Мечта Пандоры

10

— По сводке на десять утра группа неизвестных лиц захватила Международный экономический центр, — прямо с порога начал Август. — Угрожают разрушить систему согласования цен. Полный хаос экономики Земли!

Он сел — напротив меня, через стол. Симеон в черном полицейском мундире, перетянутом белыми ремнями, очнулся, как лошадь, мотнул длинной головой, фыркнул, отгоняя сон.

— Для начала они отключили линии учета валют, — сказал Август. — На биржах паника. Каждый час простоя линий обходится в сто миллионов долларов.

— Чего они хотят? — спросил я.

Август открыл рот, и тут зазвонил телефон. Он взял трубку, молча выслушал и так же молча положил.

— Они заявили, что будут подчиняться только доктору Моису Шуто, президенту республики Бальге.

— Я поеду, — почернел Симеон. Встал — худой, истомленный бессонницей.

— Куда? — с интересом спросил Август.

Симеон подумал и сел — очень прямо. Ремни на нем скрипнули.

— Не понимаю, почему выступления начались именно сейчас, — сказал я.

— Логичней было бы подождать, накопить сил…

Август достал из своей папки фотографию, бросил на стол:

— Полюбуйся.

На фотографии был снят библиотекарь в своем вельветовом пиджаке, галстук бабочкой. Мне стало тоскливо.

— Внимательно смотри, — сказал Август. Он был зол и не скрывал этого.

Фотографию покрывала тонкая штриховая сетка, короткие стрелки в углах ее указывали на разные части головы и лица. А под ними мелко, от руки были вписаны цифры.

— Фредерик Спенсер Нейштадт, профессор нейрофизиологии, бывший руководитель шестой лаборатории научно-технического комплекса «Зонтик», — отчеканил Август. — Данные антропометрической экспертизы подтверждают наши догадки. Идентификация полная. Вы объявляли его в розыск, Симеон?

— Считалось, что он погиб, — вяло проговорил Симеон. Прикрыл мягкие, фиолетовые веки.

У него был какой-то отсутствующий вид.

— Если они получат государственную базу, ну это… — Август щелкнул пальцами, — Бальге, то за год, пожалуй, смогут закодировать два-три миллиона человек.

Я сидел оглушенный.

Опять зазвонил телефон. Август послушал.

— Ну вот. Специальный представитель МККР вылетел для переговоров с доктором. Шуто. А тот, конечно, поставил предварительное условие: прекратить все операции против фантомов — не выявлять, не арестовывать. Вы меня слышите, Симеон?

— Слышу, — сказал Симеон, не поднимая век.

— Эти… в МККР согласились. Как же — угроза Земле. — Август хлопнул себя по колену. — Я прямо скажу: есть ли фантомы в МККР, я не знаю, но я знаю, что некоторые приветствовали бы фантомов с радостью. Да! Ты, Павел, не в курсе — уже сутки, как руководство по операциям против фантомов взял на себя Совет МККР. Минуя все отделы. Чертова говорильня! Теперь шагу нельзя ступить без их разрешения.

Симеон открыл один глаз:

— Кто вас информирует, Август? Если это не секрет.

Август посмотрел на него долгим взглядом и, наконец, сказал:

— Меня информирует консул Галеф. А что?

— Ничего, — Симеон закрыл глаза.

— Профессор от нас не уйдет, — сказал Август. — Полиция проверяет город — негласно. Междугородное движение такси отменено. Частные машины — их сохранилось немного — на учете. Из четырех аэробусных станций — три на ремонте, одну мы оставили в качестве ловушки.

— Он может придти в биомаске, — напомнил я.

— Хоть в двух! Из города ему не выбраться. Не пойдет же он пешком.

— Почему «саламандры» его не убрали… — задумчиво протянул Симеон.

— Это вопрос? — Август поднял бровь.

— Мысли вслух.

— Ага! — Август повернулся ко мне. — Мы также ищем остальных — Элгу, Анну, Краба. Все они исчезли. Это, между прочим, твоя вина, Павел. Зачем тебе понадобилось лезть в драку? Ничего бы ему не сделали. Ты должен был сказать: Извините, — и закрыть дверь. Голову тебе починили?

— Все в порядке, — неловко сказал я.

— Плохо работаем, — голос Августа опять стал жестким. — Сны, о которых тебе рассказывала Анна, это приманка. Блесна. Она не фантом. У нее охранные функции.

— А зачем нужно охранять профессора? — спросил Симеон.

— Мысли вслух? — осведомился Август.

— Нет, вопрос.

Август смотрел, не мигая, громадными глазами.

— Послушайте, Симеон, вы очень не хотите сотрудничать с нами?

— Да, — сказал Симеон.

— Боитесь военных?

— Я всего лишь полицейский. И за моей спиной не стоит МККР.

Август подумал. Пожевал толстыми губами. Принял решение:

— Ладно. Дальше. Специалисты исследовали аппаратуру в Доме. Волнового генератора там нет.

Этого я не ожидал.

— Вы говорили с советником, с Фольцевым?

— Да.

— Нет, о Спектаклях?

— О Спектаклях не говорили.

Я коротко изложил свой разговор с советником. Август слушал без интереса.

— Все это хорошо, Павел, — нетерпеливо перебил меня он, — но отношения к делу не имеет. Честное слово, если бы там и оказался генератор, то я все равно не позволил бы распылять наши силы. Есть главное и есть второстепенное.

— Пошлите кого-нибудь на Спектакль, пусть замерят эмоциональный фон.

Август заворочался так, что кресло застонало:

— В конце концов, я начинаю думать, что у тебя идефикс, Павел…

— Я прошу вас…

— Ладно.

Я видел, что он не пошлет. И я чувствовал, что мне не доказать ему, что тихая зараза, которая, как болотный туман, расползается из обычного Дома, гораздо опаснее всех фантомов.

Я подумал, что в принципе возможно вообще не выходить из искусственного мира Спектакля: включить в него производство, науку — как его элемент, и тогда люди будут ездить на работу, полагая, что они находятся не в такси, а в боевой колеснице Древнего Египта, и что диссертация — это не диссертация, а средневековый трактат Фимилона Аквитанского «О природе и происхождении демонов». Ведь в каждом человеке живет страсть к Игре, и если снять ограничения, сознательно наложенные на себя человечеством в своем долгом и трудном пути, то Игра — всплеск безудержного веселья, романтики и приключений. Но тогда суррогат знания и чувства захлестнет мир.

Снова раздался звонок. Август поднял трубку и забыл ее положить.

— Пожалуйста, — растерянно сказал он. — Станция-близнец одиннадцатая произвела показательный выстрел в сектор Земли. — Голос его окреп. — А эти болтуны, эти паникеры из МККР настолько перетрусили, что приказали международным частям покинуть территорию Бальге.

— Это не трусость, — Симеон так потер лицо, словно хотел содрать кожу.

— На орбите Марса десяток тяжелых крейсеров, на самом Марсе две станции ближней защиты, — наливаясь кровью говорил Август. — А эти… мало того, что вывели войска, они еще завернули «Скальда» — ему оставался один день полета, завтра раскатал бы близнецов по всему пространству. Нет, вы послушайте — Шуто потребовал, чтобы профессора Нейштадта целым и невредимым доставили к нему. И сейчас они серьезно обсуждают этот вопрос. Кроме советского, кажется, только французский представитель против. Вместо того, чтобы поднять по тревоге дивизию «призраков», накрыть всю Бальге куполом радиопомех, высадить десант и через два часа доставить этого Шуто в тюрьму МККР, они, видите ли, вступают с ним в переговоры. Паникеры!

— Они не паникеры, — снова возразил Симеон.

Август несколько секунд бешено глядел на него. Рявкнул:

— Знаю! — и положил трубку. Телефон тут же позвонил.

— Да! Да! Делаем все, что можем. Нет, гарантировать не могу. А вот не могу и все. Так и передайте. Помощь? Требуются детекторы генетических кодов — двести или триста штук. Их можно снять с аэродромных опознавателей. Ну так получите разрешение! Нажмите на правительство!

Бросил трубку, повернулся массивным телом:

— С кем вы, Симеон?

Тон был чрезвычайно опасный. Я выпрямился.

— Я ни с кем. Я наблюдатель, — внешне спокойно ответил Симеон.

Они прямо впились друг в друга глазами. Я был готов ко всему. Я знал Августа. Если он решил стрелять, то он будет стрелять. Его не остановят никакие законы, никакие процессы, никакие скандальные сообщения в газетах. Поэтому он и занимался особыми акциями. Но Август, вероятно, решил, что стрелять еще рано — как-то потускнел, сказал брюзгливо:

— МККР запрашивает, можем ли мы гарантировать, что возьмем профессора в течение двух суток. На это время они собираются растянуть переговоры. Понял, Павел, почему начались выступления? Теперь профессор не в коробке у «саламандр». Теперь он работает на себя. И очень торопится — пока его не захлопнули снова.

Я молчал. А что было говорить? Ведь именно я, пусть невольно, способствовал освобождению профессора Нейштадта.

— По-настоящему, следовало бы тебя, отстранить, — Август не смотрел на меня. — Но нет людей. И нет времени. — Сделал внушительную паузу, придавая вес своим словам. — Займемся Боннаром. Сегодня утром его обнаружили. Симеон, у вас готова кассета? Давайте!

Симеон притушил свет. На экране возникло лицо Боннара. Он улыбался. Рядом мигала дата.

— Ему было двадцать девять лет, — зачем-то сказал Август.

Я подумал, что мне тоже двадцать девять. Совпадение не радовало.

Фотографию Боннара сменила длинная улица для промышленного транспорта. По обеим сторонам ее поднимались гладкие стены из непрозрачного стекла. Камера показала их ничего не отражающую поверхность, потом — цифровой индекс под выпуклым глазом осветителя.

— Восточный район города, — сказал Август. — Заводской сектор, самая окраина. Линия скоростных перевозок. Не представляю, как его туда занесло.

Я тоже не представлял. На автоматических линиях, за исключением ремонтных бригад, людям было запрещено появляться: поток шел с громадной скоростью, защитная автоматика не гарантировала безопасность случайного пешехода. Только очень серьезная причина могла заставить Боннара забраться в эту путаницу тоннелей, где каждые две секунды с ревом пролетал над землей громадный грузовой контейнер.

— Внешняя охрана его пропустила, — сказал Август Почему — этого у автомата не спросишь. Внутренний контроль зафиксировал присутствие человека на полосе Прибыл дежурный — уже поздно. Сразу вызвали нас.

Боннар лежал на мостовой, ничком, выкинув вперед руки. Над ним согнулись полицейские.

— Самоубийство? — спросил я.

— Самоубийство, — сказал Август. — Он бросился между контейнерами.

— Все-таки он фантом?

— Да. Здесь мы ошиблись. Мы были обязаны предвидеть тот случай, когда кто-то из нас окажется фантомом. — Попросил, не оборачиваясь:

— Симеон, будьте любезны, поставьте зондаж.

На экране появился город — старые, еще кирпичные дома бесшумно исчезали, наезжая друг на друга.

— Это, вероятно, ретроспекция, — сказал Август. — Скорее всего, детство. Конец двадцатого века.

Дома раздвинулись, образуя улицу. По гнутым рельсам прополз смешной, железный трамвайчик, скрылся за углом. Из низкой подворотни, размазывая слезы по круглым щекам, выбежал мальчик лет десяти. Огляделся, сморщился, плача, — уткнулся в стенку. Пошел косой дождь — сильный и загадочный в своей беззвучности.

У мальчика подрагивали плечи под мокрой рубашкой. На стене были процарапаны детские каракули.

Мне хотелось отвернуться. У меня было предубеждение против посмертного зондажа головного мозга: словно подглядывают за человеком в замочную скважину. Все равно он мало что давал — редко кто мыслит ясными зрительными образами, обычно получается каша, которую невозможно анализировать. Правда, ходили слухи, что с помощью зондажа удалось раскрыть несколько весьма запутанных дел. Но я бы не хотел, чтобы после моей смерти из мозга вытаскивали то, что я видел и чувствовал в свои последние минуты.

— Возьми «память», сидишь, как глухой, — сказал Август.

Я без особой охоты надел браслет, прилепил на виски кристаллы, интенсивность эмоций поставил на самую низкую.

На экране под осенним ветром яростно метались деревья — буря мокрых листьев. Временами они становились прозрачными, и тогда открывалась река — широкая, пустая, в сетке дождя. По ней, отчаянно дымя, плыл курносый буксир. Река без всякого перехода сменилась местом, где умер Боннар. Качались непрозрачные стены. Словно он был пьян. На экране сменяли друг друга то небо, то бетон — Боннар закидывал голову. И тут бесконечное, острое, смертельное отчаяние охватило меня. Были в этом отчаянии и жалость к себе, и стыд, и страх, и полная безнадежность, и что-то еще такое, чего определить было нельзя.

Снова появилась улица. Мальчик. Каракули на стене. Что-то вроде «Ау». Плечи вздрагивали от рыданий. Пахло гарью и смертью. Все погибло, не было пути назад. Вот сейчас стены качнутся в последний раз и рухнут…

Зажегся свет.

— Впечатляет, — кивнул Август. — Чрезвычайно острая передача эмоций. У вас, Симеон, отличная лаборатория.

Я сидел неподвижно. Неужели Август ничего не понял? Или, наоборот, он понял все, но не хочет говорить при Симеоне. У меня перед глазами стояла отсыревшая, темная штукатурка старого дома, на которой камешком, слабой рукой, вкривь, было процарапано нелепое и древнее имя — Аурангзеб.

— Полагаю, что часа через два мы получим необходимую аппаратуру, — сказал Август. — Ведь у профессора лучевой передатчик? Как вы думаете, Симеон, мы сможем воспользоваться армейской базой?

— Я думаю… — начал Симеон.

И замер с открытым ртом.

В прихожей гулко, часто затопали сапоги. Дверь распахнулась с треском

— от удара. В комнату, толкаясь, ввалились солдаты в синих мундирах. Мгновенно по двое стали около каждого из нас — автоматы наизготовку. Чувствовалась хорошая школа.

— Сидеть! — гаркнули мне в ухо.

Жесткие руки легли на плечи. Я упал в кресло, ощущая противную пустоту в груди. Напротив меня, схваченный за локти, медленно опускался на стул Август.

Звонко, неторопливо щелкая каблуками, слегка покачивая блестящим стеком, вошел офицер. На плече у него были нашиты желтые молнии. Козырнул, резко откинув два пальца от высокой фуражки. Оглядел нас, сказал, высокомерно растягивая гласные:

— Должен быть еще один. Четвертый.

К нему сунулся сержант, зашептал в ухо. Офицер брезгливо кивал.

Август опомнился:

— Сударь, что это значит?

— Привезите его, — приказал офицер сержанту.

Тот опрометью бросился из комнаты.

— Сударь, — холодно повторил Август, — соизвольте прекратить это. Я сотрудник Международного Комитета по контролю над разоружением.

Офицер с подчеркнутым вниманием вперился в него.

— Неужели? — он картинно поднял брови. Хлестнул стеком по сияющему, черному голенищу. — Выведите их!

Я впервые видел, как Август растерялся. Он теребил пуговицу на пиджаке — оторвал и бросил ее.

Двое солдат подняли Симеона. Он был бледен до синевы. Спокоен. Смотрел в пол. На скулах его горели красные пятна.

Август, с трудом выдавливая из себя звуки, спросил его:

— С кем вы, Симеон?

Симеон обернулся в дверях.

— Я ни с кем. Я — наблюдатель, — сказал он.

Его толкнули в спину.