Глава 26. Расставания и встречи

Янгхаар Каапо ушел.

Я видела, как он спустился во двор и долго стоял на коленях. Как сгребал снег и грязь, пытаясь утолить жажду. Как поднялся и невидящим взглядом окинул двор. Как ходил по нему, то и дело оглядываясь, будто искал что-то…

Он ослеп.

И прозрел.

Я не мешала, держалась в тени, и лишь когда мой муж повернул к башне, вышла навстречу.

Он не заметил меня.

Янгар отсутствовал недолго. Не знаю, что он делал на верху, но тот, кто вернулся во двор, был полон ярости. Я чувствовала, как клокочет она, сжигая и без того сожженную душу.

И решилась.

Медвежья шкура легла на плечи тяжелым плащом. И холод коснулся босых ног, а я обрадовалась, что снова способна его ощущать. И влажную поверхность камня. Мягкость древесной коры… неровность земли под ногами…

…или страх.

Откинуть капюшон, открыть лицо?

Янгар узнает меня и…

…и ничего.

Бездна клокотала в черных глазах, и ей не было дела до меня.

— Стой, — я заступила дорогу.

И медвежья шкура привычно налилась тяжестью, склоняя меня к земле. И уже не слова — рычание вырвалось из глотки.

Янгхаар замер.

На мгновенье его лицо исказила судорога, а затем мой муж сказал:

— Прочь.

Нет.

Нельзя его отпускать. Не сейчас. Не когда бездна окружила остатки души: сгорит.

И поднявшись на задние лапы, я зарычала:

— Прочь, — повторил Янгхаар Каапо и положил ладонь на рукоять палаша. А я вдруг четко осознала: если не отступлю — ударит. Не раздумывая, не сомневаясь, без ненависти или злобы, но лишь потому, что я мешаю.

Ему больше не нужна маленькая медведица.

И я отступила.

Развернулась.

Ушла.

Я умею ходить быстро, и лед нежно касался тяжелых лап. Перестать быть человеком? Почему бы и нет? Почему я так боюсь этого? Цепляюсь за прошлое, держусь на краю… что в людях хорошего?

Злоба.

Зависть.

И ложь.

…маленькая медведица…

…и разговоры в овраге…

…его обещание, которое ничего не стоит. Ты ведь уже проверяла его слова на прочность, Аану.

Моя шкура надежно защитит меня и от слов, и от обещаний, и от людей.


Три дня я не снимала ее.

Бродила по лесу, который впал в зимнюю спячку.

Пошел снег. Тяжелый. Густой. И к вечеру на зеленые лапы елей легли сугробы.

Чего я искала? Не знаю сама.

Спокойствия.

Я выбралась к оврагу. Ручей затянуло льдом, который затрещал под моими когтями. В трещины выбралась вода, черная и ледяная. Наклонившись, я лакала, пытаясь напиться, словно эта вода могла унять мою жажду.

Овраг заносило снегом.

Вода уходила от меня.

И только ледяное крошево въедалось в шкуру. А ветер крепчал, подвывая, рассаживая прозрачные крылья свои о пики ветвей. Обида и вовсе невыносимой становилась.

…к Горелой башне я все же вернулась.

Она возвышалась над низкими осинами, которые, лишившись листвяного своего убранства, выглядели вовсе жалкими. Поистратившаяся, худеющая луна заливала снежные поля желтоватым светом, и в нем, неровном, Горелая башня вдруг помолодела. Я увидела ее такой, какой она, должно быть, была многие годы тому назад.

Белой.

Кряжистой.

Надежной.

И даже накренившись, она не растеряла этой своей надежности.

Горелая башня встречала меня зыбким светом в единственном окне, и сердце, остановившееся было, вдруг полетело вскачь. Лед лизнул босые ступни. И я побежала.

По колючему насту.

По узким ступеням, подернутым коркой льда.

Я летела, опираясь на скользкие стены, спеша увериться, что этот огонек вовсе не почудился.

— Я уже думал, ты не вернешься, — сказал Черный Янгар.

Он сидел на полу, пытаясь собрать мозаику цветных стекол.

— Когда-то был витраж… мой отец пригласил мастера, который умел делать синее и желтое стекло. Желтое многие создают, но синее… особый оттенок, который мастер назвал лазурью.

Янгар поднял стеклышко, едва ли больше моего ногтя, и поднес к лучине.

— Я действительно никогда больше не видел такой яркой синевы. Тот мастер, наверное, уже умер.

Я кивнула.

Как давно это было?

Янгар помнит. И черная душа его вовсе не остыла.

Нет, не среди горных вершин спрятал Укконен Туули сердце сына. И не в ледяных чертогах Акку, но в развалинах Горелой башни, затерянной в безымянном лесу. Кто знал, что Янгхаар Каапо найдет ее?

— Сядь, маленькая медведица, — ласково произнес он.

И я присела на пол, напротив него, но голову опустила, все еще прячась под пологом шкуры.

— Ты не покажешь мне своего лица?

Покачала головой: не сейчас.

— Хорошо, — Янгхаар попытался соединить осколки. — Имя тоже не назовешь? Ладно. Пускай. Я надеюсь, что когда-нибудь ты все же доверишься мне.

Возможно.

Когда-нибудь.

— Знаешь, я впервые радуюсь тому, что когда-то мне солгали. Злюсь конечно, но радуюсь больше… я понимаю, зачем он это сделал. Но все же хорошо, что правда… другая.

Я ничего не поняла из этой его речи. И, отобрав три синие стекляшки, я протянула ему. Пальцы коснулись пальцев. И его, горячие, нежно скользнули по моей ладони.

— Какая холодная… просто ледяная, — с удивлением произнес Янгар. Он взял мои руки в свои и поднес к губам. Он дышал, пытаясь отогреть меня, а я сжимала в кулаке три кусочка лазури.

— Не получается, — Янгар поцеловал мое запястье, пытаясь уловить голос пульса. — Медленно… так медленно, словно…

…я уже не живая.

Почти.

Сколько нахожусь на грани? Недолго, пару месяцев всего, но к следующей зиме я мое сердце окончательно замрет. Кровь станет холодной.

…и я, возможно, попытаюсь согреть ее чужой.

А память… память будет хранить осколки прошлого, порождая… что? Злобу? Зависть? Печаль? Ненависть ко всем людям?

Стану ли я такой, как та, что отдала мне проклятый свой дар?

Не хочу.

Янгар гладил мое запястье, его палец скользил вверх по такой неестественно белой коже, лишенной и тени сосудов, и вниз, возвращаясь к ладони.

— Прости, маленькая медведица, — он был слишком близко, и эта близость тревожила меня. — И послушай меня, пожалуйста. Я не желал тебя обидеть. Но если бы ты не ушла…

Его лицо потемнело.

— Я бы тебя убил.

Это признание далось ему нелегко. И Янгар, выпустив мою руку, вернулся к стеклянной мозаике. Он никогда не соберет ее: здесь тысячи осколков, и еще тысячи потерялись, смешавшись с землей и снегом. Но и отступать Янгхаар не желает.

— Не я, но то, что живет во мне. Я думал, что оно ушло, осталось на юге. Ему нравились пески. Жара. Свист хлыста. И еще арена… запах крови. Или зверя. Это проклятие. И дар, благодаря которому я выжил.

Бездна, скрытая в черных глазах.

Я помню, как она рвалась с привязи. И как мои слова, жестокие, заемные, разорвали эту привязь.

— Никогда больше не заступай мне дороги, маленькая медведица, — сказал Янгхаар и, помолчав, добавил: — Пожалуйста. Я не хочу тебя потерять.

И тряхнув головой, он вдруг вскочил на ноги, подал руку:

— Пойдем, я покажу тебе свой дом…


…она пришла.

Янгар услышал шаги еще до того, как его медведица появилась на пороге. Зашелестел Великий Полоз, предупреждая о гостье, которая полагала себя хозяйкой. И черные кольца зазмеились по потолку.

Он все понимал, старый мудрый змей.

И смеялся над глупым своим потомком, который едва не убил.

Снова.

А его медведица стала человеком.

Почти.

Она ходила босиком по снегу, не ощущая холода. А руки ее не согревало дыхание. И ногти на них были синими, острыми. Ее сердце билось медленно, а от кожи исходил легкий травянистый запах, в котором не было ничего человеческого.

Она была высокой, почти с Янгара ростом, но хрупкой, сколь мог он различить: медвежья шкура скрывала очертания ее фигуры. Лицо же оставалось в тени, слишком густой, чтобы тень эта была обыкновенна. Она словно полог скрывала черты, но..

…не прятала?

Ведь просто все. Достаточно протянуть руку, отбросить капюшон и заглянуть в глаза, зеленые, как листвяник. Сказать ей:

— Здравствуй, медвежонок.

И рассмеяться, когда она попятится, удивленная.

Узнал?

Да и как можно было ошибиться? Ее руки — крылья чайки, что скользит над водой, лаская воздух. Ее губы — дикий мед, хмельной самим своим рождениям. И волосы — шелковая гладь молодой травы… она сама — чудо, украденное и возвращенное.

Не человеком.

Пускай. Янгар найдет способ исправить.

И если не он, то Великий Полоз…

— Пойдем, — Янгар протянул ей руку. — Я покажу тебе свой дом.

…тот, который нарисовала ему память.

— Я жил здесь, — он огляделся. — В этой вот комнате. Здесь всегда селят наследника рода, чтобы Великий Полоз присмотрел за ним. Тогда я боялся его…

И Великий Полоз беззвучно перекатывал свои кольца. Он умудрялся двигаться, оставаясь неподвижным.

— Конечно, здесь все было слегка иначе… на полу ковер лежал. Или гобелены еще…

Он рассказывал, сжимая ладошку жены.

И боль отпускала.

— …она боялась, что однажды я упаду со ступенек и сломаю руку. Почему-то именно руку…

Маленькая медведица молчаливой тенью следовала за Янгаром.

— А вот там, да, там где сейчас осины, была старая стена. Она окружала поместье, когда то только-только появилось. Но в кольце этой стены стало тесно. И ее местами разрушили.

…проломы зарастали малиной. И отец время от времени заговаривал, что по-хорошему стену надо и вовсе разобрать. К чему она? Только место занимает. И разбирали понемногу, разбивали старую кладку, выламывая крупные камни.

….малина вызревала к середине лета. Полудикая, она была мелкой, редкой, но при том — удивительно сладкой. И Янгар бесстрашно проникал в самые густые заросли. Его не отпугивали ни пчелы, что вились над кустарником, ни даже шишка осиного гнезда, повисшая на старой яблоне.

За яблоками он тоже лазил.

И под стеной рыл проход, пытаясь понять, и вправду ли уходит эта стена так глубоко, как говорят. А может, удалось бы и спрятанный клад отыскать. Ведь отыскал же он наконечник древней стрелы, еще каменной… и наставник потом долго рассказывал о том, как жили люди на заре времен.

Янгару понравилось.

Он почти решился уйти из дома и основать собственное племя.

— Там располагались конюшни…

…не осталось даже камней. Возможно, под сугробами и заносами и обнаружатся остатки фундамента и гнилые ошметки упряжи, но сейчас Янгар видел конюшни иными. Длинные выбеленные строения с острыми крышами. Внутри пахло сеном, свежим хлебом и зимой — дымом.

Янгар знал лошадей по именам.

И даже к соловому отцовскому жеребцу, отличавшемуся препаскудным нравом, подходил без опаски. А еще ныл, выпрашивая собственную лошадь. И матушка вновь волновалась, что слишком уж рано ему в седло. Отец же только посмеивался над ее страхами.

— Мужчина растет, — приговаривал он и, подхватив Янгара на руки, подбрасывал высоко-высоко… или же садил на спину соловому. И тот, в присутствии хозяина смирный, лишь гривой потряхивал да фырчал возмущенно. Не привык он детей катать.

Солового похоронили с отцом.

И дядя сам перерезал жеребцу глотку, а тот стоял, смотрел в глаза, видимо, догадываясь, что ждет его, но не испытывая страха.

— Дальше были амбары… и еще кузница, но она уже у самой речушки. Отец приказал вынести, чтобы пожара не случилось. Пивоварня имелась. И красильня… и многое другое.

Развалины главного дома прикрыло снегом, будто саваном.

Мертвый.

И не получится вдохнуть жизнь.

Потом, позже, Янгар вернется и расчистит снег. Он уберет камни и обгоревшие, сгнившие бревна. Прикажет просеять песок, выискивая вещи из собственного прошлого, чтобы похоронить их с честью. А затем построит новый дом. Такой, где хозяйкой станет маленькая медведица.

— Он казался мне огромным, как замок, — признался Янгар. И рука жены легла на его плечо, успокаивая. Холод, исходивший от ее ладони, проник сквозь одежду.

— Нижний этаж отец приказал камнем обложить. А верхний из дуба построен был…

…и долго не загорался.

Дом осыпали стрелами, но пламя скатывалось с бурых стен. Не желало змеиное гнездо умирать. И кто-то крикнул:

— Черного масла плесните.

Громко лопались кувшины, разбиваясь о стены. Запахло землей и орехом. А затем яростно дико взвыло пламя. Оно взобралось по стенам, заглянуло в окна, и отозвалось на крик россыпью искр. Янгар попытался вырваться, но его держали крепко.

— Смотри, змееныш, — велели ему и жесткая рука легла на голову, повернув в сторону дома. — Вот, что бывает с теми, кто не послушен воле кёнига.

Память, ударив, отползла.

И Янгар провел языком по сухим губам. Вновь плескалась, готовая раскрыться чернотой, бездна. И лишь ледяная ладонь, лежащая на плече, удерживала от безумия.

Тонкая ниточка.

И оборвать ее легко.

— Мой род был богат… в зале пол устилала не солома, и не циновки из камыша, а настоящие ковры. А на стенах висели гобелены. Я помню некоторые…

…и бронзовое великолепие светильников. Удивительной красоты каминные решетки — во всем доме не найдется двух одинаковых. Массивные сундуки, что выстроились вдоль стен, сохраняя хозяйский скарб.

Были в них и ткани, из которых матушка шила наряды себе, отцу и Янгару.

Меха…

…кружево тончайшей работы, легкое, словно иней.

…ленты и пуговицы, что из стекла, что из камня.

Была в сундуках серебряная утварь, клейменная знаком дома, и редкой красоты чеканные блюда, которых на всем Севере лишь три…

…и все три отныне у Вилхо.

Янгхаар сам видел, как подают на них кёнигу севрюгу.

— Тебе не надоело? — он все же коснулся медвежьей шкуры, и жена отпрянула. — Не бойся, я помню свое слово. У моей матушки имелось пять бронзовых зеркал, три серебряных и одно — стеклянное, которое она любила больше других. Я помню, как она сидела, любуясь собой… или наоборот, выискивая на лице морщины. Отец уверял, что будет любить ее всякой, но она не верила. И однажды проплакала целый час… седой волос нашла. Я утешал. Говорил, что она навсегда молодой останется.

Так и вышло.

— Отец тогда подарил ей ожерелье из топазов…

…матушка спрятала его в особой тайной комнате, дверь которой запиралась на огромный ключ. Его матушка носила на поясе и ключнице, женщине старой, сгорбленной, помнящей отца еще ребенком, не доверяла.

В комнате на полках стояли шкатулки — деревянные и каменные, наполненные доверху что золотым песком, монетами, которые Янгар любил перебирать — их было множество всяких, в том числе и шестиугольные дирхемы, показавшиеся ему смешными. Матушка же, открыв очередную шкатулку, приговаривала:

— Все это будет твоим, Янгири… посмотри, мне идет?

Она надевала или венец, украшенный солнечным камнем особого темного оттенка, который бывает у гречишного меда. И в прикосновении ее рук камень наполнялся светом.

Матушка доставала серьги, тяжелые, длинные, касающиеся расшитого жемчугом воротника.

Она всегда одевалась так, будто бы гостей встречала.

— Мужчина должен быть сильным, — приговаривала матушка, усаживаясь перед зеркалом, — а женщина — красивой.

На пальцах ее хватало места многим перстням, а запястья скрывались под кольцами браслетов. Обвивали шею змеи ожерелий, одно другого роскошней.

— Твой отец к ней слишком добр, — ворчала ключница, сплевывая желтую от табака слюну. Она курила трубку, пусть бы матушка и пеняла ее, что, дескать, от трубки ее дымно и воняет. — Балует, балует… все-то дозволяет.

Ключница развязывала кисет, подцепляла кривыми желтоватыми ногтями табак и набивала им трубку, притаптывая мизинцем. Лишенный верхней фаланги, он был уродлив, но по словам ключницы, удобен. И вздыхая, она добавляла:

— Кровь полоза, мальчик мой… что уж тут…

…не осталось крови.

И камня.

И кто надел матушкины украшения? Ведь забрали же… их и золото, и сундуки выволокли, заполнив подводы доверху. Не побрезговали бочонками с солью, которыми полны были амбары… все вычистили.

— Ты знаешь, кем я был, — Янгхаар прижался к узкой ладони губами. — И видишь, чего меня лишили. Теперь ты понимаешь, маленькая медведица, почему я должен вернуться?

Она кивнула и, повернувшись к Янгару, сама потянулась за поцелуем. Ее губы были холодны, но этот холод отступил. И сердце забилось быстрее.

Под медвежьей шкурой хватило места для двоих.

— Пойдем со мной, пожалуйста…

— Нет.

— Почему?

Молчание. И тень все еще скрывает ее лицо.

— Зима началась. Ты замерзнешь.

Смеется и качает головой.

— Мне больше не страшен холод. И с голоду я не умру. И… — она упирается лбом в его плечо, говорит еле слышно. — Здесь мой дом.

— Здесь был дом.

— И есть.

Она упряма, его маленькая медведица. И Янгар с трудом сдерживает желание увезти ее силой.

— Башня непригодна для жилья.

— Только если ты — человек, — возражает она и, раскрыв ладонь Янгара, прижимает к груди. — Слышишь?

Ее сердце бьется так медленно.

Горько.

И снежная горечь тает на губах.

— Позволь мне остаться. Пожалуйста.

Сила все испортит.

И маленькая медведица прячется под его рукой, а на рассвете, желтом, как стекло потерянного витража, она просит:

— Возвращайся.

— Обязательно, — Янгару хочется коснуться лица или хотя бы взглянуть на него, но он держит слово. — Я вернусь. И тебя верну.

Поверила?

Вряд ли.

Но когда Янгар уходил, в окне Белой башни горел огонек…

Загрузка...