Мастер Альба

Пролог

Дикий хохот и крик взорвали утреннюю тишину. Вздрогнул дом, и вздрогнули сонные люди. Бэнсон, вообще-то, лишь рядом со мной вел себя достаточно непринуждённо. В присутствии же других людей – не из семьи – он оставался прежним – немым, застенчивым Носорогом. Вот и сейчас, только дождавшись, когда за пьяненьким почтальоном, прячущим монету в отворот рукава, закроется дверь, он закричал и запрыгал. Он плясал на входной, с новым тёсаным полом площадке, ограждённой слева и справа дверями в помещения первого этажа, а с двух других сторон – входной дверью и лестницей наверх; в той самой прихожей, где когда-то легли убитые Сулейманом двое матросов, а сам Бэнсон получил пулю в лицо. Он подбрасывал к потолку белый, с пятаком сургуча, бумажный свиток, ловил его, и смеялся, и подвывал.

Вздрогнули сонные люди. Опустила с дубового края кровати ноги в розовой длинной рубахе Алис и первым делом тревожно взглянула на жёлтую плетёную люльку с младенцем: спит? Спит.

Из каморки под лестницей, босиком, в подштанниках, с мушкетом в руке выбежал Носатый, – заспанный, с поднятыми торчком рыжими спутанными волосами.

Генри, в комнате с подоконником, взглянув в окно, затушил огарок бесполезной свечи, отодвинул книгу и, нацепливая на нос новенькие, дорогие, в железной оправе, очки, побежал сквозь выставочный мебельный салон к выходу.

В спальне второго этажа, дальней, за ванной комнатой, с шёлковым свистом вонзил руки в рукава халата Луис, бросился, завязывая пояс, к дверям, чертыхнулся, что-то забыв, обернулся, и Луиза, изогнувшись, как кошка, привстав на постели, швырнула ему через всю комнату кожаный пояс с кортиком и пистолем.

В подвале, в жиличке при кухне, толстая старенькая миссис Бигль безуспешно пыталась растолкать храпящего почтенного джентльмена с белыми бакенбардами. В светлице третьего этажа выбежала на середину комнаты и замерла, прижав руку к груди, Эвелин.

Нераспечатанное письмо лежало теперь в центре стола, в обеденной зале. В центре громадного, длинного, с заточенными в овалы торцами стола, за который слетелась взволнованная семья. Ни Бэнсон, ни Эвелин не решались протянуть руку первыми. Наконец, судорожно вздохнув, Эвелин взяла свиток – и не раскрыла. Нетвёрдой рукой она протянула его Бэнсону, вымученно улыбнулась. Он принял свиток, откусил витой цветистый шнурок и отбросил на другую сторону стола лепёшку сургуча – печать наместника султана в Багдаде. Наподобие лёгкой пружины, свитый, развернулся с шорохом лист.

– Сэру Бэнсону, моему доверенному, в Бристоль. Немедленно отправьте Эдда в порт Банжул… Эдда в порт Банжул…

Бэнсон растерянно поднял глаза.

– Бэн, – тихо проговорила Эвелин. – На обороте, огамическое письмо.

Он перевернул лист, всмотрелся в штрихи:

– Любимые мои, здравствуйте!..

Эвелин устремила мучительный взгляд в пространство перед собой, куда-то в одной ей видимую даль. С лёгкими, неисчезающими тенями под нижним абрисом нежных, огромных, бархатных глаз. Горячими, сухими губами она вышёптывала одно лишь короткое слово:

– Жив… Жив… Жив…