Меч ликтора

5. КИРИАКА

Я прибыл в числе первых. Чаще гостей на глаза попадались слуги, которые сновали туда-сюда, словно только сейчас начали приготовления и намерены завершить их в кратчайший срок. Они возжигали развешанные по верхушкам деревьев светильники из гнутого хрусталя со сверкающими венцами, приносили яства и напитки, расставляли и переставляли их, уносили обратно в один из купольных павильонов — причем каждое из перечисленных действий исполнялось специальным слугой и лишь иногда одним и тем же: последнее, несомненно, потому, что двое других были слишком заняты иными обязанностями.

Некоторое время я бродил по саду и любовался цветами, окутанными густыми сумерками уходящего дня. Потом, заметив среди колонн одной из беседок людей в маскарадных костюмах, направился к ним.

Однажды я уже описывал собрания подобного рода в Обители Абсолюта. Здешнее же общество, будучи провинциальным, напоминало скорее детей, потехи ради нарядившихся в старые родительские платья; я видел мужчин и женщин, одетых автохтонами, с размалеванными кирпичной и белой краской лицами; видел даже настоящего автохтона в своем же собственном одеянии, ничем, таким образом, не отличавшегося от прочих; я собрался было посмеяться над ним, но вовремя понял, что, пусть знаем об этом только мы двое, его костюм оригинальнее прочих — костюм переодетого траксийца. Среди всех этих автохтонов, ряженых и неподдельных, попадались личности еще причудливей: офицеры, одетые женщинами, и женщины, одетые солдатами; эклектики, столь же фальшивые, сколь и автохтоны, гимнософисты, аблегаты и их прислужники, отшельники, призраки, зоантропы — полулюди-полузвери, деоданды и ремонтады в живописном тряпье и с нарочито бешеным раскрасом глаз.

Я поймал себя на мысли, что, появись здесь сейчас Новое Солнце (сама Дневная Звезда), подобно тому как в давние времена оно явилось нам и получило имя Миротворец, его приход показался бы странным и неуместным, — а оно всегда предпочитало являться в наименее подобающих местах, чтобы посмотреть на людей свежим взглядом, на что мы сами уже не способны; и если бы оно, появившись здесь, обрекло своим божественным словом всех этих людей (неизвестных мне и не знающих меня) вечно играть их нынешние роли, повелев автохтонам сидеть над дымными кострами в горных каменных хижинах, настоящим автохтонам остаться горожанами на маскараде, женщинам с мечами в руках сражаться с врагами Содружества, офицерам склоняться над шитьем и вздыхать, глядя в северные окна на безлюдные дороги, деодандам изрыгать в пустыне свои мерзкие проклятия, ремонтадам сжечь свои жилища и устремиться в горы, — я один остался бы неизменным, подобно тому как скорость света, говорят, нельзя изменить путем математических преобразований.

Пока я усмехался своим мыслям под защитой маски, спрятанный в мягком кожаном мешочке Коготь вонзился мне в грудную кость, словно напоминая, что Миротворец действительно существовал и я носил при себе частицу его могущества. И в этот миг, взглянув поверх голов — простоволосых, в перьях и шлемах, — я увидел одну из Пелерин.

Я опрометью бросился к ней, расталкивая всех, кто не желал уступать мне дорогу. (Таких оказалось немного, ибо, пусть ни один из гостей не догадывался, что я есть именно тот, за кого себя выдаю, меня из-за роста принимали за экзультанта, хотя ни одного настоящего экзультанта поблизости не было.)

Ее возраст я определить не мог; тонкое благородное лицо, полускрытое узким домино, казалось нездешним, как у верховной жрицы, пропустившей меня и Агию в шатровый храм, после того как мы разрушили алтарь. Бокал с вином, который она держала в руке, явно не вызывал у нее интереса, и, когда я опустился перед ней на колени, она тут же поставила его на стол и протянула мне пальцы для поцелуя.

— Исповедуйте меня, Домницелла, — взмолился я, — ибо я повинен перед тобой и твоими сестрами в тягчайшем злодеянии.

— Смерть есть зло для всех нас, — отвечала она.

— Но я не Смерть. — Я поднял на нее глаза, и первое сомнение поразило меня.

Сквозь шум толпы я услышал, как она со свистом вздохнула.

— Нет?

— Нет, Домницелла. — И хотя я уже усомнился в ней, я испугался, что она обратится в бегство, и поймал ее за ремешок, стягивавший талию. — Прости меня, Домницелла, но правда ли, что ты принадлежишь Ордену?

Она молча покачала головой и упала без чувств.

Для узников нашей темницы обморок обычное дело, поэтому распознать обман мне ничего не стоит. Притворщик намеренно закрывает глаза и держит их плотно сомкнутыми. При настоящем же обмороке жертва, будь то мужчина или женщина, сначала теряет контроль над глазами, и взгляд некоторое время бессмысленно блуждает; иногда жертва закатывает глаза. Веки при этом почти никогда не закрываются совсем, поскольку это вызвано не волей, но расслаблением мускулов. Обычно между верхним и нижним веком остается узкое полукружье склеры — что я и увидал, когда эта женщина упала.

Мужчины помогли мне перенести ее в альков, после чего началась нелепая болтовня о тепловом ударе и неврозе; ни то, ни другое не соответствовало действительности. Некоторое время все мои попытки разогнать зевак были тщетны; однако, когда интерес к происшествию поиссяк, удержать их рядом, пожелай я этого, было бы столь же затруднительно. Пока женщина в красном приходила в себя, я успел узнать от другой женщины, примерно одних с нею лет и наряженной в детское платье, что это была супруга армигера, жила она на вилле неподалеку от Тракса, а ее муж отбыл по какому-то дену в Нессус. Я вернулся к столу, взял ее бокал с напитком красного цвета и поднес к ее губам.

— Не надо, — еле слышно проговорила она, — я не хочу… Это сангари, я терпеть его не могу. Я выбрала его только ради цвета — он подходит к моему костюму.

— Почему ты потеряла сознание? Потому что я принял тебя за посвященную?

— Нет. Я догадалась, кто ты, — ответила она, и мы оба умолкли; она все еще полулежала на кушетке, куда с моей помощью ее перенесли; я опустился к ее ногам.

Я снова вызвал в памяти минуту, когда стоял перед ней на коленях; как я уже упоминал, мой мозг обладает способностью воспроизводить любой момент моей жизни. Наконец я вынужден был заговорить:

— Как тебе это удалось?

— Будь на твоем месте другой человек — обычный ряженый, — он бы ответил, что он действительно Смерть, — именно потому, что такова его маска. Неделю назад, когда мой муж выдвигал против одного из наших пеонов обвинение в воровстве, я присутствовала на суде архона и видела тебя. Ты стоял немного в стороне, положив руки на ножны меча, который сейчас с тобой, и когда я услыхала твой ответ, когда ты поцеловал мои пальцы, я узнала тебя и подумала… О, я даже не знаю, что подумала тогда! Наверное, что ты опустился (передо мной на колени, потому что решил убить меня. Когда я видела тебя в суде, ты показался мне человеком, снисходительным к своим жертвам, особенно к женщинам. — Я опустился перед тобой на колени единственно из-за страстного желания найти Пелерин, и мне показалось, что твои одежды, подобно моим, не являются лишь маскарадным костюмом.

— Но это действительно так. То есть я не вправе носить их при иных обстоятельствах, но и не заказывала прислуге. Это настоящие одежды. — Она помолчала. — Но ведь я даже не знаю твоего имени.

— Северьян. А тебя зовут Кириака — одна из женщин назвала тебя так, пока мы хлопотали над тобой. Позволь мне, однако, задать один вопрос: откуда у тебя эти одежды и где сейчас Пелерины? Конечно, если последнее тебе известно.

— Надеюсь, ты любопытствуешь не по долгу службы. — Она мельком, но пристально посмотрела мне в глаза, потом тряхнула головой. — Нет, это личный интерес. Видишь ли, я была послушницей, они воспитали меня. Мы странствовали по всему континенту, и наблюдать за цветами и деревьями, мимо которых мы проходили, было для меня чудесней всяких уроков ботаники. Я до сих пор вспоминаю те времена, и мне порой кажется, что мы за неделю пересекали материк из конца в конец, хотя на самом деле так, разумеется, не могло быть. Я готовилась принять окончательный обет; за год до посвящения они шьют одежду, чтобы ее можно было примерить и подогнать и чтобы она была на виду всякий раз, как разбираешь вещи. Сходные чувства, наверное, испытывает девочка, примеряя свадебное платье, доставшееся от матери, и зная, что и ей придется выходить замуж в этом наряде, — если она вообще выйдет замуж. Только носить эту одежду мне не пришлось, и, уходя домой после долгого ожидания момента, когда мы окажемся достаточно близко от дома и мне не нужны будут провожатые, я забрала ее с собой.

Я совсем забыла о ней, — продолжала она, — и, лишь получив приглашение архона, вспомнила и решила надеть. Я горжусь своей фигурой, и одежды пришлось лишь слегка распустить. По-моему, они мне идут, и лицо у меня, как у Пелерины, только глаза другие. По правде говоря, я никогда не могла похвастаться глазами; надеялась, что они изменятся, когда я приму обет или спустя некоторое время. У нашей наставницы был такой вид: она могла сидеть за шитьем, но, глядя на нее, легко было представить, что она пронзает взглядом Урс до самых его пределов, где обитают ушедшие, смотрит сквозь старые, потрепанные полы и стенки шатра — все видит насквозь. Нет, я не знаю, где сейчас Пелерины; сомневаюсь, что и они это знают, кроме, возможно, самой Матери.

— Но ведь у тебя среди них должны остаться подруги, — сказал я. — Разве никто из послушниц, готовившихся к посвящению вместе с тобой, не остался в Ордене?

Кириака пожала плечами.

— Никто из них ни разу не писал мне. Я и вправду ничего не знаю.

— Как ты себя чувствуешь? Вполне ли ты оправилась, чтобы вернуться и потанцевать? — В нашу беседку стали просачиваться звуки музыки.

Она не повернула головы, но ее глаза, еще минуту назад устремленные в лабиринты времени, проведенного среди Пелерин, искоса посмотрели в мою сторону.

— Ты действительно хочешь вернуться?

— Честно говоря, нет. Мне всегда неловко среди людей, если эти люди не мои друзья.

— Как, у тебя есть друзья? — с неподдельным изумлением воскликнула она.

— Не здесь… хотя нет, здесь у меня есть один друг. В Нессусе я оставил братьев по гильдии.

— Понимаю. — Она поколебалась. — Нам нет причин возвращаться к гостям. Праздник будет продолжаться всю ночь напролет, а на рассвете, если архону будет угодно веселиться дальше, слуги опустят шторы или даже растянут над садом темную сетку. Мы можем оставаться здесь сколько пожелаем, а если нам захочется чего-нибудь съесть или выпить, просто кликнем слугу. Если же кто-нибудь, с кем бы нам хотелось побеседовать, будет проходить мимо, мы подзовем его и развлечемся.

— Боюсь, что наскучу тебе еще задолго до рассвета, — сказал я.

— Тебе не удастся, поскольку я не дам тебе много говорить — это я возьму на себя, а ты должен будешь слушать. Итак, я начинаю. Тебе известно, что ты очень красив?

— Мне известно, что я некрасив. Но, поскольку тебе ни разу не приходилось видеть меня без маски, ты не можешь судить о моей внешности.

— Напротив.

Она подалась вперед, словно желая рассмотреть мое лицо сквозь прорези для глаз. Ее собственная маска, под цвет ее костюма, была очень маленькая, чистая условность — две узкие миндалевидные полоски ткани вокруг глаз; и все же она придавала ее облику экзотичность, которой сама эта женщина, возможно, была лишена, и таинственность, освобождавшую ее от всякой ответственности.

— Ты чрезвычайно умен, не сомневаюсь в этом; но ты не владеешь некоторыми известными мне приемами, иначе искусство судить о внешности людей, не видя лиц, было бы тебе знакомо. Труднее всего, конечно, если человек, на которого ты смотришь, носит деревянную маску, чей рисунок не соответствует чертам его лица, но даже в этом случае можно многое узнать. У тебя острый, слегка раздвоенный подбородок; я права?

— Права насчет острого подбородка, — ответил я, — но не права насчет раздвоенного.

— Лжешь; нарочно хочешь поколебать мою уверенность — либо сам никогда не обращал на него внимания. О подбородках я сужу по талиям, особенно это касается мужчин: в основном именно они меня и интересуют. При тонкой талии непременно бывает острый подбородок, а твоя кожаная маска вполне позволяет в этом удостовериться. У тебя глубоко посаженные глаза, но, несмотря на это, они большие и подвижные, что говорит о раздвоенности подбородка, особенно если лицо узкое. Скулы у тебя высокие — их очертания чуть-чуть просматриваются через маску, а благодаря твоим слегка впалым щекам они кажутся еще выше. Черные волосы — о них я сужу по кистям твоих рук; узкие губы — они видны сквозь прорезь в маске. Поскольку мне не видно их целиком, они у тебя изогнутые — самое привлекательное качество мужских губ.

Я не нашелся, что ответить, и, по правде говоря, дорого бы дал, чтобы поскорее избавиться от нее; наконец я сказал:

— Если пожелаешь, я сниму маску, и ты сможешь удостовериться в точности своих суждений.

— О нет, не стоит. Во всяком случае, пока не отыграют утреннюю зарю. Кроме того, тебе следует щадить мои чувства. Если ты снимешь маску и я не найду тебя красивым, праздник для меня будет безнадежно испорчен. — Она снова откинулась на кушетке, и ее волосы рассыпались темным ореолом. — Нет, Северьян, не открывай лица; открой мне лучше свою душу. Позже ты расскажешь мне, что бы ты делал, будь ты волен делать все, что пожелаешь; а сейчас удовлетвори мое любопытство и расскажи о себе. Пока я знаю о тебе лишь то, что прибыл ты из Нессуса. Почему же ты так упорно разыскиваешь Пелерин?