21

Итак, ее долгое путешествие завершалось там же, откуда началось.

Тюрьма Кабильдо, куда со всей Луизианы свозили настоящие отбросы общества, стояла как раз напротив собора святого Людовика, возле которого Селин когда-то села в экипаж Джеммы О’Харли.

Лежа под грязным рваным одеялом на топчане, служащем в камере кроватью, Селин думала об иронии судьбы, которая заставила ее совершить полный круг. Тонкая шерсть почти не спасала от холода и сырости, но охранники отобрали у узницы одежду, дабы лишить ее возможности даже думать о побеге.

Она улыбнулась, глядя на слабый лучик света, едва пробивающийся сквозь крохотное окошко, проделанное высоко в стене. Как глупа полиция! Никто на свете не решится спрятать ее, даже если она найдет силы и каким-то образом сумеет сбежать из старой крепости. Она совершенно одинока. Селин осознала эту горькую правду в тот момент, когда ступила на палубу корабля и повернулась спиной к Сан-Стефену.

Плавание превратилось в бесконечную череду дней и ночей, сменявших друг друга. Она постоянно мучилась и страдала оттого, что приступы не прошедшей до конца болотной лихорадки то и дело сменялись приступами морской болезни. Прикованная цепью к стене, она не выходила из крохотного помещения на нижней палубе, не имея ни сил, ни возможности вдохнуть свежего воздуха, взглянуть на звезды на ночном небе, ощутить привкус соли на губах. Рядом с ней не было никого, кто мог бы позаботиться о ней, кроме Джонатана Харгрейвса. Когда она отказывалась есть, он принимался кормить ее силой.

Перо не хотят, чтобы я привез им бездыханное тело. Они желают, чтобы я доставил вас живой, чтобы потом повесить.

Когда же мучительное путешествие наконец закончилось, ее заключили в тюрьму Кабильдо вместе с прочими арестантами, ожидающими своей участи. Ей не пришлось долго ждать, а судебное заседание, прошедшее под председательством недавно приехавшего в город судьи-американца по фамилии Беннет, оказалось самым коротким в истории Нового Орлеана. Дьюрелы, молодые супруги, прогуливавшиеся по улице в день убийства, подтвердили, что они видели ее с Жаном Перо часа за два до того, как было обнаружено его тело.

Домашний слуга Перо засвидетельствовал, что приносил Селин горячее какао. Вся челядь в один голос пересказывала кровавые подробности, как они, возвратившись с гулянья, обнаружили во дворе изуродованное до неузнаваемости тело своего молодого хозяина.

Соседи Селин не могли пролить свет на то, где она находилась в день и вечер убийств. Они не видели ни девушки, ни Персы в день смерти старухи.

– Она очень странная, не такая как все, – сообщила соседка, которая много лет жила неподалеку от их дома.

– Я никогда ей не доверял. И всегда считал, что она какая-то чудная. Из-за ее глаз, видите? У нее очень странные глаза, – заявил мужчина, которого Селин, насколько она помнила, видела всего раз или два в жизни.

На протяжении всего заседания суда мать и отец Жана Перо сидели в переднем ряду, жаждущие мести, испепеляющие девушку тяжелыми, злыми взглядами. Кто решился бы их осудить? Ведь убит их сын.

Коренастый джентльмен, назвавшийся Томасом О’Харли, говорил с ней перед началом суда. Он умолял Селин признаться, что она сделала с его дочерью. О’Харли просил сказать ему, где спрятано тело Джеммы.

– Я только хочу достойно похоронить мою маленькую принцессу, – рыдал он.

Селин очень подробно снова и снова рассказывала ему, что произошло тем дождливым вечером в сумраке кафедрального собора. Она клялась О’Харли, что понятия не имеет, куда пропала его Джемма. Он присутствовал и на суде, по-прежнему надеясь, что она сломается и признается в убийстве его дочери. Кто смог бы его обвинить? Его драгоценный ангелочек исчез без следа.

Никто даже не попытался доказать ее невиновность, и она была признана виновной в совершении двух убийств после полуторадневного слушания свидетелей. Никто из присутствующих, и меньше всех сама Селин, не удивился, когда ее приговорили к смерти.

После оглашения приговора судья предоставил ей последнее слово. Даже теперь, лежа в камере, она думала, какую жалкую картину являла в зале суда. Она настолько исхудала, что ее перепачканное аквамариновое бальное платье висело на ней словно на вешалке. Волосы были нечесаными и грязными, кожа приобрела желтоватый, болезненный оттенок, глаза ввалились. Она вспомнила, что ей едва удалось заговорить чуть громче, чем шепотом.

– Я ударила Жана Перо ножом ради самозащиты… Я не оставляла его в том состоянии, в каком его нашли… Я не могла убить Персу… Она была для меня как мать… Я очень ее любила… Я не боюсь смерти, потому что невиновна.

– Просыпайся, девочка, к тебе посетитель.

До слуха Селин, выводя ее из забытья, донесся голос охранника. Она откинула одеяло, подождала, пока перестанет кружиться голова, и наконец повернулась к охраннику, наблюдающему за ней сквозь решетчатое окошечко в тяжелой двери. Сегодня дежурил толстяк, от которого вечно пахло вином. Его румяные щеки были покрыты красными прожилками.

Селин облизала сухие губы:

– Вы мне?

– Тебе. Соберись, девочка. Пришел один джентльмен и хочет тебя видеть. Обещай не выкидывать никаких штучек, и я его впущу. – Лицо за решеткой исчезло.

За последние несколько дней Селин стала по-настоящему жалеть тюремщиков, которые день за днем вынуждены были находиться в сырых, покрытых плесенью стенах, терпеть зловоние, страдать от духоты в переполненных помещениях. Селин поплотнее завернулась в одеяло и спустила ноги с топчана, пытаясь привыкнуть к грязному ледяному полу под босыми ногами.

Откинув с лица волосы, Селин с удивлением думала, кто же мог прийти навестить ее. Она не знала никакого джентльмена, который мог бы прийти сюда, за исключением, может быть, Кордеро, но у нее все-таки хватало благоразумия не надеяться на его приход.

За дверью послышались приближающиеся шаги, отдающиеся глухим эхом от каменного пола. Головокружение прошло, но руки по-прежнему дрожали. Она молила Бога дать ей силы, чтобы выстоять. Кто-то в соседней комнате пронзительно закричал, и этот вопль, как обычно, потонул в вое и проклятиях, которые тут же полетели из-за других дверей, пока охранник не потребовал навести порядок. Стены Кабильдо видели уже не один бунт заключенных, и стражники всегда держались начеку. Камеры были битком набиты убийцами, прочими преступниками и рабами, иногда полусумасшедшими, иногда больными. Ей повезло: осужденных на смерть содержали в одиночной камере.

Селин снова закрыла глаза и, придерживая одеяло, начала раскачиваться взад и вперед. В памяти всплыл непрошеный образ Кордеро. Он ехал верхом вдоль берега на фоне сверкающего песка и пенящихся волн, высокий и гордый. Его блестящие волосы искрились в солнечных лучах. Позади него, на холме, густые заросли зеленого тростника раскачивались от свежего ветра.

Спрятав это видение в самые глубокие тайники своей души, Селин подумала: «Вспоминает ли он меня хотя бы иногда?»

В окошке снова появилось лицо охранника. Зазвенели ключи. Один оборот – и тяжелая кипарисовая дверь распахнулась.

Селин продолжала неподвижно сидеть на краешке топчана, сжимая руками одеяло. Толстый охранник пропустил в камеру Томаса О’Харли. Коренастый торговец средних лет был одет в дорогой, хорошо пошитый сюртук из шерсти, который выглядел в жалкой камере так же нелепо, как шелковые домашние туфли на пляже. В комнате вдруг стало очень тесно от присутствия двух крупных мужчин. Ее посетитель прочистил горло и окинул взглядом камеру.

Селин не сделала даже попытки заговорить с ним, чтобы облегчить начало разговора. Она просто ждала. Он, без сомнения, явился, чтобы в последний раз попытаться упросить ее рассказать, где находится его дочь.

Когда О’Харли наконец заговорил, то обратился к охраннику, а не к ней.

– Вы могли бы оставить нас наедине? – попросил он.

Охранник быстро взглянул на Селин:

– Не обижай его.

Это предупреждение даже не заслуживало ответа. Он прекрасно знал: у нее едва хватало сил, чтобы отогнать мух. Охранник вышел из камеры, но, даже после того как с шумом повернулся ключ, она не сомневалась: он остался ждать прямо за дверью.

Селин постаралась сосредоточить внимание на Томасе О’Харли. Что-то в нем изменилось с тех пор, как она видела его в суде. Он выглядел теперь куда более уверенным в себе, плечи его не были безвольно опущены, из глаз исчезло отчаяние. Он извлек из кармана сложенный листок бумаги и развернул его с такой осторожностью, словно имел дело с тончайшей, очень хрупкой драгоценностью.

– Я получил весточку от Джеммы, – тихо сказал он, с благоговением глядя на тонкую страницу. – Она жива.

Селин почувствовала облегчение, не только потому, что это оправдывало ее, снимало с нее подозрение, но и потому, что была по-настоящему благодарна Богу за то, что с белокурой улыбчивой девушкой, однажды обменявшейся с ней судьбой, не случилось никакой беды.

– Она в монастыре?

– Джемма? Конечно нет! – засмеялся О’Харли.

– Она сказала мне, что хочет стать монахиней. – Селин повторила то, что уже однажды рассказывала ему. Однако тогда он ей не поверил.

– Она не сообщает, где именно находится, только то, что жива, здорова, счастлива и о ней хорошо заботятся. Она пишет, что когда полностью придет в себя и почувствует, что готова, то приедет домой, но она хочет, чтобы и мне хватило времени осознать, что я не имею права выбирать для нее мужа. – Он улыбнулся Селин. – Можете мне поверить: я никогда больше не сделаю такой попытки.

Он продолжал рассматривать слова, написанные рукой дочери.

– Далее она пишет, что в ночь предполагаемой свадьбы она поменялась одеждой с молодой женщиной одного с ней роста, но с темными волосами. Все именно так, как вы рассказывали. Я показывал это письмо полиции, они прекратили ее поиски. Я лично хотел сообщить вам об этом. Должен сказать, что надеюсь, вы простите меня за то, что я усомнился в ваших словах, но вы должны понять, в каком отчаянии я был…

– Я понимаю. Боюсь только, что от ее приданого осталось очень мало. Большая часть денег пошла незаконнорожденным детям Александра. Извините…

Он не стал выслушивать ее извинения.

– У меня денег больше чем достаточно. Я просто очень рад, что Джемма жива. Селин, могу я что-нибудь для вас сделать?

– Для меня нельзя ничего сделать, не доказав, что я не убивала остальных. Но времени на доказательства не осталось.

Он подошел к высокому окну и проследил за лучом солнечного света, бегущим по каменной стене.

– У вас есть кто-нибудь, кто был бы с вами рядом, когда… когда они?..

– Когда меня будут вешать? Нет. У меня никого нет.

– Как вы можете сидеть здесь так спокойно, зная, что через два дня пойдете на смерть?

– Я не сделала ничего плохого. Я, может, и боюсь умереть, мистер О’Харли, но, поверьте, я не боюсь предстать перед Богом.

Он с трудом сглотнул и провел ладонью по лицу.

– Не хотел бы я, чтобы моя Джемма оказалась в полном одиночестве при подобных обстоятельствах.

О’Харли забормотал что-то себе под нос, словно обдумывая какую-то идею. Вдруг он резко повернулся, подошел к Селин и остановился рядом с ее топчаном:

– Я буду там в пятницу, Селин. Я провожу вас на эшафот.

Селин облегченно вздохнула. Он был совершенно чужим ей человеком, отцом другой девушки, но благодаря ему ей не придется в одиночестве встречать свой конец. Селин почувствовала, что ее глаза наполняются слезами. Она низко склонила голову. Горячая слеза упала на ее ладонь. Прошло некоторое время, прежде чем она нашла в себе силы заговорить.

– Благодарю вас, мистер О’Харли. О большем я не могла бы и мечтать.


– Где мы, черт возьми, находимся? – попытался выяснить Корд у Огюста.

Он стоял рядом с отцом на палубе его корабля «Прекрасная леди», вглядываясь в лабиринт темных водных протоков, которые, переплетаясь, вели в глубь болотистого берега Луизианы. В тяжелом воздухе стоял запах плодородной пахотной земли, которая веками накапливалась здесь слой за слоем. Покрытые мхом стволы кипарисов напоминали привидения, молча хранящие мрачные тайны. Такие уголки всегда сохранялись на самых дальних окраинах плантаций Моро, но у Корда никогда прежде не было времени заехать так далеко.

Огюст улыбнулся, чувствуя себя как дома, и, встав за штурвал, повел корабль по одному из каналов в глубь суши.

– Это залив Баратария. Веришь ты или нет, но, судя по присутствию ворон мы всего в нескольких милях от Нового Орлеана. Много прошло времени с тех пор, как я бороздил эти воды под флагом Картахены. Много воды утекло с тех пор, как я отдал часть захваченной добычи Жану Лафитту за право прятаться здесь.

Корд удивленно посмотрел на отца. Огюст же пристально наблюдал за каналом. Во время путешествия между сыном и отцом установилось немного странное и не слишком спокойное перемирие. В течение продолжавшегося несколько часов урагана, когда корабль швыряло по волнам словно скорлупку, Корд подумал было, что в Огюсте снова проснулось былое желание умереть в море и он решил прихватить с собой сына.

– Значит, ты бывал настолько близко к плантациям Моро и ни разу не приехал, чтобы повидать меня? – Корд почувствовал, как в душе поднимается старая горечь.

Огюст пожал плечами:

– И что я мог сказать тебе? Что я пират? Сообщить, что отказался от прошлого и от тебя вместе с ним? Позволь поинтересоваться: ты собираешься встречаться с Генри в то время, что мы здесь будем?

– Понятно. Нет, я не собираюсь видеться с Генри, если только меня не вынудят обстоятельства, – честно признался Корд.

Ненависть к деду оказалась слишком глубока. Он вцепился в поручень так, что побелели костяшки пальцев. Сейчас нельзя было позволить гневу ослепить себя и отвлечь от выполнения основной задачи. С прошлым покончено. Важно только будущее и Селин.

– Я думал, мы направляемся прямо в Новый Орлеан. Если мы не доберемся туда вовремя…

– Даже не думай об этом. – Огюст рукой дал сигнал рулевому. – Единственные, кто хорошо знают эти воды – ловцы креветок да пираты. Здесь мы сможем скрыться от властей, если возникнет такая необходимость.

– За твою голову назначена какая-то цени?

– За голову Огюста Моро – нет. А вот Роджер Рейнольдс совершил немало неблаговидных поступков. Но не только поэтому я хотел бы спрятать корабль в одном из каналов и незаметно пробраться в город.

Корд прищурился от солнца, которое вдруг появилось из-за низкой темной тучи.

– Я уже говорил тебе, что готов на что угодно, лишь бы спасти жену. Ты думал, как нам в случае чего побыстрее убраться отсюда?

– Вот именно. – Огюст отвернулся от сына. – Мне приятно, что наши мысли идут в одном направлении. Но за твою голову цены не назначено, и нет нужды, чтобы это когда-нибудь произошло, Кордеро. Моя команда и я сам бывали в подобных переделках. Так что мы сможем с этим справиться.

– А я тем временем что буду делать? Сидеть здесь, в болоте, и выжидать? – Корд упрямо замотал головой. – Селин моя жена. Я слишком мало до сих пор для нее сделал. Я спасу ее так или иначе.

– Ты готов остаток своих дней провести в бегах? Вечно оглядываясь, нет ли кого за твоей спиной? Никогда не иметь возможности осесть где-нибудь и пустить корни?

– В обмен на спасение Селин? Решительно готов.

– На закате мы будем в городе, – заверил сына Огюст.


Зловоние немытых тел, испражнений и страха витало вокруг Кордеро, когда он вслед за тюремщиком спустился вниз и пошел вдоль коридора, куда выходили совершенно одинаковые двери камер. Как только Корд представил себе Селин, которая вынуждена находиться в этих жутких стенах, ему с трудом удалось подавить тошноту и заставить себя двигаться дальше. Снаружи на Новый Орлеан лился дождь, превращая улицы в сплошные потоки грязи, которую месили теперь колеса повозок, карет и телег. Свинцовые тучи затянули серое печальное небо.

Внезапно охранник остановился перед ничем не отличающейся от других дверью и отпер ее. Изнутри не доносилось ни единого звука.

– Она здесь. – Взгляд охранника пренебрежительно скользнул по лицу Корда.

Когда Корд вошел в слабо освещенную камеру, на минуту ему показалось, что охранник ошибся: комната казалась совершенно пустой. В углу стояло помойное ведро. Забытая миска с едой осталась прямо на грязном полу около двери. Он повернулся, готовый покинуть камеру, но дверь за ним захлопнулась с громким стуком и в замочной скважине повернулся ключ.

Какая-то тень шевельнулась под грязным одеялом на топчане. Онемевший, не верящий своим глазам, Корд смотрел как из-под шерстяной тряпки появляются голова и плечи Селин. Волосы ее были грязными и спутанными, щеки ввалились и пожелтели. Когда ее глаза скользнули по его лицу и в них не отразилось ни малейшего признака жизни, Корд почувствовал, как по его спине пробежал холодок страха.

– Селин?

Что с ней такое? Мог ли он облегчить ее состояние одними словами?

Она не двигалась. Одеяло соскользнуло вниз, обнажив холмики ее грудей. Она задрожала, но не заговорила.

Он подошел к Селин, опустился перед ней на одно колено и обнял ее. Она безвольно лежала в его объятиях, он прижал ее покрепче к своей груди и начал медленно баюкать словно дитя.

– Прости меня, Селин. Мне так жаль. Пожалуйста, прости меня, – повторял он снова и снова.

Корд медленно опустил ее на тонкий грязный матрас. Попытавшись отвести с ее лба пряди волос, увидел на щеках жены грязные бороздки, оставленные пролитыми слезами. Он взял ее ладони в свои и начал растирать их.

– Селин, скажи мне что-нибудь. – Он обвел взглядом комнату и снова посмотрел на нее. – Пожалуйста!

– Я сплю? – медленно прошептала она так тихо, что ему пришлось склониться к ней поближе. – Я столько раз представляла тебя здесь…

– Мы выплыли двумя днями позже, чем вы: столько времени мне понадобилось, чтобы протрезветь и прийти в чувство. Два дня я провел в городе, пытаясь добиться встречи с тобой. Наконец мне разрешили.

Легкие морщинки, которые залегли около ее губ, резанули его сердце, словно раскаленным лезвием. Он провел пальцем по ее губам. Ее улыбка погасла.

– Прости меня, Селин.

– Слишком поздно, – прошептала она и закрыла глаза.

Корду показалось, что на его сердце лег камень.

– Я не обвиняю тебя за то, что ты ненавидишь меня, Селин. Особенно после того, как я сказал, что люблю тебя, а потом позволил увезти. Я не должен был отдавать тебя Харгрейвсу. Я должен был сражаться и защищать тебя. Пожалуйста, не говори, что уже слишком поздно.

– Я не виню тебя, Корд. Как я могу? Наша любовь была такой молодой, такой хрупкой. Ты только решился сказать мне о своей любви в тот вечер, и вдруг появились эти двое и заставили тебя узнать правду. – Она вздохнула, и вся печаль, которая сквозила в ее словах, отразилась в ее глазах. – Теперь для меня слишком поздно, Корд. Завтра я умру.

– Мы собираемся вытащить тебя отсюда и бежать из Нового Орлеана.

– Я уже пыталась однажды сбежать. Это не помогло. Завтра меня повесят. Я должна ответить перед Богом за смерть Жана Перо.

– Послушай меня! – Испугавшись, что она вдруг откажется, он схватил ее за руки и крепко сжал их. – Я не отдал тебя болотам, и, будь я проклят, если отдам тебя палачу. Мой отец и его люди здесь, в Новом Орлеане. Здесь же Фостер и Эдвард. Они рыщут по всем улицам, заглядывают в каждую кофейню, таверну и лавку, выспрашивают в порту, задают вопросы, прислушиваются, ищут малейшую зацепку, чтобы доказать твою невиновность. Мы уже узнали, что Перо был азартным игроком, он очень много задолжал своему двоюродному брату, который исчез в тот же день, когда был убит Перо. Этот кузен мог наткнуться на тело Жана Перо и размозжить ему голову, просто чтобы быть уверенным, что тот мертв. Но ведь в тот момент Жан мог быть еще жив. Может, ты вовсе его и не убивала! Ее взгляд скользнул по стене.

– Я не хочу, чтобы ты был там завтра, – прошептала она. – Пожалуйста, оставь мне хотя бы немного чувства собственного достоинства.

– Селин…

– Это ведь меня должны повесить. Тебя туда не приглашали, Корд.

Корд зажмурился, чтобы сдержать навернувшиеся слезы.

– Я не собираюсь позволить им повесить тебя, Селин.

Она приподнялась на локте и уперлась пальцем ему в грудь:

– Я счастлива, что ты и твой отец помирились, но я не могу позволить тебе совершить – какую-нибудь глупость, Корд. Ты не должен подвергать себя, отца или кого-то из его команды опасности.

– Брюзга. – Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но она отвернулась.

– Я такая грязная, – прошептала она. – Не унижай меня.

– Чистая или грязная – ты моя, и я люблю тебя. Ты стала моей в тот самый вечер, когда вышла откуда-то из ночи и бури, – Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть на себя.

– Корд, пожалуйста, не нужно.

У нее больше не было сил сдерживать его. Почувствовав это, Корд поцеловал ее долгим и страстным поцелуем. Когда он оторвал от нее губы, она вздохнула и откинулась назад.

– Скажи, что веришь мне. Скажи, что позволишь мне всю оставшуюся жизнь доказывать тебе мою любовь, доказывать, что она тебя достойна, – взмолился он.

По щеке Селин пробежала слеза. Корд поцелуем остановил ее.

– Если бы у меня еще осталось что-то от жизни, все это время принадлежало бы тебе. Но завтра на рассвете мне принесут чистую одежду и разрешат искупаться. Я попросила суп с креветками и стручками окры.

Страх комом встал у него в горле. Он попытался победить его и провел ладонью по ее щеке.

– Я слышал, чтобы успокоить приговоренного к смерти, ему приносят бутылку виски. Если они это сделают, не пей, Селин.

– Это ты просишь меня не пить?

– Я хочу, чтобы завтра у тебя была свежая голова. – Он снова взял ее руку в свою.

– Если бы я знала, как сохранить свежей голову, я не закончила бы свои дни здесь. – Она снова улыбнулась, разрывая его сердце.

– Обещай мне, – взмолился он.

– Ты раздавишь мне руку.

– Пообещай.

– Обещаю, – прошептала она. – Ради тебя я пойду завтра на виселицу трезвой словно стеклышко.

Загрузка...