Между нами лёд. Книга 2

Глава 2 О вечной любви и предательстве

Татьяна и Евгений возвращались домой из ресторана. Таня устало вздохнула, чувствуя, как слипаются глаза. За окном стремительно проносились ночные огни столицы. Громов сосредоточенно следил за дорогой, отбиваясь от мыслей про отъезд Тани. «Хочет ехать в Питер? Пусть едет. В Москве ей всё равно делать нечего…»

Проезжая мимо фирменного магазина спортивной одежды, Евгений повернул голову, и его губы растянулись в довольной улыбке. На полупустой дороге фигурист легко перестроился и притормозил у высокого здания, на фасаде которого была помещена их с Таней рекламная фотография. Громов положил ладонь на плечо партнерши, намереваясь разбудить. Уже через секунду Таня медленно открыла глаза и вопросительно посмотрела на улыбавшегося Женю.

– Вы случайно не знаете, кто эти божественно красивые люди? – поинтересовался он.

Таня непонимающе нахмурила брови, но, когда Громов кивнул в сторону окна, всё встало на свои места. Фигуристка не сдержалась и открыла дверь, выходя из машины, и тут же ощутила морозный ночной воздух. На фасаде здания, в котором располагался самый большой в Москве фирменный магазин спортивного бренда, красовалось большое черно-белое фото олимпийских чемпионов в парном фигурном катании: Татьяна, облаченная в короткий спортивный топ, полностью открывавший живот, едва улыбалась. Евгений стоял за её спиной с обнаженным торсом и, в привычной для него собственнической, по отношению к партнерше, манере, обнимал её, положив ладони на самый низ живота, так, что пальцы лежали уже на резинке спортивных леггинсов Тани.

Алексеева шумно выдохнула. Она хорошо помнила, как проходила эта фотосессия. Как жарко было в небольшой фотостудии. То ли от того, что фотограф попросил убавить мощность кондиционера, чтобы фигуристы, в особенности Евгений, одетый в одни шорты, не замерзли, то ли от того, что каждый их тесный физический контакт неумолимо вёл к разгоравшемуся внутри желанию. Но сейчас, наблюдая результат, Татьяна испытала настоящий восторг. На фотографии прекрасным было всё. И физическое совершенство Громова, ярко подчеркнутое широкими крепкими плечами и сильными, накачанными руками, и менее выраженная атлетичность Татьяны, не влиявшая пагубно на её женственность и выражавшаяся в красивом рельефе тонких рук и изящных линиях пресса.

– Живот мне, похоже, немного отфотошопили, – улыбнулась она, посмотрев на стоявшего рядом Женю.

– Нет, – вздохнул Громов, понимая, что если бы вся красота Тани была делом рук фотошопа, то жизнь его была бы в тысячу раз проще.

Евгений проводил партнершу на вокзал, сдержанно и как-то отстранено обнял и попросил сообщить о приезде. Таня намеревалась добраться до родного города самолетом, но Громов, понимая, что она знает о его фобии и может пойти навстречу, настоял, чтобы Таня отдала предпочтение высокоскоростному электропоезду. И та согласилась, надеясь, что Женя не пустил на самолет потому, что она дорога для него. И это заставило лишний раз убедиться, что такой временный побег – прекрасная возможность разобраться окончательно в собственных чувствах и соскучиться.

«То есть ты уже уверена в том, что у него есть к тебе какие-то чувства?» – язвительно взвыл рассудок фигуристки, пока та пробиралась между рядами мягких синих кресел в вагоне. До отправления поезда оставалось три минуты, и Таня полагала, что место у окна уже никто не займет, а потому села туда, перебираясь через то, что принадлежало ей по билету.

– Очень самоуверенно! – внезапно раздался над ухом недовольный женский голос. Татьяна вздрогнула, всерьез полагая, что это был ответ на вопрос, который она мысленно задала сама себе. Фигуристка повернула голову к проходу и обрадовалась, когда увидела живого человека и поняла, что не сошла с ума.

– Простите? – приподняла брови она.

– Очень самоуверенно занимать чужое место! – проворчала женщина. – Думаете, если прокатились один раз по олимпийскому льду, теперь вам всё можно?

Татьяна растерялась. В том, что она несколько секунд просидела на чужом месте, не было ничего криминального. Она была готова сразу же освободить его, но слова женщины несколько ошарашили. Однако Громов давно готовил её к тому, что у любой медали, в особенности олимпийской, две стороны. И не бывает всеобщего обожания без чьего-либо недовольства или банальной зависти.

– Простите, – Татьяна поднялась с кресла, взяла сумку, а затем и вовсе ушла в другой конец вагона в поиске свободного места. Поезд тронулся, и уже точно никто в него не сядет. Спросив разрешения у немолодого мужчины возле окна, Таня заняла место рядом с ним и уткнулась в телефон. Почувствовав на себе его долгий взгляд, Таня не выдержала и вопросительно на него посмотрела.

– Вы ведь… Татьяна Алексеева? – смутился он и протянул кожаный ежедневник. – Вы не могли бы оставить автограф для моей дочери? Она обожает фигурное катание! Олимпиаду смотрели вместе с ней и очень болели за вас с Евгением.

– Конечно, – губы Татьяны растянулись в улыбке, и она, откинув небольшой столик, прикрепленный к впередистоящему сидению, положила на него ежедневник.

«Но обожания и поддержки нам всё же досталось больше!» – тепло отметила про себя Таня, оставляя автограф на одной из страниц, перед этим узнав у соседа имя дочери.

Весна вступила в свои права, но исключительно в календарном плане. Настоящей весной и теплом не пахло ни в Москве, из которой Татьяна уехала рано утром на Сапсане, ни в Питере, в котором она оказалась час назад. На лестничной клетке многоквартирного дома её встретила мама, приятно удивленная приездом дочери. Таня решила сделать сюрприз.

Обняв дочь, она выглянула в коридор, рассчитывая увидеть там и Евгения.

– Нет, мама, – отрицательно качнула головой Таня. – Я одна.

«Одна!»

Слово волной боли пронеслось по телу, разбередив всё, что Таня пыталась спрятать как можно глубже. Страх того, что Громов скоро уйдет из фигурного катания, и она останется одна, его странное поведение, когда он то становился с ней теплее, то вновь отдалялся, будто боролся сам с собой. Её невозможность тренироваться, когда тренируется он. И её любовь, увеличивающаяся с каждым днем вопреки тому, что происходит…

Марина Александровна хотела поинтересоваться, почему не приехал партнер Тани, но глаза дочери внезапно налились слезами и в следующую секунду покатились по щекам…

День в компании мамы прошел для Татьяны как пара часов. Они без остановки разговаривали, делясь всем, что произошло за долгое время разлуки. Обеим с трудом верилось, что они не виделись с прошлого года. Но если Тане казалось, что это было будто пару недель назад, ввиду того, как стремительно летело время во время тренировок, чемпионата Европы и Олимпиады, то для мамы каждый день тянулся нескончаемо долго, несмотря на трудовые будни учителя. Марина Александровна всё ещё не привыкла к тому, что дочь теперь живет в Москве. А факт того, что она – олимпийская чемпионка до сих пор казался чем-то сказочным. Таня была рада, что мама поверила в то, что у дочери выдался небольшой отпуск. О травме плеча она всё ещё не рассказывала.

Пока счастливая мама готовила на ужин её любимые куриные котлеты, сама Таня прошла в небольшую гостиную. Остановившись в дверном проеме, она прислонилась к нему плечом, а затем и головой. Обвела взглядом комнату и заметила, что деревянные окна наконец были заменены на пластиковые, и улыбнулась, понимая, что это сделал мужчина, который ухаживал за мамой уже пять лет и давно грозился заняться обустройством квартиры.

– Танечка! – с кухни донесся голос мамы. – Ты ведь не против, если на ужин придет Виктор Иванович?

– Я буду только рада, – с улыбкой ответила Таня. Она уже успела заметить и большие мужские тапочки, и два полотенца для рук в ванной. В том, что Виктор Иванович много времени проводил в этой квартире после её отъезда, у Татьяны не оставалось сомнений, но это ни в коем случае не злило. Таня была счастлива, что маме удалось встретить прекрасного человека. Иначе Тане было бы куда сложнее оставить маму совершенно одну из-за переезда в Москву.

– Может, пригласишь Ксюшу? – громко предложила Марина Александровна, накрывая сковороду крышкой.

– У неё тренировка, я уже пыталась, – ответила Таня и зашла в гостиную, опускаясь на диван. Возле подлокотника лежал журнал, и, увидев изображенных на обложке людей, Таня устало вздохнула. Несколько секунд она бросала на него косые взгляды, уговаривая себя сдержаться, но не смогла и всё-таки взяла в руки.

«Как у Пушкина: Татьяна и Евгений. Об Олимпийских играх, тренировках и образе жизни…»

Таня прочла заголовок и захотела открыть журнал, чтобы сразу приступить к чтению интервью, но ещё несколько долгих секунд не могла оторвать взгляда от фотографии на обложке. Громов в черном костюме сидел на кожаном темно-бордовом кресле, поставив на бедро коньки и придерживая их за ботинки. Его уверенный, тяжелый и как всегда самоуверенный взгляд был направлен прямо, вызывая у Тани мурашки. Сколько она не видела Женю? Меньше суток. Но его уже катастрофически не хватало.

А сама Таня на обложке была в красном платье, хорошо подчеркивающем фигуру. Она кокетливо сидела на подлокотнике кресла, закинув ногу на ногу.

– Танюша, всё готово! – заботливо позвала мама, вынуждая дочь положить журнал так, как он и лежал, изображая, будто она его даже не трогала.

Шел пятый день пребывания Тани в Питере. И каждое утро она выходила на пробежку независимо от погоды, которая «радовала» мокрым снегом или сильным, пронизывающим ветром. А иногда и тем, и другим. Мама не могла нарадоваться приезду дочери и каждый день норовила накормить как в последний раз, не желая слушать никаких отговорок о спортивном режиме. Марина Александровна была уверена, что Таня сильно похудела и ей необходимо хорошо питаться хотя бы пока она дома.

Но сама Таня не могла понять странного, поселившегося глубоко в душе чувства. Нахождение дома не радовало вопреки собственным ожиданиям. И от этого было только хуже. Она видела счастливую маму, видела её «молодого» человека, что был искренне рад их пусть и временному, но всё же воссоединению. Видела. Но не могла дать в ответ ничего кроме смущенной улыбки. Всё казалось пустым без Жени.

«Его бы сейчас сюда», – невольно проносилось в голове Тани каждый раз, когда она садилась за стол, выходила на пробежку, гуляла по родному городу в одиночестве или, как вчера, на пару с Ксенией.

Два дня назад она попросила провести фотосъемку для бренда нижнего белья в Санкт-Петербурге, а не в Москве, и ей пошли навстречу. Сниматься пусть и в невероятно красивом, но всё же нижнем белье было неловко, но Таня осталась собой довольна. Ей не терпелось увидеть реакцию Громова на эту рекламу, но она выйдет только через две недели. И Татьяне придется немного потерпеть.

Радовало, что уже десятого числа она сможет вернуться к тренировкам.

И к нему.

Вернувшись домой, Таня приняла душ и включила радио, вспоминая, что сегодня там даёт интервью Ксюша…

Евгений застрял в столичной пробке и с раздражением осознавал, что не приедет в ледовый дворец вовремя. Как только Таня уехала, он стал тренироваться в два раза больше. Приходить в квартиру, что без неё вновь стала пустой и холодной, совсем не хотелось. И поэтому всё свободное время он отдавал льду и залу, стараясь измотать себя так, чтобы, приходя домой, засыпать сразу после душа. Однако делать это, учитывая натренированность, было задачей не из легких. И каждый день приходилось проводить в физических нагрузках по шесть-семь часов.

Телефон, лежавший на соседнем сидении, завибрировал, уведомляя о новом сообщении.

Громов шумно и недовольно вздохнул, откидывая телефон обратно на сидение. Было искренне интересно, когда Ксюша, наконец, осознает, что капитаном она была только на время Олимпийских игр. Но упомянутую радиостанцию всё же включил, жертвуя любимой музыкой. Несколько минут Ксения эмоционально делилась с интервьюером своими эмоциями от Олимпийских игр и рассказывала о красотах Канады, которые довелось увидеть. А после интервью прервалось на музыкальную паузу. Громов переключать не стал, рассчитывая дослушать, о чем будет вещать «капитан».

– Началось, – вздохнул Евгений, смутно узнавая одну из песен Валерия Меладзе.

Подобную музыку он не любил, но не заметил, как принялся вслушиваться в слова, узнавая в нежных куплетах… Таню. И неловко, будто был юным влюбленным школьником, опустил взгляд, позволяя воспоминаниям накрыть с головой. Отъезд Тани, их странное, скомканное прощание. И оттепель между ними, произошедшая на катке. И все сотни раз, когда он прижимал её к себе на этом самом льду. И одна единственная ночь, когда он прижимал её к себе так, как давно желал это сделать. Сладкий запах волос и кожи. И эта соблазнительная россыпь веснушек на плечах, такая, казалось бы, совсем не свойственная жгучей брюнетке.

Громов нервно посмотрел на стоявшие впереди автомобили, ни один из которых за несколько минут не сдвинулся с места. Он устало вздохнул, запрокидывая голову.

Слово «любовь» и все его производные казались Евгению слишком громкими. Он был уверен, что настоящей, подлинной любви никогда не видел. И считал, что в этой жизни беззаветно любил только одного человека – маму.

А Таня?..

Таня молодая, легкая, наивная. Она просто поверхностно влюблена в него, едва ли догадываясь о том, что у Громова есть страшнейшая болевая точка, саднящая уже двенадцать лет. И если боль в спине можно было унять блокадой, то эту – ничем. И Таня совсем не догадывалась, что истинная причина бешенства Громова касательно лжи в том, что он сам однажды лгал. И это не дает ему покоя до сих пор.

– Синева-нева-нева… – задумчиво пропел Евгений, грустно ухмыльнувшись. Слова песни будто толкали к Тане и красноречиво намекали на город, что был родным для них обоих.

Таня сидела на диване в гостиной, ожидая наступления трех часов, чтобы пойти встречать маму с работы. Интервью Ксюши закончилось полчаса назад, и Таня уже успела позвонить ей, чтобы поделиться эмоциями.

Скука, одолевшая Таню, за последние месяцы привыкшую жить в постоянном цейтноте, заставила её включить телевизор. На одном канале копались в чьем-то грязном белье, по другому крутили очередной сериал, на главном спортивном обозревали самые яркие победы не так давно закончившейся Олимпиады. Татьяна была уверена, что в этом обзоре будут показывать их с Женей, а потому поспешила переключить. Громов и так всё время стоял перед глазами.

– А мы продолжаем наш хит-парад самых завидных женихов России! – объявил закадровый женский голос.

– Отлично! – попыталась улыбнуться Таня, убирая пульт в сторону, и внимательнее стала смотреть на экран, в шутку подумав о том, что необходимо кого-нибудь для себя присмотреть. И среди перечисленных кандидатур действительно были вполне достойные и интересные мужчины, включая молодых политиков, музыкантов, актеров и спортсменов. Но до уровня Евгения никто из них, по мнению Алексеевой, дотянуть не мог. Хотя пловец Владислав Кравцов, занявший вторую строчку, показался Тане действительно более чем «завидным». Особенно на кадрах из бассейна, где он, благодаря специфике своего вида спорта, был наполовину обнажен.

Рекламная пауза, после которой должны назвать «жениха», занявшего первую строчку, растянулась надолго, заставляя Таню почувствовать неладное.

«Нет! Только не говорите мне, что на первом месте у вас…» – она не успела закончить мысль, как на экране появился Громов.

– Самым завидным женихом России по мнению нашего телеканала является мужчина, в коллекции которого есть и «бронза», и «серебро», и, конечно, «золото»! – объявил женский голос, сопровождавший нарезку кадров с Женей. – И это олимпийский чемпион, трехкратный чемпион мира и шестикратный чемпион Европы по фигурному катанию – Евгений Громов!

Татьяна не знала, что злило больше – виртуозная нарезка кадров с Женей, где рядом с ним не было ни её, ни Алисы, или то, что Громова называли завидным женихом, давая наивным девочкам глупую надежду увести его в ЗАГС.

– Он не собирается жениться! – возразила телевизору Татьяна, вспоминая фразу Жени, сказанную после их тренировки.

– Миллионер, спортсмен, филантроп и просто красивый мужчина! Такой точно понравится твоей маме, – продолжал закадровый голос, каждой своей фразой всё больше раздражая Таню. – Слухи о своих отношениях с партнершей Татьяной Алексеевой он никогда не подтверждал, а это значит, что у каждой из нас есть реальный шанс стать его избранницей!

Татьяна позавтракала овсянкой на молоке и мысленно показала Громову язык, вспоминая нравоучения о питании, а затем начала собираться на пробежку. Застегнув короткую куртку и зашнуровав кроссовки, подаренные Женей в Ванкувере, вышла на лестничную клетку.

Все шесть этажей фигуристка пробежала в быстром темпе, чтобы хоть немного разогреться перед выходом на улицу. Она, не останавливаясь, на бегу толкнула металлическую входную дверь, оказываясь на свежем, морозном воздухе. Но, при всем своем желании скорее увидеть Громова, никак не ожидала столкнуться с ним возле собственного подъезда. Увидев его стоящим возле дома, Таня ошарашенно притормозила, поскользнувшись на льду, и через секунду видела уже не партнера, а серое небо. Некоторое время она лежала на холодном, покрытом льдом и снегом асфальте, не решаясь поднять головы или встать. Хотелось верить, что Женя ей просто почудился из-за обилия новостей о нём или об их паре.

Но нет. Громов был здесь. В Питере. Через секунду он наклонился к Тане, довольно ухмыльнувшись.

– Что, Татьяна? Лёд скользкий? – поинтересовался он, припоминая дурацкое оправдание фигуристов. – Я ожидал, что подобным образом ты отреагируешь на меня в нашу первую встречу, но никак не сейчас.

– Может, поможешь встать? – недовольно поинтересовалась она и с трудом сдержала улыбку, вновь ощутив себя в руках партнера, когда тот помог подняться.

Опустив взгляд, Таня нервно начала отряхивать спортивные брюки от снега, следов которого практически не было.

– Как дела? – вдруг нелепо поинтересовался Громов, вынуждая Алексееву ошарашенно на него посмотреть.

– Да вот, – максимально непринужденно начала она, оглядев заснеженный двор, – иду писать заявление в полицию.

– Да? – дернул бровью Евгений, подыгрывая партнерше. – И по какому поводу?

– У меня объявился тайный поклонник, – губы Тани всё же растянулись в улыбке. – Он не дает мне побыть одной! Даже приехал ко мне и откуда-то раздобыл адрес!

– Этот поклонник совсем не тайный. Тебе известно его имя, – качнул головой Громов, поправив воротник куртки партнерши, боясь, что она замерзнет. В такой легкой одежде на улице можно было находиться только при физических нагрузках, но они стояли уже несколько минут.

– Тем хуже для него! – пожала плечами Таня, а затем с опаской посмотрела на дом, цепляясь взглядом за окно маминой квартиры.

– А я думал, ты ждешь меня, и твоя мама будет рада моему приезду, – признался Евгений, проследив взгляд партнерши и понимая, что тот означает.

– Я не понимаю, зачем ты приехал, – развела руками Таня, чтобы этими самыми руками не обнять Громова. В глубине души всё кричало от радости.

Громов задумчиво поджал губы. Он хотел увидеть Татьяну. Он соскучился по ней. Но понимал, что приезд в Питер непременно заставит его познакомиться с семьей Тани. Евгений знал семью Алисы и был в хороших отношениях с её мамой. Семейные посиделки Калининых, на которых он был частым гостем, никогда не смущали. Он не видел в них ничего такого. Но в случае с Татьяной, испытывая к ней странные, ранее совсем не знакомые глубокие чувства, Громов видел в знакомстве другой подтекст. Он понимал, что и Таня, и её мама, и даже он сам расценят это не как знакомство с «просто партнером» и «просто мамой партнерши».

– Подумал, что нужно познакомиться с Мариной Александровной лично, – произнес решительно, замечая, как в глазах Тани зарождается детский восторг и ликование. Похоже, она ждала этого. – Предлагаю пройтись до ближайшего магазина, чтобы купить цветы и что-нибудь к чаю…

Марина Александровна с огромной радостью встретила на пороге квартиры Евгения и приняла от него большой букет тюльпанов. Она не могла не заметить, как изменилась рядом с ним дочь. Из усталой и замкнутой Таня превратилась в счастливую и постоянно улыбавшуюся.

– Мне кажется, что это самые вкусные блины за всю мою жизнь, – с некоторой долей совсем не свойственного ему смущения признался Громов, сидя за кухонным столом.

Таня сидела напротив, однако Женя практически не смотрел на неё, не сводя глаз с мамы. Ему хотелось, чтобы она смотрела на него как на сына. С любовью и теплом, с которым она смотрит на Таню, однако Марина Александровна смотрела на него с восхищением, стеснением и благодарностью за то, что он сделал для дочери. И пока она продолжала колдовать над блинами, Евгений внимательно изучал её взглядом и сравнивал с Таней. Он отмечал схожие во внешности черты.

Вот – такой же милый нос, прямо как у его партнерши! И эти темные волосы, аккуратно собранные в небольшой пучок на затылке…

Женя с болью в районе груди понимал, что его мама сейчас выглядела бы примерно так же, но он не мог представить её такой. Не мог представить на лице морщины, а в волосах – седые пряди. Для него она навсегда осталась молодой, жизнерадостной женщиной с красивой, теплой улыбкой. Другой он её уже никогда не увидит.

– Видишь, Танюша, – нравоучительным, но всё же ласковым тоном обратилась к ней мама, наливая Евгению ещё чая. – А ты не хочешь учиться печь блины.

«Танюша… Да это ведь Таня и Плюша одновременно. Нужно запомнить» – отметил мысленно Громов, позволяя губам растянуться в улыбке.

– Для фигуры вредно, – попыталась оправдаться Таня, бросив взгляд на подозрительно довольного Женю.

– С вашими нагрузками вам ничего не вредно, – покачала головой женщина, поворачиваясь к сковороде, на которой уже подрумянился новый, ароматный и пышный блинчик. – Евгений, вам положить ещё?

– Да. И, пожалуйста, просто Женя, – кивнул он, продолжая улыбаться. За этим столом, рядом с Мариной Александровной, Громов почувствовал себя живым. Он бросил быстрый взгляд на Таню, что с легкой улыбкой следила за действиями своей мамы, ловко наливавшей тесто на раскаленную сковородку, и поймал себя на зависти.

Таня не догадывалась, каким сокровищем располагала. Не понимала, что все мы счастливые дети, пока живы наши родители, с которыми всегда можно ощутить себя маленьким и таким безгранично любимым.

– У тебя замечательная мама, – констатировал Евгений, когда Марина Александровна выгнала их в гостиную, чтобы прибраться на кухне.

– Спасибо, – сдержано улыбнулась Таня, опускаясь рядом на диван и, наконец, решаясь задать давно мучивший её вопрос. – Когда я могла бы познакомиться с твоей семьей?

Евгений на несколько секунд замер, будто окаменев. Тане показалось, что он даже перестал дышать. Она понимала, что нельзя спешить, что у них ещё остались вагоны недосказанностей, что они сами не разобрались в своих чувствах до конца, но эта женская нетерпеливость на считанные секунды вышла из-под контроля, причинив Громову явный дискомфорт. Он не знал, что ответить. Не знал, как можно познакомить с тем, кого нет.

– Хочешь познакомиться с моей мамой?..

Таня стеснительно кивнула в ответ.

Несколько секунд Евгений молчал, обдумывая этот серьезный шаг.

– Одевайся, – тихо произнес, замечая, как Таня радостно спрыгнула с дивана и убежала в комнату, находясь в приятном возбуждении от предстоящей встречи. Но едва ли сама эта встреча сможет вызвать у неё хоть какие-то положительные эмоции.

Через пару секунд Таня прибежала обратно в гостиную, привлекая к себе внимание.

– Как мне лучше одеться? Что любит твоя мама?

Евгений растерялся, чувствуя укол совести за то, что так поступает, давая ложную надежду на действительно приятную встречу. Он видел, как горели карие глаза Тани, как улыбка не сходила с губ. Видел, как счастлива она была от мысли о том, что Женя решился впустить её к себе в семью, к себе в душу.

Всю дорогу, занявшую на такси около часа, Татьяна не могла унять сладкий трепет внутри. Она размышляла о том, какая она – мама Жени? Таня вспомнила фотографию, которую нашла в коробке с медалями. Сильно ли она изменилась с тех пор? Как встретит своего сына – олимпийского чемпиона? Как отнесется к Тане, не будет ли по-матерински ревновать к ней?

Евгений, сидевший вместе со своей партнершей на заднем сидении автомобиля, бросил на неё косой взгляд, замечая, как Таня сминает пальцами края пальто – верный знак её волнения. Он понимал, что поступал неправильно. Но ему хотелось хотя бы представить, «поиграть» в то, как всё могло бы быть. Как если бы мама была жива и сейчас ждала их двоих на праздничный обед. Как приготовила бы Женин любимый вишневый пирог. Как он обрадовался, когда этот десерт оценила бы и Таня. Как мама тепло встретила бы её. Как они долго обнимались бы в коридоре и обменивались теплыми словами. Как обсуждали непростой характер Жени. Как смотрели бы его детские фотографии. Как прекрасны могли бы быть эти моменты. Но их не будет. Никогда. И Женя это знал.

Но Таня ещё несколько минут могла пожить в мире сладких мечт, в мире приятного ожидания.

Громов вздохнул, переводя взгляд за окно. Серые пейзажи родного города совсем не радовали. Они давили на Евгения, разжигая желание убежать отсюда. Вернуться назад, в Москву. Туда, где с мамой были связаны лишь хорошие воспоминания.

– Я уеду сегодня вечером, – огорошил Громов.

Но даже не смотря на Таню, почувствовал, как округлились её полные непонимания глаза. Она, должно быть, ждала совсем другого. Она ждала, что Женя останется с ней в Питере до её полного восстановления или, возможно, хотя бы на одну ночь. Но никак не предполагала, что сможет побыть с ним всего лишь один день.

– Почему? – с обидой в голосе спросила она, окончательно теряясь в собственных догадках. Сначала Громов приехал в Питер, познакомился с её мамой и позвал к своей, а затем… Татьяна не понимала таких скачков его настроения и желаний.

– Я не могу долго здесь находиться, – качнул головой Евгений, всматриваясь в знакомые улицы и будто бы видя на них себя маленького вместе с мамой. – Мне здесь плохо.

– Из-за меня? – тихо и несмело предположила Таня, полагая, будто играла ключевую роль в мироощущении Громова. И в чём-то была права…

– Нет, Плюша, – грустно улыбнулся Евгений, бросив на неё короткий взгляд, а затем вновь отвернулся к окну. – Дело не в тебе. Скоро поймешь, – задумчиво ответил он и попросил таксиста притормозить у цветочного магазина.

Через пару минут Громов вернулся в машину и положил себе на колени большой букет роз. Цветов в нём было так много, что Таня, даже если бы и захотела, не смогла сосчитать их количество и понять, что оно четное.

Евгений вновь посмотрел на партнершу, желая узнать, о чем она сейчас думает. Наверное, она в большом предвкушении. А он поступает ужасно по отношению к её чувствам. Единственное, что сейчас радовало, так это привычка Тани носить платок вместо шапки. На кладбище к месту был именно он. Особенно учитывая его темный цвет.

Красота Тани на некоторое время отвлекла Женю, однако вскоре он буквально кожей ощутил, что они приехали в пункт назначения. Евгений посмотрел в окно и увидел бело-оранжевую церковь, которая, несмотря на свой яркий цвет, под тяжелыми серыми тучами выглядела мрачно. Рядом с ней находилась небольшая двухэтажная постройка с церковной лавкой и аркой для проезда машин.

Таня вышла из такси и огляделась по сторонам. Порыв холодного и сильного, пронизывающего до самых костей ветра заставил её придержать ладонями платок. Но по окружающей обстановке Таня уже понимала, что здесь что-то не так. Она потерянными, полными детского страха и разочарования глазами посмотрела на Громова. Она пыталась найти ответ и понять, почему они здесь. Но Евгений ничего не отвечал.

Несколько секунд они стояли без единого слова. Таня видела во взгляде Громова столько боли, что казалось, будто она вот-вот превратится в слёзы и сорвется из глаз солеными дорожками. Она на мгновение оторвала от Жени взгляд, заметив на желтой постройке табличку: «Смоленское православное кладбище».

Таня не могла сдвинуться с места. Она смотрела на Громова глазами, в которых смешалась боль, злость и немой вопрос «за что?». Ей хотелось высказать всё, что она думала о подобном поступке. Хотелось сказать, что с людьми так не поступают. Что это, чёрт возьми, больно. Что нельзя давать сначала повод для радости, а затем так ужасно лишать её.

Евгений смотрел на партнершу с долей понимания. Ей было больно.

Она приоткрыла губы, но даже не смогла сделать вдох. В легких будто закончилось место для воздуха, и Таня опустила голову, пытаясь привести мысли в порядок.

– Ты хотела познакомиться с моей мамой, – тихо напомнил Евгений и свободной рукой взял Таню за предплечье, уводя в сторону с проезжей части.

– Х-хотела, – медленно кивнула она, смотря на асфальтовую дорогу, расчищенную от снега, и боясь поднять взгляд куда-либо выше. За арочным проемом уже виднелись нетипично большие надгробия. Таня не могла сказать, что её очень пугали кладбища, но сегодня, сейчас, она ждала совсем другого, а потому резкий контраст ощущений ещё несколько минут держал в оцепенении.

– Она здесь, – Громов мягко пояснил то, что уже и без этого стало очевидным.

Таня ещё несколько секунд молчала, уговаривая себя собраться. Евгений виновато поджал губы, мысленно обозвав себя не самыми цензурными словами. Таню не стоило сюда привозить. Он знал, как близко она всё воспринимает. А принять то, что за многие годы не смог принять даже он сам, возможно, и вовсе будет ей не по силам.

– Если ты передумала, то…

Сердце Тани пропустило удар. Давать волю страху сейчас совсем нельзя. Она любила этого мужчину, несмотря на его характер и прошлое, которое он тщательно скрывал. И появился шанс стать ему ближе. И она не могла его упустить.

– Не передумала, – стараясь унять дрожь в голосе, ответила Таня, поднимая голову и встречаясь с Женей взглядом.

Громов сдержано кивнул, а затем протянул ладонь. Таня вложила в неё свою, и они прошли через арку на территорию кладбища.

Ярчайший, бьющий буквально по глазам контраст – белый снег и виднеющиеся из-под него черные и серые надгробия, раскинувшиеся по двум сторонам от узкой расчищенной дорожки, на которой Татьяна и Евгений едва умещались вдвоем. Таня с опаской огляделась по сторонам. Разнообразным крестам, ангелам и вертикальным плитам не было конца. Они перемежались между собой и сливались друг с другом, при этом резко выделяясь на фоне снега. Казалось, что всё окружающее их сейчас пространство состояло только из двух этих цветов – белого и черного. Но были и два ярких пятна. Одним из них была сама Таня, облаченная в бордовое пальто, а другим – букет красных роз в руке Евгения.

У Тани закружилась голова. Она чуть качнулась и коснулась черной витиеватой ограды могилы, видневшейся из-под снега. Нервно поджав губы, Таня сильнее прижалась к идущему рядом Жене, и крепче сжала его ладонь.

– Бояться нужно не мертвых, а живых, – задумчиво посоветовал он, заметив реакцию Тани на случившееся.

Она чуть запрокинула голову, смотря на лицо Жени. Он был необычайно спокоен. Эта обстановка с воистину гробовой тишиной совсем не давила на него. Евгений выглядел так, будто пришел в дом, что некогда принадлежал ему, и теперь он обходил его и что-то вспоминал, думал о чем-то своем. Он шел медленно и размеренно, будто не желал скорее оставить все эти надгробия позади. Напротив, на некоторые могилы он смотрел с какой-то грустной и горькой ухмылкой, замедляя возле них шаг.

Когда Евгений пристально рассматривал надгробную статую ангела, скорбно обнимавшего крест, Таня резко остановилась, вынуждая Громова сделать то же самое. Впереди на дорожке лежало сломанное вандалами надгробие. И упавший с него массивный черный крест из гранита преградил путь.

– Вот, о чем я и говорил, – недовольно вздохнул Евгений, а затем отдал букет Тане. Она ошарашенно наблюдала за тем, как он надел перчатки, а затем наклонился и поднял тяжелый с виду крест, а после поставил его за ограду могилы, которой он принадлежал.

– Нужно будет сказать об этом охране, – вслух поставил себе задачу Евгений, стягивая с длинных пальцев перчатки и убирая в карманы куртки. – Идём?

Таня вернула ему букет и обняла за руку. То, как уверенно и спокойно себя чувствовал Громов среди этой обстановки, слегка пугало.

– Такое обычно происходит зимой, ранней весной и поздней осенью. А вот летом здесь много охраны и туристов.

– Туристов?

– Не стыдно тебе, петербурженка? – с тенью улыбки посмотрел Евгений. – Старейшее кладбище города. Здесь есть невероятные могилы и склепы. Они в себе несут больше, чем любые музейные экспонаты.

– Невероятные? – приподняла брови Таня, смотря на Женю, как на умалишенного. Молодой, полный сил мужчина восторгался тем, от чего разило смертью.

Громов вздохнул, раздражаясь, что партнерша не способна его понять, а затем остановился, оглядываясь вокруг и пытаясь найти другую дорожку.

– Пошли, – он крепче взял её за руку и потянул туда, где расчищенных от снега дорожек уже не было. Ноги Тани уходили под снег почти по колено, а внутри что-то сжималось от ужаса. Она не знала, что было там, под снегом, а потому каждый шаг давался с трудом. Не выдержав, Евгений закинул её на плечо.

– Мне кажется, – несмело начала она, отмечая, что с высоты роста Жени нагромождения черных надгробий кажутся бесконечными, – что это не то место, где стоит нести девушку на руках.

– В этом месте любви больше, чем в любом ЗАГСе, – серьезно отвечал Громов, пробираясь между могилами и находя среди них особенно выдающиеся, по которым ориентировался ещё в юности. И захотел поделиться с Таней тем, что поразило его много лет назад.

Евгений остановился и поставил её на ноги, а затем развернул к надгробию, выполненному в виде черной колонны со скромным, тонким крестом наверху. На черном мраморе Таня увидела выцветшие, но всё же хорошо читавшиеся буквы дореволюционного алфавита:

Татьяна прочла эпитафию, понять которую было несложно, и обняла себя за локти, поглаживая холодными пальцами шерстяную ткань рукавов и ощущая, как внутри смешиваются десятки разнообразных чувств. Она поняла, что имел в виду Женя. Нет этого Александра, по которому безутешно скорбела его супруга. Уже давно нет и её самой. Нет на этой земле и их детей, если они, конечно, вообще были. Их нет. Но есть эта любовь, оставшаяся здесь. Она осталась, она обрела форму колонны из черного мрамора. Она пережила несколько наводнений, революций и войн. Она здесь. Эта любовь здесь.

Несколько минут Татьяна и Евгений стояли молча и думали о своем. Громов отметил, что эти слова из раза в раз всё ещё имеют большое воздействие на него.

– И много здесь такого? – несмело поинтересовалась Таня.

– Много, – кивнул Евгений, аккуратно сжимая её холодную ладонь в своей и медленно обратно повел в сторону дорожки. – Хоронить людей здесь начали ещё при строительстве города.

– И сейчас здесь это… – Татьяна растерялась, не зная, как продолжить. Однако Громов ход её мыслей мог легко предугадать.

– Сейчас это делают за огромные деньги, – недовольно ответил он. – Похоронить маму здесь было желанием моего отца. Эдакий… красивый жест.

Татьяна отчетливо услышала в голосе Жени ноты раздражения и холодной ненависти сразу же, как он упомянул отца. Хотелось расспросить подробнее, но то, что происходило сейчас, уже было для Евгения огромным шагом, и не хотелось мучить его больше. Поэтому Таня решила пока что тему отца не затрагивать. Если расскажет что-то сам – прекрасно. Если нет, значит, так пока нужно.

– Как ты здесь ориентируешься?

Евгений горько усмехнулся, сворачивая влево у небольшого черного склепа в готическом стиле.

– Я проводил здесь много времени, Таня, – болезненно ответил Громов, вспоминая, как однажды прятался за этими надгробиями от охранников, обходивших территорию после закрытия кладбища. И как этим же вечером его отсюда забрал отец, разъяренный подобной выходкой сына.

Татьяна почувствовала, как по спине побежали мурашки. Она не знала, как давно не стало мамы Жени, но даже если это произошло совсем недавно, частое и долгое пребывание на кладбище вряд ли могло пойти на пользу молодому мужчине.

– И летом, когда людей здесь невероятно много, мне приходилось пробираться через старую, заброшенную часть кладбища. Поэтому я знаю много путей, как найти… – Громов на несколько секунд замолчал, потерянно посмотрев направо, где виднелась вертикальная плита из черного мрамора, ярко контрастировавшая с окружавшими её старинными надгробиями. – Маму.

Татьяна проследила за его взглядом, понимая, что до встречи с женщиной, подарившей миру удивительного фигуриста и мужчину, которого она любит, остались считанные шаги.

Евгений неосознанно и крепко сжал её ладонь. Так, как делала это обычно сама Таня перед совместными выходами на лёд, когда нуждалась в ощущении Громова рядом с собой. Когда понимала, что ей необходима его поддержка.

Несколько тяжелых, медленных шагов. Таня уже на этом расстоянии видела на надгробной плите портрет молодой женщины с длинными волосами и сдержанной, но при этом искренней улыбкой.

Симановская Юлия Константиновна (1969–2005)

Громов смахнул с горизонтальной части надгробия снег, обнажая черный, гладкий мрамор, и положил букет роз. Татьяна зашла за его спину, не в силах выдержать этот теплый взгляд Юлии, который казался живым даже сейчас. И от этой теплоты было не хорошо, а нестерпимо плохо и больно. Несколько секунд Таня стояла за партнером, прислонившись лбом к его спине в районе лопаток. Громов понимал, что ей нужна пара минут, чтобы прийти в себя.

– Чья у тебя фамилия? – наконец, несмело поинтересовалась она, понимая, что нужно выйти из своего «убежища» и выглянуть из-за спины Жени. Она сама хотела этой встречи. Она совсем не догадывалась, что она может быть такой, но всё же.

– У меня её девичья фамилия. В тринадцать лет я решил, что она звучит «круче», – спокойно отвечал Евгений, несколько недоговаривая и умалчивая о том, что стало последней каплей в принятии решения о смене фамилии.

Татьяна понимающе кивнула. Представить Громова не Громовым сейчас было уже практически невозможно. Она внимательнее присмотрелась к дате смерти Юлии и с ужасом поняла – когда её не стало, Жене было всего шестнадцать, а его маме и вовсе каких-то тридцать шесть. Таня попыталась сделать вдох, но удалось с трудом. Она чувствовала, как ею овладевало оцепенение. Нужно было как-то с этим бороться. Нужно было заговорить. Едва ли Женя, когда вёз её сюда, мог надеяться на то, что его минуют вопросы, которых у Тани было много.

– Как это произошло? – тихо поинтересовалась Таня, посмотрев на партнера, но он тем временем продолжал не сводить глаз с портрета мамы.

Громов вздохнул, скрестив руки на груди. Ещё сидя на диване в квартире мамы Тани и принимая решение привезти партнершу сюда, он понимал, что если сделает это, то ему придется отвечать на вопросы. Придется открыться. И он полагал, что это будет легче. Но нет. В носу снова появился фантомный тошнотворный запах гари, вынуждая Евгения взять одну из роз и поднести к лицу, вдыхая сладкий аромат. Таня выжидающе наблюдала за ним, ожидая ответа, но не собираясь торопить.

– Авиакатастрофа.

Громов прикрыл глаза, в красках вспоминая день, разделивший жизнь на «до» и «после».

Вот он не отпускал маму в аэропорт. Кричал, что она не должна оставлять его. Метался по квартире, как загнанный зверь, пытаясь не дать ей выйти за дверь. Плохое… Плохое предчувствие! Она не должна улетать вот так! Она должна простить его! Он хотел как лучше! Но нет. Она оставила его. Говорила что-то до жути банальное. Что необходимо побыть одной. Что она скоро вернется. Что не пропустит ни одного выступления. Но это будет потом. А пока она торопливо поцеловала его в лоб, попросила не пропускать сегодняшнюю тренировку и закрыла за собой дверь, полагая, что уходит на время, и не догадываясь, что навсегда…

Из потока воспоминаний Женю вырвали всхлипы, раздававшиеся рядом. Он перевел взгляд на Таню, что повернулась спиной и судорожно убирала тыльной стороной ладоней слёзы, катившиеся по щекам.

– Плюша, – грустно улыбнулся он, положив ладони на её миниатюрные плечи. Женя не знал, что ему нужно сейчас ей сказать. Попросить не плакать? Глупо. Сказать, что у него всё в порядке? Ещё глупее. Увезти её отсюда? Пожалуй.

– Пойдем, – Громов наклонился ближе, крепче сжимая теплыми ладонями плечи, желая привести в чувство. – Отвезу тебя домой. У твоей мамы наверняка осталась ещё парочка блинчиков. Съешь их с чаем и успо…

– Какие блинчики? – вымученно простонала сквозь слезы Таня, закрывая ладонями покрасневшее лицо. – Какие к черту блинчики, Женя?

– Вкусные, – невинно пожал плечами он.

Татьяна развернулась и обожгла взглядом полным злости, боли и слёз, заставляя Евгения на мгновение ощутить себя виноватым.

– Почему ты так делаешь? Почему ты так ведешь себя? – с зарождавшейся дрожью в голосе протараторила Таня, заставляя Громова непонимающе вскинуть брови.

– Как я веду себя? – спокойно поинтересовался он, желая, чтобы Таня перестала плакать. Женские слезы всегда действовали на него пагубно.

– Вроде бы хочешь открыться, а потом резко… – она не нашла подходящего слова и просто эмоционально всплеснула руками. – Я не хочу уходить отсюда вот так! Я хочу, чтобы ты рассказал мне! Чтобы стал хоть немного ближе! Всё, что есть у меня – это ты на льду! А сейчас, из-за травмы, нет и этого!

Громов поджал губы, испытывая желание напомнить Тане о том, кто виноват в её травме. Но ругаться на кладбище хотелось меньше всего, да и в целом нужно было сделать так, чтобы она успокоилась и не продолжала истерику.

– Стать ближе, значит? – задумчиво уточнил он, а затем кивнул, понимая, что стоит действительно рассказать. – Ещё когда моя мама была беременна, она была уверена в том, что я буду великим фигуристом. Она считала дни до того, как мне исполнится три года, чтобы скорее отдать в фигурное катание. Но в три года я серьезно заболел, и мама испугалась, что ничего не получится…

Громов говорил медленно и спокойно, смотря то на портрет мамы, то на стоявшую рядом Таню, которую бархатный тембр партнера вкупе с его повествованием начинал приводить в чувства и заставлял перестать плакать.

– Она им занималась? – предположила Таня.

– Она им болела, – грустно улыбнулся Женя. – Твоя мама отличит один прыжок от другого?

Татьяна поджала губы, отрицательно качнув головой. Далекие от фигурного катания люди действительно с большим трудом могли отличить один прыжок от другого. И родители спортсменов не так часто углубляются в их профессиональные тонкости.

– Только если аксель, – ответила Таня, упоминая прыжок, который существенно отличается по технике выполнения от остальных пяти.

– А моя отличает друг от друга все шесть, – с толикой какой-то детской гордости пояснил Громов, а затем перевел взгляд на портрет.

По спине Татьяны побежали мурашки. Женя говорил о своей маме в настоящем времени. Так, будто она всё ещё была жива. Тане казалось поразительным то, что Громов, несмотря на свою силу и мощь, как физическую, так и моральную, не смог смириться с потерей близкого человека.

– За шестнадцать лет она не пропустила ни одного соревнования, – продолжал Евгений, а затем резко замолчал, опуская взгляд вниз. – Но не увидела главного.

Таня обняла Громова со спины, желая как-то смягчить боль, которую он ощущал.

– Она тебя всегда видит, – тихо произнесла Таня, понимая, что эта фраза слишком банальная и в подобных ситуациях её говорят часто, но это было именно то, во что ей очень хотелось верить.

– Она так говорила даже тогда, когда была жива, – безрадостно вспомнил Евгений, а затем положил ладони поверх ладоней Тани, лежавших на торсе. – Помню, в тринадцать лет я занял третье место на юниорском этапе Гран-При и получил первые большие, как мне тогда казалось, призовые. И, когда вернулся домой, купил маме серьги в виде простых серебряных колец…

Татьяна отпрянула от спины партнера, вставая рядом и с удивлением рассматривая такую знакомую ей сережку в мочке его уха.

– Это… – Таня растерялась, не зная, как продолжить.

– Да. Это её сережка.

Татьяна приложила холодную ладонь ко лбу, надеясь, что это поможет не воспринимать так близко, так болезненно. Но нет.

– Она шутила, что дороже этих колец будут только кольца Олимпийских игр, где я буду принимать участие, – продолжил Евгений. – А в день, когда улетала, она их сняла. Точнее…

Громов зажмурился, будто сопротивлялся собственным воспоминаниям. Таня испуганно наблюдала за ним, видя появившиеся морщины на его лбу и переносице.

– Она собиралась в такой спешке, что надела только одну, – договорил Громов, открывая глаза и делая тяжелый, медленный вдох. – Вторую я нашел дома уже после того…

Евгений шумно выдохнул, собираясь с мыслями. Он никому не рассказывал о том, как это происходило. Как он узнал о том, что самого дорого человека больше нет в живых.

– Я был на тренировке, – Громов провел ладонью по волосам и перевел взгляд куда-то вдаль, смотря поверх надгробий. – За мной приехал отец. Он никогда не забирал меня с тренировок. Ему вообще было, мягко говоря, плевать. Оплачивать тренера, костюмы, коньки – пожалуйста. Принимать какое-то другое участие в моей судьбе – нет.

Татьяна напряженно нахмурилась. Похоже, у них обоих были далеко не лучшие взаимоотношения с отцами.

– Поэтому, когда я увидел его на катке, то уже понял, что что-то не так, – продолжил Женя. – Я пытался узнать, что случилось, но он сказал, что нам нужно кое-куда съездить.

Громов вспомнил звенящую тишину, что царила в автомобиле отца, пока они ехали по улицам Санкт-Петербурга. Тогда юный Женя наивно полагал, что что-то случилось с мамой, но про её гибель даже не задумывался. Такое он даже не мог предположить, несмотря на плохое предчувствие, не оставлявшее его с того самого момента, как за мамой захлопнулась входная дверь. Но, вспомнив последние слова мамы и просьбу не пропускать тренировку, он так и сделал. Находясь в ледовом дворце, он никак не мог узнать о том, что в «Пулково» при взлете упал самолет.

– Мы приехали в бюро судмедэкспертизы, – с трудом рассказывал Евгений. Таня чувствовала, как с каждой новой фразой это становится всё тяжелее для него.

– Мне было всего шестнадцать, я и не знал, что делают в подобных местах, – качнул головой Громов, не встречаясь взглядом с Таней. – Мы спустились в подвал и встали в очередь.

Евгений вспомнил длинный коридор, в котором даже стены были облицованы кафелем. Вспомнил людей, что толпились там. Они кричали, рыдали, стонали в голос и сыпали проклятиями. Юный Женя в тот момент, несмотря на то что теплых чувств к отцу никогда не испытывал, как-то инстинктивно прижался к нему, округлившимися от непонимания глазами смотря вокруг. Поток нескончаемого людского горя пугал. Но больше нескончаемых стонов и рыданий пугал запах. Тошнотворный горько-кислый запах чего-то горелого. Казалось, что даже если перестать дышать, он всё равно залезет, буквально заползет в нос, заполняя затем и легкие. И даже пока Женя не знал его источника, этот запах дико пугал, заставляя надолго задерживать дыхание.

– Меня завели в кабинет, посадили на стул и попросили открыть рот, – Громов сглотнул, стараясь унять рвотный рефлекс, посетивший после этих воспоминаний. – И взяли образец слюны.

Таня зажмурилась от ужаса. Она поняла, о чем идет речь. Экспертиза ДНК.

– Нас попросили подождать несколько минут, – заканчивал повествование Женя. – А потом сказали всё, как есть. Даже не просили меня увести.

Громов закрыл глаза, делая глубокий, медленный вдох. Он всё помнил. Помнил свою реакцию на фразу судмедэкспертов о том, что Юлия Симановская стала жертвой авиакатастрофы. Помнил, как закричал, не желая слышать ничего вокруг. Как проклял собственного отца, будучи уверенным в том, что в гибели мамы виноват он. Как бежал, проталкиваясь между людьми, судорожно бормоча, что это всё происходит не с ним. Как запах, источник которого теперь был известен, казался ещё более удушающим. Казалось, что он мог буквально убить, если сделать пару лишних вдохов.

Юный Женя бежал по коридору, расталкивая убитых горем людей, а следом за ним бежал его отец, умоляя сына остановиться. Но Женя не мог этого сделать. Он бежал несколько часов, не замечая, что на нем один свитер, а на улице двадцать градусов мороза. И остановился Женя только тогда, когда даже его натренированные ноги уже отказывались гнуться. Он зашел в первый попавшийся магазин, а затем… Несколько литров непонятного алкоголя, купленного случайным мужчиной по его просьбе, и потеря сознания по причине интоксикации организма юного фигуриста, который ранее никогда не выпивал…

Несколько долгих минут партнеры стояли в абсолютной тишине. Евгений судорожно пытался «свернуть» все воспоминания, не желая в них тонуть, а Таня не могла уложить услышанное в голове. Она обняла себя за предплечья, чувствуя поистине могильный холод, пробирающий насквозь. Это он. Это тот холод, которым пропитан Громов. Это причина, по которой с ним иногда бывает необъяснимо холодно, несмотря на теплоту его тела.

– Прости, – тихо извинился Евгений.

Таня, несмотря на свою чувствительность, уже не плакала. Она была поражена настолько, что ни одни слёзы не могли бы выразить то, что она чувствовала. Фигуристка безмолвно смотрела на снег, а в голове – пустота. В душе – холод. И везде вокруг них сплошная боль, обличенная в черные надгробия.

Громов вздохнул, не получив от Тани ответа, а затем согнул руку в локте и посмотрел на циферблат часов, понимая, что до закрытия кладбища осталось десять минут, и им нужно уходить.

– Идем, Таня?

Она едва заметно кивнула, смотря куда-то вниз. Громов понимал, что Таня ушла в себя. Так, как обычно уходил он сам.

Евгений приобнял её за талию и медленно повел в сторону выхода с кладбища, доставая из кармана телефон, чтобы заказать такси.

– Я не зайду, – произнес Евгений спустя час, открывая Тане дверь такси возле подъезда её дома. – У меня скоро поезд.

Татьяна потерянно кивнула. У неё не было сил. Не было эмоций. Внутри пустота и боль. И она не может сейчас злиться на Евгения.

– Прости, что день выдался таким… – пожал плечами Евгений, не находя подходящего слова.

– Спасибо, что он выдался таким, – тихо произнесла Таня, удивляя такой фразой, а затем прижалась к его груди. – Спасибо, что рассказал. Я уверена, что это не всё, и тебе ещё есть, что рассказать. Но пока я большего не требую.

– Как плечо?

Таня сильнее уткнулась носом в кожаную куртку Евгения. Несколько секунд она размышляла над тем, сказать правду или вновь совершить ошибку и утаить её от него?

– Ноет периодически, – призналась она, а затем ощутила, как вздымается его грудь от недовольного вздоха. – Но всё в порядке! Это можно терпеть, правда.

Таня чуть отстранилась, внимательно посмотрев Жене в лицо.

– Я не могу дождаться возвращения к тренировкам, – с трепетом произнесла она. – Я не могу дождаться возвращения к тебе…

Минута тишины в промозглый мартовский вечер. Взгляды. Умоляющий. И будто бы извиняющийся в ответ. А затем – вместо всех слов – долгий, трепетный поцелуй. На прощание.

Татьяна ещё долго не могла заснуть. Она ворочалась на небольшой постели в своей комнате. Она догадывалась, что где-то в глубине души у Громова есть какие-то тайны, но даже не представляла, что они настолько болезненные. Таню пугало то, как комфортно Евгений чувствовал себя на кладбище. Пугало, что порой он говорил о своей маме в настоящем времени. Пугало, за тринадцать лет не смог отпустить её. Он молодой и красивый мужчина, полный сил. Ему нельзя так жить. На мгновение фигуристке показалось, что и его мама разделила бы с ней недовольство подобным поведением Жени.

Таня решила, что они справятся с этим. Как-нибудь, но непременно справятся. Она чувствовала, что любит этого мужчину. А настоящая любовь, по её мнению, творит чудеса и вполне способна исцелить. Она никогда не сможет вернуть ему маму, но постарается уменьшить боль от её утраты. Главное, чтобы он не отталкивал. Она всё сможет стерпеть, лишь бы он был рядом.

И скоро они вновь будут рядом сутки напролет. Завтра уже седьмое марта, а десятого она вернется в Москву, чтобы возобновить тренировки. Мысль об этом грела. Что может быть лучше поездки в Ниццу с самым «завидным женихом России»? Ничего! Даже если этот «жених» официально ей пока что только партнер, а из всех достопримечательностей Ниццы им светит увидеть только аэропорт, ледовый дворец и гостиницу. Но ведь никто не отменял «нелегальные» ночные прогулки втайне от тренерского штаба…

С этой сладкой мыслью Татьяна заснула, уже видя их с Женей на улочках французского городка и крепче обнимая большую подушку, представляя, что это он.

Утром в комнату к спящей Тане ворвалась мама, с намерением разбудить дочь и расспросить о том, что она только что услышала по телевизору. Верилось в это с трудом, и Таня была единственным человеком, что смог бы объяснить, что случилось.

– Таня! – встревоженно воскликнула Марина Александровна. – Таня! Вставай!

– Ма-ама… – сонно простонала фигуристка, желавшая выспаться даже в ущерб своим пробежкам. – Если там опять что-то про нас с Женей, то я посмотрю пот…

– Таня, он сказал, что отказывается от участия в чемпионате мира!

– Очень смешно, – хрипло ответила Таня, накрывая голову подушкой.

Несколько секунд Марина Александровна ошарашенно смотрела на дочь, отказываясь верить в то, что та была не в курсе такого серьезного решения.

– Таня, это не шутка! – ещё больше испугалась мама. – Это только что показали по первому каналу! Он заявил это в министерстве спорта.

Таня услышала эти слова даже через толстую пуховую подушку. Она резко откинула её в сторону, садясь на постели и непонимающе хлопая ресницами.

– Этого не может быть. Он не мог принять такое решение один, без меня!

Таня переглянулась с мамой и увидела искренний испуг и озадаченность. Мама не врала. Но зачем Громов так поступил с Таней не могла спросонья понять ни сама Таня, ни, тем более, её мама, на которую буквально вчера Евгений произвел прекрасное впечатление.

Татьяна вскочила с постели и взяла телефон. Включив его, обнаружила десятки пропущенных вызов. Среди них были звонки от Мельникова, Ольги Андреевны, Алисы и Ксюши. Видимо, они уже узнали эту новость и не смогли получить никаких комментариев от самого Евгения, а потому бросились звонить его партнерше.

«Женя, ты ведь не мог так поступить со мной? Пожалуйста, Женя!» – судорожно думала Таня, начиная собирать вещи.

– Ты куда? – не понимала мама, следя за нервными и быстрыми передвижениями дочери по квартире.

– Мне нужно в Москву, – тихо ответила Таня, понимая, что если мама задаст ещё какие-либо вопросы, то она просто расплачется, а это было сейчас ни к чему.

Всё, чего сейчас хотела Таня – посмотреть Громову в глаза и высказать всё, что думает о таком поступке. О том, что партнеры не должны так поступать друг с другом. О том, что он так и остался закоренелым эгоистом, долбанным «ледяным королем», которому плевать на мнение собственной партнерши.

В Ванкувере он обещал, что поедет на чемпионат мира. Обещал, что поедет с ней. А что получилось в итоге? «Обкатал» на чемпионате Европы, чтобы использовать на Олимпийских играх. А затем соврал о совместном чемпионате мира. Зачем ему, человеку, которому покорялась эта вершина трижды, покорять её в четвертый раз, особенно после получения главной награды – олимпийского золота?

Дальше Таня стала ему не нужна. Дальше он просто предал её.

Дальше – конец?..