Medium AEvum [сборник стихотворений конца 1970-х-80-х гг.]

Златомедное небо над черным холмом,

В небе сосен тяжелые кроны,

Меж стволами петляет дороги подъем,

И копыта стучат приглушенно…

Тяжелеет копье, тяжелеет доспех.

Конь измучен, и путники — тоже…

Но суконный мой плащ и соболий мой мех

Среди сосен да будут нам ложем!

Слишком ручка мала, слишком кожа бела,

Ночь грядет, ночь уже подступает…

Догорит, догорит час заката дотла!

Златомедное небо пылает.

Вовеки славьтесь, Долг и Честь,

Тюремщики Любви!

Ее плененье твердо снесть,

Господь, благослови…

Гвиневре в сердце бьется кровь:

С ней рядом — Ланселот,

Он говорит ей вновь и вновь

О царстве Феи Вод…

— Гвиневра, сердца госпожа,

Я истомлен тоской,

Но Вы велите продолжать

Рассказ нехитрый мой…

— Ведите речь, сьер Ланселот,

Мне хорошо до слез…

— На дне я, в царстве Феи Вод

До отрочества рос…

Жил под хрустальною водой

Не ведая друзей,

А мир мой был совсем иной,

Чем у других людей.

Я игры рыб любил смотреть,

На синем лежа мху,

А солнце золотая сеть

Плескалось наверху,

Когда стоял погожий день

И радовало глаз,

И алая струилась сень

В закатный грустный час…

Не ведал я, что солнце — круг,

Оно плыло, дробясь…

Лиловых водорослей луг,

Мне был что лес для Вас.

Как я любил бродить средь них,

Слагать стихи и петь,

Дно в перламутрах голубых,

И рыбки словно медь…

Не ветер кудри колебал

Вкруг детской головы:

Я водных струй теченье знал,

Как знали ветер Вы.

— Ведите речь, сьер Ланселот,

Мне хорошо до слез…

— На дне я, в царстве Феи Вод

До отрочества рос,

Жил под хрустальною водой

Не ведая друзей,

А мир мой был совсем иной,

Чем у других людей.

Так детство шло за годом год…

Мне фея меч дала:

— Король Артур тебя лишь ждет

У Круглого Стола!

О, мальчик, нежное дитя,

Не всё стихи слагать,

В закатный час бродить, грустя,

И жемчугом играть…

Вначале страшен новый свет,

Возврата нет сюда!

Но, полны радостей и бед,

Затем пойдут года —

Ты станешь вспоминать как сон

Подводный дивный край…

Дитя! Ты рыцарем рожден…

Прощай! Навек прощай!

— Ведите речь, сьер Ланселот,

Мне хорошо до слез…

— На дне я, в царстве Феи Вод

До отрочества рос,

Жил под хрустальною водой,

Не ведая друзей,

А мир мой был совсем иной,

Чем у других людей…

И, очутившись на земле

Порой цветенья роз,

Я ощутил вдруг на лице

Потоки горьких слез.

Гвиневра! Вышел я со дна:

Там слез не льют у нас!

На вкус горька и солона

Текла вода из глаз…

И плача вспомнил я о том,

Что их когда-то лил,

Ловил я капли жадным ртом,

Мне вкус их сладок был…

Я слез с коня и лесом шел,

Как в сладостном из снов,

Я узнавал цветущий дол

И гряды облаков…

Я обнимал стволы дубов,

Я пьян был, взят был в плен

Волшебным пеньем соловьев

И замком на скале…

— Ведите речь, сьер Ланселот,

Мне хорошо до слез!

— На дне я, в царстве Феи Вод

До отрочества рос,

Жил под хрустальною водой,

Не ведая друзей…

А мир мой был совсем иной,

Чем у других людей.

Вовеки славьтесь, Долг и Честь,

Тюремщики Любви!

Ее плененье твердо снесть,

Господь, благослови.

Двое суток спустя после Духова дня

Мне дорогой послышался крик:

Мне вослед ковылял, догоняя меня,

Весь оборванный нищий старик.

Подаяния нищий не взял моего,

А вцепился, за плащ теребя:

— Не въезжай в Астолат, ты убьешь в нем того,

Кто спасет, не обидит тебя!

— Но, старик, смертным холодом раны томят,

Кровь точится, и жар не утих,

Одолеть каменистый подъем в Астолат

Я смогу тенью вязов густых.

— Кроны вязов манят, крыши отдых сулят,

Но клянусь придорожным крестом —

Не въезжай, храбрый сьер, не въезжай в Астолат,

Пожалеешь ты горько о том!

В час полудня в глазах моих — алый закат,

Давит плечи тяжелая бронь…

Я сползаю с седла, и на холм в Астолат

Сам везет меня преданный конь.

Забудьте, сьеры, дивно-синий цвет

И звонких труд призывные напевы!

На глади вод исчезнет легкий след

Елены Астолатской — Белой Девы.

Толкните прочь от берега ладью!

Печальный долг — Господь да будет с вами!

О синем цвете слезы я не лью,

На небо глядя светлыми глазами.

Всмотритесь, сьеры — небо все синей!

Теперь я знаю: вы его простили…

Ладья скользит вдоль черных камышей,

В руках — букет холодных белых лилий

Шелка на дорогу! Идет королева

Victoria mea

Народ расступается справа и слева:

Victoria mea

Веселье и пляски вкруг майского древа:

Victoria mea

Отпито из чаши победного гнева:

Victoria mea

На мне холстинный балахон,

Дорогою лесной

Несу я колокольцев звон —

Предвестник скорбный мой.

Я жив — но в труп я обращен,

Душа, твой страшен плен…

С дороги! Прочь! Я прокажен!

Мне тело гложет тлен!

Вдали селений огоньки —

Мне к ним не подойти,

И замки, башнями крепки,

Встают порой в пути.

Пусть лес ночлегом служит мне,

Коль нет средь вас угла,

Но был бы в чашке грош на дне!

Людские злы дела…

Скрыт капюшоном мерзкий лик,

Лишь прорези для глаз…

Но камни вслед, глумленья крик

Приемлю я от вас.

И мысль все приходит, приходит порой

Зачем колокольцы звенят?

Вцепиться б сведенной проказой рукой,

Деля с кем-то тления яд!..

Но я как вы рожден, крещен,

Хоть мукою согбен

С дороги! Прочь! Я прокажен!

Мне душу гложет тлен!

Быль старинную мне рассказать ли вам?

Был декабрь, и холод был зол,

Как в капеллу благой Богоматери

Менестрель седовласый вошел.

Было пусто в капелле богатой,

Лютовала снаружи метель.

И приблизясь к разубранной статуи,

И склонившись запел менестрель:

«Я пою для тебя, Благодатная,

Ты изведала бедность сама!

Непорочной хвалу многократную

Множит сводов за мной полутьма.

Рукава я расшитые нашивал,

Я о хлебе не ведал забот,

Я с узорной виолой расхаживал

На пирах средь высоких господ.

О Роланде пел голос мой молодо,

О Рауле и храбром Бернье…

А теперь, обессиленный голодом,

Я, старик, припадаю к тебе.

«Худо греет одежда заплатная,

Кровь не греет, я стар и озяб.

Я пою для тебя. Благодатная,

Ты простишь мне, что голос мой слаб.»

И прервался рассказ его тягостный,

Смолк певец, но послышался вдруг

По камням ступеней звонко радостный

Повторенный колоннами стук.

Быль старинную мне рассказать ли вам?

Вера в чудо слаба и редка…

Золотой башмачок Богоматери

Подкатился к ногам старика.

1. Я жаждой над источником томлюсь.

Люблю родных — и вечно рвусь из дому.

Простив обиду, за пустяк озлюсь.

И, одного любя, бегу к другому.

Рвусь к вечному, но держит суета.

Запретным плод назвав, срываю с плачем.

Узнала грязь — и все-таки чиста.

И на свиней без толку бисер трачу.

2. Притворствуя — правдива всей душой.

В правдивости — притворство замечаю.

Люблю терзать смятенный разум свой,

Охотно раны солью присыпаю.

В гордыне — ставлю щеку под удар,

В смиренье — бью и гнев в душе не прячу.

Страшусь утратить вдохновенный жар —

И на свиней без толку бисер трачу.

3. Воображенья, грез своих страшусь —

И легион врагов нажить готова.

Не обещавши, что есть сил держусь

И нарушаю данное мной слово.

Я на своем костре сама горю

Подбрасывая дров в огонь горячий.

Все, чем владею, с радостью дарю

И на свиней без толку бисер трачу.

Посылка:

Поэты, что истлели так давно!

Мой огонек в минувшем где-то начат,

Я в нынешнем томлюсь, раз суждено,

И на свиней без толку бисер трачу.

Я — кентавр!

Я копыт своих чувствую стук,

Жаркой пеной облиты бока,

Рвется сердце наружу от яростных мук,

Путь мой — Ночь,

Проводник мой — Тоска.

Пролетают деревья, склонясь надо мной,

Дальних замков бегут огоньки…

И взметается, хлопает плащ за спиной,

Словно

Крылья Летящей Тоски.

Из темных рам взирают предки,

Пора открыть — помилуй Боже! —

Мой бестиарий в досках ветхих,

Мой бестиарий в черной коже.

Легко застежки распускаю…

Пора увидеть всех воочью:

Они придут ко мне, я знаю,

Они придут сегодня ночью.

Единорог белее мела,

Единорог белее гнева,

Единорог возлюбит Деву,

Что уловить его сумела.

— Но смертный, что меня отринет,

Смиренье обретет святое!

— О, не оставь меня, Гордыня!

— Не бойся, я умру с тобою…

Но перевернута страница:

Павлин раскрыл свой черный веер…

Тщеславье — дьяволова птица,

Тебя прогнать я не сумею!

Виньетки трав, небесный кобальт…

Глаза как киноварь, как сажа…

Личины жуткие не трогай!

Оставь, закрой, не думай даже!

Тварь обезьянья мне кивает

В подобьи мерзостном улыбки…

— Прочь, Низость, я тебя не знаю!

— Я рядом: жду твоей ошибки.

Чья кровь пергамент обагрила?

Что ж — это пало мне на долю:

Жестокость — коршун длиннокрылый,

Клюет сердца — дай только волю!

Тебя частенько держат в путах,

Но в этом нет моей заслуги.

Часы уходят как минуты,

Уж скоро в замке встанут слуги.

Свеча до олова сгорела.

День гонит прочь мои уроки.

Я ночь за книгой просидела,

Я знаю вас, мои пороки.

В угрюмом лесу близ дороги у черных камней

Я встретился с той, что прекрасней раскрывшейся розы.

И спешился я, и с почтеньем приблизился к ней:

О чем твои слезы. Лилейная Дева,

О чем твои слезы?

Что делаешь ты, одинокая, в чаще лесной,

Где грозны дубы и во мху хладно искрятся росы?

Кто недруг тебе, я сражусь с ним, лишь имя открой!

О чем твои слезы, Лилейная Дева,

О чем твои слезы?

А лик ее тонкий, казалось, дышал белизной,

Молчала она, и волнении длил я расспросы:

Поведай мне горе — навеки пленен я тобой,

О чем твои слезы, Лилейная Дева,

О чем твои слезы?

Отныне лишь ты мне близка и желанна, поверь!

Жемчужен твой лик, тяжелы серебристые косы…

— А ты не узнал меня, рыцарь? Ведь я — твоя Смерть.

О встрече с тобой проливаю я горькие слезы.

Снова письменный стол мой к себе подзывает,

Рой бессонниц суля…

Позабытые битвы опять затевает

Ремесло короля.

И бредет над тетрадкой в тумане зловещем

Королевская рать…

Как пропахли конюшней дорожные вещи!

Даже жалко стирать.

авг. 1984

С земли шарообразной — соскользну:

Не примет феодальное сознанье,

Я выброшу, исторгну, оттолкну

Врагом моим измышленное знанье.

С земли шарообразной — оступлюсь!

Влачат киты свои путь по океану…

Я сферами хрустальными клянусь,

Что истину свидетельствовать стану:

Земля — плоска, края ее во мгле.

Души моей сомненье не тревожит —

На шару уподобленной земле

Мне места нет, и быть меня не может.

В моих времен не помнящем году

Тождественны — мне внятно — трон и плаха.

С земли шарообразной я сойду

С ума — в бездонно черный космос страха.