Следы на мосту

Ronald A. Knox: “The Footsteps at the Lock”, 1928

Перевод: Е. В. Шукшина

Примечание для читателей

В соответствии с духом «честной игры», очевидным в его декалоге, или десяти заповедях детективной литературы, автор вводит в повествование ряд дополнительных сведений ближе к концу романов и к развязке их сюжета, направляя читателя по цепочке подсказок.

Глава 1 Кузены

Постулат естественной этики, наделяющий человека правом перед смертью распорядиться своим имуществом, никто не оспаривает, однако же он немало озадачивает. Умирающему имущество уже ни к чему — ни родовые акры, ни тяжким трудом добытые тысячи, ни одно из посаженных им деревьев, кроме мрачного кипариса, не последуют за своим недолговечным владельцем. И тем не менее покуда правая рука и рассудок действуют слаженно, небрежный росчерк в конце завещания может обеспечить достаток бедняку, лишить наследства мота, а также во имя бесконечно разнообразных бесполезных или экстравагантных целей выбросить состояние на ветер. Самому человеку от этого проку никакого — правда, во время оно бытовала теория, что по ту сторону могилы человеку будет веселее, если он толково распорядится своими средствами здесь, но ее уже давно отменили, — итак, человеку от этого проку никакого, зато немалый для истомленных ожиданием племянников и племянниц, для обществ спасения на водах, кошачьих приютов, а также казны, которой жалкие налоги на наследство не дают дышать полной грудью. И все эти страждущие во власти умирающего. Однако же прописи единодушно уверяют нас, что от денег на свете больше вреда, чем пользы. Почему же мы предоставляем чинить этот вред тому, кого ex hypothesi[26] уже не будет, когда наступит черед последствий?

Подобные сомнения, чисто методологического свойства, порождало завещание сэра Джона Бертела, довольно заметного в свое время, то есть в последние годы правления королевы Виктории, адвоката. Вскоре после смерти великой монархини осмотрительный джентльмен, не испытывая политического зуда и не претендуя на титулы, ушел в отставку, предоставив своим сыновьям, Джону и Чарльзу, находившимся тогда в самом расцвете, полную свободу действий. Сэр Джон был крепкого корня, кроме того, неравнодушен к сельским усладам, так что унесли его не годы, а жестокая эпидемия инфлюэнцы, вспыхнувшая в 1918 году. К этому времени оба его сына уже сошли в могилу. Оба получили офицерский чин в 1915 году, оба два года спустя погибли. Жена Джона тоже умерла довольно давно, а привязанность старика к вдове Чарльза несколько охладела после того, как она вторично выйдя замуж, перебралась в Соединенные Штаты. А потому по завещанию, вокруг которого разворачивается эта история, основная часть его состояния, около пятидесяти тысяч фунтов, переходила к старшему внуку Дереку, а в случае смерти последнего — к сыну Чарльза, Найджелу.

Можно бы решить, что старик просто посмеялся над законниками — ибо разве это завещание? Однако некоторые положения документа придавали ему немалую важность. Завещатель рассудил, что обоим внукам, один из которых являлся сиротой, а другой остался без отца, да, почитай, и без матери, придется взрослеть без родительского надзора во времена великого разброда и шатаний. И пятьдесят тысяч (составлявших не все наследство, но основную его часть) он весьма мудро передал под контроль попечителей до того дня, когда Дереку (или, за отсутствием его, Найджелу) исполнится двадцать пять лет. Пока же мальчики были редкими гостями в доме деда, да и едва ли желанными; до срока усвоенная ими скучающая манера раздражала старика тем сильнее, что в ту пору почиталась общепринятой. Возможно, характер внуков — по принципу отторжения — сформировался под влиянием осточертевших громов и молний по адресу политики, искусства, морали, религии. Дерек в основном жил на юге Франции у старых друзей семьи, которые ни в чем его не стесняли, легкомысленно извиняя себя тем, что «у мальчишки все равно будут деньги». Найджелу, у которого после замужества матери не сложились отношения с новой родней, едва ли жилось лучше: он чувствовал себя изгнанником дома, недооцененным бунтарем в школе и, питая трогательные иллюзии относительно собственной оригинальности, ударился в эстетство.

Виделись кузены редко, что до, что после смерти деда; характер обоих не располагал к тому, чтобы они стремились к совместному времяпрепровождению. Они учились в разных школах, которые я не собираюсь называть — ведь нынче у школ имеется репутация, которую недолго и потерять. Но у Оксфорда, хотя его критики в последнее время неласковы, слишком мощные тылы, чтобы он нуждался в защите анонимности. Оба поступили в более почтенного возраста университеты, оба в колледж Симона Волхва[27]. Отсев при принятии в колледж — тайна, каковой и должно являться избрание, но два года, бездарно проведенные там Дереком, могли бы заставить преподавателей задуматься о том, стоит ли рисковать и ставить эксперимент теперь уже с Найджелом. Правда, Дерек был обычным человеческим существом, хоть и склонным к меланхолии и экстравагантным до идиотизма; его отличала также неизменная регулярность в приобретении положения риз. Нужно признать, ничто в нем не предвещало нестерпимой аффектации Найджела.

Беспутство Дерека было отмечено той убогой, неповоротливой фантазией, которая может инфицировать молодежь в любом столетии. Если он без удержу предавался азартным играм, то лишь потому, что никто не удосужился ознакомить его с другими способами убить время до достижения двадцати пяти лет. Если напивался, то с поспешностью глупца, стремящегося забыть и скрыть собственную скучность. Его костюм, манеры, приятели — все было из лошадиного мира, но вкуса не было ни к лошадям, ни к умению на них ездить, только ржал он иногда, как лошадь. Юноша беспрерывно конфликтовал с деканом. Однако в его беспорядочности просматривался порядок: заранее было точно известно, когда он напьется и до какой стадии, а ведь научные головы ценят систематичность в любой сфере. Для устроения бесчинств Дереку не хватало мозгов; чтобы носить камень за пазухой, он был слишком ленив (так казалось); штрафы, запреты покидать территорию колледжа, временные отчисления он принимал с благодушием школьника, который «умеет переносить наказания». Он не доставил университету особого беспокойства, и, возможно, за все время пребывания там у него не было ни одного врага за исключением двоюродного брата.

Восприимчивость Найджела была куда острее, а прегрешения куда менее простительны. Он рос в послевоенное, пораженное утратой иллюзий время и всматривался в мир мужей (в особенности школьных учителей), которые сражались и истекали кровью ради простых эмоций, с подавленной ревностью, в конечном счете принявшей форму обиды. Им представился случай, в котором было отказано ему, полностью раскрыть возможности, предоставляемые мужским началом. Оплакивая упущенное, Найджел утешался тем соображением, что игра не стоила свеч. Его обидчики были рождены для того, чтобы навести в мире порядок — он мстил за проклятую злокозненность позднего рождения, всеми силами пытаясь снова поставить его с ног на голову. Он бунтовал против всего, перед чем безропотно склоняло голову общество; бунт его принимал всевозможные формы — отчаянно безвкусные, набившие оскомину. У него не было иной цели, иного идеала, кроме как поражать ближних. В школе у него хватило ума держать ухо востро и прятать свои меланхолические стишки, которыми он мстил недостойному окружению, получая тайное удовлетворение от замолчанной иронии. Его звали чокнутым, и он, подобно Бруту, с наслаждением выжидал свое время[28].

Из древних традиций, лелеемых Оксфордом, пошлее всего эстетство. В каждом поколении представители узкого круга по одним и тем же старинным рецептам, не жалея масла, заваривают разнообразные каши, с замиранием сердца ощущая себя одинокими первооткрывателями (ведь студенческая память недолговечна, жить ей всего-то три года). В школе Найджел читал Оскара Уайльда и, не умея оценить составляющую их очарование ироничную сдержанность, немилосердно воровал эпиграммы у Саки. Своим гостям он предлагал абсент, обычно разъясняя, что ему-то самому наплевать, но он держит его, дабы ввести в искушение прислугу. На стены, выкрашенные им в светло-лиловый цвет, он повесил несколько листов ватмана и все грозился покрыть их карандашными рисунками. Красота искусства, трактовал он, в том, что оно лишь обещает, воплощение же всегда сопряжено с разочарованием. Говорил он очень медленно, растягивая слова, пришепетывая, и с легким, доведенным до совершенства заиканием. На лекции вообще не ходил; преподаватели, заявлял он, не понимают, что студенты едут в Оксфорд не учиться, а учить. Это был беспросветный молокосос, наделенный незаурядным самомнением.

Старинным университетам свойственна недюжинная толерантность. Бывают времена, и бывают колледжи, где непременное юношеское хулиганство, облачившись в одежды праведного филистерского негодования, разгоняет эстетствующие группки насильственными методами. Однако какое-то время можно дурачить какое-то число людей, а в колледже Симона Волхва не особо интересовались тем, чем увлечены ближние, если только не волынкой. И в этом пристанище невозможного неверия Найджел обрел приверженцев, по меньшей мере товарищей по оружию. Если вам нечто подобное по душе, то это было как раз то, что пришлось бы вам по душе. Около десятка полуобразованных, полуактерствующих юнцов из различных колледжей не вылезали из его конуры, обсуждая последнюю моду и читая друг другу свои сочинения. О себе они едва ли не с почтением говорили, что «стоят на краю гибели», объявляли своей миссией культивирование безнравственности среди младших, большевистских настроений среди прислуги и суицидальных — среди преподавателей. Более всего им нравилось думать, что Англия, да и вообще англоязычные народы, все равно что палка в мировом колесе. «Почему я должен восхищаться страной только потому, что здесь родился?» — восклицал Найджел, и указанная причина в самом деле не давала достаточных оснований для восхищения. Его излюбленным способом выразить неодобрение были слова: «Мне это не нравится, это не иностранное».

Нетрудно догадаться, что кузены не питали друг к другу особой симпатии. Не то чтобы отчаянное позерство младшего фраппировало старшего ощущением личной причастности. Оксфорд — просторная гавань, позволяющая проводить всевозможные регаты, не устраивая толкотни. Дерек же был слишком вял, дабы осуждать чьи бы то ни было поведенческие пристрастия; а его друзья, хотя единодушно считали, что Найджел — это просто неприлично, и не помышляли возлагать ответственность за него на кузена. Но появлению в колледже человека с той же фамилией едва ли кто обрадуется: ваши письма попадают не туда, вас путают самые искренние доброжелатели, приглашения, посланные вам, приходят другому. А кроме того, братья были довольно похожи — мужское начало в семействе Бертелов было развито сильно, а сходство между братьями проявилось отчетливее, чем обычно бывает. Оба были темноволосы, среднего роста; оба обладали определенной неинтересной смазливостью; оба кровь с молоком. Дерек злился, когда к нему порой обращались как к брату Найджела, а еще больше, когда случайные знакомые братца издали по ошибке здоровались с ним. Он демонстративно избегал кузена и по возможности старался даже не упоминать его имени.

Найджел не замедлил уловить пренебрежение старшего по отношению к себе, равно как и изобрести способы отмщения. Он сравнивал Дерека с кентавром и печально говорил о белой вороне в семействе. Все пестуемые им формы воздержания были продиктованы этой неприязнью. «Никак не могу позволить себе напиться, — сокрушался он. — Меня могут перепутать с Кентавром, а я буду слишком пьян, чтобы объясниться». Или: «Нет, я не буду играть в карты. У дамы пик совершенно непереносимый вид викторианской добродетели. Должно быть, ужасно что ни ночь терпеть ее общество. Кроме того, Кентавр играет в карты». Или: «Я всерьез намерен заниматься в этом семестре. Тогда даже ректорша перестанет путать меня с Кентавром». Говорят, университет — микрокосм, но уж точно его можно назвать микрофоном. Подобные замечания, не всегда безупречного вкуса, доходили до Дерека и нет-нет да и раздували мрачный жар его негодования.

Через год Дерек бросил колледж, однако вражда не угасла. Найджел проводил каникулы в Лондоне, а в том, что касается случайных встреч с неприятными знакомыми, Лондон еще хуже Оксфорда. Славные, но несколько толстокожие хозяйки салонов сводили кузенов. Оба они не занимали особо высоких социальных ступеней и, широко расставив ноги, пытались удержаться на крайне неудобном хребте, связующем Челси и Мэйфер[29]. Дереку, отдававшему себе отчет в ограниченности своих салонных достоинств, постоянно напоминали о существовании двоюродного брата. «Ах да, очаровательный молодой человек! А вы знаете Найджела?» Или: «Скажите, мистер Бертел, а что поделывает ваш блистательный кузен?» Эти бессодержательные пошлости хлыстом били по самолюбию Дерека. Но это еще не все. Оба кузена были хорошо известны в подземельях лондонского общества; и в этом-то не особо пекущемся о принципах и жадном до оригинальности мире не по годам опытный Найджел блистал. Не имея ни души, ни достоинства, он слепил женские глаза приписываемыми ему совершенствами. Одна женщина наложила на себя руки; она не чуралась наркотиков, и в газетах не появилось ни слова, но некоторые, в том числе Дерек, полагали, что к трагедии привело бессердечие Найджела.

Тем временем младший кузен продолжал курс обучения в Оксфорде. Он отпраздновал двадцать первый день рождения, устроив пародийное погребение, по ходу которого, раздобыв жутковато великолепное облачение, улегся в черный гроб, а стоявшие вокруг друзья, поминая усопшую юность, потягивали абсент. Дерек был на два с лишним года старше и, следственно, находился на измеримом расстоянии от заветного наследства, а потому не одни адвокаты принялись обмозговывать вопрос о конечном пункте назначения пятидесяти тысяч фунтов. Большинство оксфордских счетов Дерека так и не были оплачены, жил он, легкомысленно выходя за рамки своих скромных возможностей, однако черпая уверенность в ожидавшем его состоянии. Стопка его счетов росла и в Лондоне, и, когда новые кредиторы проявили бо́льшую настойчивость, старший Бертел прибег к посторонней финансовой помощи — не столько гоев, сколько изгоев. Немало заимодавцев увидели в молодом человеке, уже совершеннолетнем и менее чем через два года несомненном обладателе значительного капитала, широкие возможности. Так, в атмосфере взаимного радушия, шли дела, пока наконец едва уловимый трепет дурных предчувствий не коснулся сердец кредиторов. Молодой человек беспечно брал ссуду за ссудой; пятьдесят тысяч были почти проедены; и Дерек, словно сознавая, что будущее уже не в силах предложить ему достаток, гробил свое здоровье способом, наводящим на мысль, что он не надолго переживет вступление в права маячившего впереди наследства. Запои теперь почти не прерывались; ходили слухи, что он прикладывается и к наркотикам. Обществу в целом было совершенно безразлично, доживет ли он до двадцати пяти лет. Достижение им этого возрастного рубежа было предметом самых горячих молитв небольшого числа джентльменов, вообще-то, не особо усердствовавших в отправлении религиозных обрядов. Если бы Дерек умер раньше, пятьдесят тысяч отошли бы Найджелу и заимодавцы могли бы расстаться с надеждами на удовлетворение своих претензий. Охваченные паникой, они сплотили ряды и откликнулись на очередные мольбы Дерека о ссуде, выставив непременным условием ее приобретения наличие у него страхового полиса.

После предусмотрительных колебаний одна хорошо известная страховая компания изъявила готовность пойти на риск и застраховать жизнь Дерека Бертела. Консультировавший ее врач, подняв брови, заверил, что в жизни не видел столь молодого организма со столь основательно подорванным здоровьем. Если мистер Бертел примет меры, то, конечно, некий шанс достичь двадцатипятилетия имеется, но… по правде сказать, он не вполне убежден, что мистер Бертел уделит внимание своему здоровью, а также в его способности, даже при наличии воли, оставить дурные привычки. «С такими, как Дерек, — был комментарий Найджела, которому доложили суть дела, — надо иметь страховку на случай не столько смерти, сколько жизни». Однако из каждого тупика есть выход, и находит его, как правило, «Бесподобная». Если читатель еще не знаком с названием и характером этой гигантской страховой компании, пусть вспомнит имя того миллионера, что недавно отправился на Новую Землю, уплатив страховой взнос в размере ни много ни мало одного шиллинга за секунду полета… Да, такова «Бесподобная». Человеческая фантазия покуда бессильна изобрести разновидность, а также степень опасности, которую «Бесподобная» не была бы готова застраховать (за вознаграждение). Тот факт, что случай Дерека был не вполне разумен с точки зрения гешефта, не имел для нее никакого значения. За весьма умеренную сумму она поддержала Дерека Бертела в намерении достичь двадцатипятилетия, не выказав ни малейшего любопытства относительно его дальнейшей участи.

Одно условие компания, правда, выдвинула, ибо даже «Бесподобная» выдвигает условия. Мистеру Бертелу надлежало, и не только на словах, поступить в распоряжение наставника, обладающего медицинскими познаниями… Нет, к сожалению, консультант компании не сможет выполнить эту задачу. (Отказ от любой другой практики был для врача, сотрудничавшего с «Бесподобной», вопросом чести, а также доходов.) Но если у джентльмена нет возражений, было бы замечательно, если бы он отдал себя в руки доктора Симондса, которому можно всецело доверять, который, вы только представьте себе, всю жизнь посвятил изучению пядениц. И так, примерно за месяц до столь важного двадцать пятого дня рождения, когда его кузен как раз готовился получить степень и покинуть Оксфорд — без особых сожалений с обеих сторон, — Дерек очутился наедине с доктором Симондсом в кабинете последнего на Вигпол-стрит.

— Свежий воздух, вот что вам нужно, — сказал доктор Симондс. — Свежий воздух. Забудьте о том, что вы нуждаетесь в стимулирующих средствах, восстановите физическую форму, понимаете?

— Полагаю, вы имеете в виду морское путешествие, черт бы его драл, — проворчал Дерек. — Ваш брат вечно пытается отправить человека на край света в надежде, что он помрет скорее, чем вернется.

Доктор Симондс вздрогнул. В полном смысле слова он не являлся официальным лицом «Бесподобной», но имел с ней, как бы это сказать, тесный контакт; и мысль о том, что столь ценная жизнь, которой оставалось так немного, окажется во власти капризов волн и ветров, не вызвала у него воодушевления.

— Зачем же, вовсе нет, не надо морского путешествия. Там вы первым делом обнаружите, что торчите в кают-компании. Вы не против, если я выскажусь откровенно? Нет, свежий воздух должен сочетаться с движением. Не слишком энергичным, вы не в той форме, но чем-то вы должны быть заняты, понимаете? Например, река. Вы когда-нибудь плавали по реке?

— Как-то раз с друзьями в Хенли.

— Послушайте, вот что я вам скажу. Возьмите лодку, лучше всего каноэ, никакого риска, видите ли, с вашим сердцем… Двиньте на Оксфорд, захватите с собой кого-нибудь из друзей, и вперед — до Лечдейла, Криклейда, сколько удержитесь на плаву. Не перенапрягайтесь, но плывите и плывите, сколько сможете. А потом приходите, я назначу вам кое-какие упражнения и диету. Посмотрим, что можно сделать.

Мир Дерека с некоторым изумлением воспринял новость, что он находит удовольствие в таком безобидном занятии, как путешествие по реке. Но в еще большее изумление его повергло сообщение о том, кого Бертел выбрал в компаньоны: вторым в лодке должен был стать не кто иной, как Найджел. Хотя, признаем, в такой комбинации все же содержался некий смысл: Найджелу нужно было убить время до экзамена, он жил в Оксфорде, понимал толк в гребле, знал, где взять эти чертовы каноэ, а кроме того, всплыла какая-то двоюродная бабка, возжелавшая, чтобы мальчики сошлись поближе, и хоть мальчики не видели ее бог знает сколько времени, материальное положение тетушки Альмы опасений не внушало, а других законных наследников у нее не имелось. Что же до Найджела, он уверил друзей, что будет крайне забавно посмотреть, как Кентавр превратится в гиппопотама. Кроме того, любопытно проехаться по сельской Англии и лично убедиться, что храмы в самом деле так пусты, как о том рассказывают. И наконец, что бы вы там ни имели против рек как таковых, вам по меньшей мере придется признать, что они неплохой образчик декаданса.

Глава 2 Шипкотский шлюз

Утреннее солнце освещало верховья Темзы дымчатым сиянием, напоминающим о дождливой ночи и предсказывающим дневное пекло. Было начало июля, и утро сговорилось со временем года произвести впечатление почти жуткого совершенства. Леса, бросив фланговые батальоны к реке, отяжелели от великолепия листвы; поблескивавшее в полях сено дымилось испарениями вчерашнего дождя; жаворонки в бессознательном эгоизме неумолчно пели на бис; живые изгороди пестрели свежим еще шиповником — последним откровением лета; вдалеке лениво плыли белые венчики облаков, словно осознавая, что сегодня им слова не дадут. Коровы плавно помахивали хвостами, сберегая силы для надвигающейся изнурительной жары; загоравшие на пригорках кролики удирали, охваченные воображаемыми страхами; усыпавшие тропинки и сгрудившиеся в кучки школьники серьезно спорили ни о чем; воздух был полон обещаний и ожиданий; с юго-запада дул ровный, но не холодный ветер.

И по этому миру очарования текла река — сама потаенный мир, живущий по собственным законам. Ниже по течению Темза соприкасается с людскими жилищами, плодами деятельности человека; там вдоль ее берегов разрослись города — Мейденхед, Рединг, Хенли, Уоллингфорд, Абингдон. Но здесь, в верхнем течении, она избавлена от людского общества; деревни, расположившиеся на одном берегу в полумиле от нее, презрительно отворачиваются, не чиня ей никаких препятствий; а кроме того, от Оксфорда до Лечдейла скопления разного рода настроенных человеком сооружений не уродуют берег, который, таким образом, обязан своим обликом только самому себе. Нежданно-негаданно посреди улыбающегося скошенного луга или за поворотом проселочной дороги река вдруг ластится к вашим ногам; у нее собственное движение, собственная жизнь. Уютно покачиваясь на ее водах, в плоскодонке или каноэ, вы видите по обе стороны лишь высокие берега, густо поросшие ивняком и вербейником, укутанные луговой сладостью и неумолимой ночной тенью; а бывает, ивовый занавес отсекает от вас пейзаж или между вами и небесным горизонтом чащобами высятся густые заросли камыша. Встречи с косарями в поле, внезапный холодок редкого, бесполезного чугунного моста внушают чувство, будто вы очутились на совершенно иной жизненной плоскости. Вашими компатриотами вдруг становятся рыбаки — неисправимые оптимисты, с разными интервалами выстроившиеся вдоль берега, и бойскауты, наслаждающиеся временной свободой на отмелях или нагишом загорающие на берегу; ваше пристанище теперь шлюзы, окружающий вас ландшафт — стекловидная поверхность и утягивающие на дно речные водовороты.

В силу ее изоляции на реке можно встретить заказники первозданной жизни. От нее не несет дорогой, что проходит в паре сотен ярдов, где мальчишки бросаются камнями в кроликов и разоряют гнезда в кустах. Безмятежному островку меж двух континентов, измученных людским потом и гамом, неведом страх перед захватчиком-человеком. Речные суда, эти хрупкие, редкие посетители, не нарушают его уединенности; они сами становятся частью ландшафта, и природа безучастно принимает их. Встревоженная цапля неохотно покидает свое одинокое жилище; при вашем приближении взлетает зимородок, но без всякого испуга, будто на фоне синего неба он защищен природной мимикрией; рыбы выскакивают из воды чуть ли не на расстоянии вытянутой руки — внезапный взрыв посреди тишины; прыгают камышницы, ожидая, пока вы подойдете поближе, чтобы блеснуть безупречностью своих подводных и воздушных маневров; параллельно вам берегом бежит мышь-полевка, которая потом бросается в воду, и ее кильватерный след перерезает вам путь; ваш воздушный эскорт составляют стрекозы, искусительно порхающие в авангарде. И вам словно открываются масонские тайны природы; избранный вами путь древнее всех римских дорог, вместе взятых, и вот вас уже вознесло высоко над непосвященными.

Невозможно вообразить двух человек, менее восприимчивых к подобного рода соображениям, чем кузены Бертелы, плывущие вниз по Темзе. Ментальные особенности Дерека, его воспитание не развили в нем способности чувствовать окружающую природу или перерабатывать производимые ею впечатления. Сейчас он эдаким дедвейтом растянулся на дне лодки, прямо посредине, только голову его поддерживало что-то вроде небольшой подушки, прислоненной к центральной банке, глаза закрывал коричневый хомбург, щедро надвинутый на лицо. Найджел, хотя и расположился для наблюдателя удобнее, равным образом не обнаруживал намерения уделять большое внимание ландшафту. Он принципиально проводил жаркое время года в городе, где зрелище, которое являют взору простые смертные — надрывающиеся на работе, обливающиеся потом на строительных лесах, стиснутые в омнибусах, — вселяет в вас приятное ощущение прохлады. Летние импрессии всегда нехудожественны; природа перегружает холст, как хороший живописец не в лучшую свою пору. Словом, вкуса к пейзажу у него не было, собственный же его вид — он греб носовым — радикально с ним диссонировал. Как человек, который вечно играл какую-то роль, он самым тщательным образом подобрал костюм «речного туриста». «Нечто от Джерома Клапки Джерома действует на смотрителей шлюзов», — объяснил он. Грубое облачение странно контрастировало с нежным цветом лица, а длинные черные волосы он аккуратно зачесал назад. Было бы простительно случайному гребцу в одинокой плоскодонке, коли бы он, приложив руку к глазам и всмотревшись в парочку, удаляющуюся вниз по реке, немало удивился.

Отдаленный шум водопада, разветвление реки, у правого рукава помеченное знаком опасности, знаменовали приближение шлюза. Шипкотский шлюз не просто предотвращает разливы, он еще помогает сократить путь. Канал, на котором стоит шлюз, на протяжении почти мили прямой как стрела; после нескольких совершенно ненужных изгибов в него впадает вода из основного русла. И шлюз, и канал расположены выше русла, а между ними разместился значительных размеров остров, северная лесистая часть которого не пострадала от человеческого вмешательства. На остров можно попасть справа, по узкому переброшенному у запруды мостику с деревянным настилом, а можно пройти по самому шлюзу или (ночью, когда он закрыт) по легкому чугунному мосту через канал ярдах в ста ниже. Домик смотрителя стоит в западной части острова; бо́льшая часть выдающегося клином сада, который река омывает с обеих сторон, занимает южную оконечность острова.

Если человек испытывает неприязнь к собратьям, предпочитает работу на свежем воздухе, проточную воду и общество цветов, что можно пожелать ему, кроме как кончить свои дни смотрителем шлюза? Точнее, оставаться смотрителем, пока он в состоянии наклониться, чтобы повернуть лебедку или открыть непослушные ворота. Здесь, в верховьях Темзы, встречаются только прогулочные лодки, да и то короткий сезон ограничивают непредсказуемые капризы английского лета. А в остальном смотритель шлюза может полностью предаться садоводству, не тревожась за цветы, которые будут расти в идеальных условиях, по соседству с приятной парой — водой и камнем. Среди этих волшебных садов Шипкот — один из самых великолепных. Его густонаселенные клумбы с турецкой гвоздикой, левкоем, настурцией, львиным зевом, индийской фиалкой, казалось, стоят прямо на воде, словно цветочный галеон, увитый алыми снастями вьющихся растений. Трудно отделаться от мысли, что, разделив реку, запрудив один ее рукав и вогнав другой в каменное русло, человек сначала совершил насилие над природой, а затем увенчал оскорбление надругательством, этим цветочным изобилием бросив вызов не столь красочному изяществу речного берега.

«Если б (как говорит Гомер о пещере Калипсо) на острове этом и бог появился бессмертный, он изумился бы, глядя, и был бы восторгом охвачен»[30]. Однако Найджел Бертел не имел обыкновения изумляться чему бы то ни было. Особенно сильное отторжение у него вызывали цветы, по крайней мере те, что росли под открытым небом. «Они такие болезненно естественные, — говорил он, — знаете, как голые дикари, совершеннейшие простота и натуральность. Поместите их за стекло в оранжерею, и о них можно будет хоть что-то сказать; вычурный антураж придает им какое-то дешевое обаяние». Достать фотографический аппарат, когда лодка подплыла к шлюзу, его заставило не восхищение пейзажем. (Фотография, считал он, самое высокое из всех искусств, поскольку снимок никогда не говорит правды.) Внимание младшего Бертела привлекла фигура смотрителя шлюза, вид сзади, внезапно ополовиненный тем обстоятельством, что смотритель наклонился, решая какую-то садоводческую задачу.

— Виадук, набросок, — пробормотал Найджел, нажав на кнопку спуска, а затем с неожиданной силой крикнул: — Шлюз!

Небезукоризненных линий невольная модель выпрямилась и обернулась к ним. Обиженное выражение лица смотрителя, казалось, намекало, что он всего-навсего садовод, а за шлюзом присматривает в качестве любителя. Тем не менее, насвистывая, почтенный служитель пошел открывать ворота.

Поскольку не так давно он пропустил некоего джентльмена в плоскодонке, вода в шлюзе стояла высоко. Найджел медленно подгреб, и смотритель, не особо желая терять время, которое можно было бы посвятить любезной его сердцу герани, поспешил к нижней части шлюза и открыл входные ворота, оставив взимание платы на потом. Пока он стоял на мосту, какое-то происшествие внизу привлекло его внимание — отшельники всегда имеют ярко выраженную склонность к созерцанию, — и лишь когда вода почти сошла, он вернулся на берег и принял свою привычную позу, опершись на деревянный рычаг. Найджел в это время стоял на берегу, а лодка с остававшимся в ней пассажиром исчезла из виду, опустившись ниже верхнего края камеры шлюза. Путешественники переговаривались, причем смотритель мог разобрать лишь половину, как если бы присутствовал при телефонном разговоре — одного из собеседников не было слышно.

— Сколько тебе нужно, чтобы добраться до Итонского моста? Пару часов?.. Ну, через три-то часа, может, я уже буду тебя там ждать. Если меня вызовут сразу и экзаменаторы не проявят нескромного любопытства к объему моих знаний, я, скорее всего, освобожусь к одиннадцати. Потом возьму такси и к тебе… Как ты сказал?.. А-а, да, вполне приличное заведение. Если хочешь, жди меня там. Но, думаю, я буду раньше. Если тебя не понукать, ты будешь плескать веслом до обеда. Ну ладно, тогда… Что? Да, хорошо, сейчас принесу… Нет, если брошу, ты не поймаешь. — Найджел спустился по ступеням и сразу же вынырнул обратно, чтобы уладить дело со смотрителем. — Нет, обратно он не поплывет. А я здесь сойду, поеду дальше поездом. Это все-таки быстрее, чем на лодке. Кстати, как мне дойти до станции?

При малейшей возможности англичанин всегда предваряет информацию уточнением:

— Так вы на поезд? Тогда вам надо было сойти у моста. Оттуда автобус идет прямо до станции, аккурат к поездам. Да-а, так-то вот, на мосту вам надо было сойти. А отсюда-то придется топать пешком.

— Но это же не далеко?

— Ну, как сказать, если по дороге, то придется опять вернуться к мосту. Это займет не меньше часа, уж точно. Лучше всего, сэр, вам пойти по тропинке, полем. Перейти по мосту, вон тому, у запруды, и прямо через поле, живая изгородь будет слева. Слева наискосок увидите ферму Спинакера, но вы на нее не обращайте внимания, держите все время прямо. Полем идти, может, четверть часа. Да-а, теперь так, пожалуй, лучше всего.

— У вас, случайно, нет расписания поездов? Кажется, есть поезд около четверти десятого.

— Девять четырнадцать, сэр, вам на него надо, если вы собираетесь обратно в Оксфорд. О, у вас куча времени. Еще даже не без пяти девять.

— Вы уверены? На моих ровно девять.

— Нет, ваши спешат, сэр, как пить дать спешат. Я каждый вечер сверяю время по радио, поэтому точно знаю. Восемь пятьдесят пять, точнехонько. Ваши спешат, понимаете, в этом все дело.

— А поезда тут у вас ходят аккуратно?

— Ну-у, я бы так не сказал. Иногда прямо хочется, чтобы они ходили поскорее, прямо беда, бывает ведь, что опаздывают то на десять минут, а то и на целых пятнадцать. Зависит от того, с какой скоростью трогаются, в этом все дело. Но если вам в Оксфорд, сэр, то нет, этот не опоздает, ну, может, на минуту-другую. Девять четырнадцать не опаздывает, утром они ходят точно. Спасибо, сэр, очень вам признателен. Если пойдете прямо по тропинке, на станцию поспеете, а оттуда до Оксфорда не больше получаса. Всего доброго, сэр.

Найджел перешел по мосту у запруды и зашагал посреди ярких настурций и колокольчиков. Прежде чем мост перестал раскачиваться, юноша скрылся за островом и деревьями. Смотритель снова обратил взор на воду. Дерек по-прежнему лежал неподвижно, весло без дела валялось на банке; ветра и течения было достаточно, чтобы на приличной скорости протащить утлое суденышко через впускные ворота шлюза.

— Что ж, видно, ему некуда торопиться, — проворчал смотритель и вернулся выдирать сорняки, угрожающие герани.

Глава 3 По течению

Вопреки расчетам, изложенным в предыдущей главе, на оксфордскую платформу Найджел вышел без билета. Ему пришлось обратиться к кондуктору, смиренно претерпеть кивок, оттесняющий его в сторону, поскольку кондуктор разбирался с другими пассажирами, и испытать унижение, самолично пройдя к guichet[31]. Однако его берлога располагалась на Хай-стрит, а воспитание, во многих отношениях несовершенное, по меньшей мере позволило ему научиться быстро переодеваться, так что он предстал перед входом в университет почти ровно в десять, в респектабельном виде и белом галстуке.

— А вы, сэр? — спросил швейцар.

— История.

— Устный экзамен по истории завтра. В десять, сэр.

Найджел, не выказав особо расстроенных чувств, развернулся и снова отправился к себе. Оксфорд одолевали все кошмары летних каникул: основательные американцы с путеводителями, блокнотами и фотографическими аппаратами; столпотворение экипажей, битком набитых жизнерадостными жителями центральных графств, они терялись, окликали друг друга, перекрикивались, обмениваясь им одним понятными шутками; маленькие терпеливые люди, которые приехали на летний семинар для поставщиков ритуальных услуг и теперь пытались найти обратную дорогу к колледжу Кибл. Что на опасно запруженных мостовых, что на тротуарах, где было не протолкнуться, места по окончании семестра едва ли прибавилось, северный Оксфорд вел торговлю безжалостно, как и всегда: колесили на велосипедах развозчики товаров, а на багажниках у них сидели похожие на аистов развозчицы; всматриваясь в даль, вышагивали в своих плащах члены ордена Святого Иоанна[32]; нудными разговорами и расспросами, кто когда уезжает, столкнувшись, не давали друг другу прохода преподаватели; и только студенты вопреки обыкновению сидели на чемоданах. В окне гостиной Найджела виднелась мрачная надпись «Квартира сдается», под ней красовался горшок с папоротником — нет, тут ему больше делать нечего. Он снял галстук и подозвал такси, которое через четверть часа высадило его у Итонского моста.

Гостиница «Пескарь» расположена возле Итонского моста, от нее к реке спускается симпатичная, хоть и не самая аккуратная лужайка; внизу миниатюрная набережная с несколькими лодками на причале, за которой крытая веранда, где постояльцы в дождь могут пить чай, оставаясь, так сказать, на свежем воздухе. В общем, бывают места и похуже, где приходится дожидаться запаздывающего родственника. Найджел объяснил юной леди за стойкой, что к чему, и, поинтересовавшись у нее, который час, заказал большую кружку имбирного пива. Когда ему принесли заказ на лужайку, он, достав из кармана фляжку, добавил кое-что в кружку и в этой компании уселся ждать. Дерек еще не мог подплыть, однако практически не было сомнений, что он должен появиться не позднее чем через полчаса, самое большее час: старший Бертел плыл по течению, и в спину его подгонял приличный ветер. Оставалось только сидеть и философствовать. Неторопливое журчание реки и впрямь располагало к философии; оно совпадало с настроением человека, который собрался покинуть Оксфорд без особых покуда достижений, которые можно было бы поставить ему в заслугу. К нему осторожно подошел крупный павлин. Найджел отломил несколько кусочков хлеба, обмакнул их в джин и бросил павлину в надежде, что тот заинтересуется. Какое зрелище для утонченных ценителей — наблюдать, как с обалдевшего павлина сходит вся напыщенность. Внимание Найджела привлекла компания, расположившаяся чуть ниже, на другом берегу; двое загорелых юношей спустились к воде помыть посуду и развесить одежду на просушку. Найджел принялся размышлять, можно ли получать хоть какое-то удовольствие от жизни, если приходится мыть за собой посуду и питаться лососем из консервной банки. Однако вот, похоже, люди, которые занимаются этим, потому что им так нравится. Вероятно, своего рода компенсация; сегодня все, что угодно, можно объяснить компенсацией.

Часы показывали половину двенадцатого, а лодки все еще не было. Найджел с беспокойством принялся ходить взад-вперед, посматривая на циферблат; наконец он сделал заказ и приступил к одинокой трапезе, главным украшением которой послужили холодный ягненок и шерри-бренди. Примерно без четверти час он решил больше не ждать и подошел к официантке. Он, понимаете ли, беспокоится о своем друге, который плывет на каноэ. У того в последнее время неважно со здоровьем; вполне возможно, что-нибудь случилось. В любом случае он хочет пройти по берегу. Не найдется ли для него сопровождающий? Сам он пловец не ахти, а хорошо бы рядом был человек, у кого с этим делом получше. Вдруг от гостиницы кто-нибудь может пойти с ним? Оказалось, может. На случай непредвиденных обстоятельств здесь держали специального человека; плавает как рыба. Найджел был представлен специальному человеку, который оказался обычнее некуда и круг обязанностей которого, судя по всему, включал в себя часовую или около того прогулку, если она во благо ближним. Они пересекли мост и двинулись по утоптанному сухому сену, из вежливости именуемому тропой для бечевой тяги, тянувшейся вдоль восточного берега.


У музы детективного жанра — а ей, конечно, уже пора явиться на свет — есть один недостаток: в отличие от сестер она не может рассказывать ясно, понятно, от и до. Не было бы тогда никакой тайны, интриги, никакой dénoument[33]; всеведение автора на пару с вездесущностью читателя загубили бы охоту; не пропала бы ни одна улика, были бы освещены все подробности. А потому мы принуждены время от времени прерывать нить скучного повествования и излагать факты не так, как они происходили, а как виделись участникам описываемых событий. Посему позвольте мне представить вам следующий этап истории в том виде, в каком о нем на следующее утро прочел миллион читателей.

ЗАГАДОЧНЫЙ ФИНАЛ РЕЧНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ

ВЫСКАЗЫВАЮТСЯ ОПАСЕНИЯ, ЧТО ПАССАЖИР ЛОДКИ УТОНУЛ

Оксфорд

Пропал без вести Дерек Бертел (см. фото), отдыхающий из Лондона. Вчера он должен был вернуться из Криклейда. Последний раз мистера Бертела видели вчера рано утром, когда он проходил Шипкотский шлюз, расположенный в уединенном месте, примерно в шести милях от Итонского моста. До Шипкота мистер Бертел доплыл вместе со своим кузеном, Найджелом Бертелом. Поскольку последнего ждали дела в Оксфорде, он отправился из Шипкота на поезде, намереваясь вернуться позже. Кузены условились встретиться у Итонского моста, куда Найджел Бертел выехал из Оксфорда спустя несколько часов. Через некоторое время его обеспокоило отсутствие спутника, и он прошел по тропе для бечевой тяги в сопровождении Джорджа Лаутера, служащего гостиницы «Пескарь».

ВОДА НА УРОВНЕ ПЛАНШИРА

Около половины второго искатели заметили шляпу пропавшего джентльмена, которая плавала посреди реки, а вскоре и саму лодку. Она держалась на плаву, но вода в ней стояла на уровне планшира. Пассажира лодки нигде не было. Лаутер разделся, подплыл к каноэ, подтащил его к берегу, а затем отважно принялся нырять в надежде обнаружить пропавшего джентльмена. Когда лодку выволокли на берег и слили воду, в наружной обшивке оказалось значительных размеров зазубренное отверстие, судя по всему, образовавшееся в результате сильного столкновения с острым гравием, на этом участке реки окаймляющим берег в нескольких местах.

НЕ ИСКЛЮЧЕН СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП

В расположенные неподалеку от места происшествия Итон, деревню Биворт и к Шипкотскому шлюзу немедленно послали за помощью. Всю вторую половину вчерашнего дня дно реки обследовали служащие речного пароходства, а поисковые группы обходили окрестности, на случай если Дерек Бертел сошел на берег и нуждается в помощи. Однако были высказаны опасения, что с джентльменом случился сердечный приступ, поскольку он страдал сердечным заболеванием. Он мог выпасть за борт, когда лодка накренилась, а корпус был поврежден позже. Река в этом месте поросла камышом, а потому работы крайне затруднены. Усиленные поиски пропавшего джентльмена продолжались до поздней ночи, однако успехом не увенчались.

В НАИЛУЧШЕМ РАСПОЛОЖЕНИИ ДУХА

Наш представитель побеседовал вчера с Найджелом Бертелом, хорошо известным в студенческих кругах Оксфорда. Он заявил, что внезапное исчезновение кузена стало для него сильным ударом. Он был вынужден сойти на берег у Шипкотской переправы, полагая, что в этот день в десять часов в Оксфорде ему предстоит важный экзамен. «Я никогда не видел кузена в лучшем расположении духа, — сообщил он. — Доктор рекомендовал ему быть осторожнее из-за сердца, и я могу лишь предположить, что он пренебрег этой рекомендацией и в мое отсутствие приложил избыточные усилия, оказавшиеся роковыми. Мы дошли до Криклейда, несчастный случай произошел на обратном пути. Кузен не увлекался физическими упражнениями, и, вполне возможно, нагрузка оказалась для него чрезмерной».

НЕСЧАСТНЫЕ СЛУЧАИ НЕИЗБЕЖНЫ

Вчера в интервью нашей газете член Комитета по охране Темзы заявил, что несчастные случаи на реке происходят нередко, однако избежать их, с его точки зрения, не представляется возможным. На всех шлюзах имеются спасательные круги, а сотрудники речного пароходства, великолепная работа которых заслуживает, по мнению нашего собеседника, самой высокой оценки, делают все, чтобы обеспечить безопасность граждан. Однако способа патрулировать реку между шлюзами не существует, а на всех видных местах размещены предупреждения о том, что граждане совершают прогулки по реке под свою ответственность. Для не умеющих плавать каноэ — ненадежная лодка, поскольку в результате малейшего нарушения равновесия может перевернуться.

Дерек Бертел — сын покойного капитана Джона Бертела, погибшего во время сражения во Франции. Учился в оксфордском колледже Симона Волхва, последнее время жил в Лондоне, где тайна его участи встретила живое сочувствие со стороны широкого круга друзей.


Получите БЕСПЛАТНУЮ страховку от несчастных случаев по предъявлении этого номера газеты.

Так писал репортер-однодневка, и если вы полагаете, что на подобном английском писать легко, то вы более чем несправедливы к людям, тем зарабатывающим себе на хлеб. Для полноты картины можно добавить несколько подробностей. Лодка была обнаружена примерно в трех милях ниже по течению от Шипкотского шлюза, недалеко от заброшенного лодочного сарая на западном берегу. Отверстие в днище имело заостренные, драные края, как будто его только что проделали; не было никаких сомнений, что старая вывалившаяся конопатка тут ни при чем. Трудность, как в один голос заявили прибывшие сюда степенные сотрудники пароходства, обследовавшие лодку, состояла в том, чтобы объяснить, как столь серьезное повреждение могло произойти от столкновения с каким-то ерундовым гравием. Такое было трудно себе представить, даже если бы лодка шла на полной скорости, а в данном случае, судя по всему, скорость была небольшая, даже если в момент катастрофы пассажир орудовал веслом. Владелец лодки настаивал на том, что никаких оснований считать ее неисправной нет; вид каноэ и в самом деле свидетельствовал о том, что оно практически новое. Весла плавали недалеко от шляпы. Вещи Дерека обнаружились в лодке, их подтопило водой.

Дабы напасть хоть на какой-то след пропавшего господина, ретивые сыщики из дилетантов обшаривали берега, углублялись в лес, но все безуспешно. Если бы Дерек Бертел сошел на левый берег, то, несомненно, направился бы в деревню Биворт, которая находилась всего в полумиле; но ни жители, ни работники на поле его не видели. Противоположный берег пустовал (для рыбаков было еще не время), но чуть ниже по течению стояли лагерем бойскауты, а они вряд ли не заметили бы незнакомца, с которого ручьями течет вода. К концу дня самые оптимистичные поисковики вынуждены были признать, что тело найти не удается.

Найджел вернулся в Оксфорд последним поездом. Он, конечно же, известил полицию; родителей извещать не требовалось, поскольку таковых не имелось. Увы, мы принуждены констатировать тот прискорбный факт, что, несмотря на вежливую почтительность журналиста, в мире не имелось ни души, которая опечалилась бы в связи со смертью Дерека или обеспокоилась бы, жив ли он. У него было бесконечное множество знакомых, но не друзей. Оставалось только ожидать новостей, а для этого Оксфорд представлялся Найджелу местом ничуть не хуже любого другого; кроме того, завтра у него был здесь экзамен, и ему в любом случае нужно было проторчать в городе пару дней, чтобы собрать вещи, прежде чем покинуть прекрасный город, который, как сказал он себе, «своими газовыми заводами разрушает все очарование Средних веков». Разумеется, его будут донимать репортеры, и даже полиция, возможно, захочет задать пару вопросов. Если тело Дерека найдут, не миновать возни и неприятностей, связанных с расследованием. «Будет вам урок», — как выразился один преподаватель — достаточно туманно, но это было слабое утешение. Найджел придерживался той точки зрения, что ничто так не корежит жизненные воззрения, как опыт.

Глава 4 «Бесподобную» одолевают сомнения

Я поторопился сказать, что ни одна живая душа не скорбела по поводу смерти Дерека и не беспокоилась о том, жив ли он; мне следовало исключить «Бесподобную». Для компании с такими колоссальными авуарами сумма, необходимая для выплаты по полису Дерека, была, естественно, каплей в море. Но, как удачно кто-то сказал, дело есть дело. Подобно рачительной хозяйке, которая не пожалеет времени, выискивая запропастившиеся в счетах шесть пенсов, но не вынет их из кошелька, «Бесподобная» завалит поручениями агентов, но не расстанется с ничтожной суммой в пятьдесят тысяч фунтов. Дело принципа.

В наш невежественный век было бы, пожалуй, чрезмерно ожидать, что всем знакомо имя Майлза Бридона. А потому, рискуя вызвать зевоту у более информированного читателя, я вынужден напомнить публике, что упомянутый джентльмен является владельцем агентства, которое «Бесподобная» в подобных случаях привлекает к работе. Бридон был ее собственным частным сыщиком, которому вполне прилично платили за то, что он выполнял поручения компании, и еще приличнее за то, что более не выполнял ничьих. Занят он был, конечно, не всегда, что вполне гармонировало с его склонностью к праздности. Раунд в гольф, вечер, проведенный за его излюбленным, недоступным для посторонних пасьянсом, домик в сельской местности, ненаскучившее общество поистине очаровательной жены — вот все, чего просила душа Бридона, и, порой несколько месяцев подряд, все, что он имел. А затем наступал черед кражи каких-нибудь умопомрачительных бриллиантов или пожара на складе в Ист-Энде, и Бридон, шумно протестуя, снова принимался за сыск, к которому имел столь тонкое чутье и испытывал столь глубокую неприязнь.

Его вызвали в Лондон для срочной беседы, и он переступил люто ненавидимый им порог конторы «Бесподобной» с неприятным чувством, что прошен «именно из-за этого». Я и пытаться не буду давать словесное описание кабинета на верхнем этаже, куда провели Бридона, поскольку это позволило бы заключить, что он мне знаком. Между тем ни вас, читатель, ни меня не пустили бы выше второго этажа, даже если бы мы с вами имели счастье быть застрахованными в этой восхитительной компании. Бридон исчез из виду в гигантских лабиринтах третьего этажа; если хотите, можно подслушать разговор в замочную скважину, но непосвященному взору туда не проникнуть. Мне видятся золотые пепельницы, настоящие дубовые панели, парочка Рубенсов на стене, однако, возможно, я преувеличиваю. Но, как бы там ни было, именно здесь Бридон закрылся вместе с Шолто, важным винтиком учреждения и личным другом владельца сыскного агентства, а также доктором Тримейном, медицинским светилом, которому платили сумасшедшие суммы за то, чтобы он более не спасал жизни и посвящал свои таланты составлению прогнозов на летальный исход.

Бридону предложили сигару. Полагаю, за 2 шиллинга и 6 пенсов.

— Дело некоего Бертела… — начал Шолто.

— О господи, только не это! Я прочел в газетах, пока ехал к вам. Загадочность того, что там произошло, привела меня в полный восторг. Уверяю вас, самое освежающее средство для моих мозгов — это разгадывание загадок. Вы хотите сказать, компания имеет к ней отношение?

— Имеет. На кону пятьдесят тысяч.

— Да пропади они пропадом! Пусть их прикарманит младший швейцар, и дело с концом. А все-таки, как этот Бертел умудрялся платить страховые взносы? Я знаю людей, которые были с ним знакомы; судя по всему, никому и в голову не приходило, что он хоть что-нибудь когда-нибудь заплатит.

— Взносы платили его кредиторы, а не он. Они как-то прислали сюда целую депутацию. Это было что исход из Египта, скажу я тебе. Понимаешь, он понахватал ссуд, а до своих денег не мог дотронуться до двадцати пяти лет. Ну, мы и подключились.

— А сколько ему лет? Или было лет?

— Страховка была заключена на два месяца.

— Боже милосердный! Так это как в деле старого доброго Моттрама[34]. А что они там пишут про слабое здоровье, доктор? Вы его смотрели, полагаю?

— Слабое, мой дорогой Бридон, это слабо сказано. Развалина. В жизни не видел человека, который умудрился бы до такой степени подорвать свое здоровье.

— Виски или киски, как говаривал патер Хили?[35]

— О, все подряд. А последние пару лет еще сидел на наркотиках. На момент осмотра он уже более или менее достиг нижней границы вечных, так сказать, снегов, это было видно невооруженным глазом. Сердце в клочья. Я бы не дал ему и двух лет, но ведь мы застраховали его только до двадцати пяти. Симондс сказал то же самое. Он сделал все, что мог, попытался немного его подлатать.

— Предложил путешествие по реке?

— Да, это его идефикс. По-моему, ему причитаются комиссионные от Комитета по охране Темзы; без него им не на что было бы содержать шлюзы.

— Пусть лучше рекомендует инвалидные коляски. А что он думает об этой истории с сердечным приступом?

— О, тут все в порядке, вполне возможно. Если Бертел, скажем, какое-то время бил баклуши, а потом вдруг попытался набрать скорость, у него легко мог случиться приступ, он мог завалиться набок, опрокинуть лодку — и все, он на дне, а компания выплачивает полсотни.

— Похоже, мне поручается спасти репутацию Симондса. Как насчет одного фокуса, Шолто, знаете, такой изящный трюк с исчезновением?

— Не исключено. Я в свое время иногда рыбачил на Темзе, там порой можно за несколько миль не встретить ни души. Но как он собирался все это обставить? Понимаете, деньги отойдут кузену, а они совершенно определенно не питали друг к другу нежных чувств. Зачем Дереку Бертелу так предупредительно исчезать, чтобы Найджел Бертел заграбастал весьма недурное наследство?

— А что за тип этот Найджел? В газетах не было его фотографии.

— Мы навели справки, похоже, довольно-таки ядовитый червячок. Наполовину эстет, в остальном, я бы сказал, черт с рогами. Но против него пока никаких улик, если вы имеете в виду убийство.

— Да-а, неплохая подбирается компания. Я так думаю, фирме стоит нанять священника, чтобы он, прежде чем нам подписывать страховой полис, проверял человека на предмет моральной устойчивости. Что конкретно я должен сделать?

— Ну, поезжайте туда, в верховья Темзы, осмотритесь, может, найдете какой-нибудь окурок. Кроме того, там очень симпатично в это время года. Если выудят тело, можно ставить точку. Если нет, нам через какое-то время придется предположить, что он усоп, если вы, конечно, не предъявите живого джентльмена или доказательства, что он был жив третьего сентября. «Бесподобная» не заставляет людей ждать. Я бы на вашем месте отправился туда немедленно, потому что газеты не скупятся на кегль для заголовков в связи с этой историей и на Темзу в скором времени набегут тучи любителей речного ландшафта. А вам это полезно, сгоните лишний жирок. Хотел бы я посмотреть, как вы будете нырять в тину, где помечено крестиком. Ну что ж, приступим к делу? Таковы предписания.

Бридон передал жене срочную просьбу уложить вещи и подхватил ее у дома. Она и вела машину по кишевшей автомобилями дороге на Оксфорд (поскольку сам он, по его словам, был «занят думанием» на соседнем сиденье).

— Не нравится мне эта история, Анджела, — сказал он. — У меня такое чувство, что предстоит чертовски сложное дело.

— Это ты так думаешь, лично я — нет. Все, что нам придется делать, — это околачиваться там, пока не выловят тело. А знаешь, Майлз, ты уже давно не катал меня на лодке. Не удивлюсь, если моя тяговая рука несколько сдала. Я тут единственная потерпевшая, потому что, конечно же, буду выглядеть порядочным чучелом. И почему это мужчины, когда гребут, всегда смотрятся героями, а женщинами детей можно пугать? «Эти милашки намерены урвать побольше солнечного света» — что-то в этом роде. И все-таки, что тебя тревожит?

— О, у меня нет никаких версий, но даже из того, что пишут в газетах, можно понять, что это не самый прозрачный случай. Тут какая-то западня, понимаешь. Все признаки налицо, а значит, кто-то заметает следы, и нам предстоит выяснить, кто, где и зачем.

— Но почему сразу западня?

— Как почему? Неужели ты не видишь, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой? Лодка, ладно, Симондс всем их рекомендует. Но почему Дерек Бертел взял с собой кузена, которого он, судя по всему, терпеть не мог? Ничто так не сближает людей, как неделя, проведенная на реке. Тут что-то не так — я хочу сказать, что они поплыли вместе.

— Но ведь они не были вместе, когда произошел несчастный случай.

— Верно. А почему? Тут тоже все не так. Всю неделю, пока они были вдвоем, Дерек Бертел имел полную свободу действий, мог выкидывать сколько угодно коленец с этими припадками, падай не хочу. Так нет же, он ждет, пока кузен уберется куда подальше, и испускает дух. А кузен, между прочим, убраться-то убрался, но не очень далеко, и вернулся как раз вовремя, когда кончен бал.

— Может, ты фантазируешь?

— Сударыня, я никогда не фантазирую. У меня не бывает наитий, предчувствий, необъяснимых интуитивных прозрений. Я просто следую логике фактов, больше ничего. И утверждаю, все это чуть-чуть слишком хорошо, чтобы быть совпадением. Не забудь еще, все случилось на одном из самых пустынных участков реки; кроме того — утром, а только утром на реке не бывает рыбаков. И еще, молодые люди сначала поднялись по реке, потом повернули обратно; они вполне могли изучить местность заранее. Нет, как ни крути, дело нечисто.

— Да какое дело-то? Самоубийство? Я знаю, ты это обожаешь, у тебя чуть что, сразу самоубийство.

— Самоубийство не вытанцовывается. Каноэ — очень удобная лодка, когда собираешься покончить с собой, особенно когда хочешь придать этому делу вид несчастного случая. Если ты плыл на каноэ, никому и в голову не придет спросить, а как, собственно, ты умудрился упасть в воду. Но именно поэтому каноэ с дыркой в днище нам не пришей кобыле хвост. Хочешь утонуть — нет ничего проще, ныряй, и дело в шляпе, зачем валяться в затонувшей лодке, чувствуя, как прибывает вода, заливая твои пожитки? Не поверю, что кто-то способен на такую самоубийственную выдержку. Но если наш клиент просто прыгнул в воду и утонул, предоставив лодке роль крестика, чтобы пометить место происшествия, то почему просто не оставил каноэ на воде, ну хорошо, пусть затопленное, если тебе так больше нравится, но хоть без этой дырки? Предположим, он хотел, чтобы все решили, будто это несчастный случай, тогда нашел отличный способ показать, что все было сделано намеренно.

— Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните, мистер Холмс. Иными словами, мы ловим убийцу.

— Да нет, черт возьми, версия убийства тоже не складывается. Если где и можно встретить доброго знакомого в оскорбленных чувствах и с ружьем наперевес, то только не в верховьях Темзы. Будь это убийство, преступник — Найджел, что никак не получается. Ведь идея путешествия принадлежала Дереку, а не ему. Требуется слишком много совпадений, чтобы предположить, что убиенный осознанно предоставил себя в распоряжение убийцы на целую неделю. Разумеется, мы должны учитывать эту возможность, но мне она не очень по душе.

— А трюк с исчезновением? Как в деле Моттрама? Ты бы хоть не зря тогда надрывался.

— Да, но если хочешь исчезнуть, это надо делать как следует, ненавязчиво. Надо все успеть, пока никто не заметил брешь в сплоченных рядах общества. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя повсюду искали; не хочешь, чтобы газеты назавтра поднимали эффектный шум; чтобы полиция решила, что тебя убили, потому что у тебя в лодке дырка. Предложенная тобой версия соотносится с некоторыми подробностями, например, продуманностью, с какой Найджел оставил кузена на несколько часов одного. Но дно лодки выбивает дно у версии. Нет, без толку голову ломать, нужно как следует осмотреться, а потом уж двигаться дальше. Мне даже кажется, было бы неплохо купить в Оксфорде полдюжины каноэ — в экспериментальных целях.

— Так мы остановимся не в Оксфорде? Знаешь, а ты был не особенно информативен.

— Если нам удастся заполучить комнату в этой гостинице у Итонского моста, то да, мы остановимся не в Оксфорде. Чем ближе к месту действия, тем лучше. Все произошло около суток назад, и, если от меня что-то зависит, это блюдо не остынет. Кроме того, мне хотелось бы почувствовать там атмосферу. Так что Оксфорд нам не нужен.

— Я просто думала, ты захочешь поговорить с этим кузеном. А он, кажется, в Оксфорде.

— Вряд ли молодой человек в таком же восторге от меня, как ты, Анджела. У меня нет никаких оснований лезть к нему с разговорами. Я не могу оставить визитку «Бесподобной» компании: хочу, дескать, проверить электрическую проводку. В подобных случаях компания предпочитает соблюдать инкогнито. Если мне не удастся познакомиться с ним случайно, Найджел Бертел продолжит пребывать в прискорбной неизвестности относительно факта моего существования. Нет, мой удел — мост и смотритель шлюза. Смотрителей всегда можно раскрутить на разговор.

— Как бы этот не оказался капризным. За последние двадцать четыре часа ему наверняка уже пришлось отвечать на множество вопросов.

— А вот тут вступаешь ты. Знаешь, бывают моменты, когда я почти рад, что женат. Тебе придется каким-то образом его покорить. Давай подумаем каким. Собаки? Обычно такие люди держат собак. Нет, сад. У них у всех непременно есть сад. И ты проявишь к этому саду неподдельный интерес.

— А чем там занимается мой муж? А-а, это он ищет следы на задней лужайке. Ладно, если он окажется difficile[36], попрошу у него черенки лобелий. Но я не совсем понимаю, как мы объясним наше появление на шлюзе. Дорога там заканчивается. Мы что, просто скажем, что нам рассказали про его чудесный сад и…

— Перестань, мы начнем разговор, крикнув: «Шлюз!» А потом твой выход.

— О-о, мы что, сразу в лодку? Знаешь, ты ведь сильно устанешь, да и поздно уже будет, пока ты пройдешь шесть миль вверх по течению.

— Этой неприятности можно избежать, взяв два весла. Осторожней, мы на мосту Магдалины, а не на Бруклинском. Подумывай изредка о безопасности пешеходов.

Глава 5 У мистера Берджеса развязывается язык

Гостиница «Пескарь» пустовала, а персонал оказался доброжелательным по отношению к постояльцам и нелюбопытным по отношению к их делам. Супругам отвели вполне приличную комнату, окна которой выходили на узкий газон, прямо за которым протекала Темза. Пообедали они наспех — Бридону явно не терпелось отправиться дальше, а Анджела приспосабливалась к его настроениям. Супруги взяли в гостинице не только каноэ, но и весьма приличной длины бечеву, так что продвижение лодки по большей части обеспечивалось методом волока: Майлз шел берегом, а Анджела управляла рулем и изредка шлепала веслом по воде. Быстрее всего на свете каноэ, которое тащат волоком. Бридонов и в самом деле тормозило лишь печальное присутствие драгеров, с которых поисковики прочесывали дно реки в надежде получить дополнительные сведения об обстоятельствах трагедии. В одном месте, где было перегорожено все русло, пришлось волочить лодку по берегу. Но, по счастью, это оказалось то самое место, где встали лагерем бойскауты, и Бридон с добродушным любопытством наблюдал, как по меньшей мере четырнадцать добрых дел легли в копилку, дабы вечером быть занесенными в Дневник заслуг. Пока проходила операция, руководитель, человек не самого нежного возраста и не самого низкого образования, уделил Бридону пару минут.

— Забавно, — заметил сыщик. — Лучше бы столько усердных помощников оказалось тут в момент, когда произошел несчастный случай.

— Знаете, я не уверен, что мы оказались бы очень полезны, — ответил руководитель. — Мы тогда только-только разбили лагерь, и старшие мальчики отправились с тележкой в Уитгемптон за багажом. А здесь оставалась одна малышня — прибирались, и все такое.

— Вы тоже ходили в Уитгемптон?

— Нет-нет, я оставался в лагере. Но было столько мелких забот, что я вообще не смотрел в сторону реки. Понимаете, просто не смотрел, вообще… Мальчики так рады вам помочь. Всего доброго, сэр.

Тем самым в части, касающейся шлюза, план кампании был усовершенствован. Если бы Бридоны попросили открыть шлюз, им пришлось бы для вида тащиться дальше по реке — пустая трата времени. Бридон окликнул смотрителя, спросив, можно ли привязать лодку прямо здесь, внизу, пока они сходят в Шипкот выпить чаю. Смотритель выдержал выразительную паузу, как человек, на которого навалилось слишком много несуразных вопросов сразу.

— Да нет, почему же, привяжите вашу лодку, сэр, если хотите. Но чаю в Шипкоте вы не выпьете, потому что миссис Барли чай не подает. Она говорит, что его все равно никто не заказывает, поэтому и не подает, вот так-то вот. Чай еще, пожалуй, можно выпить в «Пескаре», а в Шипкоте нет, не выйдет, никак не выйдет. Конечно, если вы не слишком торопитесь, я могу спросить миссис Берджес, не поставит ли она для вас чайник, иногда, знаете, случается в сезон.

Майлз выдвинул совершенно справедливую догадку о том, что миссис Берджес является супругой смотрителя шлюза. Тщеславие нередко играет с нами эту дурную шутку: беседуя с незнакомцами, мы предполагаем, что им известна наша фамилия. Однако предложение превзошло все ожидания Бридонов и было принято незамедлительно, они заняли довольно прочные позиции, и оценка, вынесенная Анджелой саду мистера Берджеса, могла бы быть менее высокой, если бы ее не вынудила к тому красота увиденного. Пять минут — и она незаметно для себя уже просила у хозяина садоводческих советов. Миссис Бридон щедро расточала превосходные степени, окликала смущенного мужа, которому просто необходимо посмотреть на гвоздики мистера Берджеса, распустившиеся на две недели раньше их собственных. Она настолько увлеклась, что в конечном счете сам мистер Берджес, исполненный осознания важности последних событий, привлек внимание посетителей к тому, что послужило, так сказать, подмостками трагедии.

— Ах да, эта лодка, — сказал Бридон. — Невероятная история… Вам приходилось видеть такую дырищу в каноэ, которое напоролось всего-то на камешки?

— Нет, сэр, видеть не видел, прямо так вам и скажу. Про гоночные лодки не знаю, их ведь делают, чтобы скорость там, знаете, и прочее, но такие каноэ сработаны на совесть, если вы понимаете, что я имею в виду. Легкие, но прочные — вот так вот прямо вам и скажу, никак иначе; это качество дерева. Ну, во время паводка, не знаю, может, вы и разобьетесь, или если разгонитесь на стремнине. Но, понимаете, здесь нет стремнин, они есть только на Уиндраше[37], а если они повредили лодку на Уиндраше, интересно было бы узнать, как они дотащили ее сюда живую и здоровую?

— А когда лодка проходила шлюз, она, полагаю, была в порядке?

— Понимаете, сэр, мы не так уж обращаем внимание на проплывающие лодки, обычно нет. Дело в том, что их так много…

— Кстати, вы, скорее всего, не очень пристально рассматриваете и пассажиров? Наверно, ужасно, когда такое случается, приходится отвечать на кучу всяких вопросов — как выглядел джентльмен в лодке, да в каком часу точно они проплывали, и прочая, прочая.

— Интересно, что вы это говорите, сэр, потому что так уж случилось, что я точно знаю время, когда проходила эта лодка, и потому дал нужную информацию. Понимаете, сэр, этот молодой джентльмен сошел на берег, он хотел успеть на поезд в Шипкот. Я ему прямо так и сказал, надо, дескать, ему перейти по тому мосту, вон там, повыше; в общем, тогда он успеет на автобус, а автобус ходит от моста до станции. «О!» — говорит он, приятный такой господин. Так вот, значит, он говорит: «О, я хочу успеть на девять четырнадцать». Я ему говорю, что до поезда полно времени, а если пойти по тропинке, тут ходьбы меньше четверти часа, а сейчас, говорю, без пяти девять. А он говорит: «Черт возьми (простите, мэм), сейчас ровно девять». А я ему говорю, что сверяю время по радио, и показываю ему часы, вот как сейчас вам. Так и получилось, что я знаю время, когда они проплывали, вот так вот.

К удовольствию Анджелы, они уселись пить чай в маленькой поросшей плющом беседке, откуда открывался вид на реку. Миссис Бридон уже потеряла интерес к цели путешествия и воспринимала экспедицию как прогулку. Майлз, хоть и напустил на себя нарочито скучающий вид, задавал Берджесу исключительно деловые вопросы. Смотритель же, который не отходил от посетителей, был лишен способности установить впускные ворота своего красноречия на должную высоту.

— Ну конечно, вы видели того джентльмена на берегу; он сошел с лодки, так что вы хорошо его рассмотрели. Но вы же не можете описать другого, который оставался в каноэ. Однако все-таки труп, вас в любой момент могут вызвать на опознание.

— Нет, сэр, честное слово, людей, которые просто проплывают на лодке, не очень хорошо видно, особенно если они в шляпах, как тот. Вот первого я бы точно узнал. Он сказал, что хочет успеть на девять четырнадцать. О, говорю я ему, вы успеете на девять четырнадцать, если пойдете по тропинке. Он так и сделал, скажу я вам.

— И вы готовы показать под присягой, что в лодке действительно был другой джентльмен? — спросил Бридон. Все эти реминисценции, сопровождающиеся торжеством диалекта, становились несколько утомительны.

— Простите, сэр, а вы каким-то образом связаны с полицией? — поинтересовался Берджес с холодком подозрения в голосе.

— Боже упаси! — воскликнул Бридон. — Нет, конечно.

— Не хотел вас обидеть, сэр. Но, знаете, как оно бывает. Если приходит полиция и задает какие-то вопросы, то я готов на них отвечать. Конечно, то, что знаю. А что еще остается, правда? Но не мое дело что-то там из себя строить и болтать бог знает что, наводя полицию на всякие там разные мысли. Уверяю вас, я ничего не имею против полиции, я просто говорю, что если их дело искать, то они должны задавать вопросы, и тогда им надо говорить правду. Я чту закон, ей-богу, мне нечего бояться, и мне некого бояться, честное слово, но не очень-то хочется связываться с полицией, лучше бы как-нибудь без этого. Вот если бы вы, сэр, были из полиции и пришли бы ко мне и спросили: а был тот, другой, джентльмен в лодке? Ну, или как-нибудь так. Я бы сказал: конечно. Так оно и было, уж поверьте. Но поскольку вы не имеете к ним отношения, сэр, я, если позволите, скажу вам больше. Когда лодка проходила шлюз, один был в лодке, но долго ли он там был-то? Понимаете, что я хочу сказать? Долго ли он там был?

— Ну, если бы нам было что-нибудь известно, мы бы, конечно, сообщили газетчикам, не правда ли?

— Ах, сэр, одно дело знать, и совсем другое дело говорить, вон оно как. Видите ли, сэр, я самый простой, обычный человек и не строю из себя, будто знаю больше остальных, даю вам слово. Но, понимаете, у меня есть глаза. Вот о чем я толкую-то. Хоть тот молодой джентльмен и прошел шлюз на каноэ — к примеру, как вы, только не вверх по течению, а вниз, — так вот, он, конечно, прошел шлюз, но он лежал на спине, эдак развалившись, как будто спал, он не греб, не рулил, уж поверьте мне, сэр, просто пустил лодку по течению, а по ветру она, конечно, шла быстрее. А-а, дружище, подумал я, ты что-то задумал. Ты бы не притворялся, что спишь, не иначе как ты что-то задумал, вот что мне пришло в голову. Но все-таки я его не очень хорошо рассмотрел. Если джентльмен платит за прохождение шлюза, зачем мне на что-то там смотреть? Но вот пришло в голову, и все тут, вы меня понимаете. Он был какой-то ненатуральный, вот я о чем.

— И вы ничего не сделали?

— Нет, сэр, тогда нет. Но попозже, где-то через полчаса, а может, конечно, и через двадцать пять минут, я прошелся по острову глянуть на кур миссис Берджес, она их, с позволения сказать, выпустила. Так вот, сэр, помните чугунный мост, он был, когда вы подплывали, недалеко от шлюза? Такой пешеходный мост, потому что никакая дорога к нему не ведет, и не собирается там никто никакую дорогу строить.

— Да, помню, я обратил на него внимание. Соединяет остров с западным берегом. И что?

— Может, вы не обратили внимания, что ступени этого мостика бетонные, как и сам шлюз. Ну вот, значит, поднимаюсь я по этим ступеням, ну, которые со стороны острова, и что, вы думаете, я вижу? Следы, сэр, четкие такие следы, прямо как у Пятницы из той сказки. И я решил, что кто-то то ли купался, то ли шел на веслах и вымок, а потом оставил эти следы, ну, ногами прошелся. Конечно, сейчас вы там ничего не увидите, потому что они уже высохли. Но когда я шел, они были там, и всякий мог их увидеть, вот прямо так вот и тянулись.

— Необычайно интересно! А в какую сторону? Я хочу сказать, человек поднимался по мосту или спускался? И на другой стороне моста тоже были следы?

— Нет, сэр, только с одной стороны, вот прямо так вам и говорю. И внизу, сэр, пальцы ног смотрели в сторону острова. Поэтому я и спросил себя: а может, джентльмен остался в лодке?

— В самом деле, очень интересно! Но я никак не могу понять, как же он поднялся. Почему остались только следы человека, который спускался?

— Ах, сэр, это потому, что вы не очень хорошо помните мост. Он ведь очень крутой, сэр, а подпирают его чугунные опоры, они с обеих сторон стоят возле воды. И я спросил себя: а что мешало молодому человеку, стоя в лодке, ухватиться за эти опоры, подтянуться и взобраться на мост? Знаете, берега здесь крутые, а после дождливой ночи было слякотно; так что если бы он сошел на берег, то оставил бы следы там. А вот эти следы на ступеньках, знаете, ведь если бы я вышел на час позже, они бы испарились, и мы бы с вами ничегошеньки про них не знали.

— Так вы хотите сказать, что он вылез из каноэ, бросил его на реке и кратчайшим путем направился к дороге?

— Не просто к дороге, сэр, а к железной дороге. Если он пересек остров, ему надо было просто переплыть основное русло, и он бы оказался прямо на тропинке, которая ведет от тропы для бечевой тяги прямо к станции. Хотя, простите меня, конечно, он мог дойти и до запруды, как и первый джентльмен, и пройти по мосту, потому что оттуда тоже ведет прямой путь на вокзал, понимаете? Это все, конечно, мои, простите, сэр, предположения, ведь я его не видел, но вы ведь понимаете, когда у человека, если позволите, сад, он не может все время смотреть по сторонам, у меня всего-то навсего два глаза.

— Но любопытно, что, кроме вас, его никто больше не видел. Иначе об этом бы уже сообщили.

— Может быть, сэр, вы удивитесь, если узнаете, как здесь бывает пустынно, особенно ранним утром. Конечно, если он пошел длинной тропой, той, что начинается посередине острова, а не у моста запруды, не знаю, может, кто его и видел с фермы Спинакера; потому что тогда ему надо было пройти мимо фермы Спинакера — понимаете? — чтобы добраться до станции. Но если он пошел по короткой тропинке, той, что идет от чугунного мостика, так там точно никого не было, ни души. Погодите-ка, до того, как им появиться, шлюз прошел джентльмен в плоскодонке, я отлично помню, как пропускал его. Но он исчез из виду — понимаете? — еще прежде, чем я опять пустил воду в камеру.

— Анджела, нам пора. Мы слишком надолго оторвали вас от дел, мистер Берджес. Думаю, мне стоит заглянуть к миссис Берджес насчет чая, не так ли? Всего доброго. Полагаю, мы в скором времени еще вас навестим.

Однако Бридон тут еще не закончил. Едва они достигли места слияния канала с основным руслом, он подплыл к правому берегу и велел Анджеле грести медленно, чтобы он мог перемолвиться с обитателями фермы. Его встретили шумный пес, который, слава богу, был привязан к бочке, и немолодая женщина с резким, но добрым голосом. Чтобы завязать с ней беседу, не потребовалось особых дипломатических навыков. Она с ходу спросила:

— Вы за кисетом, сэр?

— О, так он у вас? — нашелся Бридон. По счастью, в подобных случаях у него была быстрая реакция.

— А как же? Мы его нашли. Моя Флосси углядела вчера на большом поле. «О, — воскликнула она, — а это что такое?» Но Флосси добрая девушка, она его не открывала, принесла прямо мне, а я, конечно, прибрала, на случай если кто-нибудь станет разыскивать. Этот, сэр?

И она достала довольно большой водонепроницаемый кисет, туго скрученный в трубочку. Взяв его в руку, Бридон тотчас понял, что там кое-что поинтереснее табака, но не видел причин объявлять об этом во всеуслышание.

— Я не был уверен, где обронил его, — сказал он. — На тропе для бечевой тяги?

— Да, сэр, именно там, где от нее отходит тропа. Я сразу подумала, что это, должно быть, уронил тот джентльмен, который шел вчера утром. «Ну, этот-то уж никогда не вернется за своим кисетом», — подумала я, потому что он невозможно как спешил, прямо-таки бегом бежал к поезду.

Бридон пожалел, что прикинулся человеком, который потерял кисет; теперь едва ли будет прилично интересоваться незнакомцем.

— Полагаю, это тот самый джентльмен, с которым я столкнулся вчера утром. Где-то около девяти. Молодой, темноволосый, без шляпы. Рад слышать, что он успел на поезд, поскольку вид у него был такой, будто он опаздывает.

— Наверно, тот самый, сэр.

Бридон не решился расспрашивать дальше. Он заторопился обратно, на ходу разворачивая кисет. Там оказалась фотопленка, которую использовали и скручивали явно неопытные руки. «Могло быть хуже, — подумал агент. — Могло быть намного хуже». И бросил пленку во внутренний карман.


— Ну как тебе загородная прогулка? — спросил он, исполнив нечто наподобие сальто и снова очутившись в лодке. — Вид у тебя заправской гребчихи, твой маскарад одурачит любого. Предполагаю, у Итонского моста нам предстоит услышать, что тело выудили из воды, а как оно там очутилось, не наше дело.

— Если ты еще раз подобным образом попытаешься запрыгнуть в лодку, выудят по меньшей мере два тела. Ладно, что ты скажешь о версии Берджеса? По-моему, она великолепна. Возможно, конечно, меня просто заворожило его красноречие. Но он, похоже, прирожденный сыщик. Слушай, а вы не могли бы махнуться с ним работой? Я бы взяла на себя сад, а тебе, думаю, по силам постоять, облокотившись на ворота шлюза, в ожидании, пока они откроются. Не сомневаюсь, для «Бесподобной» этот Берджес — самая настоящая золотая жила.

— О, разумеется, Берджес не прав от начала до конца. Ребенку и тому понятно: он нес бог знает что. Нет-нет, только не сейчас! Все вопросы после ужина. Мне нужно немного обмозговать это дело. Интересно, а в «Пескаре» есть такая штука, как темная комната?

Глава 6 Методом Архимеда

«Пескарь» из тех гостиниц, которые существуют только для людей, которые понимают, что такое жизнь. Снаружи она похожа на тысячи прочих: вам ничего не скажут ни поскрипывающая вывеска, ни скромное уведомление о наличии лицензии на перемычке двери, ни начинающийся у входа и уходящий в перспективу ряд дверей и коридоров, обещающих вам лишь давно привычное. Но пройдя вглубь, вы замечаете разницу. В столовой нет муслиновых штор, перед камином — защитного бамбукового экрана, на столах — пепельниц и солонок с нашлепнутой рекламой пива и минеральной воды, нет и громоздкого серванта с кучей ненужных кофейников. Столы здесь — из мореного дуба, вазы на них — современная керамика вызывающе оранжевого цвета, сервант — в самом деле Елизаветинской эпохи и не имеет никакого практического назначения, равно как и красующиеся на нем три большие оловянные тарелки, очевидно, угодившие сюда прямиком из какой-нибудь лавки древностей. Никаких тебе чучел животных за стеклом, слащавых картин с обстоятельными подписями в духе позднего девятнадцатого века, диковинных морских раковин на камине, набитых конским волосом диванов, допотопных музыкальных шкатулок. Красиво оштукатуренные стены ничем не увешаны; несколько нагревательных панелей и пара меццо-тинто — вот весь их декор; а еще открытые камины с начищенными до блеска подставками для дров, выстеленные плиткой полы, деревянные ведерки для угля, украшенные старинными резными изречениями. Словом, заведение в самом деле было в порядке.

— Это не гостиница, — ворчал Бридон за вечерней трапезой, — это какая-то ресторация старого мира, ужасно раздражает. От нас будто ждут, что мы вырядимся, как на званый ужин. Ни одного отдельного кабинета, где можно поговорить с глазу на глаз, только их так называемое «У камелька». Ни дротиков, ни салфеток на подголовниках кресел. Они думают, что пивная кружка — это такой предмет, который ставят на полку, чтобы им любоваться.

— Какая жалость, что у тебя совсем нет вкуса, — заметила Анджела.

— Вкуса? Кто же отправляется в сельскую гостиницу за вкусом? Это добро прибереги для собственной гостиной. А тут все должно, так сказать, вызреть: дедовы часы, которые действительно принадлежали деду, пианино — в пятнах и расстроенное до невозможности, искусственные цветы и всякое такое прочее. Неужели ты не понимаешь, что вот это все неестественно?

— Ладно, отключай искусствоведение и включай потихоньку мозги. Объясни, почему бедный старик Берджес не прав.

— Ах, вот ты о чем! Ну, во-первых, как я сказал уже утром, какой смысл в пробоине на дне лодки? Если он не утонул взаправду, но хочет, чтобы мы решили, что он утонул, почему не подстроил так, что лодка якобы перевернулась и ее залило? Обычно делают именно так.

— Удивляет только, что так редко. Но давай дальше.

— Еще одна несообразность: у Бертела было больное сердце. Его смотрел Тримейн, его смотрел Симондс, оба в этом разбираются. А Берджес решил нас уверить, что этот человек из лодки подтянулся на руках, взобрался на мост и затем, возможно, еще переплыл канал. И первое, и второе, и третье — все по отдельности — для человека с сердцем, как у Бертела, неплохое средство покончить с собой. Это подводит нас к следующему пункту — зачем вылезать из лодки именно здесь, так близко от шлюза? Пройди он еще полмили, до того места, где соединяются оба русла, мог бы просто пристать к берегу и отправиться на вокзал, ему бы вообще не нужно было перебираться на другой берег. Еще Берджес обнаружил следы босых ног. Ради всего святого, зачем Бертелу снимать ботинки и носки? Они пригодились бы ему на берегу. В-девятых и в-последних, если он затопил лодку именно там, прямо у шлюза, как ей, нахлебавшись воды, удалось проплыть еще три мили, прежде чем ее нашли в половине первого?

— И все-таки, судя по твоей реакции, эти следы имеют какое-то значение.

— О, не отрицаю, на мосту дело нечисто. Если, конечно, Берджес говорит правду, но мне не кажется, что у него богатое воображение. Я здесь исключительно для того, чтобы установить факт смерти или, если представится такая возможность, его исключить. Поэтому меня интересуют только затеи мистера Дерека Бертела. Но если бы я оказался на месте полиции и не был столь одержим, как она, желанием перво-наперво найти тело, а все остальное уже потом, я бы начал подумывать о затеях мистера Найджела Бертела.

— Но ведь у него безупречное алиби.

— Слишком безупречное, в том-то и беда. Чертовски похоже на алиби, если ты понимаешь, что я имею в виду. Он сходит на берег ровно за двадцать минут до поезда. Вовлекает смотрителя шлюза в разговор и узнает точное время, так что смотритель может под присягой показать не только, что видел его, но и когда именно. Через пару часов возвращается и заговаривает о времени с официанткой у барной стойки — она сама мне сказала. Затем проявляет некоторое беспокойство относительно своего кузена — а почему он, собственно, так беспокоится? Почему отправился на поиски, чуть не уверенный, что тот утонул? Идет, заметь, не один, а с незаинтересованным свидетелем, который сможет дать соответствующие показания. Ну хорошо, допустим. Только складывается ощущение, что поведение Найджела Бертела слишком похоже на алиби, чтобы быть правдой.

— Ты всегда подозреваешь человека, если у него крепкое алиби?

— Нет, но, черт побери, здесь мотив как на ладони. Похоже, он был не слишком привязан к своему кузену. И стоял вторым в очереди на наследство. Если будет доказана смерть Дерека Бертела, он получит пятьдесят тысяч. Однако действовать нужно было не медля, поскольку в сентябре Дереку исполняется двадцать пять и все деньги отходят евреям. Вообще-то говоря, за этот мотив нужно хвататься в первую очередь. Найджел Бертел — первый подозреваемый. И его алиби и впрямь должно оказаться из очень прочного материала. Хотя, повторяю, это не мое дело.

— Ты хочешь сказать, Найджел Бертел прокрался в лесистую часть острова, подкараулил кузена, убил его прямо на мосту, а затем затопил лодку — зачем? Думал, что она утонет и концы в воду? Ладно, затем он бежит на станцию и оказывается там тютелька в тютельку, чтобы успеть на поезд.

— Если так, то юный джентльмен должен страдать от жестокой простуды. Полчаса в поезде в насквозь мокрой одежде — тяжелое испытание даже для крепкого организма. Ты, кажется, забыла, ему нужно было переплыть основное русло.

— На это время он мог снять одежду.

— И прокатиться на поезде, как фавн, путешествующий третьим классом? Нет, и, пожалуйста, не рассказывай мне, что мужчины обычно плавают, поместив одежду на голову. Не спорю, мир знал таких умельцев, но я абсолютно убежден, что Найджел Бертел в их число не входит. Это вопрос практики. Давай лучше усовершенствуем твою версию, предположив, что он перешел по мосту у запруды, побежал по восточному берегу основного русла, разделся, переплыл на остров, прошел через лес и, перехватив своего кузена, когда тот проплывал мимо, убил его. Тогда понятно, почему на мосту остались следы босых ног.

— Но твои предположения почти не оставляют ему времени, чтобы проделать все это.

— В том-то и дело. И основное время требуется не на беготню, а на убийство. Приличное убийство не состряпать в долю секунды. Кроме того, зачем он поскакал на мост? Ограждения там не сплошные, он не мог за ними спрятаться. Конечно, если всплывет тело, мы узнаем причину смерти и тогда, может быть, что-нибудь прояснится с этим мостом. Сейчас тут ничего нельзя сказать. Но время! Ведь этот Бертел должен был действовать точно, как в аптеке. Допустим, он убил жертву. Допустим, потопил лодку. Но как ему могло хватить времени и на то и на другое?

— Майлз, ты, наверно, сочтешь меня полной идиоткой, но у меня идея.

— И я даже знаю какая.

— Спорю, не знаешь.

— Ну, говори.

— А потом ты скажешь, что так и знал. Сначала ты.

— А потом ты скажешь, что это и была твоя идея.

— Тогда напиши.

— Оба напишем.

Майлз нацарапал что-то на обороте конверта, Анджела на листочке из блокнота, и они обменялись документами.

— М-да, — сказал Бридон, — скорее всего, тебе не стоит связываться с преступным миром. Я читаю тебя как открытую книгу. Знаешь, эта твоя идея довольно остроумна. Должен признаться, мне самому она пришла в голову всего полчаса назад. Но не получается, сама ведь видишь, правда?

Анджела даже слегка обиделась:

— Кто толкнул лодку? Ты об этом?

— Нет, это-то как раз можно устроить. Но расстояние! Как ветер, если он случайно не оказался ураганом, может отогнать каноэ на сотню ярдов за десять минут? Никак не получается.

— Да, пожалуй. Проклятие, какая была светлая мысль. Ведь тебя она тоже посетила. Но ты же не собираешься выдвигать другие версии? Я знаю это твое ослиное выражение лица, когда ты хочешь казаться сфинксом.

— Я думал, у меня вообще не бывает на лице выражения.

— Еще как бывает, дорогой, без очков видно. Взять хоть сегодня, когда ты расплачивался за чай, мистер Берджес спросил у меня: «А что это он стоит у вас там в гвоздиках, как сфинкс?» Но, похоже, ты не намерен делиться своими мыслями, верно?

— По крайней мере до тех пор, пока они у меня не появятся. Знаешь, завтра, если тебе вдруг захочется оказать мне любезность, поезжай в Оксфорд, отдай в проявку вот эту пленку. Если тебе удастся уговорить их сделать это поскорее, да еще если ты постоишь там у них над душой, то, полагаю, сможешь предъявить снимки без фиксажа уже пополудни, правда ведь? А я тем временем проведу парочку экспериментов.

— Каких?

— Ну, что-то вроде самоутопления.

— Смотри не преуспей. А если преуспеешь, позаботься о том, чтобы тебя толково нашли. Крайне неприятно пребывать в неизвестности относительно своей вдовьей участи.

— Сложно рассчитать все до мелочей. Меня может отнести к бумажной мельнице, и тогда я вылезу оттуда в формате ин-фолио. Противно, наверно, когда объявление о твоей смерти печатают на тебе же самом, правда? Ну ладно, как насчет партийки в безик на сон грядущий? И почему ты не дала мне взять с собой настоящие карты? Эх, разложить бы сейчас пасьянс.


Само собой разумеется, Анджела на следующий день вернулась до обеда. У нее был крайне таинственный вид. Согласно давным-давно заключенному договору, они кинули монетку, кому докладывать первому. Жребий выпал Бридону.

— Ладно, — сказал он, — я провел утро весьма необычным для английских джентльменов образом. По большей части в купальном, с позволения сказать, костюме.

— Лучше, чем ничего, — прокомментировала Анджела. — Давай-ка сначала.

— Ну что, я доплыл на нашей лодке до шлюза, потому что именно туда они отволокли лодку Бертела, она лежит там пузом кверху. Я, естественно, попросил лодочника предоставить ее в мое распоряжение, чтобы как следует с ней позабавиться, но оказалось, что рабочее место ему дороже. Однако мы заключили с ним пари, и мне удалось выяснить то, что нужно, а именно: за сколько времени через отверстие в днище такого размера лодку заполнит вода.

— Ты хочешь сказать, он позволил тебе утопить лодку?

— Нет, мы спустили ее на воду и затопили, обвязав веревкой, чтобы потом вытащить. Я, конечно, постарался проиграть. Зато точно узнал, сколько времени нужно, чтобы наполнить лодку водой. Кроме того, за сколько времени в лодку набирается воды на дюйм и так далее. Разделавшись с этим, я испробовал метод Архимеда.

— Это как это?

— Ну, ты же помнишь Архимеда из латинской грамматики, который так сосредоточенно наблюдал за водой, переливающейся из ванны, что не заметил, как захватили его страну. Я занял позиции, где можно было раздеться, не нарушая приличий, надел свой роскошный купальный костюм, забрался в лодку и двинул по течению, изо всех сил черпая воду. Только не из лодки, а, наоборот, в лодку, если ты меня понимаешь.

— А откуда тебе было известно, сколько набрать воды?

— Все приблизительно, конечно. Но я довольно легко рассчитал время, зная, с какой скоростью набирается первый дюйм. Не помню, я тебе говорил, что в школе меня считали докой в математике?

— Дорогой, ты прошептал мне об этом на ушко, когда мы целовались на пирсе в Саутенде. И что тебе все это дает?

— Ну, например, какое расстояние лодка могла проплыть по течению при попутном ветре, если тонула с определенной скоростью. Далеко я не ушел. Кстати, довольно скоро я упал в воду, как и ожидал. Где теперь встретишь человека с совершенным вестибулярным аппаратом? Однако я благополучно доплыл до берега и, представь себе, оделся. Затем вернулся сюда, взял другое каноэ и повторил эксперимент — пустил нашу лодку пустой по течению, зачерпывая в нее воду. Так стало понятно, как далеко может проплыть лодка, прежде чем заполнится водой, если в ней нет тяжелого тела.

— Я все еще не до конца понимаю, к чему это все. Ты ведь не хочешь сказать, что точно знаешь, какое расстояние лодка Бертелов прошла на веслах от шлюза и сколько проплыла по течению? Или сколько точно она проплыла по течению до образования пробоины?

— Нет, но негативные результаты тоже результаты. Я, конечно же, еще проверил, с какой скоростью заполненная водой лодка движется по течению, если ей не помогает ветер. И потому рискну утверждать, что несчастный случай, или что оно там было, никак не мог произойти дальше определенной точки, хоть и несколько грубо рассчитанной. В противном случае у лодки не было бы времени доплыть до того места, где ее нашли. Иными словами, она не могла в указанное время проделать указанный путь от моста с этой своей пробоиной. Что с телом, что без оного.

— Значит, что бы ни произошло на чугунном мосту, лодка начала заполняться водой не там? Посмотреть, так ты пытаешься снять вину с Найджела Бертела.

— Ничего я не пытаюсь. Но мои эксперименты подводят к мысли, что он тут ни при чем.

— Какая досада. Видишь ли, мои эксперименты подводят к мысли, что Найджел Бертел тут очень даже при чем.

Глава 7 Фотоаппарат не лжет

Анджела достала шесть фотоснимков. Она выкладывала их поочередно и подвергла любопытство своего мужа жестокому испытанию, настаивая, что он должен хорошенько рассмотреть их все в определенной последовательности.

На первом снимке была запечатлена вывеска, на которой читалось название «Приходские новости», а под ней яркая киноафиша, предвещающая максимум остросюжетности с минимумом одежды. Очевидно, что к фотографии приложил руку человек с чувством юмора: два изображения были наложены друг на друга.

Второй снимок представлял собой увеличенное изображение особенно мерзкой горгульи, вероятно, с портала того же храма.

На третьем можно было увидеть небольшое стадо коров по колено в реке. Они смотрели в объектив с тем терпеливым любопытством, которое коровы демонстрируют при виде любой человеческой деятельности.

Четвертый снимок, также сделанный с реки, запечатлел узкий выступ суши, изобилующий садовыми цветами; над ними возвышалась фигура дюжего садовника — ниже пояса.

Пятый был снят криво, в полностью искаженной перспективе, но можно было различить уходящие вниз ступени, скорее всего каменные, на которых виднелись следы. Более или менее в фокусе оказались лишь следы посередине лестницы. Фотоаппарат, очевидно, накренился, как будто находился в руках крайне неопытного мастера. На этот снимок Бридон присвистнул.

Шестой снимок был выполнен с моста — вид на реку, на что довольно ясно указывало расплывчатое изображение в нижней части фотографии, очень похожее на железное ограждение. По центру, четко в фокусе, виднелась лодка, практически параллельно мосту, поперек течения. Вода, похоже, была слегка подернута рябью, посредине лодки перпендикулярно бортам лежало весло, однако его было не очень хорошо видно. На дне лодки вытянулся человек, колени его доходили почти до переднего планшира; склоненная набок голова покоилась на сиденье, из-под головы торчала подушка. Положение тела говорило о полном расслаблении, но поворот шеи и то, как туловищем прижало левую руку, наводили на мысль, что это не самая естественная поза для сна. Тень от шляпы почти полностью покрывала лицо, был виден только чисто выбритый подбородок. Заднее сиденье лодки пустовало; к нему было аккуратно прислонено второе весло.

— Он м-мертв? — положив руку мужу на плечо, спросила Анджела.

— Может, мертв, может, мертвецки пьян, может, наркотики. В любом случае тот, кто сделал этот снимок, хотел, чтобы мы решили, что он мертв. Не самое приятное зрелище. Надо признать, на первый взгляд похоже, как будто его кто-то… ну, укокошил, а потом снял.

— Какой кошмар. Отвратительное хладнокровие.

— Это необязательно убийца. Может быть, кто-то нашел его мертвым — вроде бы мертвым — и решил, что необходимо сделать такой вот снимок. Так или иначе, нужно отыскать его автора. Он может рассказать нам кое-что про Дерека Бертела, после того как его видел смотритель.

— А ты уверен, что снимок был сделан с моста? Хотя, конечно, вот же следы.

— Даже если бы не было никаких следов, на этот счет сомневаться не приходится. Ты не самым внимательным образом рассмотрела снимок номер четыре, в противном случае узнала бы нашего друга.

— О, так это мистер Берджес?

— Со шлюзом и островом все абсолютно ясно. Второго такого шлюза с таким же точно островом быть не может. Так ты утверждаешь, что все это бросает тень подозрения на Найджела Бертела? Интересно, какую ты выстроила версию.

— Да бог с ней, с этой версией, в таком случае он получается кромешный злодей. Впрочем, ты говорил, он такой и есть. Предположим, его алиби сплошное вранье, он вообще не садился на поезд, а добрался в Оксфорд на автомобиле… Если вообще был в Оксфорде. Нет, не получается… Где бы он взял автомобиль? Предположим — ради стройности версии, — он вообще не ездил ни в какой Оксфорд. Тогда у него здесь было полно времени. Он ждет, когда Берджес отвернется — а это не так уж сложно, — крадется по острову, заходит в лес, прячется в укрытии и подстерегает каноэ. Предположим, его кузен полуживой после наркотиков; насколько я понимаю, это вполне вероятно. Он оставляет фотоаппарат на мосту, проходит по берегу, снимает одежду и кладет ее так, чтобы потом можно было быстро одеться. Возвращается к мосту, подплывает к приближающейся лодке и… думаю, делает что-то такое страшное, прокалывает кузена шляпной булавкой… что-нибудь в этом роде. Потом плывет к мосту впереди лодки, забирается по опорам на мост и делает снимок. Затем, весь мокрый, спускается по ступеням, опять плывет к лодке, подтаскивает ее к берегу и одевается. Садится на корму и налегает на весло, как будто ничего не случилось. Потом привязывает груз к телу, проделывает дыру в днище, вылезает и дует к дороге, а может, к вокзалу в Уитгемптоне… Как-то не очень убедительно.

— М-да, фантазия разыгралась на славу. Но в одном пункте ты здорово ошиблась. Он снял следы до тела в лодке. Поэтому следы были оставлены до того, как он взобрался на мост, а не после того, как спустился.

— Черт, совсем забыла. Но тогда как объяснить, что следы указывают на то, что человек спускался, а не поднимался?

— Он шел по лестнице задом наперед. Вот, посмотри внимательно. Это следы пяток. Когда человек спускается по лестнице, вес приходится не на пятки, а на пальцы и подушечки. Эти же следы говорят о том, что он шел задом наперед.

— Но зачем?

— Возможно, чтобы запутать следствие. Более вероятно, потому что следы пальцев ног могли бы его выдать, но тут один шанс на миллион. Если у него, допустим, искривленные большие пальцы, это было бы сразу видно. Полагаю, мистер Уикстед может предоставить нам чудесный набросок стопы мистера Найджела Бертела. А пятки все, так сказать, на одно лицо, к ним метод Бертильона[38] не применим.

— Похоже на правду.

— Но вот еще что. Найджел, если это был Найджел, забирался на мост не из воды.

— Не понимаю, как ты до этого додумался?

— Видишь ли, когда человек вылезает из воды, с него капает. Какие-то капли непременно должны были попасть на ступени, а тогда они были бы видны и на фотографии. Но поскольку ничего, кроме следов ног, нет, ясно: их оставил человек без одежды, по меньшей мере без обуви, но он вовсе не вылезал из воды.

— А почему же тогда у него были мокрые ноги?

— Шел по высокой траве, которая не успела просохнуть после ночного дождя. Я предполагаю, ночью шел дождь.

— Почему?

— Потому что если ты внимательно посмотришь на снимок номер четыре, то увидишь вот эту лужицу.

— Боже, и что ты за человек!

— Так вот, Найджел — если это был Найджел, — скорее всего, припрятал одежду недалеко от моста, прошелся по мокрой траве и, сообразив, что мокрые ноги оставят следы, на которые, возможно, кто-нибудь обратит внимание, поднялся по лестнице задом наперед.

— Но я никак не возьму в толк, зачем надо было фотографировать следы.

— У меня нет оснований полагать, что он сделал этот снимок намеренно. Нам известно только, что он его сделал. Не знаю, как часто ты поднимаешься по лестнице задом наперед, но если заведешь такую привычку, то поймешь, что это не очень удобно. А если у тебя еще в руках фотоаппарат, то, потеряв на секунду равновесие, ты вполне можешь случайно нажать на кнопку спуска. Поняв, что ты это сделала, или решив, что ты это сделала, ты перемотаешь пленку на один кадр — с пятого на шестой. Мне не кажется, что пятый снимок сделан сознательно. Криво все, видишь?

— Вижу. Значит, сначала он сфотографировал свою жертву, а уж потом убил?

— Я вообще не уверен, что он убил так, как ты предполагаешь. Я думаю, что, сделав фотографию, он спустился по опорам с моста, положил фотоаппарат на борт и легонько подтолкнул лодку к берегу, туда, где оставил одежду. Потом оделся, сел на корму и принялся грести. Вряд ли он дырявил дно и оставлял кузена в лодке, чтобы тот утоп. Скорее, сначала он, привязав груз, его утопил, а может, спрятал тело где-нибудь у берега и лишь потом затопил лодку. Видишь ли, отверстие проделано с наружной стороны, не изнутри. Снаружи оно больше, а внутри довольно маленькое, меньше трехпенсовой монеты. Для этого ему пришлось втаскивать лодку носом на берег, а проще это сделать, когда она пустая. Кроме того, я уверен, что он не собирался рисковать — вдруг кто-то придет на помощь? Ему было нужно, чтобы кузен утонул как следует.

— Ты правда думаешь, что это Найджел Бертел?

— И да, и нет. Насколько нам известно, у него безупречное алиби. Но все-таки он в выигрыше, деньги отходят ему. Найджел мне нравится из-за буквы «Н» — ему это было Нужно. Найджел мне не нравится из-за буквы «Н», потому что его там Не было. Не знаю, как тут выпутаться. Старушка с фермы сказала, что джентльмен, который проходил тем утром, страшно спешил на поезд. Полагаю, тот самый поезд девять четырнадцать. Видимо, это был Найджел. Но что ему делать на ферме, если он шел от моста запруды? С другой стороны, как, ради всего святого, он мог успеть проделать все то, что мы хотим, чтобы он проделал? Все очень запутанно. По-моему, мне надо побеседовать с Найджелом.

— Я ослышалась или ты говорил, что это невозможно?

— Уже нет, у меня появился предлог. Я отнесу ему пленку, которую нашел в поле у реки.

— И попросишь его объяснить, что там вышло со снимками пять и шесть? Майлз, дорогой, обычно ты работаешь несколько тоньше.

— Ну зачем же? На пленке, которую я ему дам, номера пять и шесть выйдут мутными такими, понимаешь? Это случается сплошь и рядом.

— Но они не мутные.

— Не обостряй. То, что намудрил один фотограф-любитель, может повторить другой. Или другая. Ведь твой фотоаппарат делает снимки такого же формата? Прекрасно, мы едем в Лечдейл. Или в Криклейд.

Портал лечдейлского храма и оказался тем самым, который они искали. Больше времени ушло на то, чтобы найти нужную афишу. По счастью, ее не успели сменить.

— Необязательно повторять снимок в точности, — заметил Бридон. — Его легко будет убедить в том, что он допустил ошибку.

Поездка заняла около сорока минут; и часа не прошло, как Бридоны вернулись на реку и принялись разыскивать коров, которых в такой жаркий день, конечно же, потянет в воду. Для виду они проплыли чуть дальше Шипкотского шлюза, а на обратном пути завернули туда выпить чаю. Трудно было предположить, что Берджес будет повторно позировать, а Бридону было необходимо продублировать снимок. Для пятого и шестого кадров новой пленки фотоаппарат наклонили, и подделка была готова. В Лечдейле же Анджела предусмотрительно купила необходимые фотопринадлежности, и вечером пленка была достаточно успешно проявлена.

— Все снимки вышли великолепно, — заявила она, выходя из сымпровизированной темной комнаты и вытирая руки. — Только одно. Если это снимал не Найджел, он не удивится твоему предположению, что это он? А если все-таки Найджел, ты не спугнешь его, сообщив, где их нашел?

— По-моему, проблема не стоит выеденного яйца. Я скажу ему, что случайно нашел пленку и мне пришлось проявить ее, чтобы понять, чья она. Найджел может, конечно, ответить, что слыхом не слыхивал ни про какие снимки, но ему придется признать, что с моей стороны было по меньшей мере логично предположить, что снимки его, поскольку известно, что он плавал до Лечдейла. И конечно, рассказывая, где я нашел пленку, мне придется дозировать правду. Придется объяснить, что я заметил ее под живой изгородью недалеко от Шипкотского вокзала. Так он не поймет, о какой именно тропе идет речь. А если мне удастся принять особенно идиотский вид, он не заподозрит, будто что-то заподозрил я. Но, надеюсь, моих способностей хватит на то, чтобы что-нибудь из него выудить. Сегодня Архимед, завтра Макиавелли.

Глава 8 Ужин в профессорской

На следующий день просохшие снимки были готовы для проведения эксперимента. Бридон, однако, отложил визит в Оксфорд на вторую половину дня, повысив таким образом шансы застать нужного ему человека. За промедление он был наказан, угодив в Карфаксе в большой затор, а пока дюйм за дюймом протискивался вперед, с тротуара его окликнул дядюшка Роберт. Вопрос: «Какого черта тебя сюда занесло?» — был крайне бестактен, у Бридона не было ни малейшего желания разглашать свои намерения. Он избавился от дядюшки, лишь пообещав поужинать с ним в профессорской колледжа Солсбери, сказав, что Анджелу предупредит телеграммой.

В берлоге Найджела царил хаос, который достигается только одним способом: если вы сдираете старые обои и наклеиваете новые одновременно. Все квартирные хозяева Оксфорда тешат себя иллюзией, что сдают студентам «меблированные» комнаты. Учащиеся же поколение за поколением тактично элиминируют нежелательные декорирующие аксессуары. Надо ли говорить, что именно Найджел подчистую изъял все «вещицы», которые, по мысли хозяйки, обязан был лелеять? Однако теперь все столь дорогое его сердцу уродство было сметено со стен, французские романы стопками переместились на пол, лиловые шторы лежали сложенные, чтобы уже никогда больше не занавешивать окна, выходящие на Хай-стрит; мутные воды ремонта потихоньку затопляли комнату; «Пробуждение души» и «Повелитель Глена» готовились занять свои законные места, и посреди всего этого разгрома ожидался скорый расцвет аспидистры. Съезжающий жилец чем-то напоминал Мария на развалинах Карфагена[39], и Бридон поспешил принести извинения за неуместность вторжения.

— Отнюдь, — последовал ответ. — Жизнь была бы не в жизнь, если бы не вторжения. Вы же выпьете абсента?

— Нет, право, спасибо. Очень любезно с вашей стороны. Я, собственно, по поводу пленки, которую нашел позавчера у реки. Я, конечно, и представления не имел, чья она, поэтому пришлось ее проявить. Легко было понять, что фотографии сделаны человеком, который плыл по реке, и потом… газеты… известно, что вы путешествовали на лодке, я и подумал… может быть, вы ее и выронили. Мне в любом случае нужно было в Оксфорд, и я решил оказией к вам заглянуть.

В манерах собеседника сквозило некоторое колебание, но, пожалуй, не испуг, едва ли даже смущение.

— Жутко здорово с вашей стороны. Ужасно терять негативы, правда? Это ведь твое детище, как-то так… точнее, конечно, детище Аполлона. Они бесповоротны. Запечатлевают мгновения, а все мгновения бесповоротны.

Майлз подавил сильнейшее желание расхохотаться. Но он вовсе не собирался закругляться; ему нужно было по возможности произвести на молодого человека благоприятное впечатление, однако свет падал неудачно, рассмотреть лицо владельца французских романов было трудно.

— Полагаю, было некоторой вольностью проявить ее, но что оставалось делать? Боюсь, последние два снимка не удались.

Собеседник опять помялся, но трудно было понять, то ли он соображает, что может быть известно гостю, то ли подбирает очередную bon mot[40].

— Я не помню, что там было, — сказал он наконец. — Вы получили хотя бы мутный намек на смысл?

— Боюсь, они безнадежно мутные.

— Ну вот, очередное детоубийство Аполлона. Бог света, но поражает слепотой. Надеюсь, хоть коровы вышли? Я собирался увеличить этот снимок и подарить своей хозяйке, лучше с цитатой из Вордсворта.

На Вордсворте Бридон достал из кармана пакет и развернул его.

— Да-да, — продолжал Найджел, — церковь в Лечдейле! Фантазия, идея бедного Дерека. Видите ли, он обожал мутить воду с фотографиями. А-а, вот и горгулья — вылитый декан, я потому ее и снял. Только лучше бы шел дождь. Коровы, как я уже сказал, для хозяйки, это моя манера попроще. Но шлюз — chef d’œuvre![41] Смотритель шлюза в самом деле смотрит за шлюзом, в самом деле охраняет его. Он словно говорит: «Вы пройдете здесь только через мой труп». К тому же память, поскольку именно у этого шлюза мы расстались с кузеном. Вы замечали, как противно говорить о человеке, которого вы страшно не любили?

— А вот эти два снимка, последние, совсем нечеткие, видите? — отклонил Бридон приглашение свернуть с темы. — У вас, возможно, что-то с затвором. Если хотите, могу посмотреть. Я немного разбираюсь в фотоаппаратах.

Впервые за время беседы Найджел вроде бы насторожился.

— Что? Фотоаппарат? О, он упакован. Я даже думаю, уже ушел с багажом. Невероятно любезно с вашей стороны — вы ведь теперь вроде как крестный этих моих порождений. Право, оставьте отпечатки себе; я закажу еще. Как жаль, что вы отказались от абсента. Кстати, — вдруг резко сменил он тему, — где именно вы нашли пленку? Вы сказали, у живой изгороди?

— Вы как раз напомнили, простите, я кое-что забыл. Пленка была завернута в водонепроницаемый кисет, который, по всей видимости, также принадлежит вам. Вот он. Да, я как раз должен был встретиться с женой, понимаете, мы путешествуем по реке, так вот, она опередила меня и должна была подобрать у Шипкотского шлюза. И я шел к вокзалу по тропинке, которая ведет от запруды. Вы, может быть, помните, тропинки расходятся, одна ведет к запруде, другая на ферму. Так вот, я нашел кисет как раз у развилки, его почти не было видно в траве. Я, конечно, читал в газетах, что, расставшись с кузеном, вы сели на поезд в Шипкоте. И мне, естественно, пришло в голову, что, может быть, это ваша пленка.

— Так и есть, в самом деле моя. Видите ли, подходя к станции, я заторопился. Поезд уже стоял, а в таких случаях всегда кажется, что он вот-вот тронется — не знаю почему, ведь это идет вразрез со всем, что мне известно о пригородных поездах. Впрочем, не важно, я побежал, и пленка, должно быть, выскользнула из кармана. Слезы наворачиваются, как подумаешь — лежит там в кустах, сиротливо протягивая ручонки к приемному отцу. Со всеми своими непроявленными возможностями! Сердце разрывается.

— Да, интересное дело с этими пропажами. Ведь уже больше двух дней — не так ли? — как исчез ваш кузен, и ничего о нем не слышно, жив он или нет. Вы, надеюсь, простите назойливость незнакомца, но мне было бы чрезвычайно интересно узнать, каковы ваши предположения по поводу того, что произошло. Понимаете, кругом только об этом и разговоров, и было бы нелепо рассказывать, что я с вами встречался, и не иметь возможности сказать, что вы об этом думаете.

— О, лично я думаю, что он покончил с собой. Видите ли, ему больше ничего не оставалось. Он был разрушен до основания, обходиться без дозы уже не мог.

— Но пробоина в лодке…

— Ах, это… Ваш вопрос, пожалуй, затрагивает историю нашего семейства. Вряд ли Дерек хотел, чтобы его самоубийство обрело широкую известность. Видите ли, имеется некое состояние, наследником которого в случае его смерти становлюсь я. У Дерека было не самое богатое воображение, но он ненавидел меня почти что художественной ненавистью. Он хотел, чтобы решили, будто он просто исчез. И со свойственной ему неповоротливостью и занудством додумался до того, что лодке лучше исчезнуть тоже. Вот и проделал отверстие, чтобы она затонула.

— Очень интересная мысль. Очень. Но я, право, не могу долее отрывать вас от сборов. Вы, вероятно, завтра уезжаете?

— Если только они ничего не найдут, в противном случае начнется расследование. Мои последние деньки. Бедный, бедный Оксфорд!

— Можно я возьму конверт? Мне больше некуда положить снимки. Очень любезно с вашей стороны позволить мне сохранить их в память о нашей мимолетной rencontre[42]. Нет-нет, пожалуйста, не провожайте. Я отлично найду выход. Всего хорошего. — И, закрыв за собой дверь, Бридон добавил: — Если Провидение сотворит еще одного такого мерзкого червяка, я начну сомневаться в Его существовании.

Но он все же повидал Найджела и, на случай надобности, раздобыл отпечаток его большого пальца, так что дневные труды не пропали даром. А, несмотря на все заблаговременные проклятия по адресу дядюшки Роберта, вечер тоже прошел не совсем впустую.

Ужин в профессорской леденит сердце даже самого отважного человека, присутствующего на нем впервые. Конечно, тут вы избавлены от кошмаров, ожидающих вас за Высоким столом[43], вас не терзает подозрение, что пристальное внимание всех студентов нацелено исключительно на вас. Но научная атмосфера в профессорской тем плотнее, что объемлет столь малое пространство. Кто это рядом с вами, ведь вас не представили? Просто гость, как и вы, или преподаватель? Если преподаватель, возможно, в какой-то дисциплине он европейское светило, остается только выяснить, в какой. А равнодушные любезности, что изредка вам перепадают, не попытка ли сближения? А коли так, можно ли по их частоте или радушию судить о популярности пригласившей вас особи в здешних кругах? Дядюшка Роберт не являлся непременной принадлежностью профессорской, к тому же был занудой. Гостей он обычно приглашал под стать себе, а потому возобладала тенденция таращиться на них, не роняя лишних слов. И Бридон чувствовал себя помоечным, как стали говорить с недавних пор, котом.

Сначала беседа коснулась собачьих гонок, при обсуждении которых собравшиеся демонстрировали широту взглядов, объясняющуюся ограниченным знанием предмета. Одного весьма преклонных лет джентльмена пришлось убеждать, не без усилий, что электрическим был заяц, не собаки — он решительно отстаивал противоположную точку зрения, это было невыносимо. Солидные затененные лампы освещали помещение надлежащим светом, прежние поколения преподавателей насмешливо смотрели с портретов, как будто получая удовольствие от того, что подшучивают над преемниками; над ухом у вас раздавался шепот прислуги, свидетельствующий о стремлении доказать дельность, не опускаясь до сервильности. В изящных серебряных тарелках под разнообразными углами отражалось искаженное лицо соседа. Положение спасало вино, вино было отличное.

— Вас никогда не удивляла, — громко, с красивыми модуляциями, словно предназначенными для регулировки уличного движения, спросил старый джентльмен, что сидел напротив, — вас никогда не удивляла, Филмор, такая странная штука, что собаки, преследуя добычу, лают? Как будто природа поставила целью предупредить зверька о приближении врага. С точки зрения эволюции тут что-то не так, согласитесь. В дарвинистском мире больше всего кроликов поймает собака, которая лает тише остальных, а потому лай должен бы исчезнуть, не правда ли? Недавно на одном из этих конгрессов был сделан крайне любопытный доклад. Представьте, автор считает, что собаки лают, заглушая кроличий писк, чтобы другие кролики не знали, что надвигается катастрофа. Весьма оригинальная идея.

— Естественник? — тихо спросил Бридон.

— Нет, древняя история, — ответил дядюшка. — Некто Кармайкл. Вечно фонтанирует диковатыми идеями. Тараторит без умолку.

Тут, отвечая на какой-то вопрос, заговорил сосед Бридона с другой стороны:

— Да, оба из Волхва. Младший только закончил. Слава богу, избавились.

Интуиция, которая нет-нет да посещает нас всех, шепнула Бридону, что предмет беседы может представлять для него интерес. Он украдкой взглянул на соседа, лицо показалось знакомым. Сыщик внезапно понял почему: сходство с горгульей из Лечдейла было довольно отдаленным, но несомненным. Значит, это декан Симона Волхва, а речь, очевидно, идет о кузенах Бертелах.

— Самоубийство, полагаю? — послышался голос сотрапезника, сидевшего с другой стороны от декана.

— Вряд ли. У Бертела не хватило бы чувства гармонии так решить вопрос. Нет, полагаю, это в самом деле несчастный случай. Но, конечно, тут целый веер возможностей. Например, потеря памяти — говорят, он баловался наркотиками, так почему бы не объяснить случившееся потерей памяти? Может, бродит сейчас по округе. Не думаю, что колледжу стоит привлекать сыщиков для его поисков.

— Кстати, о сыщиках, — вставил мистер Кармайкл с другой стороны стола, — у меня был очень любопытный случай в связи с одним убийством. — (Поскольку история была изложена более подробно, чем обыкновенно рассказывал даже мистер Кармайкл, я не привожу ее и вкратце.) — … Что показывает, — заключил он, — как мы можем заблуждаться в наших суждениях. Если бы не это обстоятельство, я бы сказал, что дело Бертела не представляет никакой сложности, абсолютно.

— О, браво, Кармайкл, — поперхнулся его младший коллега, — вы сегодня в блистательной форме. Расскажите.

— Я неточно выразился. Правильнее было бы сказать, что легко понять, почему не удалось найти тело. Я понятия не имею, стал ли молодой человек жертвой несчастного случая, убийства, самоубийства или просто исчез. Но понятно, почему не нашли тело. Не там ищут.

— О, продолжайте! Где же нужно искать?

— Выше по течению от Шипкотского шлюза, не ниже. Если бы тело было там, его бы уже нашли. И если бы молодой человек бродил между Шипкотом и Итонским мостом, его бы тоже кто-нибудь увидел. Иными словами, все, что там произошло — что бы там ни произошло… короче, непременно случилось выше по течению, не ниже.

— Но старший Бертел находился в лодке, когда она проходила шлюз, — невольно вмешался Бридон. — Его видел смотритель.

— А я видел смотрителя. Знаете, обожаю такие штуки. Я спросил у смотрителя: «Вы можете показать под присягой, что молодой человек шевелился?» Конечно же, он не может. Он видел только фигуру мужчины в низко надвинутой на лицо шляпе. Следовательно, это был манекен. Ведь смысл пробоины в том, чтобы лодка утонула или хотя бы перевернулась, избавившись таким образом от груза. Таков был план. Зачем? Если бы в лодке находился труп, ну, и плыл бы себе спокойно. Если, конечно, это был не другой труп, но данное предположение я отметаю как неправдоподобное. Лицо и руки, несомненно, были вылеплены из мыла. Из чего была сделана одежда, не знаю. Но это непременно был манекен. В противном случае не имело никакого смысла его топить.

Бридон откланялся довольно рано под предлогом того, что у него не в порядке фары. «Нет, — подумал он, усаживаясь за руль, — мистер Кармайкл еще не в курсе всех возможностей, которые может предложить жизнь. Но мне нравится его критический подход. Так почему же все-таки злоумышленник решил затопить лодку?»

Глава 9 Отъезд Найджела

Когда Анджела спустилась на завтрак, ее муж стоял, склонившись над картой. Карандашом он подчеркивал названия прибрежных гостиниц и деревень, а при помощи полупенсовой монеты измерял расстояния между ними.

— Забавная игра, — сказала она. — А не рановато?

— Какая игра?

— Мне показалось, ты играешь в двинь-полпенни[44]. Так чем же ты занят?

— Может, для тебя это явится неожиданностью, но полпенни имеет дюйм в диаметре.

— Спасибо. Только не говори мне, сколько нужно трехпенсовиков, чтобы получить полкроны, иначе я закричу. Конечно же, я поняла, что ты измеряешь расстояния. Женская интуиция, знаешь ли. А зачем?

— Я решил сегодня на автомобиле объехать парочку прибрежных селений, посмотреть, где останавливались наши кузены. Может, удастся кое-что о них разузнать, например, был ли с ними, хотя бы ненадолго, третий. Я почему-то начинаю ужасно хотеть третьего.

— И ты везде собираешься пить пиво? Похоже, обратно поведу я.

— Господи, храни эту женщину, она думает, можно зайти в паб и заказать пиво в любое время дня и ночи. Нет, для визита, для расспросов нам нужно придумать предлог. Что это может быть?

— Скажи, что тебя зовут Кармайкл и ты хочешь удостовериться в наличии мыла у раковины.

— Не валяй дурака. Такого рода вранье у тебя обычно неплохо выходит.

— Не подлизывайся и не макай концом карты в мармелад. Конечно, можно набрать дешевые расписания поездов или что-нибудь в этом роде и прикинуться коммивояжером, якобы ты их продаешь, чтобы было что рассовать по кабинетам. Но так из них много не выудишь. Нет, дорогой, боюсь, придется сказать немножко правды. Вряд ли стоит плести чушь вроде того, что Бертелы что-то забыли, скажем, фотоаппарат — ведь мы знаем, что у них с собой был фотоаппарат. Ну, допустим, из вежливости нам позволят посмотреть в номере, который они занимали. Или в столовой, там, где они сидели. Нет, тебе придется побыть другом Найджела Бертела, который случайно проездом в этих краях. Ты не знаешь точно, где они останавливались, потому что Найджел Бертел сам хорошенько не помнит названия гостиниц. Может быть, что-нибудь такое? В общем, можешь даже выпить, если еще будут наливать.

Наконец план кампании был утвержден. Было бы скучно подробно пересказывать, где побывали и что делали Бридоны. Майлз довольно точно определил места вероятных пристанищ кузенов, справедливо полагая, что ночь перед исчезновением Дерека они провели в ближайшей к Шипкоту гостинице «Миллингтонский мост», что располагалась южнее шлюза. Повсюду супруги делали вид, будто выехали на обычную увеселительную прогулку; ничего особенного в их поведении не было. Единственное исключение составил как раз «Миллингтонский мост», куда после долгого дня на реке они прибыли поздно, около десяти часов, отказавшись от ужина.

— Они приехали очень поздно, я их вспомнила, когда вы упомянули фотоаппарат, потому что первый джентльмен спросил, найдутся ли у нас две комнаты, я сказала, что найдутся, но уже поздно. Понимаете, обычно мы в такое время не заселяем. И еще я спросила: а где второй джентльмен? «О, — ответил первый, — он забыл в лодке фотоаппарат и пошел за ним, на случай если ночью пойдет дождь». И дождь действительно был, настоящий ливень. Джентльмен поднялся в комнату, потому что, как он сказал, смертельно устал, а второй, дескать, подойдет минут через десять. Но десяти минут не прошло, даже пяти не прошло, как еще раз постучали. Это был человек с фотоаппаратом. «О, — сказала я, — вы тот самый второй джентльмен, вам третий номер». Лиззи проводила его наверх, и если тот джентльмен забыл фотоаппарат, то он должен быть там. Погодите, дайте вспомнить, этот джентльмен попросил поставить ему завтрак на подносе под дверь. Я так и сделала. А другой спустился к завтраку и оплатил счет. Я помню, как он прощался, но был у него с собой фотоаппарат или нет, точно не могу сказать. А другой джентльмен, должно быть, ушел раньше, потому что я не видела, как он уходил, и, конечно, фотоаппарат, скорее всего, взял именно он. Я сама убирала обе комнаты, когда они уехали, и, конечно, заметила бы, если бы они что-нибудь оставили, правда ведь?

Потом уже Бридон, который умел складывать два и два, пришел к выводу, что кузены поссорились, поскольку зашли и вышли из гостиницы порознь, но согласился с Анджелой: утренние поиски были не особенно результативны.

— Все это прекрасно, — сказал он, — однако что-то надо делать. Если это чудо еще живо, оно все время на шаг впереди и может сейчас находиться бог знает где. Кроме того, одна газета предложила читателям провести отпуск на Темзе и принять участие в поисках, так что завтра они все будут здесь.

Около шести вечера, когда супруги сидели на лужайке у реки, подошел гостиничный мальчишка с известием, что к мистеру Бридону посетитель. Тот едва успел встать, как посетитель явился собственной персоной.

— Лейланд! — воскликнул Бридон. — Так, значит, полиция начинает относиться к делу всерьез?

— Слишком поздно, как всегда. Как поживаете, миссис Бридон? И, как всегда, местная полиция обратилась в Скотленд-Ярд, лишь когда сама запутала тут все до полной неразберихи. Сначала они его упускают, потом дают ему четыре часа форы, а потом звонят нам — все, как обычно.

— Кого упускают?

— Ну как же, этого Бертела.

— Которого? Найджела?

— Его, голубчика.

— Найджела Бертела? Но я вчера его видел.

— Я бы предпочел, чтобы вы его видели сегодня. А он говорил что-нибудь про отъезд из Оксфорда?

— Сказал, что, вероятно, уедет. Но что же тут особенного? Он уже давно собирался. Надеюсь, он оставил адрес, где его можно найти?

— Бюро забытых вещей в Паддингтоне, вот и весь адрес. По крайней мере, туда отправились его чемоданы. А где он сам — Бог весть: может, в Уэймуте, может, в Бате, может, в Бристоле или, например, в Ньюпорте, да хоть в Кардиффе или Суонси. Во всяком случае, уехал.

— Тоже исчез. Ну и дела-а, — протянул Бридон.

— Знаете, это может быть семейное, — вызвалась помочь Анджела. — Вот, например, у нас в семье появляются, когда не надо, взять хотя бы дядюшку Роберта. Мистер Лейланд, а что вселяет в вас такую уверенность, что молодой человек решил сначала исколесить именно нашу страну?

— Если он сядет на почтовое судно, идущее в Рослэр, мы его перехватим. Хотя вряд ли. В Южном Уэльсе можно распрекрасно исчезнуть: куча мелких городков, поезда забиты, а местную полицию тревожит исключительно, как бы не вспыхнули беспорядки среди рабочих. В любом случае сейчас можно только попытаться выяснить, куда он направился, в остальном мы бессильны.

— Ну, наши передвижения вы проследили достаточно успешно, — заметила Анджела. — Кто вам сказал, что мы здесь? Я-то была уверена в нашем полнейшем инкогнито. Если нас, конечно, не выдал дядюшка Роберт.

— Видите ли, отдавая себе отчет в том, что рано или поздно дело попадет к нам, я поинтересовался им заранее. И, штудируя досье семейства Бертелов, наткнулся на «Бесподобную». Так что было ясно, что без Бридона тут не обойдется и что он на два-три дня меня опередит — дилетантам всегда везет. Поэтому я и направился прямиком сюда, чтобы спросить, не поделится ли он чем-нибудь со старым товарищем.

— Охотно, — откликнулся Бридон. — Милости просим. Любой информацией, какой я располагаю. Правда, едва ли мне известно больше, чем остальным. Проклятие в том, что мне известно слишком много. Достаточно, чтобы составить картину более сложную, чем она представляется на первый взгляд. Вы хотите найти Найджела Бертела. Прекрасно, могу сказать одно: насколько я понимаю, он не имеет никакого отношения к исчезновению кузена. Его там не было. Его просто-напросто не было на месте происшествия.

— Почему вы так решили?

— Видите ли, прежде чем лодке затонуть, кто-то больше мили на ней плыл. Или тащил ее волоком. В общем, каким-то способом переместил ее из пункта А в пункт В. В противном случае она никогда не прошла бы то расстояние, которое прошла, даже если предположить, что ее несло течением абсолютно по прямой, а каноэ в этом не замечены, они все время тычутся носом в берег. Чтобы лодка прошла путь из пункта А в пункт В, требуется по меньшей мере четверть часа. А через четверть часа, после того как лодка вышла из шлюза, Найджел Бертел был на Шипкотском вокзале или на подступах к нему. Стало быть, в лодке его не было. А если так, это должен был быть его кузен. Или кто-то третий. И тогда к исчезновению Дерека Бертела имеет отношение третий человек, не Найджел, понимаете?

— Вполне. Но это зависит от алиби. Вы проверяли, поезд пришел вовремя? Найджел Бертел действительно на нем уехал? Знаете, с поездами он на «ты». Потому-то сегодня и улизнул.

— А кстати, как это произошло?

— Ну что вам сказать… Полиции графства все-таки хватило ума держать его под наблюдением. Следом за ним на вокзал отправился полицейский. Найджел Бертел купил билет до Лондона, определил свой багаж — все, кроме ручной клади, — в Паддингтон и сел в вагон скорого поезда, отходившего в двенадцать пятьдесят две. Поставил саквояж на сиденье, а сам вышел на перрон. Соглядатай устроился в том же вагоне, в соседнем купе. Когда начали закрывать двери, Бертел купил газету и, не торопясь, вернулся в купе, невозмутимый, как копченая селедка. По всей видимости, он прошмыгнул в конец поезда и спрыгнул в тот момент, когда поезд тронулся. Потом прошел через заграждение, купил билет до Суиндона, забрал второй саквояж, который заранее где-то оставил, и сел на поезд в час ноль пять, направляющийся в Суиндон и Уэймут. Все это мы, конечно, выяснили задним числом. Соглядатай в соседнем купе не сразу заметил его отсутствие, искал по всему поезду и в конечном счете сошел в Рединге. К этому времени что-либо предпринимать было уже поздно. Не самый оригинальный трюк, но исполнен качественно — Бертел отыграл на все сто. Может, он учудил что-нибудь по дороге из Шипкота?

— Лучше вам самому проверить его алиби. Мне было затруднительно соваться с вопросами ко всем подряд. Шипкот такое захолустье, что, пожалуй, понедельник там еще помнят. Но то, что в указанное утро он приехал туда на такси не позже одиннадцати, абсолютно точно. А где ему было взять такси, кроме как в Оксфорде? И как ему было добраться от Шипкота до Оксфорда, если не на поезде девять четырнадцать? Боюсь, вы поставили не на ту лошадь.

— Да бросьте вы, ведь тут мотив — премиленькие пятьдесят тысяч! А бегство? Невозможно не подозревать Найджела Бертела.

— Последнюю неделю я только этим и занимался. Но вы еще не все знаете. — И пока Бридон делился с инспектором откровениями смотрителя шлюза, Анджела сходила наверх и принесла фотографии. — Так что, как видите, — заключил Майлз, — у меня были причины подозревать юного Найджела. Для этого даже не потребовалось всех мозговых извилин Скотленд-Ярда. Кому может понадобиться фотография мертвого Дерека Бертела, как не человеку, вступающему в права наследства после его смерти, если таковая будет доказана?

— Да, звучит убедительно… И действительно, как можно быть таким идиотом, чтобы потерять пленку? Она же для него бесценна. Похоже, он намеренно припрятал ее в кустах.

— Я тоже об этом думал, — кивнул Бридон. — И так тщательно упакована в водонепроницаемый кисет. Вы, вероятно, считаете, что план Найджела Бертела состоял в том, чтобы какой-нибудь прохожий нашел пленку, передал ее полиции, у которой, таким образом, появилось бы доказательство смерти.

— Примерно так. Хотя, знаете, доказательство не самое железное. И совершенно необязательное, если будет найдено тело. Или Найджел Бертел не предполагал, что оно будет найдено? Может, он похитил кузена? Но, черт возьми, зачем?

— Мы слишком торопимся приписывать Найджелу всякие мотивы. Ведь, судя по тому, что нам известно, это мог быть не он.

— А все-таки, как насчет алиби? Здесь он был в одиннадцать или около того. Почему же он не мог пройти по берегу, совершить убийство, вернуться на ту же лужайку и усесться с часами в руках, недоумевая, куда же подевался его драгоценный Дерек?

— Так-то оно так, но очень рискованно. Кто угодно мог заметить его отсутствие на лужайке. На другом берегу стояли палатки, там были люди, они могли видеть, как он уходил, и запомнить его. Если бы он выбрал тропу для бечевой тяги, то непременно прошел бы мимо лагеря бойскаутов. И наконец, простите меня, но он не заплатил за пиво. Это мне сказала официантка. А, понимаете, если вы заказываете напитки и не платите за них, все заведения имеют странную привычку замечать, когда вы пытаетесь улизнуть.

— И все-таки не стоит сбрасывать со счетов эту версию. Даже если у Найджела Бертела не было мотива — кто это мог быть еще? Кто еще там находился, кого можно было бы взять под подозрение?

— Куча народу. Работники фермы, например, или смотритель шлюза Берджес, хотя он не относится к числу сильных, молчаливых мужчин. Это человек скорее слова, а не дела.

— Но зачем случайному прохожему убивать Бертела?

— Если бы вы были знакомы с Найджелом Бертелом, вы бы не задавались таким вопросом. Любой случайный прохожий, едва лишь завидев это существо, тут же испытает непреодолимое желание его убить. Правда, его кузен необязательно такой же противный. Признаю трудность. Но, знаете, мне кажется, есть доказательства того, что в деле каким-то образом замешан третий.

— Какие?

— Старушка с фермы уверяла, что видела, как тем утром кто-то спешил на поезд. Этот «кто-то» был не Дерек Бертел.

— А почему это не мог быть Дерек Бертел, если он задумал трюк с исчезновением?

— Потому что у него не было времени там очутиться. Не было времени пройти на веслах целую милю, а он вряд ли пошел бы по суше. У него вместо сердца была такая мочалка, что он не пустился бы вплавь по основному руслу.

— Он мог перейти на другой берег по мосту.

— Несомненно. Но в таком случае поскольку он спешил, то пошел бы по тропе, ведущей от моста к вокзалу, той же, по которой шел Найджел. И тогда на тропе, ведущей мимо фермы, никто бы вообще никого не видел. Та же трудность поджидает нас, если предположить, что мимо фермы шел Найджел Бертел. У него было время пройти этот путь, но зачем? Ему там вообще было не по дороге.

— А он не мог специально свернуть, чтобы бросить пленку в том месте, где его якобы не было?

— Да, но почему именно в этом месте? Зачем, рискуя опоздать на поезд, делать крюк, когда можно где угодно перелезть через живую изгородь, срезать часть пути и пройти через ферму, бросив пленку где-нибудь на виду, чтобы ее сразу нашли? Как-то не очень-то похоже на мотив. Я вот думаю, не попытать ли вам счастья на ферме? Понимаете, я не мог как следует расспросить старушку, у меня не было locus standi[45].

— Попробую, и не только там. Нет, благодарю, на ужин не останусь. Штаб-квартира у меня в Оксфорде, чтобы можно было, не теряя времени, двинуть в любую сторону. Но завтра загляну. Ей-богу, Бридон, хорошо бы всегда иметь ваши мозги под рукой.

Глава 10 Противоречия

Дело Бертела по-прежнему заполняло газетные полосы. Но поскольку метод Лейланда, может быть, небезупречный в этой своей части, состоял в том, чтобы усыпить бдительность подозреваемого, в печати не появилось ни слова об исчезновении Найджела, хотя полиция и портовые службы были предупреждены. Зато было распространено описание Дерека и в качестве «официальной версии» принято, что несчастный молодой человек, страдавший, как известно, тяжелыми нервными расстройствами, по-видимому, потерял память и бродит где-то по округе. Ничто так не будоражит общество, как официальная версия. Ее достоинства и недостатки горячо обсуждали в клубах и поездах; повсеместно заключались пари; парикмахеры, когда об этом заходила речь, становились просто невыносимы; и даже дантисты, заткнув пациенту рот, предоставляли ему преимущество выслушать свое мнение по данному вопросу. Предчувствия Бридона более чем оправдались. К крайнему неудовольствию местных рыбаков, в субботу на берегах Темзы было битком сыщиков-любителей, слетевшихся сюда на велосипедах в поисках удачи; шлюзы наводнили пытливые обладатели плоскодонок и прогулочных лодок; из Оксфорда примчалось несколько дилижансов, и труды их владельцев были щедро вознаграждены.

Пропавшего джентльмена искали не только в верховьях Темзы и не только в окрестностях Оксфорда. Фотография открыла возможность всем нам, где бы мы ни находились, принимать участие в поисках преступников. Изюминку же этой забаве придает некоторая туманность, свойственная газетным фоторепродукциям: вам едва ли доведется встретить незнакомца, которого, напрягши воображение, вы не могли бы идентифицировать с разыскиваемым злоумышленником. Что касается младшего Бертела, полиция находилась в затруднении. Хотя Найджел увлекался фотографией, его самого, похоже, невозможно было заставить усесться перед объективом. В распоряжении властей находилась одна-единственная его фотография — в возрасте семи лет, а также футуристический набросок работы некоего друга из Челси, по которому трудно было с точностью определить, изображен ли на нем Найджел Бертел, другой мужчина, женщина или инфузория-туфелька. Но портрет Дерека имелся и был напечатан в тысячах газет с самыми обнадеживающими результатами. Предполагаемые Дереки были задержаны в Абердине, Эннискиллене и Бухаресте; все трое были отпущены под аккомпанемент пространных извинений. Прославленный медиум опубликовал статью, в которой утверждал, что Дерек мертв, но счастлив, в высшей степени счастлив. Увы, в тот же день его не менее прославленный конкурент заявил, что Дерек жив-здоров, однако потерял память. Популярность предсказаний — на непродолжительное время — упала.

Правда, эта всесветная шумиха ничуть не задевала лиц, имевших непосредственное отношение к делу. Более серьезным можно было счесть то обстоятельство, что несколько праздношатающихся джентльменов, по-видимому, решили, что долг чести обязывает их разгадать загадку, и без устали шныряли по округе. Один из них, некий мистер Эразм Кверк, поселился в «Пескаре» в четверг, вскоре после появления Лейланда, и Бридонам, похоже, предстояло жить с ним в тесном соседстве. Мистер Кверк был американец, о чем с избытком свидетельствовал наш общий язык в его исполнении. Внешний же вид, если не считать ритуальных очков в роговой оправе, намного уступал фонетическому своеобразию. Впечатление, складывающееся у нас о гостях мужского пола из Соединенных Штатов, всегда сводится к тому, что они красивые, крупные, с квадратными плечами и довольно властными манерами. Мистер же Кверк был немыслимо тощ и сутулился так, что еще чуть-чуть, и вам пришлось бы объяснять эту его особенность горбатостью. Очень бледное лицо было обезображено желтым пятном на левой щеке; волосы коротко подстрижены, обнажая небольшую тонзуру — предположительно следствие преждевременного облысения. Движения были умеренны; руки приклеены к подкладке пиджачных карманов, и — редкий дар среди его соотечественников — Эразм Кверк, казалось, испытывал решительную неприязнь к обществу.

Однако дать волю сей неприязни — к обществу там или к чему-либо еще — ему было не суждено. Анджела обладала безграничными возможностями сходиться с людьми. И что за беда, если эти люди были редкими занудами? Она коллекционировала зануд и имела бесценную привычку получать удовольствие от беседы, погружаясь в воспоминания, что дает возможность длительное время выносить тягомотину. Мистера Кверка удалось вытащить из его раковины, после ужина он послушно выполз. Усевшись в нестерпимо девственной гостиной «Пескаря», Анджела взяла в руки спицы, приняв, таким образом, вид радушного внимания, который придает только вязание, а Кверк пустился в безыскусные откровения. Оказалось, в Америке он состоит в Клубе детективов, условием членства в котором является написание криминальных историй, причем повествование нужно доводить до ареста. Эразм Кверк торчал в Берфорде, совсем недалеко, когда газеты осведомили его о загадке кузенов Бертелов, а упаковать пожитки и явиться на место действия было делом нехитрым. И американец пригласил Анджелу высказаться по вопросу о том, не является ли данное стечение обстоятельств невероятным везением. Он уже боялся, что с лупой излазит всю Европу и так и не поймает удачу за хвост. В Штатах все в восторге от применяемых здесь методов сыска. Мистер Кверк заверяет миссис Бридон, что за подробностями дела Бертела с величайшим интересом следят все газеты по обе стороны океана. Право, миссис Бридон не в силах до конца понять, что он испытывает, но, по его мнению, это просто потрясающе, что британская полиция позволяет всем неумехам-любителям совать нос в такие дела. Вот в Чикаго обычных людей держали бы за ограждением под дулом пистолета, это уж точно. Еще один пример знаменитого гостеприимства, которое всегда можно встретить в Великобритании.

Анджела выслушала монолог со сдержанным вниманием, но, когда американец задался вопросом, не обязан ли он столь приятной компанией, как мистер и миссис Бридон, недавно прогремевшей в этих краях трагедии, внезапно осознала необходимость самой предоставить собеседнику кое-какие сведения. Было бы нелепо отрицать, что Майлз интересуется делом Бертела — его ежедневные занятия тотчас выдали бы ложность такого утверждения. А потому она — боюсь, таково было ее обыкновение — нагромоздила полуправды: дескать, муж был шапочно знаком с исчезнувшим молодым человеком, кроме того, друзья по работе просили его, благо он вышел на покой, посильно посодействовать разгадке тайны. Майлз, боже упаси, здесь вовсе не на задании. И так она прошла узкое место, лишь по необходимости путая следы и лишь по необходимости снабдив собеседника информацией.

Мистер Кверк уверил Анджелу, что никоим образом не подвергает сомнению приоритет мистера Бридона, но почел бы за честь, если бы тот, не преступая рамок лояльности, проинформировал его, где именно предположительно произошла трагедия, поскольку, видите ли, не самая радужная перспектива частым гребнем прочесывать шесть миль по берегу. И если мистер Бридон по здравом рассуждении установил, где имело место упомянутое событие, мистер Кверк был бы чрезвычайно признателен, коли бы мистер Бридон с ним поделился.

— О, это никакой не секрет, — ответила Анджела. — Правда, место помечено не крестиком, а где-то шестнадцатью бойскаутами, которые целыми днями голышом ныряют в реку в надежде что-нибудь оттуда выудить. Если же по какой-либо причине их оперативные действия приостановлены, место легко узнать, поскольку прямо напротив стоит заброшенный лодочный сарай, единственный в своем роде. Если подниматься по реке, сарай будет справа, но проще пройти с другой стороны — там идет тропа для бечевой тяги.

На следующий день, незадолго до обеда, заглянул Лейланд. Они с Бридоном уселись поговорить на лужайке, а вернувшийся с утреннего моциона Эразм Кверк вместе с Анджелой наблюдал за ними из окна гостиной.

Лейланд и Бридон рассматривали что-то похожее на фотографии.

— Какая удача, что ваш муж разбирается в фотографии, — заметил мистер Кверк.

— Господи, откуда это вам известно? — искренне изумилась Анджела.

— Я не очень-то горжусь своей наблюдательностью, миссис Бридон, но, полагаю, в силах разглядеть пятна на руках человека, который недавно проявлял фотопленку.

Лейланд долго рассказывал о результатах своих разыскных действий, которые, впрочем, по большей части были отрицательными. На вокзале в Шипкоте вспомнили джентльмена, который в последнюю секунду вскочил в оксфордский поезд в девять четырнадцать. Кондуктор в Оксфорде вспомнил безбилетного джентльмена, ехавшего этим поездом, которому пришлось покупать билет в окошке кассы. Университетский швейцар вспомнил джентльмена, который явился сдавать устный экзамен на день раньше. Все они примерно одинаково описывали Найджела. То, что на указанном поезде приехал действительно Найджел, подтверждало и свидетельство квартирной хозяйки, которая столкнулась с ним в дверях, когда он заявился в свою «берлогу». Так что дальнейшие сомнения, по-видимому, были излишни. Не без труда Лейланду удалось найти даже водителя такси, который посадил пассажира недалеко от Карфакса и высадил у «Пескаря» «около одиннадцати».

— Выходит, алиби в порядке, — заключил Лейланд.

— Только, как я уже говорил, немножко слишком в порядке. Трудно избавиться от ощущения, что молодой человек продумал все до мелочей и приложил максимум усилий, чтобы оставить по себе память везде, где только ни появлялся. Все звенья цепочки на месте; он словно поставил себе целью подстраховаться свидетелями своих перемещений на каждую минуту дня. Но, возможно, я фантазирую. А еще? Вам удалось узнать, что он делал здесь с одиннадцати до часа?

Таковые сведения оказались менее убаюкивающими. Официантка в пабе помнила, как Найджел пришел. Она сказала ему, что в это время не может подать шерри-бренди, однако налила имбирного пива. Она не видела его на лужайке, хотя один раз спускалась туда передать сообщение, но в котором часу, нет, не помнит. Отдыхающие с палатками на другом берегу тоже видели Найджела, видели, как он кормил павлина, это было где-то между одиннадцатью и двенадцатью, точнее время не мог указать никто. Дальнейшие свидетельства о подозреваемом были не столь обстоятельны, кроме того факта, что в четверть, а может быть, в половине двенадцатого он заказал обед.

— Несомненно лишь одно: где-то в одиннадцать пятнадцать он кормил павлина, — мрачно подытожил Лейланд. — Тогда у него был час, чтобы быстро пройти по тропе, сделать то, ради чего он пришел, и вернуться.

— Но вы же так не думаете. Не думаете, что он пошел бы на такой риск. Вот это я как раз считаю настоящим алиби — естественным. Он не трубил на весь свет о своем местонахождении, например, не подошел к стойке ровно в двенадцать, чтобы заказать шерри-бренди. Знаете, у меня складывается впечатление, что до одиннадцати Бертел всеми силами старался очутиться там, где бы его кто-нибудь увидел, а потом, сдается, ему было уже все равно. Интересно, почему? Черт, мне кажется, тут что-то такое есть.

Лейланд покачал головой:

— Это все сплошная теория. Я зашел и на ферму, но там никто не мог описать незнакомца. Только старушка видела из окна верхнего этажа, как кто-то прошел по двору; она решила, что человек торопится на поезд. Чуть позже выглянула еще раз, посмотреть, видно ли облако паровозного пара, чтобы понять, успел ли все-таки незнакомец на поезд.

— А он ее видел? — спросил Бридон.

— Да, это довольно странно, но, судя по всему, видел, поскольку приподнял шляпу. Несколько необычное проявление вежливости для человека, опаздывающего на поезд.

— Именно. Видите, он везде пытается заручиться железным алиби.

— Затем я поговорил со смотрителем шлюза, который уверял, что в тот ранний час видел только мальчишку — разносчика молока и мужчину в плоскодонке, который проплыл прямо перед Бертелами. Больше он его не видел. На мой вопрос, прошла ли эта плоскодонка обратно, он отвечал неуверенно, вроде бы нет, но особо он не присматривался. Что же до каноэ, он довольно точно описал Найджела и убежден, что в лодке был второй, но тот лежал неподвижно, и голоса его Берджес не слышал, поскольку лодка стояла низко. Когда я дал понять, что тот, второй человек, должен же был пошевелиться, чтобы вывести лодку из шлюза, Берджес, который, по-видимому, если уж упрется, то ничем его не сдвинешь, принялся меня уверять, что лодку толкал первый, который якобы в это время был внизу лестницы. Так что больше он ничего мне не поведал, кроме, разумеется, открытия, сделанного им сегодня утром.

— Открытия? Утром? Что ж вы молчите?

— Припас на закуску. Да, судя по всему, Берджес совсем забросил сад и все свободное время ковыряется в речке такой длинной штукой, похожей на вилы, какие, знаете, бывают у лодочников. Так вот, сегодня утром он тыкал-тыкал этими вилами недалеко от острова, как раз под мостом, и скорее случайно, нежели намеренно, вилы вытащили из воды нечто вроде кошелька. Кошелек сорвался, но Берджес все-таки его нашарил. Вот, не угодно ли?

И Лейланд достал зеленое кожаное портмоне, явно предназначенное для хранения ценных бумаг. После пребывания в воде оно поблекло и покоробилось. Из внутреннего отделения инспектор извлек две пятифунтовые банкноты — именно их мистер Кверк ошибочно принял за фотографии. Больше в портмоне ничего не было.

— Чертовски интересно, — сказал Бридон. — Похоже, это выпало из кармана самого что ни на есть настоящего трупа. Потому что если никакого трупа не было и Дерек просто проделал фокус с исчезновением, то не составляло особого труда подбросить менее дорогостоящий сувенир, например, ботинок. А вот портмоне в самом деле выпадает из кармана. Но, конечно, доказательств, что это портмоне именно Дерека, у нас нет.

— Простите, но есть. Я телеграфировал в его банк и запросил номера всех банкнот, которые он снял за последние три недели. Там были эти номера.

— Уже теплее… Настоящие банкноты, и целых две. Это действительно похоже на непреднамеренный сброс балласта. И предварительно означает, что либо он встретил кого-то под мостом и портмоне выпало, например, в ходе схватки, либо именно в этом месте каноэ перевернулось, и тело оказалось в воде. Больше это никак не объяснить, если, конечно, у него самым банальным образом не прихватило сердце.

— Мне тоже так кажется. Заметьте, недалеко был найден кисет с фотопленкой.

— К вам какой-то мальчишка, сэр, — раздался вдруг голос хозяйки гостиницы.

Бридон, который не преминул завязать знакомство с бойскаутами, решил, что это кто-то из его неофициальных соратников. А значит, пахло еще каким-нибудь открытием. Извинившись перед Лейландом, он поторопился к выходу и с удовольствием отметил, что его предположения подтверждаются. Спутанные волосы означали, что посетитель только что вылез из воды, а беспорядок в одежде позволял заключить, что ее водворение на щуплое тельце служило лишь вынужденной данью convenances[46]. На лице посетителя светилась широкая улыбка, а в руке что-то темнело.

— Я нашел кошелек того господина, сэр, — сказал мальчишка.

Глава 11 Мистер Эразм Кверк

— Это скверно, — заявил Лейланд. — Не имеет ни малейшего смысла. И не говорите мне, что второй бумажник принадлежал не Дереку Бертелу, что его визитка была засунута туда исключительно, чтобы ввести нас в заблуждение. Номер этой банкноты на единицу больше, чем у одной из тех, что мы обнаружили в портмоне. Все три номера имелись на банкнотах, снятых им в банке две недели назад. Два кошелька, один у острова, другой недалеко от лодочного сарая, и визитная карточка Дерека Бертела… Господи помилуй, в чем его план? Или еще чей-нибудь.

— Нет, убейте меня. Я знал людей, которые носили по два носовых платка, или по две пары часов, или по две трубки, но никто и никогда — по два кошелька. Кроме того, даже если у него действительно было два кошелька, что нам это дает? Если только в самом деле портмоне не выпало в ходе потасовки или когда он на что-нибудь отвлекся, пока был жив, а бумажник выскользнул из кармана, когда тело погружалось в воду. Это самое правдоподобное из того, что я могу придумать, но все равно достаточно невероятно.

— В любом случае лучше, чем ничего, — отозвался Лейланд. — Невероятно, но не невозможно.

— Однако вы не улавливаете, в чем весь ужас. Берджес нашел портмоне под мостом, а пробоина появилась в другом месте.

— Почему вы так решили?

— Еще раз повторяю вам: каноэ с такой пробоиной, прежде чем в него наберется вода, проплывет всего несколько сот ярдов. А когда в него наберется вода, оно вообще практически стоит на месте, так как его сносит одним течением, не ветром. А течением его никак не могло отнести на это расстояние за это время, скажем, с половины десятого до половины второго. Так что в нашем безумном лодочном круизе придется выделить два разных эпизода: один у моста, где в воду упало портмоне, а второй ниже по течению, где в лодке образовалась пробоина. Черт подери, слов не хватает.

— Вот что я вам скажу. Мне начинает казаться, что нам совершенно необходимо найти Найджела Бертела. Дерек Бертел, может, жив, а может, и нет. Гоняться за ним — значит выставлять себя на посмешище. Но Найджел Бертел скорее все-таки жив и выкинул штуковину, которая доказывает, что совесть у него нечиста. Он, несомненно, может кое-что нам рассказать. Полагаю, мы должны все усилия направить на его поиски.

— Вы — может быть, но мне платят не за это. Даже если речь идет об убийстве, «Бесподобной» глубоко наплевать, кто его совершил. Моя задача найти Дерека. Но выходит так, что придется искать еще кое-кого.

— Кого?

— Человека в плоскодонке. Когда все произошло, он был недалеко. Ему стоило только срезать путь по суше, и он мог перехватить каноэ, которое шло на веслах черепашьим, с позволения сказать, шагом, если вообще кто-то орудовал веслом. После чего он с видом невинного младенца мог вернуться к своей лодке и направиться вверх по реке. Таким образом, хотя прямых улик нет, я утверждаю, что это возможный подозреваемый. Придется искать. Он должен был где-то взять напрокат лодку, где-то спуститься на воду, где-то сойти на берег. Или же он все еще плывет, по-видимому, выше по течению. Неплохо бы выяснить, кто это.

Именно на этом месте беседу прервал Эразм Кверк. Было не совсем ясно, что именно он успел услышать. Американец тихо прошел по лужайке, будто бы всецело поглощенный созерцанием пейзажа. Присоединился он к собеседникам явно не просто так. С прямодушием, благодаря которому американцы приобретают большинство друзей и наживают всех врагов, мистер Кверк приступил прямо к делу.

— Послушайте, джентльмены, — сказал он, — я прекрасно понимаю, что вы оба распутываете дело Бертела, даже не возражайте. Так вот, меня оно тоже весьма интересует. Я нахожусь не в таком выгодном положении, как вы, и знаю только то, что пишут в газетах. А в газетах, полагаю, публикуют только те сведения, которые вам нужно обнародовать. Так вот, я хочу сделать вам предложение и просил бы вас его рассмотреть. Может, я не владею всеми приемчиками, которыми вы тут пользуетесь, но имею диплом «Сыщик-А1», выданный Клубом детективов Америки, и смиренно силюсь подражать вашему великому Холмсу. И предложение мое заключается в следующем: если я смогу указать вам зацепку, на которую вы, джентльмены, при всех ваших поразительных достоинствах, не обратили внимания — заметьте, важную, которая наставит вас на путь истины, — то вы, джентльмены, позволите мне вместе с вами искать этого Бертела. Я бы с огромным удовольствием вел поиски вместе с вами, но, разумеется, если этот джентльмен связан с полицией, я не требую выдачи мне секретов, которые государство выдавать не хочет. Это просто-напросто разумно. Все, чего я прошу, это время от времени получать от вас подсказки, чтобы мы действовали в одном ключе и наши усилия не накладывались друг на друга. Не знаю, что вы на это скажете. Может быть, за мою назойливость вам захочется спустить меня с лестницы. Но если я хоть чем-то могу быть вам полезен, я к вашим услугам.

— Лично я не против, — ответил Бридон. — Но я, слава тебе господи, свободен. А вы что скажете, Лейланд?

— Я-то как раз не свободен. Но я не прочь давать мистеру Кверку подсказки, как он изволил выразиться, если увижу, что он на неверном пути, и если он действительно может чем-то поспособствовать прояснению дела и может это доказать. Речь не о сделке, мистер Кверк. Если вы в самом деле здесь и сейчас наведете нас на след, то я поверю, что неплохо иметь вас под рукой, и готов оставить вас при себе.

— Что ж, видимо, придется довольствоваться этим. Видите ли, я не утверждаю, что это важный факт, я ведь не могу соотнести его с другими подробностями — здесь, конечно, у вас преимущество, поскольку вам известно больше. Однако позвольте спросить, какие у вас имеются доказательства того, что последнюю ночь, перед тем как вроде бы исчезнуть, Дерек Бертел провел в «Миллингтонском мосту»?

— Господи, да почему же? — воскликнул Бридон.

— Я не могу сказать почему. Я только спрашиваю, действительно ли он там ночевал?

— Я имею в виду, что же заставляет вас в этом усомниться?

— Хочу надеяться, миссис Бридон не сказала ничего лишнего, но она поведала мне, что, судя по всему, эти кузены Бертелы не слишком-то друг друга любили. А также, что, по утверждению хозяйки «Миллингтонского моста», они появились в гостинице порознь, порознь позавтракали и порознь же ушли. Знаете, у нас в Штатах с большим вниманием относятся к проблеме свидетельских показаний; и один из наших выдающихся мыслителей в этой области отмечал, что необразованный человек всегда выдает вывод за факт. Так вот, предположим, в ту ночь в гостиницу дважды заходил один и тот же человек, второй раз сделав вид, что он другой человек. Разве не сказала бы эта женщина, что она поселила двух постояльцев? Мы ведь не знаем, видела ли она их вместе.

— Мне кажется, тут есть о чем подумать, Бридон, — сказал Лейланд. — Может, еще раз поговорить с хозяйкой?

— Пожалуй. Однако сначала пообедаем. Если это окажется правдой, провалиться мне на этом месте, если я что-нибудь понимаю, но попытаться, разумеется, стоит.

Увидев инспектора полиции, хозяйка гостиницы переполошилась и стала еще более словоохотливой. Первым делом Лейланд потребовал книгу постояльцев, что немало смутило бедную женщину, так как, подобно большинству владельцев сельских гостиниц, она не вела никаких книг с самого начала войны. Она подтвердила, что первый джентльмен постучал около десяти часов, но на крыльце было совсем темно, и она его как следует не рассмотрела. Вроде бы хорош собой, держался так прямо, говорил медленно, спокойно, растягивая слова.

— Понятно, это Найджел, — кивнул Бридон. — У него был с собой фотоаппарат?

На это хозяйка внимания не обратила. Но за спиной у него был мешок, вероятно, багаж. «Я поднимусь в комнату, — сказал он, — потому что очень устал. Нет, ужина не надо, однако премного вам признателен». Тогда хозяйка показала ему номер два, низкую комнату на втором этаже, которая выходит на задний двор, и номер три, прямо напротив, который во всех отношениях лучше, поскольку из окна открывается красивый вид на гостиничный двор. Женщина была уверена, что постоялец выберет именно его, но он во что бы то ни стало решил поселиться в номере два.

— Любопытно, — заметил Лейланд. — Если мистер Кверк прав, наш друг, вероятно, собирался вылезать в окно. Можно я обойду и посмотрю? Из комнаты, окно которой выходит на главный двор, не вылезти, не рискуя быть замеченным.

Окно комнаты номер два, несомненно, подтверждало эту версию. Оно было широкое и доходило чуть не до пола, а по крыше флигеля можно было без труда спуститься вниз. Хозяйка между тем продолжила рассказ. Второй джентльмен появился минут через пять-десять, она поняла, кто это, поскольку на плече у него висел фотоаппарат. Был ли он похож на первого джентльмена? Бедная женщина затруднилась с ответом, но вроде бы да. Голос? Но он почти не раскрывал рта, только «спасибо» сказал. Были ли у него с собой вещи? Вроде бы нет, но это ее не очень удивило, поскольку у первого джентльмена поклажа была такая, что хватило бы на двоих, огромный такой мешок. А первый джентльмен еще ходил по своей комнате, когда второй поднялся наверх? Ах, надо спросить у горничной, второго джентльмена провожала Лиззи. Позвали Лиззи, та не слышала шагов первого джентльмена, во всяком случае, не помнит.

— А он выставил в коридор ботинки? — спросил Лейланд.

Нет, оказывается, ни один из джентльменов не выставил обувь на чистку. Хозяйку спросили, обычно ли это для постояльцев. На этот вопрос ей тоже было нелегко ответить — кто-то чистит обувь, кто-то нет. Но у всех, кто путешествует по реке, у многих, во всяком случае, пляжные туфли или что-нибудь в этом роде, а зачем их чистить? Обе ли кровати были разобраны? Опять пришлось звать Лиззи. Да, спали в обеих кроватях, обе были ужасно помяты, и обе раковины использовали. Первый джентльмен ничего не говорил насчет завтрака, а второй попросил оставить поднос с чаем и двумя яйцами пашот на коврике под дверью. Поднос ему поставили в половине восьмого. Второй, то есть джентльмен из комнаты номер два, спустился примерно без четверти восемь. И он позавтракал? О да, выпил чаю и съел два яйца пашот.

— Боже милосердный, — сказал Бридон, — как же он впихнул в себя четыре яйца, утром-то?

— Те, что ему поставили под дверь, он мог выбросить в кусты, — предположил Лейланд. — Птицы расправились бы с ними недолго думая.

По словам хозяйки выходило, что постоялец из комнаты номер два быстро расправился с завтраком, оплатил счет и около четверти девятого ушел. Что же до номера три, никто не видел, как он выходил. Но счет был оплачен за двоих.

— А после этого у вас были постояльцы? — спросил Лейланд. — Или комнаты сейчас примерно в том же виде?

Нет, больше постояльцев не было: начало месяца, еще не сезон. Но Лиззи, конечно, убрала комнаты после отъезда тех джентльменов. Да, пожалуйста, можно подняться и посмотреть.

Лейланд и Бридон осмотрели обе комнаты, особое внимание уделив оконной раме в номере два, понадеявшись, что на ней сохранились следы человека, торопливо вылезавшего из окна. Но никаких царапин не было, и дело шло к тому, что сыщики, худо-бедно проведя что-то вроде следственного эксперимента, вернутся к «Пескарю» с выстроенной, проверенной, обоснованной, но недоказанной версией. Герои уже спускались вниз, когда — чуть ли не в первый раз — подал голос американец:

— Я очень робею, но все же дерзну вынести на суд компетентных следователей предложение: может быть, удастся обнаружить отпечатки пальцев? Наши американские специалисты утверждают, что, если на руках человека были частицы, например, жира, то отпечатки пальцев, даже незаметные невооруженному глазу, могут сохраняться в течение многих дней. Я же со своей стороны обратил внимание, что гостиничная прислуга в вашей стране не всегда самым тщательным образом убирает комнаты. Если у вас имеется с собой какой-нибудь порошок, я бы предложил проверить графины в комнатах.

Предложение было из тех, что принимают только с горя, но за неимением лучшего к нему прислушались. Результат превзошел все ожидания: на каждом графине обнаружилось по меньшей мере по одному отпечатку большого пальца, довольно четкому. Когда Лейланд поднес их к окну, чтобы сравнить, воцарилось напряженное молчание. Для сомнений не могло быть никаких разумных оснований — отпечатки были идентичны. Графины аккуратно упаковали и прихватили с собой в качестве победных трофеев.

— Мистер Кверк, — сказал Лейланд, — убейте меня, если я знаю, что делать с вашим открытием. Но вы полностью подтвердили вашу догадку, а потому я надеюсь, вы не бросите это дело. Я готов давать вам, как вы их называете, подсказки — в пределах разумного, конечно. Полагаю, вы не планируете уезжать из «Пескаря»?

— Вы всегда найдете меня там, пока дело не будет закрыто, инспектор. Не знаю почему, но настоящая детективная история не отпускает человека, он не может бросить ее даже при желании. Я пробуду здесь еще около двух месяцев, и «Пескарь» меня вполне устраивает. Не говоря уже о компании.

— Бридон, — сказал Лейланд, — все это время вы были немы как рыба. Не иначе как до чего-то додумались и на пути к решению.

— Ну, до цели еще довольно далеко, — весело отозвался Бридон. — Но я люблю неожиданные затруднения, которые не имеют отношения к делу. А данное затруднение, судя по всему, не имеет к нему ни малейшего отношения.

Глава 12 Тайна острова

Бридон был молчалив, пока не остался наедине с Лейландом.

— Предоставляю вам решать, — сказал он, — в какой степени вы намерены довериться мистеру Кверку. Мне же остается сообщить вам, что я в свое время раздобыл отпечатки пальцев Найджела Бертела, чему сегодня ужасно рад. Когда я заходил к нему показать те фотографии, то постарался сделать так, чтобы он взял в руки конверт, где они лежали, и потом вернул его мне. По возвращении я тотчас сфотографировал отпечатки, вот снимок. Если меня не подводит память, полагаю, они те же, что на графинах.

Предположение полностью подтвердилось.

— Ну что ж, — сказал Лейланд, — по крайней мере, мы имеем факты. По вашим словам, до той ночи кузены Бертелы не расставались. А ночь на понедельник Найджел Бертел провел в «Миллингтонском мосту» один, изо всех сил постаравшись сделать так, чтобы все решили, что Дерек тоже там был. Например, ему пришлось потрудиться, чтобы смять постельное белье в комнате три.

— И не впадайте при этом в распространенное заблуждение — невозможно как следует измять постель за десять минут. Это, знаете, в книжках, а в жизни, чтобы кровать выглядела так, будто на ней спали, нужно полежать не меньше часа, а то и больше. Думаю, Найджелу Бертелу пришлось всю ночь разрываться между двумя комнатами и двумя кроватями. В ту ночь он, конечно же, вылез в окно и еще раз зашел в гостиницу, представившись человеком с фотоаппаратом. Ведь у него была репутация приличного актера, что бывает среди любителей. Утро застало его в комнате номер три. Дверь в комнате два он запер, когда перебирался из одной кровати в другую. Потом притворился, что съел завтрак, умылся сначала в третьей комнате, затем во второй, уложил вещи, спустился, съел второй завтрак, оплатил счет и ушел. Неплохая ночная вахта. Но зачем?

— Может, я идиот, — задумчиво проговорил Лейланд, — но мне кажется, я подбираюсь к разгадке. Изложу-ка я вам свою версию вчерне, интересно, что вы скажете. Я исхожу из твердо установленного факта — покамест чуть ли не единственного твердо нами установленного факта: в ночь на понедельник Найджел Бертел сознательно притворялся двумя людьми, хотя на следующее утро, когда они продолжили путь, кузен точно был с ним. Единственный убедительный мотив, которым можно объяснить фантастические действия Найджела, тоже фантастический. Он действовал так, желая, чтобы все подумали, что Дерек Бертел жив. Между тем как в действительности тот был уже мертв. Значит, он убил своего кузена в воскресенье.

— Оригинально, вне сомнений. Вы хотите сказать, он оставил тело в лодке и привязал ее в таком месте, где бы ее вряд ли нашли?

— Возможно. А возможно, затопил тело в таком месте, откуда мог легко его достать. В любом случае поскольку до тех пор они во всех гостиницах останавливались вдвоем, Найджелу нужно было создать впечатление, что и в «Миллингтонском мосту» ночевали два джентльмена. И, как нам известно, ему это удалось. Но в целях предосторожности он этим не ограничился. Он решил проделать с телом кузена старый трюк Сида[47], то есть разыграть перед смотрителем шлюза сцену, будто тот жив. Найджел положил труп на дно лодки в позе спящего или находящегося под воздействием наркотиков человека и спокойно подплыл к Шипкотскому шлюзу. На его счастье, вода стояла высоко. В противном случае смотритель вышел бы на мост, чтобы повернуть лебедку, и взгляд его упал бы прямо на лодку. А так он только открыл ворота, причем сделал это, по обыкновению всех смотрителей шлюзов, повернувшись спиной к публике.

— Да, Найджел рисковал. Но, как вы уже сказали, фортуна была к нему благосклонна.

— Вторая, нижняя, шлюзовая камера особой опасности не представляла. Поворачивая лебедку, смотритель опять стоял спиной, к тому же уровень воды быстро понизился, и Берджес лодки не видел. Затем Найджел, стоя над камерой, якобы завел разговор с безжизненным телом. Ответов слышно не было, но это не вызвало у смотрителя подозрений; шум воды, стены камеры — он едва ли мог услышать второго собеседника. Но оставался непростой вопрос: как аккуратно вывести лодку из шлюза, если пассажир мертв? Этот вопрос Найджел решил, надо признать, блестяще: он сделал вид, что в последний момент спохватился, будто забыл фотоаппарат или что-нибудь в этом роде, ринулся к лодке вниз по ступеням и, находясь вне поля зрения смотрителя, подтолкнул каноэ. Этого оказалось достаточно, чтобы лодку вынесло в реку, а там ее подхватил ветер. Затем наш герой занялся своим алиби.

— А тем временем…

— Тем временем… Знаете, я привыкаю к мысли о третьем человеке, только думаю, что это сообщник, который должен был каким-то образом избавиться от тела, отплыть подальше от Шипкота, затопить лодку и убраться восвояси.

— Вы полагаете, избавившись от тела, сообщник поплыл дальше?

— Именно. Понятно, что в утренние часы река, берега пустынны. Но все-таки никто не мог гарантировать, что не будет ни души. А если бы лодку увидели, нужно было, чтобы в ней находился только один человек. Тогда любой случайный прохожий впоследствии присягнул бы, что это был Дерек. Случайные прохожие всегда присягнут вам в чем угодно. А потому эту задачу сообщник выполнял один, и не важно, сколько человек его видели — кроме того момента, когда он топил лодку. Это, как вы понимаете, означает, что он должен был где-нибудь оставить тело, причем в таком месте, где бы его не нашли.

— Ну да. Кстати, вы ведь тоже думаете, что они собирались спрятать тело, а не ждать, пока его вытащат из воды?

— Я вам об этом и толкую. Бывает, конечно, что утонувших так и не находят, но вероятность невелика. Так что если, обшарив дно, наше тело не найдут, скорее всего его там просто нет. И только потому, что Найджел и его сообщник — назовем их так для простоты — не хотели, чтобы его нашли.

— Замечательно. Едем дальше. Это, в свою очередь, означает…

— … что осмотр тела все покажет; на нем обнаружатся следы либо насилия, либо чего-то еще, что не очень понравится коронеру. Стало быть, тело нужно было временно припрятать. Сообщник не мог перенести его к себе в лодку, Найджел не мог взять его с собой в поезд. Можно было его утопить, а затем достать, но это трудно. Проще спрятать на суше, до того как появится возможность окончательно от него избавиться.

— Но ведь у них было не очень много времени. Часа через четыре уже начались поиски.

— Именно. Тем важнее было выбрать место, где не будут искать. И потому я склоняюсь к мысли, что тело спрятано на острове. Вы, конечно, помните, в северной части острова — не там, где шлюз, — густой лес, заросли папоротника, подлесок. Искатели работают вдоль берега до шлюза, углубляясь в обе стороны на мили. Но на острове они как раз искать не будут, исходя из того, что если Дерек потерял память или просто дал деру, то сейчас он уже далеко-далеко. А правда, хоть кто-то осматривал остров?

— По-моему, нет. Однако вот что нужно учесть: если труп спрятали на острове, его потом очень трудно оттуда вызволить. Туда практически невозможно пробраться незамеченным, что по суше, что по воде.

— Вы правы. Но они вполне могут воспользоваться тем, что идут поиски. Во всяком случае, Найджел вроде как в понедельник допоздна искал тело. А что, если он знал, где оно? И нашел? А найдя, поспешил от него избавиться?

— Да, неплохо бы там посмотреть. Или вам непременно нужно в Оксфорд? Если вы умеете обращаться с веслом, нам не потребуется много времени, чтобы добраться туда по воде, это упростит задачу.

— Мы что, отправимся вдвоем?

— В каноэ я третьим не сяду. Анджела непоколебима в своем намерении на пару дней наведаться домой. Ей почему-то взбрело в голову, что дети обрадуются матери. А в том, что мистер Кверк согласится принять участие в этой операции, я сильно сомневаюсь. Ограничимся нами двумя.

Безветренная река под безоблачным небом была сказочно красива. На малейшие движения прохлада водной глади отзывалась нежной рябью. Ровный вечерний свет подчеркивал умеренный контраст между красноватым грунтом берега и его зеленым обрамлением. Над прямым и недвижным, как стражники, камышом вдалеке виднелись верхушки деревьев. Ласково журчала вода под ногами коров на мелководье, урчали уборочные машины, галдели, прорезая тишину, дети. Непереносимо сладкие запахи мяты, таволги, разбросанного сена смешивались с самой нежной из всех сред — ароматом чистой речной воды. Река, то сверкая в солнечном свете, то таинственно темнея в тени деревьев, казалось, перешептывалась с легкими ударами весел. Природа словно решила забыть о случившемся и жить как ни в чем не бывало. Лишь драги, попадавшиеся время от времени, напоминали о прошлом и своей печальной миссии.

Наконец показался остров. Игра солнечного света и кружевных теней придавала ему налет призрачности. Мы островитяне, а у островитян, должно быть, такой состав крови, что при виде острова они испытывают ощущение некоей прелести и тайны; островная кровь дает себя знать, когда мы строим замки из песка, всякий раз, когда видим окруженный водой остров. А еще на озере, на реке, ведь тут грань между водой и сушей столь зыбкая, недостижимый берег столь близок. Кто, хоть раз увидев остров на Темзе, не населил его в своем воображении веселыми и кровожадными разбойниками или пугливыми тенями забытых племен? При приближении к острову Шипкот вы, вероятно, вспомните, что в южной его части, покоренной заботами прилежных человеческих рук, переброшены мосты. Но иллюзия продолжала будоражить воображение: казалось, далекий, священный остров не затронут ежедневными домогательствами окружающего мира.

— Вот здесь, я думаю, — сказал Лейланд. — Именно тут Берджес нашел бумажник. По его словам, он лежал прямо на берегу — как будто его кто-то вышвырнул из лодки. Или что-то. Но на берегу вроде никаких следов?

Однако первое впечатление оказалось ложным. Едва сойдя на берег, искатели увидели в папоротниковых зарослях четкий след, причем, как не без волнения констатировали они, след, какой не оставит случайно прошедший человек. Тут по папоротнику явно тащили тяжелый груз. Несколько ярдов след тянулся вдоль берега, а потом, огибая преграду из нависающих над водой кустов, поднимался по склону и уходил в глубь острова, в самую гущу папоротниковых зарослей. Оголившаяся глинистая земля была словно взрыта неровностями какого-то массивного предмета. Но определить точное направление было нелегко, как будто человек, протоптавший тропу, не мог решить, куда идти. Это были какие-то бесцельные (или же, напротив, целенаправленные?) вихляния. След обрывался почти в самом центре острова, где густо росли деревья. На ковре из папоротника виднелась вытоптанная глина, так и не просохшая под защитной тенью ветвей. Тут, похоже, груз опустили, поскольку на земле была явная, хоть и неопределенной формы вмятина. Бридон и Лейланд подошли поближе, пытаясь разглядеть более четкие следы.

— Смотрите! — воскликнул вдруг Лейланд.

Рядом с тем местом, где опустили груз, виднелось небольшое углубление, которое невозможно перепутать ни с чем. Это был след от пуговицы; судя по размеру, пуговицы от пиджака.

— Мм… — промычал Бридон. — Не похоже, чтобы эти следы оставил живой человек.

— Надо быть идиотом, чтобы прилечь отдохнуть или соснуть в такой сырости, вы согласны? Ревматизм обеспечен. Вон сколько папоротника, если он хотел соорудить себе постель. Нет, здесь лежало — по крайней мере, здесь тащили — мертвое тело.

— Если это был Дерек Бертел, то не важно, лежал он или его тащили. В любом случае состояние его здоровья не позволяло ему принимать подобные грязевые ванны.

— А что потом? Его отнесли обратно или?.. Нет, смотрите, след тянется дальше. Но тут уже не волокли. Значит, на чем-то несли. Хотя, знаете, я не вижу следов двух пар ног. Должно быть, они старались идти след в след. Ну-ка…

Дальше след уже не вихлял, точнее, изгибался только на крутых подъемах. Он шел вниз к основному руслу и выходил к поросшему травой месту у самой воды. Остальной берег был вязким, глинистым, и следы подводили прямо к четкому углублению, который оставляет нос лодки, на большой скорости севшей на мель.

— И что дальше? — спросил Лейланд.

— Излишний вопрос. Они не стали бы нести тело обратно к воде, чтобы его нашел первый же поисковик. Они не клали тело на берег, иначе его пришлось бы тащить по открытой местности. Они поднесли труп к запруде, волоком перетащили лодку с телом в канал, проплыли немного вверх и сбросили тело в воду, разумеется, привязав к нему груз. Заметьте, не на том участке реки, что находится на попечении Комитета по охране Темзы, не с той стороны от шлюза, где стали бы искать Дерека Бертела.

— Ничего себе задачка… А если посмотреть у запруды?

— Бесполезно. Там твердый грунт и мягкая трава, следов не будет. Кроме того, там перетаскивают лодку все, кому неохота платить за проезд. Мне неловко признаваться, но на прошлой неделе я сам так поступил. Точно так же, как и они. Точно так же, если они не полные ослы. Вопрос только в том, сможем ли мы обшарить дно выше шлюза, не навлекая на себя подозрений в легкой степени безумия.

Глава 13 Слежка

Следующий день Лейланд решил посвятить розыскам человека в плоскодонке. Бридон, который предпочитал относиться к работе не слишком серьезно, ограничился тем, что просмотрел записи инспектора с предварительной информацией по делу. Для пользы читателя не будет лишним привести некоторые из них.


Родственники (которые живы):

1. Миссис Чарльз Бертел, в замужестве Хэверфорд, вышла змж за Юлиуса Хэверфорда (513, 24-я Западная улица, Айдахо), америк. юриста. По заключении брака жила в США. Найджел Б. обычно ездил к ней на каникулы. В настоящий момент путешествует по Европе. Адрес неизвестен.

2. Миссис Кулмен, сестра Джона Бертела (деда), вдова Джеймса Кулмена, предпринимателя из Ланкашира, который оставил ей неплох. состояние. Адрес: Бримли-хаус, Уоллингфорд. О завещании ничего не известно; детей не было, так что Д. и Н. Бертелы — ближайшие родственники. Посл. раз видела их детьми, однако принимает в них участие. К сож., сейчас плоха, врачи категорически против того, чтобы я ее расспрашивал.

Других родственников нет.


Мотивы для исчезновения:

1. По смерти Д-ка Н-л получает 50 000 ф. (без обременения) + в перспективе «тетушка Альма», т. е. миссис Кулмен.

2. Успешно исчезнув, Д. уходит от кредиторов, но это возможно только по тайной договоренности с Н., который будет считаться наследником. Крайне маловероятно, т. к. известно, что Д. и Н. в плохих отношениях.

3. Источник этой неприязни выявить сложно, но после некрасивой любовной истории полтора года назад она, несомненно, усилилась. Кузены были соперниками. Н., судя по всему, был более удачлив, однако женщина покончила с собой (наркотики). Посмотреть результаты расследования.

4. Возможно, Д. просто хотел порвать все связи (тяжелый наркоман). Но способ без необх-сти на то выбран чрезв. сложный.


Личные качества:

У Д. репутация медлительного, ленивого человека, не страдающего избытком воображения, предпочитает водить компанию с людьми из низших слоев об-ва. Хорошо говорит по-франц. Азартный игрок и спорщик. Н. выставляет напоказ большевистские и т. п. пристрастия, неплохая голова, актерский талант. Манеры художественной богемы (?), друзья считают, что его нельзя принимать всерьез.


Следующие пункты маршрута:

Д., очевидно, был намерен вернуться в лондонскую квартиру, где его ожидали письма. Интересно, собирался ли Н. остаться в Лондоне вместе с Д.? Оксфордской квартирной хозяйке он не оставил адреса. На багаже указано только: «Паддингтон» (наклейка железной дороги).


Возможность того, что убийство было совершено неизвестными лицами: непохоже, чтобы у Д. были кровожадные или заклятые враги. Кроме Н., ни у кого не было мотива его убивать. Тем не менее рассмотреть возможность, что кого-то интересовали деньги миссис Кулмен. У м-с К. был протеже — Э(двард?) Феррис, сирота, сын друзей, кот-го она вырастила и кот-й жил у нее. Существ. некая вероятность, что она оставит ему свое состояние по завещанию, м. б., какую-то часть. Если так, у него м. б. мотив избавиться от кузенов Бертелов (одного или обоих). (N. B. М-с Кулмен написала Дереку письмо, в к-м изъявляет желание, чтобы кузены помирились, т. к. ей сообщили, что они в ссоре. Может оказаться важно.)


Это, разумеется, лишь часть записей Лейланда, но в остальном их содержание не будет для читателя новостью. По мере чтения Бридон восхищался обстоятельностью метода инспектора и ясностью его ума. Он буквально видел, как версии щелкают подобно цифрам в окошке автоматической кассы (такое сравнение подобрал сыщик). Затем его мысли обратились к Эразму Кверку, одинокому соседу по гостинице. Что он на самом деле думает? Что он хочет, чтобы думали, что он думает? Было бы интересно прощупать американца, в отсутствие Лейланда умолчав о том, какие открытия они сделали на острове, а также сомнения, которые эти открытия породили или подкрепили. Но это едва ли возможно. А если применить самое простое средство, сыграв на человеческом тщеславии? — подумал Бридон. Во всяком случае, попытаться стоит. Он спустился вниз, к так называемому камельку, содрогнувшись при виде таблички с этой надписью. Кверка не было, но дымящийся окурок сигареты и небрежно отброшенная раскрытая книга говорили о том, что он только-только вышел. Бридон взял книгу, заинтересовавшись, какой именно роман из скромной, старомодной библиотеки «Пескаря» отвечает американским вкусам. Это были «Десять тысяч в год» Уоррена. «Да, — подумал Бридон, — это все объясняет». Через пару секунд появился и сам читатель.

— А, мистер Кверк! — воскликнул Бридон. — Я тут просматривал записи Лейланда по делу Бертела и уверен, он не станет возражать, если я упомяну один факт, который может помочь разрешить вчерашнюю загадку. Вы знали, что у кузенов Бертелов есть двоюродная бабка, которую очень беспокоила их получившая широкую огласку взаимная неприязнь? И что всего неделю или чуть больше назад она призвала их к примирению?

— Надо же! — отозвался Кверк. — Это очень интересно, но, насколько позволяют заключить мои жизненные наблюдения, то, что мы делаем, это одно, а то, что мы должны делать, по мнению двоюродных бабок, совсем другое.

— Согласен. Однако эта бабушка не самый рядовой случай. Она, видите ли, очень богата, и ей некому оставить состояние, по крайней мере, некому из родных. А поскольку ее зовут Альма, думаю, можно со всей уверенностью заключить, что родилась она году эдак в 1854-м, ну, может, чуть позже.

— Вы хотите сказать, ее завещательные планы столкнулись с практической проблемой? Вот оно как. И молодым людям приглянулась идея инсценировать прогулку по реке, чтобы тетушка решила, будто они закадычные друзья?

— По крайней мере, я бы этого не исключал. Теперь допустим, закадычные друзья повздорили. То, что нам о них известно, делает подобное предположение более чем вероятным. Допустим, в последний день, прежде чем они устроились на ночлег, старший Дерек заявил, что с него хватит, сошел на берег и один отправился в гостиницу. У младшего не было никаких резонов звать его обратно. Он продолжает путь, но вдруг по дороге в гостиницу его одолевают внезапные сомнения. Что, если тетушка Альма — а она живет неподалеку от Оксфорда — наведет справки и узнает, что в итоге они все-таки поселились в разных гостиницах? Если сравнительно невинное искажение правды создаст впечатление, будто в гостинице ночевали оба, риск оправдан.

— Я первый, мистер Бридон, готов выразить восхищение вашими непревзойденными аналитическими способностями. Но если бы вы спросили меня, я бы вам ответил, что, с моей точки зрения, такие действия молодых людей требуют более веских оснований. Я внимательно прочитал множество отчетов о совершенных преступлениях и убежден: люди не совершают головокружительных трюков в небезвыходной ситуации. Так вот, если вы считаете, что этот трюк был проделан непосредственно накануне трагедии, то не приходит ли вам в голову, как приходит в голову мне, что кое-кто был в курсе предстоящих событий и трюк был проделан с целью избежать их?

— Звучит разумно, вполне разумно. Только, пожалуйста, не говорите мне о совпадениях. Так вы думаете, что Дерек Бертел знал, что за ним охотятся? Кажется, нам ничего не известно о том, что у него были враги.

— Вроде бы молодой человек имел с богемной средой чуть больше общего, чем ему было полезно. И не думаю, что у полиции есть список всех imbroglio[48], в которых он мог быть замешан. А помимо этого, не стоит забывать, что он был очень богат.

— Лишь в перспективе. Убить его до достижения им двадцати пяти лет было все равно что зарезать курицу, которая несет золотые яйца.

— Все так. И тем не менее нельзя полностью исключать, что за ним гонялась банда каких-нибудь гангстеров с намерением убить его или похитить, а потом выдать себя за него, чтобы получить деньги. Может быть, вы не знаете, мистер Бридон, но у нас в стране похищение является довольно-таки широко распространенным средством приобретения средств к существованию. Хотя, конечно, кто знает, могло быть так, а могла быть и личная месть. Мне, однако, кажется, если человек делает вид, будто остановился на ночлег в гостинице N, а потом посылает туда другого — своего двойника, — это означает, что он опасается за свою жизнь и стремится переночевать где угодно, только не в гостинице N.

— Весьма интересная мысль, мистер Кверк. Предположим, это так, но зачем его кузен пошел на такой риск? Ведь убийца по ошибке вполне мог укокошить его самого.

— Я думал об этом и расскажу вам, как дело представляется мне. Он не знал, насколько близко подобрались преследователи, и считал, что они еще далеко и не могут сделать свое черное дело этой ночью, но хотел оставить ложный след. Хотел, чтобы они продолжили преследовать его по воде, а сам бы он при этом улизнул в Лондон или где он там считал себя в безопасности.

— Но ведь наутро он опять сел в лодку! По крайней мере, если имеющиеся у нас свидетельства верны.

Бридон вспомнил мистера Кармайкла и его версию о мыльном манекене.

— Это осложняет дело, но у меня есть тому два объяснения. Либо он передумал — узнал какие-то новости, делавшие данную предосторожность излишней; либо, что более вероятно, задумал двойной блеф, если вы меня понимаете. «Это такие продувные бестии, — мог сказать он себе, — что вряд ли купятся на старый фокус. Если они появятся тут и наведут справки, то скоро сообразят, что я от них улизнул, провел ночь в другом месте и умотал в Лондон. Не-ет, — подумал он, — мне нужно в лодку». И на следующее утро опять взялся за весло.

— Вы довольно высоко оцениваете мыслительные способности мошенников. И тем не менее полагаю, вы правы. Так вы думаете, в действительности преследователи были намного ближе, чем считал бедный Бертел? И на следующий день они его настигли и расправились с ним?

— Лично я склоняюсь к этой версии. Видимо, они подобрались к нему совсем близко, следили за ним неусыпно, но не проявляли себя, пока Найджел Бертел не сошел на берег.

— А вот это уже другое. Допустим, для Найджела Бертела преследователи кузена угрозы не представляли. Но не грозила ли ему куда бо́льшая опасность, а именно, что его примут за их сообщника?

— Сообщника? Не совсем понимаю, какая тут опасность?

— Ну как, присяжные всего-навсего люди. И вот перед ними молодой человек, единственный спутник своего кузена. Он сходит на берег, и его кузена тотчас убивают. Когда этот кузен не является на условленную встречу, молодой человек выказывает по поводу его участи подозрительное беспокойство. Сам же, заметьте, предусмотрительно заручается алиби на каждый свой шаг. Вся эта история в «Миллингтонском мосту» свидетельствует о том, что он прекрасно понимал, какая опасность нависла над его кузеном. И что он предпринял, чтобы предотвратить ее? Ничего, он просто-напросто устранился, словно предоставляя убийцам свободу действий. Если это убийство, он единственный выгодоприобретатель. Если похищение, то похитители не могут продвинуться ни на шаг, пока не прижмут его. Разве все это не усложняет положение юного Найджела?

— Теоретически да. Но судопроизводство функционирует таким образом, что человека нельзя обвинить в сообщничестве, пока не пойманы собственно преступники. Сначала надо найти преступников, а уж потом проводить их очную ставку с предполагаемым сообщником. И еще, у Найджела Бертела мог быть козырь в рукаве, о котором мы с вами не знаем. И не узнаем, пока не найдем его. А где он? Вы меня простите, если вам покажется, что я вроде как критикую вашу замечательную полицию, но придают ли они хоть какое-то значение его исчезновению? Человек, имеющий такое алиби, вряд ли решится вызывать подозрения, взяв курс на Южную Америку.

— Вы хотите сказать, что убийцы?..

— Я ни слова не сказал про убийство. Я только говорю, что оба кузена исчезли, один за другим, и наследство старика Бертела теперь отойдет неизвестно кому. Разве не естественно заключить, что если мы поймаем тех, из-за кого запропастился один, то можем поймать и тех, из-за кого запропастились оба?

— Не уверен, что Лейланд рассматривал такую возможность. На вашем месте я бы непременно ему сказал. Но исчезновение Найджела производит впечатление продуманного спектакля. Купил билет на один поезд, перепрыгнул на другой…

— Знаете, если вы полагаете, что мошенники не могут так запутать человека на перроне, что он будет думать, будто сел на свой поезд, в то время как сел совершенно на другой, то вы не очень хорошо знакомы с их методами. Мне известен один случай, когда, чтобы посадить нужного человека в нужный поезд, на вагонах поменяли щитки с указанием места назначения. Но вы, похоже, решительно намерены обвинить во всем несчастного Найджела. Если он сел не на тот поезд, вы делаете вывод, будто он хотел обвести полицию вокруг пальца. Если по его следу идут убийцы и он знает об этом, почему бы ему не попытаться обвести вокруг пальца их?

— Логично. Но, простите, мне кажется, вы выстраиваете версии, слишком доверяясь вашему заокеанскому опыту. Боюсь, большинство английских преступников не обладают ни умом, ни умением планировать операции, чтобы исполнить подобный номер.

— А кто вам сказал, что они англичане? Я читал, что этот Дерек Бертел рос в Южной Франции. А впрочем, извините, я должен быть крайне аккуратен в своих предположениях, ведь я всего-навсего скромный дилетант.

Глава 14 Человек в плоскодонке

Лейланд приехал из Оксфорда только в понедельник утром и, подойдя к «Пескарю», обнаружил, что Анджела уже вернулась. Он, однако, был заметно расстроен.

— В этом деле все не так, — начал он. — Ничего не работает по схеме. Обычно что может быть проще, чем выследить человека, который плывет по реке? Он проходит шлюзы, он не может отклониться от русла, может проплыть только до Уиндраша, в это время года нигде не может сойти незамеченным. И несмотря на все это, мне не удалось напасть на его след.

— Бедный мистер Лейланд, — покачала головой Анджела. — Вы начинали с Оксфорда?

— Ну разумеется, обойти все лодочные пристани Верхней Темзы не заняло много времени. Я нашел бюро проката, где он брал лодку. Там же, разумеется, разжились каноэ и Бертелы. Мой клиент выбрал большую плоскодонку, с навесом, где можно спать, и прихватил с собой кучу консервных банок и всякого другого барахла. Похоже, собирался готовить сам. Он оставил залог и собирался вернуть лодку через две недели. Назвался Люком Уоллесом, адрес дал где-то в Криклвуде. Я тут же рванул в Криклвуд — у полицейских, знаете ли, есть определенные преимущества. Тамошнее отделение навело справки. Так вот, в округе человека с таким именем нет. Ложный адрес вселил в меня надежду, значит, мы имеем дело не просто с отдыхающим, решил я. Мне удалось также узнать, когда именно он брал лодку. Похоже, до Шипкота он провел на реке два дня, что вполне естественно, он ведь никуда не торопился. Я опросил смотрителей всех шлюзов до самого Оксфорда, рассчитывая, что они мне сообщат какие-нибудь подробности. Но все помнили только сам факт, что он проплывал. А один с гордостью продемонстрировал корешок билета — FN2, — как будто это невесть что.

— Это лучше, чем ничего, — заметил Бридон. — Существует мизерный шанс, что где-нибудь валяется сам билет и вы его найдете.

— Да кому нужен такой билет? Обратно он не плыл. Скорее всего, тут же его и выбросил в воду. Но тем не менее номер билета у меня есть. И разумеется, нам известен номер его билета с Шипкотского шлюза, поскольку он проплыл прямо перед Бертелами. В гостиницах его никто не видел.

— Бедняга, неужели он пил сгущенное молоко? — содрогнулась Анджела.

— А вот пройдя Шипкотский шлюз, он, похоже, в корне изменил тактику. Например, довольно рано пообедал в «Миллингтонском мосту» — не понимаю, почему хозяйка нам об этом не сказала? На мой вопрос, в котором часу это было, она ответила, что где-то в половине двенадцатого. А теперь внимание: у Шипкотского шлюза он был до девяти. Путь, который он проделал от Шипкотского шлюза до «Миллингтонского моста», где он обедал, точно тот же, что Бертелы проделали после завтрака до девяти часов. Конечно, между каноэ, дрейфующим вниз по течению, и плоскодонкой, поднимающейся по течению, разница есть. Расстояние, о котором идет речь, — где-то около двух миль, скорее, даже меньше. Не вижу причин, по которым наш друг в плоскодонке тем жарким утром мог ощущать какой-то особый прилив энергии; но я, конечно, невольно подумал о том, что он мог болтаться около Шипкотского шлюза в то самое время, когда произошло убийство. Что лишь усиливает мое желание с ним повидаться.

— А он как-то интересовался Бертелами? — спросил Бридон.

— Это вообще из ряда вон. До того он не подходил к гостиницам, ни на одном шлюзе не задал ни единого вопроса. А тут вдруг принялся метить свой путь прямо как… слон на теннисном корте. Например, в «Миллингтонском мосту» задал кучу вопросов про Бертелов: и сколько они там провели времени, и долго ли были вместе, и так далее. Расспрашивал он горничную, не хозяйку; иначе, полагаю, она бы упомянула об этом в разговоре с нами. Он даже спросил, часто ли их видели вместе. Все это, конечно, было до известия об исчезновении Бертела. А потом он двинулся вверх по реке.

— Вы уверены, что именно вверх? — поинтересовался Бридон. — «Миллингтонский мост» довольно далеко от берега. Оттуда его видеть не могли.

— Верно, но у самого моста лодочный причал, и служитель видел, что он поплыл вверх по течению. Он вспомнил об этом, конечно, задним числом, потому что стало известно о Бертеле и все стали вспоминать, что было в тот день, и много того, чего не было. Я спросил этого служителя, почему, черт подери, он не рассказал о человеке в плоскодонке раньше, почему ни слова не сказал полиции. И получил ответ, что ему просто не пришло в голову, поскольку несчастный случай произошел так далеко, что человек, который шел на плоскодонке, не мог быть на месте происшествия, а в половине двенадцатого оказаться у Миллингтонского моста. И он совершенно прав. Откуда бедному смотрителю знать, что вся заварушка произошла именно возле шлюза? В любом случае он совершенно уверен, что все было так, как он сказал, потому что, видите ли, обсуждал это с мистером таким-то, и если, мол, я ему не верю, то могу спросить у указанного мистера. Так как его информация показалась мне правдоподобной, я плюнул и двинулся к следующему шлюзу. Очутившись у какой-то занюханной гостиницы, я наудачу задал там пару вопросов. По-моему, она называется «Голубая корова».

— Да, помню, — сказал Бридон. — Там Бертелы ужинали, перед тем как направиться в «Миллингтонский мост». Помнишь, Анджела?

— Конечно, мы еще думали, чем же их кормили в такой-то час.

— А наш человек в плоскодонке туда заходил? — спросил Бридон.

— Заходил. И спрашивал, нет ли для него писем. Писем не было, только телеграмма, которую он и прочел. Телеграмма была на имя Уоллеса — то самое имя, на которое он брал лодку в Оксфорде. Думаю, вымышленное. Прочитав телеграмму, он попросил расписание поездов и автобусов. Потом заказал чай и, пока пил, опять расспрашивал про Бертелов — ужинали ли они вдвоем, вместе ли уехали и так далее. Допив чай, сел в лодку и поплыл вниз.

— Значит, потом вы тоже двинулись вниз?

— Нет, для вящей уверенности я поднялся еще до следующего шлюза. Тамошний смотритель абсолютно уверен, что в указанное время на плоскодонке никто не проплывал. Примерно в это время по радио передали новости об исчезновении Бертела, и он спустился вниз, чтобы помочь в поисках. В его отсутствие за шлюзом присматривала жена, и в это время не было ни одной лодки. Более того, на всем пути до Шипкота смотритель не видел ни одной лодки, подходящей под описание. У Берджеса тоже нет никаких сомнений в том, что плоскодонка через Шипкот не возвращалась. Он не мог ее не заметить: если бы тот человек плыл обратно, то показал бы свой билет. Так что прошу любить и жаловать, наш друг в плоскодонке испарился между Шипкотом и следующим шлюзом, заодно прихватив с собой и лодку.

— Аккуратно ее сложил, как это делают арабы, и тихонько растворился, — закивала Анджела. — Полагаю, вы ее искали?

— Да как еще. Нанял лодку с лодочником, и мы прошли весь путь до Шипкота. Искали под деревьями там, где они нависают над водой; прошерстили всю лодочную пристань у Миллингтонского моста; только что не ныряли, чтобы найти эту треклятую плоскодонку. Но клянусь вам: даже если я при этом потеряю последние остатки репутации здравомыслящего человека, я прочешу драгой весь этот отрезок реки.

— А как он выглядит, этот наш друг? — поинтересовался Бридон. — Кто-нибудь смог толково его описать?

— Тут все сходятся. В один голос говорят, что это спортивного вида мужчина, гладко выбритый, такие лоснящиеся черные волосы, выше среднего роста. Больше ничего определенного — впрочем, как всегда, — однако вполне достаточно, чтобы исключить большое число кандидатов. Особо я попытался выяснить, был ли он один. Например, был ли на лодке поднят навес, под которым мог прятаться еще кто-то. Все мои свидетели единодушно уверяют, что, насколько они помнят, он был один. Берджес уверен в этом прямо-таки на сто процентов.

— Ну что, тогда давайте наконец попытаемся восстановить всю разваливающуюся картину. Анджела, пока тебя не было, мы несколько продвинулись, так что, пожалуйста, не перебивай.

— Нема как рыба. Кстати, когда вы закончите, напомните мне, я расскажу, что Джон выдал про коляску, это очень смешно. Но пока валяйте, упражняйтесь.

— Ладно, поехали, — начал Лейланд. — Допустим, Найджел и неизвестный — назовем его Уоллесом, поскольку, похоже, он путешествовал именно под этим именем, — Найджел и Уоллес состояли в сговоре. В понедельник утром, выспавшись в двух номерах и оплатив счет, Найджел, сделав вид, что он — это двое, покидает «Миллингтонский мост». Далее он где-то подбирает своего кузена, который к тому времени, вероятно, уже был мертв или находился под воздействием наркотиков. Найджел плывет к Шипкоту и, не доходя до него, проплывает мимо сообщника, несомненно, сделав вид, что они незнакомы.

— Подождите! — перебил его Бридон. — Они договорились о встрече или она произошла случайно?

— Думаю, договоренность была. Найджел явно планировал сесть на поезд в девять четырнадцать, так почему бы им не договориться о точном времени встречи? А судя по тому, что произошло дальше, они заранее осмотрели местность. Найджел, как мы знаем, от шлюза направился на вокзал, перед уходом, вероятно, вытолкнув лодку из шлюза в канал. Тем самым свою задачу он выполнил. Уоллес же где-то недалеко от шлюза привязал плоскодонку и пошел на перехват дрейфующего каноэ. По какому же берегу он шел? Наверняка по западному, слева от острова. Иначе ему пришлось бы переплывать основное русло. Идти мимо дома Берджеса было неопасно, так как тот был на шлюзе.

— Но тогда почему следы на мосту со стороны острова? Не с другой? Если ваши выкладки верны, он должен был подняться на мост именно там.

— Вы забываете, чтобы избавиться от тела, логово у него должно было быть на острове. Итак, он прошел западным берегом, потом по чугунному мосту и произвел именно те действия, которые мы раньше приписывали Найджелу. Разделся, намочил ноги, идя по траве, вскарабкался на мост, случайно сделал фотоснимок собственных следов (номер пять), затем, уже намеренно, еще один с телом Дерека в лодке (номер шесть). Потом спустился, положил фотоаппарат в лодку, посадил ее на мель у острова и снова оделся. Вытащил тело из лодки на берег, проволок его по папоротнику в лес и опустил на глинистую землю. Пока он вроде не совершил ни одной ошибки, так?

— Одну совершил, и очень грубую. Вытаскивая тело из лодки, он не обратил внимания на то, что из кармана выпало портмоне. А в сочетании с фотографией следов на мосту это наводит на мысль о том, что на острове произошло что-то очень нехорошее. Они же хотели, чтобы мы решили, будто все случилось намного ниже по течению.

— Что ж, верно. И ведь пленку бросили аккурат напротив середины острова. Вероятно, сознательно?

— Да, но вы думаете, пленка призвана была послужить меткой? Мне кажется, задумано было так, будто ее случайно выронил человек, который шел по тропе для бечевой тяги.

— Скорее так. Значит, Уоллес садится в каноэ, плывет вниз, проделывает отверстие в днище и удаляется. Должно быть, очень торопится к своей плоскодонке. Потом он слоняется по округе и лезет ко всем с расспросами до тех пор, пока не начинается шум. Это для него сигнал: поздно вечером, когда из-за поднявшегося шума на реке кишмя кишат лодки, благодаря которым наш друг может остаться незамеченным, он садится в другое каноэ, подплывает к острову по основному руслу, переносит — один или вдвоем с Найджелом — тело в лодку, плывет к запруде, перетаскивает тело через запруду и наконец сбрасывает его где-то выше Шипкота. Остаются два вопроса: куда подевалась плоскодонка и где или как он раздобыл второе каноэ? Ответ на первый вопрос может быть найден на дне реки. Второй вопрос, вообще-то, не очень сложный: на этом участке реки множество каноэ, и большинство из них в тот вечер, когда хватились тела, были на воде. Найджелу не составляло никакого труда взять одно из них и передать сообщнику. И это, помимо прочего, заставляет меня думать, что Найджел замешан в преступлении.

— Это надо будет провентилировать. Хотя у нашего друга Кверка совершенно другая версия. — И Бридон подробно изложил соображения американца, высказанные тем накануне утром. — Пока у нас нет ничего, что подтверждало бы причастность Найджела. Мы не можем доказать, что у Шипкотского шлюза Дерек Бертел уже ничего не соображал, хотя очень похоже на то. Мы не можем доказать, что у шлюза была назначена встреча с Уоллесом. По версии Кверка, Уоллес мог видеть, как уходит Найджел, и воспользоваться этой возможностью, чтобы реализовать свой план. Мы все еще не знаем, зачем он сделал снимки; трудно понять, для чего они понадобились Уоллесу или кому-нибудь еще. Даже если нам удастся найти Найджела, у нас нет на него петли. Словом, я рискую прослыть занудой, но вынужден настаивать на том, что двум фактам у нас нет объяснения.

— Я знаю один, сэр. — И Анджела, как заправская отличница, вытянула руку. — Второй бумажник — откуда он взялся, да? И почему очутился именно там?

— Второе не важно, — отмахнулся Бридон. — Если у него и был второй бумажник, он мог находиться в лодке и выскользнуть, когда та начала тонуть. А может, его выбросили просто так, наугад. Но мы по-прежнему не знаем, зачем ему был нужен этот второй бумажник.

— А другой факт? — спросил Лейланд.

— Мы по-прежнему не знаем, кто проходил мимо фермы в то утро около четверти десятого. Это был не Найджел, ему там было не по дороге. И не Дерек, так как тот был мертв. И не Уоллес, который не мог очутиться там около девяти. И вот это тревожит меня не на шутку.

— Ну так спросите Кверка, — предложила Анджела.

Глава 15 Новое наследство

В субботу, непосредственно перед тем, как состоялась беседа, изложенная в предыдущей главе, мирно, во сне умерла миссис Кулмен, сестра покойного сэра Джона Бертела.

Мне, право, жаль, что такое количество персонажей появляется в этой истории только для того, чтобы тут же исчезнуть, но обстоятельства данной смерти по крайней мере не окутаны тайной. Миссис Кулмен шел семьдесят третий год, и она уже долгое время не могла похвастаться отменным здоровьем. Скончалась леди, вне всяких сомнений, от острой сердечной недостаточности, соответствующее медицинское заключение было составлено по всей форме. Со своими внучатыми племянниками, как я уже упоминал, миссис Кулмен не была особенно близка. Ее окружала совсем другая атмосфера, она жила совсем в другом мире. Она была воспитана, просватана и покорена в славные дни английской респектабельности. Ее бракосочетание с ланкаширским фабрикантом довело эту респектабельность до предела, и если дед, сэр Джон, раздражал внуков своими настроениями fin-de-siècle[49], надо думать, воззрения тетушки Альмы были им еще более чужды. А потому, войдя в возраст протеста, Дерек и Найджел не навестили ее ни разу. Учитывая же беспутство и круг общения обоих, нетрудно было предугадать, что в скором времени они вовсе исчезнут из ее жизни.

Более того, у миссис Кулмен, хотя она вдовствовала и детей не имела, был приемный сын. Юный протеже Эдвард Феррис осиротел в раннем детстве, и именно она дала ему кров и воспитание, именно благодаря ей он получил прекрасную должность на коммерческом поприще, и именно она чуть позже настояла на том, чтобы он от должности отказался и поселился в Бримли-хаусе на правах секретаря и лизоблюда ее закатных времен. Друзья леди, а возможно, и сам Феррис считали само собой разумеющимся, что приемный сын окажется и приемным наследником. Однако преклонный возраст довольно часто бывает сопряжен с рецидивом ранних привязанностей и нежных воспоминаний о поре юности. Миссис Кулмен питала исключительное благоволение к своему единственному брату, которое распространилось и на его сыновей, особенно на старшего, Джона. А когда все эти связи были оборваны, нечто от прежней любви словно перевоплотилось в энергичную заботу о служебной карьере внучатого племянника Дерека, чей образ она хранила в сердце окрашенным неверными цветами младенческой невинности. Она навела о нем справки, и в ответах, доставленных его опекунами и друзьями, сквозила ожидаемая уклончивость милосердия. Решительно невозможно было оскорблять утонченный слух леди 1854 года рождения слишком близким к действительности описанием будней юного разгильдяя. Дерек был проказник — к такому она пришла выводу. Сей эвфемизм пробуждал в ней нечто вроде материнской жалости, и она любила измышленного Дерека тем сильнее, что он нуждался в «какой-никакой опоре».

Эдвард Феррис тоже был человек и предположительно не мог с чрезмерной благосклонностью взирать на те удочки, которые его благодетельница закидывала в сторону Дерека. И все же его альтруизму, а возможно, осмотрительности делает честь то обстоятельство, что пожилая леди не узнала от него ни о чем, что могло бы хоть как-то пошатнуть репутацию Дерека, за исключением того факта — увы, слишком печально известного, чтобы его можно было утаить, — что Дерек и Найджел если и беседовали друг с другом, то лишь сквозь зубы. Как нам уже известно, одно из последних пожеланий миссис Кулмен заключалось в том, чтобы у двух столь разных молодых людей появилось больше общего. И речная экспедиция была предпринята главным образом вследствие сего пожелания. Мы полагаем также несомненным, что Дерек не преминул информировать тетушку Альму о том, что он прислушивается к ее рекомендациям. Когда он исчез, двоюродную бабку уже одолевал роковой недуг. Врач и слышать не хотел о том, чтобы мрачные новости проторили дорогу к ее смертному одру. От нее тщательно прятали газеты. Таким образом, она упокоилась, зная, что внуки Джона Бертела примирились, но не ведая о трагических последствиях, к коим сие примирение привело.

И в этом-то состоянии полуинформированности она составила завещание. Приемного сына, перспективы которого она начертала и перечеркнула, миссис Кулмен весьма прилично обеспечила. Остальное же состояние — почти сто тысяч — полностью доставалось старшему внучатому племяннику, сыну ее возлюбленного племянника Джона. Дипломатические способности нотариуса подверглись страшному испытанию. Сидя в ногах ее кровати, он прекрасно знал, что одна половина Англии честит Дерека за трюк с собственным исчезновением, а другая упражняется в написании некрологов усопшему. Он прекрасно знал, что любой намек на это обстоятельство может ускорить кончину его клиентки. Однако последняя воля, в том виде, как она была изложена ею, по всей юридической вероятности означала, что миссис Кулмен умрет, не оставив вовсе никакого завещания. Нотариус пыхтел, кряхтел, он превзошел сам себя, без устали прокручивая ту зубодробительную волынку, что позволяет водить за нос непосвященных. Никак, говорил он, никак нельзя подписывать завещание в таком виде. Неуказание наследника имущества, оставшегося после уплаты всех долгов и налогов, является грубым нарушением всех устоев юриспруденции. А нельзя ли вписать мистера Найджела Бертела? К его изумлению, миссис Кулмен оказалась крепче стали. За несколько месяцев до описываемых событий она под влиянием родственных чувств купила сборник стихотворений, произведенных Найджелом, который надеялся из выручки с продаж оплатить оксфордские счета. Mens hominum presaga parum![50] Сборник был доставлен на обеденный стол тетушки Альмы. Тетушка Альма его прочла. Ни чувства юного пиита, ни манера их выражения не были адаптированы к вкусам семидесятых. Слегка поджав губы, умирающая викторианка в качестве альтернативы Дереку согласилась назначить своим наследником Эдварда Ферриса.

Юридическая компания, занимавшаяся завещанием, представляла также интересы Дерека. Лейланд долго и настойчиво выяснял у них финансовое положение дел, поэтому компании было известно, что он по долгу службы ведет полицейское расследование. Послав этикет куда подальше, компания написала письмо на оксфордский адрес Лейланда («срочно»), самым подробным образом изложив обстоятельства дела и спросив, какие ее действия не будут идти вразрез с пожеланиями полиции. Следует ли условия завещания сделать достоянием гласности? Письмо немедленно было доставлено к Итонскому мосту. Лейланд получил и распечатал его еще во время беседы с Бридоном.

— Надо бы поговорить с Кверком, — несколько неожиданно отреагировал Бридон, когда инспектор ввел его в курс дела.

— Кверком? А он-то тут при чем?

— Видите ли, это подтверждает его версию. Он еще вчера уверял, что улик против Найджела Бертела нет. Он считает, что обоих кузенов преследовали один или несколько человек, которые решили поживиться на смерти Дерека. Я же говорил, что, по моему пониманию, поживиться тут мог только Найджел — смерть Дерека превращала его в наследника пятидесятитысячного состояния. Но развитие событий в корне меняет всю картину, при условии, конечно, что намерения тетушки были известны. Оказывается, мы имеем куда бо́льшую сумму — два раза по пятьдесят, — которую наследовал Дерек и в которой Найджел заинтересован не был.

— Вы хотите сказать, что, если Дерек Бертел жив, точнее, если он был жив в субботу, сто тысяч по праву перешли ему, а его наследником является Найджел? Если же Дерек Бертел умер раньше, все эти нолики отходят Феррису и у Найджела на них не больше прав, чем у вас или у меня?

— Таково, судя по всему, положение дел. Завещание, отметьте, было подписано только в прошлую среду. Но если предположить, что Найджел знал или, имея хорошую интуицию, догадывался, как двоюродная бабка собирается распорядиться своим имуществом, он последний был заинтересован в смерти кузена. Тут я полностью согласен с Кверком. Вот только знал ли он?

— Выходит, хорошо бы присмотреться еще к одному человечку. Если у кого и был мотив убивать Дерека Бертела на прошлой неделе, и только тогда, то имя этого человека Эдвард Феррис.

Тут дверь открылась, и в нее просунулась голова Кверка. Увидев, что заседание конклава продолжается, он уже готов был удалиться, но Анджела остановила его.

— Ау, мистер Кверк, заходите! — игриво окликнула она. — Трансатлантические методы как раз одержали очередную блистательную победу.

— Вот как? — бесстрастно отозвался американец. — Буду очень рад, если мои скромные логические умозаключения поспособствуют решению загадки высшей степени сложности. Однако я помню нашу договоренность, мистер Лейланд, и, если вы можете помочь мне взять след, прошу исключительно подсказки.

— Ну что ж, мистер Кверк, — ответил Лейланд, — не вижу необходимости скрывать от вас последнюю информацию; скоро она станет всеобщим достоянием. Бридон, как мне кажется, не придал особого значения версии, изложенной вами вчера, поскольку вы исключили, что Найджел Бертел может быть убийцей или его сообщником. Он ведь думал, что мотив избавиться от Дерека имелся только у Найджела. А теперь выясняется, что в прошлую среду было составлено завещание в пользу Дерека Бертела, согласно которому он, если жив, становится богатым человеком.

— А если нет? — протирая очки, спросил американец.

— Если нет, то выгодоприобретателем становится не его кузен, а посторонний человек по имени Феррис, который находился в близких отношениях с завещательницей. Это двоюродная бабка кузенов. Так вот, у этого Ферриса, как вы понимаете, имелись все основания избавиться от Дерека.

— Значит, этот Найджел вообще не имеет никакого отношения к новому завещанию?

— Только если его кузен на момент смерти леди, в минувшую субботу, был жив. Тогда может иметь.

— В Штатах, — задумчиво произнес Кверк, — нередки уголовные преступления, связанные с наследованием крупных состояний. У нас это считается наиболее распространенным мотивом. Но скажите, юный Бертел знал, что он наследник? Потому что, если нет, тогда он вряд ли знал и то, что за ним по пятам следуют убийцы. А если он не знал, что за ним по пятам следуют убийцы, то довольно сложно объяснить его чрезвычайно странные действия в «Миллингтонском мосту».

— И вот еще что, — добавил Бридон. — Если Найджел знал, что преследователи гоняются за его деньгами и могут наложить на них лапу, только расправившись с ним, прежде чем умрет тетушка Альма, почему он не принял никаких мер предосторожности? Например, не обратился в полицию с просьбой взять его под защиту? Прогулка на каноэ с одним-единственным спутником, да еще не самым благожелательным, — это значит просто напрашиваться на неприятности.

— Не могу сказать, что ход ваших рассуждений вызывает у меня полное согласие, — сказал мистер Кверк. — Встречается такая порода людей, которые, узнав, что на них идет охота, почитают делом чести попытаться улизнуть от преследователей, полагаясь исключительно на собственную находчивость — такой соревновательный инстинкт, как мне думается. А лодка, знаете ли, не такой уж плохой способ обогнать преследователей, если только они не готовы стрелять. Они не могут преследовать вас иначе как тоже на лодке, а тем самым они обнаружат себя. Они не могут идти за вами по берегу, поскольку вы просто уйдете от них другим берегом. Нет, лично мне куда сложнее понять, каким образом Дерек Бертел узнал, что стал вожделенной жертвой. Если это бабкино завещание было составлено только в прошлую среду, скорее всего, она сама была не в курсе своих завещательных намерений. И тем не менее убийство, похоже, произошло, прежде чем она приняла решение.

— Знаете, Бридон, а ведь это верно, — сказал Лейланд. — Поставьте себя на место Ферриса. Даже если предположить, что он опытный преступник, — будет ли он рисковать, совершая убийство, которое в конечном счете может оказаться совершенно бесполезным?

— Вопрос стоял так: сейчас или никогда, — возразил Бридон. — Здоровье миссис Кулмен оставляло желать лучшего. Если бы ей стало хуже, Феррис не смог бы уехать. А если бы она умерла, даже сотня убийств не набила бы ему карманы.

— Это значит, — проговорил Лейланд, — что Феррис знал и то, что наследник Дерек, и то, что сам он идет вторым. Мог он быть в этом уверен? Мог он быть уверен в том, что следующий в очереди не Найджел Бертел?

— Теперь вы его, кажется, оправдываете, — усмехнулся Бридон. — А мне, несмотря на выкладки мистера Кверка, версия о том, что во всем этом замешан Найджел, по-прежнему представляется вероятной.

— Да почему же? — вскинулся американец. — Разве не Найджел согласился представиться Дереком Бертелом в «Миллингтонском мосту», в результате чего тот выиграл очко у своих преследователей?

— Верно, — сухо ответил Бридон. — Но что мешало Найджелу в то же время дать знать Феррису, что все это только блеф? Разве нельзя предположить, что в том-то и состоял план Ферриса и Найджела Бертела? Разве нельзя предположить, что Найджел, делая вид, будто охраняет кузена, в действительности загнал его в ловушку? Что они с Феррисом договорились поделить добычу? Свои пятьдесят тысяч Найджел получал в любом случае, а деньги тетушки Альмы доставались либо ему, либо Феррису.

— Однако ваш Найджел все еще гуляет неизвестно где, — заметил Кверк. — Мне думается, тот факт, что миссис Кулмен умерла в субботу, а Найджел Бертел исчез в четверг, имеет самое непосредственное отношение к делу. Вам не кажется, что тут дело нечисто? Что Феррис решил не рисковать и, прежде чем завещание миссис Кулмен вступило в силу, убрал с дороги обоих братьев?

— Очень мило, — поморщилась Анджела. — Но как бы то ни было, я страшно проголодалась.

Глава 16 Бридон раскладывает пасьянс

После обеда Лейланд заторопился на поезд в три пятнадцать. Ему, как он заявил, нужно было поговорить с адвокатами, а на обратном пути, возможно, заглянуть в Уоллингфорд. Кверк вдруг попросился поехать вместе с инспектором в Оксфорд: а вдруг удастся выйти на след человека в плоскодонке, прежде чем тот спустился на воду? Продавцы, к примеру, могут помнить, как он покупал продовольствие. Лейланд согласился, что такие справки лучше наводить частным лицам; он не горел желанием поднимать ложную, а тем более истинную тревогу, раскрывая ход следствия и выкладывая всем и каждому подозрения полиции. Бридон также высказался за, у него было поручение мистеру Кверку в Оксфорде. В вопросе о сути этого поручения Анджела была настырно любопытна, ее муж упорно нем.

Когда супруги остались вдвоем, Майлз настоял на том, чтобы взять выходной. Он заявил, что даже имени Бертелов слышать больше не может, что ему уже давно до лампочки и нынешняя, и грядущая участь обоих братцев, так что лучше всего выбросить из головы все заботы и оставшуюся часть дня предаться ничегонеделанию на Уиндраше. У Анджелы был редкий для представительниц ее пола дар подлаживаться к мужским настроениям, не впадая в экзальтацию; и они провели прекрасный день, тем более удачный, что в течение его не произошло ничего достойного упоминания.

Темза изгоняет тревоги, успокаивая нервы, ее же приток Уиндраш — еще более действенное лекарство. Если вы двинетесь против бурного течения, вам придется преодолевать неожиданные повороты и стремнины на отмелях; опасно нависающие деревья потребуют от вас полной концентрации. Темза станет вам хорошо знакомым, зрелым, верным спутником, день на Уиндраше напомнит вам, каково отдыхать в компании с непоседливым, любознательным ребенком. Источником отдохновения для вас станет постоянное переключение внимания. Майлза и Анджелу обжигала крапива, царапали ветки ежевики, изводил чертополох под ногами, стегали ивовые ветви, заливали непонятно откуда взявшиеся волны, изматывала необходимость все грести и грести, рулить и рулить, тащить лодку волоком, и за день на их долю выпало столько мнимых сражений и историй в миниатюре, что, когда они вернулись к «Пескарю», тайна Бертелов казалась им далеким воспоминанием.

Кверк встретил их в начале седьмого — прохладно, вежливо, с неиссякаемой словоохотливостью. Его успех в торговых заведениях можно было назвать лишь частичным. В крупном универмаге, подкрепив память «книгами», отчетливо вспомнили незнакомца, который сделал много покупок, наводящих на мысль о прогулке по реке. Дата совпадала, но, к сожалению, облик «мистера Уоллеса» стерся в коллективной памяти так же, как и все сведения о том, что он делал раньше. Однако в ответ на поднятые брови мистер Кверк с радостью заверил мистера Бридона в том, что его поручение выполнено. Анджела недолго пребывала в неведении. Едва они отужинали, как из ниоткуда возникли четыре колоды карт, и муж уселся за свой нескончаемый и нестерпимо терпеливый пасьянс.

— Майлз, — с упреком сказала она, — ты ведь не разрешаешь себе заниматься этой ерундой во время работы. Я делаю вывод, что ты окончательно сдался?

— Нет, ты делаешь вывод, что я хочу разгладить мозговые складки. Слишком большое скопление фактов всегда приводит к сумятице и перегреву башки. Чтобы посмотреть на дело отстраненным взглядом, мне надо от него отключиться, тогда, может, я смогу увидеть его под другим углом. Вспомни Моттрама, вспомни «Отчаянные проделки»[51] и, пожалуйста, не сдвинь карты, коли уж облокачиваешься на стол. Я буду под одеялом ровно в одиннадцать, не волнуйся. Пойди расскажи Кверку, как я был хорош, когда мы познакомились.

На следующее утро, в момент появления Лейланда у камелька, на столе все еще царил хаос из карт, а Майлз, следя за их участью, все еще ходил взад-вперед, беспрестанно ероша волосы. Дело у инспектора было срочное. После исчезновения Найджела Бертела полиция, разумеется, перехватывала всю приходившую на его оксфордский адрес корреспонденцию, однако до сих пор любопытство ее не было вознаграждено. Почтовый ящик забивали в изрядном количестве счета, но ничего похожего на частное послание. И вот сегодня с утренней почтой — был вторник — пришла одна-единственная почтовая открытка, адрес напечатан заглавными буквами, почтовый штемпель Паддингтона, задняя сторона испещрена случайным на первый взгляд набором цифр, что ясно указывало на шифр.

— Скажу честно, — признался Лейланд, — я попытался раскрыть его сам, хотя мой опыт шифровальщика невелик. Меня постигло полное фиаско, и я решил, что ваш муж может оказаться более удачлив. Конечно, если он сейчас занят пасьянсом…

— Я отнесу ему, — сказала Анджела. — В худшем случае он меня выставит. Надеюсь, вы сделали копию? Отлично, я дам Майлзу оригинал, а вы, я и мистер Кверк сгрудимся над копией.

Когда она зашла в комнату, Бридон поднял глаза лишь на долю секунды.

— Что? Шифр? О господи! Положи на столе, там, прислони к чернильнице, я гляну, когда мне понадобится отдых. А лучше дай мне карандаш и чистый лист бумаги, вдруг он все-таки представляет некоторый интерес. Хотя, похоже, это один из нерешаемых. Прекрасно. И пожалуйста, не хлопай за собой дверью.

— На него надежды мало, — призналась Анджела, вернувшись в кабинет, где кормились гости, желающие уединения. Бридон называл его трапезной. — А в Штатах преступники часто пользуются шифром, мистер Кверк? Давайте посмотрим.

Шифр, на случай если читателю захочется попытать счастья, на первый взгляд не предвещал скорой победы. Он состоял из одних цифр, никаких знаков или пробелов, которые могли бы помочь его раскрыть. Выглядело это так:


9123468537332006448121021817841607954824103712559441029152917904


— Всего шестьдесят четыре, — произнес Лейланд. — Ясно, что цифры не могут обозначать буквы, потому что тогда алфавит тянет только на десять букв. Стало быть, буквы обозначаются группами цифр. Если предположить, что такие группы состоят из одинакового числа цифр, то это число не может равняться трем, пяти, шести или семи, потому что шестьдесят четыре им не кратно. Беда еще в том, что, как вы видите, нет повторений. Точнее, если предположить, что одну букву составляют восемь или четыре цифры, то повторений нет вообще, и даже если брать по две, мы имеем всего два повтора — 91 и 37.

— Полная ерунда, правда ведь? — кивнула Анджела. — Потому что это означало бы, что в послании использованы все буквы алфавита, да вдобавок четыре несуществующие буквы, и всего два повтора.

— Я тут вспомнил, — сказал Кверк, — один из ведущих американских криптографов говорил мне, что сегодня практически не используют буквенных шифров, в ходу словесные. Иными словами, что, если послание состоит не из шестнадцати букв, а из шестнадцати слов?

— Тогда тушим свет и заваливаемся спать, — мрачно отозвался Лейланд. — Никому еще не удавалось раскрыть словесный шифр по одному-единственному посланию, не владея ключом. Само собой разумеется, они не стали бы использовать какой-нибудь известный шифр. Так что эту песенку мы спели.

Примерно через час их головы с насупленными бровями были все еще сдвинуты над шифром, как вдруг у камелька раздался голос Бридона:

— Группы по три!

— Вернись в начало и пересчитай, — возмутилась Анджела. — Ты даже не посмотрел толком. Шестьдесят четыре не кратно трем.

— Это у тебя не кратный подход к таким делам. Сидишь над шифром и ломаешь голову. Делай, как я: посмотри, отойди, забудь. Тогда у тебя будет свежий взгляд. А там, Бог даст, увидишь определенный порядок и все покажется естественным. Тут работают глаза, не мозги.

— Ладно, как ты все-таки додумался до трех?

— Надо представить дело таким образом, что цифр не десять (от 0 до 9), а 13 (от 0 до 12). За одну цифру считаются 10, 11 и 12.

— Ты уже расшифровал?

— Нет, но теперь ты можешь сделать это сама. Я занят.

Дешифровальщики переписали цифры в соответствии с полученным указанием, и забрезжил свет.


912/346/853/733/200/644/812/1021/817/841/607/954/824/1037/1255/944/1029/152/917/904


Бридон спустился к обеду, потирая руки, и заявил, что у него «сошлось».

— Шифр?

— Нет, пасьянс. Это куда сложнее. Лейланд уехал в Оксфорд?

— Нет, рыщет по округе, проверяя очередную блестящую идею мистера Кверка. Должна сказать, ты задал нам премиленькое заданьице. Давайте, мистер Кверк, валяйте.

После некоторого колебания американец изложил свою блестящую идею. Он заявил, что использованный шифр наверняка был взят из какого-нибудь пособия; для криптографов-любителей это единственно возможный способ. А если так, то и пособие должны были иметь оба.

— Нам известно, что одним из них был Найджел Бертел. Вы спросите у меня, кто второй? Я вам отвечу — Дерек Бертел!

— Дерек! Но вы потратили неделю, пытаясь убедить нас в том, что они оба в одной речной могиле.

— Должен признаться, я был вынужден существенно пересмотреть свои заключения. Один наш крупнейший американский мыслитель как-то сказал, что только дурак не признает собственных ошибок. Так вот, согласно моей последней версии, оба кузена живы, более того, состоят в переписке.

— Это открывает самые широкие возможности. Но давайте же вашу блестящую идею.

Если отбросить все околичности, блестящая идея состояла в следующем. Возможно, до отъезда, но, вероятнее, уже на реке кузены условились о шифре. По какой-то причине в ночь на понедельник они расстались; Найджел, как мы видели, ночевал в «Миллингтонском мосту», а Дерек предположительно в другом месте. По-видимому, в дальнейшем кузены были намерены каждый двинуться своим путем, но для связи у них имелся шифр. Значит, оба имели доступ к книге, где содержался ключ к шифру. Допустим, Найджел нашел ее в «Миллингтонском мосту», а Дерек? Далеко Дерек уйти не мог; кузены плыли до позднего вечера, поэтому старший ни на какой поезд уже не успевал и обретался где-то поблизости. Кверк изучил карту и решил, что это деревня Уайт-Брэктон. Она, конечно, расположена не у самой реки, но всего в полутора милях, если идти по дороге от моста. Предположим, Дерек заночевал там. Тогда книга, содержащая ключ к шифру, должна была находиться и, по всей видимости, все еще находится в местной гостинице.

— Да это просто озарение! — воскликнула Анджела. — Какая замечательная мысль!

— Замечательная, — признал Бридон. — Весьма замечательная мысль. Но как же не повезло Лейланду, помчался в Уайт-Брэктон за книгой, которая, конечно же, тут.

— Как это? — спросил Кверк.

— Ну конечно. В любой сельской гостинице имеется расписание поездов. Как правило, это не Брэдшоу[52], что, по счастью, сужает круг наших поисков.

— О-о, да это просто подло с твоей стороны, — простонала Анджела. — Ты хочешь сказать, что группы цифр означают поезда?

— Ну разумеется. В этом-то и состоит преимущество раскладывания пасьянсов. Каждый раз вы смотрите на шараду свежими глазами и раз эдак на шестнадцатый вдруг видите, что цифры означают время отправления поездов: 8. 24, 10. 37, 12. 55 и так далее. А раз у вас возникла эта мысль, вы видите, что иначе просто быть не может. Последовательность цифр доходит до 12, потому что на циферблате больше нету. Много восьмерок и девяток, поскольку большинство утренних поездов идут от восьми до десяти. Все же ясно как день.

— Кроме того, что это означает, — поддела Анджела.

— Время отправления поезда будет означать слово или букву, только если вы свяжете его с названием места отправления, это тоже очевидно. Полагаю, вам придется взять расписание и найти станцию, откуда в девять двенадцать отправляется первый или последний поезд, хотя, судя по цифрам, скорее первый. Затем название станции, откуда первый поезд отправляется в три сорок шесть и так далее. Это наверняка Большая Западная железная дорога, другие поезда в этих краях не ходят. Смотрите по основной ветке, только здесь такие ранние поезда — три сорок шесть. А, вы принесли расписание, мистер Кверк?

Американец раздобыл где-то гостиничный справочник и штудировал страницы.

— Посмотрите лучше вы, — сказал он. — Я так и не научился разбираться в этих Брэдшоу.

— Хорошо, попробуем. Передайте, пожалуйста, миссис Бридон. Лондон, Рединг, Чиппенхем, Уэймут, Тонтон… пока все прекрасно. Черт, не так уж это и просто. О-па, а вот и три сорок шесть, утренний из Оксфорда. Девять двенадцать — это будет какое-нибудь захолустье, ну, так и есть — Хангерфорд. Для W у нас Вудборо, никому не известно, где это, но не важно, поезд восемь пятьдесят три.

— Хангерфордоксфордвудборо. Забавное послание, — вставила Анджела.

— Тебе что, в детстве не рассказывали, что такое акростих? Возьми первые буквы. Хангерфорд — H, Оксфорд — O, Вудборо — W, все вместе «how». Что здесь непонятного?

— Майлз, иногда ты душка. Ужасно интересно. Но на семь тридцать три ничего нет.

— Это, конечно, важно, но не очень. Давайте-ка прогоним всю страницу. Вот, семь тридцать три — Дивайзс. Да, действительно прибытие, но нельзя же было как-то специально это пометить. Теперь два часа. Должно быть, какой-нибудь крупный узел… Нет, не то… Господи помилуй, приехать в Илфракомб в два часа ночи!

— Чтобы получился глагол «did», следующая станция должна начинаться на D, — размышляла Анджела. — Посмотри Дидкот.

— Вот тебе и Дидкот. Итак, мы имеем «did». Дальше, восемь двенадцать, судя по времени, наверно, где-то неподалеку. Вот, Олдермастон. Интересно, а если им не хватит станций? А, тогда, наверно, берется второй поезд.

— Майлз, это страшно увлекательно, я не могу остановиться. Пошли дальше по названиям, а потом сложим буквы.

— Хорошо, поехали.

И они поехали и ехали до тех пор, пока не нашли букву для последней группы цифр, и Анджела, которая водила пальцем по странице, огласила написанные в столбик названия населенных пунктов.

— Хангерфорд, Оксфорд, Вудборо, Дивайзс, Илфракомб, Дидкот, Олдермастон, Лавингтон, Мидгам, Ателни, Чипенхем, Апуи, Тэтчем, Апуи, Паддингтон, Дорчестер, Эдингтон, Рединг, Эвершот, Кинтбери[53].

— Да, — сказал Бридон, — неплохой трюк. Он пропустил Теал, который указан раньше Тэтчема, но в остальном вроде бы ошибок нет.

— Майлз, не тяни жилы. Тут спрашивается, как Альма распорядилась насчет Дерека. Неужели ты не понимаешь, насколько это важно?

— О, правда? Ты так думаешь? — поинтересовался Бридон.

Глава 17 Исчезновение мистера Кверка

Ничто не сравнится с унижением, испытываемым человеком, который врывается в комнату и обрушивает на головы присутствующих уже известные им новости. Младенец бы догадался, что Лейланда распирает от страшных тайн. Он ничего не понял, даже увидев Кверка.

— Дерек Бертел жив! — провозгласил инспектор. — Мне срочно нужна пинта горького пива.

— Жив? — уточнил Бридон.

— Во всяком случае, он своей рукой составляет шифрованные послания. — Выражение лица Анджелы насторожило Лейланда, и он сообразил: собеседники чего-то недоговаривают. — Боже милосердный, Бридон, только не говорите мне, что вы раскрыли шифр.

— Боюсь, таки раскрыл, — извинилась Анджела. — И если бы не его отвратительная лень, то сделал бы это уже три часа назад, избавив вас от долгой и ненужной поездки в Уайт-Брэктон.

— О, в этом не было никакой нужды, — отмахнулся Лейланд. — Все в порядке. Дело в том, что я узнал не только содержание шифровки.

— Необычайно интересно, — заметил Кверк. — Вы, вероятно, хотите сказать, что нам всем полезно будет узнать нечто не только из самого послания. Важно также, как именно вы его обнаружили.

— Сегодня вообще сплошные приключения. Во-первых, я заглянул на шлюз возле «Миллингтонского моста», и мне сообщили, что найдена плоскодонка. Впрочем, ничего сверхъестественного. Она была спрятана за кустами на другом берегу, недалеко от «Голубой коровы», у совершенно непонятно зачем построенной там каменной набережной. Уоллес явно подозрительный тип, иначе зачем ему прятать лодку. Я думаю, потом он пошел к железной дороге — оттуда совсем недалеко.

— Если подумать, ничего особенно подозрительного, — возразил Бридон. — Если он хотел на станцию, ему нужно было переправиться через реку, а у «Голубой коровы» нет парома. Кроме того, он хотел спуститься чуть ниже по реке. Конечно, поплыл на плоскодонке. И конечно, если затем его путь пролегал по суше, то он припрятал лодку подальше от чужих глаз. Его действия вполне можно объяснить спешкой, не привлекая подозрительную таинственность.

— Ну, как бы то ни было, плоскодонка у нас имеется, даже с какими-то припасами, но мы решительно ничего не знаем о том, кто и куда в ней плыл. Однако это еще не все.

— Вы собирались рассказать нам, — напомнил Кверк, — о своих открытиях в Уайт-Брэктоне.

— Совершенно верно. В деревне несколько гостиниц, но всего одна наводит на мысль, что там можно остановиться. Она называется «Белый олень». Однако, войдя туда, я понял, что это заведение из тех, где персонала не дождешься. Вы можете стучать тростью по полу — никого, только вдалеке, может, залает собака. Вы можете удрать, прихватив фаршированную форель — никто и бровью не поведет. Я стоял прямо напротив полки для писем, какие бывают во всех подобных заведениях, и там лежало одно-единственное письмо.

По ряду причин оно меня заинтересовало. Во-первых, его писали левой рукой; это сразу видно. Во-вторых, имя адресата написано полностью — «Мистеру Г. Эндертону», а адрес — нет, просто «Гостиница, Уайт-Брэктон». И в-третьих, судя по штемпелю, оно пролежало там неделю, и его никто не забрал.

Знаете, Бридон, письма, которые никто не забирает, всегда вызывают мой интерес. Наверно, потому, что я профессиональный сыщик. Но это письмо, да там, куда я пришел не просто так, а в надежде получить информацию, меня особенно заинтриговало. На штемпеле был указан Оксфорд, но от этого еще мало радости. Я недолго боролся с искушением и, кинув письмо в карман, вышел из «Белого оленя», не задав никому ни единого вопроса. Зайдя за угол, я вскрыл конверт и понял, что именно за ним и приходил. В нем лицо, подписывающееся именем Найджел, доходчиво объясняет принцип шифра по Брэдшоу, разгаданного вами сегодня утром, лицу, к которому он обращается по имени Дерек.

— Письмо у вас с собой? — спросил Бридон. — Я бы хотел посмотреть штемпель. Да, все в порядке. Письмо было отправлено вечером, в день исчезновения Дерека. И конверт, полагаю, до вас никто не вскрывал? Ну конечно, вы бы заметили, если бы с ним кто-то поработал. Да, письмо вполне подлинное, и, как справедливо заметил мистер Кверк, все это необычайно интересно. Я полагаю, вы достали образец почерка Найджела Бертела для сравнения?

— Уж поверьте, все подлинное. И похоже, нам придется переиграть всю историю, не так ли?

— Что вы имеете в виду?

— Ну как, судя по всему, оба кузена живы и активно переписываются. А если так, то остальные ниточки, которые мы тянули — фотографии, два бумажника, вся эта ерунда на острове, — нас просто кто-то водит за нос. И пробоина в лодке тоже обманка или случайность. И вообще я не понимаю, зачем искать человека в плоскодонке? И, уж конечно, нет никакого смысла прочесывать реку южнее Шипкота.

— Подождите, подождите, не торопитесь. Значит, вы считаете, оба кузена живы. А этот вывод действительно с необходимостью следует из всех предпосылок?

— Разумеется, нет. Но ведь письмо доказывает, что один из них жив. Вряд ли шифр знал кто-то третий.

— Да, по-видимому, предположение, что по меньшей мере один из них жив, разумно. Но дальше вы утверждаете, что они активно переписываются. И тут я не могу с вами согласиться. Самое интересное для меня во всей этой истории как раз то, что они общаются чрезвычайно мало.

— Как это мало?

— Да неужели вы не видите, что они не знают друг о друге ничего? Неделю назад Найджел написал конфиденциальное письмо кузену, адресовав его в гостиницу Уайт-Брэктона. У него были основания полагать, что Дерек именно там; значит, существовала какая-то предварительная договоренность. Однако он не знал названия гостиницы, значит, договоренность была очень приблизительная. Найджел придумывает шифр, которым можно воспользоваться в экстренном случае. Почему они не условились о шифре заранее? Это, несомненно, означает, что продуманный план уже дал сбой; временна́я схема полетела к черту, и потому было целесообразно воспользоваться шифром.

— Да, пока вроде звучит логично.

— Но это далеко не все. Вымышленное имя, Г. Эндертон, несомненно, должно было быть обговорено заранее. Если Дерек оказывается в гостинице, то есть в нужной гостинице, он смотрит письма на имя Г. Эндертона. И, увидев письмо, не раздумывая хватает его с полки. С такого рода корреспонденцией лучше не рисковать.

— Да, черт подери, я еще удивился, почему за письмом никто не пришел, правда, не сразу понял, насколько это важно. Вы полагаете, Найджел не знает, где Дерек?

— По крайней мере, не знал. А что еще более странно — думал, что знает. Мы вправе утверждать: что-то у них пошло наперекосяк. А коли так, ниточки, за которые мы потянули на острове и так далее, по-прежнему могут иметь значение.

— Но сегодняшнее утреннее послание наводит на мысль, что контакт восстановлен.

— Ничуть. Если открытку действительно отправил Дерек, значит, он не имеет ни малейшего представления о том, где его кузен. В противном случае он знал бы, во-первых, что Найджела уже нет в Оксфорде и, во-вторых, что он под подозрением, а его берлога под наблюдением полиции. Он ни за что не отправил бы открытку, которая является серьезнейшей уликой, по этому адресу. (Я говорю об улике, поскольку всегда существует вероятность того, что шифр раскроют.) Нет, если открытку писал Дерек, он бродит впотьмах. Но ее писал, конечно, не он.

— Потому что не мог знать шифр, так как не получал письма, посланного ему в Уайт-Брэктон? Но его содержание могло быть передано ему потом устно.

— Никак не могло. Они не встречались, иначе бы Дерек знал, что Найджел уехал из Оксфорда.

— Верно. Но он мог написать открытку, зная, что она окажется в руках полиции именно потому, что он хотел, чтобы она оказалась в руках полиции. В конце концов, до сих пор у Дерека Бертела были все основания держаться в тени. Но вот после смерти тетушки Альмы у него появились веские причины снова выйти на свет.

— А ему известно содержание завещания? Если нет, выходить на свет довольно рискованно. Кроме того, почему бы не просто появиться? Зачем полиции эти головоломки? Да и вообще, пусть это невежливо, но должен сказать: если уж непременно головоломки, то можно и попроще. Я даже испытываю нечто вроде гордости от того, что мне удалось ее решить.

— Но все-таки он мог бы и догадаться, что мы уже перехватили письмо, посланное в Уайт-Брэктон… Не знаю, конечно, но мне кажется, вы правы насчет Дерека. Думаете, Найджел из Паддингтона отправил открытку сам себе?

— Именно. И мы все еще не знаем точно, жив Дерек или нет. Я вообще не уверен, что Дерек знал, или знает, что на его имя в Уайт-Брэктон было послано письмо. Но Найджел знает и имеет все основания предполагать, что, учитывая всю эту свистопляску с розысками, оно было перехвачено, не так ли? Вы согласны, мистер Кверк?

— Конечно, я тоже такого мнения. По-моему, очень странно, что никому не пришло в голову отправиться в Уайт-Брэктон, пока на меня не снизошло озарение.

— Но в чем план Найджела? — спросил Лейланд. — Он хотел, чтобы его шифр оказался в руках полиции, чтобы она решила — что? Что Дерек жив?

— Конечно. Если допустить, что Найджел потерял след Дерека, это наипростейший способ убедить полицию в том, что Дерек жив, по крайней мере, был жив на момент смерти тетушки Альмы, когда ее завещание вступило в силу. После этого Дерек может умирать, сколько его душе угодно. Найджел не мог ему позволить умереть прежде тетушки, лишив себя таким образом наследства. А вам как кажется, мистер Кверк, стройное объяснение?

— Мне думается, вполне.

— Тогда мы с вами совершенно по-разному устроены. Мне тут видится одно огромное «но». Откуда Найджел мог совершенно точно знать, что миссис Кулмен оставила деньги Дереку и потому последнему необходимо выйти из тени? А если он этого наверняка не знал, то вряд ли стал бы действовать так оперативно, понимаете? С точки зрения первого наследства Дереку нужно было еще немножко побыть мертвым.

— Рискнуть, конечно, стоило, — кивнула Анджела. — На тот момент Дереку не нужно было быть покойником. Он мог спокойно воскреснуть в промежутке, а потом опять упокоиться.

— Не советовал бы ему усваивать обыкновение то упокаиваться, то воскресать, — покачал головой Бридон. — Подобные привычки могут вызвать подозрения и у самых простодушных законников.

— Я понимаю только одно, — перебил его Лейланд. — С какой стороны ни посмотри, нет оснований полагать, что Найджелу известно о кузене больше, чем нам. Если открытка его рук дело, то это явно выстрел наугад. А потому, прежде чем мы доберемся до Найджела Бертела, нам необходимо разыскать человека в плоскодонке.

— В определенном смысле да, — кивнул Бридон. — И все-таки если мы найдем Найджела, думаю, он кое-что нам прояснит.

— Если он жив. Но не забывайте, открытка отправлена из Паддингтона. Чтобы послать письмо из Паддингтона, необязательно обитать в Лондоне. Можно жить на любой станции Большой Западной железной дороги. Вы просто садитесь на лондонский поезд, а на следующем едете обратно.

— В одном пункте не могу согласиться с вашими умозаключениями, мистер Бридон, — сказал американец, стряхнув непродолжительную задумчивость. — Вы исходите из того, что Найджел хотел, чтобы его открытка попала в руки полиции. Но если так, почему он не послал ее на адрес лондонской квартиры Дерека? Во-первых, так она быстрее оказалась бы в полиции, и, во-вторых, он был бы в этом уверен, а не терялся в догадках.

— Вы правы, но лондонский адрес на открытке означал бы сговор. Поставьте себя на место Дерека, как это сделал Найджел: самым естественным было написать на оксфордский адрес.

— А знаете, — задумчиво проговорила Анджела, — как ни крути, похоже, мы примерно там же, где и были.

— Ты права, — согласился ее муж. — Вам не кажется, что пора кое-что нам рассказать, мистер Бертел?

Глава 18 Без маски

Секунд пятнадцать собравшиеся в растерянности смотрели друг на друга. Выход из положения нашелся благодаря семейной слабости Бертелов — Найджел потерял сознание.

Когда бывшего мистера Кверка унесли в комнату и Анджела, не принимая возражений, отправилась ухаживать за ним, Бридон и Лейланд смогли свободно обсудить сложившуюся ситуацию.

— Сколько времени вы носили это в себе? — спросил Лейланд. — Вы сразу его узнали?

— Не совсем. Хотя что-то все время брезжило. Конечно, его мог узнать и персонал «Пескаря», но увы. Легко подозревать человека, когда он гримируется и маскируется. Куда сложнее догадаться, что человек вовсе без маски.

— Как это — без маски?

— Видите ли, этот наш студент Найджел Бертел все время рядился. Например, он сутуловат, но исключительно дорогой портной умудрился сотворить из него стройного мужчину. Ведь хозяйка «Миллингтонского моста» запомнила джентльмена, который держался очень прямо, правда? По крайней мере, он производил такое впечатление, хотя, если точнее, тут постарался его портной. Эразм Кверк — это Найджел, каким его никогда не видели друзья. У настоящего Найджела на лице тоже было желтое пятно, которое вы, конечно, видели у Кверка всю эту неделю. Студент устранял этот дефект при помощи грима. Понимаете, он очень неплохой актер, и благодаря гриму ему в общем удавалось наводить тень на плетень… Хотя, думаю, некоторых его друзей не ужаснуло бы истинное положение дел, лишь придало бы Бертелу дополнительный шарм. Конечно, будь это естественный цвет лица, после десяти дней на реке он бы принял интенсивный красноватый оттенок, и никакого мистера Кверка не получилось бы. Но, наверно, решающее значение все-таки имела прическа. У него гладкие, лоснящиеся волосы, и обычно он носил их очень длинными и зачесывал назад. А когда коротко подстригся (в маленькой парикмахерской города Суиндона), стала заметна лысоватость, придавшая ему совершенно другой облик. Еще всем памятна его манера говорить — медленно, жеманно, растягивая слова и с отвратительной надменностью. Это тоже аффектация, и, когда возникла необходимость, ему было совсем нетрудно отказаться от нее и заговорить как американец.

— Он, конечно же, хороший актер. Удивительно, как он умудрился так здорово сыграть американца.

— Вы имеете в виду его английский, произношение? Это-то как раз было сравнительно нетрудно. Его мать, как вам известно, вышла замуж за американца, и отчий дом Найджела, если таковой у него вообще когда-нибудь был, в Штатах. На меня произвело большее впечатление то, как он сыграл отношение американцев к жизни — эту их занятную свежесть и простоту. Вот уж что совершенно чуждо его природе. Эта привычка всегда говорить, будто на том берегу Атлантики все совершенно иначе. Я бы не удивился, услышав от американца, что у них Земля вращается вокруг Солнца. Найджел, можно сказать, добился совершенства. И все же в каком-то смысле простота появилась, всего лишь когда он сбросил свои дьявольские напускные манеры. Не думаю, что были какие-то костюмные ухищрения, если вы понимаете, что я имею в виду, не считая, конечно, очков в роговой оправе, но они погоды не делают.

— Вы сказали, что не сразу узнали его. Но какие-то подозрения у вас все-таки возникли?

— А с какой стати? Я приглядывался к нему, чтобы убедиться, что он не Дерек. Но это было очевидно — во всем облике ни следа пристрастий к наркотикам. Мне не пришло в голову, что это Найджел, поскольку, когда он появился здесь, Найджела еще не хватились. Если бы, скажем, в два часа вы сообщили, что Найджел исчез, а в четыре подкатил бы Кверк, я бы тут же догадался, в чем дело. Но он вас опередил. Когда вы появились, он уже тут примелькался. Человеческий разум не может решать непоставленные проблемы.

— Он очень рисковал, заявляясь сюда.

— Так ведь он понятия не имел, что я здесь. Когда он приехал, я отсутствовал, а когда Анджела представила нас, было уже поздно давать задний ход. Как я уже говорил, мне на секунду показалось, что он на кого-то похож, но я отогнал эту мысль, я всегда так делаю. Конечно, если бы появился кто-нибудь из его оксфордских знакомых, Найджела могли узнать, но это было маловероятно — все разъехались. Что же касается персонала гостиницы, они в таких вопросах крайне невнимательны. Их работа — бесконечная череда незнакомых лиц; следовательно, для них никто ни на кого не похож.

— А когда вы заметили, что что-то не так?

— Наверно, первый звонок прозвенел, когда он сказал Анджеле, как, дескать, здорово, что я хороший фотограф. Откуда он это взял? Это меня озадачило. А потом история с бумажником, ну, вы помните.

— Вы о каком — том, что нашли на острове, или что выудил бойскаут?

— Втором. Конечно, нелепо было предполагать, что у Дерека было два бумажника. Значит, один из них обманка, ложный след. Логично было заключить, что ложный бумажник тот, в котором мы нашли визитную карточку. Ее слишком очевидно туда положили. Любопытно еще то, что скауты ныряли в том месте с понедельника по субботу, но бумажник нашелся только в субботу. Возможно ли, спросил я себя, что его просто туда подбросили ночью? Если да, то кто? Тут я вспомнил, что Кверк очень интересовался, где именно нашли каноэ, и накануне вечером ходил туда гулять. И мне захотелось побольше узнать про мистера Кверка.

— Слава богу, все разрешилось. Я уже думал, с ума от всего этого сойду.

— У меня до сих пор нет твердой уверенности, что Эразм Кверк — это Найджел Бертел. Я рассматривал возможность, что это какой-нибудь его друг из Америки, которого Найджел подрядил за мной присматривать. Не забывайте, я видел Найджела всего один раз, коротко, при довольно плохом освещении. Но подозрения возникли, и я решил, что было бы неплохо повнимательнее понаблюдать за Кверком, предоставив ему свободу действий. Хотя я бы никогда не сказал, что он способен на такую отвагу.

— Вы имеете в виду представление в «Миллингтонском мосту», ночь в двух номерах? Это действительно было смело. А зачем он рассказал нам эту частичку правды?

— О, ясно, в чем была его главная цель. Он хотел заручиться нашим доверием, чтобы постоянно быть в курсе наших действий. И решил, что для этого должен блеснуть какой-нибудь сыщицкой штучкой, чтобы мы оценили его помощь. Но я вовсе не уверен, что он рассказал нам частичку правды.

— Но вы же не думаете, что в ту ночь в гостинице ночевали оба кузена?

— Кроме отпечатков пальцев на графине, у нас нет железных доказательств. А Найджел оставил их, конечно, когда мы смотрели графины на просвет.

— Боже милостивый! Как сыщик мистер Кверк стремительно падает в моих глазах, но как преступник растет не по дням, а по часам.

— Хотя тут он совершил грубую ошибку. Я ни на секунду не поверил, что отпечатки на графинах хранились там почти неделю. Жир! С таким же успехом он мог наплести нам про гипс. Странно, что вы купились на это, Лейланд.

— Все зависит от ожиданий. Я действительно поверил Кверку, мне и во сне не могло присниться, что он сам оставил отпечатки.

— Так или иначе, повторяю, он совершил ошибку. Поскольку, как вам известно, у меня были отпечатки указательного и большого пальцев Найджела Бертела, и они совершенно точно сказали мне, кто такой Эразм Кверк. Всю субботу и воскресенье, пока вас не было, я внимательно за ним наблюдал. Мне не давала покоя дерзость, с какой он остановился в той же гостинице, что и я. Затем я увидел книгу, которую он читал, «Десять тысяч в год» Уоррена. Если вы столь старомодны, что читали это произведение, то помните, что адвокатов там звали Кверк, Гэммон и Снэп. Так я понял, откуда он взял имя. А также, что выбрал «Пескаря» по беспечности, даже не удосужившись прежде как-то назваться. Иными словами, он не знал, что я тут обитаю, он просто приехал посмотреть, что происходит. Он не думал, что тут кто-то поинтересуется, как его зовут.

— Да, неплохая работа. Но почему вы ничего не рассказали мне, если, конечно, позволите спросить?

— В субботу и воскресенье вас просто не было. А потом, простите, каюсь, но я опасался, как бы вы тут же не арестовали его и не испортили мне всю игру. Вам приходилось видеть кролика, прежде чем он вас заметил, даже в замкнутом пространстве? Если вы стоите неподвижно, кролик продолжает уминать корм и пребывать на вершине блаженства, тогда за ним можно наблюдать довольно долго. Я обожаю это занятие. Так же и с мистером Кверком. Мне нравилось смотреть, как лихо Найджел Бертел изображал Эразма Кверка, и вспоминать, как не менее лихо Эразм Кверк обычно изображал Найджела Бертела. До тех пор пока мы с вами ничего не предпринимали, он бы никуда не делся, слишком тщеславен. Но вчера, признаюсь, я допустил по отношению к вам некоторую вольность. Я позволил Кверку поехать в Лондон.

— В Лондон?

— Да, поездом в три двенадцать и обратно в четыре сорок пять. На самом деле он ездил в Лондон, а вовсе не в Оксфорд, как говорил нам. У меня были нехорошие предчувствия. Он вполне мог дать деру. Но почему-то я был уверен, что сейчас он никакого деру не даст, поскольку не довел игру до конца. Понимаете, ему нужно доказать, что на момент смерти тетушки Альмы Дерек был жив. И я рискнул, позволил ему уехать и смастерить свое доказательство. Вы имели бы весьма бледный вид, если бы Найджел улизнул, поскольку он ехал тем же поездом, что и вы.

— Черт вас подери, лучше бы вы так не рисковали.

— Что делать, лояльность по отношению к работодателям. Вы хотите найти убийцу. Я хочу выяснить, имеется ли труп. Ради достижения этой цели имело смысл рискнуть и отпустить Найджела на все четыре стороны. Если бы я этого не сделал, мы бы никогда ничего не узнали про Уайт-Брэктон.

— А что мы, собственно, узнали про Уайт-Брэктон?

— Ну как же, в понедельник вечером Найджел отправил Дереку письмо на адрес местной гостиницы. Мы точно знаем, что в понедельник вечером Найджел все еще думал, что Дерек жив, и считал, что знает его адрес. Значит, в действиях Найджела не все чисто, так же, как и в намерениях Дерека. Я надеюсь выяснить, что именно, как только Анджела снимет компресс с пылающего лихорадкой лба.

— Странно будет услышать мистера Кверка, который говорит не по-американски.

— Еще более странно думать о нем не как об американце. Нет, какой все-таки великолепный маскарад! Разговорившись в гостинице или поезде с соотечественником, мы инстинктивно хотим знать о нем все: из каких он мест, чем занимается и так далее. А с американцем нам довольно его американства. Нам неинтересно, из какого он штата, потому что мы знаем, что не сможем разместить никакой штат на карте в радиусе тысячи миль. Мы приходим в ужас, когда он начинает рассказывать нам о своей работе. Он всегда готов предоставить нам разного рода сведения, оттого мы его никогда ни о чем не спрашиваем.

— Бридон, что мы ходим вокруг да около? Ведь вы хотите спросить меня, так же, как и я вас, правда ли Найджел Бертел убийца или, по меньшей мере, сообщник. Вы утверждаете, что Найджел не знал, где Дерек был в понедельник вечером, в противном случае он не стал бы ему писать в Уайт-Брэктон. Но вы не хуже меня понимаете, что это может быть частью его алиби. Что он мог намеренно написать это письмо, а затем намеренно ткнуть нас туда носом в надежде убедить в том, что он и понятия не имел о смерти кузена. Найджел Бертел собирается рассказать нам свою историю, а даже если не собирается, мы найдем способ его уговорить. Но нам обоим хотелось бы знать, правда ли то, что он намерен нам рассказать.

— Лично я, прежде чем ломать голову насчет правды, хочу посмотреть, что это вообще будет. Но вот что я вам скажу. Я полагаю, что безвременно усопший мистер Кверк был прав, говоря, что без толку доказывать, что Найджел сообщник убийцы, пока мы не нашли самого убийцу. До тех пор пока мы его не нашли, Найджел может делать вид, будто и слыхом не слыхивал о том, что случилось. Видите ли, алиби у него все еще железное. Каноэ с отверстием такого размера за такое время не могло проплыть вниз по течению, значит, кто-то греб. Найджел этого не делал, поскольку сидел в поезде в девять четырнадцать. Значит, кто-то другой — либо все еще живой Дерек Бертел, либо кто-то третий. И этого третьего надо найти. До тех пор мы не сможем с точностью воспроизвести картину смерти Дерека, если он вообще мертв.

— Я все-таки не понимаю, почему вы придаете такое значение вопросу о способе передвижения лодки. Конечно, алиби и без того прочное; взять хотя бы время, которое, даже если Дерек был уже мертв, требовалось для того, чтобы сфотографировать тело и перетащить его на остров.

— Не уверен. Конечно, все было проделано быстро, но, как вы выяснили, поезд опоздал. Знаете что, сначала нам нужно послушать Найджела Бертела, а завтра неплохо бы попытаться восстановить всю картину. Прогуляемся до Шипкотского шлюза, вам предоставляется право сыграть роль манекена, а я засеку время, которое потребуется на все про все.

— Я вообще-то собирался побеседовать с Феррисом.

— В этом нет необходимости. Уж он-то никак не может позволить себе дать деру. Привет, Анджела. Как наш больной?

Глава 19 История, рассказанная Найджелом

Оказалось, что Найджел не просто потерял сознание. Это был сердечный приступ, потребовавший визита врача и его неизбежного следствия — «нескольких дней постельного режима». Лейланд обрадовался такому повороту событий. При мысли о зряшных арестах, заключении подозреваемых под стражу и дальнейшем их освобождении под аккомпанемент извинений он испытывал неподдельный ужас. Не было ничего унизительнее для его профессиональной гордости. Однако поскольку Найджел действовал весьма ловко, а его приметы были уже известны всем и каждому, откладывать арест надолго не стоило. В постели же, да еще без одежды, изъятой под каким-то госпитальным предлогом, бывший американец находился все равно что за решеткой. В практическом отношении больные те же узники. Однако поведать свою историю врач разрешил ему только на следующее утро.

— Полагаю, я обязан предупредить вас, мистер Бертел, — начал Лейланд, — что, хотя вы не арестованы, я намерен записывать ваши слова и в случае необходимости готов эти записи предъявить.

— Да сколько угодно, — отмахнулся больной. — Разрази меня Бог, если я знаю, преступник я или нет, понимаете? Все так запуталось. Думаю, мне будет проще, если вы дадите мне рассказать все по-моему, а вопросы оставите на потом.

Вам, конечно, известно, что мы с Дереком не слишком ладили. Одна женщина… Но скорее всего, вы об этом слышали. В общем, я был немало удивлен, когда в один прекрасный день он явился ко мне с предложением отправиться по реке. Он объяснил, зачем ему это надо: тетушка Альма вдруг всполошилась и обратила внимание на то обстоятельство, что у нее имеются внучатые племянники. Ей, видите ли, желалось, чтобы они помирились. В случае моего согласия он готов был заехать за мной в Оксфорд, мне же поручалось найти лодку. Потом, сделав хорошую мину при плохой игре, мы плывем до Криклейда и докладываем тетушке Альме. Я согласился, вопрос был только в том, успеем ли мы обернуться до моего экзамена. На это Дерек сказал, что, если время будет поджимать, я могу сойти на берег в любой момент. А я, кстати, перепутал день экзамена, решил, что он на день раньше.

Странное это было путешествие, с какой стороны ни возьми, но описывать его во всех подробностях ни к чему. В основном говорить с Дереком было что со стеной; этот дурень набрал с собой наркотиков и регулярно их пользовал. Раз дал попробовать мне, меня просто подкосило, думал, не встану. Но важнее другое: на реке он изложил мне план спасения своего банковского счета — будь то при помощи тетушки Альмы или без оной. Лондон, сказал он, у него уже в печенках, как и лондонские приятели, он хочет куда-нибудь уехать и начать все сначала. Только он не собирался начинать без гроша за душой, а именно такая участь его и ожидала, если бы он пустил дело на самотек. Но что, если ему не просто уехать, а как-нибудь эдак исчезнуть? Через какое-то время его объявят умершим, и этим бестиям из страховой компании придется выплатить деньги, целехонькие пятьдесят тысяч останутся в лоне семьи.

Только для реализации его плана ему, если называть вещи своими именами, требовался союзник, и этим союзником должен был стать я. Через три года пятьдесят тысяч отойдут мне, а до тех пор я под эту сумму буду брать у него в долг. Иными словами, он предложил следующее: он исчезает, я автоматически становлюсь наследником деда, а все вытекающие из этого обстоятельства прибыли мы делим пополам. У него достало любезности объяснить, что он не доверяет мне ни на грош. Но если уж соглашение будет заключено, мне придется выполнять его условия. Попытайся я надуть Дерека, он просто воскреснет и сдаст меня, хоть его репутация и несколько пострадает. Дерек дал понять, что это мой единственный шанс нюхнуть наследства. Он был решительно настроен не умирать до двадцати пяти лет, оставив таким образом поле битвы за мной, а до тех пор собирался воздерживаться от всех излишеств.

Нравственных терзаний этот план у меня не вызвал, некоторые сомнения породила лишь мысль нарушить закон ради того, чтобы озолотить такого человека, как Дерек. Но идея показалась соблазнительной и для моего кармана, и для авантюризма. Мы ударили по рукам, и Дерек изложил подробности. Путешествие по реке, сказал он, просто подарок судьбы: тут исчезнуть проще простого. Полиция будет две недели прочесывать дно, а потом скажет, что ты погиб. Я заметил, что, кажется, большинство утопленников на Темзе все-таки находили, но Дерек уверил, что никаких проблем не будет. Должен сказать, он разработал довольно-таки хитрый план. Это крайне необычно, потому что, понимаете, Дерек всегда был туповат. Я думаю, на эту идею он набрел благодаря наркотикам; они его просто оживляли, мозги у него начинали работать как у новорожденного.

По его словам, самое сложное в исчезновении то, что нельзя просто спрятаться в стогу сена; придется где-то появляться, встречаться с людьми, конечно, под другим именем. А с вымышленным именем трудность в том, что оно появляется именно в том месте и в тот момент, где и когда исчезает прежнее «я». Дерек Бертел исчезает, и тотчас появляется мистер N, понимаете? Умный сыщик проведет тут связь, сведет факты и сложит два и два. Чтобы решить проблему, нужно частично наложить вымышленного персонажа на ваше собственное «я». Мистер N должен начать существовать по меньшей мере за день до того, как исчезнет Дерек Бертел. Улавливаете? И он придумал неплохую схему. В нашем последнем пристанище, «Миллингтонском мосту», мне предстояло два раза зайти в гостиницу, представляясь двумя разными людьми, поспать в двух кроватях, умыться в двух раковинах, одолеть два завтрака и оплатить два счета. Чтобы все решили, что мы останавливались там вдвоем. А Дерек тем временем отправится в Уайт-Брэктон, что в паре миль от Миллингтона, и выдаст себя за Г. Эндертона, коммивояжера или что-нибудь в этом роде. (Он сказал, может статься, что мы доберемся до тех мест аккурат в воскресенье, когда представляться именно торговцем довольно глупо.) Самое главное в плане было то, что мистер Эндертон всплывет, допустим, в воскресенье вечером, а Дерек Бертел не исчезнет до понедельника. Кому придет в голову их связывать, если все будут думать, что Дерек Бертел ночевал в «Миллингтонском мосту», а мы сможем доказать, что мистер Эндертон эту ночь провел в Уайт-Брэктоне?

Мы так все и разыграли. Расстались у «Миллингтонского моста», я исполнил этот трюк с человеком о двух головах, а Дерек слинял. На следующее утро мы встретились недалеко от моста, и Дерек спросил меня, как все прошло. Сказал, что этот Уайт-Брэктон страшная дыра, правда, он разжился там какой-то конурой, но все равно страшно не выспался. И мы отправились к Шипкотскому шлюзу; было раннее утро, народу почти никого, хотя мы встретили человека в плоскодонке.

— Простите, один момент, — перебил Бридон. — Вы фотографировали Берджеса, смотрителя шлюза?

— Ну да. Вы ведь сами показывали мне снимки. Этот был последним, который получился. Остальные два оказались смазаны.

— Вы их отсняли?

— Я — нет, может, Дерек. Когда я уходил на вокзал, Дерек крикнул мне вдогонку, чтобы я оставил ему фотоаппарат: если попадется что-нибудь стоящее, он, мол, доснимет пленку. Я ему и отдал.

— Это, однако, противоречит тому, что вы говорили мне в Оксфорде, не так ли? Что выронили пленку где-то около вокзала?

— Вы правы. Я думал, лучше будет сказать так, потому что я представления не имел, как пленка очутилась в кустах, и решил, что это может вызвать ненужные вопросы.

— Еще один вопрос, прежде чем вы продолжите. Вы кинули фотоаппарат вниз или спустились по ступенькам и передали его кузену из рук в руки?

— Спустился и передал. Дерек ни за что бы не поймал. Потом он оттолкнулся от нижних ступенек, а я прошел по мосту у запруды и направился на вокзал. Мы договорились, что у меня должно быть безупречное алиби, чтобы я имел все основания ничего не знать об исчезновении братца. Смотритель шлюза назвал мне точное время. По дороге я смотрел, кто бы мог меня увидеть, чтобы потом подтвердить. Но никого не было. И тогда я, как советовал Дерек, перелез через живую изгородь (она была у меня слева) и зашел на какую-то ферму, хотя мне было не по дороге — но там, как сказал Дерек, обязательно должны быть люди. Я увидел только пожилую женщину в верхнем окне, но снял шляпу, чтобы она меня запомнила.

Я специально не торопился, чтобы сесть на поезд в последний момент, — это была еще одна идея Дерека. Он сказал, что если я поеду без билета, то мне потом придется высунуться в Оксфорде, и служащий, который будет продавать билет, впоследствии меня вспомнит, чем подтвердит алиби. Все сработало. Дальше алиби, как вы понимаете, должен был подтвердить экзамен. Не вышло, но оттуда я взял такси и зашел в какой-то бар, чтобы у меня был повод спросить официантку, который час. Таким образом, прорех в моем алиби не осталось.

Затем по плану мне полагалось куда-нибудь сесть и ждать. Мы, конечно, не думали, что ждать придется так долго, это произошло из-за сбоя с экзаменом. Договоренность была такая, что около половины второго я подхожу к заброшенному лодочному сараю; по нашим подсчетам, примерно в это же время туда должна была подплыть и лодка. Я дал Дереку организовать все по-своему. Он должен был максимально убедительно сыграть, что у него прихватило сердце, упасть в реку, лодка при этом затонула, ну и так далее.

Дальше я неплохо разыграл беспокойство и взял с собой гостиничного служащего, чтобы у меня был свидетель, когда я найду каноэ. Я пришел туда минута в минуту, мой свидетель втащил лодку на берег и принялся нырять в поисках Дерека. Пока он там нырял, я обнаружил в лодке эту проклятую дырку и попытался ее заделать, причем ужасно разозлился, что Дерек решил утопить каноэ самым простым способом и не подумал, олух, что потом всякие люди будут задавать всякие вопросы. Это было плохо.

Но дальше больше. Мы договорились с Дереком, что, добравшись до Уайт-Брэктона, он пошлет мне письмо — по нашим подсчетам, около десяти утра, значит, письмо я должен был получить тем же вечером. Мне нужно было ответить ему из моей берлоги, подтвердив, что все прошло нормально. После этого мы решили больше не переписываться из опасения, что мою корреспонденцию будут просматривать. Так вот, когда я добрался тем вечером до дома, никакого письма не было. Я придумал шифр и сообщил его «Г. Эндертону», думая, что, может быть, Дереку проще будет передать сообщение таким способом, в крайнем случае через газеты. Но на следующее утро опять не было никакого письма из Уайт-Брэктона. Я забеспокоился всерьез, но не мог действовать, не навлекая подозрений. День проходил за днем, от Дерека не было никаких известий, никаких указаний, что мне делать.

Вам, может быть, неизвестно, что в Оксфорде значит конец семестра, я хочу сказать, вашего последнего семестра. Такое неприятное чувство, что вам нечем заняться — хочется пойти куда-нибудь и умереть. Ваше жалкое эстетство перед отъездом видится таким пустым, бессмысленным… Как в театре, когда вы не можете найти свою шляпу, а вокруг уже гасят свет. Это подействовало на меня так, что захотелось бросить все к чертовой матери и начать сначала. Своего рода религиозное обращение… Если Дерек намыливается куда-нибудь в колонию, почему бы и мне не поехать? И тут же у меня в голове молнией пронеслось: если Дерек решил исчезнуть, почему бы и мне?..

Я не знал тогда, что уже нахожусь под подозрением, и не хотел уезжать слишком далеко от того места, где все случилось, но оставаться в Оксфорде, где надо мной в голос смеялось прошлое, было слишком. Почему бы не раствориться где-нибудь в округе и ненадолго стать новым человеком? В маскировке я не нуждался, нужно было просто сбросить маску. Я решил, что надежнее будет представиться американцем. Я так долго жил в Штатах, что маленький спектакль не составлял для меня никакого труда. Я вспомнил об этой гостинице, мне она показалась довольно удобной. Я был уверен, что меня не узнают, если коротко подстричься и все такое. Я решился. По счастью, у меня было довольно много наличных, так как я собирался на континент и еще не заказывал билеты. Словом, я отправил багаж в Лондон, а сам, через несколько минут сев на ближайший поезд, растворился в воздухе. Вроде бы все прошло гладко. Правда, в последний момент у меня возникло ощущение, будто за мной наблюдают, вот я и постарался улизнуть, не привлекая к себе излишнего внимания.

Этот трюк с поездами пустяки, думаю, вы его уже разгадали. В Суиндоне я просто перешел на другой перрон, вернулся на пригородном поезде до Фарингдона и был всего в одной автобусной остановке отсюда. По дороге я заглянул в Уайт-Брэктон и с ужасом увидел, что мое письмо на имя «Г. Эндертона» мирно лежит на полке. Тогда мне в первый раз подумалось, что все всерьез пошло наперекосяк. Я проторчал там около часа, ждал, пока проход опустеет, чтобы спокойно забрать письмо, но возможности не представилось. Мне надоело, и я отправился сюда.

Я надеялся, что в гостинице никого не будет, и разозлился, когда ко мне подошла незнакомка. Но я же американец, стало быть, обязан был представиться по имени, и я выбрал первое попавшееся, из книги, которую как раз листал. И тут мне стало ясно, как я вляпался, поскольку вдруг появились вы и мне пришлось представиться вам. Хотя у вас вроде бы не возникло подозрений. Наверно, вы актер посильнее меня, потому что до вчерашнего дня я не догадывался, что вы меня раскусили. Я забыл об осмотрительности и решил разобраться, что к чему. Плюс ко всему я надеялся посодействовать тому, чтобы Дерека объявили умершим. Он мне оставил свою визитную карточку, а также у меня была его пятифунтовая банкнота, которую он мне дал, чтобы расплатиться в гостинице. Я засунул их в бумажник и бросил в реку на радость бойскаутам. Затем я решил, что неплохо было бы втереться к вам в доверие, и придумал этот трюк в «Миллингтонском мосту» с отпечатками пальцев на графинах. Мне показалось, вы все это проглотили.

Картину радикально изменила смерть тетушки Альмы. Когда вы рассказали мне о завещании, я понял, в каком глупом положении нахожусь. На кону тетушкины деньги, и, если не предъявить Дерека, они отойдут этому пройдохе Феррису, а я понятия не имел, где Дерек! Тогда я вспомнил про письмо в Уайт-Брэктоне и, решив попробовать фокус с шифром, отправил самому себе открытку из Паддингтона. Я чуть не закричал от радости, когда визит в Уайт-Брэктон закончился так, как мне было нужно. А потом… короче, случилось то, что случилось. Меня теперь будут судить за мошеннический сговор? Думаю, это вполне возможно, хотя, если вы не найдете живого Дерека, никакого смысла в этом нет, а если найдете, все денежки тетушки Альмы, увы, пойдут на уплату наших долгов. В общем и целом сейчас у меня на душе лучше, чем неделю назад.

— Мм… — промычал Лейланд, — вы в сговоре с другим лицом водили правосудие за нос, допустим, но убейте меня, если я знаю, подсудно это или нет. Могу я узнать, вы представили нам полный список ваших подвигов? Или нам придется благодарить вас еще за какие-нибудь маленькие головоломки, из тех, что мы тут решали последние десять дней?

— Нет, вряд ли… Хотя да, еще одно, правда, мелочь. Найдя каноэ и увидев в днище отверстие, я сильно забеспокоился, потому что исчезновение Дерека должно было навести на мысль о несчастном случае. А эта миленькая дырочка означала убийство. Или самоубийство. Или какой-нибудь фокус. Никто бы не поверил, что это несчастный случай. И тогда мне пришло в голову, что не будь края отверстия так отвратительно аккуратны, случившееся все-таки можно было бы расценить как несчастный случай. Ну, и пока этот парень, который был со мной, вы помните, нырял там дельфином, я схватил острый камень и разворотил края отверстия в надежде, что оно примет вид, будто лодка напоролась на дно и таким образом получила пробоину.

— Так это вы?! — Глаза Бридона метали молнии. — А ковыряя эту дырку, вы, случайно, ее не увеличили?

— О, да еще как. Сначала она была совсем маленькая.

Глава 20 Реконструкция

— Нет, — сказал Бридон, когда они с Лейландом чуть не в пятидесятый раз подплывали к Шипкотскому шлюзу, — я вовсе не считаю рассказ Найджела Бертела неправдоподобным. Я не учился в университете, но легко могу себе представить, что такой позер именно в конце учебы может выкинуть подобный финт. В маленьком мирке застенчивому человеку трудно не позерствовать, не задаваться вопросами, что о нем думают и думают ли вообще. Трудно не подсовывать окружению фальшивку, если подлинник не стоит того, чтобы его подсовывать. Знаете, когда глава подходит к концу, может появиться желание вернуться к простым чувствам. А убийство, к несчастью, вызывает простые чувства, и я бы не очень удивился, если бы Найджел и решил их вызвать. Понимаете, все, что он нам тут нарассказал, до чертиков правдоподобно, я допускаю, что он дал абсолютно правдивый анализ своих чувств, утаив, однако, главное. И конечно же, вдребезги расколошматил собственное алиби. Если размер отверстия в лодке был с булавочную головку, то, пока она заполнилась бы водой, ветер и течение донесли бы ее до Луны. А это, черт его возьми со всеми потрохами, главное. Тогда убийство могло быть совершено до того, как лодка отплыла от чугунного моста. А если так, то его мог совершить Найджел.

— Знаю, знаю. Вы всю неделю придавали огромное значение этой детали. А по-моему, вопрос в том, сколько на все потребовалось времени.

— Что ж, скоро мы это узнаем.

— Конечно, но все-таки я не до конца уверен, что нам удастся совершенно точно воспроизвести картину случившегося. Понимаете, вы приступаете к делу с холодной головой, ничуть не волнуясь и точно зная, что будете делать в следующий момент. Вас не сбивают с толку никакие неожиданности и внезапные озарения. На берегу, когда вы будете раздеваться, а потом опять одеваться, у вас не затеряется в траве запонка, не вывернется рукав, потому что вы не будете спешить, вы будете только делать вид, что спешите. Успеть на поезд и совершить убийство за двадцать минут, поскольку так у вас по плану — хорошо на бумаге, но когда человек принимается за дело, у него неминуемо закружится голова. Взять хоть эти фотографии. Наверно, вы правы, предполагая, что снимок со следами получился в результате случайного нажатия на кнопку спуска. Но тело в лодке — потрясающий снимок. Вы ведь разбираетесь в фотографии? Представьте себе, сколько нужно щуриться, искать ракурс, выбирать позу, чтобы эта чертова штука вышла так, как надо. Способен ли на это человек, который опаздывает на поезд, а снимок для него — вопрос жизни и смерти? Вот то-то же.

— Трудно, согласен. Невозможно придумать другой способ, каким мог быть сделан этот снимок. Хотя нет, погодите-ка… Вы, случайно, не захватили с собой тот снимок, что я вам дал?

— Разумеется, захватил. Мы ведь хотим воспроизвести картину в точности, вплоть до мельчайших подробностей. Он у меня в кармане, вон там на носу, если вы полагаете, что сможете его достать, не перевернув лодки. Давайте… Осторожно!

Достав фотографию, Бридон смотрел на нее добрые полминуты, а затем через плечо протянул Лейланду с вопросом:

— Видите там занятный эффект с тенями?

— Вы хотите сказать… Боже правый, какой же я идиот! Они падают слева направо!

— А снимок смотрит на север… и предположительное время девять утра. Не получается, правда? Странно, что нам не пришло это в голову раньше. Мы знаем, что за телом вернулись ближе к вечеру и, конечно же, тогда и положили труп в лодку и сфотографировали его.

— Хорошо, а пятый снимок? Со следами на ступенях? Он точно сделан утром, потому что следы еще мокрые. Нам известно, что следы были утром, Берджес клянется, что видел их.

— Да, снимок со следами сделан утром, совершенно верно. Иначе ступени отбрасывали бы тень, видите, они смотрят на восток. Но я с самого начала предполагал, что этот снимок был сделан ненамеренно. Положим, у Найджела, когда он поднимался по ступеням, был в руках фотоаппарат. Наверху он поскользнулся, случайно нажал на кнопку спуска — и фотография готова.

— Да, только если это действительно вышло случайно. Мне не дает покоя один вопрос: а почему следы не могли сфотографировать вечером? Просто по мосту нужно было топать не справа налево, а слева направо. Тогда все бы решили, что фотография, которая на самом деле была сделана на закатном солнце, снималась утром.

— Отлично, Лейланд! Только разрази меня гром, если я понимаю, зачем это было нужно. Что так, что эдак — все равно не получается, понимаете? Зачем убийцам повсюду оставлять следы того, что тут было совершено убийство? Что они хотели дать нам понять такого, что мы с вами никак не можем понять? Ей-богу, они, похоже, сами себя перехитрили. Лично я не вижу никакого смысла.

— В любом случае мы прояснили один пункт. Если хочешь утром дать спектакль, необязательно брать с собой фотоаппарат. Нужно всего-навсего по дороге на вокзал быстро вытащить тело из лодки и перевалить его на глинистый берег. Кстати, а как насчет манекена? Будь я проклят, если соглашусь в этом акте драмы изображать труп.

— Придется одолжиться у Берджеса. Свернутый ковер подойдет. Ну вот и старый добрый остров! Давайте, Лейланд, выходите и делайте фотографии, а я — к шлюзу поклянчить у смотрителя его лучший половичок.

Лейланд тщательно, методично сфотографировал борозду, оставшуюся от волочения тела по папоротнику, и отдельно сделал два снимка крупным планом вмятины от пуговицы на глинистой земле. Когда он закончил, вернулся Бридон, неся под мышкой солидный рулон клеенки, который он положил на левый берег острова. Через несколько минут сыщики уже хозяйничали на шлюзе. Берджесу, выказавшему немалое изумление, но полнейшую покорность, было велено продолжать возиться в саду, не забывая следить за тем, чтобы все их действия оставались вне его поля зрения. Экспериментаторы открыли нижние ворота, и Бридон, стоя на нижних ступенях, сильно толкнул каноэ, в котором сидел Лейланд с секундомером. Лодку быстро понесло вниз по течению. Бридон неторопливо двинулся в сторону моста у запруды. Пройдя по мосту и убедившись, что Берджес его не видит, он что есть мочи пробежал около сорока ярдов по берегу, сел и разделся до купального костюма. Затем бесшумно погрузился в воду, переплыл основное русло и, не разбирая дороги, стал продираться через подлесок в южной части острова. Лейланд теперь очень медленно плыл по каналу. Было ясно, что так он не скоро доберется до чугунного моста. Бридон подбежал к мосту, задом наперед поднялся по ступеням, подплыл к лодке, подтащил ее к берегу, сел в нее и изо всех сил принялся грести. За мостом он причалил к берегу, без особых нежностей перенес Лейланда на берег и потащил рулон клеенки в лес. А Лейланд привязал лодку и на велосипеде Берджеса полем отправился на вокзал. Он притормозил только на несколько секунд, когда сводный хор залаявших собак с фермы известил его о том, что Бридон, выполнив свое задание и одевшись, торопится ему навстречу.

— Простите, сэр, — серьезно сказал Лейланд, когда из-за поворота показался запыхавшийся напарник, — но девять четырнадцать только что ушел. Тем не менее вы показали очень неплохой результат. Двадцать пять минут, ничего не скажешь. Знаете, он, пожалуй, мог успеть на поезд, если тот отошел на четыре-пять минут позже. Неожиданности были?

— Да, рукав вывернулся наизнанку. Вот она, сила внушения, черт вас возьми. А потом еще пришлось на ферме перелезать через ворота с колючей проволокой, которые издали показались мне открытыми. Пропади оно все пропадом, я до сих пор не осознавал, какую тяжкую долю мы уготовили Найджелу, заставив его продираться через папоротниковые заросли босиком. Конечно, он мог все это проделать, но для этого нужно быть полным идиотом.

— Время вы потеряли, поднимаясь по ступеням, — сказал Лейланд. — Я подсчитал, вы могли сэкономить три минуты, если бы подплыли к лодке чуть выше и тут же взялись за весла. Какого черта ему вообще это было надо? Ведь столько времени пропадает! Берджес вряд ли врет насчет следов.

— Кажется, я только теперь начинаю понимать. Давайте посмотрим на дело с другого конца. Шестой снимок, как нам теперь известно, был сделан вечером. До сих пор мы считали, что следы были оставлены на мосту, когда Найджел (или кто-то еще) поднимался, чтобы сфотографировать Дерека в лодке. Но следы были оставлены утром, а снимок был сделан вечером. Тогда как там вообще оказались следы? Вы видели, как я поднимался по лестнице задом наперед и, должно быть, выглядел при этом порядочным придурком. Уж чувствовал себя точно придурком. Чистая, как вы и сказали, потеря времени. А это приводит меня к мысли о том, что следы были оставлены намеренно, чтобы сбить с толку.

— Замечательно, но Берджес обнаружил их по счастливой случайности. Если бы ему вздумалось отправиться туда чуть позже, они бы никого не сбили с толку, потому что их бы никто не увидел.

— Именно. И потому, поймите, их необходимо было сфотографировать. Следы оставили, чтобы их можно было сфотографировать. И фотографию сделали намеренно. Так с какого же толку пытался сбить нас убийца?

— Бог его знает.

— Вот и я знаю. Перво-наперво странность этих следов в том, что они только с одной стороны, а не с двух, и указывают только в одном направлении, а не туда и обратно. Напрашивается предположение, что либо кто-то, подтянувшись на руках, взобрался из лодки на мост и потом спустился по ступеням, либо поднялся по ступеням задом наперед, а потом спрыгнул с моста в реку. Что одно, что другое — полная ерунда, а потому не это впечатление хотел создать довольно, надо сказать, изобретательный преступник.

— Жалко, что он не потрудился сделать так, чтобы его намерения были понятны даже такому дураку, как я.

— А вы не понимаете почему? Он был уверен, что старого смотрителя не оторвать от его корешков. Откуда ему было знать, что тому вдруг взбредет в голову погоняться за курами в лесу? Следы не должен был увидеть ни Берджес, ни кто-либо другой из обитателей этой бренной планеты.

— Тогда зачем, черт побери?..

— Следы не должны были увидеть. Следы. Но не фотографию. Допустим, Берджес либо не видел следов, либо не рассказал о них, а мы все-таки вышли на снимок — что бы мы тогда подумали?

— Кажется, я начинаю понимать. Мы бы решили, что они тянулись по всему мосту от одного конца до другого и по ступеням с обеих сторон… Да, понимаю. Они призваны были внушить мысль, что человек босиком переходил с западного берега на остров.

— Не говорите ерунды. Если бы кто-то шел так, как вы говорите, и нажал на кнопку спуска, на снимке не оказалось бы никаких следов, потому что их еще не было. Чтобы фотографировать следы, сначала нужно их оставить. Нет, человек, глядя на этот снимок, должен был прийти к выводу, что тут изображены следы человека, идущего в обратном направлении, с острова на западный берег. То есть снимок должен был создать впечатление, что убийство совершил человек, который после этого направился в сторону Биворта.

— Другими словами, что он не ходил ни к ферме, ни к вокзалу.

— Совершенно верно. Что напоминает нам о том любопытном факте, что только один человек бесспорно шел к вокзалу, а именно Найджел.

— Вот тебе раз! Вот вы куда вывернули!

— Я ничего не утверждаю. Я просто внимательно наблюдаю за Найджелом, только и всего.

— Тем не менее — у вас есть спички?

— Кончились. На той платформе есть автомат. Пойдемте туда, уговорим его, потом вернемся.

Когда они перешли на другую платформу, послышался грохот, свист и болтавшийся на перроне станционный смотритель начал проявлять признаки нетерпения. Со стороны Оксфорда, пыхтя, приближался поезд. Осознание того, что он здесь редкий гость, придавало ему чрезвычайно важный вид. С поезда сошел единственный пассажир — высокий, крепкого телосложения молодой человек в коричневом непромокаемом плаще, частично скрывающем, а частично обнажающем тот факт, что под плащом у его обладателя шорты. Столкнувшись с одиноким смотрителем, он принялся энергично трясти карманы, за что был в конечном счете вознагражден обретением билета, при этом путешественник не обратил внимания на то, что из одного кармана выпала розовая перфорированная полоска бумаги. Точнее, на нее не обратили внимания оба непосредственных участника сцены. Сыщики же быстро переглянулись и, едва незнакомец повернулся к ним спиной, ястребами бросились на розовое пятнышко.

— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — сказал Лейланд, когда они перевернули клочок бумаги. — Тот самый билет, который человек в плоскодонке купил в Итоне. FN2, провалиться мне на этом месте. Если бы мы его не нашли, этот треклятый номер впоследствии обнаружили бы выгравированным на моей сердечной мышце. Быстро, что делать?

— Я возвращаюсь к лодке и плыву вверх по течению ему навстречу. Он вернулся явно не для того, чтобы забрать лодку. Смотрите, пошел по дороге к «Миллингтонскому мосту».

— Я думаю, мне лучше пойти за ним, и тогда, если он поплывет вниз, вы при встрече подхватите меня в лодку. Вот, возьмите велосипед. Ей-богу, это было бы достойное завершение столь удачного дня.

Глава 21 Прогулка впотьмах

Бридон ехал не очень быстро; его вымотали двадцать пять минут варьете у шлюза, а кроме того, торопиться было ни к чему. Если неизвестный пойдет на лодке вниз по реке (а тогда он в любом случае не уйдет от Лейланда), ему придется доплыть как минимум до «Миллингтонского моста», чтобы найти ночлег, или выйти на дорогу, которая вернет его к благам цивилизации. И Бридону, который ехал на более удобном велосипеде, будет нетрудно его опередить. И действительно, когда на горизонте, который позднее закатное солнце окрасило в сливочно-серебристые тона, взмыл темный силуэт моста, он увидел человека, облокотившегося на перила и окликнувшего его знакомым голосом Лейланда:

— Привязывайте лодку и поднимайтесь ко мне. Я на вахте.

Миллингтонский мост не относится к числу предназначенных для одностороннего движения сооружений, которые радовали наших экономных предков. Нет, тут может проехать даже грузовой автомобиль. Но, дабы сохранить хоть обманчивое подобие, с обеих сторон, где полотно моста нависает над берегом, пешеход может укрыться от опасности и дорожных брызг. Тут так приятно облокотиться на перила. Куда менее приятно отрываться от открывающегося отсюда вида; неторопливое течение реки измывается над угрызениями совести, которые все норовят запретить вам провести в ничегонеделании еще пять минут… еще десять… пятнадцать… да пусть минутная стрелка сделает полный оборот. Ни Лейланда, ни присоединившегося к нему Бридона угрызения совести даже не навестили. Незнакомец шел по берегу неторопливым прогулочным шагом, и Лейланду не составило труда его опередить. Тот должен был подоспеть через несколько минут, и пока, кроме как смотреть на воду и обсуждать ближайшие планы, делать было нечего.

Наступил один из тех вечеров, когда облака ясной небесной шири, проводив заходящее солнце, с облегчением после формальностей торжественной, так и хочется сказать, церемонии, принимаются бегать наперегонки и играть в чехарду. Небо из огненно-золотистого регистра перевалило в серебристый с позолотой, а затем оплавилось в чистое серебро; и зависшие над западным горизонтом островками, мысами, целыми континентами с пламенными заливами и лагунами скученные облака разлетелись, приняв причудливые формы и потянувшись на юг. Ящерица, лейка, платан вниз головой, размахивающий пивной кружкой старик… Они плыли рядком подобно забавным фигуркам, что служат мишенями в тире на сельской ярмарке, и краски медленно остывали: алое — багровое — свинцово-синее. В угасающем свете река стала менее компанейской, приобретя обаяние строгости; пятна света уже не сверкали, а степенно покачивались на воде, в тенях убавилось контрастности, зато прибавилось глубины. На природу снизошла тишина, и вы невольно приглушали голос, будто кругом резвились феи. Первыми, предвещая вечерний ветер, заволновались, зашептались ивовые заросли, приютившиеся под крайним правым пролетом моста.

— Он на подходе, — сказал Лейланд. — Когда появится из-за поворота, медленно идем к лодке, он вряд ли нас узнает. Только вот я боюсь, он не остановится здесь на ночь. Тогда мне придется остаться, а вам, если вы не против, отправиться обратно и чуть-чуть подержать Найджела за руки. Вы не будете возражать, если я вас попрошу пройтись пешочком? Мне, наверно, лучше на лодке.

— Ничуть. Прекрасный вечер для прогулки. Здесь он точно не заночует, готов поспорить. У него еще есть время перебраться через Шипкотский шлюз, а лучше всего это делать в сумерках.

— Вы думаете, он подозревает, что за ним следят?

— По крайней мере должен понимать, что такая опасность есть.

— Пожалуй, вы правы. Дьявол, что же он не идет? Если он сразу двинется дальше, нам придется плыть за ним на безопасном расстоянии.

— А шлюз? Если Берджесу нужно будет спускать и снова запускать для нас воду, незнакомец опередит нас страшно сказать насколько.

— Я думал об этом. Мы перетащим лодку через запруду и таким образом вырвемся вперед. А там, где канал соединяется с основным руслом, перейдем на бивортский берег и засядем в кустах до его появления. Каноэ оставим на привязи, это не должно вызвать у него подозрений. И двинемся за ним. Хотя, конечно, трудно угадать, каковы его дальнейшие планы.

— Конечно. Но откуда ему знать, что штаб-квартира инспектора Департамента уголовных расследований Лейланда расположена в гостинице «Пескарь» у Итонского моста?

— Думаю, вы правы. Возможно, к счастью для нас. Черт его подери, что же он не идет?

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем из-за ивовых деревьев слева показалось весло. Ритмично поднимаясь и опускаясь, оно неопровержимо свидетельствовало о приближении незнакомца. Наблюдатели синхронно развернулись и медленно спустились с моста. Мелькающее весло еще не исчезло из виду, а они уже отвязали лодку и бесшумно двинулись следом за неизвестным.

Это был самый простой из всех возможных видов слежки. Нужно было всего-навсего держаться берега и не терять бдительности на поворотах. В остальном достаточно было плыть за хорошо заметными белыми росчерками весла, без труда прячась за кустами и береговыми выступами. Обладая преимуществом каноэ перед плоскодонкой, они в любой момент могли рвануть вперед и догнать беглеца. Но ни желания, ни необходимости на то не было; оставалось только не упускать из виду незнакомца, который плыл по направлению к Итонскому мосту. А у моста или где-то поблизости ему придется устраиваться на ночлег, поскольку открывать очередной шлюз будет слишком поздно. Неужели охота никогда не требует усилий и не издает шума? Охотники даже немного расстроились, что дистанция оказалась такой короткой, игра такой простой, а добыча, можно считать, уже была у них в руках. Тени постепенно сгущались; серебро небесной тверди, умирая, переплавлялось в черную синь; на редких фермах мелькали огни, а от скотины в полях остались лишь мутные серые пятна.

Переправа на Шипкотском шлюзе потребовала большей осторожности. Друзьям пришлось ждать, пока незнакомец зашел в камеру и начала убывать вода, только тогда они смогли незаметно подобраться к основному руслу. Но, по счастью, мистер Берджес был не суетлив, особенно в пору вечернего отдохновения от трудов. Перетащить каноэ по скошенной траве и чертополоху оказалось несложно, а после неспешной гребли рывок по каналу стал чуть ли не облегчением. Задолго до того, как снова появилась плоскодонка, они оставили остров позади, пересекли канал, привязали лодку, а сами в нескольких ярдах от нее спрятались за ивами. Какое-то время стояла полная тишина, затем послышалось негромкое журчание воды, которую бороздил нос плоскодонки, и ритмичное поскрипывание весла о борт.

Однако вопреки предсказаниям Лейланда каноэ на привязи не оставило незнакомца равнодушным. На несколько секунд он застыл с веслом в руке, явно пребывая в нерешительности, а может быть, по каким-то загадочным причинам, даже и в тревоге. Затем украдкой огляделся и, энергично работая веслом, подплыл к каноэ. Этот маневр привел Лейланда и Бридона в недоумение и поверг в растерянность. Обнаруживать себя было совсем некстати и, честно говоря, смешно. Но трудно было себе представить, чтобы незнакомец взял сейчас каноэ на буксир, чем бы оно его там ни заинтересовало. Однако об одном сыщики не подумали. Неизвестный вдруг быстро схватил весла, которые без дела лежали в лодке, перебросил их к себе в плоскодонку, оттолкнулся и, продолжая нервно оглядываться, поплыл дальше.

Каноэ без весел обладает почти такой же мобильностью, как корабль без мачт. Вы можете, конечно, воспользоваться каким-нибудь сымпровизированным паллиативом, но ни далеко, ни быстро лодка вас все равно не доставит. Легкий бриз, у Миллингтонского моста напоминавший дыхание, теперь превратился в упорный ветер, и, даже если бы друзья перебрались на тот берег и пошли по удобной тропе, надежды не было никакой. Возвращаться к Шипкотскому шлюзу за веслами значило терять драгоценное время. Еще раз одолжить велосипед у Берджеса было более удачным решением, но, к сожалению, Бридон, возвращаясь полем с вокзала, проколол колесо. Загнанная в угол парочка поделилась этими соображениями в выражениях, излагать кои печатно было бы довольно экстравагантно. Бридон сказал, что может вплавь перебраться на тот берег, волоча за собой лодку, но ветер дул с востока, и друзья признали, что этот маневр занял бы кучу времени, а то и вообще оказался бы бесполезным. Оставалось одно: идти вдоль берега, на котором они очутились, и надеяться, что форсированный марш-бросок по полям увенчается успехом.

Надежда эта, поманив радужными перспективами, вскоре повергла их в немалое смущение. Сначала некоторое неудобство доставляла только высокая, бьющая по ногам трава. Но скоро она сменилась более неподатливым и цепким папоротником. В сгущающихся сумерках путешественники то оступались в ямы и спрятанные в траве ручейки, то, напрягая все силы, месили тину в болотцах. Затем пошли ощетинившиеся проволочные заборы, покрытые обманчивым ковром камыша; изгороди, замедлявшие продвижение, поскольку приходилось искать проход; заросли лопуха и чертополоха, через которые приходилось буквально продираться. В темноте все дороги кажутся длинными. Знакомое расстояние между Шипкотом и Итонским мостом растянулось в долгий кошмар. Ноги у наших друзей промокли, на ботинки налипла склизкая грязь болот, в которые они то и дело проваливались, одежду искололи сотни шипов и усыпала сенная труха. Нагромождение мелких неудобств, несерьезных по отдельности, несущественных, если вы сталкиваетесь с ними при свете дня, когда вам нечего делать, превратило вечернюю прогулку в пытку. Усталость и нервное напряжение упорно вызывали в воображении тревожные картины: вот незнакомец оставляет лодку у Итонского моста и едет обратно в Оксфорд; вот он тайком приводит в действие лебедку следующего шлюза; вот крадучись пробирается в гостиницу «Пескарь» и плетет гнусные интриги со своим предполагаемым сообщником — Найджелом.

Дойдя наконец до заброшенного лодочного сарая, путешественники решили, что это «Пескарь»; а доплетясь до «Пескаря», недоумевали, почему до сих пор не занимается новый день.

За все это время они, разумеется, не увидели не только самой плоскодонки, но даже и кончика ее весла. Им не встретился ни один запоздалый любитель вечерних прогулок, кто мог бы хоть что-то сказать о лодке. Путешественники вернулись в «Пескарь» злые, побитые, не имея в голове ничего, кроме осознания острой необходимости присесть и что-нибудь поесть.

— Бедные вы мои! — воскликнула Анджела, когда они вошли. — Ужин на столе, впрочем, уже довольно давно. Я, ей-богу, чувствовала себя как брошенная жена из фельетонов, дожидающаяся муженька с кочергой. Кстати, я велела разжечь огонь. Ну, заходите же наконец.

Нет, она ничего не слышала о том, чтобы кто-нибудь проплывал в плоскодонке. Нет, заведение пока не закрывается; у стойки и впрямь еще были люди.

— Позволю себе заметить, на случай, если вы вернетесь слишком поздно, я купила целую бутылку виски. На меня посмотрели с немалым удивлением. Найджел у себя, спит. Врач говорит, что завтра можно будет разрешить ему ненадолго встать. И даже не пытайтесь рассказать мне, что с вами случилось, пока не поужинаете.

У напарников и в самом деле вряд ли хватило бы сил вести беседу, и Анджела, не мешкая, нашла предлог оставить их наслаждаться холостяцким tête-а-tête, заявив, что нужно «укрыть как следует ребеночка». Лишь когда его взгляд упал на дно второй пинты, Лейланд спросил:

— Ну и что дальше? Я буду проклинать себя до гроба, что не прихватил весла из каноэ.

— Ладно, забыли. Да и как, черт подери, нам было догадаться, что он знает о слежке, знает, что мы обогнали его на каноэ? Уму непостижимо. Если бы у него была хоть капля здравого смысла, то, увидев, что мы у него на хвосте, и не желая угодить в наши объятия, он должен был оставить лодку у моста и драпануть в Оксфорд по дороге. Может, он успел на последний автобус, а значит, добрался до города не так поздно. Если, конечно, у вас есть еще силы, можно доехать на машине до Оксфорда и попытаться что-то выяснить у пассажиров автобуса. Я почти не допускаю, чтобы у него хватило наглости плыть по реке.

Где-то в коридоре открылась дверь, и с минуту они слышали возбужденные голоса толпившихся у стойки любителей отдыха на природе, а с кухни неизбежный фон радио. Потом дверь опять закрылась, и в коридоре раздались неуверенные шаги, как будто человек не знал точно, куда идти. Они услышали, как Анджела спросила: «Вы кого-то ищете?», и незнакомый голос ответил:

— Я бы хотел видеть инспектора Лейланда. Право, мне очень неловко беспокоить его в столь поздний час, но, полагаю, это важно. Меня зовут Феррис — вы не могли бы ему передать? — Эдвард Феррис.

Едва ли носителя такого имени кто-нибудь заставил бы томиться в ожидании. Анджела заглянула в комнату, приподняла брови и открыла дверь вновь прибывшему. Две пары все еще прищуренных после изматывающего ночного марша глаз обратились к стоявшему на пороге незнакомцу, в котором невозможно было не узнать человека в плоскодонке.

Глава 22 Еще одна история

Мистер Эдвард Феррис, при всей своей внушительной фигуре, по повадкам, манере говорить чем-то напоминал того легендарного человека, о котором было сказано, что он «потомок длинной вереницы старых дев»[54]. Голос его вибрировал продуманными модуляциями, произношение было скрупулезно точным, он без видимых потуг выстраивал мысли по пунктам a), b), c) и с вызывающей раздражение тщательностью стряхивал пепел с брюк. Словом, недолго было догадаться, что миссис Кулмен искала и нашла дамского угод… пардон, компаньона.

— По-видимому, мое имя вам известно, — начал Феррис, — поскольку я имею некие основания полагать, что ваше присутствие здесь связано с недавними событиями в семействе Бертелов. Их двоюродная бабка, миссис Кулмен, была очень добра ко мне. Фактически я являлся ее приемным сыном. Мне выпало почетное, но и печальное право стать последним, кого она видела на этом свете. Да, спасибо, содовой. Сразу, пожалуйста.

Вероятно, я должен объяснить, что не был лично знаком с кузенами Бертелами, не считая поры их самого раннего детства. Частично, поскольку они крайне редко навещали свою двоюродную бабушку, частично же, поскольку мне казалось, они должны были считать, что я вроде как втерся в их семью. Мне, однако, была известна их репутация, и оставалось лишь сожалеть о том, что в самом конце жизни миссис Кулмен снова начала проявлять к ним живейший интерес. Но я не имел права вмешиваться. Когда она стала расспрашивать меня о своих внучатых племянниках, я, не испытывая желания вдаваться в подробности, ответил, что, к сожалению, они в плохих отношениях. Это, конечно же, было известно всем и каждому.

Миссис Кулмен обладала, можно сказать, командирскими наклонностями. Она любила распоряжаться чужими жизнями и тотчас решила, что повод для данного нарекания в адрес семейства необходимо устранить. Под ее диктовку, поскольку зрение у нее было в значительной степени ослаблено, я примерно месяц назад написал ее племяннику Дереку письмо, в котором содержался настойчивый призыв примириться с двоюродным братом. Вскоре пришел ответ, составленный в выражениях, продиктованных — я не в силах выразиться иначе — недостаточно искренней привязанностью. Они с Найджелом, писал Дерек, решили похоронить прошлое; они часто общаются, и как раз сейчас, когда он пишет эти строки, его ждут сборы, поскольку они с кузеном отправляются по реке на каноэ. Путешествие, по его словам, было рекомендовано ему в медицинских целях, но он не сомневается, что оно доставит ему еще и удовольствие в компании с дружищем Найджелом.

Боюсь, моя реакция на это письмо была окрашена определенным недоверием. Миссис Кулмен, которой была свойственна возбудимость людей, имеющих несчастье страдать от сердечных недомоганий, неправильно меня поняла, спросив, неужели я думаю, что Дерек солгал. Неужели я рекомендую ей потребовать у Дерека предъявить билет на шлюз? Должен признаться, я был несколько смущен. Я напомнил миссис Кулмен, что в билете не уточняется, сколько человек находилось в лодке. «Что ж, прекрасно, — ответила она (я не могу ручаться за точность ее выражений), — вы отправитесь туда и убедитесь сами. На несколько дней возьмете в Оксфорде плоскодонку и поплывете им навстречу. Если не встретите их или обнаружите, что они не вместе, по возвращении доложите мне». Сначала я решил, что миссис Кулмен шутит, но позже убедился в том, что она говорила вполне серьезно. По правде сказать, я думаю, она сама сомневалась в правдивости племянника и желала в ней удостовериться, однако скрывала беспокойство за уверениями, что делает это, только чтобы посрамить мою недоверчивость. Надеюсь, я ясно выражаюсь.

Перед отъездом я понял, что эта злополучная история произвела на нее сильное впечатление. Она сказала мне, что имеет намерение составить новое завещание, отписывающее основную часть ее состояния старшему племяннику. Тем самым она намекнула на то, о чем я догадывался, но не знал наверняка, а именно, что до сих пор ее основным наследником являлся я. Вам легко будет понять, что из Уоллингфорда я выехал в расстроенных чувствах. Более того, я отдавал себе отчет в том, что моя миссия во всех отношениях крайне затруднительна и смешна. Если вследствие каких-либо непредвиденных обстоятельств Бертелы узнают, что я тоже плыву по реке, какая тень падет на мое имя! Я решился принять все меры предосторожности. Лодку нанял, назвавшись Люком Уоллесом, и, дабы избежать кривотолков, взял все необходимое с собой, решив, что не буду останавливаться в гостиницах, пока не окажусь на безопасном расстоянии от братьев. У меня, однако, имелись веские причины опасаться, что предпринятых мной мер недостаточно и что по меньшей мере одного из кузенов мое вмешательство приведет в крайнее раздражение.

Если не считать этих огорчений, путешествие мое было весьма приятным. Я люблю простую жизнь, уединение на лоне природы. Я проплыл мимо каноэ Бертелов у Шипкотского шлюза, чуть южнее, если быть точным. Судя по всему, это было всего за несколько часов до прискорбного исчезновения Дерека.

— Простите, мистер Феррис, — вставил Лейланд, — вы сами понимаете, что ваши показания могут иметь немалую важность. Вы видели на реке еще кого-нибудь — до шлюза или после? Нет нужды объяснять вам, имеются определенные подозрения, что тут дело нечисто.

— Дайте подумать… Я проплыл мимо лагеря бойскаутов… После этого, по-моему, больше никого не видел. Первым был смотритель шлюза. Затем я сразу увидел обоих Бертелов, а потом, кажется, больше никого, до самого Миллингтонского моста.

— До которого, полагаю, вы дошли где-то за полчаса?

— Нет-нет, я был там через час или два. Останавливался на обед. Может, даже больше двух часов. Видите ли, день выдался очень жаркий, выехал я рано. А потом у меня была с собой довольно интересная книга, так что я просто сидел в лодке и читал, чуть выше по течению от шлюза.

— Мм… — промычал Лейланд. — Какая жалость, что вы выбрали место именно выше по течению. В противном случае мы избавились бы от множества хлопот. Ну а затем, полагаю, выполнив поручение, вы вернулись домой?

— Вовсе нет. Коли уж я там очутился, то хотел до конца убедиться, что братья действительно путешествуют вместе, понимаете? Я навел справки в «Миллингтонском мосту», но рассказ горничной не позволял прийти к выводу, что они много времени проводили вдвоем. Поэтому я отправился в следующую гостиницу, «Голубую корову». Мне хотелось выяснить, помнит ли там кто-нибудь кузенов Бертелов. Кроме того, я спланировал поездку так, чтобы она завершилась именно там, и слуга из Уоллингфорда должен был передавать мою корреспонденцию туда — на вымышленное имя, разумеется. И слава богу, что я был предусмотрителен, поскольку вышло так, что в «Голубой корове» я среди писем увидел телеграмму, вызывающую меня к смертному одру миссис Кулмен. Конечно же, медлить было нельзя. Я переплыл на другой берег, оставил лодку в первом же подходящем месте и полем отправился на Шипкотский вокзал, где, по счастью, успел на поезд.

Боюсь, вам может показаться, что мой рассказ слишком длинен, но из опасения, что вы сочтете меня фантазером, я бы хотел, чтобы вам были известны все обстоятельства дела. Перед смертью, а точнее, в среду, миссис Кулмен составила новое завещание. Она сама изложила мне свои намерения. Мне она оставляла средства к существованию, но львиную долю состояния завещала старшему внучатому племяннику. «Если только я его не переживу, — добавила она, — но, кажется, это маловероятно. Адвокат посоветовал мне вписать и ваше имя, на случай если Дерек не сможет вступить в права наследства». Можете представить себе, что я испытал, услышав эти слова. Несмотря на то, что смерть Дерека можно было считать почти установленным фактом, у нас были строжайшие врачебные предписания в ее присутствии эту тему не поднимать.

Когда миссис Кулмен умерла, на меня, разумеется, свалилось множество хлопот. Но я не забыл про плоскодонку, и мне подумалось, что, если я продолжу прерванное путешествие и вернусь вплавь в Оксфорд, это несколько подкрепит меня после напряжения последних дней. В тот же день я сел на поезд, через Оксфорд доехал до Шипкота и вернулся к лодке.

Вы, наверно, решите, что расстроенные нервы сыграли со мной дурную шутку, но Найджел не выходил у меня из головы. Я питал — и по-прежнему питаю — сильное подозрение, что он избавился от своего кузена в стремлении стать его наследником. И вдруг меня осенило: весьма возможно, что между Найджелом и новым наследством стоит всего одна жизнь, и эта жизнь моя. Я не сведущ в законах, определяющих порядок наследования, но предполагаю, что следующим предъявить свои права может именно он. А если Найджел как-то прослышал о последней воле миссис Кулмен, неужели он остановится перед совершением второго убийства? Понимаете, это была неотчетливая мысль, где-то в глубине сознания, но по дороге от Шипкотского вокзала к реке у меня возникло неприятное ощущение, что за мной следят. Не раз и не два, когда я оборачивался, мне казалось, что за мной кто-то идет, стараясь, чтобы я этого не заметил. И даже когда я сел в лодку и поплыл, то не мог избавиться от этого ощущения. Я ясно видел на берегу человеческую фигуру, а возле Миллингтонского моста этот человек обогнал меня, держась вдалеке от берега. Я убежден, что, проходя мимо, он посмотрел на меня с подозрительным любопытством.

И я решил — может, то было ребячество — отплатить ему той же монетой. Я причалил и очень осторожно пошел по берегу, по возможности прячась в ивняке. Дойдя до моста, я его увидел. Он стоял, облокотившись на перила, как будто высматривая меня. Крайне осторожно я перешел дорогу и спрятался под пролетом моста, который частично заходит на сушу. До меня донесся обрывок его разговора со спутником, и услышанное убедило меня в справедливости худших моих опасений. Эти люди, которые состоят в тесной связи с Найджелом, действительно следили за мной и намеревались перехватить меня за Шипкотским шлюзом. Однако из их слов я сделал два обнадеживающих вывода. Во-первых, не знаю почему, но сразу за шлюзом они планировали пристать к берегу и оставить лодку на привязи. А во-вторых, в гостинице «Пескарь» у Итонского моста остановился инспектор Лейланд из Департамента уголовных расследований, имя которого они произносили чуть ли не со священным трепетом.

Бридон был вынужден отойти к окну прочистить трубку, он не мог поручиться, что ему удастся сдержаться. Лейланд, к его восхищению, сохранял изумительную невозмутимость.

— Так вот, — продолжал Феррис, — у меня не хватило духу сойти у Миллингтонского моста. Я прошел до Шипкота и… и, увидев их лодку на привязи, стащил весла. — При воспоминании о собственной находчивости он коротко хихикнул. — Больше лодки я не видел. Но, возможно, они шли за мной берегом; и я подумал, что лучше всего будет немедленно рассказать обо всем полиции. Я снял здесь комнату на ночь.

— Понятно, — кивнул Лейланд. — О господи, да расскажите же ему, Бридон.

И они ему все рассказали.

— Вот вам простодушнейшая история из всех, что мне доводилось слышать, — заявил на следующее утро Бридон. — Если вам угодно, можете подозревать его дальше; лично я так и поступлю. Но сейчас я намерен отправиться в Оксфорд, хочу попробовать на зуб еще кое-какие штучки младшего Бертела. Вы со мной?

— Боюсь, что нет. Слишком много в этом заведении подозреваемых, будь они неладны. Лучше за ними присмотреть.

Поэтому Бридон отправился в Оксфорд один и так же без сопровождения, хотя и с запиской от Лейланда, заглянул в известный обувной магазин Уикстеда. Там он спросил, является ли их клиентом мистер Найджел Бертел и, если да, известен ли его размер. Его — с неподдельным ужасом в голосе — заверили, что, разумеется, мистер Бертел приобретает обувь только здесь; не много оксфордцев одевается так же хорошо, как мистер Бертел; и, конечно же, его размер имеется. Принесли талмуд, в котором каждому клиенту была посвящена отдельная страница, полное педикюрное досье. Похоже, в более или менее престижных колледжах не было ни одной неизвестной здесь мозоли. Правда, факсимиле с отпечатками ног подрастающей смены не имелось, зато прилагались контуры живой ноги, обведенной карандашом, точно передающие ее форму. Дополнительные подробности были изложены на полях. Гигантская книга была организована в алфавитном порядке; ваше имя не исчезало отсюда до тех пор, пока вы не оплатили счет господам Уикстедам или каким-либо иным образом сообщили им, что отныне намерены приобретать обувную продукцию в другом месте.

Бридон не спеша перелистывал страницы, не торопясь расставаться с каждым новым именем. Он как будто опасался, что, добравшись до цели, не обнаружит желаемого. Он увидел свою фамилию и задумался, а нет ли у него здесь неведомых родственников. Дойдя наконец до фамилии Бертел и еле сдерживая волнение, он принялся изучать досье, испещренное множеством записей.

— Кажется, искривление больших пальцев стоп, — заметил он.

— Что? О боже, нет, сэр. У мистера Бертела совершенно прямые пальцы. Вы, наверно, не на той стороне листа. Позвольте, сэр, вот: «Форма большого пальца» — ничего про искривление, видите?

— Вижу, — кивнул Бертел. — Еще как вижу, черт бы его подрал.

Глава 23 Бридон опять раскладывает пасьянс

— Вы были бы поражены, если бы решили, что это сделал я? — спросил Найджел.

Он впервые сидел в одежде, приближенной к полноценному костюму в той мере, в какой Лейланд мог это позволить. Напротив него, рассеянно постукивая спицами, разместилась Анджела. Все то время, что он соблюдал постельный режим, она держалась с некоторым смущением и теперь была явно намерена установить более нормальные отношения.

— Мне слишком много лет, чтобы меня можно было так просто поймать, — ответила она. — Вы хотите, чтобы я сказала или как-то дала вам понять, что вовсе не думаю, будто это сделали вы. Вам следовало спросить, была бы я поражена, если бы узнала, что это сделали вы. Потому что, когда вы предоставляете человеку шанс на сомнение, это все-таки совсем другое дело. А так я поражена условно, если вы меня понимаете.

— Но вас поражает мысль, что вы, возможно, беседуете с убийцей?

— Разумеется. Когда я читаю в газетах, что совершенно незнакомый мне человек свернул себе шею, это меня не поражает — не вполне. Но если шею свернет себе мой парикмахер, я буду поражена — не знаю почему.

— Но это поражает иначе.

— Не уверена. Мне кажется, очень хорошие люди, сталкиваясь с людьми по-настоящему испорченными, действительно подвергают их моральному осуждению. Но обычный, скучный человек вроде меня не столько осуждает, сколько изумляется. Приходится проводить переоценку, осознавать, что тот, с кем ты вчера пил чай, ограбил банк. И поразиться тогда, по-моему, означает лишь прийти в изумление от неожиданности.

— Может быть, вы и правы. Но вы были бы поражены, если бы я сказал вам, что в любую минуту с радостью удавил бы своего кузена, если бы был уверен, что меня за это не повесят?

— Не валяйте дурака. Не говорите того, чего вы не хотите сказать. Не забывайте, что я регулярно общаюсь с мужем и могу передать ему все ваши слова.

— О, это не важно. Я абсолютно уверен, что ваш муж считает меня способным на любое преступление — морально. Лейланд — тоже. Он бы тут же посадил меня за решетку, если бы нашел хоть какое-то объяснение тому, как я якобы это сделал. Так что совершенно не важно, какого они обо мне мнения. Но мне хотелось бы знать, что думаете обо мне вы.

— Как я уже сказала, я поражена условно. Меня бы нисколько не поразило, если бы вы просто сказали, что ни за грош разделались со своим кузеном, поскольку я бы не поверила, что вы говорите всерьез.

— Но я еще раз могу это повторить, и вполне всерьез. Я считаю, такие люди, как Дерек, не имеют права на жизнь, и не думаю, что с моей стороны было бы неправильно убрать его с дороги. Конечно, тут эгоизм; если бы я это сделал, то исключительно ради того, чтобы порадовать свою душу и карман. Но это не неправильно, потому что он не имеет права на жизнь. Существование таких людей неоправданно, с какой стороны ни посмотри. Таких не любят священники, государству от них никакой материальной пользы; с эстетической же точки зрения они просто не в счет — ни сами не испытывают возвышенных удовольствий, ни другим не дают их испытывать. Совершенно бесполезны. Так мне думается.

— О, как раз это представляется мне совершеннейшей чепухой. Уважать надо либо жизнь каждого, либо ничью. Нелепо думать, что, поскольку вы понимаете Скрябина, а Дерек нет, убийца Дерека совершил нечто пострашнее, чем если бы порешил вас.

— У вас слишком личный взгляд на вещи. Я не до конца уверен, что сам имею право на жизнь. Наделал кучу глупостей и наделаю еще больше, если в результате всей этой истории получу деньги, вот увидите.

Найджел, как и большинство людей, почитающих себя мерзавцами, предпочитал, чтобы душевные беседы с ним вели душевные женщины. Попытки наставить его на путь истинный, особенно предпринимаемые с благожелательностью, подкрепленной приятной внешностью, усиливали в нем чувство собственной важности. Но Анджела ловко обошла ловушки; ее здравый смысл оказался на диво крепким.

— Да, — согласилась она, — полагаю, вы натворите черт-те что. Могу даже представить, что причините кучу вреда. Однако, несмотря на это, я не сыпанула вам в бульон стрихнина и не собираюсь этого делать. Кстати, самое время его выпить — бульон, я имею в виду.

— Да, но руководствуясь сантиментами, не правда ли? Я хочу сказать, что вам, вероятно, претит мысль удавить мышонка. Но вы не против травли мышей. Так почему же вы против того, чтобы вытравить Дерека? Или меня, например?

— Я не говорила, что я против, — напомнила ему Анджела. — Я только сказала, что предпочла бы не знать того, кто это сделал, поскольку мне кажется, это не самое приятное знакомство.

— Тогда я и есть это самое неприятное знакомство, потому что я из тех, кто убил бы Дерека, если бы представилась такая возможность и если бы, предположим, меня никто не опередил.

— О, я вовсе не против знакомых, которые думают, что могли бы убить Дерека. Поскольку, как я уже говорила, я не верю, что вы из тех, кто в самом деле убил бы. Если, конечно, это действительно не вы убили.

— Вам это не кажется несколько непоследовательным?

— Вовсе нет. Дела говорят громче, чем слова. Скажите мне, что это сделали вы, и я вам поверю. Скажите мне, что вы могли бы это сделать, и я вам не поверю, поскольку мне кажется, вы себя не знаете. Конечно, одно дело, когда человек находится в состоянии крайнего возбуждения, но когда речь идет о хладнокровном убийстве, я думаю, все мы куда менее бесчеловечны, чем сами думаем.

— А все-таки, какой вред от убийства Дерека? Как ни крути, что посеешь, то и пожнешь. Невозможно пить и травить себя так, как он, не уничтожая себя. Что хорошего в том, что он жив? Если он жив. Просто мешает мне получить пятьдесят тысяч, вот и все.

— Которые, как вы утверждаете, превратят вас в чудовище. Нет, бессмысленно ломать голову о последствиях тех или иных поступков. Нужно просто соблюдать правила игры. А убийство их нарушает. Так нельзя. Это все равно что, раскладывая пасьянс, подтасовывать карты.

— Убийство просто ускорило бы развязку. Вы ведь не будете спорить, что Дерек достоин того, чтобы сохранить ему жизнь?

— Каждый достоин того, чтобы сохранить ему жизнь. Вернее, достойны очень немногие, но жизнь нужно сохранять всем, если это как-то можно устроить. Оглянитесь на себя: мы все думали, что вы убийца и вас ждет виселица. И тем не менее хлопотали вокруг вас с грелками и припарками, ходили за вами, что за персидским шахом. Пользы от этого никакой, и все же мы обязаны были это делать, потому что нужно соблюдать правила. Сделайте одно исключение, и мы все не выберемся из болота до конца своих дней.

— Разрази меня гром, если я буду это делать.

— И все-таки вы будете это делать. Если вы притаились в кустах, чтобы убить человека, а он вдруг упал в воду, вы побежите его спасать.

— Вы меня замучили. Если бы это был Дерек, я бы дал ему утонуть и швырнул еще кирпич вдогонку.

— Нет, не швырнули бы. И перестаньте противоречить, иначе я велю вам лечь в постель и не двигаться. А теперь я разведу вам бульон, если мне удастся раздобыть банку. Я оставила ее за дверью, а там мой муж раскладывает пасьянс, так что вполне возможно, сначала мне прострелят башку.

Она и впрямь нашла мужа не в самом благодушном настроении.

— Мне нужно расписание автобусов, — проворчал он, доставая из корзины для бумаг тройку пик.

— Почему бы не позвонить? — спросила Анджела, напустив на себя hauteur[55].

— Я только об этом и думал, но мне не дотянуться до этого чертова колокольчика так, чтобы не сдвинуть карты. Будь умницей, попроси.

— Хорошо. Только дай мне бульон.

Ей удалось найти замызганную таблицу внизу лестницы. Бридон в рассеянности мял ее в руках, а Анджела смотрела на него с порога.

— Отлично! — сказал он наконец. — Дело проясняется. Скажи шоферу, чтобы он подогнал «Роллс» после обеда, мы едем в Уитни.

— Вообще-то, дома у нас куча одеял[56].

— О, ради бога, забирай бульон и иди к своему пациенту. Я занят.

Бридон вышел к обеду, демонстрируя симптомы подавленного возбуждения, замеченные и встреченные Анджелой не без одобрения. Он был оживлен и в присутствии Ферриса говорил о чем угодно, только не о деле Бертелов.

— Было утром что-нибудь свеженькое? — спросил он Лейланда, когда они остались наедине.

— Мелочи. Совершеннейшие мелочи, и чертовски путаные. Вы помните, Найджел говорил нам, что, до того как все это случилось, он собирался на континент? Так вот, я подумал, может быть, он уже получил паспорт и решил, что не самое надежное дело оставлять паспорт в распоряжении столь шустрого обладателя. Я спросил его, и Бертел сказал, что паспорт среди его вещей, подробно описав, где искать. Видимо, он отправил не весь свой багаж. Так вот, я все обыскал и не нашел никакого паспорта.

— Вы полагаете, он врет?

— Это, конечно, можно узнать в соответствующей инстанции. Но не думаю, что он соврал. Видите ли, я не нашел сам паспорт, зато обнаружил несколько паспортных фотографий, одна заверена капелланом его колледжа. Для меня загадка, почему закон возлагает такого рода обязанности на клириков. По-моему, никто так небрежно не заверяет документы, как священники. Но как бы то ни было, я их нашел; собственно, вот они. Можете взглянуть, если хотите. Я бы не назвал это удачным портретом, немного смазано, но паспортисты невзыскательны.

— М-да, в общем-то, ни черта не похоже. Хотя выдается фамильный подбородок. Кстати, вопрос: а где они были сделаны? Вы ведь говорили, что, когда искали фотографии Найджела, обошли чуть ли не все оксфордские и лондонские ателье, и нигде ничего.

— Так это же любительские. Их сделал Дерек, перед путешествием. По крайней мере, так утверждает Найджел.

— Но они не были сделаны непосредственно перед путешествием.

— Где-то за неделю, когда они его планировали. Что с вами?

— Ничего. Просто, по-моему, я только что ухватил еще одно звено. Нет, точно. Подождите, Лейланд, вы поедете сегодня в Уитни?

— Только если это необходимо.

— Не думаю, что вы будете там очень полезны. О, вот и Анджела с машиной. Знаете, пожалуй, вечером я смогу вам сообщить довольно важные сведения, так что постарайтесь быть к чаю.

— Попробую. Приводите всех ваших друзей. Составится почти компания, не правда ли?

— Никого я не приведу. Но если я прав — а я чувствую, что на сей раз прав, — у меня будут новости, которые усадят вас за телеграф — всем, всем, всем.

— Еще одна пробежка по злачным местам? — уточнила Анджела, когда автомобиль вывернул на главную дорогу.

— Точно так. Но в Уитни не может быть много пабов и гостиниц, я хочу сказать, приличных.

— Какое имя нас интересует на сей раз?

— Никакое конкретно. Мы просто попытаемся выяснить, останавливался ли там кто-нибудь в позапрошлое воскресенье.

Их усилия были вознаграждены в первой же гостинице из тех, куда вы заходите в первую очередь. К удивлению Бридона, здесь вели список постояльцев, а потому он довольно быстро обнаружил, что в воскресенье пристанища здесь просил один человек. Через плечо мужа Анджела прочитала: «Л. Уоллес, 41 Дигби-роуд, Кавентри».

— Люк Уоллес! — воскликнула она. — Это же наш старый добрый Феррис! Блестящая идея, Майлз. Но почему он сменил адрес? В прошлый раз был Криклвуд. Провались я на этом месте, если понимаю, как ты его здесь вычислил.

— Куда ты все время торопишься? А тебе не пришло в голову, что я его не вычислил. Мне вовсе не нужен здесь никакой Люк Уоллес. Только все портит. Феррис! Что, черт подери, он здесь делал? И зачем он, черт подери, сменил адрес? По-моему, я схожу с ума.

— Лично я точно сойду, если ты мне не объяснишь, что ты тут ищешь. А знаешь, мне даже нравится смотреть, как ты теряешься в догадках. Сам виноват, держишь меня на голодном пайке. Хоть зубы на полку клади.

— Зубы на полку! Люк Уоллес на полке для писем — вот оно что! А теперь пойдем спросим у этого юного существа за кассой, помнит ли она мистера Люка Уоллеса.

Но ни у дамы за кассой, ни у портье мистер Уоллес ярких воспоминаний не оставил. Он прибыл в воскресенье поздно вечером и выехал рано утром на следующий день — вот и все. Багажа у него с собой практически не было, он сказал, что не забирал его из Оксфорда. Постоялец попросил расписание поездов на Оксфорд и выбрал самый ранний поезд в понедельник утром. Больше ничего.

Когда супруги вернулись к «Пескарю», Лейланд как раз писал дневник за столом у окна, а мистер Феррис, сидя на неудобном стуле с плетеным сиденьем, читал местный справочник.

— Ну, — весело начал Бридон, — теперь дело за вами. Анджела сейчас поднимется наверх и задаст Найджелу пару вопросов. Когда я буду знать на них ответы, то смогу передать всю эту катавасию в ваши надежные руки.

— Что от меня требуется? — спросил Лейланд.

— Ну, например, сделать запрос в полицию на континенте для получения любой информации о путешественнике, который пересек Ла-Манш дней десять назад под именем Люка Уоллеса.

Лейланд бросил на Ферриса встревоженный взгляд, полагая, что Бридон этого не заметил. Феррис же вскочил со стула с видом крайнего недоумения.

— Ла-Манш? Континент? Но уверяю вас, я не покидал пределов Англии с Рождества. Честное слово, мистер Бридон.

— Разумеется, к вам это не имеет никакого отношения. Кроме того, что, по-видимому, кто-то позаимствовал ваше вымышленное имя. Вряд ли мы можем говорить о том, что этот кто-то выдавал себя за вас, хотя, конечно, вы вправе толковать сей демарш как нарушение авторского права. Правда, на вашем месте я бы больше не использовал этот псевдоним, поскольку человек, который его у вас одолжил, надо думать, скоро окажется в руках полиции.

— Это все прекрасно, — заметил Лейланд, — но у этого человека, конечно же, хватило здравого смысла взять свежий псевдоним, как только он оказался на том берегу. Зачем цепляться за старое имя, когда можно в любой момент изобрести новое?

— Может, и так. Но он, преследуя вполне определенные цели, положил столько сил, чтобы его считали Люком Уоллесом, что у меня есть все основания предполагать, что он все-таки за него уцепится. Видите ли, он думает, что этот маскарад направит нас на ложный след.

— А настоящее его имя?

— Разумеется, Дерек Бертел.

Глава 24 Две подушки

Не успел никто среагировать на эту информацию, как вошла Анджела.

— Франция, Бельгия, — сказала она. — Приличный путь вверх по реке, возле Дичем-Мартина, сразу после завтрака. Да, снимали друг друга, причем каждый сделал по три снимка — идея Дерека.

— Все сходится, — кивнул Бридон. — Лейланд, думаю, вы можете вернуть Найджелу его штаны. Однако сейчас он нам не нужен, поскольку, боюсь, мне придется произносить его имя всуе.

— Дерек Бертел! — воскликнул потрясенный Лейланд. — И давно вы догадались?

— Только вчера. А додумал все сегодня утром. Но, конечно, мы могли бы и понять, что все это нагромождение тайн его рук дело. Или кого-то его поля ягоды.

— Какого поля? Какой ягоды?

— Наркомана. Если присмотреться, эта история все время ставила перед нами неразрешимые загадки, поскольку налицо были все признаки невероятной изобретательности, а стройная схема все-таки не выстраивалась. Мы не делали ложных выводов, как явно было задумано. Мы вообще не могли прийти ни к каким выводам. Все отдавало какой-то фантастикой, как во сне. А все потому, что это в самом деле был сон — опийный сон, только перенесенный в реальную жизнь.

Дерек, насколько нам известно, не обладал богатым воображением. Но он в изрядных количествах принимал эту бурду. А если что-то точно и известно относительно эффекта, производимого наркотиками, так это то, что они превращают людей в перворазрядных врунов. Сам по себе Дерек был слишком глуп, чтобы врать, по крайней мере врать по-умному. Но наркотики придали ему способностей. Говорят, каждый может рассказать замечательную историю, и Дерек ее рассказал, только не написал, а сыграл. Не думаю, что она могла сложиться в его воображении сама собой, если бы не предстала ему в момент экзальтации, когда наркоман все видит ясно и без усилий плывет по волнам воображения. Ну, как «Кубла-хан»[57]. Однако на сей раз никакой человек из Порлока не помешал, и сон был претворен в жизнь. Костяк истории представлял собой великолепный мошеннический трюк; детали же были продуманы небрежно, поскольку, занимаясь организационными вопросами, Дерек наркотики не принимал.

Он ненавидел своего кузена. Мы это знаем и знаем также почему. Однако его ненависть получила какую-то нравственную подкладку. Дерек, видите ли, был убежден, что его кузен почти что убийца, поскольку виновен в смерти той женщины. Он не собирался убивать Найджела; он хотел лишь, чтобы Найджела казнили по законам нашей страны. Но поскольку его нельзя было приговорить к смертной казни за убийство, которое он совершил, нужно было сделать так, чтобы его приговорили за убийство, которого он не совершал. Его должны были казнить за убийство Дерека, а Дерек должен был исчезнуть, причем так, чтобы все были уверены, что его убили.

— Секундочку, Майлз, — прервала Анджела. — Неужели Дерек собирался плюнуть на свои пятьдесят тысяч? Ведь если бы Найджела повесили, наследство-то тю-тю.

— Я считаю, Дерек подложил себе сразу две подушки. Если Найджела повесят — прекрасно, месть слаще любого наследства. Но если он выходит сухим из воды, в ход идет другой план: Найджел вступает в права наследства, Дерек налаживает с ним связь, и они делят авуары. Эту часть плана Дерек изложил кузену полностью, а вот в остальном держал его в неведении. Я думаю, старший Бертел и помыслить не мог, что у Найджела хватит духу рассказать то, что он рассказал нам вчера утром, а если и хватит, то ему просто никто не поверит. Все решат, что он выдумал весь этот сговор, спасая свою шкуру. Мне кажется, вы так и решили, Лейланд.

— Я все еще жду, что мне объяснят, почему я должен был решить иначе.

— Потому что мистер Люк Уоллес побывал в Уитни. До этого мы еще дойдем. А пока я прошу вас просто поверить, что рассказ Найджела о его приключениях в воскресенье и в понедельник — чистая правда. Не рассказал он нам того, чего не знает сам.

Перед Дереком стояла одна проблема: он не хотел совершать самоубийство не столько даже потому, что дорожил своей жизнью, сколько потому, что не хотел оставлять наследство Найджелу. Поэтому ему — при помощи Найджела — нужно было сделать так, чтобы все решили, что он умер, а потом, уже без помощи Найджела, сделать так, чтобы все решили, что его убили. Как он справился с задачей номер один, Найджел нам уже рассказал. Дерек нашел не слишком оригинальное решение; полагаю, придумал его в нормальном состоянии. Бросить лодку, исчезнуть, залечь на дно, пока тебя не объявят умершим, и потом начать все сначала где-нибудь в колонии, взяв новое имя, — довольно грубая схема, причем сотня случайностей может сорвать весь ваш план. Но вторую задачу — сделать так, чтобы все решили, что его убили, он в целом выполнил блестяще; за изобретательность я ставлю Дереку Бертелу пятерку. Это в самом деле был его «Кубла-хан». Скажите, Лейланд, почему мы с вами до сих пор считали, что это убийство?

— Потому что нам представлялось несомненным, что на шлюзе, когда Берджес уже не мог видеть лодку, кроме Дерека был еще кто-то.

— Именно. А какие мы имеем доказательства того, что кроме Дерека Бертела там был кто-то еще?

— Фотографию, точнее, две. Можно, конечно, снять собственные следы. Но невозможно сфотографировать собственное тело, растянувшееся в каноэ. И не говорите мне, что он что-то такое смастерил из веревочек, все равно не поверю.

— Не буду. Именно это обстоятельство все время не давало нам покоя, наводя на мысль об убийстве, по меньшей мере о мошенническом трюке. Но что, если в лодке был не Дерек, а другой человек? Помните, ведь шляпа была надвинута на лицо?

— Но подбородок был Дерека.

— Подбородок был Бертелов. А почему именно Дерека, а не Найджела?

— Но, черт возьми, это вовсе не проясняет дело. Дерек не мог сфотографировать Найджела, если Найджела там не было. А если Найджел там был, тогда Дерек был не один.

— Да, вероятно, нужно объяснить, что Дерек сфотографировал Найджела намного раньше, около местечка под названием Дичем-Мартин. Там стоит легкий мост, очень похожий на Шипкотский, самый обычный, только без бетонных ступенек. Дерек уговорил кузена принять наркотик, просто на пробу. Помните, Найджел сказал нам, что его «подкосило». Наркотик в самом деле его подкосил — аккурат на дно лодки. Дерек сошел на берег, пустил лодку по течению и поднялся на мост с фотоаппаратом. Три кадра на пленке — третий, четвертый и пятый — он промотал, остановился на шестом и снял кузена, проплывающего под мостом, а затем отмотал пленку назад до третьего кадра. Это не сложно, хотя, конечно, нужна темная комната.

— Вероятно, все это происходило вечером? Тени ложатся слева направо, а не наоборот.

— А вот это действительно занятно. Дерек точно продумал время, когда сделать снимок — вскоре после завтрака. Но забыл, что в этом месте реки излучина и течение принимает южное, или почти южное, направление, это видно на карте. Вот, собственно, и все. Задолго до того, как кузены добрались до Миллингтонского моста, шестой снимок содержал чертово доказательство убийства Дерека — по крайней мере, так думал он сам.

Теперь мы можем выстроить события в хронологическом порядке. В «Голубой корове», чуть выше Миллингтонского моста, Дерек предложил Найджелу известный нам трюк с ночлегом в разных местах. Сам он направился в Уайт-Брэктон, что примерно в миле от Миллингтонского моста, а Найджел дважды заявился в «Миллингтонский мост», заставив всех думать, что кузены ночевали там оба. Таким образом, в Уайт-Брэктоне на свет явился полезный мистер Эндертон, который призван был впоследствии дать имя Дереку. Только Дерек, не сказав ни слова Найджелу, изменил план. Он сел на последний автобус и доехал до Уитни. Но там он не назвался Г. Эндертоном, а ляпнул первое пришедшее ему на ум имя. Однако фантазия к тому времени уже отказала, и, вспомнив письмо, которое он заметил на полке в «Голубой корове», Дерек назвался Люком Уоллесом. Заметьте, Найджел не имел ни малейшего представления, ни каким именем назвался Дерек, ни где он провел ночь.

В понедельник утром в условленное время Дерек был у Миллингтонского моста — может быть, добрался автобусом, а может быть, ранним поездом. Он сказал, что ночевал в Уайт-Брэктоне, но не выспался, поэтому, дескать, просто умирает, и притворился, что задремал, растянувшись на дне лодки. На самом же деле он играл роль трупа. Ведь вы, мистер Феррис, не могли бы под присягой показать, что оба пассажира лодки были живы, ведь так?

— Не мог бы. Честно говоря, я слегка испугался, увидев совершенно неподвижного Дерека. Но потом вспомнил, что он вроде бы принимает наркотики, и решил, что это все объясняет.

— Понятно. И Берджес на шлюзе тоже не видел, чтобы Дерек шевелился, и голоса его не слышал. Хотя в разговоре принимали участие оба — и Найджел, и Дерек, но к этому времени вода в шлюзе уже опустилась, и за стеной камеры Берджес не слышал ни звука. В суде наш славный смотритель показал бы, что слышал, как Найджел обращается к Дереку, но не слышал ответов. Когда мы начали восстанавливать картину происшедшего, никто не мог с уверенностью утверждать, что в понедельник видел Дерека живым. Более тщательное следствие не нашло бы доказательств того, что Дерек провел ночь в «Миллингтонском мосту». Маскарад Найджела был бы раскрыт и послужил бы уликой против него самого. Все бы решили, что Найджел хитрым образом пытался скрыть смерть кузена.

— А знаешь, — сказала Анджела, — по-моему, Найджел нравится мне больше, чем Дерек.

— Ну, Дерек находился под воздействием наркотиков, так что, наверно, мы не должны быть слишком к нему строги. На шлюзе Найджел действовал именно так, как он нам рассказал: всецело по настоянию Дерека, сделал все, чтобы заручиться железным алиби. Завернул на ферму Спинакера, узнал точное время и так далее. А Дерек в это время, оттолкнувшись, вышел из шлюза и притаился в ожидании ухода Берджеса. Теперь ему предстояло завершить задуманное.

Пятый кадр пленки не был отснят. Его надо было чем-то заполнить, и представилась возможность сделать что-нибудь гениальное. Найджел говорил правду, когда рассказывал мне, что его кузен обожал всякие трюки с фотографиями. И на пятый кадр он поместил якобы случайное, на деле же — продуманное изображение собственных следов на мосту, следов, которые он оставил намеренно, дабы все решили, что кто-то, стоя на мосту босиком, сфотографировал труп. Я не знаю точно, что он думал — к какому именно выводу мы должны были прийти на основании этих следов. Конечно, он не предполагал, что там окажется Берджес, который увидит невысохшие следы. Но Дереку надо было быть осторожнее. Он страдал искривлением больших пальцев ног, а вот Найджел — нет. Забавно, но я узнал об этом, пытаясь выяснить, было ли подобное искривление у Найджела. И наткнулся на Дерека. Мистер Уикстед поместил описание их ног рядом, на двух сторонах одного листа. Тогда-то я и понял, что весь план разработан Дереком. Это были его следы.

Затем, отплыв на некоторое расстояние, Дерек оставил на берегу следы, которые мы с вами, Лейланд, столь простодушно изучали. Прополз на спине по папоротнику, тщательно стараясь оставлять следы от ботинок так, будто его волокли. Полежал на глинистом берегу, не забыв даже про вмятину от пуговицы. На лодке обогнул остров, вошел в основное русло и врезался носом глубоко в берег. Прошел в один конец от глинистого берега до основного русла. Переплыл канал и положил фотопленку, чтобы ее потом кто-нибудь нашел. Да, забыл сказать, что к тому времени он уже успел бросить в канал портмоне, якобы то выпало, когда его тело тащили на берег. Иными словами, я думаю, он хотел подвести нас именно к тем выводам, к которым мы с вами, Лейланд, в конечном счете и пришли.

— Знаете, я намерен повидать мистера Дерека Бертела, даже если для этого мне придется обойти все ночлежки Европейского континента.

— Затем по каналу он переплыл на бивортский берег. Прежде чем пустить лодку по течению, он — возможно, каким-нибудь складным ножом — проделал в днище лодки крошечное отверстие. Это, конечно, никак не вписывалось в его план. В сложившихся обстоятельствах гипотетический убийца должен был быть полным идиотом, чтобы дырявить лодку. Я полагаю, он рассчитывал, что, увидев пробоину, все решат, что тут дело нечисто. Так и вышло бы, если бы Найджел, обнаружив отверстие, не расковырял его. Однако вернемся к Дереку. Сделав все от него зависящее, чтобы все решили, будто Найджел убил его у Миллингтонского моста или чуть выше, на следующее утро переправил тело к Шипкоту, сфотографировал его с моста, перетащил на остров, потом в тот же день вернулся и избавился от тела, Дерек направился к Биворту. Фантастический замысел, однако, как я уже говорил, не детально разработанный план умелого стратега, а опийный бред.

Он, пожалуй, действительно оставил багаж в Оксфорде, но нам бы это в любом случае мало что дало, поскольку мы не знаем, на какое имя он его оставил. Так или иначе, в Оксфорде он сел на поезд, я полагаю, саутгемптонский. Это значит, ему предстояли мелкие перебежки от Дидкота до Ньюбери, без риска, что его увидят в Лондоне. Оттуда, думаю, он сел на корабль до Гавра.

— А паспорт? — спросил Лейланд. — Вы хотите сказать, что он?..

— Да, довольно ловко выправил себе паспорт. Когда Дерек составлял план игры с Найджелом, тот как раз получал паспорт и решил сделать любительский фотопортрет. Он попросил Дерека, и Дерек, предвидя в скором будущем собственную нужду в паспорте, сделал три снимка Найджела, попросив его потом сделать три своих портрета — в той же позе, на тех же кадрах. Найджел, конечно, ничего не понял. Шанс один на тысячу, но на одном кадре вышло, как видите, прекрасное наложение. Лицо в достаточной мере похоже на Найджела, чтобы одурачить капеллана колледжа. И на Дерека, чтобы одурачить пограничные власти Гавра. Именно с этим паспортом Дерек и уехал. Конечно, фотографировались они задолго до того, как раструбили историю Бертелов. Что он делал потом, я не знаю, но поскольку паспорт был выдан для поездки во Францию и Бельгию, предполагаю, что он либо там, либо там. Может быть, если вы распространите информацию о завещании миссис Кулмен, он сам объявится. Если нет, предлагаю интенсивный розыск мистера Уоллеса. Не думаю, что Дерек возьмет еще одно вымышленное имя, он явно собирался продлить дни Л. Уоллеса. Если кто-нибудь и заподозрит, что этот самый Л. Уоллес и есть Дерек Бертел, то, как рассчитывал Дерек, умолкнет, узнав, что в ночь на понедельник мистер Уоллес провел ночь в Уитни, поскольку установлено, что Дерек Бертел останавливался в «Миллингтонском мосту». Хотя не забывайте, Дерек вырос во Франции, так что нельзя исключить, что сейчас он выдает себя за француза.

— Мы в любом случае его найдем, — мрачно произнес Лейланд. — Если мне удастся получить отпуск, я сам отправлюсь на поиски.

— Только осторожнее с револьвером. Компании не очень понравится, если к третьему сентября Дерек Бертел будет трупом.

Глава 25 Постскриптум

6 сентября

Дорогая миссис Бридон,

С Вашей стороны было очень любезно написать мне и поинтересоваться моей судьбой; надеюсь, Вас подвигло не одно любопытство, как Вы уверяете. В этом довольно симпатичном бельгийском городке я, конечно, нахожусь с тех самых пор, как полиция вышла на след Дерека — как мне сказали, благодаря информации, переданной по радио. Приехать сюда требовали приличия, я должен был убедиться, что ему обеспечен надлежащий уход. Хотя это было вовсе не обязательно, поскольку у монахинь братец что у Христа за пазухой в той мере, в какой он вообще может быть у Христа за пазухой.

Отвечая на Ваш вопрос — да, думаю, Ваш муж был всецело прав. Разъяснилось еще кое-что, например, почему Дерек оставил мне так мало времени на якобы убийство. Оказалось, виной тому я, поскольку мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы уйти из «Миллингтонского моста», чем он планировал. По разработанной им схеме мы должны были добраться до Шипкота с получасовым, а то и больше запасом, чтобы мне успеть на поезд. Однако я поздно вышел из гостиницы, а Дерек, хоть и разозлился, что мы опаздываем, не мог помочь мне грести, потому что часть плана состояла в том, что он должен был делать вид, будто очень устал и дремлет. Если бы мы все сделали вовремя, мое «алиби» хромало бы на обе ноги. А еще, если бы мы уложились вовремя, Дерека увидел бы Феррис, что бесконечно осложнило бы дело.

Следы на мосту все-таки имели некий raison d’être[58]. Дерек хотел, чтобы все решили, будто я хотел, чтобы все решили, что убийца пришел со стороны Биворта и ушел в том же направлении, а также что он прошел по мосту задом наперед и полиция разгадает этот очевидный трюк. (Мне кажется, только настоящий наркоман мог додуматься до тройного блефа и надеяться, что полиция осилит всего две трети пути.) Предполагалось, что вы решите, будто пленка выпала на шипкотский берег из моего кармана.

Пожалуй, все остальное ясно. Может быть, стоит еще сказать, что делал Дерек, после того как оставил лодку. Конечно, он взял курс на Саутгемптон, потом на Гавр, а оттуда двинулся прямиком в Париж. Там он нашел прибежище в обществе, где не принято задавать лишних вопросов и не обязательно бриться. Он принялся отращивать усы и бороду и жадно следил за новостями, ожидая моего ареста. Но поскольку меня никак не арестовывали, а газеты так и не объявили его умершим, он перебрался из Парижа сюда и отказался от имени Уоллеса. Дерек опять начал принимать наркотики и вскоре по приезде упал в обморок на улице. Его поместили в госпиталь, где монахини не слышали имени Бертела, а он к моменту смерти тетушки Альмы был слишком слаб, чтобы читать газеты. Дерек в самом деле не имел ни малейшего представления о положении дел, пока его не разыскала полиция.

И еще сведения о Дереке, которые, может быть, безразличны Вам, но представляют немалый интерес для меня. Оказалось, он обручен с одной француженкой, которая примчалась в госпиталь, узнав, где он находится, и, ей-богу, они таки поженились. Все было очень чинно, правда, не обошлось без неловкости: Дерек составил завещание в пользу молодой жены и, не моргнув глазом, попросил меня его заверить! Так что моей ветви нашего генеалогического древа не видать наследства тетушки Альмы.

Однако я хотел бы рассказать Вам о моей первой беседе с Дереком. Она состоялась практически сразу после моего приезда; он настаивал на разговоре с глазу на глаз; и хотя я очень боялся этой встречи, мне надо было через это пройти. Бедный Дерек, он был страшно подавлен, все время скулил и чуть не рыдал. Он почти что ползал у меня в ногах из-за того, что пытался навесить на меня обвинение в убийстве; говорил, что спятил от наркотиков и не может отвечать за свои поступки. У него, дескать, и в мыслях не было, что я в самом деле окажусь на виселице. Я ни капельки в это не поверил, а между тем должен был, как дурак, твердить: «О, замолчи, не надо больше об этом» и все такое. Кроме того, я все время чувствовал, что он к чему-то клонит, но никак не мог понять к чему.

В конце концов все стало ясно. У Дерека, конечно же, отобрали наркотики, а ради них он был готов на все. Судя по всему, он припрятал их в багаже и не мог попросить ни врачей, ни монахинь. Короче, он хотел, чтобы я их принес. Я, разумеется, ответил, что ему лучше без них, что он попросту убьет себя, если будет продолжать в том же духе. На это Дерек сказал, что пусть будет как будет, все равно конец близок и неделя или две ничего не изменят. Я продолжал спорить, но тут вошла сиделка и выставила меня под предлогом того, что больного нельзя долее утомлять разговорами. Я поехал за багажом Дерека и нашел наркотики именно там, где он и говорил. Положив их в карман, я решил прогуляться.

Дерек говорил чистую правду, я знал это даже лучше, чем он сам. Доктор сказал мне, что на земле ему больше делать нечего. Он ничуть не держался за жизнь, и я действительно думаю, что он предпочел бы отравиться последней дозой, чем медленно угаснуть.

По невеликому своему человеколюбию я был склонен дать ему эту гадость. Но вместе с тем я знал, что для него это будет смертельно — доктор предупредил меня; а поскольку до двадцатипятилетия Дерека оставалось еще около трех недель, его смерть означала, что дедовы пятьдесят тысяч окажутся не у чертовой страховой компании, которая даже спасибо за них не скажет, а перекочуют в мой карман, где они так нужны.

Остановившись на мосту, я облокотился на перила. Мне все вспоминался «Пескарь», солнце, бьющее в открытое окно, гул автомобилей на Итонскому мосту и этот идиотский павлин на лужайке. Я вспомнил Ваши слова: если бы я собирался убить человека, а он вдруг упал в воду, я бы бросился его спасать. Вы говорили тогда, что самое главное — это соблюдать правила игры. А я Вам возражал, уверяя, что и мизинцем не пошевелю, и упрекал Вас в старомодности. И вот я очутился в том самом положении. Рядом человек, которого я ненавидел всю жизнь, а я не мог наскрести ни капли к нему уважения, даже стоя у его смертного одра. Всего две недели назад он из кожи вон лез, пытаясь пристроить меня на виселицу по ложному обвинению в убийстве. Речь не шла о том, чтобы его убивать. Мне нужно было решить, передать ли ему по его собственной настоятельной просьбе дурацкий наркотик, который стал для него необходим, чтобы он мог почувствовать себя счастливым, но который, если он им воспользуется, попутно его прикончит. Что-то в духе Филипа Сидни[59], а моей наградой стали бы пятьдесят тысяч, которые бедный дед как мог пытался сохранить в семье.

Самое ужасное заключалось в том, что я понял: Вы были правы. Не то что на меня как-то подействовали Ваши назидания; Вы и не читали мне мораль, Вы лишь предугадали. Всеми силами своего разума я стремился доказать Вам, что Вы ошиблись. Больше всего на свете мне хотелось в сознании своей правоты написать и сказать Вам, что Вы ошиблись. И все-таки я не мог этого сделать, странным образом мне что-то мешало. Едва ли соображения нравственности; не помню, чтобы хоть раз за последние четыре-пять лет я руководствовался в своих поступках соображениями нравственности. Это был также не страх разоблачения, поскольку Дерек находился уже в таком состоянии, что мог помереть в любую минуту и никто бы этому не удивился. Мне мешало совершенно непостижимое нечто. У меня не было другого выхода, кроме как соблюсти правила — предоставить на волю случая, доживет он до своего дня рождения или нет. И моя рука (подчиняясь не разуму, не воле) бросила пакетик с наркотиком в воду.

На следующий день приехала француженка, и Дерек вроде бы немного оживился. Доктор констатировал некоторое улучшение, но надежды по-прежнему не было. День шел за днем, и в ночь на третье сентября я обратил внимание, что пребываю в странно умиротворенном состоянии. Я не хотел, чтобы Дерек умер, но и не хотел, чтобы он жил дальше. Мне даже стало все равно, так мне казалось, выживет он или умрет. Я превратился просто в стороннего наблюдателя и следил за игрой, которую играла с нами судьба, испытывая волнение, какое может испытывать только посторонний. Я заставил себя лечь спать, а когда проснулся, услышал бормотание священника и на мгновение решил, что все кончено. Но я ошибся, Дерек умер около десяти часов в день своего рождения. Он лучился каким-то смехотворным счастьем.

Стало быть, дорогая миссис Бридон, я все-таки не сжульничал, и если во мне есть хоть толика добродетели, то она порадуется тому, что стала собственной своей наградой. Отчим нашел мне работу в Штатах. Предполагается, что я, как нынче многие говорят, повергая остальных в уныние, «начну с нуля». Значит, мне все-таки придется преобразиться в мистера Кверка. Все европейские извилины моего мозга в этом мире прелестной первозданности разгладятся, и, если нам когда-нибудь суждено встретиться (что маловероятно), я примусь объяснять Вам, что по ту сторону океана дважды два равняется четырем.

Ради бога, не сочувствуйте мне и не поздравляйте меня. Это должно было случиться, это случилось, и я рад, что ни во что не вмешался.

Искренне Ваш,

Найджел Бертел

Загрузка...