Вот венец наших волевых упражнений — Христос у гроба Лазаря. У смерти Он вырывает жизнь. Это — итог всех битв. У болезни нужно отвоевать исцеление, у греха — воскресение, у бедствия — любовь, у слабости — веру, у тьмы — свет. За всеми этими мирами в самом конце смотрит на нас смерть. Отвоевать у нее жизнь — то же самое «небо», которое надобно принести на землю. Именно с этого началось для нас новое воление. И седьмое чудо Христово есть поистине итог и вершина деятельности Христа.
Христос у гроба Лазаря. По сей день многие не знают, как подступиться к этому «чуду» воскресения из мертвых. Для начала пусть они обратят внимание на мелкие подробности повествования (Ин., 11). Как глубоко скорбит Христос о Своем друге — и все же вступает в единоборство со смертью; как Он возмутился духом в этот тяжкий час — и все же не колеблется ни мгновения; как Он принимает душою Своей настроение скорбящих — и все же говорит слова, решающие судьбу мира; как Он полностью сострадает этому несчастью — и все же решительно смотрит в глаза злейшему врагу рода человеческого; как Он хранит друга в душе — и весь осиян светом «Отца»; как Он шаг за шагом ведет все к последнему решению; как Он победительно единоборствует со смертью, — все это даже как образ воздействует столь мощно, что пробуждает в нас предельные и лучшие волевые силы, каково бы ни было наше отношение к повествованию. При созерцании этого образа нельзя ослаблять его антропософским истолкованием, что здесь свершается посвящение, пришедшее в новое время из древнейших мистерий. Ведь Лазарь был мертв и остался бы мертв, если бы не пришел Христос. Триумф жизненной силы Христовой — вот на что нам должно устремить взгляд.
Когда мы смотрим на Христа, предстающего перед нами в этой истории, то кажется, будто в нашей душе узник слышит голос освободителя, будто Евангелия продолжаются в нас самих, будто зов «Лазарь! иди вон» отдается в склепах нашего собственного существа и там, глубоко внутри, открывается нечто такое, о чем мы и сами не подозревали. Тогда, быть может, в нашей душе шевельнется огромная любовь к Христу, именно к этому Христу. Мы почувствуем, что Он совершенно не такой, каким мы Его представляли себе раньше: Он покоряет властностью и величием. Он, и никто другой, — так говорит наша душа — есть победитель смерти, освободитель человечества, живущего «во тьме и тени смертной», Царь человечества! Всем существом мы ощущаем, в какую битву между Христом и вражьей силой вовлекаемся через Него. Мы чувствуем: это и есть битва за человека!
Выстраивая для себя этот образ медитации в основных его чертах, мы видим в Лазаре, лежащем во гробе, человека как такового. Ведь это — конец отдельной жизни, конец человечества — если нет Христа. Болезнь, которой страдает человек, ведет к смерти — и все‑таки не к смерти. Камень лежит на гробе. В этом камне перед нами образ материи. Новалису принадлежат примечательные слова: «Земля затвердела в камень от ужаса перед человеком». Мир видится нам тяжелым, темным, непроницаемым именно потому, что сам человек погружен в материальное. Давно–давно, когда человек все больше погружался в это материальное земное бытие, в Египте воздвигли камень как моление, направленное ввысь. На том же камне (с горных отрогов Синая брали египтяне камень для своих массивных построек) начертал Моисей заповеди Божий. Но и сам закон Моисеев камнем лег на людей. «Кто отвалит камень от двери гроба?» — вопрошает человечество. Все это, доведенное чувством до нашего сознания, живет в образе, который мы созерцаем. Вокруг гроба царит скорбь. Мировая скорбь. Ведь мы уже видели, что сомнение (Марфа) и боль (Мария) суть стражи вселенского гроба.
И вот является Христос. Мы видим Его таким, каким описали выше. С высот мира до глубей земных звучит Его зов: «Лазарь! иди вон». Это глаголует Тот, кто мог сказать о Себе: «Я есмь воскресение и жизнь». Мы сами отпираем себе гроб земли. Мы связываем себя с Ним. И стоим теперь вместе с Ним напротив гроба. Вместе с Ним мы чувствуем: смерти быть не должно! Во всем множестве своих обличий смерть должна быть преодолена! До самых укромных уголков нашего существа мы наполняем себя этой божественной волей. Мы сами желаем быть воскресением! Сами хотим восставлять из мертвых!
В конце каждого из трех созерцательных рядов мы все время приходим к воскресению, что согласуется с духом Иоаннова Евангелия и с волею Самого Христа. «Смерти не будет уже». «Последний же враг истребится — смерть».
Несомненно, однажды вновь будет можно воскрешать мертвых. Если даже приток воздуха, возбуждение движений извне, телесная встряска могут вернуть человека к жизни, то почему отказывать в этой способности духовной силе, жизненной мощи, которая к нему притекает? Разумеется, такое будет возможно лишь в исключительных случаях. Но разве уже сегодня не видны начала этого? Бывает, что через радость притекает к умирающим сила, наполняющая их новой жизнью. Бывает, что в жизненных кризисах, когда человек уже обречен смерти, он побеждает благодаря силе духа. Бывает, что больной, который по всем законам медицины должен был умереть, живет благодаря внутренней целительной силе или себе самому. Это немного. Но все же, если мы будем входить в комнаты болезни и смерти переполненными жизнью, если в нас будет действовать воскрешающая сила Самого Христа, мы испытаем удивительное. Нередко у нас создастся впечатление, будто смерть, как бы узнав своего победителя, обращается в бегство. Но и там, где внешне у нее добычи не вырвать, она, потерпев неудачу, отступает с жалким трофеем, а пространство полнится музыкой победы.
В грядущем человечеству предстоит еще много чего узнать в этой области. Но наша медитация укрепит нас в сознании, что человек не вправе складывать оружие перед лицом смерти. Он должен восстать против смерти, если хочет стать человеком в полном смысле слова.
Что мы на первых порах несомненно можем, так это укротить смерть в нас самих. Не стоит обольщаться, что для этого достаточно обыкновенной надежды на загробную жизнь. Это станет возможно как раз благодаря тому, что мы вновь и вновь будем звать смерть себе в провожатые. То, о чем писали иные художники прошлого, то, что изобразил в своем автопортрете Бёклин, а именно что человек, постоянно находясь подле смерти, делает ее своим вдохновителем, — вот путь, каким мы избавимся от нее, а она от нас.
«Смерть — ее [природы] уловка, чтобы полниться жизнью». Эти слова Гете превосходят Будду так, как это возможно только на почве христианства. Они родились из созерцания многообразной смерти в природе. Но их значение применительно к внутренней жизни еще предстоит осознать. Лишь когда у смерти будет отвоеван последний остаток жизни, она поистине сможет уйти на покой. Смерть станет для человека «другом» — и не только на смертном одре, когда она кладет конец последним страданиям жизни.
Могучие чувства триумфа развиваются в человеке как раз только в связи со смертью. Она дарит нам самую насыщенную силу жизни. Из врага смерть становится другом нашей жизни. Кто в любой миг готов совершенно свободно перейти по зову судьбы в иной мир, кто ходит по земле, сознавая: «В любую минуту меня может поразить пуля убийцы, и тогда (не потому, что человеческая, но потому, что божественная воля войдет в мою жизнь) я сброшу свое тело и свободно уйду в другой мир», — для кого смерть стала «свободной смертью», в более высоком смысле, чем имеет в виду Ницше, для такого человека жизнь звучит песнью победы, для него смерть и бренность суть лишь средства для обретения подлинной жизни, и тогда он неизбежно, пока ему дано, возвращается на землю с царственным чувством свободы.
Все это таится в глубинах нашей медитации. И нет более надежного способа достичь этой жизненной вершины, чем связать себя с победной волей, которая в Евангелии превращает Лазаря в Иоанна. Внутренне мы всматриваемся в Христа, который затем Сам попрал смерть.
Но в этой медитации сокрыто много больше. Когда Христос говорит: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие божие», — нам совершенно ясно: Он воспринимал живых вокруг Себя как мертвых. Слова о Царствии Божием суть зов жизни, звучащий в царствах мертвых. Мы поистине существуем не только затем, чтобы после смерти продолжить личное свое существование, но затем, чтобы одолеть смерть как таковую. Обманчивая видимость жизни повсюду скрывает смерть. Раскрашенные красками жизни, блуждают мертвые по миру. Вся эта смерть, предстающая перед нами в бесчисленных формах, взывает к жизни. Когда мы до краев наполним себя токами жизни, когда вступим в мир как сама воплощенная жизнь, тогда мы ясно увидим смерть под тысячей ее масок и выступим против нее как именно такой зов жизни.
И вновь полезно взглянуть на Восток и на Запад, чтобы постичь величие нашего призвания. На Востоке с необычайной ясностью видели смерть. Во всякой цветущей жизни таится росток уничтожения. Этот взгляд пробужденного Востока глубже, чем взгляд Запада. Но воля Запада вернее, чем воля Востока. На Востоке стремятся прочь от земли, на которой властвует смерть. На Западе человек желает, чтобы не он, а смерть покинула землю. Но подступают люди к смерти с совершенно недостаточными средствами. Методами омолаживания и гигиеной. Вяло борются с помощью всевозможных отвлекающим маневров. Смерть не желают видеть или хотят отодвинуть ее как можно дальше. Видеть то, что видит Восток, хотеть того, чего хочет Запад, но мочь то, чего ни Восток, ни Запад не могут, — вот наше назначение.
Когда мы в своей жизни вновь и вновь призываем себя к тому, чтобы видеть в каждом человеке его духовную сущность, когда сквозь облик, жесты, слова человека прозреваем его истинное «Я» — это тоже воскресение из мертвых. Но и для этого требуется много больше духовной силы и неутомимой жизненной воли, нежели нам обычно приходится мобилизовывать в жизни. В пашей медитации мы будем врастать в эту волю и в эту силу. И тогда изведаем, как люди впервые почувствуют, что мы относимся к ним как к людям.
Следующая вершина — когда мы, воскрешая, ходим в природе. Мы видим в ней не смерть, но дух. Не земное, но образ божества. Не преходящность, но весть из горних царств. Так можно увидеть любое растение. Мы не достигнем этого однократным решением. За один раз можно только составить об этом некое туманное представление. Но мы способны укрепиться в этом посредством упражнений, включая при случае в свои медитации и растения, созерцая в духе какую‑нибудь розу или ландыш и прислушиваясь к откровению, идущему от них. И тогда на природе нам зачастую будет казаться, будто мир охватывает ликование избавления, будто мир вокруг нас стремится стать таким, каким он живет в божественном духе, будто мы сами бродим по райскому саду. Воскреситель мертвых — Христос. И нам следует дерзнуть и быть такими вместе с Ним, насколько позволяют наши силы.
Есть одна область, куда в особенности нельзя допускать смерть, — наши усопшие. Таким образом, перед нами встает вопрос, который задают чаще всего: что мы можем в медитации сделать для усопших?
Тем, кто хочет узнать подробности, можно дать только один совет — обратиться к указаниям Рудольфа Штайнера. И в этой сфере тоже нельзя воспринимать их догматически, нужно обдумать их и проверить всеми возможными способами. Какой свет озарил посмертную жизнь благодаря Рудольфу Штайнеру — снова и снова изумляется всякий, кто хоть отчасти может обозреть эту область. Мы ограничимся здесь некоторыми начальными сведениями. Приближаться к усопшим надобно всегда в настроении торжественного покоя — не с беспокойными желаниями и эгоистическими намерениями, по с благодарностью за то, что они были. Лучше всего это удается, если вспоминаешь часы, когда мы были с ними вместе в спокойной, дружелюбной, человечной атмосфере. Основополагающий настрой: «Живи спокойно там, наверху! А я уж как‑нибудь пробьюсь на этой земле. От меня к тебе придет только любовь, которая поддержит снизу тебя, живущего навстречу горнему свету! Эта любовь будет для тебя только благодеянием. Я буду рассказывать тебе не о своих нуждах, но о радостных моих переживаниях, обо всем духовно–благом, что мне даровано!» Такая любовь есть как бы световой мост к усопшим, по которому мы можем прийти к ним, а они — к нам. Тогда прежде всего возникает чувство общности с ними. Мы ощущаем свою близость к ним ночью, когда дневная суета затихает вокруг и в нас. Утром же мы просыпаемся с ощущением, будто соединялись с ними, странствовали с ними в горних пространствах. Тогда мы и днем иногда чувствуем их близость. Возможно, если мы особо задержимся на этом, все вновь исчезнет, но чувство, что они нам помогают, так чудесно обогащает жизнь, что даже догадки такого рода способны в корне ее изменить. Мы постигаем глубину, близость, красоту общности, о которой прежде ничего не знали. Нашему взору открывается будущее человечества, где жизнь будет идти в сотрудничестве живых с мертвыми и мертвых с живыми.
В сравнении с этим происходящее на спиритических сеансах затхло, призрачно, демонично. Медиумы вовсе не общаются с нашими усопшими, ибо переходят в низшее состояние душевной жизни, в сумерки полусознания или бессознательности, тогда как усопшие пребывают в осиянных сферах жизни. Медиумы большей частью проникают лишь в ту область, где находятся оболочки, покинутые усопшими. Вот почему все, что они говорят, — пустая и безвкусная болтовня, быть может лишь слегка приправленная догадками и воспоминаниями о минувшей жизни. Однако же, если бы с помощью медиумов мы действительно проникли к нашим усопшим, все эти эгоистические вопросы и желания стали бы не чем иным, как тяжелой помехой, и повредили бы им в выполнении задач, которые теперь стоят перед ними. Хотя вопрошение усопших возможно, но другим способом. Вечером, перед сном, мы в полном покое задаем им свои вопросы, а проснувшись утром, пытаемся ощутить, что присутствует в нашей душе как ответ. И происходит это в чистой сфере, описанной выше: «Я [есмь] дверь».
Если нам удастся сделать смерть невластной над нашими усопшими, если мы будем жить с ними как с людьми, которые не исчезли, но ушли вперед, если мы будем нести их в чистом живом мире своей души, то мы ощутим, что так помогаем им. Даже если мы не сумеем вступить в особые сношения с каждым из них — уже позволив их облику, взгляду, голосу, их лучшей сущности жить и действовать в нашей памяти, мы испытаем высокую форму общности. Мы не делаем различий между живыми и мертвыми. Мы знаем мертвых живых и живых мертвых. Ощущая бытие мертвых зачастую более чистым и сильным, чем бытие живых, мы поистине даем им возможность жить с нами. Мы воскрешаем мертвых. И медитация помогает нам в этом.
В пяти царствах бедствий перед нами предстает все, что должно преодолеть на земле. В последнем упражнении остается одна только жизнь — небеса на земле. Пробужденное в нас первым упражнением воли как общее жизненное устремление теперь раскрывается полностью.
Все эти упражнения воли мы выполняем так, что вначале оживляем перед собой отдельный исторический образ. Сквозь бедствие отдельного образа мы смотрим на бедствия мира, на мощную державу зла, которую нужно одолеть. И спрашиваем себя, всерьез ли хотим преодолеть этот противоборствующий мир. На этот вопрос мы отвечаем всею своей волей. Так наша воля обретает величие, все более проявляющее себя в повседневном нашем волении. Но теперь мы оживляем в себе образ Христа, в котором за землю сражается небо. Мы встаем на Его сторону против всего мира. Действуем вместе с Ним как бы из другого мира. Своим «Я» и своею лучшей сущностью мы уже по ту сторону гроба. Наше «гражданство», как говорит Библия, в горнем мире. Глядя на Христа, наша воля обретает чистую пламенность, истинно божественный жар. Но чем более мы способны видеть в единичном и малом великое и последнее — решающую мировую битву, тем более наполняется наша воля могучей силой от великих препятствий. Так в каждом отдельном упражнении мы вновь пролагаем себе путь от духа через чувство к воле — от великой цели через великий образец к великой силе.
Это и значит жить по Михаилу — действовать в духе архангела, в котором земной мир видит передового воина Христова. Нам нужно постоянно возобновлять свою решимость отныне и навек мыслить и действовать в мире, как Михаил. Этого требует от нас дух времени. Но это значит также — жить апокалиптически!
В заключение такого упражнения можно удержать волю в чистом виде и прочувствовать ее во всем величии, жаре и силе. Земная царственность такого воления пронизывает нас. Но поток этот стремится не только книзу, а прежде всего — сверху. Как благороднейший жизненный сок божества, желающий действовать в нас, открывается нам эта воля. Мы испытываем такое чувство, в особенности когда ощущаем в этой воле существо Христа. Можно затем направить ток этой воли от головы, от середины лба, где она как бы скапливается, по всему телу, по всей нашей духовной плоти. Тогда мы постигнем, что есть «духоволя», о которой говорится в таинстве брака Общины христиан. Можно попытаться направить эту волю через нас самих в мир. Так Будда в медитации посылал сострадание на все четыре стороны света. Так сказал Христос: «Огонь пришел Я свести на землю, и желал бы, чтобы он уже возгорелся!» И даже не желая и не совершая этой волей ничего конкретного, мы можем сохранить в себе ее токи. Таким образом, мы куда лучше научимся «изливать» добрую волю в наши слова и делания, как гласит человекоосвящение.
Ведь мы создадим божественным силам новые возможности для действия. Наша воля — духовная реальность, которая преподносится, жертвуется высшим силам. Лишь в теснейшей жизненной связи с Христом может происходить шаг, служащий обновлению мира. Даже тот, кто еще не считает Христа божественной личностью, способен почерпнуть здесь, что он может сделать, чтобы укрепить себя для добра.
Сегодня, когда пышным цветом цветут всевозможные оккультизмы, мы намечаем здесь путь к белой магии. В каждом отдельном случае нужно придерживаться следующих правил — строгой правдивости, уважения человеческой свободы, стремления привести мир к духовному благу, живущему во Христе. Защита от любого злоупотребления — в молении: «Да будет воля Твоя, как на небе и на земле!» В этом молении мы уже преодолели и пассивную терпимость, и эгоистическую узость, какую так часто вкладывали в него люди. Мы возвели его на ту высоту, где оно живет в Евангелии. Если в нас молится Сам Христос, мы можем завершать им свои упражнения воли, подобно тому как упражнения мысли подытожили молением: «Да святится имя Твое!», а упражнения чувств — молением: «Да приидет Царствие Твое!»
Если теперь взглянуть на целое, возникает вопрос кто же на деле пройдет описанный здесь путь? Вероятно, немногие. Но пусть эти письма станут наставлениями, которые люди будут хотя бы время от времени перечитывать, причащаясь духа преображения, из какого эти наставления родились.
Но все‑таки наберемся мужества и до самого конца будем обращаться к тем немногим, кто желает извлечь из этих писем то, что делает самовоспитание наиболее интенсивным. Они спросят: как же наилучшим образом включить все это в нашу жизнь?
Повторим совет, что полезно трижды в день обращаться к высочайшему, и теперь обоснуем этот совет подробнее. Для многих труднее всего будет найти спокойное время днем. Если есть возможность, стоит посвящать высшему самовоспитанию четверть часа утром, четверть часа вечером, а днем если не четверть часа, то хотя бы несколько минут. Еще лучше — полчаса утром и вечером и четверть часа днем.
Эти три времени дня в самом деле совершенно различны. И яснее всего их различия можно описать, опираясь на христианское понятие Троицы. Итак, мы начинаем день с вечера. Вечером, когда человек доверяется силам ночи, он более всего приближается к божественной силе, которая все объемлет и поддерживает, которая дала ему тело и восстанавливает его, в которую он погружается и в смерти, и во сне. В душе распространяется глубочайшее доверие, догадка о сокровенной славе, чувство связи с последними источниками всякого бытия. Сокровенный опыт медитации свидетельствует, что вечером лучше медитировать как бы из мирового звучания божественного Отца.
Утро — совершенно иное. Нечто торжественное присуще переживанию вспышки «Я» в человеческом теле. Человек вновь на земле. Он вернулся на землю. Уже в этом событии есть нечто уподобляющее его Христу. В удивительной чистоте можно расслышать голос своего гения. В нем — наше высшее «Я», связанное со Христом. Мы сами каждое утро рождаемся заново. Становимся «Сыном». Но становимся и «солнцем». Свет восходит в нас, подобно тому как он восходит вокруг нас. Утром можно пробудиться с чувством, что побывал ночью в неких духовных регионах, но что Христа надобно искать на земле. Здесь — Его работа. Вот почему утренние медитации удаются лучше всего, если медитировать в мировой тональности божественного Сына. Правда, нет нужды постоянно и в подробностях держать в мыслях сказанное нами. Но это поможет открыть данную сферу жизни.
Около полудня солнце светит жарче всего. Жизнь бьет ключом. Мы находимся в самой гуще материального бытия. И нам очень трудно выйти из него. Нужно призвать на помощь дух, пробудиться к духу. Ощутить это можно примерно так: подобно тому как там, снаружи, все сейчас залито ярким светом, так же и в тебе пусть воссияет свет, но еще более яркий, если ты хочешь, чтобы этот внешний день был тебе по плечу. Дух, Святой Дух против материи, против чувственной видимости. Человечество поместило праздник Святого Духа рядом с Иоанновым днем, когда солнце светит ярче всего. Здесь выразилась та же потребность, с которой мы сейчас сталкиваемся в медитации. Когда мы хоть раз сумеем сознательно противопоставить внешней яркости «жизнь, просветленную духом», когда наше смотрение в мир будет «пропитано» духовным светом, тогда только мы по–настоящему поймем, что есть Святой Дух. Вот почему нельзя упускать возможность и в полуденное время заниматься медитацией, иначе мы лишим свою жизнь этого мирового тона.
Мы говорим здесь о жизненных тонкостях, которые мало доступны нашему времени. Но прохождение через указанные три сферы, ежедневное погружение в три божественных мира несет в себе необычайное благословение. Поднимает жизнь на величавую высоту. Венчает человека божественностью. И человек познаёт, что ночью он принял Триединство, как музыку переживает это пребывание трех божественных миров «друг с другом» и «друг в друге». Он живет уже в божественной первооснове мира. Он увиден. И его благословляют. В нем медитируют, как сам он медитировал. Когда он в течение дня последовательно, согласно земному закону, пройдет через эти три мира, он почувствует ночью, что его как бы рассматривает само Первобожество, к жизни которого он принадлежит. Ему позволено поселиться в Единосущем, хотя в дневном его сознании от этого ночного события остаются лишь смутные впечатления.
Год, как и день, подобен живому существу. Если мы хотим согласовать медитации с годовым циклом, то от Адвента и Рождества до начала Поста душе ближе всего глаголы «Я есмь». Внешний мир тонет во тьме. Тем ярче сияет свет внутренний. В Рождественскую ночь и в двенадцать святых ночей светит духовная мощь «Я есмь» во тьме мира. От начала Страстной недели и вплоть до Вознесения и Троицы имеет смысл включить в годовой цикл медитации от «омовения ног» до «воскресения» и «вознесения». Внешнее солнце в это время жертвует собой роди земли. И человек отвечает на это внутренним жертвоприношением. Время Страстей и весна, на первый взгляд столь противоречащие друг другу, на самом деле вполне созвучны с точки зрения духовной. Но для медитаций воли лучшее время — канун осени, когда дни становятся короче, когда убыванию внешнего света, умиранию земли человек должен противопоставить тем большую внутреннюю силу, когда он чувствует, что отныне его духом–хранителем станет Михаил, чтобы не погрузиться ему в мировую скорбь, чтобы породить внутреннюю Пасху — как ответ на Пасху внешнюю, возвещенную ему полгода назад.
Не нужно руководствоваться этим как законом. Человек способен во многом не зависеть от годового цикла. Особенно полезно сначала медленно пройти через все упражнения — пусть даже это продлится несколько лет. Можно задерживаться на каждом упражнении сколь угодно долго, до тех пор пока не уловишь его смысла и не обретешь первого его благословения. Тогда очень быстро почувствуешь благотворность и содержательность целого.
Но в заключение повторим еще раз: иной может всю жизнь выполнять два первых упражнения — «Я есмь любовь» и «Я есмь мир», — а все прочее использовать лишь для просветления и наполнения этих двух основных упражнений. В любом случае полезно никогда не оставлять этих двух медитаций, но всегда нести их в своей душе как главные элементы. Эти медитации действительно подают нам причастие, в них мы принимаем плоть и кровь Христову, как описано выше. В них мы вновь, на более высокой ступени, обретаем то, что древние мистерии пробуждали в душах как трепет и сострадание. Аристотель говорит об этом применительно к трагедии. Через нее мистерии действовали публично. Здесь же страх, трепет превращается в молитвенное почитание, а сострадание становится потоком любви. Таков внутренний настрой, в котором нам сообщаются плоть и кровь Христова.
Если кто‑то ощущает потребность прибавить к вечерней медитации «Я есмь мир» и к утренней — «Я есмь любовь» равноценную полуденную, пусть ею будет «Я есмь Слово», понимаемое как творческое духовное деяние. Это свяжет нас со Святым Духом, подобно тому как мир связывает нас с Отцом, а любовь — с Сыном.
Когда я писал эти письма, передо мною витал образ далекого будущего. Я думал о том, что Рудольф Штайнер говорил о духовном характере грядущей русской культуры, которая явится лишь через много веков. Тогда, вероятно, обо всем, что содержится в этих письмах, можно будет сказать гораздо лучше. Но, с другой стороны, мы живо ощущаем, что в наше время невозможно до конца выполнить даже то, что изображено здесь. Следует ли отсюда, что говорить об этом не надо? Я решил было молчать, но увидел, что это непозволительно. Так что пусть мои письма идут в мир и ищут людей, для которых сказанное мною что‑то значит. Быть может, для многих ценно уже только увидеть, что может существовать жизнь, отличная от нынешней, и узнать, что эта другая жизнь не нуждается в монастырях и скитах, но что в деятельную внешнюю жизнь можно включить внутреннюю духовную силу.
Осталось сказать последнее. Мы завершаем наши размышления великим символом мировой истории, дошедшим до нас из глубокой древности, — Сфинксом. От Рудольфа Штайнера мы узнали, что образ Сфинкса есть воплощение выхода человека из животного мира. Воплощение более духовное, чем представления современной науки. То, что в животном царстве присутствует в орле как способность возноситься над землей, как солнечная сила полета, человек некогда претворил в силу духа, в волю к вознесению над земным. То, что в животном мире живет во льве как отвага, как инстинктивная, порывистая страсть, человек, одухотворив, превратил в способность благородных ощущений. То, что в животном мире живет как сила быка, как физическая энергия и внешняя напористость, человек сумел преобразовать в духовную волю. По Рудольфу Штайнеру, в древние времена, наблюдая за людьми, выясняли, какому царству они сродни по характеру своих сил, а затем воспитывали их в соответственных мистериях. Одни становились мудрецами, если в них преобладали духовные силы орла, другие — врачевателями, если в них преобладали способности к ощущениям, третьи — магами, если за основу брали их силу воли. Но людьми в высочайшем смысле становились те, в ком удавалось установить равновесие всех трех способностей. Эти мистериальные воззрения сохраняют свое воздействие и в символах, присвоенных евангелистам.
Все это можно рассматривать просто как исторический образ. Но и тогда он по–новому проясняет для нас воспитание человечества, к которому мы подходим с помощью Иоаннова Евангелия. Глаголы «Я есмь» открывают нам высочайшую мудрость. В эпоху, когда в больших городах так называемые учителя йоги вредят людям, распространяя упражнения, движущей силой которых является эгоистическое стремление сделать карьеру, приобрести силу и превосходство, — в глаголах «Я есмь» живет мудрость в ее сияющей чистоте. Кто строит вокруг себя этот храм, тот почувствует, что есть у него потаенная родина духа. Мы решительно советуем отвергнуть любую оккультную практику, смысл и цель которой не до конца прозрачны. Если человек ищет надежного водительства в духовных сферах, ему можно рекомендовать только книги Рудольфа Штайнера, к примеру «Как достигнуть познания высших миров?» и «Очерк тайноведения». Здесь царит дух, которым только и можно руководствоваться в этой сфере: самоотверженные поиски фактов духовной реальности мира, включение себя в нравственный миропорядок, приложение воли не ради субъективных стремлений, но ради божественной мировой цели. Лишь в таком духе можно без опаски вступить в оккультную область. Наши упражнения не противодействуют этому, но воспитывают для этого. Быть озаренным духом мудрости «Я есмь» куда важнее и дает много больше света в реальной жизни, чем когда человек сомнительными методами пытается выудить отдельные впечатления о сокровенных мирах.
Если мы стремимся воспитать «мудреца», то существует и вполне современное воспитание «врачевателя». Оно опирается на откровение Христа в страданиях и воскресении. Речь идет не о бурных чувствах, которыми мы себя тешим, но о главном жизненном настрое, рожденном из жертвенного духа божественной любви. Так возникает истинное добро, несущее исцеление миру.
Однако наши упражнения воли, опирающиеся на деяния Самого Христа, формируют нас для мощного волевого участия в мировой битве, которого ждут божественные силы; оно возвышает нас до подлинного сотрудничества с божеством. Из земных деяний Христа мы черпаем силы для воспитания новой, белой «магии». Скажем только, что эти же силы живут в семи таинствах Общины христиан. Если рассмотреть эти семь таинств, или, говоря иначе, сверхчувственные деяния Христа, в следующем порядке крещение, конфирмация, исповедь, причастие, бракосочетание, рукоположение, соборование, — то обнаружится, что в них продолжает действовать то, что некогда действовало в семи великих чудесах.
Теперь осталось спросить, нельзя ли обобщить все это в одном–единственном медитативном слове. Таким словом может быть лишь имя Божие. Но ни один из современных языков не дает нам его — в их звуках откровение духа живет пока в затемненном виде. Если же исходить из чистейших звуков сокровенности, нам откроется, что немецкие слова «ich» («Я») и «Licht» («свет») не случайно несут в себе звук «i». Можно чуть ли не буквально омыть этим звуком «i» свое мышление, свою духовную жизнь, свое головное существо. Когда этот звук воспринимается как священный, звучащий из жизни самого божества, тогда от него исходит мощная очистительная сила. В свою очередь в звуке «а» можно очистить окружающую нас реальность или по крайней мере наши ощущения этой реальности. В сиянии «а» мы прямо‑таки распознаем нечистое в себе и избавляемся от него. Так наш «средний человек», в котором живет сердце и движутся наши чувства, ощутит в этом «а» силу жертвенного отношения к действительности, какую мы взращивали в наших «настраивающих» упражнениях. Совсем другое дело — «о». В нем живет нечто великое, полное, совершенное. Оно взывает к глубинным силам нашей души и направляет их к совершенству. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный!» Человек чувствует себя как бы обвеянным мощным, полным жизни звуком этого «о», если возвысил свою волю до божественных мировых целей.
В гласных живет «сокровенность» человека. Еще и сегодня, когда наша душа непосредственно выражает какое‑нибудь впечатление, из нее выливаются гласные. В них обитают глубинные тайны жизни, которые нужно только извлечь и очистить, чтобы они обрели свою божественную высоту. Некогда эти три чистейшие гласные составляли древнейшее и высочайшее имя Божие. К Первобожеству обращались как к чистейшей сокровенности. Так, слово «Iao» жило как святое имя божества в Египте, в Малой Азии, даже в Китае. Живет оно и в имени израильского бога Иеговы (Jahveh) и посредством гласного «е» прочно утверждается на земле.
Так в этих трех звуках человеку дано посвятить собственную свою сущность божеству. В благословении он может именовать божество звуком чистейшей сокровенности. Может своим существом звучать в Его существе. Может очистить себя в этих звуках и стать как бы Сыном Божиим. Отзвуком этого имени Божия является и имя самого Иоанна, от которого мы получили сие воспитание истинно человеческих качеств. Возможно, некоторым потребуются долгие усилия, чтобы пройти духовный путь до конца и завершить наши упражнения таким аккордом. Пусть целью им будет то, что должно исполнить и нам, прежде чем произносить последнее слово, — с помощью наших упражнений наполнить три первых моления «Отче наш» всем богатством евангельского содержания. Благодаря «Отче наш» нам запечатлеется дух Христов, из которого предпринята наша попытка.
Да святится имя Твое!
Да приидет Царствие Твое!
Да будет воля Твоя, как на небе и на земле!
Ход человекоосвящения опять‑таки соответствует пути наших упражнений: от слова через жертву и пресуществление к причастию, к последнему единению.
Так мы можем почувствовать себя облеченными светом Христова образа и жить в этом свете.