него обвинений. Орден был просто распущен, как распускают парламент, а не как организация, провинившаяся перед святой Церковью.

Добившись в известном смысле создания из двух боевых монашеских орденов одного, через месяц, 2 мая, папа выпустил еще одну буллу, по которой вся собственность Ордена тамплиеров переходила в распоряжение Ордена иоаннитов. Исключение составили ордена на Пиренейском полуострове, где испанский и португальский монархи продолжали сражаться с неверными на собственной территории. В качестве некой уступки Филиппу христианским монархам разрешалось компенсировать за счет имущества тамплиеров свои расходы на организацию арестов, содержание в заключении и питание заключенных тамплиеров, а также опекунские действия и управление имуществом ордена после ареста его членов. Совершенно неожиданно, к великому огорчению иоаннитов, расходы эти оказались на удивление огромными.

Еще одна проблема, связанная с передачей собственности Ордена тамплиеров, была осложнена правилами феодального общества, где в ходу были всевозможные условия и оговорки. Многие бывшие владельцы имущества забрали его обратно на том основании, что по условиям дарения оно не могло переходить в распоряжение другого хозяина. Иоаннитам пришлось много судиться по таким делам, пока лет через десять им не удалось добиться особого распоряжения папы насчет прямой передачи основного имущества тамплиеров Ордену иоаннитов.

Освобожденные из заключения тамплиеры могли вступить в Орден иоаннитов, но желающих оказалось ничтожное количество. По существу, вся идея объединения орденов состояла в том, чтобы создать единый военный монашеский орден, способный служить основной силой нового Крестового похода. Но, санкционированный и поддержанный Венским собором, он так и не был осуществлен. С Крестовыми походами было покончено. Идея объединенного ордена тоже пропала на корню. Хотя иоанниты и урвали немалое достояние, новых членов ордена после разгрома тамплиеров они не получили.

Оставался нерешенным и вопрос о том, что делать с тамплиерами, находившимися в тюрьмах и крепостях. На этот счет папа выпустил очередную буллу, учреждающую суд для старшего командного состава тамплиеров при Святом Престоле, тогда как рядовых членов ордена передавали в распоряжение провинциальных церковных собраний и их глав. Последние решили так: те, кто не признал своей вины совсем или изменил свои показания, будут осуждены на пожизненное заключение. Те, кто признал вину и не пытался потом оправдаться, будут отпущены на свободу, но от своего обета не будут освобождены и потом будут переведены на очень маленькую пенсию. По поводу бежавших и скрывшихся тамплиеров никаких решений принято не было. Их нужно было выслеживать и арестовывать в порядке предосторожности, потому что пронесся слух, будто в окрестностях Лиона собралось полторы тысячи тамплиеров, которые готовят отмщение. На них была организована охота, но никаких результатов она не дала.

Что касается старших офицеров и руководителей ордена, то прошло еще два года, прежде чем они предстали перед судом трех кардиналов. Все они сознались в части обвинений либо под пытками, либо, как их глава де Моле, под угрозой мучений, а потому разбирательство было кратким и всех их приговорили к пожизненному заключению. Чтобы положить конец всяким разговорам о том, что тамплиеры были, в общем-то, невиновны и стали жертвой заговора и большой политики, было решено, что Великий Мастер сделает на сей счет публичное признание. Это историческое событие произошло 14 мая 1314 г. возле собора Нотр-Дам, куда были приглашены аристократы, высшие прелаты Церкви и именитые миряне. Перед собором была выстроена высокая трибуна, с которой де Моле должен был признать свой позор, чтобы весь мир убедился в чудовищных непристойностях и ереси, коим предавались рыцари Ордена тамплиеров.

Всходившего на помост Великого Мастера сопровождали прецептор тамплиеров Нормандии Жоффруа де Шарни и еще два высших представителя ордена. Де Моле, наверное, долго молился и размышлял перед этим моментом, дававшим ему последний шанс каким-то образом реабилитировать свой орден. Сделать это, опровергнув вину ордена, и стать на защиту его чести, было для него самоубийством. Но тысячи людей, шедших за ним, в страшное время напрасно искавших у него защиты, униженные, пережившие неописуемые страдания и самую мучительную смерть, какая только существовала в Средние века, погибли бы напрасно, если Великий Мастер назвал бы их виновными. Это был самый ответственный момент во всей истории Ордена тамплиеров, и Великий Мастер нашел в себе силы сказать правду. Став на край помоста и обращаясь к собравшимся, большинству из которых было известно, что он собирается произнести, де Моле обрек себя на мученичество:

— Думаю, будет правильно в этот торжественный момент, когда моя жизнь готова тут же оборваться, сказать о великом содеянном обмане и высказать всю правду. Перед Самим Всевышним и всеми вами, тут собравшимися, я признаюсь в том, что на мне лежит величайшая по своей греховности вина. Ее греховность состоит в том, что я лгал, признавая страшные обвинения, возведенные на орден. Я заявляю, я должен это заявить, что орден невиновен. Его чистота и святость неоспоримы. Я действительно признался в вине своего ордена, но сделал это под страхом ужасных пыток, сказав то, что требовали от меня мои враги. Все рыцари, что отказались от своих признаний, были заживо сожжены, но смерть не так страшна, как признание в страшных грехах, каких никогда не совершал. Мне даруется жизнь, но ценой бесчестия. Жизнь не стоит такой цены. Я без сожаления ухожу из жизни, если эта жизнь покупается ценой нагромождения одной лжи на другую.

Поднялась страшная суматоха, и брат де Шарни тоже прокричал свое отрицание вины и утверждение невиновности ордена, когда его и де Моле стаскивали с помоста. Замешательство, испытанное королем и высшим духовенством, было недолгим, и стало ясно, что отступления от правила предавать сожжению упорствующих еретиков не будет. Возможность новых беспорядков и смуты сделали очевидным, что казнь этих людей нельзя откладывать ни на час. Сразу было объявлено, что сожжение состоится тем же вечером.

В практике казни путем сожжения заживо существовали некоторые методы оказания милосердия. Жертве перед казнью иногда давали зелье, притупляющее боль. За особую плату палач мог приготовить сырые поленья и даже зеленые ветки, дающие густой дым, в котором осужденный быстро задыхался и погибал от удушья, не ощущая боли. Сильное пламя тоже гарантировало быструю смерть. Ни одна из этих милостей не была оказана упорным тамплиерам.

Казнь состоялась на маленьком острове посреди Сены, но люди все равно подплыли на лодках, чтобы увидеть финал разыгравшейся утром драмы. Кострище было аккуратно сложено из сухих дров и угля, чтобы пламя было ровным и бездымным, с таким расчетом, чтобы охватить сначала ноги и по возможности надолго оттянуть наступление смерти, медленно поджаривая жертвы снизу. Де Моле и де Шарни, сколько хватило сил и терпения, продолжали выкрикивать слова о невиновности своего ордена. Легенда утверждает, что, когда тело де Моле было охвачено пламенем, он выкрикнул проклятие королю Франции и его роду до четырнадцатого колена. Он призвал папу и короля встретиться с ним перед Господом на Страшном суде. Климент V умер в следующем апреле, а в ноябре того же года умер Филипп IV. Впрочем, как мы увидим, смерть Климента V была довольно незначительным возмездием за то потрясение, которое нанес Римской католической церкви роспуск Ордена тамплиеров.

Шесть с половиной лет продолжавшихся преследований и гонений на тамплиеров во Франции, организованных папой и королем, дают возможность увидеть, сколь отличны от них были гонения на тамплиеров в Англии и Шотландии. Там тамплиеры были своевременно предупреждены и получили весьма благоприятные условия для формирования тайного общества взаимопомощи и выручки.

Глава 10 «Без насильственного пролития крови»

В июле 1307 г., за три месяца до ареста тамплиеров во Франции, двадцатичетырехлетний принц Уэльский стал королем Англии Эдуардом II. От одного из самых сильных и деятельных королей Англии корона перешла к самому слабому и жалкому.

Надо сказать, что Эдуард II был счастлив, когда его отца не стало, потому что молодой король был влюблен — но не во французскую принцессу Изабеллу, с которой обручил его отец, а в красивого молодого человека Пьера Гавестона, бедного рыцаря из Гаскони. Они дружили с детства, и отец Эдуарда поощрял дружбу сына с деревенским молодым гасконцем, ловко владевшим рыцарским оружием, надеясь, что военная стать Пьера Гавестона послужит примером для слабосильного и хилого принца.

Король, поглощенный войнами с Шотландией и Францией, не заметил, как развивались отношения между двумя молодыми людьми. В последний год своего правления он взял принца с собой в поход против шотландцев. Гавестон, естественно, сопровождал принца, и, наблюдая за молодыми людьми, король не мог не заметить, что их отношения нельзя назвать обычными. Настоящим ударом для отца была просьба принца отдать его другу во владение французскую провинцию Понтье. Эта провинция находилась в зоне Ла-Манша и была важнейшим плацдармом для обороны французских владений английской короны. Рассказывают, что эта просьба привела короля в такую ярость, что он сбил принца с ног, схватил за волосы и стал таскать по полу, ругая его последними словами за глупость. Пьер Гавестон не только не получил во владение Понтье, но и был изгнан из Англии.

Став королем Эдуардом II, принц смог поступать, как ему захочется. Первым своим монаршим актом он вернул своего любовника в Англию и, чтобы сгладить неудобство недолгой ссылки, сделал его графом Корнуэльским.

Первые месяцы своего правления Эдуард II посвятил оказанию королевских милостей своему фавориту, а его бароны — ограничению королевской власти. Они бесконтрольно хозяйничали в королевском совете и сформировали в его рамках комитет «полномочных лордов». Гавестон делил свой досуг между требованиями от короля новых и новых льгот и богатств и упражнениями в насмешках и шутках над придворными, которым он давал разные обидные и оскорбительные прозвища. Следующие пять лет правления атмосферу английского двора характеризовали антагонизм и распри. Если преследование тамплиеров для французского двора было тяжкой заботой, то для английского оно стало скорее развлечением. У англичан были и свои заботы: Роберт Брюс покинул свое убежище на Западных островах и вернулся в Шотландию поднимать народ против англичан. На следующий январь была намечена свадьба короля с французской принцессой Изабеллой, которая должна была состояться в Булони, и для подготовки к свадьбе требовался не один месяц.

Филипп послал к своему будущему зятю порученца Бернара Пеллетена с просьбой арестовать всех тамплиеров; ту же просьбу содержало письмо, полученное Эдуардом от папы. Если говорить о реакции Эдуарда на обвинения против тамплиеров, то он им просто не поверил. Он рос среди тамплиеров и хорошо их знал. Лондонский храм тамплиеров был местом, где многие молодые люди вместе с Эдуардом посвящались в рыцари. Английский Мастер тамплиеров Брайан де Джей погиб за Англию в сражении с Уильямом Уоллесом. За орденом молодой король не видел никакой вины, и он так и заявил разным монархам Европы, обращаясь к ним за поддержкой в защите тамплиеров от ложных обвинений. 4 декабря Эдуард послал папе письмо с отказом проводить аресты тамплиеров в Англии, указывая на их полную невиновность. Пока это письмо везли к папе, навстречу в Англию уже шла папская булла «Pastoralis Preeminentae» с осуждением тамплиеров, которую было предписано обнародовать всюду 22 ноября 1307 г. Свою копию этой буллы Эдуард получил 15 декабря. Теперь его личные чувства не играли роли, и он должен был сразу же дать приказ об аресте тамплиеров. Однако молодой король медлил.

Мы не можем утверждать, была ли эта задержка сознательной, или сказалась привычка откладывать всякие дела на потом, или на короля повлияли сами тамплиеры и их друзья при дворе, но аресты начались в Лондоне лишь 7 января, и с каждодневной задержкой пошли по остальному английскому королевству и его заморским территориям. Если в период двух месяцев между первым известием об арестах тамплиеров во Франции и получением папской буллы 15 декабря тамплиеры предпринимали попытки скрыться, то сообщение о грядущих и неизбежных арестах значительно ускорило принятие мер безопасности. Можно только догадываться, какой поднялся переполох, когда английский мастер Уильям де ла Мор вернулся в храм от короля с известием о папской булле. Нет сомнения, что сразу из Лондона в разные стороны поскакали гонцы, чтобы предупредить братьев о надвигающейся беде.

Нет также сомнения, что в течение двадцати трех дней между прибытием папской буллы 15 декабря и началом арестов 7 января тамплиеры провели организационные мероприятия. Когда королевские войска явились произвести аресты, задержать удалось всего несколько человек. Большинство рыцарей, сержантов, священников бесследно исчезли. Архивов никаких не обнаружилось, все бумаги были сожжены. В лондонском храме тамплиеров солдаты короля надеялись захватить огромную сокровищницу, но нашли там меньше двухсот фунтов стерлингов. Золотые и серебряные блюда, драгоценные реликвии — все исчезло.

Покинул Англию и сам король. Его величество и лорды его окружения отправились во Францию на свадьбу короля с двенадцатилетней принцессой Изабеллой (в детской невинности которой нельзя было угадать того, что в один прекрасный день ее назовут «английской волчицей»). К ужасу дворянства, Эдуард II назначил правителем королевства на время своего отсутствия Пьера Гавестона. Тот не видел никакого смысла в проведении арестов тамплиеров, и оставшиеся вельможи, имевшие среди членов ордена много друзей, тоже занимались этим делом спустя рукава. Королевский невод, руководимый представителями высшего духовенства, выудил во всей Англии лишь двух беглых тамплиеров. Некоторых прецепторов ордена посадили под домашний арест и оставили в покое в их домах. Английский Мастер де ла Мор, остававшийся на своем месте по той причине, что его бегство могло бы раскрыть исчезновение всей остальной братии, был арестован и препровожден в тюрьму в Кентербери, но устроился там со всеми удобствами, поскольку имел королевское разрешение приобретать себе все необходимое через тюремную охрану. Несколько тамплиеров сбежали из места заключения, чего нельзя было сделать без внешней или внутренней помощи. Возможно, эта помощь была хорошо спланирована и организована, а возможно, те, кто должен был их изловить и водворить на место, не имели ни малейшего желания этим делом заниматься, так что никто из беглецов пойман не был.

Что касается тех, кто все-таки оказался в заключении, в их судьбе сыграли известную роль проливы между Францией и Англией, бывшие не только водным барьером между двумя странами, но также служившими психологическим порогом. Со времен старой кельтской церкви, никогда не подчинявшейся Риму английские служители Бога и гражданское правительство одинаково боролись против вмешательства папы в дела островного королевства, и такого католического института, как инквизиция, в Англии не существовало вовсе. Доминиканцам разрешалось приезжать в Англию, но угли и железные клещи их просили оставлять дома. Арестованных тамплиеров держали за решеткой, но не пытали, что было для папы Климента V личным оскорблением. Он требовал, чтобы от тамплиеров всеми силами добивались признаний в ереси, как предписывалось в его буллах. Папа далее указывал, что всякий, укрывающий тамплиеров или содействующий их укрытию, а также дающий совет укрывающемуся тамплиеру, подлежит наказанию и отлучению от Церкви. Характерно, что угроза отлучения от Церкви за помощь в укрывании тамплиеров не помогла в раскрытии ни единого случая побега. Пока папа пытался заставить Эдуарда II подчиниться своей воле, гасконский друг короля добился в том же деле колоссального успеха. Возвратившись после свадьбы, Эдуард II все самые ценные свадебные подарки передарил своему возлюбленному. В следующем месяце состоялась коронация Эдуарда II, и самое почетное место среди всех пэров и лордов занимал гасконец.

Миновало два года, тамплиеров допрашивали, но безо всяких пыток, и те ни в чем не признавались, упорно твердя о своей невиновности, в чем им помогало бесследное исчезновение братьев. В ответ на папское требование применять на допросах пытки Эдуард заявил Клименту, что ни в церковных, ни в гражданских судах Англии пытки не приняты и у него нет человека, которому можно было бы поручить такое дело. Разъяренный папа сделал Эдуарду строгое внушение, что, так насмехаясь над прямыми приказаниями наместника Христова, он не должен забывать о судьбе своей души. При этом он давал Эдуарду еще один шанс одуматься и все воспринять совершенно серьезно, направляя в Англию десяток опытных мастеров пытки под руководством двух доминиканцев. Теперь у Эдуарда не должно быть отговорок, и когда мастера пытки прибудут на место, Климент рассчитывал, что им будет дана возможность тут же приняться за дело. Все это происходило в канун Рождества, 24 декабря 1310 г., что красноречиво говорит о характере религиозных занятий папы, решившего в эти святые дни посвятить свои главные усилия решению проблемы оказания на тамплиеров Англии крайнего физического воздействия. Его рождественским подарком англичанам стало внедрение пыток в систему судебного расследования.

Эдуард принял папскую команду мастеров пытки, но при этом строго указал им, что при исполнении своих обязанностей они не должны совершать членовредительства и «допускать насильственного пролития крови». Больших исторических заслуг у Эдуарда II не было, но ограничение пыток при допросах тамплиеров в Англии стало первой в истории Европы попыткой как-то ограничить разыгравшееся в XIV в. настоящее безумие, выразившееся в стремлении причинять максимальную боль человеческому существу и ставшее основным средством выяснения истины при допросах. Церковь в конце концов решилась положить предел применению пыток в камерах инквизиции, но встретила сильное сопротивление в лице ведущих доминиканских монахов-священнослужителей, посчитавших, что их работе ставят препоны. Церковным властям не оставалось ничего другого, как самим установить пределы использования пытки под грифом, вызвавшим самые большие недоразумения в долгой истории этого рода деятельности, а именно: «первая», «вторая» и «третья степень». Каким-то образом этот термин потом перекочевал в терминологию масонской обрядности, скорее всего в связи с «клятвой на крови» Великого Мастера в обряде «третьей степени».

Это выражение появилось во времена, которые принято относить к периодам самого гуманного правления. Вплоть до австрийской эрцгерцогини Марии Терезии (XVIII в.) виды и характер пытки при допросах «свидетелей» или добывания от преступников признания в значительной мере зависели от изобретательности и личных пристрастий местных властей. На таких допросах часто погибали совершенно невинные люди, а многие оставались инвалидами на всю жизнь. Во время правления Марии Терезии пытки при допросах и следствии были стандартизированы. Пытка первой степени осуществлялась с помощью специальных колодок с деревянными винтами для зажима пальцев. Во время допроса винты закручивались, ломая суставы пальцев.

Пытка второй степени производилась на человеке, раздетом до пояса и привязанном к раме, установленной под углом к стене. Палач подносил пламя свечи к участкам кожи до подмышек, выискивая наиболее чувствительные и болезненные к ожогам места. Большая площадь тела и неограниченность времени, когда пламя могло прожигать кожу насквозь до костей и внутренностей, давало палачу широкие возможности болевого воздействия в зависимости от его настроения и необходимости вытянуть из подследственного нужные сведения.

Третьей степенью пыточного мастерства считалась дыба. Жертве связывали за спиной руки, перехватывали узел веревкой, перекинутой через блок на потолочной балке, и тянули вверх, выворачивая плечевые суставы. Подтягивая веревку и отпуская, резко дергая за нее, жертве причиняли страшные боли, когда растягивались и рвались мышечные связки и хрящи.

Те, кто проходил третью ступень пытки и не признавался, считались оправданными и освобождались. Тут важно подчеркнуть, что, несмотря на всю жестокость и бесчеловечность таких пыток, церковные и гражданские власти в один голос приветствовали это нововведение как проявление христианского милосердия и гуманности австрийской монархини.

Указания Эдуарда II, конечно, не предполагали столь строгих ограничений, какие ввела Мария Терезия, но сочувствие к жертвам папского террора все же дало свои плоды: даже применение пыток к тамплиерам не принесло дознавателям никаких существенных материалов. У заключенных английских членов ордена было то преимущество, что за три года заключения до начала применения к ним пыток они могли между собой договориться и закалить свою твердость, тогда как их французские братья были застигнуты врасплох и сразу попали в лапы жестокой и беспощадной инквизиции.

В итоге в Англии ни по линии признаний, ни по линии свидетельских показаний никаких особых материалов трибунал не добыл. Большинство показаний против тамплиеров шли от других религиозных объединений и состояли преимущественно из сплетен и слухов. Что до правящих английских кругов, то эти расследования их совсем не занимали: им было не до этого. Правда, десять профессиональных следователей инквизиции, присланных папой, занимались тамплиерами серьезно, и даже при ограничениях, наложенных королем, у них оставался большой арсенал возможностей наносить подследственному страшную боль. Но и эти мастера дознания не могли похвастаться успехом. Все, чего они добились, — это признания, что ради сохранения тайны исповеди тамплиеры имели исповедников только среди своих священников, а также что при особых обстоятельствах они исповедовались друг у друга и отпускали друг другу грехи, а также носили на теле шнурок, назначение которого было им неизвестно. Потом решили, что, наверное, шнурок этот служил границей «зон чистоты», которую ввел святой Бернар Клервоский для монашеских орденов. Признаний же в ереси, богохульстве, срамных поцелуях и мужеложстве получить не удалось.

Если в Англии в отношении тамплиеров хоть что-то предпринималось по указанию папы, то его намерение добраться до тамплиеров в Шотландии и вовсе осталось безрезультатным. В январе 1308 г. нескольких тамплиеров там арестовали, но Роберт Брюс был настолько занят своими проблемами, что предпочитал брать рыцарей в свое войско, а не заниматься их арестами и пытками. Брюс знал, что смерть Эдуарда I дает ему передышку, но рано или поздно английская военщина снова переправится через пограничную речку Твид, чтобы отнять у него корону и власть. Его не занимали ни военно-монашеские ордена, ни Крестовые походы в Святую землю, ни политические претензии Филиппа IV или папы Климента V. Все помыслы Брюса были сосредоточены на том, как обеспечить безопасность и независимость шотландского народа. Как христианский монарх, он, конечно, получил копию папской буллы по поводу тамплиеров и мер по искоренению их ордена, но, скорее всего, отбросил ее, не прочитав. Эту буллу ни разу не опубликовали, не зачитывали и вообще не сочли важным документом, что сделало Шотландию настоящим убежищем для беглецов-тамплиеров из Англии и континентальной Европы. Беглые члены ордена не только могли здесь спокойно жить, но, если убеждения позволяли им воевать против английского короля, их охотно принимали в крошечную кавалерию Брюса. Сколь важным оказалось это пополнение армии Брюса, со всей очевидностью проявилось через несколько лет, когда англичане наконец начали свой поход против шотландцев. В 1311 г. у лордов-управителей кончилось всякое терпение относительно королевского любовника. Дело было не в чрезмерном увлечении короля гомосексуальной страстью, а в том, что Пьер Гавестон, пользуясь ею, полностью захватил все управление страной. Заручившись поддержкой архиепископа Кентерберийского, отлучившего Пьера Гавестона от Церкви, бароны выслали гасконца во Фландрию. Но уже через год Гавестон вернулся обратно, и лорды-управители принялись охотиться за ним в северных графствах Англии. Наконец Гавестона изловили в замке Скарборо, и он вымолил у своих преследователей обещание не лишать его жизни. Гасконца под охраной отправили в Лондон, но по дороге его вместе с охраной перехватил граф Уорвикский. Хотя он и сам был из круга лордов-управителей, но не был среди тех, кто захватил Гавестона в Скарборо, а потому не считал себя связанным достигнутыми там договоренностями. Гавестона отвезли в замок Уорвик. Зная, что король пойдет на все, лишь бы освободить своего дружка, Уорвик приказал своим людям отвезти Гавестона в горы Блэклоу и там отрубить ему голову. Что и было исполнено 1 июля 1312 г.

Эдуард II, по-видимому, ничего не знал о гибели своего друга, но прошло немного времени, и у него появился новый любовник. Вообще дела у Эдуарда шли все хуже и хуже, и английский престол находился в серьезной опасности. Лорды-управители, упиваясь легкой победой над слабосильным королем, вовсю хозяйничали в стране. И вот тут Эдуард решил воспользоваться советом, который получали попавшие в затруднение правители задолго до и после него: чтобы подтянуть нацию и укрепить власть, следует начать какую-нибудь войну. В 1313 г. по настоянию своего тестя Филиппа IV Французского Эдуард на кресте поклялся повести англичан в великий Крестовый поход, объявленный на Венском соборе, ликвидировавшем Орден тамплиеров годом раньше. Но ни Эдуарду, ни его подданным совершенно не хотелось отправляться в Святую землю. Политическая и военная катастрофа была бы неминуема, если бы английское войско в полном составе покинуло Англию как раз тогда, когда энергичный шотландский король Роберт систематически изгонял англичан из одной за другой шотландских крепостей, так что во всей Шотландии в руках англичан остались только замки Данбар, Бервик и Стирлинг. Нет, решил Эдуард, не разорительный Крестовый поход под командованием Филиппа IV восстановит его верховенство над зарвавшимися баронами, а хорошая победа над врагом у собственных дверей. Он сдержит обещание, данное своему отцу, и станет королем, который поставит Шотландию на колени и навсегда превратит ее в составную часть своего королевства.

В 1314 г., когда в Париже сожгли на костре Жака де Моле, Эдуард II двинул свои войска на полное завоевание Шотландии. На оборону своей страны Брюс мог выставить только десять тысяч человек, тогда как Англия, собравшись с силами и резервами, располагала армией в двадцать пять тысяч солдат, в том числе пятью тысячами тяжело вооруженных всадников и десятью тысячами лучников.

Лорды-управители и знатные вельможи не пожелали подвергнуть риску свои жизни ради того, чтобы презренный Эдуард стал национальным героем, и многие от участия в войне уклонились. Король, наверное, решил, что это к лучшему, во всяком случае он не потрудился сдвинуть их с места, возможно не желая делиться предстоящей победой с людьми, которых собирался проучить и поставить на место.

Пока измотанная английская армия, двигаясь на север, рыскала в поисках прокорма на много миль в стороны от своего главного маршрута движения, Роберт Брюс получал обстоятельную информацию о ее продвижении. Он спокойно занимал позицию, где его войска могли отдохнуть и набраться сил в стороне от измотанных погоней англичан. Для решающего сражения Брюс выбрал позицию на пути движения английских войск и с замком Стирлинг на севере, где находился небольшой английский гарнизон.

Хорошо изучивший опыт военной кампании Уолласа, Брюс выстроил свои скилтроны (копьеносцы, построенные кольцом) на вершине холма между перелесками и зарослями кустарника. Предвидя нападение английской конницы, на подступах к своим порядкам он велел там и тут вырыть ямы, прикрыв их сверху сучьями и травой. Его тыловой обоз, телеги, повара, женщины с детьми скрывались на противоположном склоне холма. Памятуя о неудаче Уолласа с кавалерией, вероломно покинувшей поле боя по приказу своего тщеславного командира, Брюс взял на себя командование конными рыцарями. Именно в это войско, решившее исход сражения, как гласит легенда, Брюс принял нескольких беглецов-тамплиеров.

У подножия холма была заболоченная местность, через которую протекал ручей, «берн» по-шотландски, и потому вся эта местность называется Баннокберн. По этой заболоченной местности была проложена единственная дорога. Баннокберну и было уготовано главенствующее место в шотландской военной истории.

Определив позицию Брюса, английские войска повернулись к нему фронтом, и передовые части вышли к окраине этого заболоченного места. Огромному в сравнении с шотландским ополчением британскому войску потребовалось три дня, чтобы подтянуть свои тыловые части и обозы. Пока войска собирались, небольшой отряд англичан был отправлен разблокировать замок Стирлинг, который мог стать укрепленным редутом в тылу у Брюса. Шотландские разведчики сообщили о выдвижении английского отряда, и Брюс принял меры, чтобы его перехватить. Командир англичан сэр Генри де Боун выехал вперед и вызвал Брюса на поединок. Брюс принял вызов и галопом выскочил перед строем своих бойцов. Сэр Генри пришпорил боевого коня, направив боевое копье на шотландского рыцаря. Готовившийся к операции быстрого преследования Брюс был вооружен только боевым топором и никак не мог сблизиться с противником, вооруженным длинным копьем. Когда копье почти коснулось Брюса, он отбил его ударом тяжелого топора вбок, а следующим движением топора поразил противника, и тот рухнул на землю мертвым. Рейд по деблокированию замка на этом закончился, а весть о победе Брюса еще больше воодушевила шотландцев.

Что касается английского короля, то он был кем угодно, но никак не военачальником. Его стратегической фантазии хватило только на то, чтобы просто пустить коня вскачь на противника. Английская конница с трудом преодолела вязкое болото, образовавшееся по обоим берегам ручья, затем двинулась вверх по холму на копья скилтронов. Лошади проваливались в вырытые ямы, спотыкались, сбивали одна другую, но все-таки конница кое-как добралась до частокола остро отточенных пик. Англичане и шотландцы сбились в сплошную массу, где ни у тех, ни у других не было возможности отступить назад. Английский резерв пытался вступить в бой, но у него не было места, чтобы на пространстве в триста метров дотянуться до противника. Лучники бездействовали, потому что их стрелы могли поразить своих же. Шотландские стрелки, находившиеся на холме, оказались в лучшем положении: они могли выбирать цель в этой толпе и поражать ее.

Когда английские лучники стали подходить ближе, Брюс выстроил свою конницу в боевой порядок, выжидая нужный момент. Для нанесения удара тяжелой конницей следовало дождаться, чтобы английские лучники сгруппировались, а не находились в беспорядочном движении. Наконец лучники заняли положение, предполагающее одновременный расстрел шотландских скилтронов, и тут Брюс дал своим застоявшимся конникам команду. Английские лучники были ошарашены нападением шотландских рыцарей, боевые кони которых были обучены лягать, кусать и топтать противника, а закованные в броню всадники осыпали их ударами боевых топоров и палиц. Лучники дрогнули и кинулись врассыпную вниз под гору.

Возможно, наблюдавшие за боем обитатели тылового лагеря Брюса, а это были в основном женщины, дети и подсобные рабочие, увидели в бегущих вниз английских лучниках свидетельство полной победы или их охватил общий патриотический порыв, но как бы то ни было, эта совсем не боевая часть шотландского войска тоже ввязалась в битву. Схватив самодельные флаги, с криками и волынками безоружные люди лавиной покатились сверху холма, через кустарники на английских солдат. Те решили, что это на них летят свежие силы противника. Левый фланг англичан дрогнул, и Эдуард дал команду отступать. Король со своей свитой и телохранителями повернул назад, за ним поспешили другие, и наконец все войско обратилось в бегство. Ликующие шотландцы мчались с холма следом за отступающими, вонзая пики то в одну спину, то в другую. Это было самое тяжелое поражение англичан в войнах с шотландцами. Они потеряли пятнадцать тысяч бойцов, тогда как шотландцы — четыре тысячи. Сражение у Баннокберна положило конец господству англичан над Шотландией, сохранявшей свою независимость вплоть до заключения союза с Англией под управлением одного короля, что произошло почти четыреста лет спустя, в 1707 г.

Остатки разбитой армии англичан вместе с королем Эдуардом тащились домой по стране, оказавшейся в состоянии, близком к полной анархии. Слабость королевского правления вызвала разложение государственной власти, где всем заправляла кучка наглых баронов, пекущихся о собственном благополучии и совершенно безразличных к общим интересам страны и всего народа. Глава этой шайки баронов, Томас Ланкастерский, умудрился за это время захватить огромные владения и титулы графов Линкольна, Лестера и Солсбери.

Как мухи плодились банды грабителей и разбойников. В некоторых районах они представляли собой единственную реальную власть, и порой аристократы и богатое духовенство нанимали их для охраны собственных владений. Некоторые земли были так наводнены разного рода грабителями и разбойниками, что владельцы поместий вырубали вдоль дорог все деревья и кусты, чтобы разбойники не устроили в них засаду. Это был век, породивший бесчисленные легенды о благородных разбойниках вроде Робин Гуда. Никому в голову не придет осуждать этих героев, когда они нападают на жадных аббатов и епископов, облегчая их кошельки от фунтов и пенсов, отобранных ими у своей нищей паствы. Легендарные герои-разбойники безгрешны, потому что не воруют золотых крестов и серебряных канделябров, а отбирают то, что прелаты награбили. В сущности, это мечта крестьян-бедняков. Не важно, что эти разбойники в действительности далеко не всегда были благородными Робин Гудами; гораздо важнее, что они живут в народной памяти и поминают их добром.

Но были и другие шайки, объединявшие людей «вне закона», лишенных всякого права на защиту, людей, которых можно безбоязненно бить, грабить и даже убивать, не опасаясь каких-либо последствий для себя. Единственным способом как-то выжить для этих отверженных было объединение с себе подобными. Рыцари-тамплиеры, профессиональные военные, не знавшие другого дела, кроме сражений, люди, проклятые королем и Церковью, были идеальными кадрами для таких банд. У нас нет сведений хотя бы об одном рыцаре-тамплиере, вступившем в разбойничью группу или создавшем ее, но точно известно, что подобные банды орудовали вокруг поместий и комендатур, ранее принадлежавших тамплиерам.

Тем временем Эдуард искал себе союзников и нашел их в лице графа Винчестерского, Хью ле Деспенсера, лорда пограничных с Уэльсом земель, и его сына, молодого красавца, тоже носившего имя Хью. Снова Эдуард был захвачен порочной любовью к молодому Деспенсеру, позволив старшему хозяйничать в королевстве. Отец и сын Деспенсеры до такой степени прижали других владетельных баронов Уэльского пограничья, что те объединились с герцогом Ланкастерским Томасом и другими лордами-управителями, образовав политическую коалицию. Деспенсеры поднялись против участников коалиции с оружием, разбили их в открытом сражении и пленили одного из ее лидеров — Роджера де Мортимера. В следующем, 1322 г., Деспенсеры организовали военную кампанию против могущественного Ланкастера и разбили его войско в сражении под Бороубриджем в Йоркшире. Самого графа Ланкастера захватили в плен, привезли в замок Понтефракт и там обезглавили. Роджеру де Мортимеру была уготована такая же судьба, но ему удалось бежать во Францию и скрыться под крылышком французского короля.

Новый король Франции Карл IV, брат английской королевы Изабеллы, воспользовавшись смутой в Англии, захватил герцогство Гасконское. Это был тяжелейший удар по казне Эдуарда II, поскольку винная торговля через Бордо приносила ему больше доходов, чем все его английские владения. Изабелла настояла на том, чтобы отправиться в Париж, дабы договориться с братом о возвращении богатой провинции. Эдуард согласился.

Во Франции Изабелла влюбилась в Роджера де Мортимера. Тот хотел отмщения своим обидчикам и возвращения в Англию. Изабелле были отвратительны отношения мужа с молодым Деспенсером, а его отца она просто ненавидела. Изабелла с Мортимером разработали план посадить на английский трон юного принца Уэльского и стать при нем регентами-правителями. Изабелла послала в Англию за сыном под тем предлогом, что тот должен принести французскому королю присягу верности как гасконский герцог. Как только мальчик был в их руках, они собрали армию из наемников и в сентябре 1326 г. вступили в Англию полными хозяевами. Народ, которому до смерти надоели самоуправство Деспенсеров и полное небрежение короля руководством собственной страной, с радостью приветствовал их как освободителей. Отец и сын Деспенсеры были вскоре схвачены и кончили жизнь на виселице. Сам король попал в заточение и был вынужден подписать отречение от престола в пользу своего четырнадцатилетнего сына. После нескольких лет скитаний по разным тюрьмам Эдуард 22 сентября 1327 г. был убит в замке Беркли графства Глочестер. Суровые рыцари, расправившиеся с королем, сочли нужным убить его тем же способом, каким он грешил: они уложили его на пол и воткнули в задний проход раскаленный докрасна железный прут.

Правление Эдуарда II было, пожалуй, самым мрачным и темным периодом в истории Англии, но это было самое подходящее время для людей, вынужденных скрываться. Беглые тамплиеры со всей континентальной Европы, спасаясь от тюремных оков и пыток инквизиции, искали себе убежище. Разброд и шатания, охватившие Англию в годы правления Эдуарда II, создали идеальные условия для беглецов. Полное разложение законности и порядка в Англии оказалось им только на руку. Принимала беглецов и Шотландия, где они пребывали тайно, дабы другие католические ордены не выдали их, следуя приказу папы. А как себя вели беглецы? Как они спасались и чего боялись, за кого себя выдавали и как находили пристанище? Что было предпочтительнее — скрываться, создав некое организованное тайное общество взаимной помощи, или проявлять личную изобретательность, спасая собственную жизнь? Чтобы ответить на эти вопросы, подумаем о существовании человека, находящегося в бегах, попытаемся понять положение того, кто вынужден скрываться.

Глава 11 Беглецы

Все люди, подвергающиеся преследованию и вынужденные скрываться, испытывают особое психическое состояние, постоянное ощущение страха перед тем, что никогда не знаешь, когда на твое плечо ляжет тяжелая рука или внезапно распахнется дверь… Внешне такое состояние проявляется в панике, неспособности здраво мыслить и делать продуманные шаги. Лучшее средство устранить подобное настроение — разумный план действий и помощь со стороны других людей. У одинокого беглеца, который не имеет плана действий, нет шансов на успех. Лучше всех бегство удавалось тем заключенным и пленникам, которые основательно продумывали не только сам ход побега, но и последующие действия на свободе. Те же, кто воспользовался для побега первым же удобным моментом, чаще всего оказывались в полном неведении относительно дальнейших шагов, и их обычно быстро ловили и водворяли на место.

Тамплиерам в Англии повезло в том отношении, что они были предупреждены об опасности за три месяца до того, как начались аресты. И они получили возможность каждый по отдельности и все вместе продумать план дальнейших действий. Они могли за это время собрать средства и найти способы передвижения. У них были друзья и связи по всей Англии, хотя они и не представляли собой какую-то единую организацию. Самую большую опасность для них представлял другой религиозный орден, владения которого занимали целую треть всей территории Англии. Дело было не в том, что все прочие ордены испытывали особую враждебность к тамплиерам. Нет, на их примере каждый орден видел, что папа способен подвергнуть его членов тюремному заключению, пыткам и смерти, не говоря уже об утрате всего имущества, и поэтому спешил продемонстрировать лояльность и покорность Святому Престолу. Беглые тамплиеры учитывали, что на сострадательное отношение к себе им рассчитывать не приходится.

Своеобразие проблемы беглецов-тамплиеров состояло еще и в том, что папские репрессии затронули большой круг самых разных людей. Приказ на арест тамплиеров и их сподвижников касался практически всех слоев свободных людей средневекового общества: среди тамплиеров были братья-рыцари, принятые в орден по предъявлению свидетельства благородного происхождения и принадлежности к рыцарскому роду; сержанты, набиравшиеся из среднего сословия; священнослужители, выходцы из любого другого класса, если они были людьми свободными. Помимо перечисленных, аресту подлежали и лица, располагавшие различными сведениями о разных сторонах деятельности Ордена тамплиеров, то есть слуги, управляющие хозяйством, издольщики на землях ордена, ремесленники и кузнецы, шорники, мукомолы и прочие, а также служащие, проводившие сделки купли и продажи, перевозчики грузов, перекупщики.

Только офицерский состав мог получать средства из казны ордена; определенными средствами располагали местные прецепторы и управляющие. У большинства других членов ордена ничего за душой не было, и они нуждались в помощи. Что касается транспортных средств, необходимых беглецам, то рыцарь имел по крайней мере трех коней: сильного, специально обученного боевого коня, рабочую или другую быструю лошадь для переездов и еще одну вьючную для перевозки снаряжения, оружия и припасов. Иначе говоря, для бегства рыцарь располагал несколькими средствами передвижения, чего нельзя сказать об остальной части тамплиеров, которым оставались для передвижения только собственные ноги да разве что лодка.

Наряду с преимуществом относительно передвижения у рыцаря-беглеца были и свои специфические трудности. Он был коротко острижен, тогда как все население носило длинные волосы. Правда, какое-то время он мог скрывать голову шляпой с полями, ожидая, пока волосы отрастут. Особую проблему составляла борода. У рыцаря борода должна была быть аккуратно подстрижена — запущенная и отросшая, она сразу бросалась в глаза. Бороду, конечно, можно было сбрить, но, если ее обладатель провел несколько лет на Ближнем Востоке, безбородым он будет еще больше привлекать внимание: на до черноты загорелом лице будут выделяться снежно-белые щеки и подбородок. Такому человеку пришлось бы долгое время ждать, пока не сойдет загар, красить лицо, пачкаться грязью, чтобы не выделяться среди англичан, живущих под нежарким солнцем Британии.

С одеждой у рыцаря тоже не было просто. Обычное одеяние тамплиера — это длинная ряса с капюшоном, какую носят все монахи. У рыцарей имелось военное тяжелое боевое снаряжение, но оно надевалось только в случае необходимости. Чтобы избежать ареста, рыцарю-тамплиеру требовался совершенно другой гардероб, соответствовавший тому месту в жизни, где он намеревался затаиться.

Серьезную трудность для беглецов представляло общение ввиду языковых различий. Тамплиеры были в основном франкоговорящими. По-французски говорили также в английском дворянском обществе и в королевском окружении. Только через пятьдесят лет на английский язык было переведено судебное делопроизводство. Некоторые рыцари-тамплиеры и священники ордена владели английским языком в таком объеме, чтобы следить за выполнением хозяйственных работ и вести деловые переговоры, однако каждый сразу рисковал выдать свое социальное положение, стоило ему произнести пару слов с французским акцентом. Нет сомнения, что рыцари-тамплиеры, не владевшие никаким другим ремеслом, кроме военного, могли искать убежище только среди своих. Так, рыцарь мог под чужим именем наняться в частную армию феодала, готового принять опытного военного, не считаясь с тем, что его может разыскивать Церковь или королевская служба. Таких нанимателей было немало и среди англичан, а в Уэльсе, Ирландии и Шотландии, где преобладало дворянство нормано-французского происхождения, их было еще больше. (К примеру, члены семейства крупных ирландских землевладельцев французского происхождения де Бург еще долго подписывались своим французским именем, пока оно не превратилось в чисто ирландское Бурке.) Для беглеца спасение чаще всего видится в перемене географического места. Ему надо скорее покинуть враждебную землю, стать недосягаемым для блюстителей закона данной страны. Но для человека, скрывавшегося от преследования Церкви, в католическом мире трудно отыскать убежище. Для полной безопасности ему нужно сохранить в тайне свое происхождение, приобрести новое имя, новое место жительства, освоить новый образ жизни и новый способ добывания средств к существованию. Всего этого добиться в небольших общинах чрезвычайно трудно. (Лондон, самый большой город королевства, в тс времена насчитывал всего 25 тысяч жителей.) Странник XIV в. не мог обойтись без дружеской помощи, в том числе помощи человека, который бы мог подтвердить его личность. Именно этот момент отражен в Старой хартии масонов, где говорится, что приезжий или пришедший в город брат «не может войти один», а лишь в сопровождении местного брата, который может «засвидетельствовать» его личность (то есть поручиться за него перед местными властями, имевшими право арестовать неизвестного человека, прибывшего с непонятными целями).

Скрывающийся должен всегда помнить важнейшие правила и следовать им: избегать больших дорог, идти с проводником, знать точный адрес надежных людей. Остановка в деревне или маленьком городке особо опасна, потому что чужой человек там всегда заметен. Другие опасности — это еда и сон. С последним связан самый большой риск. Поесть можно довольно незаметно, на ходу, некоторое время можно вообще не есть. Отложить сон надолго невозможно, наступает момент, когда организм не может обойтись без сна, человек может заснуть на ходу, и тогда он совершенно беззащитен. Самый сильный, выдержанный и опытный боец во сне беспомощен, как ребенок. Надежное место для сна — важнейшее требование безопасности беглеца.

В Англии имелись сотни имений и владений Ордена тамплиеров, где беглецы, безусловно, получали помощь и содействие своих семей и друзей, где им было обеспечено надежное и безопасное укрытие либо в домах, либо в ближайших окрестностях. Друзья и близкие, конечно, были основным источником сведений, давали изгнанникам пищу и приют, устраивали им ночлег в сараях, амбарах, охотничьих домиках. Там же беглецы получали важные для них новости, возможность передохнуть, план дальнейшего движения, запасы еды и немного денег на дорогу, а также дружеское участие, без чего опасный путь делается еще труднее.

В следующем пункте он использовал условный сигнал или знак, на который должен откликнуться надежный человек и кому путник может без опаски открыться. Немного позже лолларды, прячась от преследования церковников, использовали пароль-фразу: «Выпьем, братцы, из одной кружки». Масоны разработали еще более сложную систему условных фраз, ответов и контрольных вопросов. «Главный сигнал о помощи», представлявший собой обращение за помощью к любому брату, который может услышать слова, посланные в темноту, где человека просто не видно, или человеку, смотрящему в другую сторону, был следующим:

— Боже, нет ли тут кого, кто помог бы сыну вдовы?

На это должен был последовать стандартный отзыв:

— Вы путник?

— Да, я в пути.

— Куда направляетесь?

— С запада на восток.

Такая система скрытой проверки и идентификации была очень важна, а порой абсолютно необходима для беглеца, ищущего безопасного места, где бы он мог остановиться, обосноваться и начать новую жизнь. Разумеется, в этой системе передачи и приема условных сигналов должны участвовать единомышленники, друзья, к кому можно отнестись с полным доверием, доброжелатели, готовые идти ради него на риск и участвовать в общей тайной деятельности.

Тамплиеры, конечно, имели все условия для разработки и использования тайных знаков и сигналов, знали они также, что эта система работоспособна, когда все ее элементы унифицированы, когда каждый знак и звук точен и не имеет вариантов. Эти сигналы должны были стать известными всем и каждому члену ордена после того, как они были продуманы и разработаны узкой группой руководителей. При том, что большинство пользователей сигналов были неграмотными, их закрепление происходило путем механического заучивания и повторения.

Когда такая система сигнализации и оповещения разработана, очень важно, чтобы она была доведена до сведения тех и только тех лиц, которые пользуются абсолютным доверием. По правилам тех времен в подкрепление доверия требовалось принести клятву, связанную с угрозой применения земных наказаний и Божьего гнева в случае нарушения этой клятвы. Примером такой клятвы могут служить условия соглашения, заключенного между Филиппом IV и архиепископом Бордоским об избрании очередного главы Римской католической церкви. Архиепископ поклялся самой суровой священной клятвой, какую только можно придумать, но этого Филиппу показалось мало, и он потребовал от архиепископа дать ему в заложники своих братьев и племянников, чтобы наказанием в случае нарушения клятвы стала смерть всех мужчин семьи архиепископа. Такие клятвы давались не только в высших кругах королей и высшего духовенства. Следы подобных клятв сохранились в народных преданиях, а английские дети до сих пор, обещая хранить в секрете какие-то ребяческие дела, чертят крест на левой стороне груди, говоря: «Крест на сердце пусть покарает меня смертью». Смысл состоит в том, что если я нарушу тайну, то должен умереть, и это будет справедливо. В случае же с беглыми тамплиерами предательство могло иметь результат горше смерти, значит, и наказание должно было быть ужасным. Как пример можно привести многократно обсуждавшуюся клятву третьей степени Мастера-масона, когда он говорит, что пусть тело его сына будет разрублено на две части и сожжено дотла, если он нарушит свою клятву. Эта клятва верности обещанию выглядит чудовищной, но вряд ли она покажется таковой, если ее нарушение грозит отправить доверившегося на недели и месяцы нечеловеческих страданий на дыбе, которые закончатся сожжением заживо на костре.

Годы, истекшие с первых арестов тамплиеров в 1307 г. и до окончательного роспуска ордена в 1312 г. представляют собой достаточное время, чтобы превратить подпольную систему взаимопомощи в тайную организацию, готовую принять пополнение в виде разного рода беглецов и гонимых, в том числе бежавших из мест заключения. Некоторые тамплиеры вступили в Орден иоаннитов, как того хотел папа, многие тамплиеры-священнослужители ушли в другие монастыри, но это не исключало их участия в новом тайном обществе, посвятившем себя помощи братьям, что становится естественным после того, как горячка и паника проходят.

Переживший неволю, страх и ужас, вынужденный прятаться, утративший свое прежнее положение в обществе и даже собственное имя, беглец, оказавшись наконец в полной безопасности, думает о тех, кто заставил его пережить все это. На место страха приходит ненависть, на место паники — желание отомстить.

Беглые тамплиеры, сбежавшие от преследования на кораблях, имеют особую историю. Осталось неизвестным, что стало с кораблем, на котором Жак де Моле прибыл в Марсель. Нет сведений и о судьбе восемнадцати кораблей ордена, стоявших на рейде в Ла-Рошели во Франции, и о других судах тамплиеров, бросивших якоря в Лондоне и других морских портах Англии. Тамплиеры, бежавшие на судах, получили двойное преимущество: у них были жилье и способ добывать пропитание. Пиратам и корсарам Средиземное море давало широкое раздолье для деятельности: на его берегах были сотни разных государств, провинций, городских республик и островных общин. Многие из кораблей тамплиеров были галерами, идеальными кораблями для пиратства: корабль, попавший в штиль, — легкая добыча для военной галеры. Нападать на боевые корабли пираты не осмеливались; целями грабежа чаще становились рыболовецкие и каботажные суда, совершавшие местные перевозки вдоль берега, но их приходилось выслеживать. Самыми выгодными объектами были прибрежные населенные пункты, успех нападения на которые зависел от их размеров и сил пиратской команды. После уборки урожая наступал настоящий сезон пиратских набегов на прибрежные села. Выгодной добычей считался захват в плен людей; если похищенный был богат, за него можно было получить хороший выкуп, а прочие шли на невольничьи рынки Туниса и Александрии.

Бесследное исчезновение тамплиерских кораблей и их команд поневоле связывается с другой загадкой, касающейся уже франкомасонов. Когда член масонской ложи получает степень Мастера, к нему обращают такие слова: «Эта степень делает тебя братом пиратов и корсаров». Эта странная фраза лишена всякого смысла, если масоны ведут свое происхождение от средневековых каменотесов и строителей. Упоминание пиратов не имеет решительно никакого объяснения, и я не встречал ни одного масона, который хоть сколько-нибудь вразумительно мог истолковать его смысл.

Однако есть одна масонская легенда, которую нередко можно услышать в разных пересказах. В 1813 г. масон-капитан торгового корабля «Оук» был захвачен пиратами. В минуту отчаяния он провозгласил «Главный сигнал о помощи» Мастера-масона. Сигнал опознал главарь шайки пиратов. Он вернул капитану все отнятое имущество и отпустил его с миром. Больше того, пират дал ему узелок с матросскими сухарями. Этот узелок до сих пор хранится в масонской ложе Дружбы (№ 137) в английском городе Пуле. А достойный пират известен в масонской истории под именем Жака де Бона.

При всей интриге и романтичности этой истории она все же не проливает свет на то, почему масон, получивший степень Мастера, делается «братом пиратов и корсаров». Однако возможная связь беглых членов ордена со свободными масонами приобретает смысл, если учесть, что тамплиеры на берегу были действительно кровными братьями тех, кто увел свои корабли в море и стал флибустьерами.

Моментов, связывающих тамплиеров и масонов, становится по мере размышления все больше. Всякий беглый тамплиер после ареста подлежал пыткам для добычи у него признания в причастности к ереси, а всякий, помогавший ему советом или делом, мог понести серьезное наказание, быть отлучен от Церкви, лишен имущества. При таком положении вопрос доверия и открытости был для обеих сторон вопросом жизни и смерти. Если человек, открывая свое имя, ставил на кон свою жизнь, то какая клятва и угроза каким наказанием могли гарантировать ему безопасность и уверенность, что ничего ужасного с ним не произойдет? Беглые тамплиеры крайне нуждались в правилах, подобных заветам Старой хартии масонов, согласно которым «масон не вправе раскрывать тайны человека, которая может стоить ему потери имущества и самой жизни». Для попавших в беду тамплиеров именно это условие было жизненно важным, тогда как для средневековых каменщиков-строителей вряд ли оно имело какой-то смысл. Какая тайна могла быть в профессии средневекового каменщика, раскрытие которой угрожало его жизни и имуществу? Особые приемы обращения с резцом? Формула расчета несущей способности фундамента? Однако если имеется в виду тайна брата — беглого тамплиера, то раскрытие ее действительно было чревато опасностью для жизни и имущества беглеца. Но каким образом правила, жизненно необходимые тамплиерам, были перенесены в ритуалы масонов?

Никак нельзя обойти и еще один важный момент, связывающий тамплиеров с масонами. У тамплиеров было три врага: монархия, Орден иоаннитов и Церковь. Отношения с Церковью у тамплиеров были тягостными и запутанными. Членство в ордене не делало тамплиера автоматически рыцарем: он должен был иметь благородное происхождение. Резкое изменение жизни происходило от его собственного решения — вступление в Орден тамплиеров сразу превращало его в монаха, чья жизнь с этого момента посвящалась только служению Католической церкви и папе римскому. Это значило отказ от мысли о браке и детях ввиду клятвы соблюдать целомудрие, отказ от всех земных благ и собственности, поскольку он принимал обет бедности и целиком отдавал себя в беспрекословное подчинение старшему. Он становился членом религиозного ордена, который обязывал предпочесть смерть отречению от католической веры или даже принятию какого-то компромисса в отношении Церкви. Монах-тамплиер жил по строгому уставу монашеского ордена, и только Церковь и Святой Престол были для него абсолютным духовным авторитетом. И вот эта самая Церковь — его высшая духовная инстанция, средоточие его служения, обвиняет его в страшных преступлениях, в богохульстве и порочности, бросает его в застенок, заковывает в цепи, под пытками требует самооговора и посылает на костер.

Можно предположить, что тамплиеры по-разному пережили эту чудовищную несправедливость. Одни вообще отвернулись от Церкви и всех ее служителей сверху донизу. Другие, возможно, провели в своем отношении к Церкви разграничение между такими элементами веры, как святые таинства, передача Христом апостолу Петру права руководить делами христиан на земле, церковный культ Девы Марии. Как бы то ни было, у них у всех сохранилась одна-единственная точка соприкосновения — это вера в Бога, которому они, минуя всяких посредников, могли приносить свои клятвы и обеты. Возможно, среди тамплиеров, переживших такие потрясения, были и доведенные до полного неверия в Бога, но вряд ли они могли играть какую-то роль в союзе, основанном на доверии, — кто доверится клятве стопроцентного атеиста?

Можно себе представить, как ощущал себя выброшенный за борт своего сгоревшего корабля воин-монах, как чувствовал себя в условиях дикой и совершенно непонятной травли. Папа не только отвернулся от него, но стал его преследовать. Ему не оставалось ничего другого, как стать врагом папы. До последнего дня вся жизнь Ордена тамплиеров, связь ордена с Богом осуществлялась через Великого Мастера, подчинявшегося только римскому папе, наместнику Господа на земле. Теперь весь этот незыблемый порядок рухнул: последний Великий Мастер окончил жизнь на костре, наместник Господа бросил орден в грязь. Тамплиер сохранил веру в Бога, но установленный порядок взаимосвязи с Богом был нарушен. Впервые в жизни между ним и Богом не было никаких посредников. Теперь его мольба и благодарность, его акт поклонения и надежды на спасение шли к Богу не через папу, а непосредственно от верующего к Творцу. Это были семена Реформации и протестантизма, которые дадут всходы через шестьдесят лет в движении Джона Уиклифа и лоллардов. Эти семена могли тайно прорастать и распространяться, пестуемые разочарованиями совсем других верований и других преследований, но в конце концов объединили разных людей в едином братстве.

Все сказанное представляет собой только предположения, сколь здравыми они ни казались бы, потому что не сохранилось абсолютно никаких исторических свидетельств о создании тайного общества бежавшими тамплиерами. Да и искать их не имеет смысла, остается только размышлять, как предшествующие события могли быть связаны с загадочным появлением франкмасонства. Главная особенность масонского братства, не получившая объяснения за триста лет, состоит в основном его постулате: каждый масон должен быть убежден в том, что есть Высшее Существо, Бог, но способы поклонения Богу являются личным делом каждого. Масон не должен обсуждать свои религиозные убеждения в ложе, он также не должен склонять другого масона к своей точке зрения в вопросах веры.

Современные масоны полагают, что их братство ведет свое начало от средневековой гильдии каменщиков. Однако, исследуя эти корни, трудно объяснить религиозные традиции масонов, проследить их развитие. Средневековые гильдии мастеров были очень набожны, у каждой из них имелись свои святые покровители, особо чтимые реликвии; члены гильдии разыгрывали религиозные мистерии, участвовали в паломничествах, чтили покровительство Девы Марии; делали приношения Святому Престолу. Возникает вопрос, как и при каких обстоятельствах у гильдии средневековых каменщиков могло зародиться такое отношение к Церкви и религиозным ценностям, которое формулируется в следующем постулате: «Если они тебя устраивают, мы не имеем ничего против, но для охраны нашего гражданского братства они ничего не значат, ни Христос, ни пресвятая Богородица, ни папа римский. Значение имеет одно — ты согласен с тем, что есть над нами Высшее Существо». Этот постулат не означает, что масон не может быть христианином; большинство масонов как раз являются христианами. Однако он означает, что основу масонства не составляет исключительно христианское учение, братство приемлет всякого монотеиста, верующего в Высшее Существо. Масоны приветствуют последователей любой религии, не принимают только атеистов. Христианин в знак обещания кладет руку на святую Библию, иудей использует Тору, сикх может поклясться хальсой гуру Говинды Сингха. Предполагать, что этот основополагающий принцип зародился в среде средневековых ремесленников, представляется большой натяжкой. Однако этот принцип мог легко возникнуть в среде объединенных общей бедой людей, несправедливо осужденных Церковью и скрывавшихся от преследования папских слуг.

С одной стороны, явно существует группа людей, вынужденных скрываться, крайне нуждающихся в создании тайного общества, имеющих хороший практический опыт подобной деятельности в условия вынужденной кардинальной переоценки отношения к господствующей Церкви, при этом утративших связи со своим разгромленным орденом. С другой стороны, все факты говорят о существовании и активной деятельности в Средние века разветвленной тайной организации, члены которой, по всеобщему признанию, в известный период назывались «каменщиками» (масонами), что дало основания считать их близкими или родственными гильдии этих мастеров, хотя никаких свидетельств такого родства не существует. Более того, мы имеем дело с людьми, которые спасались, прибегая к помощи правил Старой хартии франкмасонов, хотя сама гильдия каменщиков (масонов) никакой нужды в этой Старой хартии не испытывала.

Наконец, можно ли считать чистой случайностью, что рыцари-тамплиеры и франкмасоны были единственными во всей европейской истории группами людей, связывающими себя с Храмом Соломона, и готовы ли историки дать этому объяснение?

Тамплиеров и масонов сближает столь многое, в их историях так много, казалось бы, случайных совпадений, что в них можно запутаться и растеряться, а потому исследователь должен быть внимателен и осторожен. Чтобы прийти к каким-то выводам, приходится вести поиск в разных направлениях. Прежде всего следует рассмотреть ритуалы, предания и историю самого масонства, чтобы отклонить или принять то, что совершенно определенно свидетельствует о родстве и подобии между масонами и тамплиерами. За последние 270 лет не раз делались попытки выявить связь между двумя этими организациями, но неопровержимых фактов, подтверждающих это родство, не было найдено, и все эти попытки в конечном счете были признаны неубедительными. Вместе с тем практически все исследования происхождения масонов шли по направлению изнутри к внешнему, что напоминает изготовление определенной формы для имеющейся легенды или символа. Мы же попытаемся направить свой поиск извне внутрь, стремясь выяснить причины, по каким тайное масонское общество образовалось именно в Англии, почему только там сложились условия, позволившие ему выжить и сохранить тайну своего существования несколько столетий.